Глава 1

Элинор Райт внезапно проснулась и быстро взглянула на часы, высвободив из-под теплого одеяла ноги, опустила их на холодный пол, и только тогда реальность обрушилась на нее.

«Ох… Не имеет значения, что уже начало восьмого!»

Больше ее сыну не потребуется получать свое лекарство минута в минуту, ему не грозят страдания от ужасных последствий. Бобби больше нет — он умер год назад. Вот уже шесть мирных, спокойных месяцев она находится здесь, в этом красивом, безмятежном, старом викторианском доме, принадлежащем Джулии Бонфорд, которая была не только ее партнером и подругой, но и заменила ей мать.

С глубоким вздохом Элинор откинулась на подушки, опять упрятав ноги под шерстяным одеялом, которое все еще хранило тепло в противовес холоду осеннего утра, и постаралась унять гулкие удары сердца.

«Господи, сколько еще это будет продолжаться?»

Хотя такое резкое, расшатывающее нервы пробуждение случалось с ней не чаще, чем раз в неделю. В течение многих дней ей приходилось бороться с мыслью о том, что Бобби умер, и теперь она была даже рада, что страдания блестящего молодого человека, вызванные рассеянным склерозом, наконец закончились. Ночные кошмары остались. И надрывающие сердце пробуждения…

Глубоко вздохнув, она сбросила с заспанных глаз серебристо-пепельную прядку и заставила себя прислушаться к шорохам дома. За окном, в желтых листьях старой большой сикаморы скворцы задиристо чирикали о чем-то с нахальными маленькими воробьями, ведя спор за отборные зерна, насыпанные в кормушку. В остальном повсюду царили спокойствие и тишина. Абсолютная тишина. Не доносилось ни отголосков по радио о прогнозе погоды, ни звуков из ванной комнаты.

«Неужели Джулия уже уехала в магазин?»

Элинор знала ответ, прежде чем успела мысленно задать вопрос: «Да». Джулия использовала каждый свободный час, чтобы бесконечно полировать прекрасный старый гарнитур для столовой работы Джона Белтера, радуясь каждому ожившему солнечному зайчику на благородном дереве, и игнорируя тот факт, что «ни один образчик белтеровского творчества не соответствует особенностям человеческого телосложения», — подумала Элинор с любящей улыбкой.

Обнаружение подобного гарнитура в старомодной мансарде было сродни находке закопанного клада. Но не это побудило Джулию Бонфорд к действию. В отличие от похожего на крысу Марвина Коулса с его псевдоантичным магазином на другой стороне площади, Джулия просто-напросто любила старую классическую мебель. И она наслаждалась, давая ей вторую жизнь.

«Также она подарила вторую жизнь мне, — подумала Элинор. — Вот причина действовать».

Элинор рано овдовела, и с сыном, страдающим от неизлечимой болезни, без денег и без надежды, она влачила жалкое существование, пока Джулия не наняла ее в «Антиквариат Бонфорд» и тем самым дала ей шанс.

А затем, когда астрономические счета за лечение Бобби и похоронные расходы заставили Элинор потерять дом, Джулия настояла, чтобы она переехала к ней.

И пусть Марвин Коулс и некоторые другие горожане, издеваясь, называют Джулию смешной старой девой и дают ей другие, еще менее лестные прозвища. То, что сделала Джулия, Элинор никогда не сможет оплатить.

Большие старинные часы в холле пробили полвосьмого, и этот гулкий звон снова заставил Элинор подняться, но уже более спокойно.

Пожалуй, пора собираться. Джулия хотела, чтобы Элинор съездила на ферму, где на следующей неделе будет аукцион. Ходили слухи, что у владелицы имеются некоторые отличные старинные образчики. И она сказала, что кто-нибудь из «Антиквариата Бонфорд» может приехать и взглянуть, пока не нагрянули мусорщики.

И, между прочим, Элинор была голодна.

В этом заключалась перемена. Ибо сколько лет она довольствовалась лишь чашкой кофе с шоколадным печеньем, да и то не всегда.

«С другой стороны, — подумала Элинор с кривой усмешкой, снимая старую хлопчатобумажную ночную рубашку и разглядывая в зеркале свое отражение, — это еще как посмотреть».

Она прибавила несколько фунтов, особенно в бедрах.

Она подтянула живот и, не заметив какой-либо разницы, подумала: «Кому какое дело?»

Ее глаза больше не напоминали обугленные дырки в скатерти. Ее серебристые волосы снова заблестели и стали выглядеть живыми. Ей было пятьдесят с лишним лет, и нечего тут плакать. Слегка поздновато для участия в конкурсах красоты.

Однако, поскольку некоторые из ее вещей стали ей тесны, она решила урезать свою порцию сырного пирога.

Утвердившись в этой мысли, Элинор извлекла из старого комода в стиле ампир чистое белье и направилась в ванную комнату через сумеречный тихий холл.

Позднее, надев слаксы и объемный голубой свитер, в котором не был страшен осенний холод, она спустилась по длинной лестнице. Войдя в яркую светлую кухню, Элинор обнаружила, что в ней никого нет, однако кофейник был наполнен.

Джулия оставила записку, гласившую: «Доедай последний рогалик и заскочи в магазин, прежде чем отправишься на ферму Крейн».

Элинор пренебрегла сырным кремом и удобно устроилась на старом бентвудовском стуле у стола возле залитого солнцем окна. Отпив кофе, она решила, что к рогалику требуется добавка и, откинувшись назад, достала из холодильника апельсиновый мармелад. Какая-то визитная карточка, прикрепленная к металлической дверце холодильника магнитом, сдвинулась и спланировала на пол.

Сначала Элинор намазала мармелад на рогалик, а затем, жуя, подняла карточку.

Ого! У Энтони Мондейна дела шли просто первым классом. Карточка была с золотым обрезом, а красивые рельефные буквы гласили просто: МОНДЕЙН. Ни номера телефона, ни адреса, словно все люди, сведущие в антикварном бизнесе, все это уже знали.

«Что ж, — признала она, — вероятно, так и есть».

Она добавила еще мармелада — рогалик оказался суховат — поэтому Джулия и хотела, чтобы его доели. Энтони Мондейн был самым преуспевающим торговцем антиквариатом в Сент-Луисе, а возможно, и на всем Среднем Западе.

Несколько дней назад Джулия посетила магазин Мондейна, тогда-то она, вероятно, и обзавелась его карточкой.

Элинор представила себе Энтони — высокий, представительный и учтивый. Да. Очень учтивый. Порой даже возникала иллюзия, что этот человек очень мягок, и дела с ним вести не труднее, чем вонзить нож в кусок масла. Но стоило заглянуть в его черные глаза сицилийца, когда в них загорался огонь, — и тогда берегись!

Ходил слушок, что интересы Энтони Мондейна не ограничивались одним лишь антиквариатом, — он был не прочь обдурить простачка при каждом удобном случае.

Джулия, смеясь, говорила: «Конечно, он делает это. Но, дорогая, мне семьдесят шесть лет. И что за выгода Тони Мондейну приходить ко мне? Я достала его номер телефона, и мы начали наши дела».

Она укрепила карточку на двери холодильника, отпила второй глоток кофе — первый она скорее вдохнула — и взглянула в окно, на месте ли фургон.

Он стоял на месте. Джулия пошла на работу пешком.

Но она забыла свои таблетки.

— Черт возьми! — сказала Элинор вслух и положила пилюли в сумку вместе со своими собственными.

Она и Джулия страдали от ужасного кровяного давления. Но Джулия верила, что будет жить вечно, хотя и знала, что у нее слабое сердце. А Элинор не могла представить себе жизнь без подруги.

Налив кофе в кружку-термос, она завинтила крышку, закрыла кофейник и вышла за дверь.

Ключи от фургона, естественно, были в зажигании. Забравшись внутрь, она засунула большую сумку с кошачьей едой под пассажирское сиденье и подвинула водительское кресло немного вперед. Ее ноги не были такими же длинными, как у Джулии. Однако ей удавалось лучше Джулии управляться с фургоном, Элинор при выезде на дорогу не сталкивалась с сикаморой и без труда направляла машину на юг. По вине же Джулии фонарный столб у дороги имел определенно северный крен.

«Антиквариат Бонфорд» разрезал южный угол маленькой городской площади пополам, то же самое делал и магазин утильсырья Марвина Коулса с северной стороны, на восточной стороне пристроился офис автомобильного агентства «Портер де Калбс», а на западе размещалась контора «Горное страхование». Все здания были обращены фасадами на парящие башенки и амбразуры замка, похожего на замок из волшебных сказок. В нем находился окружной суд. Повернув в узкий и грязный проулок между их магазином и лавкой скобяных изделий, Элинор припарковала фургон рядом с собственным старомодным «шевроле». К старой грузовой платформе прислонился видавший виды велосипед старика Бена Фалмера, который тоже приехал рано; он так же старался над уэлшевским кухонным шкафом, как Джулия над белтеровскими стульями.

Улыбнувшись при мысли о том, что такие различные вещи являются предметом удовольствия людей, Элинор выбралась из фургона. Стоило ей протянуть руку за сумкой с кошачьей пищей, как до нее донеслось нетерпеливое и жалобное мяуканье из-под ног.

Полосатый, как тигр, кот смотрел на нее снизу вверх и всем своим видом выражал негодование, его пушистый хвост обвиняюще изогнулся, а желтые глаза молчаливо, но верно выражали мысль: «Уже пора».

Элинор сказала:

— Ну же, Томасин, спокойнее. Тебя еще никогда никто не морил голодом.

Подняв сумку, она перенесла ее на скрипучие доски грузовой платформы. Кот последовал за ней. Как только Элинор плечом толкнула дверь и она открылась с противным жалобным скрипом, кот прыгнул внутрь и уселся возле пустой миски.

— Избаловала я тебя совсем, — сказала Элинор.

Вдруг рука в хлопчатобумажном нарукавнике в приветственном взмахе появилась над поверхностью наполовину отполированного кухонного шкафа Уэлша. Раздался голос Бена:

— Доброе утро. Я попытался дать ему сухарики моей собаки, но они его не интересуют. Привереда, вот кто он. Если вы ищете хозяйку, то она у входа. Кто-то позвонил в дверь.

Элинор сказала:

— Господи, да ведь еще только полдевятого!

Бен пожал плечами, после чего его рука скрылась из виду.

Теперь Элинор услышала спокойный голос Джулии, раздававшийся возле дверей торгового зала.

Как всегда, она говорила с безупречными спокойствием и учтивостью:

— Как приятно услышать о вашем интересе! Будьте любезны прийти попозже, когда магазин откроется, и мы покажем вам еще пару образцов. До свидания.

Элинор уныло подумала: «А вот я или проигнорировала бы звонок в дверь, или повела бы себя как последняя размазня и впустила бы их».

Она увидела, как Джулия, словно патронесса, идет через полутемный магазин с закрытыми ставнями, и даже в заляпанном краской мешковатом комбинезоне она выглядела царственно. С какой грацией ее тонкие руки поправляли абажур в форме лотоса на лампе, изготовленной по эскизу Тиффани, как величественно выглядела ее голова в короне из безупречно причесанных белоснежных волос. Но стоило ей увидеть Элинор, как на ее губах заиграла радостная теплая улыбка, а голос зазвучал приветливо.

— Хорошие новости, — сказала она. — Наконец-то мы избавимся от этой викторианской рухляди, которую нам пришлось взять вместе с комодом эпохи регентства. Бен, вас не затруднит принести пару образцов из кладовой? Доброе утро, дорогая Элли. Ты съела рогалик?

— Да, — ответила Элинор. — А вот ты забыла свои пилюли. — И протянула их Джулии.

Лицо Джулии стало недовольным.

— Вот еще беспокоиться! — ответила она и взяла таблетки. — Наверное, я и вчера их забыла. Налей-ка мне кофейку, дорогая, и взгляни на этот диванчик.

Стоило Элинор отвернуться, как Джулия кинула лекарства в ящик письменного стола, проигнорировав Бена, который нахмурил брови и, качая лысой головой, скрылся в дальней комнате, щелкнув там выключателем света. Элинор вернулась с глиняной кружкой, от которой шел пар, перешагнув через жующего с довольным видом кота, она проследовала за Джулией мимо колченогих стульев и расшатанных столов. Белтеровский диван красовался в освещении рабочей лампы.

— Решено, — сказала Джулия.

Расстегнув комбинезон, она высвободилась из него, и он бесформенной кучей упал к ее ногам. Джулия переступила через комбинезон и взяла чашку с кофе.

— Я думаю, что мы поставим диван в дополнение к другой мебели Федерации к дальней стене на обюссонский ковер.

Элинор улыбалась, но на самом деле это было больше, чем улыбка.

— Ты имеешь в виду, что хочешь поставить все это на всеобщее обозрение, может, кто-нибудь и купит?

— Не остри! — сказала Джулия.

У нее не было склонности продавать вещи людям, которые ей не нравились.

— Мы слишком долго его реставрировали, чтобы продавать диван какому-нибудь пройдохе, который поставил бы его в баре.

Элинор взглянула через открытую дверь в торговый зал и нахмурилась.

— Ты не находишь, что мебель слишком тяжела? Лучше попросить рабочих подвинуть ее.

Джулия пожала плечами:

— Наверное. — Она отпила кофе и поправила рукой прядь белых волос, спадавших ей на один глаз. — Почему ты не открываешь? Уже почти девять. Сейчас я приведу себя в порядок, а ты поедешь на ферму. Перечень на моем столе. Бен говорит, что у них имеется несколько старинных любопытных вещей.

Элинор кивнула и, наклонившись, вновь наполнила ощутимо опустевшую кошачью миску, точнее, пластиковую коробку из-под маргарина. Томасин вспрыгнул на полку, висевшую над столом Джулии, где и валялся в сладкой истоме, облизывая лапу.

— Избаловали тебя! — вздохнула Элинор снова.

Подняв жалюзи на окне, она приветственно помахала двум парням из соседней лавки, которые грузили нагреватель для воды в фургон. Затем она зажгла свет в торговом зале, включила компьютер и раскрыла свое старое шведское бюро. Этот размеренный ритуал внезапно заставил ее остановиться.

Заведенный порядок. Она делала то же самое каждое утро.

Так что же случилось? Все были живы, все были здоровы, занимались полезным делом. Никаких стрессов.

Когда еще в своей жизни она чувствовала себя так хорошо?

«Вернись к реальности, ты, идиотка, — приказала она себе. — Тебе пошел шестой десяток, и здоровье в порядке, Джулия сделала тебя партнером в том деле, которое приносит тебе удовольствие, твои финансовые проблемы почти закончились, точнее — это произойдет в этом месяце, и ты работаешь с людьми, которые тебе нравятся. Так черт возьми, что случилось?»

Не желая себе отвечать на свой суровый вопрос, зная, что в ответе может скрывается что-то еще, она стянула резинку с утренней почты. Бегло просмотрев заголовки в газете, Элинор уверенно открыла последние страницы, где рекламные объявления перемежались со статьями из местной жизни и некрологами. Один из некрологов привлек ее внимание. Умер Джон Касс. Когда-то он был владельцем скобяной лавочки, находящейся по соседству. Затем Элинор просмотрела рекламу. Там сообщалось о распродаже с молотка фермы Крейн и был указан маршрут к ней. Элинор необходимо туда поехать сегодня.

Послышались шаркающие шаги, и запах сухого табака овеял ее: Бен заглянул через плечо Элинор.

— Так, так, Джонни Касс, — сказал он, вытирая пыль с чрезмерно разукрашенного стула на ножках в виде лап при помощи красной ситцевой тряпочки. — Бедняга. Безмозглым олухом — вот кем он был. Никогда ничего не знал о своей супруге. Может быть, теперь его жена и этот старина военный поженятся. Надеюсь, что так, они, конечно, отличные ребята. А теперь, помоги мне передвинуть стол и сервант, Элли, одному мне не справиться.

Элинор последовала за ним и послушно толкала и двигала мебель до тех пор, пока старик наконец не высказал удовлетворения. Нечего тут лукавить — у Бена глаз был наметанный.

Однако она почувствовала предупреждение — боль в спине — и, вернувшись назад, осторожно растерла ее.

Джулия в темно-голубых слаксах, склонив белоснежную голову, водила пальцем по отпечатанному списку.

— Забудь про умывальник, — сказала она, когда Элинор подошла. — У нас здесь уже есть три хороших образца. И вообще-то в округе их можно купить совсем дешевые. А вот на буфет обрати внимание. У Энтони Мондейна имеется какой-то проект, для которого ему нужен буфет. И, — добавила она, улыбаясь, — пожалуй, я окажу ему любезность. Правда, он пока еще об этом не знает.

Элинор не собиралась вмешиваться в это. Она сказала:

— О’кей! — И взяла свою сумку. — Я еду в фургоне или в своей машине?

— В машине. Поскольку сегодня суббота, то мы закроемся после полудня, и фургон может мне понадобиться для поездки за топливом. Говорят в эти выходные ожидается похолодание. Сегодня у нас свиные отбивные?

— Звучит соблазнительно. Я сделаю картофельное пюре.

— Отлично. Я подумала пригласить Мэри Энн и Леонарда.

Элинор расплылась в улыбке.

— Тогда, может быть, Мэри Энн принесет свой фирменный немецкий шоколадный торт?

Если бы Элинор оглянулась, она увидела бы, что Джулия внезапно упала на стул и обеими руками схватилась за шею. Но она не оглянулась. Взяв из фургона свой кофе в кружке с теплоизоляцией, Элинор пересела в свою машину и выехала на улицу, направляясь на восток.

Хотя кружка была с теплоизоляцией, кофе остыл. Она заехала в экспресс-кафе Банни Бергера, пополнила запасы горячим кофе и заодно поправила сиденье, прежде чем снова пуститься в путь. Ее спина все еще слегка болела.

«Возраст, — подумала она. — Или глупость. Ты же знаешь, что тебе нельзя поднимать тяжелые вещи, идиотка!»

Она вспомнила, как в течение долгих лет ей приходилось ежедневно поднимать Бобби. Но она ни о чем не жалела.

Она миновала длинную вереницу основательных старых домов, которые как бы обозначали границу города, и теперь оказалась в сельской местности. Впереди маячили отвесные берега реки, скалистые откосы были покрыты голубыми и зелеными елями и пылающим темно-красным сумахом. Повернув на юг и съехав с шоссе, Элинор увидела, что по направлению к ней движется огромный комбайн в рядах сухих коричневых бобовых стеблей; водитель помахал ей рукой, и она тоже поприветствовала его.

Среди известняка бежал ручеек, чистый и искрящийся. Переезжая через мостик, она мельком увидела оленя, который жадно пил воду. Тень от машины заставила животное резко вскинуть голову. Элинор инстинктивно притормозила, но он едва взглянул на нее ясными спокойными глазами. Продолжая путь, она увидела в зеркальце заднего обзора, что олень продолжает пить воду, а три других вышли из-за деревьев, вероятно, с теми же намерениями.

Но дорога перед Элинор была пуста, поэтому она снова набрала скорость. Подумав, что столкновение с оленем не принесет пользы ни животному, ни автомобилю, Элинор резко свернула влево у почтового ящика и осторожно следовала по изрезанной колеями сельской дороге. Машина все-таки забуксовала возле массивных стволов виргинской черемухи, оплетенных дикой лозой, которые росли с каждой стороны дороги. Справившись с трудностями, Элинор свернула на огороженный дворик прежде, чем заметила, что его уже заняли. Там стоял изношенный старый грузовик с надписью на борту: «КОУЛС — КОЛЛЕКЦИИ».

Элинор произнесла вслух коротенькое словцо, которое обычно не подобает произносить леди. Но отступать было уже слишком поздно. У крыльца дома стояла сгорбленная маленькая старушка в фартуке, а рядом с ней маячила прекрасно знакомая фигура Марвина Коулса, и оба они увидели ее.

Миссис Крейн помахала Элинор, выражая радость всем своим видом.

