Проснувшись утром, я вспомнил о своих спортивных занятиях. В пристройке с котлом лежал какой‑то железный хлам, поэтому я в нее сбегал посмотреть, не найду ли на время замену гантелям, а заодно разжег котел и отрегулировал газ с учетом вчерашнего опыта. Железо я нашел, но это были какие‑то детали к котлу, грязные и неудобные для использования. Пришлось заниматься без груза. Закончив, я помылся уже теплой водой и пошел смотреть, что можно приготовить на завтрак. Наши женщины еще спали, а если бы и поднялись, завтрак я им не доверил бы. Ели бы мы тогда одну ветчину с хлебом или копченую колбасу. Проверив кухонный инвентарь, обнаружил, что помимо кофемолки отсутствуют терки, мясорубка и разделочные доски. Можно было не дергаться и подождать, пока не появится прислуга, но я решил все это купить, а заодно сделать заказ на гантели. Жаль, что нам не сказали, в котором часу придут говорить, и теперь нельзя уходить из дома. Сделав ревизию своих запасов, я опять пустил в ход сало. Растопил его на самой большой сковородке, положил в нее почищенную и нарезанную кружочками картошку и пожарил. Вчера от запаха жареного сала проснулся один отец, сегодня они проснулись все.

— Картошка! — обрадовалась Ольга, как будто я приготовил невесть какой деликатес. — А с чем мы ее будем есть?

— Из мяса есть ветчина и колбаса, — перечислил я. — Еще есть соленые огурцы и хлеб. Если бы ты вчера не умяла все слойки, было бы что подать к чаю. Ты умеешь заваривать чай?

— Что его там заваривать, — пренебрежительно ответила она. — Зальешь кипятком и получишь заварку.

— Жаль, что мы не в Японии, — сказал я, разрезая ветчину на ломтики. — Там дворянок учат, как правильно заварить чай, а наши его умеют только пить, да и то причмокивают. Умывалась? Тогда садись. Сейчас поешь, а потом накормишь отца, а чай я заварю сам.

Через полчаса все поели этот немудреный завтрак, поблагодарили повара, а отец после благодарности попросил его побрить.

— Ничего не могу взять в руки, — виновато улыбнувшись, сказал он мне. — Ты еще не бреешься, но, может быть, в той жизни…

— Я и там не брился этой штукой, — ответил я, взяв в руки опасную бритву. — Понимаешь, у меня сначала была электрическая, а потом кассетная. Ею можно было слегка порезать кожу, а этой ничего не стоит отрезать голову. Я тебя боюсь ею брить.

— Лежи небритым, — решила мама. — Я эту бритву тоже боюсь. На улицу тебе не идти, а мы как‑нибудь переживем твою щетину.

Я вышел на крыльцо и увидел что‑то копающего в палисаднике соседа. Чтобы не кричать, прошелся к их калитке, поздоровался и спросил, почему он не на работе.

— Не все же время работать, — засмеялся Николай, — иногда надо и отдыхать, например, в воскресенье.

— Не скажете, здесь есть парикмахер? — спросил я. — Спрашиваю потому, что отец лежит небритый с простреленными руками, а я еще не пользовался бритвой и боюсь отрезать ему голову.

— Вот, значит, как! — сказал он. — Отлилась вам эта статья. По вашему вопросу даже не знаю, что сказать. Здесь есть женщина, которая стрижет и делает дамам прически, но я не слышал, чтобы она кого‑нибудь брила. У нас этим каждый занимается сам. С другой стороны, волосы тоже нужно подбривать… Знаете что, сходите к ней и поговорите, а моя жена вас проводит. Я бы это сделал и сам, но она дала задание вскопать клумбу, и вид у меня сейчас для копки, а не для визитов.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Только хождение с вашей женой может плохо закончиться для моего здоровья. Она у вас слишком красивая, чтобы моя жена не отреагировала на такие хождения. Я лучше попрошу это сделать мать, заодно женщины познакомятся.

— Тогда я ее сейчас предупрежу, а вы зовите свою мать, — сказал он, воткнул в землю лопату и ушел в дом.

