Война за независимость Латинской Америки стала важным испытанием как для внешней политики, так и для общественной мысли Соединенных Штатов. За короткий срок североамериканцы, по сути, впервые «открыли» для себя огромный иберийский мир, ставший одним из основных источников международных новостей. Они оценивали увиденное, руководствуясь либо идеологией Просвещения, классического республиканизма и нарождающегося либерализма, либо старыми национально-религиозными предубеждениями «черной легенды».

Вслед за первыми, весьма нерегулярными контактами 1806–1812 гг., отношение к южным соседям прошло в США через, по крайней мере, три стадии.

1) В 1815–1822 гг., после окончания войны с Англией и до признания независимости латиноамериканских государств, постоянный рост интереса публики к революции наталкивался на умеренный курс федеральной власти. Принятый курс на нейтралитет позволял североамериканским купцам выгодно торговать с обеими сторонами конфликта, а сулившие территориальные приобретения переговоры с Испанией лишали администрацию свободы рук.

В те годы сложилось достаточно влиятельное общественное течение в поддержку «южных братьев», сродни знаменитому филэллинству. Энтузиасты не только стремились содействовать скорейшему признанию независимости испанских колоний, но были убеждены в блестящих перспективах как самих новых южноамериканских государств, так и политики панамериканского единства. Развитию таких взглядов способствовало и общение с выдающимися эмигрантами из Латинской Америки, в первую очередь, с жившим в Филадельфии Мануэлем Торресом.

Среди наиболее деятельных участников этого неофициального движения были политики Генри Клей и некоторые его земляки-кентуккийцы, делавэрец Сизер Родни, глава Патентного ведомства Уильям Торнтон, журналисты Уильям Дуэйн, Иезекия Найлс, Томас Ритчи, публицист и законник Генри Брэкенридж. Их взгляды нашли свое воплощение в передовицах Уильяма Дуэйна в его газете “Aurora”, сочинениях Генри Брэкенриджа 1817 и 1819 гг., речах Генри Клея 1818–1821 гг.

Особняком выделяется круг сторонников чилийского генерала Хосе Мигеля Карреры, в который входили политик и дипломат Джо-эль Пойнсет, коммодор Дэвид Портер, судья Теодорик Блэнд, его зять, чиновник и издатель Джон Скиннер, журналист Бэптис Ирвайн. Сеть энтузиастов латиноамериканской революции была особенно хорошо налажена в Филадельфии – космополитичном городе радикальных традиций, и Балтиморе, где многие моряки занялись каперским промыслом на стороне повстанцев против Испании и Португалии.

Революции в Западном полушарии привлекли внимание широкой публики (то есть тех, кто читал газеты, а в их число в США начала XIX столетия входили практически все грамотные люди). Патриоты-креолы в целом пользовались широким сочувствием североамериканцев, которые видели в борьбе испанских колоний логический итог собственной революции, однако не спешили оказать настоящую помощь.

Хотя латиноамериканским эмиссарам удалось привлечь внимание к своей революции в Соединенных Штатах и использовать связи своих сторонников, реальные политические достижения были весьма незначительны. Несмотря на многочисленные беседы с президентом и государственным секретарем, им не удалось ускорить признание независимости своих стран. Адамс упорно убеждал президента и кабинет в правильности избранного курса, не обращая внимания на общественное мнение. Попытки снарядить освободительные экспедиции с территории США неизменно оканчивались провалом и скорее вредили, чем помогали образу революции.

Кстати, даже Клей, призывая признать независимость «южных братьев» и стать во главе республиканского полушария, ни разу даже косвенно не намекнул на возможность военной поддержки революционеров, оставаясь тем самым в рамках политики нейтралитета, пусть и в широком толковании этого термина.

Сочувствие не исключало сомнений. Классический республиканизм, ставивший во главу угла гражданскую добродетель, и либерализм с его верой в прогресс и человеческую способность к исправлению пороков рождали одновременно надежды и скепсис: окажутся ли отягощенные тяжелым колониальным наследием испаноамерикан-цы достойны завоеванной свободы, – на этот вопрос энтузиастам следовало дать четкий ответ.

