Парадный дворцовый зал. Полутьма, разбавляемая светом редких, скупо горящих факелов. Огромный размытый отблеск с точностью маятника неспешно пробегает по залу, выхватывая из сумеречной мглы два ряда колонн, выстроенных по обе стороны широкого прохода.

Вдали, на возвышении, царский трон, по бокам его два громадных каменных, крылатых быка–шеду. На троне человек с искусно завитой бородой. На голове у него царский венец, надетый на головную, стянутую на затылке узлом, повязку, в правой руке пастырский посох, в левой – царский жезл.

Позади, возле громадного, в рост человека, бронзового гонга, высится чернокожий раб.

Царь поднял руку, и великан, взмахнув шестом, ударил в гонг. Низкий мелодичный звон поплыл по сумеречному тронному залу.

На противоположной стене обозначилась узкая светлая щель. Створки парадных дверей гармонично раздвинулись, с радостью впустили в зал дневной свет. Оттуда к возвышению двинулась процессия. Чем шире раздвигались створки и чем ближе подходили придворные, тем отчетливее вырисовывались отрубленные головы у них в руках. Их несли за волосы, за бороды.

Человек на троне молчал. Не мигая смотрел, как на полу возле помоста вырастала гора человеческих голов. У основания горы расползалась кровавая лужа.

 

Глава 1

Узнав о победе Шамши–Адада V, первым среди соседних властителей восторг и восхищение выразил вавилонский полководец Бау–ах–иддин.

От имени державного Мардук–Закир–шуми, Бау, фактический владелец Вавилона, ликуя от счастья, поздравил нового ассирийского владыку с победой, поблагодарил за сохранение мира во всем мире, а также подтвердил готовность выполнить любое пожелание «повелителя вселенной». На день с поздравлениями отстал от него царь Арама Хазаил I. Он так и подписался в многословном послании, воспевающем подвиги нового царя, – «твой верный слуга, Хазаил Первый».

Что касается узурпатора из Дамаска, его судьба по, мнению Шаммурамат, должна была решиться позднее, с чем согласились новый царь и Нинурта, а вот к поразительному бесстыдству, проявленному Бау–ах–иддином, в ближайшем окружении царя отнеслись по–разному.

Туртан выразился в том смысле, что смерть на колу слишком легкое наказание для обнаглевшего предателя. Нинурта–тукульти–Ашшур предложил содрать с негодяя кожу и водрузить ее на главных воротах Вавилона.

Шамши никак не прокомментировал предложение побратима и бросил вопрошающий взгляд на Шами. Женщина выразила сомнение – так ли необходимо спешить с местью в отношении зарвавшегося царедворца? Возмущение Нину она охладила ледяным соображением, что не дело начинать великое правление с казни чужого подданного.

— Это исключительное право моего отца. Стоит ли подавать дурной пример сейчас, когда страна еще не успокоилась?

Нину позволил себе в присутствии царя пристукнуть кулаком по столу.

— Бау предал нас в самый трудный момент. Милосердие неуместно. Если мы простим его, как восстановить порядок в стране и уважение к власти?

— Только не пренебрежением к нашим союзникам, – возразила Шами. – Их помощь скоро понадобится нам для похода на север против Урарту. Для нас куда важнее переломить антиассирийские настроения среди сильных в Вавилоне и обеспечить надежный тыл. Казнью Бау мы только добавим масла в огонь.

Шамши–Адад поддержал туртана.

— Если мы простим Бау, как заставить трепетать наших врагов? Мой божественный брат завещал мне постоянно напоминать соседям – пусть они не надеются, что меч ассирийца обойдет их стороной.

Шаммурамат ответила так:

— С кем великий царь желает сразиться во время похода на север? Со сплоченными рядами врагов или со сбродом князей, каждый из которых только и мечтает о том, как бы подешевле сговориться с Ассирией?

— Конечно, разброд в стане врага предпочтительней, – согласился Шамши и погладил бороду.

— Тогда тем более необходимо продемонстрировать, что ты, великий государь, являешься искренним приверженцем законов, источником милосердия и светочем справедливости. Пусть соседи уверятся, что ты всегда готов простить смертного, поддавшегося слабости или неумеренной жажде власти.

— Так оно и есть, – согласился Шамши–Адад.

— Делайте, что хотите, – махнул рукой Нину, – мое дело война. Там ни к чему всякие хитроумные выверты.

…В тот вечер решение относительно вавилонского полководца так и не было принято. Ночью Нину попытался убедить жену, что будет лучше, если она во всем будет слушаться его, во всем с ним соглашаться и поменьше вмешиваться в дела мужчин, однако Шами отказалась обсуждать этот вопрос в постели. Нинурта обиделся и ушел в другую комнату.

Выделенные им в Большом дворце апартаменты ранее принадлежали Шурдану, но за эти несколько месяцев по приказу нового туртана здесь был проведен основательный ремонт. Заменили все, кроме львов, охранявших вход в покои наследного принца с парадного двора и привезенных еще Ашшурнацирапалом II из хеттской крепости Каркемиш. Вот и теперь через проем в стене были видны их головы и мокрые, поблескивающие в свете факелов спины.

Лил дождь, и на царском дворе, где всего несколько месяцев назад недруги Нинурты пытались унизить его опалой, – в широких лужах доброжелательно отражались громадные барельефы на стенах, а также два гигантских, в два человеческих роста, быка–шеду, охранявших вход в арсенал.

Где они теперь, недруги? Кто сможет отыскать их могилы?

Посреди двора также возвышалась стела из черного алебастра, на которой перечислялись подвиги славного Ашшурнацирапала. Рядом, согласно завещания хитрого лиса, Шамши должен был поставить такую же стелу с рассказом о деяниях Салманасара III. На дворе хватило бы места и для воспевания славного царствования самого Шамши–Адада V. Может, там будет упоминание и о его туртане, который заставил мятежников склонить головы перед царским сиянием побратима.

Это была сладкая мысль, уместная в момент отхода ко сну. Некоторое время Нину со стороны с удовольствием наблюдал за оскалившими пасти львами, пока предсонная сладостная истома не омрачилась глупым, на первый взгляд вопросом – почему каменных духов–хранителей всегда и везде выставляют парами? Например, львы перед ступенями, ведущими в его апартаменты, быки–шеду перед входом в арсенал или крылатые быки возле царского трона? Вспомнилась знаменитая Дорога процессий в Вавилоне, на стенах которой были изображены вавилонские драконы и ревущие львы. Там каждый дракон по одной стороне крепостной стены обязательно был сопряжен со львом на другой? Они шествуют вечно и всегда по двое. Диковатые и безумные хетты тоже выставляли в охрану пару чудовищ? Даже развратные сирийцы предпочитают оберегаться от демонов с помощью двух стражей? Почему среди них нет места третьему, пятому божественному духу–хранителю?