Я вернулся домой и нашел всех женщин, которые о чем‑то беседовали в гостиной. При моем появлении они почему‑то замолчали. Меня обсуждали, что ли?

— Мама, не хочешь познакомиться с соседкой и прогуляться? — спросил я. — Здесь есть женщина, которая работает парикмахером, а Лена покажет, где она живет. Поговори, может, она побреет отца.

— Та самая Лена, которая в твоем вкусе? — спросила жена. — Тогда я тоже схожу. Надо же оценить твой вкус!

— Я тоже не буду сидеть дома! — заявила Ольга. — Ты все равно никуда не уходишь, вот и проследишь за отцом. Эта женщина делает дамам прически?

— По словам Николая, это ее основная работа, — ответил я. — Пойдемте, я вас познакомлю.

После моих слов женщины занялись наведением марафета, и мы смогли выйти только полчаса спустя. Николай уже вскопал свою клумбу и переоделся в костюм, а Лена тоже надела красивое платье и даже бусы. Или у них было принято наряжаться по выходным, или нарядились к приходу моей матери. Я всех познакомил и поспешил вернуться домой. Как выяснилось, спешил я не зря: у нашего крыльца стоял пожилой, худощавый господин среднего роста с грубоватым лицом и пышными усами.

— Вас же просили никуда не уходить, — недовольно сказал он. — Я жду уже минут пять.

— Сами виноваты, — ответил я. — Надо было хоть приблизительно сказать время или позвонить перед выходом. Мы только вселились, и появились вопросы, которые нужно решать. Я и вышел‑то на несколько минут. Дома сейчас только отец, а женщины ушли.

— Мне не нужны ваши женщины, — сказал он. — Давайте я быстро поговорю с вами и вашим батюшкой, да пойду. У меня сегодня, знаете ли, тоже выходной.

— Заходите, — пригласил я, распахнув дверь. — Идите за мной.

Мы вошли в спальню, где лежал отец и сели на стулья.

— Я ваш цензор, — сказал нам гость. — Зовите Александром Евгеньевичем Нарышкиным. Основная моя работа — это проверка переписки и входящих посылок, а такие беседы бывают очень редко. У нас остались всего два незаселенных дома, а в последний раз заселялись с полгода назад.

— А исходящих посылок не бывает? — спросил я.

— Правильно поняли, — сказал он. — Мне и с вашей перепиской мороки хватает, хоть пишут редко. Здесь живут только проверенные люди, которым нет смысла вредить, но мы должны исключить любую случайность. Письмо, в отличие от посылки, проверить не очень сложно, но тоже приходится возиться, поэтому будет просьба писать не слишком часто.

— А как приходит входящая корреспонденция? — поинтересовался я. — Неужели на этот адрес?

— Что вы, как можно! — ответил цензор. — Вот возьмите адрес, который нужно указать. По нему вам будут писать, а потом наши люди все переправляют сюда. С почтой все ясно? Тогда поговорим о режиме. Выхода из лагеря для вас не будет — это должно быть ясно, а вот в рабочий городок выходить можно. Там у нас церковь, да и вообще жители двух поселков много общаются. Людей здесь мало, поэтому сословные различия для многих стираются, тем более что в рабочем городке живет много образованных людей. Нужно говорить о том, что доступа к уголовным нет?

— Нам эта публика не нужна, — ответил отец. — Главное, чтобы у них не было к нам доступа.

— Их очень хорошо охраняют, — сказал он. — На вышках даже есть пулеметы. Им живется очень неплохо, и попыток побега нет, хотя им, в отличие от рабочих, освобождения не обещали.

— А рабочих освободите? — спросил отец.

— А как же иначе? — удивился цензор. — Производственные секреты знают единицы, и они будут с нами работать уже свободными, а остальные получат заработанные деньги и смогут очень неплохо устроиться. Конечно, все это только после победы.

— А если ее не будет? — глядя ему в глаза, спросил я.

— Это вряд ли, — ответил он, — но и при таком финале, вас всех освободят и дадут возможность уехать. Не будет какой‑то необходимости все здесь зачищать, поэтому вам даже помогут, насколько это будет в наших силах. С режимом все ясно? Тогда поговорим о вашей работе. Давайте начнем с вас, Сергей Александрович. Это ничего, что я к вам обращаюсь без титула? У нас их здесь используют только в общении с теми, кому претит простое обращение. Таких немного, но они есть.

