Это было сногсшибательное мероприятие, которое устраивала местная балетная школа, – аукцион в пользу заведения. Пригласили всех действительных и потенциальных спонсоров, родителей и состоятельных людей города. Готовились серьезно. Силами школы и привлеченных родственников: ужин, программа, джазовое трио, лоты – произведения, так сказать, искусства, все очень старались, денег вбухали немерено. Меня ангажировали играть два номера танцующим девочкам.

Приехала, поздоровалась, послонялась. Вечер в разгаре. Сцены нет – один огромный зал, в торце освобождено место для выступлений, играет бэнд: саксофон, гитара и ударник. Пойду, думаю, погляжу на свой инструмент, примерюсь. Неделю до этого о нем шли долгие переговоры – заказывали синтезатор. Конферансье (он же организатор, он же чей-то папа, в миру завкафедры какой-то древнющей литературы) – живописный мужчина лет пятидесяти пяти, в костюме и длинном шелковом шарфе от колена до колена. Поговорили, показал лежащий на полу синтезатор. Я начала расстраиваться: клавиши не натурального размера, чуть-чуть меньше – если играть на автомате, то рука берет привычный аккорд, а он не там… Конферансье поизвинялся, ну какой с него теперь спрос? Ладно. Сказал, что сейчас что-то там подсчитывают, а потом, под фанфары, и будет наш выход.Стали устанавливать синтезатор. Подставка плохая, неустойчивая, буквой X, на уровне чуть выше моего колена. Это ладно, поднимут (блажен кто верует). Принесли стул, постучали по клавише, и вроде всё, начали уходить. Как? Подхожу:– Простите, а педаль есть?Конферансье долгим страдающим взглядом посмотрел на меня.– Есть. Но я ее дома забыл.– Как?!– К сожалению.– Ох, но это единственное, что я просила, – размер клавиш и педаль! Клавиши – маленькие, ладно, но педаль?!– Пожалуйста, умоляю, без педали тоже хорошо!Рядом слонялся с бокалом мужчина из совета директоров, от скуки заинтересовавшись нашим диалогом, подошел:– У вас проблемы?Одновременно:– Да!– Нет!– Это ужасно: педали – нет, клавиши маленькие!– Нет, не маленькие!– Нет, маленькие!– Нет, не маленькие!Прибилось еще человек пять, обрадовавшись, что есть чем заняться. Все когда-то на чем-то играли, и началась развлекательная дискуссия на тему «маленькие – не маленькие». Я побежала искать директрису, жаловаться: клавиши маленькие, педали нет, как играть? Она всплеснула руками:– Что, совсем нельзя играть?– Играть можно (памятуя Григоровича [1] ) – слушать нельзя. А главное – как танцевать под это? Это же детский инструмент, еще неизвестно, какая у него громкость на такой громадный зал.– Он не детский, – подскочил конферансье, – это «Ямаха», профессиональная модель, как просили. Пойдемте, прошу вас, все будет хорошо.Все вокруг начали уговаривать, что без педали – хорошо, а размер клавиш – может, и плохо, но расположение-то такое же, а это главное, и зря я расстраиваюсь.

