Нет, вы не думайте, что я закоренелый алкаш, но выпить лишнюю порцию никогда не откажусь. Вот и сегодня, звонит мне Серый и говорит: — «Махнем в лес.» А это, в его понимании, значит устроить хорошую пьянку. Естественно, на несколько дней и с девочками.

— Что ж, — отвечаю, — Мысль классная, тем более по такой жаре в квартире находиться просто невозможно.

В этом году июль бил все мыслимые рекорды, градусники за окнами тихо сходили с ума, накаляясь на солнце до +52 С.

— Тогда нечего тянуть время. Давай звонить Лерке, Таньке, пока они подскочат, заедем на рынок, закупимся, и — вперед.

Слышу, трубка на время замолчала. Не совсем, правда, замолчала бухтит что-то в трубке. Очень тихое и нечленораздельное. Не понравилось чем-то Серому мое предложение.

— Слушай, ты, конечно, можешь брать кого хочешь, — выговорила наконец трубка после не очень продолжительного бухтения, — Но с Леркой мы, в общем, поссорились.

Так, думаю, началось. Сколько их помню, их отношения очень напоминали очень затянутый на несколько лет мексиканский сериал, где герои ходят по заколдованному кругу, и с завидным постоянством то ссорятся, то любятся, и т. д., и т. п. Можно, конечно, на это наплевать, но тогда вся поездка может превратиться в сплошное выяснение отношений, причем со всеми ее участниками. Танька, ясный пень, тоже в стороне не останется, она же хочет быть у Серого одной-единственной, хотя не имея на то никаких оснований (несколько случайных связей — еще не повод для серьезного знакомства). Она вряд ли будет ругаться напрямую с Серым, да и с Леркой. Скорее всего, сначала будет страдать молча, а потом использует меня в качестве жилетки, в которую можно вдоволь выплакаться.

Да и Лерка. Если они с Серым разругаются вдрызг, то и она лучшей отдушины, чем я, не найдет. А это уж как-то слишком. Не то, чтобы мне это как-то облом, успокаивать людей, в особенности хорошеньких женщин, я умею. Несколько раз мне говорили, что у меня особый талант в этом деле. И пусть. Вот только трахаться они все равно к Серому пойдут. Обе. Конечно, не сразу, и не одновременно. Но это уже не важно. Но пойдут. Независимо от того, поругались или нет. Видно, в этом деле уже у него есть особенный талант. Немного обидно, но терпимо. Таньку я знаю мало, видел-то всего два раза, но девчонка вроде неплохая. А Лерка — вообще идеальный вариант для таких походов. С ней просто и радостно, и ни о чем думать не надо. Приезжай на место и начинай пить хоть до самого отъезда, не просыхая. Ни головой в костре, ни ногами в реке не проснешься, и таблетка анальгина на утро найдется, и бутылочка пива, заначенная на последний день. И порядок в лагере будет идеальный, и ни слова упрека, что бы ни натворил. Как только Серый с ней еще ругаться умудряется, для меня до сих пор загадкой осталось. Развлекаются, наверное, от нечего делать…

— Андрюх, есть другой вариант, — вновь нарушила молчание трубка, Сегодня утром ездил я по делам, и подвез по дороге одну девушку. Веселая такая, всю дорогу байки травила. И молодая, девятнадцать всего. Жутко хочет куда-нибудь на природу. Куда угодно и с кем угодно, чтобы только поили и кормили, конечно. Телефончик оставила, готова хоть сейчас. Давай возьмем ее, Таньку, на рынок, и…

— Погоди, погоди, — возражаю — странно это все. Молодая девчонка и уже так сразу… Шлюха, небось, та еще…

— Да тебе-то какая разница? Подумай, какой класс, только познакомились, везем сразу в лес и трахаемся в свое удовольствие!

— У нее хоть фигурка нормальная?

— По-моему, сойдет. И веселая, мозги засерать не будет.

Хм, сойдет. Это еще бабушка надвое сказала. Нельзя сказать, что у Серого нет вкуса по части девок. Вернее, очень даже есть. Но это если на более-менее постоянных. А что касается одноразовых шлюх… Занимались мы как-то съемом, иногда он выбирал еще более-менее, а иногда… Бывали дни, когда у него начинали вдруг клинить мозги. Я был просто уверен, что если в эти пакостные дни перед ним выставить в ряд двадцать-тридцать совершенно разных девок, он обязательно выберет самое непотребное. И если сегодня тот самый день…

— Как ее хоть зовут?

— Да черт ее знает… О, вспомнил! — в трубке послышался гомерический хохот, — О! О-о! Вспомнил!

— Ты чего, охренел, что ли? Чего вспомнил-то?

— Да анекдот новый! Как приедешь — расскажу. По телефону не тот эффект будет. Очень классный анекдот. Альке еще не успел рассказать.

Ну ладно, хоть это вспомнил, Алька значит. Странно только, что забыл. Не такое уж частое имя. Ничего хорошего это не предвещает. Тем более, что и снимал он ее не для себя, а для меня.

И тут я ощутил себя немного сволочью. Раз я об этом думаю, значит уже согласен на такой вариант. Значит Лерка останется одна в этой московской духоте, хотя такие вылазки для нее очень много значат. Хотя она всегда просила брать ее с собой в любом случае и при любых раскладах. Хотя я не раз убеждался в ее надежности и даже незаменимости. Но, с другой стороны, может так и надо? Вот Серый, похоже, никакими похожими мыслями никогда не обременен, а девки на него так и вешаются. Бывало, и по две, и по три одновременно, сам видел. И подолгу уговаривают, чтобы пошел именно с ней. Вот наверное, потому с Леркой и ругается, чтобы разнообразить время от времени свою жизнь, а потом лучше ее все равно никого не находит.

— Ну чего задумался? — Прервал молчание Серый.

— Да Лерку как-то неудобно одну оставить.

— Да что ты, одна она не останется. У нее тоже поклонников хватает. На машинах по ресторанам чуть ли ни каждый день возят.

Насчет ресторанов не знаю, а поклонники вроде и вправду есть. И на машинах возят, опять же видел.

— Значит, не останется? И в рестораны точно возят?

— Еще как!

Собираться особо долго было нечего. Палатка, пенки, спальник и пачка денег. А «Сиеррочка» моя всегда готова, чтобы с ветерком прокатить. Заезжаю на оптовый рынок. Мой любимый крымский портвейн, пиво на утро, минералочка… Свинина для шашлыков, сыр, масло, хлеб, спагетти, всевозможные приправы… Яблоки, бананы, виноград, киви… На все полчаса хватило. И прямиком к Серому. А он уже во дворе меня ждет, а рядом с ним палатка, тент, каны, и сверху на куче каких-то тряпок два блока «Мальборо» и пачка презервативов.

И вперед на Азовскую улицу. Альку забирать эту. Еду, а самого аж нервная дрожь пробирает, что еще за девка попадется? Не скрою, пока ехали постоянно возникало желание свернуть к ближайшему телефону-автомату и вызвонить Лерке. Но что-то мешало. Это всегда так: стоит проявить слабость в самом начале, потом ей противиться все труднее и труднее.

Подъезжаем к назначенному месту. Серый так и рыскает глазами по сторонам. Но пока никого.

— Ну ты тут пока подожди, а я чего-нибудь попить в дорогу куплю, говорю я. Вышел из машины и направился к ближайшему ларьку. И возникло вдруг страстное желание, чтобы не пришел никто, чтобы хоть раз в жизни вышел Серому облом, чтобы хоть раз обещала бы ему девка, и не пришла бы. Иду, и понимаю, что такого просто теоретически не может быть. И нечего на такое надеяться. И поэтому решил засечь пять минут, после чего просто развернуться и уехать.

Только зря я засек пять минут. Когда уже возвращался к машине с баночками «Колы» в руках, эта красавица уже нарисовалась. Вон стоит с Серым в обнимку. Посмотрел на нее — просто челюсть отвисла. Сначала было подумал, что она страдает слоновой болезнью, да вовремя вспомнил, что такие в мини-юбках не ходят. Да нет, ерунда, просто вены на ногах уж очень вздутые. И вдобавок исколотые. А ей, видно, все по фигу — хоть и заплыла жиром, и рожа опухла, но улыбка до ушей, и полная безмятежность во взгляде. Да еще вдобавок стрижка ежиком, от педикулеза лечилась, видать, бедолага…

А Серому тоже все по фигу, таких оторв у него давно уже не было, для разнообразия вполне сойдет. Да еще по контрасту с Танькой. Неплохо прикололся Серый, ничего не скажешь! И ведь ловко, мерзавец, все рассчитал. Таньке для приличия скажет, что Альку он снял для меня, а у меня на нее не встанет, мои вкусы Серый прекрасно знает — чтобы гибкая была, как тростиночка, и рост маленький, и волосы до самого пояса. А тут все с точностью до наоборот. И будет, конечно, лапшу на уши вешать, что понятия не имел, что мне надо. А в лесу, под шумок, обеих и трахнет, как захочет…

И понял я, что надо сейчас, пока не поздно, подойти к этой телке, и, глядя прямо в глаза, послать на хрен. А затем разложить Серому все по полочкам, что хватит ему дураком прикидываться, а вернее своих друзей за дураков принимать. И все бы он понял, как миленький, а не понял бы — пусть валит вместе с ней, ничего я ему не должен, в конце концов.

