Глава 66
Бутрос, проснувшись, обнаружил, что его плечо туго перевязано, а мучительная боль, ставшая частью его существа, почти прошла. Отсутствие страданий было равносильно одиночеству. До этого момента никогда в своей жизни он не был настолько наедине с собой, со своим телом и мыслями. Боль была настолько всепоглощающей, что его разум отключился. Он почти ничего не помнил из прошедших суток, а если что и вспомнил, что лишь хаос звуков, картин и ощущений без всякой взаимной связи, услышанных, увиденных и почувствованных через пелену боли.
Он глубоко вздохнул. Боль по-прежнему таилась где-то в глубине тела. Он знал, что только лекарства держат ее в узде, что в любое мгновение она может вернуться и наброситься на него. Но пуля, сидевшая в плече, была удалена, и он больше не боялся, что умрет. Теперь выздоровление — это всего лишь дело времени, а времени у него более чем достаточно. Больше, чем прошло от сотворения мира.
Часов здесь не было. Ночь сейчас или утро — Бутрос не имел понятия. Но что-то заставляло его думать, что около полудня. Он слышал, как по коридору катится тележка, как на нее ставят посуду.
Кажется, кто-то сказал ему, что он находится в церкви, но это казалось Бутросу чепухой. Он лежал в госпитале, здесь ходили врачи и сестры в белых халатах, он не видел ни одного человека, похожего на священника. Нет, он не совсем прав: прошлой ночью здесь был священник, которого англичанин называл «отцом», — коптский священник, старик.
Он помнил что-то о путешествии по канализации, но так, как вспоминаются кошмары, — отрывочно, без всякой последовательности и логики: вода, луч фонарика на заплесневелых стенах, узкий карниз, убегающий в темноте, зловоние. Внезапно он понял, что ему нужно сделать, и, помогая себе правой рукой, сел на кровати.
Там был ребенок. Маленькая девочка. На нее еще напала какая-то тварь. Интересно, что с ней. А еще там была Айше и англичанин — ее любовник. Да, подумал Бутрос, он точно знает, что ему делать.
Встать с кровати оказалось не слишком сложно. Он по-прежнему чувствовал себя одеревеневшим и очень слабым и нетвердо держался на ногах из-за наркотика, которым его напичкали, чтобы снять боль. Но боль прошла, а сила воли вернулась. Он может заставить себя сделать это — он знал, что может. Его поместили в маленький альков, вход в который закрывала занавеска. Одежда, по-прежнему мокрая и вонючая, была сложена на стуле. Бутрос снял с себя ночную рубашку, в которую его одели, и, дрожа от холода, заставил себя надеть брюки. Это было все, что ему удалось с одной рукой на перевязи. На шее у него висел маленький металлический крестик. Бутрос вспомнил, что предыдущей ночью сестры успокоились, увидев крест. За ним не будут особенно следить.
Бутрос ухитрился засунуть одну руку в рукав пальто, затем, натянув пальто на левое плечо, застегнул почти все пуговицы. Шнурки из ботинок он вытащил: завязать их он не мог, а если оставить их болтаться, можно споткнуться. Он был рад, что в маленькой комнатке нет зеркала, в котором можно увидеть себя.
С бесконечными предосторожностями Бутрос подошел к занавеске и выглянул. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться, где он находится. Если это действительно церковь, то здесь, судя по всему, склеп. Лестница напротив должна вести в главную часть здания.
Он видел людей, но, в отличие от обычного госпиталя, здесь не было заметно никакой суматохи.
Бутрос сразу же понял, что ему придется совершить диверсию.
Он стал ждать. Около одной из кроватей стояла группа врачей и сестер, и все их внимание было приковано к пациенту. Но они загораживали Бутросу путь к лестнице. Он неслышно выскользнул из своей комнаты и отодвинул занавеску соседнего помещения.
Отлично. Кто-то лежит в кровати, крепко спит или без сознания, окруженный разнообразной медицинской аппаратурой. Бутрос проскользнул за занавеску, задвинув ее за собой. Он еще не решил, что делать, но знал, что ему в голову что-нибудь придет.
Он не ошибся. К больной — женщине лет пятидесяти на вид — были присоединены капельницы и какие-то трубки. Маленькие зеленые экраны на стойке рядом с кроватью контролировали пульс и работу других органов. От стойки наружу уходил провод. Бутрос решил, что это сигнал тревоги.
На тележке лежал металлический поднос с различными хирургическими инструментами, в числе которых были два скальпеля. Бутрос взял один из них и вытер о пальто. Ему понадобилось мгновение, чтобы перерезать два провода, соединяющих женщину с аппаратурой. Приборы сразу же словно обезумели. Замигали лампочки. Пульсирующая дорожка на экране судорожно задергалась и разгладилась. Где-то зазвенел сигнал тревоги. Бутрос не стал задерживаться. Опустив скальпель в карман пальто, он шагнул за занавеску и вернулся в свою палату. Никто его не заметил, — персонал, отвлеченный сигналом тревоги, пытался разобраться, кому из пациентов нужна помощь. Через несколько секунд в комнате, где только что был Бутрос, раздались шаги. Громкие голоса. Звук тележки, быстро катящейся по полу.
Бутрос дождался, когда все успокоится, и снова выглянул наружу. Путь свободен. Весь дежурный медицинский персонал собрался в соседней палате. Сейчас или никогда. Бутрос выскользнул из-за занавески и поспешно зашагал по длинному залу, не осмеливаясь взглянуть назад. Сердце громко стучало. Кружилась голова. Он был уверен, что у него ничего не получится. До лестницы еще так далеко! Он прошел всего несколько ярдов, а уже шатался как пьяный. Каждую секунду он ожидал услышать за спиной погоню. Он не забыл бегство по переулкам, выстрелы в темноте.
Бутрос добрался до лестницы незамеченным. Здесь он почувствовал себя спокойнее и, прислонившись к стене, перевел дыхание. Головокружение прекратилось. Он уже давно ничего не ел и чувствовал голод и тошноту одновременно. Ладно, пора идти.
Он медленно поднялся по лестнице. Пока что удача на его стороне. Если только удастся выбраться на улицу... Ему хотелось увидеть в последний раз Айше, но, подумав об этом, он решил, что лучше не надо. Это его только расстроит. Бутрос точно знал, что ему нужно сделать. Сжав зубы, он поднялся еще на несколько ступенек. Что, если действие болеутоляющего кончится раньше, чем он доберется до цели? Ничего, кто-нибудь наверняка проводит его.
Лестница привела к деревянной двери. Даже здесь он чувствовал аромат церкви, запах ладана и воска. Чуть-чуть приоткрыв дверь, Бутрос выглянул в щелку. Неф был пуст. Справа от себя он увидел алтарь. Сверху смотрела фигура Христа Пантократора, а над головой статуи по нарисованному небу плыл золотой серафим.
Бутрос пробрался в церковь. Сколько здесь теней! Ему вспомнилось детство, тайна литургии, произносимой на языке, которого не понимал никто, кроме священников. Свечи и тени, тусклый свет, падающий на лица прихожан, на его лицо. Бутрос почувствовал укол стыда за то, что собирался сделать.
Он был на полпути к двери, когда его окликнули. Повернувшись, Бутрос увидел, что к нему со стороны алтаря приближается моложавый человек в джинсах и футболке. У Бутроса не было сил убежать.
Человек подошел и удивленно посмотрел на него, затем вздохнул, как будто с облегчением.
— Простите, — сказал он. — Я думал... Вы — тот человек, которого прошлой ночью привез мистер Хант, верно? Что вы здесь делаете? Неужели доктор Рашид позволил вам уйти в таком состоянии? И в этой одежде?
— Кто вы?
— Извините, вы были почти без сознания, когда вас привезли сюда прошлой ночью. Я отец Юаннис. Это моя церковь. Послушайте, я действительно не понимаю, что происходит. Мне говорили, что вам нужно по крайней мере два дня постельного режима.
— Я должен уйти. У меня важные дела... я должен их сделать.
— Возможно, но вы больны. Ваше плечо еще не залечено до конца. Если вы сейчас уйдете, мы не позволим вам вернуться. Вы понимаете? Вам больше некуда идти. Вы нигде не найдете ни болеутоляющего, ни бинтов, ни антибиотиков.
— Это неважно. Все равно мы все умрем.
— Вы не правы. — Священник потянулся к Бутросу, положил руку на его левое плечо, где под пальто прощупывалась толстая повязка. Бутрос попытался отстраниться, но Юаннис удерживал его настолько крепко, насколько осмеливался.
Бутрос незаметно опустил правую руку в карман пальто и нащупал ручку скальпеля.
— Пойдемте со мной. Когда вы почувствуете себя лучше, вы сможете пойти туда, куда вам нужно.
Бутрос чувствовал, что по его щекам катятся слезы.
— Все в порядке, — шептал отец Юаннис. — Вы были в шоке. Мы можем побеседовать позже — столько времени, сколько вы захотите.
— Простите меня, отец. Мне очень жаль. Она должна была любить меня.
Священник заглянул в его глаза и едва не отшатнулся, как от удара, почувствовав скрытую в них боль.
— Простите меня, отец.
Скальпель был очень острым. Это оказалось не сложнее, чем погладить кошку, — легкое движение руки поперек горла. Острое лезвие сделало остальное.
Глава 67
Этот день походил на любой другой день в Городе Мертвых. Как всегда, солнечные лучи чертили узоры света и тени на могилах. Как всегда, Каир присутствовал здесь всего лишь гулом транспорта. Мертвые были мертвы, как обычно, живые занимались своими делами. Здесь находились лишь те, кому это было нужно: покойники — потому что были покойниками, нищие — потому что были нищими. Все как всегда.
