Боль навалилась с такой силой, что я не выдержал и застонал.

— Сейчас мы вам поможем, — участливо сказал чей‑то голос. — Потерпите, скоро доедем.

Доехать у меня не получилось. Внезапно услышал звон, который все усиливался, пока не перекрыл собой все звуки. Я уже не чувствовал боли или толчков «скорой», а весь мир помчался от меня сразу во все стороны. Это было невыносимо для восприятия, и я попытался закрыть глаза. Теперь не было видно ничего, кроме летевших мимо огненных спиралей, которые не вызывали ни головокружения, ни интереса. На меня навалилась страшная усталость, и все стало безразлично, в том числе и собственная судьба.

— Очнитесь! — сказал кто‑то, и меня потрясли за плечо.

Я сидел в глубоком кресле в совершенно пустой комнате без окон, а рядом стоял одетый в белоснежный костюм мужчина лет сорока, который меня и разбудил. Я приподнялся в кресле и пощупал спину. Боли не было никакой, не было даже следов крови. Опустив глаза, я увидел, что у этого типа и туфли белые. Неужели все произошедшее со мной было бредом? Или я брежу сейчас?

— Куда я попал? — спросил я, опять опускаясь в кресло. — И кто вы такой?

— Вы не слишком догадливы, — заметил он, садясь в такое же кресло. — Обычно свою смерть осознают. А я один из тех, кто вас встречает.

Его слова почему‑то почти не вызвали страха, мне больше было любопытно, откуда в пустом помещении взялось второе кресло.

— Много должно быть встречающих, — сказал я. — Где‑то читал, что в минуту умирает больше ста человек. Ладно, вы меня встретили, и что будете делать дальше? Это рай? На ад это место не похоже.

— Я должен рассказать все, что вам нужно знать, — улыбнулся он. — А это место не рай и не ад. Их вообще не существует, по крайней мере таких, какие у вас описаны. Можете считать это место чистилищем.

— А не проще приготовить памятки? — спросил я, по–прежнему никак не реагируя на конец своей жизни. — Раздали бы всем желающим… Кстати, как вас называть? Не ангелом?

— Проще, — согласился он, — только не всегда нужно исходить из простоты. На Земле за вами никто не наблюдает, а как‑то вас оценить все‑таки нужно. Вот мы и оцениваем. А время… Это вы, даже здесь, не можете сами выйти из его потока, а у нас есть такая возможность. Я могу с вами беседовать час, а на Земле пройдет миллисекунда, поэтому не так уж и много нас нужно. А меня можете называть как хотите.

— А почему я не кричу и не заламываю руки? — спросил я. — Ваша работа, ангел?

— Если хотите устроить истерику, могу помочь, — ответил он. — Только что это даст? Вы сглупили и очутились у нас на три года раньше, лишив своего общества немногих близких вам людей. Сыновья уже взрослые и живут своей жизнью, поэтому быстро утешатся. Младший женат, и через полгода у вашей жены появится внучка, так что ей будет чем заняться, кроме визитов на кладбище. К тому же она вас переживет только на пять лет.

— А что было бы через три года? Если я отнимаю у вас время, можете не отвечать. И я не согласен с тем, что вмешался по глупости!

— Через три года был бы рак легких, — сообщил ангел. — У меня есть время для разговора, потому что считывание вашей жизни — это не такой уж быстрый процесс. Насчет глупости… Вы считаете умным, когда мужчина вашего сложения и возраста лезет в драку с молодым мерзавцем? И не нужно мне говорить о вашем поясе. Вы из‑за своей спины не занимаетесь борьбой уже пятнадцать лет, из‑за лени даже не делаете зарядку! И потом как можно было полезть в драку, не осмотревшись по сторонам?

— Он избивал девушку, — хмуро сказал я.

— Девушка могла подождать, — возразил ангел. — Кстати, дрянь еще та и полностью заслужила все, что получила. А вы из‑за спешки получили десять ударов ножом в спину, потеряли жизнь, и теперь в вашей повести останутся недописанные главы. Читатели будут недовольны.

