— Садитесь, князь, — сказал мне отец Веры. — Вы пришли просить руки моей дочери?

Глава купеческого дома Водениковых напоминал мне тех былинных богатырей, которых рисовали в иллюстрациях к сказкам. Ростом он был на голову выше меня, а весил раза в два больше, причем я в нем жира не видел. Мужественное лицо с крупными чертами и широкая купеческая борода довершали облик. Хотя Николаю Дмитриевичу перевалило за пятьдесят, ни в бороде, ни в густых, коротко стриженных волосах не было видно ни одного седого волоса. Сейчас он был одет в костюм с непременным здесь жилетом, но на выездах любил одеваться под старину в сюртук, широкие штаны и сапоги.

— Не совсем так, Николай Дмитриевич, — улыбнулся я. — Руку я у нее попросил сам и уже получил согласие, а от вас мне требуется только помощь. Я не могу организовать свадьбу, не зная, кто на ней будет присутствовать с вашей стороны, и сколько им потребуется времени на сборы. И забудьте вы о моем княжеском титуле. Какие, право, титулования у родственников? Вы и дочери станете на каждом шагу напоминать, что она княгиня?

— Можно и по–простому, — согласился он. — Вижу, что шутите, поэтому не обижаюсь. Когда и где думаете играть свадьбу?

— Я готов хоть сейчас, но из‑за одной моей родственницы придется ждать дней десять, — объяснил я. — Она из Италии в свои девяносто не приедет, но может обидеться, а у нее родственные связи с семьей Романовых. А о том, когда это будем делать и где, я вас прошу договориться с моим отцом. Вот его визитка, на которой указаны телефоны, рабочий и домашний.

— Лодырь, — сделал вывод Николай Дмитриевич. — Спихнули все на отца и рады. Ладно, приготовим мы вам такую свадьбу, что на нее будет не стыдно пригласить императора.

— У меня к вам очень серьезный разговор, — сказал я, отбросив шутливый тон. — Дело идет о безопасности Веры.

— А что у вас случилось? — насторожился он.

— Как вы относитесь к закону о легких наркотиках? — начал я издалека.

— Плохо я к нему отношусь! — сердито сказал Николай Дмитриевич. — Можете не оглядываться, здесь нас никто посторонний не услышит. Вредный закон, хоть и говорят, что к его принятию приложил руку сам государь. Много работников, особенно из молодых, употребляют эту пакость и становятся никуда не годными людьми. В деревнях этого меньше, а в городах, особенно среди фабричных, встречается чаще. Мало нам было пьяни, так теперь еще и это! А к чему вопрос?

— А к тому, что вдобавок к тому закону хотят принять еще один, который разрешает дурь посильнее! Кто этим занимается из наших европейских соседей, я не знаю, но думаю, что многие. В Азии устраивают огромные плантации мака и заводы по его переработке, а сбывать готовый продукт собираются у нас.

— Если у них получится, это будет конец нашей жизни! — мрачно сказал он. — Если не всех потравят, остальных возьмут голыми руками!

— Им‑то что! Только этого и добиваются. Всем нашим соседям, а теперь еще и американцам, не дают покоя наши земли и все их богатства, да и империю многие воспринимают, как соперника.

— А кто проталкивает? — спросил Николай Дмитриевич. — Не наши?

— Нет, это не прогрессивная партия, — ответил я. — Кадеты. Только это большой роли не играет. Многие депутаты куплены и просто выполняют заказ. Я узнал об этой возне от отца, и возникла мысль подложить им свинью. Если опять ждать указа императора, потом всем заткнут рты. А пока это только инициатива одной из думских фракций, цензура пропустит…

— Вы написали статью? — спросил он. — Уже вышла?

— Выйдет в завтрашнем номере, — ответил я. — Потом день–два будут разбираться, кто посмел раскрыть пасть. Деньги в этом замешаны большие, а привлечь императора будет сложней, особенно если эту тему подхватят другие. За себя я не слишком опасаюсь. Ношу с собой пистолет и без него кое–чему обучен, да и не станут сейчас связываться.