Пока шел я к своей машине с этим твердым намерением, они уже на заднем сиденье расселись и заворковали, как голубочки. Сел за руль, обернулся, посмотрел на их счастливые рожи — и ничего сказать так и не смог. И не потому, что жалко их стало. А просто не смог. Это было странно. Это было очень на меня не похоже. Сколько себя помню, я никогда не боялся действовать так, как считал нужным. А сейчас будто ком в горле застрял, и даже слова поперек навязанной воли вымолвить не могу…

И завел я молча движок, и повез этих голубков на Ленинградку, где на Войковской должна была подсесть третья голубка, Танька, а потом уже был путь по прямой на Большую Волгу, на дикие острова.

Еду, а в голове какой-то сумбур, ни единой четкой мысли. Зачем-то пришло в голову, что надо отбить Таньку у Серого. Это было тоже очень на меня не похоже, я никогда не доводил свои отношения с друзьями до того, чтобы надо было кому-то мстить; все конфликты давились в самом зародыше.

Взглянул я на Серого в зеркальце заднего вида. Рожа довольная, сидит развалившись, Альку обнимает.

— Расскажи анекдот, что ли, какой обещал, — говорю я.

— А! — обрадовался тот, — Читает раввин проповедь в синагоге. Евреи, до чего вы дошли! Стены не побелены, потолок потрескался, полы вообще такие, что и слова не смрадного не найдешь! Да вы превратили синагогу в настоящий бордель! О! — вдруг меняется он в лице, — О! О-о!

— Что с вами, ребе?

— Вспомнил, где я оставил свои новые галоши…

Алька молчала где-то с полминуты, зыркая тупыми глазами то на меня, то на Серого. Потом, видимо, врубилась, потому что заржала так громко, что на секунду заложило в ушах.

— Андрюха, да что с тобой? — кричал Сергей, безуспешно пытаясь заглушить хохочущую девку, — Ты чего такой смурный?

— Поехали за Леркой, — подколол я его в ответ.

— Да ну… — тут же сник Серый, — Сейчас то, что надо, как раз двое на двое. Сейчас к Войковской подъезжаем, наверняка Танька уже там. А к Лерке на другой конец Москвы. Пока туда, пока сюда, на место приедем, а там и стемнеет. И зачем нам с тремя трахаться? А так все быстро и ясно.

Он был, конечно, прав. У меня тоже ведь было все быстро и ясно. Если меня что-то не устраивало, я всегда находил наиболее прямые пути для решения какой-либо проблемы. К тому же, тут и проблемы-то особой не было. Еще час назад я бы, уверен, выкинул бы из машины эту Альку, которая уже успела надоесть до чертиков, да и Серого заодно. А сейчас будто бы дурь какая в мозгах завелась. Будто я стал бояться причинять людям боль, идти поперек их желаний в ущерб своим собственным… А почему это я боюсь? Кому от этого станет хуже? Альке? И пусть, век бы ее не видеть. Серому — может чуть-чуть, и то ненадолго. Лерке — наоборот, только добро сделаю. Уж она-то его заслужила.

Я мысленно напряг свою волю, полностью сосредотачиваясь на предстоящих действиях. «Нет, нельзя! Не останавливайся, газуй,» — раскатистые голоса завизжали в моих ушах. Дорога стала менять очертания, будто расплываясь в солнечном мареве, виски сдавила ледяная боль.

Из последних сил включаю правый поворотник и аккуратно (еще смог!) подъезжаю к тротуару между «Волгой» и БМВ. Неестественно медленно, как в замедленной съемке, поворачиваю голову назад, замечаю удивленные взгляды ребят, но ничего сказать уже не могу. Дикая, нечеловеческая боль пронзила позвоночник, начавшись в поясничном отделе, она прошла вверх, через шею до самого затылка. Серая мгла заволокла мои глаза и все исчезло.

* * *

В общем, доехали мы до нашего любимого места, и именно в том составе, как и хотел Серый. Ясное дело, он и сел сам за руль после того, как я отключился. Алька, конечно, поначалу испугалась, мол, что с этим смурным приключилось, совсем, что ли, охренел. И девка к нему села, и на все согласна, а он молчит и не улыбается, а потом и вовсе отрубился, хорошо хоть тачку вовремя остановил. Но Серому-то не впервой, при нем-то уже такое случалось. В прошлый раз он сильно напугался, но я ему объяснил, что у меня травма позвоночника, еще с детства. И порой так заболит, что сознание теряешь. Ненадолго, правда, и без особых последствий. А что врачи говорят? — да много чего, на то они и врачи, чтобы говорить…

Врачи и впрямь говорили много и очень мудрено. Настолько мудрено, что было ясно — ни хрена они в этом не понимают. Я ходил уже в свое время и к врачам, и к экстрасенсам. Последние говорили еще больше, и еще более мудреными словами. Особенно памятным был визит к магу-астрологу. Это был крепко сбитый дядька лет сорока пяти. Лысый, и с густыми бровями, выступавшими над огромным носом. В своем кабинете, больше напоминавшем офис преуспевающей фирмы, на Пентиуме он быстренько рассчитал мой гороскоп, но зато потом долго сидел, уставясь в монитор, и щипал тонкими пальцами свои нервные губы. В противоположность предыдущим врачам-экстрасенсам он ничего не говорил, только еле слышно шептал: «Боже, Сатурн в одном градусе от Солнца. И там же сожженная Венера… Да еще в восьмом доме! Да еще в оппозиции к Юпитеру… О, Плутон, Прозерпина и Черная Луна — все на одной линии в двенадцатом доме! И точка рока в квинконсе к точке смерти…»

Он долго шептал как бы самому себе о каких-то домах, аспектах, секстилях и квадратах, о каких-то буддхиальных и атманических телах, он перебрал про себя все созвездия Зодиака и все без исключения планеты, причем ко всем реально существующим добавлялись какие-то «астральные» луны, Хирон и еще не помню уж что.

В конце концов, он объявил, что сказать ничего не может, и что мой гороскоп — это сплошная тайна личности. И что я вообще не пойми кто, очень может быть, что меня в этот мир заслал сам сатана, а может, — он тут же поправился, — и кто-то другой. Но по этому гороскопу ничего определенного сказать нельзя. То есть, если подойти к делу формально, чисто по аспектам, то говорить он может очень долго, но это будет лишь относительной правдой,

— Все это, — кивнул он глазами на монитор, — все это ширма, маска, за которой на более тонких энергетических уровнях скрывается полная неизвестность. А что касается боли в спине — так это все от дурных поступков, совершенных в прошлых жизнях. А у меня как раз есть знакомый гипнотизер, который работает по коррекции кармы. Вот телефончик…

У меня, к несчастью, хватило дури пойти к этому «корректировщику». Не то, чтобы я так на него надеялся, просто привычка всегда идти до конца, не раз выручавшая в обычных делах, на этот раз сослужила дурную службу. Этот гипнотизер, встретивший меня в замасленном бархатном халате, с пухлым животом и рыжей, аккуратно подстриженной бородой, уложил меня на своей кровати в спальне, в ноги поставил маятник с направленным лучом на зеркальный качающийся диск, сам сел в изголовье и начал медленно, но чеканно считать.

— Раз… Два… Три… Четыре…

Теплая уютная комната стала постепенно исчезать, на месте красивых обоев появились полуразрушенные стены, над головой Из появилась выщербленная, совершенно неземная луна — прямо в корявом разломе посреди потолка. Из этого разлома и многочисленных щелей в стенах дул невыносимо холодный ветер. Я лежал в углу комнаты, свернувшись в клубок, насколько это позволяли искалеченные ноги. Все вокруг пропахло смесью пороха, кала и мочи. Я попробовал сесть, это удалось, хоть и с превеликим трудом. Но ноги совершенно не слушались. Я решил доползти до окна — это путешествие заняло полчаса времени. За это время, пока я полз, постепенно стали приходить ранее неизвестные воспоминания. Я уже знал, что мог увидеть за этим окном, если бы мне удалось дотянуться до подоконника. Только взорванный асфальт и руины. Деревья, что когда-то росли под окнами, распилили на дрова, а пни выкорчевали — и тоже на дрова. Люди разводили костры прямо в своих квартирах, когда налеты вражеской авиации разрушили ТЭЦ, а напротив, через дорогу, был зоопарк — от него осталось только беспорядочная груда камней. Всех зверей, когда голод начался, съели, а клетки разломали на прутья диких банд в городе хватало в те дни.

