Осада Ренбрита протекала скучно. Гномы привели в порядок недостроенную стену и сидели на вершине горы, не пытаясь повторить вылазку. Фенадцы неторопливо укрепляли свои позиции в долине и поначалу тоже не лезли на рожон. Вскоре выяснилось, что и у них намечаются проблемы с продовольствием и фуражом. Когда восстание началось, урожай еще не был убран полностью, а поскольку многие предпочли охоту на нелюдей привычному крестьянскому труду, то часть хлеба так и осталась гнить на полях. К тому же Альгейнт, как выяснилось, не позаботился о поставках. Граф умел водить в набеги отряды латников, он даже разработал вполне сносный план восстания, но опыта руководства армией у этого сеньора не было. Уже к исходу второй недели осады стало ясно, что продовольствия явно недостаточно для толпы, которая сошлась под его знамена.

Тогда, не мудрствуя лукаво, граф велел готовиться к приступу, благо его ополченцы уже успели соорудить достаточное количество лестниц и подвижных щитов. Вина по-прежнему в лагере было вдоволь, и как-то на рассвете после скудного завтрака воякам было выдано по кружке хмельного напитка. Посланцы графа с деланным энтузиазмом объявляли, что нынче предстоит штурм, щедро наливали и объясняли тем, кто сомневается в успехе, что карлики уже оголодали в их горной твердыне, так что взять их будет несложно.

Известие о предстоящем приступе на первых порах не вызвало у фенадских ополченцев большого энтузиазма, но по мере того, как латники Альгейнта наливали вино и напоминали о богатствах, свезенных нелюдями в Ренбрит, воодушевление вояк росло — и к тому моменту, как граф отдал приказ выступать, войско пришло в нужное расположение духа.

По более пологому склону к ренбритским стенам поползли подвижные щиты, а там, где горный склон был обрывистым и подступиться к укреплениям казалось почти невозможно, из лагеря выдвинулась боевая машина — мощный приземистый сарай на колесах. Под прикрытием машины предполагалось обрушить часть стены, возвышающуюся над обрывом. Хотя склон и сам по себе был серьезным препятствием, но Альгейнт и его сподвижники рассудили, что это хотя бы отвлечет часть осажденных от обороны стен со стороны пологого склона. Фенадцы имеют большое численное преимущество — следует его использовать и атаковать крепость со всех сторон.

Воины Крактлина, едва заметив приближающихся врагов, без суеты заняли места на стенах. Они были даже рады началу приступа — драчливым и деятельным карликам наскучило ожидание. Застегивая на ходу латы и опуская личины тяжелых шлемов, они блестящей и громыхающей вереницей двигались по стенам, занимая места у парапета — снизу их было плохо видно из-за бруствера, но фенадцы видели мелькающие между зубцов лезвия секир и пестро раскрашенные щиты. Часть защитников встала на стене там, где под склоном двигалась машина, но предпринимать что-либо против нее было рано — неуклюжее сооружение ползло с черепашьей скоростью.

Зато расчеты катапульт уже взялись за дело, швыряя камни в приближающихся фенадцев. Штурм начался.

Небольшие булыжники, пущенные наспех собранными катапультами, летели не кучно, пока еще ни один снаряд не поразил цель, и фенадцы, робевшие сперва перед «гномьим чародейством», почувствовали себя уверенней. Постепенно, по мере того, как они поднимались к стенам, пологий участок склона становился все уже, штурмующим приходилось сближаться — и вот наконец первый удар обрушился на щит. В ответ из-за досок послышался хор проклятий и ругани, длинные тяги, на которые налегали ополченцы, дернулись в руках, кому-то больно отдалось в плечо, но сооружение выдержало. Тут же штурмующие радостно загомонили и стали толкать щит быстрей, чтобы скорее достигнуть стены. Вскоре они оказались в мертвой зоне, куда гномы боялись швырять камни из опасения задеть гребень стены. Здесь лучники выскочили из-под прикрытия, рассыпались цепочкой и принялись пускать стрелы в защитников, вынуждая последних укрыться за щитами. Дощатые сооружения, сопровождаемые стрелками, двинулись дальше, штурмующие приготовились ослабить крепеж лестниц, притороченных к щитам. Но когда они придвинулись поближе, нелюди принялись швырять заготовленные камни вручную. Лучникам пришлось отступить за пределы гномьего броска. Щиты содрогались и трещали под ударами камней. Когда наконец поток снарядов иссяк, фенадцы придвинулись вплотную к стене и перерезали веревки, удерживающие лестницы.

В этот момент штурмовая машина только-только достигла подножия скалы. Саперы выдвинули из передней стены два бурава и принялись расшатывать камни. Вместе с ними под навесом находилось трое магов, эти начали нараспев читать заклинания, чтобы помочь инструментам быстрей буравить горный склон. Несколько гномов принялись швырять сверху камни, которые, скатываясь по склону, вызывали небольшие лавины. Груды булыжников с грохотом обрушивались на верхний настил штурмовой машины, но дубовые перекрытия усиленные магией, держались хорошо.

