Любой дурак может задать умному сто вопросов, на которые даже гений не сможет найти какого-либо ответа. И если дурак будет при должности, то такие же дураки как и он сам будут его восхвалять, почитать и копировать! Да и плохих дорог на Руси ох как много!

Из жизненного опыта униженного и оскорбленного…

Со свиданьицем!

Прошло семь лет с того момента, как я закончил первую и вторую части романа века «Дела адвоката Монзикова». Эти годы пролетели так быстро, что и оглянуться не успел. А новостей и приколов всяких разных было со мной столько, что впору писать многотомник.

Тем временем в России шли перемены. Премьер-министры сменялись один за другим, пока не пришла «новая команда». Люди и в правительстве, и на местничковом уровне сменились, но жить от этого стало не легче. Вроде бы и нули на рублях пообрезали, да они опять стали клеиться один к другому. А народ как был опущенным, натянутым на ваучеры, так таковым и остался. Очень жаль пенсионеров и детей. Ни те, ни другие ничего в этой жизни не умеют и мало что понимают. Одни, то бишь пенсионеры, когда-то что-то умели, другие – дети – может быть, когда-нибудь что-то смогут.… Одних становится все больше и больше, а других – все меньше и меньше, не хотят родители нынче заводить детей.

Время бежит, за ним едва-едва поспеваешь. Все время надо приспосабливаться. Все время что-то придумывать…

Дети.… Еще вчера они ходили пешком под стол, а сегодня – такие фортели откалывают, что впору вешаться. Стыд-то, какой!

Я шел по улице и то и дело поглядывал на часы. Боялся опоздать к началу новостей по первому каналу. Вдруг сзади меня кто-то хлопнул по плечу. Я быстро обернулся и… передо мной стоял Монзиков Александр Васильевич.

– Здорово! А ты, я вижу, почти не изменился. Только полысел, да потолстел килограмм на 20.

– Зздравствуйте…, – промямлил я, не зная, что и сказать.

– А ты уже или только ещё? – И Монзиков залихватски подмигнул, по-детски пытаясь запрятать ухмылочку в свои рыжие усы.

– Простите, не понял!? Что вы имеете в виду?

– Ладно, ты – это, не умничай! Понимаешь мою мысль, а? – И Монзиков решительно взял меня под руку и повел в ближайшее кафе. – Есть дело. Я как раз хотел с тобой пообщаться, понимаешь мою мысль, а?

– Да мы же случайно с вами встретились?! – Я только-только стал приходить в себя от такого развития событий, но Монзиков не давал мне опомниться.

– Послушай! Есть тема! Понимаешь? Болван ты эдакий! – Монзиков почти силой затащил меня в кафе и усадил за столик с хлебными крошками и ещё свежими пивными пятнами, что находился в углу небольшого зала, в котором кроме нас никого и не было.

Не прошло и десяти секунд, как к нам подошел официант и Монзиков заказал пиво и чипсы.

– Слушай, ты еще ковыряешься в г. не или уже того? – В глазах у Монзикова блеснули веселые искорки. – Я в смысле того, что хорошо бы нам с тобой порубить капусту, понимаешь мою мысль, а?!

– Честно говоря, мне пора домой. Я ведь хотел сегодня…

Монзиков бесцеремонно оборвал меня на полуслове. И тут я, вдруг, сразу понял, что пока я не выпью с ним пиво, пока не выслушаю весь его бред, а какой – я так еще и не понял, я врядли смогу попасть к себе домой. Да, вечер у меня и ожидавших меня домочадцев, явно был сорван, а может быть и утро тоже.

– Ты, мерин беременный, слушай сюда! – Монзиков видимо до встречи уже где-то «остограмился», и может быть даже не один раз. – Я сейчас клевую тему надыбал – пишу за бабки диссеры. Понимаешь мою мысль, а?

По спине у меня пробежал озноб. Пиво, которое мы уже успели пригубить, вдруг стало проситься наружу. Поперхнувшись от такой новости, я вдруг заметил, что этот придурок говорит вполне серьезно. Памятуя его прихваты и манеры, я решил пока не выказывать своего отношения, а просто послушать.

– Сейчас до х. я развелось м….ов, готовых купить не только институтские дипломы, но и дипломы кандидатов, и даже докторов наук. К примеру, один корешок, денег у него нет, но он готов отработать услугами, которые дорогого стоят… – Пиво было явно лишним. Монзиков, видимо изрядно напившийся утром и в обед, силился допить третью кружку холодного чешского пива, которое я уже оплатил и которое с собой он не мог забрать. Громко чавкая, исступленно рыгая, то и дело, вытирая усы рукой, которая затем-то всё время падала на брючину, Монзиков успевал одновременно жевать и испускать не вполне членораздельные звуки.

– Ты пойми, ведь это же Клондайк! Бабки так и прут… – Монзиков опять вытер усы и затем высыпал из пакета остаток чипсов. Пожевав несколько секунд, он залпом допил остаток пива и начал свой рассказ.

Дело было летом, то-ли в июле, то-ли в августе, когда к адвокату Монзикову обратился мужчина с нестандартной просьбой – устроить сына в институт.

– Здравствуйте! Можно? – В дверях показалась Ирина, очередной секретарь Председателя коллегии адвокатов. – Александр Васильевич! К Вам гражданин, по рекомендации, от Олега Андреевича… – Ирина многозначительно посмотрела на Монзикова.

– А, здорово! Давай его сюда. – Монзиков, как ни в чем ни бывало, оторвался от бумаги и взглянул изподлобья на стоявшего в дверях мужчину средних лет, прилично одетого, без каких-либо изысков, но со вкусом, с очень солидным «дипломатом».

– Здравствуйте, Александр Васильевич! Я от Олега Андреевича. Он сказал, что Вы мне сможете помочь в одном непростом для меня деле…

– У нас все дела непростые! Мы за простые дела не беремся, ХА-ХА! – и Монзиков игриво подмигнул посетителю.

– Да, конечно, но, видите ли, я имею в виду… – посетитель не успел закончить фразу, т. к. Монзиков его самым бесцеремоннейшим образом оборвал.

– Ближе к телу! ХА-ХА, как говорил Гиви де Мопасанадзе, ХА-ХА! – Монзиков встал из-за стола и, сделав пару шагов навстречу, протянул для рукопожатия свою волосатую руку. Когда посетитель ответно протянул открытую ладонь, Монзиков указал правой рукой гостю на диван и, засунув руку в правый карман брюк сел на край кожаного, видавшего виды, дивана.

– Меня зовут Александр Евгеньевич, Соколов. – Посетитель был явно не в себе. Он нервничал, но, будучи от природы весьма застенчивым, он, можно сказать, сильно растерялся, увидев достаточно странного адвоката, напоминавшего скорее торговца мелко розничного товара или деревенского бульдозериста, приехавшего в город на праздники, но только не адвоката.

– Ладно, Евгеньич, давай рассказывай, что там у тебя? – и Монзиков обратился в слух. Лицо его вдруг сделалось серьезным, в глазах замелькали искорки.

– Видите-ли, Александр Васильевич, мой сын завалил экзамены в институт и теперь его либо заберут в армию, либо улица его сделает отбросом общества. – Соколов тяжело вздохнул и только он собрался продолжить свою невеселую историю, как зазвонил телефон и Монзиков отработанным движением достал из нагрудного кармана пиджака небольшого размера мобильный телефон и начал кого-то воспитывать по телефону.

– Ты все сделал правильно, только надо было дать ей не 300, а 3000 баксов. Понимаешь мою мысль? Тогда бы она у тебя взяла бы, ну ты понял меня?! А так только ты ее, ХА-ХА! Да! Ну, точно! – Монзиков все время подпрыгивал на боковой спинке дивана и делал какие-то круговые движения в воздухе левой рукой. Затем адвокат неожиданно достал из левого бокового кармана пиджака шариковую ручку и ловко ковырнул стержнем в своем левом ухе. На конце ручки красовался солидных размеров камок ушной серы, которую Монзиков незамедлительно показал своему потенциальному клиенту. – Ладно. Делай так: Петрухе дай 50 баксов, или нет, дай ему 25 баксов, а Васильевичу отстегни пятихатку! Понимаешь мою мысль? И тогда всё будет тип-топ! Да, чуть не забыл, ты меня сейчас опустил на пару баксов, ХА-ХА! Так что, с тебя за звонок – червончик! Понимаешь мою мысль, а? – и Монзиков небрежно убрал обратно в карман свою трубку.

– Александр Васильевич! Я хочу Вас попросить об одной услуге, которая может…

– Да я уже все понял! Куда надо-то воткнуть твоего…? На юрфак, что-ли?

– Не совсем. Сережа поступал на филологический факультет. – Александр Евгеньевич уже начал сожалеть, что завел этот разговор, и что он впустую тратил время на такого адвоката.

– А почему ты не хочешь его сделать юристом? – Монзиков удивленно посмотрел на Соколова и добавил, – Ведь юрист – он и в Африке юрист! Понимаешь мою мысль, а?

– Видители, мы с женой как-то об этом не думали…

– А вот Вы и подумайте! Ведь у меня там все схвачено. И потом, когда закончит юрфак, его можно будет устроить хоть куда. Да хоть даже к нам, или в ментовку пойдет, или в прокуратуру, или даже в налоговую. А там – мама не горюй! Понимаешь мою мысль, а? Догнал?

– А можно я посоветуюсь с женой? Ведь, действительно, у меня других вариантов помочь сыну нет, а решать-то надо, иначе армия или улица… Кому охота сына в Чечню на бойню отправлять?

– А ты, я вижу – не дурак, понимаешь что к чему! Нет, думай быстрее, а то за тебя придумают другие и будешь ты сидеть в г. не! Точно? – и Монзиков залихватски погладил свои пшеничные усы.

Соколов после короткой паузы вдруг спросил: «А сколько это будет стоить?»

– Ты не бойся, это того стоит. Ведь сын же тебе не безразличен, да? А пару штук баксов ты, я думаю, легко найдешь?! – Монзиков так уверенно выпалил целую тираду, что все сомнения у Александра Евгеньевича мигом исчезли.

– Две тысячи долларов? – переспросил Соколов.

– Две тысячи, а ты как думал?! – Монзиков вдруг почему-то представил, что клиент с ним будет расплачиваться однодолларовыми купюрами. При этом он даже вздрогнул. – Да, чуть не забыл, а ты кем работаешь, а?

– Я работаю старшим технологом на заводе «Алмаз», знаете такой?

– Завода такого не знаю, хотя алмазы в руках и держал, ХА-ХА! – удачно, как ему самому показалось, сострил Монзиков.

– Наш завод… – Монзиков опять перебил своего собеседника, который, по всей видимости, собирался просветить адвоката по части ситуации на своём заводе.

– Короче, если завтра будут бабки, то считай, уже завтра твой Серега будет скобентом, ХА-ХА! Понимаешь мою мысль, а?

– А не дороговато ли две тысячи, когда на коммерческое отделение стоит официально поступить 1600 долларов за два семестра? Да диплом кандидата наук можно купить за три тысячи долларов.

– Слушай! Я чего-то не пойму? Ты ко мне пришел или я к тебе? Чей сын поступает? Твой или мой? Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков начинал заводиться.

– Да, Вы правильно говорите… – Монзиков опять бесцеремонно перебил Соколова и уже с серьезным видом сел за стол.

– Если все так просто, то зачем же ты сюда пришел, папаша? А насчет кандидатских дипломов можно подумать! У меня есть пару мыслей, как можно нам с тобой срубить по-легкому пару штучек.

Заодно и тебе отколется, может быть, потом. Шучу! – и Монзиков начал смеяться.

– А какова вероятность, что наш Сережа будет учиться на юрфаке и что его зачислят в студенты? – Александр Евгеньевич решил поставить все точки над «и».

– А вероятность такая, что о ней даже не стоит и беспокоиться. Ты когда на юг ездишь, то какая вероятность, что ты там загоришь? Понимаешь мою мысль, а?

– Да как же можно сравнивать отдых на юге с поступлением в университет? – Соколов опять начинал нервничать.

– Слушай, вроде бы взрослый мужик, а не знаешь, что сейчас все решают только деньги. Деньги в кассу, культурку в массы! Догнал? А?

– А с Сергеем Вы хотите пообщаться?

– Я бы лучше пообщался с Франклином, ХА-ХА!

– Когда можно будет Вам позвонить, чтобы договориться о встрече на завтра?

– А мы сейчас договоримся! Для начала подпишем договор на сотрудничество, заплатим в кассу, скажем 1000 рублей, понимаешь мою мысль, а? А завтра ты подъедешь к юрфаку к 1100. Там я скажу, кому – чего и сколько. Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков откинулся на спинку кресла, давая клиенту понять, что схема для адвоката не представляет хлопот, и что время аудиенции подошло к концу. Пора переходить к делу, т. е. к составлению договора об оказании юридической помощи.

Читатель может верить, а, может и нет, да только через два дня Соколов-младший стал студентом бюджетного отделения юридического факультета госуниверситета.

Александр Евгеньевич познакомил Монзикова с некто Саловым, председателем диссертационного совета, который, как говорят блатные, за долю малую клепал кандидатов и докторов наук. Процесс подготовки научных кадров был поставлен на конвейер. Оставалось лишь удивляться, почему Монзиков, прожженный во всех мирских делах, ранее не знал ничего о системе взращивания ученых и о том, какой ценой достается тот или иной диплом.

Виталий Пантелеевич Салов – доктор юридических наук, профессор, академик нескольких десятков академий, почетный, заслуженный сотрудник, работник и т. д. и т. п., был человеком весьма занятым. Наукой он давно уже не занимался, хотя и мог бы, да и должность его, в принципе, обязывала. У него была феноменальная память на всё, что было связано с передачей ему денег. Он старался брать с каждого, кто мог ему хоть что-нибудь дать. Предметом купли-продажи становились дипломы о высшем образовании, ученой степени, аттестаты, должности, командировки, звания…

Внешне это был весьма импозантный, грузный, с ярко выраженными признаками интеллекта мужчина, который вел весьма активный образ жизни. Он очень и очень любил комфорт. Он знал толк в хорошей еде, в классическом отдыхе. Например, двухнедельный круиз на супер лайнере вокруг Европы, или: перелет осенью в Израиль с посещением всех культовых мест. К сотовому телефону он относился внешне спокойно. То есть ему было все равно – звонить по обычному телефону или по сотовому. Но что ему было совсем не всё равно, так это его, разумеется, телефона, габариты, дизайн. По его мнению, солидный телефон должен был быть всегда подключенным, самым дорогим и вообще самым-самым.

Телефон, рюмка на застолье, пикантное место у красивой женщины, а лучше – девушки – должны быть маленькими, а вот, например, зарплата, машина, квартира – всегда должны быть большими.

Возможно, кто-то справедливо заметит, что декан юрфака выглядит иначе, что ректор университета – совсем другой. Правильно, это не о ваших руководителях написаны строки романа. Не им посвящены интереснейшие места предшествовавшего повествования. Мои герои – люди конкретные, со своими фамилиями и должностями. Более того, а разве события происходят в Москве, Санкт-Петербурге или в Новосибирске? А что, в России разве нет других больших городов?

Для тех, кто немного подзабыл, напомню, что не стоит понапрасну тратить время и силы, занимаясь поисками автора и героев этого романа. Ведь не случайно, второй роман, который я написал, называется «Так уж бывает…»

Кстати, буду крайне признателен, если ты, дорогой мой читатель, сделаешь для меня одолжение и сообщишь мне в письменном виде о своих впечатлениях от прочитанного по адресу:

Ziama Islambekov

Osiedle Poludnie 21/13

19-203 Grajewo

Poland

 

Практикум по шахматам

Монзиков сидел в коридоре городского суда и ждал начала судебного заседания. Мимо, то и дело, туда-сюда шастала проституированного типа крашенная под блондинку секретарша, лет 22-25. На ней была юбчонка, купленная, по всей видимости, в Детском Мире. Александр Васильевич тщетно пытался разглядеть цвет ее трусиков, до которых оставалось всего несколько миллиметров. Юбчонка так сильно обтягивала и без того сексапильную попочку, что в глаза бросалась даже лобковая косточка. Когда секретарша дефилировала мимо граждан, последние бросали свои дела и тупо впяливали свои взоры на прекрасную сотрудницу канцелярии по уголовным делам. Когда в очередной раз девица проплыла мимо Монзикова, то на глаза ему попалась сильно потрепанная, страниц на 400, книжонка – «Практикум по шахматам». Монзиков скорее не играл в шахматы, нежели умел двигать фигуры. Александр Васильевич знал почти наверняка, как ходит конь, ладья. Он лишь догадывался, что соперники делают ходы поочередно. Но он не видел никакой принципиальной разницы между слоном и ладьей, между ферзем и конем. Все фигуры для него делились на три группы: – пешки, лошади и король. Слона он называл «Лениным». Ладья именовалась «хреновиной». Ферзя он называл не иначе, как «хренотенью».

Открыв на первой странице книгу С.Ф. Зурмина «Практикум по шахматам», Монзиков, забыв обо всем на свете, начал читать. Сначала по слогам, слегка бубня и водя правым пальчиком по строчкам, а затем, громко охая и шмыгая носом, Монзиков начал постукивать своим правым локоточком по ноге соседа справа – мужика грузинистого типа, который, как и остальные, дожидался своей очереди, т. е. вызова в судебное заседание.

Шахматы – очень древняя и трудная интеллектуальная игра. Возникнув в древней Персии (дословно: шах мат – властитель умер), шахматы получили свою родину – Индию. Хотя есть мнение, что даже чукчи иногда пользуются шахматами, извлекая из них все новые и новые полезные свойства. В шахматных досках, тех, в которых хранятся фигуры, чукчи держат рыболовные крючки, рыбный корм, заначки, пуговицы и всякую другую мелкую, но подчас полезную дребедень. Шахматными досками они частенько дубасят друг друга по голове. Однако последнее применение практикуется и среди европейцев.

Известно, например, что заветная мечта любого шахматиста – поставить сопернику мат, для чего каждый из игроков использует в начале игры 16 своих и 16 фигурок соперника. Однако не каждому шахматисту удается обматерить своего партнера по-шахматному. Дело это достаточно тонкое и хитрое.

Обычно в шахматы играют с часами, которые отсчитывают время, затрачиваемое игроками на каждый ход и на всю партию в целом. Игра в шахматы без часов – это все равно, что секс без партнера: движение есть, а удовольствие – минимальное.

В зависимости от числа игроков в шахматы во время турнира, сами матчи бывают:

– сеансы одновременной игры, т. е. один против всех, причем каждому противнику дают по шахматной 64-клеточной доске с 32 фигурами (16 белых и 16 черных). Как правило, во время сеанса одновременной игры ходит «между досками» только один игрок, остальные, сидя, обдумывают свои ходы и линию поведения на доске, в партии. Сдаться можно до и после первого хода. Можно предложить ничью, а можно делать видимость игры и все время отчаянно материться;

– длинные шахматы (классические) предполагают, что за 1 час игры каждый из соперников должен успеть сделать не менее 40 ходов. На практике это удается далеко не каждому, т. к. есть масса примеров, когда игрок, у которого нет ни ума, ни фантазии, у которого нет ни школы, ни задатков – получает мат в первые же три хода игры. Игроки, предпочитающие игру в «классику» чаще других пьют кефир, курят дешевые сигареты, а в свободное от телевизора, работы и семьи время – занимаются рукоблудием. Многие из такого рода игроков страдают запорами. Бывают случаи, когда игроки от натуги при игре в «классику» так тужились, так силились найти выход из предматового состояния, что обгрызали ногти на пальцах своих холеных ручек до самой крови.

– блицы (пяти, десяти, пятнадцати – минутки). Эта разновидность шахматной игры требует особой подготовки спортсменов – любой шахматист в довершение всему сказанному является еще и спортсменом. «Блицмэны» – люди азартные, горячие и решительные, играющие в шахматы с шумом, матом и часто с металлическими линейками, которыми нещадно лупят соперников по рукам за их промахи и ошибки. В последнее время участились случаи травматизма при игре на интерес (щелканы, саечки, фортеции), свидетельствующие о бескомпромиссности и экстремальности данного вида спорта.

Что интересно, играть в шахматы можно как левой, так и правой рукой, что, с одной стороны, показывает всю демократичность этой красивой, древней игры, с другой стороны – многообразие комбинаций и форм самовыражения. Для сравнения достаточно вспомнить такие популярные игры, как крестики-нолики, уголки, «чапаев» и пр. Там также можно менять руку, даже во время игры, но во всех этих играх нет часов. Именно часы при игре в «блиц» увеличивают шанс на победу при всей кажущейся простоте игры. Иногда соперники, да что там соперники – болельщики и зрители, тренеры и ассистенты, с вожделением следят за медленным подъемом, кратковременным стоянием и стремительным падением флажка на шахматных часах. Все это сильно напоминает мужскую эрекцию, которая, как и в шахматах, может быть долгой, короткой или незавершенной.

На Руси шахматы появились в конце IX века, когда люди научились делать настоящую медовуху. Первоначально шахматы использовались в нескольких ипостасях. Во-первых, при игре в шахматы можно было не только обматерить и отдубасить соперника хворостиной, палкой, кнутом (линейки металлические появились только в конце 19 века), но и сэкономить на закуске. Ведь совершенно очевидно, что игра в шахматы на трезвую голову не идет ни в какое сравнение с игрой по пьяне. А при хорошей закуске выпить можно очень и даже очень много. Прагматичные женщины, чтобы в доме не было перевода продуктов, подсовывали своим мужикам шахматы. Увлекаясь игрой, мужики уже забывали о закуске. Часы тогда не использовались, т. к. конвейерного производства часов тогда не было, и стоили они очень и очень дорого. Кстати, бить соперника шахматной доской по голове не только опасно и непрактично – можно сломать или сильно повредить доску при ударе, но и достаточно примитивно. Куда эффектнее смотрятся прицельно точные удары шахматными часами, которые, как правило, уже упав и разбившись, еще долго-долго продолжают тикать и радовать после потасовки игроков.

При крепостном праве помещики играли в шахматы исключительно на интерес. В качестве приза могли выступать вещи, женщины или даже бутылки со спиртосодержащими жидкостями. Это уже в 20-м, 21-м веках игроки значительно сузили свои вожделенные интересы и стали играть либо на деньги, либо на щелканы и женщин.

Говоря об эпохе средневековья, следует отметить, что первые книги того периода были посвящены проблемам религии (талмуд, библия, Коран, сунна и пр.) и проблемам шахмат. Вначале шахматные ходы записывались на бересте и глинобитных дощечках, а в последствии игроки стали использовать бумагу, которая в зависимости от содержательности шахматных партий либо использовалась в качестве туалетной (гораздо реже, особенно в 19-20-м веках она пускалась на самокрутки), либо в качестве походной скатерти, т. к. обычный шахматный успех или поражение, затем, достаточно часто, игроки обмывают, что вовсе не означает наличия примиренческих настроений. Однако истории известны случаи использования шахматных записей для последующего домашнего анализа и глубокого изучения. Наиболее интересные, либо крайне бездарные партии нередко заканчиваются тем же, о чем говорилось выше, но уже в условиях бани, гаража, дачи и т. д.

Чаще других в шахматы играют мужчины, которые в детстве любили играть в солдатики. Именно поэтому красивые и дорогие шахматы внешне напоминают взвод вооруженных военных. Со своими мечами, щитами они жаждут сражений и побед.