Таким ответом стала «идея Западного полушария» – ранний панамериканизм, восходящий к Джефферсону и развитый Брэкенриджем и Клеем. Подчеркивая не особенное, а общее в судьбах Нового Света, политики и публицисты утверждали единство всей Америки, которой предстояло стать оплотом свободы в мире. Генри Клей и его сторонники с Запада утверждали исключительность своего полушария, продолжая джефферсоновскую линию антиурбанистического либерализма – просторы Нового Света должны были гарантировать уверенный прогресс и отсутствие свойственных Европе гражданских распрей. Развитие идеи увенчалось внешнеполитической программой «Американской системы» Клея (1821) – грандиозным соблазном республиканской общности Западного полушария в противовес монархическому Священному союзу Европы.

Увы, мысль о единстве Западного полушария зачастую входила в противоречие с ожесточенной фракционной борьбой в среде самих революционеров, чему североамериканцы часто были свидетелями. Наиболее показательна здесь деятельность Карреры и его «партии», расколовшая, например, латиноамериканскую комиссию 1817–1818 г. и явно ослабившая позиции патриотов. Очевидно, впрочем, что хотя сами «южные братья» любили прибегать к арсеналу «идеи Западного полушария», они никогда бы не пошли на заключение панамериканского союза под эгидой Соединенных Штатов, как это предлагал Клей в 1821–1824 гг.

Лояльный администрации Конгресс не поддержал радикальных предложений Клея, но дебаты по его резолюциям оказались весьма плодотворными. В их ходе был внесен заметный вклад в развитие понятий, названных затем доктриной Монро, – обобщенного выражения давно складывавшихся представлений о целях внешней политики Соединенных Штатов. Дальнейшую разработку получила теория «естественных границ» – первый шаг к «предопределению судьбы» 1840-х гг.

Путь к признанию независимости бывших испанских колоний открыли ратификация Трансконтинентального договора и приобретение Флориды. После 1821 г. Адамс уже мог не опасаться Испании. Несмотря на все усилия Клея, признание государств Латинской Америки совершилось в итоге по инициативе исполнительной, а не законодательной власти.

В историографии высказывались упреки Клею в недипломатичное™, преждевременности его антииспанских по своей сути выступлений до ратификации Трансконтинентального договора. Однако в результате его радикальные предложения, оказывая психологическое давление на Испанию, только способствовали скорейшей ратификации договора 1819 г. С 1817–1818 гг. Клей, и его сторонники в прессе убеждали власти и общественное мнение в неизбежности признания независимости испанских колоний. Но в том, что южные соседи вскоре получат независимость, не сомневался и сам Адамс. В конечном итоге Клей и Адамс не противостояли друг другу; каждый по-своему способствовал общему делу – росту территории и могущества Соединенных Штатов, что и обусловило внутреннюю логику их примирения в 1824 г.

2) Следующая стадия охватывает 1822 – начало 1826 г., от признания независимости латиноамериканских государств до Панамских дебатов по вопросу участия США в первом межамериканском конгрессе. Настал краткий миг триумфа «идеи Западного полушария». Признание независимости Латинской Америки поддержали все общественные силы – и будущие виги, и будущие демократы.

Само слово «Америка» становилось нарицательным, означая либерально-республиканский, свободный, служило антонимом Европе, монархии, деспотизму. Не случайно первый посланник в Мексике Джоэль Пойнсет окрестил партию йоркинос, в создании которой сам участвовал, «американской». По сути, белый англоязычный мир утверждал монополию на слово «Америка», на трактовку понятия «американский», против чего, кстати, уже в те годы выступил мексиканский революционер Хосе Сервандо Тереса де Мьер, а позднее, в конце XIX в. – кубинец Хосе Марти (1853–1895) с его лозунгом «наша Америка» (nuestra America).

Североамериканцам льстило, что революционеры-креолы охотно обращались к идейному арсеналу 1776 года. Пусть профессиональный юрист Брэкенридж в 1819 г. предупреждал, что прямой перенос конституционного опыта США на латиноамериканскую почву невозможен, янки (агент в Буэнос-Айресе и Чили Уильям Уортингтон, посланник в Перу Сэмюэль Ларнед (1788–1846), колонизатор Техаса Стивен Остин) увлеченно составляли для молодых государств проекты основных законов, естественно, по федеративному образцу

Большинство североамериканцев разделяли тогда убеждение в конечном успехе преобразований в Латинской Америке – убеждение, основанное на вере в прогресс, а не на знании иберийской культуры. Не случайно, что многие из идейных сторонников революции принадлежали к направлениям протестантизма, ставящим индивидуальное начало над коллективным и верящим в возможность действенных общественных реформ, в целом – деноминациям универсалистским, а не партикуляристским: Иезекия Найлс, Уильям Торнтон, Джозеф Ланкастер были квакерами, Джаред Спаркс – унитарием.

