Слуга царю

/  Общество и наука /  Exclusive

«Столыпин был не жестоким, но жестким политиком. Это естественно. Ведь он ставил перед собой задачу провести реформы не где-нибудь, а в России», — рассказывает его правнук Аркадий Столыпин

 

Исполнилось 150 лет со дня рождения Петра Столыпина — третьего председателя совета министров Российской империи, вошедшего в историю как автор смелых реформ. Именно эти начинания, как считается, позволили России в канун Первой мировой войны выйти на первое место в мире по темпам экономического роста и на пятое по промышленному производству, укрепить обороноспособность страны, упрочить ее позиции на международной арене. С другой стороны, «столыпинский вагон» и «столыпинский галстук» стали понятиями нарицательными. Как результат — множество покушений на Столыпина и гибель от руки террориста Богрова. Так кто же он, Столыпин? Человек, искренне мечтавший построить великую Россию без великих потрясений? Или бездушный «эффективный менеджер», который на пути к цели не останавливался ни перед чем? «Итоги» получили редкую возможность поговорить с правнуком Столыпина Аркадием Дмитриевичем. Наш разговор состоялся в присутствии одного из самых авторитетных в мире специалистов по изучению наследия Столыпина, почетного профессора Колорадского университета в Денвере Мэри Элизабет Шеффер Конрой, дружившей с дочерью Столыпина Марией фон Бок.

— Аркадий Дмитриевич, по какой линии вы приходитесь родственником Петру Аркадьевичу?

— У Столыпина было шестеро детей: пять дочерей — Мария, Наталья, Елена, Ольга, Александра — и сын Аркадий. Это мой дед. Он ушел из жизни в 1990 году. Можно сказать, что фамилия Столыпин сохранилась именно благодаря ему как единственному представителю мужского рода. В свою очередь его сын Дмитрий — мой отец. Дед, на мой взгляд, был очень похож на своего великого отца — один рост, такая же фигура. А вот отец совершенно не похож на Петра Аркадьевича, может, потому, что его мать была испанкой и он в себя впитал ее гены. У меня и русские, и французские корни. Мама — француженка, она из самого центра страны, из провинции Лимузен. Назвали меня в честь деда — я ведь старший сын в семье, женат, имею троих детей. У меня есть брат Александр, он художник. Правда, то, что он делает, моему отцу не очень нравилось в творческом плане, он даже запретил ему подписывать свои творения фамилией Столыпин, и тогда тот взял себе псевдоним Психоз. Еще у нас есть сестра, она живет на юго-востоке, в Дижоне, где, как вы знаете, делают известную горчицу.

— Вы поддерживаете какую-то связь с другими родственниками?

— Почти нет, да их и не так много осталось в мире. Есть родственники в Италии, в США. Пять дочерей Петра Аркадьевича, его внучки, правнучки через брачные связи породнились с представителями знаменитых фамилий — князьями Волконскими и Щербатовыми, графами Кайзерлингами и Бобринскими, со многими другими семействами, в том числе принадлежащими к европейской аристократии.

— Каков ваш род занятий?

— Я держу прокат автомобилей фирмы «Рено».

— Это символично, поскольку именно на этой фирме после революции работало много русских белоэмигрантов.

— Это верно. Тем русским была свойственна особая черта — они могли свободно говорить на многих языках. Мой дед, например, спокойно получил во Франции место журналиста, работал в агентстве Франс Пресс. Отец тоже был журналистом, он уже давно на пенсии, сейчас ему 78 лет.

— Что вспоминают в семье о том, как Столыпины покидали охваченную огнем революции Россию?

— Я много разговаривал с сестрой моего дедушки Еленой, которая имела дом под Парижем, и она рассказывала о том, как семья после совершенного в 1911 году убийства Петра Аркадьевича жила в Петрограде, а после революции переехала в Киев, а потом в имение в Подольской губернии. В 1920 году, когда белые отступили и пришли большевики, они убили одну из дочерей Столыпина, Ольгу. Остальные дети спасались кто как мог. Александра, ставшая потом графиней Кайзерлинг, пряталась от красных в стогу сена, ее забросали соломой сверху, чтобы те не заметили. Деда фактически спас один землемер, который взял его к себе в помощники. Под именем Валентина Габриловича он разъезжал по селам и произносил речи о том, что вся земля должна принадлежать крестьянам. В результате оставшиеся в живых члены семьи перебрались на Запад с представителями польского Красного Креста. Уезжали впопыхах, совершенно не было времени собраться. Потому осталось не так много вещей, которые напоминали бы о большой семье. Чудом сохранились портрет Петра Столыпина, несколько фотографий, что-то из посуды, какие-то отдельные тарелки, вот, пожалуй, и все.

— Лично вы ощущаете себя потомком великого человека?