— Почему? Из‑за отца?

— Отец в таких делах не защитник, — покачал я головой. — Он сам может пострадать, хоть не слишком в это верит. Просто я автор этой статьи, и если меня сейчас грохнуть, толку будет мало, а шума — много. А вот наказать кого‑нибудь из близких мне людей… Это нельзя будет напрямую связать со статьей, но меня может ударить посильнее смерти. Мертвые боли не чувствуют, а я буду страдать. Так сказать, урок для наглого бумагомарателя.

— И что предлагаешь? — переходя на ты, спросил он. — Ты об этом уже думал, и должны быть какие‑то мысли.

— На работе я за ней пригляжу, — сказал я, — а во всех других случаях нужна охрана. Было бы неплохо возить ее на машине и постоянно менять маршруты. Да и вам с Иваном надо поберечься. Вряд ли на вас будут отыгрываться, но все равно…

— Зря ты это затеял! — недовольно сказал он. — Один бог знает, чем это закончится для Веры! Не мог напечатать под чужим именем или кому‑нибудь отдать!

— А смысл? — возразил я. — Ну да, обыватели никогда не узнали бы, что это написал князь Мещерский, но тем, кого я обижу, узнать автора будет проще простого. Чиновнику департамента полиции приносят бумаги, которым он чинит препоны, а через несколько дней в газете, где работает его сынок, всплывает их содержание. Думаете, будет сложно сделать правильные выводы? В конце концов, как следует прижать редактора, и он все выложит. Я вообще удивился, что он легко пошел на подобную публикацию. А отдавать статью в другую газету… Я очень сомневаюсь, что ее там напечатают, но кого‑нибудь из своих пошлют в Думу к кадетам для проверки, и я попаду под удар без всякой публикации. Тогда точно грохнут. А если вообще ничего не делать, то нужно собирать вещички и вместе с Верой уезжать куда‑нибудь подальше, например, в Австралию. Там, конечно, тоже можно прожить, но уже наши внуки точно не будут русскими.

— Почему так думаешь? — спросил Николай Дмитриевич. — Из‑за наркотиков?

— Наркотики — это то, что бросается в глаза, — ответил я. — У нас мало кто читает «Вестник полиции», а в газетах этого указа не было, поэтому вы вряд ли знаете, что главой департамента полиции назначен француз. Он, конечно, принял подданство, но русским из‑за этого не стал. Более того, ему теперь и министр не указ, потому что не сможет отменить его кадровые решения. И это только первая ласточка!

— Я тебе назову еще двух таких ласточек, — зло сказал Николай Дмитриевич. — Товарищем министра путей сообщения у нас теперь англичанин Джеймс Хант, а Горный департамент Министерства государственного имущества возглавляет еще один англичанин Брайан Шорт.

— Раньше нас только стригли, а теперь решили снять шкуру. Кредитами всех не задавят, да и потравить всех водкой с наркотиками будет трудно, но если европейцы захватят ключевые посты, справиться с оставшимися будет нетрудно. В конце концов, для подавления недовольства могут ввести свои армии. Нашей к тому времени уже не будет, а если и будет, что она сделает при таком императоре? Своего дела у вас тогда точно не будет, хорошо если возьмут приказчиком. И это время не за горами.

— А что дворянство? — спросил он. — Неужто все на это будут спокойно смотреть? Зачем вы тогда нужны?

— Я еще чином не вырос, чтобы передо мной отчитывались, — сказал я. — Недовольных много, и большинству уже видно, к чему все идет, но есть ли этому сопротивление, я не знаю. Я еще потому написал под своим именем, что есть надежда, что меня заметят и используют. Есть у меня кое‑что ценное для таких людей, но вначале на них нужно как‑то выйти.

— Озадачил ты меня, — мрачно сказал Николай Дмитриевич. — Я русский и не желаю становиться каким‑то там австралийцем! Машину с охраной я для дочери сделаю, но мой тебе совет — жениться быстрее. Наплюй на обиду своей престарелой родственницы и сделай все дня за три. Напишешь, что вошел в ее положение и не стал беспокоить. Как‑нибудь переживет, а не переживет, так ей все равно пора помирать. Ладно, об этом я поговорю с твоим отцом. Давай теперь поговорим о приданом. Я вам даю пятьсот тысяч, да еще куплю дом или квартиру. Вот только как вам сейчас жить одним?