Физиономия Марвина Коулса представляла собой смесь самодовольства и любопытства: самодовольства, потому что ему удалось приехать первым, а любопытство он испытывал потому, что хотел знать причину появления Элинор здесь.

Миссис Крейн защебетала:

— Элли, как я рада вас видеть! Давайте-ка выпьем кофе.

Марвин Коулс сказал:

— Вот так-так. А вот мне, Мэй, вы ничего никогда не предлагали.

— Сомневаюсь, что вы пьете что-нибудь еще, кроме спиртного, — незамедлительно съязвила старая леди и скрылась в доме. Последнее, что увидела Элинор, был резкий кивок ее головы, который означал: «Избавься от него».

— Я не слишком-то популярен, просто адски, а? — Марвин осклабился и прислонился к перилам крыльца, покрытым облупившейся пузырчатой краской. Вытряхнув сигарету из пачки, он предложил ее Элинор.

Она покачала головой. Пожав плечами, он зажег ее и бросил обгоревшую спичку в траву, где она и потухла, распространив в солнечном воздухе утра легкий дымок.

— Хотел сделать вам предложение, Элли.

— Поберегите мое сердце.

— Не шутите. Мне хотелось бы поговорить серьезно.

— Хорошо, Марв. В чем дело?

— Вам известно, что мои дела идут хорошо?

— Да. — Ей пришлось признать, что это правда. Люди всегда будут покупать всякое ненужное старье. То есть его товар.

— Но я намерен расширить дело. Повысить класс.

«Как бы мне хотелось уничтожить его лавку», — подумала Элинор. — Но она не произнесла этого вслух, а лишь обронила:

— Понятно.

— Я хочу, чтобы вы работали у меня.

Наверное, у нее отвисла челюсть, но она была так ошеломлена, что не заметила этого. А он, не теряя времени, ринулся в наступление.

— Не отказывайтесь. Ничего не говорите, во всяком случае, не сейчас. Подумайте об этом.

— Марвин, я…

Он наклонился близко к ней, оглянувшись, чтобы удостовериться, что миссис Крейн не слушает.

— Выслушайте меня. С тех пор как вы переехали к этой лесбиянке… к этой ненормальной, Элли, в народе пошли слухи. А к чему они вам? Такой леди, как вы? А я могу прекратить это. Раз и навсегда. Да, я могу. Только приходите работать ко мне, и никаких проблем.

Проблема заключалась в том, что если бы перила под ее стиснутыми пальцами упали или сломались, она размозжила бы ими его башку, и тогда ее обвинили бы в непредумышленном, а может быть, и в умышленном убийстве.

Но они не сломались.

А он все прохаживался бочком вдоль перил, не замечая ее ошеломленного лица, и бубнил:

— Просто подумайте об этом, Элли. Это все, о чем я прошу.

Стараясь изо всех сил сдержать бешенство, ненавидя этого худосочного, пронырливого человечка, Элинор процедила сквозь зубы:

— Мы партнеры с Джулией.

— Ах вы партнеры?

— Да.

Пожав плечами, он нахлобучил на голову поношенную круглую шляпу.

— Надеюсь, у вас есть документы об этом, — сказал он. — В любом случае — я уже сказал: подумайте. Поговорим позже.

«Когда в аду снег выпадет».

Но Элинор не сказала это вслух. Она слышала, как в доме разносятся шаги миссис Крейн, и, повернувшись, наклеила на лицо улыбку, надеясь, что от ледяного презрения, вызываемого при виде Коулса, ее скулы свело не навсегда.

Быть может, она и нуждалась в перемене, чтобы спастись от рутины или чего-то еще, но Марвин Коулс определенно не мог тут помочь.

Мэй Крейн спросила из затемненной гостиной:

— Он уехал?

— Собирается.

— Слава Богу. Не выношу его.

Пожилая леди появилась, держа в руках поднос с двумя кофейными чашками и блюдцем с определенно соблазнительным печеньем. Она поставила поднос на маленький металлический столик на крыльце и жестом указала Элинор на один из стульев. Та села.

— Вы очень быстро вернулись.

— А печенье было уже готово. Я просто не хотела предлагать его Коулсу.

Миссис Крейн уселась на другой стул, разглаживая фартук на коленях.

— Мой муж тоже не мог выносить его. «Безмозглый чурбан», — говаривал Клайд. В любом случае — я слышала, что он сказал о Джулии.

Элинор поморщилась:

— О, дорогая.

— Я знаю. Но я не верю, милочка. И многие тоже не верят. Просто мир повернулся лицом к пороку. Ну и времена! Я думаю, что в следующем году мой внук не сможет снимать квартиру вместе с другом без того, чтобы не вызвать обсуждения. — Она протянула Элинор блюдце. — Попробуйте. Это, конечно, не из бакалейной лавки, но лучше у меня еще никогда не получалось. Слушайте, раз уж зашла речь об этих сплетнях насчет Джулии, так я скажу вам: дело здесь в зависти. Просто и ясно. Ей завидуют, потому что она на пустом месте сделала магазин и зарабатывает деньги. Самостоятельно. Без помощи добрячков. А для них это худшее из преступлений.

Элинор прожевала шоколадную крошку и кивнула.

Миссис Крейн продолжала, отгоняя краешком передника назойливых мух.

— К тому же я помню человека, о котором она мечтала, — его убили в Омаха Бич. И я не думаю, что Джулия взглянула хоть на одного парня после этого. А люди быстро забывают о таких вещах. В основном потому, что так им удобнее. А такие, как этот Марвин Коулс, предпочитают молоть языком. Он отвертелся от армии, сославшись на то, что его бедная беспомощная мать останется совсем одна на ферме. Но как только подвернулся момент, он продал ферму, отправил маму в дом престарелых, а сам женился на Грейси Белл Ментон, потому что ее папочка купался в деньгах. Так оно и было, — добавила она, подбирая шоколадные осколки с блюдца и с удовольствием отправляя их в рот, — пока все деньги не пошли прахом из-за спекуляций, и Марвин увяз.

— Он ведь разведен.

— Именно по этой причине. Дорогая, я не спросила, не добавить ли в ваш кофе сахару или сливок?

— Спасибо, я выпью черный. И еще спасибо за Джулию. Она так добра ко мне.

— Вы хорошая девочка. Все, кто видели, как вы заботились о вашем бедном мальчике, знают это. У вас нет родственников, так я понимаю?

— Двоюродные братья. Они остались в Огайо.

— Представляю себе. Ведь никто не приезжал поинтересоваться вашей жизнью. А вот мне повезло. У меня есть сын, и невестка хорошая, у них трое отличных детишек.

— И вы переедете к ним?

— Не совсем. В маленький домик по соседству. Просто буду жить рядом с ними. Мой мальчик хочет сдать ферму в аренду, а вот мне желательно продать ее. Ведь мой сын уже немолод. Возьмите еще печенье.

— Я и так уже съела целых три.

— Возьмите еще, и я тоже, тогда все и съедим.

Логика была неоспоримой, на взгляд Элинор. Забыв намеренно о своем отражении, которое она этим утром видела в зеркале, она согласилась.

Миссис Крейн жевала печенье.

— Джулия тоже одинока. Ее единственный брат и его жена давно погибли в автокатастрофе. Конечно, они не общались при его жизни, и люди говорят, что Джулия виновата, но это не так. Он попросту выжил ее из родительского дома, чего она ему никогда не простила. На ее месте я сделала бы то же самое. Гадкий мерзавец, вот кто он был. Допустим, у него была хорошая жена. И милый сын, очень изящный, теперь ему, наверное, около пятидесяти лет. Как летит время! А может быть, он тоже погиб в этой катастрофе, я не припомню.

Она резким движением отогнала еще одну муху. Элинор допила кофе, с огромным удивлением думая: «За последние пять минут я узнала о Джулии больше, чем за все годы, что работала у нее».

— Допили? Пойдем, посмотрите на мою мебель.

Миссис Крейн встала, также допив свой кофе. Элинор тоже поднялась, поморщившись от боли в спине. Она спросила:

— Марвин нашел что-нибудь, что ему понравилось?

— Ну что вы, дорогуша, я и на порог его не пустила. Он может приехать на аукцион, как все остальные. Сначала передняя комната. Кажется, я припоминаю, что Джулии нравилась качалка моего деда, но я заберу ее с собой.

— По-моему, звонит телефон.

Они прислушались. На этот раз звонок раздался четко. Миссис Крейн указала Элинор на залитую солнцем приемную и пошла к телефону.

Оставшись в одиночестве, Элинор осмотрелась. Высокие узкие окна, на одном висит клетка с канарейкой, которая деловито роняет зернышки на тканый одноцветный коврик. Удобная, обтянутая материей софа и реставрированные стулья. Белый стол конца пятидесятых годов венчали лампы из универсального магазина и пышная лоза из пластика. Гигантский телевизор. Резной кофейный столик на ножке с завитками, на нем сумка с рукоделием. А между дверей из кухни в столовую стоял действительно очаровательный честерфилдский сервант, покрытый несколькими слоями потемневшего лака. Попадание прямо в точку.

Элинор достала список Джулии и взглянула. Там он был.

Миссис Крейн все еще находилась у телефона. Элинор еще раз внимательно осмотрела сервант. Безупречно. Когда она выпрямилась, ее глаза устремились к широкой, в рамке, фотографии на стене. Там были миссис Крейн, ее муж, сын, его жена и «трое отличных детишек». Они смотрели прямо в объектив. Расслабленные. Спокойные. Улыбающиеся.

Слезы набежали на глаза Элинор, капая с ресниц, и она внезапно отвернулась, не в силах вынести этого вида. Семья. Все вместе.

«Почему? Что она сделала не так, что лишило ее возможности иметь семью?»

— Сосед звонил, — сказала миссис Крейн, появляясь на пороге.

Элинор торопливо наклонилась, отвернув лицо, которое предательски выдавало ее состояние, и провела пальцем по красивым латунным ручкам выдвижных ящиков.

— Это очень красиво, — сказала она в надежде, что ее голос не покажется миссис Крейн странным.

— Да, правда. И тем не менее мне с трудом удалось помешать маме выбросить его за ненадобностью. Она говорила, что ей надоело видеть его, она хотела купить один из новых шкафов магазина Сирса и поставить на это место. А теперь, милая, взгляните на спальню. Там не слишком много интересного, но есть отличный старый комод. Папа купил его где-то в тридцать седьмом у какого-то старика-немца, и уже тогда комод не был новым.

Папе следовало бы сэкономить деньги. Но Элинор не стала указывать на дряхлую фанеру и неумело зачиненную хозяевами заднюю часть. Улыбнувшись, она кивнула, и они вышли.

Осмотр занял всего двадцать минут.

Вернувшись на крыльцо, Элинор убрала в сумку свой список и поблагодарила хозяйку.

— Созвонимся в понедельник, — сказала она. — У вас здесь действительно есть красивые вещи. Я знаю, что Джулия захочет получить их.

До машины ее проводила дружелюбная долговязая гончая, а три молочных джерсийских коровы удивленно разглядывали Элинор, которая попыталась развернуться в очень ограниченном пространстве без того, чтобы не повалить старую деревянную изгородь. Помахав на прощанье Мэй Крейн, которая застыла на крыльце, она наконец выехала на дорогу.

Так или иначе, а этот час она провела с пользой. Джулия будет довольна.

А еще определенно придется держать ухо востро с этим отвратительным Марвином Коулсом.

И как ему в голову пришло, что она бросит Джулию ради того, чтобы работать на него. Да она лучше станет крыс морить.

Кофе в ее кружке снова остыл, но никакая теплоизоляция не смогла бы работать так долго. Хотя не имеет значения, она уже выпила столько, что могла бы отправить в плаванье гребную шлюпку.

Элинор не встретилось ни одной машины. Сбавив скорость, она внимательно всмотрелась в заросли деревьев и кустарников, растущих вдоль обочин дороги, заметила ядовитый плющ, который покраснел на солнце, и, наконец, решила не выходить из машины и дотерпеть до магазина.

Велосипед исчез, а вот фургон стоял на месте. Странно. Было уже добрых полпервого.

Но в первую очередь ей, несомненно, требовалось посетить туалет.

Весело прокричав: «Это всего лишь я!» — она завернула в некое уютное местечко, налево от входной двери.

Следующее, что необходимо было сделать, так это достать список Джулии из сумки, которую она в спешке бросила на сиденье своего «шевроле».

Томасин, который валялся на солнышке на грузовой платформе, своим видом показал, что было бы неплохо, чтобы кто-нибудь погладил его пушистый имбирного цвета животик. Она согласилась и после долгой процедуры вернулась внутрь магазина.

Свет горел. Но все было тихо.

Очень тихо.

Она позвала:

— Джулия!

Нет ответа.

— Джулия, это я!

Ответа по-прежнему не последовало.

Ну ладно. Может быть, она пошла к Банни Бергеру, чтобы наскоро перекусить. Джулия частенько забывала запереть дверь.

Но это не относилось к ее сумочке.

А она лежала на столе.

Тогда Элинор поняла, что что-то случилось.

Сердце было готово выпрыгнуть из ее груди, и она побежала к двери торгового зала.

— Джулия, ответь мне! Джулия!

Первое, что она увидела, это большой старый комод времен Федерации, криво отодвинутый от стены, словно кто-то только что пытался переставить его. Она напрягла зрение и тогда увидела Джулию, сидевшую на стуле, опустив свою седую голову. Она начала:

— А, вот ты где! Просыпайся, соня, я видела буфет, и хоть он тебе и не нужен, но это настоящий Честерфилд, и он сразит тебя наповал, когда ты его увидишь…

На этом ее речь оборвалась. Ледяной холод. Жестокая правда: Джулия Бонфорд больше никогда не станет интересоваться честерфилдовскими образцами.

Джулия Бонфорд умерла.

 

Глава 2

В цивилизованных странах общественные ритуалы, связанные со смертью и похоронами, влияют на поведение людей. Люди впадают как бы в оцепенение, поэтому, пока все церемонии не закончатся, они, хоть и печально, но улыбаются, дают положенные ответы на слова соболезнования и автоматически идут под звуки похоронного марша. Боль и растерянность раненого и испуганного существа как бы спрятаны внутри каждого, заперты в клетку. Скрыты. Но до поры-до времени.

В последующие три дня Элинор Райт занималась положенными формальностями, говорила положенные вещи, выполняла положенные процедуры. С ней уже происходило все это в случае с Бобби; теперь ей предстояло пережить еще раз смерть близкого человека. А то, что внутри у нее все перевернулось, не знал никто: ни друзья, ни враги. Под ее глазами пролегли темные круги. Ее руки судорожно теребили ткань на костюме. Но в голосе звучало спокойствие, а губы улыбались.

Она осталась в доме Джулии. Ведь это был и ее дом. Несмотря на настойчивые уговоры Мэри Энн и Леонарда, а также Мэтта Логана, давнего друга и адвоката Джулии, она ночью вернулась туда, печально улыбаясь и говоря: «Спасибо за все. Увидимся завтра».

Друзьям незачем было знать о ночных кошмарах, резких пробуждениях, отчаянном блуждании босиком по холодному тихому холлу, о том, с какой яростью колотили ее кулачки по нетронутой постели Джулии, и, наконец, о финале — приеме снотворного, оставшегося после смерти Бобби, которое она сохранила для себя из страха за предстоящий день.

Элинор пыталась держать свое горе в узде, иначе ей не выдержать все это еще раз. Она не заметила странного выражения, которое вдруг появилось на благородном лице старого Мэтта Логана, когда он сообщил Элинор, что племянник, о котором говорила Мэй Крейн, действительно выжил в той автомобильной катастрофе. Он был фермером, но из-за каких-то неотложных дел не смог участвовать в церемонии и оказать помощь. Но и это ее не вывело из оцепенения.

Подумаешь, большое дело. Если уж Джулия не нуждалась в нем раньше, то теперь он ей и подавно не нужен.

Но, что действительно потрясло Элинор, так это появление Энтони Мондейна.

Прощание с Джулией в похоронном бюро было назначено на вечер вторника и прошло весьма достойно. В течение четырех часов поток людей вливался в дом, где царила атмосфера тишины и смерти, они улыбались и взмахом руки приветствовали знакомых, проходили мимо открытого гроба и похлопывали Элинор по крепкому плечу; она стояла поодаль, в шести футах, отвернув голову от освещенного мягким светом заострившегося профиля Джулии. Она нашла в себе силы подумать, почему она не заказала большой плакат, на котором было бы отпечатано: «Да, это был сердечный приступ. Да, она выглядит хорошо. Да, мы все будем скучать по ней. Нет, магазин не закроется».

Почему, почему она уступила Мэтту и согласилась оставить гроб открытым? Потому что так требовал местный обычай — но Элинор казалось это варварством. Посмотрите только на этих людей из «Антиквариата Дональда» из Джексонвиля. Они говорили не о Джулии, они заключили что-то вроде сделки с ребятами из «Старинных сокровищ» из Монмута.

Чувствуя, как в ней поднимается волна гнева, Элинор глубоко вдохнула, заставила себя улыбнуться маленькой старой леди из фирмы «Труды искусства», с усилием кивнула и сделала шаг, а затем, сделав полуоборот, уткнулась прямо в завязанный опытной рукой узел изысканного шелкового пестрого галстука.

Энтони Мондейн. Ростом добрых шести футов, он любезно улыбался ей, положив руку на ее плечо, и настоятельно произнес ей на ухо:

— Когда я могу вывести вас отсюда, прежде чем вы пронзительно закричите?

Покачав головой, она улыбнулась:

— А что, это так очевидно?

— Мне — да. Извините, я опоздал. Я только что узнал о смерти Джулии. Меня не было в городе.

Не стоило говорить ему измученной женщине о собственных проблемах. Несчастье, которое случилось с ним, все равно привело бы его сюда, независимо от того, жива Джулия Бонфорд или нет.

Энтони испытывал к Джулии огромное уважение. Долгие годы они вели борьбу; когда она побеждала, она смеялась, когда же проигрывала, то, пожав плечами и улыбнувшись, говорила: «Что ж, Тони, в следующий раз». На этот раз она почти победила, он страстно надеялся на это «почти».

Что касается этой седеющей, но привлекательной вдовы, то она всегда держалась с ним как с незнакомым. Он не привык к тому, что женщины, в особенности в маленьких городках, сторонятся Энтони Мондейна, если, конечно, то, о чем судачили местные жители, не является правдой и она была для Джулии не только партнером в делах. Однако у Энтони есть чутье на все такие фальшивые слухи, но один момент был для него загадкой и ему безумно хотелось ее раскрыть.

И чем раньше, тем лучше.

Элинор обернулась и благосклонно восприняла пожатие ее плеча от пожилого джентльмена с бородой «а ля Ван Дейк».

— Доктор Мак Крири, — сказал он, протягивая Энтони руку. — Местный ветеринар. Специалист по свиньям. Кажется, они вас не интересуют.

Энтони, чьи опыты по свиноводству ограничивались только беконом и сэндвичем с помидорами, признал, что так оно и есть, и, ответив доктору джентльменским рукопожатием, ненавязчиво побудил его прошествовать дальше. В качестве компенсации перед ними тотчас же оказался похожий на крысу косоглазый тип в помятом костюме.

— Мондейн, не так ли? — спросил тип. — Марвин Коулс. Наши с Джулией магазины расположены напротив, через площадь. Интересует вас отличный федеральный угловой стул?

— Не сегодня, — ледяным тоном ответил Энтони, подметив в глазах Элинор неприкрытое отвращение. — Обратитесь к моим служащим.

— Чтобы встать в очередь восьмисотым по счету?

Чтобы отделаться от него, Энтони дал ему карточку.

— Ого, — сказал Коулс, — такие штучки стоят недешево. А для меня сойдет и просто нацарапать наш номер телефона на обратной стороне формуляра. Послушайте, милочка, — это было адресовано уже Элинор, — так вы не забудьте о том, что я давеча говорил вам. Ладно? Предложение по-прежнему остается в силе.