— Точно могу сказать: с самого детства вся моя жизнь пронизана духом, пониманием того, что я являюсь его родственником. Когда плохо себя вел, не слушался родителей, они урезонивали меня, говорили, что noblesse oblige («положение обязывает») вести себя прилично и я должен понимать, что являюсь наследником великого прадеда. Дед жил недалеко от Парижа, в маленьком городишке Люзарш, и ребенком меня часто к нему возили, практически каждую субботу. Я много слушал дедушку, жалею, что он не был принципиальным и жестким по отношению ко мне и не заставил меня выучить русский. Многие вещи понимаю, но, к сожалению, говорю очень мало (произносит по-русски). У деда сохранились только отрывочные воспоминания о его отце, ведь когда Петра Аркадьевича не стало, ему было всего 8 лет. Он вспоминал, как каждый вечер перед сном спускался в кабинет к отцу. Тот звал его Адинька, и хотя у Столыпина из-за острого ревматизма была почти парализована рука — лечили его плохо, — он делал рисунки, чтобы забавлять ребенка.

— Наверняка должна была многое помнить об отце его старшая дочь Мария. На момент смерти Петра Аркадьевича ей было 25 лет. Г-жа Конрой, знаю, вы неоднократно встречались с Марией. Какие воспоминания сохранились у нее?

— Да, действительно, с Марией, в замужестве фон Бок, жившей в Сан-Франциско, мы переписывались, я не раз гостила у нее. Она была больше всех в курсе дел своего отца. Например, ей было 20 лет, когда он стал министром внутренних дел. Она восхищалась им, вспоминала, что он был глубоко религиозным человеком, всегда ходил на православные службы, обязательно молился перед принятием серьезных решений. Был очень честным в словах: не мог одним сказать одно, а другим — другое. А еще вокруг него объединялась семья. Хоть и был очень занят, но по вечерам, как вспоминала Мария, находил время на детей, читал им, рассказывал истории, расспрашивал о том, как прошел день. Ее отец звал Матя, Матинька.

— Аркадий Дмитриевич, помнил ли ваш дед что-нибудь про взрыв в резиденции Столыпина на Аптекарском острове в Петербурге, где он, будучи совсем маленьким ребенком, серьезно пострадал?

— Почти нет, ведь ему было три года. Но он рассказывал мне со слов других, что с сестрой Наташей и молоденькой няней они находились на балконе над подъездом. Когда от взрыва бомбы балкон обрушился, мальчик оказался под обломками, его откопали раненным в голову и с переломом ноги, Наташа осталась на всю жизнь инвалидом, а няня погибла. А еще моя двоюродная бабушка вспоминала, что в момент взрыва Петр Аркадьевич сидел за письменным столом. Несмотря на две закрытые двери между кабинетом и местом взрыва, громадная бронзовая чернильница поднялась со стола в воздух и перелетела через голову Столыпина, залив его чернилами. Ничего другого в кабинете взрыв не повредил.

М. К.: Этот трагический эпизод из жизни семьи Мария в письме ко мне описала так: «Бомба лопнула, и свалился весь почти второй этаж. 15-летняя сестра Наталья и маленький брат Аркадий свалились на улицу под обломки дома. У моего маленького брата была только сломана нога, а у моей сестры были страшные ранения ног. Доктора хотели сразу ампутировать ноги. Мой отец умолил подождать один день. Наконец доктора согласились, и ноги были спасены, но, конечно, не такие, как раньше. Лежала, а потом полулежала сестра два года, но лет через пять уже ездила верхом и на балах танцевала». Наталья, в замужестве княгиня Волконская, умерла в 1949 году в Ницце в возрасте 58 лет от рака.

— Как изменилась жизнь семьи после того теракта?

А. С.: После взрыва на Аптекарском государь предложил семье премьер-министра пожить летом на Елагином острове. Рабочим кабинетом Столыпина стала малиновая гостиная императрицы. Дед вспоминал, как он заглядывал иногда в одно из окон, выходивших на широкую террасу. Петр Аркадьевич работал в этом кабинете днем почти без перерыва. Иногда и в ночные часы. За кабинетом располагалась царская столовая — комната в три окна. В ней стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. На этом столе маленького Аркадия учили заново ходить после перелома ноги, полученного при взрыве. На одном конце стола стоял отец, на другом — мать.

Детям запрещался доступ в царские спальни. Сестры, любившие дразнить брата Аркадия, говорили ему, что в этих покоях умер император Николай Павлович. По ночам, дескать, там бродит его призрак. Эта жуткая выдумка ему запомнилась надолго. А еще в его спальне, на втором этаже, на окнах вставили железные решетки, дабы ребенок, случись что, не грохнулся кубарем вниз, как это было при взрыве на Аптекарском. Сестры его за это дразнили и называли «елагинским пленником».

