От автора

Все, что здесь написано – истинная правда. Более того, эти истории мне рассказал Александр Васильевич Монзиков – один из самых известных адвокатов нашего города. Быть может, в этих рассказах многое упущено, но это лишь оттого, что я испытывал острый дефицит общения с Александром Васильевичем, который особенно не баловал меня своим вниманием.

По профессии я – слесарь-сантехник и за перо взялся впервые. В результате перестройки заработки стали нерегулярными, часто шальными. Да и клиенты пошли не те. Приходишь в квартиру, а там такое… Иногда даже не поймешь, зачем вызывали. Случаи, когда начинаешь путать туалет с ванной или кухней стали типичны в моей профессии. Уже нет у «новых русских» привычных туалетов, нет убогих ванночек и кухонек до 5 м². Часто, очень часто, на вызовах к клиентам приходится надевать тапочки и слова «пожалуйста», «извините», и всякую другую ерунду употреблять вместо мата, т. е. через слово.

Я в жизни кем только не работал. Был и электриком, и плотником, и даже медбратом, хотя образование – 8 классов. Время теперь такое, что даже депутаты, не говоря уж о…

Читатель, извини, сорвалось, вдруг! Сев писать этот роман, дал зарок – ни слова о политике и ни слова из моего родного лексикона. Вместо мата будут вполне приличные слова. Вот и думаю, теперь, а я ли все это написал?

Когда я рассказал о своих мучениях и мытарствах Петровичу – тоже слесарю из нашего ПРЭО, то он посоветовал мне заняться сексом или кончить пить. Пробовал. Ничего не помогает. Если бросаешь пить, то на баб уже не тянет, а если завязываешь с женщинами, то можно просто спиться. Вот и получается, что надо заниматься чем-то другим. Детьми заниматься мне не надо, т. к. всю жизнь ими не занимался, а они выросли и в жизни теперь преуспевают.

Жена моя – Катенька – на самофинансировании и хозрасчете. Молодец, еще и мне нет-нет, да и поможет. Вот и выходит, что кроме писательства у меня выбора больше-то и не было. Сейчас все пишут. Пишут ведь не только в туалетах и на заборах?

Помню, попал я как-то в милицию, по-пьянке, и заставили меня написать на работе объяснительную. Написал, а начальник и говорит:

– Да, Зяма, ты прямо как писатель. Складно врешь!

Ну, писатель, не писатель, а слова эти мне в душу запали крепко, т. к. был я тогда почти трезвым. С той поры и пишу. Даже когда нет сил, заставляю себя и уж три-четыре главы за вечер «выдаю» легко.

 

Знакомство с Монзиковым

Было воскресное утро, ярко светило солнце, стояла обычная, июльская жара. Дома делать было нечего, т. к. еще в пятницу моя Катерина уехала к мамочке. Она застукала меня с Петровичем во время распития второй бутылки спирта Рояля по случаю 300-летия граненого стакана. Вообще пятница – день тяжелый. Впереди два выходных, и, что делать с такой уймой времени – я даже не знаю. Обычно, по выходным, я хожу в гости к новым русским на сложные ремонты, после которых можно неплохо отдохнуть с тем же Петровичем, например, или купить чего-нибудь жене, детям. Но чаще получается, что выходные превращаются в отходные с опохмелением и подготовкой к новой трудовой пятидневке.

И вот, в тяжелые для моего организма часы, трезвый, гладко выбритый, с отягощенным двумя бутербродами с докторской колбасой желудком, я сидел на берегу озера и вяло созерцал купание дачников в двадцатиградусной мутно-зеленой луже, ежегодно цветущей в такую погоду.

Вдруг к скамейке, на которой я сидел, где рядом со мной лежала чья-то одежда, подошел мужчина среднего роста в мятых брюках и в рваной белой рубашке с закатанными чуть ниже локтя рукавами. С виду – вроде бы обычная хронь – на руках и безобразно волосатой груди были видны наколки. Но что-то сильно контрастировало в нем.

– Можно? – спросил с легким раздражением мой незнакомец и, не дождавшись ответа, лихо сдвинул в одну большую кучу, аккуратно разложенную на скамейке одежду.

Опустив свой непропорционально большой зад на грязную скамейку, незнакомец внимательно посмотрел на меня и спросил: «Курить будешь?»

– Можно, – ответил я.

– Тогда доставай и, это, угощай! Понимаешь мою мысль?

Когда я достал пачку Беломора, незнакомец спросил с явным удивлением: «А что, Мальборо нет?»

– Нет! Есть Беломор.

– Ну, Беломор, так Беломор. Ты, это, видишь вон ту дамочку?

– Беременную? – спросил я и взглянул на своего соседа.

– Сходи, стрельни у нее! Наверняка она плохих не курит. Понимаешь мою мысль, а? – И он начал с безразличием смотреть на озеро, небрежно прикрывая левой рукой почти беззубый рот, разинутый в львиную пасть в неимоверно долгом зеве.

Когда я принес две сигаретки и одну из них протянул соседу по скамейке, то он решительно взял обе, одну – в рот, а другую молниеносно сунул в нагрудный карман рубашки.

– А спички есть?

– Зажигалка. Устроит? – спросил я, продолжая удивляться такому развитию событий.

– Ну, зажигай. Молодец! – уже более миролюбиво буркнул с сигаретой в зубах мой сосед. После первой затяжки, не без гордости, мой сосед протянул мне небольшую и весьма безжизненную ладонь и несколько небрежно произнес – адвокат Монзиков, Александр Васильевич!

Рука была не то, чтобы мокрой или потной, но какой-то слегка влажной с аристократическими пальчиками. По виду Монзиков явно принадлежал к тому классу, который в 17-ом году называли гегемоном. А вот рука у него была, извините, вшивого интеллигента. Уголовные замашки никак не вязались с его миролюбием.

Когда я узнал, что передо мной сидит адвокат, то меня пронзил легкий холод. Затем бросило в жар, после чего начались видения и галлюцинации. Да, удар по психике оказался весьма сильным! При своей профессии я многое повидал. Общался, кстати, и с адвокатами. И если он не врал, то адвокат был, мягко говоря, нетипичен.

Судите сами, когда приходишь на ремонт к инженеру или учителю, то максимум, что может обломиться, так это чирик.

Адвокаты и стоматологи обычно отстегивают только за визит полтинник, а иногда и стольник. Бывает, что кидают зелененькие, двадцатку или даже полтишок. А здесь, адвокат стреляет закурить, да еще берет про запас.

– Зяма. Исламбеков, – вяло промямлил я и как-то судорожно сжал его руку.

– Еврей? Это хорошо! Понимаешь мою мысль, а? Догнал? – и, сощурив правый глаз, Монзиков внимательно стал меня разглядывать сверху донизу.

– Вообще-то я – русский, – как-то обиженно и с некоторым раздражением ответил я.

– Да ладно, уж. Ты это, ну… Давно? – и Монзиков правой ногой носком грязного модельного полуботинка стал пытаться нарисовать на песке какую-то букву.

– Чего давно? – не понял я.

– Ладно, не умничай! Лучше ответь мне, а чё это ты здесь сидишь, а? – невозмутимо рисуя на песке буквы и точки, продолжал беседу Монзиков. – Сходил бы лучше в лабаз, пивка бы купил, понимаешь мою мысль!?

– Ну, ты даешь!?

Моему удивлению и раздражению уже не было предела.

– Ладно, друг, не сердись! Жвачку хочешь? – и Монзиков по-дружески хлопнул меня по колену.

– Давай, – обрадовался я изменению ситуации.

– Это ты давай! Догнал, а!? – Монзиков серьезно посмотрел на меня, а затем окрикнул проходивших мимо девочек, лет 12-13, и спросил у них два ластика жвачки.

Читатель, не поверишь, но девочки дали Монзикову жвачку! Вообще-то, все, кому я рассказываю о первой встрече с адвокатом Монзиковым, мне не верят, пока сами с ним не познакомятся.

Мы сидели на скамейке, докуривали: я – Беломор, а Монзиков – халявные Мальборо, лениво жевали и наблюдали за игрой трех привлекательных девиц, то и дело эротично наклонявшихся на прямых, стройных и длинных ногах за падающим на мелководье волейбольным мячом.

– Шалавы, – многозначительно подмигнул мне Монзиков и бросил окурок в кусты сирени, кидавшие тень на нашу скамейку.

– Откуда ты знаешь?

– Раздетые, на пляже, втроем… Я правильно говорю, а? Понимаешь мою мысль? И, это, все время ржут как лошади. Догнал? – Монзиков пристально на меня посмотрел, а затем уже серьезно спросил, – Пить будешь?

– С тобой, что ли?

– А то?

На все это у меня ответа не было.

– Да, чуть не забыл, ты, это, будешь брать водку, так возьми две. Понимаешь мою мысль? – Монзиков при этом сощурился и слегка хрюкнул.

 

Историко-биографическая глава

Спустя четыре часа, опустошив две пол-литровые бутылки Столичной, Монзиков рассказывал очередной случай из своей милицейской молодости.

Родился Александр Васильевич в деревне Красненькое, Советского района Новгородской области и был шестым ребенком в потомственной крестьянской семье. Его пять сестер были похожи на отца, а Сашка – вылитая мать. Так уж получилось, что, окончив 10 классов и имея серьезные намерения стать трактористом, Монзикова сначала угораздило сломать руку, а затем и ногу, после чего почти год в гипсе и на костылях шастал бедолага по деревне, приставая то к одной, то к другой девице. В осенний призыв его со сверстниками забрали в армию, точнее сказать – на 3 года на флот. Демобилизовавшись, Александр в деревню не вернулся, а подался в город, где за две недели стал милиционером, получил комнату в общежитии, а через год женился на обычной иногородней девушке, от брака с которой родилась дочка Аня, званная в честь любимой тещи.

Прослужив два с небольшим года в патрульно-постовой службе милиции, Монзиков без экзаменов поступил в среднюю школу милиции. Успешно заочно закончив за 8 лет двухгодичный курс обучения, написав рапорт на перевод из уголовного розыска в систему ИТУ, старший лейтенант милиции, старший опер Монзиков стал начальником отряда одной из колоний строгого режима. Незаметно прошли годы. За 7 лет Александр Васильевич, уже капитан внутренней службы, получив диплом юриста Высшей школы милиции, перешел на службу в ГАИ, где честно оттрубил более трех лет на спецтрассе, обеспечивая беспрепятственный проезд делегаций и «первых» лиц города. Набрав денег на отдельную двухкомнатную кооперативную квартиру, отрастив солидную мозоль, уже лысый и совсем ленивый Монзиков подался на работу в следствие, чтобы стать майором и уйти на пенсию подполковником, а может быть и генералом. Прослужив пару лет, набрав 20-летнюю выслугу, Монзиков в 38 лет стал пенсионером от МВД – капитаном милиции в запасе. Решив, что юриспруденция – это его хлеб, Александр Васильевич подался в адвокаты, где за несколько месяцев сумел приобрести скандальную известность и занять свою нишу среди более 600 полуголодных адвокатов своей коллегии.

Работа Монзикову нравилась. Во-первых, она приносила определенные деньги, во-вторых, работая с клиентами, Монзиков постоянно что-нибудь читал. То Уголовный кодекс, то Уголовно-процессуальный, то Кодекс об административных правонарушениях. Новые термины, которые он каждый раз впервые для себя открывал, после заучивания удачно ввертывались во время беседы с клиентами, а порой становились и неотъемлемой частью лексикона. Словарный запас его расширялся, и к 40 годам составлял уже более 120 слов, из которых добрая половина были жаргоном и ненормативной лексикой.

Длительный контакт с уголовным миром в колониях и тюрьмах вкупе с патологической жадностью сделали из него классного цирика, с наколками и мелко-уголовными замашками. Работа в ГАИ довершила формирование его характера – он стал необычайно решительным и отважным.

Когда в ГАИ была плановая система штрафов, то Монзиков без труда приносил нужные «палки». Часто делился показателями с товарищами. Дело в том, что во времена перестройки в последние годы в СССР давались директивы, в том числе и правоохранительным органам, суть которых сводилась к тому, чтобы путем наращивания показателей в работе, где бы то ни было необходимо было ускорить строительство социализма, со всеми вытекающими последствиями, углубить процессы реформирования с дальнейшим переходом к рыночной экономике… В ГАИ, в частности, ввели систему отчетности, согласно которой каждое выявленное нарушение Правил дорожного движения отмечалось палочкой. Палочные показатели суммировались и учитывались, становясь предметом дискуссии, а порой и гордости инспекторского состава ДПС.

– У тебя, сколько палок сегодня? – спрашивал один инспектор ГАИ после смены другого.

– Двадцать пять, – не без гордости отвечал напарник, – а у тебя?

– Двадцать семь. Из них 25 – водители! – уточнял гаишник. И не зря уточнял, т. к. палка палке – рознь. Пешеходная палка чаще всего была безлика, а вот водительская палка характеризовалась и госномером, и Ф.И.О., и даже пунктом ПДД, который нарушил незадачливый водила. Правда, гаишники чаще всего штрафовали не пешеходов, а водителей, а данные брали либо из головы, записывая родственников, знакомых или сослуживцев, либо от фонаря. Для водителя важнее не то, куда пошли его деньги – на штрафы, в государство, или в карман инспектора, а сколько и как часто он платит на дороге. Вообще, не в обиду гаишникам, последние делятся на четыре группы. Первая группа – махровые взяточники, вторая – осторожные взяточники, третья – трусливые или их еще называют принципиальные. Они всем говорят, как впрочем, и осторожные, что взяток не берут, что это им противно, но если кто-нибудь им тихонечко, так чтобы об этом знали только инспектор и водитель-нарушитель, засунет в карман бумажку, то гнев моментально сменяется милостью и тогда они с легкостью расстаются с водителем-взяткодателем, чуть ли не друзьями. Четвертая категория – управленцы. Они на дороге не стоят, но взятки все равно берут. И берут уже не только с водителей и пешеходов, а с граждан-посетителей, с участников ДТП, с самих гаишников, в конце-то концов. Ведь попавшийся за руку гаишник мог оступиться и взять неосознанно. И кто же, как ни управленец может и должен помочь в трудную минуту, советом, разумеется, не бесплатным, или реальной помощью, которая во много раз ценнее и запоминается на долгие-долгие годы.

Александр Васильевич не вписывался, как это ни странно, ни в одну из четырех категорий. К последней, особенно, его при всем желании нельзя было отнести. Однако гаишная система его не отторгала. А дело было в том, что Монзиков воплощал в себе одновременно характерные черты сразу первых трех категорий. Александр Васильевич, помимо всего прочего, был и неплохим психологом. Он прекрасно ориентировался – с кем можно говорить с матом, а с кем только матом, с кого можно брать деньгами, а с кого и валютой.

Известно, что во все времена брали и берут все гаишники! Но, что удивительно, на Монзикова никто не обижался (сильно!), а если и обижались, то обида быстро сменялась апатией к инспектору и его действиям.

Нельзя сказать, чтобы Монзиков был дебилом или олигофреном, но какая-то ущербность в его лице и жестах бросалась в глаза с первых же секунд знакомства. Люди, общавшиеся с Александром Васильевичем более 10 минут, об этом забывали, но тяжелый осадок от контакта с Монзиковым оставался надолго.

Поступки, слова Монзикова подробному анализу никогда не подвергались, т. к. они, с одной стороны, были алогичны, с другой – кандибоберны. Сам термин, если можно так выразиться, кандибо-берный – означает что-то такое, от чего некоторые люди приходят в легкое замешательство, другие испытывают слабое влечение, а иные впадают в уныние, иногда заканчивающееся легкой прострацией. В толковом словаре Даля данное понятие отсутствует. Да это и понятно. Монзиков родился, когда Даля уже и в помине не было. Кстати, Петрович – специалист по бачкам и унитазам – любит называть кандибоберными неправильной формы гайки и разбавленную водку.

 

Трамвайная история

Однажды, Александр Васильевич, стоя на посту, понял, что даже у профессионалов его класса бывают серьезные упущения в работе. Оказывается, штрафовать ведь можно и водителей автобусов, троллейбусов, трамваев. Когда «горит» маршрут и водитель опаздывает на кольцо к диспетчеру, то он с радостью отдаст без квитанции свои кровные рубли. А как же иначе. Пассажиры нервничают, квартальная премия может накрыться. И все только из-за того, что пожалел несколько рубликов инспектору.

В таких ситуациях платят все, не вдаваясь в подробности и причины остановки.

Однажды, «работая по скорости» в паре с Кепкиным на прямом, как стрела, пустынном и широком проспекте, Монзиков получил по рации сообщение о том, что водитель белых жигулей проехал мимо Кепкина со скоростью 95 км/ч. Перепутать жигуленка было просто невозможно, т. к. было субботнее утро и машин – кот наплакал. Монзиков решительно вышел к трамвайным путям и остановил двухвагонный трамвай, только что повернувший с соседней улицы. Молоденькая девчушка с удивлением смотрела на инспектора ГАИ, который, раздраженно махая жезлом, что-то невнятно кричал. Минут через 7-8 девчушка поняла, что надо дать документы. Взяв в руки водительское удостоверение и путевой лист, Монзиков решительно направился через дорогу к стоявшей в соседнем скверике скамейке. Плюхнувшись на планшетку, он стал воровато оглядываться по сторонам, безуспешно ища планшетку, на которой сидел. Из трамвая с шумом выходили женщины и пенсионеры, которые нещадно материли мэра, президента, демократов и, естественно, молоденькую «водилу».

Накинув плащ, девчушка подбежала к инспектору.

– Товарищ капитан, что же Вы делаете, а? Ведь я так не то, что опоздаю, с маршрута сойду! Ведь пробка ж будет. Вы…

– Тыыы… Тихо! Ну-ка сядь! – Монзиков сурово глядел на стоявшую в полной растерянности девчушку, у которой начинали трястись руки и губы.

– Сейчас, вот, мы, это, составим протокол и, это! Понимаешь мою мысль? – Монзиков наконец-то нашел планшетку.

Вынув мятую бумажку, сложенную вчетверо, инспектор с кривой усмешкой взглянул на кусавшую губы девчушку, которая пыталась понять причину негодования инспектора.

Она бы и рада была ответить на вопросы гаишника, да не могла. Ей почему-то вспомнилась мать жены ее брата, которая 30 лет отработала в должности инженера в одном из оборонных НИИ. Пикантность истории была в том, что с образованием 10 классов инженер за 30 лет не сменил ни стула, ни кабинета, ни большой фаянсовой кружки, из которой раз по 10 в день она гоняла чаи. Манера разговора была точь-в-точь как у инспектора ГАИ – набор слов, звуков и жестов.

Неожиданно на помощь пришел сам гаишник.

– Ты что же, это, летаешь, понимаешь ли, по городу? Стольник! А?

– Как стольник, за что? – глаза у девчушки расширились до бутылочных донышек. Если бы не было ветра, то даже глухой мог бы услышать частое хлопанье ресниц. Удивлению не было предела.

– Это, как это? – вместо слов девица испускала невнятные звуки.

– Ладно, ваньку-то ломать. Лучше скажи, как тебе больше нравится штраф платить: на месте или по протоколу? Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков силился найти год рождения в правах.

– А штраф-то за что? – с изумлением промямлила водитель трамвая.

– Так ведь стольник у тебя, понимаешь мою мысль? Догнала?

– Да нет у меня таких денег, да и не пойму я, почему вдруг сразу стольник?

– Ты, что же это, издеваешься, понимаешь ли, а? Ты знаешь, что я могу? Лучше, давай по-хорошему, иначе будет по-плохому! Вот послушай-ка, чего сейчас будет, – и Монзиков стал запрашивать Кепкина по радиостанции.

– Семь сорок один! Семь сорок один, я семь сорок один-а. Прием. Как слышишь меня, прием? – Монзиков запрашивал Кепкина, сидевшего в патрульном жигуленке с прибором контроля скорости «Барьер-2» и передававшего в обе стороны движения нарушителей скоростного режима.

– На приеме семь сорок один. Семь сорок один-а, что хотел? – спросил Кепкин – победитель городского конкурса «Самый ленивый инспектор ГАИ».

– Семь сорок один, повтори нарушение.

– Девяносто пять.

– Принял. Ну что, теперь поняла, что дело – шварк? – Монзиков сочувственно посмотрел на водителя трамвая.

– Так ведь трамваи не летают!? – девчушка уже с легким удивлением взглянула на гаишника.

– В том-то и дело! Я правильно говорю, а? – обрадовался Монзиков. – Я же тебе тоже самое говорю, понимаешь мою мысль, а?

– Не-ет… – уже перестав трястись, нерешительно ответила девушка.

– Что нет? Ты ехала? Ты или где?

– Я ехала…

– Ты слышала, как семь сорок один повторил твое нарушение?

– Мое? Какое нарушение?

– Семь сорок один! Семь сорок один, я семь сорок один-а. Прием. Как слышишь меня, прием!? – Монзиков опять запрашивал по рации Кепкина.

– На приеме семь сорок один. Семь сорок один-а, что хотел? – спросил Кепкин.

– Семь сорок один, повтори нарушение.

– Девяносто пять.

– Принял. Ну что, опять не въехала или как? – Монзиков внимательно разглядывал водителя трамвая.

Из оцепенения девушку вывели гудки стоявших в очереди трамваев и теперь уже вереницы легковушек, которые ждали закрытия дверей трамваев, а их было более десятка. Пассажиры то выходили, то входили, не понимая причины остановки. Времени было 11 часов дня. Горели, как обычно, фонари на столбах. Свет на улице был. А трамваи и троллейбусы стояли вереницей. Чудеса, да?!

– Что ж ты делаешь, а? Посмотри, какую пробку организовала. Это просто здорово, что мы с тобой беседуем на скамейке, а то народ бы тебя побил, ха-ха! – Монзиков теперь искал сигареты.

– Товарищ инспектор! А что трамваи теперь летают со скоростью 95 км/ч?

– Ну, ты же сама слышала, как семь сорок один назвал твою скорость? Или как? – Монзиков сильно затянулся сигаретным дымом.

– А кто такой семь сорок один?

– Семь сорок один – это семь сорок один! Ты, вот что, давай кончай! Понимаешь мою мысль, а? Короче, будем платить или как?

– Хорошо. А где этот семь сорок один? – уже решительно спросила водитель злополучного трамвая.

– Что значит этот? – Монзиков даже попытался выпрямиться на скамейке и сделать что-нибудь значительное, что могло бы напугать нерадивую бабенку. – Это он мне – семь сорок один, а тебе, дура – товарищ инспектор. Поняла?

– Ну, это еще надо посмотреть кто из нас дура?!

– А чего тут смотреть? И так ясно, что ты и есть дура, причем круглая! Тут кроме тебя больше дур нет! Догнала? – и Монзиков снисходительно посмотрел на девчушку.

Рация у Монзикова все время пищала. Это пытались с ним связаться семь сорок один, 366 и «Север» – центральная радиостанция. 366 – командир взвода, где работал Монзиков, сорвался со своей точки и поехал выполнять указания «Севера» – рассосредотачивать пробку, которая могла войти в книгу рекордов Гиннеса. Из-за того, что подъехать к несчастному трамваю с обеих сторон было невозможно – плотно стоял транспорт, 366 истошно запрашивал семь сорок один-а, который в полемике уже ничего не слышал.

Жильцы в недоумении вылезали на балконы, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Ведь уже несколько лет в городе не было брежневских демонстраций, а тут, в субботний день – ни то авария, ни то опять демократы или коммунисты… А может, это – война?

– Ну что, рыбонька, не надоело тебе пререкаться? Лучше заплати и поедешь себе спокойно. Понимаешь мою мысль, а?

– У тебя голова или что? Или в ГАИ все такие? – с сожалением, уже без злобы спросила водитель трамвая.

– Хм, а ты как думаешь, а?

– Думаю, что Новый Год досрочно наступил и передо мной сидит клоун. Или Олейников со Стояновым прикалываются для Городка. Других версий нет. Но то, что ты не мент – это уж точно. Надо же, а я-то дурочка, даже испугалась. Молодец! – и она решительно попыталась вернуть свои документы. Но как только она слегка наклонилась и протянула руку за правами, раздался истошный крик.

– Ну-ка фу! Не мацать! – и Монзиков вскочил со скамейки, пытаясь принять единственно правильное решение: то ли достать табельное оружие, то ли ударить жезлом по голове, то ли…

– А-а-а-а! – заверещала девица.

На крик быстро сбежалась толпа. И, как это часто бывает, появились свидетели, очевидцы, которые видели, как водитель трамвая, пьяная в дымину, сбила девочку и пыталась скрыться, но доблестный милиционер ее догнал и…

Другие, их было не много, но, тем не менее, они были, рассказывали, что девица эта – воровка из соседнего магазина, которая пыталась спастись бегством через сквер, но на свою беду «нарвалась» на блюстителя порядка.

Однако большинство зевак придерживались мнения, что наглый гаишник пристал к красивой девушке и издевается над ней, а она, бедняжка, не может от оборотня вырваться и ей просто нужна помощь. Гул и гвалт нарастали с каждой минутой, грозя перерасти в гигантскую драку, благо в 100 метрах от Монзикова стояло 12-этажное общежитие завода им. Власова, из которого выбегали в основном крепкие парни и протискивались сквозь толпу к незадачливой девице.

Монзиков уже не мог встать, т. к. у него на коленях сидела несчастная девчушка, которую он не то держал, не то обнимал, а толпа грозила смять, растоптать на своем пути эту «сладкую парочку» и слиться воедино. Однако, когда девушка, на которую напирала толпа, упала на колени к Монзикову, то она дико вскрикнула и попыталась врезать по отвратительной роже похотливого капитана. Но степени свободы для активных действий у нее не было. Боль была адской от жезла и планшета, на которые плюхнулась бедняжка. Вне всякого сомнения, это было что угодно, только не мужское достоинство. Но что бы это ни было, а боль была такой сильной, что, в конце концов, она потеряла сознание. Монзиков, уже запустивший под ее плащ руку, нащупал несколько бумажек, из которых одна была червонцем.

– Ну вот, наконец-то! – раздался радостный крик. Монзиков тотчас ссадил девушку с жезла и передал ее толпе, которая, почему-то вдруг, начала приходить в себя. Правда, разогнуться она не могла, тело болело, голова кружилась. Но самое страшное – на плаще появилось обильное кровяное пятно, увеличивавшееся в размере с каждой секундой. Да и у Монзикова на планшетке, белом конце жезла и плаще тоже были следы крови.

Монзиков в левой руке держал документы, в правой – злополучную десятку. На правой руке, на резинке отчаянно болтался из стороны в сторону окровавленный жезл. Девушка истошно стонала. И вдруг какая-то женщина пискляво прокричала: «Люди добрые! Да вы только посмотрите! Да что же это такое!? Среди бела дня, в форме, на глазах у всех этот мент поганый трахнул такую молоденькую, такую…!». И толпа сомкнулась.

Через три минуты, подоспевшие на крик омоновцы волокли окровавленное тело растерзанного толпой, стонущего и тихо, но отчаянно матерившегося, Монзикова. О, чудо – пробка рассосалась, народ рассеялся. Через каких-то 10 – 15 минут окна и балконы близлежащих домов уже были пусты, в скверике опять никого не было, по проспекту одиноко пролетали легковушки. И только изуродованные кусты, сломанные три скамейки и человек 40 милиционеров – указывало на то, что что-то здесь все-таки было.

Никаких протоколов, никаких свидетелей на месте происшествия не было и в помине. Скорая помощь увезла Монзикова в третью городскую больницу. Водитель трамвая, высадив пассажиров, с неимоверной болью поехала в парк.

Под капельницей Монзиков пролежал четыре дня. Условия содержания были не ахти. Но, минимальный уход, относительная чистота и тишина, подобие внимания и даже сочувствия уловить можно было без труда. Монзикова из приемного покоя принесли на носилках подвыпившие санитары. Поскольку никаких вещей при полностью загипсованном и перебинтованном бесчувственном капитане не было, то ни родственники, ни сослуживцы его долго не могли найти. Сначала санитары поставили носилки с загипсованным Монзиковым около кучи грязного белья, которое должно было отправиться в прачечную и ждало своей очереди вторую неделю. Проходившие мимо двое – инвалиды-алкоголики – случайно зацепили костылем простынь с грязной кучи белья. Совершенно случайно эта грязная тряпка накрыла Монзикова с головы до ног.

Тем временем санитары, найдя свободную койку в палате, вернулись за носилками. Обнаружив пропажу носилок и сымитировав поиски, полупьяные санитары, безбожно матерясь и чертыхаясь, отправились в столовую, которая была этажом выше.

– Ты только подумай, этого говнюка мы тащили, надрывались, а он взял, да и убег! Паскуда!

– Наверное, в женское отделение. На баб потянуло, чтоб его…!

– Слушай, после обеда давай ему вломим, а? Чтоб не издевался над нами! Надо, обязательно надо! Ему же лучше будет. Потом, если выживет, спасибо скажет, что дурь из его поганой башки вышибли!

Монзиков, на секунду придя в сознание, услышал только концовку разговора и моментально потерял сознание. Крикнуть он не мог – челюсть была сломана. Практиканты-второкурсники впервые в своей жизни наложили ему на челюсть гипс. Поскольку гипса было много, а опыта не было никакого, то уже с расстояния 1-1,5 м то, что раньше, еще утром называлось головой, походило на развороченную австралийскую канализационную трубу. Дело в том, что в Австралии в предместьях Аделаиды обнаружены большие залежи гипса. Аборигены, ведущие свободный образ жизни и добывающие корм на пропитание, в последние десятилетия стали сгоняться, как индейцы, в резервации. Умельцы из их числа стали из гипса лепить трубы, которые, в большинстве случаев, были странной, иногда даже чрезмерно изогнутой формы. Когда гипсовали и бинтовали Монзикова, то никто не мог понять, почему, как только капитан приходил в сознание, так сразу же он свои руки прятал в обнаженную мошонку и похотливо изгибался. Медики с многолетним опытом не смогли понять первопричины, хотя она лежала на поверхности. Дело в том, что в левой руке по-прежнему была зажата злополучная десятка, которая являлась уже по праву «компенсацией» Монзикова за полученный им моральный и материальный ущерб.

После больничного обеда санитары, вконец окосевшие, так и не нашли ни носилок, ни Монзикова, которого еще бы чуть-чуть и увезли в прачечную. Ему крупно повезло. Проходившая мимо медсестра, обронила медицинскую карту с историей болезни 75-летней старухи – Диасомидзе Сулико Акакиевны. Шедшая следом практикантка, поднимая разбросанные по полу бумаги, увидела нечто сопевшее и хрюкавшее, стонущее и шипящее на носилках. Через 5 минут Диасомидзе Сулико Акакиевна – она же Монзиков Александр Васильевич – лежала в 14-местной женской палате для старух, которым было далеко за 70. Бедняги стояли одной ногой в могиле, другой в морге. Они вовсе не догадывались, что случайно задержались на этом свете, где уже были даже не гостями, а так, просто прохожими. К таким пациентам в России обычно применяется клизма, пурген и димедрол. Клизму ставят тем, на кого не действует пурген, но кто, еще хотя бы дышит. Димедрол дают в качестве снотворного активистам, т. е. стонущим, плачущим и требующим лечения старухам.

Лица у Монзикова не было, зато была история болезни и диагноз – перитональный аппендицит, то есть то, с чем не то чтобы долго, а и пару дней не живут.

Грузинские «параметры», гипс и непонятные звуки, исходившие из маленького отверстия в гипсовой трубе, постоянно плачущие глаза – вызывали жалость у медперсонала. Два дня Монзикова пичкали димедролом и клизмой при всем притом, что из еды ему давали капельницу с физиологическим раствором и… димедрол.

Монзиков был не промах. Почуяв опасность еще в приемном покое, Александр Васильевич начал грызть сломанными челюстями гипс. От плача и слюноиспускания на четвертые сутки удалось случайно зашедшую медсестру басом послать на три буквы. Началась паника. К вечеру четвертых суток Монзиков лежал в трехместной палате для выздоравливающих мужчин. Одно только настораживало – никто не приходил навестить больного.

В ту несчастную субботу, когда произошла эта история с исчезновением больного с носилками, бабка – Диасомидзе Сулико Акакиевна – все-таки скончалась, не приходя в сознание. Т. к. документов на нее не было, то валявшаяся рядом с ней история болезни Монзикова была положена в ящик, где хранились дела умерших. Родственников старуха в городе не имела, в больнице оказалась случайно – ее сняли с поезда, следовавшего из солнечной Грузии в Мурманскую область. Вскрытия никто не делал. На ее кремацию и похороны ушло 2 дня.

Водитель трамвая, добравшись «на автопилоте» до трамвайного парка, рассказав о случившемся подругам, через 40 минут давала показания следователю о том, как её изнасиловал гаишник. Руководство ГАИ о гибели инспектора Монзикова проинформировало не только Главк, но и Министерство МВД, откуда пришла телеграмма следующего содержания:

Начальнику ГУВД

Министр МВД

генерал-майору милиции

генерал армии С.В. Синица

Васильеву Г.П.

Подготовить наградные документы трехдневный срок отправки спецсвязью присвоения медали отвагу посмертно капитану милиции Монзикову.

Совпало, что когда из реанимации Монзикова перевели в обычную палату, а руководство батальона, где служил Александр Васильевич, получило свидетельство о его смерти, медаль ехала спецсвязью для вручения семье милиционера, геройски погибшего на своем посту.

Однако из 27 отделения милиции старший оперуполномоченный Уходько с гр. Павловой Н.В. – заявительницей – явились на опознание Монзикова только в воскресенье, когда тело старухи было уже кремировано. Узнав о скоропостижной смерти, уголовное дело даже не было возбуждено.

На пятые сутки своего пребывания Монзиков дал знать своей семье о случившемся через соседа по палате, которого выписывали после трехмесячного пребывания в травматологическом отделении больницы. Домочадцы, получив столь радостное известие, отреагировали на новость своеобразно. Быстро оформив необходимые документы, жена Монзикова получила крупные по тем временам деньги, затем навестила мужа и лишь, когда его выписывали, сообщила на работу о том, что муж ее жив и находится на излечении в городской больнице. Она также обратилась с небольшой просьбой – прислать транспорт для доставки супруга домой.

Медаль ждала героя. Но получить ее Монзиков не мог, т. к. везде говорилось о награждении посмертно. Какой-то шутник из отдела кадров ГАИ то ли спьяну, то ли с горя взял да и приписал перед посмертно не. Да так удачно, что кто смотрел, так и не мог ничего заметить.

От многомесячного лежания и постоянного клизмирования фигура у Монзикова обабилась. Появились вертлявость и… одышка. Зубов, правда, прибавилось. Взамен 5 выбитым удалось вставить сразу 11, и теперь общее число с родными зубами равнялось 18.

Авторитет Монзикова был на такой высоте, что отцы-командиры даже начали побаиваться его. А не станет ли он вместо одного из них?

Предлагать уйти на пенсию было, мягко говоря, не серьезно, т. к. во-первых, Монзиков заканчивал Высшую школу милиции, во-вторых, у него немного не дотягивало до пенсии, и, в-третьих, на нем все заживало как на собаке и он реально мог работать на дороге. В ГАИ всегда была нехватка личного состава, особенно на низовые должности, хотя желающих было хоть отбавляй. Одних привлекала романтика, других жажда наживы, а третьим надо было просто «отмазаться» от армии. Других, сколь значимых побудительных мотивов для вновь поступавших на службу в ГАИ просто не было.

И руководство затаилось, заняло выжидательную позицию.

А тем временем…

 

На медкомиссии

Эту историю следовало бы рассказать гораздо раньше, а может быть и вообще не рассказывать, поскольку её и так все знают. Как-то раз, в пивной, летом, приняв на грудь 7 или 8 кружечек пива, я рассказал историю, приключившуюся с Монзиковым Александром Васильевичем, который только-только устраивался на службу в ГАИ. Как и других кандидатов на службу его отправили на медкомиссию.

Председателем медкомиссии, а правильнее – окружной военно-врачебной комиссии (!) – был щупленький, маленького роста, молодой, но уже достаточно лысый капитан, который чем-то смахивал на постаревшего мальчиша-плохиша. Глядя на председателя, невольно возникала ассоциация с гестаповцами-неудачниками, которые никогда не бывали на фронте, никогда не работали в лагерях, которые всегда мечтали о сногсшибательной карьере и успехе в амурных делах и которые ничего не могли сделать путного, кроме как где-нибудь, кому-нибудь капитально насрать. У таких людей, как правило, бывает слащавая, приторная улыбка, вкрадчивый голос, утонченные черты лица. Они любят показать свою значимость и оригинальность, делая изо всего фарс.

Александр Николаевич – так, а может быть и не совсем так, точно не помню, звали председателя, собрал в своем маленьком кабинете всех кандидатов-гаишников и сказал, что после того, как все они пройдут специалистов – венерологов, окулистов, эндокринологов и пр. им предстоит тестирование, которое однозначно определит их умственные способности и позволит врачам, т. е. ему, разумеется, дать кадровикам рекомендации по целесообразности использования их в должностях, которые значатся в направлениях на ОВВК.

– А скоко стоит положительный ответ по тестированию? – Монзиков сначала сказал, а уж только потом подумал и добавил – это как всегда или тоже, того…?

– Чего того? Вы, голубчик, выбирайте, пожалуйста, выражения! И без намеков! Ясно? А то я Вас быстренько отсею, понятно? – капитан картинно насупился, внимательно, неспешно окинул пристальным взором стоявших уже только в одних трусах будущих гаишников, которые, почему-то все, как один, скрестили руки возле своих достоинств и то и дело переминались с ноги на ногу.

– Да я же только того! Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков криво улыбнулся и зачем-то вдруг щелкнул себя по шее, как это обычно делают алкаши, приглашая собутыльника на вино-водочную дискуссию.

Александр Николаевич не долго думая, подошел к Монзикову, быстро достал из нагрудного кармана своего белоснежного медицинского халата молоточек, которым пользуются невропатологи, и молниеносно нанес прицельно точный удар по лбу Александра Васильевича.

– Ты чё? Оборзел, да? – Монзиков раскрыл рот от удивления и стал бешено моргать своими широко раскрытыми глазенками.

– Будешь знать, как пургу гнать! – громко и четко, отделяя каждое слово одно от другого, произнес председатель.

И когда Монзиков хотел, было почесать место удара, т. е. свой лобешник, то он получил быстрый, короткий и сильно расслабивший его удар по пикантному месту все тем же молоточком.

Уже в коридоре один из гаишников, который, видимо, в детстве много читал, т. к. у него были очки-окуляры и ярко выраженное косоглазие, заметил сходство председателя с Джери Фином – героем романов Марти Ларни.

Ожидание тестирования было длительным. В душном и пыльном закутке, куда согнали всех будущих гаишников, слабо мерцала 25-ватная лампочка, которую с довоенных времен никто ни разу не мыл и не протирал. По стенке, напротив Монзикова, ползал здоровенный, усатый таракан, который то и дело срывался вниз. Каждый раз его пытались поймать и раздавить, но толи он был слишком шустрым, толи не было реакции у потенциальных гаишников, толи просто не везло, но только каждый раз, как мужики кидались на таракана, кто-то из гаишников с грохотом падал, после чего раздавался трехэтажный мат перемат.

– Молодые люди, нельзя ли потише?! – Председатель высовывал полголовы в районе дверной ручки и делал вкрадчивым голосом, томившимся в ожидании гаишникам, замечание.

– А чего они того? – лепетали ребята, всё ещё пытавшиеся хотя бы ногой раздавить вредного таракана.

– Да будет вам баловать! Лучше бы готовились к тестированию! – и председатель лукаво подмигивал Монзикову, который был более остальных суетлив и взволнован неудачной борьбой с тараканом.

Часам к 16 к председателю зашли две тетки. Одной было лет 45, другой – между 30 и 70. Возраст определить было невозможно, т. к. по фигуре она тянула на все 100, а по голосу – она должна была бы ещё быть школьницей. Обе нещадно курили. После 15-минутного междусобойчика медики, похихикивая, с беломоринами в зубах, вышли к гаишникам и попросили их проследовать за ними в психофизическую лабораторию, которая располагалась в соседнем здании. Уже на улице председатель вдруг заметил, что лучше бы было мужикам одеться.

– Возьмите-ка свои вещи и подходите к кабинету номер 1, – Председатель показал рукой на обитую ржавым железом дверь одноэтажного барака, имевшее разительное сходство с трансформаторной будкой.

– А это где? – спросил Монзиков у председателя, искренне полагая, что его любознательность будет воспринята хотя бы с должным вниманием.

– Не умничай, умник! Лучше беги за своими манатками! – дерзко ответила молодая медичка.

Через 10 минут к бараку стали подходить взволнованные предстоявшим тестированием гаишники. Они были в обуви, но по-прежнему в одних трусах. Вещи держали в руках.

Когда все были в сборе и, когда от холода тело покрылось мурашками, Монзиков решил ускорить процесс и постучал в дверь кабинета номер 1.

– Ну! – как-то слишком приветливо ответил Александр Николаевич. За большим столом восседал председатель, по бокам на маленьком от него расстоянии примостились медички. – Заходите, пожалуйста. Только прошу всех одеться. Ведь не май месяц?! Ха-ха!

– Так команды же не было? – удивленно пролепетал двухметровый громила.

Все 17 человек быстро оделись. Посадочных мест было много. Но все, почему-то, расселись за последние столы. Видимо, срабатывал так называемый «школьный» рефлекс, когда первые ряды не заполняются. Кстати, подобная картина достаточно типична на всех служебных совещаниях во всех без исключения правоохранительных органах, где не пряники раздают, и где могут спустить три шкуры с ни в чем не повинного козла отпущения. Был бы только сам козел, а повод – всегда найдется.

– Товарищи! Пожалуйста, пересядьте поближе. – Председатель старался не волноваться, но видно было, что это ему дается с трудом. – За один стол садиться по одному. Понятно?

– Понятно, понятно! – хором ответили наспех одетые, еще дрожавшие от холода гаишники.

Через пару минут первые два ряда были забиты. За каждым столом сидело 3-4 амбала. Середина и галерка были свободны.

– Так, я не понял, вы что, а? Вы должны все сесть по одному за стол! – Председатель стал помогать рассаживаться по одиночке гаишникам, которые явно нервничали.

После того, как все расселись по своим местам, медички достали пять коробок и стали ходить по рядам, раздавая каждому деревянный брусок с отверстиями различного профиля и деревянные стержни различного сечения. Отверстий и стержней было соответственно 6. Были профили: треугольник, квадрат, прямоугольник, круг, овал и пятигранник.

– Друзья! – Председатель сделал маленькую паузу, внимательно обведя взглядом весь зал. – Записывать ничего не надо!

– А это что за хренотень? – на этот раз Монзиков молчал. Зато его сосед проявлял повышенное беспокойство, т. к. тестирование проходил вторично – с первого он был удален за то, что не уложился в норматив по времени.

– У каждого из вас на столе лежат стержни и специальная обойма, куда за 5 минут вы должны будете по команде вставить стержни. Понятно? – Председатель внимательно посмотрел на двухметрового амбала, который пытался найти обойму среди шести стержней.

– Вот, нашел! Вот она, колодка… – радостно заметил Монзиков, поднимая вверх деревянный брусок с семью отверстиями. – Только не могу понять, а почему здесь семь отверстий, а стержней только 6?

– Пожалуйста, не задавайте вопросов раньше времени. Лучше приготовьтесь к тестированию, которое мы начнем после третьего короткого свистка. – Председатель достал из того же кармана свой молоток, в рукоятке которого был сделан свисток.

После того, как прозвучали три коротких свистка, раздался длинный, противный и громкий четвертый свисток.

– Стоп, стоп, стоп! Так не годится! Я же сказал, что тестирование длится пять минут и начинается только после третьего короткого свистка! Вынимайте, пожалуйста, кто успел вставить, и будем заново начинать. – Председатель приготовился к подаче команды.

– А чего вынимать-то? Еще ничего и не вставили. Сами-то, небось, не можете, вот и даете воткнуть другим…

По залу прокатился легкий хохот. Одна из медичек прохаживалась по рядам, другая – наблюдала из-за стола, где лежал список всех 17 испытуемых.

Лишь с третьего захода пошло тестирование. Затем после длинного свистка председатель сделал объявление.

– Пожалуйста, напишите свои ФИО на листочке, который у каждого лежит на столе и выйдите в коридор. – Председатель хотел было повернуться спиной к гаишникам и пройти к столу, но вдруг добавил, – Да, будете выходить, ничего с собой не берите! А то потом не шесть, а пять будет стержней.

– А у меня на столе два листочка. Мне на каждом писать своё ФИО? – Монзиков изобразил удивленное лицо.

– Нет, можно только на одном, – ответил председатель.

– А на каком из них писать? – Монзиков поднял оба листочка и достаточно артистично показал их Александру Николаевичу.

– На том, который слева! – председатель начинал явно нервничать.

– На этом? – Монзиков поднял выше правую руку.

– Ну, хорошо, на этом! – Александр Николаевич злобно посмотрел на Монзикова.

– Так это же правая рука? – Не унимался Монзиков.

– Да какая разница? – Председатель вдруг яростно зашипел.

– Разница, разница… Зачем же тогда писать и, это, тестироваться?

– Молчать!!! – Председателя всего трясло. В зале воцарилась гробовая тишина.

– Ну, ладно, раз нет никакой разницы, тогда я своё ФИО напишу на обоих листочках, ладно? – и Монзиков не спеша, вывел свою фамилию на обоих листочках.

Не прошло и 10 секунд, как один за другим стали возвращаться на свои места будущие гаишники, чтобы, как и Монзиков, надписать оставшиеся чистые листочки. Те, у которых был только один листок на столе, стали, зачем-то, разрывать его на две части. Медики молча смотрели на всё это, не зная даже что сказать.

Наконец, председатель через полчаса пригласил всех зайти в зал. Гаишники долго не решались, переминались с ноги на ногу, пока первым не зашел Монзиков. Остальные ринулись за ним. В дверях образовался затор. И только окрик Александра Николаевича возымел должный результат. Через 5 секунд все расселись по своим местам.

– Товарищи! Прошу минуточку внимания. К сожалению, должен констатировать, что среди тестируемых нет ни одного, кто бы успешно справился с заданием. – Председатель после непродолжительной паузы и после того, как легкий ропот стих продолжил. Комиссия пришла к неутешительному выводу, что 10 из 17 человек – очень сильные ребята, но, увы, и очень глупые. А другие 7 – очень слабые, но настойчивые.

– Ну, и? – Только и смог выдавить из себя двухметровый амбал.

– Учитывая, что работать в ГАИ практически некому, да и это – стандартный результат для вашего брата, комиссия вынуждена признать всех ограниченно годными для работы в ГАИ.

– А вы обещали рассказать, почему стержней 6, а дырок – 7!? – Всё не унимался громила, который пытался во время своей речи хотя бы привстать. При этом он ковырял указательным пальцем правой руки в носу, яростно жуя жвачку.

– А ограниченно, это как? – следом задал вопрос Монзиков.

– Товарищи, уже время позднее. День рабочий у нас давно закончился. Давайте не будем пререкаться и примем информацию к сведению. Да? – Председатель миролюбиво посмотрел на присутствовавших гаишников.

– Ладно, заметано! – Почти так или близко к этому хором стали отвечать гаишники, поднимаясь со своих мест с ужасным шумом и медленно, что-то невнятное бубня себе под нос, выходя из зала.

Правда, говорят, что данная методика тестирования и до сих пор успешно применяется в ГИБДД, в ФСНП и в ФСБ.

 

Классное задержание

Монзиков сидел в столовой, до конца обеденного перерыва оставалось чуть более получаса и надо было как-то скоротать время, тем более что шел сильный дождь. Глядя в окно, капитан заметил двух мужиков лет 35-40, возившихся с дверцей девятки. Сразу же возникла мысль об угоне. А за пойманного угонщика автомобиля полагалась премия. А премия – это что? Это деньги! Правильно? Нет, не правильно. На премию за угонщика можно лишь пару раз сходить попить пиво с приятелем или обедать всю неделю бутербродами из дома, или… В общем, много чего можно сделать с премией. Почти столько же, сколько с дыркой от бублика.

Премия – это несколько месяцев спокойной работы без негласных проверок. Премия – это езда на служебной машине командира взвода. Да, а Вы думали? Премия – это….

А мужики так и мокли под дождем, пытаясь открыть дверцу девятки, которая казалась абсолютно новой. Не долго думая, Монзиков по рации связался с «Севером» – центральной радиостанцией управления ГАИ – и запросил направить в адрес все патрульные машины батальона и РГАИ, на территории которой происходило вскрытие автомашины.

Дежурный по РУВД, куда тоже позвонил Монзиков, купился на звание капитан милиции. Обычно капитаны – это уже маленькие начальнички или управленцы. Хотя в последнее время и майоры стоят на дороге, особенно в Москве или в Питере, но капитан – это… И дежурный взял да и направил патрульную машину к темно-вишневой девятке. За полчаса Монзиков сделал порядка 12 звонков и раз 20 выходил в эфир. Его материли все, кто слышал напрямую и кто не слышал – тоже, т. к. в момент работы «Севера» забивался весь радиоэфир.

Когда Монзиков наконец вышел из столовой и стал подходить к мужикам, возившимся с дверцей автомашины, он вдруг заметил, что другие дверцы открыты и забраться в автомобиль не представляло никакого труда. Более того, в замке зажигания торчали ключи. Чтобы рассеять окончательно сомнения Монзиков решил окликнуть одного из «угонщиков».

– Эй, мужик, глухой что ли? – крикнул Монзиков, глядя почему-то в сторону красивой женщины, проходившей мимо него.

– Эй, а ну стоять! К тебе обращаюсь, понял!? – Монзиков решительно направился к мужикам у девятки.

В тот же момент, проходивший рядом парень резко, рванул вперед и сшиб красавицу – прохожую, которая, упав, начала громко кричать. Монзиков достал свисток и, что было сил, дунул в него. Только что подъехавшая и еще не успевшая остановиться патрульная машина РУВД начала преследование паренька, которому бежать было некуда. Дом был длинным, подъезды – с другой стороны. Погоня длилась не более минуты.

Паренька скрутили, затащили в машину и вместе с запыхавшимся Монзиковым доставили в РУВД. При досмотре карманов был найден пистолет системы ТТ, 12 граммов гашиша и 700 фальшивых долларов США. Через 2,5 часа «общения» с двумя операми и Монзиковым было установлено, что в 1300 паренек совершил разбойное нападение на гр. Тюлькина В.П., проживавшего в доме напротив столовой, убив при этом породистую овчарку. И если бы не страх и не этот козел капитан, то он спокойно бы ушел, как сделал это уже четыре раза.

У Монзикова все же хватило ума не говорить никому о том, что два мужика под дождем пытались вынуть ветку из дверного замка только что купленного ими автомобиля. Ветку засовывал Игорек – пятилетний сынишка одного из родных братьев, которые были навеселе после трехчасовой обмывки нового автомобиля. Никуда они ехать и не собирались, а просто ковырялись в замочной скважине из-за пьяного упрямства. Когда начался дождь, Игорек ушел с мамой домой, а мужики остались в машине. Водка дома кончилась и надо было дождаться окончания обеденного перерыва в магазине напротив.