Том Холли слишком много раз бывал здесь раньше, чтобы ему это казалось чем-то странным. Он шел по узкой улочке к северу от Хандак-Марван. В паре ярдов от него две тощие собаки дрались из-за обрезка мяса. Из двери склепа Оттомана широкими, завороженными глазами на него смотрел ребенок. С соседней улицы доносился пронзительный женский голос. С неба безостановочно падал густой снег.
К юго-востоку от Каира между городом и холмами Мукаттам примерно на две мили раскинулись два больших кладбищенских комплекса. Более крупное кладбище, Карафа-эль-Кубра, протянулось к югу от самой Цитадели до границы города. Это был маленький город, похожий на все другие города, с улицами, домами, магазинами, кафе, водопроводом и даже электричеством. Единственное отличие состояло в том, что здания были не жилищами людей, а могилами для мертвых.
Это место вовсе не мрачное, подумал Том. На веревках, протянутых от одного мавзолея к другому, женщины развешивали белье для просушки; задубевшее от мороза, оно казалось вырезанным из картона. Играющие дети наполняли длинные, прямые улицы криками и смехом, в кафе сидели мужчины, попивая кофе и покуривая. Но трудно было забыть о том, что за этой или той стеной, под этим полом, с другой стороны от той двери, лежат груды гниющих костей. По ночам улицы наполнялись тенями. Тенями и мыслями о тенях.
Дом, который искал Том, был маленькой куббой, сводчатым склепом Сиди Идриса эль-Фази, марокканского святого, который в конце восемнадцатого века основал в Каире орден мистиков-суфиев. Его наследник, шейх Ибрагим Ибн Фадл Аллах, в настоящее время возглавлял Идриссийский орден. Главный центр братства находился в Эль-Джамалие, но шейх предпочел жить здесь, в склепе своего предшественника, бок о бок с останками своего отца, деда и более дальних предков. Вечером каждого четверга машина увозила его в город, где он вел занятия в хадре, согласно обычаям, установленным Сиди Идрисом. Раз в году дервиши со всего Египта собирались в Карафе, чтобы отпраздновать мулид — годовщину рождения основателя ордена. Сейчас ордена были запрещены, их обряды объявлены вне закона, отправление ритуалов преследовалось. Новый режим разрешал только самые ортодоксальные формы ислама.
Когда Том нашел шейха Ибрагима в крохотной выбеленной комнате, тот сидел на маленькой циновке, скрестив ноги, и читал книгу суфийских поучений. Том долго стоял в дверях, ожидая, когда шейх заметит его.
Наконец Шейх Ибрагим поднял глаза, его взгляд встретился со взглядом Тома, и он закрыл книгу.
— Я ждал вас, — произнес он.
— Прошу прощения, — сказал Том. — У меня не было выбора. Я должен был прийти.
— Садитесь. Я попрошу Фуада принести кофе.
На зов шейха через несколько секунд появился мальчик лет четырнадцати, подвижный, с гладким, чистым лицом, похожим на лицо девушки. Шейх велел ему приготовить кофе. Мальчик поклонился и вышел из комнаты, улыбнувшись Тому.
Том сел лицом к шейху Ибрагиму, прислонившись спиной к стене. Муршид молчал, разглядывая лицо посетителя. На нем был обычный наряд дервиша — шерстяное платье, чалма, длинные четки вокруг шеи. Другие четки он держал в руке, пальцами медленно перебирая бусины. На стене за его спиной на двух стальных крючках висели гигантские четки. Рядом с ними были развешены религиозные тексты в рамках, стихи из Корана. В нескольких неглубоких нишах лежали книги. Воздух был пропитан благовониями, а парафиновый обогреватель в углу делал его невыносимо спертым. Тому было трудно дышать. Масляная лампа почти не давала света.
— Я пришел один, — сказал Том.
— Но есть Аллах. «Он ближе к тебе, чем нить твоей жизни».
Том кивнул. Он помнил много подобных встреч. Когда-то он приходило сюда в поисках мудрости. Сегодня он пришел в поисках кое-чего другого. «Пора оставить мудрость мудрецам» — подумал он.
— Значит, я пришел с Аллахом.
— Я надеюсь, что вы пришли с Аллахом.
Дверь отворилась, и вошел мальчик, держа поднос с двумя чашками и медным кофейником. Он был одет в одну лишь полосатую джалабийю, но его волосы были аккуратно подстрижены и умащены. Когда он улыбнулся, Том заметил, что у него великолепные зубы, похожие на маленькие белые жемчужины. Его глаза с длинными и шелковистыми ресницами были как оливки. Разлив кофе по чашкам, мальчик поклонился и вышел. Том смотрел, как закрылась дверь, затем повернулся к шейху.
— Вы нашли что-нибудь? — спросил он.
Шейх кивнул.
— Мне очень жаль, — сказал Том. — Яне хотел впутывать вас в это дело.
— Почему вы решили, что вам нужно извиняться?
— Я просил вас помочь. Задавать вопросы. Узнать все, что сможете.
Шейх покачал головой:
— Я когда-то был его учителем. Так же, как какое-то время был вашим учителем, и частично ответствен за то, кем он стал. Если бы я был лучшим пастырем, возможно, он избрал бы другой путь.
— Эль-Куртуби все равно стал бы тем, кто он есть.
Шейх Ибрагим нахмурился. Не отвечая, он поднял чашку кофе с кардамоном. «Бисмилла», — пробормотал он, прежде чем сделать первый глоток.
Шейх рассматривал своего гостя, как будто взвешивал его на невидимых весах.
— Что вы видите? — спросил он.
— Вас. Эту комнату.
Шейх покачал головой.
— Это неверно, — сказал он. — Вы ничего не видите. Вы думаете, что видите это, но то, что вы видите, — просто иллюзия. Ибн эль-Араби говорит: «Фа аль-алам мутавахам, ма лаху вуджуд хакики». Мир — не что иное, как иллюзия. Он не существует на самом деле, это не так... Вы сами — не более чем воображение. И все, что вы видите, — воображение. Все вещи — всего лишь воображение воображения.
Метафизическое мышление Тома не поднималось до таких высот.
— Разве Ибн эль-Араби не говорил также, что мир создан Аллахом? Что его реальность отлична от реальности Аллаха?
— Существует предание, — ответил шейх. — «Все люди спят. Они проснутся только тогда, когда умрут». — Он оглядел полутемную комнату. — Вы говорили, что видите эту комнату? Что вы увидите, если сможете заглянуть за нее, за эти стены?
— Кости ваших предков.
Шейх улыбнулся, как будто услышал шутку.
— Это тоже неверно, — сказал он. — То, что вы видите, — это цепочка инициации, связывающая мня с Пророком. А Пророка — со Святым Духом. А Святого Духа — с Аллахом. Но что вы скажете, если я признаюсь вам, что, невзирая на все это, невзирая на власть, данную мне Аллахом, я все же боюсь этого человека?
— Я скажу, что удивлен.
Шейх нахмурился и осторожно поставил свою чашку на грубый каменный пол.
— Вы удивились, потому что спите, потому что все, что вы видите, слышите и ощущаете, — это сон. В этом и состоит наше предназначение — будить людей до того, как они умрут. И несмотря на это, я боюсь. — Он немного помолчал. — Вы знаете, кто он такой и что он такое.
Том смотрел, как пальцы шейха перебирают маленькие бусины; они негромко щелкали одна о другую.
Том потряс головой. Ему было трудно найти смысл в словах шейха. Духота, тени и запах парафина, смешивающийся с благовониями, одурманивали его.
— Что вам удалось узнать? — спросил он наконец.
Шейх вздохнул:
— Завтра он планирует начать кампанию террора по всей Европе. То, что происходило раньше, не более чем подготовка, демонстрация того, на что он способен. Все его люди на местах.
— Вам известна его цель?
Шейх Ибрагим покачал головой:
— Только то, что в число его объектов входят церкви и синагоги.
Во взгляде Тома было отчаяние.
— Мне нужно больше информации! Мы должны остановить его!
Шейх кивнул:
— Я согласен. Но мой осведомитель и так подвергается страшному риску.
— Понимаю. Но на карту поставлены сотни жизней. Нам нужно знать больше.
Шейх колебался. Не то что бы он боялся открыть то, что узнал. Но он провел всю жизнь, размышляя о связи знания и поступков.
— Если я скажу вам то, что знаю, это заставит вас совершить то, чего вы хотели избежать.
— Ничего не поделаешь. Дело зашло слишком далеко.
— Да, — прошептал шейх. — Чересчур далеко. — Он с печалью поглядел на старого друга. — Ну хорошо. Что вам известно о планах провести экуменическую конференцию в Иерусалиме в начале года?
Том пожал плечами:
— То, что знают все. Там будет присутствовать Папа и другие религиозные лидеры.
— Верно. Главы Греческой и Коптской церквей. Сирийские и армянские христианские епископы. Мусульмане. Евреи. Друзы. Они проведут конференцию, делегаты произнесут замечательные речи о братстве и гармонии, зачитают цитаты из своих Святых Книг и вознесут молитвы о всеобщем мире. А когда все кончится, они вернутся в свои церкви, мечети и синагоги, если только ничего не случится. Все предсказуемо от начала до конца.
Он заметил, что Том поднял брови.
— Вы считаете меня циником? Возможно, вы правы. Но вы увидите, что я окажусь прав. Теологи и иерархи никогда не были искренне заинтересованы в подлинном единстве. Они обманываются. Однако конференция тут ни при чем. Она — не более чем демонстрация. Папа прекрасно знает, что такие собрания — потеря времени; но он все еще верит в возможность диалога.
