Улица поприветствовала меня ярким летним солнцем и отцом Алексием — капелланом морпехов. Солнцу я порадовался, а от батюшки постарался улизнуть.
— Александр! — крикнул он, заметив меня. — А ну, иди ко мне.
До посвящения в сан отец Алексий был военно-морским офицером, капитаном третьего ранга. Я не знаю, какая злая сила затащила его в священники, но у меня складывалось впечатление, что батюшку с «Крейсера „Аскольд“» Пикуль писал именно с него. Став священником, он и не подумал отказываться от порочных привычек, приобретенных на службе. А прослужив с морпехами год, он нахватался всякой гадости еще и от них. Кроме того, он курил, имел любовницу в штабе и воевал наравне с морпехами. За это ему прощали всё и все. Был он ростом около метра семидесяти, имел щуплое телосложение, черную с проседью бороду и отвратительный голос, не говоря о полном отсутствии слуха. Когда он пел псалмы, в обморок падали даже вороны.
— Что случилось, святой отец?
Он окинул меня строгим взглядом и поинтересовался:
— Сын мой, а давно ли ты исповедовался?
Началось… У батюшки кончились деньги, выпить хочется, а занять не у кого. И я, ешкин кот, первый, кто попался ему на глаза. Его стандартное разводилово на деньги обычно начиналось с требования об исповеди. И заканчивалось, как всегда, предложением «обмыть очищение души воина от грехов тайных и явных». В другой день я бы не только одолжил ему на пузырь, но и выпил бы с ним, но не сегодня.
— Батюшка, — наклонившись, зашептал я ему, — сегодня, часов в шесть вечера, заскочи ко мне, я тебе все свои грехи в литровую емкость ссыплю, а ты, как найдешь силы, отпустишь их.
— А чего до вечера тянуть? — моментально сообразил он. — Давай сейчас и отсыплешь!
От святого отца пахнуло таким перегаром, что стало понятно: не выпить он ищет, а опохмелиться.
— Сейчас не могу, мне бойцов к выходу готовить — завтра в бой. А к вечеру я еще нагрешу и оптом тебе их отдам.
— Сын мой, как же ты будешь исповедоваться, если тебе завтра на боевой выход?! — заподозрил он подвох.
— Святой отец, так я о чем толкую: я насыплю грехи в емкость, а ты, именно ты, их отпустишь…
— Я тебе что, алкаш — в одну харю грехи отпускать? — обиделся капеллан.
— Едрить твою, — выругался я, — почему в одну харю? Вечером, да еще и в пятницу, с тобой кто угодно чужие грехи отпустит. А уж на халяву…
— Ага, — сообразил он, — верно глаголешь. А до вечера мне что, так и не исповедовав, ходить?
У меня аж рот открылся от такой наглости.
— Слышь, падре, ты что, об угол храма головой стукнулся?
Поняв, что ляпнул лишнего, батюшка тут же «включил заднюю».
— Сашко, ты меня не так понял. Я должен постоянно с бесом бороться, вот и задумался: кого до вечера мне еще можно исповедовать…
— Скоро из штаба Зимин выйдет, — я ненавязчиво сдал своего полковника, — он вчера денюжку получил, посему греховных мыслей у него — как у собаки блох. Исповедовать его нужно срочно, дабы бессмертная душа его…
— Зимина исповедовать… — неуверенно промямлил батюшка. — А в «фанеру» не зарядит?
Моего полкана боялись все. Даже морпехи. Даже капеллан морпехов.
— Не дрейфь, святой отец, — обнадежил я его, а сам поспешил в расположение своей группы. Буквально через минуту я услышал рык любимого командира:
— Ты что, каптри, с колокольни упал? Исповедовать он собрался! С утра! Да я тебя, червоточина морская…
Чем закончился их диалог, я так и не узнал, так как был достаточно далеко.
В расположении меня уже ждали мои головорезы.