Несмотря на внешнюю простоту, игра в шахматы требует значительных умственных усилий, которые всегда приводят к снижению веса – игроки во время матчей сильно потеют. Активные шахматные баталии всегда, в конечном итоге, приводят к увеличению аппетита, к появлению и развитию нервных расстройств и психических заболеваний.

Именно во время шахматных баталий игроки проявляют самые скрытные качества своего характера. Настойчивые и бескомпромиссные игроки при игре с сильным соперником могут использовать запрещенные приемы, как-то: информирование соперника и болельщиков о том, что они очень сильно играют в шахматы, что по силе игры им нет равных в мире, что правой рукой они играют гораздо сильнее левой, что не родился еще тот гроссмейстер, который мог бы хотя бы вничью с ним сыграть и т. д. и т. п.

Некоторые бездари во время шахматных баталий курят, причем стараются курить самые дешевые и самые противные сигареты. Дым они потихонечку пускают сопернику в лицо. Когда же соперник возмущается и делает им замечание, то они начинают по-детски оправдываться, извиняться, но все равно продолжают мелко пакостить и мелочно издеваться над партнером. Специалисты утверждают, что альтернативой курению во время поединка может быть ковыряние в носу и ушных раковинах карандашами, ручками или просто пальцами, рыгание, порча по-тихому воздуха, обгрызывание до крови ногтей, питье кефира и т. д. и т. п.

В 1924 г. была создана FIDE – Международная шахматная федерация, которая объединила в своих рядах наиболее талантливых и сильных шахматистов всего мира. В настоящее время более 150 стран – членов ФИДЕ – не только популяризуют и культивируют шахматы, как интеллектуальный вид спорта, но и принимают активное посильное участие в организации и проведении всевозможных турниров, соревнований.

В шахматы играют представители различных религиозных концессий, профессий и возрастов. Более того, ничто так не сближает и ничто так не ссорит людей, как шахматы. Все люди в мире делятся на шахматистов и тех, которым не дано играть в шахматы. Шахматы – это не только особое состояние души, но и способ самовыражения. Бездари-одиночки, отвечая на простейший вопрос «А почему Вы не играете в шахматы?», обычно используют слабо убедительные доводы типа «не люблю…», «а ну их на х…!» и т. д. И только незначительный процент населения признается в своем неумении логически мыслить и, соответственно, эффективно передвигать шахматные фигуры.

Многие взрослые, особенно представители мужского пола, не играют в шахматы, поскольку не знакомы с правилами игры. Именно для них и составлен настоящий практикум, где даются лишь общетеоретические выкладки и практические рекомендации этой красивой, древней игры.

Первое правило шахматиста – играть в шахматы как можно чаще. При этом не имеет принципиального значения время и место проведения турнира.

Второе правило шахматиста – выбирать партнера надо критично, т. е. нет никакого резона играть с заведомо более слабым соперником.

Третье правило шахматиста – нельзя трезвому играть с пьяным и наоборот. Если же ситуация требует поединка, то трезвый партнер должен «остограммиться», т. е. догнать соперника по состоянию души и тела, дабы исключить кривотолки, связанные с изначальным неравенством состояния психоэмоционального состояния соперников.

Четвертое правило шахматиста – вне зависимости от вида игры в шахматы – «классика» или «блиц» – играть надо только с часами и только на интерес. Если нет денег, нет красивых женщин, то, в крайнем случае, играть можно на щелканы, саечки, фортеции и т. д.

Пятое правило шахматиста – всегда надо уважать партнера. Предлагать сопернику сдаться можно только после того, как он сел играть. Если же партнер проявляет козлиное упрямство, и продолжает сражаться, то вместо предложения «сдаться», надо незамедлительно ставить ему детский мат.

Шестое правило шахматиста – недопустимо во время партии не только понапрасну трогать фигуры, но и менять игровую руку. Если начал играть левой рукой, будь любезен, закончи партию одной левой.

Седьмое правило шахматиста – нельзя прибегать слишком часто к «китайской ничье» – сметанию позиции с доски одним движением руки ещё до окончания партии.

Восьмое правило шахматиста – нельзя играть в бане и в бильярдной в шахматы. В баню ходят выпить пива, водки, пообщаться. В конце концов, в бане можно даже помыться, но уж никак не поиграть в шахматы. Если же вдруг кто-либо из мужиков узнает, что Вы, к примеру, были в бане и там, в бане, играли в шахматы, то Вас просто не поймут. Правда, если же после «принятия на грудь» в бане у кого-либо возникнет желание сыграть с Вами в шахматы, то не стоит отвечать категорическим отказом. Из любого правила бывают исключения.

Девятое правило шахматиста – никогда не следует пренебрегать запрещенными приемами, особенно если играют в «блиц». Опытный игрок знает как минимум с десяток, а то и более верных способов сбить с толку противника.

Десятое правило шахматиста – не следует играть только в шахматы. Игра в шашки, в поддавки, в уголки не только утомляет, но и развивает, особенно детей, женщин и стариков. Более того, взяв в руки шахматы, можно уединиться от своих жен где-нибудь в саду, рядом с баней или где-то в другом укромном местечке, и начать играть в шашки, в поддавки, в уголки, используя шахматные аксессуары.

В международном праве существует десять принципов международного права, которые являются основополагающими началами для всей отрасли права. Десять правил игры в шахматы – это своего рода квинтэссенция теории и практики игры в шахматы.

Монзиков даже не заметил, как в коридоре, где он сидел в гордом одиночестве вот уже как два часа, начали выключать свет.

Было ясно, что суд не состоялся. Монзиков встал, потянулся и уныло побрел к выходу.

 

Бильярдная элита

Выйдя из здания суда в скверном расположении духа, Монзиков направился к автобусной остановке, до которой было рукой подать. Проходя мимо висевшей большой вывески «Бильярд», Александр Васильевич вспомнил одну забавную историю, услышанную им в одном из военных санаториев, где он, будучи милиционером, поправлял здоровье.

В декабре погода отдыхающих, как известно, не балует. Как правило, в сезон обильных осадков, ветров и просто непогоды, отдыхающие в санаториях и пансионатах не знают, чем себя занять. Непросто придумать для себя занятие в интервале между завтраком, обедом, ужином и процедурами. Шахматы, домино, карты и бильярд – вот пример доступного в брежневские времена развлечения для большинства курортной публики. Традиционная сексотерапия с курортными дамочками Монзикову не подходила. Он не был падок на женские прелести. То ли охоту отбивала служба, то ли он был настолько неказист, что требовался огромный запас денег, которого у него тогда просто не было, но Александр Васильевич на все 24 дня отдыха выбрал бильярд.

В 80-ых годах прошлого столетия официальных, открытых для любого желающего, бильярдных в СССР не было. Бильярдные столы стояли в клубах, домах отдыха, в пансионатах и санаториях. Это сейчас в любом городе есть бильярдные, а тогда бильярд спортом не считался, и был приравнен к азартным играм типа нарды или карты.

Бильярдные каталы, или разводилы, появились, наверное, тогда же, когда появился и сам бильярд. Бильярдная крыса всегда разводит соперника на деньги так, чтобы игрок расставался с деньгами без сожаления, легко. Никогда опытный игрок, играя серию партий с заведомо слабым противником, не будет выигрывать у него в сухую. Хотя, например, чтобы погасить излишнюю самоуверенность и эйфорию от случайной победы, разводила может сделать одну-две сухие партии подряд.

Следует заметить, что бильярдная магия проявляется в том, что, начав играть, очень трудно вовремя остановиться. Зеленое сукно, стук шаров, звон луз, интимный свет, непринужденная обстановка – всё это заманивает и даже некоторым образом зомбирует игроков.

Вообще вся бильярдная публика делится на группы по шести основным критериям, как впрочем, и в некоторых других игровых видах спорта.

Критерий первый – он-она. Третьего здесь не дано. Надо быть наивным или просто глупцом, чтобы не видеть принципиальной разницы в классе игры женщины, если это вообще можно назвать игрой, и мужчины. С бурным ростом эмансипации, женщины стали браться и за силовые, и за интеллектуальные виды спорта. Я никогда не относил себя к женоненавистникам, но согласитесь, смотреть на женщину-штангистку или женщину культуристку без иронии или сострадания просто невозможно! Надеюсь, что эти строки читают не только женщины, но и мужчины, хотя большинство мужчин книгам предпочитают телевизор!? Первых я призываю к спокойствию и благоразумию. Не надо так бурно реагировать на правду, даже если она и горькая! Ну, а мужчинам, мне кажется, тоже не стоит чрезмерно обольщаться насчет своего превосходства. Во многих вопросах женщина стоит на голову выше сильного пола. Можно долго спорить по этому поводу, но не стоит забывать и о том, что женщины гораздо раньше мужчин начинают ходить, говорить и позже, значительно позже заканчивают свой путь на Земле!

Разве этого мало? А сколько женщин было воспето, сколько было написано прекрасных картин, на которых запечатлены навеки дивные по своей красоте фигуры и лики? Да, мужики здесь просто отдыхают!

С каждым годом крепнет соревновательный дух мужчин и женщин. Соревнуются спортсмены не все вместе, а женщины с женщинами, мужчины с мужчинами, иногда, правда и с женщинами тоже, но это бывает так редко, что не стоит даже об этом и упоминать. Мужские результаты, безусловно, впечатляют. Многие женщины, особенно спортсменки, даже приходят в уныние от дистанции между своими и аналогичными для того же вида спорта мужскими показателями. И чтобы хоть как-то сохранить и поддержать хрупкое эмоциональное равновесие, установившееся в мире в последние десятилетия между слабым и сильным полами, все сколь либо значимые соревнования проводятся среди мужчин и отдельно среди женщин. Правда, изредка пытаются женщины посоревноваться с мужчинами в шахматы, в боулинг и т. д. и т. п., но всегда, почему-то, побеждает сильный пол. В чём тут дело, даже и не знаю?!

Второй критерий – трезвый – пьяный. Как ни странно, но трезвый соперник всегда сильнее пьяного. Только не надо путать пьяного с выпившим! Иногда опытные бильярдисты поправляют свой прицел одной-двумя рюмочками коньяка или водочки под лимончик, рыбку, колбаску, ветчинку. И очень часто после этого сбитый прицел трансформируется в феноменальную кладку, когда в лузы не просто падают, а начинают сыпаться шар за шаром, в лузы летит всё подряд. Беда лишь в том, что кураж длится недолго. Иногда минуту, иногда чуть больше. Зато когда он исчезает, у игрока наступает состояние прострации и безысходности.

У профессионалов отсутствие куража проявляется лишь в том, что из 10 обычно забиваемых шаров в лузу падают только три-четыре. Но и этого, как правило, вполне достаточно, чтобы дать решительный бой неопытному игроку.

На бильярде можно не только играть, отдыхать, зарабатывать или проигрывать деньги, но можно давать и, соответственно, брать в очень завуалированном виде взятки. История знает массу примеров, когда очень сложный и важный вопрос решался, где бы Вы думали? да-да, именно в бильярдной. Еще будет описана современная технология коммерческого написания диссертаций, но очень уж не терпится рассказать о том, как именно на бильярде соискатель специально проигрывал профессору в обмен за положительный отзыв на автореферат его диссертации. Самое парадоксальное в той истории заключалось в том, что уровень их игры даже нельзя было сравнивать, как некорректно, например, сравнивать световосприятие слепого и нормального зрячего человека, или, например, жопу с пальцем. Фу, как грубо! Зато – точно!

Этот соискатель был ох как не прост! Он мог сымитировать и организовать проигрыш не только на бильярде, но и в шахматы. Будучи не просто профессионалом, а кандидатом в мастера спорта по тому и другому, неоднократным призеров крупных чемпионатов страны, диссертант, благодаря своему высокому интеллекту и природной смекалки, подбирал ключик к таким недоступным, к таким принципиальным, что известнейший маг и волшебник, дурящий самую разнообразную и многочисленную зрительскую аудиторию своими величайшими фокусами, изошел бы слюной от белой зависти к диссертанту-сказочнику. Вы не верите? Три дня лохматил бабушку, отдыхая в одном из санаториев, имитируя начинающего бильярдиста, пока его совершенно случайно не раскололи сами же отдыхающие. Сочи – город маленький. Как-то поздним вечером, возвращаясь с футбольного матча, двое отдыхающих наткнулись на бильярдную, где они увидели, кого бы Вы думали? – сказочника, который, играя в московскую пирамиду, давал серии по три-четыре шара. Абреки, которых он опускал, только цокали языками и злобно скалились золотыми зубами. За каких-то два с небольшим часа сказочник сумел опустить братьев Мамедовых и Ашота Паклачяна – известнейших бильярдных гастролеров 80-90-ых годов прошлого столетия.

Однако, проиграв нужное количество партий, удовлетворив профессорские амбиции, нужный результат был достигнут. Скорее всего, нужный результат для диссертанта был бы и так, но поджимали сроки и от этого соискатель, очень даже неглупый мужчина, полный здравого смысла и специальных знаний, необходимых для научной работы, нервничал и по-юношески суетился.

Интересно, а как же выглядят бильярдные крысы? С виду – это вполне нормальные люди. Они бывают высокими и мелкими, худыми и толстыми, седыми и лысыми. Но у них всегда очень внимательный взгляд. Когда они уже выбрали жертву, то начинают её обхаживать таким образом, что инициатива сыграть с ними на деньги, как правило, будет исходить от лоха. И если, вдруг, бедолага начинает выигрывать, то это лишь от того, что ему дают заглотать наживку, после чего он проиграется в пух и в прах. И здесь уже не принципиально, проиграет он в тот же день или спустя неделю, месяц, год. Финал всегда один и тот же.

У каждого профессора есть хобби. Это может быть рыбалка или футбол. Профессор может быть тривиальным бабником или картёжником. И если, вдруг, профессор ничем в жизни не интересуется, как исключительно своей работой, то тогда ему можно подарить просто книжку. Да, да, обычную книжку на предъявителя в той самой сберкассе, куда он ходит, например, платить коммунальные платежи. Истории известны случаи, когда люди были неподкупны. И этому есть логичные объяснения – просто им давали либо мало, либо те люди, от которых они боялись взять. Ну, посудите сами, если один профессор не берет на лапу, то ведь всегда найдется другой, который берет. И, может быть, берёт гораздо меньше, чем мог бы взять, например, наш неподкупный бессребреник.

Так вот, возвращаясь к тому, можно ли играть трезвому с пьяным, надо, для начала выяснить, а на сколько пьян и пьян ли вообще потенциальный соперник? История знает случаи, когда шампанским полоскали рот – для запаха – и когда им же обливали одежду. Опытные каталы заказывают безалкогольное пиво, которое пьют кружками на глазах у лохов. Ведь такое пиво выглядит весьма даже натурально и может сбить с толку даже очень и очень практичного в мирских делах мужика.

Третий критерий – любитель-профи. Наверное, я не открою Америки, если скажу, что наличие или отсутствие спортивного разряда ещё не определяет уровня подготовки, игры на бильярде. Есть нимало игроков, не имеющих зафиксированных спортивных достижений, разрядов, но обладающих просто феноменальной кладкой. Об одном из них я сейчас Вам поведаю. Гена Рижский. Его знают не только в России, но и на Рижском взморье, где он регулярно гастролирует, разводя лохов и самоуверенных молодых игроков. В прошлом – офицер, ныне – катала, Гена Рижский может с лёгкостью обыграть практически любого, находясь при этом в лёгком подпитии. Проигравший в конечном итоге так и не поймет, что результат матча был известен заранее и что с ним просто играли, скорее не в русский бильярд, а в кошки-мышки. Если кто мне не верит, то зайдите в любую крупную бильярдную, возьмите стол и начните катать шары. Уже через несколько минут Вы заметите, что за Вами потихоньку наблюдают, а спустя 10-15 мин. к Вам подойдет невзрачного вида мужчина с предложением сыграть на небольшие деньги. Манеры его не вызовут у Вас никакого сомнения и, скорее всего, Вы согласитесь. Когда же Вы будете покидать бильярдную, то Вам даже и в голову не придет мысль о том, что Вас просто опустили на деньги. Всё будет выглядеть настолько естественно, настолько правдоподобно, что Вы будете сетовать на сукно, плохой кий, Судьбу, но только не на себя любимого, ставшего лёгкой добычей для каталы.

Как-то раз я был свидетелем того, как Гена Рижский сумел развести отца и сына – чемпионов по русскому бильярду небольшого курортного городка. Оба они играли часами, если не сказать сутками и драли всех, кто с ними играл. Папа был маркером с многолетним опытом и высокой техникой игры. Он не только сам великолепно играл, но и сумел поставить руку своему единственному сыну, который ни в чем не уступал, а в чём-то и превосходил своего отца по стратегии и тактике бильярдного боя.

Сначала Гена обыграл сына. Игра была затяжной, с переменным успехом. Бильярдная была забита местной гопатой, которая жила на случайные заработки, да на подачки от родителей или работающих жён. Рижский избрал очень хитрую тактику борьбы – ставка всё время удваивалась и когда куш поднялся до 10000 долларов за партию, Гена с кия положил все восемь шаров. Тут есть один нюанс – играли они не в «Американку», а в «Московскую пирамиду», т. е. одним шаром. Сын был деморализован. И вот тогда-то в бой вошел отец. Его задача была – не только отыграться за сына, но и наказать по-крупному наглеца, который, как ему казалось, выиграл совершенно случайно. Рижский, проиграв первые три партии, т. е. 1000 долларов, сам предложил поднять ставку. Каково же было его удивление, когда отец ответил ставкой в 10000 долларов. Я думаю, что финал этой истории Вам уже известен! Нет? После выигрыша всухую у отца, Гена предложил сыграть ему с гандикапом, т. е. с форой в 4 (!) шара на 20000 долларов, при условии, что будет его разбой. Отец, не долго думая, согласился и… проиграл. Отцу и сыну тогда крупно повезло, т. к. за всем происходящим наблюдал главарь местной группировки, у которого на кармане было 40000 баксов. Хохол, так звали местного авторитета, предложил Гене опустить одного его знакомого. Организацию матча хохол брал на себя. Предстоящий выигрыш они должны были поделить поровну. Этого матча ни я, ни кто-либо ещё так и не увидел, да только не прошло и месяца, как хохол купил себе новый Хаммер, а отец с сыном так и коротают свой досуг, с утра до ночи, в той самой бильярдной, где история с Геной Рижским нет-нет, да и всплывает вновь, обрастая всё новыми и новыми подробностями.

Можно многое еще рассказать о бильярде… Много, очень много ходит по злачным местам бильярдных баек. Однако известно, что нет-нет, да и встречаются нам истинные таланты игры в русский бильярд. Такие же таланты, как известные певцы, музыканты, футболисты, ученые и т. д.

Четвертый критерий – свежий – размявшийся игрок. Известно, что первая партия на бильярде, как правило, носит пристрелочный, разведывательный характер. Соперники изучают друг друга. Никто из игроков не показывает сразу всего арсенала ударов. Кладка, как правило, у обоих партнеров стабильная и однообразная. Игроки в первой партии присматриваются друг к другу, пытаются нащупать слабые стороны, лишь, после чего начинается настоящая атака. Иногда, чтобы сбить напор и натиск, партнеры используют такие приемы, как, например, затягивание времени подготовки к удару. Выбрав позицию и начав целиться для нанесения кием удара по шару, игрок, вдруг, ни с того ни с сего выпрямляется и начинает искать новую пару шаров для своего удара. Такие приёмы используют, как правило, игроки высочайшего класса, которые играют по-крупному и которые играют не только с шарами, но и с людьми, т. е. с характером и с психикой соперника. Устоять перед таким приёмчиком может далеко не каждый игрок.

Размявшийся, или уже сыгравший несколько партий игрок, опасен тем, что ему не надо приспосабливаться к бильярдному столу. Он уже почувствовал сукно, лузы и размер своих ударов. Он готов идти в бой сразу же и без компромиссов.

Усталость игроков подводит так же, как и алкоголь. Она проявляется, прежде всего, на ударах с предельной резкой, т. е. когда шар лишь чиркает другой шар, и на прямых ударах. При этом шары перестают падать в лузы. Они либо в них застревают, либо выкатываются под удар сопернику. Усталость наступает в результате физического и нервного перенапряжения. Бороться с ней можно только отдыхом, что не всегда возможно.

Пятый критерий – умный – глупый. Чем игрок менее образован, тем он, как это ни странно, психологически устойчивее. Не случайно, один из выдающихся бильярдистов мира – Евгений Сталев – говорит, что ему всё равно с кем играть, он играет, прежде всего с шарами, а уж потом – с партнером. Его старший брат – неоднократный чемпион России по русскому бильярду – Максим Сталев, закончивший в отличие от Евгения 10 классов средней школы, более подвержен психологическим и нервным срывам. Он гораздо сильнее реагирует на негативные выпады партнеров и может «сливать» партию за партией лишь только от того, что боится своего соперника. Вообще же психологический настрой для бильярда очень важен. Если к игре подходить расслаблено или скованно, то проигрыш будет очевиден.

Шестой критерий – время суток. Известно, что все люди, так или иначе, делятся на жаворонков и сов. Жаворонки встают рано и трудовую активность, как правило, проявляют до обеда. Именно жаворонки предпочитают послеобеденный сон всему другому, пусть даже сексу с прекрасным женским полом. Да и надо-то поспать часок-другой, как появляется новый прилив сил, энергии, достаточный для успешного завершения трудового дня. Совы – полная противоположность жаворонкам. Они, т. е. совы – это ночные труженики. Прилив энергии у них наблюдается перед ужином, после которого силы удваиваются. Основная беда всех сов – это отсутствие понимания их поведения и возможностей со стороны жаворонков.

Думаю, нет особого смысла обсуждать игру совы с жаворонком в утренние или вечерние часы? Итог для Вас наверняка, теперь, известен заранее.

Шустрики, они же жаворонки, быстро загораются, быстро выплёскивают свою энергию и очень быстро сгорают. В отличие от сов, жаворонки очень быстро восстанавливают свои силы. Им подчас достаточно выпить стакан крепкого чая с лимоном или большой фужер сока и они готовы с новыми силами идти в бой.

Шустриков всегда можно увидеть издалека по походке. Они не ходят, они летают. Движения у них быстры и отточены, как у гепарда. Долго претворяться они физически не способны. Так кто же из катал наиболее подходит к жаворонкам или совам? Как ни странно, но большая часть катал – совы. Хотя бывают и исключения, но они настолько не типичны, что об этом даже не стоит и говорить.

 

Диссертационная байка

Да нет, это – не байка. Это – самая, что ни на есть, настоящая быль. Уж поверьте мне, я в жизни столько всякого наслышался, что легко могу отличить правду от выдумки. Хорошо помню, как однажды ко мне подошла маленькая девочка и сказала, что ее зовут – Алла Пугачёва. Я её хотел тогда отшлёпать по попке, чтобы она не завиралась, но не стал, т. к. когда я почти снял ремень со своих брюк, её, вдруг, окрикнула подружка, назвав Аллой. И она убежала…

В институте

Во вторник, в 1630 в кабинет к Монзикову робко постучали в дверь. Александр Васильевич только-только закончил полуторачасовую беседу с клиентом, который очень хотел возврата денег на том лишь основании, что его вопрос был решен в точности, да наоборот. Адвокатский гонорар клиент удваивал в случае не просто положительного для себя решения дела, а если положительное решение вопроса будет ускорено, сильно ускорено.