Распорядок дня на Елагине, по воспоминаниям, вообще был очень строг. Ровно в час дня в овальном зале появлялся Петр Аркадьевич со своими сотрудниками, и все садились за стол. Еда была обильная, но простая. Вино подавалось в парадных случаях, и на столе красовался лишь хрустальный графин с минеральной водой. После этого начинался прием посетителей. Деда поражали в его отце необычайная пунктуальность и точность. Он вспоминал, как полковник Голубев — адъютант принца Ольденбургского — рассказывал ему, как однажды прием назначили на вторую половину дня. Приехав, он был вынужден подождать пять минут в приемной: по какой-то причине Петр Аркадьевич задержался за завтраком. За это пятиминутное, непривычное для него опоздание прадед принес полковнику извинения. «Подумайте, — говорил потом он моему деду. — Неся на плечах все судьбы империи, председатель совета министров еще извинился за пять минут опоздания».

Раз в неделю Петр Аркадьевич отправлялся на катере в Петергоф с докладом государю. Дети сопровождали отца до пристани. Один из чиновников нес его тяжелый портфель, который был забронирован и мог служить щитом. Петергофское бдение порой затягивалось на всю ночь. Однажды, рассказывают, государь вызвал в три часа утра дежурного камердинера и попросил принести пива и сэндвичей с ветчиной и сыром — по три штуки для него и для Петра Аркадьевича. Дед говорил, что, когда им это рассказывала мать, он еще подумал, что государь скуповат: мог бы предложить и более обильное угощение. А еще дед вынес мнение, что царь был очень упрямый и очень трудоспособный.

Кстати, с царским угощением у моего деда связано одно личное воспоминание. Был в Петергофе какой-то официальный прием. Придворные лакеи разносили на подносах различные яства. Петр Аркадьевич засунул в карман большую конфету. Заметив этот жест, государь улыбнулся: «Вероятно, это вы припрятали для вашего сына. Так вот, скажите ему, чтобы он конфету не съел, но хранил ее бережно». Конфету мальчику вручили, и два дня он держался, а на третий встал утром пораньше, тихо крадучись, вышел из дворца, и в кустах съел запретную конфету. К счастью, о судьбе конфеты его так никто и не спросил.

От того времени в семье сохранилась фотография, снятая на широкой террасе Елагинского дворца. Маленький Аркадий с грозным и воинственным видом сидит на деревянной лошадке. Стоящий сзади Столыпин держит руку на его плече. Рядом сестра деда Наталья. Сидящая на земле на другом конце снимка Ольга, как я уже сказал, была убита большевиками в 1920 году.

— Считается, что покушение на Аптекарском острове морально сломило Столыпина. Так ли это?

М. К.: Как вспоминала Мария, случившееся стало для него большой моральной драмой. После того дня он сильно переживал за собственных детей, за всех убитых и искалеченных — а тогда на месте погибло 24 и было ранено более 30 человек. Столыпин считал себя косвенным виновником их страданий и смерти. Однако на людях выглядел собранным и спокойным.

А. С.: Дед вспоминал, что Петр Аркадьевич почти не знал страха. Да и в тот роковой вечер в Киевской опере, когда в него в упор выстрелил Богров, он стоял один, без охраны, прислонившись к рампе. Он относился к этому равнодушно, зная, что рано или поздно будет убит.

— С вашего позволения, давайте остановимся на этом событии. Существует версия, будто бы перед тем, как ехать в Киев, Столыпин нескольким своим приближенным жаловался на боли в сердце и говорил, что боится обратно не вернуться. Какие-нибудь сведения о состоянии его здоровья сохранились в семье?

А. С.: У него были проблемы со здоровьем, но ему, как у нас в семье принято считать, приходилось отодвигать заботы о нем, потому что большая государственная работа не давала возможности заняться лечением болезней.

М. К.: Мария с особенным чувством вспоминала лето 1911 года, когда Петр Аркадьевич впервые за многие годы проводил свой отпуск в имении Колноберже в кругу семьи. Присматриваясь к отцу в это последнее лето его жизни, она отмечала, как он устал, чувствовалось, что ему нужен полноценный отдых. Гуляли по саду, и Мария помнит, как отец, обращаясь к супруге, сказал: «Скоро уезжать, а как мне тяжело на этот раз, никогда отъезд мне не был так неприятен».

— Существуют ли в семье предположения о том, кто стоял за киевским покушением?

А. С.: Дед придерживался версии, что Богров был двойным агентом — сотрудничал с полицией и одновременно с эсерами. Удивляет в этой связи и то, что сыск не был поставлен должным образом.