— Санек, — увидав мой сосредоточенный вид, начал Марсель. «Саньком» Марся называл меня еще с детского сада. С самой младшей группы. С тех же времен я называл его «Марсей». — Только не говори, что мы тоже пойдем подвиг совершать?
— Почему «тоже»?
— Так Коваль заходил. Посоветоваться с тобой ему надо. Он вкратце описал, что для него приготовили.
— Штабные?
— Нет, Михалыч.
— Он еще зайдет?
— Да, минут через сорок. Так, что, тоже геройствовать пойдем?
— Пойдем, родной. Пойдем. И думается мне, что наш «подвиг» позабористее будет…
— Все так плохо?
— Ты тоннель помнишь, который мы в прошлом месяце обнаружили?
— Ну?
— Так вот его нам и нужно найти.
— И все?! — оживился Марсель.
— Держи карман шире. Уничтожить его нужно.
— Они там что, с ума сошли, — он повернулся в сторону штаба, — нас еще на подходе всех перестреляют.
— Не каркай. Термит, дуй на склад и получай пластит. Чем больше — тем лучше.
Сапер, к которому я обратился, задумчиво почесал щеку и поинтересовался:
— А ч-ч-чего рвать б-б-будем?
— Тоннель.
— Т-т-тот самый?
— Именно.
— П-п-понял.
Проводив сапера взглядом, я обратился к своим:
— Чего стоите? Дружно готовить снарягу и получать боеприпасы!
Народ, тихо ворча, пошел выполнять указание.
— Нет, Санек, — Марся никуда уходить не собирался, — ты серьезно рассчитываешь его уничтожить? Это же самоубийство чистой воды.
— Война — это вообще одно сплошное самоубийство. Ты чего стоишь?
— У меня давно все готово. Ты, как в штаб ушел, так я все и приготовил. А парни еще над моей паранойей смеялись.
— Тогда иди, спать ложись.
— Не хочу. Выспался уже.
— Тогда не отсвечивай. Чапай думать будет.
— Ну-ну, — хмыкнул он и пошел в палатку.
Я уселся за стол перед палаткой и налил себе чаю. Мне не нужно было дожидаться вечера для получения информации от штаба. Возле тоннеля мы сутки пролежали в прошлом месяце. Под первой линией оцепления. И как к нему скрытно подойти, я уже знал. Но вот как его уничтожить и остаться в живых — ответ на эту загадку еще не нашел.
Через двадцать минут вернулся Термит. Пластита он набрал столько, что вез его на тележке.
— Леня, а на кой черт столько?
— Т-т-там ить ск-к-калы кругом и б-б-бетона много. Я еще т-т-тогда прикинул, ско-о-о-лько нужно.
— Ладно, распредели между парнями.
Термит кивнул и пошел раздавать взрывчатку. Не прошло и минуты, как из палатки медиков раздался возглас Зямы:
— Леонид, а вы часом не опухли со своим «пластилином»?
— К-к-командир п-п-при…
— Что «командир», что «приказал»? Я, между прочим, врач! А не ломовая лошадь. Так что идите в сад вместе с «пластилином» и командира туда же заберите.
— Н-н-но… — попытался настаивать Термит.
— Так, Термит, — услышал я голос второго врача. — Зяма направление движения тебе задал, так и вали туда скорым шагом, и замазку свою забери. Не понесу я ее. Мне и так за Зяму его добро таскать.
А это стало для меня неожиданностью. Зяма и Ильдар, два медика группы, хоть и «друзья не разлей спирт», но никогда не сачковали за счет друг друга.
— П-п-почему тебе т-т-таскать? — так же, как и я, удивился Термит.
— По кочану, — ответил Зяма, — Ильдарище, не гони волну, я в норме.
— Зяма, — людоедским голосом начал Ильдар, — я что-то не слышал, чтобы среди евреев были камикадзе. Я тебе сказал: вали в госпиталь!!! Леня, собирай; собирай свою амуницию, у Зямы аппендицит, и с нами нынче он не пойдет. На больничном он.