Нину неожиданно зевнул. Успокоил себя тем, что посетившее его недоумение иначе как досужим не назовешь, однако отделаться от родившегося в сердце привкуса тревоги сумел только перебив неуместный вопрос злорадным торжеством – пусть Шами помучается одна.

Он с нескрываемым злорадством погладил свою густую, завитую, заметно подбитую сединой бороду и напоследок бросил взгляд на парадный двор цитадели.

Дождь прекратился, и отсветы факелов, до того расплывавшиеся в лужах, очертились ясно, трепетно, разве что не дымили. Стал явственней треск горевшего дерева, со стороны хозяйственного двора послышался скрип подъезжавшей телеги. А может, повозки, но это разночтение уже не досаждало крепко заснувшему туртану.

Разбудили его перед рассветом, приказали немедленно отправляться в Вавилон. На вопрос, к чему такая спешка и нельзя ли перед отъездом увидеться с побратимом, передавший повеление военачальнику незнакомый царский спальник ответил, что великий государь всю ночь занимался государственными делами и заснул только под утро. Раб добавил, что теперь во всем дворце не сыскать смельчака, который отважится разбудить владыку. Он и Нинурте этого не советует, так как еще до наступления дня такой храбрец, невзирая на чины и заслуги, может оказаться на колу.

— Стоит ли проверять на себе, храбрейший? – спросил спальник. – Приказ был отдан в середине ночи. Великий царь не простит промедления.

От подобной наглости еще не совсем пришедший в себя и протиравший глаза туртан лишился дара речи. Между тем молоденький раб с завитыми на макушке волосами, как бы не замечая изумления наместника, снисходительно добавил.

— Если позволишь, храбрейший, еще один совет… Не надо называть властелина вселенной побратимом.

— А–а, ты вот о чем, – откликнулся туртан и направился к спальне жены.

Стражники, явившиеся с царским рабом, преградили путь. Туртан обернулся и удивленно глянул на спальника.

Тот пожал плечами.

— Не велено. Об этом меня предупредили особо. Ты ни с кем не должен видеться. Никто не должен знать, что ты отправился в Вавилон.

— Послушай, как тебя там… что случилось?

— Не знаю, храбрейший из храбрейших. Я сам теряюсь в догадках, а зовут меня Балу.

Нинурта прикинул – Балу, Балу… Это имя ему ничего не говорило. Впрочем, за последние несколько месяцев вокруг Шамши неожиданно появилось множество новых людишек. Среди них были и коренные ассирийцы, знатные и не очень, чужаки–советники, мелкая челядь из пришлых. Никто не мог объяснить, как они оказались во дворце, кто их нанял – уж, конечно, не сам побратим! – но с каждым днем протолкнуться сквозь их ряды на прием к новому правителю, становилось все труднее и труднее. Сначала такие нововведения никак не касались Нинурты и его жены, теперь, по–видимому, пришел их черед.

Нинурта не был новичком в придворных делах и знал цену поведению слуг. Их отличала подобострастная льстивость перед сильными, презрительное пренебрежение к слабым и откровенная наглость в разговоре с теми, кого подвергли опале. С той же ловкостью они пользовались ложью, и чем более вызывающим было вранье, чем простодушнее, глядя в глаза, они выкладывали чушь тому или иному царедворцу, тем хуже были его дела. Этот же пронырливый красавчик, без тени стыда утверждавший, что царь всю ночь занимался государственными делами, с небрежной легкостью переступил всякие границы правдоподобия.

Это был знак хуже некуда.

Вечером в поведении царя не было и намека на скорую и неотвратимую опалу. Шамши от природы не умел хитрить, и если бы кто‑то во дворце попытался подбить его удалить слишком возвысившегося наместника Ашшура, это невозможно было бы скрыть. Прежде всего побратим начал бы оправдываться, валить вину на других – продажных слуг, наглых рабов, дерзких подданных. Да мало ли на кого начал бы ссылаться Шамши, но чтобы вот так, спешно, внезапно, с глаз долой – это было невозможно. Ладно, сам Нину был из таких, кто ради дружбы был готов не поверить собственным глазам, но обвести вокруг пальца Шами – как это могло случиться?!

К тому же какими государственными делами мог заниматься Шамши в отсутствии побратима и его супруги?!

Что же произошло ночью, если наглый молоденький раб, вчера не позволявший себе в присутствии туртана рот открыть, сегодня осмеливается давать советы второму человеку в государстве? Кто или что позволило ему вести себя так развязно?

Ответа не было. Его, по мнению туртана, и быть не могло, кроме разве что личной инициативы молоденького негодяя, возомнившего о себе невесть что.

Ну, погоди, ты у меня еще попляшешь!

Тем не менее, одеваясь, Нину лихорадочно старался припомнить все, что хотя бы случайно могло вызвать неудовольствие царя. В их взаимоотношениях не было и намека на скорую опалу. К тому же было непонятно, как совместить внезапный отъезд в Вавилон с подготовкой похода на север. Шамши не раз доверительно признавался другу, что только Нинурте он с легким сердцем может доверить полки, отправлявшиеся на север. Это были не пустые слова, ведь в Сирии и Палестине тот делом доказал, что умеет водить армию. Это признал даже опытный Салманасар, не говоря о командирах эмук и «царского полка».

Возможно, Шамши не понравилось, что его туртан отказался возглавить поход на Шибанибу? Нину в сердцах помянул супругу, которая, узнав о предложении нового царя, предупредила мужа, что народ Ассирии вряд ли простит уничтожение священного города. Всякий, кто погреет руки на беде сородича, будет трижды проклят.

— Тебе это надо? – спросила она.

Но и тогда между побратимами не легло даже тени неудовольствия. Шамши–Адад с пониманием отнесся к отказу и признался, что ему тоже не по себе от мысли, что придется применить «несаху» к собственным подданным.

— Даже под ложечкой сосет, – открылся Шамши. – К сожалению, ты можешь отказаться, а у меня нет выбора. Многие настаивает, чтобы я дал хороший урок мятежникам.

Неужели раб прав, и вся беда в том, что он по–прежнему называет Шамши побратимом?

Быть того не может, чтобы такой пустяк разрушил многолетнюю дружбу!