Лучники непрерывно обстреливали бруствер, но гномы, защищенные отличными латами, без устали швыряли камни, едва в подвижном щите открывался проем и на лестнице показывался фенадец. Наконец поток камней стал реже — нелюди исчерпали запасы, заготовленные на бруствере, теперь в ход шло то, что им подавали снизу. Со стороны отвесного склона обвалился порядочный кусок скалы, крепостная стена над обрывом подозрительно вздрогнула, новая лавина с шорохом и треском соскользнула по скату и обрушилась на штурмовую машину… Несколько гномов покинули посты с пологой стороны и бросились туда, где неожиданно возникла новая угроза.

Тем временем подошли к концу и стрелы у фенадцев, штурмующих со стороны дороги. Теперь пришло время решительного приступа.

* * *

— И все-таки, братья, почему именно я? Для чего вы хотите привезти меня в столицу?

— Потому что у нас приказ. Повеление его высокопреосвященства, — в который раз устало повторил старший монах.

За время пути Когер уже успел порядком надоесть своей неутолимой жаждой к разговору. Даже трепло Тонвер теперь казался не таким уж занудой — его присказки были, по крайней мере, не лишены смысла. А знаменитый проповедник Когер, о котором шла молва, будто сам Светлый вещает его устами, оказался туповат и надоедлив. Притом едут они в одном фургоне, так что от расспросов никуда не скроешься.

— Я понимаю, что приказ… — тянул Когер. — Но почему именно я? В чем причина?

— Для меня достаточно и приказа, — пожал плечами старший, — других причин мне не требуется. Мне велено разыскать вас и привезти в Ванетинию, к его высокопреосвященству. Мы — маленькие люди, верно? Наше дело — исполнять приказы старших.

Вообще-то, монаху были даны кое-какие инструкции, Когера следовало наставить в определенном духе… но агент архиепископа просто боялся излагать недалекому проповеднику довольно сложные вещи, которые неминуемо повлекут новые и новые вопросы…

— Всегда следует предпочитать старшинство и воздавать старшинству, как сказал блаженный Эстуагл молодому монаху, — наставительно заметил из глубины повозки толстяк Тонвер.

Начальник скорбно вздохнул — теперь еще и этот заведет свои речи. Не смущаясь реакцией главного монаха, коротышка продолжил:

— Это случилось, когда они, странствуя, остановились в некоем замке, и хозяин подал к столу жареных цыплят. Каждому путнику было предложено по тушке, однако один цыпленок был почти взрослым петушком, а другой — совсем крошечным птенчиком. «Всегда следует предпочитать старшинство», сказал блаженный Эстуагл и забрал бо льшую порцию себе.

Старший монах снова вздохнул и заявил:

— Брат Тонвер, возьми вожжи, я хочу немного пройтись. Ноги разомну.

Монах решил, что, шагая в стороне, может ненадолго отдохнуть от общества болтунов. Тонвер, веселый и доброжелательный, как всегда, тут же пересел на облучок и обратился к проповеднику:

— А вам, брат Когер, я напомню о том, что вас уже как-то приглашали в столицу. Верно?

— Да, брат мой, но…

— К покойному императору, светлая ему память, — тут же подхватил толстяк, не давая собеседнику завладеть инициативой, — и его императорское величество, хотя и не проникся духом ваших проповедей, брат Когер, однако назначил пенсию, не так ли?

— Да, мне было назначено содержание, благодаря которому я получил возможность продолжить свои труды. Но его императорское величество Элевзиль погиб злою смертью…

— Как мученик! — снова встрял Тонвер, — воистину, как мученик за веру погиб добрый император!

— Да, да!

В голосе Когера послышалась заинтересованность, а старший монах задумался — не для того ли приглашен проповедник в Ванетинию, чтобы своим авторитетом подтвердил возведение покойного Элевзиля в сан мученика? Заиметь святого покровителя было бы хорошим ходом. Тем временем Тонвер гнул свое:

— А ведь священные книги учат нас воздавать добром и за доброе, и за злое! Слыхали ль вы, брат, историю Мерка Старого и разбойников? Нет? Блаженный Мерк угодил как-то в лапы разбойников, злодеи связали его, посулив казнить наутро, а сами предались пьянству и прочим излишествам. Однако, когда они перепились и уснули, Мерк сумел освободиться от пут и в свою очередь связал их. Наутро, вооружившись дубинкой, добрый странник растолкал связанных злодеев и повел в город, где их ждала неминуемая казнь. Атаман разбойников просил блаженного отпустить их и клялся, что оставит стезю зла, на что Мерк ответил: «Нет, несчастная заблудшая душа! Не верю, что ты обратишься к добру, Мир и мирское губит тебя, уж лучше быть тебе казненным, но спасти душу! Я же воздавая добром за зло, помолюсь за вех вас бесплатно, ибо уплатить вам нечем!» Так сказал блаженный Мерк, ибо отобрал у разбойников не только свои собственные деньги, но и все ценности, что нашлись у этих заблудших агнцев. И блаженный был, разумеется, мудр в своем решении. Отпусти он злодеев, те непременно нагрешили бы сызнова и ждало бы их Гангмарово Проклятие, а вот теперь эти агнцы несомненно пребывают в Гилфинговом Блаженстве, ибо молился за них величайший подвижник и предстоятель!