Несмотря на поимку по горячим следам особо опасного рецидивиста, премия Монзикову не обломилась. Дело в том, что покинув свой пост, Монзиков не смог обеспечить беспрепятственного проезда начальника ГУВД, за что чуть-чуть не получил строгача. И выговор можно сказать уже был в кармане, но в последний момент зазвонил на столе у комбата телефон. Это был начальник отдела кадров РУВД, просивший отпустить Монзикова к нему на работу в уголовный розыск. Да, если бы звонок раздался чуть позже, то был бы выговор, т. е. действующее взыскание, а, значит, никакого перевода бы не было, а, значит, Монзиков продолжал бы работать в спецбатальоне ГАИ.

 

В Ижевск, на поезде…

Этот рассказ мне запомнился особенно, т. к. я тоже по-пьяне часто либо в другой автобус сажусь, либо путаю дом, где прожил без малого 18 лет… И, что интересно, воспоминания моих пьяных казусов с годами становятся все острее и острее. Добавляются мелкие детали, на языке крутятся отдельные фразы, перед глазами то и дело возникают до боли знакомые лица.

Монзиков, вернувшись после очередной рабочей смены в свой родной батальон, был несколько озабочен известием от помощника дежурного Купцова, который не без ехидства сообщил, что его срочно хочет видеть комбат.

– Можно? – боязливо и как-то виновато спросил Монзиков, заглядывая в несуразно большой кабинет комбата.

– А, это ты, Александр Васильевич?! Давай, давай! Давно тебя ждем. Ну, как дела, а?

– Какие дела, товарищ майор? У меня никаких дел нет! Я ведь…

– Да ты погоди, погоди! Дела у всех есть. Правильно?

– Товарищ майор, да кто же это настучал Вам про меня? Если это та лахудра, которую я вчера….

– Да не волнуйся ты, не нервничай! – комбат миролюбиво похлопал Монзикова по плечу.

Монзикову было уже все равно. Холодный пот моментально прошиб его насквозь. Моргать и думать он уже не мог. Главное, как ему казалось, надо было дождаться развязки. Сейчас войдут и….

– Монзиков! Да ты что, оглох что ли? – комбат с нескрываемым раздражением пытался зажечь спичку, которая была уже использована и потому никак не загоралась. – Значит так, поедешь завтра с утра в кадры и получишь командировочное удостоверение, деньги и билеты в Ижевск.

– Как, Ижевск? Почему, Ижевск? Ведь я уже… Это самое, значит, как его…

– Не расстраивайся. Все нормально. Ты переходишь на работу в уголовный розыск. Вопрос уже решенный. Нам велено тебя откомандировать в трехдневный срок.

– А при чем тогда Ижевск?

– Ты что, дебил или где? – комбат уже с яростью смотрел на Монзикова, продолжая чиркать маленьким обгорелым огрызком спички по абсолютно лысому коробку.

– Где? – усиленно моргая и тяжело дыша, Монзиков тужился понять смысл услышанного.

– В п…е! В Ижевске находится центр повышения квалификации работников ГАИ. Пройдешь переподготовку, и будешь работать в угрозыске. Теперь понял?

– А зачем мне повышаться, если для угрозыска это на х… не надо? – Монзиков пытался понять: издеваются над ним или он действительно что-то пропустил мимо своих ушей.

– Интересно, а кого же нам еще посылать в Ижевск на 6 месяцев, если не тебя? Нормальные, гм… Короче, поедешь, отдохнешь. Водочки попьешь!? Да?

– Водочку я и здесь пью! – легко парировал Монзиков.

– Ладно, не умничай! – сказал комбат и сделал последнюю безуспешную попытку зажечь нечто, что еще пять минут назад называлось горелой спичкой. Бросив в сердцах сломанную спичку в дальний угол кабинета, комбат отчетливо громко произнес – А теперь свободен, как сопля в полете! Равняйсь! Сми-рно! Кру-гом! Шагом марш! Ать-два, ать-два!

Монзиков, выйдя из кабинета, решил, не откладывая в долгий ящик, сразу же заехать в кадры. Не сдавая жезла, свистка, радиостанции, нагрудного знака и всего остального, что всегда выдается в дежурной части для работы на линии, Монзиков быстрым шагом направился к дороге, где уже было безлюдно. На палке, т. е. автостопом за каких-нибудь 20-25 минут Монзиков доехал до ГорГАИ. Каково же было его удивление, когда он увидел, что все двери закрыты, свет в окнах не горел, машин у здания не было. Настроение резко понизилось, особенно когда он узнал у дежурного по ГАИ – который был час. А времени было 2215.

На следующее утро, гладко выбрившись, сонно улыбаясь, Монзиков явился по привычке к 645 в ГорГАИ. Дождавшись открытия, вместе с толпой посетителей Александр Васильевич в 900 зашел в здание, а еще через 5 мин. сидел в кабинете инспектора отдела кадров Залядова. Залядов – 50-летний капитан с лисьей мордочкой – производил впечатление тяжелое, если не сказать удручающее. В свои 50 лет Залядов также, как и 30 лет тому назад конкретно ничем не занимался. Дежурным вопросом для любого ранга начальника у Залядова было: «Так куда сбегать-то?» Леша, так Залядова звали все, ходил в мятых, обосанных брюках, в нечищеных сапогах и в расстегнутом кителе. Залядов пил, как и все в ГАИ. Но если на других это хоть как-то отражалось, то по Леше нельзя было заметить: пил сегодня утром, или в обед, или утром и днем. Он и трезвый-то соображал туго. Мысль была пространна, а иногда и во все отсутствовала. В разговоре он захватывал всегда пальму первенства. Дело в том, что его нестандартное мышление, мягко говоря, и ответы невпопад настолько выбивали собеседника из колеи, что шок проходил не ранее, чем через 10 минут. Мысль у Залядова скакала с одной извилины на другую. Иногда, она в прыжке падала вниз, больно ударяя по седалищному нерву, и тогда на лице появлялась гримаса, подобная улыбке паралитика или алкаша, сидящего на унитазе в тщетной потуге что-либо выдавить из себя. Человек, который зачал Залядова, видимо, не мог представить всего того, что может вырасти и получиться из Алексея. Залядов последние 15 лет бессменной работы в кадрах курировал спорт и спецбатальон. Вошедшего Монзикова, Залядов узнал быстро. Оба были широко известны в милицейских кругах.

– А, Монзиков!? Заходи! – Залядов в левой руке держал огрызок карандаша, которым отчаянно ковырял в левом ухе, а в правой руке была телефонная трубка. Указательным пальцем правой руки Залядов крутил телефонный диск, левым локтем придерживал аппарат, одновременно ковыряя в ухе, настукивал ногами какую-то мелодию, глядел в окно и… радостно при этом приветствовал Монзикова.

– Алексей Маргеланович! Я слышал, Вы меня вызывали? Так я – это, явился! – Монзиков направился к стулу, чтобы упасть на него и расслабиться. Все равно ничего хорошего для себя он не ждал от беседы с кадрами.

– На, возьми. Давай, только быстро, понял!? – и Залядов протянул Монзикову маленький ключ.

– А это чего? – глаза Монзикова еще чуть-чуть и выскочили бы от удивления из орбит.

– Ты что, пьяный что ли? Бери и не выпендривайся, а я пока быстро! – Залядов бросил трубку на телефон, встал и с не вынутым огрызком карандаша в ухе направился к двери. Взявшись за ручку, он оглянулся и спросил, – Чего сидишь, а? Ну, давай-давай, быстро!

– Может, я – это? – в растерянности спросил Монзиков.

Залядов, задумавшись на секунду, решил отложить задуманное и, подойдя к Монзикову, отобрал у него ключ.

– Да, будь я на месте, так я бы! А тут, вот на тебе. И главное, что сразу! Сволочи, совсем не хотят работать!

– Не понял!? – Монзиков хотел, было еще что-то сказать, но не успел. Залядова понесло.

– Чего не понял? Ты посмотри вокруг-то! Видишь, как оно? И, скажу тебе по секрету, многие сейчас!!! – Залядов поднял вверх указательный палец правой руки и заговорщически посмотрел на потолок.

– Да? – только и спросил Монзиков.

– Да, брат, да! Ну да ладно, уж. Ежели оно того, так оно и конечно! – Залядов открыл ключиком ящик стола, за которым восседал Монзиков и достал здоровенную папку.

Через 25 минут Монзиков вышел от Залядова в полном смятении чувств, с командировочным удостоверением, ж/д билетом на Ижевск через Москву (?), хотя было прямое сообщение электричкой, и запиской в кассу для получения денег в неприемные часы. Уже вечером Монзиков выехал поездом в Москву, где надо было сделать пересадку на Казанском вокзале и сесть на 134-ый поезд Москва-Ижевск.

Удачно перейдя с одного вокзала на другой, Монзиков купил ящик пива, палку копченой колбасы, буханку хлеба, пакетик семечек, три больших соленых огурца, луковицу чеснока и два литровых пакета молока.

Придя на перрон и увидев два стоявших рядом состава, Монзиков решил никого не спрашивать и сесть в свой 14-ый вагон, слева. Слева был чистый состав, а справа – только что вышедший из Всемирной Мусорной Свалки. Монзиков, не долго думая, сел в тот, что почище. Проводник даже не спросила у него билета, т. к. Монзиков был еще трезв, с большой импортной сумкой и, самое главное, в милицейской форме.

Зайдя в 4-ое купе и увидев чьи-то вещи на своей верхней полке, Монзиков, не долго думая, стал сбрасывать их на пол. Далее, радостно отметив, что полка его пуста, он разделся до трусов и носков, закинул наверх свои вещи и сумку, а затем с отчаянными стонами сам залез на свою полку. За 2 минуты до отправления поезда в 4-ое купе зашли девушка с бабушкой и, увидев голого рыжего мужика в вонючих носках и черных семейных трусах, жадно допивавшего лежа на «девушкиной» полке 4-ую бутылку пива, обомлели. Бабка с внучкой стали собирать валявшиеся на полу вещи, а когда их собрали, то решили спросить у Монзикова, зачем он это сделал.

Монзиков уже открыл 5-ую бутылку и с жадностью жевал здоровенный шмат колбасы с хлебом, запивая пивом и издавая при этом ужасное чавканье и чмоканье.

– Если Вы со мной, то поедете внизу. Понимаете мою мысль? А? – одновременно раздался внутриутробный звук, донельзя похожий на извержение вулкана или рокот водопроводного крана, из которого вода давно не течет, а воздух все идет и идет.

– А Вы – наш попутчик? – спросила девушка и с растерянностью посмотрела на бабушку.

– Да, а ты как думала? Догнала? – и Монзиков залпом допил пятую бутылку прекрасного свежего пива.

Когда поезд тронулся, то всем стало ясно, что ночь будет бурной. Монзиков вдруг ясно представил, что пиво скоро кончится и, значит, надо будет где-то купить еще. Он также понял, что попутчицы его всю дорогу будут шушукаться между собой, и имитировать добропорядочных женщин, хотя наверняка у них полно еды, и они могли бы его не только угостить хоть чем-нибудь, но и покормить рыбой или мясом.

Женщины от пивных выхлопов и начавшихся испражнений Монзикова пали в такое уныние, что через каждые 5 минут поглядывали на часы, считая оставшиеся сутки, часы и минуты до прибытия поезда во Владивосток. Им было невдомек как мог один мужчина выпить за каких-то 3 часа пути ящик пива?! А что же будет тогда ночью? Интересно, неужели и он едет до Владивостока? Тогда это будет ужасно!

Когда пиво было выпито, колбаса съедена, Монзиков принялся за молоко. Теоретически, до захода в туалет нормального телосложения мужчина может за раз выпить 6 бутылок пива. Если же еще есть закусь, то, в принципе, можно 7-8. Монзиков выпил ящик! Это был не только рекорд для книги рекордов Гиннеса, но и самое что ни на есть чудо.

Если бы кто-нибудь спросил у Монзикова, зачем он столько пьет, то, может быть Александр Васильевич, попытавшись ответить на столь неожиданный вопрос, и не стал бы за раз выпивать ящик прекрасного свежего пива. Но никто его не спросил. Более того, никто и не мешал.

Через 5 часов в купе войти без противогаза было невозможно. Женщины, сидя в полуночной тишине в коридоре поезда, вдали от своего купе, тихо и часто вздыхая, смотрели с глубокой тоской в кромешную даль через грязные вагонные стекла. Они уже запутались в сложных вычислениях и просто, ни о чём не думая, грызли ногти на своих маленьких интеллигентных ручках.

А тем временем, Монзиков сладко спал на абсолютно мокром матраце, без подушки – она почти сразу упала вместе с одеялом и простыней вниз – в обнимку с двумя последними пустыми пивными бутылками. Алкоголь сразил грозу водителей и пешеходов наповал. Сил и возможности добежать или доползти до туалета у Монзикова не было уже через 8 бутылок. Все остальные бутылки Монзиков открывал, опустошал, скидывал вниз машинально. После того, как пиво кончилось, сознание на несколько минут вернулось и… были выпиты пакеты с молоком. А дальше наступил здоровый безмятежный сон. Монзиков и здесь поставил рекорд, проспав 31 час. Проснувшись среди бела дня от сильной боли в левом глазу – одна из бутылок горлышком давила то на нос, то на левый глаз, в зависимости от профиля дороги и скорости движения – Монзиков обнаружил пустое купе с разбросанными на полу его вещами, бутылками, простынями, одеялом, подушкой. Первой мыслью было ограбление. Видимо, пока он спал, зашли бандиты, изнасиловали женщин, всех ограбили и незаметно скрылись. Однако нижние полки были нетронутыми. Вещи попутчиц были на месте. Тогда что же это?

– А чё это Вы там сидите, а? – спросил Монзиков у женщин, дремавших в противоположном конце вагона, высунувшись в одних полуспущенных семейных трусах в коридор.

– А? Что? – с ужасом, отчаянием и… тоской негромко вскрикнули несчастные женщины.

Проводник вагона тоже провела бурную ночь. Она праздновала в соседнем вагоне чей-то день рождения. Обычно, на таких длинных маршрутах, когда состав идет более 6 суток, ничего серьезного не происходит, тем более что пройдено было менее ¼ пути. Когда женщины поднялись и робко направились к своему купе, им навстречу показался Монзиков. При виде Александра Васильевича, шедшего к дальнему от купе туалету, старуха потеряла сознание и рухнула на пол. Девушка громко вскрикнула.

Монзиков, в кирзовых сапогах, в трусах, с полотенцем на шее, с планшеткой через плечо тащил полную пустых бутылок сумку. При этом он отчаянно курил и мурлыкал какую-то мелодию. В планшетке были деньги, документы и… туалетные принадлежности.

Пройдя мимо упавшей старухи, Монзиков спросил: «Что, тоже нажралась? Ну, ничего! Сейчас купим пивка, и головка перестанет бо-бо!» После этих слов девушка со стоном рухнула на пол рядом с бабушкой.

– Да, ну и нравы!? Так нажраться, а? – и Монзиков, отчаянно качая головой, направился к туалету.

Из туалета он вышел только через час, собрав у дверей очередь из 10 человек. Дело в том, что тело его, почему-то сильно чесалось, и он принял, как ему тогда показалось, единственно правильное решение – помыться. Душа в туалете не было, а вот вода и мыло, как ни странно, были. Намыливание всего тела заняло не более 3 минут, а вот растирание, смывание заняли все остальное время. Два резервуара с водой – горячей и холодной – рассчитанные только на то, чтобы помыть руки, почистить зубы, но никак не рассчитанные на двукратное мытье тела, стирку носков и отмывание от рвоты сапог, быстро опорожнились. Сначала кончилась холодная, а затем и горячая вода. Когда воды в кране не стало, то Монзиков, насухо вытерев мыльные ноги рулоном туалетной бумаги, обмотавшись казенным полотенцем, которое было чуть более носового платка, держа в руках сапоги, мокрые трусы, сумку, с планшеткой через плечо, очумело улыбаясь, вышел из туалета и торжественно продефилировал к своему купе. Трижды падало полотенце. Очередь с ужасом провожала глазами Монзикова. Когда Монзиков вошел в купе, то, увидев женщин, собиравших свои вещи, Александр Васильевич, от радости широко раскинув руки, обнажив свой срам, воскликнул: «Ну, девчата, продолжим, а!?» Женщины, почему-то, опять упали в обморок. Монзиков, решив, что это у них от перепития, не стал их приводить в чувства, а быстро оделся, взял сумку, деньги и пошел искать пиво. А пиво он любил!

На станции поезд простоял 10 минут. Однако Монзикову потребовалось всего 7 минут, чтобы сдать пустые бутылки – свои и те, которые он нашел в тамбуре у туалета, узнать об отсутствии хоть какого-нибудь пива и купить четыре бутылки водки, колбасы, хлеба и соленых огурцов. Молока покупать он не стал, т. к. в животе и так была революция. Граждане с удивлением смотрели на нечто в полумилицейской форме, бегавшее по платформе с большой импортной сумкой. Монзиков, уезжая на 6 месяцев учебы в Ижевск, решил, что кроме формы из одежды брать ничего не надо. Поэтому, одет он был во все милицейское, только без погон. Погоны отскочили еще тогда, когда он раздевался в купе.

Монзиков, вбежав в свой вагон, столкнулся с проводницей. Ей было стыдно за то, что вагон следовал без нее более суток. Поэтому, увидев очумелого милиционера, она с дежурной улыбкой виновато спросила: – Чайку? Кофе?

– Хорошо бы! – только и ответил Монзиков.

– Сейчас или…

– Что? – перебил Монзиков.

– Сразу подавать или попозжее? – продолжала спрашивать проводница.

– Сразу, но с запасом. Понимаешь мою мысль, а? – и Монзиков пошел в свое купе.

Зайдя в купе, Монзиков с такой силой закрыл дверь, что бедные женщины очнулись, тем более, поезд в ту же секунду резко тронулся. Сверху на полулежащих женщин приветливо поглядывал Монзиков. Улыбаясь, он спросил:

– Ну, что? Трахнем по стаканчику?

– А-а-а! – раздался протяжный стон, и девушка упала в обморок. Бабуля смотрела то на внучку, то на Монзикова. Это длилось не долго, т. к. в дверь постучали, и Монзиков сказал, что это к нему. После этой фразы женщина лишилась чувств.

Проводница принесла четыре стакана горячего чая, но как только дверь открылась, то стаканы полетели на пол. От зловония, исходившего из купе, улыбка сменилась сначала испугом. Когда же проводница увидела два бесчувственных тела, то разум ее помутился. Глаза застлала густая пелена. Падая в обморок, она едва успела выставить вперед руки.

Теперь у Монзикова в купе было три женщины, и все они были без сознания. Однако Монзиков не растерялся. Проходившего мимо мальчика лет 13-14 Монзиков остановил и попросил помочь отнести проводницу в ее купе. Когда тело было перенесено, то к ним присоединился отец мальчика с соседом по купе. Эти двое быстро перенесли бабушку и внучку в тоже купе, где находилась проводница. Монзиков аккуратно, как только мог, сгреб в кучу под дверь соседнего купе сапогом осколки, подстаканники и начал перетаскивать грязное белье, матрац из своего купе в купе для проводников. Затем оттуда он взял чистый комплект белья. Примерно через 25 минут в купе к уже распившему одну бутылку водки Монзикову ворвались три женщины. Однако, увидев мужика в трусах и майке, лускавшего у окна семечки и курившего Беломор, они остановились как вкопанные.

– А, девчата? Заходите! – Монзиков в этот момент засунул левую руку в трусы и яростно чесал в паху. Толи мыло плохо вытер, толи недомыл?!

– Что? – спросила бабуля.

– Давай, давай! Не робей! – Монзиков сбросил шелуху от семечек со стола на пол и полез в сумку за колбасой и хлебом. Когда он начал наклоняться, его неожиданно вырвало. Рвота плеснула всем троим на ноги. Монзиков потерял сознание.

Очнулся Монзиков ближе к вечеру в гордом одиночестве. Кроме его вещей в купе ничего не было. Было впечатление, что купе готовилось к демонтажу. Убрано было все, даже занавески. Ярко горел верхний свет. Дверь была полуоткрыта. Поезд стоял на перегоне.

Монзиков, не долго думая, одел сапоги, фуражку и отправился в туалет по большой и малой нужде.

Войдя и закрывшись, он начал снимать трусы. В тот момент, когда Монзиков находился на унитазе, поезд резко тронулся, Александр Васильевич не удержался. Падая, он ударился виском о раковину и… потерял сознание. Пассажиры в течение 11 (!) часов пользовались только одним туалетом.

В то время, когда Монзиков находился в бессознательном состоянии, к нему в купе несколько раз заходила проводница, а затем и бригадир поезда. Началась паника. Вещи на месте, человека нет. На уши подняли всех. По радио несколько раз передавали объявление следующего содержания: «Уважаемые пассажиры! Пропал пассажир 14-ого вагона лет 35-40, одетый в черные семейные трусы, носки. Особые приметы: татуировки на руках, груди, спине и бедрах, несколько золотых зубов, волосы темно-рыжие, лысый, рыжие усы, пьяный. Всех, кто видел или знает о месте его нахождения, просим обратиться к бригадиру или любому проводнику поезда!»

После того, как пассажиры впервые услышали объявление, началась паника. Когда же вторично было объявлено тоже обращение, то все коридоры, туалеты и ресторан опустели. Двери купе были закрыты на блокираторы. Пассажиры, заходившие в поезд на новых станциях, с трудом попадали в свои купе. Когда же они узнавали о пропавшем голом, пьяном заключенном, то их охватывал животный страх. До полного страха нужна была какая-нибудь случайность. И она произошла. Несколько секунд по всему составу проносился сильный грохот, а затем пропал свет.

Дело в том, что было нелепое совпадение. Когда поезд вошел в тоннель, машинист случайно выключил общий свет. Свет погас, но этого никто из машинистов не заметил, т. к. в тоннеле было, естественно, темно. Когда 3-километровый тоннель кончился, свет опять появился. Но…

Пассажиры, оставшись в 1900 без света, почувствовав неладное, стали действовать. Кое-кто решил, что поезд захвачен пропавшим ранее уголовником. Люди стали доставать колющие и режущие предметы. Как случилось, что никто не поранил друг друга – сказать трудно.

В тот момент, когда не стало света, люди отчаянно начали стучать и кричать. Монзиков очнулся в полной темноте, валяясь на полу. Он вдруг представил себе, что от натуги у него выскочили глаза из орбит, и он стал слепым. Ужас, страх, боль и отчаяние, жалость к себе и своей семье в одно мгновение пронзили Монзикова. Подняться с пола не было никаких сил. Затем, когда он, превозмогая боль и страдания встал на ноги, он интуитивно почувствовал, что только что стал инвалидом. Александр Васильевич лишился зрения, но слух и обоняние, осязание и разум еще были при нем. Он отчетливо слышал стуки и крики. В полном отчаянии Монзиков выскочил в коридор и стал пробираться в кромешной мгле к своему купе. Пройдя по коридору несколько метров, Монзиков зашел в открытое купе, залез на свою полку и… В тот момент, когда он лег на спину, дали свет. Люди весело закричали, стали поздравлять друг друга. А Монзиков – потерял сознание. Яркий свет, незнакомые вещи и чужие запахи сыграли злую шутку над ослабленным алкоголем Монзиковым. Однако через полчаса Монзиков очнулся от сильного женского крика. Кричала и билась в истерике пассажирка 7-ого купе, счастливый обладатель верхней полки, где безмятежно лежал в кирзовых сапогах дурно пахнущий, небритый Монзиков.

Монзиков, как ни странно, быстро сориентировался: слез с полки и молниеносно перебрался из 7-ого в свое 4-ое купе, где его поджидали два сержанта транспортной милиции. Визит Монзикова на них не произвел какого-либо сильного эффекта, т. к. они, сидя шестой час в купе, решили «приговорить» одну из трех монзиковских бутылок водки. Более того, когда они увидели Монзикова, то даже слегка обрадовались. Через 15 минут Монзиков, Костя и Витек распивали последнюю из монзиковских бутылок. Из закуски оставались только соль и семечки.

Во всем этом многое осталось неразгаданным. Даже сам Монзиков впоследствии так и не смог найти случившемуся какого-либо объяснения. А вопросы были один труднее другого.

Как Монзиков после всего случившегося сумел доехать до конечной станции – г. Владивосток?

Почему у Монзикова не только не пропали деньги и документы, но и добавилось еще 850 руб.?

Почему за все время пути Монзиков ни разу не поинтересовался ни маршрутом, ни станциями, ни временем прибытия и т. д.?

Откуда у Монзикова появилась раскладушка и детская коляска?

Когда поезд прибыл во Владивосток, то Витек и Костя помогли Монзикову выйти на платформу. Более того, Костя показал Александру Васильевичу ручные камеры хранения, куда были сданы его вещи.

А далее были сильные рукопожатия, объятия и мужские прощания.

Простившись, небритый, с недельной щетиной, в мятой и зловонной милицейской форме, без погон Монзиков направился искать ул. Урицкого, где находился центр повышения квалификации работников ГАИ.

Что удивительно, никто из милиционеров не знал, что на ул. Урицкого, которой во Владивостоке никогда не было (!), есть центр повышения квалификации работников ГАИ. Долго бы мучался Александр Васильевич, если бы не военный патруль, остановивший его для проверки документов.

– Майор Мунько. Документы, пожалуйста! – вежливо, но очень настойчиво потребовал майор в окружении двух матросов. Матросы были маленького роста, около 160 см., а майор был похож на лилипута.

Монзиков сначала подумал, что дети играют поздно вечером на улице, и даже удивился, что у них почти настоящая форма. Но когда он увидел глаза всех троих, то понял, что в Армию, на Флот также как и в милицию чаще всего попадают мужики маленького роста. Маленькие мужички – всегда вредные и поганенькие. А если еще и в погонах, то, как говорят, туши свет. А если еще учесть, что хохлов в погонах не менее 30 %, то становится очевидным, почему в последние годы население изменило отношение к людям в погонах на диаметрально противоположное.

Раз уж Монзиков подумал о военных, то может быть имеется аналогия с политиками? А бывают миллионеры, президенты, или просто большие начальники настоящими мужиками, т. е. ростом за метр восемьдесят? А ученые? Интересно, почему только мелкие добиваются высот в ЖИЗНИ? Или высокие могут быть только спортсменами?

– Майор Мунько. Документы, пожалуйста!

– Капитан милиции Монзиков, Александр Васильевич!

– Почему в таком виде? – спросил несколько резковато майор.

– Так ведь с поезда я. На учебу. А ваши – даже не знают города, – сказал Монзиков и при этом смачно высморкался прямо на асфальт.

Патруль проверял документы, ища хоть малейшую зацепку для придирки. Минут десять, если не больше. Не найдя ничего подозрительного, майор предложил лишь пройти с ними в ближайший пикет милиции, где есть телефон и где можно испить горячего чайку.

На самом деле у Мунько была проблема, и ему нужен был совет специалиста. Вот уже три года, как майор не мог сдать на водительские права. Когда он садился за руль, то ему без подушки или еще чего-нибудь под задницей не было видно дороги. Гаишники, издеваясь, советовали сдавать вождение стоя, а всякие подкладки убирали. В итоге, не было еще гаишника, который бы вошел в положение и принял бы у майора экзамен. Все бы было ничего, но в довершение всем бедам, природа обошла майора и в голосе. С таким голосом, как у него, надо было работать в платном женском туалете и посетителям кричать: «Занято! Свободно!»

И вот только в пикете милиции Монзиков вдруг узнал, что вместо Ижевска он заехал во Владивосток. Силы покинули его. Мужество, воля, мужское достоинство – улетучились вмиг. Монзиков сидел на грязной деревянной скамейке и тихо плакал. Ему вдруг стало обидно, что он не взял с собой записной книжки, где были адреса его сослуживцев по флоту и с кем он мог бы не только встретиться, но и распить ни одну бутылочку.

 

Уже в Ижевске, на занятиях

– Монзиков!

– Я!

– Как Вы полагаете, какие есть дополнительные стимулы у инспектора ГАИ для увеличения и роста показателей, направленных на повышение уровня безопасности и снижение аварийности в условиях рыночной экономики в новой геополитической обстановке? – спросил преподаватель тактико-специальной подготовки центра повышения квалификации работников ГАИ старший лейтенант милиции Шуваев Николай Залманович.

– Да, уж! Это точно. Хотя, если вдруг, то… Понимаете мою мысль, а? – Монзиков внимательно всматривался в каменное лицо молодого маленького препода.

– Поясните, пожалуйста, что Вы имеете в виду? – и Шуваев понял, что перед ним стоит так называемый «мыслитель».

– В каком смысле? – и Монзиков посмотрел на взвод, который с напряжением наблюдал за дискуссией.

– Вы сказали, если я Вас правильно понял, что диссипация?..

– Не, не сипация, а это, то есть когда бывает, что в эфире пройдет команда об этом, ну, как его? А! И вот тогда все, и даже военные, подключаются, чтобы взять и – это…, – Монзиков начинал раздражаться тупоумию Николая Залмановича, который не мог понять элементарной вещи и который чуть ли не 30 минут подряд мучил не только его – Монзикова, но и весь учебный взвод своими дурацкими вопросами.

Неожиданно для Шуваева раздался звонок, известивший о конце занятия. После команды дежурного все разошлись. Уже в столовой Александр Васильевич вдруг вспомнил, что надо бы позвонить домой. С момента отъезда в Ижевск он ни разу не звонил. То пьянка, то вечеринка, то наряд по главному корпусу, то еще что-нибудь. Словом, все время были какие-то причины, чтобы не позвонить родным. А ведь надо было столько узнать: как идет учеба у Аньки? Как дела у супруги? Как дела на работе? Не звонили ли с работы по поводу его опоздания в Ижевск более чем на три недели?

– Ну, что размечтался? Будешь на баб пялиться или платить? – нахально выкрикнула толстая, рыжая кассирша Монзикову, который ссутулился у её кассы с полным подносом и как-то по-особенному глядел на обедавших слушателей.

– Ладно, давай считай, моя большеглазая! – улыбаясь, буркнул Монзиков.

– Ты хлеба сколько взял? Один или два?

– А тебе-то какое дело? – вдруг ни с того ни с сего завелся Монзиков. – Сколько взял, столько и взял! Сам знаю, сколько надо. Поняла?

– Ах ты, хам рыжий! Да я тебя сейчас… – и кассирша стала пытаться встать из-за кассы, но, будучи непомерно толстой, она застряла. Причем, если бы она была бы стройной или хотя бы весила килограмм на 80-90 меньше, то было бы видно, как она согнулась градусов на 35-40. В дополнение ко всему в живот с силой вдавился ящик от кассового аппарата. Кассирша чем больше дергалась, тем больше застревала на своем месте.

Монзиков не долго думая, схватил один из кусков хлеба и засунул его с силой в рот кассирше.

– На, подавись! Жаба нерусская! – эта фраза стала переломной.

В столице Удмуртии местные жители, как правило, все рыжие, щербатые, с большими веснушками, кривоногие, не высокого роста. Толстых, а особенно жирных – днем с огнем не найти. Но в торговле, особенно в системе блокпищеторга – каждая вторая – пышка или булочка. Удар же по национальности был столь неожидан, что местная гордость – толстая кассирша – даже опешила. Чаще бывало наоборот, когда из-за скудости интеллекта она обзывала очередного неудмурта. Но чтобы ее обозвали, да еще вот так!!!

Засунув хлеб, Монзиков вдруг расслабился и уже спокойно пошел с подносом в зал. Увидев свободное место за длинным столом, Монзиков быстро разгрузил поднос и сел между двумя капитанами, которые налегали на суп и громко чавкали.

Примерно через пять минут Александр Васильевич увидел следующее: толстая кассирша, которая с огромным трудом вылезла со своего рабочего места, в разорванном грязно-белом халате с большими счетами в правой руке подбежала к сидевшему в 10 метрах от Монзикова капитану и крича на всю столовую смачно врезала счетами по лицу. Затем схватила стоявший рядом стакан и плеснула по-жириновски в лицо своему мнимому обидчику.

– Мужики! Эта сучка совсем охренела! Меня обхамила, капитана избивает! – Монзиков поглядывал то на одного, то на другого своего соседа.

– Наверное, у нее месячные? – высказал предположение сосед Монзикова слева.

– А может, чего-нибудь съела, а? – сказал сосед справа.

– Я думаю, у них это – национальное! – Монзиков с улыбкой посмотрел сначала на одного, потом на другого.

– Что значит национальное? – бросив ложку в тарелку с супом, спросил с легким акцентом сосед слева.

– А? – подключился сосед справа.

– Мужики! А вы разве удмурты? – быстро спохватился Монзиков.

– А ты то кем будешь, а? – не унимался сосед слева.

– А! Наших бьют! – закричал Монзиков, и что было сил, рванул из-за стола.

Началась обычная драка. Били всех, кто был в радиусе 50 метров от кассирши. Объективности ради надо заметить, что еще несколько лет тому назад такого даже и представить себе было нельзя. Но сейчас, когда плоды демократии давали о себе знать на каждом углу, потасовки становились довольно обычным явлением.

Придя в казарму, Монзиков достал бутылку Рояля, стакан и стал внимательно изучать учебное расписание на следующую неделю. День выдался трудный. Надо было снять напряжение. В комнате с Монзиковым жили капитан из г. Владимира и старший лейтенант из Краснодарского края. Краснодарец Курченко был лет на десять моложе Монзикова, но в спиртном вопросе имел большую квалификацию. Марценюк из Владимира все время повторял, что он не пьет, но запросто, на халяву, мог выкушать литр водки без какой-либо закуски.

Раздавив литр спирта с соседями-жильцами, Монзиков ударился в воспоминания.

Дело было в феврале. Погода стояла отвратительная. Монзиков работал тогда зам. начальника отряда и одних только заключенных у него было более 250 человек.

– Представляешь, значит, сижу я, это, и вдруг – бац! Влетает в окно камень, завернутый в тряпку. Я разворачиваю, а там – малява. – Монзиков посмотрел на Марценюка, отпил немного спирта, закурил.

– Так уж и записка? – Марценюк тоже хлебнул спирта, но поперхнулся и начал истошно кашлять. Собутыльники решили ему помочь и прошлись что было сил по спине кулаками. Кашель моментально перешел в стонущий вопль.

– Ладно, слушай. Значит, стал я читать записку, а в тот момент раздается стук в дверь. Заходит дневальный и докладывает, что некто Гога, из под Жмеринки, хочет меня видеть. Я быстро встаю и иду к нему в барак.

– А чего в записке-то было? – перебил Монзикова Курченко.

– Не спеши! Спешка нужна только при поносе и при ловле блох. Иногда при пожаре. Понимаешь мою мысль? Догнал? – Монзиков сильно затянулся дымом и продолжил.

– Прихожу я к Гоге, значит, а он мне и говорит.

– Ну что, начальник, согласен?

– Не понял? Ты о чем?

– Ты что ж это, читать разучился, а? Тебе ж только что маляву передали.

А я же ее так и не успел прочесть. Думаю, ладно, поговорим с тобой не у тебя, а у меня. Я и говорю тогда:

– Зайди ко мне после ужина, поговорим.

– Зайду! – Гога пристально взглянул на меня.

Когда я вернулся к себе, то ни камня, ни тряпки, ни записки в кабинете не было. В окне стояло нормальное стекло. Я подошел к окну. Замазка была свежей, но никаких следов битого стекла или еще чего-нибудь не было.

После ужина пришел Гога.

– Ну что, Гога, поговорим?

– А чего с тобой говорить? Ты скажи только да или нет.

– Кто тут начальник, ты или я? А?

– Сам подумай, – Гога нахально смотрел на меня.

– Петренко! Уведите заключенного! – скомандовал я дневальному.

Оставшись наедине, я начал вспоминать последние события недели. Сначала, в понедельник, пропали двое заключенных. Во вторник, когда приехала комиссия, у двух из трех проверяющих членов пропало табельное оружие. И это все при мощнейшей охране, во время моего пребывания. В четверг, когда подошло время к отбою, неожиданно, на 10 минут, погасло лагерное освещение. Когда дали свет, я велел произвести перекличку. Недосчитались еще четверых. Кресло подо мной могло вылететь в любую секунду.

– Васильич! Тост вспомнил. Давай выпьем за то, чтобы где бы мы ни были, где бы мы, ну… одним словом, за дружбу! – и капитан залпом выпил половину стакана.

– Ты, Мишунь, молодец! Дай я тебя поцелую! – Монзиков по-брежневски засосал Курченко.

– Короче, мужики, только я начал прикидывать, как слышу, вдруг – легкий шум за окном. Я выскочил на улицу, а там сидит окровавленный зек и держит в руке листок с одним только словом – ПОДУМАЙ! – Монзиков перешел на шепот. Потом, правда, оказалось, что Гога хотел меня вовлечь в торговлю наркотиками, которых на зоне более, чем достаточно. Мне помог случай. Да, именно случай. Приехала очередная московская комиссия и мы устроили всеобщий шмон. Искали все и всех. Гога тогда прикинулся больным, и его положили в лазарет. В лазарете он стащил каким-то образом димедрол и вскоре как-то ночью его нашли мертвым. Он валялся весь скрюченный, с ужасной гримасой у двери. Мужики! Мне просто повезло. Ведь я даже не знаю, что могло бы со мной стать, если бы он выздоровел…

Пауза длилась несколько минут. Затем как-то все перешло на шутливый тон. Стали раздаваться шуточки, смех и… тосты, тосты, тосты.

Офицерское братство тем и сильно, что любой вопрос решается под стаканом за 5 минут. Если же собутыльники в чем-либо клянутся, то пока они пьяные, им можно верить. Стоит лишь протрезветь, и они все сразу забывают.

 

На палке

Однажды, в обеденный перерыв, когда оставалась лишь последняя пара занятий – физкультура – к Монзикову подошли Звягинцев, лейтенант из подмосковного Клина и Румянцев, тоже лейтенант, только из Новгорода, и стали рассказывать случаи, которые – по их мнению – происходили и происходят в жизни каждого инспектора ГАИ.

Монзиков с потрясающей легкостью дожевывая пятую котлету, запивая вторым пакетом молока, с грустью вспоминал дом, семью, работу. Да, именно работу, т. к. денег оставалось совсем немного, а впереди еще было более 4-ех месяцев учебы. Конечно, практические занятия на дороге, где отрабатывались и закреплялись навыки регулирования жезлом, положительно влияли, прежде всего, на толщину кошельков. За каких-нибудь 30-40 минут надо было «отшкурить» минимум 10-15 водителей, получить с них деньги и отпустить. Нюанс и сложность ситуации заключались в отсутствии квитанций, отсутствии хоть какой-нибудь истинной причины даже для остановки, постоянстве водительского контингента.

Улица Урицкого находится на окраине города, в стороне от магистралей и артерий. Машин в час-пик проходит «в час по чайной ложке». Идут, как правило, грузовики, которые изо дня в день проходят свои маршруты точно и аккуратно. Некоторые гаишники приезжают на учебу со своими, местными квитанциями, некоторые берут «на реализацию» у своих коллег, у которых есть излишек. Но в любом случае либо водитель получит «странную» квитанцию, либо не получит ничего. Жаловаться водители перестали давно, т. к. руководство центра, понимая жизненную необходимость и истинную сущность гаишников, просто все спускало на тормозах. Конечно, пойманного за руку инспектора журили, пугали, но на выпуске из центра ему вручали прекрасную характеристику и учебную ведомость, где средний бал был 5,0.

Монзиков, набив до отвала свое пузо, раскурив папироску, ласково поглядывал то на Звягинцева, то на Румянцева.

– Вот, говоришь, на палке можешь проехать 30 км? Это все – х…я! Я, например, всю страну изъездил на палке. Да! – и Монзиков, слегка прикрыв глаза, затянувшись дымком, положил обе руки на абсолютно круглое пузико, торчавшее из-под нестиранной и мятой рубашки.

– Не трепись! Хватит тюльку-то гнать! – и маленький, толстенький как колобок, абсолютно лысый, с редкими, пшеничными усишками Звягинцев насмешливо окинул ироничным взором всех присутствовавших гаишников.

– Ты, мерин беременный! Ты феню-то фильтруй! – Монзиков уже серьезно, начиная заводиться, готов был вступить в словесную перепалку, но тут, вдруг, в разговор ввязался Румянцев.

– Васильич! Расскажи мужикам, как ты из Владика на палке приехал! – Румянцев даже подсел к Монзикову поближе.

– А чего рассказывать-то? Взял палку, да и приехал. – Монзиков вилкой ковырнул в столе дырку и стал доставать следующую папироску, одновременно собираясь с мыслями и решая, с чего начать свой рассказ.

– Короче, когда я вечером понял, что вместо Ижевска я – во Владике, то настроение мое было очень хреновое. И что обидно, корешей у меня во Владике навалом. А записная книжка осталась дома.

– Так ты бы по ЦАБу узнал адреса и телефоны дружбанов, – и Звягинцев весело посмотрел на стоящих вокруг Монзикова гаишников.

– Да ты что, дурак, что ли, или где? Я же говорю тебе русским языком, что книжку я забыл! А там все адреса и телефоны моих корешей. Я что, по-твоему, должен еще и фамилии ихние помнить? Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков смотрел на Румянцева с нескрываемым удивлением. – Ведь если б я помнил хоть одну фамилию или имя? Все ведь в книжке моей записной. Догнал, а?

– А-а-а! – только и услышали от отличника и гордости взвода Румянцева.

– Я ж, понимаешь ли, с флота с ними не виделся. Может, кто-нибудь и помер, или еще того хуже – переехал в другой адрес? Я правильно говорю, а? Смекаешь?

– Да уж, это точно! – вставил Звягинцев.

– Я же всего только три года, почитай, вместе с ними прослужил. Разве ж запомнишь так сразу и имена, и фамилии, и адреса? Ты сам-то посуди? Я правильно говорю, мужики?

– Васильич! Ты б тогда лучше бы нажрался, что ли? – решил вставить Румянцев. – Раз такое дело, то я бы нажрался, обязательно бы нажрался бы.

– Правильно мыслишь, лейтенант! Молодец. Старлеем будешь! – и Монзиков со Звягинцевым и подошедшим к ним старшиной Мансуровым дико заржали. Гомерический смех длился с минуту.

– Ладно, ржать-то! Давай рассказывай лучше, – занудливо, но несколько напористо произнес Румянцев.

– Я, значит, вышел из ментовки и пошел сразу же на дорогу. Смотрю, значит, стоит восьмерка. Фары выключены, а двигатель работает. А уже темно, ночь почти. Думаю, не иначе как что-то не то. Я правильно говорю, а?

– Да. У меня тоже был случай, когда я подошел к мотоциклисту и говорю ему… – Румянцев не успел докончить, как Монзиков продолжил.

– Подошел я к нему, значит, тихонечко, дверцу рванул на себя. Он как заорет благим матом. Спросонья. Я и говорю, документики, мол, предъявите!

– Надо было ему сразу в торец бить! – и Мансуров резко ударил маленьким пухленьким кулачком по своей ручке.

– Тот, козел, получил у меня сразу палкой в нос. Он тут же откинулся, а юшка как потечет, как потечет… – глаза у Монзикова заблестели, на губах появилась пена, слюна так и брызгала.

– Молодец, а!? – с восторгом вставил Звягинцев.

– Ну, думаю, сейчас я тебе покажу, как на меня х… складывать. Я быстренько сдвинул его на соседнее сиденье, сел в тачку и дал по газам. Как я выехал на трассу – даже не помню?! Только этот козел очнулся на 80-ом километре от Владивостока в сторону от Хабаровска. Он долго не мог понять, в чем дело. Когда начал вякать, то я ему посоветовал заткнуться и не вянькать. А он, козел, как будто ничего и не слышал. Начал хвататься ручонками за меня, за руль, за ключи…

– Во падла, а? – с возмущением заметил Петренко, младший лейтенант из Мурманска, который только-только подошел к рассказчику.

– Короче, пришлось мне еще разок двинуть вот этим местом, – и Монзиков показал на правый локоть, – двинул я ему так, что у него вся спесь вышла в одну секунду! Гляжу на него и думаю, чего это он зеньками не хлопает, а? Оказывается, он опять вырубился. Ну, думаю, и попутчик же мне достался?! Решил я его в больницу сдать. Все ж мужик ведь, жалко.

– Ну, ты даешь!? Я б его удушил после всего того, что он с тобой сделал! – со злобой и в каком-то экстазе сказал Петренко и плюнул на пол.

– Я, значит, заехал в Дальнереченскую больницу, спрашиваю, значит, где у них реанимация, т. е. травматологическое отделение. Короче, этот козел мне еще и там нервы-то попортил. Часа два, если не больше, я с ним промудохался. Пару раз он приходил в сознание и сразу же начинал хвататься за грудки. Ну, я, естественно, его отключал. Во падла, а!? Его же я, которого он так оскорбил, определил в больницу, а он, сволочь…!? – Монзиков даже закашлялся.

– Не, я бы точно этого урода урыл! – вставил Петренко.

– Короче, я только успел записать данные этого козла и поехал на его восьмере из Дальнереченска в Хабаровск. Когда я въехал в Хабаровский край, то у меня вдруг кончился бензин и на выезде из г. Бикина я бросил эту поганую восьмерку, оставив ее прямо на дороге в закрытом состоянии. Документы были все у того козла, в больнице. Да, надо было все-таки его загасить, я правильно говорю, а? А чтобы ее никто не угнал, я проколол все четыре колеса.

– Ну, молодец! Вот, что, значит, иметь голову на плечах! Это тебе не бабам сиськи крутить! Понял? – Звягинцев с восторгом посмотрел на Румянцева.

– Я почти сразу же поймал КАМАЗ и до Хабаровска замкнул на массу. В Хабаровске мы простояли часа два. Была такая пробка на мосту через р. Амур, что от скуки я с мужиками даже чуть не нажрался. До Биробиджана мы ехали медленно, т. к. шел страшный ливень и ни хрена не было видно. А как только подъехали к Биробиджану, так сразу же дождь кончился. Но была уже ночь и мужики предложили заночевать в машине. Мы подъехали к КП ГАИ, где и заночевали. Я пошел спать в домик, а мужики остались в машине. Когда около 7 часов утра я проснулся, то моих охламонов уже не было, а ребята вовсю работали, проверяли водителей и транспорт.

– А вещи-то они оставили или тоже увезли? – живо спросил Мансуров.

– Да какие вещи? Все же было при мне. Хорошо, я вспомнил, что у меня же остались ключи от той восьмерки. Короче, когда я поймал следующую тачку, то оставил ключи ребятам с просьбой передать их в стол находок. Там-то уж разберутся, что к чему?!

– Черт его знает!? Могут и не разобраться. Ведь восьмерка-то осталась в другом регионе, да и далековато до нее будет, более суток пути. – Лещенко, самый пожилой из всех слушателей – ему недавно исполнилось 55 лет, а он уже был старшим лейтенантом, – с сомнением посмотрел на Монзикова.

– Да ладно, уж, чего там!? Найдут, не найдут… Какая разница? Главное – урок будет этому козлу, как надо себя вести! – Петренко достал сигарету и закурил.

– Да, уж… – задумчиво произнес Монзиков. – Может оно и так, только надо было мне, наверное, ключи не отдавать. Пусть бы помучился козел со своей восьмерой. А то на х… посылать?! – Монзиков громко высморкался и стал продолжать рассказ.

Пока я искал попутку, я помог «выполнить план» мужикам по штрафам. Да, должен вам сказать, навыков у них, практически, нет. Короче, задатки есть, а школы – ПРПУ-ПРПУ! – Монзиков издал такой необычный звук, что к нему сразу же подошло еще человек 6-7, а может и более.

– Васильич! А чего ж ты делал, все-таки у жидов, а? – Миронов, капитан из Москвы, в котором весу было килограмм 40-45, да и то с мокрым веником, отчаянно заливался детским смехом. Он был достаточно долговязым и в свои 158 см роста казался великаном, т. к. был настолько узкоплеч и худосочен, что при желании мог бы легко спрятаться за шваброй.

– Дятел ты! Какие ж в Биробиджане жиды? Жиды – это у Вас там, в Москве, в Питере, а там осталось одно только название. Одни рязанские морды, да и только. А вообще-то, мне – все равно: еврей ты или жид! Какая разница? Я правильно говорю, а?

Гаишники, среди которых не было ни одного еврея, дружно начали поддакивать и кивать своими толстыми мордами. Однако если бы их всех собрать, раздеть и построить перед фашистами после бани, то была бы как минимум еще одна Хатынь или Майданек. Ведь, как известно, бьют не по паспорту, а по лицу. Сколько случаев знает история, когда люди из-за слабоумия или природной трусости, скрывая наличие благородной крови и хороших генов, начинают «оригинально» отвечать на вопросы о национальности.

– Вы кто по национальности? Еврей?

– Кто, я? Евхрей? Да вы сами евхрей! Я-то хруссский, а вот Вы-то – евхрей!

Спор, иногда, переходит в драку, иногда – затухает, иногда заканчивается братанием. Но всегда у истинно русских людей это вызывает либо недоумение, либо гадливость. Ведь если разобраться, то какая разница – еврей или русский? Главное, чтобы гнилья внутри было поменьше!

Из-за падения нравственности и образованности большинство уже и не помнит, что 300 лет татаро-монгольского ига и 70 лет Советской власти не могли пройти бесследно. Россия, так же как и Украина или Белоруссия – многонациональное государство. У каждого в крови есть хоть немного, но чужая кровь.

Монзиков не был ни сыном юриста, ни кем-нибудь еще… Однако, похож он был, ох похож! Темно-рыжие волосы, неправильный прикус, нос с горбинкой, голубые, немного выпученные глаза, средний рост, большая задница, ленивый, ну очень и очень ленивый и в тоже время – не шибко умный. По крайней мере, такое складывалось первоначально впечатление от первого знакомства с ним.

– Васильич! Так ты так и не сказал, что ты делал в Биробиджане!? – не унимался Мансуров.

– А че? Я остановил одного пацана, который ехал на мопеде. Проверил у него документы – их не было. И, это, экспроприировал мопед. Ха-ха!

– Шо, в натуре? – Подшайский, схватив Монзикова за рукав, хотел услышать подтверждение. Он даже выгнулся как интеграл или уж на сковородке.

– Ну, пацана я взял с собой, тем более что он был, это…

– Голубой? – быстро спросил Румянцев.

– Сам ты голубой! Ну, как его, это…

– Мужики! Ну, дайте же вспомнить! Не мешайте же! – взмолился Федотов, который слушал рассказ с раскрытым ртом и таким интересом, что не замечал уже ничего вокруг, кроме Монзикова.

– Малой! Во! – вспомнил, наконец, Монзиков.

– А-а-а! – тихо, почти хором подхватили собравшиеся.

– Я решил его проучить. Думаю, сяду сам за руль, а его посажу сзади. Отъеду подальше от родных мест, найду какой-нибудь КАМАЗ или Татру, которая шурует в Ижевск, паренька отпущу. Ему, конечно, я этого ничего не сказал, а велел только сесть сзади и не рыпаться.

– Голова! Во дает, а!? – Мансуров глядел на Монзикова с нескрываемым восторгом и легкой белой завистью.