— Нам сейчас лучше пожить вместе с моей семьей, — сказал я. — Их тоже нужно будет охранять, и там это будет проще сделать.

— Дело хозяйское, — вздохнул он, — но мое предложение о доме остается в силе. И учти, что если тебе потребуется какая‑нибудь помощь, обращайся. Помогу всем, чем смогу.

Я простился с отцом Веры и перед уходом зашел в ее комнаты. Она предупредила, чтобы заходил без стука, что я и сделал. Моя невеста уже искупалась и сейчас сидела у окна в самой маленькой из комнат и сушила волосы феном.

— Долго вы разговаривали, — сказала она, обернувшись на звук моих шагов. — О чем договорились?

— Мне отдали тебя и полмиллиона в придачу, чтобы не отказался, — пошутил я.

— Дешево он оценил единственную дочь! — ответила шуткой Вера. — Что‑нибудь еще дает?

— Предлагал купить дом, но я пока отказался.

— А почему? У нас очень большой дом, но вряд ли ты захочешь в нем жить. У вас просторная квартира и замечательная семья, но свой дом всегда лучше.

— Все я понимаю, — вздохнул я, — но нам придется сейчас себя во многом ограничивать. Нет, деньги здесь ни при чем, дело идет о безопасности, в первую очередь о твоей.

— Это из‑за твоей статьи? И кто нам будет мстить?

Вера не читала статью, только слышала эмоциональное высказывание профессора Лазарева, поэтому я пересказал ее содержание и повторил то, что только что рассказывал Николаю Дмитриевичу.

— И долго нам так… беречься? — поежившись, спросила она. — Я не возражаю против машины, но я же не смогу работать! Охрана имеет смысл, если охраняет постоянно, а не только по пути на работу и обратно. А как быть на выездах по заданию редакции? Таскать на хвосте вооруженных охранников или безвылазно сидеть на разборе почты! Разве это работа? Я поняла, почему ты так сделал, и не обвиняю, но лучше какое‑то время посижу дома. И тебе нужно меньше мотаться. Навалятся где‑нибудь — очень тебе тогда поможет пистолет! А могут просто выстрелить из автомобиля. Это ты думаешь, что тебя не станут трогать, а они могут наплевать на шум.

— Пока наплевать предложил твой отец, — улыбнулся я. — Плевать будем на нашу итальянскую родственницу. Если на это пойдет мой отец, можно будет пожениться через три дня.

— Давай наплюем! — сказала Вера, выключила фен и прижалась ко мне. — Хочу, чтобы ты был моим, тогда готова терпеть любые неприятности!

— Я поговорю с отцом, — пообещал я. — Давай я тебя поцелую и пойду домой.

— Не хочу тебя никуда отпускать! — сказала она, оторвавшись от моих губ. — Давай сейчас закроемся, и будь что будет! Все равно скоро свадьба.

— Мы оба обещали твоему отцу, что этого не будет, — вздохнул я. — Я сам хочу остаться, но он может сюда войти в любой момент. Только дурак не догадается, чем мы с тобой занимаемся, а мне очень важно его доверие. Придется несколько дней потерпеть.

Я отказался от машины и пошел пешком сначала к редакции, а от нее к себе домой. От дома Водениковых на Садовой до здания, в котором располагались типография и редакция нашей газеты, пришлось идти двадцать минут, а потом еще пятнадцать — до нашего двора. Дорога на машине занимала минуты, а вот ходить пешком было опасно. На всем маршруте почти не было мест, где можно было укрыться. Надо покупать машину и нанимать шофера. Конечно, можно звонить в таксопарк и вызывать такси, но такой звонок несложно отследить. Черт, почему мы раньше не купили машину!

Я сильно задержался после работы, и отец уже давно был дома и встретил меня в коридоре.

