Когда на горизонте тоненькой синей полоской показались малые горы, Гравелин невольно положил широкую узловатую ладонь на грудь — кажется, сердце пропустило удар… сбилось с ритма… Впереди лежал долгий путь — но вот они, родные края! Больше двух с половиной веков стремился старый король на родину, сколько раз вторгался с огромной армией в Фенаду, сколько раз с небольшой партией проверенных друзей пытался пробраться тайно… и никогда не удавалось оказаться так близко к желанной цели.

Старику почудилось, что он узнает в далекой темной линии очертания знакомых отрогов и скал, он мысленно звал их, будто далеких, но нежно любимых родичей, называл горы старинными, теперь почти забытыми именами, — и сам не понял, что произошло, когда огромная тяжелая слеза скатилась по морщинистой щеке на ослепительно-белую бороду. Шагавший рядом адъютант, почти такой же старик, как и сам Серебро, с тревогой обратился к полководцу, но тот лишь улыбнулся в ответ — улыбнулся широкой улыбкой, улыбкой совершенно счастливого существа.

— Малые горы, — только и смог промолвить, указывая далекий силуэт.

Соратник промолчал. Он понимал все, очень хорошо понимал…

Тяжело громыхая сталью, отряды Гравелина маршировали по фенадской земле, и каждый шаг приближал их к новой родине. Или к старой родине? Местные не пытались препятствовать войску нелюдей, а города и укрепленные замки Серебро обходил стороной, а население деревень спасалось бегством, едва завидев марширующих бородатых карликов. Почему, Гравелин не понимал — пока не увидел впервые убитых сородичей. Он-то не мог знать, что по странной прихоти судьбы уход с берегов Золотой совпал с началом избиения его соотечественников в Фенаде. И вот… К Гравелину, шагающему во главе центральной, самой многочисленной колонны, прибежал запыхавшийся командир авангарда. Бедняга был так взволнован, что не мог говорить — только тыкал пальцем и тяжело дышал. Удивленный Гравелин последовал за ним и увидел дерево, с которого, словно чудовищные плоды, свисали окровавленные тела гномов. Сперва Серебро не сообразил, чьи трупы снимают его воины с прогнувшихся под страшным грузом ветвей — мертвецы были выбриты. Это было куда страшнее, чем просто убийство или даже оскорбление — это было святотатство… Подошла колонна, и гномы поочередно проследовали мимо мертвых сородичей, которых уложили в траву, пока торопливо копают могилы. Четверть часа спустя покойных предали земле, и Гравелин развернул свою армию в направлении поселка. Жители разбежались, едва завидев приближение гномьего войска — как и прежде на пути следования Гравелина. Серебро велел гномам обойти близлежащий лес, перекрыть тропинку, ведущую к ручью, затем приказал поджечь деревню. Когда огонь поднялся над жалкими крышами, из лесу выбежали несколько человек — страх перед гномами боролся в них с желанием спасти горящее добро. Когда гномы бросились наперерез, деревенские снова скрылись между деревьев, тогда Гравелин велел поджигать лес. Наверняка в пламени погибло немало селян, а тех, кто пытался уйти, перебравшись через ручей, без пощады изрубили. Затем Гравелин велел сжигать все встречные поселения — путь его армии был отмечен не гаснущими пожарами, так как гномы не препятствовали распространению пламени, а люди разбегались, боясь мести нелюдей куда больше, чем огня… Еще один раз попалось воинам Гравелина место расправы над гномами, явившимися сюда в Фенаду по приказу короля-под-горой, но теперь изловить виновных не удалось — молва опережала армию гномов, и все живое спасалось бегством от нелюдей, за которыми следовали огонь и смерть… И все выше и выше поднимались на горизонте Малые горы, все отчетливей вырисовывались очертания пиков на фоне неба — по утрам густо-синего, днем — прозрачно-голубого, почти белесого, а по вечерам багрового.

Наконец земли Фенады остались позади, здесь надлежало остановиться, и подождать идущие из Вольных гор семьи воинов. Караван сопровождал отряд в сотню бойцов, и он должен был, согласно плану, двигаться глухими, почти не заселенными землями, однако за судьбу женщин брала тревога — не встретиться бы им с врагом более опасным, чем жестокие селяне, земли которых жгли накануне.

Гравелин велел выстроить свою армию и обратился к соратникам с речью:

— Когда войдем в горный край, помните, что мы явились к тамошним людям с миром, — объявил старик. — Всем нам горько было видеть жестокие поступки злобных фенадцев, но здесь, на нашей родине обитают иные люди, совсем другое племя. Надеюсь, что добро, исходящее от древних камней нашей родной страны, смягчило их сердца, сделало похожими на нас, вдохнуло как отвагу, так и верность, присущую нашему народу. Я не забыл, эти люди тоже дрались против наших братьев, которых привел в Малые горы неблагодарный и недальновидный Крактлин. Что ж, постараемся если не простить им, то все же воздержаться от мести… и вожди горных людей обещали мне, что поступят так же. Призовем же Гилфинга, братья! Пусть поможет нашим семьям без вреда и ущерба добраться сюда.