– С пацаном на мопеде мы проехали почти до Тырмы. Когда кончился бензин на его пукалке, я остановился, паренька отпустил, а сам поймал трактор Кировец, на котором проехал километров 40-50. Это был самый, пожалуй, трудный день, т. к. машин было мало и все они шли куда угодно, но только не на Ижевск. И вот, около полуночи, меня, вдруг, осенило, что ведь я могу на палке доехать до Ижевска с пересадками. Главное, чтобы попутки следовали в нужном мне направлении. И только я об этом подумал, как навстречу мне летит здоровенный трейлер. Да не один, а целых два. Я останавливаю, а оттуда вылезают?.. Ну, кто бы вы думали, а?

– Тот водила, у которого ты слямзил восьмеру? – высказал предположение отличник и гордость взвода Румянцев.

– Сам ты водила! Корейцы. Они везли бананы в Усть-Кут, на БАМ. Меня взяли с радостью, но сказали, что я поеду не в кабине, а если будет рэкет или ГАИ, то я должен буду им помогать. Я согласился. Но гаишники меня достали. Останавливали на каждом посту. Я все время вылезал из рефрижератора и разводил корейцев с гаишниками. Когда всю ночь я пробегал туда-сюда, то утром я был как выжатый лимон. Одно было приятно, что бананов я мог сожрать столько, сколько вам и не снилось! – Монзиков, вспоминая те времена, ненадолго прикрыл глаза.

– Ну, и сколько же ты съел бананов? – с неподдельным интересом спросил Федоров.

– Сколько съел, сколько съел? – передразнил Монзиков. – Все, что съел – все и вышло. Понос был от этих бананов такой, что вам и не снилось. Спасибо гаишникам, которые останавливали фуры через каждые 30-40 минут. Как только машина останавливалась, так я бежал испражняться, затем к гаишникам, а потом опять в рефрижератор, жрать бананы.

– Дак зачем же ты их жрал, если тебя от них несло? – с недоумением спросил все тот же Румянцев.

– Так ведь халява же, ха-ля-ва! Понимаешь? – Монзиков поднял вверх указательный палец и отчаянно им погрозил.

– Действительно, чего же не жрать, если халява! Халява, брат, и в Африке халява! – и мужики начали, было развивать эту тему, но Румянцев и тут вмешался в разговор и Монзиков продолжил рассказ.

– За неполных четыре дня пути я сожрал три коробки бананов, ящик апельсинов, пять здоровых арбузов и несколько комплексных обедов в придорожных столовых. Причем, мужики, все это я жрал на халяву! – Монзиков не без гордости медленно, с достоинством окинул взором глотавших слюну гаишников. Затем он не спеша, закурил, и только после того, как в полной тишине выкурил половину папиросы, стал продолжать свой рассказ.

В тоже время раздался сильный звонок. Пора было выходить на плац для построения в физкультурной форме. Гаишники, словно дети, бросились к выходу из столовой с визгом и улюлюканьем.

Каждый пытался выбежать первым, чтобы пораньше оказаться в раздевалке и одним из первых среди опоздавших явиться на физкультуру. В результате образовалась куча-мала. Минут пять, а может и больше, гаишники, маленькие, толстенькие, обычно ленивые и сонные, пытались протиснуться в открытую дверь. Летели пуговицы и погоны, раздавались стоны и крики, кто-то кому-то угрожал. Когда же силы стали кончаться, и возня поутихла, первым из двери выскочил Звягинцев в разорванном кителе, с расстегнутой ширинкой, без фуражки, с мятой общей тетрадью в исцарапанной руке. Монзиков выскочил то ли четвертым, то ли пятым. Вид у него был еще ужаснее. Одно только лицо, или, точнее сказать – морда лица – была настолько помята, что могло сложиться впечатление, что сначала Монзиков пробежал дважды без остановки марафонскую дистанцию, причем оба раза – в армейском противогазе. Затем он был часов шесть-семь в русской бане. Одновременно им было выпито несколько литров водки, без какой бы то ни было закуски….

Усы, пшеничные и редкие, торчали как редкая щетина на зубной щетке, использовавшейся для чего угодно, но только не по назначению. Волосы на голове стояли как у панка. Левая щека непрерывно дергалась, из носа торчала большая зеленая козявка. Рот был широко открыт, а дыхание было как у паровоза.

Через 10 минут весь взвод, дружно опоздавший на физкультуру – из-за Монзикова, – стоял на плацу в таком виде, как будто занятие уже закончилось и все ждали команды «Разойдись!».

Юсупов, преподаватель физкультуры, пребывал в прекрасном расположении духа. Он даже не сильно расстроился из-за группового опоздания и реальной угрозы срыва итогового занятия. Предстояло на оценку сделать серию упражнений, после которых был запланирован 1000-метровый кросс. На турнике, кроме Зарецкого, никто не смог ни разу подтянуться. Все висли на перекладине и болтались как мешки с дерьмом. Зато Зарецкий повис и, слегка раскачавшись, лихо подтянулся полтора раза. Увидев бесперспективность затеянного, Юсупов решил перейти к кроссу, для чего взвод был разбит на 4 группы, которые стартовали одна за другой с интервалом в 30 секунд. Дистанция проходила вокруг главного здания, клуба и столовой. Бежать надо было по аллее со стрелками. Когда прошло 5 минут и никого не было видно, Юсупов начал беспокоиться. Спустя еще 10 минут преподавателя охватила паника.

Через 20 минут Юсупов был в кабинете начальника цикла Уциева и плаксиво докладывал об исчезновении целого учебного взвода. Через час весь центр искал пропавших.

Монзиков, оказавшийся в первой группе, уже на 2-ой сотне перешел с семенящего шага на спокойный, а, спустя еще 15-20 метров, – на медленную ходьбу. Сработало стадное чувство. Все, кто его рано или поздно догонял, замедляли шаг и дружно начинали ковылять рядом с Монзиковым. Когда было пройдено почти 250 метров Монзиков истошно прошептал: «Все, мужики! Больше не могу! Бегите без меня. Я пошел в подвал!»

В подвале находился большой спортзал с теннисными и бильярдными столами. Взвод, прореагировал на признание Монзикова по-своему. Все дружно, как один, поплелись за Монзиковым. Через пару минут не было свободного места ни на одном из столов. Везде валялись тяжело сопевшие, потные бегуны.

– Васильич! Слышь, чё хочу сказать-то, а? – почти шепотом спросил Курченко, – я, в натуре, так и не понял, а ты до Усть-Кутато доехал с корейцами, а?

– До Усть-Кута меня довезли. Я даже особливо и не заметил, т. к. все время либо жрал бананы, либо, ХА-ХА, икру метал. – Монзиков и остальные начали смеяться.

Каждое неверное движение болью отдавалось во всех частях тела. Все старались не шевелиться, но этого не удавалось никому. И когда боль неистово пронзала какой-нибудь участок тела, то смех моментально превращался в стон.

– От Усть-Кута до Омска я ехал в почтовом вагоне, лежа на здоровенных тюках. Какие-то кооператоры везли колбасу, сыр и соленые огурцы. Банановая история повторилась. Что интересно, в почтовый вагон я попал совершенно случайно. Я уже договорился с бригадиром поезда насчет купе и готов был плюхнуться на полку, но он попросил меня ему помочь и мы подошли к почтовому вагону. В тот момент, когда, открыв замок и отодвинув тяжелую дверь, я собирался принять от него здоровую коробку с колбасой, его по рации кто-то запросил. Он все бросил и попросил немного подождать его. Убежал. А я залез в вагон, развязал один из мешков и начал читать письма. Так зачитался, что не заметил, как закрылась дверь и тронулся поезд. Если бы в Омске дверь не открыли, то так и ехал бы я до самого Киева. С голода я не умер, но до сих пор не могу смотреть на бананы, колбасу и апельсины. От Омска до Ижевска я добирался вместе с раллистами, которых остановил на кольцевой дороге у Волочаевки. Ребята ехали из Семипалатинска в Киров и обратно. Я, когда Петровичу рассказал о своих приключениях, даже не ожидал, что он с готовностью помочь мне добраться, изменит маршрут движения. Наша колонна состояла из 9 жигулей разных моделей и 6 мотоциклов марки К-125 М, которые ломались через каждые 30-40 км. Все машины были спортивными, т. е. посадочных мест в каждой было по два. И куда бы я не садился, везде я был третьим. У меня до сих пор болит задница. А когда я вспоминаю г. Пугачево, то мне становится нехорошо. Дело в том, что от Пугачево до Ижевска целый час я ехал на мотоцикле с Емельяновым – серебряным призером прошлогоднего чемпионата страны по мотокроссу. Мотоциклы-то все были кроссовые. Пассажир сидит на самом верхнем кончике сиденья, которое было почти на уровне плеч водителя. Когда меня снимали с мотоцикла, то я мысленно с благодарностью обратился к Богу. Честно говоря, я уже не рассчитывал остаться в живых.

– Да, брат, тебе не позавидуешь! – задумчиво прошипел Петренко, который так и не отошел от кросса.

– Мужики, а который сейчас час, а? Ведь мы же на дистанции. А ну за мной, вперед! – Мансуров первым выскочил на улицу и побежал.

Когда в 1720 компактная куча показалась на финишной прямой, то надо было сфотографировать испуганные лица Юсупова и Уциева, случайно оказавшихся у финишной черты. Финиш был кучным и очень медленным.

– Ну, и где же вас черти носили, а? – спросил Уциев у лидера Монзикова.

– Что, значит, где? Мы бежали! Да! – легко ответил Монзиков.

– Что, все это время вы бежали? Да? – и Юсупов ехидно посмотрел на Уциева.

– Да, товарищ капитан! – не моргнув глазом, выпалил Монзиков.

Преподаватели несколько минут ничего не могли понять. Из оцепенения их вывела фраза последнего бегуна Фетюшкина.

– Еще один такой кросс и я умру! – только и прошептал Фетюшкин и рухнул на стоявшую рядом скамейку.

– Вы, что же, бежали 30 км, вместо 1000 метров? – растерянно спросил Юсупов.

– Да, бежали! – хором дружно и громко ответили бегуны.

Уциев сквозь зубы процедил что-то Юсупову и быстро удалился к себе в кабинет.

Юсупов, не приходя в сознание, автоматически скомандовал: «Взвод! Равняйся! Смирно! Вольно! Разойдись! Конец занятия».

Все поплелись в казарму.

 

Любитель острых ощущений

Однажды, в один воскресный вечер, Монзиков с компанией решил погонять шары. Бильярдная находилась рядом с центральными банями. Монзиков и еще двое оделись «по гражданке»: милицейские бриджи с кирзовыми сапогами, милицейская рубашка без галстука и погон и обычный ситцевый халат грязно-белого цвета для работы на кухне. Четверо других гаишников вместо халатов нацепили на себя бадлоны и свитеры.

Когда гаишники зашли в бильярдную, то там воцарилось гробовое молчание. Предводитель Монзиков подошел к маркеру и спросил у него какой из столов свободен.

– Вы же видите, все столы заняты и до 2300 вряд ли освободятся, – ответил маркер.

– Ладно, понятно, значит, давай нам пока организуй по пиву и через 5 минут освободи вон тот вот столик, – и Монзиков указал на стол, стоявший в углу большой комнаты.

Всего было семь 12-футовых и три пуловских стола. Было видно, что в Удмуртии русский бильярд только-только начинал развиваться.

Читатель, наверное, представил себя на месте маркера, который почему-то сразу сообразил, что имеет дело с блюстителями правопорядка на отдыхе. Парень оказался смышленым и решил задачу блестяще.

– Пожалуйста, не обижайтесь, но на этом столе играют два профессора из госуниверситета. Они – игроки слабенькие. Вы предложите им сыграть на деньги. Когда Вы их обыграете, деньги у них кончатся, и столик будет ваш. – Маркер произнес настолько уверенным и убедительным тоном, что Монзиков не задумываясь согласился.

– А по чем они играют? – спросил капитан Миронов, который у себя дома, в Москве, последние три года активно играл в «Американку».

– Да по 50-100 рублей за партию. Не дороже. Откуда у профессуры деньги? – Маркер мило улыбнулся и пошел к профессуре.

Тем временем поднесли свежее холодненькое пиво. Пока профессура пыталась закончить партию, гаишники успели заказать еще по кружечке, а затем перешли на водку и шашлыки. Через полчаса стало ясно, что два седовласых профессора и понятия не имеют о русском бильярде.

Предложение сыграть на деньги старики, а каждому из профессоров было далеко за 50, восприняли спокойно, даже без особого энтузиазма. Более того, они предложили даже снизить ставку, но проигравший угощает водкой и закуской (по выбору, разумеется). Они так же заметили, что играют на бильярде редко, но сегодня у них особый случай – они получили большой гонорар за серьезную книгу.

Времени на часах было около 1300. К 1700 гаишники проиграли 11 партий с разницей в счет в 1-2 шара. Водки было выпито столько, что кто-то предложил поднять ставку и играть не на партию, а на разницу в забитых шаров. Видимо, гаишники не сразу поняли, что нарвались на гастролеров. Профессора стали с кия класть по 5-8 шаров. За неполный час они сыграли 7 (!) партий, из которых все были 8:0 в пользу профессуры.

Часам к 10 вечера, деньги у гаишников закончились, и игра прекратилась. Лишь на следующий день, сидя на лекции по основам административного права, был подсчитан общий материальный ущерб, составивший рыночную стоимость новенькой автомашины ВАЗ-2109. Одно утешало, что удалось не только все проиграть, но и водочки попить, и закусить, как следует, и оттянуться по полной программе.

И только потом, кто-то из местных гаишников рассказал об этих профессорах, которые в сумме вряд ли имеют 10 классов образования, а кормятся лишь бильярдом. Ведь для бильярда академий и институтов заканчивать не надо! Наоборот, чем интеллект бильярдиста слабее, тем он психологически устойчивее. Вспомнить хотя бы бокс. Все великие спортсмены не отличались ни интеллектом, ни умом, ни ораторским искусством. Кстати и у гаишников что-то есть от спорта, да?

 

После Ижевска…

Незаметно пролетели остальные месяцы учебы, и Монзиков успешно закончил курсы. После двухдневной отвальной гаишники на автопилоте, кто поездом, кто самолетом, разъехались по своим регионам, дав мужскую клятву – не забывать друзей.

Когда Монзиков прибыл в родной спецбатальон, то комбат ему сообщил, что Монзиков теперь уже не гаишник, а старший опер, но для всех он по-прежнему желанный гость, друг и наставник.

На следующий день Монзиков с выпиской из приказа о переводе в РУВД явился в отдел кадров, где его встретил аля-Залядов. Кефиров – старший инспектор отдела кадров РУВД, майор милиции, всю свою сознательную жизнь работал в кадровом аппарате, был вершителем человеческих судеб. Личные дела сотрудников он практически не изучал, а мнение о милиционерах основывал на первом впечатлении, которое оставалось, как правило, от первой и единственной встречи.

Монзиков ему понравился, т. к. не задавал никаких вопросов. Более того, он, пока Кефиров делал записи в личном деле Александра Васильевича, с интересом читал лежавшие на столе стихи, автором которых был сам Кефиров.

Последняя строчка не появлялась и не рифмовалась. Монзиков вслух произнес одно лишь слово славное и Владимир Николаевич на него посмотрел с большой благодарностью и теплотой. Ведь над этой рифмой он безуспешно бился третий день. И теперь, когда было найдено ключевое, очень сильное слово, то не было никакого сомнения в том, что стихотворение будет к концу дня закончено, тем более что это было последнее четверостишие.

Монзиков, сам того не ведая, приобрел за считанные минуты надежного и верного друга-кадровика. От нахлынувших теплых чувств Владимир Николаевич не заметил, как вписал Монзикова А.В. не в ту часть приказа. А Монзиков, не зная тонкостей делопроизводства, не стал даже вчитываться в предложенные ему бумаги.

На следующее утро, придя на новое место службы, Монзиков в канцелярии расписался в приказе, подготовленном отделом кадров РУВД, и с удивлением узнал, что он назначен на должность следователя 34 отделения милиции РУВД. Зайдя к Кефирову, он застал его в прекрасном расположении духа. Кефиров несказанно обрадовался Монзикову, схватил его за руку и подвел к своему столу.

– Вот, Александр Васильевич, посмотри! – и Владимир Николаевич показал ему на груду исчирканных листков, поверх которых лежал чистовик с очередным шедевром.

Монзиков прочел, затем посмотрел с легкой грустью прямо в глаза Кефирову и сказал: «Да, уж…»

– Вам нравится? Да? – Кефиров снизу внимательно глядел Монзикову в глаза, которые были уже «на мокром месте».

– Видите ли, я вдруг вспомнил второй курс вышки, т. е. школы, – и Монзиков рассказал историю, которую он вспомнил благодаря прекрасным стихам Кефирова.

Был холодный январь. Монзикову предстояло сдавать экзамен по уголовному праву. Времени на подготовку явно не оставалось, т. к. официальные дни, положенные на экзаменационную сессию ему руководство не предоставило, и он работал и… сдавал экзамены. Сдавал как все. Бутылки, презентики, услуги. Кто как мог, так и выкручивался.

Полковник Двинов Анатолий Иванович – доцент кафедры уголовного права и уголовного процесса – был одним из самых подготовленных и авторитетных преподавателей школы. Отработав почти 20 лет в прокуратуре, он однажды переаттестовался, надел милицейскую форму и стал работать, сначала преподавателем, затем старшим, а после защиты кандидатской диссертации на тему «Роль политорганов системы МВД в расследовании преступлений в рамках уголовного законодательства» доцентом кафедры. Как и большинство преподавателей, он был маленького роста, редко улыбался и все время что-то читал. Его аккуратная бородка и усы вместе с кожаной папкой, с которой он никогда не расставался, даже в туалете, придавали ему уверенность и солидность. Говорил он всегда спокойно, уверенно, с явным превосходством над всеми остальными. Свой предмет он любил и пытался привить любовь всем остальным. Однако сколько лет он ни преподавал, читая изо дня в день одни и те же лекции, одному и тому же контингенту слушателей – милиционерам, он так и не мог понять, почему слушатели не любят не только его, но и уголовное право. Видимо, одной из причин было то, что в каждой из учебных групп оказывался хотя бы один милиционер, внимательно прочитавший уголовный кодекс и хоть что-нибудь из него запомнивший. И если вдруг такой слушатель бывал на лекциях или семинарах Двинова, то он не мог не заметить того, что все, о чем говорил полковник, мягко говоря, не стыковалось с кодексом – основой всего учебного курса. Случалось это всегда тогда, когда Двинов пытался своими словами пояснить прочитанную статью из кодекса или во время объяснения какого-нибудь термина из того же кодекса. А когда Анатолий Иванович вдавался в исторический экскурс или «влезал» в соседние правовые дисциплины, то у тех, кто попадал в когорту «читателей-аналитиков» наступал шок.

Тем не менее, Анатолий Иванович был на хорошем счету у руководства школы, и служилось ему легко и радостно.

Монзиков взял билет и сел готовиться за последний стол. В билете было три вопроса, читая которые снова и снова, Александр Васильевич все больше приходил к выводу, что нужна как минимум шпаргалка. Шпаргалки у Монзикова не было. Ведь на написание даже шпаргалок требовалось время, труд, усилия, в конце концов. Однако выход был найден и Монзиков уже предвкушал заветную пятерку.

– Монзиков, – негромко позвал к себе полковник Двинов.

– Я!

– Пожалуйста, идите отвечать. – Анатолий Иванович бесстрастно посмотрел на Монзикова и рукой показал подошедшему слушателю на стул.

В тот момент, когда Двинов открывал зачетную книжку, а Монзиков садился за стол, Александр Васильевич взял верхний листок из стопки, лежавшей между ним и Анатолием Ивановичем. На листке была одна из лекций доцента Двинова по уголовному процессу – новому курсу, который Анатолий Иванович читал всего четвертый год. Чтобы не допускать ошибок хотя бы на лекциях по уголовному процессу, Двинов переписывал учебник и задиктовывал слушателям каждое слово. Он тщетно пытался выучить свои лекции и, поэтому всегда брал их с собой на экзамены. Во время подготовки он, внимательно наблюдая за каждым слушателем, одновременно читал свои лекции. В результате, прочтя очередную лекцию, Двинов через 5 минут все забывал и снова и снова принимался за чтение своих опусов.

– Билет № 19. Вопрос первый. Что такое преступление? В чем разница между преступлением и правонарушением? Виды преступлений. – Монзиков читал внятно и неспешно.

– Так, слушаю Вас. – Двинов изучал очередную лекцию и ожидал начала ответа Монзикова.

– Преступление – это то, чему посвящено большое количество научных трудов по юриспруденции, а также по теории уголовного права. Обычно за каждым преступлением следует конкретное наказание. Вот я, например, работаю в колонии строгого…

– Так! Я что-то не пойму, причем здесь колония и Ваша работа? Давайте по существу! – и Двинов начал внимательно разглядывать свои аккуратно постриженные ногти.

– Я просто хотел сделать мостик, т. е. рассказать историю вопроса, но…

– Пожалуйста, переходите к сути вопроса! – Двинов начинал нервничать.

– Значит так, в судопроизводстве по уголовным делам допускается участие представителей общественных организаций и трудовых коллективов. Представители общественных организаций и трудовых коллективов могут быть по определению суда допущены к участию в судебном разбирательстве уголовных дел в качестве общественных обвинителей или общественных защитников. Они выделяются общим собранием общественной организации или трудовым коллективом предприятия, учреждения, организации, а также коллективом цеха, отдела или другого подразделения, которые в письменном виде… – Монзиков внимательно читал каракули Анатолия Ивановича, стараясь как нельзя увереннее и четче произносить каждое слово, каждую фразу.

– Так, хорошо, достаточно. Переходите, пожалуйста, ко второму вопросу Вашего билета. – Двинов смутно понимал, что где-то он уже это слышал, а может быть и читал. И если бы ему сказали, что это было содержание, причем дословное, статьи 250 Уголовно-процессуального кодекса, то, скорее всего, Анатолий Иванович с этим бы даже согласился, но только после своих добавлений и уточнений. Вероятность того, что у доцента Двинова возник бы вопрос о связи статьи с первым вопросом билета равнялась нулю.

– Вопрос второй. Основное содержание принципа презумпции невиновности. Вина. Пределы и…

– Не надо читать вопрос. Я и вы – грамотные люди. Мы оба знаем, что написано в билете. Начинайте ответ, и по существу! Не надо тянуть время. Ясно? – Двинов поглаживал свою бороду и внимательно рассматривал обои, которыми недавно оклеили половину аудиторий за свой счет слушатели Высшей школы милиции.

– Общественный защитник вправе представлять доказательства, принимать участие в исследовании доказательств, заявлять перед судом ходатайства и отводы, участвовать в судебных прениях, излагая суду мнение о… – Монзиков продолжал читать статью 250 УПК.

– Достаточно. Переходите к третьему вопросу. – Двинов начинал нервничать, т. к. слушатель слишком уверенно и слишком хорошо излагал суть каждого вопроса. Было очевидно, что что-то здесь не так! Но что? На этот вопрос не мог ответить даже сам Двинов.

Монзикову ничего не оставалось, как начать чтение статьи 250 УПК опять с начала. На этот раз Двинов слушал Монзикова с особым вниманием. Он ясно понимал, что тот говорит абсолютно правильно. Более того, некоторые вещи Двинов слышал впервые и ему, поэтому, было очень интересно. Когда статья была прочитана, то Монзиков произнес решающую для него фразу: «Ну, вот, значит, это, можно сказать, если коротко, все».

– Ну, что же, неплохо, неплохо. Очень даже неплохо! А Вы знаете, что я очень редко ставлю на экзаменах пятерки, а?

Монзиков не сразу ответил. Вначале он надул щеки, потом почесал в затылке и только затем с философским видом изрек – Да, уж…

– Я не буду Вам задавать дополнительных вопросов, ладно?

– Почему, товарищ полковник? – изумился Монзиков.

– А Вы что, действительно хотите? – и Двинов покровительственно посмотрел на Монзикова.

– Если честно…? Если честно, то – да! – несколько кокетливо выдавил из себя Монзиков и сразу же стал красным как рак.

– Ну не сердитесь, не сердитесь! Не надо кукситься! Ну!? Я Вам лучше пятерочку нарисую в зачеточке, хорошо? – и Двинов взял свою перьевую ручку и аккуратно, почти печатными буквами сделал столь желанную для каждого слушателя запись.

Монзиков даже не знал, как на это реагировать. Ведь надо было что-то говорить, что-то делать. Но что? Чисто машинально, не отдавая отчета своим действиям, Монзиков быстро, с этаким вот гусарством, раза три или четыре расстегнул и застегнул молнию на ширинке милицейских брюк.

– Надо же, как интересно! – Двинов внимательно всматривался в брюки Монзикова, прекратив даже поиски его фамилии в экзаменационной ведомости, чтобы продублировать пятерку.

– Да, вот!

– Да, да, да, конечно! И ведь это, наверное, очень и очень? – Двинов даже немного вспотел.

– Конечно. А ты как думал, а? Понимаешь мою мысль, а? Догнал? – и Монзиков с гордостью оглянулся на слушателей, сидевших с раскрытыми ртами и наблюдавших за диалогом полковника с капитаном-слушателем, заработавшим впервые в жизни свою пятерку.

– Огромное Вам спасибо, Александр Васильевич! Как только приду домой, так сразу же дам жене брюки и попрошу ее вшить в них молнию. Ведь вот какая удобная штука! Надо же?! – и Двинов, для большей надежности, сделал небольшую пометку у себя в еженедельнике. – Александр Васильевич! А можно я Вам позвоню? Ну, скажем, через пару дней, например? Я расскажу Вам как у меня получилось, а? – Двинов с надеждой смотрел на Монзикова.

– Ладно. Только, это, ну… Когда будете звонить, то, это…

– Конечно, конечно! Вы не беспокойтесь, все будет хорошо! – и Двинов, сердечно пожав Монзикову руку, проводил его до самой двери.

Монзиков не верил своему счастью. Впервые в своей жизни, впервые для слушателей – заочников Монзиков получил пятерку у самого полковника Двинова! Это было чудо.

Тем временем Фролов, который брал билет после Монзикова, сел на место Александра Васильевича, чтобы начать свой ответ.

– Так, слушаю Вас, – сказал Двинов и, найдя его фамилию в ведомости, поставил «монзиковскую» пятерку. – Начинайте, пожалуйста.

– Билет № 6. Вопрос первый. Что…

– Давайте сразу ответ! Не надо тянуть время. Вас много, а я – один! Слышали, как Ваш коллега отвечал? Вот также, пожалуйста.

Фролов понял слова Анатолия Ивановича дословно и взяв оставшийся после Монзикова «двиновский» листок, начал неторопливо его читать.

– Достаточно. Переходите ко второму вопросу, пожалуйста. И давайте сразу, по существу! – Двинов с некоторым мучением пытался вспомнить, а что же он забыл сделать, что забыл написать в ведомости?

– Ответ по билету закончен. – Фролов, пока преподаватель раз десять, не меньше, прочел все шесть экзаменационных ведомостей, дважды с самого начала прочел статью 250 УПК.

– Дополнительных вопросов Вам тоже не будет. Ставлю пять. Молодец! Давайте следующего, – и Двинов машинально вписал пятерку в зачетку.

Следующие трое полностью повторили монзиковскофроловский прием ответа и все получили по пятерке. Дело шло неплохо. Группа блестяще была готова к экзамену и уверенно отвечала по билетам.

Неожиданно вошел дежурный и сообщил Двинову, что его просят подойти к телефону в кабинете начальника цикла. Экзамен пришлось прервать. Был объявлен 5-минутный перерыв.

Через 45 минут после разговора с женой Двинов продолжил экзамен. За оставшиеся 4 часа он с удивительной легкостью принял еще троих человек, поставив каждому по трояку. Как и остальные преподаватели в системе учебных заведений МВД двойки, как правило, никогда не ставились.

Однажды, молодого преподавателя Двинова вызвал служивший тогда полковник Бровский Владимир Васильевич – заместитель начальника высшей школы МВД по учебной работе и отчитал его как мальчика за то, что тот поставил три (!) двойки на своем экзамене.

– Ты что, не соображаешь, что творишь, а? Ты понимаешь, что наделал? – Бровский зло сверлил водяными глазками стоявшего в струнку Двинова.

– Так, товарищ полковник, ведь…

– Молчать!!! Ты что же не знаешь, что любой милиционер – уже на три бала юрист? А? – Бровский метался из угла в угол своего «деревянного» кабинета.

– Товарищ…

– Ты что же, умнее меня или где? – спросил кандидат педагогических наук Бровский. – Ты знаешь, что теперь будут обо мне думать, умник сраный!? Ты знаешь, что…

Раздался стук в дверь. Зашел начальник кафедры Двинова полковник милиции Корефанов, который был одного роста со старшим инспектором отдела кадров РУВД Кефировым – метр с кепкой. Они были даже чем-то похожи. Те же ужимки, те же манеры, схожие голоса. Только Корефанов был постарше и потучнее.

– А, это ты? Ну, что скажешь, Юрий Владимирович? Знаешь, сколько твой умник бананов наставил? И кому? Ты, Двинов, хоть знаешь, кто у нас в городе кто? Ты фамилии когда читаешь, то у тебя хоть что-нибудь ёкает или ты носишь бестолковку на плечах только для фуражки? А? ХА-ХА-ХА – живот трясся от смеха, и складывалось впечатление, что он, т. е. живот, выпрыгнет из штанов и укатится далеко-далеко.

– Владимир Васильевич! Не сердись! Он же еще молодой, пацан. Мы его обработаем! – Корефанов показывал потихонечку Двинову кулак, а сам игриво улыбался, глядя на Бровского.

С тех пор Двинов ни разу не поставил ни двойки, ни пятерки. Двойки ставить было нельзя, а пятерки – не за что.

После разговора по телефону с женой Двинов уже не мог задавать умных вопросов и ухватывать главное из ответов слушателей. Не читались и его собственные лекции. Оставалось только одно – курить и продолжать прием экзамена.

Монзиков только спустя много лет узнал, что его пятерку поставили другому, а в диплом пошла тройка, которая никак не портила общего среднего бала диплома – 3,0.

* * *

Кефиров, внимательно слушавший рассказ Александра Васильевича, спросил у Монзикова, а не хочет ли Монзиков, например, тоже заняться литературой.

– Понимаете, Александр Васильевич! В нашей тяжелой работе нужна отдушина. У одних – это водка, у других – бабы, извините, пожалуйста, ну а у нас с Вами – это стихи. Ведь как приятно прочесть где-нибудь в транспорте или еще где-нибудь хорошие, красивые стихи, которые сразу же уносят в даль, которые зовут тебя всего, без остатка…. Ну, как? Вы согласны? – и Кефиров, как только мог, с силой сжал обеими руками руку Монзикова.

– Владимир Николаевич! Дак ведь я – это…

– Ничего, ничего! Вот лучше послушайте, что у меня получилось ко Дню милиции, – и Кефиров встал у окна, поднял правую руку, а затем, вытянув по-ленински вперед, подбоченясь, начал громко и не спеша декларировать очередной шедевр.

Монзиков пребывал в глубоком раздумье. Он не помнил уже начала разговора и цели своего визита. Хотелось курить, курить и еще раз курить.

– А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами напишем прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, давайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский шедевр.

– Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по кабинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его, не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!

– Да, товарищ майор, я – это, вспомнил. А ведь я теперь, почему-то, стал следователем… – и Монзиков нерешительно взглянул на Кефирова.

– Поздравляю, поздравляю Вас, Александр Васильевич! Это просто прекрасно, что…

– Но ведь я должен был бы быть опером?! – несколько нерешительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихонечко добавил Монзиков.

– Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефиров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь на то, что у него очень много работы.

Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогнулось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров. Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкушении литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бумагу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждающей силой.

Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты отдела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 800 утра, увидела маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова оконченный очередной шедевр и по слогам в полголоса начала читать.

Тетя Клава, закончив чтение, с грустью и тревогой посмотрела на сладко спавшего Кефирова. «Бедненький! Совсем зарапортовался! Пора тебе, касатик, в отпуск! Ох, пора, бедненький мой!» И она нежно погладила его по головке.

Через полчаса, после уборки в кабинете начальника РУВД, Кефиров был вызван на ковер к начальнику управления.

– Ну, Кефиров, рассказывай! Как это ты дошел до того, что стал втихаря писать стихи? А?

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Даю Вам честное…

– Ты подумай только, пишет давно и помногу, а я ничего и не знаю!? Да?

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Честное слово…

– Ну, наглец, а? Думал, что это все останется в тайне, да? – начальник явно был в ударе.

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится!

– Да ты не перебивай, когда я говорю! А ну говори, быстро, это ты написал, что мне показали? – и начальник протянул несколько скомканных, сжеванных клочков бумаги.

– Я, товарищ полковник, – промямлил Кефиров.

– Молодец! Ну, Кефиров, действительно правы те, кто считает, что кадры решают все. А чего же ты мне ничего не посвятил, а? – начальник смотрел на Кефирова с надеждой услышать, что у него есть и для начальника столь же прекрасное, столь же чистое и невинное.

Но Кефиров, словно воды в рот набрал. В течение 15 минут, что говорил любимый начальник, Владимир Николаевич только стоял, как шпиль, и тяжело, и виновато вздыхал. В конце часовой беседы начальник спросил у Кефирова: «Скажи мне, Вовик, только честно, это ты сочинил?» И начальник, сильно картавя и заикаясь от охватившего его вдруг волнения, прочел следующие стихи:

Кефиров стоял как вкопанный. Он очень любил Пушкина. Можно было даже сказать, что Александр Сергеевич был ему как отец, а может быть и больше. Однако эти стихи были намного прекраснее всего вместе взятого пушкинского наследия. В них столько было человеческой экспрессии, столько гармонии, такая чистота слога и стиля, что хотелось просто громко рыдать от охватившего восторга, от колоссальной радости, которую так редко мы испытываем от соприкосновения с прекрасным.

Неожиданно, резко, очень резко зазвонил прямой телефон. Дежурный по РУВД сообщил начальнику управления, что на территории района совершено убийство и машина с оперативно-следственной группой только что выехала на место преступления.

– Вызывай Диму, а мы с Кефировым уже спускаемся, – еще плаксивым, сильно вибрировавшим от только что пережитого волнения сказал в трубку начальник управления.

– Дима на месте, Вас ждет! – быстро, по-военному ответил дежурный.

– Давай, Кефиров, собирайся, хватит прохлаждаться! Поедем, делом займемся. Труп посмотрим. Это тебе будет полезно. Заодно в машине поговорим.

Волга начальника управления «летела» по городу к месту происшествия. Через 12 минут Дима подъехал к уже ожидавшим эксперту-криминалисту, следователю прокуратуры, следователю 34 о/м Монзикову, оперуполномоченному уголовного розыска с того же отделения милиции, откуда был Монзиков.

Для Монзикова это было первое дело, которое ему дали в первый же день работы. Так уж случилось, что когда прошла информация о совершенном преступлении, то все были на выезде: кто – где. А Монзиков ходил из угла в угол дежурной части как неприкаянный.

На земле, в большой луже крови лежало мужское тело без какой-либо одежды. Сверху, на 11 этаже виднелось распахнутое окно, из которого, видимо, и выпало «лицо кавказской национальности». Невдалеке стояли очевидцы – три бабули, которые видели все от начала до трагического конца. Со слов очевидцев около 12 часов дня сверху раздались матерные ругательства и в оконном проеме появился абсолютно голый молодой человек, которого сильно шатало из стороны в сторону. Пьяным голосом, с сильным кавказским акцентом и очень плохой дикцией Алискер – так звали погибшего – несколько минут призывал всех прохожих и жильцов соседних домов обратить на него внимание. Когда же внизу собралась толпа – человек 40-50, то Алискер раскрыл дамский зонтик и шагнул вниз. Умер дитя гор мгновенно. Квартира, из которой был совершен столь отчаянный прыжок, была закрыта. Мощная железная дверь с тремя замками преградила путь милиции, которая хотела проникнуть во внутрь и составить протокол осмотра, снять отпечатки следов и т. д.

Монзиков сразу же подключился к следствию. Он предложил обыскать труп, проверить карманы и попытаться найти ключи от квартиры, откуда было совершено отчаянное падение.

– Ндак ведь он же – голый! Какие ключи, а? – глядя с недоумением на нового следователя, спросил Семенов – эксперт-криминалист.

– Какие, какие? От квартиры, где деньги лежат! Вот какие, – раздраженно ответил Монзиков. – Заодно проверим – есть ли у него машина и имеются ли у него водительские права?!

– А это-то зачем? – с недоумением спросил все тот же Семенов.

– А ты сам-то подумай! Я правильно говорю, а? – Монзиков окинул покровительственным взором присутствовавших на осмотре трупа милиционеров.

– Это еще кто такой? – спросил у Кефирова начальник РУВД, показывая пальцем на Монзикова.

– Наш новый следователь, товарищ полковник. Монзиков. Капитан Монзиков, кстати, тоже поэт! – быстро ответил Кефиров.

– Да, так ты мне так и не сказал, чьи это я читал тебе стихи? Твои? – начальник пристально посмотрел на майора.

– Если честно, то мне так здорово не написать… – промямлил Кефиров.

– Тебе, значит, тоже понравилось, да? Хм. Я когда впервые их прочел, так сразу же ох. л от переизбытка чувств! Да, что ни говори, а талант себе дорогу всегда пробьет. Вот собрать бы всех талантов вместе, в нашем РУВД, вот было бы здорово, а!? – и полковник мечтательно посмотрел на Кефирова.

Минут через 30 была собрана исчерпывающая информация по данному происшествию. Алискер Бабкаев, уроженец г. Избербаш, 1973 г.р., холостой, нигде не работавший и не имевший постоянного места жительства прибыл в город с большой партией наркотиков. За три дня проживания на квартире двоюродного старшего брата Кисленко только единолично Бабкаев выпил 9 бутылок водки, два ящика пива, выкурил травки ни на одну машину. Находясь в сильном алкогольном и наркотическом опьянении, Алискер принялся читать себе вслух детские сказки и после прочтения сказки о Колобке, Бабкаев решил геройски прыгнуть с зонтиком вниз. Как правильно думал Монзиков, у Бабкаева никогда раньше не было водительских прав, хотя машину он водил, и не один год.

Сослуживцы поздравляли Монзикова с крупной победой. Дело было раскрыто по горячим следам, наркотики изъяты. Это был успех.

Монзикову начинала нравиться его новая работа.

Обычно, следователи форму не носят. То ли стесняются, то ли боятся чего-то, предпочитая простенькие дешевые костюмы и платьица. Вообще, в следствии работают и женщины, и мужчины, которых не намного больше. Образование у всех либо среднее специальное, либо неоконченное или даже просто высшее. С высшим юридическим образованием следователей в милиции процентов 15-20. В основном – это выпускники высшей школы милиции и других милицейских учебных заведений, где упал-отжался, лечь-встать и другие команды изучают несколько лет на таком же уровне, что и остальные предметы.

На частых междусобойчиках сами следователи не раз рассказывали истории о том, из чего складываются оценки на экзаменах. Подход – пять, доклад – два, отход – пять. Итоговая оценка – хорошо.

Монзикову дали большой 12-метровый кабинет, где стояло 4 стола, 4 сейфа-холодильника и 8 металлических стульев. На каждом столе стояли местные телефоны, позволявшие связаться с дежурной частью отделения и был один городской телефон с длинным шнуром. Черный, образца конца 40-ых годов, телефон в основном работал только на передачу, т. к. в кабинете все время стучали пишущие машинки, постоянно шли допросы, все время кто-то что-то делал, что-то говорил.

У двух стенок валялось немыслимое множество разных предметов, которые именовались вещдоками. Монзикова, дипломированного юриста, посадили на уголовные дела особой сложности. Он вел убийства, мошенничества, угоны и кражи автомототранспорта, изнасилования.

 

Несостоявшаяся любовь

Монзиков оказался в окружении трех следователей: Ольги Михайловны, старшего лейтенанта юстиции, которой было в интервале между 25 и 40, Нины Михайловны, капитана юстиции и Динары Саидовны или как ее все называли Евдокии Сергеевны. Нине и Даше было под 50, а может быть и более. Да и на Монзикова они смотрели как-то по-особенному, по-матерински, что ли. А вот Ляля Михайловна глаз положила сразу.

– Чайку не желаете? Вам сколько ложечек сахара? Четыре или пять?

– С моими-то зубами только с сахаром и пить?! – без особого энтузиазма ответил Монзиков.

– А Вы женаты? – не унималась Ляля Михайловна.

– Да, уж.

– А дети есть?

– У кого? У меня, что ли? – сразу не поняв, ответил Монзиков.

– А Вы – шутник, Александр Васильевич! Ха-ха, ха-ха-ха!

– А у Вас варенье или конфеты есть? – вдруг ни с того ни с сего спросил Монзиков.

– Конфеты? Какие конфеты? – Ляля Михайловна даже опешила от такого простого и в тоже время трудного вопроса.

– Шоколадные. Можно эти, ну… – Монзиков отчаянно защелкал пальцами, пытаясь вспомнить название.

– Белочка?

– О! Точно! Молодец, – и Монзиков широко улыбнулся, показав здоровенные пустоты в почти сплошных искусственных зубах.

Даше надо было идти в детский садик, за внучкой, а Ниночка просто торопилась домой. Обычно у женщин по пятницам всегда бывают наполеоновские планы. Надо было закупить продуктов на выходные, приготовить обед, постирать, погладить, убрать квартиру, проверить уроки у детей… Короче, надо было, как всегда, заняться мелочевкой. Это у мужиков только глобальные и важные семейные проблемы – землетрясения, цунами, война, пожар. А женщины только и делают, что отдыхают. И когда усталый, слегка подвыпивший, после сытного ужина муж ложится на диван с газетой в руках, чтобы посмотреть телевизор или перекинуться по телефону какими-нибудь важными для всей страны (!) или даже человечества (!) новостями, то обязательно к нему начинает приставать жена с нелепыми просьбами.

– Сходи в магазин! Купи картошки, хлеба,…

– Щас! Все брошу и побегу!? Тебе надо? Ты и иди!

– Ах ты, паразит, такой – эдакий! Я, понимаешь ли…

И так изо дня в день, из года в год.

У Монзикова тоже была семья. Тоже была среднестатистическая жена. И торопиться домой не было никакой причины. Более того, Ляля Михайловна ему понравилась как только он ее впервые увидел. У нее была миниатюрная фигурка, тоненький, очень приятный голосок и от нее очень вкусно пахло. Она была такая миленькая, что Монзиков ассоциировал ее с абсолютно новенькой автомашинкой Окой – несбыточной мечтой брежневской молодежи. Ведь это же при Брежневе еще говорили, что будет выпущен новый молодежный автомобиль, который без проблем смогут приобрести студенты и пенсионеры, домохозяйки и инвалиды. Одним словом все те, у кого хватает денег только на туалетную бумагу да на противозачаточные средства, чтобы не плодить нищету.

Ляля Михайловна была замужем за инженером, с которым она вместе училась в институте, от которого родилась Вика – девочке было 21 год, – и который постоянно ее огорчал своими неимоверными выходками. То он, вдруг, хотел заниматься сексом прямо среди ночи. И тогда он будил ее самым нахальным образом и после очередной маленькой победы моментально засыпал, издавая такой храп, что соседи начинали стучать в стенку. То, вдруг, плотские желания возникали у него после столовского обеда. И тогда он приезжал к Оленьке на работу и занимался с ней любовью прямо на ее рабочем столе, пока ее коллеги находились на выезде или на обеде. Одним словом, муж ее был сам настоящим половым гангстером, террористом. Причем, он любил всех и все, что только могло или просто шевелилось. В подъезде, где жила Ляля Михайловна, почти в каждой квартире жили маленького роста, рыжие, конопатые и щербатые, кривоногие девочки и мальчики, похожие как две капли воды на ее единственного супруга. Даже в транспорте он не мог ехать спокойно – все время к кому-нибудь приставал. И что интересно, при росте в 164 см он имел колоссальный успех у женщин. О своих желаниях Александр Павлович обычно говорил конкретно и сразу.

– Познакомьтесь, пожалуйста, это – Александр Павлович, мой супруг, Викин папа… – обычно представляла в гостях своего мужа Ляля Михайловна.

– Александр Павлович! – Щеничкин протягивал свою маленькую волосатую ручку, здоровался с дамой и тут же заключал ее (ручку) в страстный поцелуй.

– Галина Павловна… – со смущением отвечала хозяйка или тоже одна из гостей дама.

– Галина Павловна! Извините, пожалуйста, но мне надо Вам кое-что сказать! Очень важное! Пожалуйте за мной, пожалуйста! – и как только под ручку или, держа рукой за талию, они отходили в сторону, Александр Павлович начинал страстно и пылко целовать и обнимать очередную избранницу. Самое удивительное заключалось в том, что в большинстве случаев дамы от подобных атак падали в обморок. И тогда они становились легкой добычей полового гангстера Щеничкина. Если была в квартире свободная комната с диваном или столом, то через каких-нибудь 10 минут с вероятностью в 90 % происходило внебрачное зачатие.

Друзья и подруги Щеничкиных об этом прекрасно знали, но сделать ничего не могли. Более того, рогоносцы-мужья из года в год приглашали чету Щеничкиных к себе в гости, заранее зная, что какая-то из женщин будет опять оплодотворена Александром Павловичем.

Если глаз Щеничкина падал на крупную даму, которая была много дороднее и выше него, то в ход пускался испытанный прием. Сначала даму надо было пригласить присесть на диван, а затем – следовала молниеносная атака.

Ляля Михайловна знала, что даже если ее супруг ей изменил на работе, после работы, то вечером и ночью он все равно с ней сделает тоже самое. Все годы, которые она прожила вместе с Александром Павловичем, Ляля Михайловна мечтала только об одном – чтобы муж ее угомонился, чтобы он стал пусть даже импотентом, но только прекратил свои половые выходки. Правда она не знала, да и не могла знать, что значит иметь мужа-импотента. Но как часто в жизни бывает, что несбыточные мечты придают особый шарм и специфический смысл нашему бытию.

Вот уже вторую неделю Александр Павлович находился в командировке и у Ольги Михайловны происходили непонятные процессы в ее измотанном и истерзанном сексуальным маньяком – мужем – теле. Ее тошнило, она не могла заснуть, все время мучил голод, была жажда, кружилась голова. Тело знобило. Состояние было отвратительное. Не сознаваясь даже себе, Ольгу Михайловну просто потянуло на мужика. Да, вот такое примитивное, но сильное, желание возникло у старшего лейтенанта юстиции Щеничкиной Ольги Михайловны.

В тот вечер, в пятницу, Ляля Михайловна однозначно для себя решила лишить невинности любой ценой уже ставшего известным в РУВД Монзикова. Женатику Монзикову надо было сразу догадаться, что без греха он домой не вернется.

Оставшись с Ольгой Михайловной наедине, Монзиков вдруг обратил внимание, что окна уже занавешены, дверь закрыта, а один из столов – абсолютно чист. Ляля Михайловна продолжала крутиться вокруг Монзикова, приятно щебеча и все время, как бы случайно, прижималась к нему. Монзиков стал курить одну папиросу за другой, то и дело, поглядывая на часы.

И тут вдруг Ольгу Михайловну словно ударило молнией. Она решила повторить все незамысловатые приемы своего бывалого и многоопытного в амурных делах муженька.

– Александр Васильевич! Я, право, даже не знаю, мне так неловко, что…

– Ляля Михайловна, да в чем дело? – Монзиков захабарил папироску и внимательно посмотрел на Щеничкину.

– Александр Васильевич! Могу я рассчитывать на Вас, как на мужчину? – Ляля Михайловна тяжело и часто дышала. Ее маленькая грудь вздымалась и падала. Глаза неистово блестели. В месте, где бывают заеды, была видна крошечная пенка.

– Гм! А как же?! – только и успел сказать Монзиков.

– Александр Васильевич! Только Вы можете мне сейчас помочь! – страстно, с надрывом выпалила из себя Щеничкина.

– Ну, Вы – это, говорите, говорите! Я все сделаю.

– Александр Васильевич! Вы такой мужественный и благородный! Вы такой интеллигентный! Вы – единственный мужчина у нас, у несчастных женщин!..

– Это точно.

– Александр Васильевич! Мне так плохо, так плохо! – Ляля Михайловна с хрустом заломила пальцы, пытаясь показать в жестах всю силу ее страдания и всю палитру ее переживаний.

– Ляля Михайловна, не терзайтесь и не мучайте меня, пожалуйста! – Монзиков участливо смотрел на маленького милиционера в погонах и юбке. – Говорите, я все сделаю в лучшем виде.

– Александр Васильевич! Только поймите меня правильно! Мне нужна Ваша помощь. Мне может очень и очень помочь Ваш массаж. Понимаете?

– Конечно! – Монзиков встал и начал снимать свои грязные кирзовые сапоги.

Ляля Михайловна растерялась. Она ожидала всего, но только не такой легкой победы. Плотское желание почти сразу исчезло. Совершенно машинально она начала расстегивать свою рубашку.

– Ляля Михайловна! Рубашку и кофту можно не снимать. Ложитесь на стол животом вниз. Я уже готов.

Монзиков стоял босиком на полу с закатанными рукавами на кителе и рубашке. Из карманов бриджей Монзиков вынул грязный носовой платок, расческу, ключи, зажигалку и клочки газеты, оставшиеся после похода в туалет.

– Ляля Михайловна! Сначала будет немного неудобно и даже больно, а потом появится тепло, боль исчезнет и, как это часто бывает с женщинами, Вы захотите спать. Вся процедура займет минут 15-20, и, если одного сеанса будет маловато, я сделаю еще разок. Моей жене, чаще всего, помогает с первого раза, после чего она спит до утра. Как будет с Вами – даже не знаю?! – и Монзиков начал сильно потирать ладони.

– Александр Васильевич! Может быть, мне все-таки снять трусы? – сказала Ляля Михайловна и легла на стол как велел ей Монзиков.

– Да нет, не надо! Я даже сам не раздеваюсь, понимаете мою мысль, а?

– Александр Васильевич! Вы меня интригуете…

– Да нет же, это только в первый раз страшно, а когда мы сделаем это, то последующие разы будут и легче и интереснее!

– А Вы так только с женой делаете? – с ярко выраженным удивлением и слегка дрожащим голосом спросила Ляля Михайловна.

– Если честно, то и с Анькой – дочкой моей – по-тихому, чтобы жена не знала, я уже делал. Был в Ижевске, так мужики просто балдели от меня.

После этих слов Ляля Михайловна потеряла сознание.

Монзиков, решив, что «клиент готов», кряхтя и чертыхаясь, залез на стол, где лежала бесчувственная Ляля Михайловна, и начал босиком ходить по ее маленькой спине, по нежным плечикам.

Ляля Михайловна сначала тихо застонала, затем, открыв глаза, увидела в настенном зеркале Монзикова, топчущегося на ее спине.

«Садист» – только и промелькнуло в ее сознании, и она опять лишилась чувств. Монзиков начинал входить во вкус. Он выделывал такие пируэты и кренделя пяткой, стопой, большим пальцем, что даже Джерри Финн – главный специалист по хиропрактике – не владел таким набором приемов, столь необходимых массажисту-профессионалу.