Монзиков за полтора часа шумного пререкания сумел так всё перевернуть, так изменить ход беседы, что, выходя от адвоката, клиент сильно сожалел о том, что отнял у Александра Васильевича кучу времени, и, что, наверное, надо было бы ему всё-таки поднять адвокатский гонорар. Ведь он так старался?! Мысли эти перебивали лишь робкие воспоминания о том, что таких, как Монзиков, адвокатов у них, в Одессе, из рогаток расстреливают! Что таким желают одну зарплату и множество тещ…

Вышедший из кабинета Монзикова клиент, интеллигентный с виду, хорошо одетый мужчина – плелся вниз по широкой лестнице, невнятно матерясь и, то и дело, оглядываясь по сторонам.

– Здравствуйте! Я – от Игоря Николаевича, от Романова, – несколько нерешительно, но достаточно внятно произнес только что вошедший в кабинет к Монзикову мужчина.

– А, Анатолий? – Монзиков быстро подошел, протянул для пожатия руку, но в самый последний момент он её отдернул, засунул в карман брюк и несколько подался назад.

– А, откуда Вы меня знаете, а? – изумленно спросил молодой человек, которому было далеко за тридцать.

– Откуда, откуда, оттуда! Догнал, а? – Монзиков взял шариковую, с обгрызенным концом ручку и глубоко засунул колпачок в правое ухо. При этом лицо его передернула чудовищная гримаса. И лишь когда прошло несколько секунд и вместе с колпачком был извлечен здоровеннейший комок серы, адвокат добавил, – Ну, что, значит, тоже хочешь, да? Ха-ха! Ну, ты, молодец, да!? Понимаешь мою мысль, а?

– В каком смысле? – Постарался въехать в тему посетитель.

– Ну, ладно, ты – это, давай! Понимаешь мою мысль, а? – и Монзиков лукаво посмотрел на потенциального клиента, а затем быстро сел в кресло-качалку и начал неистово раскачиваться.

Посетитель оторопело взирал на известнейшего в городе адвоката, о котором ходили всевозможные слухи. Впервые в жизни он видел не просто взрослого, беспардонного ребенка. Нет, ребёнок ко всему прочему был ещё и дурной! Первое желание – самое сильное. Почему, вдруг, он до сих пор ещё здесь? Что за ерунда-то такая? Просто мистика какая-то!

– Ну, и где же ты это? А? – прервал вдруг возникшую паузу Монзиков.

– Простите, что? – попытался, было переспросить клиент, но Монзиков начал сыпать вопросами.

Один вопрос был ещё непонятнее другого. Чувствовалось, что адвокат вместо ненормативной лексики пытается использовать сходные по смыслу нормальные слова, подбор которых вызывал у него сильную боль. Лицо его то и дело кривилось. Одна гримаса была ужаснее другой.

Минут через десять первое состоялось их знакомство.

Пургенов Анатолий Николаевич был среднего роста, с невыразительными глазами, скорее серого, нежели зеленого цвета, с ярко выраженными лобными залысинами. Из-за сутулости и тонкокостной конституции его фигура напоминала вопросительный знак. Небольшой животик не только не придавал фигуре солидности, а скорее он ее сильно портил. Сразу было видно, что физическим трудом Анатолий Николаевич занимался крайне редко. Почему-то в голову адвоката полезла крамольная мысль о том, что Пургенов – неизлечимый мастурбант, скрывающий своё рукоблудие от кого-либо. Говорил Анатолий Николаевич каким-то странным голосом. Когда он произносил очередную тираду, то создавалось впечатление, что он не говорит, а тужится в туалете. В разговоре он держал голову несколько вниз и слегка набок. Лицо его постоянно гримасничало. Видимо он пытался мимикой усилить сказанное, но эффект получался обратный.

Одет он был, как возможно только ему казалось, неброско, по погоде. Ноги были облачены в резиновые сапоги с большими заплатами, заляпанными грязью и прилипшей жухлой травой. На его голове восседала широкополая, грязно-зеленого цвета старая фетровая шляпа. Длинный кожаный плащ-пальто с протертыми рукавами, сильно подпоясанный облезлым матросским ремнём с нечищеной бляхой, дополнял и без того экстравагантный облик нераскрытого и непризнанного интеллектуала. Кожаный портфель неопределенного цвета, протертый до дыр, был набит какими-то бумагами. Однако внешний вид посетителя Монзикова ни сколько не удивил. Более того, он почему-то вспомнил одного знакомого зека, который в его тюремную бытность ох как попортил его карьеру. Но об этом вспоминать ему не хотелось.

Опуская двустороннее мычание и хождение вокруг да около самого предмета разговора, можно лишь вкратце пересказать то, что легло в основу четвертой части романа века.

Пургенов Анатолий Николаевич уже не первый год преподавал в вузе. Он, как и Монзиков, много лет отработал в милиции. Так же как и Александр Васильевич, Пургенов прошел все низовые должности, также успешно окончил Высшую Школу МВД и так же не сделал карьеры…

Судьба его не баловала. Жена его бросила, дети росли практически сами по себе, поскольку у папашки не было ни денег, ни желания на их воспитание. Достаточно сказать, что его 15-летняя дочь сделала его дедушкой, так и не окончив средней школы. Будучи патологически любопытным, но крайне малограмотным и ленивым к самотворчеству, Пургенов предпринимал множество безуспешных попыток нормализовать свой быт. Кем только после увольнения из МВД он не работал. Был и плотником, и слесарем, и подсобным рабочим… Но в конце концов он таки нашел свое призвание в педагогике. Ему с этим так подфартило, что кроме белой зависти у его немногочисленных знакомых появлялась досада от того, что именно ему выпал в жизни счастливый билет, правда в один конец, но об этом чуть позже.

Однажды, собирая пустые бутылки на кладбище, расположенном неподалеку от его будущего места работы, он встретил троицу, распивавшую пиво с водкой. Это были рабочие того самого вуза, куда и устроился на работу преподавателем Анатолий Николаевич.

Обратившись в отдел кадров с заявлением о приеме на работу, предоставив положительные рекомендации из милиции, с мебельной фабрики и жилконторы – последнего места работы, его направили на собеседование к заведующему кафедрой Охраны труда.

Заведующий – высокий, полный мужчина средних лет, одетый по-простому – в джинсовый костюм, фирменные кроссовки, с золотой цепью на борцовской шее толщиной в палец, был крайне любезен и словоохотлив. Дело в том, что ему был нужен Пургенов гораздо больше, чем Анатолию Николаевичу – сама работа. На кафедре был некомплект преподавателей, и сам заведующий в учебном процессе был нарасхват. Он читал лекции и сходу проводил практические занятия то за больных, то за отпускников, то за откомандированных, т. е. за всех отсутствовавших на работе преподавателей. Бывший спортсмен, привыкший все делать быстро и качественно, заведующий не стал тянуть резину с Пургеновым. Уже в первой беседе он заверил Анатолия Николаевича в том, что тот может хоть завтра начать работу в качестве преподавателя его кафедры. Решающее слово в трудоустройстве Пургенова было не за ректором института, как это ни странно, а за заведующим кафедрой, который осуществлял подбор кадров, и который формировал первичное общественное мнение среди сотрудников института. Ректор очень полагался на мнение своих заместителей и руководителей среднего педагогического звена. Однако очень часто он принимал, казалось бы, на первый взгляд, самостоятельные решения без учета мнения тех же самых заведующих кафедрами. Но здесь ситуация была особой. На кафедре постоянно был некомплект преподавателей. Заведующие долго не засиживались в своей должности и уходили либо по собственному желанию, что случалось не очень уж часто, либо по собственному желанию… ректора. Вот и теперь, молодой заведующий был вынужден укомплектовывать свою кафедру первым встречным, дабы не вести самому занятия по 8 часов в день.

Вот так, благодаря случаю, Анатолий Николаевич стал преподавателем в вузе, специализировавшемся на подготовке специалистов широкого профиля.

Учебная программа вуза была составлена таким образом, чтобы, с одной стороны, можно было максимально занять студентов и преподавателей делом, с другой стороны, чтобы показать значимость и незаменимость не столько самого учебного заведения, сколько его ректора.

Ректор тоже был непрост. В свои шестьдесят он прекрасно плавал, бегал на лыжах и ещё вполне активно волочился за секретаршей, которая была выше него на целую голову.

Режим работы у ректора был весьма напряженным. Приезжая в институт на служебной машине, он сразу же включался в трудовой ритм. За два часа он просматривал входящую корреспонденцию, принимал доклады от своих проректоров, общался с кадрами, канцелярией, ВОХРом, столовой, библиотекой…

Далее шла напряженная работа по штудированию специальной, учебной и научной литературы. Сидя в одной рубашке за большим столом с карандашом в руке, он яростно выделял нужные для очередной лекции или статьи, а иногда и книги места в чужих учебниках, журналах и т. д. Выделенные пронумерованные блоки тут же загонялись секретаршей в компьютер, после чего начиналась сумасшедшая правка текста. Но и после длительной правки его творение всё равно не отличалось оригинальностью. Не способный создать что-либо ценное, новое и оригинальное, он очень хорошо чувствовал конъюнктуру и с присущей ему легкостью на протяжении многих лет успешно воровал чужие идеи. На институтском ксероксе им были изданы учебные пособия, программки курсов, методички, которые его же преподаватели насильно впаривали студентам за весьма неплохие деньги. Этот бизнес был поставлен на поток. Не зря говорят, аппетит приходит во время еды. И действительно, войдя во вкус, начальник начал плагиатить, издавая за счет крупных издательств сначала коллективные, а затем и единоличные монографии. Этому безобразию никто не мог положить конец. Профессорско-преподавательский состав, находившийся в зависимости, боявшийся животным страхом деспота-ректора, кулуарно материл и перемалывал косточки своему шефу, но в открытую правду-матку прилюдно резали единицы, дальнейшая судьба которых была плачевна и безрадостна. Такие критиканы, как их называл ректор, должны были искать работу вне стен института. Свои чёрные дела ректор обычно делал чужими руками, оставаясь всегда в стороне и, более того, на людях высказывал сочувствие пострадавшим от его же интриг.

Стиль руководства его сводился к тому, чтобы держать вверенный ему коллектив института в постоянном страхе, для чего он на каждого своего сотрудника добывал компромат. Если же сотрудник был безупречен и порядочен, то ему инкриминировались всякие нехорошие делишки, вплоть до преступлений, которых он, естественно, никогда и не совершал.

Одевался ректор очень прилично, со вкусом. Обувь всегда блестела, костюм хорошо сидел по спортивной фигуре. Внешне он был весьма и весьма интересным мужчиной. И не только оттого, что ректор был полукровкой, но и от правильного образа жизни. Известно, что от смешанных браков, как правило, рождаются умные, талантливые дети. Они берут всё лучшее от своих родителей и, очень часто, достигают много больших высот и в карьере, и в спорте, и в чём-то ещё. Спиртного он практически не употреблял, вкусно и изысканно трапезничая, никогда не переедал. Во всем этом он придерживался чувства меры. Занятия физкультурой в рабочее время укрепляли не только его здоровье, но и непререкаемый авторитет среди подчиненных. Правда, и среди преподавателей попадались выдающиеся спортсмены, но в отличие от ректора, они могли заниматься спортом как и все остальные исключительно в свободное от работы время.

Не обладая ораторскими способностями, он, как это не покажется странным, мог не только управлять слушательской аудиторией, но и навязывать ей свои сверх ценные идеи. Мусорные слова типа: значит, это самое, ну, вот так вот – в сочетании с подёргиванием мохнатыми бровями, с испытанным в преподавательской среде приёмом – сниманием и одеванием очков, игра голосом и интонацией, попеременное выдергивание из аудитории то одного, то другого – всё вместе создавало трепет у вынужденных его слушать и нервозное ожидание чего-то плохого.

В институте каждый фискалил на своего соседа. Сотрудники все вместе пили в рабочее время и вместе же закладывали друг друга. И тот, кто искуснее и раньше это делал, тот и был молодцом.

Вуз этот находился за городом и, соответственно, туда шли работать далеко не самые лучшие представители человечества.

Шли те, кому было выгодно имитировать работу, получая при этом мизерную зарплату. Текучка кадров была достаточно высокой. Но был и т. н. костяк института – небольшая часть людей, работавших скорее ради идеи, ради чего-то ценного, но вот сказать точно ради чего конкретно – не мог никто.

Кафедр в институте было мало, да и преподавателей было столько, что они при желании могли бы поместиться в одну маршрутку, например, в Форд Транзит.

Кафедра Охраны труда никогда не была выпускающей или ведущей кафедрой, хотя сам ректор был крупнейшим специалистом в этой области.

Будучи невысокого роста, он сумел не только создать, но и развить свое детище до такого уровня, что стал известным на всю Россию. Аналогичный вуз был только в другом конце страны. Соответственно все студенты – выпускники вуза, были, как правило, иногородними.

Анатолий Николаевич достаточно быстро прошел оформление на должность и практически сходу включился в учебный процесс. Та ахинея, которую он нес студентам, была воспринята руководством двояко. С одной стороны, чем непрофессиональнее преподаватель, тем он менее опасен, разумеется, в плане подсидки руководства. С другой стороны, а кто вообще может оценить непредвзято и всесторонне профессионализм молодого преподавателя? Ведь очень часто в институте собирается солянка, состоящая из бывших военных, бывших милиционеров и т. д. Вот и институт Пургенова был таким же. Заведующий учебной частью был отставным полковником, любивший на халяву выпить и без аккомпанемента спеть, при этом сильно путая слова и мотив, что-нибудь ко случаю. Пел он так, что все замирали, но не от удовольствия, а от шока, возникавшего сразу же, при первых звуках уже до боли знакомой песни. Кроме пения он достаточно уверенно играл в волейбол. Был компанейским и удобным для руководства института, поскольку никогда не имел собственного мнения ни по одному из вопросов. Обычно, высокого роста мужики бывают добрыми и незлобными. Может быть они чуть-чуть глупее невысоких, но щедрость души и бескорыстность в дружбе лихвой компенсируют отставание в развитии. Хотя, разумеется, встречаются и полные противоположности, одним из которых и был заведующий учебной частью института. Зато Пургенов всегда знал, чего он хочет и что ему надо делать.

Идей у него было много. Практически все они были бредовыми, поскольку никаким законам логики они не подлежали. Так, например, в перерывах между занятиями Анатолий Николаевич любил побаловаться чайком. Он брал здоровенную алюминиевую кружку, насыпал туда черного чая и вставлял кипятильник. При этом он давал воде покипеть минут 5-7, чтобы из чая можно было бы выжать максимум. Далее в кружку добавлялся сахар. После того, как бурдень остывала, вместе с чаинками он большими глотками, с жадностью это всё выпивал. Далее процесс повторялся снова и снова.

Общение со студентами проходило достаточно однобоко. В каждом из них он видел не личность, а, прежде всего, источник своего обогащения. По-крупному он никогда со студентов не брал. Его крохоборству не было предела. То он вымогал с них бумагу для ксерокса, то бутылку водки, то чернила для принтера, то карточку оплаты ИНТЕРНЕТа… Обращался к студенткам он всегда «на ты», даже если они были его старше или работали большими начальниками.

Видя, что ректор карликового вуза к нему не ровно дышит, что он его недооценивает и не назначает на вышестоящую должность, Пургенов решил остепениться. Будучи по образованию юристом, он решил защитить кандидатскую диссертацию по педагогике. Да-да, по педагогике, т. к. цена вопроса здесь была много меньше, чем, например, по юриспруденции или по экономике. За три года он собрал материал, оформил в одном военном институте соискательство, сляпал диссертацию, сдал кандидатский минимум – экзамены по философии, иностранному языку и специальности, но выйти на предзащиту так и не смог. Дело в том, что в последние годы научная работа стала слишком коммерционализированной. Отчасти из-за того, что в вузах преподаватели получают гроши, отчасти от того, что сфера практического применения знаний ученых сильно ограничена, любое телодвижение, связанное так или иначе с написанием и защитой диссертаций стало коммерчески выгодным предприятием. Теперь уже в России, да и в других бывших советских республиках, появились долларовые миллионеры – учёные юристы, экономисты, медики и т. д. Механизм этот крайне прост. Сначала соискатель, или диссертант, должен выбрать тему свой диссертации. Сделать это в одиночку практически не возможно. И тот на помощь, за небольшие деньги, разумеется, приходит научный руководитель, который за месяц может сформулировать тему, а ещё за месяц-другой может набросать и план самой диссертации, т. е. название глав и параграфов. Но эта услуга стоит гораздо больших денег. Наивно полагать, что это имеет какой-то научный смысл или практическую значимость. Вовсе нет. Но, без формально обозначенных в диссертации новизны, практической значимости и научной ценности не может быть никакой защиты. Всегда должен быть экономический эффект от многолетнего труда ученого. По классическим канонам кандидатская диссертация пишется не менее трех лет, а на написание докторской должно уходить не менее десяти. Но при этом никто не гарантирует, что зашита вообще состоится.

В конце семидесятых годов то ли в Москве, то ли в Ленинграде, а может быть даже в Свердловске, была успешно защищена диссертация на соискание ученой степени – кандидата экономических наук. В основе работы лежали экономические выкладки, математический анализ изменения длины строевого шага в Советской Армии и ВМФ. Известно, что в Уставе зафиксирована длина строевого шага как 65-70 см. Известно, так же, что сроки ношения обуви военнослужащих рассчитаны на определенное количество шагов и, соответственно, на пройденную ими дистанцию за календарный срок носки. Если же научно обосновать и доказать, что из-за всеобщей акселерации призывного на службу контингента за последние 40 лет телеметрические показатели бойцов выросли, т. е. при более высоком росте шаг стал длиннее, то изменив в Уставе длину строевого шага всего на 2 см. можно при той же общей дистанции пути увеличить срок носки обуви, что в целом по стране даст большой экономический эффект. И действительно, увеличив на 1 месяц срок носки, был достигнут огромный положительный экономический эффект.

Дорогой читатель, не надо смеяться! Это – не научная байка, это – жизнь! Но и это ещё не всё. Примерно в тот же период, в Новосибирске или в Омске была успешно защищена диссертация, где главная идея сводилась к заправке топливом танков с вертолетов в движении. Было доказано, что в условиях проведения военных действий экономится 15-20 минут драгоценного времени. Жизнь танка в современном бою – 2-3 минуты. За этот период танк должен выполнить поставленную боевую задачу – подбить один-два или более танков или вертолетов, поразить живую силу противника, после чего экипаж, состоящий из 3 человек может быть просто списан и похоронен среди героев войны. Кто не верит, пусть спросит у любого военного, который знает не понаслышке, что такое пушечное мясо. Всё это мне рассказал один очень уважаемы профессор, которому я как-то раз менял сливной бачок на унитазе в туалете.

Анатолий Николаевич выбрал очень важную и актуальную тему своей кандидатской диссертации – роль звонка в процессе обучения: теория и практика.

Его заведующий кафедрой отнесся к этой идее с пониманием. Он попытался сначала продать ему одну из своих монографий, которая на 90 % повторяла структуру его докторской диссертации, а затем, так же безуспешно, навязать своё научное руководство. Но Пургенов не дрогнул. Не портя с начальником отношений, он просто спустил всё на тормозах, не давая никаких конкретных обещаний, но и не отказываясь окончательно от сотрудничества. Сославшись на отсутствие денег и на крайне тяжелое материальное положение, он написал заявление на имя ректора о предоставлении ему материальной помощи в связи с тяжелым финансовым положением. Зав. кафедрой наложил резолюцию на заявление, которое Пургенов по его же рекомендации переписал семь (!) раз. То, по мнению заведующего, была нарушена стилистика, то орфография, то что-то ещё, и лишь, когда предел терпения у Пургенова кончился, заведующий наложил свою резолюцию – ходатайствую по существу.

 

Научный руководитель

Глазунов Михаил Афанасьевич – доктор педагогических наук, профессор, заслуженный педагог Российской Федерации – впервые познакомился с Пургеновым на одной из своих лекций, которую он читал курсантам военного училища. Невысокого роста, скорее полный, чем плотный мужчина, которому было далеко за пятьдесят, в очках, с обычными усами и однодневной щетиной, в пуловере, без галстука читал лекцию на тему «Обучение подростков с использованием методики игры и аутотренинга». Его мобильный телефон постоянно прерывал на самом интересном месте. При этом Михаил Афанасьевич виновато извинялся, внимательно выслушивал абонента и сказав две – три коротких фразы, продолжал свою лекцию. Внешне казалось, что лекция была построена по принципу – говорю всё, что знаю. С учетом того, что ему звонили через каждые пять минут, можно себе представить, какая была атмосфера в лекционной аудитории.

Пургенов сидел на последнем ряду. Он не столько слушал, сколько прокручивал у себя в мозгу предстоящее знакомства и первый разговор. С собой он привез распечатанный вариант диссертации на т. н. оборотке, т. е. на использованных ранее листах, на которых были и материалы лекций, и планы семинарских занятий, и ксерокопии журнальных статей.

– Здравствуйте, Михаил Афанасьевич! – Пургенов протянул руку профессору Глазунову, который собирал разбросанные по кафедре листы с материалами своей лекции.

– Здравствуйте, а мы с Вами знакомы? – с некоторым интересом спросил Глазунов.

– Теперь уже да! Я – Пургенов, Анатолий Николаевич. Можно просто Анатолий, или даже Толя, – Пургенов судорожно сжимая руку профессора, продолжал её активно трясти. При этом, склонив слегка набок голову, он пытался еще и улыбаться.

– Чем могу Вам служить? – Глазунов проявлял неподдельный интерес к мужчине, который, судя по всему, взял инициативу в свои руки и, возможно, будет ему чем-то полезен.

– Видите ли, Вы являетесь моим научным руководителем по моей диссертации. Я вот Вам тут привез её, ха-ха, вот и – вот… – Пургенов не знал, как ему закончить мысль.

– Простите, а кто Вам сказал, что я – Ваш научный руководитель? – с удивлением спросил Михаил Афанасьевич.

Выйдя из аудитории и пройдя по длинному коридору к кабинету Глазунова, Михаил Афанасьевич спросил у Пургенова о том, как и почему он всё-таки здесь.

– А я был, это самое, значит, у Корсунько и он мне подписал бумагу, – Пургенов вдруг очень быстро вытащил из своего, видавшего виды, портфеля скомканный листок, на котором в левом верхнем углу была виза зама по научной работе Корсунько: «Тов.

Глазунов М.А.! По-возможности разобраться и принять решение». Далее стояли число и подпись.

– Так, хорошо! Давайте по порядку. Значит, как я понимаю, Вы хотели бы заняться наукой, да? – достаточно миролюбиво спросил профессор.

– Да, т. е. не совсем. Я и так занимаюсь наукой. – Пургенов слегка хихикнул и скорчил такую обезьянью гримасу, что Глазунову стало как-то не по себе.

– Простите, пожалуйста, а какие у Вас имеются научные труды? – с неподдельным интересом задал вопрос Михаил Афанасьевич.

– Ну, это, лекции, там, программы, рефераты, там, эти самые, статьи, вот… – Анатолий Николаевич активно жестикулировал. При этом взгляд его был блуждающим, исподлобья.