Шейх замолчал. Он подходил к сути. Сказанного будет уже не вернуть.
— После этой конференции состоится еще одна встреча. Публика ничего о ней не узнает. Она будет проведена тайно, без прессы, без телевизионных камер. Папа лично пригласил на нее группу избранных политиков, в том числе Гольдберга — президента Израиля, а также его министра внутренних дел.
— Рабиновича? «Ястреба»?
Шейх Ибрагим кивнул:
— В этом и состоит одна из причин секретности. Он впервые сядет за стол с представителями противной стороны. Там также будут присутствовать новый председатель ООП Бутрос эль-Хаммади. Сайд Хусейн Адель-шахи, иранский министр иностранных дел. Сирийский представитель в ООН. Роббинс из Соединенных Штатов. И еще пара человек.
Том присвистнул:
— Вы уверены, что вашему источнику это не приснилось?
Шейх покачал головой:
— Я знал об этом довольно давно. Эта встреча — результат тайной дипломатии, которая началась после окончательного срыва мирных переговоров по Ближнему Востоку. Но я только сейчас узнал, что планирует эль-Куртуби.
— Эль-Куртуби?
Том почувствовал озноб.
— Он собирается похитить Папу. Я не знаю, как и где, даже точно не знаю когда. Но он постарается, чтобы Папа не добрался до Иерусалима. Без него мирные переговоры окончатся провалом. И вместо них начнется европейская террористическая кампания эль-Куртуби.
Он помолчал.
— Это все, что я знаю, — сказал шейх. — За исключением одной вещи.
Порывшись в складках одежды, он вытащил сложенный листок бумаги и протянул его Тому. Тот развернул листок и медленно прочел. Это был список имен. Имен людей, которые присутствовали на встрече в доме сэра Лайонела Бейли. И имена других, которые в тот день находились в Европе. Люди, посещавшие совещания в Александрии. Когда Том наконец поднял глаза, на его лице было написано изумление.
— Ради Бога, скажите, как вы это достали? — спросил он. Он узнал приблизительно половину имен и сразу же понял ценность документа, который попал к нему. Ценность и опасность.
— Ваш друг мистер Хант задавал много вопросов в Александрии и слегка расшевелил это болото. Этот список хранился у эль-Куртуби как своего рода страховка на случай, если ему понадобится вытащить кого-либо из своих людей из европейских тюрем. Эль-Куртуби очень не хотел, чтобы этот список попал в руки Ханта. Мой человек узнал о нем, нашел его и похитил. Вы можете использовать его в качестве доказательства.
— Да, — кивнул Том. Он узнал почерк: это была рука Перси Хэвиленда. — Если мне удастся вернуться с ним в Англию.
— А будет иметь значение, вернетесь вы или нет?
— Значение?
— Для всего мира. Для людских страданий.
— Да, — ответил Том. — Думаю, да. Мы можем спасти много жизней.
— Значит, вы, как и я, думаете, что ничто не предначертано?
— Ничего такого, чего нельзя было бы стереть.
— Я надеюсь на это, — прошептал шейх. — Надеюсь, что вы правы.
Снаружи, приглушенный снегопадом, в серой, нескончаемой мгле раздавался голос муэдзина, звенящий среди могил.
Глава 68
Даунинг-Стрит, Лондон, 9.05
— Рад видеть вас, Перси.
— Спасибо, премьер-министр. Я тоже рад видеть вас в добром здравии.
— Садитесь, пожалуйста.
Вежливость королей. Перси Хэвиленд взглянул на премьер-министра и решил — уже не в первый раз, — что этот человек не из числа королей. Совсем не аристократ. Всего лишь несносный маленький наглец, сумевший пробиться на самый верх главным образом благодаря тому, что лизал то, к чему другие языки даже не мыслили прикоснуться.
У маленького наглеца были кое-какие деньги, куча пробивных приятелей и известное нахальство деревенщины. Ему бы в цирке выступать, а не в парламенте. Как Хэвиленд презирал его: его плохо подстриженные усы, его «трудовые мозоли», его не вполне плебейское, но и не благородное происхождение, его фарисейство, его любовь к Пуччини и пристрастие к молочному шоколаду, его придурковатую наивность, панибратское похлопывание по спине. «Спасибо, Перси. Отличная работа, Перси. Прекрасно, Перси».
— Спасибо, господин премьер-министр, — кисло улыбнулся Перси. Они находились в личном кабинете премьер-министра, вдали от секретарей, младших секретарей и гнусных служащих, таскающих хорошо заваренный чай. С недавних пор стали даже предлагать кофе после полудня, и Перси недоумевал, когда кончится это безобразие.
— Господин премьер-министр, вы получили шоколад, который я вам посылал?
— Шоколад? Ах да. Да, конечно. Получил на той неделе. Спасибо огромное. На нем был такой милый бантик. Просто чудесный.
— Но сам шоколад вам понравился? Я могу прислать вам еще, вы только скажите. Наш человек в Брюсселе посылает мне его каждую неделю.
— Ну, Перси, если быть честным до конца, то на мой вкус он чуть-чуть слишком горький. Чуть-чуть французский, если вы понимаете, что я хочу сказать.
— Он бельгийский.
— Да, конечно. Вы же упоминали Брюссель. Но все равно, Перси, все равно. Может быть, вам это покажется плебейством, но я предпочитаю настоящий продукт. «Милк Трэй Гэлэкси» — что-нибудь такое. Вот это для меня. Да, Перси, каждому — свое.
— Вы правы, разумеется. Каждому — свое.
В дверь постучали, и в кабинет заглянул какой-то подобострастный лакей в полосатых брюках:
— Простите, сэр. Мистер Хэвиленд не желает чаю или кофе?
— Господин премьер-министр, я надеялся, что нам не будут мешать.
— Вы правы, Перси, вы правы. Хоукинс, вы не можете заглянуть попозже? Я уверен, что мистер Хэвиленд захочет выпить кофе после нашего разговора. — Он многозначительно взглянул на часы. — Если будет время.
— Хорошо, сэр. — Хоукинс удалился, успев бросить в сторону Хэвиленда обиженный взгляд.
— А теперь, Перси, выкладывайте, что у вас там.
— Конечно, господин премьер-министр. Именно затем я и пришел.
Хэвиленд взял свой дипломат, весьма симпатичную вещицу от Бруно Мальи, который жена подарила ему на Рождество три года назад, и достал из него пачку бумаг. Большинство из них имели гриф «Совершенно секретно», но Хэвиленд мог бы запросто оставить их на империале автобуса и уйти домой, насвистывая. Он сам «засекретил» их перед уходом — только для того, чтобы поразить воображение премьера, «нашего маленького Джонни». Будь он проклят, если принесет сюда действительно секретные материалы.
— Ятак понял со слов министра иностранных дел, что со времени нашего последнего разговора произошли некоторые изменения.
— Вы правы, господин премьер-министр. Вам, конечно, известно, что к власти в Египте пришел новый человек?
— Да, мне сообщили вчера вечером. Вы что-нибудь о нем знаете?
Хэвиленд покачал головой:
— Очень мало, сэр. Темная лошадка. Явился из джунглей или что у них там растет. Но, впрочем, там вообще черт знает что происходит. Судя по всему, они не в состоянии справиться с эпидемией чумы.
— Да, ужасно. Есть ли шансы, что новый президент пойдет на какие-нибудь уступки, допустит в страну представителей ВОЗ? Депутаты уже получают пачки запросов. Правительство обвиняют в бездействии.
Хэвиленд пожал плечами:
— Как я уже сказал, сэр, этот Куртуби — темная лошадка. Судя по всему, он из твердолобых. А это означает, что теперь ситуация скорее ухудшится, чем улучшится. С другой стороны, я получил намек, что он готов иметь дело с Западом.
— Неужели? Правда? — Брови премьер-министра поднялись, совсем как у персонажа мультфильма.
Хэвиленд достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. Он сам сочинил это послание прошлой ночью, после разговора с сэром Лайонелом.
— Пришло сегодня рано утром, сэр, из Европы. Мне не хотелось бы сейчас вдаваться в подробности, сэр.
— Что это такое?
— Похоже, что-то вроде стенограммы совещания, сэр. — Хэвиленд через широкий стол передал листок.
Премьер министр быстро проглядел документ, затем поднял глаза на Хэвиленда:
— Перси, что вы из этого заключаете?
— Ну, сэр, по-моему, тут все ясно. Он готов принять у себя столько европейских мусульман, сколько мы пожелаем.
— В обмен на немалую сумму, Перси.
— Да, это не альтруизм, я согласен. Однако ему понадобятся деньги, чтобы дать им работу, построить дома, школы, больницы и так далее.
— Перси, у нас нет таких денег. Казначейство и слышать об этом не захочет.
— Однако, сэр, мне кажется, что мы сумеем их раздобыть.
— В самом деле? Где, скажите ради Бога?
— Ну, если вы мысленно вернетесь... когда это было?.. в 1991 год, когда мы закрыли тот арабский банк, Би-Си-Си-Ай, то вспомните, что наше банковское сообщество получило от этой акции немалую прибыль. Тогда появилось много свободных денег, свободных кредитов. Я думаю, сэр, мы без труда найдем инвесторов, если увязать наши планы с широкими торговыми соглашениями не только с Египтом, но и с другими арабскими странами. Арабы охотно пойдут на это, надеясь таким образом снять часть ноши со своих плеч.
— Какой ноши?
— Ну, естественно, эль-Куртуби собирается обратиться к ним за помощью. И в первую очередь к нефтедобывающим странам.