— Мне сын уже говорил, — сказал ему отец. — Не имею ничего против. Так что вы для меня придумали?

— Вы специалист в российском законодательстве, с ним и будете работать. Вам передадут необходимые материалы, а ваша задача оценить указанные законы и предложить свои правки, в соответствии с пожеланиями заказчика. Вы у нас такой не один, поэтому можете писать что вздумается. Потом с вашими предложениями будет работать специальная комиссия. Понятно, что все это только после вашего выздоровления. Теперь с вами, Алексей Сергеевич. С завтрашнего дня вы выходите на работу. Вы ходили по территории?

— Вчера прошелся, — ответил я. — В парке не сидел и по всем улицам не ходил, но общее представление получил.

— А вам больше ничего и не нужно. Возле парка стоят два четырехэтажных дома. В левом нижний этаж отдан под столовую, а в верхних работают наши ученые. В правом доме, на первом этаже, располагается гимназия. Детей у нас немного, поэтому мы не стали вводить раздельного обучения, классы и без того небольшие. Верхние этажи занимают инженеры и те, кто им помогает. Одним из таких помощников вы и будете. Поднимитесь на третий этаж в одиннадцатый кабинет к старшему инженеру Владимиру Петровичу Фролову, а дальше будете делать все, что он вам скажет.

— Я тут уже кое с кем познакомился, — сказал я. — Естественно, начал расспрашивать. Мне сказали, что из‑за режима здесь сквозь пальцы смотрят на многие секреты. Мол, все равно никому ничего передать нельзя…

— Не совсем так, — возразил он. — Поймите нас правильно. В этом городке живут не чьи‑то шпионы, от которых мы оберегаем секреты. Большинство жителей с ними работает. Они не просто нанятые специалисты высокой квалификации, а наши сторонники и единомышленники. Наши проекты для многих — дело жизни. Конечно, изоляция напрягает, но все понимают, что это вынужденная мера. Поэтому я не столько выискиваю что‑то злонамеренное, сколько смотрю, чтобы случайно не проскочило что‑то для нас опасное, на что писавший просто не обратил внимания. Ищу и скрытые вложения, но больше потому, что так положено. Но это не значит, что любой из вас должен знать все секреты проекта. Знают то, что нужно для работы. Если кто‑нибудь проговорится, или просто услышите разговор, не предназначенный для ваших ушей, вас за это никто наказывать не станет, но такое не поощряется. Что вам можно знать, а что — нет, будут решать те, с кем вы будете работать. Им и задавайте свои вопросы. Если ко мне больше ничего нет, я, пожалуй, пойду. Только сначала один вопрос: вы привезли какое‑нибудь оружие?

— У нас два пистолета, револьвер и сотни две патронов, — ответил я.

— Целый арсенал, — удивился он. — Вообще‑то, ввоз оружия на территорию запрещен, и у всех его изымают раньше. Вам почему‑то сделали послабление, и я об этом буду говорить с Кулагиным. А сейчас соберите все стволы и боеприпасы в какую‑нибудь сумку и принесите мне. Сумку я вам потом верну.

Я собрал оружие и проводил цензора до калитки. Он ушел, приветливо кивнув возвращающимся женщинам. Проводил я трех дам, а встретил четырех. Парикмахершей оказалась невысокая, стройная женщина лет сорока, которую можно было бы назвать миловидной, если бы не чересчур длинный нос. Я поздоровался, пропустил женщин в дом и вошел сам. Мама с гостьей пошла к отцу, а мы заняли гостиную.

— Кто это от нас выходил? — спросила Вера.

— Здешний цензор, — ответил я. — Рассказал о режиме и о нашей работе, забрал оружие и ушел. Тебе, кстати, надо бы написать отцу. Он может ответить и даже прислать посылку, а нам разрешены только письма.

— Это мы уже знаем, — сказала жена. — Лена рассказала. Мама у нее узнала, что можно было сходить в церковь на литургию, но было уже поздно. Я, наверное, в следующее воскресенье с ней пойду.