В ответ Элинор отчеканила:

— Спасибо.

Марвин Коулс убрался. Элинор сказала Энтони с нервным смешком:

— Джулия говаривала по поводу Марвина, что никогда не могла решить, то ли дать ему пинка, то ли опрыскать чем-нибудь. Ой, миссис Вильямсон! Спасибо вам за суп. Я с удовольствием съела его вчера вечером и то, что принес Дон, тоже.

— Мы не можем сделать много, — сказала маленькая пожилая леди. — Мы все будем скучать по ней. Дон приносит свои извинения. Он должен был уехать в Сент-Луис за женой, но они оба будут завтра в церкви. Почему бы вам не отправиться домой, дорогая? Вы выглядите такой измотанной. Люди поймут.

— Отличная идея, — сказал Энтони, и его очаровательная улыбка почти заставила старую леди зажмуриться.

Затем внезапно она сказала что-то коротко по-итальянски, что заставило зажмуриться уже его.

Он ответил со смехом, и Элинор целых полторы минуты слушала, как они болтают непонятно о чем с радостным изумлением на лицах. Наконец миссис Вильямсон сказала по-английски:

— Ну ладно, достаточно. У Элли кружится голова. Спасибо, сэр, за славное упражнение.

Когда она шагнула за порог, Элинор спросила:

— Что все это значило?

Энтони вновь устремил все свое внимание на нее и сказал с улыбкой удовольствия:

— Она спросила, не из Италии ли приехали мои родители. Я сказал, что да. Она тогда спросила, не из Катании ли? Я опять сказал да. И тогда она сказала, что ее родители тоже оттуда.

— Родители Вилмы?

— Если ее так зовут. Ее мать настояла, чтобы она изучила язык. Но она сказала, что ей не пришлось использовать эти знания, живя в округе Пайк.

— Полагаю, что так оно и было, — пробормотала Элинор, слишком усталая, чтобы тратить силы на изумление по поводу того, какие удивительные вещи можно узнать о людях, встречающихся ей каждый день в течение долгих лет. Возможно, в этом заключалась некая мораль, но извлекать ее было выше ее сил.

Владелец похоронного бюро принялся закрывать двери и гасить свет, выразительно поглядывая на последних посетителей. Он сказал:

— Элли, почему бы вам не поехать домой? А вы, ребята, можете выпить кофе в зале ожидания.

Элинор кивнула, осознав, насколько она устала. По крайней мере, завтра это тяжелое испытание закончится.

Или оно только начинается?

— Думаю, что я отправлюсь домой, — сказала она, — спасибо, Майк. Думаю, что Джулия была бы вам благодарна. И она оценила бы то, что вы, Тони, приехали.

Но Энтони Мондейн не собирался смиряться с тем, что ему дают от ворот-поворот. Он крепче сжал ее руку, в этом было что-то собственническое.

— Вы ели сегодня?

— Я… я не помню.

— Оно и видно. Ваша машина здесь?

— Д-Да.

— Оставьте ее. Мы заедем сюда позже, когда поедим.

— Тони, это очень благородно с вашей стороны, но мне не хочется…

— Вас никто не спрашивает, чего вам хочется. Собирайтесь, и ведите себя, как послушная девочка.

Сняв пальто Элинор с вешалки в холле, Энтони набросил его на ее плечи. Мэтт Логан, адвокат, выглянул из-за угла и спросил:

— Элли, вы в порядке? Завтра мы заедем за вами? Мы были бы рады сделать это.

— Это сделаю я, — торопливо вмешался высокий итальянец, пока усталые губы Элинор не успели произнести ни слова в ответ. Он продолжал: — Спасибо, сэр. Дорогая моя, смотрите под ноги, кажется, прошел дождь.

Он распахнул высокую дверь, впуская влажный ветер, и ловко вывел Элинор наружу. Он не заметил сердитого и озабоченного взгляда, которым проводил его Мэттью Логан, а вот жена Мэтта спросила:

— В чем дело, Мэтт?

— Этому негодяю что-то нужно, — ответил он тихо. — Или что-то известно. Раньше он никогда не удостаивал Элинор своим вниманием. Черт побери, дорогая, скорее бы закончился завтрашний день.

Элинор, которая со своим кавалером спускалась по мокрым блестящим ступенькам, мысленно пожелала того же самого. Она была слишком измотана, чтобы попытаться как-то обосновать внезапное внимание со стороны Энтони Мондейна. Честно говоря, ее этот факт нисколько не волновал. Все, чего она хотела, так это быстрее пройти через пытку, которая предстояла ей в следующие двадцать четыре часа.

Она боялась споткнуться. Вот и все, что занимало ее в данный момент.

Красный «порше» Энтони Мондейна с низкой посадкой, мокрый от дождя, поблескивал в свете огней светофора на углу улицы. Машина была слишком хороша, чтобы остаться незамеченной в ряду припаркованных «шевроле» и «бьюиков», а также грузовых фургончиков. Легкий ветерок трепал высохшие бумажки и гнал их вдоль по улице. Полосатый кот, интересующийся чем-то в кустах барбариса, слегка изогнул спинку, когда они миновали его. В голове Элинор промелькнула мысль о том, не забыл ли Бен покормить Томасина?

Ну конечно же, он не забыл. Бен был так же надежен, как солнечный свет. Слава Богу, что у нее остался Бен, который поможет ей с магазином.

Открывая дверь, Энтони осторожно подтолкнул ее на пассажирское сиденье, окинув взглядом ценителя стройные ноги, окутанные тонким шелком темной юбки. Конечно, даже когда его жизнь так осложнена в данный момент, он не откажется заехать к ней. Все же жизнь не лишена маленьких радостей.

Мотор «порше» ожил. Автомобиль тронулся по узкой улице, пронизывая оранжевыми огнями легкий туман, висящий над городской маленькой площадью и окутывающий ярко освещенное здание окружного суда. Там было припарковано больше машин, и подвесные лампы освещали вход в ресторан, бросая снопы лучей через изящную зелень папоротников.

Элинор наконец отвлеклась от своих внутренних страхов, осмотрелась и пробормотала:

— О, Тони, так мило с вашей стороны, но, может быть, мне не следует…

— Вы думаете, что Джулия была бы довольна, если бы вы умерли от голода?

— Нет, конечно, нет. Но…

— Тогда будьте послушным ребенком.

Энтони походил на чужого и сурового незнакомца; его силуэт четко выделился в дверном проеме на фоне блеклого тумана, когда он пропускал ее вперед себя.

Элинор пожала плечами и повиновалась. Ведь никто не ждал ее там, в молчаливом старом доме в трех кварталах отсюда.

И никогда не будет ждать.

Почувствовав, что она снова приходит в отчаяние и угадав ее беспомощность, Энтони взял ее за руку теплыми пальцами и провел по бетонным ступенькам, открыл дверь, и до них донеслись шум голосов и музыки, их окутали тепло и свет, и возникло ощущение радости и уюта.

«Реальный мир, — мрачно подумала Элинор. — Где никто никогда не умирает. Какое это имеет значение. Ну ладно…»

На высоком стуле у стойки бара восседал Марвин Коулс. Когда они проходили мимо, он салютовал им стаканом с пивом. И никто не обратил внимания — или не придал этому значения, — что внезапно с его лица исчезло выражение удовольствия.

Они заняли столик возле папоротников. Энтони заказал аперитивы, потом в ответ на обескураженный взгляд официантки поменял заказ и попросил водку с тоником, а затем вернулся на место и сел, вытянув ноги в брюках с безупречно отутюженными складками.

— А теперь, — сказал он, — я велю вам не стонать и не всхлипывать. Расслабьтесь.

— Это не так-то просто.

— Конечно, непросто. Я же не какой-нибудь бесчувственный чурбан, и понимаю вас. Но все же попробуйте. В каком состоянии находится белтеровский диван? Джулия говорила мне о нем, будучи третьего дня в Сент-Луисе.

— Он… он готов. Она закончила работу.

— И теперь?

— Мы поставим федеральную мебель на обюсонский ковер. Она хотела, чтобы так было.

— У Джулии был наметанный глаз, — заметил он, отпив своей водки с тоником. — Но вы будете продавать ее?

— Я… я не знаю. — Она чуть было не добавила: «Какая разница?» — но затем подумала, что, вероятно, он просто старается поддержать разговор.

Как бы между прочим он произнес:

— Мой брат сказал, что она искала на прошлой неделе какую-то живопись. Ей удалось обзавестись чем-нибудь?

— Я ничего об этом не знаю. Даже если и да, то я ничего не видела. — Застигнутая врасплох его словами, Элинор пыталась собраться с мыслями, бесцельно вращая в холодных пальцах свой стакан. Она совершенно не замечала, что в темных глазах Энтони горят опасные огоньки. — Конечно, Джулию всегда интересовали современные американские художники. Я спрошу Бена.

— Никаких проблем. Это просто праздное любопытство.

Он был таким же праздным и доброжелательным, как кобра, которая затаилась за бревном. «Черт бы побрал эту девчонку. Она что, совсем не интересуется происходящим в магазине?»

— Я сам похож на персонаж Уайеса,— проронил он с легкостью и направил разговор в это русло. Ей нравился Эндрю Уайес, как и ему, и он был вознагражден тем, что на ее красивой округлой щеке возник легкий румянец, а в затуманенных глазах — яркие искорки.

«В конце концов, она недурна для своих пятидесяти с лишним лет», — признал он, игнорируя тот факт, что никогда раньше не интересовался женщинами такого возраста. Все мужчины разные. Они могут превратиться в ворчунов, приближаясь к ста годам, но столетний брюзга представлял собой определенно смешную картину в голове Энтони Мондейна. Он предпочитал, чтобы его женщина была гибкой и не старше сорока.

Он наградил круглолицую официантку, которая поставила перед ними тарелки с тушеным цыпленком, дежурной улыбкой и продолжал ободрять свою собеседницу с утомленным лицом.

— Попробуйте. Отличный кусочек.

Она улыбнулась, но взяла свою вилку.

— А что, в Сент-Луисе курицы менее аппетитные?

— Вам необязательно знать. Черт побери, не так уж плохо.

— А вы думали, что мы здесь, в провинции питаемся сеном? — В тоне Элинор появились колкие нотки.

И как бы мало ее это ни касалось, он все же не мог игнорировать этот преувеличенно фальшивый удар. В глубине души он был слегка похож на Юлия Цезаря. Джулия говорила ей об этом.

Но в ответ Энтони лишь улыбнулся с неожиданно обезоруживающим видом и сказал:

— Послушайте, леди. Я просто обнаружил, что еда превосходна и в ней нет чеснока или орегано, за что мой желудок сказал спасибо, спасибо, спасибо, чего не происходило уже пару лет. Кстати, я не собираюсь совать нос не в свои дела; я просто хочу помочь. Что будет с вами после завтрашнего дня?

Элинор уставилась на бутылку с соевым соусом так, словно раньше не видела ничего подобного. И медленно ответила:

— Жизнь продолжается. Это ведь чистой воды штамп. Мы открываем магазин, мы поедем на аукционы, мы будем заключать сделки с клиентами, и преуспеем в делах.

— Значит, перемен не планируется? — Заметить бы ей, что его голос зазвучал очень, очень вежливо.

— А зачем? У Джулии все стояло на прочных рельсах. К чему тут перемены?

— Как насчет наследников?

— В делах? Только я.

— Вы наследница?

— Я партнер.

И перспективы наконец-то открылись перед Энтони Мондейном. Исходная проблема, которая возникла у него с Джулией и явилась причиной его появления в этом маленьком городишке, сама по себе начала разрешаться. Элинор была партнером — следовательно, теперь она владела всем бизнесом. А это антикварный магазинчик, который дает возможность заработать кучу денег, конечно, если бы в дело вмешался Энтони Мондейн.

Несокрушимого, вечно насмешливого противника, каковым являлась Джулия Бонфорд, больше не существовало.

Все, что требовалось теперь, — только обеспечить вассальную зависимость Элинор Райт. И, кажется, это не составит большого труда. Во всяком случае — не для него. Прости, Господи, да он даже женился бы на ней, если бы была такая необходимость. И «Антиквариат Бонфорд» преспокойно раскинется на обюсонском ковре, как бы идиотски его братец не кривил губы.

И с усилием, таким огромным, что Энтони показалось, что его сердце сейчас выпрыгнет из поросшей темными кучерявыми волосками груди, он спокойно сказал:

— Что ж, поздравляю. Я не знал об этом.

— Ах вот как? Наши партнерские отношения начались не один год назад. Исключение составляло место жительства. Но я действительно не знаю, кому достанется дом. — И она улыбнулась, несмотря на то, что это стоило ей усилия. — Я могу лишиться дома. Мэтт Логан должен сказать мне завтра, после того, как все формальности будут соблюдены. Но у меня нет проблем. В магазине есть задняя комната на первое время, и масса предложений об аренде. Я только лишь надеюсь, что смогу управлять делами так же хорошо, как Джулия. Она многому меня научила, и я буду очень стараться.

— Но ведь вам надо нанять кого-нибудь? Я мог бы дать рекомендации…

Но Элинор прервала его, покачав головой, и шелковая серебристая прядь волос скользнула на ее красиво изогнутые брови.

— О нет. По крайней мере, не в первое время. У меня есть Бен и Мэри Энн. Этого достаточно. Сейчас.

Он пожал широкими плечами и принял ее слова.

«Сейчас, — подумал он, эхом отзываясь на ее ответ. — Но не стоит недооценивать меня, леди, когда я хочу чего-нибудь…»

Вслух же произнес:

— Как насчет десерта? Кажется, я припоминаю, что здесь подают фантастически вкусный яблочный пирог.

Она снова покачала головой и взглянула на часы.

— Нет, благодарю. Вы и так прекрасно накормили меня. Теперь мне лучше. И я не буду задерживать вас дольше; пожалуйста, отвезите меня к моей машине.

— Вы не задерживаете меня, дорогая. Я снял комнату в мотеле на пару ночей, и, если потребуется, я могу продлить срок. Кроме того, едва минуло девять. Ну, пойдемте. Нам обоим необходимо отдохнуть. У меня тоже выдалась трудная неделька.

В душе Элинор боялась возвращаться в тихий пустой дом. Пока Энтони оплачивал счет, Элинор отправилась в уборную.

Взглянув на себя в зеркало, она воздержалась от того, чтобы воспользоваться губной помадой. С чего это? Если ему была нужна обольстительная девица, то пусть он бросает ее и отправляется в близлежащий бар.

Вошла круглолицая официантка, свертывая свой фартук, и, встав перед зеркалом, принялась красить губы.

— Привет, — сказала она. — Как зовут Ромео, Элли? Он выглядит так, словно вышел из кадра какого-нибудь старого фильма с Цезарем Ромеро. Просто класс.

— Делец-антиквар, — ответила Элинор, включая сушилку для рук. Раздалось жужжание.

— Для старого джентльмена он не так уж плох.

— Я передам ему, — соврала Элинор, но, выйдя за дверь, рассмеялась впервые за последние несколько дней.

Энтони ждал у выхода, держа в руках их верхнюю одежду и совершенно не обращая внимания на восторженные взгляды, которыми одаривали его шесть молодящихся леди, наслаждающихся яблочным пирогом за угловым столиком. Их ресницы взлетели к самым бровям, а сами они наклонились, как заговорщики, друг к другу, когда Энтони взял Элинор за руку и вывел за дверь.

Элинор мягко произнесла.

— Клуб вдовушек.

— Что?

— Клуб вдовушек. Я о тех девочках за столом. Завтра они перемоют мне косточки.

— Это зависть, без сомнения.

— Может быть. Или необходимость в информации.

— В информации?

— Если я отбила вас у кого-то, то игра стоит свеч.

— Команда сплетниц.

— На чужую территорию они вторгаться не станут. Это вопрос этики. На самом деле они отличные девчонки. Просто одинокие.

— Это, — сказал Энтони, распахивая дверцу автомобиля, — не является их оправданием.

Широким шагом он обошел машину и уселся на свое место. Одежду он бросил на заднее сиденье и завел мотор. Казалось, что его красивый профиль отчеканен на фоне огней ресторана. Элинор увидела, как вдовушки наблюдают за ними в окно. Да, конечно. Расследование состоится.

И, вероятно, они не поверят, что ей наплевать.

— Дождь закончился, — сказал он, выезжая на освещенную улицу. — Я отвезу вас к озеру. Говорят, это место популярно у вашей молодежи. Может, они подскажут, что нам делать дальше…

Энтони шутил. В ответ она сказала:

— Сейчас будни. Они собираются там по субботам и воскресеньям.

Но больше не возражала. Пустой дом страшил ее. В этот момент Энтони Мондейн казался ей мирной бухтой в разгар шторма.

По пути они мирно обсуждали мебель в стиле Чиппендейл, и восточные ковры, и внезапный невероятный интерес к изделиям из стекла времен Великой депрессии. Она рассказала ему об одной пожилой леди из городка, которая в ответ на вопрос какого-то многословного восторженного гостя о том, что она делает с шестью подлинными стульями, изготовленными Хепплуайтом, сухо ответила: «В основном я на них сижу».

Рассмеявшись, Энтони бросил горсть камешков на спокойную гладь озера и выключил зажигание.

Какое-то время они сидели в тишине. Элинор склонила усталую голову на руку, глядя на величавую мерцающую поверхность озера, по которой танцевали серебристые блики, появляясь на воде, когда несущиеся по небу облака открывали луну.

Энтони Мондейн смотрел на Элинор, пытаясь угадать, когда ему следует начинать действовать. Однако, как ему кажется, это обещает быть не таким уж неприятным. Элинор действительно была очень соблазнительной дамой. Определенно она обладала привлекательной внешностью и женственностью: мягкая линия груди обращала на себя внимание, когда Элинор сидела вот так, опершись подбородком на руку.

И к тому же она уже побывала замужем, имела ребенка. Может быть, она и бисексуальна, но какая ему разница, если ему удастся добиться своего.

Из-за деревьев вышли четыре оленя, прошли через узкий залив и грациозно проложили свой путь по кромке воды. Трое из них принялись пить, издавая фыркающие звуки и рассыпая серебристые брызги. Самец, подняв гордую голову, настороженно осматривался. И затем они вновь отступили назад, в сумрак листвы.

Элинор вздохнула — тихий звук в звенящей тишине. И вдруг заметила, что длинная рука Энтони обнимает ее за плечи. Когда же это случилось?

Но это было так приятно. Он был теплым и спокойным.

— Может быть, — сказал он с тихим смехом, — нам для примера и не понадобится наблюдать за местной молодежью.

Его длинные пальцы обхватили ее шею нежно и мягко.

«Господи, — подумала она, — прошли годы с тех пор, когда такие вещи происходили со мной. С тех пор, когда меня обнимал мужчина, или хотел обнять. Я заперта. В ящике, который сделан моими собственными руками. Хочу ли я этого? Стоит ли мне делать шаг навстречу?»

Но Элинор не ответила на свой вопрос. Не успела. Те же самые длинные пальцы взяли ее за подбородок, и их лица сблизились. Он коснулся губами ее губ — сперва осторожно, а затем с требовательной силой. Его рука скользнула вниз, удивительно легко расстегивая платье и обнажая плечи, лаская теплую мягкую грудь, дразняще касаясь похожих на бутоны сосков, заставляя их делаться твердыми.

— Где же вы были? — спросил он, горячо шепча ей на ухо. — Где ты была? Почему я видел только Джулию? Господи, Элинор Райт, ты так похожа на Мадонну Боттичелли.

Ее тело отзывалось на забытые ласки: грудь тяжело вздымалась, а сердце билось с головокружительным глухим стуком. Но она не могла себе поверить. Это не могло быть правдой. Не сейчас.