А вот это была новость! Притом плохая. Я вошел в палатку, где два медика отбивались от сапера.
— Так, эскулапы, я чего-то не знаю?!
Зяма, который лежал на кровати, попытался встать для приветствия, но получил кулаком в грудь от Ильдара и снова лег.
— Командир, — Ильдар повернулся ко мне, — у Зямы аппендицит. Сто процентов. Этот мудак вчера терпел и молчал, а сегодня он встать не может. Я его уже осмотрел. Минут через десять «таблетка» приедет, увезут этого героя.
— Зяма, ты кретин, — высказался я. — Что за детский сад?!
— Командир, я в норме, — и тут же вскрикнул, потому что Ильдар ткнул пальцем ему в живот.
— Татарин, зараза, ты что делаешь?!
— В «норме» он, — проворчал Ильдар, — заткнись и жди машину!
— Вашу мать! Ильдар, замену искать будем?
— Во-первых, сейчас ты ее не найдешь, во-вторых, врача квалификации Зямы уже не найти в принципе, и, в-третьих, я никого не подпущу к парням. Они же из насморка пневмонию за сутки сделают.
Ильдар был прав. Квалифицированных медиков катастрофически не хватало. В госпиталях еще можно найти грамотного специалиста, а на передовой это редкий экземпляр. Нам повезло: Зяма — кандидат медицинских наук, нейрохирург. Ильдар тоже КМН. До войны он был гинекологом, но быстро «переквалифицировался». Мне завидовали все: иметь в составе группы двух врачей, да еще такой квалификации! Когда мы отдыхали после выходов, эти двое постоянно оперировали в госпитале, поэтому группа никогда не испытывала недостатка в спирте…
— Леня, — обратился я к саперу, — ты чего тут встал, родной? Вали, раздавай «подарки» остальным. А Ильдара не трогай.
Термит ушел. Не прошло и тридцати секунд, как возражения, аналогичные возражениям медиков, раздались от соседей.
— Так, — не выходя от медиков, рявкнул я, — кто-то оспаривает гениальные решения любимого командира?! Заткнулись и, радостно капая слюной, разбираем пластит.
Возражения моментально прекратились. Но раздался голос Марселя:
— Санек, тут «таблетка» приехала. У нас кто-то простудился?
— Ага, Зяме животик продуло…
— Беременный что ли? — Марсель вошел к медикам. Глянул на зеленое лицо Зямы, почесал затылок и резюмировал: — Зяма, я тебе всегда говорил: жадность тебя погубит. Нехорошо жрать сивуху в одну харю! Глянь, как отравился.
— Марся, — ответил вместо Зямы Ильдар, — заткнись и тащи сюда носилки из «таблетки». Не принесешь — я тебя, как и нашего еврея, разрежу пополам.
Тон был убедительный, и Марся ломанулся выполнять указание Ильдара. Через мгновение вошли Марся и два санитара с носилками.
— Так, бойцы, — скомандовал Ильдар, — нежно берете капитана и тащите его в машину. Уроните — препарирую обоих. Марся, проследи за транспортировкой.
При помощи санитаров Ильдар уложил Зяму на носилки. Марсель начал руководить эвакуацией:
— Так, гои, аккуратно несем тело. Не забывайте: в ваших криворуких руках лежит тело «избранного»…
— Марся, заткнись… — послышался голос Зямы.
— Подносим, подносим, — продолжал юродствовать Марсель на улице, — машина, надеюсь, кошерная? А почему головой вперед? Ах, «ногами» еще рано… Опускаем, руки берегите. Да не свои руки, дятлы! Еврейские руки. Ему ими еще дро… вас, бакланов, резать!
— Ильдар!!! — вдруг раздался крик Зямы. — Ты где, друже?!! Не бросай меня, не отдавай на поругание неверным!!! Спаси, ради Авраама и детей его…
Ильдар, собирая свои причиндалы и с улыбкой слушая вопли друга, выронил из рук какой-то хитрый инструмент.