— Ладно, давайте перейдем к тому, что вы хотите мне сказать. Никогда не верил в жизнь после смерти, но факты — упрямая вещь. Расскажите о том, чем я должен заниматься.

— Вам нужно дождаться следующего рождения, — сказал он. — Время такого ожидания может быть разным, но оно всегда довольно большое. Это лет двести–триста, иногда больше. И ждать в этом кресле будет скучно.

— И вы мне хотите предложить занятие повеселей? — спросил я. — Скажите, а почему так долго ждать? Ведь число рождений увеличивается с ростом численности человечества. Вам должно не хватать душ, а у вас очередь.

— Души тоже не вечны, — пояснил ангел, — поэтому тот, кто все это устроил, сделал так, что вселяется только часть душ, остальным даются новые. Теперь перейдем к вам. Это тоже материальный мир, только материя не такая, как в мире Земли. Здесь вы сможете ее менять в тех пределах, которые мы для вас установим. Чем порядочней человек, тем будет больше возможностей у его души. Вы сможете сотворить свой собственный мир, в котором для вас все будет подвластно, а можете сами себя в чем‑то ограничить. Умные именно так и делают. Чем богаче внутренний мир, чем больше запас знаний и лучше фантазия, тем привлекательней получится мир. Творить такое мало кому под силу, поэтому к вам потянутся души тех, кто обделен фантазией. Пускать их к себе или нет — решать вам. Учтите, что души способны сразу оценить друг друга. Вы сможете создать полноценную жизнь не только для себя, но и для многих. Хотите жену? Найдется немало женщин, которые поборются за это право. И учтите, что здесь можно менять не только обстановку, но и свой внешний вид. Ваша жена почувствует, какая вам нужна внешность…

— Что‑то вроде виртуальной реальности? — сказал я. — Секс тоже будет виртуальный?

— Какая же она для вас виртуальная, если ничем не отличается от реальной жизни? — усмехнулся он. — Если в вашей жизни был секс, вам будет что вспомнить. Конечно, вы с женой не сможете зачать и родить ребенка, но можно использовать детские души.

— Никогда не любил ничего виртуального, — вздохнул я. — Это не жизнь, а ее видимость. Я не думаю, что меня хватит на триста лет.

— Поверьте моему опыту, что хватит, — заверил он меня. — Многим приходится гораздо хуже. Если был мерзавцем, то и возможности будут гораздо скромней. Мир уже не создашь, разве что квартиру. А если учесть, что нормальные души к мерзавцу не придут и к себе не пустят, он будет обречен на одиночество или на общение с себе подобными, что еще хуже. Можно объедаться икрой, заниматься онанизмом и летать по своей квартире, но надолго вас хватит? Это и будет ваш персональный ад. Кстати, лет через пятьдесят у всех начнет просыпаться память о прошлых жизнях, так что можно будет использовать еще и ее.

— И что будет с душой мерзавца после трехсот лет одиночного проживания в квартире?

— Такого не выдержит никто, — ответил ангел. — Я уже говорил, что души не вечны, поэтому он себя убьет. Вас хватит лет на триста, а потом тоже все опротивеет.

— Вы говорили о том, кто это все создал. Это Бог?

— Существа, которого вы считаете Богом, никогда не было, — ответил он, — а ваш создатель сотворил и нас около миллиона лет назад. Он хотел вывести сильный вид разумных, но с этим пока ничего не получается. Он давно ушел заниматься другими, а нас оставил возиться с вами.

— И вам уже миллион лет? Как можно не свихнуться за это время?

— Ваше развитие по времени занимает примерно тридцать тысяч лет, — сказал ангел, — причем не только для вас, но и для всех тех, кто создавал цивилизации до вас. После их уничтожения в природных катаклизмах или войнах, оставалась горстка людей, которые опять начинали все с начала. Для их обслуживания достаточно было немногих, а остальные могли уснуть. Это вам сейчас недоступен сон, а мы можем надолго отключаться от реальности.

