Мы были давно знакомы. Если сейчас попросить выставить все события, связанные с ним, в хронологической последовательности, я не смогу, всё вывернулось, перевернулось, запуталось.

Когда ему было семь лет, он, этот милый белокурый голубоглазый ребёнок, впервые узнал, что такое возбуждение, настоящее, будоражащее чувство. И он испугался. Девочку, которая и заставила его это всё испытать. Пережить это ощущение он так и не смог. Он рассказал мне, что у него ни разу не было секса. Когда он говорил об этом, ему было двадцать. И это немало.

Страх. Он испугался, маленький Пьер, маленький трус.

Чайно-шоколадные вены

Я как всегда после работы захожу в пыльную квартиру, горький сигаретный аромат выветрить из этого помещения вряд ли возможно. Начиналось всё как-то слишком невинно. Вообще, буду говорить скромно и быстро. По возможности, конечно.

Этому откровению всё-таки суждено было родиться. Это не дневник, и уж точно не исповедь. Может, ты вспомнишь, как это было раньше, может, улыбнёшься. Конечно, в доверии я, простите, ограничена. Картина складывается из крупных планов, деталь за деталью. Исходя из такой структуры, буду говорить о том, что позволиттолько тебе понять весь смысл данного творения.

Музыка. Каждая песня, ассоциировавшаяся с тобой, как-то загадочно — быстро находилась в Интернете. Была вброшена в плей-лист плеера, была прослушана около миллиона раз: плюс-минус миллион раз. И все картины, всплывавшие параллельно новым словам, долго хранились в моём сердце. Но теперь картин там нет.

Из всего, что когда-то было запрятано в кладовой моих чувств, заявляю я со всей серьёзностью, без проблем воспроизводится одно.

Таблетки. Может, я до сих пор это помню только потому, что это единственное, что ты мне подарил за всё это время. Ты подарил мне капельку смелости, чтобы я согласилась с тобой. А ты как бы согласился со мной, и вроде как, никто не виноват, торчков среди нас нет.

Ты выпил её раньше меня на минуту. Мы постоянно смотрели на часы. Ожидание было жестоким испытанием. Вспышки в моих глазах и резкое изменение цветовой гаммы окружающих предметов появились на минуту позже, чем у тебя. Ты пел мне песню под гитару, а я читала тебе свои стихи, полные суицидальной грусти. Потом мы пили много чая. Помню, мы хотели тогда потрахаться в лифте, заранее привязав мои руки кожаными ремнями к металлической ручке… My girl, my girl…

Ещё я помню, как было тепло. Воздух, ветер, чай, стены, руки, глаза и вены.

Да, это было приятно. Тогда ты сказал: можешь просить, что угодно, сегодня я сделаю всё для тебя. Я была скромна. Мне просто было приятно слышать это.

И вообще, вспомни саму историю, как родились эти разговоры, как родились наши отношения. Как слова испортили эту идиллию. Как мы пытались разобраться в этом, как всё было сложно и серьёзно. Даже смешно.

Искренность. Всё было честно, правда?

Я искренне играла. Иногда жила. Но я прочувствовала полностью. И получилось даже по-настоящему. Теперь спасибо.

Вот, пожалуй, и всё. Мне очень жаль, что мне жаль тебя.

Чайно-шоколадные вены остыли.

* * *

Это письмо Лия написала Веньковскому уже после её встречи с Каем. Она старалась быть искренней, но не получалось. Вся жизнь до Кая, в принципе, казалась ей неискренней. А уж отношения с Веньковским — тем более. Год психоза.

Человек с целью, человек в мире, где бесцельно существуют другие люди — чужой. Ни с кем не общается, не пьёт и ничего не употребляет. Не понятый. При этом, самовлюблённый и уверенный в своих словах, отчуждённый в одиночку. Страшный человек.

Отказ от женщин вроде Лии, от таблеток, принятых с Лией, от безумного секса сЛией, от алкоголя, выпитого с Лией. Отказ от полной ночи, отказ от Луны, от молока и плаценты. Не увидел её, хотя говорил. Такой. Пытался врать, а получалась правда, теперь говорит правду, а все думают, что врёт. И я согласна.