У жены Монзикова был остеохондроз и только «ножной массаж» снимал боль и дискомфорт, который не давал ничего делать. Монзиков продолжал топтаться на спине Ольги Михайловны. Вдруг ему захотелось курить.

Монзиков слез с бездыханного тела Ольги Михайловны, взял захабаренную чуть ранее беломоринку, чиркнул спичкой, пытаясь раскурить небольшой окурок. Но спичка сломалась. Головка зажглась, но упала на средний палец висевшей правой руки Ольги Михайловны.

Раздался тихий крик. Сознание к женщине вернулось, а разум – нет. Она попыталась хотя бы привстать, но тело ее не слушалось. Единственное, что ей удалось, так это повернуть голову и найти глазами Монзикова, сладко затягивающегося папиросным дымом. В глазах стало рябить.

– Ну, понравилось, а? – спросил Монзиков и опять полез на спину Ольги Михайловны.

– А-а-а! – только и успела простонать горе-любовница.

– Сейчас, сейчас! Не торопи меня, все будет хорошо! – Монзиков уже стоял и не спеша переминался с ноги на ногу на маленькой женской спинке. Ляля Михайловна опять потеряла сознание. Монзиков, решив, что женщина просто расслабилась и как это говорится – балдеет, стал увеличивать скорость и силу топтания.

Более того, его массаж перешел сначала на поясницу, а затем и на ягодицы. Через 25 минут, порядком приустав, Монзиков, весь потный, тяжело дыша, слез с Ольги Михайловны и плюхнулся на свой стул.

Когда на следующий день Ляля Михайловна пришла на работу, она увидела сидевшего за столом, как ни в чем не бывавшего, Монзикова, с некоторым безразличием смотревшего в окно.

 

Наконец-то…

Было обычное сентябрьское утро, когда руководство следственного отдела пригласило Монзикова для консультации. Требовался совет специалиста.

– Васильич! Проходи, не стесняйся, – сказал маленький полковник милиции Лещев Виктор Яковлевич.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – и Монзиков первым протянул руку Виктору Яковлевичу – замполиту, пережившему в своей должности 9 начальников РУВД.

Лещев ни чем особенным не выделялся. Он был такой же лодырь, как и многие другие его коллеги, любил выпить на халяву, мог легко что-нибудь украсть, что плохо лежало. Но была у него одна черта, которая и позволяла ему оставаться на плаву. Он хорошо зажигал народные массы и… вовремя исчезал, чтобы, как говорил В.И.Ленин, не сгореть самому синим пламенем. Говорил Виктор Яковлевич всегда уверенно, бойко. Мог быстро сменить тон и направленность разговора, придав ему обвинительный или похвальный характер – как того требовала ситуация.

– Александр Васильевич! – Виктор Яковлевич положил ручонку Монзикову на плечо, давая понять ему, что следует присесть в старое кожаное кресло. – Вот, ты – специалист по машинам! Скажи, какую бы ты машину купил, если бы у тебя был выбор: жигуленок после второго капремонта, новую шестилетнюю мыльницу или кузов – второй ремонт, от Волги?

– А машина то когда-нибудь была, а? – Монзиков по-доброму с интересом взглянул на маленького Лещова, толстенькие щечки которого горели как красный сигнал светофора.

– Видишь ли… Сейчас такое время, что надо во что-нибудь вкладывать деньги, иначе они пропадут, да!?

– А-А-…?! – Монзиков даже попытался привстать от такой точной и своевременной информации.

– Сиди, сиди. Вот я и думаю, что же мне из техники-то купить? Понимаешь, и денег нет! И покупать что-либо надо!

– Да, уж…

– Вот, скажи, Петров – твой сосед – он купит у меня «запор», если я ему продам?

– Да ведь он даже права не имеет! Зачем ему машина? – Монзиков с удивлением посмотрел на замполита, который с напряжением листал толстую засаленную тетрадь.

– Васильич, ведь дело не в том, что есть права или нет! Деньги-то небольшие. Для него. А купит у меня машину, может быть и должность получит…

– Так, может, я тогда куплю чего-нибудь, а? Я ведь уже давно в капитанах хожу!

– Ты тоже чего-нибудь купишь, не волнуйся, только не сейчас. Надо подождать. Теперь главное все прокрутить побыстрее, чтобы…

– Виктор Яковлевич! А знаете, я бы дал тому, кто мне даст майора…

– Слушай, не скули! Еще успеешь дать. Ты что же думаешь, что тебе никто не помогает? Ничего подобного. Еще как помогают, но?… – Лещев встал и выпил полстакана белой жидкости, после чего смачно крякнул и начал нюхать правый рукав своего кителя. – Очень много у тебя врагов, очень много! Да! И завистников тоже очень много!

– Да чему же завидовать? – Монзиков выпучил на Лещева глаза и наклонился вперед, словно готовясь к прыжку с трамплина.

– Ладно, Васильич, давай, иди, у меня столько дел, столько дел сегодня! – Виктор Яковлевич что-то искал в шкафу, одновременно бормоча под нос простые, но столь емкие слова.

Когда Монзиков пришел к себе в кабинет, то долго не мог сосредоточиться. Он никак не мог взять в толк: намек на взятку или же что-то еще? И тогда он рассказал девчонкам. Девчата стали смеяться.

– Шурик! Да он просто хотел выпить! – весело заметила Даша.

– Или хотел тебя, простака, проверить! – добавила Нина.

– Девчата, а может и вправду надо Александру Васильевичу что-нибудь купить у Лещева? Купит – там и служба пойдет. – Ляля Михайловна все еще чувствовала себя несколько виноватой перед Монзиковым за тот неладный вечер.

С того дня Монзиков стал носить с собой большие суммы денег в расчете на то, что при случае сможет «купить» себе майора.

И вот однажды Монзикову дали одно очень сложное дело. Сложность заключалась в том, что никто из руководства не представлял себе судебную перспективу и правовую позицию следователя.

В четверг вечером в дежурную часть милиции обратилась гражданка Власова Ирина Никифоровна с заявлением об изнасиловании ее… собственным мужем. Дежурный, который принял заявление, долго не мог понять: чего же хочет прилично одетая женщина, еще достаточно привлекательной наружности от простого старшего лейтенанта милиции.

– Товарищ капитан!

– Старший лейтенант, пока еще, – поправил Власову дежурный.

– Ну, да, товарищ лейтенант!

– Старший лейтенант! – и дежурный поднял палец вверх.

– Да Вы выслушайте меня, пожалуйста! Ведь я к Вам пришла, чтобы Вы этого негодяя наказали. Насильник! Взял меня и изнасиловал, понимаете?

– Да, да…

– А! Ничего Вы не понимаете! Вас вот когда-нибудь насиловали, а? – Власова с какой-то надеждой посмотрела на дежурного.

– Кого, меня?

– А… Я так и знала, что сытый голодного не разумеет! Вот я Вам уже целый час повторяю, что меня изнасиловали, причем несколько раз подряд, а Вы даже не принимаете никаких мер.

– Да Вы не расстраивайтесь, пожалуйста! Вы успокойтесь. Ведь с кем ни бывает, когда домой придешь, а тебя вдруг муж берет за уши, да как…

– Так Вы, значит, все видели?! Значит, Вы все знаете? А что же я тут сижу целый час, пытаюсь «достучаться» до Вас?

– Да нет же, нет! Все не так просто как Вы думаете. Ведь Ваш насильник – Ваш муж?

– Ну да!

– А дети у Вас есть?

– Двое. Старшему 15, а младшему скоро семь.

– Хорошо. Представим себе, что Вас изнасиловал Ваш муж.

– Что значит представим? Я же говорю Вам, что меня изнасиловал…

– Тихо! Не перебивать! Ишь!.. Ты что же думаешь, что мы тут в бирюльки играем?

– Товарищ капитан! Миленький, ну накажите Вы этого паразита, пожалуйста!

– Серега, ты чего это такой взъерошенный, а? – Монзиков участливо посмотрел на потного дежурного.

– Да вот, Саня, заявительница говорит, что ее муж изнасиловал.

– Раз изнасиловал, значит, составляй материал. Бабу – на экспертизу, мужика – сюда. Будем крутить. Этих насильников – мы быстро, да? Догнал? Я правильно говорю?

– Ох, получу я по шапке, ох получу!

– Не дрейфь! Давай бабу ко мне! Я ее быстро! Понимаешь мою мысль, а? – и Монзиков пошел к себе в кабинет.

Щеничкина печатала на машинке обвинительное заключение, а в голове у нее все время вертелось одно глухое дело, когда был убит подросток из пистолета с глушителем. Убийство произошло около 11 часов утра, в Сухобздеевском переулке. Милиция, прибывшая на место происшествия, очевидцев и свидетелей не зафиксировала. Однако все только и говорили о какой-то женщине, стоявшей на остановке автобуса и видевшей все это с начала до конца.

Монзиков плюхнулся в свое старое кресло, и тяжело уставился на заваленный бумагами старый стол. Затем достал из сейфа чистый бланк протокола допроса и…

Неожиданно раздался телефонный звонок. Ляля Михайловна сняла трубку.

– Алё. Нет, это не Александр Васильевич, это – Ляля Михайловна, да.

– А где же Александр Васильевич? Его ищет наш новый начальник отдела кадров Кефиров! – дежурный по РУВД тяжело дышал в трубку. Видимо он уже порядком потрудился, чтобы дозвониться до Монзикова. Дежурный одновременно разговаривал еще с несколькими абонентами.

– Позвать Вам Александра Васильевича? – Ляля Михайловна игриво посмотрела на Монзикова.

– Пусть лучше дует в РУВД и, чем скорее, тем лучше! – Дежурный повесил трубку и оставил Ольгу Михайловну с полуоткрытым ртом.

– Александр Васильевич! Только что звонили из РУВД, дежурный сказал, чтобы Вы срочно прибыли к новому начальнику отдела кадров Кефирову.

– Сейчас ко мне приведут одну…

– Кого приведут?

– Короче, надо ее допросить с пристрастием! Понимаешь мою мысль, а? Я думаю, что она чего-нибудь, да расскажет, я правильно говорю, а?

– Так Вы хотите, чтобы я ее поколола? – Ляля Михайловна смотрела с некоторым удивлением на Монзикова, который уже собирался выйти.

– Только учти, надо допрос начать издалека! – сказал Монзиков и вышел из кабинета.

Через несколько мгновений дверь раскрылась и на пороге появилась Власова Ирина Никифоровна.

– Ой, извините, пожалуйста, здравствуйте! Кажется, я ошиблась?! – и женщина собиралась закрыть дверь, но Ляля Михайловна спокойно ей ответила, чтобы она не волновалась, а присела бы к ней поближе для беседы.

– Вас как зовут? – Ляля Михайловна задавала вопросы совершенно невинным, ангельским голоском и быстро записывала ответы в протокол допроса.

– Власова Ирина Никифоровна!? А…

– А когда и где Вы родились?

– Простите, а для чего это Вам…

– Число, месяц, год рождения. Место рождения. Национальность, образование, – невозмутимо, продолжая писать, задавала вопросы Ляля Михайловна.

Когда первая страница протокола с данными допрашиваемой была заполнена, Щеничкина ласково заметила, что судьба сейчас находится только в ее – Власовой – руках и от того, поможет она следствию, или нет – будет зависеть очень и очень многое.

– Извините, товарищ следователь! Но я уже рассказывала там внизу Вашим сотрудникам…

– Слово к делу не пришьешь! Для этого и составляются протоколы. Понятно? А будете хамить, так мы тогда тоже, изменим свое отношение!

– Да я…

– Давайте договоримся сразу! – Ляля Михайловна стукнула своим кулачком по столу и строго посмотрела на сидевшую перед ней женщину. – Я задаю вопросы, Вы – отвечаете! Я спрашиваю, Вы отвечаете! Итак. Что Вы делали около 11 часов утра на ул. Киевской, у дома № 32, там, где остановка автобуса?

– Простите, но я что-то не понимаю? Какое это имеет отношение к моему делу?

– Во-первых, это уже давно не Ваше дело, а во-вторых, давайте не будем запираться!

– А что, он еще кого-нибудь изнасиловал?

– Не волнуйтесь! Следствие установит все. И кого, и когда, и где…

– Боже мой! Боже мой! И это человек, который…

– Давайте все по порядку, итак…, – теперь уже Ляля Михайловна перебила Власову. – Итак, я повторяю Вам еще раз свой вопрос: что Вы делали около 11 часов утра на ул. Киевской, у дома № 32, где произошло убийство подростка?

– А, Вы про тот случай, о котором недавно писали все газеты города? Да?

– Да! Ну?

– Так ведь это была Портнянская Нелли Сергеевна. Я с ней вместе работаю. Она еще несколько дней подряд все нам рассказывала и говорила, что раньше видела убийцу в кафе «Романс», которое находится рядом с нашей работой.

Уже вечером вернулся на работу подвыпивший Монзиков. Зайдя в кабинет, он застал метавшуюся из угла в угол Ольгу Михайловну, которая за это время успела допросить Власову, найти, доставить и допросить Портнянскую и, которая ждала привоза подозреваемого, чтобы сразу же провести первый допрос и опознание. Такого у нее еще не было.

– Ну, как, расколола? – спросил с нескрываемым интересом Монзиков.

– Александр Васильевич! Александр Васильевич, да Вы просто гений! – Ляля Михайловна готова была даже расцеловать Монзикова, но тут раздался стук в дверь и ввели молодого человека, так себе одетого.

Когда он проходил по коридору, то раздался негромкий женский крик. Кричала Портнянская, узнавшая в нем убийцу.

Монзиков очень быстро сообразил, что сейчас они могут с Ольгой Михайловной «расколоть» убийцу и показать всему следственному аппарату города как надо работать! Единственное, чего еще не мог понять Монзиков, так это то, что парень сначала убил подростка, а затем еще изнасиловал женщину, которая хоть и была еще достаточно симпатичной, если не сказать более, но по возрасту скорее годилась ему в матери.

– Потапов! Зови скорее начальника отделения! Скажи, что мы нашли убийцу того подростка, о котором писали в газетах. – Ляля Михайловна курила одну сигарету за другой и в разговоре с дежурным все время затягивалась дымом.

– А самих понятых и вообще…? – живо подключился к разговору Потапов.

– Всех! Всех давай к нам! Сейчас мы его расколем и отправим в ИВС.

Через 15 минут Баранов – убийца подростка – был опознан в присутствии понятых и половины милиционеров всего отделения милиции. А еще через 30 минут он горько рыдал и что-то бормотал себе под нос. В убийстве он сознался полностью. Более того, всплыли еще две карманные кражи у иностранцев и одна краженка табельного оружия у спавшего в пикете милиции милиционера.

Милиционер, доставивший в пикет подвыпившего Баранова, был сильно простужен и до составления протокола, решил принять таблетку аспирина-UPSA. Взяв стакан воды и бросив туда таблетку, он на несколько секунд отвернулся от задержанного, который, не растерявшись, достал упаковку димедрола и бросил поштучно в стакан к милиционеру. Когда сержант подошел и взял в руки стакан, то был крайне удивлен: на дне лежали 12 маленьких таблеток.

– Во дают, иностранцы чертовы! Пишут, что растворяется за несколько секунд, а тут вон, чудеса! Посмотри! Была одна большая таблетка, а стало 12 маленьких. Ну, и чего теперь делать, а?

– Возьми да размешай, – посоветовал Баранов.

Милиционер долго мешал таблетки, а затем залпом все выпил.

Гадость, очевидно, была еще та! Через 20 минут в пикете стоял сильный храп от лежавшего на полу сержанта милиции. Полузаполненный протокол и пистолет тогда исчезли. Милиционера из органов уволили. Никто даже не стал и разбираться. Более того, двум начальникам объявили по выговору. И это, несмотря на то, что днем раньше сержант принес больничный лист, где было зафиксировано ОРЗ. Но начальник тогда сказал, что либо он будет болеть, а затем искать себе новую работу, либо – будет работать, работать и еще раз работать и уже только потом, в свободное от службы время, болеть. Бедняга выбрал последнее.

Когда руководство решало вопрос о наказании сержанта, то ни у кого даже не промелькнуло, что он мог быть и ни причем.

Было около 1 часа ночи, когда Монзиков и Ляля Михайловна довольные и очень усталые закрывали дверь своего кабинета.

– Да, Александр Васильевич! Ну и денек у нас с Вами выпал!? – Ляля Михайловна была вне себя от счастья.

– Да, кстати, а ведь меня, наверное, скоро на другую работу переведут. Сегодня был у Кефирова, и он дал понять, что… – но договорить Монзиков не успел. Щеничкина с такой грустью смотрела на Монзикова, что могла бы запросто сыграть в кино роль беременной слонихи, которую разлучили с семьей и заточили в клетку для кролика.

– Александр Васильевич, неужели же Вы, после такого успеха, сможете нас бросить? Неужели же…, – но дальше говорить она не смогла из-за нахлынувших на нее внезапно слез. Раздавались лишь сильные рыдания и громкие вздохи, которые снова и снова переходили в женские охи и частые всхлипывания.

 

А счастье было так близко, так близко!

– Владимир Николаевич! Здравия желаю! Вызывали?

– А, Александр Васильевич!? Как хорошо, что Вы пришли ко мне. Видите ли, у меня есть к Вам маленькая просьба личного характера. Только прошу Вас, никому ни слова! – Кефиров поднес к губам палец, и заговорщически посмотрел на Монзикова.

– Владимир Николаевич! Вы же знаете, что я ничего никому не скажу.

– Александр Васильевич, меня вызвал сегодня сам, – и Кефиров поднял вверх указательный палец правой руки, – начальник, и говорит, что стихи мои ему очень и очень понравились.

– Какие стихи? – Монзиков непроизвольно состроил такую физиономию, как будто съел кислый-прекислый лимон. Он никак не мог включиться в разговор.

– Ох, ну как же какие!? Ну, те, которые мы с Вами тогда написали, помните?

– А-а, те, ну да, конечно?! – и Монзиков стал оглядываться по сторонам.

– Да Вы не волнуйтесь. Сейчас мы с Вами закроемся! С руководством я уже все согласовал. Начнем, да?

– А зачем нам закрываться? – Монзиков с удивлением взирал на Кефирова.

– Ну, как же! Ведь нам надо написать прекрасную поэму для нашей газеты «Криминал», с редактором которой есть договоренность. Наш начальник сказал, что уже сегодня он ему привезет новую поэму.

– Можно позвонить?

– Можно, конечно можно! Вам все можно! – Кефиров закрыл дверь кабинета на два замка, достал бутылку водки и три бутылки пива. Затем из шкафа, что стоял в углу его нового отдельного кабинета, извлек остатки от докторской колбасы, пол-огурца, плававшего в трехлитровой банке и надкусанный батон.

Разгон начали с водки без закуски. И только после третьего тоста, когда бутылка была распита – пили из граненых стаканов – и на столе оставались лишь крошки да окурки от монзиковских папирос, поэты перешли к пиву. Именно под пивом и родились прекрасные строки, которые Владимир Николаевич каждый раз надиктовывал по селектору своему подчиненному.

Кефиров был настолько счастлив, что даже не заметил, как в творческом порыве выпил не только весь огуречный рассол из трехлитровой банки, но и сгрыз два новеньких карандаша.

Через два дня, на второй полосе, шедевр Кефирова был опубликован. Уже вечером сначала в редакцию газеты «Криминал», а затем и в ГУВД начали звонить граждане. Все звонки «сводились» к тому, что в милиции сейчас много случайных людей. Что есть оборотни, есть психически ненормальные. И очень важно, чтобы руководство видело таких людей, и избавлялось от них.

Каждый звонивший интересовался наличием медицинского освидетельствования, или, проще говоря, медицинской комиссии, которая должна выявлять всех придурков и шизиков. Но что интересно, так это то, что все без исключения полагали, что автор стихотворения Кефиров – психически ненормальный человек, которого обязательно следует не только уволить из органов, но и изолировать от общества.

История эта была бурной и с очень печальным концом. Весь груз, вся тяжесть испытаний злого рока судьбы пала на плечи… Монзикова. Да, да! Начальник РУВД открещивался от своего Кефирова, а тот в одночасье забыл, что Монзиков – один из самых результативных следователей не только РУВД, но и всего города.

Монзикову предложили написать рапорт на увольнение по собственному желанию.

 

Часть вторая

Для чего писатели берут эпиграфы, цитаты? У них что, не хватает собственных идей, эрудиции? Или это – веление времени, или это – т. н. социальный заказ? Или их мысли совпадают с идеями классиков? На этот вопрос никогда и никто не давал и не сможет дать однозначного, правильного ответа. Вместо эпиграфа ко второй части я попытался лишь предположить, что у Александра Васильевича Монзикова началась структурная перестройка, его жизнь круто изменилась. И действительно, у каждого человека в жизни бывают определенные вехи, этапы, которые оказывают решающее воздействие не только на него самого, но и на окружающих его людей, и, прежде всего – на его родных и близких.

Мне бы очень не хотелось, чтобы, читая этот роман, Вы, дорогой читатель, лишь пытались узнать в его героях прототипы своих знакомых и близких. К сожалению, должен оградить Вас от подобных попыток, поскольку дело это – утомительное и бесперспективное. При этом следует помнить, что на Земле хороших людей – нимало! А плохих? А «ни рыба, ни мясо»? А в абсолютных и в процентных величинах?

Сегодня многие писатели показывают внутренний мир бандюганов, политиков, артистов… А ведь есть и другие колоритные фигуры, окружающие нас в нашей повседневной жизни. Это и взяточники всех мастей, и болтуны, и шарлатаны, и просто лодыри и бездельники. Так что же теперь с ними со всеми делать, а? Писать о них романы, прославлять их черные дела? А будет ли это интересно хоть кому-либо из читателей, кроме близких их врагов и потенциальных недругов?

Ни на один из перечисленных выше вопросов, я, дорогой мой читатель, ответить ни сегодня, ни завтра не смогу. И не потому, что у меня скудоумие или дефицит кругозора, а потому лишь, что только правда может быть полезной и интересной. И я готов поклясться самым дорогим, что только есть у меня на свете, что все факты, описанные не только в этом романе, но и в других моих произведениях имели место быть. Фамилии, безусловно, могли быть искажены. Имена и города – вымышлены, но факты все без исключения взяты из нашей жизни.

И если мои герои Вам не симпатичны, то это лишь от того, что Вы чем-то на них похожи. Горькая правда еще никого не радовала и никогда не была бальзамом для души и сердца.

Должен признаться, что в этом романе я постарался по мере своих сил максимально, насколько это возможно без ущерба для всего произведения в целом, отойти от политики, лирических отступлений, ненормативной лексики и многословных описаний природы. Насколько мне это удалось – судить Вам, мой дорогой читатель.

Вторая и третья части романа выгодно отличаются от первой, которая была написана за четыре дня и три ночи, на одном дыхании. Вторая часть создавалась несколько сложнее, т. к. было очень много рутинной работы. А вот третья часть оказалась настоящим шедевром кулуарно-келейного творчества. Дело в том, что с Монзиковым я уже больше не встречался, и дальнейшая судьба его мне, к великому сожалению, досконально не известна. Забегая вперед, скажу лишь, что в конце 2004 г. Александр Васильевич выехал на Украину, где активно включился в политическую борьбу, для чего еще загодя стал изучать украинский язык. Несколько раз его видели в Киеве на Майдане Незалежности. Но что он делал в толпе сторонников Виктора Ющенко, никто не знает. Затем ходили слухи, что он пытался заняться бизнесом, для чего предпринял попытку создания транснациональной корпорации по международной торговле салом и горилкой. Но то ли сало быстро закончилось, то ли горилка – так никто толком и не знает до сих пор. Только известно, что в России его теперь не найти и связь с ним, скорее всего, утратилась навсегда…

 

Новая жизнь

Уволился Монзиков за одну неделю. Когда начал устраиваться на гражданке на работу, то заметил, что куда бы он ни обратился, везде ему отказывали, узнав о его двадцатилетней службе в «ментовке». Отказывали по-разному. Одни – смотрели в глаза невинным лучистым взором, другие – смотрели в сторону. Некоторые имитировали заинтересованность и записывали на листочек координаты и данные Монзикова.

Теперь уже бывшие сослуживцы стали вдруг чураться и сторониться Александра Васильевича. Даже с Анечкой и Катериной стали происходить какие-то метаморфозы. И вроде бы все и всё как прежде, да вот незадача – результаты стали диаметрально противоположными.

Пенсия была у Монзикова небольшой – 50 % от должностного оклада и звания. Силы и желание работать – ещё были.

И вот, стоя как-то в очереди приемного пункта посуды, Монзикова осенило, что самое главное в этой жизни – занять свое место под солнцем, занять свою нишу.

«А что, если пойти работать в адвокатуру, а?» – подумал Монзиков. И ему вдруг на душе стало так спокойно и радостно, что он даже не заметил, как сдал две сумки бутылок, получил деньги и вышел на улицу. Состояние было необычным.

На следующее утро, надев милицейскую форму – китель без погон с «гражданскими» пуговицами и брюки с выпоротым кантом, перекрашенную в черный цвет рубашку, Монзиков направился в городскую коллегию адвокатов. Поднявшись на третий этаж старинного особняка в центре города, Монзиков увидел предмет своего желания. По длинному коридору мимо охранника сновали взад-вперед адвокаты. Тут же велась торговля юридической литературой по ценам выше рыночных раза в два-три. Прямо в коридоре сидели клиенты, которые с надеждой ожидали своих спасителей – адвокатов. Непрерывно звонили телефоны, кто-то кого-то искал, спрашивал. Была обычная деловая суета.

Монзиков, не долго думая, вступил в разговор с охранником.

– Скажи, пожалуйста, а где здесь самый главный? – спросил Монзиков, продолжая оглядываться на снующую публику.

– В конце коридора – приемная президента, – невозмутимо ответил охранник.

– А как его зовут? – и Монзиков достал ручку с блокнотом.

– Иван Петрович Садков. Но если Вы к нему, то надо записаться на какой-нибудь день и время у секретаря или управляющего делами.

– А как зовут этих, ну, как их там? – Монзиков пытался вспомнить нужные слова, но на помощь опять пришел охранник.

– Секретаря – Наташа, а управляющего делами – Иван Алексеевич. Его Вы сейчас легко застанете.

– Ага, спасибо! – и Монзиков направился в приемную.

– Здравствуйте, Наташа! А где Иван Алексеевич?

– Иван Алексеевич у… – несколько растерянно начала отвечать Наташа.

– А, у Ивана Петровича, да? – подхватил Монзиков.

– Да. – Наташа пребывала в легкой растерянности. Лицо Монзикова ей было абсолютно незнакомо, но что-то ей напоминало о недавнем инциденте, который произошел с ней на улице. Утром, среди бела дня, когда толпы народа переходят улицу как попало и где придется, к ней пристал средних лет гаишник и стал требовать оплаты штрафа за переход улицы по красному сигналу светофора. Девушку он довел до слез, штраф получил, квитанцию не дал.

– Если меня кто-нибудь будет спрашивать, то скажите, что я у Ивана Петровича. Пусть ждут! – Монзиков решительно открыл дверь и оказался в большом зале, в котором легко можно было бы играть в волейбол или даже баскетбол. Вдали стоял большой дубовый стол с зеленым сукном, за которым величественно восседал Иван Петрович. Прямо по центру стола был приставлен небольшой столик – банкетка – длиною метра 3-4 и шириною около 1 метра. Слева и справа от Президента были выстроены в длинную линию дорогие черные с тефлоновым покрытием офисные столы. Удобные кресла, пепельницы и стаканчики с минералкой свидетельствовали о том, что все важные события происходят именно здесь. И событий этих, судя по всему, было предостаточно.

– Вы кто? – спросил Иван Петрович.

– Юрист Монзиков, Александр Васильевич. Хочу работать у Вас в коллегии. – Монзиков спокойно смотрел на Президента.

– А как Вы сюда зашли? Вы разве не знаете, что существует особый порядок, и исключений я ни для кого не делаю.

– Дело в том, что у меня есть очень выгодное для Вас предложение. Понимаете мою мысль, а? Мы можем очень и очень неплохо заработать на одном дельце. – Монзиков не дожидаясь приглашения, присел за банкетку и начал доставать какие-то бумаги, документы из своей старой, видавшей виды планшетки.

– Уважаемый…

– Монзиков, Александр Васильевич, – быстро вставил в многообещающую речь Ивана Петровича.

– Так вот, Александр Васильевич! Вы, если не передумаете, запишитесь, пожалуйста, ко мне на прием. В часы приема мы с Вами все и обсудим, хорошо? А сейчас – до свидания! Иван Алексеевич, проводите, пожалуйста, нашего коллегу. – Президент говорил спокойно, не спеша.

– Нет, Вы меня неправильно поняли! Не надо ждать приема. Можно прямо сейчас. Вот послушайте. Я получаю у Вас удостоверение и зарплату, и организую работу Вашей коллегии по нескольким направлениям, понимаете мою мысль, а? Зарплата моя будет чисто символической, пару-тройку миллионов плюс гонорар от каждого дела, которое я буду себе оставлять, плюс всякие там консультации и т. д. – Монзиков хотел, было сказать что-то еще, но его перебили.

– Иван Алексеевич! Попробуй-ка срочно созвать президиум.

– Прямо сейчас? – с изумлением спросил молодой управделами.

– Да! И, побыстрее, пожалуйста! – Иван Петрович встал из-за стола и подсел к Монзикову. Достал пачку дорогих сигарет, зажигалку и предложил Александру Васильевичу.

– Если будете выходить на улицу, то купите, пожалуйста, «Аргументы и Факты»! – бросил Монзиков вдогонку выходившему из президентских апартаментов управляющему делами.

– Александр Васильевич! А какие у Вас с собой есть документы?

– Диплом, паспорт, трудовая книжка, выписка из приказа.

– Знаете, в нашей коллегии работает ни одна сотня адвокатов, но таких как Вы, еще не было!

– Это – да! Кстати, есть у меня несколько хороших подруг из следствия, которые могут за вознаграждение подбрасывать клиентов. Догнал, а?

– Александр Васильевич! У любого адвоката есть такие следователи! – и Иван Петрович, вставая, дружелюбно похлопал Монзикова по плечу.

Через 40 минут состоялся внеочередной президиум коллегии адвокатов. Решался один, но важный вопрос – прием в члены коллегии адвокатов Монзикова Александра Васильевича.

Через два часа, после заседания, молодой адвокат Монзиков звонил от секретаря Наташи к себе домой. Икая от счастья, Александр Васильевич жене сообщил радостную новость, – он стал адвокатом.

 

Первое дело Монзикова

На следующий день Монзиков пришел на свою новую работу. Он сильно удивился, увидев среди адвокатов бывших сотрудников милиции. Несмотря на то, что в следствии он проработал недолго, многих он узнал безошибочно.

Не долго думая, Александр Васильевич подошел к Власикову и фамильярно хлопнул его по плечу.

– Здорово! – восторженно приветствовал Монзиков бывшего коллегу по 34-му отделению милиции. – Давно здесь?

– А, Монзиков!? – не то обрадовано, не то с легким испугом произнес Власиков. На лице застыло жалкое подобие улыбки бегемота.

Представьте себе толстого, очень сального индийского бегемота трехлетку. А теперь мысленно сделайте из него Власикова. Все-таки работа в милиции стороной фигуру не обходит. Не только гаишники, но и доблестные следователи, овировцы и многиемногие другие специалисты очень любят вкусно поесть, на халяву, разумеется. А к этому делу надо добавить винцо, водочку, пиво. И так каждый божий день, из года в год. Ну, разве что в месяц случается один-два выходных. Либо жена не дает, либо организм не принимает. Он ведь не железный! Вот и растет трудовая мозоль, вот и «обабивается» мужицкая задница. От постоянного безделья трудовые навыки, если они когда-либо были, утрачиваются напрочь.

Кто самый несчастный? Это уволенный без пенсии милиционер. На службе он имел власть, деньги, халяву. А на гражданке – власть, но у его начальника. Деньги, которые надо еще суметь заработать. Халява теперь уже в прошлом. Халява кончается тогда, когда изымается красная книжечка, называемая служебным удостоверением. Самые счастливые мгновения обволакиваются в прозаические радости, которые случаются сначала нечасто, потом редко, а затем и вовсе пропадает всякое желание смотреть на окружающий нас мир и просто радоваться жизни. Радоваться тому, что ты есть. Что есть солнце, что есть небо, есть деревья и озера. Что есть жизнь. Ходят среди нас такие уродцы и ворчат, ворчат, ворчат. От малого достатка вместо былого роскошного животика и холеных щечек с детским румянцем остаются, как правило, складочки и морщиночки. Вместо уверенной и горделивой поступи появляется услужливость и покорность. Иногда, но редко, походка делается не в меру наглой. И стоит только нарваться на какого-нибудь лихого парня, как вся крутизна исчезает в один миг. Ведь за душой-то ничего-то и нет.

Душа болит постоянно, а голова – гораздо реже. Некоторые полагают, что это – от полного отсутствия всякого присутствия. Другие считают, что просто нечему болеть. Не знаю, кто прав, кто ошибается!? Могу сказать только одно, что лица у большинства из «бывших» не обезображены интеллектом. Зато вместе с ущербностью всегда есть какая-то желчность, неудовлетворенность. Большинство бывших всегда винят своих врагов. Кто же вдруг станет искать причины в себе?

Власиков уволился из органов примерно с полгода тому назад и теперь вел только уголовные дела. Он находился в таком состоянии, когда клиенты еще не шли к нему табуном, а редкие телефонные звонки не давали надежд на потенциальные договоры и хорошие заработки. А ведь как только адвокат заключил договор, так сразу начинается процесс доения. Сначала идет предоплата, затем появляются транспортные и прочие расходы, затем, вдруг, оказывается, что дело-то весьма и весьма сложное и требуется дать одному, другому, третьему. Список берущих часто превышает разумные пределы в 20-30 раз. И тогда клиент начинает «соскакивать», т. е. уходить в кусты, или, проще говоря, отказывается от адвокатских услуг. Возникает паника. Адвокат начинает запугивать клиента. Бывают даже случаи, когда испуг переходит в инфаркт. Вот интересно, а бывает наоборот? Еще как бывает!

И было все это в середине 90-ых. Еще не было 18 августа 1998 г., когда киндер-сюрприз прилюдно констатировал бессилие власти и финансовую несостоятельность правительства. Именно тогда полным ходом шла прихватизация. Малиновые пиджаки, пейджеры были также модны как нынче мобильные телефоны и DVD.

Но об этом Монзиков пока ничего не знал. Он знал лишь то, что ему позарез нужны были деньги. Пенсия-то откололась мизерная, по его представлениям, а желания его всё росли и росли.

– Серега! Ну, как оно ничего? А? – Монзиков радостно улыбался, ковыряя левым мизинцем в ухе.

– А у тебя что? Проблемы? – Власиков уже начал было радоваться потенциальному клиенту, т. к. знал, что просто так в коллегию никто не приходит.

– Ха, это у тебя я вижу проблемы! Я правильно говорю, а? Кстати, если тебе нужен хороший адвокат, то имей ввиду меня! Догнал?

В одну-две секунды, максимум в три, Власиков посерьезнел и стал периодически, важно и старательно надувать щеки. Нет, он не тужился. Вовсе нет. Только выглядело все весьма и весьма нереально. Представьте себе хомяка, прожевавшего все защечные запасы. Во рту – ничего, а щеки – висят за спиной, болтаются. И чтобы они не били по шее, приходится постоянно их надувать. Надул – выдул, надул – выдул и т. д. Вид у барсука солидный, важный. Но выдают бегающие по сторонам глазки, ищущие какую-нибудь добычу.

Власиков отличался тем, что старался изобразить полное равнодушие. Корм искал уже крохотный мозг. Трудно себе представить, но мысли скакали с одной извилины на другую, постоянно спотыкались, падали. Мозговая суета отражалась на глазах, губах, кончиках пальцев рук.

У Монзикова возникшая надежда быстро подзаработать на Власикове начинала крепнуть. Однако отвердеть она так и не успела.

– А у тебя, случайно, нет лишнего клиентика по убийству или групповухе? – Власиков как-то робко поинтересовался у Монзикова.

– Да ты чего? Я сам хочу взять сегодня пару-тройку дел, чтобы деньжат срубить по-легкому.

И тут у Власикова родилась коварная мысль. Он решил сыграть с Монзиковым нехорошую шутку. Вот уже несколько дней подряд в коллегию приходит одна пенсионерка, проживающая в коммуналке. С соседями она судится по всяким пустякам. Одевается всегда очень солидно, респектабельно. Говорит красиво, правильно. Одним словом, располагает к себе с первой же минуты. И бедные адвокаты – те, что из молодых – клюют. Заключают договоры. Но что интересно, денег с бабульки они не получают, а работу делают. Когда начинают понимать, что с нее денег им не получить, расторгают договор. Иногда бабуля жалуется, иногда – нет. Когда как.

И вот Монзикова подвели к этой бабуле.

– Ну, здравствуй, рыбонька! – Монзиков погладил по голове бабулю так ласково, что хотевшая было закричать, бабуля только разинула челюсть, да так и осталась стоять с раскрытым ртом. Когда оцепенение прошло, бабуля чуть заикаясь что-то пролепетала: то ли здравствуйте, то ли еще что-то.

– Извините, пожалуйста, а Вы – адвокат? – бабуля начинала приходить в себя.

– Да! А ты как думала? Давай лучше потолкуем о твоих делах! Ну, давай, выкладывай.

Монзиков очень быстро сориентировался: взяв галантно бабулю под руку, вошел в чуть приоткрытую дверь небольшого, но хорошо обставленного кабинета, и сев на здоровенный, черный стол, достал пачку сигарет и спички. Пятая попытка зажечь спичку не увенчалась успехом и Александр Васильевич начал ею чиркать по абсолютно чистой тефлоновой поверхности стола. Когда сломались несколько спичек и на столе появился от них большой белый след, Монзиков подошел к окну и что-то, бормоча себе под нос, повторил чирканье уже по стеклу. Убедившись в тщетности процедуры, Александр Васильевич достал несвежий носовой платок и смачно высморкался. Наступила пауза, которая была прервана радостным криком адвоката.

– О! Нашел! – Монзиков, сев за стол, увидел рядом с пепельницей новенькую зажигалку.

– Простите, пожалуйста! А Вы берете гражданские дела? – как-то нерешительно спросила бабуля.

– Да я все беру. Ну, ладно, давай, выкладывай, что там у тебя? – Монзиков откинулся назад, пуская большие клубы дыма в потолок.

– Видите ли, я живу в коммунальной квартире, и мои соседи все время пытаются меня изжить. Более того, каждый день они повторяют мне, что я, мол, старая карга, должна свою комнату отдать им, т. к. все равно скоро помру. Хотя мне уже нимало лет, но… – договорить бабуля не успела.

Монзиков, затушив сигарету, насмешливо глядел на своего первого в жизни клиента.

– Короче! Либо ты мне говоришь кратко суть дела, и мы заключаем договор, либо я пошел к другому клиенту. Видела, сколько народу меня ждет?

– Подождите, подождите, голубчик! Ведь Вы поймите меня, пожалуйста, ведь я же так волнуюсь, что у меня… – бабуля даже привстала и собиралась подойти к Монзикову, но Александр Васильевич жестом правой руки преградил ей дорогу и опять бесцеремонно прервал.

– Все! Баста. Давай так, нужна тебе моя помощь?

– Конечно, конечно!

– Готова заключать договор?

– Готова, готова! Ради бога, не бросайте меня, пожалуйста. Я все сделаю, как Вы скажите. – Бабуля впервые в жизни видела столь решительного мужчину, который, видимо, быстро расколол замыслы старой пройдохи.

– Значит так! Деньги в кассу, культурку в массы! Понимаешь мою мысль, а?

– Простите!? Как Вы сказали?

– Сейчас заключаем договор и ты платишь деньги, после чего начинаем базар-вокзал. Лады? – и Монзиков решительно направился к выходу за бланком типового договора на оказание правовой помощи доверителю, т. е. клиенту.

Не прошло и трех минут, как Монзиков вернулся с двумя листками бумаги и с силой закрыл дверь, бросив в пустоту коридора ставшую впоследствии знаменитой фразу – «Ждите и не нервничайте! Войдете, когда выйдет клиент!»

Монзиков решительно сел за стол и начал внимательно заполнять договор, опуская непонятные фразы и термины. Заполнив графы: Фамилия, Имя, Отчество, Монзиков сразу перешел к разделу Оплата услуг.

– Так, значит, для начала напишем пару лимонов, да?

– Простите, что напишем? – бабуля вдруг начала лихорадочно ломать пальцы.

– Или нет. Давай запишем четыре. Понимаешь, половина останется, а половина пойдет мне. Я правильно говорю, а? – и Монзиков начал аккуратно выводить цифры.

– Простите, а что Вы сейчас пишите?

– Что? Что? Договор! Вот что! – Монзиков никак не мог сформулировать суть своих услуг.

Недолго думая, Монзиков кратко и емко записал: правовая помощь бабушке.

– Так, давай, ставь свой автограф и иди платить в кассу. После проплаты зайдешь и покажешь. Поняла?

И тут произошло чудо. Бабуля сначала поняла, что если она не заплатит, то с ней просто никто не будет разговаривать. Затем она представила сумму в 4 млн. рублей, и только потом она смогла чего-то промямлить.

– Видите ли, у меня таких денег нет.

– Ха! На нет, и суда нет! Я же сказал, что на перспективу я не работаю. Кому нужна помощь? Тебе или мне? Догнала? Я правильно говорю, а?

– Да, но…

– Все! Когда будут деньги, приходи! – Монзиков скомкал исписанный договор и, открыв дверь, громко спросил: «Ко мне есть кто-нибудь? А, ну давай, заходи».

Бабуля в растерянности, глядя на скомканный договор в мусорной корзине, бросала искрометные взоры то на Монзикова, то на вошедшего «нового русского». Такого с ней еще не было.

Выйдя из кабинета, бабуля прочла табличку на двери:

ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ КОЛЛЕГИИ АДВОКАТОВ

САМОХИН НИКОЛАЙ ФОМИЧ .

Теперь читателю понятно, почему к Монзикову стояла живая очередь?

Дверь в кабинет Самохина была оставлена открытой из-за забывчивости уборщицы тети Гели, которая, торопясь к внуку, забыла ее закрыть и вынуть из замка ключ. Сам Николай Фомич уехал в Архангельск по очень сложному делу – защита молодого армянина, который обвинялся в убийстве троих молодых женщин.

Когда бабуля вернулась в коллегию с деньгами, а случилось это через три часа, Монзиков заключил семь (!) договоров на общую сумму в 15 млн. рублей. На каждого клиента Монзиков тратил не более 20 минут. Договоры заполняли сами граждане. Монзиков только расписывался и подкалывал квитанции.

Когда бабуля вошла к Монзикову с квитанцией на 4 млн. рублей, то особого восторга на лице адвоката она не увидела. Однако Монзиков позволил ей сесть на прежнее место и предложил в пяти-шести фразах изложить суть проблемы.

– Понимаете, Николай Фомич, я обратилась к Вам за помощью, т. к. … – договорить бабуля не успела. Монзиков несколько вяло, но очень отчетливо ее перебил.

– Во-первых, я – Александр Васильевич Монзиков. Во-вторых, я же говорил тебе, что надо говорить только суть!? Давай.

– Ой, простите! Александр Васильевич, месяц тому назад у меня пропали золотые часы, а спустя еще день – исчезли золотые сережки. Ко мне никто не заходит. Значит, это сделали соседи. Тем более что они говорят, что если у меня начали пропадать вещи, значит надо мне из комнаты моей выметаться. Не то пропадут и зубы вставные. Представляете, какие хамы?

– А ты в милицию ходила?

– В милиции заявление не приняли, а сказали, чтобы я лучше закрывала дверь на замок. Что это, мол, наше, семейное дело и нам самим надо разбираться. Сказали, что если кто из соседей и взял, то, мол, это не так и страшно, потому что какие бы соседи ни были, а соседи – это почти как родственники, т. е. не посторонние.

– Короче, чего ты хочешь? А?

– Я хочу, чтобы Вы наказали этих мерзавцев, потому что…

– Все, понятно! Пошли.

Монзиков вышел с бабулей на улицу и стал ловить такси. Дорога до бабулиного дома заняла 10 минут или 15 тысяч без счетчика. Бабуля даже крякнуть не успела, как Монзиков уже вышел из машины и пытался стрельнуть у прохожего огонек.

Поднявшись в квартиру, Монзиков заметил, что время сейчас самое подходящее – 3 часа дня, т. е. все на работе. Не снимая ботинок, Монзиков зашел на кухню, открыл холодильник и решительно взял бутылку пива.

– Ой! Это не мой холодильник! Это же Павла Васильевича! Вы что? Он же будет ругаться!

– А он у тебя брал что-нибудь, а?

– Я думаю, что он то и украл, т. к. он самый наглый из всех!

– Ну, значит правильно у меня выбор пал на Пашку-какашку! – Монзиков открыл пробку о край холодильника и залпом опустошил бутылку. В холодильнике стояло еще три бутылки. Их постигла та же учесть.

– Ой, что же теперь со мной будет, а? – бабуля стояла бледная-пребледная. Руки дрожали, на глаза наворачивались слезы.

– Не плачь, старушка, все путем! – Монзиков достал из холодильника две баночки красной икры, пачку масла. – Сделай-ка лучше бутербродики. Эх! До чего же я люблю пивко икоркой заесть! Да, а где конура этого придурка?

– Они занимают две комнаты, – и бабуля подвела к ним Монзикова.

Монзиков недолго думая, подналег на дверь своим плечом. Как ни странно, дверь поддалась и отворилась. Зайдя в комнату, Монзиков сразу же увидел лежавшие в хрустальной вазочке бабулькины драгоценности. Бабуля находилась в предынфарктном состоянии. Мысли так и путались в ее несчастной головушке. Она пыталась представить себе встречу с Павлом Васильевичем, который вот-вот, с минуты на минуту, должен был прийти домой. Она пыталась представить свою дальнейшую жизнь сначала в своей комнате, а затем вообще, абстрактно. Но ничего у нее не получалось. Слезы текли ручьем. Тихо плача, бабуля присела на стоявший у входа стул и вдруг с остервенением начала грызть аккуратно покрашенные ногти.

Тем временем Монзиков вытащил из шкатулки обручальное кольцо – вероятно, оно принадлежало главе семьи Паше, – затем оттуда же извлек золотую цепочку грамм на 350, а потом достал золотой портсигар, в котором лежали новенькие сто долларовые 12 купюр.

– Так! Со мной пойдешь или подождешь меня здесь?

– Здесь я уже оставаться больше не смогу! Придется идти с Вами… А куда мы пойдем? – бабуля, казалось, одной ногой стояла в могиле, а другой выбивала стул, на котором стояла с петлей на шее.

– Да чего ты боишься? Все будет оккейно!

Через два часа Монзиков с бабулей опять зашли в квартиру. Все жильцы были в сборе. Обсуждался главный вопрос: почему не идет милиция?

– А!? Вот и наша старая карга приперлась! Видишь, кража у нас!? – Павел Васильевич почему-то Монзикова сразу не заметил, а когда увидел, то как-то виновато спросил, – А Вы, товарищ, из милиции будете?

– Я тут буду жить! Только еще не решил: с бабулей или без нее, ХА-ХА-ХА! – Монзиков подошел к Павлу Васильевичу – владельцу двух коммерческих ларьков, которые приносили то доход, то одну головную боль – и неожиданно для всех крепко схватил того за щеку. Потрепав чуть-чуть щеку, Монзиков хлопнул ошалевшего от такой наглости мужика по животу и, повернувшись к стоявшей рядом женщине спросил, – А эта жаба – твоя чувырла?

Ситуация несколько походила на одну известную интермедию Аркадия Райкина, которая мастерски показала в свое время как надо бороться с хамством и бескультурьем в коммунальной квартире. Однако разница была еще и в том, что Монзиков, вдруг, перешел на сплошной уголовный жаргон. Жесты его были настолько красочны, а слова настолько емки, что все три семьи, не считая бабули, вдруг сразу поняли, что в дом пришла беда. Когда же Монзиков сказал, что все вещи из комнаты взял он и деньги, вырученные от их заклада в ломбард пропил с корешами, которые вот-вот должны прийти к нему, Галина Ивановна – жена ларечника Паши – упала в обморок. Паша, видя перед собой наглого до безобразия и уверенного в себе мужика, как-то сник и на все уже глядел глазами немого зрителя.

Из оцепенения всех вывел звонок в дверь. Это пришел участковый милиционер. А теперь – самое невероятное. Участковым был никто иной, как бывший гаишник, отработавший с Монзиковым в одном взводе два с половиной года. Увидев друг друга, они стали обниматься.

– Витек! Слушай, пошли на кухню, трахнем пивка. А потом я помогу тебе доставить в отделение этого урода – украл у старухи драгоценности. – Монзиков для большей убедительности замахнулся и готов был ударить локтем обалдевшего Павла Васильевича, но участковый его сдержал.

Через час на кухне слышны были русские песни и звон стаканов. Галина Ивановна суетилась у плиты, готовя очередное блюдо для родной милиции и будущего квартиранта. В тоже время Павел Васильевич пытался отремонтировать дверной замок, но инструмент то и дело выпадал у него из рук. Бабуля сидела в своей комнате и тупо смотрела на стенку. Плакать или что-либо еще делать она больше не могла – не было сил.

В тот день Монзиков ночевал у бабули, вместе с участковым и еще двумя милиционерами, которые зашли за участковым, не выходившим из адреса более 2-ух часов. Милиция спала на больших двуспальных Пашкиных кроватях, Монзикова положили к другим соседям. Бабуля спала как обычно одна. Все остальные соседи всю ночь провели на кухне, обсуждая один вопрос – Что делать?

К утру было принято решение – собрать какие только возможно деньги и купить бабуле однокомнатную квартиру.

Утром, приняв холодный душ, плотно позавтракав, Монзиков поехал на работу, в коллегию адвокатов, где его ждали новые клиенты. Ключ от кабинета Самохина был при нем. Единственное, что ему не нравилось, так это то, что он слабо помнил в интервале с 1800 вчерашнего вечера до наступившего затем утра.

Эта история была со счастливым продолжением. Бабуле купили шикарную однокомнатную квартиру в престижном районе города. Помогли даже переехать и перевести вещи. А бабуля, спустя месяц после переезда, пришла к Монзикову и подарила ему золотую зажигалку с выгравированной на ней надписью: Самому прекрасному, решительному и справедливому мужчине – адвокату Монзикову от его благодарного клиента – Валентины Николаевны Пырьевой.

Эту зажигалку Монзиков велел жене своей беречь также, как и их обручальные кольца. Ведь она была связана с его первым успехом, за которым последовали и другие удачные дела.

 

Дело Монарцика

Как-то ранним июньским утром капитан первого ранга запаса Монарцик Виталий Сергеевич пришел в коллегию адвокатов, где уже несколько месяцев более чем успешно работал Монзиков Александр Васильевич. Заняв в углу коридора «тихое место», он с неподдельным интересом наблюдал за началом рабочего дня. А начало у адвокатов, как ни странно, начинается после 1200.