— А вы можете заглянуть в будущее? — спросил я. — Триста лет — это большой срок, у нас, по прогнозам, жизнь может загнуться раньше. И в кого тогда вселяться?

— Я могу это сделать лет на десять, — ответил ангел, — а все вместе мы можем заглянуть в будущее на полвека. Далеко в него не мог заглядывать даже наш создатель. Но такое очень редко делается. А человечество в вашей реальности может просуществовать достаточно долго. Намечается несколько глобальных катастроф, но они могут произойти и после вашего вселения. Конечно, есть вероятность того, что используют ядерное оружие и прочие арсеналы, но тогда на вашей реальности придется поставить крест. У вас уже были подобные войны, но менее масштабные. За десятки тысяч лет люди сильно уменьшились в размерах, но выросли в числе. У вас никак не получается распространиться за пределы планеты из‑за слишком высокого уровня агрессии.

— Последний вопрос, — попросил я, видя, что он хочет закончить разговор. — Когда вы говорили о нашей реальности, у меня возникло ощущение, что она не одна.

— Правильное у вас ощущение, — сказал он и встал с кресла, которое тут же исчезло. — Реальностей несколько. В каждой из них все та же Земля, на которой живет свое человечество. Где‑то вы очень похожи, где‑то сильно отличаетесь, но души всегда возвращаются в ту реальность, откуда пришли. Это все вопросы? Тогда пойдемте, я отведу вас в ваш сектор и дам что‑то вроде памятки. Прочитаете и будете лучше у нас ориентироваться.

Я поднялся с кресла и пошел следом за ангелом через исчезнувшую стену в длинный коридор, в конце которого виднелись обычные двери. Дойти до них с провожатым не получилось.

— Меня зовут, — остановившись, сказал он. — Подождите, это ненадолго. Почитайте пока свою памятку и не вздумайте никуда лезть: здесь кое–где и для душ может быть опасно.

Выудив из воздуха небольшую брошюру, ангел отдал ее мне и исчез.

Я не стал читать. Это можно сделать и потом, а сейчас хотелось здесь осмотреться. По–прежнему не было горя из‑за своей смерти и разлуки с родными, наверное, все это еще будет позже. Ведомый любопытством, я быстро подошел к дверям. Их было две: белая и черная. Конечно, я открыл ту, которая по цвету мало отличалась от костюма моего ангела. В не очень большой комнате не было ничего, кроме двух десятков дверей. На каждой была закреплена табличка, на которой русскими буквами было написано: «Выход в реальность». Кроме табличек, все они были пронумерованы. Мне страшно не хотелось сотни лет выдувать для кого‑то мыльные пузыри, да еще с неизвестным финалом. Увидев надписи, я долго не думал. Что‑то было не так с этими табличками с понятными мне надписями, но я решил не морочить себе голову, или то, что у меня теперь было вместо нее, и рискнуть. Усмехнувшись, выбрал дверь с тринадцатым номером и взялся за ручку. Мне всю жизнь везло с этим числом, пусть повезет и после смерти!

— Какую он выбрал реальность? — спросил один ангел другого.

— Тринадцатую, — ответил тот. — Ему везло с этим числом. Даже билеты на экзамене выбирал с этим номером, которые никто не хотел брать.

— Хорошо, если нам повезет с ним, — сказал первый ангел. — У тебя это последняя попытка, а я свои все выбрал. Не хотелось бы опять засыпать на пятьдесят тысяч лет. Память ему отключили?

— Отключили. Она проснется, когда для этого будут все условия. Если это сделать в теле младенца, он свихнется.