Он заметил, что Элинор отстраняется; сначала Энтони, точнее, его неистовое тело проклинало, но затем он с покорностью смирился с ситуацией, хоть и не без скрытого самодовольства. Он понял: женщина в Элинор не умерла… Все в порядке. Теперь назад. Продолжение следует.

— Простите, — сказал он осторожно ей на ухо, убирая руку с соблазнительной бархатной груди, поднимая платье на ее плечи. — Время мною выбрано неудачно. Прошу прощения. Но вы оказались такой привлекательной.

Подтолкнув ее вперед, он застегнул платье и слегка сжал ее плечо. Его голос едва долетал до нее:

— Вам лучше поехать домой, я отвезу вас, Цирцея. Но позже мы продолжим, в более подходящих условиях. Хорошо?

И он тронул машину с места, развернулся и выехал на дорогу, ведущую прочь от озера.

Хорошо? Действительно? Она не знала. Она ничего не знала.

— Я… я… — едва слышно сказала она. Затем, глубоко вздохнув, она, наконец, обрела связность речи. — Да, хорошо. И, кроме этого, я, я… не знаю, что еще сказать.

— Ничего. — Протянув руку, Энтони коснулся ее пальцев. — Абсолютно ничего. Но запомните, это повторится вновь, и я обещаю, что обстановка будет более соответствующей случаю. — И его рука снова легла на рулевое колесо.

До города было всего десять минут езды, но Элинор они показались вечностью. Остановив «порше» в тени, которую отбрасывали викторианские башенки под луной, он рассмеялся.

— Не убегайте, — сказал он. — Вам это ни к чему. Постарайтесь уснуть, Цирцея. Мне проводить вас до дому?

— Нет, спасибо, я прекрасно доберусь сама.

— Завтра в котором часу?

— Похороны? В десять.

— Хорошо. В девять тридцать я у вашего дома. Договорились?

— Да.

Он отпустил ее, на прощание похлопав по ледяной руке, и добавил:

— Спокойной ночи, и помните, вам необходимо поспать.

Взмахнув рукой, он уехал прочь.

Благодарная за такое осторожное прощание, не зная, кто может наблюдать за ними сквозь задернутые шторы, Элинор быстрым шагом подошла к своей собственной старенькой машине, скользнула на влажное сиденье и, запустив мотор, отправилась домой.

Но по-прежнему ли он ее дом? Хотела ли Элинор, чтобы высокий, величественный старый дом Джулии был теперь и ее пристанищем? Что ж, Мэтт скажет ей завтра, кому принадлежит дом. А что касается данного момента, то Энтони Мондейн прав: ей лучше заснуть.

Она поднялась на маленькое крыльцо, вошла в кухню и не стала зажигать свет. Она и так знала дорогу. Облака, блуждавшие по небу, то скрывали, то открывали луну, которая серебряными вспышками озаряла холл. В тишине дома каблуки ее туфель издавали гулкое цоканье, которое диссонировало с тиканьем часов. Внезапно она поняла, что не в состоянии слышать этот беспорядочный шум и, нагнувшись, сняла туфли, а затем поднялась по полутемной лестнице, держа обувь, пальто и сумку в одной руке.

Ее комната находилась первой справа. Она свернула туда, оставив дверь открытой. Кому какое дело? Большая кровать с прошлой ночи оставалась нетронутой. Или с ночи, предшествующей прошлой. Она не помнила.

Она двигалась на ощупь, бросая одежду как попало, сражаясь с бесформенной массой фланелевой ночной рубашки, и наконец скользнула под одеяла, прижав холодное лицо к прохладной подушке.

Все ее тело было так напряжено, что, казалось, оно готово рассыпаться на кусочки. Она постаралась расслабиться, но это не удалось. Поднявшись, она спустилась в холл, взяла остатки снотворного, вернулась назад и заставила себя закрыть глаза.

Спустя сорок пять минут мучительных самообвинений наркотик подействовал. Она уснула, несколько раз болезненно вздохнув, но никто не слышал этого, кроме проворных мышек в чулане, и проспала до шести. Наступил день похорон.

Конец? Начало? Она не знала. Она знала лишь одно: ей было страшно.

 

Глава 3

Существует такая степень оцепенения, пережив которую, человеческое тело перестает воспринимать какие угодно катастрофы.

«Я, — подумала Элинор устало, — нахожусь как раз в таком состоянии. Я думала, что пережила это вчера, но это не так. Это предстоит мне сегодня. Мэтт Логан и Тони Мондейн смотрят на меня. И оба по-своему мне сопереживают: Мэтт потому, что он не представлял себе, что Джулия так небрежно относилась к бизнесу; а Тони потому, что прошлой ночью, когда он чуть не соблазнил меня, он, вероятно, думал, что собирается заниматься любовью с новым и единственным владельцем “Антиквариата Бонфорд”. Что ж, это не так».

Полуденное солнце сияло через окно кабинета Мэтта. Снаружи клены шуршали своими последними листьями, окрашенными красным и золотым. Воздух звенел хрусталем и наполнялся запахом сжигаемой листвы. А могила Джулии на маленьком кладбище уже была покрыта венками, из которых ветер вырывал лепестки.

«Нужно еще убрать увядшую герань на могиле Бобби и заменить ее на вечнозеленые растения, — отвлеченно от происходящего пронеслось в голове Элинор. Такие мысли помогали уйти от реальности, но, похоже, обстоятельства брали ее в плен. — Жизнь вновь вернула меня на прежнее место».

— Элинор…

Кто-то позвал ее. Значит, она все еще была в состоянии узнавать хоть что-нибудь в реальном мире. Рука Энтони потянулась к ней, коснулась ее пальцев. Но заговорил с ней Мэтт.

— Мне жаль. Мне чертовски жаль. Я не представлял себе ничего подобного, пока не взял в руки досье. Черт возьми эту Джулию! Черт ее возьми за то, что она была такой самоуверенной и считала, что стоит чего-то захотеть, и все предыдущие решения автоматически отходят на второй план, и желание становится явью. Джулия никогда не хотела, чтобы так получилось. Она намеревалась оставить магазин вам. Но мы ни черта не можем сделать, пока не приедет племянник, — сказал он.

Племянник. Элинор не подозревала о его существовании, пока три дня назад не услышала о нем в случайной беседе. И тем не менее, несмотря на то, что разрыв произошел Добрых двадцать лет назад, и отношения Джулии с родственниками изменились — владельцем магазина был он. Целиком и полностью.

Загадка, незнакомец, человек, придумавший фальшивый предлог, чтобы не приехать на похороны единственной тетки. Что ж, теперь приедет.

Энтони, который даже на похоронах Джулии заставлял обратить на себя внимание из-за глубокого загара и безупречно сидящего на нем серого костюма, крепко сжал ее пальцы и сказал:

— Оставим это до поры-до времени. Мы что-нибудь придумаем. Племянник может оказаться очень даже разумным парнем. Я имею в виду, что может понимать в антиквариате фермер-свиновод?

Звучание его голоса выдало, с каким презрением он представляет в своем космополитическом уме картину неуклюжего крестьянина в ботинках, измазанных навозом.

Элинор имела представление о фермере двадцатого века. Но, тем не менее, магазин Джулии может и не быть интересным предприятием для того, кто живет далеко. Он может оказаться для него ненужным бременем.

«Ой, Господи, пожалуйста, только не это. Вдруг покупателем станет такой, как Марвин Коулс, тогда только и останется, что беспомощно наблюдать, не имея даже средств к существованию…»

От отчаяния она крепче сжала пальцы Энтони, что не укрылось от взгляда Мэттью Логана, который нахмурился. Энтони Мондейн ему не нравился. Такое абсолютно непредвиденное внимание к Элинор удивило его и встревожило.

Мэттью издал странный звук и привлек взгляды Элинор и Тони. Она посмотрела на него с любовью; Тони Мондейн — со скрытым любопытством: старик был проницателен, и ему не следует забывать об этом.

— У меня была возможность поговорить с ним по телефону час назад. Я имею в виду племянника, — сказал Мэтт.

— И что же?

Вопрос исходил от Энтони. Мэтт подчеркнуто адресовал свой ответ Элинор.

— Сегодня он будет здесь, как только сможет.

Тони рассмеялся мрачным смехом и едко добавил:

— Ну конечно, он не смог совершить поездку на похороны тетки, а вот за добычей он явится.

Мэтт нахмурился:

— Нет, вовсе нет. Когда я позвонил ему, к телефону подошла женщина, полагаю, его жена, и сообщила, что он отсутствует. Он слишком поздно получил известие о смерти Джулии, но сказал, что прибудет сюда как только сможет.

Энтони скривился, обращаясь к Элинор:

— Наверное, он выиграл соревнование по бросанию навоза в цель, и ребята с лопатами, этакие Хэнди-Денди, наградили его четырехдневной путевкой в Бермудский треугольник. Гора с плеч, детка. С этим парнем мы договоримся.

Легко сказать. Но Элинор подумала, что он старается ободрить ее, и одарила обоих мужчин слабой улыбкой. Так или иначе, а факт остается фактом: она проиграла и уходит со сцены, а Бентон Бонфорд появляется. Начинаются танцы, Элинор. Четыре дня назад она хотела перемен. Отлично. Вот они и наступают.

— Куда он приедет? В магазин? — спросила Элинор.

— В дом Джулии, — уныло ответил Мэтт. — Он был там однажды в детстве. Он сказал, что ненавидит мотели.

— Чудесно, — сказала Элинор. — Только там живу я, или жила. Хотела бы я знать, что мне делать в первую очередь: зарезать упитанного тельца ему в жертву или начинать паковать чемоданы?

— Элли, дорогая, ты же знаешь, что мы с Мартой будем рады принять тебя в любое время, — произнес Мэтт.

— Вы с Мартой получите меня, — прервала его Элинор. Она негромко, но выразительно фыркнула. — Ну ладно. Но, как говорится в мыльных операх, жизнь продолжается, даже если мы ждем, что на нас упадет топор. Мне лучше будет поехать посмотреть, открыл ли Бен магазин. Нам еще надо принять этим вечером приглашенных на семинар по изделиям из стекла времен Великой депрессии.

— Вы его не отменили?

— Я не смогла бы. Просто не смогла, Мэтт. Джулия несколько недель затратила на его подготовку. К тому же у эксперта, которого мы позвали, все расписано на целый год. И если ее сегодня не будет, то пройдут месяцы, прежде чем она сможет приехать снова. Я… я думаю, что Джулии хотелось бы, чтобы все шло своим чередом.

— Вероятно, вы правы.

Элинор знала, что права. Для Джулии работа всегда была лучшей панацеей от всех проблем. Теперь она поняла, почему Джулия тратила долгие часы на работу над белтеровским диваном. Элинор испытывала боль и знала ее причину.

Но какая польза в размышлениях о прошлом, в терзаниях из-за того, что Джулия ей не доверяла, она должна была догадаться. А она не догадалась. С тех пор как умер Бобби и она обрела покой в доме Джулии, Элинор просто плыла по течению, избегая всяческих личных потрясений. Ну что же, за покой ей придется заплатить.

Она глубоко вздохнула:

— Как обстоят дела со счетами, Мэтт?

— Из похоронного бюро? Готовы.

— Тогда я полагаю, что нам следует подождать, пока этот… этот… Бентон Бонфорд появится здесь. — Мэтт кивнул, и она продолжала: — Он приедет, и мы продолжим. Мэтт, есть ли у вас соображения после разговора с ним, что он намерен делать?

Мэтт покачал седой головой, снимая очки и протирая усталые глаза. Работа с мелким шрифтом утомила его за эти дни.

— Ни малейшего. Кажется, он не склонен к болтовне.

Элинор поднялась. То же самое сделал и Мондейн.

«Черт его побери! Сверх всякого ожидания он так прилепился к Элинор, словно его приклеили к ней. Что за игру он ведет?»

Элинор поправила серую юбку на бедрах, которые стали полнее, чем раньше, подошла к Мэтту, сидевшему за столом, наклонилась и поцеловала его в дряблую щеку.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за все. Если окажется, что я нужна, то звоните мне. Я буду в магазине. Или решим вопрос по телефону.

Он проводил их до двери, небрежно пожал руку Мондейну, испытывая мелочную досаду из-за того, что этот человек на целую голову выше его.

Честно говоря, он испугался. В характере Джулии была твердость. Но Мэтт не уверен, что то же самое можно сказать об Элинор. Когда он сообщил ей о племяннике, она выглядела, как беспризорный котенок.

Магазин Мондейна в Сент-Луисе, конечно, очень большой и элегантный, но молва об Энди была не очень-то хорошей. Он проглатывал провинциальных дамочек, словно пирожные-канапе. И то, как он фыркал и увивался вокруг Элинор, пугало и бесило Мэтта Логана.

На прощанье он помахал им, потом закрыл дверь, пошел позвонить Марте, но вдруг резко остановился. Проклятье! Он забыл принять свои сердечные пилюли. А ему определенно не хотелось следовать примеру Джулии Бонфорд. Мэтт Логан порылся в кармане в поисках лекарства.

Энтони Мондейн помог Элинор устроиться в машине, а затем уселся сам, неожиданно наградив ее легким поцелуем. Затем завел мотор, который заработал, размеренным жужжанием подчеркивая свою исключительность.

«Что машина, что хозяин, — устало подумала Элинор. — Лучшие из лучших — больше ничего и не скажешь».

В обычном состоянии она смогла бы контролировать события. Но в мрачном свете сегодняшнего дня события прошлой ночи предстали перед ней по-новому. Энтони не стал давить на нее — она дала ему неимоверный кредит — и это было хорошим знаком. Ее потрясло, как легко отступили прочь ее инстинкты самозащиты, оставив на сцене уязвимую примитивную женщину. Она слишком хорошо запомнила, как от прикосновения его губ и ласки его пальцев на ее груди все ее существо затрепетало от желания, у нее так кружилась голова, что она тут же отдалась бы ему. Теперь же она считала свое тогдашнее состояние одним из хитрых трюков природы, которая проделывает их с женщинами, чтобы поддержать постоянное продление рода человеческого. Ну ладно. Род человеческий будет и дальше чертовски хорошо воспроизводиться и без ее участия.

Она никогда не подходила для роли в классической сцене на сеновале. Некоторые вещи не заслуживают того, чтобы им придавать значение. И прошлая ночь — тому пример.

Она оценила его отступление, он не воспользовался удобным моментом — и, подумав так, она улыбнулась ему, даже слегка теплее, чем сама того хотела. Самодовольство помешало Энди истолковать это правильно, поэтому он взял ее руку, приложил к своей щеке, поцеловал и наконец отпустил.

«Да, задал племянничек проблему, — подумал он про себя. — А прошлым вечером все казалось так просто».

Эта леди должна была принести ему прибыль, если он женится на ней. В ней хватало природного изящества, и она могла произвести впечатление на его коллег из самых разных стран, тем более многие из них, будучи несколько старомодными, ценили статус семейного человека. Плюс к этому «Антиквариат Бонфорд» стал бы жемчужиной в его антикварном ожерелье. А она могла бы там заправлять, если ей захочется. Но самое славное — удалось бы быстро и тихо изъять поддельную картину Пикассо, которую его невообразимо глупый братец всучил Джулии на прошлой неделе. Ведь если откроют подделку, их репутация пострадает, это по-настоящему пугало его.

«Как Джулия могла распорядиться этой штуковиной? Дон сказал, что она убрала ее в фургон и уехала. Но куда, ради Бога? Ладно. Не имеет значения. Надо найти ее. Никто не ищет картину, кроме меня. Элинор ничего не знает, он готов поклясться. Так что время на его стороне».

Он вырулил на грязную улочку, просто рай для крыс, позади антикварного магазина, остановился возле старенького «шевроле» Элинор, но не выключил зажигания и бодро сказал:

— Я выгружаю вас.

— О, вы ранили меня в самое сердце, — ответила Элинор.

— Но мы встретимся позже. Мне надо вернуться в мотель и кое-кому позвонить, чтобы освободить вечер.

— Вы хотите сказать, что придете на семинар? Король антикваров посетит нашу убогую хижину. — Она уже открывала дверцу машины, осторожно спуская ноги на землю. — Дамы, — добавила она, повернувшись через плечо, — умрут от удивления. Надо же — сам Энтони Мондейн среди сахарниц из розового стекла.

— Моя дорогая Элинор, — сказал он спокойно, — меня вовсе не интересуют возбужденные дамочки. Меня интересует мистер Бентон Бонфорд.

Элинор взяла сумку и собственную копию катастрофического завещания Джулии.

— Да, — сказала она уныло, — меня он тоже интересует. Если вы останетесь, чтобы оказать мне поддержку, то спасибо, Тони. Вероятно, мне потребуется вся возможная помощь.

— И я окажу ее, — сказал он, — полностью. — Он протянул свою длинную загорелую руку и коснулся ее подбородка. Его черные брови были посеребрены сединой, а глаза походили на озера с водой цвета черного дерева. Его пальцы легко пробежали по ее лицу. — Но вам об этом известно, — добавил он, — конечно.

Вытянувшись, он поцеловал ее очень теплым, нежным и ласковым поцелуем, в котором таилось обещание. К сожалению, в ярком хрустальном свете осеннего дня не зазвенели колокола и не запели птички. Это опечалило Элинор.

Двадцать лет относительного целомудрия не уменьшили ее интереса к противоположному полу, а Тони Мондейн являлся одним из лучших его представителей. Она сильно подозревала, что если страсти Тони будут отпущены на свободу, то Рудольф Валентино рядом с ним покажется просто уродом. В прошлую ночь он заставил ее дрожать в его объятиях, словно старая ирландская арфа. Почему бы и не сейчас?

Наверное, он почувствовал ее неуверенность. Он поднял голову. Его лицо было очень близко. Под темными усами улыбались полные губы. Он быстро коснулся порхающими поцелуями ее глаз. И с неохотой отпустил ее.

— Бегите, мадам, не искушайте меня, — мягко произнес он ей на ухо.

Она открыла дверь и вышла. И затем внезапный примитивный страх одиночества побудил ее произнести:

— Я могу приготовить чашку замечательного растворимого кофе.

— Не давайте ему остыть, я вернусь.

Он включил заднюю скорость и подал машину назад.

Она помахала ему на прощанье и затем, с холодом в груди, медленно повернулась лицом к старому, с ветхими балками дому, снабженному цементной грузовой платформой и поблекшей вывеской, готические буквы на которой гласили: «Антиквариат Бонфорд».

Но Джулия Бонфорд покинула этот мир.

И как ей быть?

Ведь она была. Была. Элинор все еще отказывалась признавать смерть Джулии, несмотря на то, что еще утром были цветы и пел хор, а люди ободряюще пожимали ее руку. Даже болиголов на кладбище казался ей не к месту, не говоря уже о жаворонках, щебечущих над головой, в небе, голубом, как у Пикассо, которое так любила Джулия.

А вот теперь она смирилась, здесь, у этой некрасивой старой платформы. Вот она, суровая правда. Джулия умерла. Ушла. Навсегда.

«Мяу!»

Голос был сердитый и требовательный. Сквозь навернувшиеся слезы Элинор посмотрела под ноги. И увидела потрепанного полосатого кота с заплывшим глазом, хвост которого обвиняюще изогнулся, а усы торчали во все стороны.

«Мяу!»

Это было сварливое обвинение от обделенного кота, оскорбленного кота, которого жестокий мир лишил домашнего уюта.

Элинор сказала:

— Ой, ради Бога, посмотри на себя!

Расстегнув сумку, она сгребла в охапку потрепанную угрюмую кошку.

«Когда ты наконец научишься жизни? Эта лимонная киска не стоит труда, Томасин; у нее шерсть дыбом встает даже при виде пушистого коврика. Подожди, сейчас я открою дверь, и тогда мы займемся твоим глазом».

Она неуклюже толкнула тяжелую дверь, и запах аммиака тут же ударил ей в нос. Старый Бен Фалмер показался из-за уэлшевского шкафа и взмахнул своей растрепанной щеткой.

— Добрый день.

