Психов везде много. Но когда своих мало, то приглашают других издалека.

Как-то приехали к нам на неделю интенсивных мастер-классов два педагога – мужчина из Новой Зеландии, бывший премьер тамошнего главного балета, и дама из соседнего штата.

Дама – очень приятная женщина с французским именем и французским акцентом (я дала ей пятьдесят, оказалось – шестьдесят пять лет). Строгая, спокойная, с огромными карими глазами, очень понравилась. Звала меня «мадам»: «Спасибо, мадам», «Пожалуйста, мадам», – забавно. Вела четко, сдержанно, но изнутри лучилась теплым ласковым светом, работать с ней приятно – очень музыкальна. Уже к середине первого дня мы работали душа в душу, она звонко кричала мне с другого конца зала: «Merci, madame!» – и посылала воздушные поцелуи.

Второго концертмейстера не взяли, поэтому предполагалось, что я буду играть по очереди то одному, то другому педагогу. С утра первого дня, пока ждали переодевающихся, в зал, покачивая бедрами, вплыл новозеландский премьер – высокий, старый, с пивным брюшком, лысый, за ушами начинаются и падают до плеч длинные седые кучеряшки. Вальяжно прошелся этаким любимцем публики, снисходительно покидал с барского плеча реплики девочкам, кого-то похлопал по спине, направился ко мне. Встала. Подходит, протягивает руку:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

Представилась.

Он, медленно моргнув, разворачивается на сто восемьдесят градусов и отбывает в другой угол. Я онемела. Такого я еще не видела, это поперек всех правил и приличий. А он идет носом вверх, несет себя, великого и неотразимого, – центр вселенной! Такой придираться будет к каждой ноте, лишь бы перед аудиторией выпендриться. Это мы видали. Жуть какая. Ну всё… я тебе устрою кузькину мать… Я тебя к концу дня неврастеником сделаю, это мне – раз плюнуть. Ну это надо такое?! Участь его была решена, перспективы перед ним открывались самые мрачные.

Кончился урок с Мадам, пришла директриса, и начались выяснения, нужно мне играть следующий урок или нет. Странно. Выясняли-выясняли, директриса отзывает меня в угол и шепотом объясняет, что в любом случае заплатит за все часы, как договаривались, но она ничего не понимает, какой-то кошмар: – Ты знаешь его?– Нет.– А он тебя?– Думаю, нет. Я вообще никогда ни одного новозеландца не видела.– Он странный какой-то… крутил-крутил, я ничего не понимаю… он отказывается с тобой работать.– Как?! Почему?– Не знаю. Не говорит. Сначала путал меня, то то, то это, ерунда какая-то, а потом говорит – не буду с ней урок вести ни за что, под диск работать буду!Ничего себе…– Может, он не умеет работать с концертмейстером?– Не знаю, вообще ничего внятного не говорит. Он как будто не в себе. Странно, у него такие хорошие рекомендации! Я тебя хвалю, говорю – с ней легко, а он: «О-о-о! Знаю-знаю! А потом она будет кричать, что со мной работать невозможно!» А я ему: «Да она тишайшая, слова никому плохого не сказала!»Я не стала признаваться, что как раз с утра уже мысленно превратила его в кровавое месиво. Но не телепат же он? И что же он такое на уроках вытворяет, если все концертмейстеры на него кидаются?Стоим, не знаем, что делать, и тут как раз спускается по лестнице Он. Директриса ему тревожно:– Я уже предупредила концертмейстера, что «Репертуарный класс» играть не нужно, потому что вы не предоставили заранее ноты, – и испуганно смотрит.Он, широко:– Да, у меня нот нет, но, может, у пианиста есть?Так… у меня в голове контакт не замыкается, я не понимаю, что от меня хотят, нужно играть или не нужно?– Что вы танцуете на репертуарном?– Чайковского. «Детский альбом».– Что именно?– «Детский альбом».– Он большой, какие именно номера?– Из «Детского альбома».– Какие названия вам нужны?– Не знаю, у меня только запись, там по номерам – № 1, № 2, № 3, но не исключено, что это просто моя нумерация на диске. Вы на слух сможете определить название?– Да.– И найти ноты?Глубокомысленно даю понять, что это очень непростая задача (на самом деле этот «Детский альбом» за одну секунду можно найти в Интернете, не говоря о том, что у меня дома есть, да и просто по памяти половину этого альбома сыграю). Директриса тут же вставляет, что я могу не играть, что не обязана срочно учить, мы запрашивали ноты заранее, но нам их не предоставили.Совсем не понимаю, что делать, – так сразу радостно кивнуть и отхалявить или изобразить, что сделала все возможное и невозможное, подняла в ружье всех московских и здешних знакомых, но мучительный поиск «Детского альбома» оказался безуспешным? Хочется сделать так, как нужно директрисе, но разобраться бы, что она хочет.Тут ее кто-то отвлекает, а гость отзывает меня в сторону и начинает, захлебываясь, тараторить:– Я сейчас вам поставлю диск, но, если не хотите – не играйте! Я привык, мне одному удобнее, не переживайте! Откажитесь, не играйте, не играйте! Я уже много лет без концертмейстера, мне так лучше, мой последний концертмейстер был русский! Украинец! Мы столько пили с ним vodka, vo-doch-ka, я за всю свою жизнь столько не выпил, он был ужасен, он так орал на меня, когда напивался, кошмар! (И хихикает.)Я стою, окаменелая, и с ужасом смотрю на него, проникаясь горькой симпатией к незнакомому пианисту. Почему-то мне кажется, что я приблизительно знаю, что тот орал этому.Он ставит свой диск, звучат первые номера цикла, но возвращается директриса, оттаскивает меня, мол, не надо играть, на что он отвечает, что и не рассчитывал. Похоже, все довольны. Меня отправляют к француженке, а товарищ, довольный тем, что его освободили от меня, трудится под диск.

Урок с Мадам подходит к завершению, как вдруг распахивается дверь и входит Он, громогласно возвещая, что будет у нас публикой. Француженка сухо смотрит на часы: – Еще пятнадцать минут до конца урока.– Я уже закончил!– Но еще пятнадцать минут работы.– Ну и что? Я уже всё.Она продолжает урок, а он, взгромоздившись на высокий стул около инструмента, начинает бурно корректировать постановку танца и острить. Она не реагирует. Тогда он широко разворачивается в сторону рояля, но, увидев меня, осекается на полуслове, слезает со стула и, семеня, быстро отчаливает в другой конец класса, где начинает править девчонкам руки (при живом педагоге!), а я всерьез озадачиваюсь – что ж такого сделал тот пианист, что этот даже смотреть на русского концертмейстера без судорог не может? Побил, что ли?..

Когда уходила домой, он еще работал, стоя у окна. Увидев меня, бросил класс и, вытянувшись, настороженно стал провожать меня взглядом. Немного прошла, обернулась: смотрит. Настолько он противный, что не хотелось связываться, а то непременно сделала бы вид, что возвращаюсь. Чтоб попугать…