— Перси, я не уверен, что вы должны были мне это говорить.
— Вы правы, господин премьер-министр. Не должен был. Но я знаю, что могу вам довериться. Ведь мы оба любим шоколад.
Хэвиленд усмехнулся собственной шутке.
Премьер-министр пощипывал свои усы. Иногда Хэ-виленду казалось, что они фальшивые и что премьер приклеивает их каждое утро. Тогда ему хотелось схватить их и оторвать. Или, по крайней мере, причинить боль его вялой губе.
— Перси, а мы действительно хотим избавиться от наших мусульман? Вот в чем вопрос. Конечно, некоторые из них адски надоедливы со своими дурацкими штучками, но большинство из них — почтенные британские граждане. Я не уверен, что мы сможем выслать их из страны. Многим людям это не понравится.
— Таких людей гораздо меньше, чем вам кажется, сэр. Спросите хотя бы у полиции. Общественное мнение уже давно настроено против иммигрантов, Соответствующий закон соберет множество сторонников. Суровая, но продиктованная необходимостью мера. Вроде того, как евреи уезжали в Израиль — начать новую жизнь, превратить пустыню в сад. Люди будут вам аплодировать.
— Но почему эль-Куртуби этого хочет, Перси? Должно быть, дело не только в деньгах.
— Сэр, я не знаю. Но я бы посоветовал вам серьезно подумать. Он, по крайней мере, делает шаг навстречу, даже если за этим ничего не стоит. Я не сомневаюсь, что в данный момент аналогичные документы изучаются во всех европейских столицах.
— Перси, вы, без сомнения, правы, но тем не менее...
— Он хочет, чтобы я приехал в Египет на переговоры.
Глаза премьер-министра широко раскрылись.
— Что?! Вы серьезно? Откуда он вас знает?
— Я не думаю, что он знает, какую должность я занимаю в действительности. Но, видимо, он где-то видел меня, когда я ходил еще в дипломатах, и считает, что может мне доверять.
— Перси, вы считаете, что это разумно? В нынешних условиях?
— Я думаю, что могу принести известную пользу, сэр. В Египте еще остаются люди, которых мы обязаны вызволить. Мне обещан дипломатический иммунитет.
— Все равно, мне это кажется рискованным. Когда вы собираетесь вылетать?
— Сегодня, сэр. Я уже зафрахтовал самолет.
— Вы понимаете, что я могу вам запретить?
— Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, сэр. Честно говоря, мне кажется, что я могу чего-нибудь добиться. Например, тех уступок, о которых вы говорили.
— Даже если он твердолобый?
— Вот именно, сэр. Я могу использовать это обстоятельство в нашу пользу. Сделать ему такие предложения, которые не противоречат его политике. Так сказать, заставить его закрыть глаза на их исламские фокусы.
— Ну, в таком случае... Будьте осторожны, Перси. Настаивайте, чтобы они снова открыли посольство.
— Я уже об этом думал. Мне это в любом случае казалось верным шагом.
— Очень хорошо. Значит, тут все в порядке.
Премьер-министр кивнул и убрал листок в ящик стола. Несколько секунд он сидел, разглядывая своего шефа разведки, как пловец, готовящийся нырнуть в ледяную воду. Придвинув к себе папку, лежащую слева от него, он достал из нее какой-то документ и передал его через стол Хэвиленду:
— Перси, вы это видели?
Хэвиленд взглянул на документ. Это был доклад из Объединенной школы аэрофотосъемки на базе ВВС в Вутоне. Сверху на нем стояла вчерашняя дата и красный гриф «Совершенно секретно». Хэвиленд покачал головой:
— Не думаю, сэр.
— Я тоже не думаю. Ачесон до вчерашнего дня хранил его для своих ребят, потом отправил прямо ко мне. Как будто я знаю, что с ним делать.
— Я не понимаю, сэр. Что это такое?
Премьер-министр достал из папки пачку фотографий и передал их Хэвиленду. Генеральный директор принялся просматривать их одну за другой, одновременно слушая комментарий премьер-министра.
— Они сделаны израильским спутником «Моген» и переданы команде Ачесона, чтобы он помог в их идентификации. Вы видите, что первые фотографии датируются вторым июня. Почти семь месяцев назад.
— Да, сэр.
— За пять месяцев до Египетской революции. Теперь, если вы посмотрите внимательно, то заметите, что на них виден квадратный участок со стороной около семисот футов. Он расположен примерно в пятидесяти милях к западу от оазиса Дахла, неподалеку от великого Песчаного моря. Рядом с ливийской границей.
— Я знаю, где находится великое Песчаное море, сэр.
— Правда? Нужно самому посмотреть в атласе.
Перси Хэвиленд ничего не сказал. Но он внимательно слушал. Ходили какие-то слухи, но все же...
— Перси, я не думаю, что вы поймете на этих фотографиях больше, чем я. Но доклад не оставляет особых сомнений. На самых первых снимках ясно виден лагерь. Именно это в первую очередь привлекло внимание МОССАД. Египтянам нет никакого смысла строить здесь военный объект. Ближайший более или менее крупный населенный пункт ливийской стороны — Хуфра. Едва ли это строительство заслуживало таких усилий.
Он сделал паузу. Хэвиленд про себя заметил — уже не в первый раз, — что премьер-министр иногда дьявольски хорошо осведомлен.
— Затем там начали что-то копать. Это походило на археологические раскопки, но огромного масштаба. Оборудование доставлялось на вертолетах. Израильтяне осторожно навели справки в департаментах археологии всего мира. Ни в том районе, ни где-либо поблизости не планировалось никаких раскопок. Так что они продолжали делать снимки. После революции темп работ значительно ускорился. Результаты можете видеть сами.
Перси более внимательно посмотрел на фотографии. Что-то очень большое, но нечеткое, смутное, похожее на черный квадрат воздвигалось посреди пустыни.
— Вот этот снимок сделан два дня назад, — сказал премьер-министр. — Израильтяне послали туда истребитель, оборудованный камерами. Изображение на фотографии абсолютно отчетливое. Но вот вопрос, Перси: что, черт возьми, все это означает?
Перси присмотрелся. Фотография была цветной, и запечатленный на ней объект представлял собой пирамиду из черного полированного камня, такую же высокую и широкую, как самая большая из трех главных пирамид Гизы.
Когда Хэвиленд ушел, премьер-министр с минуту сидел неподвижно. Затем он поднял трубку одного из телефонов на столе.
— Хоукинс, зайдите, пожалуйста.
Через несколько секунд в дверях появился личный секретарь премьер-министра.
— Хоукинс, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы следующие полчаса меня не тревожили. Не впускайте никого, хотя бы это была даже сама королева.
— Хорошо, сэр.
Не прежде, чем секретарь закрыл за собой тяжелую дубовую дверь, премьер-министр поднял трубку второго телефона и набрал короткий номер:
— Симпсон, вы по-прежнему присматриваете за Перси Хэвилендом? Хорошо. Действуйте в том же духе. А пока мы говорим, не попросите ли одного из ваших ребят организовать мне прямую связь с тем номером в Каире, с которым я говорил на прошлой неделе?
Глава 69
Айше пробудилась от глубокого сна, в котором присутствовали какие-то ужасные сновидения. Сейчас она не помнила их, но ощущения, оставленные ими, были мучительными и тревожными.
Одевшись, она отодвинула занавеску палаты. В маленьком госпитале было тихо. Она смутно припоминала какое-то беспокойство час или два назад, но сейчас не замечала никаких признаков тревоги.
Слева от нее размещалась палата, в которой поместили Фадву. Уж конечно, никто не станет возражать, если сна взглянет на девочку. Отодвинув занавеску, Айше заглянула внутрь.
У кровати горел тусклый торшер. Под ним сидела сестра в белом халате и читала книгу. Когда занавеска зашуршала, она подняла глаза и улыбнулась, увидев Айше.
— Можно войти? — шепотом спросила Айше.
— Конечно. — Сестра отложила книгу. — Можете говорить громко — девочка вас не услышит. Она еще долго не придет в сознание.
Айше вошла в палату и задвинула за собой занавеску.
Маленькое помещение было набито оборудованием. Повсюду извивались трубки, провода и кабели. С металлического шеста к руке Фадвы тянулась капельница.
Девочка лежала под накрахмаленными белыми простынями, ее голова покоилась на высоких подушках. Ее лицо было очень бледным, глаза закрыты, вокруг них — темная синева. Дыхание девочки было частым и неровным. Светящаяся ломаная линия на маленьком зеленом экране регистрировала хрупкое трепетание ее сердца.
— Как она? — спросила Айше. Ей было неловко, что она столько времени спала, забыв о Фадве. Мысленно пообещала себе больше не оставлять девочку одну.
Сестра покачала головой:
— Неважно. Потеряно много крови, повреждения внутренних органов. Если бы у нас были соответствующие возможности... — Она пожала плечами. — Но я думаю, что она выкарабкается, хотя это займет немало времени. Надежда есть. Она сильная девочка? Я имею в виду — душевно.
— Не знаю, — сказала Айше. — Но думаю, да.
На лице сестры было написано изумление.
— Я думала, что она ваша дочь.
Айше покачала головой:
— Нет. Родители у нее умерли. И не думаю, что у нее остались родственники.
Сестра оглянулась на спящую девочку, и Айше увидела, что ее рука сжалась. Ей было чуть больше двадцати лет, она еще уязвима, еще слишком впечатлительна.
— Бедняжка, — прошептала сестра.
— А что с моим другом Бутросом? — спросила Айше.
— Точно не знаю. Я провела тут почти весь день. Вы лучше спросите доктора Фишави — кажется, он лечит вашего друга. — Она посмотрела на часы. — Сейчас он дежурит. Вы найдете его в комнате для персонала.