Вспомнилась церемония возведения Шамши в сан наместника Ашшура на земле. После того как в калахском храме бога–покровителя побратиму повязали голову священной косынкой, дали в руки посох и царский жезл, тот шепотом приказал своему туртану не забывать о старой дружбе, а во время пира в Большом дворе Шамши стоя произнес тост в его честь, затем, осушив кубок, склонился к другу и добавил, что «побратим» в устах Нинурты звучит для него не менее весомо, чем только что прозвучавшее величание «царь великий, царь могучий, царь множеств, царь Ассирии, царь Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь четырех стран света».

Одна загадка тянула за собой другую, однако привычка повиноваться оказалась сильнее досужих рассуждений. Нину, положившись на родных богов, на верность, присущую дружбе, на опекаемую богами справедливость, молча позволил натянуть на себя бронзовые доспехи и отправился на хозяйственный двор, где его уже ждала охрана, состоявшая из незнакомых вооруженных всадников. Для Нинурты была приготовлена не первой молодости кобыла. С первого взгляда туртану стало ясно, что на ней далеко не ускачешь. На таких скакунах только евнухам красоваться.

Туртан удивленно глянул на Балу.

Тот, зевнув, объяснил.

— Эти люди будут сопровождать тебя в Вавилон. Великий царь просил напомнить, что он дает тебе самые широкие полномочия. Ты вправе от его имени казнить и миловать. Великий государь предупредил, что более подробные наставления ты получишь в пути. Главное, это наладить добрые отношения с сильными в городе. Ты должен добиться от Закира, чтобы к началу похода, Вавилон как верный союзник прислал свое войско.

Насчет кобылы он даже не заикнулся.

 

Глава 2

В пути, убедившись, что приставленные к нему люди не имеют намерения увлечь его подальше в пустыню и там прикончить, Нинурта немного успокоился. Единственный запрет, о котором, выбравшись за стены Калаха, начальник охраны предупредил Нинурту, сводился к тому, чтобы туртан ни в коем случае не пытался скрыться. Начальник добавил, что в этом случае им дано категорическое указание связать его и доставить в Калах.

Что касается поездки в Вавилон, начальник охраны признался, что ему совсем не по душе приглядывать за знаменитым военачальником, однако главному жрецу не возразишь.

— Мы люди подневольные, у нас есть семьи. С нами церемониться не будут.

— Ты мог бы намекнуть, – возразил Нину, – в чем причина такого строгого надзора. Я в долгу не останусь.

— Верю, – согласился старший, – только нам самим неизвестно, зачем нам приказали бдительно наблюдать за тобой. Полагаю, все скоро выяснится, а пока, прости…

Он развел руками.

Более Нинурте ничего не удалось выведать. Странным казалось, что эти люди, подчинявшиеся настоятелю храма Ашшура в Калахе и не участвовавшие в боевых действиях (Нину, по крайней мере, никогда не видел их в армейских рядах) как влитые сидели на конях и прекрасно владели оружием.

Когда вдали показались стены Ашшура страх за собственную жизнь немного притупился, однако Азия, вечером догнавший посольство, передал приказ царя, запрещавший туртану под страхом смертной казни останавливаться в родном городе.

— Тебе предписано без промедлении следовать в Вавилон.

— Не имея ни отдыха, ни ночлега? – воскликнул Нинурта. – Взгляни, солнце садится, а Ашшур рядом, полчаса пути.

— Нет, храбрейший, отдохни в шатре, который разбили сопровождающие тебя люди. Сейчас и на воздухе замечательно спится, ночь обещает быть теплой. Великий царь особо наказал, чтобы ты берег себя и заботился о своем здоровье. Твоя жизнь и твой меч скоро очень понадобятся Ассирии.

Они разговаривали ввиду шатров. Сопровождавшие туртана люди толпились поблизости.

— В Вавилоне ты оценишь состояние местного войска, – невозмутимо продолжил старший писец, – и в случае необходимости подготовишь вавилонян к походу на север. Когда получишь приказ, приведешь их в Калах. До того момента тебе запрещено отлучаться из Вавилона.

Азия замялся, потом, как бы невзначай, предупредил.

— Меня предупредили, чтобы я не оставлял тебя без надзора.

Нинурта взял писца под руку и поволок в сторону, подальше от спутников. Начальник охраны встрепенулся, затем, очевидно положившись на царского писца, отвел глаза.

Азия в общем‑то не очень сопротивлялся, вел себя покладисто, вовремя переставлял ноги и всем своим видом демонстрировал готовность услужить второму человеку в государстве.

Когда разведенные неподалеку от речного берега костры скрылись из вида, писец решительно оторвал от себя чужие руки и сам спустился к воде. Там срезал охапку тростника и уселся на нее, оставив расположенную рядом каменную глыбу для туртана, тем самым как бы подчеркивая незыблемую иерархию между ними. Этот поступок можно было истолковать и так, что царскому писцу было запрещено унижать опального вельможу. Это что‑нибудь да значило, и Нину, устроившись повыше писца, перевел дух.

— В чем я провинился перед великим царем, Азия? – спросил Нину.

Царский посланец ответил не сразу. Прежде он долго наблюдал за устремившимся к земле небесным светилом.

Смеркалось быстро. Солнце–Шамаш, зевнув, скрылось за горизонтом – там, как сказывают и пересказывают, всевидящий бог усядется в лодку и отправится на противоположный край земли, откуда утром ему придется вновь карабкаться в зенит, чтобы затем совершить головокружительный спуск на берег Мирового океана, где его опять будет поджидать золотая лодка.

Через несколько минут пришел черед звездам оглядеть землю. Всем известно, что звезды – это роскошные дворцы, в которых обитает тот или иной небожитель. Им все ведомо, даже тревога, поселившаяся в душе Нину с того момента, как его подняли с постели и так спешно отправили в Вавилон.

Нинурта поторопил писца.

— Может, в том, что я отказался избивать своих соотечественников в Шибанибе? Или в неуместной приверженности старой дружбе?

— Нет, Нинурта, причина в том, что кое‑кто убедил царя, что ты готовишь против него заговор.

Нину изумленно глянул на писца и не удержался от возгласа.

— С какой стати?! Зачем мне это надо?!

Азия не обращая внимание на туртана, хладнокровно добавил.

— Или тебя против твоей воли могут заставить возглавить заговор.

— Еще интереснее! – Нинурта шлепнул себя по коленям. – Кто и каким образом мог бы заставить меня изменить побратиму?

— Вот именно, «побратиму». Именно это обстоятельство губит тебя сильнее всяких доводов разума.