Возвращаемся к спорщикам. Увидев меня, они поспешили оповестить: – Мы решили, что клавиши нормальные.– Я рада.Страдальчески оглядываю синтезатор. Мужчина из совета директоров с радостной готовностью:– Что теперь не так?– О, господи! А где подставка для нот?!Конферансье умоляюще:– Вы не запрашивали подставку для нот!– Но я не думала, что ее нет, она мне нужна!Мужчина из совета:– Зачем?– А как в ноты смотреть?!– Играйте наизусть.– Я не знаю наизусть! Мне нужна подставка!– Ну вы придира!– Нет, не придира, я на все уже согласна, но как я буду смотреть в ноты?!– Я могу держать их.Прекращаю заламывать руки и впериваюсь в него. Он молча кивает.– Давайте сюда ваши ноты.Даю распечатанные листочки.– Где держать?Показываю пальцем. Медленно, с достоинством обходит синтезатор и встает в указанном месте. Зрелище не для слабонервных.– Все нормально. Я еще буду переворачивать вам листы.– Могу себе представить.Обрадованный конферансье начинает бурно благодарить, расстраивать его не хватает духу. Обреченно напоминаю, что пианинку надо бы приподнять.– Конечно, это пара секунд, сейчас!И начинается возня с синтезатором. Стою рядом, смотрю по сторонам, идти мне, собственно, некуда. Копошение у подставки затягивается, но не придаю этому значения. Потом чувствую, все затихло, смотрят на меня. Поворачиваюсь, точно: один лукаво, другой страдальчески, взъерошенная прядь упала на лоб.– Что?!– Послушайте… а что, на такой высоте совсем нельзя играть?– Что? Вы что, издеваетесь надо мной?! А на чем мне сидеть?! Нет, это невозможно! Это невозможно! А почему нельзя подставку поднять?!– Тут заело, нужны плоскогубцы, оно не отворачивается.Какая-то женщина с виноградом заметила:– А переверните подставку на попа. Будет выше.– Гениально, спасибо, ура!Переворачивают. Стою мрачно, как Станиславский, уже не верю ни во что. Получилось горкой: правая сторона выше, чем левая.– И что это? Как играть?!– Это ерунда, это почти не видно! Попробуйте, пожалуйста, попробуйте!Чтобы не выглядело, будто я капризничаю, прошлась по беззвучным клавишам.– Нет, это невозможно, когда начну играть в темпе, будет мешать, это же правая рука.– Мы перевернем наоборот, под левую, – с надрывной готовностью предложил конферансье.– Да какая разница?!– А давайте подложим ей что-нибудь под правые ножки стула, тогда правая рука будет на нужной высоте, – пошутил советник.Конферансье с обожанием посмотрел на него.Нет, всё, мое терпение лопнуло, я повертела головой в поисках директрисы и только собралась к ней рвануть, как конферансье цепко схватил меня за локоть:– Я вас очень прошу, очень прошу! Сыграйте, пожалуйста, я не смогу пережить, если подведу столько народу! Все так ждали, девочки так готовились, это ужасно, это ужасно, и я один во всем виноват! Я готов сделать что угодно, ну давайте, я буду держать левую сторону синтезатора, чтобы было ровно?Моя гневная решительность была сбита, я уставилась на него. Понятное дело, отказать ему язык не поворачивается, но играть, когда один – ноты держит, другой пианинку на весу… это как-то за пределами, все-таки не варьете. Они, почувствовав, что я сдаю оборону, стали говорить больше и разом, я перестала понимать.– Нет, – начала я растерянно, – это невозможно. Вы будете качаться и шевелиться, я буду путаться.– Мы не будем даже дышать!– Но представляете, как это будет смотреться со стороны?– Я скажу очень проникновенную речь, очень, вот увидите! Публика будет в полном восторге, это я обещаю! У нас нет выхода – девочки должны станцевать!Совсем расстроившись, я отошла от них подальше (вдруг еще чего выкинут), отправилась искать директрису. Она давала последние напутствия девочкам, они были уже одеты, точнее, конечно, раздеты – одним словом, готовы к выходу. Стоят, как всегда, хихикают, волнуются, мерзнут. Стоим с ними, болтаем, ждем команды и вдруг видим: бежит к нам конферансье. В таких случаях обычно говорят: лица на нем не было. Но у него было лицо – у него было страшное лицо! Я сжалась: господи, что еще? Там больше нечему случаться! Максимально вжалась в стену, чтобы дать ему без помех промчаться мимо, но случилось худшее: он бежал ко мне.– Это катастрофа! Нет адаптера!!!Я не знала, что такое адаптер, поэтому его отсутствие меня не огорчило:– Ничего, не расстраивайтесь.Он, сбиваясь, объяснил, что без него система вообще не работает. Никак. Я в душе вздохнула с облегчением и пошла искать директрису. По пути наткнулась на вездесущего советника, сказала, что все, нет адаптера.– Послушайте, – ответил он, – вы уже согласились играть без стольких этих штук, а сейчас опять уперлись! Сыграйте, а? Я так понял, что вы можете играть и без всего этого.Пришлось объяснять, что я уже согласилась играть и без адаптера тоже, но теперь проблемы у конферансье.

Началось нервное совещание. Варианты были: послать за адаптером и ждать или отменять выступление. Я предложила сгонять домой за дисками с балетной музыкой, по дороге я бы подобрала подходящий вариант. Но директриса, подумав, отказалась: – Видишь ли, мы единственная компания в округе, которая работает только под живую музыку, и здесь все наши спонсоры, которых мы убеждаем, что это необходимо. Я специально готовила так, чтобы номер был не под запись, мне необходимо сегодня – под пианиста. Ты можешь ждать?– Подожду, конечно.Конферансье сказал короткую блестящую речь, и публика прокричала в ответ:– Конечно, подождем!