— Бен! Господи вас благослови, но вам не надо было приходить сегодня.

— Но ведь вы-то здесь, не так ли?

— Да, но…

Он пожал сутулыми плечами в поблекшем голубом комбинезоне и кисло посмотрел на побитого кота.

— Интересно, где он получил это. Со вчерашнего дня он не показывался. Что, заработал, а, забулдыга?

Наклонившись, он достал упаковку кошачьей еды из сумки, подошел и наполнил пустую миску из-под маргарина. Томасин вырвался из рук Элинор и набросился на свою порцию, смешивая поглощение еды с шипением и урчанием и возбужденно мотая хвостом.

— Посмотрите его глаз, когда выдастся минутка. Мазь на полке.

Он кивнул. Она кинула сумочку на свой стол, избегая смотреть на рабочее место Джулии, на котором каскад рецептов, заказов, записок, а также стопка потрепанных справочников с пометками ее крепкой уверенной рукой говорили ни о чем ином, как о вчерашнем дне.

Моргая увлажнившимися глазами и проводя дрожащей рукой по волосам, Элинор сказала натянутым голосом:

— Я лучше пойду и открою магазин. Скоро они начнут появляться.

— Уже приезжал какой-то грузовик. Я сказал им приехать попозже. Наверное, мы не особенно много потеряли. Быдло!

«Быдлом» Бен называл праздных зевак. Элинор добавила свой собственный термин: стервятники. Во всяком случае, на сегодня. О смерти Джулии сообщалось во всех местных газетах. Но если кому-то пришло в голову, что это удобный случай что-то купить по дешевке, то пусть подумают получше.

Если, конечно, прости Господи, это не племянник!

Что он будет делать? Оценит ли он благородный блеск полировки углового чиппендейлского стула? Или налепит на все кричащие таблички: «Продается» и пустит коту под хвост всю жизнь Джулии, лишь бы побыстрее получить деньги?

Эта мысль заставляла ее скрипеть зубами, хоть Элинор и старалась отгородиться от нее неотложными делами. Она толкнула дверь и вошла в торговый зал. Она чувствовала себя очень старой, очень одинокой и обманутой.

Шторы были опущены, и она проложила себе путь в темном туннеле к центру, на который падал луч света. На потертых розовых дорожках ее шаги не были слышны, но каждая лампа включалась со щелчком под ее рукой, рождая теплые лучи из-под стеклянных лилий и глициний Тиффани и делая ручную полировку на старинных витых ножках столов и стульев и на изящных резных планках похожей на благородный темный мед.

Фасадная часть магазина выходила на городскую площадь: входная дверь располагалась между двумя скромными окнами. Она откинула шторы, и в помещение ворвался дневной свет. Хрустальные искорки заплясали на круглых стаканах и превратились в радужное сияние, заливающее сиреневый бархат и причудливо окрашивающее зеленые ветки вьющихся комнатных растений.

Элинор сняла цепочку с покосившейся двери и пошла ко второму окну убрать шторы. И солнце заблестело на голубом кобальте праздничных приборов, заполнявших старинную голландскую этажерку, и красиво окрасило маленькое павлинье перо, лежащее на сиденье изящного кресла, изготовленного в Англии еще в начале XVIII века.

Затем она повернулась и оглядела все помещение. Ее губы дрожали, и она судорожно глотнула, закрыв глаза.

Бен и Леонард перенесли федеральную мебель к дальней стене и поставила белтеровский диван на обюсонский ковер, как хотела Джулия. Он выглядел прекрасно во всех своих изящных изгибах, и Джулия знала, что так оно и будет.

И, начиная с кресла-качалки Густава Стикли и заканчивая величественной картиной маслом, изображающей снегопад в Нью-Йорке, — это был ее магазин, черт возьми!

И по какому праву какой-то ковбой с грубыми руками может прийти сюда и все уничтожить?

В этом мире все права дает закон.

Элинор глубоко вздохнула. Она произнесла очень короткое, но грязное словцо, которое ковбой с грубыми руками не замедлил бы оценить, и пошла отворить боковые двери.

Одна из них вела на кладбище сломанной и изношенной мебели, но Элинор вошла в другую комнату, и в этот момент на ее глаза навернулись слезы, тихие и мучительные.

Подготовка семинара была одной из последних вещей, которую успела закончить Джулия. В комнате стояли два длинных, уставленных образцами стола. При свете верхних ламп янтарные, голубые, розовые и аметистовые изделия из стекла блестели, словно прозрачные букеты цветов. Элинор, которая никогда не питала пристрастия к стеклу времен Великой депрессии, не могла оценить красоты и блеска фиолетового или зеленого хрусталя. Другое дело Джулия. Конечно, Джулия была гениальна, но ее больше нет.

Все, что случилось после того, как закончился сегодняшний день, зависит от этого проклятого племянника.

Продаст ли он все? И кому? О, Боже, пожалуйста, только не Марвину Коулсу! Ей самой? Бену? Бену восемьдесят лет, у него тощая пенсия. А она не может обратиться за помощью. Да разве в банке посмотрят на нее или на Бена без смеха?

Энтони Мондейн. Вероятно, Энтони поддержит ее. Но хочет ли она быть ему обязанной? Или больше, чем обязанной?

И поворачивая в пальцах розовую компотницу, сделанную на фабрике Адамс, она подумала: «Лучше уж Энтони, чем Мервин Коулс».

А лучше ли? Особенно принимая во внимание события прошлой ночи? Играть с Тони в игры было хорошо, она могла пойти на это, но находиться в его власти — это уже совсем другое, и это пугало.

Прерывисто и горько вздохнув, Элинор поставила компотницу, с отчаянием подумав, что Энтони Мондейн — ее последняя надежда. Она сама не знала, почему. Она даже не хотела думать об этом сейчас.

«Но, пожалуйста, Господи, пусть племянник будет славным, разумным и сговорчивым парнем, который сможет забыть то, что его отец и Джулия не общались долгие годы. Пусть он окажется приятным человеком — тем, кто по-человечески и с симпатией отнесется к ее проблеме. Разве она просит так много?»

Она аккуратно сняла пластиковые покрытия со столов и свернула покрывало со стойки для закусок. Все было готово для приема клиентов за исключением свежих цветов. Да еще, наверное, надо поставить больше стульев. Смерть Джулии, наверное, привлечет каких-нибудь «вампиров», и ей следует подготовиться. «Мусорщики» участвуют в каждой сделке.

Но она будет иметь дело с ними — и не проронит ни слезинки, не испытает ни малейшего угрызения совести. Это ведь люди известного сорта. Кто ее пугал, так это незнакомец, фермер-чужак. Она была уверена, что он не отличит белтеровского стула от сидения в электричке. Но что, если отличит? К лучшему ли это? Или наоборот?

Внезапно ее осенило: наверное, Бен ничего не слышал о племяннике. А такая плохая новость касалось его так же, как и ее. Лучше сказать ему все сейчас.

— Присядьте-ка, — сказал он, после того как она выложила ему новость, и она должна была признать, что ей следует послушаться. Его потрясенное лицо смягчило ее деловой тон, а его старая рука, сжавшая ее плечо, вернула ее в те годы, когда она была молодой вдовой и не понимала разницы между креслом из дворца и табуреткой, но отчаянно нуждалась в работе. В любой работе. Бен тогда был с ней очень бережен, он был бережен и теперь.

Его старый хлопчатобумажный пиджак лежал на сиденье плетеного кресла-качалки, которое ждало часа, когда кто-нибудь исправит его перекосившиеся полозья. Томасин свернулся в кресле, поджав лапки и мурлыкая. Бен согнал его, снял пиджак и подвинул кресло вперед. Затем усадил Элинор, а пиджак кинул в угол и водрузил на него кота. После приключений прошлой ночи тот оценил атмосферу дружелюбия и удостоил присутствующих мурлыканьем, а Элинор погладила его по потрепанной шкурке.

Бен достал кисет с ароматным табаком, скрутил тонкую сигарету, облизал край бумажки и открыл дверь в переулок.

— Племянник, значит, — сказал он, — да уж. — Чиркнув спичкой о подошву, он закурил. — Может, я и помню его. Растрепанный сорванец с волосами цвета моркови. Его родители погибли в сороковых годах, а его отец был единственным братом Джулии, вот, значит, как. Его отправили куда-то далеко, на ферму деда. Здесь он пробыл вечер и всю ночь. С тех пор я не видел его. — Он выпустил дым в сторону переулка и встретился с испуганными глазами Элинор. — Но это был он. Больше некому. У нее был только один брат. Боже всемогущий! Совсем малыш был. Но хулиган, каких я больше не встречал. Из перекладин старинного стула наделал индейских стрел. И нахал к тому же. Когда я увидел, как он в уголке плачет по своим родителям, он заявил, что просто ткнул себе в глаз пальцем, и тут же еще раз ткнул, чтобы показать, как это делается. Бедный испуганный, одинокий маленький плут! Я частенько думал, что с ним стало. Джулия никогда не говорила.

Элинор сделала гримасу:

— Он выжил, чтобы обзавестись этим магазином.

Бен пожал плечами:

— Ну что же, чему быть, того не миновать. Наверное, он не изменился и теперь живет на ферме. Бедняга! Вот, значит, почему он делал стрелы. Парень родился в Нью-Йорке и страшно боялся деревни. Думал, что индейцы снимут с него скальп. Полагаю, дело обошлось. Во всяком случае, он остался там.

— Наверное. Но почему мы о нем ничего не слышали? Джулия ни слова не сказала за все эти годы!

— Да она, наверное, больше не вспоминала о нем. Ведь она была в контрах с братом, и все тут.

— Но ее завещание…

— Когда оно составлялось? Держу пари, что вы тогда еще не были знакомы.

— Да, это произошло за год до нашей встречи.

— Все совпадает. Примерно тогда Джулия и думала, что умирает. Старый мистер Лоусон, который впоследствии стал тестем Мэтта, а тогда он еще не женился и не вошел в фирму, наверное, предложил ей оформить документы. Других родственников у нее не было. Бонфорды не являлись большой семьей. И тогда… — Бен вытащил изо рта сигарету, посмотрел на ее сырой кончик, перекосил губы и швырнул окурок в проулок. — А потом она поправилась или так только казалось, но больше она об этом не вспоминала. И не вспомнила бы до сих пор. Элли, мне очень жаль, я думал, что мы с вами прекрасно сможем управиться с этим местом.

— Я тоже так думала, Бен.

Он похлопал ее по плечу:

— Но сегодня есть сегодня. Давайте не будем убиваться и попробуем посмотреть на вещи в более выгодном свете. Может быть, он совсем не изменился. Может быть, он просто уберется прочь и позволит нам управлять магазином ему на выгоду.

Но почему-то Элинор не могла избавиться от ужасного чувства, что просто так это не кончится.

Томасин перевернулся на спинку, дергая всеми четырьмя лапками и требуя, чтобы она почесала его желтый мягкий животик. Она почесала, но мысли ее были далеко.

Они касались племянника. «Худого парня с морковными волосами», невыносимого парня.

Но теперь он вырос. Поздние пятидесятые, затем ранние шестидесятые. Наверное есть жена и собственные сорванцы с морковными шевелюрами. Или внуки. А у нее их никогда не будет.

И она перед лицом сегодняшнего дня.

Ну ладно. Ей следует быть на высоте. Начиная с первых же «здравствуйте-как-поживаете». Быть обаятельной. Деловой. Произвести хорошее впечатление. Может быть, одеваться в прямые юбки и блузки, сшитые на заказ, а волосы собирать в пучок. И тоже начать носить очки, если, конечно, она их найдет, она всегда оставляла их где-то на столе.

В любом случае она должна показать ему, что она трогательная и чувствительная. Надо быть хитрой. Завести разговор о книгах, предстоящих расходах и выгодных сделках…

Старик, который с теплотой и любовью смотрел на нее, подумал: «Бедный маленький кролик!» Для него Элинор все еще оставалась горюющей молодой вдовой, взволнованной и наивной. И его, и ее жизнь висели теперь на волоске, признался он, но Джулия любила ее больше всех.

Старый Бен подумал об изысканной картине Пикассо, которую Джулия купила, чтобы в будущем месяце преподнести Элинор на день рождения. Она приобрела ее две недели назад в Сент-Луисе в магазине Мондейнов.

«Это голубизна ее глаз, — сказала тогда Джулия. — Я должна купить картину для нее. Тони не знает об этом: его брат продал ее мне. Наверное, я стащила ее прямо из-под носа Тони; это настоящее воровство. Но все прошло отлично, Тони дал мне несколько подобных уроков, я уверена. Он и сам способен на это. Мы оставим все в секрете вплоть до вечеринки».

Когда картину привезли от Мондейнов, ее спрятали подальше от Элинор.

Бен знал, где Джулия укрыла Пикассо от посторонних глаз. В назначенный день он вручит подарок Элинор — и тогда они оба расплачутся. Джулия Бонфорд была человеком самого высокого класса.

Что же касается Энтони Мондейна, то Бен очень надеялся обойтись без его помощи. И с отчаянной надеждой думал, что Элинор тоже сможет выпутаться без него. Она достойна внимания, в ней есть класс. И если Бентон Бонфорд оставит их в покое, они прекрасно смогут управиться с его магазином.

Но почему-то, вероятно из-за давних впечатлений, Бен сомневался, что так оно и будет.

Странно, но в это же самое время, сидя у телефона посреди светского великолепия своей комнаты в мотеле, Энтони Мондейн говорил почти те же самые вещи.

Закутанный в длинный тяжелый шелковый халат, с мокрыми серебристыми кудрями, спадавшими ему на уши, и с бокалом из венецианского стекла, наполненным красным вином, он нетерпеливо говорил:

— Конечно, это серьезно, ты, идиот! Этот парень не должен иметь никаких прав, но тем не менее он наследник, и одному Богу известно, что он будет делать. Худшее, на что он может пойти, это решить сразу продать магазин… Конечно. Я предложу ему продать его нам. Но что если он будет настаивать, чтобы на все взглянули оценщики, на которых я не смогу повлиять, и они найдут этого сомнительного Пикассо прежде, чем это сделаю я? И тогда мы действительно вляпаемся. Поддельная живопись, заверенная моей подписью о подлинности. Господи! Да я как подумаю об этом, так просто больным становлюсь. Двадцать лет, потраченные на то, чтобы заработать доверие, вылетят в трубу, и репутация Мондейнов полетит к черту. И зачем только я позволил тебе впутать меня в это дело?

Далеко, из их небольшой конторы, брат Энтони, Доменик, тихо ответил:

— А я думаю, ты просто пожадничал…

Пальцы Энтони судорожно сжались вокруг бокала. А затем он резким движением поставил его на стол, разбрызгав рубиновые капли:

— Ладно, ладно. Но одно дело — толстые бизнесмены, которые кушают подделки и при этом думают, что их украли из Лувра, а другое — Джулия Бонфорд!

— Я же сказал тебе. Это была ошибка. Я не знал, кто она.

— Зато теперь ты знаешь.

— Ну так найди картину.

— Господи, ты думаешь, что я не пытался? Элинор ни о чем не знает. И, я готов поклясться в том, что старик — тоже. Так что Джулия все сделала сама, и я вообще не понимаю, за что меня так не любила эта женщина; наверное, у нее была какая-то собственная игра. Но Джулия умерла, и эта подделка висит надо мной, как топор. Не знаю, когда я вернусь в город. Буду звонить.

Он положил трубку, отпил вина, поставил бокал, поднялся и посмотрел на себя в большое зеркало.

На него взглянули сицилийские глаза матери на лице, очень похожем на лицо отца, который был родом из Палермо. Изысканность и тщательно поддерживаемый лоск слетели с него; он снова превратился в пятнадцатилетнего подростка, яростного, задиристого, кипящего от гнева на своего дрянного соседа, на пьянчуг, блюющих в сточных канавах дешевым красным вином, на зловонную лестницу, ведущую в его собственную квартиру, на автомобиль, который никогда не заведется, неважно, сколько запчастей ты поменяешь, на чистеньких красивых девочек, из церковной школы, которые воротят носы, свои проклятые англиканские носы, от парня, у которого не было ни ремня, ни нижнего белья.

Ну ладно. Теперь все переменилось. Он нашел Сент-Луис, он нашел Итальянский холм, он избрал правильное направление и заработал много денег — и никогда он не повернет вспять.

 

Глава 4

Элинор обнаружила, что сегодня она не в состоянии расставить астры в старом каменном кувшине у дверей, она просто сунула их туда, и теперь они походили на гневные знаки вопроса.

К четырем часам племянник все еще не появился.

Каждый раз, когда звенели медные колокольчики у входа, ее сердце обрывалось. Не он ли это?

Его не было.

Она заставила себя сесть за свой стол, методично изучить длинный список и написать записки с благодарностью. Ведь так много людей проявили о ней заботу и доброту. Майк и его жена в похоронном бюро. Торговцы на площади. Леди, которые приносили еду к Епископальной церкви. Все эти славные антиквары, которые проделали путь в сотни миль, чтобы выразить свою симпатию и сочувствие. Все же еще встречаются хорошие люди.

Энтони пока тоже не приехал. Элинор чувствовала благодарность за его присутствие возле себя. По крайней мере, оно поднимало репутацию магазина в глазах сильных мира сего. Но Элинор не собиралась осложнять свою собственную жизнь из-за того, что он внезапно вознамерился преследовать ее.

В течение многих лет она случайно встречалась с ним, и прежде Элинор никогда не удостаивал ее вниманием. И, черт возьми, почему он делает это теперь, даже после того, как стало известно, что магазин ей не принадлежит?

В середине дня она ненадолго отлучилась домой, сраженная внезапной идеей: что вдруг племянник Джулии приехал туда, сидит и ждет.

Но Элинор ошиблась. Все было по-прежнему, включая полгаллона молока, которое она предыдущей ночью забыла убрать в холодильник; лишь на полу в холле, под латунной щелью в двери, лежала связка почты, и теперь ей придется писать благодарственные записки.

А в доме было слишком тихо, поэтому Элинор не могла оставаться здесь одна. Она вернулась в магазин, написала записки, внезапно подумав, что ей следовало бы оставить на двери дома письмо племяннику, в котором сообщалось бы о необходимости его появления в магазине «Антиквариат Бонфорд». Она написала его и отправила Леонарда прикрепить его на дверь. Элинор беспокоилась. Смотрела на часы. Расставляла вазы на столе для закусок. Разговаривала с худой дамой, которая обладала необыкновенно кислым лицом, о прессованном стекле, впервые изготовленном в Филадельфии…

Внезапно она обнаружила, что ее держат за руки Бен и Мэри Энн, они усаживают ее и подают чашку с чаем.

— Не двигайтесь, — сказал Бен, — чтобы чего-нибудь не разбить. Вы чертовски непредсказуемы. Мэри Энн займется магазином.

Мэри Энн, маленькая толстая дамочка, в брюках с эластичным поясом, с приятной улыбкой, со слишком темными крашеными волосами, беспримерно энергичная, неважно, касалось ли дело уборки или приема клиентов, сказала, что, конечно, она займется. Томасин своим видом выразил мысль, что если Элинор будет сидеть смирно, то он позволит ей погладить свою спинку.

Она села смирно и погладила его.

И подумала, что дела идут на убыль.

В следующем месяце она могла бы выпутаться из своих финансовых проблем или окончательно погрузиться во мрак безысходности. Джулия собиралась отвезти ее в Сент-Луис, чтобы отпраздновать там ее день рождения.

Теперь же она потеряла Джулию и, весьма вероятно, все остальное.

Бобби, который в высшей школе увлекался бейсболом, но из-за болезни не смог им заниматься, подшучивал над растерянностью матери из-за маленьких проблем. Он говорил своим тихим невнятным голосом: «Запомни, мама, когда ты не знаешь, что делать, возьми два мяча и брось на правое поле».

Да уж, это вряд ли было маленькой проблемой, и, черт возьми, где здесь правое поле?