Сознание вернулось сразу. Приоткрыв глаза, я увидел довольно большую комнату с двумя окнами, за которыми зеленела листва деревьев. У одной из стен стояла кровать, на которой я лежал, укрытый одеялом. Комната была обставлена громоздкой, сделанной под старину мебелью. На мою кровать можно было уложить две пары, и еще осталось бы место. Судя по виду за окном, доносящемуся из открытой форточки чириканью птиц и циферблату больших настенных часов, сейчас было около восьми часов утра, и утро, скорее всего, было летнее. Я прекрасно помнил всю свою прежнюю жизнь и ту драку, после которой с ней расстался. Разговор с ангелом мог воспроизвести дословно, а последним воспоминанием была дверь с номером тринадцать. Встав с кровати, я подошел к столику, на котором стояло небольшое зеркало. Из него на меня посмотрел симпатичный юноша с густыми взлохмаченными волосами. Черты лица аккуратные, хотя нос мог бы быть и покороче. Серые глаза и черные волосы — все, как и в моей прошлой жизни. Столик очень искусно сделали из натурального дерева, причем явно не из сосны, а из чего‑то более дорогого и красивого. Да и вообще вся обстановка свидетельствовала о богатстве хозяев, хоть и была донельзя старомодной. Это радовало, только к радости добавилось беспокойство, потому что я совершенно ничего не знал о здешней жизни. Неужели это связано с тем, как я сюда попал? С другой стороны, не мог же этот парень жить без души! Наверное, мне как‑то на время заблокировали память. Не представляю, что бы со мной было, если бы осознал себя в теле новорожденного. Наверное, сам сошел бы с ума и свел с ума родителей. Но как же все‑таки дотянуться до памяти?

Еще раз осмотрев комнату, я вернулся в кровать. Наборный паркет был до блеска натерт, по–видимому, воском, потому что совсем не чувствовался запах мастики, а огромный ковер над кроватью тоже ничем не пах и, скорее всего, был из шерсти. Изучение моего нижнего белья почти ничего не дало: привычного для меня вида трусы и майка, похоже, из хлопка без добавления синтетики. И что мне все это дает? Более отсталый мир, или это здесь шикуют, делая все под старину? И как себя вести? Вот войдет сейчас кто‑нибудь, а я даже не знаю языка! Попробовать, что ли, расслабиться и что‑нибудь вспомнить?

Расслабиться не получилось, потому что за дверью послышались легкие шаги, она бесшумно отворилась, и в комнату вошла девушка, года на два моложе меня. Одета она была в голубую блузку с высоким стоячим воротником и длинными узкими рукавами и серую облегающую юбку из тонкой шерсти. Фигура у нее была замечательная, хотя ноги было трудно оценить из‑за юбки, доходящей до середины голени. Пышные черные волосы были уложены в замысловатую прическу, открывающую красивую шею. А вот ее лицо, несмотря на тонкие черты, красивым не показалось. Талия девушки была затянута широким кожаным ремнем, а на ее ногах были тапочки с меховыми лапками. Я начал осмотр с них и закончил ее недовольным лицом.

— Ты еще долго будешь меня рассматривать? — сердито спросила она. — Вставай, Алексей! Ты не собираешься идти в свою редакцию?

Говорила она на русском языке, немного затягивая слова. Надо же, и в этом мире меня зовут, как в прежней жизни. Удобно: не придется привыкать к другому имени.

— Если не хочешь завтракать, то так и скажи! — продолжила девушка. — А я скажу отцу.

— Сейчас подойду, — ответил я. — Иди, нечего тебе здесь делать, когда я одеваюсь.

— Подумаешь! — фыркнула она. — Очень нужно!

Повернувшись, она вышла из комнаты, хлопнув дверью. Судя по поведению, это явление природы доводилось мне сестрой. Я встал с кровати и первым делом начал искать, во что бы обуться. Под кроватью отыскались шлепанцы, а в шкафу на плечиках висело много мужской одежды. Я надел одну из рубашек и серые брюки в черную полоску. Теперь нужно было отыскать туалет и ванную. Выйдя из комнаты, я попал в широкий коридор с несколькими дверями. Туалетов оказалось два: мужской и женский, а ванная комната располагалась между ними. Везде было привычное электрическое освещение с лампами накаливания, а сантехника ничем не отличалась от нашей. Отличия от моей бывшей квартиры были в размерах и интерьере. Здесь все помещения были просторнее и богаче. Умывшись после посещения туалета, я вытерся одним из двух висевших в ванной махровых полотенец и в нерешительности остановился перед полкой, на которой лежали четыре зубные щетки. Ну и какая из них моя? Решив, что зубы подождут, прополоскал рот и пошел на кухню. Как оказалось, я это сделал зря. На непривычно большой кухне стояла широкая газовая плита с восемью конфорками, за которой работала девушка лет девятнадцати, одетая в длинное коричневое платье с закрытым воротником и передник. Скорее всего, она была кухаркой.