Интересно, есть масса профессий, где люди реально работают не отведенное законом время, а лишь его часть. Например, милиция эффективно работает до обеда. Кстати, обед у доблестного, отслужившего более 5 лет, милиционера никогда не бывает 45 мин. Обед либо есть, либо его нет. Даже те сотрудники, которые работают с гражданами и привязаны к расписанию, умудряются не соблюдать трудовую дисциплину.

Кто не бывал в МРЭО ГАИ, где сотрудники сидят, точнее – восседают за перегородкой, и, где граждане с ними общаются только тогда, когда им это разрешат?! А паспортно-визовая служба? А есть ли вообще подразделения, где идеальный порядок и где действительно все делается для людей? А что, только в милиции бардак? Или медики не без греха? Или работники жилконтор со своими ремонтниками качественно обслуживают население? А дороги?

А есть ли вообще хоть что-нибудь хорошее в этой жизни? А как же! А природа? А наши дети? Да надо быть просто уродом, чтобы не видеть все то хорошее, что окружает нас с самого рождения и до последнего вздоха в этой бренной жизни… Да, уродов у нас нимало. Не надо брать в расчет инвалидов, которые в большинстве своем живут отдельным своим мирком. 18 млн. на 140 млн. Это – нормально? Это – жизнь, это наша действительность. Не бог определяет нам судьбу, а мы сами. Пусть мне все верующие приведут десятки, тысячи примеров божьего промысла, но я все равно буду считать Человека – венцом разума и созидания.

Самое обидное, что собственное бессилие, леность и необразованность многие пытаются не только скрывать и оправдывать, но и всячески обосновывать, ссылаясь на Высшую Силу, на Бога или Аллаха, что в принципе одно и тоже. Человечество находится лишь в самом начале своего развития и впереди у него – масса свершений. И нельзя ответить на все вопросы сразу. Так не бывает. Так не может быть, чтобы не было тайн, загадок…

Вот для меня, например, многое из того, что случилось с Александром Васильевичем, было загадкой. И его быстрое перерождение, его переквалификация – это всё звенья одной цепи. И лишь когда все выстраивается в одну линию, в одно целое, тогда только находится объяснение поведения, поступков и Монзикова, и других героев романа века.

А почему романа века? Да потому, что пройдут годы и многих из героев уже не будет в живых. Изменится общество, изменится и качество жизни. И обо всем этом сначала можно будет лишь только вспоминать, а затем и сама надобность в этом отпадет. Ну, разве грустит человечество по каменным орудиям или наконечникам для стрел? Разве сожалеют люди о том, что кануло в прошлое всеобщая безграмотность? А кто сейчас читает Радищева или Фадеева? А ведь еще совсем недавно они были на гребне славы и всеобщей любви! И, тем не менее, их и тысячи других прекрасных писателей продолжают читать. Многие их по-прежнему любят и ценят, многие восторгаются их произведениями… Но в процентных величинах эти многие составляют жалкие цифры. Достаточно включить телевизор и вслушаться в тот рекламный бред, который обрушивается сегодня на нас и который не несет ничего духовного, ничего ценного. Мы теряем самобытность, мы теряем многовековую культуру, мы утрачиваем высокие человеческие ценности. И не стоит искать ответа на вопрос – кто виноват? Крайним можно сделать любого, было бы только желание! Но пока человек мыслит, он – существует! И вот этого нельзя никому никогда забывать!

Виталию Сергеевичу предстояло решить трудную и нелегкую задачу – кого взять из адвокатов. Молодого, энергичного, не избалованного, но профессионально слабо подготовленного? Или старика? Который ни одну собаку на этом деле съел, но который заломит столько, что мало не покажется! Или что-то среднее? Или, может быть, женщину? Ведь именно они – самые дотошные и самые внимательные.

На третий этаж, в коллегию адвокатов подходили люди. Одни приходили впервые, другие – к конкретному адвокату. Однако слишком часто все время упоминалась одна и та же фамилия. Причем о Монзикове все говорили по-разному. И когда Александр Васильевич поднялся по лестнице и на секунду остановился, чтобы перевести дух, к нему сразу же подошли двое, а затем еще один и начали в коридоре что-то рассказывать. Кто-то просил, кто-то доказывал, кто-то пытался бросить последнюю реплику. Все говорили одновременно, а Монзиков с равнодушным видом поглядывал поочередно на каждого из своих клиентов.

Монарцик «добрался» до Монзикова только в 1525, когда от него вышел последний из его клиентов.

– Здравствуйте! Монарцик Виталий Сергеевич. – Отчетливо произнес мужчина и протянул Монзикову руку для рукопожатия, по которому надеялся определить характер и тип адвоката.

– Здравствуйте! – Монзиков быстро протянул свою руку, не прилагая почти никаких усилий к рукопожатию.

Монарцик, обхватив и крепко сжав ладонь, вдруг, словно его ударило электричеством, быстро выдернул руку и начал внимательно ее разглядывать. Она была в мякоти от банана.

Монзиков до прихода Виталия Сергеевича чистил три банана. Сначала, он хотел их съесть один за другим. Но затем пришла чудесная мысль: надо сделать сок! Мякоть он уже съел, а сок только собирался выпить. Тем более что всего-то в чашке было с гулькин нос. Как ни старался Монзиков облизать свою руку, но она была в мякоти. Очень помогло рукопожатие, после которого она стала чище, и… штаны, о которые он ее все-таки вытер.

– Так! Ну, что там у Вас? – Монзиков приготовился к заполнению договора.

– Видите ли, Александр Васильевич, я пришел к Вам с очень необычным делом! У меня есть очень большая…

– Сумма денег, которую Вы хотите со мной разделить? – и Монзиков заразительно засмеялся.

– Насчет денег можете не беспокоиться! Деньги будут! Проблема в том, что у меня стряслась беда, – Виталий Сергеевич старался подойти к своей проблеме издалека. Но Монзиков – великолепный психолог – разгадал перспективу исповеди и тут же перешел в контрнаступление.

– Короче! Вы вляпались! Во что? Где? С кем? Когда? Понимаете мою мысль, а? – и Монзиков настолько глубоко засунул в ухо карандаш, что даже подпрыгнул. На кончике обгрызенного со всех сторон кохинора видна была сера. Комок был таким большим, что Монзиков радостно хрюкнул. Затем аккуратно скомкал его и начал тихонечко обнюхивать. Когда прошло секунд 5-6, Александр Васильевич внезапно выпрямился и залихватски бросил свой «ушной серный комок» в открытую форточку. – Попал! Ай да я, ай да молодец! – Монзиков по-детски улыбнулся подобной удаче.

– Хорошо! Буду краток. – Виталий Сергеевич вдруг увидел, как дверь отворилась, и на пороге появился мужчина, при виде которого Монзиков подскочил от радости.

– Гога! Гога, ты ли это? Сколько лет, сколько зим? Знакомься, это – Гога! – Монзиков стал представлять друг другу мужчин. – Гогу все знают и все любят! Правда, Гога? А это мой клиент. Ну, Гога, рассказывай, как ты и где ты?!

– Да я, наверное, не вовремя? Может, вечером или… – Гога явно был смущен.

– Александр Васильевич! Позвольте, я доскажу свою историю… – Виталий Сергеевич вдруг отчетливо понял, что Монзиков мысленно уже не с ним. Более того, если Монзиков, встретив этого Гогу, уйдет, то день будет потерян окончательно. А впереди суббота и воскресенье.

Гога был давнишним Монзиковским приятелем. Судьба его была весьма и весьма оригинальна.

Гога, или Игорь Семенович Ляхов, был мужчиной среднего роста со среднестатистическими параметрами. Лицо было, можно сказать, неказисто. Лысоватый, чуть сутулый, с едва торчащим наружу животиком и большим, как у Монзикова, задом. Впалая грудь, сутулость и тоненькие ножки Игоря Семеновича делали похожим на вопросительный знак.

Ляхов в последние годы носил от младшего сына школьную форму синего цвета, где были отпороты погончики и блестящие пуговицы. Во внутреннем кармане курточки всегда были:

– зубная паста «Лесная»;

– зубная щетка;

– маленький кусочек туалетного мыла турецкого или цыганского производства;

– здоровенный носовой платок, который сильно смахивал на детскую пеленку;

– большие комки ваты;

– бельевая прищепка;

– одеколон;

– бутылочка из-под Пепсиколы с питьевой водой.

Игорь Семенович был уверен, что когда человек испражняется, то газики выходят не только оттуда, но и из ушей, носа, рта, глаз. А раз так, то надо не только вкладывать в нос и уши вату, но и закрывать глаза, чтобы процесс происходил как можно быстрее и эффективнее. После того, как процесс заканчивался, Игорь Семенович снимал с носа прищепку, вынимал из ушей бируши, чистил зубы пастой и мыл лицо и руки, вытираясь своим замечательным носовым одеялом.

Игорь Семенович был чем-то похож на чайку: поел – испражнился, поел – испражнился.

С Монзиковым они были знакомы давно и обоих друг к другу тянуло с такой силой, что бывали моменты, когда им достаточно было просто побыть вдвоем, молча посидеть на скамейке или пройтись по улице, и сразу же оба получали положительный заряд бодрости на неделю, а иногда и на месяц.

Ляхов видел в Монзикове верного и преданного, чистого и непорочного, с непростой судьбой друга. И Монзиков мнением Ляхова очень и очень дорожил. Если возникали трудности, то каждый из приятелей все бросал и спешил на помощь к другу.

Игорь Семенович говорил несколько высокопарно, не спеша. Он редко улыбался и все происходящее вокруг воспринимал очень и очень серьезно. Когда кто-нибудь задавал ему вопрос, например, «Который сейчас час?», то Ляхов, крепко задумавшись, надув щеки, начинал ответ примерно так: «Да! Как я полагаю, сейчас, вероятно, около 18 часов дня. Хотя на моих часах без трех минут шесть, но, возможно, они спешат или отстают. Я утром проверял и время, и завод, и должен заметить, что существенных корректур в работу часового механизма я не внес. Поэтому, с вероятностью, близкой к 95 % можно полагать, что мои часы идут достаточно точно и времени на них около 18 часов дня».

– Ну, Гога, пойдем пивка попьем, а? – Монзиков весело подмигнул и начал собирать вещи, т. к. решение о бурном и многообещающем отдыхе он уже принял.

– Санька! А что ты будешь делать с товарищем? Надо бы закончить…

– Дружба и дружбаны – это святое! Я правильно говорю, а? – Монзиков подошел вплотную к Монарцику, взял крепко-крепко среднюю пуговицу пиджака и посмотрел на своего клиента так, что тому ничего не оставалось, как выжать из себя слова, ставшие последним аргументом для ухода из коллегии.

– Правильно, правильно…

– Вот видишь, Гога, все считают, как и я! Догнал, а? – Монзиков, выходя из комнаты, весело подмигнул растерянному Монарцику.

Через два часа Гога и Монзиков, ужасно пьяные, с двумя пакетами, в которых лежала водка и закуска, сидели на берегу озера.

 

Лирическая, обломная…

– Эх, Зяма-Зяма! Вот здесь я и Гога вспоминали прошлое. Да-аа! – Монзиков взглянул на меня и сладостно вздохнул.

– А дальше-то что? Дальше? – я слушал захватывающий рассказ, который наверняка был очень и очень многообещающим. И действительно. Все, что потом я услышал, было подобно крутому детективу в стиле Агаты Кристи или может быть даже Виктора Пронина.

Пение птиц, которые то и дело подлетали к нашей скамейке, стоявшей невдалеке от переполненных мусорных баков, редкие, сильно ободранные кусты сирени и здоровенные грязные лужи нас не радовали. Откуда-то издалека раздавалось пьяное пение, которое все время прерывалось громким залихватским свистом и отборнейшим матом. Да, чуть не забыл, несколько дней тому назад я попытался устроить литературное чтение отдельных глав своего романа, которые больше всего нравились Петровичу. Читал на улице, затем в ресторане, где работал мой знакомый швейцар. Кстати, там меня даже накормили на халяву. Сказали, правда, чтобы я сматывал поскорее удочки и не распугивал клиентов своей хренотенью. Но я-то знаю, что выгнали меня только из-за того, что истинные поклонники литературы не могли от меня оторваться. Все слушали меня с раскрытыми ртами. А ведь в ресторан идут для того, чтобы набить брюхо, показать даме свою крутизну, попить коньячку и т. д. А если же просто сидеть и слушать, то дохода от таких клиентов не будет. Это уж точно! Вот они и турнули меня, чтобы я им бизнес не подрывал. А то, что вдогонку мне кричали всякие оскорбительные слова, так это тоже легко объяснимо. Страна должна знать своих героев. Не легко сегодня живется настоящим талантам. Зависть, злоба – так и сквозят на лицах примитивных уродов, которые и читать-то толком не умеют. Ведь, например, почему в театрах или в филармонии всегда дают программки? Да очень просто! Дают их только для того, чтобы было понятно, о чем поют или для чего танцуют, какая музыка и кто автор. Исполняют-то всегда чужие вещи! А тут читал сам автор! Это ж очень важно, потому как кроме автора никто не сможет прокомментировать или подать ценную, правильную идею. Многие сегодня имеют какую-нибудь мысль… Думают ее, думают, а результатов – ноль. А почему? А все потому, что надо всегда оставаться человеком. Надо людей любить. Надо помогать друг другу, даже за деньги, как я, например. Ставлю клиенту новую прокладку, беру чирик. Сначала, конечно, меня могут и обматерить, но на следующий день если уж спасибо и не скажут, то, по крайней мере, и морду мне не набьют. Кстати, они-то с голода не умрут! Беднее не станут. Это точно, а вот в хозяйстве будет полный порядок. Николаевна – из соседнего дома – меня даже отругала за то, что мало я пишу о природе. Она считает, что если есть такие писатели, как Паустовский, которые только о природе и писали, то значит, и другие должны ее описывать. Даже у Толстого чего-то там такое тоже есть. Но я же не Лев, чтобы описывать, кто под каким деревом целовался или куда, например, поехал на поезде, а затем лег на рельсы и любовался журавлиным клином, кудрявыми березами и всякой другой ерундой. О природе писать могут все, и сколько хочешь! А вот о героях нашего времени – пишут только единицы. Лермонтов и тот только один раз написал про своего героя, который почему-то вдруг у него плохо кончил. А я пишу о тех, которые среди нас, которые не бьют себя в грудь и не кричат на каждом шагу «Я – герой! Я – герой!» А на самом-то деле он и есть герой, потому что живет среди сплошных героев в геройское время!

Хотел, было обратиться к фотографу, чтобы он сделал мне иллюстрации к роману. Так он заломил такую цену, что даже страшно сказать. Тогда попросил батяню своего нарисовать. А батя жалуется на отсутствие времени, сил. Вот и получается теперь – либо буду создавать творческий коллектив, либо буду гнать сюжет за сюжетом и радовать читателя без иллюстраций и без всяких там художественных изысков?! Я выбрал творческие муки. Буду писать, писать и писать.

По секрету скажу, есть идея написать классный детектив о том, как можно брать взятки и никогда не попадаться с поличным.

Боюсь только одного – меня не правильно поймут, а ведь я точно знаю, что берут сегодня все. Не берут лишь те, кто не может, у кого нет такой возможности. Принцип «кто что охраняет, тот то и имеет» сегодня существенно дополнен другим – «брать надо так и столько, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!»

Сколько правителей, сколько городничих, сколько министров было на нашем веку?! Вор на воре, убийцы и пьяницы… И хоть бы один из них был привлечен к ответственности? А народ только и делает, что хает и хает, материт и материт всех и всё. Вот и думаю, «А не пора ли сделать очередную революцию? А может быть, каждый из нас будет просто заниматься своим делом? И тогда страна наша станет богатой и сильной. Тогда догоним и перегоним Америку. Тогда не будет у нас и преступников. И армия с милицией нам будут не нужны, потому что не будет в них большой надобности.

Но такое уже было в истории. Были уже мечтатели и фарисеи. Были и социальные революции, которые заканчивались экономическими тупиками и политическими катаклизмами.

Вот и приходится сегодня восполнять брешь в литературе. Вот и пишу о тех, кто родился в совдепии и строит вместе с другими наше светлое будущее.

Мне иногда говорят, что многих моментов не было и быть не может. Что все мои сюжеты – следствие алкоголизма и богатой фантазии. А как же быть с Зощенко, с Пикулем и другими талантами, которые брали исторический материал и чудесным образом доводили его до читателя?

Я обещал, что мата и политики у меня не будет. Да, стараюсь о грустном не писать. Стараюсь и… страдаю. Не пишу, а сам мучаюсь от того, что роман получается однобоким, не колоритным.

Кажется, все это уже было? Ведь я уже давал подобные обещания и что, меня опять потянуло резать правду-матку?

К 2000 Монзиков и Гога выпили 2 литра водки под 6 кг яблок и 300 г. докторской колбасы, четыре черствых бублика и две ириски. Языки еле шевелились. Кроме мычания, сопения и пьяного бреда от двух представителей сильнейшей половины мира исходил сильный алкогольный запах.

Проходившая мимо бабушка хотела, было взять у мужичков пустые бутылки, но они ее послали на три буквы. Более того, Гога вдруг попытался еще ее и пнуть левой ногой. Попытка не удалась. Тогда, встав, он попытался сделать это еще раз, но не устоял и плюхнулся в озеро. Монзиков, тщетно стараясь вытащить из воды друга-собутыльника, перелетел через него. Барахтаясь на мелководье, постепенно они заходили на глубину.

Видя такое дело, бабуля подняла шум. Прибежавшие на крик дачники, вытащили обоих из воды и отволокли… в пикет милиции, который был закрыт на висячий замок. Тогда, не долго думая, кто-то решил, что их надо посадить на электричку и отправить подальше от города. Через 50 минут пассажиры третьего вагона с шумом вытолкали пьяных, грязных и абсолютно мокрых мужичков на перрон станции Привольное – небольшого городка с населением около 20000 жителей. Не прошло и 10 минут, как Монзиков и Ляхов оказались в ИВС, где и провели всю ночь вместе с бомжами, клопами и двумя занюханными алкашами.

В субботу и воскресенье ими никто не занимался, а в понедельник дежурный следователь вызвал сначала Монзикова, а затем Ляхова для составления административного протокола за справление нужды прямо на перроне вокзала.

Когда он узнал, что Монзиков является адвокатом, а Ляхов – его друг, то, сменив гнев на милость, Диденко – так звали следователя – начал рассказывать Монзикову историю, легшею в основу одного уголовного дела, с которым он до сих пор мучается, и не знает что с ним делать и как ему дальше быть.

Однажды, во время дежурства Диденко, в милицию прибежал заявитель – весь в слезах, со следами побоев и большими дырами на почти новой, импортного производства, куртке.

– Помогите, пожалуйста! Товарищи, дорогие. Что же это такое? Прямо на моих глазах творится беззаконие? – мужчина, с виду вполне приличный, активно размахивая руками, пытался схватить любого милиционера, который оказывался около него.

– Уважаемый! Не надо суетиться! Успокойтесь! Давайте лучше рассказывайте всё по порядку. У Вас заявление?

– Да. Я буду делать заявление. А где начальник? – мужчина, разговаривая на повышенных тонах, продолжал метаться из угла в угол грязной комнаты.

– Диденко! Диденко, оглох что ли? К тебе пришли! – сипатым голосом, не выговаривая половины буков алфавита, кричал прапорщик милиции Кубайс – помощник оперативного дежурного.

Диденко, старший лейтенант юстиции, следователь г. Привольное, которому было уже далеко за 40, жуя солёный огурец, подойдя к крикуну, раздраженно спросил: – Ну, что там у Вас?

– Беда, товарищ начальник! Изнасилование! Понимаете?

– Так! Значит так… Сейчас пойдем ко мне в кабинет и составим протокол. А затем выедем на место преступления. Понятно?

– Так точно, всё будет, как Вы скажете.

– Серёга! Позвони операм! Будем брать насильника. Пусть не пьют и пусть ждут меня. Я через полчаса буду готов.

И Диденко отправился в соседнюю комнату, где находились еще двое сотрудников милиции, и где он планировал сразу же завести уголовное дело по ст.131 УК РФ.

Следователь Диденко сидел за ужасно захламленным бумагами столом, на котором лежали разного рода документы. Там же россыпью валялись обгрызенные карандаши, остатки картофельных чипсов, окурки, грязные ложки, нож без ручки, два справочника для сантехников и чистые бланки протоколов. Комната была в таком состоянии, что первое впечатление было – это склад гоголевского Плюшкина.

Маленький, почти лысый, с аккуратным животиком и кривыми ножками Диденко тщетно искал на столе свои очки, которые он оставил при выходе. За правым ухом торчал огрызок красного карандаша. Вместо ручки он держал обыкновенный замусоленный стержень от шариковой ручки.

После того, как Диденко записал полные данные заявителя, он начал задавать вопросы по существу преступления.

– Итак, Виталий Сергеевич, кто, кого и когда изнасиловали? Кто свидетель? Где был совершен… – договорить он не успел, т. к. Монарцик принялся отвечать на первый вопрос.

– Дину, мою маленькую Диночку. Она у меня…

– Стоп! – Диденко старался разговаривать спокойно, но этого ему не удавалось. – Не расстраивайтесь!

– Да как же мне не расстраиваться, если Дина была ещё девочкой. Маленькая такая, бедненькая моя девочка. – Виталий Сергеевич даже заплакал. Когда он несколько раз всхлипнул, на лице каждый раз появлялась страдальческая гримаса. Видно было, что что-то его огорчало. Диденко даже показалось, что что-то у заявителя болело внутри.

– Простите, пожалуйста, а Дина – это Ваша внучка? Или она Ваша дочь? – Диденко пытался подобрать «ключик» к сердцу еще не старика, но уже и не молодого человека, который то кричал, то рыдал как маленькая дитя, то вдруг на всё смотрел с таким равнодушием, как будто он был совсем ни при чём и его ничего не касалось.

– Ну, Вы даёте! Какая же она мне внучка? Вы хоть понимаете, что несёте ерунду? – Виталий Сергеевич достал белоснежный носовой платок и вытер со лба пот. При этом его лицо опять передёрнулось страдальческой гримасой. Он даже слегка вскрикнул.

Диденко, пытавшийся во всё вникнуть, уже больше не мог спокойно слушать. Он взорвался. От добряка не осталось и следа.

– Ты, дед, не умничай, когда с тобой следователь говорит! Понял, да? – И Диденко достал из чайной кружки, служившей не первый год пепельницей, окурок сигареты и начал по карманам грязных брюк искать спички. Затем, когда сделал первую затяжку и выпустил густую струю дыма прямо в лицо заявителю, добавил – Ты, этиткина жизь, пойми, это самое, значит, ведь я ж тебе помочь хочу, а ты, этиткина жизь, не въезжаешь! Понимаешь?

– Так Вы – следователь? Да? То-то же я смотрю на Вас и думаю, как же Вы стали начальником? Какой идиот мог такого дурака назначить начальником милиции, если простую болонку принимаете за внучку?! Да-а-а-а… Попал я в передрягу!

– Ты мне не хами! – Диденко даже подпрыгнул на своем ветхом стуле. Теперь уже он вытирал пот с лысины и маленького лба.

– Во-первых, не ты, а Вы! Салопон хренов! Во-вторых, перед тобой всё-таки капитан первого ранга запаса. Понял, шнурок недоделанный? – Монарцик попытался распрямить грудь, но от сильной боли чуть было не лишился чувств.

Допрос длился около четырёх часов. В конце концов Диденко, сделав над собой невероятное усилие, сменив гнев на милость, дослушал историю Монарцика и возбудил уголовное дело против Педрищева Николая Залмановича – заведующего третьей баней, который специально, как утверждал Виталий Сергеевич, натравил на 10-месячную болонку Дину кобеля Вовена – породистую восточноевропейскую овчарку. Когда Монарцик, разговаривавший с соседом, услышал дикий писк Дины и злобное улюлюканье Педрищева, который с остервенением кричал «Трахни её, трахни!», не раздумывая, Виталий Сергеевич бросился разнимать собак, но наткнулся на кулак верзилы Педрищева.

Разнять Вовена и Дину было не просто, т. к. Вовен никого из чужих к себе не подпускал, а полупьяный двухметровый Педрищев грозился врезать любому, кто помешает его Вовену сделать важное дело. Кстати, четыре ребра и переносицу Монарцику сломал именно Педрищев. Он же и порвал ему куртку и брюки. Если бы не выбежавшие на шум соседи, то трагедии было бы не миновать.

Диденко долго сомневался, но, в конце концов, возбудил уголовное дело по заявлению Монарцика против Педрищева Н.З. по ч.2 ст. 112 УК РФ «Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью».

Когда в кабинет зашел следователь Первухин, Диденко заваривал чай и был готов отметить клёвое дело, за которое рассчитывал срубить по лёгкому премию. Ведь есть свидетели, есть обвиняемый и есть потерпевший. Первухин, бегло пробежав глазами по протоколу, тут же включился в беседу.

– Дед! Ты что, совсем или почти? – Первухин был в крайней степени удивления.

– А что? Что не так? – Диденко изумленно глядел в косые глаза напарника.

– Да ведь тут совсем другой состав. Тут в чистом виде 116-ая «Побои».

– Какие побои? Сам-то посуди!? – Однако былой уверенности у Диденко уже не было.

– Да говорю тебе побои, значит – побои! Драка была? – Первухин посмотрел на Монарцика, но тот никак не реагировал на косой взгляд корифея следствия. Было неясно: то ли Первухин смотрит на входную дверь, то ли в окно.

Монарцик, вспомнив классный анекдот про окосевшего, а затем погибшего чукчу от неумелого врачевания жены, наблюдавшего одновременно за полетом в разные стороны двух вертолётов, громко засмеялся. Он вдруг отчетливо представил, как жена чукчи стала одновременно греть яйцо следователю Первухину и натягивать его ему же на переносицу. От сотрясания тела, вызванного гомерическим смехом, его сломанные рёбра дали о себе знать, и Виталий Сергеевич от боли моментально потерял сознание.

Началась паника. Советы Диденко давали все. Назвать их гуманными – было бы ошибочно. Так, например, Кубайс – интеллектуал районного масштаба, он же – помощник оперативного дежурного, посоветовал зажигалкой взбодрить старичка.

– Надо перед носом его сжечь расческу. Да не просто расческу, а с содой. Завернем всё в газетку, зажжём, а затем прямо ему в нос! Тут он и оклемается. Ну, а если и это не поможет, то можно палец поджечь. Меня так тёща с женой из бодуна выводят. Я как нажрусь…

– Слушай, Кубасик, ты вечно придумываешь какие-то сложности. Можно же гораздо всё проще сделать. – Первухин ходил по кабинету взад-вперед и все время сплевывал себе под ноги. – Вот надо, значит так, отнести его в ИВС. Там – блохи и вши. Две минуты и он будет свеженьким, как огурчик!

– Нет. Надо придумать что-то такое, что может его взбодрить, но, это самое, чтобы он не того! Он же может взять и капнуть! Я уже вижу его насквозь! Подумаешь, отодрали его шавку, ну дали в рог, так ведь за дело же, если разобраться. Сам-то, когда хочет трахаться, ведь не ждёт? А это дело он наверняка любит! Все военные как нажрутся, так сразу по бабам. А он ещё и моряк – спички бряк. ХА-ХА! – Диденко вдруг заметил, что Монарцик лежит на полу без признаков жизни. Лицо его стало белым, как у покойника.

Зашла Гюльнара – уборщица. Она и посоветовала дурью не маяться, а вызвать скорую помощь. Да, баба – дура дурой, а совет всё же дала дельный! Надо же?!

Скорая помощь прибыла ровно через 52 минуты. А спустя три часа из больницы пришла телефонограмма, в которой сообщалось, что у поступившего в тяжелом состоянии Монарцика В.С. состояние средней тяжести. Имеются переломы четырех ребер, переносицы, левой ноги и сотрясение головного мозга 2-ой степени. О множественных ушибах сообщить просто позабыли. Дело в том, что когда пришедшего в сознание Монарцика санитары несли на носилках, то идущий впереди споткнулся. Монарцик упал. Упал не просто, а прямо в лужу. Вскочив на ноги, он поскользнулся и снова упал, но на этот раз на поребрик. Сотрясение и перелом он получил в трёх метрах от входа в приёмный покой больницы.

Выписавшись из больницы ровно через месяц, Монарцик вдруг узнал, что дела уголовного никто и не возбуждал. Оказывается, Педрищев обслуживал практически всю милицию. Все милиционеры мылись и пьянствовали в баньке у Николая Залмановича.

Мылись на халяву, пили на халяву, отдыхали ни о чем не думая. Одним словом – у Педрищева всё было куплено.

Тем не менее, Монарцик начал писать жалобы, обивать милицейские и прокурорские пороги. И только после того, как он побывал на приёме начальника УВД города и области, дело было возбуждено. И возбудил дело всё тот же Диденко, который так и не знал, куда и кому спихнуть весь материал, т. к. мыться он любил, а денег из принципа никому и никогда не давал. Он всю жизнь работал в режиме «сухой губки» – только брал. Жена его в магазине покупала лишь хлеб да булку. Все другие продукты Диденко, впрочем, как и большинство его коллег, доставал сам. Удивительное дело: СССР давно уже нет, появилось засилье новых русских, капитализм всё увереннее и увереннее набирает силу, а «отоваривание с заднего хода» как было, так и долго еще будет. Многие бизнесмены прикармливают, дают на перспективу силовиков и чиновников. Принцип этот – достаточно проверенный, не дающий серьёзных сбоев.

Диденко был в крайне затрудненном положении: с одной стороны – его понуждали остатки совести и вялые распоряжения руководства к производству и вынесению постановления по уголовному делу против Педрищева, с другой стороны – тоже руководство, купленное перекупленное Педрищевым и его компанией, через сослуживцев и подчиненных настоятельно рекомендовало закрыть дело.

– Ты не печалься! Понял? – Монзиков с уверенностью смотрел на Диденко, пытаясь уже в который раз достать клопа из-за спины.

Последняя ночь в ИВС была особенно трудной, т. к. сил бороться с гнусными животными ни у Ляхова, ни у Александра Васильевича больше не было. Спали они около 5 часов, но и этого оказалось достаточно для 100-процентного контакта с клопами и другими ползающими, кусачими прелестями ИВС.

– Васильич! Как же мне быть? Ведь мне уже ничего и на ум-то не идёт? Что ж теперь со мной будет, а? – Диденко готов был зареветь, но что-то его сдерживало.

– А хочешь, я возьму Монарцика в оборот и это!? Понимаешь мою мысль, а? Догнал?

– Не понял?!

– Ну, я же могу его того! Теперь-то догнал? Я правильно говорю, а? – Монзиков смотрел то на сидевшего неподалеку Гогу, то на смотревшего с легкой надеждой Диденко.

– Ты что, хочешь его того? – Диденко подался вперед. Толстенький, слабо просматривающийся подбородок и нижняя губа моментально придали лицу форму писсуара в мужском туалете.

– Ха! А ты как думал?! Ведь я же, всё-таки, адвокат?! Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков наконец-то раздавил проклятого кровопийца и теперь тщательно обнюхивал пальцы рук, которые больше всего пахли не давлеными клопами, а самым настоящим дерьмом. На правой ладони было какое-то коричневое пятно. На левой – пятна не было, был лишь гнусный запах. Да, было над чем призадуматься!

– А как же ты его будешь, это…? – Диденко смотрел на Монзикова с такой жадностью, с таким интересом, что можно было подумать, что следак тронулся!

– Завтра я встречусь с Монарциком и всё будет о'кей. Он сам ко мне придет. Это точно.

– И ты что же, сразу его возьмёшь и?.. – Диденко сделал странное движение правой рукой – как будто в воздухе пролетел меч секир-башка.

– Не понял?! Ты что, не въехал? Ведь я ж тебе сказал, что я – это самое, значит, ну – адвокат!? Понимаешь мою мысль, а? Зачем же мне его, это самое, значит? – Монзиков хлопал глазками, и по виду был похож на голубя, у которого отобрали корм, а другие голуби всё клевали и клевали.

– Так ты, значит, его не будешь? То есть ты его не того, а только так? Да! А я, было, решил, что ты это! Вон, значит, как ты?! – Диденко пытался с честью выйти из тупика.

– Да ты не печалься. Я с ним заключу договорчик и через пару недель – месячишко подведу к мысли, что дело – жвах. Я правильно говорю, а? – Монзиков искал глазами курево, т. к. во рту всё пересохло, и на душе скреблись кошки.

Ляхов пытался уловить суть дела. Он так старался, что не заметил, как голова его застряла в прутьях решетки. Стараясь как можно больше услышать, Игорь Семёнович незаметно для себя протиснул голову через металлические прутья двери камеры. В неудобной позе он просидел с полчаса. Шея затекла, слегка распухла. Когда же Монзиков и Диденко подошли к Ляхову, то тот активно пытался убрать голову, но у него ничего не получалось. Из красной шеи раздавалось мычание. Сопел Игорь Семёнович так громко и так часто, что набор звуков вполне подошёл бы для киностудии, где проходило озвучивание движения паровоза.

Через полчаса Монзиков и Ляхов, поджидая электричку, стояли на перроне вокзала. Друзья остро ощущали потребность выговориться, но времени у них на это уже не оставалось. Надо было ехать домой.

 

Happy end

Усевшись за стол, перелистывая еженедельник, Александр Васильевич пытался войти в привычную колею. Однако состояние прострации его не покидало. И только приход Монарцика в 1000 вывел его из столь необычного состояния.

– Здравствуйте, Александр Васильевич! Как прошёл уикенд? – Виталий Сергеевич старался начать беседу с совершенно нейтральных вопросов.

– Вашего Педрищева я не видел, а с Диденко мы поговорили! – Монзиков внимательно вглядывался в Монарцика.

Виталий Сергеевич от изумления раскрыл рот и так бы и сидел, если бы не атака Монзикова.

– Ничего хорошего в Вашем деле я не усматриваю, понимаете мою мысль, а?!

– Не совсем… А…?

– Я не отказываюсь от Вас, но работы будет много, вот! Поэтому, готовьте лимон в кассу и пять – мне в карман, ха-ха! Старыми, конечно. Начинаем работу, – Монзиков достал чистый лист договора.

– Да, да, конечно… – Монарцик уже вовсю отсчитывал 6 млн. рублей. Купюры были стотысячные, абсолютно новенькие.

– Но, это только начало, а всё остальное будет чуть позже. Я правильно говорю, а? – Монзиков аккуратно заполнял договор.

Через три дня Монзиков позвонил Монарцику. Надо было встретиться. То, что удалось узнать о банном магнате и воротиле районного масштаба позволяло Монзикову рассчитывать на крупную премию от Виталия Сергеевича, на несколько бутылок коньяка от Диденко и тысяч на «ндцать» от Педрищева.

Организовав самое настоящее наблюдение за Педрищевым, Монзиков заполучил на него видео-доказательства (видеозапись он сделал лично в момент передачи наркотиков) торговли гашишем. Были прекрасно записаны два эпизода купли-продажи партии на 100 000 баксов.

Диденко уже был сориентирован. Руководство решило сдать Педрищева вместе с потрохами. Однако пока Педрищев еще не был арестован, у Монзикова возник гениальный план, согласно которому он берет с потенциального клиента крупную сумму денег и помогает ему уйти от ответственности за побои Монарцика. Решив эту задачу, у него есть шанс помочь за еще большие премиальные в деле с наркотиками, где он может поспособствовать Педрищеву получить не ч.4 ст.228 УК РФ «Незаконные изготовление, хранение, перевозка, пересылка либо сбыт наркотических средств или психотропных веществ» (от 7 до 15 лет с конфискацией имущества), а ч.1 ст.228 УК РФ, по которой светит небольшой для Николая Залмановича штраф.

Далее события развивались молниеносно. Монарцик получил от Педрищева 10 000 долларов США в счет компенсации морального ущерба Монарцика. Монзиков, якобы, за 5 000 долларов США закрыл уголовное дело (Монарцик-Педрищев). Это стоило ему плотного вечера с Диденко, когда на двоих под хорошую закуску было выпито ни много, ни мало – 3 литра водки. Педрищев очень порывался принять активное участие в попойке, но у Монзикова хватило решительности и сообразительности ограничить его только материальным участием. Кроме того, с Монарцика Монзиков для обоюдной пользы взял еще 5 млн. рублей и расписку, что доверитель к адвокату претензий не имеет.

За 15000 долларов от Педрищева Монзиков сумел сделать переквалификацию на ч.1 ст.228 УК РФ. Более того, на суде Педрищев получил 2 года лишения свободы условно (!). Диденко после этого уволился из органов и стал торговать на привокзальной площади своего города шавермой, зарабатывая при этом ежемесячно 20 тыс. рублей (новыми).

Вскоре после суда Педрищев переехал из Привольного в Москву, где стал владельцем двух казино на Арбате и в Южном Стане.

Монарцик на полученные деньги уехал в Севастополь, где купил в самом центре города прекрасную трёхкомнатную квартиру и где устроился на преподавательскую работу в Приборостроительный институт. Одновременно занимается ремонтом (по договоренности) квартир. Одним словом – не бедствует.

Ну, а Монзиков… Монзиков купил себе новый костюм и новый из кожзаменителя дипломат.

 

Лирическая, забойная

Адвокат Монзиков, ковыряя спичкой в зубах, сидел на берегу озера и сосредоточенно размышлял над странным стечением обстоятельств. Как мог водитель иномарки не заметить разворачивавшегося грузовика? И почему грузовик не пропустил иномарку? Не понятно было и то, почему именно Монзикова – специалиста по «расстрельным» статьям – рекомендовал сам Президент коллегии адвокатов, где Александр Васильевич успешно работает всего каких-то несколько месяцев, что уже само по себе, мягко говоря, удивительно.

Александру Васильевичу Монзикову этим летом исполнилось 40 лет, и он твердо знал, что ему надо урвать от жизни всё. Принцип, которому он научился в ГАИ – работать в режиме «сухой губки», т. е. брать от каждого по максимуму и отдавать, желательно не всегда и не всем, по минимуму, а лучше – ничего не отдавать, в большинстве случаев срабатывал идеально. Правда, бывали и осечки. Например, однажды, а было это совсем недавно, Александр Васильевич познакомился в «Колобке» – второразрядном кафе на ул. Чайковского, с приятной во всех отношениях женщиной без вредных привычек, весьма неопределенного возраста.

Он сидел и сосредоточенно разжевывал горячую сосиску в тесте, когда, вдруг, услышал тонкое щебетание: «Извините, пожалуйста, можно?» Взглянув на обладателя столь милого и тоненького голоска, Монзикову стало несколько не по себе. Не часто, вот так запросто, он знакомился с женщинами, к тому же весьма симпатичными. То есть, женщины у Александра Васильевича были. Можно сказать даже, что и нимало. Но, во-первых, они были раньше, а, во-вторых, инициатива всегда исходила от Монзикова.

– Садитесь, пожалуйста. Ой, то есть присаживайтесь…

– Спасибо. А Вы, наверное, следователь? – опросила дама.

– Да, а как Вы догадались? – парировал Монзиков.

– Да манеры у Вас, извините… Хотя…

– Вообще-то, я – адвокат! – Не без гордости, но и без особого энтузиазма буркнул Монзиков. – Кстати, если у Вас есть проблемы, то я могу Вам помочь, – и Александр Васильевич решительно запихнул в рот почти целую сосиску в тесте. Сосиска была, как ни странно, большой и поэтому пришлось прибегнуть к помощи указательного пальца правой руки.

– А Вы всем помогаете, или только незамужним?

– А Вы тоже не замужем?

– Да. А Вы? – даме явно было нужно поговорить с таким необычным посетителем кафе.

– Да, и давно! – не долго думая, выпалил Монзиков.

Можно было бы и опустить подробности первого разговора с Ириной Михайловной, так представилась Монзикову приятная во всех отношениях дама, но именно тогда Александр Васильевич понял, что эта встреча просто так для них обоих не кончится. В тот день Александр Васильевич получил с клиента 1 млн. рублей в счет предстоявших «транспортных расходов».

Дело, за которое он взялся, сулило большие деньги, т. к. надо было доказать, что Рашит Хабибулин убил свою жену. Монзикова наняла мать погибшей – энергичная и неглупая пенсионерка Зоя Владимировна, основным достоинством которой, по мнению Монзикова, были 25 000 долларов, которые она получила от продажи двухкомнатной квартиры зятя. Монзиков узнал об этом при первой же встречи и сразу же «подвинул» бабку на перевод в практическую плоскость их отношений. Без промедления они заключили договор, по которому Александр Васильевич внес в кассу 500 000 рублей (старыми), а небольшой остаток – 1000 долларов – положил в левый нагрудный карман своего пиджака.

Заканчивалась вторая неделя работы по делу Хабибулина, а положительных результатов всё не было, не считая 1000 долларов и 1 млн. рублей, да половины гонорара от 500 000 руб., которые он надеялся получить после 10-ого числа месяца, когда «спишет деньги». Судебно-медицинская экспертиза нашла у Яны – дочери Зои Владимировны – сперму и наркотики в крови. Пикантность ситуации заключалась в том, что 32-ух-летняя балерина Яна Хабибулина, мать двоих несовершеннолетних детей, 29-ого числа после очередного спектакля решила «смазать тему», для чего поехала с молодым, еще не искушенным Вадиком к Инге Рабинович, у которой всегда было что выпить и которая охотно принимала участие в оргиях и коллективных попойках. Инга была моложе Яны, но это нисколько не мешало им дружить.

Приехав на такси с Вадиком и тремя литрами водки к Инге, Яна начала обзванивать своих подружек и приглашать к Инге на «междусобойчик». Как всегда, в тот роковой вечер, у Инги были: Альберт Хегин – иллюзионист (за три года – ни одного привода в милицию, ни одного задержания, тьфу, тьфу, тьфу! А в наперстки и карты он играет без малого вот уже 5 лет (!), Игорь с Викой – молодая пара, любимым развлечением которой был туризм «на халяву». Оба знакомились с «потенциальными Викиными хахалями», раскручивали их на Турцию или Кипр, покупали в одной турфирме путевки, отбывали на отдых, а дальше происходил полный разрыв отношений. Но, одно но, – все это было уже там, за кордоном и в кармане лежал обратный билет на самолет. Плюс полный пансион на три недели. Правда, два раза Вику избивали так, что вместо отдыха у ласкового моря приходилось лежать с компрессами, делать примочки и считать деньки до отлета, прикидывая, где достать денег на билет домой, т. к. «хахаль» забирал все, что считал нужным, оставляя лишь косметику, полбутылки шотландского виски, кое-что из одежды, да здоровенные синяки. Но у кого не бывает осечек?

Был и Вася. Просто Вася. Ростом – не выше нанайца или пигмея, но с таким «достоинством», что как только взгляд падал ниже пояса, женщин прошибал холодный пот. Несколько раз я слышал истории о половых гангстерах. Вася, как мне кажется, был из их числа. Дело в том, что он никогда об этом не думал. И все получалось само собой. Само собой – утром. С двумя-тремя – в обед, и еще вечером. Вася работал грузчиком в одной коммерческой фирме, где было столько молоденьких девочек, что…

Обычно Вася много не пил и всегда любил от слов переходить к делу. Он был не словоохотлив. И на вопрос «А как Вас зовут?» он отвечал «просто Вася». При этом правая ручища стискивала женскую руку, а левая быстро, стремительно расстегивала и застегивала молнию на штанах. Чаще всего, с застегиванием выходил казус, т. к. «гигант» высовывался наружу. При этом женщина (девушка) сразу же начинала визжать. Бывали случаи, когда люди падали в обморок при виде здоровенного полена, выпиравшего из трусов. Змейка рвалась на глазах. Вася по началу тушевался, но, примерно с восьмого класса, понял, что промедление – смерти подобно и начал действовать, не забывая поговорку «Куй железо пока стоит». Обычно проблем с женщинами не было, т. к. никто не верил в россказни «пострадавших». Какие еще лопаты? Какие поленья?

Да, без крови дело не обходилось, но ведь и смертельных исходов тоже не было. Это было, все равно, что наркотик. Сначала страшно, больно и где-то даже неприятно, а затем девушка привыкала. Появлялась зависимость, перерождавшаяся через неделю в непреодолимое хотение. Желание росло и крепло с каждым днем. Однако проблема состояла лишь в том, что круг Васиных «жертв» расширялся с каждым днем, а Вася был один. Да и в сутках было всего лишь 24 часа, из которых 8 – Вася спал. Выходных или просто таймаутов Вася не любил. «Раз надо, значит надо. Так тому и быть», повторял Вася. Для Васи женщины делились на две половины: те, которые прошли через Васю и те, которым это предстояло. Других критериев у Васи просто не было. На возраст, национальность, красоту и т. д. Вася смотрел как сквозь пальцы. И было тогда Васе 27 лет.

Именно о Васе, а не о поручике Ржевском, ходит анекдот о том, что на каждой станции, где поезд простоял 20 минут и более – там у него по ребенку.

Вася пришел в 11 вечера, когда все были уже тепленькими, кое-кто уже успел «спариться», а Яна сделала это уже дважды.

К двум часам ночи от всей компании остались лишь Инга с Васей, пьяный «в хлам» Вадик и абсолютно голая, лежавшая как дрова, Яна.

Зоя Владимировна сообщила номер телефона Инги Рабинович, у которой Рашит «снял» кое-какую информацию, представившись любовником Яны. Кстати, это была не лучшая идея, т. к. Инга чуть даже не протрезвела от подобной наглости.

– Зачем нам Алик? – спросила Инга Рашита.

– Как зачем? Ведь я ее любовник!

– Да ладно п….ть! У нас есть Вася! – не без гордости заметила Инга.

Рашит замешкался с ответом. Дело в том, что о Васе он был не только наслышан, но и однажды видел его на очередной жениной тусовке. Правда, тогда он ничего с ним сделать не смог, т. к. именно Вася помогал ему поздним вечером добираться с Яной домой. Именно с Васей Рашит выпил на посошок две по 0,75 л. и именно Вася для смазывания темы трахнул на глазах у мертвецки пьяного Рашита Яну, приговаривая при этом: «Ничего, не печалься. Сегодня – я, а завтра – ты». Рашит прекрасно помнил те кошмарные минуты, когда он, двухметровый 27-летний бугай не мог даже подняться и врезать пигмею Васе с поленом между ног по его слащавой физиономии. Яна тоже была хороша. Звала на помощь Рашита, который валялся в кресле в той же комнате, и одновременно яростно подмахивала половому гангстеру Васе.

– Ладно, я сейчас приеду, и ты меня сравнишь с Васей. Лады?

– Ну-ну, давай. Только в дверь не звони сильно, Вася откроет. Правда, Вася?

Рашит прилетел с Кабиром – так звали его двоюродного брата – к Инге через 20 минут. Он успел только спросить у Васи, где Яна, а дальше… Дальше из материалов уголовного дела Александр Васильевич узнал, что у Яны были выбиты левый глаз, откусано правое ухо и нос, сломаны все пальцы рук, перебит шейный позвоночник, проломлен череп. Яна скончалась до прибытия скорой помощи, после ухода Рашита и Васи. В 7 часов утра милиция арестовала Рашита у него на квартире. Пьяный Рашит даже не сопротивлялся. Он не мог представить, что жизнь его повернула вспять. Бизнесмен Рашит Хабибулин, мужчина в полном расцвете сил, отец 3-летней девочки, обладатель «шестисотого мерса» и отдельной, отделанной по евростандарту, трехкомнатной квартиры, владелец «каменной трехэтажной времянки 10×12 м., находившейся в 20 минутах езды от города, имевшем тягу к граффити, из-за какой-то сучки должен был теперь идти в тюрьму? Да, он, зарабатывавший по три-четыре тысячи баксов в месяц, кормивший всю эту ё…ую шоблу (в основном – это была его теща, Зоя Владимировна) теперь будет сидеть на нарах, есть баланду и смотреть на небо в клеточку из коммунальной камеры? За что, почему? Рашит еще не знал, что смерть его Яны наступила не от его зверских побоев, которые он учинил жене, а в результате чрезмерного приема алкоголя и наркотиков. Врачи зафиксировали смерть в 2 часа 05 минут, а Рашит приехал в 2 часа 15 минут. Все это крутилось в голове Монзикова. Да тут еще была Ирина Михайловна!? Конечно, на суде Монзиков будет «биться» за честь и достоинство Яны, за сиротство ее дочери,… Но что делать с фактами и деньгами? Да, деньгами, которые ему уже передала Зоя Владимировна, и которые он рассчитывал еще получить. Ведь одно дело – результат, а другое дело – когда просто нужны деньги. Было и еще одно обстоятельство, о котором Александр Васильевич пытался не вспоминать. Зоя Владимировна обратилась к директору одной из охранных фирм с просьбой помочь ей «решить вопрос», а именно – грохнуть Рашита, если его не осудят. Она посулила 5000 баксов сразу и столько же потом, когда будет праздновать 40 дней Рашита. Виктор – знакомый Монзикова – директор «Защиты», охранной фирмы, контролировавший добрую половину всех районов города, послал бабку на х… Во-первых, это не те деньги, которые можно было получить за голову татаро-чеченского бизнесмена Рашита, а во-вторых, с каких это пор пенсионерки стали нанимать киллеров за 10 000 баксов?

– Может, Александр Васильевич, Вы поделитесь со мной своими проблемами, и я Вам помогу? – несколько кокетливо спросила Ирина Михайловна.

– Да, уж… А, кстати, Вы любите гулять по парку? – спросил с широко открытыми глазами Монзиков.

– В парке? Может быть, лучше зайдем в бар? – с нескрываемым удивлением спросила Ирина Михайловна.

– Вы знаете, мне надо сделать одно дело, а потом – я свободен. Вы где живете? – Монзиков стал как-то нервно озираться по сторонам.

– На Сухобздеевском переулке, – удивленно ответила Ирина Михайловна, которая никак не могла понять, почему Монзиков, адвокат, купивший 7 сосисок в тесте и два чая, вдруг как-то странно стал себя вести.

– Тогда, если Вы не против, мы быстренько все доедаем и пошли.

– Куда?

– К Вам, Ирина Михайловна.

– Как? Так сразу?

– Понимаете, мне надо срочно позвонить в два места! Да, а у Вас дома есть телефон?

– Есть, – промямлила Ирина Михайловна, в чьи планы вовсе не входило приводить адвоката в помятом костюме, без галстука, с сальными пятнами на брюках и застывшим жиром на пшеничных усах к себе домой.

Монзиков отработанным движением запихнул в рот последнюю сосиску, тихонько рыгнул, допил остатки чая, незаметно для Ирины Михайловны, очень профессионально вытер руки о брюки, встал, взял потертый дипломат и, протягивая в жире и крошках от хлеба, что был на столе, руку Ирине Михайловне, после второй легкой отрыжки повторил вопрос: «Ну, так как, идем?»

Да. Ирина Михайловна была, что называется, ошарашена. Всякое может быть в жизни одинокой женщины, но чтобы вот так, сразу?

«Нет. Ничего страшного не должно произойти. Глупости!» – думала Ирина Михайловна. А Монзиков уже прикидывал, кому он сможет позвонить.