И еще я вдруг вспомнил свою мать. Она работала на оружейном заводе, и дома бывала очень редко. Время было военное, и работали там буквально на износ. Так что приходила она с миской ячменного супа, прибирала за мной, и назад уходила. Даже ночевать не оставалась. Я, конечно, понимал, что невозможно такое — не спать сутками, но совсем не обижался на нее. Дома спать было вообще невозможно — только впадать в ледяное забытье и мечтать о смерти. Если бы наша комната располагалась на верхних этажах, можно было бы попробовать переползти через подоконник и выпасть вниз, но первый этаж не давал никаких надежд. Во время каждого очередного авианалета я молил, чтобы бомба упала в ту дыру, через которую дожди заливали мою комнату, и хоть немного промывали полы от моего дерьма. Поэтому мать я совсем не осуждал, что она не оставалась со мной рядом — ни один здравомыслящий человек по своей воле бы здесь не остался. Или бы непременно сошел с ума.

Шел уже седьмой (а может девятый) день, когда я видел свою мать в последний раз. Я умирал от голода. Хорошо хоть всю неделю были дожди жажды не было. От нее страшная смерть, а от голода — ерунда.

В окно я так и не посмотрел, так как с удивлением услышал стук приближающихся шагов к дверям моей комнаты. Шаги были явно мужские. Я перекатился с живота на бок, чтобы рассмотреть, кого же могло занести в это проклятое Богом место. Дверь отворилась, и в комнату вошел «яйцерез» с автоматом на правом плече. Меня поразил серый блеск на его ресницах впрочем, с голодухи это могло и померещиться.

— Есть хочешь? — спросил офицер. Я отрицательно покачал головой. Мне действительно ничего не хотелось, поскольку мне было уже легко. Всего неделя, и не замечаешь ни голод, ни холод, ни дождь. И чувство полной безысходности, давящее ранее душу тяжелым камнем, уже будто бы растворилось во влажном холодном воздухе.

— Но у меня очень вкусно, — возразил мужчина и ловко, как фокусник, извлек откуда-то тарелку с дымящимся мясом, картошкой и овощным рагу.

— А у меня все равно нечем расплатиться.

— А я разве чего прошу? — удивился «яйцерез».

— В том-то и беда, что нет.

— Не пойму я тебя, малыш, — лицо мужчины приняло озадаченное выражение.

— Все просто. Честные люди все продают за деньги, и ничего больше не требуют. Другие, — я особенно выделил это слово, — обожают делать подарки. И за свои подарки заставляют расплачиваться до конца жизни.

— Может, ты и прав, малыш, — покачал головой мужчина, — но если ты сейчас не поешь, то жизни твоей недолго осталось.

— Вот и прекрасно. Если бы Вы зашли неделю назад, я умолял бы Вас пристрелить меня, а сейчас даже этого не попрошу.

— Ты не хочешь жить?

— Мне все равно.

— Если так, почему бы тебе не покушать?

— Зачем?

— Ну… чтобы сделать мне приятное…

Я рассмеялся ему в глаза. Нет, этот чудак все же смог немного повысить мое настроение и добиться своего — я взял тарелку и с удовольствием поел мясо и впрямь было восхитительным (и откуда он его взял в вымершем городе?). И даже с удовольствием слушал его дурацкий треп. И с еще большим удовольствием пил красное искристое вино из его фляги. Вкус вина показался до боли знакомым.

«Яйцерез» спрашивал меня про отца, мать, откуда я родом, ведь не мог же я всю жизнь здесь валяться. И вдруг мою память как прорвало. Я вспомнил трехэтажный дом из крепкого бруса, с двумя террасами и уютным камином в гостиной, средних размеров пруд во дворе, заливные луга за оградой, и за ними — лиственный лес. И горы вдали. Пасеку возле гречишного поля. И виноградники. Виноградники, равных которым не было нигде в мире! Красное, с иссиня-золотистыми искорками, где вы еще видели такое вино? Где вы еще пили такое вино? А у моего отца была монополия на производство и продажу этого вина — и она должна была мне перейти по наследству. Но кто-то, жестокий и сильный, все это у меня отнял.

И когда я все это вспомнил (спасибо «яйцерезу»), мне вдруг сразу захотелось жить. И я дал себе клятву наперекор всему выжить и мстить. И так, чтобы у этого жестокого и сильного земля под ногами горела, и чтобы он, как и я неделей раньше, молил о смерти.

Позже, когда я вспоминал этот сон, мне было смешно, — мальчишка-калека клянется отобрать назад свои родовые имения. И выходило по клятве, что отец мой аристократ, и мать, стало быть, тоже (на военном заводе-то! с ячменным супом!). Хорошо, что отец, судя по тем воспоминаниям, был уже мертв, и тело его было сожжено, не то в гробу бы перевернулся, узнав, до чего его семья докатилась.

Очнувшись после всех этих кошмаров, я встал с кровати бородатого гипнотизера и долго разминал свои ноги, радуясь, что они в полном порядке. И на во прос: «Что Вы сейчас чувствуете?» ответил, что голодный, как стая волков. Тот оказался хозяином вполне хлебосольным, и через минуту я уже уплетал на кухне вкуснющий наваристый борщ. Он очень внимательно слушал мой рассказ, задумчиво теребил бороду, глядя при этом куда-то вверх. Он сидел так минут пять и после того, как я замолчал. Потом он спросил: «Можете ли Вы мне сказать, как называется этот город? Что это за страна? Кто был у власти? С кем воевали? И откуда взялось это прозвище — „яйцерез“? Какое-нибудь крутое спецучереждение? Что-то не могу припомнить. В какой стране служат эти „яйцерезы“? Хм, может „спиногрыз“? Хотя нет, это что-то другое. Я, конечно, не военный, может, где-то и есть такие. Вспомните хотя бы название города, это может быть важно».

— Название города не помню. Хотя нет, это была столица герцогства Алайского. А воевали мы, конечно, с империей Каргон.

— Почему конечно?

— А с кем же нам еще воевать? — совершенно непроизвольно вырвалось из моих губ.

— Ну что ж, пусть. А где может быть примерно этот Каргон? Ну там, Азия, Латинская Америка?

— Вот это я точно не помню.

— Хорошо. Значит, там были бомбардировщики? А автомат у того… офицера, какой из реальных аналогов он напоминает?

— Я тоже не военный. Чем-то похож на фрицевский, времен второй мировой.

— Ага. Значит, сороковые годы, война. Тогда чуть ли не весь мир воевал. Хорошо бы узнать, кстати, как он выглядел. Ну там раса, национальность?

— Трудно объяснить. Наполовину ариец, наполовину вьетнамец.

— Что-то не могу представить. Ладно, придите ко мне дня через два, надо будет детально заняться этим вопросом.

Разумеется, я к нему больше не приходил. Тогда, после его сеанса я всерьез начал опасаться, что у меня просто поехала крыша. Уж очень реальным был этот кошмар. С той поры вдруг возникла странная уверенность, что все это было на самом деле. Мало того — появились новые воспоминания, которые я хоть и не видел во сне, но которые несомненно с ним были связаны. Я вспоминал семейные обеды в зале у камина и молчаливого слугу, всегда подающего вино в хрустальном графине. Его пили все — такова была традиция нашего дома. Ему придавалось большое значение в нашей семье. А еще подавали каких-то диковинных, вкуснющих рыб. Мой отец, кажется, был ихтиологом, и сам разводил этих рыб в нашем пруду. А дед вечно журил отца за его увлечение.

— Аристократ должен уметь воевать, а не заниматься всей этой научной белибердой. Он не может позволить себе такую роскошь.

— Ну как ты не понимаешь? — возражал отец, — ведь этим породам цены нету! У нас будет вторая монополия, кроме вина, это принесет богатство.

— Если только герцог не захочет это богатство отобрать. В нашем воздухе все время пахнет войной.

— Но у нас ленное право, и плевать мне на эти войны.

— Все эти права ничего не стоят, если они не подкреплены силой. Герцог всегда найдет, к чему придраться. К тому же, женат ты на простолюдинке.

— Но это не преступление. А по красоте, образованию и душевным качествам моя жена не уступит и герцогине.

— Не спорю. Но не вздумай сказать это где-нибудь еще. Посчитают за оскорбление герцогини. И вообще, каждый должен заниматься своим делом. А дело аристократа — быть воином. Найми себе ученых, торгашей… для своих рыб, а сам охраняй хотя бы то, что имеешь. Арихада слишком лакомый кусок для всех этих хищников, что для герцога, что для императора.

Судя по всему, дед оказался прав. Вскоре после его смерти отцу удалось наладить торговлю рыбами в империи. У нашей семьи было право экспорта вина, и отец тогда решил, что оно распространится и на все остальное. Герцог же посчитал, что это не так, и обвинил отца в государственной измене. На суде тот долго доказывал свою правоту, тряс ленными грамотами, но приговор был решен заранее — расстрел с полной конфискацией. А мать — в столицу, точить снаряды. А тут снова война. Собственно, война длилась не один десяток лет, Алай медленно, но верно, с краткими перемириями постепенно захватывал все новые и новые территории благодаря недюжинному таланту полководцев и военных разведчиков. Кстати, мой дед и был одним из генералов разведки по кличке «Змей». За его блистательные операции герцог лично пожаловал ему ленное право на Арихаду. Но у деда совсем не было времени заниматься воспитанием моего отца. В результате сын генерала стал талантливым ученым, неплохим коммерсантом, но не политиком и не бойцом. А в том мире это было равносильно поражению.