Как-то Веньковский решил заняться делом. Он взял в аренду какое-то помещение, грязное, пыльное и захламлённое. И сделал там своё детище, свою гордость и ненависть, страшное место, где происходили невероятные вещи. Бар «Супра». Он появился тогда, когда ещё никого из нас там не было. Место, где собирались разные люди, делали разные вещи. Кила оказалась там раньше всех, успев при этом там даже какое-то время пожить. И это её место, с её аурой, с её настроением.

Остальные приходили туда с разной последовательностью, по разным причинам, но там всегда были те люди, которые, по крайней мере, не напрягают. И стало так тепло, так дружно, так много разных. Я находиласьтам именно в то время, когда всё уже сложилось окончательно, хотя вроде бы как-то стала своей. «Супра» мне особенно никогда не нравилась, но время проводить там я порой любила.

Почему эту историю я решила рассказать сама? Нет ответа на вопрос. Просто есть, что сказать. Вот и всё.

Наслаждайтесь каждой минутой своей жизни, которая иногда может быть настолько прекрасной, что хочется умереть от счастья, чтобы запомнить её именно такой. И каждый день проводите так, как будто вы живёте только сегодня. Только в этом есть смысл. Я пыталась, клянусь, пыталась донести до Пьера эту правду. Правду, которая ему оказалась не нужна, правда, от которой он спрятался, как и все. Мы перестали общаться. Год молчания. И я появляюсь, врываюсь в его спокойную, затянутую на тугой узел, жизнь. Опять! С безрассудством, сумасшествием, задаю ему серьёзные вопросы, я играю его чувствами. И мне плевать, плевать на него, он глупый, запуганный трусишка. Но именно он— культовая личность нашего мира, он, играя во взрослую жизнь, впал в детство ещё сильнее, так вот этот Пьер и создал весь мир, в котором мы и жили тогда. «Супра». Любимое место Килы. Нечто живое. Наш второй дом, откуда невозможно добровольно выбраться, как из тюрьмы. Но зато «Супра» предоставляет тебе массу привилегий. Ты можешь там отрываться, делать практически всё, что тебе хочется, употреблять желаемое количество алкоголя, нюхать необходимое количество порошка, есть таблетки любимых цветов, вдыхать дым столько, сколько выдержат лёгкие, можешь выражать чувства, обниматься, целоваться, плакать, говорить, кричать, спать, блевать, петь, слушать музыку, играть на инструментах, играть с людьми, играть в людей, ты можешь всё! Но ты помнишь, совершая каждый раз тот или иной поступок, что тебя осудят, тебя рассмотрят, разберут, наделают выводов, тебе не дадут жить спокойно. И что ты скажешь? Ты откажешься от этого мира, от всей своей жизни ради сомнительных перемен? От людей, которых ты, не смотря ни на что — любишь? Откажешься от бессонных ночей, от утреннего похмела и меланхолии? От улыбок и разбитых сердец, от эмоций? Никогда. Ты знаешь, понимаешь, но нет.

Веньковский построил это место с нуля. Там находился бар времён декаданса и прачечная в соседнем помещении, на которой он, кстати, зарабатывал неплохие деньги. Это было такое заведение для избранных. Туда часто приходили разные новые люди, их даже бывало достаточно много, но лица там одни и те же.

Каждый из присутствующих очень своеобразный, каждая личность культовая. Как и сам Веньковский.

Невольно отклоняюсь от основного рассказа, простите мне эту погрешность. Слова складываются в предложения, предложения в повесть. Порою сложно чувствавыложить в текст, отвлекаюсь на эмоции, за что виню себя и извиняюсь перед вами.

Знакомство с Веньковским переменило во мне многое, я увидела цель и себя, поняла до самого конца, что я за человек. Итак, мы случайно встретились, один, два, три раза. Пьер поведал все свои переживания, страхи, научил меня радоваться наркотикам и друг другу. Все воспоминания о нём — неполноценные, хаотичные картинки. Встречались, катались, разговаривали, даже целовались. После первого поцелуя он сказал мне — я ничего не чувствую. И я предложила ему не разбираться в этих глупостях, а попробовать пойти со мной до конца. Я всегда так делаю — предлагаю людям не бояться своих поступков, они пробуют — раз, два, три, потом они привыкают. И вот ключевой момент — одни благодарят меня, другие ненавидят. Пьер не определился до сих пор, зато я определилась.