За 15 минут ходьбы до дома Ирины Михайловны Александр Васильевич успел узнать, что замужем Ирочка – так он ее уже называл – была всего один раз. Что 15 лет тому назад, после окончания Ленинградского СанГика (санитарно-гигиенического института) она разошлась с мужем, который ей всё время изменял и очень не нравился ее маме.

– Так у Вас и мама есть? – неожиданно спросил Монзиков.

– Да… – как-то растерянно и неуверенно, несколько с удивлением ответила Ирина Михайловна.

– И Вы, что же, вместе живете, или как? Догнала, а? – Монзиков при этом прищурил правый глаз и цыкнул. В зубах застряла то ли сосиска, то ли неизвестно что, но это так мешало ему…

– Вообще-то мама два года тому назад умерла и…

– О, это очень хорошо! – прервал Ирину Михайловну Монзиков.

– Что хорошо? Что мама умерла? – с испугом спросила Ирина.

– Нет. Хорошо, что это… Ну! В общем, что это, блин, уже – всё! Вы понимаете мою мысль? – спросил адвокат, прищурив еще сильнее правый глаз и пристально посмотрев на даму, выпалил адвокат.

Ирина Михайловна не знала, что и ответить. То ли она должна была обидеться, но ведь они были почти незнакомы, да и свои мысли адвокат излагал очень и очень необычно, то ли она действительно не поняла, что имел в виду Монзиков. К тому же, он все время как-то воровато озирался по сторонам и часто, приподнявшись на цыпочки, заглядывал через плечи прохожих в подворотни. Борясь с любопытством, чувствуя что дальше так продолжаться не может, Ирина Михайловна спросила: «О чем Вы думаете? Только честно!»

– Да так. А Вы?

– Это не ответ. Так о чем же?

– Знаете, я сейчас… – Монзиков быстро нырнул в ближайшую подворотню, и было отчетливо слышно, как хлопнула входная дверь в подъезде дома, откуда через несколько секунд спустя, с расстегнутой ширинкой и облитым дипломатом, с диким криком выскочил адвокат, безбожно матерясь и чертыхаясь. Схватившись сначала левой рукой за локоть Ирины, держа в правой руке мокрый, пахнущий мочевиной дипломат, Монзиков быстро зашагал под ручку с дамой, которая нет-нет, да и оглядывалась назад. При этом Монзиков пытался застегнуть все той же правой рукой ширинку, одновременно стараясь, чтобы никто этого не заметил.

На вопрос: «А куда Вы ходили, Александр Васильевич?» Монзиков, не моргнув глазом, ответил: «Да так, знаете ли… Понимаете мою мысль, а?»

– Да… – хотя, что имел в виду адвокат, и, что он подразумевал под мыслью – для Ирины Михайловны было совершенно не ясно.

Когда, наконец, пришли домой, то на часах было уже восемь вечера. Надо сказать, что двухкомнатная квартира Ирины Михайловны сразу же понравилась Монзикову. Он оценил большую кухню, куда, по его разумению, следовало бы поставить диван.

– Знаете ли, вот сюда надо будет поставить полутороспальный диван, а стиральную машину мы сейчас перенесем в ванную. Там есть, кстати, место? – спросил Монзиков, пробуя с указательного пальца при этом из банки клубничное варенье, что стояло на кухонном столе.

– Вы знаете, – сказала нерешительно Ирина Михайловна, – ванная у меня маленькая, да и как-то привыкла я к такому месторасположению.

– Ничего, привычки можно и поменять. Понимаете мою мысль? А? Да, кстати, а что мы будем есть на ужин? Я люблю картошечку с грибами. Или с мясом. Все равно, лишь бы были мерзавчики. Я правильно говорю, да?

– Мерзавчики? – удивилась Ирина Михайловна.

– Да, такие маленькие. Вот такие! – Монзиков показал мизинец с большими заусеницами и прищурил правый глаз. – Понимаете мою мысль, а?

– Что Вы имеете в виду?

– Ну, как это, ну, это – огурчики! – уверенно парировал адвокат.

Ирина Михайловна расстегнула верхнюю пуговицу на платье, т. к. ее почему-то начал прошибать пот и в ее голову полезли всякие нехорошие мысли. Но сосредоточиться не получалось из-за раздавшегося сильного грохота от падавшего с антресолей в коридоре чемодана. Александр Васильевич громко выругался и раздраженно заметил, что на антресоли надо класть чемоданы аккуратнее, чтобы они не падали на людей.

– А как же он упал на Вас? – с удивлением спросила хозяйка сталинской квартиры с четырехметровым потолком.

– Как? Как? Я решил взглянуть, что у Вас на антресолях. Понимаете мою мысль? А стремянки-то нет. Ну, вот, значит, только я, это, а он, бля, падла… – тут Александр Васильевич замахнулся на валявшиеся у ног чемодан и тюк, упавший за ним (чемоданом) следом. – В общем, это….

– Что это? – с издевкой спросила Ирина Михайловна.

– А? Ну! – Монзиков скривил такую гримасу, что Ирине Михайловне стало как-то не по себе.

– Ну, что ну! – передразнила бедная женщина.

– Надо это, того, понимаете мою мысль, а? Ведь я же должен знать! Понятно? – Монзиков пытался успокоить даму, но почему-то, вдруг, сменживался.

– Это еще почему? – недоумевая, изрекла полу испуганным голосом Ирина Михайловна.

– Вы же хотели позвонить?

– Да, надо бы. А может после ужина, а?

– Какого еще ужина? Вы что?

– Как какого? Вы меня удивляете, Ирочка! Ведь мы же – это, и Вы, кстати, тоже! Не хорошо! Уж, ежели оно того, так оно и конечно! Надо ведь догонять, а то… – адвокат поднял вверх указательный палец правой руки и взглянул на потолок.

– Да что Вы за чепуху несете? Вы в своем уме? Да я вот…

– Подождите, не надо! Вы – это, послушайте! – Монзиков наконец застегнул ширинку, сломав при этом подставку зеркала, которую случайно зацепил дипломатом.

Ирина Михайловна была в ужасе. Первый раз за 15 лет она была наедине с мужчиной в своей квартире, и первый раз в жизни ей хотелось кричать нечеловеческим голосом. Это же надо было, что бы какой-то адвокатишка в обоссаных брюках, пучеглазый, с пшеничными усами и полу уголовными замашками за пять минут пребывания в ее жилище столько успел сделать? Нет, в это поверить можно было либо будучи пьяным, либо… Да что либо!? Решительно, надо было его гнать в три шеи.

Но Ирина Михайловна была интеллигентной дамой. Именно поэтому она по служебной лестнице смогла вырасти лишь до заведующей онкологическим отделением. Да и то, если честно, то должность эту она получила полгода назад по дядиной протекции – известного хирурга, доктора медицинских наук, начальника военно-медицинской академии. Кстати, Леонид Павлович – ее дядя, говорил: «Ириша! Какого х… ты не выходишь за муж? Ты ведь, ебёнть, так на х… и умрешь, ебёнть, не познав бабских радостей! Я, бля, могу, бля, тебе… И это, вот еще, есть, бля, с квартирой! Так что ты, это, давай!» Были и другие доводы о необходимости создания семьи, о том, что надо жить полноценной жизнью, радоваться самой и радовать домочадцев. Тем более что Ирочка была весьма и весьма привлекательной женщиной.

Карьера Леонида Павловича проходила на глазах Ирины Михайловны. Молодой лейтенант, военный врач удачно женился на дочери генерала Миткова, от брака с которой появились Леня и Павлик. Путь от лейтенанта до майора Леонид Павлович «прошел» за 2,5 года, что даже в военное время, когда звезды падают на погоны одна за другой, казалось раньше просто чудом. Однако, празднуя очередное досрочное присвоение – подполковника – тесть на седьмом тосте, закусывая шашлыком, подавился и на глазах пьяных родственников-врачей умер. Но беда не приходит одна. Вскоре, после смерти папы умерла и супруга Леонида Павловича, которой в ту пору было 33 года, оставив на его плечи семилетнего Лёнечку и девятилетнего Павлика. Спустя три месяца, Леонид Павлович получает конструктивное предложение от зам. начальника управления кадров Ленинградского военного округа.

– Либо едешь в Афганистан на полковничью должность, замазываешь свои пьяные выходки, исправляешь биографию и возвращаешься героем-афганцем, полковником, либо мы тебя за дискредитацию увольняем. Но, сам понимаешь, только из уважения к Петру Афанасьевичу, царство ему небесное, мы даем тебе последний шанс. Понял? – кадровик тяжело ступал по паркету, и все время смотрел в сторону.

– Товарищ полковник, когда я могу сдать дела и поехать в Афганистан? – сразу же спросил Леонид Павлович.

– Да какие у тебя дела? Пиши рапорт и вперед. Завтра вылет.

Сам разговор, разумеется, был длиннее, но из-за того, что матерные или, как теперь их называют – ненормативная лексика, слова опущены. Возможно, у читателя может создаться впечатление, что вопрос был решен заранее? На самом деле, началу разговора предшествовала бутылочка Столичной под огурчики, помидорчики, сало, черный хлеб и банку шпротов. Затем хозяин кабинета достал «свой» «НЗ» – три звездочки – и здоровенный кусок докторской колбасы. И только тогда, когда на грудь было принято добрых 1,5 литра, когда из закуски осталась одна соль, офицеры перешли к официальной части разговора.

Не в обиду военным будет сказано, а и среди них есть и ни мало умнейших людей, как, впрочем, и среди представителей других профессий, например, водопроводчиков, сантехников и т. д., существует такой обычай, согласно которому любое доброе начинание, дело – надо всегда отметить. Хорошая погода – хорошо. А вот не выпить за хорошую погоду – это грех, это очень нехорошо. Хорошие стрельбы, нет убитых и раненых на учениях – это не просто хорошо. Это очень хорошо в течение недели, а может и двух. Когда праздников нет, нет дней рождений и до получки еще далеко, то только убогий и ленивый не может, или не хочет, вспоминать эпохальные праздники типа «300 лет граненому стакану!» или «За нашу нелегкую, но героическую службу на благо великой и могучей Родины!» Обычно последние тосты, когда все уже давно выпили за здоровье собравшихся, членов семей всех вместе и поименно, успехи родственников, друзей и политических лидеров идут более лаконичные и наполненные высоким поэтическим пафосом, типа «Ура!» или «Ну, будьте здоровы». Часто, к тосту, идет присказка. Например, что посуда любит пустоту, что грех оставлять благодать врагу и т. д.

Ирина Михайловна мужественно воспитывала двоих племянников – Павлика и Лёнечку. Пять лет она заменяла им отца и мать. Всю нежность, весь материнский инстинкт отдавала Ирина Михайловна ребятишкам, которые из обычных мальчиков незаметно превратились в молодых людей. Как-то сразу, неожиданно появились девочки, сигареты, спиртное. Но, к счастью, вернулся в «родные пенаты» молодой генерал – Леонид Павлович, который быстро вправил мозги оболтусам. Получив должность начальника Военно-медицинской академии, Леонид Павлович устроил сначала старшего, а затем и младшего сына в одно из самых престижных Военно-морское училище. Женившись вторично, уже не по расчету, а по любви, на 22-ух летней секретарше, к своему нескрываемому удивлению молодой папаша вдруг стал замечать разительное сходство двухлетней дочери Ириши – её он назвал в часть своей младшей сестры – с соседом Славиком, которого от него отличали только молодость – ему было 19 лет – и отменное здоровье. По стечению обстоятельств, Женя – молодая жена Леонида Павловича – рожала в день дежурства Ирины Михайловны и именно ей она обязана появлением трудной девочки Ириши. Все, очевидно, помнят популярный фильм «Семнадцать мгновений весны», когда роженица – радистка Кэт – кричала во время родов на родном языке. Именно на этом и засыпалась пианистка Кэт, именно на этом засыпалась и Женечка, отчаянно повторявшая имя любимого – Славика.

Леонид Павлович об этом узнал, когда пришла «похоронка» на Славика. Его, молодого призывника, отправили служить на границу, где он и погиб, не отслужив и трех месяцев. А Женечка, не вынесшая утраты своего любимого, вскрыла себе вены. Но умереть так и не смогла. Как ни странно, довольно быстро приехала скорая помощь и жизнь удалось спасти, но до сих пор Женя всё ещё находится в психиатрической лечебнице. Леонид Павлович стал пить уже не раз в день, а до и после еды. Сколько ему осталось теперь служить или жить – никто не знает. По документам ему нет и 50 лет. А когда наступит цирроз печени или белая горячка – одному богу известно!

Большие надежды, связанные с детьми и семейным счастьем, рухнули. Пьянство и обжорство стали альтернативой семейных радостей и людских надежд. Формально у Леонида Павловича было всё, но это только на первый взгляд, формально.

Именно поэтому Леонид Павлович принимал искреннее участие в судьбе единственно преданной, искренне любящей его таким, каким он был, сестренки его покойной жены Ирины. Обидно, но ничему хорошему он за все эти годы научить ее не так и не сумел. Словарный запас его был невелик. Если бы его можно было посадить на двухмесячную диету, чтобы со 135 кГ при росте в 172 см он мог бы войти в норму, если бы его одеть попроще, без, всяких, там выпендронов, то был бы вылитый Петрович – слесарь сантехник, у которого было доброе сердце и подорванное алкоголем здоровье. Петрович частенько захаживал в квартиры Ирины Михайловны и Леонида Павловича – родных по матери и таких разных по отцам. Разные квартиры в одном доме, разные судьбы, но одинаково одинокие бедолаги в этой нелегкой жизни.

Услышав шум в квартире Ирины Михайловны, Леонид Павлович быстро сообразил, что что-то ненормальное происходит дома у его Ирины. Мужики – Монзиков и Леонид Павлович – столкнулись лбами прямо в дверях. Один собирался уйди, т. к. его выгоняли, другой же стоял в семейных трусах и майке, держа в одной руке огрызок соленого огурца, в другой – здоровую палку Краковской колбасы.

Читатель, наверное, решил, что дальше будет описание драки и всего того, что ей обычно сопутствует? А вот и нет. Все эти пикантные подробности не заслуживают и малейшего внимания. И тому есть масса объяснений. Во-первых, я вообще слабо понимаю, зачем было описание Леонида Павловича с его Леней и Павликом? Хотя, возможно, все они, так или иначе, еще ни раз встретятся с Александром Васильевичем. По-видимому, логичнее было бы изложить проблему Ирины Михайловны?

Так были у нее проблемы или нет?

После небольшой драки, где легкую победу нокдауном одержал бравый военный, по просьбе Ирины Михайловны, Леонид Павлович с большим трудом втащил в ванную окровавленного Монзикова. Его лицо было в ссадинах и синяках. Смотреть на него было страшно и неприятно.

После окончания драки, минут через двадцать, славная троица уже сидела на кухне и весело обсуждала последние события. Мужики на двоих распили 0,75 л. водочки под домашние соления и всё бы было ничего, если бы не одно обстоятельство – Монзиков решил всерьез заняться решением проблемы Ирины Михайловны. Дело было весьма и весьма щекотливым. По рекомендации Леонида Павловича она прописала на своей жилплощади одного из сослуживцев Павлика – старшего сына Леонида Павловича. Более того, она даже вышла замуж, разумеется, фиктивно, о чем без слез она теперь не могла говорить.

Муженек, разница в возрасте с которым была 18 лет, оказался отъявленным негодяем. Он без зазрения совести начал претендовать не только на квартиру, но и на имущество Ирины Михайловны. Где он находился в последние дни – никто не знал, поскольку из Вооруженных Сил он уже уволился и никаких контактов ни с Павликом, ни с Леонидом Павловичем у него не было.

Через четыре дня должен был состояться суд, второе заседание, на котором могли разрешиться в пользу Ирины Михайловны эти непростые бытовые вопросы, связанные с разделом имущества.

И Монзиков не заставил себя долго ждать. Он предложил план, от которого у Ирины Михайловны закружило голову, коленки ее задрожали и в довершении ко всему её, вдруг, потянуло на рвоту.

– Если бы этот урод был бы нормальным пацаном, то с ним было бы все тип-топ. Догнал, да? – Монзиков левой рукой безуспешно пытался расстегнуть верхнюю пуговицу своей рубашки, а правой рукой, в которой была зажата полупустая рюмка с водкой, он активно размахивал в воздухе, нарезая один круг за другим.

– Да он, бля, такой г….н, что, бля,… – далее следовал такой набор матерных слов, что видавший виды на зоне Монзиков, чуть было не подскочил со стула.

– Леня, Лёнечка, не заводись – Ирина Михайловна пыталась хоть как-то усмирить бравого военного, который уже принял критическую для жизни дозу спиртного.

Монзиков был сильно пьян, но в голове его родился план, отступать от которого он не собирался.

– Надо создать для этого пидора проблемы, понимаете мою мысль, а? И снять с него так, чтобы мало не показалось, а уж потом – сделать его бомжиком! – всё это время Монзиков, не мигая, смотрел своими осоловелыми глазками на зареванную Ирину Михайловну, которая была уже и не рада, что познакомилась с адвокатом.

– А, бля, как, бля, ты его, бля, на х?.. А? – Леонид Павлович пытался ещё что-то спросить, но язык его так сильно окаменел, что дальше он мог только издавать нечленораздельные звуки.

Посуда гремела, бокалы звенели, раздавалось чавканье и мычание двух пьяных в дымину мужиков. На кухне был жуткий срач.

* * *

В последние годы реклама стала заполонять не только телевидение, радио, улицы, но и наши умы. Теперь уже трудно себе представить какой-либо фильм без рекламы пива или женских прокладок. Стало просто неприличным издавать тематические журналы без рекламных вставок. На этом фоне кажется нелепым прямые интервью первых лиц государства без рекламных пауз. А зря, между прочим. Пока тот или иной политик пытается озвучить написанную его командой речь, уместно было бы отрекламировать презервативы, автомобильные шины, вкусное мороженое или просто семечки. В театрах это делать надо гораздо активнее. Не надо стесняться полуголых див с рекламными щитами во время спектакля. Эй, вы! Талантливые постановщики и режиссеры с незашоренным мышлением! Берите идею даром!

Известно, что многие писатели, создавая очередные шедевры, широко используют творчество других собратьев по перу. Искренне верю, что мои перлы найдут широкое применение и среди журналистов. Подчас читаешь какую-нибудь разгромную статью, где нет ни сюжетной, ни идейной линии, где неясно, кому и зачем посвящена статейка. А была бы реклама, и читалось бы с большим интересом, и тираж у издания был бы повыше.

Убежден, что многие ценные идеи можно провести сегодня в жизнь с помощь недорогих подарков самой социально активной части населения – пенсионерам(ов) и продуманных рекламных акций с бесплатной раздачей дешевых бутербродов и горячего чая? А если к празднику души и тела добавить фронтовые сто грамм? А почему нет? Да! Да, именно так сегодня поступают кандидаты в депутаты. По большинству из них давно плачет тюрьма, а они лезут и лезут во власть, в политику.

Помните, СПИД может быть везде!

Сегодня можно купить диплом о высшем образовании. Можно стать доктором наук, академиком. За деньги, разумеется. Всегда найдется человек, готовый за баксы продать свои мозги, свой невостребованный интеллект, свой талант изобретателя, ученого…

Нужны примеры? Пожалуйста, посмотрите повнимательнее на лица чиновников и депутатов. Задайте себе вопрос: кто из них умный? Ответ: они все умные, т. к. стали теми, кем сейчас являются! И не важно, что многие из них ранее занимались фарцовкой и спекуляцией, бегали по дискотекам и попадали за хулиганку в милицию… Многие из них и сейчас еще не научились говорить и грамотно писать. Не верите? Это – Ваше право. Ведь я же не настаиваю. Сейчас такое время, что можно болтать все, что угодно. Только надо ли это делать? А не будет ли последствий?

Можно вести неутомимую борьбу с проститутками, наркоторговцами, взяточниками, убийцами, но всех ведь не пересажаешь?!

А что, у нас все – преступники? А я разве говорю, что все – преступники? Нет, боже упаси! Только те, которых объявил суд! Да, суд, наш законный и самый гуманный суд в мире.

Известно, что за нарушение авторского права предусмотрена уголовная ответственность. А прерывание рекламой показа по телевидению рекламными паузами – это ли разве не нарушение авторского права? Лично я, как простой сантехник, ответа на этот и другие вопросы просто не знаю. Да они мне и не к чему, как-то. Мне бы выпить, да закусить в приятной компании – вот было бы миленько, а думать – это пусть ОНИ думают, им за это деньги платят.

Так вот, только из люби к тебе, дорогой мой читатель, я не стал размещать вот на этой самой странице столь нужную каждому обывателю рекламу сливных бачков Мухосранского Второго арматурного завода железобетонных изделий. Не стал я рекламировать ни табачной продукции, ни квашенной капусты, ни безразмерных бюстгальтеров Нижнетагильского танкового завода. Не стал и не получил, соответственно, ни денег, ни славы, ни морального удовлетворения от взятых на себя ранее добровольных обязательств по продвижению в массы столь нужных каждому товаров народного потребления.

И если, вдруг, сейчас кто-либо улыбается, то делает он это совершенно напрасно, поскольку весь этот словесный понос не имеет никакого отношения к теме данного произведения!

А между тем события с Ириной Михайловной и ее родней развивались стремительно.

* * *

На следующий день Монзиков на работу не вышел. До обеда он валялся с сигаретой на диване, но к вечеру его самочувствие нормализовалось. В 2000 Александр Васильевич встретился с Павликом, который в своем развитии пытался повторить отца. Он был его молодой копией. Тем не менее, через три с половиной часа у Монзикова был адрес и телефон молодого супруга Ирины Михайловны.

Взяв такси, Монзиков погрузил в машину тело Павлика и поехал в адрес, где и застал Алика – беглого мужа. Разговор был на лестнице, накоротке.

– Ты – Алик? – Монзикова штормило. Чтобы не упасть он схватил за уши мелкого мужичка и начал издавать такое амбре, от чего у Алика чуть не помутился рассудок.

– А Вы – кто? – Алик был удивлен. Он уже спал, когда в дверь постучали. Да, именно постучали, звонка не было.

– Я? Я – твоя погибель! – адвокат поскользнулся и упал вместе с Аликом на пол. Падая, он изо всех сил пытался удержаться на ногах, для чего с неистовой силой сжимал уши Алика, который от боли стал нещадно орать.

– Помогите! Убивают! – взывал к помощи бедный Алик.

– Тихо, тихо, приятель! Я и сам справлюсь… – Монзиков отпустил левое ухо и, опираясь о лицо напуганного до смерти Алика, попытался встать с цементного пола.

Можно долго описывать возню полуголого Алика, разбуженного среди ночи стуками в дверь, и пьяного Монзикова, который всё-таки довел до сознания Алика свои требования.

Уже утром, сидя на кухне, у Алика, Монзиков, затягиваясь сигаретным дымом и смакуя черный кофе, собирал со стола подписанные Аликом бумаги. Это были: договор на оказание адвокатских услуг, расписка о взятой взаймы у Ирины Михайловны крупной суммы денег и расписка о том, что никаких материальных претензий Алик не имеет ни к Ирине Михайловне, ни к Леониду Павловичу, ни к адвокату Монзикову.

Александр Васильевич в качестве «отступного» снял с Алика одиннадцать тысяч долларов в пользу Ирины Михайловны за причиненный ей моральный и материальный ущерб. Алик расставался с деньгами легко. Он понимал, что лучше остаться без квартиры, денег, но живым и здоровым, чем быть изнасилованным до смерти, как Павлик, тело которого находилось в такси у его дома.

Павлик очухался лишь к приходу Монзикова, который выглядел сильно помятым, но был в хорошем расположении духа. Рассчитавшись с таксистом, завезя Монзикова домой, Павлик заехал к тётушке и вручил ей большую коробку конфет, бутылку шампанского и огромный букет алых роз. Монзиков был великодушен. Он дал всё это молодому офицеру Павлику, преподав ему урок неслыханной щедрости – таксист за ночь заработал на нем 300 баксов.

На бракоразводный процесс с разделом имущества ни Ирина Михайловна, ни Алик не пришли. В заседании Монзиков представлял интересы обеих сторон одновременно! Через 15 дней каждой из сторон Монзиков по почте переслал заказными письмами судебное решение, согласно которому Ирине Михайловне оставалось всё, вплоть до ее последней фамилии.

В этой истории остается загадкой лишь аргументация Монзикова на съемной квартире Алика. Что надо было такое сказать, чтобы мужик потерял голову и пошел на поводу Александра Васильевича? На этот вопрос ответ знает только Монзиков.

Когда мне рассказывают небылицы про милиционеров, про судей и адвокатов, то я всегда вспоминаю Монзикова – живую легенду непонятного, невероятного, но очевидного. И не случайно этот роман посвящен такой незаурядной личности, как адвокату Монзикову Александру Васильевичу. Дай Бог ему здоровья!

 

Тяжкая истина

Александр Васильевич посмотрел на девочку, пробегавшую по берегу озера. В руке она держала эскимо на палочке. Ярко светило солнце. Было жарко. Вот и сейчас у адвоката Монзикова наклёвывалось выгодное дельце, которое сулило ему большой гонорар. Проблема была в том, что клиент, как впрочем, и большинство других его клиентов, расплатился с ним зелеными. При этом надо было внести аванс в кассу коллегии адвокатов для оформления официального поручения на защиту на стадии предварительного следствия. Минимальная сумма, исходя из установившихся традиций, не должна была быть менее 500 000 руб. Из этой суммы, в лучшем случае, да и то только через месяц, адвокат мог взять четверть. Остальное забирали государство, коллегия и президент. Именно поэтому адвокаты раскручивали клиентов на две суммы – официальную и неофициальную. Однако если такой факт становился достоянием общественности, то мало того, что такого адвоката клеймили позором, так его еще и выгоняли с работы.

Как это ни странно, но адвокатами становятся три типичные категории юристов. Первая категория – их не так мало, но в процентном отношении это – почти мизер – дети адвокатов. Дед был адвокатом, отец был адвокатом, сын, дети будут адвокатами. Кстати, теперь и женщин стали принимать в адвокатуру. Вторая категория – их еще меньше – выпускники-юристы, которые начитались о баснословных доходах и легкой жизни адвокатов. Практика показывает, что не только первое впечатление обманчиво, но и второе, и третье, и… Третья категория – бывшие. Бывшие следователи, бывшие судьи, бывшие прокуроры. Эти бывшие составляют более 70 % от всего числа адвокатов. Как правило, все бывшие либо пенсионеры, например, от МВД или прокуратуры, либо досрочно уволенные из правоохранительных органов по отрицательным мотивам. Обычно каждый адвокат специализируется на определенной категории дел. Одни берут только уголовные дела, другие – гражданские, третьи – о ДТП и т. д. Одним словом, каждый должен заниматься своим делом.

Александр Васильевич Монзиков был специалистом широкого профиля. Поэтому он брался за ведение дел любой сложности, с любым составом и по очень высоким расценкам. Клиентура цеплялась за него по неведомым никому причинам. Вид преуспевающего адвоката предполагает радиотелефон, пейджер, дорогую иномарку, хороший костюм, желательно тройку, отменные визитки. Ничего этого у Монзикова не было. Ни машины, ни костюма, ни даже приличной перьевой ручки. Пшеничные усы, ярко выраженные лобные залысины на вечно сальных, вьющихся волосах грязно-русого цвета, тройной подбородок и 18 зубов, из которых 13 – вставные. Плохая дикция, бесцветные с остатками детской голубизны на выкате глаза, отсутствие какого-либо интеллекта – это лишь то немногое, что можно сказать о нашем герое.

Нет, о герое так плохо говорить нельзя! Что-то же было в нем хорошего? А как же! Хорошее – это его дела и положительный результат!

Нет, больше так не могу. Я должен с любовью описывать главного героя, кумира женщин, обиженных и оскорбленных, а получается не бог весть что! Тьфу! А, вспомнил. Ну, да, конечно – у Александра Васильевича была прекрасная черта. Он не был злопамятным. Он не мог долго сердиться. Если же его кто-либо обижал, то Монзиков прощал обидчика легко и навсегда. Именно поэтому с ним, невзирая на стыд и срам, жила теща – Анна Андреевна, жена Катерина и дочь Аня.

Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы Александр Васильевич после службы в Армии попал на работу в милицию, сначала в патрульно-постовую службу, а затем в уголовный розыск. Раньше – платили копейки, но обеспечивали жильем, и все граждане милиции боялись. Уважения не было, как нет его и сейчас, но страх при одном только виде милиционера был таким, что люди начинали забывать все на свете.

В то время в милицию шли только те, кто не «нашел себя на гражданке». Ведь имея среднее образование, можно было дослужиться до майора – подполковника и уйти на пенсию в сорок с небольшим. Кстати, этот «остаточный» принцип существует и по сей день.

Саша Монзиков поначалу ничем особенным не выделялся. Также пил, также курил, также матерился. Но вот однажды, при обыске на квартире цыган, Саша с Димкой Неверовым – оперуполномоченным УР, обнаружили в тайнике обыскиваемой квартиры 10000 руб. По тем временам – это было целое состояние. Что делать?

В соседней комнате сидят понятые – соседи, которым все до лампочки. Опера орудуют молча. Когда и не надо ломать – все равно ломают. Ведь логика простая. Если делается обыск, то значит это – преступник. А если преступник, так что же его жалеть? Ломать – так ломать! В такой суматохе и нашел Санька Монзиков с напарником 10000 рублей. Димка предложил сразу же не говорить начальству о находке. Цыган будет молчать. Не в его интересах заявлять о пропаже ненайденных вещей. Ведь это – улика. А сослуживцы ни о чем и не догадаются, если им не говорить. Нет, конечно, деньги они отдадут, но не сразу и не сейчас.

Димка был ветераном уголовного розыска. Он проработал уже три года и готовился стать старшим лейтенантом милиции, а Санька только-только получил младшего лейтенанта и его трудовой стаж исчислялся днями, неделями и двумя месяцами. После операции, на которой особо отличились Шевченко и Пряник, нашедшие в тайнике квартиры 700 рублей, была грандиозная пьянка. Литвинов – зам. начальника по УР с Казановичем собрали девять ребят, в том числе и Монзикова, сделали «разбор полета», а затем отправили виновников торжества – Пряника и Шевченко – «проставляться» в гастроном. Точнее, в гастрономе они только затоварились, а уж вечером проставились как положено. На 11 здоровых мужиков было взято 10 бутылок водки, шесть плавленых сырков «Дружба», два здоровенных огурца, буханка хлеба, килограмм докторской колбасы и две банки консервов «Бычки в томатном соусе». В 2000 еле стоявший на ногах Шевченко бегал в лобаз «добавлять». Через час с небольшим он вернулся еще с тремя бутылками водки и городским батоном, который был на половину съеден. Ночевали все на работе, кроме Литвинова. Его ночью отвезла «дежурка» домой.

Утром, с распухшими физиономиями, с осоловелыми глазами, после небольшого опохмела – с ночи оставались две непочатые бутылки «Столичной» – опергруппа начала готовиться к очередной операции – засаде, и, если повезет, взятию дагестанца Избекова, на счету которого было три трупа, два грабежа и изнасилование. И это все, не считая двух судимостей.

Во время обеда Монзиков спросил у Неверова, когда они сдадут деньги? Неверов отозвал в сторонку Монзикова и сказал, что часом раньше он отдал все 10000 Козлову из ОБХСС, чтобы тот приобщил их к делу.

– Ты пока об этом никому! Ладно?

– А че? – удивился Монзиков.

– А то, что по инструкции, салопон х…, мы должны были бабки сразу же сдать, как нашли. Понял?

– А!?

– Ну ладно, я тебя не выдам. Иди и спокойно работай, – Неверов похлопал Монзикова по плечу.

И таких случаев далее было нимало. То при обыске перепадало золотишко, то деньги, то – и то и другое одновременно.

А зарплаты Саньке явно не хватало. Он долго не мог понять, почему здоровые с виду мужики, получавшие мизерную зарплату и работавшие в антисанитарных, нечеловеческих условиях постоянно пьянствовали, курили, …

И ведь что странно, так это то, что никто по-хорошему из милиции не уходил! А пьянствовали ребятишки на прилипшие после операций деньги либо от безысходности, либо по привычке. Да, по привычке! Шутка ли сказать, в течение нескольких лет пить и не спиться!? Вот и Санька Монзиков начал пощипывать форцовщиков, спекулянтов, торгашей и дебоширов. Там прихватит, тут сокроет, здесь украдет. Начинал с мелочевки, а дальше – больше. Ребята, которые старались честно работать, которые не пили, не курили – были изгоями. Они не приживались. Их убирали либо начальство, либо сам коллектив, и часто – через тюрьму.

* * *

Санька Монзиков, будучи уже лейтенантом, оперуполномоченным уголовного розыска 69 отделения милиции поехал в августе в деревню Пеньково. Надо было отработать версию убийства. В напарники ему дали Кольку Шелудько, зеленого пацана, который и в армии-то не служил. Как в милицию попал – не известно. Парень был не плохой, но уж слишком правильный. Всех называл по имени-отчеству, матом не ругался, всегда был опрятен, коротко острижен. Тьфу! Выродок какой-то! И вот этого «засланного» дают в напарники Монзикову – зубру уголовного розыска.

Настроение было скверное. Предстояло просидеть в засаде сутки, да еще с кем. Поэтому, прервав на корню какие-либо вопросы Шелудько, Монзиков купил сам, тьфу ты господи, две поллитровки и закуску и отправился с напарничком в адрес. Ночь прошла тихо. Более того, Монзиков даже выспался. Настроение после выпитого в одиночку литра водки было нормальное, но требовалось опохмелиться. В 11 утра Монзиков отправился в магазин за пивом.

И вдруг выстрелы. Один, второй и крики. Прибежав к месту засады, он увидел застреленного Колю Шелудько. На непорочном юношеском лице застыло удивление. Глаза смотрели в небо, изо рта шла кровь. Смерть наступила мгновенно. Оба выстрела были в упор, в спину.

Они должны были прикрывать проход с двух сторон. Проскочить, по мнению Монзикова, было невозможно, т. к. контролировалось пространство стопроцентно. Более того, Литвинов сказал, что если взять живьем не удастся, то за мертвого Избекова премия им все равно будет обеспечена. Иными словами был дан приказ, не официальный, стрелять на поражение. Если бы Монзиков не убежал в магазин за водкой или пивом, то Колька бы был жив. А убийцу потом так и не нашли. По официальной статистике нераскрытыми остаются только 30 % от общего числа убийств, а «по жизни» – гораздо больше. Когда человек пропадает, то розыск его, как правило, положительных результатов не дает. И таких случаев нимало.

В тот же день Литвинов устроил разбор полета. На офицерском междусобойчике сказано было «будь здоров», однако товарищи на Монзикова смотрели исподлобья. И они тогда порешили на том, что убитого товарища им не вернуть, и Монзикова сажать они не будут. Более того, из органов вышибать его тоже не станут – все же семья, маленькая дочка, но проучить «козла» надо.

– Пусть посмотрит, как в тюрьме живется! – сказал Литвинов.

– Как это? – удивился Монзиков.

– У нас сроки тюремные, сам знаешь, какие! Поработаешь, брат, надзирателем. Чтобы каждый день ты смотрел на шушеру всякую, каждый день дышал с ними одним воздухом, каждый день думал, как и они – о свободе, каждый день мечтал о пенсии! Понял? – Литвинов судорожно закурил и сел на плохонький стул.

Наступила тишина. Неожиданно зазвонил телефон. Звонили из Управления кадров ГУВД. Оказывается, вопрос о переводе в систему исправительно-трудовых учреждений уже был решен положительно.

Вот так, Санька Монзиков из бравого опера превратился в поганого цирика. Год за годом, общаясь с заключенными на их воровском жаргоне, с матом, проходила деградация на фоне алкоголизма молодого Монзикова. Десять лет пролетели как один день. И вот, о чудо! Монзикова Александра Васильевича, старшего лейтенанта внутренней службы, переводят на службу в ГАИ. Ура!

 

Не для детей

Александр Васильевич смотрел на босоногую девочку с мороженным и думал, где взять денег на мороженное? Парадокс. Иметь сотенные баксы и ни одного рубля денег. Во – Жизнь!?

«Интересно, а что будет, если ничего не делать по делу о ДТП?» – подумал Александр Васильевич. «Нет, а, в самом деле, что будет, а? Допустим, вину иномарки я докажу. Вопрос только как? Знать бы как, так и дела бы не было. А если выйти на Васильева – водителя иномарки? Да, это – мысль. Что же я сразу-то не догадался? Заключить с ним соглашение, взять денег, а там – видно будет. Ведь по условиям договора в случае успеха у меня будет гонорар, а если нет, то его половина. Здорово. Ведь, по сути, я могу… Ух ты, здорово! Дак ведь! Ну, ё мое!»

Бешенная радость нахлынула неожиданно. Александр Васильевич даже не заметил, как отдыхающие начали на него коситься, а кое-кто и подхихикивать. И лишь, когда девочка со съеденным мороженным ему показала язык, Монзиков, вздрогнув, ужаснулся от внезапно осенившей его мысли. Холодный пот прошиб всё его тело моментально. Деньги деньгами, а слава? А клиенты? Ведь если один клиент недоволен адвокатом, то рождается сначала слух, а затем – молва. Другое дело, если есть успех. Слава приходит быстро, и не одна, а с легендой всесилия и… О боже, если пойти на поводу сиюминутных трудностей, то можно потерять работу! Что толку, быть адвокатом без практики и без клиентов? А ведь такое случается ох как часто! Как же это сразу ему не пришло в голову, что только выигрыш против Васильева – залог стабильности и, в конечном итоге, денег? Да, ну и ситуация!

Единственный козырь – водила грузовика не виноват. Он делал разворот в месте линии разметки 1.3 – двойная осевая, а иномарка, следовательно, не соблюдая дистанцию в соответствии с ПДД в него врезалась, нарушив скоростной режим. Но ведь СМЭТ три дня тому назад нанес разметку, и теперь она есть не только на схеме, но и на асфальте. Неужели это дело рук Васильева, этого 27-летнего сопляка, который постоянно мне и водиле угрожает? Да, ну и ситуация! И у гаишников не узнать ничего, т. к. прошлое дело по ДТП вел тот же старлей, с которым я не поделился. А за спасибо работать никто не будет.

Александр Васильевич любил дела о ДТП. Информации по таким делам всегда не много, а результат – достаточно прогнозируемый, исход – быстрый. Это – не уголовщина, где всё, как правило, решает суд. А сколько на суде может быть сюрпризов?

Дело слушали в Ленинском суде. Председательствовала Лариса Сергеевна Прохорова – судья с 35-летним стажем. Дело было не сложное. На почве бытового пьянства муж – 46-летний Григорий Тишкин – зарубил свою пьяную подругу – сожительницу Валю, от совместного проживания с которой были дети – Сергей и Костя. И все это произошло на глазах у соседей по коммунальной квартире, которые и вызвали милицию. Более того, у следователя дело пролежало четыре месяца (!), после чего было передано в суд.

– Уважаемый, Александр Васильевич! Не волнуйтесь! Будет Вам ещё слово, будет! – Лариса Сергеевна посмотрела на Тишкина, а затем на бледных Сергея и Костю. – Слово имеет адвокат Монзиков.

– Значится так… – Александр Васильевич раскрыл потрепанную общую тетрадь, и стал не спеша перелистывать видавшую виды тетрадь с самого начала. При этом чуть ли не каждый раз он слюнявил палец и серьёзно вглядывался в Прохорову.

Судья мужественно ожидала начала речи адвоката. Однако когда прошло пять минут неспешного перелистывания общей тетради, её терпению пришел конец.

– Адвокат! Я никак не могу понять… Вы будете выступать в процессе или нет? – судья была настроена очень и очень решительно.

– А Вы меня не подгоняйте! Лучше послушайте, что я Вам расскажу, – Монзиков прекратил листание и начал свое повествование.

В зале находилось около 40 человек. Через 10 минут началось повсеместное шушуканье. Судья начала судорожно листать уголовное дело. Монзиков рассказывал такие вещи, от которых присутствовавших бросало в холод и дрожь. Один эпизод был страшнее другого.

Через полчаса судья объявила перерыв. Она не могла понять, почему вдруг «всплыли» факты, о которых ей не было известно, и которые не были описаны в материалах уголовного дела.

Когда в совещательной комнате она три с лишним часа листала дело, Александр Васильевич Монзиков пил пиво. Да, обычное бутылочное пиво. После шестой бутылки ему стало очень хорошо.

– Встать! Суд идет! – секретарь посмотрела на сидевшего в зале суда Монзикова, который даже не удосужился оторвать свой зад от скамейки. Такого ещё не было. Стояли все, кроме пьяного адвоката.

– Заседание прекращается. Дело отправляется на дополнительное расследование! – Лариса Сергеевна Прохорова решила, что факты, изложенные Монзиковым, могут иметь очень важное значение при вынесении приговора обвиняемому.

Через три с лишним месяца Монзиков на суде опять начал рассказывать вещи, о которых в деле не было ни слова.

– Извините, пожалуйста, это – Ваше заявление? – Лариса Сергеевна вдруг отчетливо поняла, что Монзиков перепутал всё на свете. Видимо, эпизоды были им приведены из других уголовных дел. У Монзикова получился некий собирательный образ. Заявить на суде о том, что адвокат всё перепутал, она не решилась, т. к. в зале присутствовали телевизионщики.

– Это не заявление! Вы бы лучше знакомились с делом! – парировал адвокат. Монзиков горделиво осмотрел зал, а затем добавил, – Понимаете мою мысль, а?

– Да ты что ж, кретин, думаешь, тут что перед тобой – дебилы? – Лариса Сергеевна от такой наглости и непрекрытой глупости вдруг взорвалась.

Она бушевала в гневе. За пять минут ею было высказано в адрес адвоката столько, что можно было бы составить не один обвинительный приговор или с десяток медицинских заключений о паранойе и шизофрении, о дебилизме и алкоголизме.

На следующий день из газет и телевидения стало известно, что дело было передано другому судье. Также в газетах сообщалось, что «адвокат Монзиков А.В. избрал весьма оригинальную тактику защиты подсудимого, благодаря чему убийца до сих пор не понёс наказания…».

После этого к Монзикову клиенты повалили косяком.

 

Это – круто!

Александр Васильевич набрал номер Ирины Михайловны. У него возникла чудеснейшая мысль – показать ей местную тюрьму. В тюрьме у него должно было состояться свидание с одним денежным клиентом. Можно было сразу убить двух зайцев – «срубить капусту» и пообщаться, как следует, со столь приятной во всех отношениях дамой.

– Алё? – ответила спросони Ирина Михайловна.

– Здорово, родная! Узнаёшь? – сразу же перешёл к атаке Монзиков.

– Простите, пожалуйста, а кто… – закончить вопрос Ирина Михайловна не успела, т. к. на другом конце провода раздался громкий смех, а затем набор мусорных слов вперемежку с бульварными комплиментами.

Будучи женщиной деликатной и стеснительной, Ирина Михайловна не отважилась повесить трубку, однако после того, как она полностью вспомнила образ Александра Васильевича, чувство тревоги, внезапно появившееся с начала разговора, вдруг стало нарастать со скоростью и с силой цунами. Но самое удивительное заключалось в том, что ее разум вдруг парализовало. Ни чувства, ни сильные отрицательные эмоции к адвокату Монзикову не могли заставить ее повесить телефонную трубку. Более того, почему-то Ирина Михайловна согласилась прогуляться с Монзиковым в тюрьму и обратно. Эта идея показалась ей особенно абсурдной, поскольку у нее была масса запланированных на день домашних дел. Да и все обязательства по бракоразводному процессу с Аликом она исполнила сполна.

От тюрьмы помимо тяжёлого впечатления остались гнусный запах и клопы на одежде. Уже дома у Ирины Михайловны, за чаепитием Александр Васильевич залихватски давил клопов, нет-нет, да и выползавших на видные места его одежды. Ирина Михайловна решила поступить иначе. В ванной она оставила всю свою одежду и, выйдя оттуда в одном халате, направилась в комнату, где рассчитывала переодеться в другое платье. Привыкнув к одиночеству, Ирина Михайловна упустила из виду Монзикова, яростно давившего клопов на ее кухне. Монзиков, увидев хозяйку квартиры, воспринял это как призыв к действию.

Не долго думая, Александр Васильевич моментально разделся и уже абсолютно голый молниеносно вбежал в комнату к Ирине Михайловне.

Спустя мгновение Монзиков пытался, потерявшую при виде голого мужчины сознание, тоже обнаженную, застигнутую врасплох даму, перетащить ее с пола на диван.

Когда, наконец, Ирина Михайловна оказалась на своем полутороспальном диване с Монзиковым, прилегшем с ней рядышком, раздался звонок в дверь. Это пришли проверять показания счётчика электроэнергии.

Ирина Михайловна, придя в сознание, увидев лежавшего рядом обнаженного, пахнувшего давлеными клопами Монзикова, громко вскрикнула и упала в обморок, теперь уже надолго. За дверью стали прислушиваться к странным звукам, доносившимся из-за входной двери.

Спустя 30-40 секунд возни в квартире раздалась оглушительная трель – звонили «морзянкой» настойчивые контролёры электроэнергии.

«Надо этим козлам дать по рогам!» – неожиданно промелькнула в голове Монзикова оригинальная мысль и адвокат, в чём мать его родила, выскочил на лестницу к неистово звонившим в дверь женщинам. Вся словесная пятисекундная перепалка, а именно 5 секунд потребовалось беднягам для принятия единственно правильного решения – бежать прочь – закончилась тем, что каким-то образом дверь закрылась. Монзиков стоял как и инженер Щукин из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова абсолютно голый в чужом подъезде. Не долго думая, Монзиков стал настойчиво звонить сначала в дверь Ирины Михайловны, а затем в соседние квартиры на лестничной площадке.

Приехавший по вызову соседей через 30 минут наряд милиции забрал бедолагу Монзикова и 14 (!) свидетелей-потерпевших от диких выкриков голого мужчины в ближайший отдел милиции, на «территории» которого находился Александр Васильевич. В машину посадили только Монзикова и двух старушек, остальные в сопровождении двух милиционеров проследовали пешком в отделение милиции.

Окончания этой забавной истории мне доподлинно неизвестно, т. к. Александр Васильевич ещё ни разу до конца ее не рассказал. Более того, когда он доходил до момента прибытия милиции, его начинал раздирать жуткий кашель, из глаз фонтанировали слёзы. А когда он успокаивался, то ни под каким соусом он не желал возвращаться к столь трудным и неприятным для него воспоминаниям.

Только точно известно, что Ирину Михайловну после этого он потерял для себя раз и навсегда.

 

В Меньково…

– Гога! Здорово! – Монзиков, пребывая в прострации, лежал на кушетке в трусах, рубашке и галстуке, зажав в левой руке телефонную трубку, а в правой – папиросный окурок. Он никак не мог решить: идти ему в пятницу на работу, в коллегию, или поехать на природу с Ляховым?

– Саня, ты? – Игорь Семёнович явно не ожидал телефонного звонка в 6 часов утра.

– Слушай, а давай махнём в Меньково. Возьмем чего-нибудь с собой и отдохнём? Догнал, а?

– Понимаешь, мне надо сегодня на работе показать шефу…

– А я тебе повесточку дам. Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков при этом попытался выдавить у себя прыщик под лопаткой. Погасший окурок он прицельно бросил в полуоткрытую форточку. Когда дело было сделано, то лицо Александра Васильевича озарила лучезарная улыбка. Оба пальца его левой руки были в гное и крови от только что выдавленного прыща. Правда, и на майке с рубашкой от него также остался кровавый след. На душе было легко и радостно.

– Саня, я даже не знаю, как и быть? – Ляхов никак не мог признаться своему другу в том, что у него просто не было на это денег.

– Да ладно тебе ломаться! Весь банкет – за мой счет, догнал, а? – Монзиков теперь ковырял в носу, пытаясь его очистить от заскорузлых козявок. Когда нос был очищен, то встала задача – обо что их вытереть? Решение было найдено моментально – о покрывало, на котором он возлежал.

– А на чем мы поедем? – Игорь Семёнович уже начинал прикидывать в уме всю процедуру междусобойчика.

– Слушай, я уже достал всё, что надо. Давай одевайся и через час я буду у тебя.

Закончив телефонную побудку своего друга, Александр Васильевич с небывалой легкостью набрал следующий телефонный номер.

– Здравствуйте! Будьте добры, э… – Монзиков вдруг забыл имя и отчество своего клиента, – Витю! – Он точно помнил, что директора мебельной фабрики звали Виктор, но вот какое у него было отчество, он никак не мог вспомнить.

– Извините, пожалуйста, но Виктор Ефимович ещё спит, – сонным голосом ответила супруга Хитрачёва.

– Это – Монзиков, адвокат!

– Ой, Александр Васильевич! Извините, пожалуйста, я Вас не узнала. Сейчас даю трубочку мужу. – Витя, просыпайся скорее, Монзиков звонит!

– А? Что? – Хитрачёв, бывший гаишник, уволенный из органов всего год тому назад, обвинялся в «старых грехах» – левой растаможке иномарок и постановке на учёт в ГАИ угнанных машин. Работая начальником техотдела ГАИ, он делал левые документы, и выдавал техпаспорта за приличные «бабки». Например, мерседес, за который надо было платить таможенную пошлину в размере 8000 долларов, стоил у Виктора Ефимовича 2-2,5 тыс. баксов, в зависимости, как он говорил, от текущего момента.

– Александр Васильевич! Очень рад Вас слышать. Как наши дела? – Хитрачёв уже сидел на унитазе, продолжая разговор по радиотелефону.

– Дела – у прокурора, а у нас – делишки! Ха-ха-ха! Понимаете мою мысль, а? – Монзиков вдруг закашлялся, и смех перешёл в надрывный лающий кашель.

– Александр Васильевич! Ну, всё-таки, что мне делать, а? – Хитрачёв, сидя на финском унитазе, с надеждой смотрел на кафельную плитку, которая была доставлена прямо из Италии.

– Значит так. Адрес я Вам сообщу через 5 минут. В 700 мы должны будем с Вами и ещё одним товарищем встретиться у его офиса. Я сейчас ему буду звонить. И затем, если он даст добро, то мы поедем в Меньково. Понимаете мою мысль, а?

– Да, да, конечно. Значит так! Я сейчас позвоню в гараж, и машина у Вас будет через 30 минут. А я тем временем закуплю продукты и всё остальное.

– Только имейте в виду, что программа может быть долгой, и вернемся мы либо в воскресенье, либо в понедельник. – Монзиков уже предвкушал летний междусобойчик с закадычным другом Гогой.

– Не волнуйтесь, Александр Васильевич! Я через Николая – моего водителя – передам радиотелефон. Когда надо будет, позвоните, и он заберет Вас обратно. Если чего надо будет подвезти, то тоже ему или мне позвоните, и всё будет сделано в лучшем виде.

– Значит так, записывайте мой адрес, – Монзиков пытался говорить как можно более властно и басом.

– А Вы разве не будете звонить товарищу? – удивился Хитрачёв.

– Я позвоню, но меня-то тоже надо забрать, да?