— Зайди, — сказал он и первым вошел в свой кабинет.

Мы сели в кресла, и он спросил о моем разговоре с отцом Веры.

— Николай Дмитриевич не в восторге от того дерьма, в которое я влез сам и втянул его дочь, но принял мои резоны, — начал я рассказывать. — Он обеспечит Вере машину с охраной, но я с ней договорился, что пока посидит дома. Насчет свадьбы он созвонится с тобой. Отец, он предложил сыграть свадьбу через три дня. Напишем тете Наталье, что понимаем ее состояние и не настаиваем на приезде, а пригласим моих кузин с семьями. Лиза наверняка не придет из‑за купечества Веры, а Маруся будет, да и Катерине нетрудно приехать. За три дня обиженные до нас не доберутся, и можно будет спокойно отпраздновать.

— Пожалуй, — согласился он. — Что с костюмом?

— Сразу после работы сходили в салон «Бризак» и заказали мой смокинг и свадебное платье для Веры. Через два дня обещали сделать. Кольца я уже купил, а все остальное обещал сделать Николай Дмитриевич. Сам он это будет делать или за компанию с тобой — это меня не интересует.

— Лодырь, — улыбнулся отец.

— Да, он тоже так сказал, — вернул я улыбку. — Когда я возвращался, в голову пришла мысль: не продать ли нам оба наших дворца, пока они еще хоть что‑то стоят?

— Я понял твою мысль, — задумался он. — В обоих дворцах по десятку слуг и никакой охраны…

— И при разборках ничего не стоит сжечь эти дворцы, можно вместе со слугами, — добавил я. — Расположены за городом и охраняются только от бродяг. Да и зачем они нам?

— Ты же знаешь… — начал отец.

— Какое величие рода, папа? — перебил я его. — Если дворянство не остановит развал империи, то грош ему цена, и я постараюсь забыть о своем княжеском титуле. Тогда отсюда придется бежать, а дворцы у нас в лучшем случае купят по дешевке, а то и вовсе отберут. А если найдутся те, кто попытается встать на пути развала, им придется применять силу, а это война, причем и в самой империи, и с нашими соседями. Если дворец под Москвой еще может сохраниться, то в Полтавской губернии от него наверняка останется один фундамент, а мы потеряем деньги.

— У нас есть полмиллиона в банке, — напомнил он.

— Которые неплохо обратить в золото, — сказал я. — В случае потрясений бумажные деньги быстро обесцениваются, а наши европейские соседи могут приравнять наши рубли к туалетной бумаге. Отец Веры дает нам полмиллиона, и часть этих денег я переведу в золото, пока это еще не запретили.

— Что он еще обещал?

— Купить по нашему выбору дом или квартиру. Но я думаю с этим не торопиться. Поживем пока с вами, так будет безопасней. Ты не думал, что нужно как‑то защитить маму и Ольгу? Ты почему‑то уверен в своей безопасности, а у меня такой уверенности нет. Их тоже могут убить или похитить просто чтобы нам досадить. Сейчас это легко сделать.

— И зная это, ты все‑таки решился на публикацию.

— Вовсе не обязательно до этого дойдет, — возразил я. — Я просто хочу подстраховаться, чтобы потом не кусать руки. Когда профессор Григорьев подписал петицию против «легких» наркотиков, его дочери изрезали руки и пообещали изрезать лицо. Я очень надеюсь на то, что не напрасно подвергаю вас опасности. Если поднимется большой шум, и на нашу публикацию отреагируют другие газеты, у императора будут связаны руки. Конечно, это никого не остановит, и в том или ином виде закон примут, но это будет гораздо позже.

— Я подумаю, что можно сделать, — пообещал он.

— Есть еще один вопрос… — замялся я. — Хотелось бы знать, кто из живущих в империи иностранцев проталкивал этот закон. Кадеты — пешки, которыми легко пожертвуют. У вас в девятом делопроизводстве должны знать.