— Не замечал за тобой большой религиозности, — сказал я. — Да и за мамой такого не водилось. Иконы в доме были, но вы ни одной из них с собой не взяли.

— Мама взяла, — сказала мне Ольга, — и я тоже забрала свою детскую икону Богородицы. Это ты свою оставил. Крест хоть не забыл надеть?

— Я его не снимал, поэтому и не забыл, — улыбнулся я. — Ладно, вы мне лучше скажите, какое впечатление от прогулки?

— Нет у меня пока впечатлений, — вздохнула Ольга. — Чисто, удобно и аккуратно, но прожить, никуда не уезжая, десять лет… Не знаю, я бы, наверное, не смогла.

— Просто у тебя пока нет любимого человека, — возразила Вера. — Если будет муж и появятся друзья, многое можно перетерпеть. А у здешних есть цель и важная работа. Без дела, конечно, трудно. Да, Лена мне тоже понравилась. Только учти, что для тебя это ничего не меняет. Я не ревнивая, но если дашь повод…

— Не дам я тебе повода, — успокоил я ее. — А насчет дела… Не знаю, найдут ли нам в понедельник кухарку, но до ее появления надо дожить и не помереть от голода. Столовая сегодня выходная, все магазины — тоже. Надо посмотреть, что можно приготовить из наших продуктов. У нас три женщины, которые маются от безделья, вот и попытайтесь приготовить хотя бы обед. Резаную колбасу можете не предлагать. Если будете совсем беспомощными, я могу помочь, но постарайтесь управиться своими силами. Мне интересно, что у вас получится. Можете перед готовкой помолиться.

— Нашел развлечение! — рассердилась жена. — Думаешь, я что‑нибудь приготовлю, если не помню, как это делать? Только переведу продукты, а ты откажешься есть! Давай ты будешь говорить, что и как делать, а мы сделаем.

— Говори за себя, — сказала Ольга. — Я лучше помою посуду.

Мы болтали до тех пор, пока не закончила работу парикмахер. Мама ушла ее провожать, а я вошел в спальню к отцу. Он лежал гладко побритый и приятно пах незнакомым мне одеколоном.

— Быстрее бы вылечиться! — сердито сказал он, увидев меня. — Так надоела эта беспомощность! Хотя не представляю, чем здесь буду заниматься, разве что по вечерам играть в карты с такими же бездельниками.

— Тебе же предложили работу? — удивился я. — Чем она тебя не устраивает? Вроде по твоей должности.

— Я вел надзорную работу, — сказал он, — и законы знаю достаточно для ее выполнения, но такие, как я, не занимаются законотворчеством. Мнение я выскажу, толку‑то! Наверное, мне подсунули эту работу, чтобы не рехнулся от безделья. Это у тебя будет настоящее дело. Чем думаешь сегодня заняться?

— Готовкой, — ответил я. — Полный дом женщин, и ни одна не умеет готовить! Ольга сразу отказалась, мама еще не знает, а Вера согласилась этим заняться, но под моим руководством. Чувствую, что все придется делать самому.

— Мать не трогай, — предупредил он. — Она в своей жизни, наверное, даже ни разу не резала хлеб. Порежет себе пальцы, а у нас даже нет йода и бинтов. Сделайте с Верой хоть что‑нибудь, а завтра надо все‑таки постараться найти кухарку.

Как я и думал, готовить пришлось самому. Вера начала чистить к супу картошку и сразу же порезала палец. Я неудачно пошутил по этому поводу, вызвав слезы. Палец забинтовали полоской какой‑то чистой ткани, а я доварил суп и вышел во двор. В десяти шагах от меня за низким забором возился с цветами наш второй сосед, которого я до этого еще не видел. Это был массивный мужчина лет семидесяти с огромными залысинами, седыми и слегка вьющимися волосами и лицом киноактера Гафта. Не полная копия, но очень похож.

— Здравствуйте! — поздоровался я, подходя ближе. — Может, познакомимся?

— Здравствуйте, — отозвался он, тоже подходя к забору. — Вы, видимо, младший князь Алексей Мещерский? О вашем приезде уже всем известно. Сбежали после статьи?

— Пришлось, — ответил я.