М. К.: Мария рассказывала, что ее мать Ольга Борисовна не сомневалась: в этом был замешан царь, завидовавший популярности Столыпина, опасавшийся его и потому стремившийся от него избавиться. Согласитесь, странно, что охранка прозевала покушение. И потому, когда царь приехал в больницу, чтобы навестить смертельно раненного премьер-министра, Ольга Борисовна просто не пустила его к мужу. А когда Столыпина хоронили в Киево-Печерской лавре, люди якобы слышали слова царя: «Прости меня, Столыпин, прости». Если это на самом деле так, то это ужасно, но достоверно знать мы не можем. До сих пор это тайна.

— Не отдавал ли Столыпин себе отчета, что история его вхождения во власть может закончиться для него трагически?

А. С.: Дед мне говорил об этом. Есть такое ощущение, что Петр Аркадьевич все время порывался уйти из политики, но перевешивало государственное служение.

— Если бы не убийство, могла ли история России быть иной?

М. К.: В свое время я получила грант на изучение столыпинских реформ и впоследствии познакомилась с самыми разными людьми, имевшими отношение к Столыпину. Я много общалась с князем Алексеем Оболенским, который был правителем канцелярии при Столыпине в бытность его гродненским губернатором, а впоследствии чиновником особых поручений при министре внутренних дел. Я познакомилась с ним, когда ему было уже 90 лет, но он, будучи профессором Чикагского университета, преподавал английскую литературу. Оболенский отмечал решительность Столыпина, называл его рыцарем без страха и упрека. Кроме того, в Лондоне я встречалась с жившим там бароном Мейендорфом — двоюродным братом Столыпина. Из встреч с этими людьми я вынесла суждение, что, если бы не убийство, конечно, история России развивалась в другом русле. Вряд ли бы удалось избежать Первой мировой войны, как считал Солженицын. Но страна могла стать другой. Например, для меня как историка самым интересным было отношение между Столыпиным и Думой — учреждением новым, демократическим. Не все у Столыпина получалось, ему сложно было одновременно управлять такой империей и следить за работой этого учреждения. Роспуски первой и второй Думы последовали, поскольку это были малоэффективные институты. Пока кадеты сидели в своих креслах и думали, как лучше сделать для России, у Столыпина было свое видение. Он много путешествовал по Германии, встречался с крестьянами, фермерами и во многом на основании увиденного разработал аграрную реформу, целью которой было превращение крестьянина в собственника своего земельного надела. Но к началу Первой мировой войны только одна десятая часть земли в России была преобразована в частные фермы. Реформа сопровождалась, как известно, переселением людей из одной части страны в другую, люди со всем хозяйством ехали в вагонах, которые потом и нарекли столыпинскими. Некоторые историки упрекали Столыпина, мол, его реформы были жестокими. Я с этим не согласна. Петр Аркадьевич всегда пытался объяснить свою политику, и он не был жестоким, он был сильным, поскольку царь был слабым.

А. С.: Он был не жестоким, но жестким политиком. Это естественно. Ведь он ставил перед собой задачу провести реформы не где-нибудь, а в России, и ему просто приходилось быть таким.

— Как вы считаете, дана ли настоящая оценка деятельности Столыпина?

А. С.: Деятельность любого человека, который занимается реформами, трудно оценить сиюсекундно, нужно судить по последствиям. Историки, безусловно, знают и ценят это имя. Русские, живущие во Франции, с которыми мне часто доводится встречаться и общаться, говорят, что их старшие родственники могли на себе ощутить ход столыпинских реформ. Но в широком смысле имя Столыпина известно разве что по учебникам истории, в которых оно присутствует в тени других личностей той эпохи. Наследие его не очень хорошо известно. У такого политического деятеля, как Столыпин, были недруги, были те, кто не принимал его реформ, но по мере того как его творчество исследуется, появляется все больше сторонников позитивного восприятия его деятельности. Я, например, знаю, что оргкомитет по празднованию 150-летия Столыпина возглавил Владимир Путин. Мне кажется, что его мысли и то, что он стремится делать, очень часто и очень сильно перекликаются с тем, что делал мой прадед. Я узнал также о том, что специально учрежденный в 2001 году в России Фонд изучения наследия Столыпина полтора года назад выступил с инициативой установить в Москве памятник моему предку. Предлагалось сделать это на частные пожертвования. Узнавший об общественной инициативе Владимир Путин пообещал подстраховать и будто бы даже предложил министрам из его кабинета скинуться на благое дело. Мне рассказали, что к сегодняшнему дню общими усилиями было собрано пожертвований на сумму почти в 10 миллионов рублей. Памятник должны установить примерно к осени у Белого дома в Москве. Кроме того, общественность Германии недавно выступила с инициативой установки памятника на родине Столыпина — в Дрездене. Это производит очень сильное впечатление. Знаете, у нас сохранился фамильный герб, на нем девиз «Бог — моя надежда». Это сильная сторона рода Столыпиных — мы никогда не теряли надежду.

Благодарим Фонд изучения наследия П. А. Столыпина за помощь в организации интервью.