Конечно, посещение врачей, магов и прочих я прекратил. Но проблема болей в спине так и осталась. И к ней прибавилась еще и новая — с этими реалистическими снами и псевдопамятью.

* * *

Как я уже говорил, до Волги мы добрались без приключений. Ну а там все как обычно, лодочки уже в ряд стоят, выбирай любую. Яркие такие, свеженькие, чуть ли не блестят, и река синевой льется, свежей прохладой манит, а на том берегу сосенки так и сияют янтарем на фоне пронзительно-голубого неба.

«Сиеррочку» мою, ясно, у станции оставить пришлось, тут и стояночка платная нашлась, и цены совсем смешные.

За то время, пока доехали, я уже полностью в норму вошел, девки поначалу с испугом смотрели, но Серый по дороге им хорошую лапшу на уши навешал, именно ту, что и надо. И к моменту приезда они уже всё как должное воспринимали. За весла, правда, меня не пустили, что не очень-то и расстроило. Сначала греб один Серый, потом к нему в напарницы Танька определилась. Алька же сидела на носу и через спины строила мне глазки. Настроение уже чамного улучшилось, я улыбался в ответ и никак не мог понять, что это я на нее раньше так взъелся. Девка как девка, ну уродина, так не жениться же на ней. Шлюха, конечно, так ведь целку из себя строить не будет.

«Стоп, приятель, — мысленно приказал я себе. — Тебе опять начало клинить мозги. Попробуй просто не замечать ее. Отвлекись на что-нибудь приятное.»

Солнце уже клонило к закату, его косые лучи роздали в мелкой ряби воды огненные искорки, мерцавшие вокруг нашей лодки. Взгляд, завороженный игрой отраженного света, проходил все дальше — вдоль по течению реки — и до самого горизонта, где уже невозможно было найти четкую границу между безупречно голубым небом и рекой.

Эх, июль-месяц, счастливая пора! Тепло. Солнечно. Тяжелые капли воды скатывались с шершавых весел при каждом взмахе, и острый нос лодки разрезал волну, и она отбегала назад, рождая другие волны, которые все повторяли сначала.

Когда мы уже почти доплыли до острова, солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Его золотой полудиск медленно уходил вглубь воды, окрашивая ее в янтарно-бронзовый цвет самых разнообразных оттенков, которые мерцали и перемешивались, уходя вглубь реки и вновь появлялись на поверхности. И вдруг, когда над водой остался лишь маленький краешек солнца и стало ясно, что оно сейчас исчезнет, глаза ослепил яркий зеленый луч такой мощной красоты, какой я не видел нигде. Длился он считанные секунды, но в них, казалось, была заключена не одна вечность.

— Серый, ты видел?! — восторженно закричал я, показывая рукой в направлении изумительной вспышки.

— Ты имеешь в виду закат? — на секунду оторвавшись от весла, Серый с нехорошим подозрением покосился в мою сторону, — Да, красиво. Но зачем так кричать-то?

Так, приплыли. Ничего особенного никто из компании не увидел. А вот это уже серьезно. Сначала обмороки, теперь галлюцинации. А может, все обойдется? Я когда-то слышал, что если человек признает себя сумасшедшим, то на самом деле он нормален. Значит, будем считать себя нормальным. Но тогда я уж точно сумасшедший…

Пока я размышлял над всей этой казуистикой лодка уже причалила к берегу. Это было прекрасное место — широкий песчаный пляж глубиной метров двадцать, за которым тихо шумели ветвями корабельные сосны. И пляж этот был совершенно пустым, не считая голого по пояс тощего бородатого мужика, который стоял в подвернутых шароварах по щиколотку в воде с бутылкой водки в одной руке и со стаканом в другой. Он смотрел на нас с улыбкой блаженного, и вообще чем-то походил на святого со старинных икон.

— Вечер добрый, судари и сударыни, — неожиданно гнусавым голосом произнес «святой», — вам невероятно повезло, что занесла вас сюда нелегкая. Вы тоже Нардаю ищете, али по другой нужде?

Я решил не отвечать, так как уже не знал, — померещился мне этот чудак, или нет. Но мои сомнения быстро разрешила Алька.

— Мужик, а ты водки нальешь? — она грузно перевалила свои телеса через борт лодки и прошлепала босыми ногами по воде прямо к бородачу.

— А где же ты видишь водку, голуба моя? — с тем же благостным выражением степенно гнусавил «святой». — Это священный нектар из цветка папоротника, настоянный на одолень-траве, с отваром оленьих рогов…

При этих его словах я несказанно обрадовался, такое соседство мне было более, чем кстати. Теперь все внимание будет переключено на него, а я на таком фоне буду выглядеть вполне нормально.

— Дядь, да ты кто такой? — уже менее уверенным голосом спросила Алька.

— Я-то? Закрытый.

— Какой-какой?

— Ну как это объяснить… Ты вот Пушкина знаешь?

— Знаю.

— А Лермонтова знаешь?

— Знаю.

— А где они все? Все их знают, и нигде найти не могут. А почему? А потому, что закрытые. Так вот и я.

Алька звонко хлопнула себя по лбу и захохотала во все горло — пожалуй, еще громче, чем тогда в машине, во время анекдота. Не удержались от смеха и Серый с Танькой. Только меня это почему-то не рассмешило. Не понравился мне этот перл «святого». Бред, конечно, чистый, но что-то меня в нем насторожило. Как будто я услышал диковинную метафору, за которой кроется что-то очень серьезное.

— Ну ладно, мужик, — отдышавшись от смеха, промолвила Алька, — Коли такой жмот, жри сам свою водяру. У нас у самих всё есть, коли хочешь, тебя угостим. Или нет, на сегодня тебе «нектара» вполне хватит, а вот завтра у нас похмелиться на всех останется, после рогов твоих оленьих. Да и насчет чего другого тоже… — она кокетливо повела мясистым плечиком.

— Благодарствую, сударыня, — «святой» отвесил земной поклон, — Но похмеляюсь я компотиком из белены и мухоморной наливочкой, да чтоб из погребу было, а сливочки, что от козы Таисии, мне уж поперек горла встали. А до вашего полу меня хоть интерес разбирает, да страх зело давлеет, и подойти близко не решусь. А вот юношу, — тут он мельком взглянул на меня, приглашаю ко мне во дворец, да откроется ему Нардая во всей красе и величии своем. пусть приходит ко мне на пир званый, — после этих слов «святой» плавно повернулся к берегу и пошел из воды к лесу.

Алька глядела ему вслед и чесала коротко стриженый затылок.

Эй, а куда приходить-то? — крикнула она, — Ты что, разве не на берегу остановился?

— Что вы, госпожа моя, — не оборачиваясь ответил тот, — я русалок с детства боюсь. А дворец мой высоко на холме стоит, и дороги им туда нету, святые мороки на заставах стоят, ворога очаровывают и выворачивают вспять. Да и вам туда, краса ненаглядная, тоже пути не будет, уж не обессудьте. Только юноше, да не того, что с веслом, а того, что на месте кормчего сидит, кормчий далеко зрит, да глаза ему пелена застила, и силушкой его Бог не обидел, да очарован он…

Он уходил, не повышая голоса, и ни на секунду не прерывал своей речи. Когда его фигура уже скрылась среди деревьев, последние фразы разобрать было очень трудно, и было непонятно, то ли он замолчал, то ли так и идет, вглубь острова, продолжая свой монолог.

Изо всей этой галиматьи я понял только одно: этот «святой» явно положил на меня глаз. Именно я сидел на корме лодки и именно в мою сторону он зыркнул глазами. Но как ни странно, мысль о «свихнувшемся педерасте» у меня исчезла так же внезапно, как и появилась. Она исчезла тогда, когда Алька, глядевшая в направлении уходящего каким-то странным, выслеживающим взглядом, вдруг повернулась чуть в сторону нашей лодки.

— Пиздишь ты, как Троцкий, старый болтливый козел, — сказала она вдруг очень красивым и нежным голосом. Этот голос, настолько непохожий на ее прежний, произнесенный к тому же с такой интонацией и силой, с какой обычно объясняются в любви, настолько контрастировал с этими грубыми словами, что я потерял способность что-либо мыслить.

После чего она повернулась ко мне и взглянула прямо в глаза — еще миг, — и она превратилась в такую красавицу, какой я не видел нигде. Ни в жизни, ни в кино, ни в журналах. Любая топ-модель выглядела бы просто дурнушкой. Хотя нет, дурнушка — это повод для сравнения. А тут никаких сравнений быть просто не могло. Я не мог отвести от нее взгляда, вся природа вокруг потускнела, исчезла, как и все, что оказывается в сиянии Божьего Света.

— Ну чего там расселись-то, — ее прежний голос резко прервал мой шок, — пора выгружаться, ставить палатки да водкой накачиваться.