– А какие статьи и где они были опубликованы? – уже с легкой иронией спросил профессор Глазунов.

– Да, хрен его знает, я сейчас, если честно, то и не упомню всех статей-то. Много их было у меня… Вон на конференции нашей, вот, это самое, значит, на этой… ну, как его там? А, блин, вспомнил, у этих, вот, значит, у прокуроров была конференция и я там был! – не без гордости заметил Пургенов.

– Ну, ладно, мне уже многое ясно, давайте перейдем к Вашей диссертации, да? – и профессор достал пачку дорогих сигарет и закурил.

При входе в его кабинет висела большая, очень красивая табличка с надписью «У нас не курят! Штраф – расстрел».

Анатолий Николаевич достал из своего портфеля большую пачку бумаги, на каждом листе которой было что-то напечатано мелким шрифтом. Было сразу видно, что Пургенов пришел на встречу не с пустыми руками, и, что ему было что показать. Но было так же видно и то, что он не имел никакого понятия о написании диссертаций, о тех требованиях, которые предъявляет ВАК к квалификационным научным работам.

У Глазунова хватило терпения и такта, чтобы не послать Пургенова на три буквы, хотя желание было столь огромно, что Михаил Афанасьевич, сильно закашлявшись, ещё долго не мог придти в себя.

Возможно, эти строки и не столь захватывающи, как, например, сцены с проститутками в стриптизбаре или сцены поимки особо опасных преступников. Но это лишь только на первый взгляд.

Как назло, Пургенов был сильно простужен и из носа его обильно текли сопли. Носового платка или салфетки у него не было, а высморкаться было крайне необходимо. Пару раз он делал глотательные движения своих выделений, несколько раз он потихоньку сморкался в руку и, затем аккуратно вытирал выделения о ножку своего стула. Но долго так продолжаться не могло и, в конце концов, случилось то, что повергло профессора в шок. Пургенов неожиданно, вдруг, чихнул. Из носа вылезла здоровенная козявка, если не сказать козявища. Липкая, серо-зеленого цвета, с пузырями – она легла одним концом на подбородок, а другой – самый толстый – застрял в ноздре. Пургенов попытался её втянуть обратно, но отчаянное шмыганье носом желаемого результата не дало, и тогда он, не долго думая, зажав левую ноздрю указательным пальцем левой руки, прицельно высморкался в полупустую корзину для мусора, что стояла в двух метрах от него. Сделал он это залихватски быстро и предельно точно. Сопля, как снаряд, с силой ударилась в стопку бумаг с таким треском, что профессор даже подскочил в своем кресле. Воцарилась тишина. Первым заговорил Пургенов.

– Вы, тут, это, вот… – и он показал на свои бумажные опусы.

– Простите, не понял?! – профессор понемногу стал приходить в себя после шока от действий Пургенова.

– Ну, Вы посмотрите, значит, пожалуйста, а я, если что, так я – быстро. У меня на работе есть компьютер и сканер. – Пургенов внимательно, слегка исподлобья, поглядывал то на профессора, то на сильно потрепанную пачку своих бумаг.

Ещё минут пять они не то торговались, не то беседовали, после чего профессор вежливо указал Пургенову на дверь, сославшись на свою занятость и срочность выполнения одного важного поручения своего руководства.

На следующее утро Пургенов позвонил домой Глазунову. Тот уже не спал. Погуляв с собакой и за утренней чашечкой кофе он без деталей рассказал о вечернем знакомстве с Пургеновым.

– Да пошли ты его на х..! – резюмировала супруга. – Ты что, себя не уважаешь, икшаться с такими придурками?

– Послушай, ну что ты так кипятишься? – Михаил Афанасьевич пытался окончательно разобраться с нелегким для себя вопросом – что же все-таки ему делать с Пургеновым.

– Миха, ведь скоро ты поедешь в санаторий, да? – уже сменив гнев на милость, нежно щебетала профессорская жена, – И надо будет тратиться! Да, да, тратиться, и покупать билеты, откладывать деньги на всякое там разное, ну ты понял меня?

– Так что, ты считаешь, что надо ему так и сказать, чтобы он сразу же все и понял?

– Ну, да! Ты ему не просто намекни, а скажи, что так, мол, и так. Что надо вот то и то, что он должен это все сделать к… – и жена задумалась, т. к. не могла быстро сообразить, сколько же дней надо дать Пургенову на сбор и передачу её мужу денег. – Ну, скажи ему, чтобы он тебя порадовал, например, к послезавтра.

– А сколько ему сказать? Как обычно или…, – но договорить профессор не успел, т. к. зазвонил телефон.

На проводе был Пургенов. По телефону он говорил гораздо лучше, чем вживую. Минут пять, а может и больше, он извинялся за столь ранний звонок и за свою настойчивость. Затем он перешел к делу.

– Михаил Афанасьевич, я вот что звоню Вам, я хотел узнать Ваше мнение по поводу моей диссертации. И если что от меня надо, то я ведь, пожалуйста! Вы только скажите и я всё сделаю, да.

– Ну, раз Вы перешли к делу, то я Вам тоже всё выложу на чистоту и не буду с Вами играть в прядки. Всё, в принципе, возможно. Да, и можно через года два-три выйти на предзащиту, а потом, может быть и на защиту, да… Но надо иметь в виду, что всё это очень и очень непросто! Ведь всё, что Вы мне оставили – это, практически, ничего. То есть, надо всё писать заново и совсем иначе, совсем по-другому. Да! А то, что Вы сделали – это, разумеется, хорошо, очень даже неплохо, но! Но это всё не то, что нам нужно, да, – профессор пытался говорить спокойно, но ему всё время мешала его жена, суфлировавшая только одно и тоже – «… пять тысяч долларов, пять тысяч долларов, для начала. Ты понял, пять тысяч долларов?»

– Да, да, – только и промямлил Пургенов.

– Так вот, молодой человек, я на следующей неделе уезжаю в санаторий, почти на месяц и мне, разумеется, нужны деньги на отдых, – профессор сделал продолжительную паузу, но, не услышав никакой реакции на другом конце провода, он продолжил, – мне надо пять тысяч долларов. Понимаете меня, да?

– Да, да, понимаю. То есть мы с Вами сможем опять встретиться, когда Вы уже вернетесь из санатория? – наивно спросил Пургенов.

– Да нет же, – уже начиная раздражаться, ответил профессор, – нет, мы можем встретиться, например, завтра!? Вы успеете к завтрашнему дню?

– Нет, завтра я никак не смогу, а вот послезавтра – это можно. Только, это самое, значит, хорошо бы, это самое, вечером, а? – Пургенов как-то сразу же повеселел.

– Ну, хорошо, послезавтра, так послезавтра. Так и быть, послезавтра в 1900 я жду Вас у себя дома. – Профессор даже как-то по-юношески начал постукивать левой рукой по журнальному столику, за которым он разговаривал по телефону.

– Мила! Давай-ка мы с тобой побалуемся красной икоркой! Клиент уже созрел! – радостно потирая маленькие пухленькие ручки, Михаил Афанасьевич, шумно шаркая по полу, ринулся на кухню.

– И ты уверен, что этот Пукин… – супруга уже делала бутербродики с икоркой.

– Не Пукин, дорогая, а Пургенов, – поправил с нежностью свою жену профессор.

– Ну, не важно, Пургенов, Пукин. Какая разница? А он, этот самый Пургенов, не кинет тебя? – и супруга с хитрецой посмотрела на мужа-кормильца. Ведь она, окончившая в бытность доцента Глазунова институт, выйдя за него по расчету замуж, так ни дня и не работала, а жила на полном иждивении своего мужа – отца двоих их совместных и еще двоих, от его первого брака, сыновей.

– Нет, Милочка! Хоть этот Пургенов и полный кретин, но за 10000 баксиков я из него ученого то сделаю, хо-хо-хо! Уж поверь мне, солнышко, он ещё и на даче у нас поработает! Покопает, покопает. Обязательно покопает, а куда он денется? Ведь это же ему надо быть кандидатом? Да? Или я в этой жизни уже ничего не понимаю?! – Михаил Александрович уже хотел, было, достать коньяк, но подумал – и правильно сделал! – пить сутра – дурной тон!

– Да, икорка-то – что надо! Хорошую икорку-то нам прислал этот грузин, который у тебя защищался.

– Ну, вот, видишь, и икорка тебе нравится?! А помнишь, как ты его тоже не воспринимала всерьёз, помнишь? – и Михаил Афанасьевич принялся уплетать третий бутерброд, где масло, намазанное с палец, не просматривалось из-за толстенного слоя икры, нет-нет, да и падавшей то на халат, то на стол, то вообще на пол.

* * *

– Милочка! Открой, пожалуйста, дверь! Звонят! Наверное – это Пургенов. – Михаил Афанасьевич, лежа на диване с газетой в руках, пытался следить за выпуском новостей по телевизору и одновременно разговаривать с каким-то диссертантом по телефону.

– Миша, открой сам. Я – не накрашенная! – Крикнула из ванной супруга.

В дверь кто-то настойчиво продолжал звонить. Когда Михаил Александрович, в халате и сигаретой в зубах, открыл дверь, то увидел стоявшего в резиновых сапогах, с большими заплатами, заляпанными грязью и прилипшей жухлой травой, кого бы Вы думали? – Пургенова. На его голове восседала широкополая, грязно-зеленого цвета старая фетровая шляпа. Длинный кожаный плащ-пальто с протертыми рукавами, сильно подпоясанный облезлым матросским ремнём с нечищеной бляхой, дополнял и без того нелепый облик потенциального соискателя. Кожаный портфель неопределенного цвета, протертый до дыр, был чем-то набит.

– Здравствуйте, господин Пургенов, проходите… – пролепетал ошарашенный увиденным профессор. Сигарета чуть было не выпала изо рта. – Откуда Вы, такой хорошенький? – Глазунов пытался тщательно разглядеть своего визитера при свете люстры в его прихожей.

– А я к Вам прямо с работы. Вот только с собакой погулял, дрова своей матушке занес и к Вам. – Пургенов снял шляпу, разделся и стоял в драных носках с портфелем в правой руке и каким-то полурваным полиэтиленовым мешком в другой руке.

– Ну, что же, проходите, пожалуйста, на кухню. Можете даже босиком, пол – с подогревом. Или хотите тапочки? – предложил, скорее ради приличия, профессор. От ног Пургенова исходил зловонный запах не стиранных как минимум год носков.

– Вот я бы хотел ещё в туалет, если можно?! – и Пургенов заискивающе, несколько виновато посмотрел на обладателя большой, хорошо обустроенной квартиры, где обстановка была такой же, как у какого-либо олигарха, хотя Анатолий Николаевич еще ни разу в своей жизни не был ни у новых русских, ни, тем более, у олигархов.

– Да, пожалуйста, вот дверь в туалет, а вот эта – в ванную, и профессор включил свет в обеих комнатах.

– Да, нет, мне только в туалет, а руки я дома мою, ха-ха. Так что Вы, пожалуйста, не беспокойтесь! – и Пургенов с шумом закрыл за собой дверь в туалете.

В течение минуты из туалета раздавались облегченные вздохи и шум брызг струи, наверное, на пол и стены. И действительно, когда Пургенов вышел из туалета и ещё продолжал застегивать ширинку своих мятых брюк, то он виновато посмотрел на хозяина квартиры и, как бы вскользь, заметил, что он, дескать, не снайпер, и что он чуть-чуть не попал в унитаз, но что он готов всё вытереть, если ему дадут тряпку.

Людмила Марковна, подключившаяся к беседе мужа с Пургеновым, любезно заметила, что она сама всё уберет и что ему не следует даже беспокоиться.

– А в ванную, не желаете? Руки помыть? – ещё раз вежливо, но настойчиво спросил профессор.

– Ну, ладно, помою, хотя руки-то, вообще-то сухие, – и Пургенов зашел в ванную, где был тоже сделан не просто евроремонт, а супперевроремонт.

– Миша, Миша! Ты только посмотри! – вдруг закричала Людмила Марковна, когда зашла в туалет и увидела обоссаные стены, стульчак и пол.

– Милочка, да ты не волнуйся! Всё можно убрать, вымыть… – неуверенным голосом пытался профессор успокоить свою супругу.

Когда Пургенов вышел из ванной, Людмила Марковна пулей влетела за ним, чтобы посмотреть – что этот субъект мог натворить в святая-святых – в ванной.

Уже на кухне, за столом, во время чаепития профессор деликатно спросил у Пургенова: «Ну-с, голубчик, привезли?»

– Ах, да, чёрт возьми! Я и забыл совсем, – с большей, чем обычно сипотцой и надрывом в голосе отреагировал Пургенов. – Конечно, сейчас принесу.

И Анатолий Николаевич вышел за своим пакетом в прихожую, где его случайно оставил. Тем временем профессор достал из холодильника икру, буженину, ветчину, сыр, масло, свежие огурцы с помидорами, редиску, лимон, шпроты и сметану. И только он начал делать бутерброды, как на кухню вернулся Пургенов.

Совершенно спокойно, безо всякого смущения Анатолий Николаевич, сославшись на свою забывчивость, попросил профессора принести какую-нибудь ручку.

Профессор был несколько удивлен подобной просьбой. «Уж не расписку ли он собирается брать с меня?» – подумал, было, Глазунов, но всё оказалось гораздо банальнее и прозаичнее.

Пургенов достал из своего дранного пакета две тонюсенькие брошюрки и начал их надписывать своим, как оказалось, корявым почерком.

Дорогому коллеге – профессору М.А. Глазунову – на долгую память и для практического использования в работе от автора – преподавателя кафедры Охраны труда Пургенова Анатолия Николаевича. Далее следовали дата и подпись.

Оказывается, Пургенов презентовал профессору ни много, ни мало, две учебные программы курсов, изданных его институтом для студентов-заочников, где Анатолий Николаевич был одним из составителей.

Автор более 20 монографий, более 250 научных статей в ваковских изданиях, научный руководитель более чем 40 кандидатов и 21 докторов наук, председатель диссертационного совета, учёный с мировым именем и т. д. и т. п. – вдруг ссутулился и окаменел.

– Что это? – справившись с первым ударом, пролепетал, наконец, профессор.

– Это – Вам, – не без гордости ответил Пургенов. Пожалуйста, пользуйтесь. Я скоро ещё издам одну программу. Её можно будет купить у нас в НИО-РИО.

Нет смысла далее описывать развитие событий. Достаточно заметить, что Пургенова с треском выгнали из квартиры. Денег профессор от Анатолия Николаевича не получил, зато схватил предынфарктное состояние.

Пургенов долго ещё не мог понять – почему, вдруг, с ним не захотел общаться профессор, которому он пытался подарить свои учебные программки.

Спустя месяц, после возвращения Глазунова с отдыха, ему позвонил Пургенов.

– Михаил Афанасьевич, здравствуйте! Это – Пургенов, помните меня? – радостно спросил Анатолий Николаевич.

– Да, узнал. У меня к Вам просьба – вычеркните, пожалуйста, мои телефоны из своих кондуитов и больше не звоните мне и не пытайтесь меня найти! – и профессор с раздражением бросил трубку.

Пургенов был крайне раздосадован. Никто из коллег Глазунова не хотел иметь с ним никаких дел. К кому он только не обращался – и к Четвекко А.П., и к Баженко В.Т., и к Четвертьбухайло В.Н. Либо, узнав, что к ним обращается Пургенов, они моментально, без объяснения причин, прекращали с ним контакты, либо, сославшись на неотложные дела, убегали от него прочь.

Наконец, не выдержав такого развития событий, Пургенов решил поделиться со своим заведующим, к которому он испытывал двойственное чувство. Дело в том, что Пургенов, видя физическое, умственное и материальное превосходство молодого доктора наук, опального у руководства института заведующего кафедрой, причем превосходство было не в два-три раза, а гораздо больше, да и не над одним Пургеновым, пытался всячески подгадить своему шефу, который его, можно сказать, пригрел у себя на кафедре.

Тем не менее, заведующий был первым, которому поведал о своем диссертационном горе Пургенов.

Заведующий, будучи стрелянным воробьём, щипавший таких, как Пургенов, доивший не менее, чем академик Глазунов, соискателей, аспирантов и докторантов всех мастей, отреагировал достаточно спокойно на информацию Анатолия Николаевича.

Он без обиняков, открытым текстом дал понять Пургенову, что без денег, а точнее – без взяток, ему никогда не стать учёным. И он тут же предложил Анатолию Николаевичу свои услуги, пообещав не только сделать работу под ключ, но и положительный результат на защите. Цена вопроса для Пургенова была ни много, ни мало – шесть тысяч долларов, не считая расходов на банкет, публикации, экзамены и прочую дребедень, тянувшую ещё на три-четыре тысячи долларов.

Денег у Пургенова не было. Да и если бы они были у простого преподавателя, платившего алименты на содержание своих двоих несовершеннолетних детей, один из которых в свои пятнадцать лет успел уже создать полноценную семью, то он, скорее всего, потратил бы на себя любимого. У него никак не умещалось в мозгу, что затраты по кандидатской диссертации лихвой окупятся за два-три года, что все, кто стал учёными, прошли через это же. Пургенов наивно полагал, что за спасибо, только лишь по-закону можно защитить собственную диссертацию.

Заведующий со своими доводами и своей хапужнической логикой его не убедил. Более того, и другие сердобольные преподаватели его карликового института говорили примерно то же самое, только в более завуалированной форме, что и заведующий. Деваться Пургенову было некуда.

 

Заказ

Спустя три года после инцидента с Глазуновым, накопив пять тысяч долларов, Пургенов явился в коллегию адвокатов к Монзикову. Решение пришло к нему неожиданно.

После долгих, безуспешных мытарств с защитой диссертации, Пургенов понял, что без денег ему этот вопрос не решить. Эта уверенность укрепилась особенно после того, как он дважды провалился на конкурсных экзаменах в судьи. Ему не помогли ни шпаргалки, которые он мелко распечатал на компьютере, ни колоссальное упорство, с которым он достал всех судей своими вопросами. Дело в том, что, практически, каждый вечер он ездил на встречу с тем или иным судьёй и слёзно просил разъяснить ему какую-нибудь статью из кодекса. Пургенов не знал, кто именно из судей будет в экзаменационной комиссии. Поэтому он терроризировал своими вопросами всех подряд. Личность его была не только известна всем работникам суда, но и крайне неприятна. Манера поведения, одежда, внешний вид – всё раздражало и приводило в уныние работников фемиды.

Именно тогда, когда все надежды на повышение своего благосостояния путем занятия доходного места рухнули, Пургенов пошел ва-банк.

И ему повезло. Монзиков мог сотворить чудо с кем угодно и когда угодно. Надо было лишь его материально заинтересовать.

Рассказав довольно сносно о своих перипетиях, Пургенов обратился в слух. Он загадал – если Монзиков согласится ему помочь, то он с лёгкостью отдаст ему 200, нет – 300 долларов, и тогда у него останется еще весьма приличная сумма, с помощью которой он решил стать кандидатом педагогических наук. Но не тут-то было.

Монзиков не долго думая, заломил такую сумму, что у Пургенова даже дух захватило.

– Десять тысяч долларов?! Да Вы что, бля, вообще, что ли? Да, я, бля, за десять штук, бля на х… бля… Да, я, бля… – Пургенов пытался закончить фразу, но дальше матерных слов он не двигался.

– Да ты сам-то посуди, кто ж будет сегодня с тобой работать даром? Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков уже почувствовал, что клиент его наживку успел заглотнуть. Теперь было важно, чтобы он не соскочил.

– Да у меня и в жизни-то таких, бля, денег-то никогда, бля, не было. – Пургенов теперь из нападения перешел в глухую оборону.

– А у тебя и не будет никогда никаких денег, если ты будешь таким глупым и жадным. Понимаешь мою мысль, а? Догнал? – теперь уже Монзиков перешел к активным наступательным действиям.

– А это почему же ещё у меня, бля, не будет денег, а? – удивленно воскликнул Пургенов.

– А потому, что ты не хочешь понять, что, купив для себя диплом кандидата, ты отобьёшь свои бабки за пару-тройку лет. Понимаешь мою мысль, а? – и адвокат посмотрел на него снисходительно, с надеждой, что клиент его ещё может масштабно мыслить.

– Ну, хорошо, допустим, я достану деньги. А как же я их отработаю? А? – Пургенов начал имитировать мыслительный процесс, поскольку пауза перед этой тирадой была достаточно продолжительной для беседы в столь остром жанре.

– Да ты сначала найди деньги, стань кандидатом наук, получи диплом, обмой его, а уж потом начинай отбивать все свои затраты. Догнал? – Монзиков ехидно ухмыльнулся. – А когда нет денег, то нет и работы. Нет работы – нет, соответственно, и результата! Понимаешь мою мысль, а?

– Хм, заманчиво, конечно, только я бы хотел знать, всё ж таки, а когда я стану кандидатом? – и Пургенов опять скорчил такую обезьянью гримасу, что Монзикову стало немного жутковато.

– А что тут непонятного-то? Деньги – в кассу, культурку – в массы! Утром, как говорится, деньги, вечером, значит, стулья!

Классика! – Монзиков уже начинал прикидывать, кому из продажных ученых можно будет спихнуть его клиента.

– А Вы мне не могли бы одолжить пять тысяч долларов, а то у меня есть только пять? Ведь, всёж-таки мы с Вами теперь будем вместе работать, да? – Пургенов с легкой улыбкой, склонив, как обычно, свою голову направо, ссутулившись, смотрел прямо в глаза адвоката.

Но и адвокат был, как говорится, парень не промах. Ответ его был лаконичен и прост, как Ленинская мысль.

– Ты, это, значит, не умничай! Сейчас мы с тобой заключим договор на оказание тебе юридических услуг?! – но Монзиков не успел закончить фразу, т. к. Пургенов, оживившись, вдруг прервал его и резко активизировал их беседу.

– А зачем мне консультация, если я сам – юрист?

– А затем, что так надо! Догнал, а? – и Монзиков решил продолжить беседу стоя.

– А всё-таки, ведь я же сам могу давать платные консультации? – не унимался Пургенов.

– Ну, если ты такой умный, то почему ты такой глупый? – спросил Мозиков у настырного собеседника.

– Нет, ну действительно, а… – не унимался всё Пургенов.

– Козлина ты нерусская, что же тебе ещё сказать, чтобы ты заткнул свой фонтан, бля, и, наконец, просёк фишку, а? Ведь я же тебе, придурку, в сотый раз объясняю, что за десятку я тебя сделаю кандидатом! Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков подошел к Пургенову так близко, что тот даже испугался. – Ты платишь мне две тонны баксов, две тысячи рваных – в кассу и я тебя вывожу на профессора, который за бабки делает тебя учёным. Догнал, а? И тебе это обойдется всего-то в десяточку, не считая всякой разной ерунды, о которой тебе поведает твой профессор. Понимаешь мою мысль, а?

Пургенов был изумлен подобной перспективой решения своего вопроса. В нем боролись одновременно три чувства:

– первое – патологическая жадность;

– второе – страстное, необузданное желание любой ценой стать кандидатом, и

– третье – расчет.

Пургенов прекрасно понимал, что тянуть с решением вопроса больше нельзя, но и отдавать свои кровно нажитые деньги вот так вот запросто он тоже не хотел.