— Не оставь меня в трудную минуту!!! Эти «кандидаты в доктора» вырежут же мне все, кроме аппендикса!!! Нас же так много связывает, — продолжал стенать Зяма, — совместно украденный спирт, два порножурнала у тебя под подушкой, пять кило свинины в холодильнике, наконец, клятва… этого… как его… Гиппократа!!!
— Зяма, заткнись, — сквозь смех крикнул Ильдар, — сейчас я приду.
— Ты его сам резать будешь?
— Так, командир, он же никого больше к себе не подпустит.
— Это долго?
— Нет, через два часа приду. — Ильдар наконец собрал все, что ему требовалось, и пошел к машине.
— Так, правоверный, — послышался крайне заинтересованный голос Марселя, — я чего-то насчет журналов и спирта не понял?!
— Чего ты его слушаешь? — ответил Ильдар. — У него уже бред! Зяма, ты же бредишь?!
— Кто?!! Я?!!! Конечно!!!
Выйдя на улицу, я проводил взглядом отъезжающую «таблетку», в которой продолжал скулить Зяма.
— Санек, как ты думаешь, где они заныкали спирт?
— Не о том думаешь, родной. Ты, кстати, у Термита пластит получил?
— Нет.
— Так вали, получай. И не приставай ко мне. Тем более, вон Коваль идет.
— Зяма до «белочки» допился? — вместо приветствия кивнул в сторону уехавшей санитарной машины Коваль. — Или печень отказала?
— Аппендицит.
— Вот хитромудрый еврей! — восхитился Коваль. — Даже на войне умудрился по гражданской болезни закосить.
— Леха, не сыпь мне соль на сахар. Мне завтра подвиг совершать, а врач всего один остался.
— Тебе тоже подвиг?!
— Именно.
— Тогда давай объединим наши мозговые усилия.
— Какие усилия? — не понял я.
— Блин, чего к словам цепляешься? На двоих, говорю, давай подумаем. Глядишь — и найдем решение проблемы.
— Понял. Что тебе нужно сделать?
— «Языка» привезти.
— И все?!
— Точно. Только есть одно «но»: у «языка» есть имя, фамилия, воинское звание и куча фоток его рожи лица…
Через час объединенными усилиями мы нашли более-менее приемлемые решения для выполнения наших боевых задач, и Коваль, довольный, ушел.
Вернулся Ильдар.
— Саня, Зяму я вскрыл, вырезал лишнее и зашил.
— Жить будет?
— А куда он денется…
— Надолго он «залег»?
— Через десять дней будет в строю. Я его на попечение двум медсестричкам оставил… Там такие «кошечки» — мертвого поднимут! Кстати, ты не знаешь, чего морпехи с танкистами не поделили?
— С чего ты взял, что не поделили?
— Судя по остаточному кипишу в лазарете и наличию ментов, морпехи здорово вломили танкистам.
— Нет, не в курсе. Я ж с обеда тут торчу…
Со стороны крайней палатки раздал хохот, как минимум, пяти глоток и возглас:
— Святой отец, где тебя ударили балкой двутавровой?!
— Пошел ты, — огрызнулся отец Алексий.
— Ох, мать ети, — продолжал хохотать тот же боец. Судя по голосу, Пашка, — уважаемые, вы чего, бабу не поделили?
— Пошел ты, — отправил Пашку некто по тому же маршруту голосом муллы Булата Арсланбекова.
Арсланбеков был вторым капелланом, если так можно сказать, морпехов Комарницкого. Единственным «военным муллой» на всю армию и первым на все вооруженные силы РФ, кто был на передовой. Если православных священников редко, но можно встретить в войсках, то с представителями ислама в армии — полный напряг. Мулла, как и батюшка, раньше тоже был военным, только летчиком. Поэтому истину «где начинается авиация — там заканчивается дисциплина» оправдывал на сто процентов. Но в отличие от Алексия — не курил. Во всем остальном он был братом-близнецом священника.