В общем, мы целый год провели в ожиданиях встреч, очередных расставаниях, мыпроводили сутки вместе, общаясь и занимаясь сексом. У нас всё получилось. Я стала его первой женщиной, при мне ему не стыдно, если не встаёт, не стыдно громко стонать, не стыдно всё. Только Веньковский постоянно мне напоминал, что чувств у него ко мне вовсе нет, просто я для него близкий человек. Я была подругой, сестрой, мамой, женой, любовницей, но только не любимой. Такая вот близость. Она дарила нам страсть, переживания и подъём. Все были довольны. Пока в один из моментов, когда мы просто сходили с ума от наших чувств, Веньковский не предложил мне переехать к нему, в другой город, попробовать устроить нашу жизнь хоть и условно совместную, но всё-таки личную для каждого. И что мне было делать? Что делает человек, когда его ничто и никто не держит? Конечно, я согласилась. Даже нашла предварительно работу. Мои предыдущие игры в наркоманов были детскими по сравнению с жизнью Пьера. Я знала, что меня ждёт, знала, что на пользу это пойдёт мне, навряд ли, поэтому далаперед отъездом себе слово, твёрдое и ответственное. Не пробовать ничего такого, что может мне навредить, что может меня сломать. Нельзя совершить предательство воли. Это предательство себя, не так ли? Всё, что я пробовала на тот момент — это то, что можно было вдохнуть (вдохнуть, а не втянуть), ну и немного того, что можно выпить — обратите внимание — выпить, а не запить.

Я притащилась с кучей вещей, в его пустую обитель, привыкала к его выходкам и ограничениям: «Сколько раз в день ты принимаешь душ, дорогая? — Воду надо экономить», «Не наливай в чайник столько воды, чем дольше он кипит, тем больше мотает света». Всё поначалу было лишено всякой романтики. Кроме того, в одном из пьяных разговоров Пьер с грустным видом поведал мне о встреченной им замечательной девушке, в которую он слепо влюбился. Вроде бы было как-то больно, но с ним жила я, а пускал он в своё пространство далеко не всех. Я даже в таком положении чувствовала себя комфортно. Ну, любит, ну, страдает, но спит он со мной, в магазин, держась за руки, мы ходим вместе, катаемся по ночному городу, веселимся. Я не чувствую себя обиженной и нелюбимой, потому что наши отношения на пределе, мы толкаемся, грубим друг другу, ненавидим наши сущности, а потом засыпаем, обнимаясь. Мы ходим в рестораны, кино, смотрим телевизор, курим гашиш, много гашиша. Мы всё обсуждаем, каждый новый виток наших отношений. Да в таком ритме можно просто сдохнуть! А остальные видят его по-другому, они не видят его сонным, грязным, ленивым, когда он дома, как он кричит, что я не так держу швабру и неправильно мою пол. А потом на кухне он снимает с меня штаны, наклоняет пониже и трахает, холодно и беззвучно, а я получаю от этого удовольствие, оттого, что он хочет меня до изнеможения. И когда он уже не выдерживает, плюёт на слова: «Я не люблю тебя, я не хочу заниматься с тобой сексом», всё-таки трахает меня, а потом, сидя на балконе, говорит, что ему уютно и тепло так, как было в детстве. Через полчаса мы снова курим гашиш, опять обсуждаем наши отношения, я признаюсь ему в любви, которой нет на самом деле, но по сценарию, она как раз сейчас и должна появиться. И я, стоя возле раковины на кухне, вижу, как он летит в мою сторону с кухонным ножом и кричит что-то, я просто офигеваю от такого развития. Вот что это за человек.

Я предлагаю ему прогуляться в выходной день, а он отпирается, начинает ныть. Это всё меня так достало! И он звонит своему другу и приказывает ему вывести меня на прогулку в парк. Этот чудила катает меня на каруселях, выгуливает на аллеях, поит пивом, ну, и слушает всё, что я трещу. Я возвращаюсь к недовольному Пьеру, он на пределе, кричит и ревнует! Просто смешно.