Я резко протер глаза: краса неземная, конечно, исчезла, и перед нами стояла прежняя Алька. Полминуты постояв, она прошлепала по воде на берег, скинула на песок свою одежду, кинулась обратно в воду и поплыла кролем навстречу закату.

— А она и впрямь похожа на русалку, — чуть прищурив глаза, восторженно прошептала Танька.

Так, новые чудеса. На мой взгляд, эту лысую уродину можно было сравнить лишь с кикиморой или с болотной жабой, но никак не с русалкой. Да и все Танькино поведение, пока мы сюда добирались, было, по меньшей мере, непонятным. Посудите сами: девушку пригласили на пикник, и вдруг ее мужчина привозит туда же другую, ранее незнакомую ей девицу. Причем познакомились они этим же днем. И хотя ее мужчина (то есть Серый) и говорит, что снял ту девицу для друга (то есть меня), со стороны это выглядит странно: этот друг на нее и внимания не обращает, даже избавиться от нее хочет. А вот Серый, наоборот, бросает в сторону той девицы вполне заинтересованные взгляды. В такой ситуации, по-моему, любая бы возмутилась. Потребовала бы объяснений, а то и навалила бы Серому хороших пендюлин, и была бы совершенно права. А Танька наоборот, всю дорогу молчала, и вообще вся была немного раздавленная. Так обычно себя ведут, когда оказываются в компании с крутой знаменитостью. Причем уважаемой ею лично и горячо любимой.

Алька плавала где-то час, за это время мы успели разбить лагерь, натянуть широкий тент над местом предполагаемого кострища и приготовить все, что нужно для вечерней трапезы. С местом нам дико повезло: чистая зеленая лужайка, расположенная сразу за пляжем, окаймлялась высоким хвойным лесом. Удивляли только две странности: во-первых, она была совершенно пустой. По всей логике вещей здесь должно быть полно туристов. Или уж, на крайний случай, здесь обязательно бы остались следы их пребывания: бутылки пустые, банки и прочий мусор. А здесь, казалось, не ступала нога человека. Вторая странность противоречила первой — прямо у ближайшей к кострищу сосны были аккуратно сложены в высокий колодец березовые полешки, а рядом с ними — куча сухих сосновых веток для растопки костра. А вокруг кострища был вдобавок выложен «Пентагон» из сосновых бревен! Был бы я директором турфирмы, организующей подобные пикники по заказам клиентов, то вряд ли мог придумать что-нибудь лучшее.

Нет, уж слишком много было чудес для одного дня. Я уж решил не обращать больше внимания, отвлечься от этих размышлений при помощи работы по обустройству лагеря (хотя такой работы, к великому сожалению, было мало). Но в голову навязчиво лезли невероятные мысли по поводу Альки. Ведь все это со мной началось после нашей с ней встречи. То есть отклонения от нормы были и до нее (хотя бы те же сны), но я их вполне мог контролировать. Может, эта девица — ведьма? Судя по всему, мы втроем и видим ее по-разному. Для Серого — телка как телка, вполне можно перепихнуться. Для меня — ясное дело, а для Таньки — прямо-таки ви-ай-пи. Что вообще наиболее дико в данной ситуации. Ну хорошо, допустим, что она — ведьма. А кто же тогда этот «святой»? Судя со стороны по поведению Альки, во время этого бредового диалога она отнеслась к его словам очень серьезно. Зачем такой сильной, без сомнения, ведьме вообще тратить время на жалкого психа? Я ясно помнил ее осторожный взгляд, будто пытающийся выследить пути этого «святого» на воде. Такой взгляд бывает у опытных охотников, идущих по следу дикого зверя. Зверя хитрого, ловкого и сильного, типа росомахи, который может сам стать охотником, чтобы в любую секунду выскочить из ближайшего дерева и вцепиться человеку в горло всеми когтями.

А может, этот тощий бородач — тоже колдун? И они здесь случайно встретились, так сказать, сила против силы? А какого лешего мы им понадобились? Уволочь наши грешные души в ад? Если ад существует, то лично мне и без них туда прямая дорога, образ жизни у меня далеко не святой. И стараться так особо нечего. Может, они решили взять меня измором, свести с ума и отобрать мои деньги? По нынешним меркам, капиталец мой был весьма и весьма средненьким. К тому же, структура нашего АО была такова, что для извлечения доли участия атака извне на отдельного акционера была недостаточной. Если уж наезжать, так на всех. И вообще, если бы эта девица занималась «магическим рэкетом», она вполне бы могла найти куда более лакомые фигуры в мире российского бизнеса.

Нет, самая верная версия, что я действительно сошел с ума. Я даже пожалел, что по психиатрии знаю очень мало, и даже не могу предположить, чем же конкретно я заболел, и как можно с этим бороться. Слава Богу, что это не белая горячка — при ней, как я читал, галлюцинации полностью вытесняют реальный мир. А тут другое, бульшую часть реальности я, безусловно, воспринимаю. Но другая часть событий окружающего мира преломляется в моем воспаленном сознании и принимает фантастические формы. Кажется, классический случай, описанный Михаилом Афанасьевичем. Или нет, там-то и впрямь орудовала нечистая сила?

Я уже совсем запутался в своих рассуждениях, и решил больше ни о чем не думать, и воспринимать все, что бы ни случилось, вполне обычным и естественным.

На какое-то время это помогло, мы уже разожгли высокий костер, нанизывали шашлык на шампуры и ждали Альку, когда она наконец наплавается и придет, чтобы выпить первый стакан. В лесу уже наступили глубокие сумерки и на темно-синем небе стали загораться первые звезды. Более отдаленные деревья уже отступили во мрак, и мерцающий свет от костра лишь изредка, на мгновенье, выхватывал их смутные очертания из темноты.

— Ну, братва, до чего же ништяк, — хлопая мокрой ладонью по своему обрюзгшему брюху, Алька наконец-то вылезла из реки и прошла через пляж прямо к костру, — Спасибо тебе, Серенький, что вывез меня сюда, — она наклонилась к Серому и со смаком всосалась ему в губы.

— О! — резко повеселел Серенький, — Под такую закуску и выпить не грех.

— Ну так насыпайте.

Пили все разное, я например водку терпеть не могу, поэтому мы с Танькой пили красное крымское. Серый пьет водку, но небольшими дозами, граммов по пятьдесят. Алька же, как я и полагал, всадила в свою необъятную глотку целый стакан. Да и то, казалось, была недовольна, что был лишь стакан, а не пивная кружка.

— Ох, хорошо пошла! — громко рыгнув, Алька, как и была голая, развалилась прямо на землю у костра, широко раскинув ноги, — давай, что ли шашлычков пожарим, а то после третьего стакана я всегда дико жрать хочу.

Серый с Танькой безмолвно стали разгребать костер, чтобы вытащить из него угли.

— Алечка, — робко спросила вдруг Таня, — а о чем вы говорили с тем парнем? Вы так умно беседовали, что я ничего не поняла. И что за Нардая?

— Да пошел он, этот козел, знаешь куда, — она почему-то махнула рукой в мою сторону, — с этой Нардаей лучше не связываться. Нормальным людям, по крайней мере.

— А что, она тут и вправду существует? И что это вообще такое? удивился на этот раз Серый.

— А хер ее знает. Слышала я про нее от одного знакомого дурика, — она резко села и, не дожидаясь приглашения, налила себе стакан водки, — Короче, поехали как-то двое в мае месяце в эти места. Пили здесь три дня, не просыхая. Да видно, не рассчитали сил — одна бутылка водки лишней осталась. Под конец даже одолеть ее не смогли, ха-ха-ха, во козлы! — Алька вновь залпом опрокинула в себя водку и продолжила рассказ. Самым потешным при этом было наблюдать за Татьяной, которая слушала ее с таким видом, как если бы, например, сама Ким Бессинджер, чьей страстной поклонницей она являлась, сидела бы перед ней в вечернем платье и рассказывала великосветские новости в самых изысканных выражениях.

— И приехали они сюда снова уже в августе, продолжила Алька, Бутылку-то ту они под сосной закопали и зарубку сделали. А когда откопали, видят — пожелтела почему-то водка. Вначале пить ее не стали пили то, что с собой привезли. И под конец — все наоборот случилось. То есть не хватило им до полной кондиции как раз этой бутылки. И, конечно, открыли ее, хватанули по стакану той желтой водки, и отключились. Ну, через какое-то время один в себя приходит и видит, что другого рядом нет, и лес стал совсем не тот, что был раньше, деревья расступились и прямо перед ним лежала дорога… — Алька поставила опустевший стакан на землю, встала на ноги и протянула руки к костру, — и дорога звала его, это было нечто, от чего нельзя было отвести глаз. Она была устлана сухими желтыми листьями, деревья не были похожи ни на одни, существующие в природе, их ветки образовывали вверху шатер, из которого лился изумрудный свет. А вдали шевелилось что-то черное, мрачное, в нем чувствовалась угроза безумцу, который осмелится проникнуть в самые сокровенные тайны мира. Но бывают минуты, когда не боишься ничего, даже смерти. И он пошел вперед. И в этом даже не было вызова, не было ярости и гнева, его просто манил зов неизвестного, — Алькин голос стал меняться, хрипотца куда-то ушла, с каждой фразой он становился все сильнее и богаче интонациями.