— Вы, князь, сделали большое дело, но сделали его глупо, что неудивительно, если учесть ваш возраст, — усмехнувшись, сказал он. — Непонятно только, о чем думал ваш отец. Если уж решились на такое, то убегать нужно было до выхода статьи, а не после. Тогда и он был бы здоровым. Да, я Дан Евгеньевич Суханов. Когда‑то был профессором химии.

— Почему когда‑то? — не понял я.

— Потому что меня вместе с женой тридцать лет назад похоронили на Новодевичьем кладбище. Здесь и кроме нас есть живые покойники, только мы одни из самых первых. Не хотите зайти и поболтать со стариком? У меня есть неплохой набор вин на любой вкус. Сам я их уже не употребляю, держу для более молодых друзей. Продлим, так сказать, знакомство. Здесь теперь редко можно увидеть нового человека, а друзья малость надоели. Что за интерес вести беседу, если заранее знаешь все, что тебе могут сказать? Идите в калитку, там открыто.

Я воспользовался приглашением и через несколько минут сидел в гостиной соседа. Его дом по планировке и отделке немного отличался от нашего и почему‑то производил впечатление нежилого.

— Неуютно? — понял он мое состояние. — С тех пор как два года назад умерла жена, я на все махнул рукой. Еще кое‑что делаю по работе, но больше по инерции, а здесь не живу, а доживаю. Если дотяну, через три года исполнится восемьдесят. Удивились, что так молодо выгляжу? Это у нас семейное.

— А чем вы занимаетесь? — спросил я. — Или это секрет?

— Конечно, секрет, — хмыкнул он. — Только об этом секрете все знают. Я сейчас самый крупный в империи специалист по ядам. Вы очень быстро узнаете, что их изготавливают в промышленной зоне, так что я вам не открыл никаких секретов. Состав — это секрет, куда эта отрава уйдет — тоже секрет, хотя многие уже догадались.

— Вы делаете химическое оружие? — дошло до меня.

— Не совсем оружие, но можно назвать и так, — подтвердил он. — Не нравится?

— А кому такое понравится? — сказал я. — У газов небольшая эффективность, а восстановим против себя весь свет!

— Молодой человек! — строго сказал бывший профессор, наставив на меня палец. — Никогда не беритесь судить о том, в чем вы не разбираетесь! Низкая эффективность у хлора, которым немцы травили своих кабре в африканских колониях! То же самое можно сказать и о горчичном газе. Они в этом убедились на собственном опыте и сумели убедить остальных. Мы тоже подписали эту конвенцию, так что никто не собирается применять газы. Их из‑за больших объемов трудно доставить в нужное место, а на применение влияет погода. Подул ветер, и где ваш газ? Я вам говорил не о газах, а о ядах! Бельгийцы лет двадцать назад применили какой‑то сильный яд в Конго. Там вспыхнула эпидемия болезни, после которой не оставалось выживших. К чести бельгийцев нужно сказать, что они попытались как‑то помочь. Когда заболели и умерли присланные на помощь аборигенам врачи, все такие попытки прекратились. Зараженный район окружили солдатами, а в деревни пустили тех же солдат, но в закрывающих тело костюмах и с фильтрующими масками на лицах. Они незаметно отравили все источники питьевой воды и ушли. Точное число отравленных неизвестно, но сами бельгийцы говорили о пятидесяти тысячах человек, точнее негров. Кто‑то все же не отравился и попытался удрать из этого могильника, но их убили солдаты. Деловой подход? И трудно их осудить, потому что, убив эти пятьдесят тысяч обреченных негров, бельгийцы спасли сотни тысяч, а может быть, и миллионы еще здоровых!

— И как вы собираетесь травить солдат? — спросил я.

— Я — никак, — ответил он, — а как это будут делать наши хозяева, меня не касается. И почему вы думаете, что травить будут солдат? Армия неплохо защищена, мобильна и не привязана к какому‑то месту, а вот население, особенно городское… Если очень сильные яды распылить в разных местах большого города, выжившее население в него потом не заманишь калачом! А в городах осталось жилье, все запасы и транспорт! Если такая диверсия произойдет во многих крупных городах какой‑нибудь страны, наступит экономический крах. Ее правительству будет не до войн на чужой территории, а армия из‑за отсутствия снабжения не вынесет длительной позиционной войны. Главное — выдержать первый удар!