Помню как-то раз мы сидели на балконе, наступал вечер, хоть и летний, прохладный, как раз для этих широт. Не юг и не север, промежуток земли посередине, самое опасное извсех состояний. Формула применима для всего и всех. Лучше быть в плюсе или в минусе, чем не понятно как, посередине. Такими же были наши отношения, вроде и не любимые люди, и не родные, вроде бы даже не любовники, но всё равно вместе. Не понятно кто друг другу, не понятно как. И в этот замечательный вечер он говорит мне, как я ему дорога, что со мной он не просто особенный, со мной он настоящий. Обнимает меня, прижимает крепко-крепко, что трудно дышать. И начинает плакать, а я плачу вместе с ним, мы оба не можем покончить с этим, оба страдаем, вместе быть не можем, а по одному ещё хуже. И мы говорим об этом, не знаем, что нам делать, это так трогательно. И какая жестокость давать мне понять ежедневно, что я ему не нужна. Говорить об этом открыто, зато не врёт, Веньковский меня никогда не обманывал.

— Она не такая, как остальные, понимаешь, я хочу ходить с ней в кино, просто быть рядом, она такая невинная, не испорченная наркотой, она, как чистый лист, — мда, — думаю я, — нужно было занырнуть по уши в дерьмо, искупаться, чтобы потом потянуло на что-то невинное, меня от него тошнит, боже. И я, конечно, заступаюсь за себя.

Пьер опускает голову и молчит, потом смотрит на меня:

— Пойдём.

— Куда? — Интересуюсь я.

— Пошли, — он встаёт и тянет меня за руку.

Мы заваливаемся в комнату, он обнимает меня, начинает раздевать, мы трахаемся, как дикие кролики, он лежит и тяжело дышит, умудряясь что-то говорить.

— Просто я хотел обладать этой чистотой. Я не хочу ничего решать, мне нравится быть в подвешенном состоянии.

— Поэтому ты ничего не заканчиваешь?

— Да.

Я начинаю тихо плакать, а он смотрит на подушку и считает, сколько слёз падает на неё.

Вечером следующего дня к Веньковскому приезжает друг, зовёт в «Супру». Пьер в растерянности.

— Поехали вместе?

— Нет.

— Почему? — Это звучит от него так возмутительно!

— Что мы будем там делать? Я не хочу жрать колёса или ебашить спиды! — Я нервничаю, потому что хочу согласиться. Не из-за Пьера, просто вижу его на отходняках и тоже так хочу, хотя зрелище это противное. Тощий, осунувшийся за ночь мужчина с севшим голосом, приезжает домой, не может ни ссать, ни срать, есть не может тоже. Принимает душ, чтобы хотя бы не вонять, идёт на балкон, делает пару плюшек гашиша, чтобы поправило и привело в чувства. Тут ещё с недовольным лицом сонная я. Он зовёт сделать несколько плюх на завтрак, я оттаиваю, мы сидим за пустым столом и молчим. Момент истины. Нам есть о чём молчать.

И тут он говорит: «Прости меня. Прости, что оставил одну. Я не хочу потерять тебя, ты мне нужна. Из-за этого дерьма я уже потерял друга. Если я потеряю тебя, я себе этого не прощу». Мы делаем ещё по плюшке и ложимся в постель. Обнявшись, засыпаем. Кажется, это называется счастьем.

И поэтому тоже хочу. Быть на одной волне, хочу знать, что это такое, хочу, хочу, хочу!

Мы уезжаем обратно. Точнее, он возвращает меня домой, к Соломиной, Дёме, Ренату и другим. По дороге обратно я буду реветь, как дура, с ужасом представляя, что меня ждёт впереди. Мы пообещаем друг другу держать связь и помнить, что мы друг для друга значим, что мы пережили вместе.

И вот. Два дня до отъезда. Я так ничего и не попробовала. Эта тема как-то замялась, хотя о наркотиках мы говорили постоянно, они были в нашей жизни, как маленькие дети, которых надо, не отрываясь, нянчить. Мы стоим в магазине, покупаем третью партию горячительного. Пьер смотрит на меня и говорит: «Поехали за дисками». Диски? — О, чёрт, это то, что не входило в мои планы, МДМА, о, боже, это так приятно и весело, должно быть.

Мы еле трезвые едем туда, где продают наслаждение. Экстази. От слова экстаз. Эх, что-то сегодня будет. Меня лично уже вставляет, а вас? Перед тем, как выпить таблетку, тебя трясёт, не покидает чувство страха — а что дальше? Выпил, ждёшь полчасика, а что потом? Вдруг я умру? Я же не знаю, кто трогал эти таблетки руками, из чего они сделаны, как примет их мой организм и мозг? Но это приятные мысли — это всего лишь предвкушение.