— Ильдар, погоди, не уходи. Мне думается, что мы сейчас узнаем, из-за чего подрались морпехи и танкисты.
В сопровождении хохочущих бойцов из-за палаток вышли оба служителя культа. Если Алексий имел только сломанный нос и синяки под обоими глазами, то Булат — свежий шов на лице, подозрительные синяки на шее и правую руку в гипсе. При этом священник толкал муллу впереди себя.
— Булик, шагай, тебе говорю. Токмо тут мы найдем хороших врачевателей, постную пищу, «живую» воду и офицеров, которые боятся гнева Господа.
— Леша, — отвечал подталкиваемый Булат, — не толкайся, сволочь. И так голова кружится.
Наконец молочные братья дошли до нас и остановились. Я не выдержал и заржал. Ильдара прорвало тоже. Подождав, пока мы успокоимся, Алексий обратился ко мне:
— Сын мой, великая беда привела нас к тебе и воинству твоему. Безбожники в солдатском обличии (да поглотит их геенна огненная!), забыв страх Божий, подняли руку на двух уважаемых людей, слуг Господних. Памятуя о том, что только под твоим началом служат два богатыря… — после «богатыря» Ильдар начал ржать еще сильнее, — … два заступника Веры и Отчества… — Ильдар уже катался в истерике, — …которые дюже умеют врачевать, мы пришли скорбно молить тебя о помощи.
Я обалдело посмотрел на батюшку, потом — на муллу, потом — на катающегося по земле Ильдара.
— Батюшка, ты молока, что ли, выпил? Ты что несешь? Какие, на хрен, «богатыри» и «заступники веры»? Это ты сейчас про еврея и татарина говорил, или я чего не понял?
— Неразумный сын мой, — обратился ко мне Булат. Ильдар, который уже успокоился, снова начал ржать. — Бог — он один. А то, что мы называем Его по-разному, не имеет значения…
— Час от часу не легче! С каких пор я, православный, для муллы «сын мой»? Так, заканчиваем прикрываться именем Всевышнего и коротко сообщаем: на кой болт приперлись. Сначала Булат.
— Помощи медицинской нам надо.
— На кой вам она? Судя по всему, тебе уже помогли. И сдается мне, звездишь ты, родной. Батюшка, твоя версия.
— Так это… — начал мямлить он, — нам бы полечиться…
Ильдар тем временем проржался и мог стоять ровно.
— Саня, ты кому-то из них налить обещал?
— Алексию. Утром еще. У штаба.
— У штаба!!! — взвизгнул тот. — Ты меня, паразит, зачем под Зимина подставил?
— Только не говори мне, что это он тебе нос сломал…
— Нет, конечно! Он хоть и командир, но набожен местами…
— Короче, святые отцы, — перебил я батюшку, — сейчас вы все рассказываете. Начиная от утренних бузюлей от Зимина и заканчивая побоищем с танкистами.
— А про танкистов ты откуда знаешь? — насторожились оба.
— Так я ж разведчик, а не штурмовик.
— А спиртяшки для компресса нальешь? — робко спросил Алексий.
— Я ж обещал…
— А, черт с тобой, слушай.
Очнувшись утром, оба священнослужителя поняли, что вчера они приняли лишнего. Этот факт подтверждался тремя обстоятельствами: они проснулись с ужасным похмельем, без денег и в борделе. У Булатки, до кучи, вся шея была в засосах. Кое-как выбравшись на улицу, они огородами отправились к себе. По дороге возникло нескромное желание поправить здоровье, но денег не было. Сообразили, что разводить прапорщиков и лейтенантов на деньги в конце месяца — бесполезная трата времени. В качестве оптимальной жертвы им виделись служивые в звании «капитан» и «майор». Разделившись, они договорились встретиться у штаба.