Попререкавшись еще минут 25-30, они, к удовольствию Монзикова, пришли к тому, что Пургенов облегчил свой карман на 2000 долларов и 2000 рублей.

Каково же было удивление Пургенова, когда адвокат ему дал координаты его заведующего кафедрой.

Это был удар ниже пояса. В голове Пургенова пронеслись одна за другой мысли, усиливавшие полученное нервное потрясение. Ведь совсем недавно сам заведующий предлагал ему свои услуги за 6000 долларов. А он, выходит, сам, своими руками взял и подарил этому адвокату свои кровно нажитые две тысячи долларов, да еще кучу рублей. О – ужас! Теперь было очевидно, что вернуть все деньги ему не удастся! Было настолько обидно, что Пургенов даже побелел.

– Ну, ладно, ладно, не переживай так! Всё нормально будет! Я этого профессора знаю не первый год. У него, таких клиентов как ты, было столько, что тебе и не снилось даже. Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков заканчивал написание записки своему приятелю, которая служила чем-то вроде пароля.

– А другого профессора у Вас нет? – с надеждой спросил Пургенов у писавшего ещё записку адвоката.

– Нет, этот – самый лучший! Он – дважды доктор и делает любые диссертации, даже по медицине. Я помню, как он одной девице сделал кандидатскую, которую она с легкостью защитила. Она хотела расплатиться с ним натурой, но он был непреклонен. Ему, как и мне, нужны только бабки, ха-ха. – Монзиков передал свою визитку вместе с запиской Пургенову и начал его деликатно выпроваживать за дверь.

Пургенов что-то ещё лепетал, но дверь с шумом за ним закрылась и в кабинете адвоката воцарилась тишина.

* * *

Мумбрики – это те же самые чумбрики, только они – кандибоберные!

З. Исламбеков, неопубликованное, раннее. Да, Россия – маленькая страна. Здесь иногда пропадают миллиарды долларов, сотни триллионов народных рублей, но настырному человеку здесь пропасть не дадут. То есть, ему могут создать невыносимые условия, его могут оболгать или даже посадить в тюрьму. Ему могут так испоганить его жизнь, что он будет проклинать всё на свете, вплоть до самого факта своего рождения. Но никогда настоящий борец не отступит от намеченной цели. Он будет ее добиваться любой ценой, пусть даже ценой своей жизни. А если, вдруг, борьба прекращается, то, значит, это был не боец, а просто искатель на свою задницу приключений.

Заведующий встретил Пургенова достаточно спокойно. Он был неплохим психологом и хорошо знал подобный тип людей, которые окружали его со всех сторон. К чести Пургенова, а может быть и на его беду, таких как он – попадается настолько мало, что можно прожить долгую и интересную жизнь, но так и не встретить на своем пути аля-Пургенова.

– Ну, что, Анатолий, будем работать? – заведующий весело подмигнул Пургенову и начал звонить по сотовому телефону.

– А когда мы начнем? – поинтересовался Пургенов.

– А когда мы заплатим? – вопросом на вопрос ответил заведующий.

– А Вы знаете, у меня есть только три. – Пургенов внимательно наблюдал за своим заведующим, который, услышав это, тут же прекратил набор номера и положил трубку в нагрудный карман своей модной джинсовой куртки.

– Не переживайте, Анатолий Николаевич! Мы начнем сразу же после стопроцентной предоплаты. Ищите ещё три и тотчас же начинаем движение. Вопросы е? – и заведующий незаметно для себя перешёл на украинский язык, которым, как и английским, владел в совершенстве.

* * *

Спустя несколько месяцев, а может быть и год, ректор института в очередной раз заменил заведующего кафедрой, переместив старого на абсолютно никчемную для него должность – доцента кафедры. Пургенов зашел в кабинет к своему бывшему заведующему, которого он по-прежнему недолюбливал, и, скорее по привычке, всё еще называл по имени-отчеству.

– Я принес Вам деньги и свою диссертацию, вот, – Пургенов достал из внутреннего кармана пиджака замусоленный конверт, где лежали абсолютно новенькие стодолларовые купюры.

– Молодец! Садись, – доцент-профессор взял конверт с деньгами и начал быстро считать доллары.

Его скорость пересчета денег была феноменальной, такого не увидишь даже в кино! Пургенов впервые видел своего бывшего заведующего в таком амплуа и для него это было в диковинку.

Дело в том, что много лет тому назад заведующий начал поигрывать коммерческие партии в шахматы и на русском бильярде. Говорили, что в молодости у него были высокие спортивные разряды то ли по шести, то ли по восьми видам спорта. Близко знавшие его люди часто задавались вопросом – каких денег у него было больше: от диссертаций, книг, статей в научных журналах, или от игры в шахматы и на бильярде? Все те, кто хоть раз видел его игру, отмечали, что в ней не было ничего выдающегося или экстраординарного. Он, как и многие другие игроки, иногда и проигрывал. Однако парадокс же заключался в том, что он всегда оставался в плюсе. И если в бильярдных серьёзные игроки явно избегали с ним играть, то случайные посетители легко попадались к нему на крючок. Его полная фигура, его стать и мощь, вкупе с интеллигентным русским лицом, его манеры – скрывали в нем каталу, бильярдную крысу. Только приглядевшись повнимательнее, можно было с уверенностью заметить в нем бывшего спортсмена. И тогда возникала догадка, что в молодости он, вероятнее всего, активно занимался штангой или плаванием, а может быть боксом или даже футболом. Его живот, его могучая короткая шея, его кулачищи свидетельствовали о том, что он резко бросил занятия спортом и начал полнеть. Но многим известно, что выдающиеся спортсмены отличаются от обычных людей еще и своей работоспособностью, настойчивостью и терпением.

Кстати, как-то раз я был с Монзиковым в одной бильярдной, где играл заведующий на русском столе. Я наблюдал за его игрой на протяжении четырех партий, где он с минимальным перевесом одерживал одну победу за другой над хорошо игравшим молодым человеком. После денежного расчета он сделал часовой перерыв, и затем продолжил с очередной жертвой свою игру, снова показывая аналогичные результаты на большом столе. В тот день я просидел в бильярдном клубе с адвокатом в общей сложности около 7 часов. За всё то время я видел разных по стилю и уровню игры молодых людей, которые все, как один, с минимальным разрывом в счете проигрывали заведующему. От каждой партии создавалось впечатление, что соперники были одного уровня и класса игры, но всё время, почему-то выигрывал заведующий.

И только Монзиков сумел разрешить мои вопросы, рассказав мне истории о бильярдных крысах и каталах, одним из которых был Малыш – так заведующего называли приятели по бильярду.

Что интересно, Малыш практически не ругался матом, что было крайне нехарактерно для сегодняшней бильярдной публики. Он не курил и практически не употреблял спиртного. Нет, конечно же, он мог выпить дорогой водочки, но только под хорошую, обильную закуску, в компании своих приятелей. Более того, Малыш был не очень словоохотлив и часто задавал провокационные вопросы, которые, обычно, задают новички в игре на бильярде. Он постоянно косил под простачка. То ли он по привычке старался заманить к себе очередную жертву, то ли он изощренно развлекался?! Однако все маркеры и завсегдатаи бильярдных клубов были с ним предельно вежливы и обходительны. Как ни странно, для него всегда находился хороший стол, даже если была очередь на бильярд и все столы были заняты. И только единицы знали его – Малыша – как крупного ученого и широко известного в научных кругах теоретика и популяризатора права, экономики, социологии и других гуманитарных наук.

После пересчёта купюр, доцент бегло пролистал диссертацию Пургенова и с небольшой иронией заметил ему, что с этой минуты началась битва не на жизнь, а на смерть.

– Вот теперь-то, Толя, мы и начнем творить чудеса. Бери лист бумаги, ручку и пиши заявление. – И доцент медленно продиктовал Пургенову заявление на имя председателя диссертационного совета Глазунова М.А.

– А что, это не тот ли самый Глазунов, который послал меня на х..? – с тревогой в голосе спросил Пургенов.

– Тот, тот. Ты лучше пиши, и старайся писать без ошибок, – успокоил его доцент.

Заявление пришлось дважды переписать, т. к. Пургенов всё время делал грамматические ошибки. Чувствовалась малограмотность и тупость будущего молодого ученого, младшему внуку которого пошел уже третий годик.

 

Предзащита и нескончаемое мытарство

С момента проплаты Пургеновым шести тысяч долларов до т. н. предзащиты диссертации на кафедре у профессора Глазунова прошло полтора года. Такой большой срок был обусловлен нехваткой денежных средств у соискателя. Новый кирпич был написан за два с половиной месяца. Публикации по теме диссертации, а всего их было семь, доцент сделал за четыре месяца. За полгода он смог натаскать по диссертации самого Пургенова, который лишь мог читать, да и то с ошибками, текст диссертации, но при этом он не улавливал самой сути. К сожалению, такие экземпляры в жизни встречаются достаточно часто.

Между прочим, у доцента был клиент, которого он сделал за деньги доктором экономических наук, профессором, академиком какой-то академии, какой – теперь уже, наверное, и не вспомнить – за полгода!

Возможно на этом вот самом месте те читатели, которые имеют хоть какое-то представление о науке, захотят выкинуть книгу в мусорное ведро, поскольку они о таких случаях ничего не знают и теоретически даже и представить себе этого не могут! Ведь не рождаются и не вырастают же дети из полуторамесячных выкидышей? А вот в науке учёные – выкидыши бывают! И с каждым годом их становится всё больше и больше! Сегодня, например, любой из вас, дорогой мой читатель, может купить в подземном переходе г. Москвы диплом о высшем образовании за 200 – 300 долларов. Но, лично мне это ни к чему, а вот клиенту доцента – это стало необходимым во время начавшегося его политического роста, не рассказать о котором теперь я просто не могу.

*****

Как показали Лазарь Борисович Меклер и Розалия Григорьевна Идлис, элементарные аминокислотные остатки, кодируемые взаимно комплементарными квазиэлементарными тринуклеотидными кодонами, комплементарны друг другу и своим квазиэлементарным тринуклеотидным антикодо ном.

Из введения учебника по Естествознанию для студентов первого курса технических вузов.

Поступив после службы на Черноморском флоте в середине 80-ых годов в Военно-медицинскую академию, Олег Пантелеевич Долбенко, уже проявивший на младших курсах академии свои незаурядные способности в части спекуляции чем угодно и кому угодно, решил завязать со службой, и получив диплом врача, незамедлительно уволился из Вооруженных Сил России. Ни дня не отработав по специальности, он начал заниматься торговлей в одном из пригородов столицы. Первые его успехи были плачевны. Однако, получив судимость, отсидев смехотворный срок, он все-таки решил серьезно заняться бизнесом, для чего начал строить сеть ларьков и торговых павильонов в одном из столичных пригородов-спутников. За неполные 10 лет он создал настоящую торгово-развлекательную империю, в которой трудились более четырехсот человек. Придуманная, к сожалению, не им, потогонная система полурабского труда сразу же стала давать свои плоды. Люди Олега Пантелеевича боялись, но выполняли беспрекословно все его команды, пусть даже и не относящиеся к их функциональным обязанностям. Как ни странно, но все, казалось бы, на первый взгляд – бредовые идеи, были им блестяще реализованы. Захотел, например, приобщить к христианству бомжей, пенсионеров и безработных – взял, да и сделал. Он быстро построил часовенку в центре города, дал попам денег на реставрацию храма, устроил несколько религиозных праздников…

Первоначально он занимал деньги у бандюганов, спекулянтов, ростовщиков, адвокатов и всех тех, кто так или иначе нажил себе приличный капитал, но либо не хотел, либо не мог самостоятельно его обслуживать. Кстати, особенность русского народа в том и заключается, что даже в народных сказках торжествует не добро, не трудолюбие, а какое-то чудо, сотворенное Всевышним для лодырей и убогих. Лежит, например, Иван-дурак на печи, ничего не делает… Да?

Олег Пантелеевич имел замечательнейшую смекалку и превосходнейшую интуицию. Эти его природные качества с лихвой компенсировали его необразованность и бескультурье. Говорил он немного, используя крепкие словечки для связки слов. Умные люди, вынужденные с ним общаться, выходили от него сломленными и раздавленными, поскольку его слова подкреплялись реальными делами. Никто из профессоров, например, которые с ним общались, не могли усмотреть причинно-следственной связи между его бредом, делом и результатом. Не верите? А Виктор Степанович Черномырдин? Кто-нибудь может разве с первого раза понять всё то, что он говорит? Однако же в жизни – это один из преуспевающих политиков и бизнесменов!

Был у Олега Пентелеевича среди прочих близких к нему займодателей – адвокат, который более десяти лет давал ему сверхценные советы. На протяжении долгих лет он заменял ему и духовного отца, и юриста, и компаньёна… Оба друг друга недолюбливали, но при людях они показывали взаимную любовь, уважение и дружбу. Надо сказать, что в жизни это частенько случается. И только время может расставить нужные акценты и показать, как говорил М.С. Горбачёв «Кто есть WHO?

Именно адвокат и познакомил хохла с доцентом. Оба были несказанно рады тому, что появился источник заработка. Адвокат снял денег и с доцента, и с хохла. В конечном итоге, за всё платил хохол, получивший за деньги практически всё, кроме истинного признания, знаний и удовлетворения.

Любимой книгой Долбенко была Библия. В ней он находил ответы на все свои вопросы. Зачем ему было что-либо читать? Ведь перед ним пресмыкались и горе адвокаты, и взяточники милиционеры, и продажные депутаты, и хапучие чиновники…

Всё что надо, он мог купить, т. к. торговля и ресторанный бизнес, неконтролируемый государством, давали сверхбарыши. Все его работники зарабатывали примерно в полтора-два раза больше, чем, если бы они работали на другого хозяина. Основная зарплата им выплачивалась в конвертах, а для налоговой инспекции предъявлялись смехотворные суммы, сравнимые разве что с детскими пособиями или маленькими пенсиями. Эта система, кстати, существует не только у Долбенко, она используется и в малом, и в среднем, и в крупном бизнесе. И что интересно, чем больше злоупотреблений у чиновников, чем больше прогрессирует в стране взяточничество, тем меньше сам народ говорит об этом негативном и неизлечимом явлении. Нет, говорит-то он много, только делает он мало. На Руси поговорить любили и умели всегда и издавна. Вот, жалко только, делать нужное и монументальное, почему-то на Руси не очень-то любили. Неслучайно, лейтмотив Великой Октябрьской социалистической революции был ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ. Ведь Ленин – гений всех времен и народов – призывал массы к тому, чтобы не было богатых, а русские цари, а затем и белогвардейцы – ратовали за то, чтобы на Земле не было бы бедных.

К тому моменту хохол – так его за глаза называли его же бизнес-партнеры – купил себе диплом экономиста, но и без диплома он прекрасно управлял своими магазинами, кафе и ресторанами. Олег Пантелеевич прекрасно владел механизмами ухода от уплаты налогов, дачи взяток, подкупа, шантажа. Ему не было ещё и сорока, а он уже был гением финансовых афёр и махинаций.

Занимаясь в молодости активно спортом, он выработал в себе такие бойцовские качества, которые в сочетании с национальными особенностями сделали его неутомимым тружеником. Мозг его работал круглосуточно, а тело – по 18-19 часов в сутки. Он успевал единолично контролировать все свои заведения. Долбенко устраивал ночные облавы на свои бани, рестораны, кафе и магазины, где заставал врасплох сонных и пьяных, лодырей и бездельников, которых немедленно выгонял вон. Да, уж, работники Долбенко боялись потерять работу, которая кормила их семьи и делала инвалидами каждого, кто отработал в системе более пяти лет. Потогонный конвейер выжимал силы и соки с каждого. А дети, тем временем, были предоставлены сами себе…

Однажды, после вечерней трапезы в одном из ресторанов Долбенко, настоятель местного прихода отец Акакий посоветовал Олегу Пантелеевичу стать ученым.

– Тебе, сын мой, надобно бы обрасти дипломами и регалиями, – и рука настоятеля потянулась к рюмке с водкой.

– А ведь я уже купил два диплома о высшем образовании! Ты же знаешь, что я и врач, и экономист? – Долбенко был уже изрядно пьян. Он был вынужден пить часто, но помалу, поскольку выпивка для него была лишь средством общения с нужными людьми, а не плотским наслаждением. Он пил и при этом сильно страдал. Не пить он не мог, но и питьё выворачивало наизнанку весь его организм.

– А помнишь ли ты, сын мой, на всенощной я лобызался с одним твоим профессором? – отец Акакий хитровато взглянул на своего преданного прихожанина – основного источника доходов не только всего прихода, но и большой семьи священнослужителя.

– А, с профессором? Ну, да, помню, конечно… – осоловелые глазки Олега перестали вдруг бегать по корпусу святого отца и взгляд его остановился на аккуратной поповской бороде.

– Вот ты дай ему работёнку, а я уж за тебя помолюсь! – и отец Акакий налил до краев водки в обе рюмки, которые больше походили на фужеры с ножками.

– А как мне с ним начать диалог? – Долбенко очень быстро сообразил, что именно сейчас-то отец Акакий его и наставит.

– А ты, сын мой, попроси своего адвоката, чтобы он поговорил с профессором, – отец Акакий залпом опрокинул в рот рюмку и не закусывая внимательно разглядывал на своей тарелке аккуратно отсервированные свежей зеленью кусочки филе форели слабой соли.

– О, спасибо, отец Акакий! – Долбенко достал мобильник и быстро позвонил адвокату.

– Слышь, э?! Давай, быстро, приезжай на избу! Есть разговор. Тут у меня отец Акакий… – Олег говорил небыстро, но четко, по-военному.

В два часа ночи на избу – так называлось кафе, где были сауна с бассейном, несколько номеров для возлюбленных парочек, тренажерный зал, бильярд, банкетник – прибыл адвокат в своей кожаной куртке и с пачкой дорогих сигарет. Все трое облобызались и начали обсуждать последствия еще незащищенной диссертации будущего политика Долбенко.

* * *

Проснувшись около одиннадцати часов утра, адвокат сразу же позвонил профессору. Недолго размусоливая, адвокат перешел к наступлению.

– А ты готов за хорошие деньги сделать парочку-тройку диссертаций? – адвокат, лёжа на двуспальном диване, правой рукой поглаживал полусонного бультерьера, а левой рукой то и дело подносил-относил ото рта сигарету. Пуская в потолок аккуратные кольца сигаретного дыма, он загадочно и интригующе рассказывал профессору о возможности неплохо заработать.

– Я – всегда готов! Только эта работа требует хорошей предоплаты! – Профессор быстро сообразил, что к чему и уже мысленно просчитывал перспективы траты своего научного гонорара.

– Сколько? – адвокат говорил очень спокойно, не подавая и тени своего волнения.

– Пятёрка под ключ! – отрезал профессор.

– За все три? – переспросил адвокат.

– За каждую! – несколько раздраженно уточнил профессор. – Ты пойми, ведь работы здесь немерено, соответственно, и денег должно быть столько, чтобы было не обидно каждому.

– А мне ты, когда сделаешь диссертацию? – адвокат, похоже, решил добить профессора и застолбить все возможные варианты одним чохом.

– Когда ты мне заплатишь, – профессор был непреклонен.

– Так я же тебе клиентов подтягиваю, – адвокат был в недоумении от притязаний профессора. Он уже давно не работал по специальности и привык зарабатывать на жизнь лишь приклеиванием хвостов и переводом тем с одного на другого.

– Слушай, ты ценишь свой труд? – не унимался профессор.

– Конечно, – адвокат сделал затяжку сигаретой и выпустил в потолок большой клуб дыма. Разговор явно не клеился.

– Вот и я ценю и свой и труд других, кто куёт учёных и кто тратит своё драгоценное время, кто и денно, и нощно пишет, работает в библиотеках,… – договорить профессор не успел, т. к. адвокат решил прервать разговор, почувствовав небывалое упорство и ослиное упрямство со стороны профессора.

– Ладно, мы всё равно ничего сейчас не решим. Давай, значит, завтра, в восемь вечера, на избе перетрем эту тему. Лады? – адвокат уже принял для себя стратегию дальнейшего поведения.

– А почему не в десять или в двенадцать? У меня, между прочим, кроме тебя и твоих тем есть ещё и свои обязательства перед семьёй! – Профессор проявлял поразительную твердость.

– Хорошо, давай в половине восьмого! Если мы задержимся на полчаса, то ты нас подождешь в банкетнике, заодно закажешь что-нибудь себе поесть, – адвокат достал новую сигарету и пытался в разговоре её раскурить. – Такой вариант тебе подходит?

– Подходит, только встречу мы проведем в 1700 и если вас не будет, то я поем и уеду, понятно? – Профессор говорил спокойно и решительно не хотел уступать ни в чем, даже в мелочах.

На следующий день профессор подъехал на своей машине чуть раньше назначенного времени, однако хохол с адвокатом уже сидели в банкетнике и громко разговаривали, то и дело, оскорбляя друг друга. Было трудно, скорее даже невозможно сразу понять, о чем они спорили. Только когда профессор поднялся на второй этаж, где располагался банкетник, голоса моментально стихли и слышны были только гулкие шаги тучного профессора и его легкая одышка.

Профессор производил впечатление богатыря. Его тучная фигура не столько раздражала, как это обычно бывает с полными и тучными людьми, сколько ошарашивала своей природной мощью. Всё было пропорционально и массивно. Достаточно интеллигентное и приятное лицо гармонично сочеталось с могучей шеей и большими кулачищами. Одет профессор был в классический костюм со скромным, но хорошо повязанным галстуком. Внешний вид свидетельствовал о деловитости и решительности профессора, настроенного на конструктивную беседу.

За полтора часа переговоров троица неплохо угостилась солеными грибками, осетринкой, форелью, шашлычком из телятины, овощным салатиком, миногами. Вместо хлеба все ели армянский лаваш. Из спиртного была только водка, которую практически пил только профессор. Много пили чая, минералки и вишневого сока. На десерт профессор заказал себе пломбир с томатным соком. Он так смачно ел, что и хозяин кафе, в конце концов, не вытерпел и заказал себе тоже мороженное с томатным соком.

Уже через 10 минут у Долбенко в животе началась революция. Его начало пучить, живот стал раздуваться и продолжать беседу стало просто невозможно.

Лишь через сутки Олег Пантелеевич пришел в себя и смог войти в привычный ритм. С тех пор он не может спокойно смотреть ни на мороженое, ни на томатный сок.

* * *

Монзиков стоял на автобусной остановке, когда из-за поворота на большой скорости выехал профессорский джип. Не прошло и пяти секунд, машина с визгом остановилась напротив Монзикова. Адвокат без раздумья хотел, было сесть на переднее сиденье, но оно было занято. Рядом с профессором сидел дедуля, одетый ни то в железнодорожную, ни то в форму лётчика. Погоны были расшиты золотом. На заднем сидении важно расселся мужчина лет пятидесяти. Адвокат сел рядом с ним и все четверо понеслись на встречу с Олегом Долбенко.