— А мораль, брат мой? — вскричал очарованный Когер. — Какая мораль?

Тонвер, уронив вожжи на колени, развел пухлыми ладошками.

— Откуда же мне знать, добрый брат? Я маленький человек… Прислушайтесь к словам его высокопреосвященства, и исполните их в точности, не задавая лишних вопросов. Такая мораль, полагаю, не хуже любой иной.

— Да, но как же я…

— Только проповедью! — встрял в беседу старший монах. Он решил, что наконец-то пришел удобный момент сказать то, что поручено. — Одной из ваших великолепных проповедей послужите делу Света. Оглянитесь, брат Когер! Мир на пороге новой Великой Войны. Церковь и Империя — против нелюдей и отступников. Сейчас настало время сделать выбор — каждому! Каждый в душе своей должен решить, со Светом он или с Тьмою! Гевцы — безбожники и друзья нелюдей — осмелились поднять меч против законного монарха. Скажите, брат, свое слово, обратитесь к людям, к истинным сынам Гилфинга Светлого, вразумите словом, пусть отступятся от негодного короля Гевы, злодея и клятвопреступника, пусть станут на сторону светлого императора Алекиана! Грозные знамения предвещают беды, испытания и несчастья грядут…

— …И жрать хочется, — хладнокровно заключил брат Тонвер.

* * *

В первой же деревне, которая попалась на пути, Дартих купил новую одежду, в затем, увел спутника прочь. Тот ожидал, что они отыщут харчевню или постоялый двор, чтобы поесть горячего, но коротышка был неумолим. На расспросы он ответил (сопроводив слова, как обычно, крепким тычком под ребра):

— Деревенька малая, смекаешь? И мужиков не видать.

— Смекаю, но что с того? — потирая ушиб, спросил парень.

Они уже проходили мимо окраинных домишек, удаляясь из села. Дартих оглянулся, дернул цепь, поторапливая невольника, и принялся объяснять:

— Раз деревня мала, то и постоялого двора здесь нет. Дорога-то не слишком оживленная, места глухие. Незачем здесь постоялому двору быть. Дальше… раз мужиков не видать, то похоже, что местных мы как раз и повстречали, когда они за гномиком-то гнались. И если кто из них живым возвратится да нас приметит — быть беде. Понял? А ну, давай-ка за мной, с дороги.

Путники спустились в овраг, где журчал довольно глубокий ручей. Там Дартих разделся сам, и заставил невольника сбросить все провонявшие грязные тряпки. Затем велел лезть в воду.

— Там холодно, замерзну… — протянул невольник. — и цепи заржавеют. А может, снимешь их, а? Я не убегу, честно.

— Ничего, лезь давай, — напутствовал его Дартих, и принялся разводить на глинистом берегу костер.

Затем коротышка швырнул в огонь тряпье и быстро вбежал а ручей, поднимая тучи брызг. Рухнул в воду, поворочался, затем принялся быстро оттирать грязные бока. Юноша несмело попробовал ногой воду — холодно. Но, делать нечего, бултыхнулся тоже, от студеной воды захватило дух. Наскоро отмывшись, выскочил на берег, гремя кандалами, и стал растираться чистой рубахой, купленной для него Дартихом. Когда он пришел в себя и немного согрелся, то по примеру коротышки завернулся в плащ и сел у костра, с наветренной стороны, чтобы меньше доставалось смрада от сгоревшей одежды. Хозяин уже варил овощи в горшке, который, оказывается, успел стащить в деревне. В кошельке гнома нашлось довольно много серебра, можно было и купить горшок вместе с одежей, но почему-то Дартих предпочел воровство. Привычка, быть может.

Во время купания невольник заметил, что хозяин его — довольно рыхлый на вид. Прежде парень замечал, что Дартих отличный пешеход и ловкий боец, но вот фигура у него оказалась, прямо сказать, не выигрышная — пузатый, с дряблыми мышцами и тонкими руками. До чего бывает обманчива внешность!

Коротышка отомкнул ножные кандалы, чтобы юноша смог натянуть штаны, затем снова защелкнул замки. Потом операция повторилась с рубахой. Парень с сомнением ощупал грубую ткань плаща.

— Ничего! — подбодрил его хозяин. — Пока в таком походишь, а как до города доберемся, снова сменим наряд.

Но до города им пришлось шагать довольно долго по глухим, едва обжитым краям, где и деревни-то попадались лишь изредка. Невольнику казалось, что к югу лежат богатые густонаселенные районы, но хозяин вел его, все время выбирая дорогу, берущую северней. Зато теперь, переодевшись в крестьянский наряд местного покроя, Дартих перестал избегать жилья — они заходили в деревни, просились на постой, обедали с хозяевами. В этих глухих краях закованный в цепи невольник был в диковинку, их часто расспрашивали, парень помалкивал, а Дартих без запинки врал — всякий раз что-то новое. Наконец дорога вышла из лесов и привела путников к широкому торговому тракту. Здесь снова начинались обжитые земли.