Первым, кто попался на глаза Алексию, оказался я. Добившись относительно положительного результата со мной (капитан готов налить, но — вечером), Алексий рискнул дождаться Зимина. Полковник Зимин, увидав батюшку в таком виде, захохотал. Однако, услышав предложение «исповедоваться», мгновенно забыл, что он христианин, и вспомнил, что он командир, притом один из самых грозных. Порвав батюшку на британский флаг, он вспомнил про его кореша. Будучи разведчиком, ему не составило труда отыскать второго «страждущего» и морально его изнасиловать. Поглумившись над обоими, добив их фразой «так почем опиум для народа?», Зимин ушел.
Не успев сильно расстроиться, «ловцы человеческих душ» наткнулись на двух капитанов-танкистов. Мгновенная атака — и вот грустные «трактористы» уже ведут к себе двух морпехов. Через час поправившим здоровье и пребывающим в приподнятом настроении «ловцам» захотелось любви. Но не любви к Господу, а любви плотской и желательно с красивой «прихожанкой». У танкистов с «прихожанками» и так дефицит, а уж с красивыми — дефицит в квадрате. Единственная красивая «прихожанка» при штабе, заместитель командира танкистов по каким-то мутным вопросам, в нерабочее время согревала его холодными ночами теплом своего тела.
Получив целеуказание, они выдвинулись в заданный квадрат, где пробыли минут сорок. В течение которых изложили «прихожанке» цель своего визита, получили от нее отказ в нецензурной форме, попробовали настоять, но были взяты под белы рученьки штабными, выведены на задний двор и жестоко избиты. «Жестокое избиение» выразилось в двух затрещинах и двух поджопниках. Не вняв голосу разума, ни своего, ни чужого, они продолжили нарываться и получили уже по полной.
Кое-как отскребя друг друга от земли, молочные братья направили свои стопы в расположение морпехов. Сивуха танкистов, тяжело легшая на «вчерашнее», а также полученные побои привели к тому, что двигались они «противоторпедным» маневром, временами переходящем в «противозенитный». Морпехи, увидев своих попов в таком состоянии, офонарели. А эти кадры, воспользовавшись отсутствием Комарницкого и двух других старших командиров, толкнули проповедь, смысл которой сводился к тому, что «поганые безбожники» (они же танкисты) все одержимы нечистым, Всевышнего ни во что не ставят, равно как и слуг его, а посему кара Божья должна их постигнуть незамедлительно.
У морпехов с танкистами (впрочем, как и с остальными) отношения и так отвратительные, а тут «трактористы» обидели их любимых «боевых попов». «Ангелы возмездия» немедленно выдвинулись в расположение танкистов. К счастью, массового побоища удалось избежать: через три минуты после «начала боевых действий в тылу противника» на место «крестового похода» прибыл главный архангел морпехов, ум, честь и совесть, Хранитель и Ревнитель Веры, наместник Бога на земле и главный Инквизитор по совместительству, полковник Комарницкий.
Не став отделять зерна от плевел, полковник начал лупить всех, кто попадался ему на пути. Через минуту враждующие стороны трусливо бежали с поля боя. Проведя оперативно-следственные действия с пленными бойцами, полковник моментально вник в ситуацию, поймал обоих «пострадавших за веру» и, пользуясь тем, что он Хранитель и Ревнитель, наместник и главный Инквизитор, отметелил обоих попов прямо у штаба танкистов. От того же штаба сердобольные танкисты увезли пострадавших в госпиталь, где Алексию вправили сломанный Комарницким нос, зашили порез на лице Арсланбекова и наложили гипс на поврежденную Комарницким же руку.
Сказать, что мы ржали над рассказом попов, — значит не сказать ничего. Мы катались от смеха. Но передо мной встала другая проблема: напоив попов, я мог нарваться на гнев Комарницкого. А ему будет трижды наплевать, что я офицер, разведчик и вообще из другого рода войск. Порвет и как звать не спросит. А габариты и уровень подготовки полковника наталкивали на мысль о нарушении слова, данного Алексию утром.