Видимо, в молодости, профессор был гонщиком. Он без труда обгонял крутые иномарки и грузовики, демонстрируя такую технику скоростного вождения, которую не увидишь и в кино. При этом его выражение лица было невозмутимым и спокойным. Было видно, что он не напрягаясь, полностью контролировал ситуацию на дороге. Машина неслась по городу со скоростью 100 – 110 км/ч, фонарные столбы и деревья вдоль дороги мелькали с такой частотой, что не представлялось возможным прочитать даже название улиц на табличках домов. Создавалось впечатление, что транспорт на дороге стоял. Инспекторы ДПС джип не останавливали. Да и при всем своем желании они вряд ли смогли бы тормознуть ракету. Как только они предпринимали попытку остановки заляпанного грязью джипа, машина либо пристраивалась за большим автобусом, либо уходила на другую полосу движения, либо пролетала мимо с большой скоростью.

Профессор рассекал российские просторы на тридцать девятом по счёту принадлежавшем ему автомобиле. Всё время он кому-то звонил, что-то говорил и записывал.

Через сорок минут экипаж прибыл к ресторану, где и состоялась встреча с клиентом. Олег Пантелеевич не стал на встречу приглашать адвоката, с которым крутил бизнес и который, по сути, и организовал диссертационный проект. Зато на встречу он пригласил адвоката Монзикова, который успешно решал кризисные ситуации по ресторанному бизнесу. Его мнением Олег Пантелеевич дорожил и к советам его прислушивался. Единственное, что не нравилось в Монзикове Долбенко, это его беспросветный атеизм. Более того, Монзиков на дух не переносил попов и нес такую хулу в их адрес, что Олега Пантелеевича бросало в дрожь уже только при одном упоминании Монзикова об опиуме для народа.

– Здорово, хохлятская твоя морда! Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков радостно обнял Олега Пантелеевича, троекратно облобызал его и начал представлять своих спутников. – Это – академик, ну, ты его знаешь, да? Это – Сан Саныч – тоже профессор, а это – ну, как там его, – Монзиков вдруг забыл имя отчество пожилого профессора, работавшего на кафедре Сан Саныча.

– Тихон Феофанович, – представился уже убеленный сединами пожилой профессор.

– А я – Олег, – и Долбенко протянул для рукопожатия всем руку.

Его рукопожатие было скорее формальным, нежели обычным крепким, мужским. Зато каждому из своих гостей он внимательно заглянул в глаза.

Меню в ресторане заказывал доцент-профессор, который неплохо разбирался и в спиртном, и в закусках. Ему удалось удовлетворить виноводочные пристрастия каждого. Оказалось, что Сан Саныч – большой любитель коньяка, особенно за чужой счет. Тихон Феофанович решил попробовать еще и красного полусухого винца под судак в кляре, после чего он откушал икру с блинами и отведал армянского коньяка восьмилетней выдержки. Профессор и Монзиков налегали на водочку, причем один запивал ее вишневым и томатным соком, чередуя их попеременно, а другой, разумеется, адвокат, пивом.

– Сам кирпич диссертации Вам обойдется тысяч в пять – шесть, не более, – ворковал заплетающимся языком Сан Саныч, – я думаю, что за год – полтора мы с Вами выйдем на совет.

– Да, быстрее не получится, – вторил ему Тихон Феофанович, который тоже был прилично накачен спиртным.

– Вот, Тихон Феофанович – наш профессор, будет с Вами делать кирпич, – Сан Саныч говорил не быстро, активно жестикулируя столовыми приборами. При Этом он еще успевал курить и попивать коньяк, который всё время ему подливал Монзиков.

– А почему так дорого? – спросил, наконец Долбенко у Сан Саныча. – Мне кажется, что пять штук – это та сумма, за которую мне просто должны принести уже готовый диплом.

– Нет, что Вы! Под ключ для Вас будет стоить восемь – десять… Как пойдет, – Сан Саныч не пытался форсировать разговор. Он с удовольствием курил, пил и пробовал деликатесы, которые даже он не мог себе позволить в повседневном своем рационе.

– А ведь Вам ещё надо будет сдать три экзамена, сделать публикации, – Тихон Феофанович говорил слегка покашливая. Вероятно, он начал курить с раннего детства. За час с небольшим о выкурил сигарет десять, если не больше.

– Что-то я не пойму, – Долбенко с аппетитом кушал шашлык из тигровых креветок, – если я плачу такие бабки, то зачем мне надо всё это знать, а? Мне надо диплом! Я максаю, а вы – делаете. А?

– Да ты не п…и! Догнал, а? – Монзиков решил поддержать профессуру. Ему льстило уже одно то, что его пригласили на переговоры.

– А чего ты мне указываешь, что мне делать, а? Ты, чмо, жрёшь в моем кабаке, пьёшь и меня ещё учишь? А? – Олег Пантелеевич саркастически ухмылялся. Он никак не мог понять, почему профессура заламывает такие деньги?! Будучи от мозга до костей торгашом, он решил, что с ним просто торгуются, и что, в конце концов, будет найден компромисс, точно такой же, как например, счет на свадьбу или корпоративную вечеринку.

– Ладно, Олег, не суетись, – доцент-профессор доел свое мороженое, и старался не делать резких движений, чтобы набитое до отвала брюхо не порвало пуговиц на рубашке. – Возьми пару дней на раздумье, обменяйся телефонами, а там – видно будет…

– Вот моя визитка, – протянул Долбенко свою визитку Тихон Феофанович, изготовленную на тонкой бумаге на цветном струйном принтере.

– А у меня визитки нет, – заметил Сан Саныч, – но со мной можно связаться через Тихона Феофановича.

На том и порешили. Через неделю Олег позвонил своему профессору и предложил встречу на избе. И было у них четыре встречи и уйма телефонных разговоров, где Долбенко торговался, а профессор был непреклонен. В конце концов, Олег дрогнул и принял профессорские условия, которые сводились в материальном плане к пяти тысячам долларов, неограниченном кредите на избе, безлимитному мобильнику и оплате всех накладных расходов, связанных с диссертацией.

В середине 90-ых годов группа московских ученых создала ВМАК – высший межакадемический комитет, зарегистрировав его в Минюсте. Первоначальная цель ВМАКа была связана с альтернативной аттестацией ученых, которые по тем или иным причинам не могли защититься в ВАКе. И действительно, в течение первых двух-трех лет по все России были созданы в крупных городах отделения ВМАКа, где на коммерческой основе стали проводиться защиты кандидатских и докторских диссертаций. ВМАКовские услуги были на порядок меньше ВАКовских при внешней схожести не только дипломов, но и самой процедуры. Принципиальных отличий было всего четыре. Во-первых, ВМАКовский диплом не порождал каких-либо правовых последствий, т. к. государство, разрешившее, с одной стороны, подобный род деятельности, с другой стороны не признавало лжеученых, купивших за деньги ученые степени и звания. Правда, заграница не делала никаких различий между дипломами ВАК и ВМАК, т. к. у них государственная аттестация, как таковая, отсутствует и, более того, на Западе даже не знают, чем отличается кандидат от доктора наук. Ведь во всем мире существуют только два вида диссертаций – магистерская и докторская. Именно поэтому в России стали защищать по версии ВМАК диссертации соискатели из Швеции, Германии, Франции и т. д. Апостиль, прилагавшийся к ВМАКовскому диплому – разумеется, за отдельную плату, устранял национальные признаки бумажки, именуемой дипломом.

И профессор, учитывая личностные особенности Долбенко, понимая, что тот ни за что не пройдет через ВАК, предложил ему ВМАКовскую версию. За пять тысяч долларов, за два месяца родился молодой кандидат экономических наук Доложенко Олег Пантелеевич.

Профессор быстро написал кирпич и автореферат диссертации, получил отзывы на автореферат и диссертацию, договорился с Гигантовым – председателем ВМАКовского диссертационного совета о предстоящей защите и, разумеется, последующем банкете.

Каждое воскресенье он заезжал на своей машине за Олегом и они ехали в загородный отель, где с раннего утра до позднего вечера штудировали диссертацию. Самостоятельно Долбенко не мог читать научный опус, изобиловавший специальными терминами и мудреными формулами. Он, почти по слогам, водя по строчкам пальчиком, запинаясь и сбиваясь, читал полушепотом свою диссертацию. Прочтя два-три длинных предложения, он начинал задавать такие вопросы, которые подчас ставили профессора в тупик, поскольку они не выходили за рамки начальной средней школы.

Профессор тоже был не лыком шит. Он брал с собой купальные принадлежности, кий и во время перерыва оттягивался в бассейне и на бильярде. Долбенко был нимало удивлен, когда впервые увидел профессора на дорожке в бассейне, где тот показывал виртуозное владение всеми стилями плавания. Когда он плыл баттерфляем, то поднималась такая волна, что на соседних дорожках все останавливались и с замиранием сердца наблюдали очевидное невероятное. Тюлень в человеческом обличии развивал феноменальную не только для своего веса, но и для обычного, стандартного веса мужчины скорость. Волны были большими, а брызг не было! Профессор запросто успевал проплыть туда и обратно, когда Олег, считавший, что он неплохо плавает, еще только доплывал до середины бассейна. Правда, и Долбенко нимало удивил профессора в душевой комнате, где он с небывалой легкостью сел на женский шпагат. Но когда Олег увидел профессора на русском бильярде, с небывалым изяществом обыгрывавшего на сухую маркеров и бильярдных завсегдатаев, то он понял, что исход его диссертационного мучения будет положительным.

Однажды, приехав в очередной раз в воскресенье в загородный отель, с профессором и его подопечным вышел легкий конфуз.

– Здравствуйте! У вас есть одноместный полулюкс? – поинтересовался Долбенко у девушки, оформлявшей номера в отеле.

– Да, конечно. А на сколько дней Вы будете заказывать номер? – поинтересовалась симпатичная брюнетка, сидевшая за стойкой в лёгкой блузке.

– А нам не надолго, до конца этих суток. И с питанием, пожалуйста. Ну, и чтобы были там, все дела, короче вот так вот, – Долбенко начал расстегивать свою кожаную куртку, в холле было жарко. – Можно даже без телевизора, он на не потребуется.

– А Вы вдвоем берете номер? – с легкой иронией спросила девушка.

– Да, на двоих, – бросил Олег.

– А Вам одну большую кровать или две одинарные? – поинтересовалась девушка.

– Шо? Ты што, нас за голубых приняла? Да? – Долбенко начал заводиться. – Это ты меня педиком считаешь? Сука!

Девушка покраснела и извинилась, но когда профессор со своим подопечным пошли в свой номер, то им в спину раздался приглушенный женский смех.

Прочитав в общей сложности раз 30 доклад на семи машинописных страницах, не запомнив практически ничего, уплатив пять тысяч долларов, Долбенко был готов к защите свой диссертации.

За день до защиты профессор одел в дорогой костюм своего подопечного, подстриг и приодел так, что того даже не сразу стали узнавать его сотрудники. Появившаяся холеность и нарядность несколько контрастировали с грязью под длинными ногтями и постоянным поправлением галстука на рубашке. Видимо галстук со дня окончания своей академии он больше никогда и не надевал.

Защита проходила в дружелюбно настроенном совете, члены которого получали с каждого диссертанта по 50 – 80 долларов в зависимости от своих регалий, т. е. доктор наук котировался выше кандидата, а «холодный» профессор шел за 70 баксов. В ученом мире, в мире науки «холодными» профессорами называют всех тех кандидатов наук, которые не имеют ученой степени доктора наук. Холодная профессура характерна для вузов министерства Обороны, МВД, ФСБ, таможни, а так же для лиц, обладающих большим административным ресурсом.

Шестнадцать членов совета хотели поскорее положительно проголосовать за Долбенко, чтобы как можно быстрее сесть за стол. Был морозный декабрьский вечер, пятница. Стол с деликатесами и разнообразным спиртным предвещали приятный вечер в кругу неглупых людей.

Профессор и раньше прогонял через этот совет своих подопечных. Это был его хлеб. Он на одних только защитах зарабатывал столько, сколько таксисты не зарабатывают и на интуристе. Но настроение его стало портиться уже с первых минут защиты. Он вдруг представил себе вживую, что в случае провала хохол может потребовать с него деньги, которые он уже все потратил. А поводов к беспокойству было предостаточно.

* * *

Долбенко старался читать свой доклад громко и четко. От волнения голос его осип. В зале заседания диссертационного совета тускло светили старинные лампы, создававшие уютную, домашнюю атмосферу. Но этот чёртов уют сильно мешал чтению текста. Сильно волнуясь, Долбенко после первого листа сразу же перешел к четвертому, а шестую страницу он зачем-то прочел дважды. Водя пальчиком по строчкам, он часто сбивался и одну и туже строчку читал по два-три раза. Вместо запланированных 15 минут у него на доклад ушло 37. Профессор, пребывая в предынфарктном состоянии, решил для успокоения выпить с приглашенным на защиту Монзиковым коньяка. Они хлопнули грамм по 300 под лимончик и шоколадные конфетки. И это помогло. Острота восприятия снизилась, а полупьяные комментарии Монзикова привели профессора в благодушное расположение духа.

После доклада Олег стал зачитывать замечания на автореферат. От волнения он перепутал страницы и по новой прочел три последних страницы своего выступления. В зале стоял шум и хохот. Члены совета пытались сдержаться от смеха, раздиравшего каждого, но это было выше их сил. Все прекрасно понимали, что они должны будут проголосовать «за», но оснований для этого не было никаких. Когда же началась дискуссия, то Олег просто поплыл. Дело в том, что в декабре у верующих идет пост. И его организм был истощен длительным голоданием. Для храбрости, перед самой защитой он маханул два стакана коньяка. Закусывал он конфетами и двумя дольками лимона. Уже к середине защиты его сильно развезло. Качаясь, с заплетающимся языком, бедолага силился уловить смысл вопросов, многие из которых ему были бы непонятны и на трезвую голову. Это был ужас. Мыча что-то нечленораздельное, сопя и чихая, Долбенко еще стоял на ногах. Экзекуция подходила к финишу, когда один из членов совета, вдруг, ополчился на научного руководителя диссертанта. Его стали поддерживать и началась научная перепалка. Ситуацию спас адвокат Монзиков.

– Ну, хуля, вы, бля, набросились, бля на научного руководителя? – и Монзиков внимательно обвел пьяным взглядом еще трезвых членов совета. – Сергей Петрович – молодой ученый, решивший зафиксировать, бля, свои научные, так сказать, эти… А вы, бля, ему – это. А? – Монзиков в правой руке держал пустой фужер, из которого он пил коньяк. – А научный руководитель его – это мой кореш! Понимаете мою мысль, а?

– Уважаемый! Причем тут Сергей Петрович? Мы сейчас обсуждаем Олега Пантелеевича! – первым из воинствующих членов совета включился в дискуссию председатель. – Сергей Петрович уже защитился, так? А сейчас защищается Долбенко.

– Тем более! – и Монзиков громко икнул. – Вот представь себя на его этом самом… Ну?! И что, что ты тогда, а? – Монзиков был настроен на полемику решительно и бескомпромиссно.

– Послушайте, Александр Васильевич… – но Гигантова бесцеремонно перебил адвокат.

– И на профессора – научного руководителя Вы зря, это самое, значит, – Монзиков повернулся к полупьяному своему приятелю и дружески похлопал его по плечу. – Ведь вот, это самое, значит, когда он с ним начал, то я и подумать даже! – Монзиков поднял палец вверх и многозначительно посмотрел сначала на председателя, а затем на ученого секретаря диссертационного совета.

– Александр Васильевич! – Гигантов опять попытался призвать Монзикова к порядку, но все дальнейшие его попытки были тщетны.

– Я – Александр Васильевич! А он – Олег Пантелеевич! – Монзиков пальцем показал на еще стоявшего на ногах соискателя ученой степени кандидата экономических наук.

В зале воцарилась громовая тишина, то и дело нарушаемая наливанием в стаканы минералки или лимонада, падением на стол шариковой ручки, которую усердно крутил один из членов совета, сморканием в носовой платок и т. д. Но в целом было очень тихо. Все с напряжением ожидали финала, развязки. И она неожиданно наступила. Монзиков вдруг начал рассказывать об одном своем деле, которое произошло совсем недавно в г. Иваново. Через 20 минут кто-то из членов совета вдруг не выдержал и прервал адвоката своим вопросом.

– Простите, любезный, а какое отношение ваша история имеет к теме данной диссертации или к соискателю? – не унимался Гигантов.

– А, такое, что он – тоже. И если бы Вы не того, то он бы, бля, уже бы, бля! Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков пытался по-доброму рассказать всем и особенно председателю, что Долбенко – мужик неплохой и что надо им не тянуть кота за хвост, а взять и проголосовать.

– Господа! Господа! Тихо! – Гигантов предпринял очередную попытку навести тишину и порядок в заседании. – Давайте устроим перерыв перед голосованием? Кто – за? Кто воздержался? Против есть? Нет? Единогласно! Объявляется перерыв на 15 минут.

Не прошло и минуты, как небольшая комната, где по неписанным правилам всегда проводится фуршет, заполнилась присутствовавшими на заседании. На двух круглых столиках стояли 8 бутылок коньяка, бутылка шампанского и 4 литровые бутылки водки. Из закуски были конфеты, лимоны, фрукты. Было странно, все члены совета, как один, налегли на спиртное. Казалось, они забыли, что менее, чем через полчаса они все сядут за стол, где будет столько закуски, что глаза разбегутся. Но не тут-то было. Все дружно начали галдеть. Образовались стойкие двойки-тройки, где не было спокойно слушающих, говорили все одновременно. Темы были самыми разными: говорили о рыбалке, о бане, о машине и прошедших выходных, и, конечно же, о бабах. Говорили обо всем, но только не о Долбенко и его защите.

Через 35 минут с большим трудом все вернулись в зал заседания диссертационного совета. Похоже, не пил только председатель и сам соискатель. Дело в том, что председатель предпринял яростную атаку на соискателя, который к тому моменту еле держался на ногах.

– Олег Пантелеевич! Вы не волнуйтесь! Всё будет хорошо! Только я вот не знаю, как будут голосовать… – Гигантов был стреляным воробьем и хорошо разбирался в людях. Он понял, что с Долбенко можно снять лишних три-четыре тысячи баксов только лишь потому, что он не умел говорить, что он абсолютно не разбирался в написанном, что он, наконец, очень хотел стать учёным, пусть даже и ВМАКовским…

– А я и не волнуюсь… – Долбенко смотрел осоловелыми глазками куда-то в сторону. Ему очень хотелось, чтобы всё поскорее закончилось и он мог бы уехать домой.

– Ваша беда, Олег Пантелеевич, что Ваш научный руководитель – очень слабый! Он написал Вам такую слабую работу, что её будет крайне трудно защитить, – Гигантов говорил тихо, но весьма и весьма уверенно. – Вам бы следовало бы, конечно, взять другого научного руководителя, а не этого… – договорить он не успел, т. к. неожиданно к ним подошел Александр Васильевич.

– Ну, что? Балдеете? – Монзиков легко включился в разговор.

– Простите, не понял? – председатель пытался переключиться на пьяного адвоката, но предыдущая тема не давала ему покоя.

– Всё будет хорошо! Не бзди, Олежик, понимаешь мою мысль, а? – и Монзиков похлопал по плечу Долбенко, который от неожиданности слегка покачнулся.

В другом конце зала стали расти как на дрожжах двойки-тройки возвращавшихся на заседание фуршетников. Пора было продолжать заседание совета.

– Олег Пантелеевич, – не унимался Гигантов, – Нам надо с Вами будет встретиться и обсудить Вашу защиту докторской. Я сделаю Вас профессором, академиком, не бесплатно, разумеется…

– Хорошо, хорошо, только не надо сейчас меня нагружать… – Долбенко очень хотел блевать и еле-еле держался на ногах. И когда, наконец, председатель объявил продолжение заседания, он вдруг сказал, – Сща приду! – и быстро удалился из зала.

Не прошло и минуты, как заседание возобновилось. На месте соискателя оказался адвокат Монзиков. Он уверенно стоял на полусогнутых ногах и внимательно рассматривал разбросанные по столику бумаги соискателя Долбенко.

Когда собравшиеся в зале заняли свои места, то воцарилась тишина. Такого еще история не знала. Во-первых, в нарушение регламента, перед дискуссией был сделан перерыв. Во-вторых, самого соискателя в зале не было, а был лишь пьяный адвокат Монзиков, который громогласно заявил, что он будет представлять в заседании интересы своего клиента, т. е. Олега Пантелеевича Долбенко. Как минимум двое трезвых – председатель и его дочь, она же – секретарь совета – решили ситуацию не обострять и объявили о продолжении заседания своего диссертационного совета. Началась дискуссия. Члены совета обращались к адвокату с самыми разными вопросами, начиная с того, что они забыли, как зовут соискателя, хотя на столах у каждого лежал автореферат диссертации с указанием на первой, лицевой, странице ФИО, и заканчивая тем, что их интересовала экономическая ситуация на Украине. Они, почему-то легко догадались, что Долбенко имел непосредственное отношение к российскому соседу. И вот когда адвокат, так или иначе, но ответил на кучу вопросов полупьяной учёной братии, в зал заседания вошел Долбенко. Он был мертвецки бледен, но от алкоголя не осталось и следа. По крайней мере, внешне. Он спокойно подошел к Монзикову и присел на стул, стоявший рядом с адвокатом. В зале воцарилась гробовая тишина. Все вдруг начали смотреть то на председателя, то на соискателя. Напряжение длилось недолго, т. к. Гигантов объявил процедуру голосования.

Голосование, как ни странно, прошло быстро. При двух черных шарах и двух недействительных бюллетенях стало очевидно, что ВМАК родил ещё одного учёного. Долбенко был счастлив.

Был объявлен перерыв, во время которого официантки начали накрывать на стол. Профессор, после объявления результатов голосования, ещё долго не мог придти в себя. Ему не верилось, что чудо всё-таки свершилось. Адвокат Монзиков сидел в позе мыслителя и создавалось впечатление, что он уже не реагирует ни на что. Однако, когда начался банкет по случаю рождения учёного-экономиста, Монзиков встал, подошёл к уже сидевшему за столом Долбенко, взял заботливо наполненную кем-то для кого-то рюмку с водкой и произнес первый тост.

– Тихо, тихо! Я предлагаю выпить за совет, за его председателя и председательшу, – Монзиков глазами искал дочку председателя совета, которая была секретарем и которая вела всё делопроизводство, – Выпьем за всех… – и адвокат залпом осушил 75-ти граммовую рюмку.

– Ура-ураа-урааа! – закричал один профессор, который хоть и голосовал против, но одним из первых поздравил с успешной защитой Олега Пантелеевича.

– А я предлагаю выпить за Родину! – истошно закричал мужчина лет 50, который всё время что-то жевал.

– Тихо, тихо, господа! Не надо нервничать, мы же успеем выпить за всех и каждого, вмести и по отдельности, ха-ха, – миролюбиво успокаивал Монзиков, державший в одной руке полную до краев рюмку водки, а в другой – жирную шпротину за хвост, с которой капало на скатерть масло. Рыбина размахивалась из стороны в сторону и уже через 15 секунд все, кто находился вблизи адвоката, были заляпаны маслом из-под шпрот.