— И как же их распылять? — похолодев, спросил я.

— Эк вас перекосило! — неодобрительно сказал он. — Они хотят потравить большую часть нашего населения наркотиками, а вы распускаете слюни! Не слышали о тройственном пакте? Конечно, ведь вы только что приехали! Так вот, чтобы вы знали и меньше их жалели. Есть жутко секретное соглашение между Великобританией, Францией и Германией о разделе нашей империи. Но главное даже не в том, что они ее хотят растянуть на куски, а в том, что одновременно запланировано радикальное сокращение численности коренного населения. Сколько его сокращать и какими средствами, в пакте не уточнили, так, обозначили намерения. Это политика, молодой человек, а в ней никогда не было ничего порядочного!

— И сильные у вас яды? — спросил я.

— Разные, — ответил он. — Есть такие, капля которых убивает тысячу человек! Конечно, вы эту каплю не разделите на дозы, но если взорвете большой бидон… В природе существует много очень сильных ядов, беда в том, что все их можно получить в мизерных количествах из живых существ. Создать искусственно не получается, или они выходят золотыми. А у нас такое получилось! На это ушли годы, пришлось даже поехать в Южную Америку за всякой ядовитой дрянью. Ловили даже лягушек и медуз. У нас не получилось точно воссоздать природные яды, но мы создали свои, еще более смертоносные! Были большие проблемы с их хранением, но мы справились.

— Здесь не работали с ракетами? — задал я очередной вопрос.

— О каких ракетах идет речь? — не понял профессор. — Об осветительных? А зачем с ними работать?

— О ракетах вы не знаете, — сказал я. — Самолеты могут летать недалеко, и их нетрудно сбить. Так как же доставлять отраву на место? Снаряды?

— Как вы узко мыслите! — попенял мне разговорившийся профессор. — Я уже вам говорил, что об этом никому точно не известно, но думали многие и потом поделились своими мыслями с другими. Вы это все равно услышите, поэтому могу сказать и я. — Допустим, я хорошо знаю английский язык.

— Допустим, — согласился я. — Я его тоже неплохо знаю.

— Не перебивайте, — недовольно сказал он, — иначе не буду рассказывать. Одного языка мало, поэтому меня готовят, обучая всему, что знает чистокровный англичанин. После этого снабжают документами и деньгами и переправляют, скажем, в Лондон. Я там покупаю дом и живу несколько лет, притираясь к местным. Могу даже жениться. А потом мне переправляют бидоны с отравой и взрывчаткой, а я их ставлю на крышу своего дома или еще куда‑нибудь. У нас здесь много инженеров, занятых радио, так что взрыв можно устроить и дистанционно. Возможно, все до времени хранится в каком‑нибудь подвале.

— Жуткий вариант, — сказал я. — Мне в нем видится самое слабое звено — это люди. Вживаясь в чужую жизнь, можно изменить к ней отношение и отказаться от таких планов. Вы представляете, сколько заплатят тому, кто отдаст ваши баллоны властям?

— Мы этим занимаемся тридцать лет, — напомнил он. — А теперь представьте, что где‑то собрали маленьких мальчишек и лет за двадцать воспитали в них жестких и непримиримых бойцов, фанатично преданных кому‑то из наших хозяев. Жизнь европейцев им чужда, как и они сами, а если в них еще разожгли ненависть и дали большие деньги… Ведь надо быть идиотом, чтобы уверится в том, что тебя за предательство завалят золотом. Скорее всего, что‑то заплатят, но вряд ли много. А отношение будет как и к остальным русским, даже хуже. Предателей не любит никто, хоть ими пользуются.

— А здесь делается что‑то еще, кроме отравы? — спросил я.

— Что‑то вы совсем скисли, — неодобрительно сказал профессор. — Учтите, что почти все, что я вам рассказал, — это вымысел. Может быть, все будет совсем не так, как фантазировали местные мыслители. А делают много чего и не только у нас. Не удивлюсь, если узнаю, что кое‑что изготавливают на столичных фабриках. Это, конечно, дороже, но у нас не все можно сделать. Я обещал вам вино, но совсем заболтался и забыл.