Полководец умолк и, запрокинув к темному вечернему небу лицо, попытался мысленно призвать Отца… но тщетно. Под сердцем не было ничего — ни тепла, ни легкого прикосновения чего-то огромного, величественного и вечного… Гилфинг не слышал своих истинных детей.

* * *

Крактлин брел по крепостной стене, кивал угрюмым гномам, машинально похлопывал по недавно установленным деревянным щитам и поминутно бросал взгляд наружу — туда, где под горой копошились люди, воздвигая неуклюжие сооружения. Будь у Крактлина время и побольше материалов… Однако что толку горевать о невозможном? Нет достаточно толстых бревен, нет достаточно упругих жил, нет достаточно прочных веревок. Приходится обходиться тем, что оказалось на стройке.

Пока что удалось соорудить одну только из придуманных им машин — работающую на противовесах. Конечно, выстроенная на скорую руку катапульта вышла не слишком надежной.

Доски, связанные вместе и охваченные для прочности медными полосами, скрипели и потрескивали при выстреле, поэтому Крактлин велел выбирать для снарядов камни половинного веса. Вот с камнями проблем не возникало — их на вершине горы было в избытке. Камни грудами лежали у катапульты, камни сносили к стене, готовясь отбить приступ… Крактлин остановился и поглядел во двор — туда, где команда катапультщиков заканчивала возню, предшествующую выстрелу. Один осторожно опустил каменный снаряд в ложе, другой палкой постучал по тягам, прислушиваясь к звуку, махнул рукой — мол, порядок. Третий мастер взмахнул молотом и выбил запор. Противовесы пошли вниз, рычаг с люлькой взмыл в небо, с грохотом и треском ударил о перекладину — камень полетел над головой Крактлина… Полководец проследил траекторию снаряда — не совсем удачно, камень рухнул между палатками лагеря и людьми, копошащимися у палисада. Неплохо, конечно — когда снаряд врезался в каменистую почву, подняв рой осколков, людишки присели, испуганно озираясь, и выписывая руками круговые движения. Крактлин знал, что так они надеются призвать Отца. Глупость, людская глупость…

Сказать, чтобы сменили прицел? Нет, ничего не выйдет. Примитивное устройство так и не удалось пристрелять, как следует — камни ложатся не кучно. Хорошо хоть так работает. Гномы у машины налегли на канаты, возвращая противовесы в боевое положение.

Поодаль сооружали еще две катапульты поменьше — когда стало ясно, что с прицельным камнеметанием ничего не выйдет, командующий решил взять скорострельностью. Большая катапульта, сооруженная первой, давала выстрел в полчаса, это слишком редко. Пусть на склоне стоят небольшие машины, метающие камни весом всего лишь в два-три килограмма, но пусть зато их будет много. Главное, что люди прерывают осадные работы, едва заслышат вой летящего снаряда… Обстрел — вот единственное, что сдерживает осадные работы. И хорошо еще, что людишки боятся идти на штурм. Пока боятся.

Вчера выяснилось, что большая часть заготовленных припасов подпорчена. Гратидиан клялся, что он не виноват, и гнилье прислали предатели — чиновники, ведавшие поставками. Это тоже часть заговора против него — короля, вступившего в союз с гномами. Сам Гратидиан тоже прятался здесь, в крепости над Ренбритом. А куда было податься после того, как его едва не прикончили в собственном дворце. Король прискакал к Крактлину во главе полутора десятков людей, оставшихся верными законному владыке… А вот и он — идет по стене навстречу.

Крактлин и Гратидиан обменялись приветствиями.

— Что делать с лошадьми? — спросил король. — Запасов сена здесь нет…

— Мы же не ездим верхом, — развел руками Крактлин. — Сена не запасали.

— Я понимаю, — кивнул король. — Но травы на склонах не хватит надолго, почва каменистая, бедная… К тому же почти все вытоптали. Через два-три дня лошадям будет нечего есть.

— Коней мы сами съедим, — решил Крактлин, — тем более, что продовольствия для воинов тоже мало. Кони помогут нам продержаться, покуда придет помощь.

— А она придет, эта помощь? — в голосе короля звучала смертная тоска.

Крактлину уже доводилось слышал похожие нотки — давно, когда в королевство-под горой явился граф Слепнег. Ничего, Слепнег прижился, стал одним из первых лиц при дворе Грабедора… и этот привыкнет. Хотя королю далеко до Слепнега по смекалке и предприимчивости. И, похоже, по самообладанию тоже. Вот и сейчас — покраснел, разволновался. Даже ногой топнул.