— А где все? — не здороваясь, спросил я.

— Все в столовой, — обернувшись ко мне, с удивлением ответила девушка. — Ваш батюшка, Алексей Сергеевич, о вас уже справлялся.

Столовой была не очень большая комната в самом конце коридора. В ней за застеленным белой скатертью столом сидели мужчина с женщиной и приходившая за мной девушка. Мужчине было примерно сорок пять лет. Среднего роста, широкоплечий, одетый в черный двубортный мундир, с оранжевой окантовкой обшлагов и отложного воротничка. На его плечах красовались узкие золотые погоны с тремя расположенными в ряд звездочками. Оставив еду, он приподнял голову и вопросительно на меня посмотрел. Я не стал его рассматривать, заметив только небольшие, аккуратные усы. Женщина была лет на десять моложе и внешне мне понравилась. Приятные черты лица, густые волосы и стройная фигура. Одета она была в длинное платье из темно–зеленого шелка с отложным кружевным воротничком.

— Что встал столбом? — спросил мужчина. — Долго нам еще ждать, пока ты займешь свое место за столом? Мы тебя и так долго ждали, а мне уже пора идти на службу. Это ты у нас можешь болтаться без дела. Не надумал еще бросить эту редакцию?

— Сергей! — укоризненно обратилась к нему женщина. — Дай сыну поесть и ешь сам, а то опоздаешь. О его работе можно будет поговорить вечером.

— Мещерские всегда служили императору или в армии, или, как я, в полиции! — недовольно сказал мой отец. — А он окончил свою гимназию и даже не захотел поступать в университет!

— Ты же знаешь, что его диплом приравнивается к университетскому! — сказала мать. — А к службе в армии у него не лежит сердце.

— Это все его дружок! — возвращаясь к завтраку, пробурчал отец. — Его сбил с толку Олег Гагарин и те, кто вокруг него вертятся. Игорь Николаевич верно служит отечеству, а его младший такой же шалопай, как и наш.

Ни на кого не глядя, я сел на свободный стул и принялся за еду. Никаких особых изысков на завтрак не было. Отдельно стояло блюдо с жареным мясом, а в другом блюде горкой лежала запеченная картошка. В салатниках были соленые грибы, квашеная капуста и овощной салат. Из столовых приборов пользовались только вилками и ложками, так что у меня не возникло трудностей в их использовании. От запахов еды разгорелся аппетит, поэтому я на нее набросился, на время забыв обо всем остальном. Отец поел первым, встал из‑за стола и ушел, а мы еще сидели минут десять. Наевшись, я тоже поднялся и поблагодарил мать, заработав удивленный взгляд.

— Ты сегодня не идешь в редакцию? — спросила она. — Это не из‑за самочувствия? Ты не заболел? Выглядишь как‑то не так, как обычно.

— Да, что‑то я себя неважно чувствую, — соврал я. — Ничего страшного, немного полежу, и все должно пройти.

— Может быть, вызвать Федора Матвеевича? — предложила мать. — Не хочешь? Ну дело твое. Но редактору позвони.

«И что делать? — думал я, лежа на застеленной кровати. — Меня даже родители сегодня вечером раскусят, что уж говорить о редакции или друзьях!»

Лежал я с полчаса, пока не пришла сестра.

— Мама же говорила тебе позвонить в редакцию! — с осуждением сказала она. — Звонит твоя Верочка, которой не терпится узнать, что случилось с ее князем. Сам пойдешь к телефону или ответить мне?