— Санек, — все еще смеясь, ко мне подошел Марсель, — к гадалке не ходи, у морпехов и сейчас идет следствие, суд и казнь!
— Это с гарантией. Только следствие и суды давно закончены. Там сейчас репрессии полным ходом идут, — задумчиво ответил я. — Не завидую я офицерам морпехов. Комарницкий о рядовых руки теперь марать не будет. Он их командиров, которые «допустили», пытать начнет.
— Так что с «компрессом»? — заискивающе поинтересовался Алексий.
— Батюшка, я не против налить тебе, но уж лучше я спрошу разрешения твоего командира…
— Отлучу… — пригрозил тот, понимая, что, скорее всего, я получу запрет от Комарницкого.
— Отлучение, батюшка, я переживу. А разборок с вашим полканом — навряд ли. Не говоря уже об испорченных с ним отношениях. Я тебя, конечно, уважаю, но не настолько, чтобы конфликтовать из-за тебя с Комарницким. Петюня, — позвал я нашего радиста, — дай мне морпехов.
— Комарницкого нет, — скоро ответил мне радист, — говорят, вышел куда-то.
— А кто есть?
— Подполковник Кравченко.
— Ну, давай его.
— Здравия желаю, Остап Кондратьевич, — начал я в трубку. На заднем фоне слышался разъяренный рев Комарницкого.
— Привет, разведка, — с усмешкой ответил он, — чего тревожишь? Чего от дел отвлекаешь?
— Да у меня тут неразрешимый вопрос этико-теологического характера…
— Какого характера? — не понял Кравченко. — Шура, не полощи мозги. Я академиев не кончал, говори прямо.
— Я насчет драки с танкистами…
— О! Ты только узнал?! Медленно работаешь, разведка! — Задумался и осторожно спросил: — А что драка? Неужто и твои под замес попали? Быть не может! Дураков у тебя нет. Так, что случилось?
— Сегодня днем, еще до драки, я пообещал одному набожному индивидууму, что накапаю ему чуток спиртика. А сейчас, в свете произошедших событий, нахожусь в затруднительном положении, ибо: с одной стороны — слово дал, а с другой — опасаюсь гнева твоего командира.
— Что ты мелешь? — опять не понял Кравченко. — Какой, в пень, набожный индивидуум… Ты про Алексия, что ли?
— Про него, страстотерпца!
— Так эта плесень морская выжила и к тебе прибежала?
— Прибежала.
— И второй малахольный с ним?
— С ним.
— И, говоришь, спирта ему обещал?
— Обещал.
Кравченко задумчиво загудел в трубку.
— Вот что, Саша. Если эти два лаперуза моченых появятся на глаза Барину до того, как он остынет, боюсь, он их не в больничку, а в морг отправит. Так что пусть они у тебя отлежатся. Поэтому слушай приказ: напоить обоих бакланов до отключки. Чтобы всю ночь, аки агнцы Божьи, храпели и приключений не искали. И так сегодня из борделя звонили. Денег они должны остались. Поэтому слово офицера приказываю держать, а Барину я скажу, что ты их «во спасение» напоил. Он тебе еще спасибо потом скажет. Вопросы есть?
— Вопросов нет.
— Вот и умничка. Конец связи.
— Ну что, защитники Веры, Царя и Отечества, — обратился я к притихшим попам. — Кравченко дал добро. Микола, выдай им закусить и литр спирта.
— А не многовато будет? — поинтересовался крохобор Микола.
— Нормально, пусть помнят нашу доброту!
Еще минут пять бойцы отдирали от меня попов, желающих меня обнять и расцеловать. Наконец попов, размазывающих по щекам слезы счастья, утащили на кухню, попутно предупредив, чтобы были тише воды, ниже травы, а я пошел к Зимину думу думать.