На семинар приехали поставщики провизии, и своими ящиками со льдом незамедлительно привлекли внимание Томасина. Он спрыгнул на пол, томно потянулся и отправился вслед за ними.

Напомнив ему о хороших манерах, она взглянула на часы. Четыре тридцать. Хорошо. Пора ехать домой и во что-нибудь переодеться к вечеру. Может быть, стоит упаковать какое-нибудь белье. Она избегала делать это прежде, испытывая боль при мысли, что некоторые вещи принадлежали Джулии.

Элинор окликнула Бена:

— Я вернусь примерно через час. Если приедет племянник, займитесь им.

Бен кивнул, тряпкой вытирая со своих старых рук едко пахнущий лак.

— Я привез свою одежду и могу переодеться здесь. Я останусь.

Она тронула свою машину, с которой осыпались листья, выехала из проулка и заметила, что там и сям на улицах люди спокойно сгребают листья в янтарные кучи. Ребятишки, собравшись в толпу, смеялись и молотили по собственной куче листьев, которые прилипали к их курточкам и вязаным ярким шапочкам.

«В следующую субботу, — подумала она, — надо будет убрать наш двор». И тут же осознала, что слово «наш двор» к следующей субботе, вероятно, потеряет свой смысл.

Когда Элинор приблизилась к старому викторианскому дому, который, несмотря на свои изящные башенки, смотрелся тяжеловатым рядом с похожими на башни сикоморами, ее сердце гулко застучало.

А что если там уже сидит племянник? И распоряжается всем, как это и должно быть.

Но у пострадавшего от непогоды гаража и на гравиевой дорожке не было видно ни одной машины. Однако записка, кажется, исчезла. Хотя, наверное, ее просто сдуло ветром. Настойчивые порывы осеннего ветра ледяными дуновениями заливали высокую веранду.

Она остановилась у резного деревянного навеса подъездных ворот, ускорила шаги и вошла через маленькую боковую дверь. Заглянув в гостиную с узкими окнами, отделанную серым и зеленым, она осторожно позвала: «Эй?»

Бельгийские кружевные занавески взметнулись от сквозняка, когда она открыла дверь. Больше ничего.

Телевизор молчал. Никакого багажа в холле не стояло, никакой одежды не висело на спинке высокого стула, обитого камчатной тканью. Почта лежит на столе, где она оставила ее.

Виновато, но с облегчением подумав, что ей не придется один на один столкнуться с незнакомцем, она взяла почту и стала подниматься наверх, просматривая ее. Естественно, прислали счета. Заметки об аукционе. Еще две записки от дилеров о продаже ферм. Запрос о каталоге мебели Белтера с предложением о продаже оригинала за пять тысяч долларов. Ух ты! Несомненно, пять тысяч долларов лежат на каком-нибудь старом чердаке никому не нужные и покрываются пылью.

Подумав, что она хотела бы узнать подробнее о местонахождении этого старого чердака, Элинор кинула почту на стол в своей спальне, разделась, закрутилась в толстый махровый халат и сбросила постельное белье в шахту бывшего грузового лифта, который они с Джулией приспособили для спуска белья вниз. На секунду она закрыла глаза и представила белую кучу на подвальном полу, но решила заняться ей завтра.

В подобных домах ванная комната была не больше передней. Даже держа душ над водостоком, Элинор закапала пол. Но она привыкла к подобным процедурам. Втиснувшись между раковиной и туалетом, она обернула мокрую голову полотенцем, спряталась от холода в халат и вернулась в свою комнату. Держа в руке фен, она пришла к выводу, что ей необходимо подстричься. Она пожала плечами, включила фен и напомнила себе о том, что надо проверить термостат. Дом казался необычайно холодным.

Но когда взглянула за окно, она поняла. Небо над верхушками деревьев было глубокого розового цвета — яркий закат, — и несколько заблудших дождевых капель уже стекало по старому оконному стеклу. Отлично. Именно этого для проведения семинара и не хватало. Стараясь отогнать мысли об одиноком, осыпанном цветами могильном холме на кладбище, который все больше пропитывался влагой, она приказала себе поторопиться. Вероятно, гости уже собираются. Антиквары всегда приезжают раньше времени — такая у них привычка. Синдром ранней пташки.

Элинор сунула ноги в те же темные лакированные туфли и втиснулась в голубое шелковое платье. Платье, которое она надевала на прощальную церемонию, вероятно, больше ей подходило, но она даже смотреть не хотела в его сторону. Голубое же стало ей тесновато, особенно в области бюста, и оно молчаливо подсказывало ей, что порцию масла на утреннем рогалике следует уменьшить. Хорошая идея. К счастью, на платье нет пуговиц. Только молния сбоку.

Она воспользовалась тональным кремом, чтобы скрыть синяки под глазами, но они все равно были видны. Ну и что? Она измотана, она перенесла душевную травму. И никто не ожидает от нее, что она будет выглядеть, как Ширли Темпл.

Она надела нитку жемчуга, единственную настоящую драгоценность, принадлежавшую ей, а люди, которых она увидит сегодня, умеют оценить такую вещь. Сумочка. Ключи от магазина. Дождевик.

Элинор прошла полпути вниз по лестнице, когда застыла на месте.

В дверь позвонили.

«Проклятье, — выругалась она сквозь зубы. — Это он. И я должна открыть. Моя машина стоит прямо у двери».

Каблучки Элинор застучали по полу в прихожей, и на лице появилась натянутая улыбка, ее рука легла на латунную ручку двери, повернула ее… И столкнулась лицом к лицу с Энтони Мондейном, который уже нацелил указательный палец, чтобы снова нажать на звонок.

Она отступила назад, задохнувшись от изумления, и сказала:

— О! Слава Богу, это всего лишь вы.

Он приподнял одну бровь:

— Выражение «всего лишь» показывает, что вы не испытываете сильного энтузиазма, — сказал он, — и по выражению ваших глаз, любовь моя, я вижу, что вы чувствуете, скорее, облегчение, чем страсть. А кого еще вы ожидали увидеть? — Затем выражение его лица быстро изменилось. Отвечая на собственный вопрос, он сказал: — Ах, его? Племянника. Бедная детка! Если бы вы могли видеть себя в этот момент. Вас словно к гильотине приговорили. Неужели его приезд так сильно вас тревожит?

Он вошел внутрь, захлопнул ногой тяжелую дверь и обнял ее, прежде чем она успела отпрянуть. Его губы касались мягких блестящих волос, а выразительный голос нежно шептал ей на ухо:

— Не надо, Элли. Он не съест вас заживо — я не позволю!

На какую-то секунду у нее возникло жгучее желание остаться здесь, согреться в его объятиях, прижаться к его сшитому на заказ пиджаку, и пусть ее приласкают и утешат, как это делала когда-то давно ее мать, которая что-то нашептывала ей на ухо. Она смутно припоминала это. Но едва ли руки Энтони походили на материнские, а тишина пустого дома служила напоминанием, что такие вещи легко могут выйти из-под контроля, стоит только пустить их на самотек.

Взяв себя в руки, она отступила прочь, засмеялась и постаралась воздвигнуть незримую стену между собой и этим мужественным, холеным и сильным, страстным человеком, который пробудил в ней такой чувственный отклик вчерашним вечером.

— Да, он пугает меня, — ответила она, — он и вас бы испугал, будь вы на моем месте.

Элинор почувствовала, что Тони не понравился такой ее ход. В его глазах промелькнула маленькая, но яркая и опасная красная искорка, которую она замечала и раньше, когда он гневался. А точнее говоря, когда он сдерживал гнев.

Но если искорка и промелькнула, то она тотчас же исчезла. И его ответ был произнесен небрежным тоном:

— Но я не позволил бы ему уничтожить себя, и я не позволю сделать это с вами. Разорвать вас на кусочки. Мы все на вашей стороне.

— Я знаю, — сказала она благодарным тоном. — И я ценю то, что знаю. Думаю, что боюсь его, потому что ничего о нем не известно. И я не могу побороть страх. Ну ладно. Нам лучше ехать.

— Я знаю. Поэтому я и приехал за вами. Бен не дает поставщикам передышки; кажется он думает, что они накидают моллюсков в миски для ополаскивания рук, если сама Элинор не присмотрит за ними. Вы будете закрывать дом?

Элинор как раз захлопнула за собой дверь, но после этих слов остановилась и с удивлением посмотрела на него:

— Нет, а зачем? У нас ведь здесь ничего нет. И я даже не знаю, где ключ.

— Господи милосердный! Он, безусловно, хранит малых детей, идиотов и жителей маленьких городов. Если бы вы были в Сент-Луисе, дитя мое, то не успели бы завернуть за угол, как бравые молодчики уже погрузили бы все, что можно унести, в свой фургон, включая Истмена Джонсона, что над камином. Если, конечно, это не репродукция. Они берут и репродукции.

Он спустился следом за ней по осевшим ступенькам, открыл дверцу своей машины, полюбовался обтянутыми нейлоновыми чулками икрами, которые мелькнули, когда она садилась на пассажирское сиденье.

Разглаживая подол своего пальто, она легкомысленно ответила:

— У Джулии не водилось репродукций. Она говаривала, что единственной копией, которая имеется в магазине, является вставная челюсть Бена.

«О, огромное спасибо!» — сказал он про себя, но оставил эти слова в тайне. Машина выехала на улицу прежде, чем он продолжил эту тему:

— Вы хотите сказать, что у Джулии не было ни подделок под Фаберже, ни псевдо-Пикассо?

— Она особенно не жаловала Фаберже и вообще безделушки. И, несмотря на то, что она любила Пикассо, — как и я — никто из нас не мог позволить себе иметь его.

«Может быть, ты и не можешь. А вот она действительно могла».

И он продолжал:

— А у вас он есть?

«Интересно, почему голос Тони понизился на полтона? Он что, совсем меня не слушает?» Набравшись терпения, Элинор ответила:

— Нет. Но может быть, когда-нибудь это будет возможно, если мне удастся выгадать деньги.

— Могу ли я помочь вам найти что-нибудь, подходящее по цене?

В ее голове зажглись желтые огни тревоги: «В обмен на что?»

И в эту минуту ее не интересовало, что это будет. Она вообще не была в настроении играть в игры. Игры существуют для людей, чьи жизни не лежат на земле, разбитые вдребезги.

И она сказала ему холодную, не подлежащую сомнению правду:

— Все зависит от того, что значит «подходящий по цене». Если бы я могла сейчас думать об этом, то, вероятно, оказалось бы, что я едва ли могу потратить и пять центов, но у меня нет сил заниматься подобными вещами.

— Из-за племянника?

— Из-за племянника.

— Я же сказал вам не беспокоиться — мы уладим проблему.

Присутствие Энтони рядом с ней может еще оказаться важным для нее, поэтому она улыбнулась и ответила:

— Да, я знаю. Так мило с вашей стороны, Тони. Посмотрим. Сверните в проулок еще раз. Здесь больше места для парковки, а мне страшно не хотелось бы, чтобы крылья вашей красивой машины помял какой-нибудь тип, который только и знает, в чем разница между мисс Америкой и подсолнухом. И вообще, вы уверены, что хотите остаться? У вас просто глаза заболят.

Тут внезапная идея осенила его, и Элинор почувствовала изменение в настроении Энтони. И когда он заговорил, она поняла, что попала в самую точку.

— Наверное вы правы, — сказал он. — Ведь я приехал сюда только затем, чтобы встретиться с этим племянником. Почему бы мне не покататься туда-сюда, пока он не появится?

— Хорошая мысль. Так и сделайте.

Элинор решила, что так действительно будет лучше. Кроме того, она понимала, что если не будет Энтони, то выступать и заключать сделки будет легче, потому что иначе он окажется в центре всеобщего внимания.

Она вышла из машины и сказала:

— Но приезжайте, когда мы устроим перерыв, чтобы попробовать моллюсков.

Почему-то отвращение, появившееся на его лице после ее слов, заставило Элинор почувствовать себя лучше и торопливо устремиться ко входу по деревянным ступенькам.

Если бы она оглянулась, то увидела бы, как «порше» заворачивает в направлении дома Джулии. Сейчас у Тони была одна яростная цель: обнаружить злосчастного Пикассо.

Но Элинор не могла даже догадываться об истинных намерениях Мондейна.

Чувствуя облегчение от того, что наконец освободилась от ухаживаний Энтони, она вошла в помещение и бросила пальто на спинку стула возле своего стола. На пороге возник Бен, одетый в то, что меньше всего в мире напоминало бы выходной костюм.

— Он еще не приехал? — спросила она.

— Кто? Ах да, племянник. — Бен покачал головой, распространив внушительный аромат полученного в подарок на Рождество одеколона. — Нет. Я не видел никого, кроме ребят с продуктами. Осторожно…

Существо в имбирных полосках молниеносно прыгнуло в их сторону со стороны торгового зала, сопровождаемое оглушительной бранью.

Томасин, как оказалось, ошивался вокруг двух подносов, на которых лежали бутерброды с анчоусами. Он хотел полакомиться печеночным паштетом. Он терпеть не мог анчоусы, но питал склонность к печенке.

Порекомендовав побитому, но по-прежнему наглому коту оставаться на месте, Элинор плотно закрыла дверь во избежание дальнейших набегов и пошла успокоить разгневанных поставщиков провизии, что являлось неотложной мерой, поскольку гости уже начали собираться.

Для нее вечер оказался трудным с самого начала. Все испытывали необходимость выразить свои соболезнования, и, выслушивая их в течение часа, Элинор поняла, что ей следует сменить выражение лица и положить его на полку.

Но люди-то хотели как лучше. Некоторые из старейших знакомых говорили много хорошего о Джулии. Элинор надеялась, что, находясь в каком-нибудь тихом небесном уголке, Джулия может это услышать. А еще она надеялась, что и ее собственную персону в один прекрасный день удостоят такого же уважения. Если, конечно, на следующей неделе не окажется, что она готовит бутерброды с яйцами у Банни Бергера.

А племянник так и не появился.

Интересно, сколько времени занимает поездка из другого штата до их городка? И что, он отправился сюда пешком?

А еще она надеялась, что он, приехав в дом, не будет сидеть там и ждать. Она оставила ему еще одну записку на столике в прихожей очень вежливую, с ненавязчивой просьбой присоединиться к ним в магазине.

Так ли уж хороша была ее идея?

Может быть, лучше было бы оставить его там? Нечего ему соваться в дела магазина. Но, с другой стороны, она не хотела, чтобы он чувствовал себя незваным гостем.

К счастью, в этот момент приехал эксперт по стеклу, и вечер пошел согласно установленному регламенту. Элинор уселась в дальнем уголке. Названия «Адам», «Американская милочка» и «Дорический с лиловым» долетали до ее слуха, сопровождаемые легкими прикосновениями к предметам осторожных пальцев. Внезапно, к своему удивлению, она обнаружила опасность заснуть. Что делать явно не следовало.

Элинор пошевелилась в своем кресле-качалке Стикли, переложила ногу на ногу и глубоко вздохнула. Но старый Густав Стикли прекрасно знал особенности строения человеческого тела и сумел создать столь комфортабельное кресло, что в нем хорошо спалось. Она тихонько пересела на покрытый рельефной резьбой готический стул, выпуклые набалдашники которого могли бы разбудить даже и какого-нибудь умершего бедолагу, и начала считать гостей, помня, что надо оставить свободные места для представителей из фирмы «Деревенский буфет», которые пока еще не появились. Но после того, как Элинор дважды сосчитала гостя из «Квинси», она поняла, что пора сдаваться. Может быть, угощение прогонит сонливость.

Она тихонько поднялась, обошла стойку с закусками, взяла бутербродик и, обнаружив на нем ясный отпечаток лапы, торопливо поменяла на сэндвич с нежной ветчиной, обернулась и увидела перед собой четвертую пуговицу на рубашке могучего, угрюмого на вид светловолосого джентльмена в какой-то бесформенной ирландской шляпе. «Вот-вот, — устало подумала она, — всю неделю я упираюсь взглядом в животы мужчин».

Джентльмен смотрел на Элинор сверху вниз без особого удовольствия.

«Наверное, это кто-то из фирмы “Деревенский буфет”», — подумала она.

Он мрачно процедил:

— Так значит: «С похорон на брачный стол пошел пирог поминный».

Элинор никогда не была сильна в Шекспире. Она уставилась на него, не заметив намека на «Гамлета», и решила игнорировать все, что бы он ни говорил. Перейдя на шепот, она сказала:

— Там для вас приготовлен стул. Если вы пройдете за мной…

— Да к черту их всех! — Однако его голос не прозвучал так, словно он действительно хотел, чтобы все отправились к черту. — Кто здесь Элинор Райт? Наверное, это вон та толстая тетка?

Он не утруждал себя тем, чтобы понизить голос. Тихий шепоток пронесся над столом, головы повернулись к нему, оратор умолк в нерешительности, прервав речь на полуслове, а «толстая тетка» изумленно уставилась на него.

Нежные губы Элинор зловеще искривились. То, что он опоздал, уже достаточно выдавало его невоспитанность; теперь же грубиян выступал во всей своей красе.

Тем не менее она ответила ему сквозь зубы:

— Я же сказала: вам приготовлено место. — Это было все, на что она была способна. — Если вы все-таки сядете…

— Идите вы к черту с вашим «сядете»! Моя тетка умерла, а тут вечеринка. Там, откуда я приехал, считается, что такие вещи слегка не соответствуют приличиям. Еще раз и с самыми лучшими чувствами, милашка, — которая дамочка здесь Элинор Райт?

«Ой, Господи!» — подумала Элинор Райт.

Охваченная холодной яростью, она указала ему на дверь, и это было удачным маневром, хотя бы потому, что она привела его в движение. Иначе, было похоже, что он так и будет стоять здесь, словно могильный памятник.

— Эй! — сказал он, вцепившись в спинку дубового стула. — Что здесь происходит, черт возьми?

Первое, что она сделала, так это убедилась, что дверь в комнату, где проходил семинар, плотно закрыта. Затем она пошла на него в атаку. Ее ноздри побелели, а голубые глаза горели яростным огнем.

— Элинор Райт — это я, — сказала она дрожащим от сдерживаемого бешенства голосом. — А вот вы — неотесанный, невоспитанный горлопан и дурак! Отправляйтесь в дом Джулии, который теперь принадлежит вам, и позже, сегодня вечером, может быть, если я достаточно успокоюсь, мы поговорим как два воспитанных человека. Но особенно на это не рассчитывайте. — Она вытянула руку, указывая пальцем на выход: — А теперь убирайтесь!

Его глаза сузились. Он прищелкнул языком, и в течение нескольких секунд ей казалось, что сейчас он поднимет ее, как статуэтку, и разобьет на мелкие кусочки.

Но он, пожав плечами, отправился восвояси.

С неимоверным удивлением она смотрела, как племянник осторожно, словно это китайская фарфоровая лавка, пробирается через комнату, всю в ярких отблесках светильников Тиффани, заставленную натертой воском мебелью. Звенела посуда, и отодвигались стулья. Один раз он приостановился. У нее перехватило дыхание. Но он лишь взял в руки графинчик, изящный венецианский графинчик, поинтересовался ценой, указанной на донышке, и затем внятно произнес: «Ни фига себе!» Поставив вещицу на место, он вышел прочь.

Когда за ним захлопнулась дверь, Элинор села. К счастью, кресло из Джорджии оказалось прямо позади нее, а выбора у нее не было: казалось, ее колени внезапно стали ватными.

Значит, это и был племянник.

Что же она наделала?

 

Глава 5

Все окончательно и бесповоротно испорчено! Сама себя лишила хлеба с маслом. Сказала племяннику Джулии, чтобы он убирался из собственного магазина.

Что же, грубость есть грубость, какова бы ни была причина. Он не имел права вставать на дыбы, выкрикивать фальшивые обвинения и высказывать хамские утверждения. А «милашка» — он назвал ее милашкой! И какова бы эта милашка ни была, особенно в его воображении, она-то уж таковой не являлась.