— А деревья не молчали, они шептались друг с другом на неведомом языке, слова были непонятны, это были даже не слова, а просто шорох листьев. Но смысл слов того шороха был ему созвучен до глубины души, то был язык подсознания…

То были давно забытые легенды канувших в Лету эр, когда люди еще не объявили себя повелителями природы, а были лишь органичной частью ее. И все имело свой смысл — и рождение, и старость, и смерть, и снова рождение.

И деревья шептались друг с другом:

— Для чего это надо?

— Ни для чего, все это никогда не существовало и не будет существовать под этим небом.

— Тогда зачем это надо?

— Затем, что это повторяется изо дня в день, и пройдет не одно тысячелетие, пока это не сотрется временем.

— Что знаменует собой это?

— Ничто, оно ничтожно по сути своей, и не стоит нагибаться, чтобы поднять это с земли.

— Тогда зачем это существует?

— Потому что нет ничего лучше и совершеннее этого, это последний венец творения разума, и гибель этого есть гибель всего, что существует во вселенной.

— Как ты назовешь вселенную?

— Пылинкой.

— Повтори, как ты ее назовешь?

— Мощной безличной силой.

— А кто ее обитатели?

— Боги, ибо нет ничего прекраснее, чем разум и жизнь. И вместе с тем безумцы, пожирающие самих себя.

— Что для человека дороже всего на свете?

— Жизнь.

— Что для него важнее жизни?

— Воля.

— Что, в конце концов, все уравновешивает, что пугает и манит своей неизвестностью, что есть самое тяжкое горе и высшее благо, в чем величайший смысл и полная бессмыслица, что это?

— Смерть.

— А что ты прикажешь делать с этим?

— Выбросить на свалку.

— Что ты еще прикажешь делать с этим?

— Больше ничего, это ничего не стоит здесь, но те, живущие под другим небом, найдут это и возвеличат, и это будет жить в веках, не умирая — но нет ничего вечного под солнцем! Пройдут миллиарды лет — и возродится наш светлый, прекрасный мир, который пока лишь чуть-чуть кому-то напомнит о себе в самых дерзких, астральных мечтах.

Алька села на бревно и попросила стакан воды. Таня, размазывая слезы по щекам, открыла бутылку нарзана и, налив полный стакан, подала ей. Отпив два глотка, Алька кивком головы поблагодарила ее и продолжила свой рассказ:

— А листья все шумели и шумели, и не было конца их преданиям, как не было конца дороге. Их голоса менялись, уже другой шепот раздавался вокруг него, уже другие легенды рождались в лесу, их можно было почитать апокрифическими…

«…И настал день, когда разгневался Владыка мира на все, что создал Он, когда был добр, но сейчас страшен был в гневе Своем. И обрушились на вселенную гигантские катаклизмы, испепеляющий жар белых звезд обращался в ледяной мрак, когда огненные смерчи бушевали в пространстве, уничтожая всё до последней пылинки и обращая всё в хаос. Так повелел Владыка мира — Он хотел уничтожить разум.

И сказали люди Ему: — „Неужели Ты хочешь подбить нас, ведь самая большая звезда ничтожна перед жизнью, и если Ты это сделаешь, то это будет самый тяжкий грех для Тебя, и будешь Ты стенать в ужасе, и Твоя же власть падет на Тебя Самого, когда поймешь, что творил“.

Но ответил Он им: „Разум не дал вам пользы, ибо возомнили себя богами, а на деле были подобны жалким червям. Вы губите всё вокруг, но не можете создать того, что уничтожили, и убиваете, и терзаете себе подобных, полагая, что нет над вами Воли…

И сотру Я с лица земли и города, и села, и горы, и моря, и маленькие ручьи, и широкие леса, и всякое малое растение, и рыб, и зверей, и всё то, что живет под этими звездами. И оставлю Я последнее разумное существо, которому не надо будет ни света, ни пищи, ни воздуха, и оно будет жить вечно, и будет свидетелем всему, что Я сотворю в других измерениях. Да будет так!“

И грянул великий гром…»

Прервав свой рассказ, Алька молча допила свою воду и посмотрела на нас.

— Ну как, еще не устали слушать? — тихо спросила она.

— Аля… — Танькины слезы уже размыли всю тушь, что была на ее ресницах, — ты великая актриса, да?

— Иногда я выступаю на сцене, — сухо ответила та, — Если хотите дослушать, налейте еще водки, и чтоб после закусить чего было.

— Да-да, Алечка, — обжигая лицо, Таня стала раздувать угли под шашлыком, — Ты только продолжай, это прямо какое-то волшебство.

Серый тут же открыл вторую бутылку, налил полный стакан, достал из сумки помидор и подал Альке.

— Сули, — приказала она, что и было мгновенно исполнено Серым. Круто посолив свежий овош, она залпом выпила свой третий стакан, слегка закусила И требовательным взглядом посмотрела на шашлыки, вокруг которых хлопотала Таня. Схватив моментально поданный шампур, она в полминуты обглодала его, и испустив вздох удовлетворения, метнула шампур в стоявшее рядом дерево.

— Вот это да, — завороженно прошептал Серый, — потрясающая целкость. То есть, прошу прощения, меткость…

— Алечка, — вновь подала голос Таня, — Пожалуйста, продолжайте…

— Ну так и быть, — минуту помолчав, Аля заговорила вновь чистым и сильным голосом:

— Он стоял один посреди черной, голой пустыни. Лес куда-то исчез, словно и не было его совсем. На всем обозримом пространстве не было почти ничего, что возвышалось бы над безжизненной, каменистой равниной. Только маленькое кубическое сооружение стояло рядом с ним. Оно было близко, и в то же время далеко, казалось, до него можно было дотронуться рукой, но понадобился чуть ли не час, пока он не дошел до него. Это оказался колодец. Он наклонился: внутри не было ничего, кроме мрака и пустоты. У колодца не было дна.

— Кто ты, пришелец? Откуда ты взялся? Какая дорога вывела тебя к этим проклятым Богом местам? Вот уже миллиарды лет живу я в вечном мраке, и нет второго живущего в этом мире. Уходи же отсюда, пришелец, иначе погибнешь!

— А зачем жить одному, если все исчезли?! — в ярости закричал он в зияющую бездну.

— Глупец! Все равно ты никого не сумеешь спасти, а себя погубишь!

— А я не боюсь! — в исступлении продолжал он кричать, — Уж лучше погибнуть сразу, чем прозябать одному в вечном мраке.

Где-то бесконечно далеко, за тысячи световых лет, в недрах галактики зародилась гигантская молния, и со скоростью мысли помчалась она к Земле, чтобы испепелить ее. Мгновение — и она коснулась его груди.

Алька вновь замолчала и снова легла у костра. Таня умывалась «Нарзаном», Серый тоже сидел молча, с совершенно остолбеневшим выражением на лице.

Да и меня это немного проняло — не столь само повествование, сколько дикое его несоответствие самой сути рассказчицы. Вот уж никак не представлял, что она может выражаться столь высоким стилем.

— И что же с ним стало? — вдруг вырвалось у Татьяны.

— Как что? Погиб бедолага, — не меняя позы, ответила Алька, — тот, второй его друг, утром нашел его мертвым на берегу реки. В усмерть, видать, упился…

— То есть как это? — удивился Серый, — а от кого же ты узнала, что произошло на Нардае? Ведь второй-то, что жив остался, там вроде и не был?

— А шут их всех знает, придурков чертовых! Испугался он, видите ли, одиночества. Чего хотел, то и получил, а так сам бы всем рассказывал, и получше, чем я, — Алька вновь встала на ноги и посмотрела вокруг себя, что-то зябко мне стало, дайте-ка мне мою одежду да и одеяло заодно, завернусь хоть в него.

* * *

Мы долгое время молча сидели у костра, пили вино, ели шашлыки, причем делали все это тихо. Будто боялись нарушить величественную тишину этой волшебной ночи. Солнце уже давно село за горизонт, но там, над широкой рекой, полной тьмы еше не было. Последние, слабые лучи темно-багрового света, словно бы вырвавшиеся из глубокой мглы, тускло освещали симпатичные темно-серые облака. Казалось, что они слегка дрожат в воздухе, играя между собой в свои небесные игры. Особенно привлекало внимание одно, очень похожее на веселого барашка облачко. Его симпатичная мордашка то и дело обнюхивала близлетящих собратьев, а стройные ноги пританцовывали в ритме рэпа.

Внезапно барашек резко поднял голову, подпрыгнул и полетел прямо на нас. Он остановился прямо над пляжем и растекся в широкое, но довольно плотное облако. В самом центре этого облака появился вдруг глубокий старец с длинной бородой и одетый в белый хитон до самых пят. В руках у него была большая труба, голову же украшал лавровый венок. Старец поднес трубу ко рту и заиграл военный марш. Тут же к нему стали слетаться другие, очень похожие, только без труб. Они чинно расселись на облаке, подперев подбородок рукой и теребя свои длинные бороды. Один из них, кажется, тут же заснул. Наконец появился последний, видимо, самый главный, так как вместо венка его голову украшал сияющий нимб. Он простер свою руку над головами собравшихся, как бы благословляя их.