– А, понял Вас! – Виктор Ефимович истошно заорал, подзывая жену с ручкой и бумагой к туалету.

– Угол Тульской и Советской.

– А какая квартира? – Хитрачёв стоял со спущенными трусами, согнувшись в трипогибель, пытаясь записать домашний адрес адвоката. Жена одной рукой держала блокнот, а другой – затыкала от вони свой нос.

– Я выйду уже готовый через 30 минут. – Монзиков решительно повесил трубку.

– Гога, слушай, я буду у тебя через час. Будь внизу. Я дам два гудка, и ты сядешь ко мне в машину. Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков, позвонив опять Ляхову, пытался излагать мысли быстро, кратко и четко.

– А зачем тебе так рано гудеть, если я буду внизу и тебя сам увижу? – Ляхов одновременно прикидывал, что ему взять с собой.

– Слушай, а ты – молодец! – Монзиков даже слегка крякнул.

– Саня, а когда мы вернемся, а?

– А тебя, извини за выражение, волнует? – загадочно улыбаясь, парировал Монзиков.

– Да нет, просто интересно…

– Ладно, давай одевайся, а то я еще не готов.

В 630 за Монзиковым заехал на своём старом жигуленке Николай. Видимо собирался он как в Армии – главное было успеть!

В 700 Ляхов, Монзиков и Николай ехали в сторону Меньково в охотничий домик, где «большим людям» готовилась радушная встреча.

По дороге они заехали в гараж мебельной фабрики, где пересели в служебную волгу Виктора Ефимовича, и где их уже поджидал сам Виктор Ефимович.

В багажник а/м были положены:

1. ящик водки;

2. пять здоровенных палок копченой колбасы;

3. четыре баночки красной икры;

4. пять баночек шпрот;

5. три двухсотграммовые пачки сливочного масла;

6. одна палка докторской колбасы;

7. 1 кГ горбуши и две упаковки, по 3 кГ в каждой, воблы;

8. два ящика пива «Балтика-№ 6»;

9. пять кГ зеленых яблок;

10. по три кГ бананов и апельсинов;

11. шесть здоровых лимонов;

12. три двухлитровые бутылки Пепси;

13. хлеба и всякой другой еды было также много, если не сказать, что слишком много.

– Шашлык и пиццу подвезут попозже. И вообще, если что, звоните, не стесняйтесь. Всё будет по высшему разряду. А банька – будет вечером. Да, Александр Васильевич, а как там с моим делом, а? – Виктор Ефимович виновато посмотрел на Монзикова.

– Интересно, а я зачем еду? А? Трачу своё драгоценное время? И не только своё, но и товарища! – пронзил Монзиков уничтожающим взглядом Хитрачёва.

– А, понятно! Вы уж ради бога, извините, что я пристаю к Вам со своей проблемой! Я же…

– Ну ладно, нам пора! – Монзиков с Ляховым сели на заднее сиденье и рванули на природу.

– Коля! Позвони в Меньково, спроси, готов ли катер?! – Монзиков командовал, как будто был как минимум министром.

– Да Вы не волнуйтесь, через 40 мин. будем на месте. Вас уже ждут. У Виктора Ефимовича проколов ещё никогда не было.

В 900 Монзиков и Ляхов сидели на борту катера, свесив в озеро ноги, ловили рыбу и радовались местным красотам природы. А посмотреть было на что.

Озеро было слегка вытянутой формы. В длину – 18 км, в ширину – 12 км. По середине были маленькие островки. Самый большой – метров 150 в диаметре, где была маленькая поляна, и где стоял небольшой деревянный домик. Именно туда и планировали друзья к обеду добраться, чтобы на природе, в девственных условиях «оттянуться» и предаться сладострастному отдыху.

Друзья уже распили 2 литровые бутылки водки, шесть бутылок пива. Рыба не клевала. Прошло 4 часа. Ни одной рыбёшки, но и ни одного выпадения тела за борт – оба находились практически в тяжелой степени опьянения. По всем расчетам они должны были давно уже упасть либо в катер, либо за борт. А если учесть, что каждый из них ещё держал по удочке, то можно было смело заносить данный факт в книгу рекордов Гиннеса.

В 1400 Ляхов сел за штурвал и погнал катер к острову. Со второй попытки ему удалось на скорости в 25 узлов «впилиться» в песчаный берег острова. Катер, весом более 400 кГ, влетел на берег и замер в полуметре от первой берёзы.

Примерно за 15 минут «десант» сошел на берег. Еще не начав трапезу, неожиданно, у Монзикова родился тост – за дружбу! Он достал по бутылке пива и по здоровенной тараньке. Выпив и обглодав с костями и чешуёй воблу, друзья поползли в сторону домика. Преодолев с трудом за 20 мин. более 10 метров, они сделали привал.

Проснулись любители природы около 2100. Вокруг стояли деревья. Было темно. Ярко горели звёзды.

– Гога! Гога, где мы? – Монзиков стоял на четвереньках и с напряжением вглядывался в пугающую темноту.

– Саня! А ведь мы с тобой в лесу! – Ляхов в полной растеряности ни то стоял, ни то сидел, обнимая небольшую берёзку.

– Гога, а как мы здесь очутились?

– А мы сюда пришли, – чуть слышно промямлил Ляхов.

– Да?

– Да! – и Гога икнул с такой силой, что чуть было не упал на песок.

– А когда? – Монзиков пытался во всем разобраться.

– Когда? Я полагаю, что мы сюда пришли, когда было ещё светло! – Ляхов попытался сделать шаг в сторону светящейся лунной дорожки на водной глади озера. Но его качнуло, и он упал прямо на Монзикова, который по-прежнему стоял на четвереньках.

– Гога, ты чего? А? – Монзиков плашмя рухнул на песок с травой.

– Извини, пожалуйста! Чего-то меня качнуло. – виновато промямли Ляхов.

– А-а… А я уж подумал, было, что ты – того! – и Монзиков поднял кверху указательный палец правой руки. От этого он окончательно потерял равновесие и упал рядом с Ляховым.

– Чего того? Ты что, с ума сошел? – Гога наконец-таки поднялся. Небо по-прежнему кружилось, земля притягивала к себе с невероятной силой.

Минут через 30 друзья разобрались окончательно в обстановке. Как ни странно, они, хоть и с трудом, но догадались, что находятся на берегу озера. И если они пойдут к воде, то легко найдут причал, от которого до дома было не более 50 метров. Надо было только решить: в какую сторону им идти?

Выйдя к берегу, друзья, обнявшись, пошли по песку вдоль берега. За двадцать минут они трижды обошли остров.

– Гога, смотри, а народу-то здесь – до-фига. Видишь следы?

– Слушай, а чего это все следы идут так, как будто здесь проходит шоссе? Давай пойдём назад.

– О! Смотри, палка! – Монзиков взял палку и воткнул её в песок.

– Всё, пошли, а то уже холодно! – Ляхов обнял Монзикова за место, где раньше была талия, и друзья пошли в обратную сторону вдоль берега острова.

Через пять минут, когда они сделали круг почета, друзья наткнулись на воткнутую в песок палку. И тогда Ляхову пришла в голову блестящая мысль: «Кто-то втыкает в песок палки, такие же, как и у них». На всякий случай Монзиков надломил верх у палки, и они пошли дальше. Когда они наткнулись опять на свою же с надломанным верхом палку, то одновременно произнесли слово ОСТРОВ.

– Гога, а где же катер?

– Какой катер?

– Наш катер!

– Да?

– Да!

– А у нас есть катер? – Ляхов пытался напрячь извилины и сосредоточиться, но голова так болела, так хотелось прилечь и заснуть, такая была усталость. Разум практически не подчинялся полупьяному телу.

– Слушай, если нас оставили на этом острове, то значит, нас сюда привезли! Я правильно говорю, а? – Монзиков посмотрел на Гогу.

– Саня. Нам надо найти дом, если таковой есть на острове или найти катер.

– Давай лучше поищем катер, ведь там есть и продукты, и водка, и одежда. Хоть сейчас и лето, но мы можем и околеть! Я правильно говорю, а?

Когда начало светать, то друзья увидели в 15 метрах от воды стоявший на песке катер. Сдвинуть вдвоём его было практически не реально.

Друзья залезли вовнутрь него и для согрева приняли водочки. Закусили бананами, колбасой. И вскоре опять заснули.

А тем временем на берегу была самая настоящая паника. Гостей не было уже более суток. Хитрачёв приехал с младшим братом и шофёром Николаем. Начались поиски. К обеду был найден катер.

Вечером мужики в бане завели разговор о бабах. Водка и пиво укрепили их мнение о том, что надо было бы привезти какую-нибудь бабёнку из ближайшего посёлка.

В воскресенье утром из бани доносился дружный храп.

Николай, которого ночью отправили за женщинами, сладко спал в служебной волге, которую он завёл, но на которой он никуда так и не уехал, т. к. сразу же заснул за рулём. Когда вся компания оказалась в сборе, то подведение итогов было весьма печальным: из спиртного оставалось только три бутылки водки. Из продуктов были черствый хлеб, одна банка шпрот и четыре банки икры. Было много тараньки.

Бензина в баке оставалось литров 8, а то и меньше. Только-только доехать до заправки.

Головы у всех гудели и раскалывались. Очень хотелось есть, пить и спать.

И только к обеду Николай привёз «продолжение банкета».

 

Логопедический сон

Трудно, очень трудно описывать то состояние, в котором пребывал Александр Васильевич, оказавшийся на крупном логопедическом симпозиуме, где преобладали миниатюрные логопеды с ярко выраженными дефектами речи. Говорили они примерно также, как и небезызвестный герой любимой всеми комедии «По семейным обстоятельствам», роль которого прекрасно сыграл Ролан Быков. Мужиков на симпозиуме, кроме Монзикова, практически не было. В зале стоял лёгкий логопедический трёп, сочетавшийся с недорогими духами и активной жестикуляцией маленьких женщин. Кроме шипящих и свистящих улавливались такие звуки, как «угу», «ага», «да» и пр. Женщины то и дело хватали друг друга за руки, толкали маленькими ручками ни то в грудь, ни то в плечо, пытаясь привлечь к себе внимание не только собеседницы, но и сидевших на соседних рядах таких же участниц симпозиума.

Александр Васильевич стал вспоминать некоторые подробности своей детско-юношеской биографии. Слёзы одна за другой наворачивались ему на глаза, и уже готовы были хлынуть бурным ручьём, как вдруг очень грузная, бальзаковского возраста дама, стала громко, с плохой дикцией, зачитывать какие-то документы с центральной трибуны.

Зал моментально притих. Участники симпозиума, подавшись вперед, сидели на мягких креслах с непрерывными взорами и полураскрытыми ртами. Лишь изредка, то там, то сям раздавались грудные звуки и отдельные реплики типа «Ух, ты!», «Вот это – да!» и т. д. и т. п.

Очень трудно пересказать шестичасовой семинар, который за каких-то 5-10 минут во сне прокрутил в своём сознании Александр Васильевич. Вот лишь некоторые фрагменты озвученных документов. И как говорится, без комментариев.

Выписька

из протокола № 156 заседания МПК Приморского р-на от 15.05.96 г.

по освобождению детей из педологических групп я/с № 56

Члены МПК: Пупкина Ж.Ф. (педолог я/с № 82);

Фомкина И.А. (сторож я/с № 86);

Ломкина Т.И (повар я/с № 85).

Ответственный за проведение ЛФК – слесарь-гинеколог Кукуев Ж.Ж. (на свободе с сентября 1998 г., кучкуется в я/с № 82);

На 01.09.95 г. в подготовительную педологическую группу № 12 зачислено 14 человек, вместе с родителями. Из них с диагнозами: общее недоразвитие базара на фоне синдрома псевдобульварной КУ-КУ – 5 чел. Общее недоразвитие базара, значить, обусловленное задержкой темпов психомоторного развития – 1 чел. Системное нарушение базара. ЗаПоР – 1 чел. Фонетико-фонематическое недоразвитие базара, значить, обусловленное алкогольным синдромом псевдобульварной дизурии, т. е. тотальным КУ-КУ – 7 чел.

Выпущено в массовку – 13 чел.

12 чел. (6 ОНР, 6 ФФНР) – с трезвой речью.

1 чел (ФФНР, обусловленный алкогольным синдромом псевдобульварной КУ-КУ) – со значительным улучшением базара.

1 чел (ЗаПоР. Системное нарушение базара) – со значительным улучшением пьяного базара выпущен в спец. группу спец. лагеря для детей с ЗПРБПДД УПР ФВД ЖКСТ для дальнейшего спец. обучения.

Выписька

из протокола № 170 заседания МПК Приморского района от 29.05.97

по выпуску детей из логопедических групп № 4, 1 я/с № 65.

Члены МПК: Пупкина Ж.Ф. (педолог я/с № 82);

Фомкина И.А. (сторож я/с № 86);

Ломкина Т.И (повар я/с № 85).

Ответственный за проведение ЛФК – слесарь-гинеколог Кукуев Ж.Ж. (на свободе с сентября 1998 г., кучкуется в я/с № 82);

1. На 1.09.96. в подготовительную педологическую группу № 4 ДОУ № 65 было зачислено 14 чел. Из них с предками, у которых:

Общее недоразвитие базара: II уровень развития базара, значить, обусловленное моторной фигнёй – 1 чел.

Общее недоразвитие базара: III уровень развития базара на фоне выраженной псевдобульварной КУ-КУ – 1 чел.

Фонетико-фонематическое недоразвитие базара, значить, обусловленное синдромом стертой псевдобульварной КУ-КУ – 12 чел.

Выбыло из группы по семейным обстоятельствам (переезд в г. Новгород, с июня 1945 г. по март 1997 года) – 1 чел. (ФФНР, обусловленный псевдобульварной КУ-КУ) – со значительным улучшением базара.

Оставлен на повторный срок отсидки по мед. показаниям как не прошедший полный курс «КУ-КУ» (5 часов пропуска) – 1 чел. (ФФНР, обусловленный синдромом псевдобульварной КУ-КУ).

Выпущено 12 чел на панель:

11 человек с чистым базаром.

1 чел. (ОПНХЦЩР на фоне синдрома выраженной псевдобульварной КУ-КУ) – со значительным улучшением базара и рекомендацией в педологический сходняк общеобразовательной малины № 578.

2. На 01.09.96 г. в подготовительную логопедическую группу № 1 ДОУ № 65 было зачислено 10 чел. Из них с диагнозами:

– общее недоразвитие базара: III уровень развития базара на фоне стёртой псевдобульварной КУ-КУ – 6 чел.;

– общее недоразвитие базара: III уровень развития базара, значить, обусловленное моторной КУ-КУ – 1 чел.;

– фонетико-фонематическое недоразвитие базара, значить, обусловленное синдромом стёртой псевдобульбуль КУ-КУ. Лексико-грамматические нарушения – 1 чел.;

– общее недоразвитие базара с пуками и муками: III уровень речевого развития на фоне двуязычия – 1 чел.

Оставлено на повторный срок обучения по показаниям невропатолога – 1 чел. (ОХПНРФЫВ на фоне церебрально-кандибоберного синдрома псевдобуль-буль КУ-КУ) – со значительным улучшением базара и рекомендацией в педологический класс общеобразовательной сходки № 578.

Выписька

Из протокола № 186 заседания с утра до ночи МЖК Приморского р-на от 28.05.98 г. по освобождению малолеток из педологических групп РСУ № 65.

Члены МПК: педологи ДОУ № 24: Капипчтовсккхая О.А.;

Плохотикнюкик М.Г.;

Мазгобздмебздова К.А.

Учитель-педолог о/малины № 578 Водозлазго Щ.Ы.

Ответственный за проведение МПК Капшикштопвская У.Э.

1. На 0.1.09.97 г. в подготовительную педологическую группу № 4 было зачислено 12 шт. Из них с диагнозами их предков:

– Общее недоразвитие базара: II–III уровень речевого мычания на фоне стёртой КУ-КУ – 3 шт. Фонетико-фонематическое недоразвитие базара, значить, обусловленное синдромом стертой псевдобульварной КУ-КУ – 8 человек. Общее недоразвитие базара: II уровень речевого развития АБВГД. Выраженная псевдобульварная КУ-КУ. Тугоухость и пердокашмия 3-ей степени – 1 шт., плоскоумие и узкопаркантазия – 2 шт.

Оставлен на повторный срок отбывания обучения по мед. показаниям (инвалидность 1-ой гр.) и как не прошедший полный курс стерилизации и натурализации (пропущено 2 дня и 3 ночи) с переводом в речевой центр «АБВГД-ейка» № 1499879 по месту схода по английской методике «Уа-Уё» – 1 шт.

(АБВГД: II-ой уровень речевого базара, значить, ФГДИЦОПЦОПа, выраженная псевдобульварная КУ-КУ, тупоумость).

Выпущено в массовку: 8 шт. с чистым базаром, значить, 3 шт. – со значительным улучшением базара (2 чел. – с ОНР на фоне псевдобульварной КУ-КУ, значить, 1 шт. – с ФФНРУПГГТ ПДПД, обусловленным псевдобульварной КУ-КУ).

Рекомендации: проведение педологического лечебно-

восстановительного массажа путём опосредованного воздействия на седалищные нервы и мозговые придатки.

Сравнительный анализ педологического обследования детей барыг, страдающих алалией и бульварной дизурией.

 

Творческое самобичевание (отчёт обо всём по чуть-чуть)

о педалопедической деятельности за 43 года педолога РСУ № 165 Приморского р-на Санкт-Петербурга Кыдашевой Ляли Николаевны

1. Основная работа.

По окончании кафедры общего базара дневного отделения педологии дефектологического факультета госпединститута им. А.И. Герцена с 1949 г. по 1996 г. я работала завмагом № 56, затем (по переводу) – в РСУ № 165 Приморского р-на, где и продолжаю работать в настоящее время начальником сектора учёта и контроля. Профиль моей работы – коррекция базара детей преимущественно семнадцатого года жизни, страдающих синдромом КУ-КУ, часто осложненной недоразвитием других проявлений КУ-КУ.

В 1995-1996 учебном году я занималась с детьми вязкой, кройкой, лепкой.

Основной задачей коррекционной работы ставилось развитие коммуникабельности. В зависимости от ведущего параметра КУКУ, его тяжести, комплексное воздействие на шпендриков предполагало:

1. при полной КУ-КУ клиент посылался «на х…». Основные методы работы – двигательно-кинескопный, слухо-зрительно-щипковый.

Активно используя методические разработки Пупкиной М.Н., Пипкиной Э.Я., Попкиной Т.А., Монзикова А.В., я углубила их по отдельным направлениям и адаптировала их к особенностям моего характера, моих привычек и потребностей.

Основной вид деятельности – игра в прятки. В подгруппы дети объединялись по половому признаку с учётом состояния их КУКУ.

2. При ведущих нарушениях КУ-КУ по типу тотальной КУ-КУ содержание и методы работы дополнялись более детальной проработкой тем по развитию базара, обогащению словарного матерного, бытового и литературного базара, фантиков и шмантиков. В тандеме с воспитателями разработала игры в тюремное очко, секу, буру, тысячу, орлянку, мансы-шмансы и пр. Результат моей работы – чистая прибыль и положительная мотивация к продолжению данного вида деятельности как в школе, так и дома в две-три смены.

В 1996-97 учебном году я работала в новом коллективе РСУ № 165, обучая детей двух педологических групп играм в прятки, казаки-разбойники, выбивало и т. д.: 10 человек подготовительной группы № 1 (ДСП) и 14 человек подготовительной группы № 4 (ФСБ). Учитывая тот факт, что открытые группы пришлось оснащать с нуля и обучать родителей уже в ходе самой работы, я интенсифицировала процесс коррекционного обучения по всем пунктикам. Многофункциональность заданий и упражнений, сопряженных с отъёмом денег у населения и оригинальность подачи материала заметно активизировали сексопильный потенциал детей, упрочили взаимосвязь в работе педолога и смотрительно-трогательного персонала. В этот период я изготовила большой по объёму, новый по содержанию наглядный материал по развитию образного, словесно-логического мычания, и, самое главное, нацеленный на формирование во взаимосвязи фонетической, фонематической, морфологической, лексико-грамматической сторон базара. Я творчески и всесторонне проработала и переосмыслила тюремные и азартные игры на автоматизацию запоров, наполнила новым содержанием игры на развитие хватательного рефлекса. Были пересмотрены задачи перспективного клонирования (индивидуализация педологического процесса).

Показатели результативности моей работы оболденные.

В 1997-1998 учебном году я работала, работала и работала с пацанами и пацанками, страдавшими полной КУ-КУ, подготовительной группы № 4³. Из них – 3 чел. с КГБ, 8 чел. – ФСБ, 1 чел. с МВД, крайне тупой. Я занималась с детьми малыми подгруппами и индивидуально, утром и вечером, в дождь, снег и стужу. Для большей эффективности работы усилила взаимосвязь с родителями. В этот период я значительно заменила всем привычки и потребности. Был изменен их суточный рацион. Кормление плавно, постепенно сменилось вскармливанием. Использовались такие простые продукты питания, как соль, вода, отруби, хлеб, жмыхи и мн. др. Это применялось вкупе с упражнениями и текстами на автоматизацию звуков и свистов. Пополнила игротеку материалом на закрепление групп свистящих звуков и аффрикансиков, а также разработала систему упражнений по преодолению оглушения звонких взрывных свистов; обновила игры по матерному анализу слов, в карманный бильярд, в буру.

Комплексное воздействие выразилось во взаимосвязанном формировании всех уровней привычек и наклонностей, в единстве формирования хватательно-щипательных процессов, мычания и воздействия на мочеиспускательную сферу. Большую помощь мне оказала тётя Дуся, своевременно проводя диагностику и систему психологических игр. В моих занятиях материал был строго дозирован в зависимости от наличия (отсутствия) тити-мити, психосоматического состояния и вообще… Успешно усвоив программу, мои шмаровозы прошли тестирование и комплексное кодирование (2 чел.).

2. О теме методической разработки.

К теме своей методической разработки «Взаимосвязь коррекции повседневного мычания и звукослогового анализа и синтеза букв в системе работы с детьми-логопатиками» я пришла, расширив рамки проблемы звукового анализа звуков со стечением согласных и несогласных. 6 звуков, анализируя результаты ежегодного обследования повседневного базара разного возраста, иллюстрирующего картину дефектов на уровне «А – У – О», а также после ознакомления с письками учащихся начальных классов о/школы № 78, я поняла, что только при полной КУ-КУ может быть то, что обычно называется полной КУ-КУ. Мотивацией и оформлению работы послужили базисные знания, полученные на семинарах Пупкиной М.Н., Пипкиной Э.Я., Попкиной Т.А., Монзикова А.В… Мною самостоятельно найденные приёмы и прихваты коррекции звукоиздавания и формирования сложных форм фонематического мычания; необходимость привлечения задач по развитию морфологического и лексико-грамматического уровней базара. Использование зрительно-кинескопных крючков и значёчков, кружочков и палочек позволило в дальнейшем упрочить звуко-буквенную связь даже у барыг преклонного возраста, и, в целом, активизировать профилактику частичной КУ-КУ.

3. Обучение на курсах повышения квалификации.

15-27/XI 1961 г. на базе АБВГДейки Приморского района прослушала семинар по теме «Профилактика частичной и полной КУКУ у всех на виду» (Пупкина Э.У., Пипкина И.Х.).

2-16/XII 1967 г. – семинар «Диагностика и коррекция полустертых и стертых форм тотальной КУ-КУ» (Пипкина И.Х).

4-27/XI 1978 г. – семинар «Дифференциальная диагностика звука «МУ» (Монзиков А.В.).

Октябрь 1988 г. – февраль 1999 г. – обучение на десятилетних курсах повышения квалификации педологов РСУ при АБВГДейке «Интегративный подход в коррекционной работе авторитетов и цириков в условиях перестройки. Антикризисная работа и некоторые проявления КУ-КУ».

4. Дополнительные нагрузки.

а). На уровне У-А.

Являясь в прошлом комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей, я с удовольствием курирую молодых педологов и педолгш РСУ № 79, я отвечаю за состояние педологической работы в специальных группах, организацию и проведение обследования базара детей в массовках, проведение сходок по отбору и зачислению детей в педологические группы, помощь всем в работе по линии Москва-Пекин, взаимосвязь с родителями и родителями их родителей.

В 1975-96 «учебном году» (точно не помню) я, кажется, провела открытое занятие для родителей на тему: «Дифференциация звуков С – Ш – З – Ж в словах и фразах «иди в ж…», «иди на х…» на материале лексики русских народных, блатных хороводных сказок о животных.

В мае 1996 г. совместно с дядей Колей было проведено занятие – викторина на тему «А-У! Где ты?».

В 1997-98 учебном году для педологов и родителей я показала слайд-фильм «В гостях у тёти Груни», «Дядя Хаим» (по теме «У нас не все дома»).

На педсходах в РСУ мною прочитаны стихи Зябликова И.Н. и Пушкина А.С. (раннее, неопубликованное):

Я осилила доклады и провела телепередачи на ОРТ, РТР, НТВ по темам: «Клинико-физиологические основы запорных механизмов речи в период полового созревания», «Дидактические игры на деньги и упражнения по автоматизации и дифференциации звуков в системе работы ИТУ».

16 раз была отмечена в годовых отчётах МВД и ФСБ. В 1998-99 учебном году я прочитала доклад на тему «Дифференцированный подход-отход к обучению и перевоспитанию детей с речевой КУ-КУ в условиях полного КУ-КУ».

б). На уровне района.

С 1964 г. я стала членом ликвидационной комиссии педологов Приморского района. Нами отстреляны 68 девочек и 79 мальчишечек с присвоением им 1-ой, 2-ой квалификационной категории.

Я вхожу в состав творческой группы старших тётенек района, участвую в разработке нового планирования работы в спец. группах. Активно работала при проведении «круглых столов» КМО на темы:

январь 1995 г. – «Обучение художественному свисту»;

март 1995 г. – «Формирование матерного словаря»;

декабрь 1996 г. – «Пути повышения эффективности работы с утра до ночи»;

ноябрь 1997 г. – «Индивидуализация работы и отдыха»;

февраль 1998 г. – «Психологизация коррекционной работы (взаимосвязь сна и отдыха после оттяжки).

Мною не проведены открытые занятия по теме методической разработки для зеков:

1996 г. – «Путешествие в мир грёз» в наркологическом диспансере;

1997 г. – 1). Звуковой анализ буквы У на материале лексической темы «Насекомые» (6-ой ликёроводочный комбинат им. В.С.Черномордина).

2). Звукослоговой синтез слов «накась-выкусь» со стечением согласных звуков (дидактическая игра – путешествие «иди ты на х…»)

1998 г. – «Взаимосвязь формирования правильного звукопроизношения и звукового анализа слов КОЗЁЛ, ПРИДУРОК, УРОД, СТЕРВА, ДЕБИЛ, Г…О».

Свой обалденный опыт передаю молодым корешам озера «Долгое».

На ежегодных курсах повышения квалификации девочек и мальчиков, пацанов и пацанок я прочитала лекции на темы: «Развитие речи в троллейбусе. Норма и патология»; «Основные виды речевых нарушений у водителей такси»; «Психолого-педагогические особенности продавцов мелкого опта»; «Взаимосвязь в работе «Старое скупаем, новое крадём»; «Крыша едет у того, кто КУ-КУ уже давно».

По последней теме провела открытые занятия на материале лексики «Гашиш», «LSD», «Крэк», «Молдавский портвишок».

Мною просмотрены фильмы: в январе 1995 г. – «Рабыня Изаура»; в феврале 1995 г. – «Белое солнце пустыне»; в марте 1995 г. – «Бей первым, Фреди»; в декабре 1996 г. – «В гостях у Кузьмича»; «Кузьмич» часть 1, часть 2; в мае 1997 г. – 3 раза ходила в зоопарк и один раз в мужскую баню; в феврале 1998 г. – была у Апрашки (рынок «Апраксин Двор»); в апреле 1998 г. – вымыла посуду; в мае 1998 г. – два дня не пила.

На многие занятия я «забила болт».

На протяжении нескольких лет поддерживаю связь с Билом Клинтоном, Борей Ельциным, Саддамом Хусейчиком, Колькой из обувного, Валеркой из третьего терапевтического, а также с девчонками, в частности, с мучителем-педологом Водолаго Н.А. и мучителями начальных классов Ардашевой С.В., Ежовой Л.Н. Каждый год учитель-педолог Водолаго Н.А. работает в качестве члена женсовета по выпуску детей из вверенных мне мест. Совместно с коллегами прослеживаю дальнейшее обучение моих выпускников, разбираю актуальные вопросы по проблемам частичной и полной КУ-КУ.

В дальнейшем предполагаю совершенствовать практические навыки и углублять теоретические знания по избранной теме с целью повышения качества своей педалогической деятельности с учётом утяжеления меняющихся условий жизни в лесу.

«_____» февраля 1999 г. педолог Кыдашева Л.Н.

Водитель РСУ Монзиков А.В.

Характеристика

Сторож-щупальщик 1-ой категории дядя Вася

на педолога РСУ № 999 Кыдашеву Л.Н.

Секретарь проф. ячейки Пупкина В.Х.

Ляля Николаевна Кыдашева, или просто Ляля, родилась не так уж и давно, хотя многие помнят её еще девочкой. Сейчас же она с виду приличная тётенька, хотя и выглядит как девочка.

В трудовом коллективе РСУ № 999 при научно-исследовательском центре АБВГДейка Ляля с 1989 г. В должности начальника – с 1991 г. По совместительству исполняет обязанности зам. начальника и ведущего специалиста.

В 1979 г. окончила 10 классов церковно-приходской школы Шушенского р-на г. Москвы и в том же году поступила на кафедру общего базара дневного отделения педологии дефектологического факультета госпединститута им. А.И. Герцена. В 1996 г. получив диплом о высшем педологическом образовании Ляля устроилась на работу к нам, где прошла все должности: сторожа, кладовщицы, щупальщицы, гладильщицы, смотрителя, слухача, стукача, курьера, начальника стола, завгруппы, замзавнач-ка подотдела «дитячьего мычания», и ещё 16 должностей, получив при этом самые лестные отзывы и рекомендации от тёти Груни и дяди Васи.

За годы кропотливого труда ею были подготовлены учебно-методические пособия по темам: «Накась-выкусь!»; «Елки-палки»; «Елки-моталки»; «Этиткина жизнь»; «Детская КУ-КУ или проявления бульварной КУ-КУ на фоне синдрома полной КУ-КУ».

В 1997 г. вышли в свет монографии: «Какого хрена?» М., 1997 (тираж 150000 экз.); «А ты случайно не того?» М., 1997 (тираж 150000 экз. на татарском и 100000 экз. на удмуртском языках); «Ну и где ж ты был? Ведь у тебя КУ-КУ» СПб, 1997 (с переизданием в 1998 г. общий тираж составил 1 млн. экз.); «Я так хотела, что ты даже не догнал… (Или псевдобульварная КУ-КУ на фоне диссипационных проявлений частичной КУ-КУ)» Лондон, 1997, (с учетом переиздания и дополнения 3 экз.).

Ляля владеет частной методикой по преодолению последствий КУ-КУ и развитию саморегуляции в период формирования и адаптации при частичной КУ-КУ.

С 1989 г. по настоящее время Ляля хорошо готовит. Владеет секретами кулинарного искусства народов Майя, племени Мумба-Юмба. Имеет пристрастия к любимому блюду «Аля-Улю», рецепт которого никому не раскрывает, даже дяде Васе.

В умственном плане развитие выше нормы. Умеет читать и писать. В пределах нормы владеет устным счётом. Знает все буквы русского алфавита и числа от 0 до 100. Любит свистеть, стучать на барабане. Увлекается спортом. Ходит в театры, музеи, столовые, кружки. Выписывает большое количество журналов и газет («Телевидение и радио», «Телемагазин», «Мурзилка», «Педология в вопросах и ответах», «Педология в картинках», «Весёлые картинки»,…). Любит животных (сумчатых грызунов и летучих мышей).

В быту ведет себя скромно. Выпивает только с друзьями и соседями. Из горла – никогда. Матерится в пределах нормы. Владеет языком в совершенстве. Знает русский, узбекский и китайский мат. Имеет склонность к самоанализу, к самоконтролю, к самоедству, к самоплюйству и к другим проявлениям самости.

Имеет увлечения. Два раза увлекалась лыжами, один раз футболом, шесть раз дядей Васей и один раз тётей Груней. Любит грызть ногти на ногах и чесать левое ухо большим пальцем правой ноги.

Имеет награды детского Фонда им. В.И.Ленина «Учитель-мучитель 1 ст.»; «Домомучитель 1 ст.»; почетные грамоты «Первое место в месте встречи»; «Первое место вне места встречи» и т. д.

По морально-этическим и деловым качества, по её внешнему виду Ляля заслуживает восхищения и выдвижения её на должность, которую пока занимает тётя Груня.

Характеристика выдана для поступления в кружок «Ёлки моталки», секция «Ни фига себе…?».

Справка

о работе на курсах повышения квалификации воспитателей РСУ на базе АБВГДейки Приморского р-на

28 марта 1998 г. мучитель-педолог РСУ № 65 Кыдашева Л.Н. прочитала лекции на темы:

1. «Психолого-педагогические особенности детей с речевой КУ-КУ. Пути эрекции» (16 часов);

2. «Взаимосвязь эррекционной работы педолога и мучителя-воспитателя РСУ» (12 часов);

4 апреля 1998 г. – выход на улицу. Ознакомление с оснащением педологических кабинетов и процесса написания матерных слов на заборе цветными мелками. Показ порнокартинок Кыдашевой Л.Н., показ языка и обнаженной груди воспитателем Зюкиной В.Т. (гр. № 1).

2 июля 1998 г. мучитель-педолог РСУ № 65 Кыдашева Л.Н. прочитала на заборе два ругательства и один призыв, опосля чего были составлены и прочитаны лекции на базе АБВГДейки:

1. «Развитие детского базара в партогенезе» (22 часа);

2. «Основные виды сексопильных нарушений. Диагностика. Классификация. Псевдобульбация. Прострация» (2 часа).

Вдруг Александр Васильевич подпрыгнул и моментально проснулся. Во рту всё пересохло. Было непонятно, почему и когда он оказался на симпозиуме, где нет-нет, да и упоминали его фамилию.

Потное тело и вздувшийся до безобразия живот создавали вместе с общим тревожным состоянием души сильный дискомфорт. Налицо был конфликт души и тела.

Адвокат маялся. Да, именно маялся, и ничего более…

 

Без названия…

А тем временем Монзикова искали. Искали очередные клиенты. Точнее сказать – друзья клиента, который был взят под стражу за вменяемых ему: два изнасилования, восемнадцать эпизодов мошенничества, четыре угона автомашины, три кражи и… два убийства. Клиенту было 23 года от роду, и он очень хотел жить. И не просто жить, а хорошо жить и, разумеется, на свободе.

Арсен, так его назвали родители в честь одного из революционеров, последние годы жил за границей, т. е. не в Грузии, а в России. И он наивно полагал, что может вести себя вне своей Родины вольготно. Это, между прочим, уже само по себе должно было насторожить его родителей.

Доблестная милиция оперативно, за каких-то четыре с половиной года, вышла на его след, а ровно через 9 месяцев его взяли с поличным, когда он залез в один виноводочный магазин, где, разумеется, напился и уже по-пьянке рассказал пришедшему по вызову участковому о том, какой он крутой и страшный.

В то время мимо проезжала ПМГ, которая и забрала горе-грабителя, находившегося в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести.

Проценко – оперативный дежурный 39 отделения милиции – высказал очень интересную мысль о том, что кражи района можно легко «повесить» на грузина, который по-пьяни может подписать любой протокол. А это – улучшит милицейские показатели по раскрытию преступлений в районе.

Арсен, разумеется спьяну, легко все подписал, а когда протрезвел, начал от всего отказываться. Он, и то частично, признавал лишь факт проникновения в магазин и распитие в нем спиртного, за которое он, дескать, заплатил перед закрытием. При нем никаких похищенных у кого-либо и когда-либо вещей не было, доказать кражу с точки зрения закона – было невозможно.

Однако когда эксперт-криминалист Пода снял «пальчики» и проверил по компьютерной базе, то у всего отделения волосы встали дыбом. Был момент, когда в воздухе были слышны только отдельные буквы, слов не было.

Когда начальник отделения сообщил руководству Главка о том, что в результате проведенных оперативно-розыскных мероприятий был взят особо опасный преступник Арсен Автандилович Цуладзе, подозреваемый в целой серии опасных и дерзких преступлений, то в 39 отделении милиции в течение каких-то 40 мин. оказалось, по меньшей мере, 4 следователя с управления и 5-6 руководителей центрального аппарата.

Адвоката Монзикова родственники Арсена наняли после 1,5 месяцев предварительного следствия. Заплатили ему весьма и весьма прилично – около 10 000 $ USA и обещали утроить сумму гонорара, если ему удастся уберечь парня от вышки или пожизненного заключения.

Александр Васильевич избрал очень интересную тактику защиты. С подачи Монзикова Арсен во всех своих подвигах признался. Он рассказал даже об угоне джипа, о котором следствию даже не было известно. Но, что интересно, во всех эпизодах присутствовал некий Альгидас, прибалт, лет 27-28, который и был организатором преступной группы, который постоянно снабжал Арсена наркотиками, и который поддерживал с ним связь через пейджер. Где жил Альгидас, как он выглядел, с кем он общался и т. д. Арсен точно рассказать не мог.

 

Правовое регулирование использования столовой ложки. Актуальные проблемы теории и практики (для сотрудников ФСНП РФ)

В последнее время обострилась дискуссионная полемика между юристами и экономистами не только России и стран СНГ, но и всего прогрессивного мира по вопросу практического применения столовой ложки. Данная проблема необычайно сложна и в рамках одного выступления будут рассмотрены лишь правовые аспекты использования столовой ложки сотрудниками ФСНП РФ в период несения службы.

История данного вопроса своими корнями уходит в древние века, когда само изделие уже появилось и широко использовалось, однако какой-либо правовой основы его применения не было. Более того, анализируя древние рукописи, письмена и глинобитные таблички, можно с уверенностью сделать очень важный вывод об умышленном сокрытии какой-либо информации о столовой ложке как инструменте, используемом и поныне.

Ни ранее, ни сегодня в мире нет единства в правилах и способах применения и использования ИСЛ. Не только идёт поляризация на две абсолютно разные группы человеческого социума – держатели ИСЛ правой и держатели левой рукой соответственно. Более того, нет чётких правил по тому, следует черпать ложкой от себя или к себе. Такая неопределенность ситуации подчас ставит в неловкое положение пользователей в общественных местах, в компаниях и т. д.

Нет чётких рекомендаций по захвату и удержанию ИСЛ. Однако наиболее распространенные способы удержания ИСЛ – открытый и закрытый.

«Under the data of the newspaper of Washington post for last 10 years the production of restaurants of the spoons in USA has increased in 1,57 times. Trade-purchasing operations of steel to wear international character. The business activity of the western partners has increased more than in 1,5 times….»

Если проанализировать и дать юридическое толкование механизму использования изделия «столовая ложка» – далее по тексту ИСЛ, – то станет очевидным тот факт, что лишь с определенного возрастного периода человек начинает использовать ИСЛ по прямому назначению. Однако использование ИСЛ при приёме пищи не исключает прикладных аспектов его использования, например, при перемешивании, при толчении, при постукивании, при нанесении предельно точных ударов и т. д.

Имея два абсолютно разных по форме конца, ИСЛ изготавливается из различных материалов, в большом типоразмере и с использованием различных технологий. Несмотря на то, что комплексных и всесторонних исследований практического применения ИСЛ нигде в мире не проводилось, а есть лишь скупая статистика бытового использования, можно констатировать важный факт невозможности самостоятельного использования одного из концов ИСЛ. Никому в мире ещё не удавалось успешно применять с учетом функциональных особенностей отрезанные концы ИСЛ по прямому назначению.

Исследуя теоретические основы теории государства и права, истории политико-правовых учений можно с уверенностью сказать, что правовая оценка повседневного применения людьми ИСЛ никогда ранее не давалась. Более того, данная проблема, а именно проблема использования людьми ИСЛ не исследовалась ни теологами, ни богословами, ни специалистами других профессий и научных направлений. Несмотря на то, что люди и облизывают, и посасывают ИСЛ, нет даже примерного перечня продуктов, которые можно потреблять с помощью ИСЛ.

Сегодня лишь теория международного права, а точнее теория международного публичного права частично, только в прикладном аспекте, восполняет пробел всего человечества, говоря лишь о том, как следует держать ИСЛ на торжественных вечерах, приёмах, фуршетах главам дипломатических представительств, миссий и т. д. Более того, исследуя только внешнюю сторону использования ИСЛ, учёные «международники» совершенно упускают такой важный аспект применения, как унификация и стандартизация. Международный этикет и церемониал использует лишь сложившуюся практику использования ИСЛ и носит скорее рекомендательный характер, нежели императив.

Даже в гражданском праве нет ни слова об использовании ИСЛ. Ничего не говорится и в таможенном кодексе, и в налоговом. Например, а сколько золотых ложек может провезти через государственную границу одно лицо? А сколько серебряных? А сколько мельхиоровых? И все эти, и другие вопросы повисают в воздухе без ответа по существу. Таким образом, проблема лишь обостряется из-за абсолютной неисследованности самого вопроса.

Федеральная Служба налоговой полиции России – одна из молодых государственных структур, которая с момента своего «рождения» заведомо была обречена на неопределенность и безысходность, обусловленные отсутствием государственного подхода в решении проблемы повседневного использования (в быту и на службе) ИСЛ.

Сегодня практика использования ИСЛ свидетельствует о том, что завеса тайны над использованием в «силовых» структурах России несколько приподнимается. Однако ни в одном из нормативных актов МВД, ФСБ, ФСНП, МО не даются ни нормативы, ни рекомендации использования и применения.

Проблема носит не только международный, но и космополитический характер. Ведь даже в космосе сегодня не обойтись без ИСЛ. Несмотря на то, что в условиях невесомости практическая значимость ИСЛ не только снижается, но и сводится на нет, космонавты и конструкторы, руководители научных программ едины во мнении необходимости присутствия на летательных объектах ИСЛ. Борясь за снижение веса и массы летательных объектов, сокращая перечень предметов, которые используют космонавты во время полёта, ИСЛ, не имея практического применения и использования, всегда присутствует на борту космического корабля. Более того, даже не в одном экземпляре.

Моряки и солдаты в последние десятилетия, особенно в т. н. «брежневский» период, стали делать гравировки острыми предметами на несущих поверхностях ИСЛ типа «ищи курва мясо», «иди ко мне в ротик», «ням-ням» и пр.

Предпринимались и предпринимаются и поныне также попытки придания новой смысловой нагрузки ИСЛ путем внесения некоторых конструктивных изменений, типа сверлений большого конца, закручивания малого (узкого) конца и пр. Подобные модернизации позволяют не только существенно расширить сферу применения, но и создают предпосылки новых научных направлений исследования прикладного применения ИСЛ.

The spoon a restaurant, ordinary – ложка столовая, обыкновенная – именно такой научный термин используется при разработке комплекса мероприятий по изучению проблемы Daily usage the spoon of a restaurant, ordinary in armed forces of the opponent. Перейдем к статистическим данным. В последние годы практика использования ИСЛ в пунктах общественного питания России и стран СНГ существенно обогатилась новыми дополнительными возможностями ИСЛ. Во многих столовых и небольших забегаловках полностью или частично исчезли вилки и ножи. Более того, не представляется возможным обнаружить хоть какие-нибудь следы чайных и десертных ложек, что приводит к очень важному выводу – ИСЛ – многофункциональное изделие, обеспечивающее стопроцентное использование при употреблении пищи.

Законодатель не даёт ни в рамках уголовного, ни в рамках административного права какой либо регламентации использования ИСЛ. Вероятнее всего это обусловлено пробелами в Конституции, которые имеются во всех без исключения странах мира. Более того, комплексное исследование международно-правовой базы, особенно документов ООН, НАТО, ЮНЕСКО, ЕС показало, что нигде в мире нет единых критериев ни по производству, ни по практическому использованию, ни по хранению ИСЛ.

Если ранее при производстве ИСЛ использовалось только дерево, то с появлением бронзы, железа, золота, серебра и пластмассы стали появляться ИСЛ, выполненные с использованием достижений науки и техники.

В последние века средняя продолжительность человеческого рода несколько возросла. Однако и сегодня средняя продолжительность человеческой жизни не превышает 78 лет, а в некоторых странах и того меньше. Средняя продолжительность жизни собак – 14 лет, кошек – 12 лет. Если посмотреть на окружающий нас мир, то станет совершенно очевидно, что среди представителей животного мира человек имеет гораздо большую продолжительность жизни, нежели остальные его представители. Связано ли данное обстоятельство с повседневным использованием ИСЛ? Наука на этот вопрос не даёт однозначного ответа. Например, китайцы традиционно, веками используют палочки, заменяющие им и ложки, и вилки и даже ножи. А живут они также нимало. Более того, исключение из повседневного использования ИСЛ оказывает положительное воздействие на половую систему, как мужчин, так и женщин. Резко возрастает потенция. Видимо последние обстоятельства во многом объясняют демографические процессы, происходящие сегодня в Азии и ряде Африканских стран. Другой, типичный и простой по своей сути пример, также показывает прямую зависимость между использованием ИСЛ и продолжительностью человеческой жизни. Чукчи лишь в последнее время стали повседневно использовать ИСЛ, что привело к окончательному вымиранию и уходу с традиционных регионов обитания. Ранее популяция чукчей была в десятки, а может даже и сотни раз больше. Чукчи проживали на северных территориях, занимались скотоводством, рыболовством и собирательством. Сегодня же, с приходом в каждую чуму цивилизации они стали отходить от традиционных ремесел. Всё больше и больше чукчей стали заниматься самогоноварением и бесконтрольным потреблением алкоголя. Вместо скотоводства стало развиваться скотоложство. Чукотский этнос стал разрушаться.

Таким образом, обозначились две тенденции:

Расширение использования ИСЛ, в том числе и среди сотрудников ФСНП РФ;

Сокращение средней продолжительности человеческой жизни в результате повсеместного и широкого применения и использования ИСЛ.

Возможно, для более тщательного изучения проблемы потребуется консолидация усилий не только всех силовых министерств и ведомств, но и привлечение «западных» специалистов в области высоких технологий. Ведь военные специалисты сегодня стали выполнять «гражданские» заказы. Широко, например, известен факт новой сферы использования промышленного спирта в бытовых целях. В течение нескольких последних десятилетий негласно проводился широкомасштабный эксперимент по внутриутробному применению (без какой-либо специальной подготовки) технического спирта, который поставлялся ранее на предприятия для промывки, протирки, т. е. для проведения профилактических текущих и плановых работ, предусмотренных техническими заданиями и рабочими инструкциями. В настоящее время данный эксперимент практически закончился, т. к. спиртовые запасы стали использовать изначально для бытовых нужд. Появились новые водочные производства, стали возрождаться кустарные и ремесленные промыслы по приготовлению различных спиртосодержащих напитков.

Вместе с тем, использование твёрдых материалов с высокой прочностью, антикоррозийной и усталостной стойкостью при производстве ИСЛ позволило выявить новые принципиальные особенности прямого и прикладного применения ИСЛ.

Так, например, острым концом ИСЛ хорошо открываются всевозможные пробки бутылок, особенно из-под пива. Острый конец хорошо заменяет чайную ложку «The tea spoon» при размешивании сахара или варенья, например, в гранёном стакане.

ИСЛ, изготовленные из мельхиора, можно успешно использовать в качестве закладок (при отсутствии таковых) в больших и объёмных книгах. Однако последнее применение ИСЛ в ФСНП РФ не только не используется, но и всячески блокируется, т. к. в соответствии с мнением ряда ученых и руководителей низшего и среднего звена ведомственных высших учебных заведений учебники и учебные пособия, рассчитанные на налоговых полицейских и корректоров редакционно-издательских групп этих же заведений не должны по общему объему превышать 25 страниц, поскольку ежедневная дневная норма читки талантливого полицейского в среднем составляет 16 страниц крупного текста с картинками и рисунками.

Интересен опыт работников блокпищеторга г. Сухобздеевска, которые стали привязывать ложки к ножкам стола либо тоненькими металлическими цепями, либо прочной и тонкой металлической проволокой. Маленькие отверстия в длинных и узких концах ИСЛ позволяли дирекции столовых и закусочных вести поштучный учёт всего количества ИСЛ, находящегося в обороте.

Более того, такие ИСЛ были строго и однозначно закреплены за каждым (индивидуальным) посадочным местом, что позволяет производить индивидуализированные наблюдения за едоками, вести персонифицированный учет и контроль.

Автор затрудняется перечислить даже значимые, основные способы использования ИСЛ, т. к. сама проблема носит закрытый, секретный характер. Ведь если об этом не ведется и ранее также не велось каких-либо открытых дискуссий, то однозначно, пока преждевременно подключать к изучению и исследованию данной проблемы все без исключения слои населения.

До принципиального решения вопроса представляется провести оценочное исследование сложившейся практики не только в России, но и за рубежом, а также выявить потенциальные возможности, пределы модернизации ИСЛ в условиях переходного периода в России.

Несомненно, новая экономическая политика России требует осознания важности данной проблемы и скорейшего нахождения внутренних и внешних ресурсов при мобилизации всего научного и промышленного потенциала страны для кардинального изменения полулегального и нелегального использования ИСЛ.

Представляется целесообразным выделить несколько направлений использования и применения ИСЛ различными государственными, коммерческими и некоммерческими организациями в мирное, военное время и в условиях чрезвычайных ситуаций.

Более того, на весь период проведения всесторонних комплексных исследований следует ограничить всевозможные свободы специалистов, ограничить, а возможно и сократить до минимума, поездки заграницу, другие контакты с иностранными гражданами и организациями.

В связи с тем, что случаи использования ИСЛ в быту и на службе стали неузаконенной нормой поведения сотрудников ФСНП РФ, представляется необходимым выйти с законодательной инициативой в Государственную Думу России о незамедлительном и безотлагательном принятии Федерального закона о правовой регламентации использования ИСЛ. До принятия и вступления в действие соответствующего нормативного акта следует внести соответствующие коррективы и дополнения в положение о службе в органах налоговой полиции России, а также в аналогичные документы других силовых министерств и ведомств страны. Одновременно на конверсионных предприятиях следует разместить государственный заказ производства многофункциональных ИСЛ по аналогии многофункциональных складных ножей. Думается, что экономисты должны дать свои рекомендации и расчеты по моделированию развития целого блока производственных отношений в предверии развертывания широкомаштабного производства ИСЛ 21 века.

Именно массовое новое производство ИСЛ будет знаменовать победу человеческого гения над сермяжной бытовухой на рубеже второго и третьего тысячелетий новой эры.

Проблема комплексного исследования правового регулирования и механизма практического использования в быту и на службе ИСЛ должна решаться вкупе с детальными и всесторонними исследованиями сходных по внешним признакам и абсолютно различным по содержанию проблем. К ним следует отнести проблемы ИЧЛ, ИДЛ, ИВО, ИВД, ИНК, ИНС. Данные проблемы неразрывно связаны и могут быть успешно решены только после историко-теоретического, комплексно-полисистемного совместного исследования.