— Может, и знают, — пожал он плечами. — Только вряд ли кто‑нибудь из них поделится с тобой своими знаниями. Я понял, что ты хочешь знать, от кого может исходить опасность. Польза от таких знаний может быть только в том случае, если ты готов отвечать ударом на удар.

— Смотря как ударят, — сказал я. — Если пострадает кто‑нибудь из вас, я постараюсь ответить так, чтобы надолго запомнили.

— Рассказывай, что с тобой случилось! — потребовал он. — Иначе у нас не будет разговора.

— Да ничего особенного, — сказал я, решив, что пришла пора поговорить с ним начистоту. — Просто кто‑то подарил мне память семидесяти лет своей жизни. И мир, в котором он жил, очень похож на наш, только не такой отсталый.

— И ты думаешь, что я поверю в подобную чушь? — спросил он. — Почему не хочешь сказать правду?

— Я тебе часто врал? — в свою очередь спросил я. — Постарайся вспомнить, когда это было, а то у меня не получается. Я понимаю, что это звучит дико, но мои слова нетрудно проверить. Конечно, проверить не рассказ о прожитой кем‑то жизни, а научные знания, которые сейчас лежат в моей голове. Чтобы тебе было понятней, приведу пример. В нашей радиоле шесть ламп размером с мой кулак. Я знаю, что их уже научились делать размером со спичку, только немного толще, и больше уменьшить размеры не получится. Для того, кто поделился со мной памятью, лампы, даже самые маленькие и современные — это древность. У них давно используются другие усилительные приборы, которые в десятки и сотни раз меньше и почти не потребляют тока. И с моей помощью будет нетрудно сделать и их, и многое другое.

— Ты не шутишь? — изумленно спросил отец, уставившись на меня во все глаза. — Многого ожидал, но не такого! И кем же был этот подаривший?

— Он долго и многому учился, потом работал инженером, а к концу жизни стал писать книги. Он тоже жил в России, был женат и имел двух сыновей.

— И ты помнишь всю его жизнь? — спросил отец.

— Большую ее часть, — ответил я. — Он не помнил раннее детство, поэтому и я его не помню. Остальное вспоминается очень хорошо. Ты же знаешь, какая у меня память.

— Если правда то, что ты говоришь, моего сына больше нет! Наша личность — это в первую очередь наша память, а память у тебя на четыре пятых чужая. Понятно, почему ты так изменился. Был мальчишкой, и вдруг сразу стал умным и много прожившим человеком. Вера знает?

— Личность это не только память, отец! — возразил я. — Я как был, так и остался твоим сыном! Конечно, поведение изменилось, но мой характер, привычки и привязанности остались прежними! Вы, как и раньше, мои родители, Олег — друг, а Вера — любимая девушка, за которую я готов отдать жизнь. И не сказал я ей не из‑за того, что боюсь ее потерять, просто я еще сам со всем этим только что освоился. Сколько прошло времени! Но обещаю, что до свадьбы она все узнает.

— Твой литературный дар от него?

— Отчасти, — сказал я. — Я бы и сам написал эту статью, просто с его даром она получилась немного лучше.

— Матери с сестрой ничего говорить не надо, — предупредил он, — а вот мне расскажешь, что у него была за Россия, и в чем у нас разница, кроме твоих крошечных ламп. А я все‑таки кое к кому обращусь, чтобы проверить эти твои знания. Извини, но я не могу полностью поверить в такое без доказательств.

— И они потом удержатся и никому не откроют того, что узнают? — с сомнением сказал я. — Мои знания могут нам позволить вырваться далеко вперед. Не хотелось бы их сейчас всем открывать. С нами бы таким никто не делился.

— Это будет ученый и мой хороший друг. Он никому ничего не скажет.

— Тогда я согласен. Отец, я понимаю, что со мной не будут откровенничать работники девятого делопроизводства, хотя мне от них не нужно ничего секретного. Но, может быть, ты хорошо знаком с кем‑нибудь из тех, кто недавно вышел в отставку? Мне не нужна ваша агентура, только сведения об иностранцах. Наверняка о них многие знают, просто я не вхожу в их число.