— Объяснись, писец! Хватит ходить вокруг да около.

— Кто‑то из очень сильных в Калахе и те из жрецов, кто не забыл, какими привилегиями их обещал вознаградить Шурдан, убедили царя, что далее так продолжаться не может.

— Как?!

— Твои недруги утверждают – триумвират, который сложился вокруг государя, далее терпеть невозможно.

— Почему?

— Восстанет «царский полк».

Нинурта ошеломленно глянул на заметно помрачневшего Азию.

— Зачем «царскому полку» бунтовать? Разве великий царь не расплатился с ними сполна? Разве каждый из воинов не вывез арбу добычи из Шибанибы?

— Это дело прошлое, туртан. Всякий присвоивший чужое добро надеется, что так будет продолжаться и впредь, а для этого необходима твердая власть. Или наоборот – полное безвластье. Промежуточное состояние немыслимо.

— Я не понимаю, о каком промежуточном состоянии ты ведешь речь? В чем ты видишь промежуточное состояние?

Азия усмехнулся.

— Ты, туртан, ослеплен победой. Ты не замечаешь, что творится вокруг. Прошло полгода после подавления мятежа и разрушения Шибанибы, а многим до сих пор неясно, кто правит Ассирией. Царская ли воля непререкаема или всем, как во время войны, заправляет твоя супруга? А может, правишь ты, Нинурта? Это очень опасные и ненужные для власти вопросы, тем более если находятся зловредные людишки, утверждающие – зачем нам не имеющий голоса в собственном дворце правитель, если у нас уже имеется царствующая пара. Что произойдет, если горячие головы сообразят – давайте поможем этой парочке расправиться с несравненным, и тогда на нас посыплются новые награды.

— Ты имеешь в виду меня и Шами?

— Да, храбрейший.

— Кто же мутит воду?

— Например, небезызвестный тебе скиф Партатуи.

Нинурта не удержался, вскочил, принялся расхаживать по влажному берегу.

— Этого я всегда хотел удавить собственными руками! – не скрывая раздражения, отозвался он.

— Разве дело в скифе?

— А в чем же?!

Нинурта сел на камень, долго и тоскливо смотрел на воды священного Тигра, набегавшие на низкий поросший тростником берег.

Наконец он подал голос.

— Азия, неужели непонятно, что эти наветы выеденного яйца не стоят! Даже такой тугодум как наш Шамши вряд ли клюнет на них.

— Да, если отнестись к ним здраво. А если кому‑то очень хочется поверить в них?

— Зачем верить!! – воскликнул Нинурта.

Бросив взгляд на кромку обрывистого берега и заметив там голову подслушивающего соглядатая, туртан швырнул в него подобранной с земли галькой.

— Вон!!!

Голова мгновенно скрылась в кустах. Нинурта, успокоившись, вновь уселся на скалистый выступ и уже более рассудительно спросил.

— Должна же быть какая‑то более веская причина, чем глупая похвальба пьяного скифа, досужие разговоры на калахских рынках и неумеренное желание жрецов воспользоваться моментом.

— Она существует, Нину. В эту чушь насчет заговора можно поверить только в одном случае.

— В каком?

— Если царствующая особа ночи напролет проводит без сна. Если царствующей особе не дает покоя супруга его подданного. Если облаченный в царские одежды только тем и занимается, что молит богов подсказать, как ему добыть жену ближнего своего. Об этом мало кому известно, но ты удивляешь меня, Нинурта. Неужели для тебя это тайна?

— Он дал мне слово, что моя жена для него священна.

— Это когда было?

— Когда мы шли по Финикии.

— Вспомнил!.. Тогда Шамши ходил под старшим братом, а теперь он властелин всего, что дарит земля Ассирии, чем наградило ее небо. Вспомни о пророчестве Салманасара. За него ухватились твои недруги. Они постоянно твердят правителю, что Шаммурамат не может принадлежать храброму Нинурте. Она является священным достоянием всей Ассирии. И не только потому что она в родстве с Повелительницей львов, но и по той причине, что эта женщина умна, проницательна, сноровиста и отважна. Ей хватает мудрости и смелости управлять мужчинами. Они утверждают – если не разделаться с Нинуртой, твоя гибель, царь, неизбежна. Рано или поздно наместник Ашшура и вавилонская блудница поднимут мятеж и сбросят тебя с трона. Тогда будет поздно. Это очень сильные доводы, особенно, когда в пылу страсти наш победоносный владыка называет наложниц «Шами, моя Шами…»

Нинурта помрачнел.

— Ты говори, но не заговаривайся. В Ассирии узы брака священны.

— И я о том же, – подтвердил Азия. – Царя убедили, что силой здесь ничего не добьешься. Единственный способ – убедить Нинурту, что место Шаммурамат на троне, рядом с великим царем.

— Думай, что говоришь! Я никогда не откажусь от Шами. Разве что побратим прикажет казнить меня. Возможно, ты привез приказ казнить меня? Но я так просто не дамся. Я сам поговорю с побратимом. Я добьюсь от него ответа…

Нинурта внезапно оборвал речь и уставился на спешащую на юг воду. Азия невозмутимо помалкивал.

Туртан неожиданно пристально пригляделся к собеседнику.

— Послушай, писец, а может, тебя послали, чтобы подбить меня сгоряча выкинуть какую‑нибудь штуку, после чего от меня можно будет легко избавиться?

— Я ждал, когда ты спросишь об этом, теперь мне легче быть откровенным с тобой, ведь только благодаря тебе и Шами Шурдан помиловал меня. Верь не верь, но у меня нет коварных намерений вынудить тебя совершить непоправимую ошибку. Нет их и у твоего побратима – он настоятельно просил сообщить тебе об этом. Ты всегда отличался практичностью, всегда видел то, что есть на самом деле. Поэтому вот тебе совет – смирись, ничего уже нельзя поправить.

Азия сделал паузу, потом веско, с нажимом на каждом слове продолжил.

— После твоего отъезда в Вавилон Шамши открылся Шаммурамат.

Вновь долгая пауза, затем вопрос Нинурты.

— Что ответила великому царю моя жена.

— Это уже не имеет значения, ведь слово сказано.

— И все‑таки?

— Она заявила, что при живом муже никогда не согласится стать супругой царя. Она прибавила – всякое кощунство или расправу над тобой она будет рассматривать как посягательство на божественный закон, установленный Ашшуром и отдавший женщину во власть овладевшего ею по закону мужчине. Учти, храбрейший, – по закону. Твоя жена – умница, она сумела осадить обезумевшего царя. Шамши в бешенстве, и теперь весь Калах с нетерпением ждет, чем закончится эта схватка? У царя лихие и, к сожалению, неглупые советники.