 

И всё-таки есть на свете правда?!

Забегая вперед и одновременно оправдываясь за непредвиденные и ставшие столь частыми лирическими отступлениями от главной сюжетной линии, я вынужден заметить, что у Монзикова, после принятия им на грудь спиртного в больших количествах, стали всё чаще и чаще возникать галлюцинации, видения. Не описывать их я не могу, но и описывать их – это значит снова и снова уходить от главного.

Как, например, можно пропустить замечательный адвокатский сон? Что, разве часто в своих произведениях авторы описывают галлюцинации героев? А ведь многие сны, как известно, являются вещими!?

Не хочется мне придерживаться каких-либо канонов и испытанных литературных приёмов. Я и так уже многим пожертвовал. Именно по настоянию Петровича я перестал рисовать на полях. Я перестал давать эпиграфы к своим главам. Я перестал заботиться об имидже Александра Васильевича, показывая всю его подноготную, не утаивая чёрных пятен его судьбы.

Кстати, а знаешь ли ты, дорогой мой читатель, что сейчас тебе предстоит познакомиться с очередным шедевром, по части видений, Александра Васильевича Монзикова?

 

Это – не байка!

На премьере «Севильского цирюльника», во втором акте, с первого ряда неожиданно поднялся мужчина средних лет, в жеваной, довольно потертой джинсовой куртке, в сильно мятых и в каких-то странных пятнах, слегка рваных брюках и, призывая всех ко вниманию, прервал арию Дона Базилио, показав ему руками крест. Закругляемся, мол. Затем похлопал по плечу дирижера, который не видел знаков мужчины и некоторое время продолжал дирижировать без музыки. Когда все замолкли, превратившись во внимание, мужчина сделал сообщение голосом диктора Кириллова:

– Господа! Я прошу прощения! Я понимаю всю неуместность моей просьбы, но обстоятельства вынуждают меня, тем не менее, обратиться к вам. Другого выхода у меня нет. Дело…

– Короче! – раздался голос с галерки.

– Дело в том, что меня сегодня с утра что-то пучит. Видимо, съел дерьмовую шаверму. В связи с этим, не позволите ли вы мне выпустить потихоньку газы, во избежание взаимных подозрений и недоразумений!

Воцарилось неловкое молчание. Дон Базилио нервно ходил взад-вперед по сцене, сложив руки на груди, путаясь в рясе. Дирижер листал партитуру, пользуясь выдавшейся минуткой для ее изучения.

– Пусть пукнет! – раздался все тот же голос с галерки.

– Ага! – возразили ему снизу. – Ты там, на галерке, а мы тут нюхай?!

– А кто тебя просил брать такие дорогие билеты? – хохотнули сверху.

– Ага! – поддержали его с бельэтажа. – Сидит, как барин, как «новый русский», в партере, и еще не пукни при нем! Пукай, земляк! Не таись! Коль прижало! Пукай громче!

– Между прочим, здесь театр, а не сортир, – вдруг подал голос Дон Базилио. – И если он пукнет, я вообще уйду!

– Подумаешь, какие мы нежные! – возмутился какой-то женский голос. – Тебя, между прочим, никто и не спрашивает! Ты за это деньги получаешь!

– Может, он еще и какать захочет!!! А я ему тут пой! – не успокаивался Дон Базилио.

– Ну, зачем вы так… – Монзиков смутился. – Что ж я, вообще, что ли, совесть потерял. Мне бы только тихо пукнуть. Да! Запах будет! Я знаю. Все друг на друга коситься будут. Кстати, на вас – больше всего, – обратился он к Дону Базилио. – Потому что вы поете, следовательно, напрягаетесь больше, чем кто-либо из нас! Я, может, спасаю Ваши честь и достоинство. А вы – корячитесь!

– А что, выйти нельзя? – поинтересовался какой-то шибздик, видимо из ФСБ.

– Ага… Я выйду, туда-сюда, мешая всем… Да мне несколько раз надо будет вот так выходить…

– Мужик! Да ты бы давно уже перданул, что ли! Дай оперу дослушать, блин пердлявый! – возмутились в бельэтаже.

– А я уже перданул! – весело сообщил адвокат Монзиков и сделал отмашку Дону Базилио. Мол: «Пой дальше!» Все облегченно вздохнули, кроме первого ряда.

Монзиков быстро вскочил. Рядом неистово храпел Гога. Были слышны голоса Виктора Ефимовича и Николая. Готовился очередной перекусон.

Монзиков нашел маленькое зеркало, взглянул в него и ужаснулся. На него смотрело чудище с взъерошенными волосами, трехдневной щетиной и дрожащей нижней челюстью. Да, такого он ещё не видел.

На правой щеке пропечатался след от вилки, на которой заснул один из лучших адвокатов города.

Когда Монзиков вышел к Хитрачёву, то Виктор Ефимович закашлялся. Перед ним стоял в одних семейных трусах его «спаситель». Однако поза и первое впечатление от проснувшегося после грандиознейшей коллективной попойки Монзикова весьма впечатляли.

Я не стану описывать выхода Гоги из баньки, где его сразил мертвецкий сон, однако замечу, что девицы, которых привёз Николай, издали такой вопль, от которого у всех заложило уши. Более того, мгновенно вскочив, они убежали в лес, в чём мать родила и больше их никто не видел.

Александр Васильевич никак не мог понять, что же ему снилось? Какой-то театр, какие-то актёры? Он чётко знал, что в театре он был за всю свою сознательную жизнь только раз. Было это совсем недавно, лет 15 тому назад, когда на гастроли приезжал какой-то театр юного зрителя. Сейчас уже и не вспомнить, как назывался спектакль, но то, что это была не опера или балет, Монзиков знал точно.

После второй рюмки Александру Васильевичу пришла идея позвонить по радиотелефону себе домой. От дочки он узнал об Арсене.

 

Развязка

Честно говоря, мне уже порядком надоело рассказывать о Монзикове, с которым мы поссорились три дня тому назад из-за бутылки водки. Этот жлоб вдруг решил, что я ему должен выкатить по случаю выигранных дел в суде. Наглец! Велико искусство – дал на лапу прокурору, судье и выиграл процесс. Тем более что сейчас всё продаётся и всё покупается.

Когда Монзиков отмазал от тюрьмы Хитрачёва, я крякнул. Взятка была по 10 тыс. долларов судье и прокурору, а 1000 баксов он дал секретарю, которая изъяла кое-что из материалов дела.

Но когда Арсен Автандилович Цуладзе был оправдан по всем 24 эпизодам (!), мне стало не по себе. Хотя чему тут удивляться. Десятки миллионов россиян работают «за бесплатно». Избирают депутатами людей, которые, извините, ни уха, ни рыла! Ой! Кажется, опять меня понесло, надо заканчивать эту тему.

 

Заборчик

В советские времена стало развиваться дачное движение. Если до революции 17-ого года дачами пользовались лишь состоятельные граждане Российской Империи, то после 17-ого года дачи стали уделом рабочих и крестьян. Творческая интеллигенция вначале снимала, а затем и сама стала строиться на 6 сотках земли, непригодной для земледелия. Стали вырастать, как грибы после летнего дождя, убогие домики, достойные сказочных карликовых героев. Органы партийного и народного контроля вместе с общественностью зорко следили за тем, чтобы дома были не более 6×6 м, а в высоту – не более пяти метров, включая конек крыши. Вот и стали появляться на свет уродцы, построенные из всякого дерьма и подсобного материала, облагороженные советским талантом, изобретательностью и трудолюбием. А работники БХСС ходили с рулеткой по дачным участкам, на хозяев которых поступил сигнал от соседей, сослуживцев, доброжелателей.

В советские времена ходил такой анекдот, герой которого жил не по средствам, поскольку слишком часто ел жареный лук. По сигналу соседей бедолагу загребли на 5 лет.

Во времена Горбачёвской перестройки при всеобщей вседозволенности, а не только для партийной элиты, садоводы и огородники новой формации стали строить настоящие мини-замки на своих шести сотках земли. За каких-то 10-15 лет по всей стране выросли миниатюрные дачки-дворцы на зависть всем тем, кто построился чуть ранее и с учётом партийно-хозяйственных требований, лежавших в основе деятельности БХСС и других монстров советского периода. Новые русские стали скупать соседние участки, покупать целыми гектарами землю вдоль рек, озёр. Процесс пошел! Спасибо большое Горбачёву и Ельцину за то, что стало возможно не скрывать свои богатства и народное достояние превращать в частную собственность, охраняемую государством!

Ведомственные садоводства, которых в крупных городах наплодилось нимало, стали «заселяться» посторонними членами, скупавшими у нерадивых владельцев участки бесхозной земли. Повсеместно стало наблюдаться вырождение подведомственности и становление капиталистической частной собственности. И, наверное, это – хорошо. Но злоупотреблений и нарушений Закона при этом меньше не стало. Напротив, резко пошла вверх кривая краж, грабежей, поджогов, взяток и самоуправств. Почему? А вот в этой главе будет описана типичная ситуация, которая приключилась в одном из милицейских садоводств России.

Дорогой читатель! Представь себе большую область или край, где много озер, рек, где в лесах водится зверь и где грибов и ягод столько, что хватит практически всем, кто их собирает или даже покупает. Это может быть и Дальний Восток, и Приморье, и Карелия, и Московская область… Разве это важно? Важно другое, что всё это оказалось связано с Александром Васильевичем Монзиковым, к которому обратился его бывший сослуживец-гаишник.

В 1989 году образовалось садоводческое товарищество «Доброта», расположенное в 100 метрах от живописнейшего глубоководного озера «Доброе», славящееся и по сей день своей чистой водой и обилием рыбы, раков и прекрасными песчаными пляжами, размером в 10-15 метров вдоль самого берега. Озеро расположено на высоте 21 м над уровнем Мирового океана, а само садоводство – на 400 участков – на высоте 42 м над уровнем того же Мирового океана. Красота – неописуемая. Сосны, берёзы, лиственницы… Птички повсюду летают и поют, воздух… Воздух такой, что после двухдневного отдыха на даче всю неделю в городе мучаешься от выхлопных газов и шума, от которого не спрятаться и не скрыться даже за дорогими стеклопакетами.

В 1990 г. простой капитан милиции, гаишник Захаров Алексей Дмитриевич со своим отцом – Дмитрием Матвеевичем – построили на своих 18 сотках земли кирпичный домик в три этажа, 9×9. Сын финансировал, а отец с матерью строили с расчетом на то, что будут впоследствии там вместе жить. Шли годы. Садоводы строились, дома росли и преображались. Кто-то покупал стройматериалы, кто-то их выменивал на водку, используя своё служебное положение и дефицит «белой радости», которую несколько лет отпускали только по талонам, по бутылке в одни руки, а кто-то откровенно воровал. Тогда, после развала СССР воровали все, кто мог хоть что-нибудь украсть. Слова величайшего и гениальнейшего сатирика А.И. Райкина «Кто что охраняет, тот то и имеет» оказались пророческими. Алексей Дмитриевич в начале 90-ых годов по собственному желанию ушёл из ГАИ с повышением в Главк, но связи с родным ведомством не разорвал. На дороге инспекторы ГАИ по-прежнему его приветствовали, отдавали честь и даже слегка кланялись, но никто и никогда не наказывал заслуженного мастера спорта СССР по авторалли, трёхкратного серебряного призёра чемпионатов СССР, агрессивного авто-хулигана с милицейскими корочками в кармане. Сам Алексей Дмитриевич уже в те годы резко выделялся среди гаишного братства, в котором он отслужил 5 лет. Три года он отстоял на дороге, занимаясь административной практикой, а два последующих года он писал аналитические справки, доклады руководству ГАИ, проверял деятельность всех подразделений… и учился. Имея при поступлении в органы высшее техническое образование, для какой-то балды, он вдруг экстерном, всего за два года, с красным дипломом закончил экономический факультет, а спустя 4 года – юридический факультет госуниверситета. В год окончания юрфака взял и защитил кандидатскую диссертацию, а спустя шесть лет – докторскую. Но и этого ему показалось мало. Защитив ещё докторскую по экономике, стал профессором, академиком… А полковником он стал в свои неполные 40 лет. Во, как! Об Алексее Дмитриевиче можно много рассказывать, но сейчас главное понять, как он жил в садоводстве, где все гаишники, окружавшие его с самого начала строительства, видели его рост, масштабы и перспективы. Именно всеобщая неприязнь и элементарная зависть к уверенному в себе Алексею Дмитриевичу Захарову подтолкнули его отца, ныне покойного, к приватизации участков и установке забора вокруг 18 соток земли, что было успешно сделано ещё в 1993 г. В те времена заборы ставили в садоводствах прозрачные. В землю врывались деревянные столбы, к которым крепилась металлическая сетка. Получалось просто – забор стоит, всё видно, но не пройти.

В 1997 г. на 71-ом году жизни скончался Дмитрий Матвеевич Захаров, прекрасной души человек. Его, в отличие от младшего сына Алексея, все уважали и любили. Он был порядочным и добрым, мудрым и справедливым, общительным и трудолюбивым. Да, его сын, который всё время делал карьеру, отличался от своего отца. Алексей Дмитриевич был временами излишне резок и прямолинеен. Он никому не грубил, не вредничал, не воровал как другие, но и не давал никому спуска. Короче, это был большой, сильный мужчина, готовый сразиться с любым за правое дело. Его уверенность базировалась на добротном университетском образовании и высочайшем профессионализме экономиста, юриста, технаря и управленца. Александр Васильевич хорошо знал своего бывшего сослуживца, к которому особой симпатии не питал, поскольку тот сильно контрастировал не только с ним, но и с другими, с кем оба общались.

В 2004 г. садовод Блященко, построивший неподалёку от Захаровых странный по материалу и форме дом, купил для своего старшего сына Николая у соседей Захарова участок, где Блященко стали строить баню. Купля-продажа нового участка Блященко была осуществлена с грубейшим нарушением Закона. Для того, чтобы в казну государства не платить лишних денег, председатель садоводческого товарищества «Доброта» капитан ГАИ Петров Александр Николаевич взял да и просто переписал садоводческую книжку со старого владельца – прокурора Пидорчука С.К. – на нового – Блященко Николая, сына 50-летнего капитана ГАИ Блященко-отца. Никаких кадастровых съёмок, никаких свидетельств о праве собственности на землю ни у Блященко, ни у их предшественника Семёна Кирилловича не было и в помине. Младший брат Петя, такой же, как и старший, выпускник Лесотехнической академии помогал брату Коле строить баньку. В семье из 6 человек, где были ещё родители матери – Ирины Блященко, работал только отец – капитан милиции, разъезжавший по городу на патрульной машине в ночном экипаже. Лишних денег в семье не было, поэтому довольствовались лишь тремя машинами иностранного производства. Старший сын Коля ездил на трёхлетке БМВ и мечтал о новой, более престижной. Одевалась семья скромно. В основном это были милицейские шмотки, которые успешно носили мать, дети, дедушка и бабушка. Во что был одет сам кормилец – никто не знает, поскольку он зарабатывал копейку для всей семьи и естественно на службе он был в форме гаишного капитана милиции. Ирина, мать прекрасных сыновей с красивыми, статными фигурами, дипломами о высшем образовании, уклонистами от службы в Армии, постоянно чем-то была занята. То она на раздолбанном велосипеде ехала за какой-нибудь фигнёй в поселковый магазин, экономя при этом копейки и рубли, то она шла в гости к тоже неработающей жене председателя, то дефилировала в своих милицейских обносках по садоводству, снимая информацию о каждом и обо всём. Семейка была со странностями. Взять хотя бы то, как загорали и купались сыновья Блященко. Придя на маленький пляж, где отдыхали садоводы, молодые люди обнажались до трусов, обычных трусиков, которые носят дети и подростки, но которые всегда выбрасывают, если их проела моль или они износились от времени. Так вот, эти самые трусики молодые люди умело засовывали себе в промежность так, чтобы ягодицы и лобковая кость обнажались до неприличия. Их дед, глубокий старец, которому было уже за 90, делал тоже самое. Да-да! А мать, Ирина, наивно полагала, что купаться в озере можно не только в купальнике, но и в обычных женских трусиках и женском бюстгальтере. Большинство садоводов отворачивались в сторону, чтобы не раздражаться и не смотреть дикие выходки Блященко, а вот Алексей Дмитриевич не мог терпеть подобного безобразия и всякий раз в грубой форме стыдил бескультурную молодежь. Сыновья Блященко не пили, не курили и не читали книг. Оба были неразговорчивы. С девушками они не общались, а со сверстниками на даче любили поиграть в футбол или волейбол, поскольку ничего другого они толком не умели и не хотели.

Может на первый взгляд показаться, что Блященко вели себя так, словно они были изгоями общества?! Ничего подобного. Просто это были люди со странностями, на которые многие старались не обращать внимания.

В один прекрасный день мать и сыновья заметили то, как строится их сосед, который за два месяца поставил баньку в 21 венец высотой, 6×6, из бруса, летний туалет 2×2×2,75 (в высоту) с водопроводом (!), городскую канализацию и водопровод в доме… А ещё сосед говорил, что планирует для младшего сына построить теннисный корт, но пока у него нет денег на столь масштабный проект. Алексей Дмитриевич как-то раз на озере обмолвился о планах поставить новый забор, ворота, а Блященко восприняли эту информацию иначе. Они вдруг решили уточнить границы не только своего участка, но и шустрого соседа, который их всё время раздражал своей активностью и планами на будущее. Однажды вечером, когда ещё никто не спал, троица нагрянула в дом к Захарову. На подмогу семейка вызвали председателя, как мирового арбитра, и все начали мерить участки. И что же оказалось? Участок Захарова, примыкавший к новому участку Блященко Коли, был много больше того, где строилась банька Коли и Пети. Правда, Алексей Дмитриевич постарался, как мог, успокоить своих соседей, высказав такие простые, на первый взгляд, но трудные для понимания доводы.

– Участки мои приватизированы ещё в 1993 г., т. е. у меня имеется свидетельство на право собственности, где зафиксированы размеры и границы участков, – спокойно объяснял Алексей Дмитриевич.

– А почему же тогда у нас не 30, а только 24,5 метра сторона? – недоумевала Ирина, которой всё время поддакивали сыновья.

– Видимо, так были нарезаны в 1989 г. участки, – высказал предположение Алексей Дмитриевич. – Вы, когда покупали в прошлом году участок, видели же границы, огороженные забором? А забор ставил ещё мой отец, когда оформил свидетельство на право собственности…, – но договорить Захаров не успел, поскольку мать Блященко стала истерично кричать, брызгать слюной и вести себя крайне безобразно.

Председатель для такой ситуации стоял пассивно, поскольку он сам оформлял сделку купли-продажи участка Блященко в обход закона. Да и жена его приятельствовала с Ириной, которые сильно недолюбливали Алексея Дмитриевича.

Если включить воображение, то можно представить себе четырех спорящих в полутьме людей, среди которых один – Алексей Дмитриевич – был самым спокойным и уверенным в своей правоте. Но это всё допустимо лишь с определенной натяжкой, т. к. его громкий баритон разносился по всему садоводству и многие садоводы в тот поздний летний вечер услышали ругань по земельному спору, имевшему ко многим самое непосредственное отношение.

К сожалению, закон на стороне тех собственников, которые первыми зарегистрировали в установленном законом порядке свое право собственности на землю. Действительно, участки были нарезаны неравномерно. По-разному они и осваивались. Одни садоводы устраивали долгострой, другие делали стройку века, но были и такие, которые ничего не делали, а ждали повышения цен на свои участки.

Так уж издавна повелось на Руси, что большинство граждан пытается уклониться от уплаты налогов. Налоги стараются не платить все, кто только может это сделать. Я не советую передёргивать данный тезис, поскольку каждый прекрасно понимает, что чувство социальной справедливости и гражданской ответственности в большинстве случаев не совпадают. И это я заметил лишь мягко, деликатно, чтобы никого не обидеть.

– Ладно, время уже позднее, пора спать! Я всё равно не буду переносить свой забор в угоду Вашим беспочвенным притязаниям, – сказал уставший от крика и беспочвенного спора Алексей Дмитриевич. – Мне чужого не надо, но и своего я не отдам, – были последние слова сердитого полковника.

– А ты нам документы покажи на свою землю, – не унималась Ирина.

– Документы в городе. На следующей неделе я обязательно их покажу, – пообещал Алексей Дмитриевич и пошел в дом спать, т. к. была уже полночь.

Председатель тоже отправился на покой. Его дом был в 100 метрах от дома Захарова. И только Блященко ещё долго не спали.

Прошла неделя и Алексей Дмитриевич сдержал своё обещание. В один из поздних вечеров в дверь позвонили. Это были Блященко – мать и сыновья. Они зашли в комнату к Алексею Дмитриевичу, где был разведен такой срач, такой бардак, что представить себе это очень и очень трудно. Последние дни Захаров что-то пилил, строгал. В доме и на улице ещё работали рабочие, и чтобы не потерять дорогой импортный инструмент, Алексей Дмитриевич всё складывал в своей спальне. Благо, спальня была 36 м2, где стояли два больших дивана, два кресла, шкаф, сервант, большой письменный стол, три стула и огромный камин. На столе работал ноутбук, Алексей Дмитриевич заканчивал работу над очередной монографией, которая должна была выйти в Свет через пару месяцев. Повсюду на полу, на стульях, на диване, на его огромном столе лежали инструмент, гвозди, шурупы, гайки, болты, какие-то заготовки из металла и дерева, формочки из орголита и текстолита…

Рано утром Алексей Дмитриевич садился за компьютер, затем кормил престарелую мать и сына-подростка, когда тот изредка приезжал к отцу на дачу, а часов в 11 шел загорать и купаться на озеро. Без обеда там он плавал и загорал до ужина, после чего приходил в дом и начинал рукодельничать. Когда солнце заходило за горизонт, Алексей Дмитриевич шел в комнату матери, где стоял телевизор и смотрел час-два спортивные или научно-познавательные передачи. Он мог посмотреть и какой-нибудь боевик или комедию, а затем опять садился за компьютер. А рабочие делали свое дело, постоянно дергая Захарова и отвлекая от перечисленных выше дел.

Как-то вечером, когда в доме был младший сын, матери Алексея Дмитриевича стало плохо. Поднялась температура, силы стали покидать бедную старуху, глотавшую пачками таблетки от сердца, давления и других старческих болезней. И тогда на следующий день, в воскресенье, Алексей Дмитриевич с сыном и матерью уехали в город.

Тем временем, в понедельник, поздно вечером, когда стало очевидно, что Захаров не приедет, Блященко сломали Захарову забор и поставили свой, на металлические столбы они натянули двухметровую металлическую сетку. Захватив у Алексея Дмитриевича около сотки земли, а может быть и более, Блященко начали праздновать победу.

В среду в 1100 вместе с бригадой мастеров, которые должны были установить на крыше дома новую телевизионную антенну и поднять повыше спутниковую тарелку, приехал Алексей Дмитриевич. Бригада быстро разгрузила инструмент и аппаратуру, и уже приступила к работе, когда неожиданно Алексей Дмитриевич увидел свой сломанный забор. Вначале он остолбенел. С полуоткрытым ртом, глотавшим с жадностью воздух, Захаров заметался вдоль своего нового летнего туалета, который теперь большей частью оказался на захваченной соседями территории. Блященко прихватили не только туалет, но и выгребную яму, четыре дорожные трехметровые бетонные плиты, пять кустов черной смородины. Блященко стояли рядом с Захаровым и нахально скалили свои зубы, радуясь новому обороту дел. Что делать? Бить морды сыновьям? Спиливать столбы? Война?

Нет, Захаров поступил иначе. С одним из рабочих он ещё раз перемерил границы своего участка. Убедившись в своей правоте, он поехал в районный центр подавать заявление в Берёзовское отделение милиции. Заявление принимать никто не хотел. Перспектива для милиционеров представлялась не радужной, весьма и весьма туманной. Таких жалоб на соседский произвол накопилось много и случай этот был не единичным в садоводческом товариществе «Доброта». Слишком многие теперь россияне, особенно милиционеры, стали жить не по закону, а по понятиям. Однако и здесь Захаров применил все свои знания, опыт и настойчивость. Он не только подал заявление, но и сумел попасть на прием к начальнику ГРОВД, который поначалу весьма прохладно встретил скандального полковника, жаловавшегося на бездельников в дежурной части, на милиционера, дежурившего у входа в ГРОВД и не владевшего никакой информацией.

На следующее утро мобильник Захарова известил о том, что звонит участковый инспектор Березовского отделения милиции, которому было поручено провести проверку всех фактов, изложенных на одной странице текста.

– Вам надо за мной заехать и отвезти меня к себе на дачу. Я там всё посмотрю и запротоколирую, а потом Вы меня отвезёте домой. Понятно? – властно спросила молодая женщина, представившаяся лейтенантом милиции Звонарёвой Ириной Алексеевной.

– Хорошо, хорошо. Я буду у Вас через час, – успокоил Алексей Дмитриевич, выбежавший на кухню в одних трусах. У него был разгар творческого процесса работы над монографией.

Сидя за компьютером, Алексей Дмитриевич создавал очередной научный фолиант, который обещал принести ему немного денег, столь нужные для продолжения строительства дома.

Быстро побрившись и умывшись в только что построенной ванной, Алексей Дмитриевич сел в машину и поехал в Берёзовку.

Лейтенант милиции Звонарёва Ирина Алексеевна оказалась простой, порядочной женщиной, перегруженной на работе так, что когда ехала в машине, чуть не уснула. Дорога была долгой, но быстрой. Минивэн Алексея Дмитриевича несся по шоссе с бешеной скоростью. За каких-то 30 мин. было пройдено 64 км пути. На даче было тихо и спокойно. Братья Блященко с матерью и её подругой – соседкой с «Прокурорского» участка, любовались новым заборчиком, когда вдруг увидели машину Захарова, где на переднем сиденье полусидела-полулежала женщина-милиционер.

Машина остановилась у дома Захарова, из неё вышли Алексей Дмитриевич и лейтенант Звонарёва. Увидев милиционера, у Блященко началась паника. Не прошло и минуты, как оба брата убежали на озеро. Они то и дело звонили на мобильник матери, воровато, с опаской наблюдавшей из-за кустов за действиями Захарова и привезенной им женщины – участковой из Берёзовки.

Минут 5-10 Захаров и Звонарёва ходили по участку, рассматривали новенький заборчик, о чем-то разговаривали, а затем вдруг куда-то ушли. Блященко, словно партизан, согнувшись в трипогибель, коротенькими перебежками, прячась за кустами и заборами соседей, отправилась за Захаровым и милиционером. А те просто искали понятых для осмотра места происшествия.

Был обычный четверг, лето заканчивалось, многие находились в городе, а те, которые ещё сидели на даче, были меньше всего расположены выступать в качестве свидетелей обычного садоводческого конфликта. Никто не хотел ссориться с соседями, у всех имелись неотложные дела. Даже один склочный старик, который всегда был затычкой в любом деле, и тот отказался помогать участковому инспектору, сославшись на свою занятость и некомпетентность в данном вопросе. Однако через 15 минут поиски увенчались успехом. Две женщины любезно согласились подписаться под протоколом осмотра места происшествия. Бабуля, которая ко всем относилась хорошо, даже к Алексею Дмитриевичу, с легкостью подписала протокол и отправилась на свой участок. Вторая понятая, как потом оказалось, подруга Блященко-матери, немного посопротивлявшись, в конце концов, подписала протокол. Ирина Блященко суетилась и немного паниковала. Когда Звонарёва стала рассказывать ей о том, что налицо уголовный состав, а юрист Захаров начал детализировать и сгущать краски, то Блященко, неожиданно для всех, послала на три буквы и Захарова, и Звонарёву, и всех соседей, вышедших на улицу из-за истеричных выкриков Ирины Блященко.

– Гражданочка, – покажите нам Ваш паспорт и документы на землю, – настойчиво требовала от Ирины Блященко участковый инспектор из Берёзовского отделения милиции.

– Ничего не дам! Отстаньте от меня! Если Вам надо, то вызывайте меня как положено, а нет, чтобы вот так вот! Будете ко мне приставать, я на Вас жалобу напишу и Вас уволят из Вашей милиции, а тебе я тоже что-нибудь сделаю, – сказала Ирина и погрозила кулаком прямо в лицо Алексею Дмитриевичу.

– Только не сделай мне лужи или кучки на моём участке, – с издёвкой сказал Захаров.

– Вы слышали? Слышали? Он меня оскорбил, – закричала Блященко и стала искать поддержку у милиционера и соседей.

– Никто Вас не оскорбляет, – миролюбиво заметила Звонарёва. – Вы нам лучше свой паспорт предъявите и документы на землю, – уже настойчиво потребовала Ирина Алексеевна.

– Опять ты ко мне пристаёшь? Опять, да? Вот ему я должна показывать, да? – закричала Блященко на Звонарёву и с кулаками шагнула в сторону Захарова.

– Стоять, дура! – крикнул Алексей Дмитриевич и принял боксёрскую стойку.

Блященко тут же отскочила назад и ещё громче начала ругаться и кричать.

– Вы видели, видели? – истерично кричала Блященко, обращая безумные взоры к соседям, взывая их на помощь с бандитами милиционером и Захаровым. – Они все заодно! Они хотят меня убить! Они меня оскорбляют! – не унималась разъярённая женщина.

– Ирина Алексеевна, пойдёмте отсюда, – предложил Захаров и вместе с понятыми отправился к своему дому.

Блященко попыталась было всех догнать, но Захаров ей строго запретил заходить на его участок.

– Не смей ходить по моей земле! Я тебе запрещаю сюда ступать! Тебе и твоим детям! Поняла? – решительно и властно погрозил пальцем разгневанный Алексей Дмитриевич.

– А что ты со мной сделаешь, если я зайду на твой участок? – не унималась Блященко. – Застрелишь?

– Из табельного оружия, – со смехом и явной издёвкой ответил Захаров.

– Люди, дорогие! Вы слышали? Они хотят меня убить! Они мне угрожают оружием! – кричала Блященко, но на участок Захарова заходить не стала.

– Зря Вы этой дуре такие слова сказали, – со смехом в голосе заметила Звонарёва. – Ещё чего доброго, она возьмёт да и напишет на Вас заявление. Вы же видите, что она всё воспринимает в штыки и на всё реагирует не адекватно.

– А чего же Вы у неё паспорт не посмотрели? – иронично заметил Захаров.

– Так Вы же видели, как она себя вела?! – с грустью и сожалением ответила Звонарёва.

– Ладно, пошли ко мне в дом, – миролюбиво пригласил Захаров расстроенную женщину.

– Зачем? – изумилась участковая.

– А бумаги писать Вы где будете? – с саркастической улыбкой на потном лице спросил Захаров.

– А, да, конечно, – несколько растерянно ответила Звонарёва.

– Заодно и перекусим, а то я даже позавтракать не успел, – с радостью заметил Захаров.

– О, нет, нет, нет! Только чаю попью, если можно? – деликатно ответила Ирина Алексеевна.

Уже на кухне оба слегка перекусили салатом Оливье – Звонарёва чуть-чуть, а Захаров – большую порцию, достойную такого крупного богатыря, весившего далеко за сотню. Обратно в Берёзовку ехали гораздо спокойнее. Захаров рассказывал интересные истории из свой преподавательской жизни, о том, как он путешествует по самым удалённым уголкам страны и зарубежья. Говорил он красочно и образно. Лейтенант была приятно удивлена, что Алексей Дмитриевич также как и она любит собак, что у него тоже есть щенок, и что по жизни он совсем не злой, а скорее даже наоборот.

– Алексей Дмитриевич, а если бы вдруг Ваши соседи поставили забор обратно, Вы бы их простили? – лукаво спросила Звонарёва, когда они почти приехали в отделение милиции.

– Легко, – был краткий ответ Захарова.

На следующий день ничего особенного у Алексея Дмитриевича не произошло. Он до обеда успел позавтракать, искупаться в холодной воде и вернуться в дом, где хотел посмотреть на работу сантехника, заканчивавшего монтаж сантехнического оборудования. В начале второго раздался звонок.

– Алексей Дмитриевич? – раздался в трубке знакомый женский голос.

– Да, я, – приятным баритоном ответил Захаров.

– Это Ирина Алексеевна Звонарёва, – несколько официально сообщил женский голос в трубке.

– Да, я узнал Вас, – спокойно ответил Захаров.

– Вам надо ко мне приехать, – Звонарёва пыталась подбирать нужные слова. Чувствовалось, что этот разговор ей был мало приятен. – Тут на Вас поступило заявление от гражданки Блященко Ирины Васисуалевны. Она и её соседи заявляют, что Вы ей угрожали убийством.

– Хорошо, я приеду к Вам. Я могу взять с собой свидетелей того, что угрозы были не с моей стороны, а, напротив, от неё? – спокойно поинтересовался Захаров.

– Да, конечно, – радостно ответила Звонарёва. – Приезжайте, я жду Вас.

Около получаса собиралась соседка Захарова, которая ещё вчера была понятой и которая видела все выходки Блященко. Она с лёгкостью согласилась. Дал согласие и сантехник-водопроводчик.

До Берёзовского отделения милиции троица долетела за полчаса. Всю дорогу болтали о ни о чём. Был обычный трёп, смешной и практически без темы. Захаров и сантехник в основном молчали и подавали лишь отдельные реплики, давая понять, что им всё интересно. А послушать было о чём. Была поведана история любви беременной тараканихи, к которой в гости пришли её родственники-тараканы. Боюсь, что пересказ этой леденящей кровь и одновременно смешной истории не получится, поскольку Монзиков, всякий раз, когда начинал свой рассказ, обрывал его в самом начале из-за жутких приступов гомерического смеха.

– Здравствуйте, Ирина Алексеевна, – сказал Захаров, входя в маленький кабинет участкового инспектора Берёзовского отделения милиции в сопровождении своих двух свидетелей.

– Здравствуйте, – приветствовали Звонарёва и председатель Петров, который привёз свою жену и подругу-скандалистку Блященко.

Все были в маленькой комнатёнке, где и присесть-то было негде. В кабинет неоднократно влетала, словно маленький ураган, начальница Звонарёвой, которая предлагала конфликт не раздувать и всё решить мирным путём.

Захаров был настроен миролюбиво даже после того, как ему показали «свежее» заявление от Блященко, требовавшей выплаты за моральный ущерб 500000 руб. в кратчайший срок и по Закону. К мировому соглашению Блященко была почти готова, но всё дело испортил сам Захаров.

– Ириша, – миролюбиво начал Алексей Дмитриевич. – Я готов забрать своё заявление, если ты переставишь обратно свой забор, напишешь мне бумагу о том, что границы установлены раз и навсегда и наш друг – председатель будет тому свидетелем, поставит свою подпись, печать и ты мне оплатишь транспортные расходы, связанные с мотанием туда-сюда и всё! Готова?

– А чего это я тебе должна платить? – возмутилась Блященко. – Я себя виноватой не считаю!

– Ты никак не хочешь понять, что ведь сейчас возбудят уголовное дело и его потом будет крайне трудно остановить! – Захаров начинал нервничать.

– Ну, вот ты и думай, как тебе теперь выкрутиться, – уверенно ответила Блященко.

– Ирина Васисуалевна, – с удивлением включилась в разговор Звонарёва, – это Вам должно быть интересно и важно, т. к. дело-то возбуждено будет против Вашего сына, а не против Захарова.

– Вот интересно?! Этот подонок меня хочет убить, а наказывать будут моего Колю? – Блященко с возмущением стала всматриваться в лица всех присутствовавших в кабинете.

Началась обычная перепалка. Первым из кабинета выскочил Захаров с женой председателя. Затем шум почти прекратился, но буквально через несколько секунд резко распахнулась дверь и из кабинета к выходу побежала Блященко. На середине небольшого коридора её догнала Звонарёва и завязалась небольшая потасовка. За несколько секунд лейтенант выхватила из рук Блященко какие-то листы и уже хотела было схватить Ирину Васисуалевну за руку, чтобы завести обратно в свой кабинет, но та вывернулась и выбежала на улицу.

– Что это было? – спросила у Захарова вышедшая на шум из своего соседнего кабинета строгая начальница.

– Не знаю, – ответил Захаров. – Спросите у Звонарёвой.

– Ирина, что за дела? – спросила начальница у раскрасневшейся и сильно запыхавшейся Звонарёвой.

– Эта сучка хотела выкрасть у меня со стола документы, – взволновано ответила Ирина Алексеевна. – Представляешь? Только я встала из-за стола и отошла к шкафу, чтобы ей, дуре такенной, показать Уголовный кодекс, как она схватила весь материал, засунула его себе под свитер и давай бежать…

– Что? – недоуменно воскликнула начальница. – Кража? В милиции? А свидетели есть?

– Да, есть, – ответила Звонарёва. – Вот все трое это видели, – и она показала на сидевших председателя, сантехника и соседку-понятую.

– Так, давай составляй на неё протокол, – дала ценное указание начальница. – Будем её привлекать за хулиганку по административному кодексу.

– А тут нет административного правонарушения, – вдруг вмешался в разговор Захаров. – Здесь статья 294 УК РФ, часть 2.

– Какая? – переспросила начальница.

– Воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования, – спокойно ответил Захаров.

– С чего это Вы решили? – неуверенно, с раздражением спросила начальница.

– Так ведь все признаки этого состава на лицо, – с нескрываемым удивлением теперь уже Захаров смотрел на начальницу. – Тут и выдумывать ничего не надо. Объект, субъект, объективная, субъективная стороны… Всё есть. И свидетелей преступления тоже достаточно. Да?

– А Вы то откуда это всё знаете? – с ещё большим раздражением спросила начальница.

– Так ведь я – доктор юридических наук, – с некоторой гордостью заметил Алексей Дмитриевич. – Профессор должен знать такие вещи. Впрочем, следователь, а уж тем более начальник, тоже должен это знать.

– А Вы мне не хамите, профессор. Я, всё-таки – майор милиции, и в уголовных делах понимаю побольше вашего, – начальница посмотрела на Захарова с чувством явного превосходства над ним, но тут же была сражена тут же последовавшей фразой.

– А я – полковник, и уже давно! – Захаров теперь не скрывал своей саркастической улыбки. Он протянул начальнице визитку, где скромно значились все его регалии учёного и начальника.

Возникла пауза почти на 15 секунд. Ни слова не говоря, начальница поджала губки и молча проследовала в свой кабинет, откуда вышла спустя 5 минут с Уголовным кодексом в руках.

– Вот, Ирина, посмотри внимательно на эту статью, – сказала начальница Звонарёвой, ещё рывшейся в своём Уголовном кодексе. – Посмотри, может быть найдёшь ещё какой-нибудь состав?

– А тут больше нет состава для Ирины Васисуалевны, – снова заметил Захаров. – Пока нет.

– Значит, возьмёшь показания со свидетелей и давай оформляй протоколом всё, как положено. Поняла? – дала ценные указания начальница, сделавшая вид, что не слышала и не видела умного профессора.

– Да, поняла. Всё так и сделаю, – заверила Звонарёва.

Начальница вышла из кабинета и направилась на второй этаж.

Свидетели, кроме председателя, охотно дали свои показания.

К концу рабочего дня вновь заведенное уголовное дело в отношении И.В. Блященко было готово. Но возбудить его теперь можно было только в понедельник, когда выйдет на службу начальник отделения милиции, подписывающий постановление о возбуждении уголовного дела. Теперь надо было только подождать пару дней.

Все были в шоке от выходки Блященко. Было одно уголовное дело по ст. ст. 330, ч.1 и 167, ч.1 УК РФ, а теперь появилось и второе. Ну и семейка!? Уголовники-родители, уголовники-дети…

То, что папашка тоже был не чист на руку, сомнений не было, как, впрочем, не было и доказательств его взяточничества на дороге. Не пойманный – не вор!

И вот когда против обоих сыновей и матери Блященко было возбуждено уголовное дело «на сцену вышел» адвокат Монзиков. Дело набирало стремительный оборот. Захаров документально доказал причиненный ему материальный ущерб. Показания многочисленных свидетелей подтверждали противоправность деяний семьи Блященко. Запахло жареным. Апломб и гонор сменились элементарной паникой. Жечь дом Захарова? Убивать гада, который теперь ломал судьбы всех Блященко? Надо было что-то делать?!

Монзиков предложил уголовникам Блященко за 1000 баксов всё уладить.

– Здорово, Дмитрич! – приветствовал Монзиков Захарова, которого якобы случайно встретил на его же даче. – Ну, как оно ничего? А?

– Привет! А ты как здесь? Стреляли? – пошутил Алексей Дмитриевич.

– А ты всё такой же!? Молодец! – похвалил Александр Васильевич своего бывшего сослуживца.

– Спасибо. А тебе от меня что надо? – вдруг спросил без всяких обиняков у Монзикова Захаров и внимательно посмотрел тому в глаза, которые бегали из стороны в сторону.

– Да нет…, – несколько растерялся Монзиков. – Я просто хотел узнать твоё мнение по поводу забора. Понимаешь мою мысль, а?

– А они тебя уже наняли? – поинтересовался Захаров.

– Ещё нет. А что? – спросил Монзиков и смачно сплюнул на землю.

– Ты тут не плюйся, красавец оперативный! Понял? – сурово заметил Захаров. – Если по делу пришел, то давай поговорим! А если просто так, то мне сейчас некогда.

– Слушай, Дмитрич, – миролюбиво начал Монзиков, – а давай я дело уголовное закрою и вас помирю. А?

– Давай, – сухо ответил Захаров.

– Тогда пошли к ним, а? Выпьем по рюмашечке, напишем мировую… – Монзиков говорил уверенно и не спеша. – Догнал, а?

– Саня, посмотри на меня повнимательнее, – и Захаров выпрямился во весь рост, а руки опустил по швам. – Скажи мне, я похож на идиота? А?

– Нет. А что? – удивился Монзиков.

– А у тебя зеркало с собой есть? – спросил Алексей Дмитриевич.

– Нет, а зачем? – Монзиков продолжал с недоумением смотреть на Захарова.

– А тебе показать в зеркале дегенерата? Или не надо? – уже с некоторым раздражением заметил Захаров. – Ты же ведь адвокат, да? И знаешь, или мог бы уже знать, как такие дела решаются, да?

– В смысле? – Монзиков напрягся в слух.

– Ты сколько зарядил с них за прекращение дела? А? – спросил полушёпотом Захаров.

– Это – профессиональная тайна, – важно ответил Монзиков.

– Так вот, Санечка, засунь свою профессиональную тайну к себе в жопу и катись ко всем чертям. Понял?

– Сто баксов, – быстро ответил Монзиков.

– Ты меня опять за мудака держишь? – с раздражением спросил Захаров.

– А, вспомнил, штука, – радостно выпалил Монзиков.

– Штука или три – это меня не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое. Мы прекратим дело, а эти х…лёты опять начнут мне портить жизнь. Так или не так? – Захаров внимательно смотрел Монзикову в серо-голубые глаза. – В глаза мне смотри, рыжая морда…

– А что ты предлагаешь? – спустя несколько минут ответил огорченный прозорливостью Захарова Александр Васильевич.

– Пусть для начала эти выродки восстановят забор, выплатят мне 30000 рублей – это в счёт транспортных расходов, напишут бумагу о том, что не имеют никаких претензий ко мне по поводу границ участков, а там посмотрим.

– Слушай, а если у них таких бабок нет? – по-простому спросил Монзиков.

– А ты ещё не учёл, что надо будет дать денег в милиции и в суде, чтобы не было судимости у балбесов.

– А сколько? – спросил Монзиков.

– А столько, сколько попросят, – ответил Захаров. – Слушай, я сейчас собираюсь ужинать… Мы с тобой наметили стратегическую линию, да? Вот, возьми запиши мой телефон… Давай, до связи, – сказал Захаров и пошёл в дом.

– Слушай, подожди! Ты, это, не суетись… Я так думаю, тут надо всё хорошенько взвесить, понимаешь мою мысль, а? – Монзиков подхватил под руку Захарова и собрался, было, идти с ним в дом, но Алексей Дмитриевич остановился и быстро высвободился из объятий адвоката.

– Саня, ты меня знаешь?! Я слов на ветер не бросаю и обещания свои выполняю, – Захаров говорил спокойно, но громко. – Вор должен сидеть в тюрьме! А раскаявшийся преступник должен знать, на кого можно лаять, а на кого нет, с кем и как себя следует вести. Понял?

– Слушай, я всё понял, – Монзиков знал, что с Захаровым спорить бесполезно. – Ты мне лучше скажи, а как мы дело-то закроем?

– Саня! Ты на всю голову отмороженный или только на половину? – Захаров с жалостью посмотрел на адвоката. – Ты что-то часто стал тупого включать!?

– А, ты тоже смотрел Жмурки? – обрадовался Монзиков.

– Смотрел, смотрел. А сейчас я хочу посмотреть, как ты будешь уходить с моего участка, – сказал Захаров.

– Не понял? Ты что, меня прогоняешь? – удивился Монзиков.

– Не прогоняю, а провожаю! Догнал, а? Понимаешь мою мысль, а? – и Захаров так громко засмеялся после удачного, как ему показалось, копирования Монзикова, что находившийся на втором этаже дома его любимец Гриша – полугодовалый Лабрадор ретривер – даже залаял.

Через два дня забор был перенесен, но не на старое место, а на новое – между старым и предыдущим.

Монзиков нашёл Алексея Дмитриевича в городе. Он с радостью сообщил ему о том, что все условия Блященко выполнили и что они готовы начать платить ему деньги в качестве отступного.

– Саня, а тебе оплачивают Блященко транспортные расходы? – спросил Захаров.

– Да, а как же?! – с гордостью ответил Монзиков.

– А представительские расходы оплачивают? – поинтересовался Алексей Дмитриевич.

– Ну, конечно. Мне всё оплачивают, только чеки давай! Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков был в прекрасном расположении духа.

– Ну, раз так, то давай мы с тобой прямо сейчас съездим ко мне на дачу, а? – предложил Захаров.

– Давай, Лёша, – ответил Монзиков.

– Алексей Дмитриевич, если ты не против, Саня?! – поправил Захаров.

– А, ну, да?! – растерянно промямлил адвокат.

– Только сначала мы заедем в ресторан. Ты меня ужином угостишь, а затем проедем через АЗС. Да? – спросил Захаров.

– А это зачем? – не понял Монзиков.

– А ты сам-то как думаешь, а? – ласково спросил Алексей Дмитриевич. – Догнал, а? – сказал Захаров и громко рассмеялся.

Александр Васильевич был в замешательстве. Обычно он вертел и крутил человеческими судьбами, а тут вдруг какой-то сраный доктор, профессор и ещё чего-то там, указывает ему, что надо делать. Сволочь! Но делать было нечего. Надо было соглашаться со всем, иначе сроки предварительного расследования вот-вот закончатся и дело уйдет в суд. И тогда прощай гонорар и прощай добрая репутация. Ведь Блященко всем начнёт трезвонить о том, что они заплатили кучу денег, а адвокат их взял, да и кинул.

– Ладно, давай, – вяло ответил Монзиков.

– Только сначала ты позвони Блященко, пусть они приедут на дачу, – посоветовал Захаров. – У меня большие сомнения на счет того, что они перенесли свой забор на старое место.

– Да ты не волнуйся! Они же сказали, что всё сделали как надо?! Значит всё там тип-топ. Понимаешь мою мысль, а? – попытался успокоить Захарова Александр Васильевич.

– Саня, а у тебя язык есть? – спросил Захаров. Монзиков утвердительно кивнул головой. – А у Блященко?

– Конечно, есть! А что? – недоумевал Монзиков.

– А то, что языком можно молоть всё, что угодно. Понял? – и Захаров дружески похлопал Монзикова по плечу.

– Так ты думаешь, что они – того? – спросил Александр Васильевич.

– Так мы едем или нет? – вопросом на вопрос ответил Захаров.

– Давай! – вяло ответил адвокат.

– Нет, Саня, это ты давай мне денег на солярку и на ресторан. Понял? – Захаров с улыбкой посмотрел на растерянного от такого развития событий адвоката.

– Да, Лёша, ты далеко пойдёшь! – несколько злобно процедил сквозь зубы Александр Васильевич.

– Не Лёша, а Алексей Дмитриевич! Это – раз! Во-вторых, не пойдёшь, а поедете! И, в-третьих, я не слышу радости в твоём голосе за бывшего сослуживца и предстоящих финансовых премий?! – Захаров смотрел на Монзикова с ироничной улыбкой.

Уже поздним вечером Монзиков и Захаров приехали на дачу. Алексей Дмитриевич открыл дом, вынес из него какие-то коробки, положил в машину и только затем взял большую рулетку.

– Пошли, Саня, – сказал Захаров Монзикову, который был расстроен тем, что Блященко его обманули.

– Будем мерить? – спросил Монзиков.

– Будем, Саня, будем. А как же? – спокойно ответил Захаров.

Измерения во тьме показали, что Блященко по-прежнему захватывали часть земли Алексея Дмитриевича. Монзиков первый нарушил затянувшееся молчание.

– Ну, и что теперь будем делать? – спросил адвокат.

– Поедем обратно в город. Мне надо успеть вернуться до 0 часов, иначе в гараж не попаду, – ответил Захаров.

– Да нет, я о заборе спрашиваю, – уточнил Монзиков.

– А забор надо заново переставлять, только цена вопроса увеличилась сегодня как минимум в два раза. Да? – спросил Захаров и внимательно посмотрел на адвоката.

– Вот мудаки! Ведь я же им говорил, чтобы они х…ёй не занимались! – вдруг закричал Александр Васильевич. – Козлы сраные. Они думают, что с ними шутки шутят?!

– Саня, в тебе пропадает дар педагога, – съехидничал Захаров.

– Придурки! – только и выпалил в ответ расстроенный Монзиков.

Спустя три недели состоялся суд, на котором сыновья Блященко – Коля и Петя получили по два года лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима. К двум статьям им были добавлены ещё две – кража и клевета. Ирина Васисуалевна за свою выходку в Березовском отделении милиции была оштрафована на 100 МРОТ. Её судимость выразилась в штрафе. Отца Блященко уволили из ГАИ, поскольку его теперь близкие родственники стали уголовниками. Суд обязал семью Блященко возместить Захарову материальный ущерб в размере 118000 рублей и обязал немедленно снести забор, всё ещё находившийся к тому времени на захваченной ими территории.

Как дальше развивались события мне неизвестно. Говорят, что Захаров обратился в суд с новым исковым заявлением о сносе бани, незаконно возведенной вблизи его участка. Дело это ещё не рассматривалось, но все садоводы почему-то уверены в том, что баня будет снесена.

Председателя садоводства – капитана ГАИ Петрова Александра Николаевича – из милиции уволили. Точнее, он успел-таки уволиться по собственному желанию, т. к. им начала плотно заниматься Инспекция по личному составу УГАИ. А вскоре, на новом отчётно-перевыборном собрании был избран новый председатель садоводства. Говорят, что когда на собрании выступал Захаров, то в зале стояла гробовая тишина.

С Захаровым теперь все здороваются, но общаться с ним никто не хочет. Он живет по-прежнему в городе, на дачу ездит с семьёй. Участок свой он ещё полностью не огородил, но никто на него не заходит. Все боятся…