— Спасибо.
Айше подошла к кровати, нагнулась и осторожно поцеловала Фадву в лоб. Девочка пошевелилась от прикосновения. Ее рот раскрылся, как будто она хотела что-то сказать, затем снова закрылся. Айше задумчиво посмотрела на нее. Если бы только им с Фадвой удалось выбраться отсюда, оказаться в какой-нибудь нормальной стране! Она вздохнула. До этого момента ей никогда не хотелось иметь ребенка; сейчас же казалось, что он у нее есть.
Она тихо отошла от кровати, поблагодарила сестру и вышла в главный зал. Там ее ждал Майкл.
— Сестра думает, что Фадва может выкарабкаться, — сказала Айше. — Если у нее хватит душевных сил. Как ты думаешь... — Она запнулась. — Майкл, если мы уедем отсюда, мне бы хотелось... Думаю, мне бы хотелось удочерить ее. Только...
— Только ты сама не сможешь этого сделать.
— В Египте — не смогу. Но нам все равно надо выбираться из Египта. А в Англии...
— Теперь туда непросто попасть беженцам, — напомнил Майкл. — Граница на замке.
— Майкл, я...
— Ты полагаешь, что мы можем пожениться? Он вздохнул. — Ты забываешь, что есть Кэрол...
— Майкл, тебе дана только одна жизнь. И мне только одна. И Фадва только одна. — Она замолчала. — Прости меня, сейчас не время...
Он взял ее за руку.
— Нет, — сказал он. — Ты права. Если мы не обсудим все теперь, то никогда этого не сделаем. Кэрол сейчас так далеко от меня, как будто ее никогда не было. Она хочет развода, ну и ладно — зачем мне вставать у нее на пути?
— Майкл, нам не обязательно жениться. Я только... Я только хочу быть с тобой, когда все это кончится.
— И с Фадвой?
Она кивнула.
Майкл нежно поцеловал ее, зная, что в этой безумной стране надежда ничего не значит.
— На улице снегопад, — сказал он. — Очень сильный.
— Ты выходил наружу?
— Ненадолго. Я искал Бутроса.
— Бутроса?
— Он исчез. Сегодня утром. — Майкл сделал паузу. — Врачи думают, что он убил одного из пациентов, чтобы сбежать.
— Но... он же не был узником.
— Да, но он знал, что ему не дадут уйти, потому что он болен. Я сказал, что постараюсь найти его. Как ты думаешь, куда он мог пойти?
Айше покачала головой:
— У нас с ним не осталось ни одного убежища. Но он беспокоился о своих родителях. Может быть, он решил проверить, не вернулись ли они?
Она сказала ему адрес.
— Это далеко отсюда, — сказал Майкл, — но я постараюсь заехать. Потом мне надо отправиться в «Сукарию» на встречу с Томом. Если он там будет. Ты подождешь меня здесь?
— А где же еще?
Айше улыбнулась и легонько поцеловала его в губы.
— Я вернусь, — сказал Майкл. — Можешь не беспокоиться.
Глава 70
Айше снова легла в постель. Она хотела еще немного поспать, побыть одной, отдохнуть. К ней вернулись сны, еще более навязчивые, чем ночью. Внезапно она проснулась и испугалась, увидев над собой фигуру мужчины.
— Все в порядке, миссис Манфалути. Не бойтесь. Доктор Фишави только что закончил операцию и хотел бы поговорить с вами. Это всего на несколько минут. Он сейчас в комнате для персонала. Я провожу вас.
Когда Айше вошла, доктор Фишави озабоченно взглянул на нее:
— Как вы себя чувствуете, миссис Манфалути?
— Спасибо, гораздо лучше. Мне нужно было просто отоспаться. Я навещала Фадву. Она неплохо выглядит.
— Прекрасно. Мы надеемся, что она поправится. Миссис Манфалути, я хотел поговорить с вами. Возможно, мистер Хант уже говорил вам, что ваш друг Бутрос исчез. Мы полагаем, что он поднял тревогу, убив одного из наших пациентов, и ускользнул в суматохе. Его брюки и пальто тоже пропали.
— Я не понимаю, зачем ему понадобилось делать это. Он не в таком состоянии, чтобы уходить.
— Но факт остается фактом — он исчез. На улице сильный снегопад, он не мог уйти далеко. Но еще сильнее тревожит нас то, что никто не может найти отца Юанниса.
— Отца Юанниса? Ах да, это священник, который был здесь прошлой ночью. Может быть, они пошли куда-то вместе?
— Не исключено. Хотя не в обычаях Юанниса покидать церковь, никому об этом не сказав. Да и часовой у двери не видел, чтобы кто-нибудь выходил.
Доктор помолчал, как будто собираясь сказать пациенту неприятную новость.
— Миссис Манфалути, — продолжал он, — я должен знать, в чем дело. Юаннис кое-что рассказал мне, но этого недостаточно. Я не могу позволить вам или вашим друзьям ставить безопасность нашего госпиталя под угрозу. На карту поставлены человеческие жизни, включая вашу собственную и жизнь той девочки, которую вы привезли с собой. Если вы можете рассказать мне что-нибудь, что может прояснить ситуацию, пожалуйста, не молчите.
Айше покачала головой:
— Доктор, я в таком же недоумении, как и вы. Бутрос — копт. Мы с ним уже несколько недель скрываемся от властей. У него, конечно, нет никаких причин выдавать им ваше убежище. Не думаю, что вам нужно беспокоиться на этот счет.
— Вы, безусловно, правы. Но скоро у него опять начнутся сильные боли. Он должен был иметь это в виду, когда уходил. Я могу только предположить, что у него имелась очень веская причина для ухода.
— Может быть, он был невменяем? Это возможно?
Фишави покачал головой. Айше заметила, как врач устал. Его лицо было молодым, но в волосах пробивалась седина.
— Может быть, он узнал что-то о родителях? — предположила Айше. — Может, здесь нашелся кто-то знакомый либо с ним, либо с его семьей. Я знаю, что он беспокоится о своих близких. Его родителей арестовал мухтасиб, и он отчаялся найти их.
Фишави покачал головой:
— Сомневаюсь. Его очень сильно накачали болеутоляющим, и он, вероятно, пришел в себя незадолго до того, как исчез. Ни у кого не было возможности поговорить с ним. Причину, заставившую его так поспешно уйти, он принес сюда с собой.
В этот момент дверь в комнату отворилась, и вошел другой врач — молодой человек с густыми усами. Казалось, он в панике.
— Доктор Фишави, поднимитесь, пожалуйста, наверх. Дело в том...
Он взглянул на Айше, только сейчас осознав ее присутствие.
— Прошу прощения, я не заметил вас. — Снова повернувшись к Фишави, он поспешно произнес: — Наджиб ждет вас наверху. Они нашли Юанниса.
* * *
Его тело было спрятано в большой купели в баптистерии. Кто-то заметил лужу воды на полу и решил выяснить, в чем дело. Тело священника достали из купели и осторожно положили на плиты в северном приделе. Кто-то уже зажег над ним несколько лампочек.
— Я не могу поверить, что это сделал Бутрос, — сказала Айше. — Он порядочный человек.
— Мы не можем найти другого объяснения. — Фишави накрыл тело своим белым халатом. — Никто посторонний не мог сюда попасть. У единственного входа стоит часовой. В церковь ведет еще одна дверь, но когда часовой проверял ее сегодня утром, она была заперта изнутри.
— Но ведь он...
Откуда-то донесся неясный, как шелест дождя, звон разбитого стекла. Айше, не договорив фразы, огляделась. Похоже, что звук прилетел с улицы.
— Миссис Манфалути, — продолжал Фишави, — вашего друга привезли сюда прошлой ночью с пулевым ранением. Отец Юаннис передал мне часть того, что мистер Хант поведал ему вчера. Если вам есть что добавить, ради Бога, расскажите мне.
На улице раздался новый звук. Кто-то выключил мотор. В наступившей тишине было что-то, заставившее Айше напрячься.
Вокруг тела собралась маленькая толпа, потрясенная ужасом, — две сестры, еще один врач. Рана на горле отца Юанниса зияла. Кто-то принес одеяло и накрыл тело.
Отворилась дверь. В дверном проеме стоял молодой охранник с автоматом.
— На улице очень тихо, — сказал он. — Мне это не нравится. По-моему, что-то затевается.
Айше сразу же вспомнила глубокую тишину, окутавшую книжный магазин перед налетом. Точно такая же напряженная тишина окутывала их сейчас. Она сделала шаг к часовому.
— Не теряйте времени, — начала она. — Возможно...
На ее глазах в груди часового появилась зияющая дыра, как будто кто-то проткнул его насквозь. Его глаза застыли в удивлении.
Потом ноги у него подогнулись, и он повалился на пол.
Никто даже не успел пошевелиться. В дверях появился мухтасиб, переступив через тело. Его ноги скользили в растекающейся крови. Он держал в руке большой пистолет. За ним шел второй человек с автоматом. На улице позади них с неба падал хлопьями снег.
Глава 71
Время замерло. Люди, столпившиеся вокруг тела отца Юанниса, застыли. Айше почувствовала, что дышать стало трудно. Она старалась вздохнуть, пыталась удержать подступающую к горлу тошноту. Она взглянула на Фишави, затем снова на дверь. Внезапно церковь затряслась. Раздался рев тяжелых автомобилей и топот бегущих ног. Она слышала, как кто-то рядом с ней бормочет молитву. Одна из сестер рыдала.