Объявление 2 декабря 1823 г. доктрины Монро с ее принципами неколонизации, невмешательства и «неперехода» не несло никаких обязательств, но утверждало заявку на ведущую роль в полушарии. Провозгласив ключевую роль региона для безопасности США, доктрина Монро подчеркивает не только историческую, но и географическую близость обеих Америк, хотя последняя во многом являлась всего лишь производной меркаторовской проекции, ведь путь из Нью-Йорка в Лондон занимал меньше времени, чем, например, в Буэнос-Айрес или тем более в Вальпараисо.

Созыв Панамского межамериканского конгресса обещал стать удачной возможностью четко провозгласить и отстоять свои цели в Латинской Америке. Общественная дискуссия вокруг предполагаемого участия США должна была окончательно прояснить отношение к молодым государствам. Но подобно тому, как Клей сделал «латиноамериканский вопрос» основой своей критики администрации Монро, противодействие участию США в Панамском конгрессе запомнилось как первое открытое выступление джексоновской оппозиции кабинету Адамса.

3) После провала Панамского конгресса 1826 г. ранний панамериканизм прекратил свое существование. Неудача привела к стремительному разочарованию общественного мнения США в перспективах республиканизма в Латинской Америке. В ходе своей беседы с Клеем после ратификации Трансконтинентального договора Адамс осторожно заметил, что лишь «время должно быть испытанием для вашего и моего мнений». Время, по крайней мере, в XIX веке, было, увы, на стороне скептика Адамса.

Реальность оказалась далека от риторики, и никто более не верил в блестящую будущность молодых республик. Нестабильность на грани полной анархии и гражданской войны в большинстве недавно провозглашенных государств Нового Света, политический курс Боливара, не стремившегося копировать пример северного соседа, – все эти обстоятельства резко ослабили интерес к «южным братьям».

Свой вклад внесли и неудачи дипломатов, с которыми сыграла дурную шутку странная смесь завышенных надежд, самодовольной уверенности в собственной правоте, пренебрежения обстоятельствами и часто (но, кстати, не всегда) религиозных и расовых предрассудков. Ими двигали как искреннее желание помочь республиканским собратьям, так и стремление добиться выгод для себя и своей страны, что подчас противоречило интересам латиноамериканских государств. Тех, кто решил искать счастья на юге и стремился честно служить молодым республикам, преследовали невзгоды, зато подчас везло авантюристам. Лавинообразная колонизация Техаса североамериканскими поселенцами в 1820-е гг. была частной инициативой, но соответствовала интересам государства и неизбежно прокладывала дорогу к войне с Мексикой. Какое уж тут межамериканское единство!

В некотором роде разочарование Соединенных Штатов в революциях Латинской Америки стало окончательным прощанием с просветительским универсализмом, с юмовской верой в возможность быстрых социально-политических перемен сверху. Кто-то больше не надеялся на возможность подлинно республиканского правления в католических странах Испанской Америки (Бразилия, напомним, стала после независимости монархией), некоторые разочарованные энтузиасты, как южане (Пойнсет), так и северяне (коммодор Портер) дали волю расистским чувствам.

Джон Куинси Адамс называл друзей латиноамериканских патриотов «авантюристами и энтузиастами». Можно добавить: авантюристы часто были энтузиастами, и энтузиасты действовали как авантюристы. Купец, интеллектуал, революционер, журналист, капер часто объединялись в одном лице, будь то Уильям Робинсон, Дэвид Кертис Дефорест или Бэптис Ирвайн. Даже самые, казалось бы, бескорыстные энтузиасты старались не упустить возможность извлечь выгоду из своей деятельности в поддержку Латинской Америки: Уильям Торнтон закреплял свои права на обустройство пароходного сообщения в Колумбии и хотел разработать облик банкнот новых государств, Уильям Дуэйн пытался стать посредником в поставках оружия или получить дипломатическое назначение. С другой стороны, даже самые корыстные каперы, купцы, колонисты стремились просвещать революционеров: Дефорест и Остин пропагандировали в Ла-Плате и Мексике республиканские ценности и Конституцию США.