— Да ты… Ты знаешь, сколько стоит мой конь? Знаешь, как трудно подыскать такого красавца? — выдохнул Гратидиан. — Нет, я не дам резать боевого жеребца. Ты ничего не понимаешь, гном! Мы, я и мои люди, сядем на коней и сразимся, как подобает дворянам. Сейчас, пока наши лошади еще не оголодали. Вели дать нам доспехи и оружие!

— Нет, король, — покачал головой Крактлин, — коней мы все же съедим… если не будет другого выхода. Как ты собираешься атаковать верхом? Погляди! Дорогу перекрыли рвом и палисадом. Ты просто не сможешь сойтись с врагами. Послушайся меня, вели своим людям занять места на стенах рядом с моими гномами. А оружие вам дадут… Оружия у нас скоро будет много, кузницы работают без перерыва. И помощь придет обязательно. Нам нужно только продержаться.

* * *

День за днем, день за днем шагал юный невольник следом за Дартихом. Сперва-то он решил, что к намеченной цели — торговому тракту — они выйдут на следующий день. Но прошли сутки, затем еще и еще, а конца подъему не предвиделось. Все тот же пологий склон, поросший хвойным лесом, все те же ночевки под открытым небом. Слава Гилфингу Светлому, хотя бы дождя не случилось ни разу. Однако по утрам в лесу стоял молочно-белый совершенно непрозрачный туман, и липкая мокреть покрывала все слизким холодным слоем, норовила забраться под одежду, заставляла дрожать и отбивать зубами дробь над остывшим кострищем. Зато стоило взойти солнцу — и влага испарялась, наполняла лес душным слепящим мороком, когда стволы деревьев казались искривленными согбенными фигурами великанов, которые тянут костлявые лапы вслед путникам, а звуки глохнут, искажаются и возвращаются эхом с самых неожиданных сторон…

Юноша устал шагать, сгибаясь под тяжестью мешка, ему до смерти надоело есть овощи из этого же самого мешка, одежда пропиталась потом и грязью. А еще парень с удивлением обнаружил, что нижняя часть лица вместо мягкого пушка покрылась жестким колючим волосом. Странно, раньше не замечал…

Дартих все шагал и шагал впереди, не оборачиваясь, не произнося ни слова. Если невольник спрашивал — отвечал коротко, изредка давал объяснения, тоже всегда короткие:

— А волков здесь нет?

— Есть.

— А на нас они не нападут?

— Нет. Пока холода не начались, они не опасны.

— Дартих, а ты часто в лесу жил?

— Подолгу — никогда. И заткнись.

Миновала, должно быть, неделя, а может и больше — юноша сбился со счета и не помнил, сколько дней бредет по лесу — когда подъем наконец закончился. Дартих остановился и глядел вдаль, его приземистый силуэт смотрелся нелепой кособокой кляксой на фоне ярко-синего небосвода. Дальше начинался спуск — несколько десятков метров каменистой осыпи и снова редкий сосновый лес. Опять потянулись дни и ночи, счет которым юноша давно потерял. Шагать под гору было несколько легче, да и мешок заметно похудел. Этот склон выглядел не таким диким — встречались кострища и тропки, однажды путники пересекли довольно свежую вырубку. Похоже, Дартих не ошибся, и вскоре они в самом деле выйдут к дороге. Юноша оставил попытки разговорить спутника, шел следом за угрюмым коротышкой, петлял между бурых стволов, хрустел башмаками по прошлогодней хвое и шишкам, выгрызенным белками… и даже не заметил, что впереди лес расступается. Они вышли к дороге.

Понял это парень только когда Дартих неожиданно бросился на него и повалил на землю. Сперва юноше показалось, что это одна из обычных выходок хозяина, который время от времени пинал и бил невольника — просто так, без злобы. Должно быть, по привычке — потому, что считал это правильным, так обращаться с рабом. Но, едва глянув в глаза Дартиху, парень сообразил — что-то не так. Коротышка молча указал вниз — там под склоном хвойный лес сменялся кустарником, а позади проходила дорога, тот самый тракт, к которому они шли… сколько? Две недели? Или больше? А по дороге двигалась вереница приземистых фигур — закованные в сталь бородатые коротышки, такие же приземистые женщины, закутанные в ворохи темных одежд… навьюченные ослы и пони… Гномы шли и шли, их было много, размеренно проплывали невысокие силуэты сквозь прорехи в переплетенных ветвях кустарника… Дартих вжимал спутника в толстый рыжий слой хвои и шишек, давил жесткой ладонью, не давал поднять голову. И еще долго после того, как по дороге протопал последний отряд нелюдей (снова бородачи в доспехах), двое путников лежали между хилых сосен… Наконец Дартих отпустил юнца, поднялся и отряхнул иголки с плаща. Парень тоже встал, подхватил мешок (уже почти пустой) и спросил:

— Что это было?

— А Гангмар его знает, что… — Дартих сплюнул. — Может, смерть наша… А может, горсть серебра… а может, и вовсе ничего. Смотря, кому о них рассказать получится.