— Ничего страшного, — успокоил я его. — Я, Дан Евгеньевич, вообще не пью.

— Больны? — сочувственно спросил он. — Нет? Похвально, но странно для вашего возраста. Уже уходите? Жаль. Приходите ко мне в любое время без приглашения. Как выздоровеет отец, передайте, что я его тоже пригласил.

Домой я вернулся в подавленном состоянии. Я почему‑то сразу уверился в том, что рассказанные мне домыслы имеют очень много общего с реальностью. Если это так, то будущее вырисовывалось страшное. Миллионы погибших горожан, паника и полный хаос. Война будет и в этом случае, но Суханов прав в том, что нужно выдержать только первый натиск. Не станут с нами воевать, когда не останется тыла. Армии вернут домой, чтобы навести хоть какой‑то порядок. Но это вражда и ненависть с основными государствами Европы, и не на годы, а как минимум на сто лет. Одно дело, когда ты сам где‑то в Африке травишь негров, и совсем другое, когда травят тебя. А ведь после такого развалится вся колониальная система, и весь мир полностью изменится.

— Очень похоже на правду, — сказал отец, после того как я пересказал ему разговор с профессором. — Если удалось получить такие яды, то остальное — это только вопрос времени и денег. Турции не очень трудно дать по зубам, а одна Япония на нас не полезет. Даже в случае каких‑то успехов она не удержит захваченное, может и свое потерять. Остаются одни Американские штаты. В Америку никакую отраву не повезут, но и они одни у нас много не навоюют. А вот воспользоваться случаем и перехватить колонии своих союзников янки могут. На все сразу у них не хватит сил, но большую часть возьмут, а потом так усилятся, что доставят много неприятностей. И еще одна неприятность будет в том, что через некоторое время подобные яды будут у многих. И не так уж сложно будет все повторить и привезти отраву в наши города. Жить в изоляции?

— Такие яды не так просто создать, — сказал я. — В мире старика их сделали еще более сильными, но на это затратили огромные средства и много времени.

— Здесь тоже долго работали, но ведь сделали, — возразил отец. — Найдут и время, и деньги, и умные головы.

— Вот тогда и пригодятся мои знания, — сказал я. — Я очень много знаю, и если нам дадут время усилиться, никто на нас с кулаками уже не полезет.

Подошло время обеда, и я без всякого аппетита поел суп с ветчиной и, оставив Ольге мыть тарелку, ушел в свою комнату и лег на кровать. Я хотел обдумать все, что узнал, разложить по полочкам и понять, к чему приведет мое вмешательство. Чем дольше я думал, тем больше мне все здесь не нравилось. Если верно то, что мне рассказал профессор, то все кончится гонкой вооружений в первую очередь с Американскими штатами. Да и европейские государства рано или поздно придут в себя и к ней подключатся. Неужели мы обречены на борьбу с ними? И мои знания дадут лишь временное преимущество. Пока еще мы сможем все сделать! Многое все равно не получится держать в секрете, иначе толку от него…

— Что ты такой мрачный? — спросила Вера. — Узнал что‑то неприятное?

— Узнал, что бог нас создавал зря, — ответил я. — Столько жадности, злобы и ненависти к себе подобным, сколько их у людей, больше нет ни у каких других существ.

— Хороших людей больше! — возразила она. — И вообще в жизни много хорошего. Расскажи, что тебя так расстроило. Может, тебе наврали, и не стоит себя так изводить.

— Может быть, малыш, — согласился я и, притянув ее к себе, начал целовать.

— Не сейчас, — она оттолкнула меня и отодвинулась к краю кровати. — У тебя получился очень вкусный суп, которым я объелась.

— Хорошо, — согласился я. — Отложим на потом, а сейчас просто полежим, и ты мне расскажешь о своей жизни. Позор: женился и почти ничего не знаю о своей жене. Вечером я буду досказывать о себе, а сейчас послушаю тебя.

Она подобралась поближе, положила голову мне на грудь и начала вспоминать детские годы. На время тяжелые мысли были забыты.