— Я собрал вас всех, дети мои, чтобы сообщить, что чаша моего терпения давно переполнена, — возвестил он поникшим старцам, — И виноваты в этом всём вы. Вот скажи, — указал он пальцем на одного из старцев, — Разве тот порядок, что я установил при сотворении мира, был плох? Земля в центре, вокруг нее крутятся Солнце, Луна, планеты и звездная твердь на самом краю. Все просто и ясно. Так нет, какой-то придурок из этих, — он брезгливо посмотрел в нашу сторону, — вдруг решил, что неплохо бы поменять местами Солнце и Землю. И тебе тогда, — он снова показал на того же старца, — эта мысль показалась забавной. Признаться, и мне тоже. Но ты тогда меня долго уговаривал, убеждая, что прикол классный получится. Что ж, и мне однообразие приедается, я согласился. Но настоящий прикол, — его голос стал поистине громовым, — случился позднее, когда уже другой придурок вдруг заявил, что вселенная бесконечна а звезды — те же солнца, и вокруг них тоже могут вращаться планеты, и на тех планетах тоже может быть жизнь. Эта картина мне самому показалась красивой, и я решил, что это будет достойно деяниям Творца. Ну и работа же мне тогда досталась — не один раз пришлось пожалеть, что пошел на поводу у этого, с вашего позволения будет сказать, ученого, — последнее слово он произнес с предельно ядовитым сарказмом. Сделав небольшую паузу, он еще раз окинул гневным взглядом всех присутствующих и продолжил свою речь:

— Хорошо хоть, святые отцы вовремя спохватились и сожгли на костре премерзейшего богохульника. Надеюсь, черти не пожалеют углей для этого изверга! Но это дало мне лишь небольшую передышку. Ибо по этим новым законам, которые я так опрометчиво ввел в этот мир, я уже не мог вернуться вспять в простое, милое моему сердцу устройство вселенной. Я даже не мог остановиться на достигнутом, так как по этим же самым законам это не только бы уничтожило созданное пространство, что было бы невеликой бедой, но даже, — он поднял руки к небу, — самого меня! Признаюсь, я недостаточно хорошо изучал математику и прочие науки, потому что не видел в том смысла. И потому не рассчитал тогда все последствия своих деяний. Но ты-то, — тут он зловеще погрозил пальцем в сторону другого, съежившегося от страха, — ты-то всегда тяготел ко всей этой белиберде. И не мог упредить, намекнуть хотя бы?

— О Великий, пощади ме… — начал было дрожащим голосом заунывно вытягивать старец, но Великий резко прервал его:

— Замолчи, противно тебя слушать! Толку от вас никакого, только и умеете, что молиться о спасении ваших простых, как пробка, и никому не нужных душ, да козни друг другу строить. Ты мне лучше вот что скажи: как получилось, что последователи того самого богохульника в скором времени стали плодиться, как грибы после дождя?

— Так ведь Ты сам изменил этот мир…

— Хм… Действительно. Но тогда все было не так уж страшно. Но потом! Эти ученые уже не давали мне покоя. Они понапридумали дифференциальное исчисление, наизобретали машины и механизмы, открыли квантовую физику и теорию относительности, и сейчас весь процесс познания выглядит, как взбесившаяся горная лавина, падающая с вершины бесконечно высокой горы! Я уже голову сломал, пытаясь вникнуть в суть банаховых алгебр, уже даже не надеясь воплотить всю эту галиматью в реальность. Но подождите! Скоро эти книжные черви испытают силу моего гнева на собственной шкуре! Я, конечно, мог бы стереть их с лица земли, но… мне все-таки жалко так вот сразу уничтожать плоды моего тяжкого труда. Однажды уже, помнится, я наслал на людей всемирный потоп, но получилось опять все не так, как хотелось. Тогда погибло много хороших, честных людей, а потомство того спасшегося пьяницы оказалось ничуть не лучше предыдущих. Кстати, а какого дьявола я тогда избрал этого алкаша? Чем же он мне так понравился?

— Тогда все вокруг развратничали, — подал голос покровительствовавший науке старец, — а он нет.

— Ну да, помню. Прямо-таки сексуальная революция катилась по всей планете. С чего это они так взбесились, как кобели от сучьей течки?

— Так Ты и сам же тогда говорил: «Плодитесь и размножайтесь». Они поняли Тебя слишком буквально.

— Вот-вот, заставь дурака Богу молиться… А с чего это тогда тот придурок показался мне таким благочестивым?

— А у него от пьянства уже не стоял… — хихикнул покровитель наук.

— Ах, вот оно что… Уж лучше бы он трахался, как все, забот бы сейчас было меньше. Да и черт с ним, не про него сейчас речь. Что мне делать сейчас? Чтобы и преподать хороший урок этим умникам, и чтобы не пострадали честные люди? В конце концов, с возрастом я стал милосерден. Я даже хочу уже не столько покарать, сколько просто немного отдохнуть. Да и не мое сейчас это дело — карать, этим и так вовсю занимается падший ангел.

— Вот и пошли его туда на разборки, — прошепелявил вдруг один, самый дряхлый на вид старец.

— Ты бы уж помолчал лучше, маразматик старый. Этому шельмецу только пальчик дай, он всю руку отхватит. Да не делай ты такие глаза, не о тебе разговор.

— Предлагаю устроить Эру Великого Сабантуя, — твердым голосом произнес покровитель наук.

— А это что еще за хреновина? И что там такого великого?

— Это просто кодовое название одной из моих разработок. Если ты хочешь получить небольшую передышку, то научную мысль надо просто немного сдержать. Для этого нужно всего лишь изменить экономическую ситуацию. Если до сегодняшнего дня быть ученым означало иметь высокий престиж, уважение в обществе, благосостояние и стабильное положение, то кто нам мешает все это исправить? Надо, во-первых, поставить во главу всего деньги, дать дорогу капиталу, причем капиталу грабительскому — тому, которому все эти научные исследования станут попросту не нужны. Необходимо также поднять престиж воров в законе, криминальных авторитетов и прочих бывших аутсайдеров социума. Поднять до того, чтобы преступный менталитет овладел душами как можно более широких слоев населения, а воровство стало бы государственной политикой. И когда над профессорами станет смеяться последний уличный торговец, а чуть более крупный вообще перестанет их замечать, им уже станет не до своих открытий, на кусок хлеба бы заработать…

— А ты молодец, приятель, — обрадовался Великий, — Еще можешь иногда сказать что-нибудь умное. Пожалуй, так и сделаю. Вот только одно меня беспокоит…

— Бандиты и воры? — удивился покровитель наук.

— Да нет, с этими-то я разберусь, как их время придет. Да и падший ангел поможет, такой лакомый кусочек он никогда не упустит. А вот тебе-то какая от этого выгода? Глядишь, и вовсе они перемрут, некому покровительствовать будет.

— Самая что ни на есть прямая. В последнее время среди ученых развелось очень много шелухи. Они занимались наукой только из-за престижа и материальных благ, они-то и отсеются. А вот истинные таланты, — старец хитро улыбнулся, — только укрепят свой дух. Если уж костры инквизиции оказались бесссильны…

Облако внезапно исчезло. Я только сейчас удивился превосходной видимости всей этой фантасмагории, кругом стояла глубокая ночь. Как я уже говорил, я уже дал себе слово не удивляться ничему, что бы ни увидел и ни услышал. Но сейчас ситуация переменилась — и вдруг поймал себя на том, что действительно ничему не удивился на протяжении всего этого действа, не воспринял это ни как очередной всплеск шизофрении, ни даже как настоящее чудо. Будто все это было вполне обычным делом. Ну все равно как в кино сходил, фильм, правда, показали не очень… Сюжет оригинальный, но постановка и игра актеров явно подкачали.

А что касается летающих облаков, так и техника не стоит на месте, обычная голография. Нет, несомненно, я уже ходил в такое кино. Причем не один раз. Но когда? Где?

— Ну как, тебе понравился этот спектакль? — я почувствовал легкое прикосновение руки на своем плече и обернулся. За спиной стояла Алька. Сейчас, в темном освещении догорающего костра, она выглядела совершенно иной. Правильные черты лица, черные, как смоль, волосы, рассыпанные по плечам. Стройная атлетическая, но совсем не широкая фигура, высокая грудь. Не совсем уж красавица, но такую девушку охотно бы взяли секретарем-референтом в преуспевающую фирму. Одета она была в белую блузку с коротким рукавом и черные, под цвет волос, джинсы, облегающие безупречные ноги.

Аля подошла к мангалу и, взяв единственный оставшийся шампур с нанизанным мясом, с легкой улыбкой подала его мне.