— Я сейчас ничего не могу сказать, — ответил он. — Завтра кое с кем поговорю, а потом позвоню и узнаю, будут ли с тобой разговаривать. На них и после выхода в отставку действуют все подписки.

— Так что все‑таки с дворцами? — спросил я.

— Один продадим, — решил отец. — Оставим тот, который под Москвой, и наймем в него охрану. Я этим займусь завтра.

— Может, купим машину? — предложил я. — В нашем положении с ней будет безопасней.

— Бронированную мы не купим, потому что они делаются только под заказ, — ответил он, — а остальные можно прострелить даже из нагана, что уж говорить о винтовке! Мало того что она тебя не защитит, так еще и врежешься на скорости во что‑нибудь вроде стены. К тому же никто из нас не учился вождению, поэтому придется брать шофера. Может, мы ее и купим, но не сейчас. Мне пока будет достаточно мороки с вашей свадьбой, продажей дворца и охраной семьи.

Вскоре после моего возвращения поужинали, а потом пришлось рассказывать маме о визите к отцу Веры, а Ольге — о наших заказах в салоне «Бризак». Рассказ закончился показом колец, после чего меня наконец отпустили. Я раньше заснул и очень рано проснулся, что дало возможность дольше поиздеваться над телом. В результате вчерашних тренировок все мышцы немного побаливали, но это не мешало заниматься. После душа был завтрак, а потом я пошел в редакцию. Сегодня я в первый раз пришел раньше Веры, которую через десять минут после моего прихода привез брат.

— Ну вы и жук, князь! — одобрительно сказал мне Александров. — Ваша первая статья заняла треть всей газеты! Из‑за нее много чего выбросили, в том числе и одну мою статейку. Нет, я не обижаюсь: не было в ней ничего интересного, а вам я завидую! Такой материал и прекрасное изложение. Но тема очень острая, удивляюсь тому, что пропустил Степанов и подписал в печать Меркушев. Если честно, я бы при всей своей зависти на такое не решился. Как бы нам всем из‑за вас не отгрести неприятностей.

— Вы молодец, князь! — сказал подошедший Денисов. — Рискуете, конечно, но я бы тоже рискнул. Нельзя допускать такого непотребства! Если будет нужно чем‑нибудь помочь…

— Нужно, Борис! — хлопнул я его по плечу. — Приглашаю вас с камерой на свою свадьбу. Там, наверное, будут еще фотографы, но и гостей наберется сотни полторы, поэтому можно будет хорошо заработать. Это в воскресенье, так что работа не пострадает. Придете?

— Я такими заработками не занимаюсь, но ради вас с Верой приду, — согласился он.

Появился редактор, и почти все ушли на совещание, а мы уединились в корректорской.

— Ты знаешь, мне немного страшно, — призналась Вера. — Никогда не считала себя трусихой, а сейчас всю прямо трясет!

— Не надо бояться, — я обнял ее и прижался щекой к щеке. — До свадьбы будешь под охраной, а потом посидишь у нас дома.

— Дурак! — рассердилась она. — Я не за себя, я за тебя боюсь! Я‑то посижу в квартире, тем более что и твои мать с сестрой будут сидеть, а вот ты дома не усидишь! И что мне делать, если с тобой что‑нибудь случится?

Разговор прервался, потому что из типографии пришел Семен Мясников с кипой свежих газет.

— Держите по одной на память, — улыбнулся он, протягивая нам две газеты. — Все в редакции попросили для них взять. Не каждый год такое печатаем. Шуму будет! Я слышал, что у нас собираются печатать дополнительный тираж. Расшевелили вы змеиное гнездо, князь, будьте теперь осторожней.

В этот день нас не трогали. Сначала все разобрали газеты и принялись читать мою статью, а потом разошлись работать.