Дверной проем опустел. По обеим сторонам двери на страже встали двое мухтасибов, очевидно не замечая крови, растекающейся вокруг их ног. Казалось, прошла вечность. Затем в проходе появилось новое лицо — высокий, красивый человек, безукоризненно одетый. Айше сразу же поняла, кто это. Светлая борода, голубые глаза, надменные, неулыбающиеся губы.
На его лице не было никакого выражения. Во взгляде — ужасная пустота, чистота веры, не ведающей чувств или умертвившей их. Он мог убивать во имя своего Бога с легкостью. Его руки были нежными и холеными; он был изящен и опрятен, не забывал об обрядах очищения, тщательно соблюдал все заповеди, кроме сострадания.
Рай, к которому он стремился, был пустотой, белой как снег, ужасной для всех, кроме правоверных.
Он очень долго стоял в дверях, но не в нерешительности, а желая подавить их своим присутствием как приговором.
Голландец выкрикнул приказ одному из двоих мухтасибов. Тот отдал честь и отступил в сторону. Через мгновение в дверях появился Бутрос. Он выглядел уничтоженным, страдающим. Он не был узником — по крайней мере их узником. Он пришел к Голландцу по своей воле и был принят. Если все будет хорошо, сегодня вечером его мать и отец окажутся на свободе. А англичанин будет мертв. Даже сейчас он не знал, что для него важнее, — свобода для родителей или смерть Ханта.
Бутрос указал на Айше. Голландец кивнул и сделал два шага в ее сторону. Сейчас его глаза глядели на нее. Бутрос тащился за ним как побитая собака. Ему дали чистую одежду, он больше не дрожал, и от него не несло вонью. Он попытался взглянуть на Айше, но не смог. Ради нее он предал самого Бога.
— Схватите этих людей, — приказал Голландец. — Уведите их вниз.
В храм хлынули вооруженные до зубов мухтасибы. Они рыскали по церкви, хватая всех, кого находили.
Доктор Фишави вышел вперед. Айше видела, что он дрожит от негодования.
— Вы не имеете права, — запротестовал он. — Это христианская церковь. Святилище. Все эти люди — ахль эль-дхимаа, им гарантирована защита мусульманского государства.
Голландец ничего не сказал. Фишави продолжал настаивать.
— Вы слышите меня? — напирал доктор. — Закон четко определяет отношение к христианам и христианским церквам. Халиф Омар не молился в церкви Святого Гроба из боязни, что она будет превращена в мечеть.
— Здесь не церковь, — сказал Голландец. — Вы и ваш Народ Книги нелегально превратили ее в госпиталь. Со всеми вытекающими последствиями. — Он вытянул открытую руку.
— Госпитали — тоже священные места, — протестовал доктор. — Здесь больные. Умирающие.
— Мертвые, — бросил Голландец. Подошедший мухтасиб вложил ему в руку пистолет. Голландец поднял оружие и выстрелил доктору в лицо.
Одна из сестер закричала. Другая упала в обморок. Голландец вернул пистолет мухтасибу и кивнул. Мухтасиб подошел к женщинам и застрелил их в упор. Бутрос отвернулся в угол, и его вырвало.
— Ты, — приказал Голландец Айше, — подойди ко мне. Встань рядом со мной.
Бутрос, вытирая рукой рот, подошел к Айше, но она не замечала его.
Мухтасибы нашли вход на лестницу и устремились в госпиталь. Когда последний из них исчез в проходе, Голландец схватил Айше за руку и потащил ее к лестнице.
— Сюда, — приказал он.
Склеп заполнили мухтасибы. Почти весь персонал был уже выстроен вдоль стены. Больных грубо поднимали с кроватей в палатах.
Голландец подозвал мухтасиба, который, судя по всему, руководил операцией.
— Других тоже, — сказал он, указывая на пациентов. — Никаких исключений. Затем принесите бензин. Сожгите все. Все здание.
— Некоторые из них не могут стоять, они слишком больны, — заметил мухтасиб.
— Я сказал: «Никаких исключений».
Мухтасиб проглотил комок, повернулся и приказал своим людям вытаскивать всех из кроватей.
— Здесь есть девочка, — раскрыла рот Айше. — Маленькая девочка. Она не сделала ничего плохого. Пожалуйста, не трогайте ее.
— Ты слышала, что я только что сказал своему лейтенанту?
— Да, но это невозможно... Больные... Ребенок...
Голландец повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были суровыми и непреклонными, как каменные.
— Что хуже — болезнь тела или духа? — спросил он. — Эти люди заразны. Если им позволить бродить на свободе, они заразят остальных.
— Вы ничего о них не знаете. Это просто больные люди. Не их вина, что они оказались здесь.
— Вина? Кто говорит о вине? Ангелов не будет интересовать твоя вина, когда они будут допрашивать тебя после смерти. Они спросят: «Ты выполняла законы? Ты молилась, когда было время молиться? Постилась? Совершила паломничество?» Понятие вины придумали на Западе. Что за невежество!
Айше смотрела, как мухтасибы вытаскивают пациентов из постелей. Большинство были слишком слабы и не стояли на ногах. Их грубо тащили по полу и сваливали у стены. Отца Григория тоже привели и поставили вместе с персоналом. Айше оглянулась, когда один из мухтасибов вышел из палаты с Фадвой. Девочка была в сознании и плакала от страха. Айше бросилась к ней, но Голландец крепко схватил ее за руку, не выпуская.
— Ради Бога! — закричала Айше. — Она не убийца и не блудница. Ей только девять лет! Религиозные законы не распространяются на нее. Она не может отвечать за свои поступки.
— Идем со мной, — сказал Голландец. Крепко держа ее за руку, он повел ее через главный зал к высокому шкафу.
— Открой его, — приказал он.
Шкаф был набит медикаментами — бинтами, шприцами, лекарствами. Голландец осмотрел полки и взял бутылку со спиртом. С другой полки он достал флакон с дистиллированной водой. Найдя мензурку, он почти доверху налил в нее воды.
— Это чистая вода, — сказал он. — В отличие от той, которую пьют все жители этого города. — Он открыл бутылку со спиртом и осторожно капнул из нее в мензурку.
— Отпей, — сказал он.
Айше не пошевелилась.
— Я сказал — пей.
Подняв мензурку, она отпила маленький глоток.
— Ты чувствуешь что-нибудь? — спросил он.
— Нет, конечно нет. Только воду. — Ее сердце учащенно билось. Она не могла думать ни о чем, кроме Фадвы. Что замышляет этот маньяк?
Он еще капнул в мензурку спирта:
— Пей.
Айше сделала еще глоток.
— По-прежнему никакого вкуса?
Она покачала головой.
— Вода разрешена законом, — сказал Голландец. — Спирт — это алкоголь и поэтому запрещен. Это просто демонстрация. Итак, от одной капли алкоголя вода не становится запрещенной. Она не опьянит никого, значит, причины запрещать ее у нас нет. Две капли в стакане тоже не опьяняют. А четыре капли? А восемь? А сотня капель? Я уверен, что сотня капель спирта тоже не опьянит человека. Так на чем же нам остановиться? В какой момент вода станет запрещенной жидкостью? Если ты ступил на путь компромиссов, всегда легко добавить еще каплю. И еще. Пока алкоголя в стакане не станет больше, чем воды. Если я прикоснусь к тебе — это нехорошо, но не нарушение закона. Если я поцелую тебя, это достойно порицания, но еще не прелюбодеяние. Где же остановиться? Да и зачем останавливаться?
Он замолчал и, протянув руку, погладил ее по щеке. Его прикосновение показалось Айше чудовищным. Она отшатнулась, но Голландец повернул руку и погладил ее кожу тыльной стороной ладони, даже не улыбнувшись.
— Скажи мне одну вещь, — произнес он, — и, возможно, я отпущу тебя. Где мне найти Тома Холли? Он здесь? Он еще не вышел на связь с твоим другом Майклом Хаитом?
Айше молчала.
— Пойми: я все равно его найду. Его видели сегодня утром по пути в Каир. Тебе будет легче, если ты расскажешь мне, где и когда они должны встретиться.
Айше по-прежнему молчала.
— Ну хорошо. Посмотрим, удастся ли тебя разговорить.
Он повернулся к ней спиной и прошел через комнату туда, где у стены были выстроены персонал и пациенты.
— Вот эту, — сказал он, указывая на Фадву. Мухтасиб вытащил ее из строя. Из ран девочки снова текла кровь. Глаза были крепко закрыты от боли.
Голландец положил руку на шею Фадвы.
— Она будет первой каплей, — сказал он, поворачиваясь к Айше, которую сейчас держал Бутрос.
Огромная ладонь Голландца с легкостью обхватила хрупкую детскую шейку. В толпе произошло движение. Какой-то старик протиснулся между мухтасибами и приблизился к Голландцу. Это был отец Григорий.
— Оставь ребенка в покое, — сказал он. — Возьми меня вместо нее.
Голландец ослабил хватку и долго смотрел на священника, как будто оценивая, кто из них весит больше.
— Я тебя знаю, — сказал он наконец. — Тебя зовут Григорий. — Он отпихнул Фадву в руки мухтасиба и подошел к священнику.
— Ты так стремишься увидеть своего Бога?
Григорий ничего не сказал.
— Твоя жизнь за ее жизнь. Ты этого хочешь?
Старик кивнул.
— Ладно.
Голландец протянул руку за пистолетом и велел Григорию встать на колени. Старик выполнил приказ со всем достоинством, на какое был способен, несмотря на боль в спине и ногах. Разве теперь боль что-нибудь значила? Голландец приставил ствол ко лбу священника. В это мгновение Григорий поднял голову, посмотрел прямо в его глаза и прошептал что-то очень тихо — так тихо, что его слышал только Голландец. Айше увидела, как от щек Голландца отхлынула кровь и дикая ярость исказила его лицо. Он нажал на спуск. Старик повалился как старая тряпичная кукла, и его седые волосы окрасились кровью.