Началось ожидание. Музыканты заиграли, кто танцевал, кто слонялся, конферансье периодически развлекал публику, как мог.Минут через двадцать он подошел ко мне и поделился терзающей его тайной: он не был уверен, что адаптер дома (куда рванула жена). Он не помнит, видел ли его вообще.Так…– Тогда давайте скорее скажем директрисе об этом, нужно же как-то подготовиться, если что?!– Нет! Еще есть надежда, возможно, это я просто нервничаю.Ничего себе! Теперь нервничать стали вместе.

Послонявшись еще минут десять, подхожу: – Какие новости, вы звонили жене?– Да! Она забыла свой мобильный здесь, вот он.Подходит несчастная директриса:– Сколько еще ждать? Публика расходится, девочки мерзнут.Конферансье разразился стенаниями и извинениями. И тут мне приходит гениальная идея:– А давайте попросим музыкантов сыграть нам?! Они ж импровизаторы, они все могут!– А они согласятся?– А куда им деваться? Это будет феерически! Все недостатки спишутся на экспромт, родители будут счастливы, публика в восторге, трогательность момента добавит остроты, а потом все только об этом и будут говорить!Мы плотоядно посмотрели на музыкантов и стали брать их в кольцо.Директриса нанесла первый удар:– Помогите, спасите, выручите, наша жизнь в ваших руках!Они растерялись. Директриса добила:– Девочки замерзают на цементном полу, публика ждет, нужно сыграть, иначе отсюда никто не уйдет.– Но у нас нет опыта играния балета, – испуганно произнес честный ударник.– С завтрашнего дня можете вписать в свое резюме, что есть! – выхожу на арену я. – Это очень просто, я сейчас все объясню.Директриса ободряюще мне кивает и отступает назад, но далеко конвоиры не отходят. На всякий случай. Хотя, надо заметить, музыканты и не предпринимали попыток к бегству, они оказались гораздо сговорчивее меня. И я скороговоркой начала курс молодого бойца:– Играть нужно две вещи. Первая – медленная, сладкая, романтическая, четыре четверти.– Напойте, – сосредоточенно сказал саксофонист, прижевываясь к саксофону, – я попробую запомнить.– Не надо, играйте свое, что привыкли, главное, чтобы было красиво, без напряга.– Все равно спойте, мы возьмем ваш ритм.Запела искомое па-де-де из «Дон Кихота». Через пару тактов осенило – ритмический рисунок там один в один – «Love Me Tender» от Элвиса Пресли. Забавно.Они оттолкнулись от этого и начали шепотком импровизировать. Выходило просто отлично.– Главное, держите квадрат.Саксофонист, не отрываясь от инструмента, показал локтем на ударника:– Пусть он держит.Как он?! Я чуть было не ляпнула, что почему бы всем не подержать квадрат для верности?! Но промолчала: кто их знает, может, у них специфика такая? Ладно, буду сама считать.– Долго так играть?– Четыре квадрата, а потом повтор.– Как повтор? – вздрогнули двое и перестали играть (я же забыла, что они импровизаторы!).– Не надо повтора! Играйте как хотите, я махну, когда хватит.– Хорошо.– Отлично, а теперь вторая вещь: три четверти, в таком-то темпе, как бы подпрыгивая, с затактом и буйно.Саксофонист недоверчиво поднял бровь, а ударник, напротив, обрадовался:– Так пойдет?И заиграл.Раз: слабая доля.Два: сильная доля.Три: своей металлической кисточкой мазанул по поверхности.Далее по кругу. Я растерялась:– Нет, не так! Первая доля должна быть сильной, а остальные – слабые.– Что, всегда? – ужаснулся он.– Всегда.– Какой кошмар.Они начинают тихонько примеряться, звучит забавно, интересно, но необъяснимо-нелогично, пытаюсь представить танец с большими прыжками, но нет, не выпрыгивается. Прошу облегчить вторую долю или вовсе убрать. Плохо на меня посмотрели, но делают!– Ну что, нормально?– Отлично.– Знаешь, – осенило вдруг гитариста, – а давай ты будешь петь? Будет то, что надо.– Нет! Я не буду петь! В балете не поют, у вас все здорово! Я слов не знаю! – И, не дав им опомниться, сбежала говорить, что все готово.