— Вот что, князь, — сказал мне Меркушев. — Я вас двоих сегодня отпускаю, а приходить вам завтра или нет — решайте сами. Наши газеты расхватывают, как в мороз горячие пирожки. Уже во многих ларьках все продано, а покупатели подходят. Сейчас начнем развозить допечатку, а потом, может быть, начнем печатать еще. А вы бы пока лучше посидели дома. Давно не было такого скандала. С законопроектом теперь однозначно надолго затихнут, а эти три кадетских депутата пойдут под нож! Я к вашей статье допечатал и рецензию профессора, чтобы сделать ее весомее. Давайте, я сейчас отдам команду, и вас отвезут на нашей машине.

— Поехали к нам, — предложил я Вере, когда мы спускались к выходу. — Мои мать с сестрой будут рады, а как буду рад я… А потом позвоним Ивану, и он тебя отвезет домой. Хорошая программа?

— Я не виноват! — чуть не плакал полный, обильно потеющий мужчина. — Вот извольте прочитать! Мы даже в Думе никому…

— Что это вы мне принесли, Александр Михайлович? — с небольшим акцентом спросил сидевший за низким столиком худощавый господин с резкими чертами лица и густыми, зачесанными назад волосами. — Отравители? Хороший заголовок для статьи. Это, случайно, не о вас?

— Вы нас убили! — обреченно сказал полный. — Нас выведут из фракции на первом же заседании! Даже если не отзовут, я больше в Думе не появлюсь. От меня теперь все будут шарахаться, как от зачумленного!

— Кто, кроме вас троих, видел законопроект? — спросил худощавый. — Отвечайте, Белов!

— Я же говорил, господин Бенсон, что в Думе его не показывали никому. Его отнесли на оценку во второе делопроизводство департамента полиции надворному советнику князю Мещерскому! А потом я его вернул вам. О законопроекте знали, но с ним не знакомился никто из наших коллег!

— Как зовут этого Мещерского? — спросил Бенсон.

— По–моему, Сергей Александрович, — ответил Белов. — Смотрите на подпись?

— Это его сын?

— Да, это его единственный сын, — подтвердил Белов. — Мне в редакции сказали, что он у них работает третий месяц.

— Это хорошо, что он у него единственный, — задумчиво сказал Бенсон. — Вам, Александр Михайлович, вместе с вашими коллегами все‑таки придется еще раз сходить в Думу. Скажете, что этот законопроект — целиком и полностью ваша инициатива, а потом заявите о досрочном прекращении своих полномочий. Лучше вам уйти самим. И не нужно так переживать: никто из вас не будет забыт. А сейчас идите — мне нужно работать.

Депутат, шаркая ногами, вышел из гостиной, а вместо него вошел молодой, подтянутый мужчина, чем‑то неуловимо похожий на сидевшего в кресле.

— Вот что, Грин! — сказал ему Бенсон. — Соберите мне все, что сможете, по князьям Мещерским. В первую очередь меня интересует тот Мещерский, который работает во втором делопроизводстве департамента полиции, и его сын. Вы все поняли? Срок исполнения — два дня.

Молодой по–военному четко развернулся и хотел выйти, но должен был посторониться, пропуская невысокого и полного господина с большими залысинами и тонкими усами под мясистым носом.

— Объясните мне это, Гален! — раздраженно сказал вошедший, бросив на столик газету.

— У меня уже есть такая, — ответил Бенсон. — Нас переиграли, только и всего. Теперь придется немного подождать, пока утихнет шум, ну и отблагодарить тех, кому мы обязаны задержкой.

— Как бы нас с вами тоже не отблагодарили! — сказал усатый. — Для тех, кого мы представляем, время — это деньги, а мы их этих денег лишили. Кто в этом виноват?

— Судя по всему, князья Мещерские, — ответил Бенсон. — Я только что отдал приказ собрать по ним данные, потом начнем работать. Не беспокойтесь вы так, Дидье, наверху прекрасно понимают, что у нас с вами свои сложности.

— Придется сделать паузу! — по–прежнему зло сказал усатый. — Сколько, по–вашему, придется ждать?

— Два–три месяца, — сказал Бенсон. — Я бы подождал и больше, но боюсь, что нам этого не позволят.

— Я надеюсь, с виновными разберутся? Подобную наглость нельзя спускать! Если у вас не хватит людей, скажете, и я вам выделю своих.