Голландцу, похоже, потребовалось огромное усилие, чтобы восстановить контроль над собой. Его голова дрожала, щеки и губы побелели, глаза смотрели в разные стороны. В тишине, последовавшей за выстрелом, он долго стоял над телом старика, как будто ожидая, что тот пошевелится. Но отец Григорий лежал неподвижно, и вокруг его головы растекалась лужа крови.
Внезапно Голландец повернулся и схватил Фадву. Ярость его прошла, и он был уже хладнокровен. Его взгляд скользнул по склепу.
Айше закричала, но он не обратил на нее внимания. Девочка не могла стоять на ногах. Голландец быстро поднес пистолет к ее виску. Его рука больше не дрожала. Он снова посмотрел на Айше.
— Первая капля, — повторил он и нажал на спуск.
Айше вырвалась из рук Бутроса. В слепой, безрассудной ярости она бросилась на Голландца, но он был готов к этому и сшиб ее с ног одним ударом. Она упала на пол.
Голландец снова поднял пистолет, но в это мгновение к нему подскочил Бутрос, схватив его за руку и отведя ее назад.
— Я вспомнил! — закричал он. — Теперь я вспомнил! Они говорили о радиограмме. О радиограмме из Лондона. Она положила ее в карман, я видел это своими глазами. Они думали, что я сплю, но я не мог заснуть из-за боли. И я все слышал.
Оставив Голландца, Бутрос подошел к Айше. Не осмеливаясь заглянуть ей в глаза, он неловко засунул руку в карман ее пальто, затем в другой и наконец вытащил еще не успевший высохнуть комок бумаги. Положив комок на пол, он осторожно развернул его. Бумага немного порвалась, но текст был цел: «Санта-Клаус будет в Сахарном Дворце между 15.00 и 22.00 с 31 по 1-е число».
Айше в ужасе посмотрела на Голландца. Он мрачно улыбался.
— Что такое Сахарный Дворец? — спросил он низким голосом. — Где это?
Айше вспомнила свой собственный голос в мертвой тишине Булака, задающий тот же вопрос. Ответ был очень прост. Она покачала головой.
— Не знаю, — солгала она.
Бутрос поднял глаза от клочка бумаги на полу. Сейчас ему все стало ясно. Он помнил обрывки разговора, подслушанного той ночью, голоса в темноте, луч фонарика, боль в плече, муки ревности. Какая ужасная вещь — ревность!
— Кафе «Сукария», — прошептал он. — Они встречаются в «Сукарии».
Он повернулся к Айше.
— Прости меня, Айше, — сказал он. — Ядолжен был это сделать. Ради тебя.
Но она даже не слышала его слов.
Глава 72
Он попал в город, полный напуганных людей и крика. Никто не обращал на него внимания, все были поглощены собственным страхом. Все, чего он хотел, — тишины, небольшой передышки, чтобы обдумать все произошедшее. Но голоса и бубны оглушали, и голова у него шла кругом в той запрудившей улицу толпе.
Направляясь к кафе, Майкл пытался смешаться с толпой, но обнаружил, что не может сделать этого с обычной легкостью. Улицы вокруг Азхара были завалены снегом, и каждый дюйм пространства занят просителями и жалобщиками, выпрашивающими фатву или пересмотр судебного дела. Здесь обсуждались юридические и духовные проблемы, и шейхи, сидевшие день и ночь, оглашали законы, вызывали свидетелей, подписывали судебные решения, просматривали книги законов, выдирая из Корана цитаты, подходящие к случаю.
Майкл пробирался по улицам, проталкиваясь мимо людей с расширенными глазами, суетящихся, беспрерывно шевелящих губами, бормочущих молитвы и заклинания. Их головы были покрыты маленькими вязаными шапочками или высокими капюшонами джалабий, на ногах была самая разнообразная обувь, даже сандалии; приходили сюда и босиком по снегу. Люди, стоявшие или сидевшие на корточках на углах улиц и у фонтанов, скапливались в беспокойные группы: эти ищут самого надежного шейха для заключения контракта, те — нужного муфтия для аренды земли. И над всем, над каждой сделкой и каждым приговором висит страх. Никто не говорит здесь о чуме, никто не упоминает о смерти. Она приходит без напоминания.
Снаружи кафе казалось тихим. Здание было знакомым, таким знакомым, что Майкл мог бы нарисовать его с закрытыми глазами. Когда-то они с Томом Холли провели здесь много времени в беседах. Тогда он завидовал Тому — прочности его брака, непоколебимой верности его и Линды друг другу. Тогда с ним была Кэрол и в душе — пустота. А сейчас была Айше, но мир больше не был упорядоченным и понятным. По крайней мере, ни для него, ни для Тома.
Он долго следил за входом в кафе, бродя на порядочном расстоянии, как человек, которому некуда идти. За это время в кафе вошло и вышло только несколько посетителей — все мужчины в потрепанной одежде. Когда он в последний раз был здесь, люди больше следили за своей внешностью. Магазины по обеим сторонам улицы были пусты. Торговля текла вяло, покупатели боялись тратить те немногие деньги, которые сумели выцарапать из банков. Но хозяева по-прежнему сидели на каменных стульях, куря, читая Коран или произнося молитвы, и свет флюоресцентных ламп мерцал на их лицах. Майкл внимательно разглядывал их, пытаясь заметить признаки чрезмерного внимания или беспокойства.
Он сознательно рисковал, придя сюда, но выбора у него не было. Если Касима Рифата заставили говорить, Абу Муса знает, что они должны встретиться с Холли. Он знает дату и время. Единственное, чего он не знает, — значение слов «Сахарный Дворец». Догадается ли он? А может, он знает, что «Сукария» — место, где они постоянно встречались? Майкл надеялся, что нет. А Голландец? Что он знает? Сможет ли он выследить его здесь? Если Том добрался, то он уже сидит внутри и ждет. Только спустя час Майкл решился.
Санта-Клаус сидел за их старым столиком в задней части кафе. Он ничем не выдал, что узнал посетителя, но Майкл знал, что Том заметил его. Холли всегда как-то ухитрялся выглядеть вовсе не европейцем, а стопроцентным черкесом. Он не только соответственно одевался, но говорил по-арабски с протяжным сирийским произношением, которое обмануло бы кого угодно даже в Дамаске, легко терялся в толпе. Казалось, никто не обращает на него никакого внимания.
Майкл, не замечая его, подошел к стойке, где заказал чашку слабого кофе и черствое пирожное. Он сел за третий столик от Холли спиной к нему, потягивая кофе, достал из кармана номер «Эль-Джумхурийи» и развернул газету. Его поражало, что какие-то газеты еще выходят. И что все в городе делают вид, будто ничего не произошло. Все изменилось, но никто не признавал этого. Газета по-прежнему печатала радио— и телепрограммы — теперь сплошь религиозные или посвященные исламской культуре. В ней не было, правда, ни спортивных разделов, ни фотографий женщин, ни реклам, но по-прежнему были разделы новостей, статьи, даже страничка для женщин с рецептами и советами, как одеваться согласно новым законам.
Доев пирожное, Майкл заказал еще чашку кофе. Немного кофе пролилось на газету, и он вытер его своим носовым платком. Бросив взгляд в зеркало, он увидел, что Холли внимательно следит за ним. Он аккуратно сложил газету и отложил ее в сторону.
Его похлопали по плечу:
— Мин фадлак. Вы дочитали газету?
Он повернулся. Холли стоял рядом с ним. Майкл с трудом подавил желание обнять друга.
— Итфаддаль, — ответил он, протягивая газету Холли.
Холли поблагодарил его и собрался было уходить. И только тогда он повернулся и воскликнул:
— Валлах эль-азим! Это же... Боже мой, скоро я забуду свое собственное имя.
— Осман Фахми. А вы — Махмуд Райхан, не так ли? — Майкл знал, что может наделить друга любым именем, какое придет в голову.
— Правильно. Боже мой, сколько лет не виделись. Можно присесть?
Он уселся, и они еще несколько минут разыгрывали спектакль, ведя бессодержательный разговор. Люди за соседними столиками постепенно теряли интерес к их неожиданной встрече. Они говорили приглушенными голосами, и окружающие только изредка бросали на них равнодушные взгляды.
— Кажется, все в порядке, — наконец сказал Майкл. Он по-прежнему говорил по-арабски.
Холли кивнул:
— Могу поклясться своей жизнью, тут все чисто.
— Не торопись. — Майкл сделал паузу и оглядел Холли. Его друг похудел. От него до сих пор пахло пустыней. На голове он носил старую афганскую шапку, приобретенную из третьих или четвертых рук на маленьком базарчике в Дамаске или Аммане, — Майкл не помнил, где именно. Она была постоянным спутником Холли. Он потянулся через стол и пожал Тому руку. Тот смутился:
— Спокойно, старина. Они подумают, что мы пара извращенцев.
— Не бойся. Все извращенцы мертвы. Так говорят «ежедневные слухи», а они-то должны знать. И ради Бога, сейчас не до шуток.
— Что такое?
— Касим мертв. Касим Рифат.
— Никогда с ним не встречался.
— Один раз встречался. Он был моим радистом.
— Ах да. Теперь вспомнил. Он держал книжную лавку. Ты говоришь, он мертв?
Майкл все рассказал.
— Думаешь, он заговорил?