Я молча встал, обул тапки и пошел следом за ней. Ну и где в этой квартире телефон? Телефонов оказалось два. Один был в кабинете отца, а второй стоял для общего пользования на тумбочке в прихожей. Я взял лежавшую рядом с аппаратом трубку и поднес ее к лицу.

— Это ты, Вера?

— Конечно, я! — раздался из трубки приятный женский голос. — Ты почему не в редакции? Что‑то случилось?

Странно, но допотопный на вид телефонный аппарат почти не искажал речь.

— Я немного приболел, — повторил я свою отговорку. — Нет, ничего серьезного, но работать с головной болью…

— Значит, мы сегодня не увидимся, — грустно сказала она. — Я бы прибежала, но боюсь того, как на меня отреагирует твоя семья. Они князья Мещерские, а я какая‑то купеческая дочка!

— Ты не какая‑то, а самая лучшая, — сказал я то, что она хотела услышать. — Я тоже по тебе скучаю, но сегодня в редакцию не пойду. Скажи, пожалуйста, редактору, чтобы мне ему не звонить.

Мы перебросились еще несколькими словами, и я, положив трубку на рычаг, взял лежавшую тут же газету. За чтение взялся на кровати и был неприятно поражен пестрящей чуть ли не в каждом слове буквой ять. Читать можно, хоть и неудобно, но грамотно что‑нибудь написать уже не смогу. Из чтения я прежде всего выяснил, что нахожусь в Российской империи, и что газета была за двадцать третье июля одна тысяча девятьсот сорок второго года. Поскольку она была свежей, скорее всего, сейчас действительно сорок второй год. Более тщательное изучение четырех газетных страниц «Русской молвы» не дало мне ничего существенного. Ну есть в этом мире Германия, Англия и Франция, а еще уцелела Австро–Венгрия, мне‑то что! Соединенные Штаты Америки именовались Американскими штатами, а в Болгарском царстве был почему‑то наместник нашего императора. Да, этим императором был сын Николая II Алексей, которому скоро должно было исполниться тридцать восемь лет. Отложив газету, опять попытался хоть что‑нибудь вспомнить. Из этой попытки ничего не вышло, потому что я умудрился заснуть. Когда проснулся, за окнами было еще светло. Я поднялся с кровати, и тут же упал в нее обратно. Кто‑то засунул руку в мою голову и сейчас медленно перемешивал ее содержимое, вызвав сильное головокружение и желание расстаться с остатками завтрака. Не знаю, сколько это продолжалось. Когда мозги успокоились и прошло головокружение, я стал другим. Не писателем Алексеем Николаевичем Роговым и не окончившим месяц назад Вторую Санкт–Петербургскую гимназию князем Алексеем Сергеевичем Мещерским, а чем‑то средним, слепленным из нас обоих. Все знания моей молодой половины стали доступны, но я уже не относился к ним просто как к источнику сведений об этом мире. Я любил Веру Воденикову, хотел работать в газете «Русское слово», и вместе со своими друзьями… Тут более старшая и опытная половина общей личности присмотрелась к кружку князя Олега Гагарина и заявила, что не позволит заниматься такой чушью. Некоторое время я сидел, собирая себя из двух частей, пока в голове не установился хоть какой‑то порядок.

— Ты смотришь на часы? — спросила приоткрывшая дверь сестра. — На завтрак тебя звали, а сейчас приходится звать на обед! У тебя есть совесть?

— Есть у меня совесть, Оля, — ответил я. — Просто заснул. Спасибо, что предупредила. Иди, я сейчас подойду.

Она недоверчиво посмотрела и ушла. Еще бы ей не удивляться, если я уже забыл, когда ее благодарил в последний раз. В этом она была виновата сама, когда открыто выступила против Веры, и я тогда высказал все, что о ней думаю, поэтому в наших отношениях не было прежней теплоты. Я сменил помятую рубашку на выглаженную из шкафа и поторопился в столовую. Отец почти никогда не приходил обедать домой, пользуясь расположенным недалеко от его департамента рестораном, поэтому наша кухарка и домработница Наталья накрывала стол на троих. Меня уже ждали.