Нинурта усмехнулся.

— И один из них ты?!

— Я всего лишь посланец. Но ты выслушай главное. Сначала советчики надоумили царя допечь тебя опалой. Продемонстрировать, что твоя жизнь всего лишь слеза на реснице, и весь ты, и все, чем обладаешь, всецело принадлежит царю. Теперь после отпора Шами они решили объявить, что строптивость будет наказана, а покорность достойно вознаграждена.

— Как?

— Если вы с царем придете к согласию, тебя официально разведут с Шаммурамат. Ее объявят девственницей, что, в общем‑то, нетрудно для дочери богини, тем более что наместника Ашшура на земле убедили – слишком много знамений и пророчеств требуют от великого царя соединиться с дочерью Иштар. Великий царь в награду готов отдать тебе в жены свою сестру Роксану, а также сохранить пост туртана. Ты останешься вторым человеком в государстве.

Нину поднял с земли округлую гальку, швырнул ее в воду. Плоский камень несколько раз отважно шлепнулся о воду и только потом, обессилев, канул в глубине.

— Вот ты зачем догнал меня, Азия?

— Да, храбрейший.

— Шамши испугался сам поговорить со мной?

— Можно и так сказать.

— А тебе, значит, можно доверить любое деликатное дело? Например, ублажать Гулу…

— Стоит ли оскорблять меня, Нинурта, в тот момент, когда решается твоя судьба.

— Ты хочешь сказать, когда над моей головой занесен топор?

— Нет, великий. Шаммурамат никогда не выйдет замуж за человека, погубившего ее мужа. Это даже Шамши ясно. Он желает решить дело миром.

— Миром?! – скривился Нину. – Разве в таком деле можно говорить о мире?! К чему ты призываешь меня? Отказаться от любимой женщины? Это теперь называется согласием? Или справедливостью? Разве справедливо вознаграждать побратима злым за доброе? Как посмотрят на эту дерзость боги?

— Насчет справедливости тебе лучше посоветоваться с Сарсехимом. Он уверяет, что богам нет до нее никакого дела. Это удел смертных.

— Точнее, безраздельное право властителей, – усмехнулся Нинурта.

— Конечно, – кивнул Азия. – Но при этом они тоже не вольны в своих поступках. Они обязаны исходить из пользы государства.

— Какая польза государству, если Шамши завладеет моей женой?!

— Я, в отличие от Сарсехима, не силен в досужих рассуждениях, но правда в том, что дальше так действительно продолжаться не может. В стране должен быть один хозяин. Или хозяйка, если так будет угодно богам. Вот тебе мой совет – не спеши и согласись. Время все расставит по своим местам. Мало ли, кого боги выберут в наследники Шамши–Ададу? Положись на Шами…

— Это говоришь мне ты, кого я спас от смерти?

— Справедливость в том, – упрямо выговорил Азия, – чтобы каждый подданный научился ценить честь, которой готов одарить его великий царь. Справедливость в том, чтобы каждый, кому доверено выполнить волю великого царя, испытывал радость.

— Послушай, Азия, ты неглупый человек, а твердишь одно и то же – я должен дать согласие! Ты забыл о Шаммурамат. Если вы хотите решить дело миром, ее согласие тоже необходимо, разве не так? Вы полагаете, она согласится оставить меня ради царского венца? У вас ничего не получится, Азия. Вы не знаете, с кем имеете дело. Она умеет быть жестокой, у нее крепкая рука. Она способна видеть под землей на пядь.

— Если даже и так, у нее тоже есть слабое место, Нинурта.

— Какое же?

— Дети.

После недолгого молчания Азия вздохнул.

— Считай, что тебе просто не повезло с побратимом. Царь мечтает видеть твою жену в своих объятьях, а мечты царя священны.

С неба покатилась звезда, за ней другая, третья. Скоро небо расплакалось россыпью падающих звезд.

 

Глава 3

В Вавилоне Нину не подавал виду, что скорбь переполняет его как тяжкий груз речную барку. Держался молодцом, сослал Бау в дальний гарнизон, занялся проверкой боеспособности вавилонского войска. Негласно приказал отыскать Гулу, Амти–бабе запретил появляться при дворце, тем самым облегчив Закиру невыносимость общения с выжившей из ума старухой. Оказалось, что с сильными в Вавилоне договориться легче, чем с собственным царем. Вавилонская знать и жреческая верхушка исповедовала единую веру – чем большей долей добычи Ассирия готова поделиться с младшим партнером, тем сильнее будет привязанность древнего города к старшему брату. В письме к Шамши Нинурта привел расчеты, из которых выходило, что вавилоняне требуют себе треть добычи. Далее Нинурта от себя предложил делить добычу в зависимости от количества бойцов, на что Шамши охотно согласился.

В царском письме и слова не было об опале – все те же уверения в неизменности дружеских чувств, воспевание воинских доблестей Нинурты, без которого Шамши–Адад не мысли себе продвижение на север. «Поход не за горами, Нину, и самым нелепым препятствием я считаю, что ты так долго сидишь в Вавилоне. Тебе пора прибыть в Калах, войско ждет тебя. По секрету признаюсь – Роксана тоже ждет тебя. Я горд, что могу отдать ее в надежные руки…»

Последние строки вновь пробудили ненасытную хандру, заметно отощавшую за то время, что Нину провел в Вавилоне. Казалось, совет Азии не спешить и ответить царю согласием, передоверив Шами самой решить это дело, сбывался. Все постепенно возвращалось на круги свои, даже самые лихие сплетники не отваживались признать победу волосатого Шамши над воспитанницей несравненной Иштар. Теперь уже и Вавилоне с нетерпением ждали исхода этого необычного сватовства.

На Шаммурамат начали делать ставки, тем более высокие, что стойкость дочери Вавилона пробудила в горожанах чрезвычайно патриотические чувства. Это было бы смешно, если бы не Сарсехим, указавший как‑то Нинурте, что и при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.

Нинурта–тукульти–Ашшур был человек практический. Он никогда особо не задумывался над устройством мира, над точностью воспроизведения божественного замысла, который Ашшур пытался установить на грешной земле. Тем более над такими спорными вопросами, как привилегия учреждать справедливость, что такое согласие и что такое дружба.