Майкл покачал головой:
— Иначе они уже были бы здесь.
— Может быть. — Холли огляделся. — Может быть. — Он помолчал. — Ты ничего не заметил? — спросил он.
Майкл тоже оглядел длинное помещение.
— Тут гораздо меньше людей, чем обычно. Но в этом ничего странного нет. Многие думают, что до сих пор действует комендантский час.
— Майкл, несколько посетителей ушли, но вот уже полчаса никто не входил.
Майкл снова огляделся. Двое мужчин встали и направились к двери. Она тихо закрылась за ними. Майкл и Холли остались едва ли не единственными в кафе.
— Тут есть черный ход? — спросил Майкл.
— Я все думал, когда ты задашь этот вопрос. Окно в туалете выходит в маленький переулок. Можем им воспользоваться. Но если они знают, что делают, то они поставят туда кого-нибудь. Должны.
Том достал пистолет и положил его на столик.
Майкл покачал головой.
— Бессмысленно, — сказал он.
— Это для тебя, — ответил Том. На улице раздался звук, похожий на шум ветра в ветвях. — Бери. Быстро.
Майкл положил пистолет в карман.
— Майкл, ты должен кое-что услышать.
Том пересказал ему то, что узнал от шейха Ибрагима. Об эль-Куртуби, о конференции в Иерусалиме, о планах похищения Папы.
— Зачем? — спросил Майкл. — В чем смысл? Чего он этим добивается?
Том покачал головой:
— Не знаю, Майкл. Он мыслит не так, как мы, но все его поступки имеют какие-то основания.
— Можно его остановить?
Том пожал плечами:
— Остановить? Сомневаюсь.
— Но ты хочешь, чтобы мы попытались.
— Я хочу, чтобы ты попытался. Яне пойду с тобой.
Майкл открыл было рот, но, прежде чем он произнес хоть слово, Том решительно поднял руку:
— Майкл, нам некогда спорить об этом. Кроме тебя, сделать это некому. У меня тут есть кое-что, что ты должен отвезти в Англию.
Он передал Майклу список имен, который дал ему шейх Ибрагим.
— Это список членов правой коалиции, с которой работает эль-Куртуби. Она имеет отделения по всей Европе, включая британскую организацию «Сталворт». Один из главных людей в «Сталворте» — Перси Хэвиленд. Он-то все это время и был нашим «кротом» в Воксхолле. Список написан его почерком. Я хочу, чтобы ты вернулся в Англию и передал его в надежные руки.
— Черт возьми, каким образом я доберусь до Англии? Том покачал головой:
— Не знаю, Майкл. Но кто-то должен вывезти список из Египта. Иначе все наши усилия впустую.
Еще один посетитель вышел. Затем дверь отворилась, и в кафе вошел человек в зеленой джалабийе. Подойдя к стойке, он несколько минут приглушенным голосом говорил с хозяином, затем удалился. Хозяин вышел из-за стойки, подошел к трем последним посетителям — кроме Тома и Майкла — и что-то сказал им. Они встали и ушли. В кафе остались только двое англичан. Хозяин даже не смотрел в их сторону. Он выключил горелку под своей кофеваркой, снял грязный фартук и вышел, не выключив света.
В молчании прошла одна или две минуты. Стоявший перед ними кофе остыл. Майклу казалось, что он задохнется в тишине.
— Ты должен выбираться со мной, — продолжил он спор. — Еще есть шанс.
Том покачал головой:
— Кафе окружено. Один из нас может вырваться, если другой совершит диверсию.
— Тогда ее совершу я.
— Ты должен вернуться в Англию с тем, что тебе удалось узнать об Александрии и эль-Куртуби.
Прежде чем Майкл успел что-либо возразить, Том встал, в последний раз взглянул на друга и направился к входной двери. Майкл затаил дыхание. Он не мог ничего поделать. Поднявшись, он прошел под занавеской, которая закрывала вход на кухню. На крючке рядом с дверью кто-то оставил джалабийю. Майкл набросил ее на плечи и натянул капюшон. Он услышал звук открывающейся двери, громкие голоса, выстрелы. Открыв заднюю дверь, он успел заметить мухтасиба, бегущего по переулку ко входу в кафе. Снегопад все еще продолжался. Автоматная очередь. Потом стало так тихо, что можно было услышать, как снежные хлопья опускаются на темную землю.
Майкл побежал к концу переулка. Он знал, что в его распоряжении всего несколько секунд. Боковая улица, в которую выходил переулок, была пуста, — все внимание привлек вход в кафе. Майкл тихо ступил на покрытый снегом тротуар.
Он едва расслышал щелчок и, оглянувшись, сначала не заметил ничего, кроме каких-то теней, затем — движение, и на свет вышел Голландец. Майкл поднял пистолет и тут же снова опустил его. Голландец крепко держал Айше за запястье, приставив дуло пистолета ей к виску. Майкл молча бросил свой пистолет на землю. С неба на них все так же падал снег.
Глава 73
Каир, 15.30
Перси Хэвиленд вылетел из Лондона прямо на британскую военно-воздушную базу в Акротири на Кипре, где ему предоставили «Сессну» с пилотом для полета в Египет. Он ужасно злился. Злился на Лайонела Бейли, заставившего его лететь в это Богом забытое место, злился на эту примадонну эль-Куртуби за гнусные идеи, приходящие в его тупую испанскую голову, злился на то, что пропустит давно запланированные завтрашние торжества его посвящения в рыцари. За все это он должен получить весьма существенную компенсацию, иначе он позаботится, чтобы кое-кто пожалел о таком гнусном обращении с ним.
Он был единственным пассажиром в самолете, и из-за этого перелет казался ему еще более утомительным. Королевские ВВС нельзя было заподозрить в особой щедрости или стремлении разнообразить полетный рацион. Он взял с собой бутылочку джина и немного тоника, хотя и полагал, что по прибытии придется отказаться от них. С другой стороны, он надеялся, что едва ли подвергнется унизительному таможенному досмотру, даже формальному. В конце концов, он летит как дипломат. Если бы у него была достаточно большая сумка, он мог бы провезти целый ящик джина. Правда, он не собирался надолго задерживаться в этой стране, так что одной бутылки ему за глаза хватит.
Хотя разрешение на посадку было получено прямо из канцелярии президента, тем не менее в египетском воздушном пространстве их прикрывала пара истребителей. Перси сейчас видел один из них в иллюминатор. Истребитель летел так близко, что Хэвиленд мог разглядеть пилота в кабине. Если эль-Куртуби хочет получить еще несколько таких игрушек, ему надо придумать какой-нибудь веский мотив. Все должно выясниться завтра; они не могут позволить себе ошибиться ради политических амбиций эль-Куртуби. С другой стороны, как думал Перси, усидишь на своем посту, возможно, все изменится к лучшему. Месяц-другой — и через них потечет много денег, а его положение позволяло ему проследить, чтобы изрядная их часть оказалась там, где нужно.
Пилот объявил, что начинает посадку в каирском аэропорту. Хэвиленд откинулся на спинку кресла и проверил, пристегнут ли ремень. Он не расстегивал его весь полет. Снаружи бушевала метель, и их сильно трясло. Маленький самолет накренился и начал крутой спуск со скоростью, с которой не мог бы справиться ни один гражданский пилот.
Перси ждал чего-то другого. Солнца, песка и верблюдов. Вместо этого он попал в снегопад. Посадочная полоса была, правда, расчищена. Хэвиленд выглянул в иллюминатор. По какой-то причине они удалялись от главного здания аэропорта. Самолет подкатил к большому ангару, остановился, и моторы затихли. Через несколько секунд пилот отодвинул занавеску, которая отделяла кабину от салона самолета.
— Мистер Хэвиленд, они требуют, чтобы вы вышли здесь. Кажется, по соображениям безопасности, сэр.
— Это не слишком-то удобно. Вы не можете не обращать на них внимания и высадить меня где-нибудь в нормальном месте?
Пилот покачал головой:
— Прошу прощения, сэр, но мне кажется, что они этого не позволят. Они не похожи на людей, желающих пойти навстречу. Если вы понимаете, что я хочу сказать.
— Да, понимаю, черт побери. Ну ладно, хорошо. Как мне вылезти из этой развалюхи?
— Ячерез секунду открою дверь, сэр. Вам только придется подождать, пока я опущу трап.
Прошло еще несколько минут, потом пилот объявил, что все готово. Хэвиленд встал, надел пальто и шарф, взял дипломат и глубоко вздохнул. Надо поскорее покончить с этим делом, подумал он.
Он осторожно спустился по узкому трапу. Его никто не встречал — не было ни единого человека. Вовсе не так принимают таких гостей, как он. Этим арабам придется кое-чему научиться. Слава Богу, что его союз с эль-Куртуби временный. Хэвиленд даже не осмеливался подумать, что будет, если временный союз станет постоянным.
Оказавшись на бетоне, Перси едва не поскользнулся. Было очень холодно. Вздрогнув, он плотнее обмотал шарф вокруг шеи. Вокруг по-прежнему не было видно ни единой души. Зачем его высадили именно здесь?
Он услышал за спиной шаги. Его догонял пилот:
— Мистер Хэвиленд, мне очень жаль. В самом деле. Но приказ есть приказ.
Хэвиленд повернулся было, чтобы ответить что-нибудь язвительное, но в это мгновение пуля ударила ему в висок. Он пошатнулся, затем ноги его подогнулись. Он умер раньше, чем упал на землю.
Пилот убрал пистолет в кобуру, убедился, что Хэвиленд мертв, и медленно поднялся в самолет. Он успеет вернуться в Акротири, чтобы отпраздновать Новый год вместе с эскадрильей.