— На, возьми подкрепись, я тебе оставила. Мы тут у костра вдвоем остались, до утра уже никто не появится.

Я невольно покосился на едва видневшуюся в темноте палатку Серого: судя по доносившимся из нее сладострастным охам и вздохам, наше с Алькой пребывание тет-а-тет гарантировано надолго. Но сейчас это уже не казалось мне таким ужасным. Аля не только изменилась внешне, ее походка стала легкой и быстрой, жесты — плавными и грациозными, хрипотца в голосе исчезла бесследно, а манера поведения казалась почти совершенной.

Конечно, она совсем не напоминала мне ту ослепительную красавицу, которая померещилась ранее, но это было и к лучшему. С той я не то что разговаривать — стоять бы близко не смог.

Наверное, она и впрямь великая актриса. Я где-то слышал, что гениальные актеры могут при помощи грима, париков и своего мастерства до неузнаваемости изменить свою внешность. Но фигура… Так постройнеть? Хотя ночь, тусклый костер… Все это наверное можно использовать. А одежда? Она ведь приехала в совершенно иной одежде. А с собой у нее была только дамская сумочка. В нее даже джинсы не поместились бы. Нет, она все-таки ведьма…

— Не ломай себе голову, Данг, — она коснулась моего запястья своими тонкими пальцами, — скоро ты все узнаешь. А пока поешь перед дальней дорогой.

— Как ты меня назвала? — снимая кусок мяса с шампура, удивился я, меня же зовут…

— Я назвала тебя настоящим именем, — перебила Аля, — и ты это уже знаешь.

— Данг… Кажется, так меня звали в тех странных снах.

— Так тебя звали, когда ты уже вышел на тропу.

— На какую тропу?

— Тропу тайкеров.

— Тайкеров… Ничего не помню. Это Нардая?

— Нардая — ее короткий, но очень ответственный Участок. Это тебе только предстоит.

— Я вовсе не собираюсь ее искать.

— Ее бесполезно искать, она сама появляется на пути тайкера.

— Кто такой тайкер?

— Идущий в вечность… Пойми, ты уже давно идешь по этой тропе, но последнее испытание оказалось для тебя чересчур сильным, и ты действительно заболел. Ты потерял память о прошлой жизни.

— И когда это случилось?

— Около семи лет назад.

Я попытался вспомнить, что же такого случилось в те времена. Да, тогда открывались первые кооперативы, и я стал заниматься бизнесом. До того жизнь была настолько серой и скучной (школа, армия, институт, работа в каком-то НИИ), что я смутно помнил из нее что-либо конкретное. Значит, тогда и свихнулся. И занялся коммерцией.

— Не отвлекайся. То, о чем ты думаешь, — всего лишь ширма. Пойми, у тебя сейчас совершенно нет времени об этом думать. Ситуация обострилась до предела, ты можешь действительно потерять рассудок.

— Ты хочешь сказать, что все, что со мной сегодня происходило…

— Было курсом интенсивной терапии, — усмехнулась она. Я заметил, что от ее тускло светящихся пальцев, лежащих на моем запястье, исходит удивительное, очень приятное тепло, распространяющееся по всей руке и даже по всему телу, — Но я, увы, не всесильна. И к тому же, у меня нет для тебя настоящего лекарства.

— А оно у кого-нибудь есть?

— Да. И ты уже видел сегодня этого человека.

Так, час от часу не легче. Она уже говорила прямым текстом, к кому мне предстоит прогуляться в гости этой ночью. Этот карикатурный «святой» сейчас уже не внушал опасений ни насчет гомосексуальных намерений, ни насчет своего безумия. Мужик этот явно далеко не так прост, как хочет казаться, впрочем, как и сама Алька. А может, и похлеще ее окажется. Аля, видно, имеет к нему свой интерес, но он ее боится, «святых мороков на заставах поставил». А вот мне — прямая дорога. А зачем я ему понадобился? У меня что, действительно есть тайна личности? Очень может быть. И «святой» ее знает. Или, скорее ксего, какую-то часть ее. А другую хочет получить от меня. Но Алька? Допустим, пройду я через эти «заставы», а она здесь останется? И будет ждать возвращения?

— А я пройду по твоим следам. Тихо и незаметно.

Ах, вон оно что. Несмотря на теплую ночь, и ту бодрящую энергию, которую я получал от Алькиных пальцев, меня вдруг прошиб легкий озноб. Уж очень неуютно было осознать, что ты оказался между двух сил, и было совершенно непонятно отношение этих сил ко мне самому. Сейчас-то, пока им от меня что-го надо, они будут вполне ласковы и дружелюбны, но что будет потом… И еще слава Богу, если ко мне отнесутся просто как к использованному презервативу, а то ведь и до сих пор принцип «нет человека — нет проблемы» в некоторых случаях весьма прост и эффективен.

— У меня, надеюсь, есть свобода выбора?

— Разумеется. Ты просто сойдешь с ума. И поверь, у меня сейчас совершенно нет времени на глупую ложь.

Вот в это я сразу поверил. Бессмысленно было даже размышлять, схожу ли я с ума сам, или она мне этом помогает — в любом случае исход был один. А что дальше? Идти к психиатрам? Тогда прощай бизнес, вся моя с таким трудом налаженная жизнь, и вперед на «Канадку», откуда я уже никогда не выйду нормальным человеком. Можно было еще пойти к модным ныне платным психоаналитикам, но их диагноз был уже ясен заранее. Эти поклонники д-ра Фрейда, зацикленные на «Эдиповом комплексе», ничтоже сумняшеся нашли бы у меня скрытую гомосексуальность с явным отклонением в сторону мазохизма. И прописали бы вместо «сульфы» «господина с плеткой». Встретил я как-то весенней ночью такого «господина», пусть считает, что повезло, если уже из больницы выписался…

— Тебе тоже не стоит тратить время на бесполезные размышления, Данг, как ни странно, я моментально привык к своему новому имени.

— И хватит тебе пить эту бурду. Тебе сейчас как никогда нужна ясная голова, — немного помолчав, Аля достала из-за бревна свою сумочку, — Давай я лучше угощу тебя твоим любимым вином.

Она достала из сумочки маленькую хрустальную фляжечку, в которой искрилась золотом темно-багровая жидкость. Я взял ее в руки — меня поразила ее необычная тяжесть.

— Это не хрусталь, как ты подумал. — Немного помолчав, она добавила, Этот сосуд выточен из очень крупного алмаза и огранен лучшими ювелирами. Эта фляжка не имела бы цены здесь, на Земле.

Вкус вина настолько поразил меня, казалось, что его не пьешь, а вдыхаешь, — что я невольно вдохнул в себя все содержимое фляги. И в то же время, оно показалось мне очень знакомым.

— Вино из Арихады! — невольно вырвался восхищенный крик.

— Ну вот, теперь-то ты может поверишь, что видел не просто сны. Данг, — внезапно она взглянула на меня в упор, — Скажи, ты боишься меня? Такую ласковую юную девушку?

Я только пожал плечами. У меня уже не было никакой уверенности, что эта «девушка» не в силах по ее воле в любое время превратиться в совсем уж чудовище. Или пусть даже в ту неземную красавицу, что вовсе не гарантирует моей безопасности.

— Данг, ты слишком долго был воином. Ты не умеешь любить. И даже просто не знаешь, что такое любовь, — она тихо вздохнула и обняла меня за плечи.

— Ну хорошо, — продолжила она, — Представь, что мы — акционеры одного предприятия. Мы не можем сейчас обойтись друг без друга. Ты сейчас обладаешь тем, что необходимо для меня, а я — наоборот. Хоть это ты можешь понять, глупышка, — она наклонилась и провела языком за мочкой моего уха, так, как мне очень нравится.

— Но я же не знаю всех деталей предстоящего дела… — Аля нежно повернула мою голову к себе и заставила замолчать мои губы долгим поцелуем. Это был, без сомнения, поцелуй ведьмы (или феи?), потому что все мои сомнения разом исчезли.

— Тебе пора, — сказала она и протянула руку в направлении от костра, в лес. Еще миг — и там вспыхнул изумрудный свет, освещавший лесную тропу, идущую прямо между деревьев, склоненных друг к другу над дорогой и образующих что-то вроде коридора.

— Я готов, — встав, я взглянул вдоль дороги и вновь обернулся к девушке.

— Скажи, Аля, — это твое настоящее имя?

— У меня много имен, Данг, — отрешенно улыбнусь она, — Когда-нибудь ты узнаешь и настоящее, но не сейчас.

— Почему?

— Потому что сейчас ты позабудешь обо мне, как только сделаешь первый шаг по Нардае.

— Как я смогу тебя забыть?

— Я люблю тебя, Данг, — прошептала та, чье имя так и осталось тайной, — Я обязательно буду с тобой рядом, чего бы мне это ни стоило. Но в любви нет места лжи. И нет места жалости. Ты будешь помнить только о той уродливой шлюхе, от которой, слава Богу, наконец-то избавился. Все, иди, и девушка нежно, но непреклонно подтолкнула меня светящимися в темноте пальцами в направлении волшебной тропы.