Не ревность изводила его – он был непоколебимо уверен в Шами, – не давало покоя какое‑то куда более отвратительное и неотвязчивое подозрение. Он не мог избавиться от ощущения, что тень Эрешкигаль сумела‑таки выбраться из подземелий Эрры и неотвратимо наползает не только на его семью, но и на весь белый свет, в том числе на Ассирию и Вавилон. Как такое могло случиться после победы над Шурданом, наказания Бау и низведения Гулы до скотского состояния вечно прячущейся преступницы, он понять не мог? Выше всего после воинской доблести в Ассирии ставили семейную верность – основу крепкого войска. Как же наместник Ашшура на земле мог посягнуть на жену названного брата?

Столкнувшись с головоломкой, которую с помощью меча не разрешишь, он, теряя почву под ногами, внезапно прозрел. Ему хватило мгновения, чтобы уяснить – скинуть на плечи любимой женщины отказ от домогательств волосатого чудовища, было не только постыдно, но и глупо. Шами одной не справиться, и это соображение более, чем какое‑либо другое заставило его терпеливо искать выход.

По приезду в Вавилон и встретившись с Сарсехимом, Нину с насмешкой отверг попытку евнуха привлечь его задуматься над возможностью установления всеобщей справедливости, чего нельзя добиться без достижения согласия между смертными. Или наоборот – установление всеобщей справедливости есть первый шаг к достижению согласия между человеком и человеком, между сословием и сословием, между племенем и племенем, между языком и языком.

— Глупости! – возмутился туртан. – Где это видано, чтобы люди по собственной воле признали чужое чужим. Если человек то и дело отворачивается от благих помыслов и обращается ко злу, о какой справедливости может идти речь? О каком согласии ты говоришь, если самый близкий тебе человек вдруг начинает настаивать – это мое и это мое?

Обругал вруна, стихоплета и приживалу, пристроившегося при вавилонском дворе, но очень скоро, сам не в силах отыскать ответ на досаждавшую ему загадку – как помочь Шами, – нежданно–негаданно почувствовал потребность в совете. Это случилось ночью, когда сон напрочь покинул его и, пережевывая прилипчивое недоумение, он приказал доставить к себе Сарсехима.

Когда перепуганного старика ввели к нему в спальню, Нинурта спросил.

— Знаешь ли ты, Сарсехим, чего я жду от тебя?

Евнух приблизился к туртану, спросил дрожащим голосом.

— Ты ждешь от меня совета, храбрейший?

— Да, я жду от тебя совета. Успокойся и не трясись. У меня два пути – склониться перед несправедливостью или с помощью меча установить свою справедливость. Что ты скажешь на это?

— Ни тот, ни другой путь не приведут к согласию.

— К какому согласию? О чем ты говоришь?!

— Я говорю о согласии с самим собой, с окружающими, с царем царей и твоими недругами.

— Другими словами, ты утверждаешь, что все дело в согласии, и трусливая покорность или, наоборот, попытка отважно ринуться в бой к согласию не приведут?

— Именно это я и хотел сказать, мудрейший. Задумайся, что ты хочешь утвердить, подняв мятеж? Разве не свою волю, единоличную и непререкаемую? Даже если ты победишь, а это вряд ли, – ты очень скоро попадешь под власть обстоятельств, под власть друзей и сподвижников, которым, что ни дай, все будет мало. Тогда ты потребуешь свою долю, и я сомневаюсь, что ты возьмешь в меру. Трусливой покорностью ты называешь исполнение долга, но ты всю жизнь исполнял долг. Этому учил тебя твой дядя. Шами тоже всегда подчеркивала верность трону.

— Но не в этот раз. Он посягнул на священные устои, на которых стоит Ассирия.

— Разве только он? А как поступил Бен–Хадад, убивший своего брата и отобравший его жену? Вспомни Салманасара, силой овладевшего любимой женой твоего тестя. Хитрый лис потребовал доставить ее в Калах и там объявил о разрыве брака. А ты сам, Нинурта–тукульти–Ашшур? Разве не ты посягнул на чужую невесту.

— Ты хочешь сказать, что твой ответ – смириться.

— И да, и нет. Смирить гордыню – да. Смирить душу – нет!

— Это слишком сложно для меня. Не мог бы ты объяснить попроще?

— Проще тебе объяснит твоя супруга.

— Мне запретили видеться с ней.

— Тебе известна причина?

Нинурту даже передернуло от отвращения, однако он сдержал гнев – ответил спокойно, искренне.

— Я думаю, кто‑то из ее ближайших служанок донес царю, что у нее прошли месячные и теперь самое время отправить меня в отставку.

— Я тоже так думаю. Тогда тем более тебе надо встретиться с Шами. Если ты хочешь помочь Шами, ты должен встретиться с ней. Невзирая ни на какие препятствия!

— Как в сказке? Схватить ковер–самолет и оказаться в Калахе, в ее спальне?

— Может, и так. Сказки, Нину сбываются редко, но главное не в этом. Твоя жена объяснит тебе, каким образом слабые могут установить справедливость, которая была бы удобна всем черноголовым, от мала до велика, от края земли до края. Пусть на небесах удивятся – это двуногие, созданные, чтобы обрабатывать землю, прокладывать каналы, возить грузы, возводить храмы… эти смертные, которые были созданы для того, чтобы обслуживать небожителей, сами способны договориться между собой, утвердить справедливость, достойную человека, научиться жить в согласии.

— Без помощи других мне не овладеть ни ковром–самолетом, ни сапогами–скороходами, Сарсехим.

— В этом ты, безусловно прав, храбрейший.

 

Глава 4

Через несколько дней Нинурта получил приглашение от Мардука–закира–шуми I посетить его в загородной резиденции, где его «ближайший друг, небезызвестный Сарсехим прочитает нам свою новую поэму, повествующую о праведнике, которому приоткрылась истина – каждый, обреченный на жизнь, имеет право не только восторгаться богами и поклоняться правителям, но и мечтать о счастье не только для себя, но и для своей жены и для своих детей».

Такого рода поэмы никогда не интересовали Нинурту, но отказаться от приглашения, присланного тестем, он посчитал неудобным и точно в срок прибыл в летний дворец, находившийся в нескольких беру от Вавилона. Сопровождавшую его охрану, которой Азия приказал не спускать глаз с туртана, пригласили на хозяйственный двор и сытно накормили.

На читке было все два слушателя – сам Закир и удивленный странным малолюдством Нинурта.

Сарсехим начал как обычно – с завывания, предназначенного возвеличить мощь и щедрость Мардука, а также его любимца Мардука–закир–шуми I.