Я выпила «голубое сердце» через минуту после него. Он говорил мне — успокойся, уже ничего не изменишь. Когда мы приехали к мальчику, который в любопытном состоянии вынес нам пакетик с круглыми и немного гидропоники, я, в тот вечер невероятно сияющая, сказала ему: «Я собираюсь сделать это в первый раз». Он просто улыбнулся и ничего не ответил. Когда мы уходили он, глядя мне в глаза, выпалил: «Круто». И ушёл.

Прошло 20 минут, меня стало подташнивать. Я пожаловалась Пьеру, который уговорил меня концентрироваться на чём-нибудь другом. Мы трепались ни о чём, мне постоянно хотелось в туалет по маленькому и большому, и по всему вместе. Я посмотрела на часы. Осталось 3 минуты. А может ничего не будет? Ничего не произойдёт, это просто иллюзия, сейчас ляжем спать, и я, непременно, всё забуду. Это происходит не со мной. Господи, зачем я согласилась? Дура. И вот Пьер издаёт протяжное: «Аааааааааах!» И начинает размахивать руками, выпученными глазами, глядя вокруг. Это точно иллюзия, со мной ничего не происходит. Дерьмо какое-то. Смотрю на часы, проходит минута, в которой полчаса назад, я сомневалась. И моё тело становится восковым, жёлтым, как у куклы из магазина игрушек. Всё такое яркое, как красиво! Я определённо возбуждена, мой клитор сейчас разорвёт! Какой Пьер красивый! Его сейчас вставляет, как и меня? Мы в одном мире, как это здорово!

— Пьер, я странно себя чувствую!

— Иди сюда, садись ко мне на колени, — он никогда такого мне не предлагал, какой он тёплый сегодня, как же я счастлива! Неужели я раньше не замечала, как я счастлива?

Мы сидим, он гладит меня неугомонно, я начинаю слышать, как хрустит моя челюсть, это так необычно, это такое удовольствие, когда скрипит челюсть и ходит ходуном! Мы разговариваем, что-то друг другу рассказываем, нам так хорошо вместе! Экстаз. Вот он. Быть счастливым. Пьер заваривает чай, делая это с удовольствием. Мы идём на балкон, он ставит себе стул.

— А поставишь мне? — спрашиваю я.

— Конечно, сегодня всё для тебя, я сделаю всё, что ты только попросишь.

Не верю своим ушам! Мы сидим на балконе, глубокая ночь, мы пьём чай, который отлично «разгоняет», мы курим одну за одной. Процесс курения доставляет массу удовольствия, особенно приятно говорить с сигаретой, это выглядит как-то завораживающе и элегантно. Сигарета в беспокойной челюсти. Супер!

Говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим. Говорим, говорим, говорим, говорим, говорим. Говорим. Говорим. Говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим…

— Пойдём в комнату. Я хочу уже сделать то, для чего мы это употребили.

Какие приятные новости! Надо же, а я уж подумала, что он забыл. Мы хотели заняться сексом в этом состоянии.

— Мы можем делать всё, что захотим? — интересуюсь я.

— В смысле? — Его насторожил мой вопрос, забыла совсем о травмах детства.

— Хочешь, чтоб я распустила волосы? Или тебе нравится так?

Думает.

— Ну, распусти.

Раздевает меня, неуклюже как-то, пытаемся целоваться, всё так нелепо, кошмар. Ложится, я сверху, вставляю его член в себя, опять не получается ничего. Еле-еле, с кучей проблем, мы начинаем чем-то заниматься, как назвать этот акт я не знаю. Мышцам влагалища нравится, я лично не чувствую ни хрена. Стонать абсолютно лень, а Пьер смотрит на меня, как на марсианина, который совершает с ним какие-то манипуляции. Хотя он и сам не с этой планеты, поглядите только, что у него между ног! Член падает. Я пытаюсь делать ему минет, но это помогает лишь на несколько секунд. В этот момент я пытаюсь вернуть его эрегированный член обратно, Веньковский тоже торопится, всё, крах, секса не будет. Надо было раньше, когда всё только началось. Чёрт! Хотя плевать, пойдём лучше выкурим по сигаретке.

Говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим, говорим…

— Я всегда буду ждать тебя, даже если тебя не будет рядом, я всегда буду любить только тебя, ты для меня всё. Если ты вдруг скажешь — бросай всё, идём со мной, я пойду. Я люблю тебя.

И в каждой игре, когда оба игрока авантюристы, затягивается финал, потому что в финал постоянно эти двое и выходят. И здесь можно кое-что прозевать, смешно, не правда ли, взять и прозевать свою судьбу. Умный человек с фамилией на букву Ш, сказал: «Человек только тогда в полной мере является самим собой, когда он играет». Так вот, помните, если вы вышли вместе в финал, вам не нужно больше расходиться-сходиться, просто останьтесь вместе, вы будете жить, играя, не надевая при этом маску. Это и есть настоящее слово на букву Л.

Остаток психоделичного времени мы проводим, рассказывая какие-то истории, прощая всех врагов на свете, смеясь над друзьями и нашими дурацкими отношениями. Потом я пела ему песню под гитару, постоянно проскакивая мимо нот и струн, после чего он отобрал у меня несчастный инструмент и принялся играть сам. «My girl, my girl, don't lie to me, tell me where did you sleep last night…». Так мило слышать это от него, такие символичные песни.

Эксперимент с экстази повторился ещё один раз. Мне не очень понравилось, было как-то спокойно, без прошлого взрыва. Мы целовались на глазах у друзей, которые Пьера вообще с девушкой видели, может быть, раз. Они рассматривали нас. И мне это нравилось. Ведь он был только со мной. Только мой. И знала его только я. Вот так.

Утром, когда все спали, мы молча лежали на диване, Пьер гладил мой живот, спину, он прижимался ко мне как никогда, тёрся своим крепким членом о мою задницу. Но именно в этот момент мне было всё равно, я адски хотела спать. Экстази меня сломало в ту ночь. Поменяло всё моё миропонимание. Я перестала видеть свет вдалеке.

Сутки в машине, бок о бок, после бурной ночи. Больше, чем ад. Молчание, ругань — третьего не дано. Хотя с другой стороны, ощущение невероятной близости, когда с человеком, который сидит рядом, ты прошёл через всякое. И пусть мы не так много всего употребляли, он видел, как меня ломало, как я плакала, когда ничего не было. Он меня успокаивал и даже трахал, когда было совсем плохо. Боже! И он ещё говорит, что ему не нравится заниматься сексом. Ну, только не со мной.

Мы приехали. Две недели ломок, я твёрдо решила завязать. Веньковский поддержит. Он и сам бросает, а вдвоём это делать бывает легче, потому что ни один не сорвётся только для того, чтобы доказать что-то другому.

Я ждала его помощи, понимания и ласки. Он не звонит вторую неделю. Я в депрессии и слезах, пытаюсь что-то пережить, что-то бросить, опять блядская игра! Я играюв жизнь. Только в двух состояниях я настоящая: когда трахаюсь и когда меня ломает. В эти два момента я не играю, не вру, ничего не скрываю.

Скажи, пожалуйста, почему постоянно приходится врать? Почему никому нельзя верить? Ты говоришь что-то, тебе обещают, что не скажут никому, а потом все об этом знают! Я так хотела начать здесь новую жизнь, а всё равно обманываю себя в первую очередь. Как от этого избавиться? Свои секреты надо бы держать при себе, скажет мне кто-то. Так и есть. А если это не секрет, если это рассказ о любви, мало того, что все узнают о твоих чувствах, их выставят в ненужном свете, посмеются над тобой. Всё так нелепо. Новый город, новые люди, новая жизнь? Всё остаётся на месте, ничего не меняется, потому что ты сам не хочешь (не можешь) измениться. Если ты родился брехливым ублюдком, ты останешься таким навсегда. Что есть враньё? Если тебя о чём-то не спрашивают, ты этого сам не говоришь. Если б меняспросили — ты спала в пятницу с Веньковским? Я бы сказала — да. Но меня никто не спросил, потому что никому в голову такое не может даже прийти! И я продолжаю молчать. Я им вру. Я вру своему парню, который, наверняка, так же врёт мне. Я не спрашиваю, трахает ли он кого-то, кроме меня? Этот вопрос я не задаю, потому что он может ответить; в этом случае мне легче, чтоб он врал. Хотя, я тоже не золото. И это просто замкнутый круг. Все друг другу врут. Нас с первых годов жизни родители приучают ко лжи, неосмысленной ими же самими.