— Как ты себя чувствуешь? — с тревогой спросила мама. — Только не надо мне врать! Ты уже десять лет не спишь днем!

— Чувствовал неважно, — ответил я, — а поспал, и все прошло. Не беспокойся, я и на работу завтра пойду.

Минут пятнадцать мы не спеша ели куриный суп, а потом мясо с грибами. Были еще блины со сметаной, но для них у меня не нашлось места в желудке. А вот сестра съела несколько штук.

— Растолстеешь, и никто не будет любить, — не очень удачно пошутил я.

— Рано ей еще думать о любви, — сказала мама.

— Мне через два месяца уже шестнадцать! — возразила Ольга матери и повернулась ко мне: — А ты бы смотрел не на мой живот, а на Веркин! Как бы он у нее не вырос!

— Оля, что ты такое говоришь! — возмутилась мама. — Иди немедленно в свою комнату!

— Что думаю, то и говорю! — сказала сестра, встала из‑за стола и удалилась с оскорбленным видом.

— И в кого она растет, такая непослушная! — со вздохом сказала мама. — Алексей, я хотела с тобой серьезно поговорить. Отец настроен против вашей дружбы…

— А почему? Вера красивая и замечательная девушка. Пусть она из купцов, но для меня это ничего не значит. Замужние жены «поступают в рангах по чинам мужей их», — процитировал я ей Табель о рангах. — Она станет княгиней, а если кому‑то это не по нраву, пусть подумает о том, что у ее отца капитал больше ста миллионов рублей, и он не оставит ее без поддержки. Мне его деньги не нужны, но если отец упрется и мне придется уйти из дома, они будут нелишними.

— Как уйти? — опешила она. — Что ты такое говоришь?

— А что ты от меня хотела услышать, мама? — спросил я. — Я люблю девушку, а отец уперся и хочет сам решать, что для меня хорошо, а что нет. Если для него его представления о чести рода важнее моего счастья, то пусть и дальше читает мне нотации, пока я их еще терплю. Он вправе высказывать мне поучения за проступки, а не за любовь! В конце концов, уже середина двадцатого века, а он до сих пор живет веком минувшим!

— Я с ним сама поговорю, — глядя на меня с удивлением, пообещала она, — а то вы только поругаетесь. А насчет Гагариных отец тебе правильно говорил. Не удивлюсь, если за ними присматривает кто‑нибудь из Охранного отделения! Подумай сам, что хорошего в ваших посиделках? Договоритесь до ссылки, а отца выгонят со службы и не посмотрят на то, что он надворный советник.

— Я теперь у Олега бываю редко, — сказал я правду, — а когда начну работать в редакции, времени будет еще меньше. И с ним поговорю, чтобы не занимались ерундой.

— Ты изменился, — задумчиво сказала мама, — да так резко… Скажи, тебе действительно хочется работать в этой газете, или это из‑за того, что в ней работает Вера? Мне кажется, что ты способен на большее, чем перебирать бумажки в вашей редакции.

— У тебя неверное представление о моей работе, — засмеялся я. — Обещаю, что если меня посадят их перебирать, пусть даже на пару с Верой, то я и сам оттуда уйду, и ее заберу! А свою работу я еще смогу десять раз поменять. В моем‑то возрасте…

— Ладно, если поел, иди, — сказала мама, которую начали пугать мои странности. — Ты сегодня никуда не собираешься?

— Посижу дома, — ответил я. — Чувствую себя хорошо, особенно после обеда, но если не пошел в редакцию, лучше никуда не выходить. Могут увидеть, а потом пойдут разговоры. Хоть я пока не в штате, но все равно.

Одна моя половина рвалась на встречу с Верой, а второй надо было полежать и много чего обдумать. Выйдя из столовой, я вернулся в свою комнату. Сменив рубашку на уже измятую, лег на кровать и начал раскладывать по полочкам все, чем этот мир отличался от моего прежнего. Отличий оказалось много, тем странней было то, что во многом обе реальности были не просто похожи, а фактически повторяли друг друга.