Первоначальные иллюзии были основаны на надеждах материальной выгоды и отвлеченных идеях. Североамериканцы восхищались «южными братьями», только если их путь соответствовал собственному республиканскому проекту. Но когда революционное марево рассеялось, экономическое значение новых государств для Северной Америки оказалось весьма незначительным, а избранный ими строй – далеким от англосаксонских идеалов. Это был иной мир, который энергичные янки не захотели понять, а тем более полюбить.

Примечательно, что значительная часть энтузиастов не были урожденными американцами. Среди них были европейские радикалы (в их числе – ирландские эмигранты), такие как Уильям Дуэйн, Уильям Торнтон, Бэптис Ирвайн, а также Уильям Коббет, бывшие наполеоновские офицеры, так сказать, профессиональные борцы за свободу – Дюкудре-Гольштейн, Орацио де Сантанджело. Они верили в Соединенные Штаты как либерального избавителя человечества, что оказалось чуждо становящемуся национальному духу страны. Когда 4 июля 1821 г. Джон Куинси Адамс резко выступил против такого мессианизма, он не только следовал отцам-основателям, но и предопределил внешнеполитическую стратегию страны на долгие десятилетия.

В первой трети XIX в. Соединенные Штаты стремились открыть рынки иностранных государств, расширить права нейтрального судоходства, обеспечить принцип «неперехода» владений на континенте от одной европейской державы к другой, а главное, обеспечить территориальную экспансию. Латиноамериканская политика США при Мэдисоне, Монро, Адамсе полностью соответствовала этому общему курсу. Она нашла свое реальное отражение в Трансконтинентальном договоре, фритредерских соглашениях с латиноамериканскими государствами, в поддержке status quo карибских владений Испании, и, наконец, в закончившихся неудачей попытках мирного приобретения Техаса.

Подчеркнем, что к тому времени республика в США уже стала устойчивой формой существования сложившегося капиталистического общества. В Латинской Америке подчас похожее государственно-правовое обличье скрывало совсем иную реальность, чем в Соединенных Штатах. Североамериканцы чувствовали это противоречие, поначалу порой не решаясь признаться в этом. Вопреки ожиданиям автора «Американской системы», у единства Нового Света не оказалось социально-экономических оснований – слишком разными были общественный строй и структура хозяйства.

Надежды 1810-х – начала 1820-х гг. быстро сменились разочарованием в латиноамериканском будущем и идеях общности Западного полушария. Внешнеполитические цели, разработанные Клеем в его дипломатических инструкциях, не выходили за рамки строгого нейтралитета в духе Прощального послания Вашингтона. Победил пессимистический взгляд на межамериканские отношения. После 1829–1830 гг. южная половина полушария перестает привлекать внимание общественного мнения и властей США. «Такая Америка, как наша, – только одна», – в этой фразе Брэкенриджа выразились чувства многих былых энтузиастов.

Однако следует говорить не о падении интереса к Латинской Америке, а о его сужении и сознательном ограничении. Со второй половины 1820-х гг. и почти до конца XIX в. этот интерес сосредоточится на соседних регионах – Мексике и испанских владениях в Карибском бассейне. Он будет продиктован важнейшими задачами внешней политики США – экспансией и свободной торговлей. Провал Панамского конгресса сыграл в этой перемене существенную роль. Полагаем, что именно такое ограничение собственных амбиций более всего соответствовало национальным интересам растущих Соединенных Штатов.

Для общественной мысли США именно опыт латиноамериканской революции во многом способствовал победе в XIX в. республиканского изоляционизма над активным мессианизмом. В джексоновскую эпоху Соединенные Штаты были менее всего увлечены мировыми событиями, чем когда-либо до того или после. «Промышленный», «рыночный» и «транспортный» перевороты, освоение западных земель постепенно превращали страну в экономику внутреннего рынка, а тревожные противоречия Севера и Юга целиком отвлекали все внимание общества. Но то раннее взаимное разочарование двух Америк оставило мрачный отпечаток на всей последующей истории Западного полушария.