Нинурта, усевшись в кресло, установленное перед выходом на просторную террасу, с которой открывался вид на город и, прежде всего, на священную башню–зиккурат, с тоской подумал о необходимости соблюдать серьезный вид, постараться не зевать и попытаться запомнить хотя бы пару строк, чтобы потом ловко ввернуть их в похвалу сочинителю. Следом, по привычке, его посетила мысль о примирении с Шамши–Ададом, от этого стало совсем муторно на душе.

Он встрепенулся только, когда Сарсехима принялся вдохновенно описывать прелести молодой красавицы, разлученной с законным супругом.

Увидев меня ко мне подошел он

Я не смущалась, приняла его дыхание!

Распахнула одежду, на меня возлег он.

Дала ему наслажденье – дело женщин…

Перед кем теперь груди свои обнажу?

Срам свой обнажу? Кто ляжет сверху?

Соперник немилый? Хвастливый богач?..

На этом месте Закир неожиданно прервал чтеца.

— Не надо о грустном, Сарсехим.

Затем повелитель Вавилона обратился к зятю.

— В последнее время ты совсем упал духом, уважаемый Нинурта?

Застигнутый врасплох туртан кивнул.

— Может, мы с Сарсехимом сумеем помочь тебе? – спросил Закир.

Нинурта не сдержал усмешку.

— Каким образом, государь? Я не первый день знаю этого говоруна и сочинителя. Он предложил мне воспользоваться ковром–самолетом, чтобы повидаться с твоей дочерью.

— Это не так уж глупо! – рассмеялся Закир.

— Да, если у тебя есть в запасе ковер–самолет, – в тон ему засмеялся Нину. – Говорят в Вавилоне полным полно всяких чудес, так что, может, какой‑нибудь прохудившийся волшебный ковер есть и в твоей сокровищнице, государь.

— Отыщем. Раньше это было ни к чему. Теперь самое время. Кстати, ты слышал последнюю новость?

— О какой новости говорит государь? – не понял Нину.

— Среди глупой черни на вавилонских рынках ставки на Шаммурамат выросли вдвое.

— Стоит ли обращать на досужие сплетни, которыми кормятся рынки, – усмехнулся ассириец.

— Но ты, дорогой зять, не спросил, по какой причине нашу чернь обуял такой восторг.

— По какой же?

— В Вавилон дошли вести, будто моя славная дочь возвращается в Ашшур, – объяснил он, искоса поглядывая на Нинурту.

Сарсехим исполнил роль простака.

— Ты хочешь сказать, наиславнейший, что твоя дочь отказала обремененному волосами претенденту?

— Нет, Сарсехим, это вряд ли. Кто может устоять против повелителя вселенной. Я полагаю, что моя дочь отправилась в родной город, чтобы устроить семейные дела. Мне кажется, что ты, Нинурта, тоже не прочь повидаться с супругой перед тем, как принять участие в великих свершениях, которые наши боги доверили Шамши–Ададу.

Нину несколько минут переваривал предложение вавилонского царя, затем, вполне безыскусно поинтересовался.

— А как же моя стража?

— Это моя забота, храбрейший.

Сарсехим обратился к царю.

— Не устроить ли нам охоту на диких онагров, государь? Насколько мне известно, наш гость и твой родственник – заядлый охотник. Как, впрочем, и твоя благословенная дочь. Правда, на охоте все так устают, что ночью не добудишься. Вдруг тебе повезет и ты, умчавшись от своих спутников, вдруг отыщешь волшебный замок, а в нем ковер–самолет? Чего не бывает на охоте.

Нинурта задумался

— Как посмотрят на эту затею в Калахе? – осторожно поинтересовался он.

— Эту напасть я беру на себя, – ответил царь Вавилона. – Кстати, моя дочь будет извещена, что ты согласился принять участие в охоте. Она со своей стороны тоже может на пару дней покинуть Ашшур и поучаствовать в ловле онагров. Что касается твоих спутников, вечером их будет ждать обильное угощение и много выпивки, так что им будет не до тебя. А тем, кому и вино не помешает исполнять свой долг, мы приготовим увесистые кошельки с золотом. Это удивительный метал, один только его вид способен любого лишить дара речи.

Выезд царя Вавилона на охоту был обставлен торжественно. Впереди шли слоны – возможно, последние животные, обитавшие к северо–востоку от Страны двух рек в предгорьях Хомрина. Вслед за ними рабы пронесли паланкин вавилонского царя, овеваемого с двух сторон опахалами из страусовых перьев, затем сами охотники, каждый из которых старался вырядиться побогаче, наконец, рабы, тащившие охотничьих псов, а за ними всякие повозки с припасами. До места гона добирались неделю. Здесь, на берегу Евфрата к северу от Вавилона, был разбит охотничий лагерь, в котором было столько народу, что затеряться в нем не составило бы труда великану, не то что человеку среднего роста, каким был Нинурта.

В назначенный день, по окончанию ловли онагров, ближе к закату, Нину пересел на лихого скакуна, названного за резвость Летающим по воздуху, и провожаемый доверенным царским слугой помчался на север в сторону Ашшура.

 

Глава 5

Они встретились на берегу какой‑то мелкой речушки, протекавшей на территории Вавилонии. Здесь по повелению Шами, заранее прибывшей к месту встречи, был установлен шатер. Она встретила мужа возле входа.

Нинурта, взглянув на жену, сразу почувствовал – Шами сохранила верность. Шаммурамат, взглянув на мужа, сразу почувствовала – выхода нет.

Но о грустном после.

Сначала поговорили о погоде, затем Нину рассказал о здоровье отца, о его добром и участливом сердце, сообщил, что Амти–баба на днях ушла к судьбе. Шами в свою очередь перевела разговор на хозяйственные нужды. Потом они рука об руку отправились гулять. Долго молча стояли на берегу тающей в сумерках реки, наблюдали восход Иштар, считали звезды, целовались.

Когда вернулись в шатер, и Шами сама собрала ужин, туртан поздравил жену – ты станешь царицей.

Шаммурамат заплакала, присела к нему на колени, прижалась к бороде.

— Такова воля царя, – добавил Нину.

— А твоя воля?

— Я буду воевать на западе, на севере, на востоке. Но недолго

— Почему?

— Меня скоро убьют. Скорее всего, отравят. Я знаю Шамши. Я знаю побратима лучше, чем кто‑либо другой на свете. Надеюсь, ты не позволишь казнить меня открыто?