«По крайней мере, — сердито подумала она, — он разбудил меня. Теперь-то уж я никак не усну».

Откинувшись на изящную спинку кресла, Элинор прикрыла глаза. Она чувствовала, что дрожит всем телом. Надо взять себя в руки.

Но под ее веками уже родились горячие слезы, они покатились из глаз и заструились по щекам. Она так нуждалась в присутствии Джулии, с ее теплотой, с голосом, в котором слышались бы нотки смеха, когда она говорила: «Не бери в голову, Элли, мы как-нибудь выкрутимся».

Элинор впервые в жизни не знала, как найти выход из создавшегося положения.

Но она должна найти выход. Она должна взять себя в руки. Ведь она пригласила гостей, и на ней лежит ответственность.

Объявился Томасин, пройдя к ней среди ножек столов и стульев. Он вспрыгнул Элинор на колени, положил две мягкие пушистые лапки ей на плечи и лизнул ее в ухо. От него пахло паштетом, а глухое рокотание внутри его пушистой грудки явственно выражало пресыщение.

Она обняла его, поглаживая шелковую полосатую шкурку, а затем со вздохом опустила на пол и встала, разглаживая голубой шелк своего платья.

«Порядок, — говаривала Джулия во времена потрясений. — Разложи все по полочкам. Каждое дело выполняй своевременно».

Она утерла слезы на щеках, промокнула последние влажные капли с ресниц, ее пальцы дрожали: «Благословенная водостойкая тушь». Элинор даже испытала удовлетворение от того, что быстро со всем справилась. Дверь из кладовой комнаты открылась, и на пороге появились Бен и Энтони. Вместе с ними в помещение проник явственный аромат дыма и коньяка.

Энтони спросил:

— Как здесь идут дела?

— Отлично, — ответила она.

Она не решалась сообщить им о прибытии Бентона Бонфорда. Особенно она не решалась сказать об этом Энтони, хотя Элинор не знала, почему так поступает. Конечно, никому не нравится признаваться перед другими в том, что глупо ведешь себя, а она именно так себя и вела.

— Я думаю, мне можно ехать домой? — спросил Бен.

Элинор кивнула:

— Конечно. У вас был долгий рабочий день.

В ответ Бен тоже кивнул, снимая вышедший из моды пиджак, под которым обнаружилась кричащая гавайская рубашка. Однако день еще не закончился, хотя Элинор и не знала об этом. А вот он знал. Он собирался отправиться в свою излюбленную пивную и прогнать вкус этой французской дряни при помощи благородного напитка, а еще обдумать разговор с Мондейном, пока он был еще достаточно свеж в его голове.

Мондейн в разговоре все ходил вокруг да около живописи, и в особенности живописи Пикассо; Бен же упорно отказывался отвечать. Джулия хотела, чтобы о картине Пикассо до дня рождения Элинор никто не знал. Секрет Джулии он не откроет никому. Даже если Джулия умерла, нет причин не уважать ее волю.

Но факт такого разговора все же был чертовски любопытен, потому что живопись никогда не была любимым коньком Мондейна. Мебель — вот что составляло его игру. По крайней мере, до сего дня.

— Спокойной ночи, Бен. Увидимся завтра, — сказала Элинор.

— Я приду рано. Пора протереть шератоновский буфет.

Энтони подождал, пока входная дверь не захлопнется за тощей фигурой Бена, а затем взял рукой Элинор за подбородок и приподнял ее лицо.

— Почему ты плачешь, любовь моя?

Элинор сказала правду, точнее, часть ее:

— Джулия, Тони. Я скучаю по ней.

— Конечно. — Он коснулся ее легким поцелуем, а его рука скользнула по ее лицу, затем по плечу, до локтя. — Конечно, вы скучаете по ней. Ну, пойдемте. Присоединимся к стаду. Они уже откушали? Хорошо. Я, пожалуй, задам несколько вопросов, чтобы показать, что я тоже являюсь любителем стекла, но не профессионалом в этой области, затем вознагражу свое унижение печеньем с зеленью или, может быть, даже позволю себе сэндвич. А вообще я намерен позже отвезти вас куда-нибудь поужинать, так что имейте это в виду.

Вообще-то, в глубине души Элинор хотела бы отказаться от приглашения. Но она не сказала ни слова. Во-первых, ее решение остается по-прежнему за ней, хотя после прошлой ночи он может считать по-другому, и к тому же Элинор в таком состоянии не могла есть. Если, конечно, ее не заставят. Стоило ему войти, как присутствующие дамы, сами того не осознавая, взбили свои волосы, и, хотя мужчины не повернули головы, они скосили глаза на вновь вошедшего, а оратор заговорил громче.

«Конечно, Энтони все сразу понял и, вероятно, — подумала Элинор, — отнес такие перемены на счет своего появления».

Он первым подошел к выступавшей даме, когда она закончила читать свой доклад, скромно представился и восхищенно отозвался об ее опыте, безусловно, ей подыгрывая.

Элинор подумала про себя, что карьера губернатора плачет по нему. Затем она предположила, что, возможно, он уже задавался подобной целью, но до поры-до времени отложил ее. Определенно Энтони не останавливался ни перед чем, если это касалось его личных планов.

Буфет пользовался большой популярностью, и гости с удовольствием задерживались около него. Элинор хотелось бы, чтобы они побыстрее ушли. Но она улыбалась, кивала головой, говорила бесконечные пустые фразы и отчаянно старалась казаться спокойной, хотя на душе Элинор кошки скребли. Даже Тони надоел ей своей услужливостью деревенского парня. Правда, больше никто не догадывался о появлении племянника Джулии. Все присутствующие были уверены, что магазин принадлежит ей. Но об этом довольно скоро узнают, а ей останется только смириться. Собравшиеся хорошо знали Энтони Мондейна, и его ухаживания за Элинор побуждали визитеров подталкивать друг друга локтями, и улыбаться, и делать всякие выводы.

Ей-Богу, было бы интересно послушать разговоры в темных салонах автомобилей, направляющихся к жилищам владельцев, по поводу того, позволит Элинор или нет обвести себя вокруг пальца учтивому и вежливому Энтони и какую выгоду могут поиметь некоторые из них. Но Элинор Райт подобные мысли вовсе не развлекали. Когда наконец за последним из гостей захлопнулась дверь, она заперла ее с почти злобным треском. Затем она занялась приведением помещения в порядок, выключая свет в каждой комнате, и, по крайней мере, не забыла сказать поставщикам провизии:

— Отличная работа, ребята!

— Господи, и горазды же они есть! — сказал один из них приветливо, кидая пустые контейнеры в мешок для мусора. — А мы думали, что старые леди слишком изысканны, чтобы так есть.

Поскольку такое замечание могло адресоваться и ей, Элинор пришла к выводу, что ей следует счесть молчаливое исключение ее персоны из общества старых дам за комплимент. Похоже, они не заметили, как три леди тихонько побросали бутерброды в пластиковые мешочки, которые исчезли в их сумочках.

Она лишь ответила:

— Но они отличные люди, — и взяла свой дождевик. — На улице все еще моросит?

— Нет. По крайней мере, в данный момент. А в прогнозе о погоде сказали по телевизору, что с завтрашнего утра ожидается похолодание, поэтому, наверное, дождя, может, и не будет больше.

— Идите, если хотите. Мы захлопнем дверь.

— Отлично. Счет приготовлен?

— Он на вашем столе.

— Я займусь им завтра.

— Нас вполне устроит, если вы заплатите в начале следующего месяца. А на этой неделе вам и так досталось. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Втиснувшись в свое пальто, она пошла к двери, внезапно и с болью подумав, что не знает, надо ли ей составлять ведомость о заработке. Но Бен, Мэри Энн и Леонард существуют за счет этих тощих доходов магазина, не говоря уже о ней самой.

Луна заливала холодным ясным светом бетонную платформу и пространство вокруг нее. В проулок падала застывшая тень от почтовых ящиков на углу, а траурные флажки, отделанные черной бахромой, на потрескавшемся бетоне выглядели коричневыми. Мусорный бак покрывали капли влаги, а в ночном воздухе уже чувствовался намек на осеннюю стужу.

Элинор сильнее закуталась в свою одежду. Энтони держал дверцу машины открытой, мотор уже урчал. Она скользнула внутрь, с наслаждением чувствуя тепло.

Итак, следующим препятствием в этой скачке будет мужчина в отличном, сшитом на заказ костюме.

Он устроился на своем сиденье, захлопнув дверцу с приятным негромким щелчком, и потянулся к регулятору обогревателя, чтобы включить его на полную мощность.

Тихим и спокойным голосом он сказал:

— Вестей от племянника нет?

— А, да. Он здесь.

— Что? Когда?

Она рассказала Энтони о встрече с ним, не стараясь скрыть гнев.

— Вот дерьмо! — воскликнул Энтони. — Наверное, это и был тот здоровенный деревенский парень, которого я видел. Он спускался по ступенькам, а потом укатил в грязном красном «пикапе». А куда он поехал?

— Не знаю. Я была слишком зла, чтобы интересоваться. Вообразите себе: он кричит, вламывается сюда и говорит такие вещи!

— Ну что же, я вот что вам скажу, дорогая моя: если он расположился в доме Джулии, то вам там места нет.

Ну разве не этого она хотела? Разве не так она хотела распорядиться своей жизнью, плача в жилетку Тони?

«Хорошенькое дельце, — подумала уныло Элинор, — в искусстве дипломатии я могу сравниться только с цыпленком».

Она заставила себя сказать более спокойно:

— Мне ведь все равно когда-нибудь придется иметь с ним дело.

— Правильно. Завтра утром. Когда вы хорошенько выспитесь. Боже мой, детка, да за эти четыре дня у вас не было передышки. Теперь для этого настало время.

Его слова прозвучали довольно убедительно для Элинор. Она пошла на компромисс.

— Сначала давайте посмотрим, там ли он.

Но, вероятно, племянника дома не было. «Пикап» не стоял возле дома, хотя через кружевные занавески гостиной пробивался свет, но он всегда включался автоматически в восемь часов вечера.

Часы Элинор показывали десять тридцать. Испытывая неимоверное облегчение, она сказала:

— Хорошо. Он поехал в мотель.

— Или в бар.

— Все равно. Тони, я слишком устала, чтобы ужинать. Подвезите меня поближе, и я выйду.

— Только при условии, что я тоже останусь. Я не оставлю вас здесь, когда каждый момент может явиться этот нахал.

«О, Господи! Да за кого он меня принимает? За непорочную деву-весталку с макаронами вместо мозгов, что ли?» Стараясь сохранить терпение, которого у нее оставалось все меньше, она сказала:

— Я могу запереться изнутри, Тони. Я обещаю. Я очень устала…

Элинор позволила своим словам прозвучать убедительно, она надеялась, что убедительно. Она была очень хорошо осведомлена о другом, более элегантном «нахале», у которого, может быть, были те же самые намерения, что и у Бентона Бонфорда. Но ее идиотское поведение прошлой ночью, без сомнения, дало Энтони повод, что он может думать иначе.

Он остановил «порше» рядом с ее собственным потрепанным старым «шевроле». Свет, проникавший через кружевные занавески, отбрасывал яркие пятна на его улыбающееся лицо.

— Это не совсем то, чего я ждал.

— События прошедшей ночи вовсе не являлись тем, чего я ждала, — ответила она и, с облегчением подумав, что выиграла битву, потянулась за сумочкой. Но темная рука, чья смуглость еще более подчеркивалась ослепительной белизной манжета и блеском старинной бриллиантовой запонки, обняла ее, привлекая ее застывшее тело к нему.

Энтони пробормотал в ее ухо:

— Ну же, только маленький знак благодарности мальчику за хорошее поведение. — Затем его губы коснулись ее губ. Другая рука коснулась шеи, затем медленно заскользила к груди.

Элинор произнесла твердо:

— Нет. Нет, Тони.

Он терся своей грубой щекой о ее лицо.

— Не сегодня? Но я так ждал этого момента.

— Не сегодня, — еще раз жестко сказала Элинор, но не добавила вслух то, что подумала: «Никогда». Потому что действительность еще может заставить ее обратиться за помощью к этому человеку.

Тони вздохнул, преувеличенно громко, поцеловал ее в обе щеки и отпустил.

— Мне будет очень одиноко в мотеле. Я буду таким подавленным и лишенным тепла.

— Поживем-увидим.

— Жестокая!

Он перегнулся через нее, открывая дверцу машины.

— Что же, идите, непостоянная дева. Я позвоню вам завтра.

Элинор вышла. По-дружески махнув ей рукой, Тони уехал прочь. Но ее представление о самой себе не улучшилось бы, узнай она, что он еще не успел завернуть за угол, а мысли о ней уже улетучились из его головы. Он думал об этом проклятом племяннике.

Если племянник в баре, то он найдет его. Устроит случайную встречу. Но поговорить им нужно.

Элинор еще минутку постояла на морозце, стараясь прийти в себя. То, что она с такой легкостью отделалась от Энтони Мондейна, не вызывало у нее недоумения. Может быть, она слишком давно не играла в эти игры со свиданиями…

У нее было несколько случайных романов, в основном с дилерами-антикварами, которые интересовались ею, может быть, ради того, чтобы узнать кое-что о делах. После того как она переехала к Джулии, все отношения почти полностью прекратились, и Элинор до сих пор недоумевала, почему. А если теперь она и понимала, то все равно упрямо и яростно отказывалась думать об этом.

К тому же она чувствовала, что ее сердце тревожно и глухо стучит, и причиной тому вовсе не Энтони Мондейн.

Правильно ли она поступила? А вдруг племянник все-таки здесь?

Стремительные облака закрыли бледную луну, когда она, хрустя гравием, пошла по подъездной дорожке, чтобы заглянуть в старый гараж. Два мусорных бака, газонокосилка и пачки ненужных журналов. Никаких признаков «пикапа». О’кей. На аллее тоже ничего, кроме нескольких луж, в которые падали редкие капли с ветвей сикамор. Так. Его нигде нет. Хорошо. Может быть, до утра ей и не придется столкнуться с чем-нибудь еще. Все, что она действительно хотела, так это незамедлительно отправиться в кровать, закрыть утомленные глаза и обо всем забыть.

Прошлой ночью она опустошила бутылочку снотворного, но в ее сумочке лежала еще одна.

Думая об этом как о своего рода вознаграждении, она поднялась по осевшим ступенькам кухонного крыльца, ее каблучки издавали гулкое цоканье, и взялась за дверную ручку. Ручка не повернулась. Она даже не сдвинулась с места.

Охваченная страшным подозрением, она нахмурила брови и тихо проронила:

— О, мой Бог!

Сойдя с крыльца, она торопливо направилась по мокрому гравию к въездным воротам, поднялась по ступенькам и попробовала открыть дверь. Заперто. Тогда, очень заинтересованная и слегка разгневанная, она опять спустилась вниз и обошла старый дом по темной дорожке. Полами своей одежды она задевала за высокие кудрявые стебли умирающих садовых растений. На сей раз ее каблучки выбивали свою дробь быстрее, чем прежде. Парадная дверь тоже была заперта. У нее возникло сильное искушение ударить ногой в проклятую дверь и закричать: «Откройте, черт возьми!» Затем она, приняв во внимание спящих соседей и бесполезные затраты энергии, снова пошла к кухне. На этот раз Элинор положила пальто и сумку на маленькую деревянную скамью и обеими руками попробовала открыть дверь. Безрезультатно. Дом заперт.

Следовательно, это племянник закрыл дом. По незнанию или в отместку. Одно из двух. Хотя какая разница? В данный момент имеет значение только то, что она оказалась на улице. А племянник, вероятно, находился внутри. Даже если машины у дома и не было.

Элинор уселась на сырую скамейку рядом с сумкой, обернула пальто вокруг замерзших плечей и глубоко вздохнула.

Ну и что теперь делать?

Часы показывали начало двенадцатого. Не слишком подходящее время, чтобы будить Мэтта Логана и его жену или ехать в мотель. Она и так уже дала сегодня достаточно поводов для сплетен. А заснуть в машине грозит ей смертью либо от боли в плече, либо от холода. Она могла бы вернуться в магазин. К черту! Это выражение родилось в ее голове с неожиданной злобой. Она не станет уезжать отсюда, словно отшлепанная девчонка.

Тут Элинор вспомнила, что окно в кладовой не закрыто. Оно располагалось прямо над ней, слева от крыльца. Она поднялась, вытянулась и внимательно вгляделась в него. Если она придвинет скамейку и поставит ее прямо под окно… Туфли на высоком каблуке, как и дождевик, служили помехой. Она сняла и то и другое, положила в сумку, затем залезла на скамью и, встав на цыпочки, попыталась дотянуться кончиками пальцев до подоконника. Эта операция стоила ей двух сломанных ногтей, один из которых причинил ей ощутимую боль. Она обронила крепкое словцо, которое ковбой-племянник мог бы оценить, если бы слышал. Надо чем-нибудь поднять окно. В бардачке «шевроле» имелась отвертка. Взяв ее, она прошлепала обратно по острому гравию, что было не слишком приятно, поскольку на ее ногах были лишь чулки, и взобралась назад на скамейку. Сработало. Оконная рама поднялась с тихим скрипом примерно на фут — выше дотянуться ей не удалось. И что дальше? Она даже подбородком не могла достать до подоконника. Вот если бы ей удалось подтянуться на локтях, быстро изогнуться и оттолкнуться ногами… Легко сказать. Коленки в чулках так же, как и пальцы ног, соскальзывали. Волосы упали на лицо, щекоча нос.

Она спрыгнула вниз и приглушенно чихнула. А затем попыталась снова. Почти успешно. Еще раз. Она упорно цеплялась за стену, стараясь не слишком громко сопеть и пыхтеть. Внутри чулана что-то упало и покатилось по полу. Ее платье было утыкано щепками с подоконника и порвалось. Она ударилась макушкой об оконную раму. Еще один, более удачный, отчаянный толчок…

— Дайте-ка я помогу вам, — произнес жесткий глубокий голос.

Чьи-то руки подхватили ее, тяжело втащив внутрь. Она шаркнула коленями по подоконнику. Платье порвалось еще в одном месте с громким треском. Перетащив ее через выступ окна, пальцы разомкнулись и выпустили ее, и она нескладной бесформенной массой опустилась на пол. Одновременно при свете лампочки, горевшей в чулане, она обнаружила, что смотрит прямо в круглое отверстие дула пистолета, и над ним — гневные глаза Бентона Бонфорда.

Без дурацкой шляпы волосы его выглядели густой белой копной. Банный халат, который не подходил ему по размеру, открывал на обозрение широкую грудь и белые, покрытые рыжими волосами ноги, длинные и толщиной способные сравниться с могучими деревьями.

Угрожающее выражение на его лице сменилось отвращением, и он опустил пистолет.

— Проклятье! — сказал он. — Да это девица Райт. Какого черта вы здесь делаете?

Растрепанная, сидя на полу, она, мягко говоря, чувствовала себя не в своей тарелке. Собрав последние крошки собственного достоинства, она встала на непослушные ноги и очень холодно произнесла:

— Я здесь живу.

— Вы здесь что?

— Я живу здесь. А вы заперли двери.

— Какого черта! Откуда мне было знать? Никто мне не сказал.

— А вы и не спрашивали.

— У меня не было возможности спросить. Если я правильно помню, то мне было велено убираться и ехать в дом. Все это было сказано в неопределенных выражениях. Вот я и убрался, Господи, Боже мой, и приехал в дом.

Элинор сказала:

— О! — что выражало окончательный приговор всем тупым мужчинам в мире, неважно, белокурым или нет. Скрипнув зубами, она болезненно разогнулась. Он стоял, прислонившись к стойке чулана, скрестив могучие руки, как у морячка Попая, на груди и покачивая страшным пистолетом, и не предпринимал ни малейшей попытки помочь ей.