Олег Пантелеевич держался молодцом. Он пил наравне с адвокатом и сидевшим рядом с ним профессором – его научным руководителем. Глядя на профессора нельзя было определить, пил ли он вообще. Он поднимал и после тоста опорожнял рюмку за рюмкой, обильно и разнообразно закусывая и тщательно пережевывая деликатес за деликатесом. В отличие от Долбенко, который, казалось, кроме груш и яблок больше ничего и не ел, профессор налегал на икру, красную рыбу, копченую колбасу, карбонат, ветчину,… Он ел, практически, всё, кроме хлеба с булкой. Ни лимонада, ни сока, ни минералки он не пил. Было видно, что он, в отличие от остальных, адекватно реагировал на всё и всех. Пожалуй, только адвокат с профессором чувствовали себя комфортно и непринужденно. Оба хорошо пили и хорошо закусывали.

И только Гигантов не пил совсем. Даже за столом он неоднократно предпринимал попытку поговорить с Олегом Пантелеевичем, но усилия его были тщетны.

– А сейчас, я предлагаю выпить за дырку с бубликом, – Долбенко встал и попросил всех наполнить свои бокалы и рюмки.

– А где тут у нас дырки с бубликом? – не унимался престарелый профессор, бывший в прошлом морским офицером.

– А ты – червь, сейчас будешь у меня сосать! – Долбенко злобно посмотрел на дедулю, а затем, обведя взглядом затаивших дыхание мужиков, продолжил, – Эй, ты, академик! Ну, скажи ему, что он будет у меня сосать, если я дам ему денег! Я могу всех вас купить, черви поганые…

– Олег, Олег! Ты что, обалдел? Ну-ка заткнись сейчас же, – первым опомнился профессор – научный руководитель Олега, который вмиг побледнел и моментально осознал, что сейчас начнётся мордобой. Он с силой дергал Долбенко за лацкан пиджака, но тот его просто не замечал.

– Вот вы все тут сидите, а ни хрена не знаете, что бублик – это практика, а теория – это дырка! Верно я говорю, академик, а? – и Монзиков обратил свой пьяный взор к адмиралу, доктору технических наук, профессору, заслуженному деятелю науки и техники России, академику двенадцати академий.

– Олег, завязывай! – не унимался профессор. Он уже додергался до того, что пиджак Долбенко начал трещать по швам.

– И если я захочу, то все вы будете у меня сосать и есть одни свои дырки, а я буду есть бублики, черви поганые… – Долбенко говорил пьяным, осипшим голосом. Было даже удивительно, что он почти и не матерился.

– Олег, ну хватит, а?! – присоединился к профессору адвокат Монзиков.

– А тебя, бля на х… я сейчас обдрочу и ты будешь у меня тоже сосать мой х… – Долбенко было уже не заткнуть.

Через пять минут словесного поноса практически все члены совета в ужасе покинули застолье. Естественно, что до сладкого и десерта дело так и не дошло.

Общими усилиями адвокат с профессором вывели на улицу бушевавшего Долбенко. С силой запихнув его в свой джип, профессор повез молодого ученого к себе домой. Положение было безвыходным. Бросить на улице пьяного хохла он не мог, т. к. был хорошо воспитан, а отвезти его домой было невозможно, поскольку тот не мог даже назвать своего адреса. Пришлось профессору везти своего ученика к себе домой, где с помощью 12 чашек кофе лишь к утру удалось хоть как-то привести в чувства молодого ученого.

Положение адвоката было также незавидно. Хоть он и выпил лошадиную дозу, но прекрасно понимал, что больше ни Гигантов, ни кто-либо из его окружения с ним дела иметь не будут. Ведь недаром говорят, каков поп, таков и приход.

Профессор, заработавший в общей сложности чуть более полутора тысяч баксов, потерял кормушку раз и навсегда. Теперь было очевидно, что Гигантов не только не будет давать ему клиентов, но и не будет, даже за деньги, клепать ВМАКовских ученых. Это была катастрофа.

Глядя на пьяного долларового мультимиллионера, куражившегося, пусть даже и по-пьяне, над столичной профессурой, профессор боролся с искушением набить морду, ставшему в одночасье ему противным лжеученому. И если бы мордобой все-таки состоялся, то, скорее всего, были бы и пышные похороны, и показательный суд над распоясавшимся профессором, и многое-многое другое.

Спустя неделю Монзиков позвонил профессору.

– Здорово, профессор! Ну, как, отошел от защиты? – и он весело хихикнул в телефонную трубку.

– Отошел, отошел… – профессор ответил с такой грустью в голосе, что у Монзикова даже возникли сомнения насчет целесообразности продолжения разговора, который, как мы узнаем потом, носил судьбоносный характер.

– А мне вчера звонил адвокат Долбенко и просил узнать, сколько стоит сделать хохла профессором и доктором!?

– Что? – только и смог спросить ошарашенный такой наглостью профессор. Он десять лет шел от кандидатской к докторской, десять лет! Восемнадцать монографий, более ста тридцати научных работ, бессонные ночи, куча специальной литературы, лекции, лекции, работа в праздники и по выходным,…

– Хохол уже начинает всех доставать своим величием. Он уже объявил всеобщий сбор в своём новом кабаке на обмывку его нового диплома, понимаешь мою мысль, а? – чувствовалось, что Монзиков был в хорошем расположении духа, – надо срубить с него капусты и пусть он радуется своим регалиям! Ты звонил Гигантову после защиты? Позвони! Узнай, как он там? Нужны ли ему деньги, ха-ха?

– Деньги всем нужны, но есть и морально-этические принципы! – сказал профессор, как отрезал.

– А ты позвони, позвони! Догнал, а? – и в телефонной трубке профессор услышал легкий смешок.

– Александр Васильевич, буду крайне тебе обязан, если ты закроешь эту тему раз и навсегда! Этот пидор лишил меня курочки, несшей золотые яйца. Хохол сраный! – Профессор негодовал. Внутри него всё кипело. Он вдруг живо вспомнил, как в Артеке, где он отдыхал за выдающиеся школьные достижения в учёбе, был один мальчик, невысокого роста, крепкого телосложения. Он отличался от всех остальных детей своей малограмотностью и… удивительным нахальством. И, кто бы вы думали, был старостой пионерского отряда? Да, да, этот мыльный пузырь, который, кстати, был с Западной Украины.

В жилах профессора, как и у многих других россиян, текла кровь всех славянских народов. Более того, он прекрасно размовлял ридну мову, которой владел в совершенстве и которую он изучил ещё в детстве и юности в силу ряда обстоятельств, но об этом – как-нибудь в другой раз.

– Ну, что, профессор кислых щей? Ты сам позвонишь Гигантову или это сделать мне? За особую плату, ха-ха?! – Монзиков не отставал от профессора. Он знал, что профессор мог переступить через себя, поскольку ему очень нужны были деньги для издания его очередной монографии. Удивительное дело – в советские времена не было никаких проблем с публикацией специальной и учебной литературы, публиковали практически всё, что только не было лишено здравого смысла. Сегодня же, после сокрушительной победы демократов, умные книги стали никому не нужны. Народу подавай теперь дефективы, да всякие там сиси-писи – мыльные романы.

– А-а, делай что хочешь! Извини, мне действительно некогда. Через 40 минут у меня лекция, а я еще даже не посмотрел свой конспект. Пока! – и профессор с радостью положил телефонную трубку.

В тот же день, поздним вечером, на мобильник профессора позвонил Монзиков.

– Здорово, профессор! Это опять я! Догнал, а? – Монзикову было снова весело.

– А, это ты? А я, видишь ли, опять готовлюсь к завтрашней лекции, – с грустью сообщил профессор своему настырному приятелю.

– Это хорошо, очень хорошо, да! Понимаешь мою мысль, а? – Монзикова распирало выложить все свежие новости одним залпом, но он сдержался.

– А что делать? Теперь, когда все мосты сожжены, только и остается, что зарабатывать на жизнь лекциями, да, пожалуй, бильярдом, – и профессор вдруг представил себе, как он разводит на бильярде хохла, который не играл в жизни ни в какие игры. То ли он был не способен ни к чему творческому, то ли у него был горький опыт, то ли ему его религия не позволяла получать мирские наслаждения, но только все знали, что владелец бильярдного клуба Олег Пантелеевич Долбенко никогда не брал ни карт, ни кия. Да у него бы просто не было на это времени. – Ты по делу, или так?

– Так-так-так, сказал пулеметчик Ганс! Ха-ха! Конечно же по телу! Ближе к телу, мой юный друг, как говорил Гиви де Мопассан, ха-ха-ха! – Монзиков сам себя раззадорил, как будто он был триггером, вошедшим в режим саморезонанса.

– Слушай, не томи мою душу, говори, зачем звонишь! – Профессору действительно было не до смеха.

– Ладно, бери ручку и бумагу и записывай! – Монзиков еще продолжал хихикать, но чувствовалось, что он переходит к делу.

– Хорошо, я сейчас принесу, – и профессор чуть было не положил трубку, чтобы принести для записей ручку с бумагой, но снова в трубке раздался голос Монзикова.

– Потом сходишь, а сейчас, бля, слушай сюда. Я сегодня говорил с Гигантовым и тот мне сказал, что кандидатский диплом хохла уже у него на руках. Он сегодня его получил у Президента ВМАК. Это раз! Далее, он готов пойти на компромисс со своей совестью и сделать хохла профессором, доктором, академиком, но есть нюанс, ха-ха-ха! – Монзиков вдруг разразился гомерическим хохотом. С полминуты он заразительно смеялся на другом конце провода, пока профессор его не прервал.

– Да что с тобой? Что ты ржешь, как конь ретивый? Что, а? – Профессору почему-то тоже стало весело от залихватского смеха Монзикова.

– Да я, просто, вспомнил классный анекдот про нюанс. Рассказать? – и Монзиков опять, с ещё большей силой начал смеяться.

– Вся твоя жизнь – сплошной анекдот. Да ты и сам – анекдот своих родителей! Ладно, давай свой анекдот, только быстро, – и профессор обратился в слух.

– Приходит как-то раз Петька к Чапаеву и спрашивает его – Василий Иванович! А что такое нюанс?

– А зачем тебе нюанс? – удивился Василий Иванович.

– Да, Фурманов всё нюанс, да нюанс. Вот, есть, бля, нюанс,… – отвечает Петька.

– А, понятно! Тогда пошли со мной, – и Чапаев повел Петьку в соседнюю комнату. – Раздевайся!

– Зачем? – С недоумением спросил Петька.

– Нюанс покажу! – ответил Чапаев.

Когда Петька снял штаны, Чапаев начал его драть в жопу. Трахает, трахает и вдруг говорит: «Вот, смотри Петька! У тебя в жопе х… и у меня х… в жопе, но есть нюанс!»

После этой фразы оба гомерически хохотали несколько минут.

Первым остановился профессор.

– Ладно, анекдот действительно классный, хоть и пошлый, но ты мне скажи, зачем ты мне позвонил сейчас? – Профессор всё ещё находился под впечатлением свежего анекдота.

– Классно, да? А я ещё один такой же знаю! Вот слушай! – и Монзиков начал рассказывать очередной шедевр русского народного творчества.

Второй анекдот конструктивно состоял из набора матерных слов, связанных между собой единой мыслью (идеей), облаченной в гротескную форму. Анекдот был политическим и настолько сильным, актуальным и злободневным, что оба смеялись минут пять, не меньше. Его не возможно пересказать без мата, т. к. будет потерян и неповторимый колорит, и смысл. Если бы можно было заменить все матерные слова на, например, слово ля, то он бы выглядел примерно так: «Ля ля ля ля ля ля, ля ля ля ля, ля ля ля. Ля ля ля – ля ля ля. Ля ля, ля ля, ля ля ля ля ля ля, ля ля ля, ля ля ля, ля ля ля ля – жопа!»

– Так, Монзиков, ты хочешь, чтобы я не спал сегодня всю ночь, а завтра бы перед студентами имел бледный вид, худые ноги? Да? – Профессор не мог уже даже говорить. То и дело он вспоминал отдельные места из свежайших анекдотов и его по новой разбирал гомерических смех.

– Завтра я заберу диплом у Гигантова, но сразу же его мы хохлу не отдадим. Понимаешь мою мысль, а? – В отличие от хихикавшего профессора, Монзиков был абсолютно спокоен, – Надо будет долбоёбу сказать, что после его пьяной выходки возникли непредвиденные осложнения, что профессура обозлилась и написала коллективную телегу в ВМАК и т. д. Догнал, а?

– Ну, ты просто гений! – Профессор не раз убеждался в экстраординарных способностях своего приятеля, который мог выдоить с клиента столько, что и в кошмарном сне этого не увидишь.

– Я уже позвонил своему корешу – адвокату хохла – пусть он его начинает готовить. Понимаешь мою мысль, а?

– А получится? – с сомнением, робко спросил профессор.

– А то! Мы с тобой срубим бабулек и всех разведем, как ты всех обуваешь на бильярде или в свои сраные шахматы. – Монзиков не умел хорошо играть ни в одну из игр. То есть, правила игры он, конечно, знал, но играть и выигрывать – это были вещи несовместимые для Монзикова.

– А что сказал Гигантов? – профессор вдруг оживился и начал сыпать вопросами, – Готов ли он к рандеву с хохлом?

– А ему его видеть и не обязательно. С Новым годом председателя можешь и сам его поздравить. Догнал, а? – и Монзиков начал рассказывать профессору о своем хитроумном плане.

Суть плана сводилась к следующему: с хохла он планировал снять три с половиной тысячи баксов, из которых 100 баксов он любезно жертвовал адвокату, 200 – профессору, 200 – на карманные расходу, а 3000 – в фонд. Маленький нюанс! Опять нюанс? Нет, нюанс был в том, что Монзиков был председателем своего фонда! Вот так, по-братски, он хотел поделить хохлятские три с половиной тысячи баксов.

Профессор спорить не стал, дабы не лишиться и 200 долларов, которые ему были очень нелишни. Всё равно Монзикова ему бы никогда было не перехитрить.

 

Академик Долбенко, доктор экономических наук, профессор

Был обычный морозный январский вечер. Всё время звонили то один, то другой мобильник. Долбенко, сидя в своем кабаке, продолжал давать ценные указания своим сотрудникам. То и дело он подписывал какие-то счета, накладные, давал распоряжения курьерам, следил за работой официанток и оркестра, и при всём при этом, он вёл переговоры с профессором по своей докторской диссертации.

Получив диплом кандидата экономических наук, обмыв его с бандюганами, бизнесменами, что в то время, наверное, было одно и тоже, с администрацией, милицией, военкоматом и другими структурами города, Долбенко твердо решил стать профессором. Он шел семимильными шагами во власть. Путь его теперь лежал через науку. Ему нужны были регалии учёного. Видимо, он не понимал, а может быть просто не хотел отдавать себе отчета в том, что во всем мире бьют не по паспорту, а по лицу. Ведь учёная среда никогда не примет в свои ряды косноязычного, малограмотного, чванливого хвастуна, который не то, что книгу написал, который кроме библии не прочел до конца ни одной художественной книги. Где, как не в России, можно жить, работать и думать по понятиям, а не по закону?

У меня в ПРЭО № 4 есть знакомый водопроводчик. Так он, тоже, приходит к клиенту и начинает его лечить. И лечит его, и лечит, и парит ему мозги, и парит. В конце концов, он сделает ему копеечный ремонт, сдерет в три шкуры, да так мозги засрет, что тот неделю будет в себя приходить. А когда встретит его на улице, то будет перед ним расшаркиваться, хотя за глаза такие гадости про него говорит, что хоть стой, хоть падай! Просто уши будут вянуть!

Вот и Долбенко, непригодный к государственной службе, где изначально государство примечает не умных и работящих, а нужных и угодных, пусть даже и глупых, пусть даже и подлецов, но обязательно управляемых людишек, решил взять от жизни по максимуму. Когда он узнал, что для докторской диссертации, пусть даже и ВМАКовской, необходимо иметь публикации, да не одну, а несколько, и не где-нибудь, а в ВАКовских, т. е. общепринятых изданиях. Надо ещё иметь как минимум – одну солидную монографию по теме своей диссертации.

Когда профессор всё это рассказал Долбенко, то тот, как ни странно, воспринял информацию спокойно. Он взял листок накладной и на обороте начал записывать все позиции, ставя против каждой дефис.

Монография –

20 статей –

10 докладов –

Диссертация –

Автореферат –

Доклад –

Отзывы официальных оппонентов –

Отзывы на автореферат –

Вход в совет –

Выездные занятия –

Расходы на ИНТЕРНЕТ, телефон, солярку –

Представительские расходы –

Детализация каждой позиции по себестоимости, т. е. той норме часов, которую предложил профессор, вывела расчет на сумму в 24000 долларов, что вызвало у хохла нервный срыв. Он моментально потерял дар речи. Сидя за большим столом напротив профессора, он тупо смотрел на яства, заказанные, скорее на полк голодных, чем на двоих. Мысли роились в его голове, создавая умственный напряг. Профессор ожидал дальнейшей его реакции.

– Олег Пантелеевич! Олег Пантелеевич, подпишите, пожалуйста, накладную на водку и вино из Секроватты, – с просьбой обратилась девушка, работавшая, по всей видимости, экспедитором или кем-то вроде этого.

– Иди на х..! Сука! – сиплым голосом прошипел Долбенко. – Ты что, дура, не видишь, что я думаю?

Девушка, по-видимому еще не испорченная, хотела было заплакать, но вдруг схватила со стола счет и побежала вон из большого зала. Добежав до выхода, хозяин ее окрикнул и вернул к себе.

– Ты что, дура, бегать сюда пришла или работать? А? Ты будешь бегать, когда тебя будут трахать! Поняла? Давай сюда счет и пошла вон, дура! – Долбенко пришел в себя и готов был вступить в бой с профессором.

А тем временем профессор ел, как обычно, свой любимый пломбир, запивая томатным соком. Он понял, что разговор будет долгим и тяжелым, и вряд ли они договорятся сегодня о чем-то конкретном. Хорошо ещё, что не было на встрече адвоката, который имел влияние на хохла и который раздражал профессора своим курением и своим фарисейством, выпячивавшим наружу.

Однако через полчаса обоюдных пререканий они пришли к соглашению. Согласно договоренности, профессор получал 10000 баксов. В эту сумму он должен был уложиться таким образом, чтобы хохол нес дополнительные расходы только по монографии и банкету.

Профессор получал возможность трапезничать с нужными, для диссертации, разумеется, людьми. Мобильник его теперь работал в режиме «on line» и в довершение ко всему два раза в месяц давалась сауна, где вся семья могла вдоволь отдохнуть. Сауна с бассейном и тренажерным залом находилась при избе, где была разнообразная и изысканная кухня.

За два месяца была написана докторская диссертация. Параллельно писалась монография и печатались статьи. Современные технологии позволяют делать это быстро и качественно, а уж квалификация профессора была столь высока, что он делал это, успешно сочетая с бассейном, один раз в неделю с семьёй, с сауной, два раза в месяц, бильярдом, два-три раза в неделю, дачей, по выходным, театром, раз в месяц, и, наконец, работой в трех вузах города.

Все учёные делятся на три категории. Первая категория – самая многочисленная – это где с институтской скамьи денно и нощно что-то читается, что-то пишется, что-то пересказывается. Годам к тридцати удается защитить кандидатскую, а к пятидесяти пяти – докторскую диссертацию. Интриги и шашни, сплетни и подставы коллег, злопыхательство и лесть – всё это сопровождает тружеников пера и слова. Вторая категория – достаточно многочисленная – это где относительно легко защищается кандидатская диссертация, а о докторской – идут постоянные разговоры. Околонаучный треп то усиливается, то стихает, в зависимости от ситуации и конъюнктуры. Обычно все свои неудачи такие учёные сваливают на других и жизненное кредо к сорока годам умещается в одной фразе – «Подумаешь?! Я бы тоже мог!» И третья группа – это где к должности, как бы прилагается и ученая степень и ученое звание. Используя большой административный ресурс, видные ученые-руководители участвуют в больших научных проектах, в материально значимых иностранных и отечественных конференциях и т. д. и т. п. Бывает, но очень редко, сочетание и того и другого, но чаще всего, превалирует что-то одно.

Профессор не входил ни в какую из групп. Он вообще не вписывался в образ учёного, хотя был, наверное, не просто большим, а выдающимся. Однако, имея множество завистников и недоброжелателей, профессор разменивал свой талант на всяких там хохлов и других клиентов адвоката Монзикова. Наука его кормила плохо, зато всё, что продавалось от науки помогало ему и его семье выжить и прокормить себя и всех многочисленных родственников. По натуре он не был жадным. Он мог сделать широкий жест и бескорыстно помочь ближнему. Но, почему-то, друзей у него не было. Видимо всех пугала близость с разносторонне развитой неординарной личностью. Недюжинные способности и хорошие трудовые навыки всегда раздражают. А если это всё ещё присутствует в одном богатыре, то это уже перебор, как говорят картёжники.

Именно поэтому, Долбенко предпочитал по диссертации общаться не с профессором, а с адвокатом или даже с Монзиковым, который каждый раз его обирал как липу. Тот же самый адвокат, который лишь пытался перенять формы и методы работы Монзикова с клиентами, как-то раз заметил профессору, что как только Александр Васильевич звонит хохлу, так тот начинает ему платить.

А уж это-то он знал досконально, поскольку был духовной отдушиной у Олега Пантелеевича.

* * *

Приближалось лето. Уже была издана монография тысячным тиражом, в красивой цветной обложке. Долбенко забрал весь тираж и дарил каждому встречному – поперечному, надо было тому или нет, с автографом свой научный бестселлер. Забавное в этой истории было то, что слишком большое количество людей из окружения Долбенко, знало цену этой книги. Но, все делали вид, что ничего не знают и что им крайне приятно прочитать научные изыски молодого ученого. Автор несколько раз чуть не попал впросак, когда не мог ответить на вопрос – чему посвящена его книга. Но это было легко объяснимо, поскольку он же не читатель, а он – писатель!

Придуманная адвокатом фраза «… извини, мне неудобно сейчас говорить, я – на переговорах» на большинство непосвященных в дела Долбенко и его окружения действовала магически. Люди чувствовали какую-то неловкость, что они отвлекают столь занятого и столь важного человека. И было только двое, на кого это не действовало – профессор и Монзиков. И если Монзиков в ответ посылал открытым текстом хохла на х… то профессор перезванивал адвокату и нагружал его всевозможными заданиями и поручениями. Тот же, по причине своей природной лености, ничего, разумеется, не делал, но зато оперативно доводил необходимую информацию до хохла. И Монзиков, и профессор добивались своего результата, но каждый по-своему.

– Так, как там у нас дела с моей диссертацией? – Долбенко ел жаренные баклажаны и при этом что-то помечал в своей толстой тетради.

– Диссертация давно написана. Ты прочел её? – спросил профессор, уплетавший за обе щёки шашлык из телятины.

– Слушай, на х… мне ее читать, а? Давай, звони своему Гигантову, пусть он мне делает за бабки диплом, а я накрою на всю его пиздобратию такую поляну, что он просто охуеет! – Долбенко говорил и не понимал, что несет околесицу.

– Слушай, ты – закарпатский пидор! Ещё раз матернешься в моем присутствии, пожалеешь, что вообще на свет родился! Понял?

– профессор прекратил жевать и готов уже был уехать навсегда, как неожиданно у хохла зазвонил мобильник.

– Извини, профессор, я сейчас, – и Долбенко по телефону обложил трёхэтажным матом одного из его работников, звонившего по служебной необходимости.

– Значит так, с этой минуты за каждое твое матерное слово я буду тебя штрафовать на 10 рублей. Понял? – профессор вдруг удивился самому себе, как это он раньше не догадался до этого?