Шами словно не услышала. Она с любовью перебирала пряди мужниной бороды, придирчиво отыскивала седые волосы и откусывала их. Вырвать волоски было невозможно – она еще лет двадцать назад отчаялась бороться с ними.

— Может, убежим? – предложила женщина.

— Куда?! Нам нигде не скрыться. Я приехал встретиться с тобой только ради тебя и детей. Ты должна спрятать их так, чтобы ни один подлый пес, даже эта сука Гула, не смог обнаружить их следов. Что касается тебя… Дай мне клятву, что ты не наделаешь глупостей

— Каких?

— Ты со смирением примешь свой жребий. Ради любви ко мне…

— Я не хочу терять тебя.

— Ради любви ко мне ты будешь жить, царствовать, тайком заботиться о Нане и Наиде. Не поленишься раз в год поставить на мой камень миску каши и пучок лука. Если расщедришься на чеснок, я буду благодарен. Я так люблю чеснок

— Нину!.. Что ты задумал?

— Это неизбежно.

Шами зарыдала навзрыд.

Нину присел рядом, обнял жену за плечи.

— Помнишь, моя маленькая, как я поймал тебя, когда ты упала с утеса? Ты до крови оцарапала мне плечо.

Шами кивнула.

— Когда я схватил тебя, ощутил, что боги одарили меня лучшим, что есть на белом свете. Мне отдали в жены дочь богини.

— Какая же я дочь богини, если со мной можно обращаться как с вещью.

— В этом нет вины богов. Хватит лить слезы. Если хочешь, я лягу один?

Слезы тут же высохли на ее глазах.

— Нет, Нину. Сегодня мы будем вместе. Сколько у нас времени?

— До рассвета. К завтрашнему полдню я должен вернуться в охотничий лагерь.

— Вот и хорошо. До полуночи я не выпущу тебя из своих объятий.

Всю ночь борода Нинурты была в безраздельном владении женщины. Ночь выдалась светлая, Луна–Син помогала влюбленным. Нинурта был счастлив разглядывать тело жены во всех подробностях. Оно было знакомо, и каждый раз он ухитрялся отыскивать на нем неизвестные таинственные знаки – там сосудик выбился, здесь появилась родинка, поредели волоски. Он взял один на память. Его ждало далекое путешествие – хотелось взять с собой самое дорогое, чем могла одарить его верхняя земля.

Прелесть не выбирает сосуд. Она либо есть, либо ее нет.

Шами была прелестна от слезинок, часто скатывавшихся из глаз, до покрашенных хной ноготков на ногах. Ее не портили даже намеки на шрамы, которые со временем расползлись сами собой. Она никогда не была говорлива и только отвечала на вздохи Нинурты тяжким сладостным подвыванием.

В предрассветный час женщина вышла из шатра, обратилась к Утренней звезде.

— Госпожа, взываю к тебе! Помни! Госпожа, покровительница битвы, взываю к тебе. Богиня мужей, владычица женщин, та, чью волю никто не узнает, взываю к тебе.

Она пролила пиво на покрытую росой траву.

— Муж отдыхает, мой муж отдыхает. Он уходит. Я им полна. Твоя милость безмерна, пусть она изольется на меня.

Дым горевших кипарисовых палочек столбом поднялся к небу. Ароматное пиво поглотила земля.

В последний раз женщина вскинула руки.

— Щедрая чудом, владычица львов, имя твое над всеми. Тебя, отважную дочь Сина, хвалю. К тебе обращаюсь с молитвой. Помню!

Звезда ответила долгим протяжным миганием, падающей звездой и львиным рыком.

— Благодарю тебя, величайшая…

Когда она вернулась в шатер, Нину встревожено спросил.

— Где ты была?

— Не беспокойся, милый. Дай мне слово, что ты не примешь решение, пока не получишь весточку от меня.

Мужчина удивленно глянул на женщину.

— Какую весточку?

— Что у нас будет ребенок.

Нину потребовал.

— Пусть это будет мальчик!

Шами торопливо зашептала.

— Это будет мальчик. Я обратилась к той, кто три дня кормил меня своим молоком, кто покровительствует мне.

Нину положил жену на ложе, поцеловал грудь, провел пальцем между грудей.

Его палец медленно сползал к пупку, вошел в пупок, двинулся ниже, замешкался у зарослей. Шами часто задышала, привлекла мужчину к себе, принудила его поспешить.

Насытившись друг другом, Шами положила голову на грудь мужчины, закинула на него ногу, обняла за шею и затянула какую‑то заунывную бесконечную мелодию. Затем она внезапно и резко легла на него, прижала пальчик к губам Нину.

— Он ничего не заподозрит, милый. Я клянусь.

Нинурта не спеша, в знак согласия, молча закрыл и открыл глаза.

Так поступают все мужчины, когда их покрывают любимые женщины.

 

Глава 6

Прошел месяц, и однажды ночью Сарсехим принес Нинурте долгожданную весточку – хвала богам, задуманное осуществилось!

На следующий день Нинурта написал в Калах, что боги и время убедили его выразить покорность великому государю и преподнести ему в дар свою супругу.

Ответ пришел неожиданно быстро.

«Дорогой брат!

Хвалю тебя за безупречное исполнение долга. Ты доказал, что на тебя можно положиться. Предписываю тебе немедленно возвращаться в Калах и собирать войско для похода на север. К тому же Роксана заждалась своего героя.

Желаю вам счастья!

Твой Шамши».

В Калах Нинурта–тукульти–Ашшур отправился через неделю. Окруженный приставленными к нему всадниками, в компании с Азией путешествовал неспешно. По пути останавливался в городах и, пользуясь данной ему царем властью, собирал воинские отряды, инспектировал воинов, устраивал игры с оружием.

Царь торопил его. Когда до Калаха оставалось два дня пути, в столицу пришла страшная весть – во время воинской игры с боевым оружием славный туртан поскользнулся на мокрой траве и упал на обнаженный меч, да так неудачно, что лезвие пронзило его храброе сердце. Несчастье произошло на глазах многочисленных свидетелей, так что никаких сомнений в случайности произошедшего не было.

Гнев царя на нерадивых слуг, не сумевших поддержать Нинурту, подхватить его под руки, оказать помощь утихомирила прибывшая в столицу царская невеста. Похоронили Нинурту–тукульти–Ашшура в родном городе, на похороны прибыл великий царь. Шамши–Адад буквально заливался слезами. Будущая царица была грустна, изредка вытирала глаза платочком, приветливо улыбалась знакомым.

Азии, например.

Бракосочетание устроили после окончания положенного для траура срока.