— Дай свой номер телефона, — говорю я мальчику с нежным голосом и привлекательными чертами лица, у него блестящие карие глазки, большой нос, чёлочка, как я люблю, о господи! — Я обязательно завтра позвоню тебе, малыш, но сегодня я сплю с Веньковским, он согласился приехать ко мне домой!

И я записываю номер себе, после чего, забываю его имя, хотя помню лицо. И у негодействительно прекрасный голос и всё такое, но есть ещё мой парень. Круговорот. Враньё, всё враньё.

Опять отвлеклась и залезла вперёд. Сейчас вы прочитали конец истории. Вернёмся назад.

За время, что Веньковский находился в одном городе со мной, мы виделись три раза. В первый— он, пьяный, отвёз меня в какие-то чёртовы поля, на заднем сидении машины я ему отсосала, проглотив всех его белокурых деток, после чего он поцеловал (или даже облизал) моё лицо. И отвёз домой.

Второй— он позвонил мне и спросил, чем я занимаюсь. Я сидела с подружкой не наркоманкой в кафе и давилась третьей чашкой крепкого кофе, он приехал к нам, мы тупо сидели минут 20, обсуждая шоколад и ещё какую-то ерунду. Он развёз нас по домам.

И последняя наша встреча: он назвал меня конченой наркоманкой, хотя я уже не употребляла ничего почти месяц, а потом он исчез.

Я свернулась и сжалась, как анус после бодрой диареи. Я пообещала себе больше не играть, не жить, не употреблять, не думать и не ковыряться в голове. Через неделю с учёбы приехала Шалу, мы удолбались с ней в хлам. На следующий день я встретила Кая. Похоже, что жизнь — это чья-то игра, кого-то совсем незнакомого, кто передвигает нас, как шахматы, заставляя чувствовать и переживать: всё, на что мы способны по-настоящему.

* * *

Враньё, всё враньё.

Итак, новая жизнь всё-таки началась, когда закончился Кай. Стою на остановке, год спустя, любуюсь зимними облаками осенним утром, и солнце совершенно зимнее. И вспоминаю Кая. Прошли ли чувства? Похоже, что да. Привычка ждать осталась. Я буду ждать его всегда.

Читаю книгу в метро. Всё сравниваю с Каем. Чёрт, да я же скучаю! Невозможноразобраться. Если в случае с Веньковским я уверена, что не любила его, то с Каем всё по-другому, для этих чувств я открылась полностью. Несмотря на утверждение, что иссякла и к новым отношениям пока не готова. Оказывается, эффект от такого, как Веньковский, бывает обратным. Я вдохнула Кая полностью. И вошла в него вся. Потому что он тоже бездна. Как и я. Только я не боюсь, я люблю всё, сразу, по полной, без остановок и ограничений. Так же, как наркотики. Спросите, сколько колёс экстази я готова принять? Этой цифры просто нет. Пока мне не станет совсем хорошо или плохо, я не остановлюсь.

Кай, боже, я действительно ничего не чувствую! То, что было когда-то, год назад самым ценным и дорогим в моей жизни, единственной ценностью, то, без чего и меня не было бы, то, ради чего я прошла весь путь, это остывает и покрывается пеной. Мне страшно. Ведь больше такого не будет никогда! А теперь мы общаемся в коробочках, в аське:

Кай

привет)))

Лия

как ты, малыш??

Кай

)))! Да норм вроде! Ты как?

Лия

да потихоньку)) мама завтра в гости приезжает, вот последнюю ночь решила уговняться. А у тебя там что за жёсткие статусы?

Кай

Понятно))) у меня тоже родители уехали, я два мокрых взял и сижу! Да вроде не жесткие, состояние такое навалилось всего в один момент!

Лия

бляяяяя, а я друга жду, он привезёт через час, я ещё трезвая(((Расстались??

Кай

ну и не только это!