Девочек выстроили, публику посадили, разволновавшийся конферансье вышел на середину и только собрался говорить, как в конце зала появилась его жена, она махала руками и кричала: «Я здесь, подождите!» Зал зааплодировал и захохотал. Большинство публики составляли родители и друзья, поэтому никто не сердился. Мужчины срочно стали готовить инструмент. Оказывается, мудрая женщина привезла еще педаль и плоскогубцы! Работа закипела. Мы благодарили музыкантов за отзывчивость, я расстроилась – с ними было бы эффектнее.

Итак, все готово, девочки стоят, директриса держит радостную речь о школе, о девочках, о живых пианистах, ее прерывают аплодисментами и воплями одобрения из зала. Я сижу за синтезатором, передо мной замер живой «пюпитр». Волнуюсь. Вдруг из темноты бесшумно появляется саксофонист, наклоняется к моему уху, делая вид, что поправляет какие-то настройки, и тихо-тихо спрашивает: – Почему он держит вам ноты?Я поднимаю глаза. Ну что сказать? Если бы передо мной был представитель любой другой профессии, то я, конечно, сказала бы, что не знаю вещь наизусть, а подставки нет. И любой человек посочувствовал бы мне. Даже, может быть, серьезно кивнул бы в ответ. Но для музыканта это же сюр какой-то! А что делать? Тихо отвечаю:– Подставки нет.Он, не меняя выражения лица, не говоря ни слова, забирает мои листочки у и. о. пюпитра и уходит.И опять же, кабы это был представитель любой другой профессии, я бы тут же вскинулась и побежала бы вслед: «Позвольте, гражданин, куда вы понесли мои ноты?! Мне сейчас играть!» Но я даже не обернулась. Появилось ощущение, что я тут не одна. Будут ноты, никуда не денутся.Через полминуты он вернулся с оркестровым пюпитром и молча поставил его перед синтезатором. Там даже подсветка была. Роскошно.Когда все речи стихли, под бурные аплодисменты, я бы сказала – овации, девочки высыпали на сцену. Долгожданный момент настал!

Я не видела их выступления – инструмент был дикий, отдельные ноты выбухивались громче других, педаль срабатывала не всегда. Я сконцентрировалась на игре, очень старалась. Еще не стихли аплодисменты после адажио – дала вступление на большие прыжки, и вот тут-то и начался кошмар: крайние девицы прыгали в метре от меня, гибкий пол ходил ходуном, и «Ямаху» начало подкачивать и подбрасывать. Утлая подставка не выдерживала. Инструмент подпрыгивал, рядом – никого! Дальше – больше: он начал подскальзывать на меня, грозя свалиться на колени. Я шпарила и думала только об одном – чтобы успели дотанцевать до того, как инструмент завалится. Когда стало совсем критично, я сдавленно запищала: «Help!» – и саксофонист, подскочив одним прыжком, молниеносно перевернул страницу. Увидев, что на другой стороне ничего нет, тут же вернул назад. Все-таки у импровизаторов мгновенная реакция, что ни говори. Впасть в кому от перевернутой страницы я не успела, потому что это и так уже был конец – финальные аккорды – пам, ям-пам!!! И это последнее «пам», как стрела, попавшая «в яблочко», взорвала наэлектризованный зал, все звуки обрушились разом: мы с музыкантами захохотали в голос над перевернутыми страницами, над тем, что все удачно закончилось; публика повскакивала с дикими криками и овациями. Если кто-то из девочек в будущем станет мировой знаменитостью, такой успех будет ох как трудно повторить. Директриса обнималась с кем-то справа, кто-то слева обнимал их обоих сверху. Девочки с горящими глазами откланялись, но не собирались уходить, абсолютно счастливые. Они смотрели в зал, как на большой экран, и разглядывали публику – публика и сцена поменялись ролями. Ликовали и хохотали все. Директриса, вырвавшись из объятий, рванула к микрофону и, смеясь, стала тараторить какие-то благодарственные и радостные слова, но слышно ее не было. И тут к микрофону прорвался конферансье и, не дожидаясь тишины, воскликнул, широко распахнув руки:– Друзья!.. Вы не представляете, а как я рад!Зал грохнул и утопил его в аплодисментах.