– Хорошо, профессор. Вот возьми, пожалуйста, сто рублей и считай, что мы – квиты. – Долбенко достал из своей барсетки здоровенную пачку тысячных купюр. – Слушай, а у тебя сдача со штуки будет?

– Будет, – сказал профессор и положил протянутую ему тысячерублевку в карман своего пиджака, – когда научишься мысль оформлять, тогда и сдача, и диплом у тебя будет. Всё будет, понял?

– Э, ты! А ну давай сюда, б… на х… мои бабки, гандон вонючий!

Профессор бросил есть. Быстро сел в машину и уехал. По пути домой он решил заехать на бильярд, тем более, что у него в кармане была тысяча и при любом исходе он мог спокойно поиграть часа 3.

Уже в бильярдной он вдруг понял, что его материальное положение стало налаживаться. Ему попался достаточно сильный игрок, у которого он за полтора часа смог выиграть шесть тысяч рублей. Ко всему прочему позвонила жена и сказала, что от Долбенко приехал парень, привезший большую коробку, где находились:

– литровая бутылка водки «Русский стандарт»,

– бутылка шампанского,

– здоровенная головка сыра «Атлет»,

– длиннющая палка колбасы твердого копчения,

– маленькая баночка чёрной икры и две баночки красной икры,

– две банки говяжьей тушёнки,

– пачка чая «Липтон»,

– небольшой кремово-бисквитный торт,

– четыре больших плитки пористого шоколада и четыре VIP-приглашения на празднование 9-ого мая Дня Победы.

Через полчаса профессору, находившемуся на половине пути от бильярдной к дому, позвонил Долбенко.

– Слушай, профессор, прости меня, пса неблагодарного. Я виноват. Давай сегодня встретимся и помиримся раз и навсегда. Приезжай сейчас на избу. Посидим, попаримся, выпьем, закусим, … – Долбенко явно был не в своей тарелке. Он искренне переживал о случившемся, поскольку альтернативы строптивому профессору у него не было.

– На этой неделе я сильно занят. А на следующей, готов заехать за деньгами. Заодно и попаримся. – Профессор взял и повесил трубку.

Спустя два дня профессор встретился с Гигантовым у него в офисе. Офис располагался в старом фонде, неподалеку от центра города. Трёхкомнатная квартира, переоборудованная под офис, представляла собой довольно жалкое и убогое зрелище. В одной из комнат работала секретарь, которая приходила на работу когда хотела и которая ничего не делала для поддержания чистоты и порядка в помещении. Сам же председатель не отличался чистоплотностью ни физической, ни морально-этической. Книги россыпью и в пачках были разбросаны по всей квартире. В кабинете, где функционировал председатель, он же – директор одного из коммерческих НИИ, был еще больший бедлам. О кухне и говорить не приходится, т. к. годами там не шла холодная вода, а на починку председателю было жалко тратиться. Он наивно полагал, что арендодатели или ПРЭО будут самостоятельно устранять неполадки в доме, предназначенном к капремонту. Поэтому воду набирали всегда из ванной. Зато в средней комнате был относительный порядок. Она использовалась как гостиничный номер, а также там изредка оставался с ночевкой сам председатель.

– Акакий Соломонович, ну что, сделаем за 3000 баксов из Долбенко доктора экономических наук? – профессор пребывал в хорошем расположении духа. Созвонившись накануне с Монзиковым, он уже знал, что председатель дал добро. Единственное, чего не знал профессор, так это того, что по договоренности с Монзиковым Гигантов должен был отстегнуть адвокату 50 % от своего гонорара. Профессор же, в свою очередь, обещал Монзикову тоже 50 % со своего гонорара в случае принципиального согласия председателя.

– Нет, голубчик, только за шесть и ни копейкой меньше! – председатель в этот момент был похож на купчишку, торговавшего залежалым товаром. Его жилетка, маленький животик, очки и бородка клинышком лишь усиливали первое впечатление. – Ведь я же должен очень многим дать их долю. Каждый привык получать… Я каждому дам, а мне самому-то ничего и не останется?!

– А сколько Вы обычно даёте? – с легкой иронией спросил профессор.

– А столько, сколько всегда! – отрезал Гигантов.

– Ну, а всё-таки? – не унимался профессор.

Так они пререкались и торговались часа полтора, не меньше, пока, наконец, профессором не был найден разумный компромисс. За 6000 долларов председатель делал Долбенко доктором, профессором и академиком какой-то столичной академии. При этом никакой защиты и никакого банкета.

И действительно, уже летом, в День Независимости профессор публично вручал среди большого числа приглашенных дипломы и аттестат. Но и Долбенко сильно удивил своего научного руководителя, который по случаю прикупил себе медаль «Герой Чернобыля». Торжества были пышными, с салютом и фейерверком. Местная пресса даже осветила это событие на первой полосе своей газеты, которая не продавалась, а бесплатно раздавалась жителям городка.

Прошли праздники, закончилось лето, наступила осень. Академик Долбенко, купивший себе чин казачьего атамана, полковника запаса Вооруженных Сил России, шесть медалей и два ордена, членство в Союзе писателей России, членство в РАЕН и т. д., и т. п., более не нуждался в услугах профессора. Сначала он урезал его представительские расходы, а затем и вовсе прекратил халявные попойки, сауны, телефоны. Праздники и торжества стали проходить без профессора, который был забыт и брошен в прошлое.

* * *

Пургенов Анатолий Николаевич наконец-то достал недостающие для успешного завершения своей диссертации деньги. И дело быстро пошло. Доцент работал на износ. Не жалея ни себя, ни своего подопечного, он быстро написал и собрал необходимые для защиты диссертации отзывы. Доклад он поручил сделать самому Пургенову. Ему было любопытно, справится ли тот с тривиальной задачей или нет? Особо больших надежд на Анатолия Николаевича он не возлагал, но маленькая искорка надежды у него всё же была. Ведь должен же был старший преподаватель вуза уметь писать лекции, доклады, рефераты? Оказывается, да, должен, но не обязан. Простите, как это не обязан? А вот так, не обязан был Анатолий Николаевич всё уметь. Ведь он не заканчивал ни аспирантуры, ни докторантуры. Его никто и никогда не учил. А писать по образцу и подобию – это дело неблагодарное, творческое.

Однако попытку написать доклад при готовых диссертации и автореферате, отзывах и ответах на замечания он всё же предпринял. Первая его попытка потерпела фиаско. Доклад получился на 55 минут при необходимых 12. В основу доклада лег текст автореферата диссертации.

Нет смысла описывать научные изыски Пургенова по части написания доклада. Достаточно лишь сказать, что профессору всё это порядком поднадоело и он сам, за два вечера, написал хороший, добротный доклад для Пургенова продолжительностью в 9 минут.

Михаил Афанасьевич, он же и официальный научный руководитель, и председатель диссертационного совета – перед самой защитой спросил у Пургенова: «Голубчик, а Вы хорошо прочли свою диссертацию? Мне не придется за Вас краснеть?»

– Не беспокойтесь, пожалуйста, всё будет оккейно! – заверил Пургенов Глазунова.

– Простите, как будет? – переспросил Пургенова Михаил Афанасьевич.

– Да всё нормально будет, не переживайте. Я вот только хотел у Вас спросить, а деньги оппонентам мне когда давать? До защиты или после?

– Простите, какие деньги? – Глазунов сделал удивленное лицо. – А разве Вы не отблагодарили своих оппонентов, которые Вам уже представили свои положительные отзывы?

– Ах, ё-моё! Значит, правильно мне говорил мой доцент, что не подмажешь, не поедешь. А я то думал, что если защита пройдет нормально, то тогда и деньги я передам. – Пургенов, видимо, попытался изобразить на своем лице сожаление, но получилась обыкновенная гримаса старого засранца, страдающего запорами, который в очередной раз безуспешно тужился в каком-нибудь привокзальном сортире.

– Вы, вот что, давайте-ка езжайте к своим оппонентам, а то ведь они могут завтра взять, да и не приехать на Вашу защиту. И тогда она не состоится. – Глазунов сказал это отеческим тоном, мягко, но достаточно уверенно.

– А может быть завтра? – и Пургенов опять скорчил рожу, от которой нормальному человеку могло стать дурно.

– Мы сейчас просто теряем попусту время, – Глазунов начинал сердиться, – берите такси и езжайте к оппонентам.

– А зачем такси? Я на автобусе прекрасно успею. У меня что, есть лишние деньги? И так вот уже сколько вышло, а Вы говорите ещё на такси. – Пургенов сделал выражение обиженного бегемотика, как будто кто-то был виноват, что он хотел стать учёным и что бесплатно ничего в России не делается.

В половине двенадцатого ночи раздался первый звонок в дверь первого оппонента, а в половине второго – второй звонок в дверь второго оппонента. Домой Пургенов возвращался пешком, дабы не швыряться деньгами. Вернувшись к 1030 утра, он успел побриться, помыться и перекусить на скорую руку, после чего он отправился на защиту.

 

Защита диссертации и банкет

Заседание диссертационного совета началось ровно в 1500. В нарушение требований ВАКа члены диссертационного совета во время всей защиты постоянно разговаривали, то и дело выходили в коридор. Из двадцати трёх по списку членов совета на заседании присутствовало 17, из которых только трое просидели полностью весь этот спектакль, поскольку фактически исход всей защиты определял один человек – Глазунов Михаил Афанасьевич. Они были настолько стары, что у них не было просто сил на хождение туда-сюда, на выпивку и разговоры в одном из кафедральных кабинетов, где был накрыт достаточно неплохой, для простого преподавателя, стол. Меню подобрал шеф Пургенова, который в этом деле съел собаку. На столе было всё, на любой вкус.

Учитывая личностные качества диссертанта, Глазунов поставил Пургенова защищаться вторым. Первым защищался молодой военный, который отстрелялся за 45 минут. Его доклад, ответы на замечания и вопросы свидетельствовали о высокой профессиональной подготовке и хорошем умственном развитии.

На его фоне Пургенов сильно проигрывал. Разрыв между ними был примерно таким, как если бы на стометровку вышел бегун разрядник и слепой, безногий и глухой старец, который мог передвигаться только при помощи коляски и катальщика-поводыря.

Практически Пургенов ни на один из вопросов членов диссертационного совета не смог дать правильного, вразумительного ответа. То он рассказывал о своей работе, то вдруг начинал нести какую-то околесицу… Одним словом, если бы не хождение взад-вперед членов совета, то он бы никогда не защитил своей диссертации, даже с учетом повальной ангажированности учёных мужей.

Когда же прошло голосование, то поздравляли члены совета не Пургенова, и даже не Глазунова, а самих себя с тем, что они закончили слушать дикий бред, навязанный им, с одной стороны – Глазуновым, председателем совета, с другой стороны – Пургеновым.

Из 17 голосов все 17 были «за». Не даром говорится, деньги – в кассу, культурку – в массы.

Банкет проходил без осложнений, если не считать того, что уже под занавес торжества пьяный Пургенов стал бегать с большим мешком из-под сахара и собирать со стола закуску и спиртное, приговаривая при этом «… это не мне, это – моей собачке, а это – на кафедру». Увидев этот кошмар, гости разошлись моментально. Никто и не знает, что Пургенов забрал с собой и разовую посуду, и пустые бутылки, и даже бумажные салфетки.

* * *

На следующее утро Пургенов проснулся с сильной головной болью. Дело в том, что когда он приехал домой и разобрал содержимое набитого мешка, то обнаружил среди прочих объедков две треснувшие бутылки – с шампанским и водкой. Тогда, не долго думая, он залпом их опустошил. Он хотел, было, закусить чем-нибудь из остатков роскошной закуски, но покачнулся, слегка задел виском секретер и… упал, потеряв сознание. Очнулся он минут через 20-30, не помня, что было раньше. Он напрочь забыл всё произошедшее с ним не только за вечер, но и за последнюю неделю.

Сидя на кухне в одних трусах и майке, абсолютно пьяный, он отважился на телефонный звонок своему шефу. В три часа ночи шеф почему-то спал. Тогда он позвонил адвокату Монзикову. Александр Васильевич, услышав пьяный лепет молодого учёного, послал его на х..! Расстроившись, Пургенов решил с горя выпить водки, для чего он достал початую поллитровку и один большой огурец. Прямо из горлышка он пил «белую радость» и смачно чавкая, закусывал солёным огурцом.

В 900 сильно помятый, небритый, в жеваном костюме Пургенов появился на кафедре. Новый заведующий кафедры, уже наслышанный о состоявшейся защите своего преподавателя, собрал всех преподавателей, кто был на этаже их кафедры и торжественно поздравил Анатолия Николаевича с преодолением важного жизненного рубежа – защитой диссертации.

Пургенов вяло улыбался. К нему медленно возвращалась память. Большая доза спиртного, принятая им накануне, не позволяла ему адекватно реагировать на события и их участников. Пургенова просто выворачивало наизнанку. Его мутило.

Тем не менее, преподавателям удалось раскрутить Пургенова на проставку по случаю успешной защиты диссертации. Ректор института, узнавший о важном событии в жизни Пургенова, решил выписать ему премию, которую коллеги в тот же день и пропили. Ректор через заведующего кафедрой передал свои поздравления и наилучшие пожелания.

На пьянке все почему-то пили больше не за молодого ученого, а за автора диссертации. Доценту искренне желали больших творческих успехов, новых идей и многочисленных благодарных учеников. Ему все завидовали, и это было видно невооруженным глазом. Но доцент на всё реагировал спокойно. Он знал, что таких, как Пургенов, среди присутствующих большинство. Ещё придет время и они к нему обратятся за помощью…

 

Деловой разговор

Не прошло и недели, как Монзиков позвонил профессору.

– Здорово, доцент, ха-ха! Ты что делаешь, а? – Монзиков пребывал в хорошем расположении духа.

– Как обычно, ищу очередного клиента, – без особого энтузиазма ответил профессор. – А что, у тебя есть на этот счет какие-нибудь соображения?

– А то! Заезжай за мной, сходим в баню. Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков вдруг представил себе, как он с профессором будет париться на избе у Долбенко.

– А куда мы поедем, а? – оживился профессор.

– Куда, куда? К хохлу! Догнал, а? Там будет еще адвокат, у которого ко мне есть дело. – Монзиков пытался рассчитать время на висевших на стене часах, когда он должен будет позвонить банщикам.

– А, понятно. Значит, тебе нужна просто машина? Еврейская твоя морда, – добавил профессор.

– Что ты сказал мне, а? – Монзиков знал, что профессор мог обозвать его ещё и не так. – Я не понял, ты приедешь ко мне или где?

– Ладно, Санёк, приеду. Давненько я не парился… – бросил последнюю фразу профессор и повесил трубку.

Уже в сауне после третьего захода в парилку Монзиков предложил начать трапезу.

Известно, что в последние годы походы в сауну всегда сопряжены с обильным питьём и хорошей закуской. Именно последние два обстоятельства очень пагубно сказываются на человеческом организме, поскольку париться под градусом, на сытый желудок не только вредно, но и крайне опасно.

Обычно в хорошей парилке, где температура доходит до 125-130° С, здоровый организм теряет за один заход 1,5 – 2 кг веса тела. И если в сауне пить и есть, то чтобы оставаться относительно трезвым, надо бегать в парилку через каждые полчаса. Правда, можно подсадить сердце или даже окочуриться, но, к сожалению, современные традиции это исключают.

– Александр! Вот скажи мне, еб. а мать, мне – доктору наук, профессору, академику, казачьему генералу,… – Долбенко был настолько пьян, насколько это только возможно, потому что если бы по приборам попытались определить степень его опьянения, то либо стрелка бы сломалась, либо она попала в сектор «труп».

– Ты всё о своих счётчиках? – спросил Монзиков хохла.

– Да. О них самых, бля на х… – Долбенко то падал в тарелку с шашлыком, то откидывался назад. Его качало из стороны в сторону.

– Слушайте, давайте пойдем в парилку, – предложил абсолютно трезвый адвокат, который прилюдно не пил вот уже последние три-четыре года, поскольку у него была начальная стадия цирроза печени от злоупотребления водкой.

Все дружно встали и переместились в парилку. Первым выбежал профессор. Просидев там 10 минут, он решил поплавать в ледяной воде. Бассейн был 3,5 на 4 метра в форме неправильной пирамиды. Глубина была достаточной, чтобы с трудом доставать до дна. Сильная холодная струя свежей воды оказывала такое релаксирующее воздействие, что, вылезая из бассейна, профессор почти полностью протрезвел. Ему вдруг стало холодно и он решил снова зайти в парилку. Мужики сидели молча. Адвокат яростно хлестал по заднице то хохла, то Монзикова, то себя самого. Устав от садомазохизма, адвокат решил выйти и поплавать. Долбенко быстро приходил в себя. Пот струился ручьями. Организм набирал силу. Спустя какое-то время он заговорил совершенно трезвым голосом.

– Представляешь, эти козлы вонючие, наехали на все мои торговые точки и сняли все счетчики. Они говорят, что все пломбы – липовые, – Долбенко был возмущен до предела.

– Ну, и? – только и смог промычать Монзиков.

– Что, и? Надо что-то делать. Ведь они грозятся дело передать в ОБЭП. А там у меня позиция хреновая, т. к. старого начальника убрали, а новый – ещё никого не знает и взяток не берет. – Долбенко был сильно раздосадован.

– Это всё ерунда. Понимаешь мою мысль, а? – Монзиков посмотрел сначала на хохла, а затем на профессора, который встал и уже начинал топтаться на месте от нестерпимой жары.

– Как это? Ты что такое мелешь, а? Ерунда? Ерунда у тебя между ног! А это – полный пи…ц! – Долбенко встал и первым направился в бассейн.

– Слушай, чтобы определить, пломбы настоящие или липовые, надо сделать экспертизу. Понимаешь мою мысль, а? Догнал? – Монзиков взял здоровый кусок шашлыка из тарелки Долбенко и артистично засунул его в свой рот.

– Ну, и что покажет экспертиза? – спросил Долбенко у Монзикова.

– А то и покажет, что всё будет тип-топ. Догнал, а? – Монзиков весело подмигнул адвокату, который с умным видом сидел молча, внимательно слушал и курил свой «Парламент». – У нашего профессора там есть клиент, которому он делал кандидатскую. Да, профессор?

– Ну, ты даешь? Ты, значит, уже всё заранее знал, когда меня сюда вытаскивал? – профессор был сильно удивлен.

– А ты как думаешь, а? – Монзиков решительно взял адвокатскую пачку и закурил. – Только, Олежек, тебе это встанет в копеечку.

– Сколько? – быстро спросил Долбенко.

– Пять штук! – решительно бросил Монзиков, а затем добавил, – Каждому.

– Ты, что, ох. л? Десять штук за сраную экспертизу? – возмутился Долбенко.

– Не десять, а пятнадцать. И не за экспертизу, а за твою свободу, профессор кислых щей! – Монзиков сделал большую затяжку сигареты и выпустил в лицо Долбенко большой клуб едкого дыма, от которого тот сильно закашлялся.

– Почему пятнадцать? – не унимался Долбенко. – Ведь всего же двое?

– Трое, дорогой, трое. Или ты, доктор хренов, считать разучился до трёх? – заметил Монзиков. – Эксперт, профессор и я. Понимаешь мою мысль, а?

– А ты с профессором что, тоже по пять штук хочешь на мне срубить, да? – завелся Долбенко.

– Да на тебе надо не по пять, а по двадцать пять, уголовник хренов! – резко бросил Александр Васильевич.

– Нет, мужики, это – круто! – включился в разговор адвокат.

– Круто, что тебе тут ни хрена не откалывается. Вот это – круто, а то, что долги надо отдавать, и то, что не надо так нахально у государства воровать – вот это и круто, и справедливо! Я правильно говорю, профессор? А? – Монзиков встал и направился в парилку.

Следом за ним зашагал профессор. Долбенко с адвокатом остались для принятия окончательного решения.

Когда профессор опять первым вышел из парилки, туда зашел адвокат.

– Саня, я хохла подготовил, но ты должен мне будешь тоже пятёрку за работу! – адвокат смотрел на Монзикова как побитая собака смотрит на хозяина, который сжалился над ней и пустил ночевать в дом.

– Заламывай двадцатку, только тогда он удавится, – ответил Монзиков, – и тогда мы ничего не получим.

– Пятёрку я приклею через пару дней, когда он отдаст пятнашку. Ты мне дай долю профессора, а ему отдадим потом, когда хохол передаст ещё пятёру, – не унимался адвокат. – Лады?

– Ну, ты и жох! Ведь профессор же тебе не посторонний, а? И ты его так подставляешь, а? – Монзиков был не столько возмущен, сколько удивлен подобным развитием событий.

– О чём это вы тут шепчетесь? – дружелюбно спросил профессор, вернувшийся после купания погреться.

– Да о том, что хохол будет платить частями, – быстро ответил адвокат, – и может быть, ты свою долю получишь не сразу, а по результату. Да? – адвокат посмотрел на Монзикова, который сидел в раскорячку и катал комочки старой кожи и грязи на своих пятках.

– Здорово! Вы уже спелись. Я так и думал, что зря я вас оставил вдвоем, – и профессор вернулся к Долбенко, который в одиночку пил холодную водочку.

– Я согласен, – были последние слова, после чего Долбенко рухнул со скамьи на стол и заснул мертвецким сном.

 

Заключение или конец третьей части

Дорогой читатель!

Хочешь – верь, хочешь – нет, но я рассказал тебе только самую малость того, что знал, и о чём шепчутся, иногда, мои клиенты, которым я устанавливаю сантехнику, которым за червончики и полтиннички делаю мелкие ремонтики в их дорогих коттеджах.

Правда, моя жинка считает, что мне бы лучше сказки писать. Ну да это же её мнение. А Петрович, которого я тоже познакомил с Монзиковым, справедливо полагает, что всё в этой книге – чистейшая правда.

Вообще-то, я сейчас нахожусь на перепутье. Либо мне описать весь жизненный путь Александра Васильевича? А для этого надо с ним восстановить отношения, помириться! Либо закончить супер роман «Так уж бывает…», который я начал писать ещё в прошлом году?

Честно говоря, и то, и другое – весьма заманчиво. Думаю, что время покажет. Интересно было бы узнать – как разойдётся данный роман? Будет ли его экранизация? Кто знает, кто знает!?

Поживем, – увидим!

* * *

До этих строк, ничего не меняя, я решил оставить всё, как есть, без изменений. Именно в таком виде вышли в Свет первые три части романа века. Безусловно, можно было бы подредактировать и подработать содержание и изложение оригинального опуса, но мне кажется, что это всё лишнее, поскольку нет предела совершенству. Скоро, очень скоро на экраны кинотеатров и телевизоров выйдет многосерийный фильм по этому произведению. Я не стану настаивать на том, чтобы название осталось тем же, что и романа века. Пусть режиссер-постановщик сам определит, что ему экранизировать, а что оставить за кадром, что подкорректировать, с согласия автора, разумеется, а что нет. Моя задача – рассказать о том, что случилось с моим другом и чем вся эта история закончилась.

И последнее, несколько секретов: я теперь освоил профессию водопроводчика. И сегодня я уже не просто слесарь-сантехник, но ещё и водопроводчик.

Первый тираж книги (части 1-3) был небольшим, всего 3000 экземпляров. А нынешний тираж – много больше!