Лия

Ой, Кай, Кай, знаешь, почему я до сих пор не остыла к тебе, потому что ты— единственный в этом мире человек, у которого никогда не бывает на душе спокойно, как и у меня, а таких людей больше нет.

Кай

Господи, ты так права! Я постоянно об этом думаю

Лия

я сейчас умру

Кай

а меня аж трясёт…

Лия

бля, и меня

Лия

руки холодные потные

Лия

я даже не знаю, что сказать

Кай

я поэтому и молчу

Лия

боже, какие мы дураки с тобой

Кай

почему?

Лия

потому что мы не вместе, вот почему

Кай

что-то же нам помешало быть вместе)))

Лия

не знаю

Лия

я уже сейчас вообще ничего не знаю

Кай

такая же херня

Лия

бля, надо чтоб ты приехал или я, надо встретиться по-любому

Кай

согласен, я попробую!

И где же тут новая жизнь? В эту пятницу я была с Пьером, трахалась с ним, всё было так волшебно, ощущения похожи на книжные впечатления. Мы беззаботно обнимались, Веньковский был в этот момент открыт. Во время секса он так возбуждающе стонал! Мы кончили одновременно, как и год назад, как и всегда, в одну секунду! Невероятно!

И вот сейчас я с другим человеком, вспоминаю о Веньковском, осознаю, что Кай не закончится никогда. Спасибо тебе, Пьер, если бы не ты, я бы в себе этого не нашла.

Ранним осенним утром я в постели Веньковского, пугаюсь того, что проснулась в чужом городе, вскакиваю с постели, быстро одеваюсь. Пьер в шоке! «Ты куда?» «Спасибо за вечер, пока!»

Бегом домой! Звонит мой парень, приеду, говорит! В дороге две плюшки, чтоб проснуться и порадоваться. Еду, автобус, метро, прогулка по городу, завтрак в Макдоналдсе. И снова думать, думать, думать. Метро, дорога, дом. Дома кошка. Катается в моей незаправленной постели, нежится на солнышке, девочка моя. Независимая. Кошка. Ждала меня, малышка. Я завожу себе две крышечки гидропоники. Эх… Летаю. Кресло на балкон, ноги к груди и в плед. Деревья меняют окраску, это так мило…

Кила любит Пьера Веньковского всем сердцем, ревнуя до помешательства, не зная, что я с ним сейчас катаюсь, обедаю, ночую у него, сплю с ним. И мне нечего на это сказать. Это грязно? Это предательство? — Нет, это кто-то подвинул шахматы. Завидуйте! И в этот момент, когдамы вместе, когда я вижу, как он хочет меня, как он любит меня, он говорит: я бросил всё, я завязал со всем, но одна зависимость осталась — я никак не могу устоять перед тобой.

И тут мне звонит Кила, и снова лишь дословно могу передать наш разговор, ибо нельзя потерять ни слова.

— Привет, как ты там?

— Грусти не отменить, меланхолия не спасает, буду испытывать со всей гаммой боли, по-настоящему жить.

— Любишь?

— Люблю, я не повторю это слово, но… люблю. И буду прятаться, как и всегда, из-за страха, который рушит наши жизни, жизни, что мы проводим в поисках стабильности, закрывая глаза на настоящие чувства. Мы отдыхаем, проводя сутки возле компьютера, отказавшись при этом от встречи с дорогим человеком. Это пустота, нет свободы.

— А я нашла целый огромный пакет икеевских свечек! Думаю, бахнуть пару рюмашекконьяка, зажечь свечи и повтыкать. Сделать слайд-шоу из своих мужиков.

— Понимаю, что истина в том, что в каждом из нас есть уголок души, который он прячет. Ты даешь ему свободу, я даю ему свободу! Мы— свободные! Мы свободны в своих чувствах, своих мыслях. Только через боль познается настоящее наслаждение. Пью за тебя!

— Ладно, созвонимся ещё.

— Целую тебя.

Гудки в трубке. Одно, что я не просто запомнила, а именно зарубила себе на носу, фразу, которую сказала мне как-то Кила, хотя, может, она и вычитала её где-то. Но её происхождение не имеет значения, главное, её наполненность. Правда, я до сих пор не могу разобраться к кому она для меня применима… Но, тем не менее… «Лучше уж смиренно любить, чем искать замену. Но не искать замену так тяжело…»