Вообще-то, очень сложно держаться с достоинством, будучи в разорванном платье, в разодранных в клочья чулках и без обуви. Но она постаралась. Элинор попыталась натянуть порванное платье на бесполезную в данном случае кружевную сорочку одной рукой, и одновременно другой пригладить растрепанные волосы. И почти с горечью сказала:

— И нечего грубить.

— Грубить! — Казалось, его отвращение еще более возросло. — Слушайте, дамочка, я только что потратил три недели драгоценного времени уборочной страды в том месте, которое теперь называют Россией, чтобы заключить сделку на зерно, которая принесет выгоду кому угодно, только не мне. Затем я приезжаю домой, и тут выясняется, что моя женушка, эта двуличная Джилл-милашка, воспользовалась удобным случаем и в мое отсутствие отправилась в Лас-Вегас или еще в какое-нибудь проклятое местечко, где легко начать бракоразводный процесс, таким образом положив конец моей второй попытке обрести семейное блаженство. Моя тетка умерла — это была единственная родственница, которая кроме моего деда когда-либо задавала мне хорошенькую встряску, каковы бы ни были ее личные наклонности. Она оставила мне, как сказал парень по телефону, антикварный магазин со всем содержимым, который нужен мне, как лишняя дырка в голове. Когда я приехал, чтобы разобраться с делами, то обнаружил большую компанию горожан, которые определенно праздновали ее кончину при помощи пирожных и эля. Конечно, вы понимаете, что я не слишком взволнован. Когда милашка в голубом сказала мне убираться к черту, я убрался. Затем, расслышав любопытные звуки в темноте, я обнаруживаю, что та же самая милашка взламывает дом моей тетки. Так что можете признать, миссис Райт, если так вас зовут, что, следуя логике и положению вещей в данный момент, мне есть от чего помрачнеть.

Да, эта речь была длинной.

Элинор прикрыла глаза в ожидании, когда он закончит. Ее голова страшно болела. Коленки и локти кровоточили. Ей казалось, что из-за такого тяжелого трюка, как перелезание через амбразуру окна, ее тело сейчас распадется на части.

Когда он наконец заткнулся, она процедила в ответ сквозь зубы:

— Я устала. Я не в состоянии даже ответить вам или сделать что-нибудь. Добро пожаловать в наш город, мистер Бонфорд. Если вы хотите съесть что-нибудь, то в холодильнике есть ветчина и молоко.

— Я нашел ветчину, молоко пахнет забавно, а легкое пиво я не пью.

— …И хлеб в хлебнице, — продолжала она, не обращая внимания на его слова. — Мы сможем продолжить нашу оживленную беседу утром. А сейчас я намерена лечь в постель.

— В свою или в мою?

Элинор вытаращила глаза. Он улыбался, но она видела в этом мало смешного.

— Просто я хотел внести ясность, — сказал он. — Джилл научила меня одному: ничего не считать само собой разумеющимся. Пусть все будет изложено в письменной форме.

Он был так же непохож на Марвина Коулса, который сказал однажды то же самое, как тушеное мясо не похоже на копченую сосиску. Но образ мышления у них казался одинаковым.

Прежде чем Элинор успела подумать, у нее вырвалось:

— Должно быть, у вас был интересный союз.

— Как и у вас, — ответил он, — если, конечно, то, что я краем уха слышал сегодня вечером в городском бистро, имеет смысл.

Она не обратила внимания на его замечание. Она думала о другом. Получить в письменном виде. Если бы магазин был завещан ей! Люди не забудут никогда, что Джулия не сделала этого. И именно потому, что она не сделала этого, Элинор и оказалась сегодня в таком ужасающем положении.

К черту племянника! К черту Марвина! К черту всех!

И она снова процедила сквозь зубы:

— Спокойной ночи, мистер Бонфорд.

— Спокойной ночи, миссис Райт.

Когда она начала подниматься по затемненной лестнице, у нее возникло чувство, что он колеблется: то ли пойти за ней, то ли посмотреть ей вслед. Она не доставит ему удовольствия и не оглянется на него, но все-таки у нее было отчаянное желание выглядеть как можно менее смешной. Вопреки всем усилиям лоскутья ее платья развевались, а пальцы ног торчали из дырок на чулках. Наверное, она выглядит, как оборванка и босячка. Но это была его вина.

На вершине лестницы Элинор позволила себе бросить беглый взгляд вниз. Он все еще был в холле и смотрел на нее, слегка освещенный рассеянными лучами ночной лампы. Он явно был ошеломлен. Но и сам он не выглядел слишком элегантно: в халате не по размеру, с огромными ногами и руками, по-прежнему скрещенными на широкой груди. Он поймал ее взгляд и улыбнулся. Это настолько выбило ее из колеи, что она споткнулась на краю ковровой дорожки и чуть не сломала себе шею, налетев на выпуклость орнамента балюстрады.

— Все в порядке? — обратился он к ней.

— Да, — обронила она. — Спасибо.

«Я грациозна, как растолстевшая ящерица, — подумала Элинор. — Ну что же, к черту все это». И она поплелась дальше, потирая ушибленное плечо. Может быть, и поделом ей. Может быть, не стоило капризничать, и тогда она не попала бы в столь глупое положение.

Только теперь она вспомнила, что ее туфли, пальто и сумочка со всем содержимым все еще лежали на скамье под окном чулана.

 

Глава 6

Сжав челюсти, она шла дальше. Она не будет снова спускаться вниз, по крайней мере, сейчас. Может быть, после того, как он отправится спать. Интересно, какую спальню он выбрал? Элинор увидела свет, струившийся из приоткрытой двери комнаты с чиппендейловским комодом. На полу возле низкой смятой кровати валялась в беспорядке одежда, вдобавок в комнате висел завесой сигаретный дым. Джулия была бы разъярена. Никому не позволялось курить в доме в течение долгих лет.

Ее собственная спальня находилась прямо напротив через коридорчик. Вначале Элинор огорчилась, а потом она подумала, что есть вещи и поважнее, над которыми стоит поразмыслить. Например, замок на ее двери. Она убедилась, что он работает и что ее рука не сломана. Войдя, она заперла дверь, зажгла лампу и торопливо принялась высвобождаться из своих доспехов. Они с Джулией пользовались общей ванной комнатой. Но сейчас, когда в доме сидит эта деревенщина, она не могла туда спуститься. Проклятый наглец!

Беглый осмотр показал, что платье безнадежно испорчено. Пятьдесят долларов коту под хвост. Она кинула его в широкий бак вместе с чулками. Затем, взяв свой слишком длинный толстый коричневый халат, который меньше всего на свете напоминал о сексуальности, она закуталась в него, бросила взгляд вниз, в холл, с облегчением обнаружила, что он пуст, расслышала звук льющейся воды из кухни и на цыпочках прокралась через зал в ванную.

Ее дантист не одобрил бы небрежного отношения к чистке зубов, но что он понимает? Ему-то никогда не приходилось прятаться от блуждающего взгляда симпатичного медведя из глубинки в халате на голое тело.

Рука Элинор замерла на дверной ручке спальни, она постояла в замешательстве от собственных мыслей. Ну почему в ее голове из всех слов в мире нашлись только «симпатичный медведь из глубинки» и «блуждающий»?

Тони Мондейн симпатичный. Да, конечно. Но ковбой? Бентон Бонфорд и в самом деле выглядел, как ковбой, отошедший от дел, но «блуждающий»?

Что ж, все-таки он был дважды женат. Он сам сказал. Это указывает на определенный подход к семейным отношениям. «Но вообще-то, — с уверенностью подумала Элинор, — иногда подсознание знает больше, чем разум, и независимо от возраста умная женщина, находясь в большом доме наедине с внушительных размеров мужчиной, со вниманием отнесется к подсказкам своего подсознания».

Элинор сняла халат и, уже находясь в кровати, протянула руку, чтобы погасить свет. Лампа внезапно погасла: где-то за стенами дома Элинор услышала отдаленный гул. Просто отлично. Надвигался еще один из холодных осенних ураганов с грозой.

Тут электрический свет снова засиял, но в любую минуту он может погаснуть надолго, так как осенью на местной электростанций, как правило, устраивали нечто вроде проверки.

Сказать ли об этом племяннику? Чего это ради? Пусть сам разбирается со всем. Тут возникла еще одна мысль. Надо ли ей запирать дверь спальни? И со словами: «Лучше подстраховаться, чем потом пожалеть», — она поднялась с кровати, вздрогнула от боли в плече, подошла к двери и попробовала ее запереть.

Ей пришлось повозиться с замком, прежде чем он щелкнул. Она не запирала дверь с тех пор, как Джулия пригласила к себе какую-то аукционершу и ее любимого ручного удава. С тех пор миновало три месяца.

Для надежности Элинор решила также надеть пижаму Бобби. Она спотыкалась, путаясь в ее длинных штанинах. Штаны были широковаты, но благодаря безопасной булавке держались довольно сносно. Если по какому-нибудь нелепому стечению обстоятельств ей снова придется столкнуться этой ночью с племянником, она определенно не предстанет перед ним в изношенном ручной вязки пуловере, который единственный остался у нее из одежды, поскольку все остальное она отправила в стирку. Стирка — она совсем забыла об этом. Можно сделать это завтра перед уходом на работу.

Она забралась обратно на высокую кровать с балдахином, начала кутаться в одеяла, затем замерла и принюхалась. В комнате стоял странный запах: пахло псиной. Странно. Да нет, ничего странного, это ее новая отремонтированная табуреточка. Бен предупредил ее, что лак будет сохнуть всю неделю, но она все равно притащила ее домой, главным образом для того, чтобы уберечь от взглядов Марвина Коулса. Он еще раньше пытался купить ее, перебив цену на аукционе домашней утвари.

Может, открыть окно, чтобы впустить не много свежего воздуха? Снова выбравшись из постели, она подошла и слегка приоткрыла старую раму, на несколько дюймов. За стеклом царил мрак, и лишь ветер яростно шумел в кроне старой сосны у гаража. Одна из надломленных ветвей стучала по крыше. Джулия собиралась спилить ее. Теперь же об этом предстояло позаботиться Элинор «или еще кому-нибудь», — поправила она себя сердито. И уж наверняка пойдет дождь. Только бы он не начался до тех пор, пока «к-овбой» не отправится спать и она не сможет сбегать вниз за своим бедным пальто, туфлями и сумкой. С пальто, наверное, все обойдется, но вот туфли были самыми лучшими в ее гардеробе, хоть от них и болели ноги, и от сильной влажности, безусловно, пострадают все бумаги, что лежат в ее парусиновой сумке, превратившись в противную мешанину. Проклятая деревенщина!

Она снова скользнула под одеяло, уставилась в темный потолок и сказала себе, что плечо болит не так уж и сильно и что ей следует приберечь снотворное на более неотложный случай. Она глубоко вздохнула и принялась медленно считать до десяти. Через приоткрытое окно проникал ветер, покачивая занавески и обжигая холодом ее щеки, несмотря на слой ночного крема. Еще раз. «Один-два-три…» Несмотря на сквозняк, в комнате пахло псиной. «Надо будет сказать об этом Бену. Семь-восемь-девять-десять. Забудь об этом, а заодно и о том, чтобы делать глубокие вздохи — все равно не помогает».

Она вздохнула, протянула руку и вновь зажгла свет. Перевернувшись, она получила возможность взглянуть на крошечные французские часы, собранные задолго до того, как услышали о существовании светящихся циферблатов.

Четверть первого. Даже забавно. Ей надо встать в шесть; Бен напомнил ей, что в семь тридцать в магазин приедут клиенты, чтобы посмотреть диван розового дерева. Продажа его сулит им много денег.

Она тихонько вздохнула. Может быть, после того, как она прокрадется вниз и заберет свои туфли и сумку, все кончится? Может быть, эти глупости и мешают ей успокоиться. Теперь-то уж точно племянник заснул. Он ведь проделал долгий путь и наверняка устал. Она села, опустила ногу на коврик у кровати и вдруг услышала скрип. Это поворачивалась дверная ручка.

— Спокойной ночи, мистер Бонфорд! — крикнула Элинор.

— Миссис Райт…

— Я же сказала: спокойной ночи!

— Я думаю, вы должны…

Страшно разгневанная такой явной настойчивостью этого человека, она отшила его самым холодным тоном, который только могла изобразить:

— Приятных сновидений!

Ответа не последовало, но ручка перестала двигаться.

Она откинулась на подушки, закрыла глаза, думая про себя, что завтра утром один из них уберется отсюда: либо он, либо она.

В тишине старого дома ей показалось, что она услышала, как скрипнули пружины под могучим телом на выбранной им кровати. Она ударила кулаком по подушке.

Она попадет в довольно неприятное положение, если он не уснет. Нечего и говорить, он всю кровь ей испортил.

Началась гроза. Отблески молнии сверкали в ее окне, за ними не замедлили раздаться раскаты грома. Кажется, если подсчитать время между громом и молнией, то можно определить, как скоро начнется дождь и как далеко находится туча. Элинор сделала усилие, чтобы вспомнить это, и уже немного успокоилась, когда первые капли дождя застучали по старым матовым оконным стеклам.

И затем произошла ужасная вещь. Яростная вспышка озарила небо, затем раздался удар грома, от которого весь дом затрясся. Свет погас; Элинор попыталась сесть, но вместо этого беспомощно вытянулась на кровати, потому что что-то огромное, что-то, издающее непристойные звуки, пыталось забраться к ней под одеяло.

Ярость и бесстрашие охватили ее, она пронзительно вскрикнула и попыталась отпихнуть существо, но руки ее оказались в ловушке и нащупали шерсть, в то время как мокрый язык облизывал ее голую шею. С отчаянным усилием она выбралась из-под копошащейся массы, щелкающей зубами под скомканными одеялами, и свалилась на холодный пол. Она перекатилась, вскочила на ноги с необычайной легкостью, повернула замок, который на удачу подался под ее рукой, открыла дверь, навалившись на нее, и, стремительно перелетев через коридор, тяжело столкнулась с дверным косяком. Она очутилась прямо в объятиях могучих рук, прижатая к прикрытой шелком мужской груди. Они оба закружились, исполняя какой-то странный танец в кромешном мраке коридора, пока она всхлипывала и бормотала. Наконец ему удалось остановить этот танец, прижавшись спиной к холодной стене. Тут снова зажегся свет. Элинор огляделась, еще раз взвизгнула, отлепилась от партнера по танцу и отскочила к противоположной стороне коридорчика, схватив бронзовую статуэтку со столика у стены и размахивая ею над своей головой с угрожающим видом, словно растрепанная Валькирия с копьем. Сквозь сжатые зубы она произнесла:

— Вы отвратительная умственно отсталая деревенщина!

— Проклятье, опустите вниз эту штуку! Может быть, в следующий раз вы выслушаете меня, — сказал он.

— Это вы послушайте меня! Еще один шаг, и я раскрою вашу толстую башку, как стручок гороха!

— О, ради Бога!

Он отступил к стене позади себя и уложил огромные руки в излюбленную позицию — скрестив их на груди. Он смотрел на нее, нахмурившись, и выглядел таким же грозным, как погода за стенами дома. Элинор оглянулась, и в ее голубых глазах, которые потемнели от гнева, мелькнул страх перед мраком царящей на улице ночной бури.

Чрезмерно спокойным голосом он продолжал:

— Я сказал — опустите статуэтку, пока никто не пострадал — и вы можете быть чертовски уверены, что если уж кто-то и пострадает, то уж не я. Мне жаль, Чарли напугал вас. Если бы вы выслушали меня…

— Кто такой Чарли? — спросила она, застыв от ужаса при мысли, что их может оказаться двое, и крепче сжала статуэтку.

— Моя собака.

Этот чудовищный бегемот, который залез к ней в кровать? Она сварливо сказала:

— Да вы шутите!

Мужчина пожал плечами, заглянул через ее плечо в освещенную спальню и тихонько свистнул. На огромных мохнатых лапах со скорбной мордой и поджатым хвостом здоровенный коричневый с белым сенбернар вышел из ее спальни и с унылым видом грузно уселся на пол у ног Бентона Бонфорда. Элинор задохнулась от изумления и опустила статуэтку.

— Вы не можете утверждать, что я не пытался предупредить вас, — невозмутимо сказал Бентон Бонфорд.

У Элинор кончилось терпение, и она воскликнула:

— Предупредить о чем?

— О вероятности того, что он сидит под вашей кроватью.

— Под моей…

— Именно. Я выпустил его из комнаты, когда снова поднялся наверх с вашими, между прочим, туфлями, пальто и сумкой, которые лежат сейчас перед вами на стуле и которые я обнаружил, когда закрывал окно в кладовке, — ведь вы забыли их. Помните первую вспышку молнии, когда мы еще были внизу? Это привело его в ужас. Я знал, что так и будет. Он панически боится грозы. Моя кровать слишком низкая, чтобы он мог залезть под нее, вот он и выбрал вашу. Вы теперь понимаете, что Чарли — суеверный подлиза и трус, так ведь, старик? Посмотрите, он весь дрожит. Вы, глупая женщина, до смерти напугали его.

— Да я сама… — произнесла она и умолкла.

Элинор открыла рот, словно рыба, вытащенная из воды, и к своему ужасу обнаружила, что ее защита целиком и полностью сломлена — результат последних четырех дней, — когда ей требовалось все ее мужество. Крупные слезы потекли по бледным щекам, отчего на ее губах возник солоноватый привкус.

Бентон Бонфорд хрипло сказал:

— Прекратите это!

Элинор закрыла руками свое мокрое лицо, покачала растрепанной головой и промямлила:

— Простите, я не могу. Не смотрите, просто уйдите.

Ее ответ сопровождался глухим шлепком, поскольку Бонфорд повернулся и врезал своим кулачищем по стене. Результатом удара оказалась неглубокая выемка на старых обоях и испуганное выражение, которое появилось на и без того перекошенной морде Чарли. Сам же Бентон Бонфорд сжимал и разжимал свой кулак, тяжело дыша. Не глядя на Элинор, он произнес:

— Когда вы закроете дверь, придвиньте к ней стул, я вам советую.

И затем, поскольку Элинор таращилась на него, не двигаясь, повернув к нему мокрое лицо, он посмотрел на нее и сказал напряженным строгим голосом:

— Черт возьми, дамочка, у меня не было женщины вот уже восемь недель. Мне уже шестой десяток, но я уверен, что это еще не конец жизни. Вы что, не понимаете, как сексуально выглядите?

И тогда — разве она успела бы заметить это в своем яростном прыжке из кровати, — она обнаружила, что верх ее широкой пижамы расстегнут, булавка потерялась, и в отчаянном порыве к своему воображаемому убежищу она не заметила, как широкие штаны свалились с нее и теперь лежали на полу, и самое страшное, что от ее глубокого вздоха пижамная куртка разошлась, и ее грудь была почти полностью обнажена.

Вдруг Элинор поняла, и это было, как вспышка молнии, что еще никогда не видела более красивого мужчину, начиная с его могучей выпуклой груди, покрытой серебристыми волосками, и заканчивая длинными мускулистыми ногами; он был в светлых плавках и больше всего на свете походил на Геракла, а его жена, наверное, сошла с ума…

Перед ней открылась головокружительная опасность, с которой ей раньше не приходилось сталкиваться ни в круговерти своего короткого замужества, ни в период редких увлечений ее вдовьих лет, и вообще за всю ее жизнь.

Снова сверкнула молния, приглушив свет до неясных сумерек, но что-то совершенно новое возникло между усталым мужчиной и измотанной женщиной, стоящими в коридоре, заставляя их зажмуриться. Если бы он протянул к ней руки или она сделала бы это, то произошло бы неизбежное. Но в этот момент свет окончательно погас, и к хриплому, затрудненному дыханию двух человек присоединилось жалобное повизгивание испуганной собаки, и очарование пропало.

Мужчина невнятно пробормотал:

— О, Господи! — и наклонился во мраке, чтобы успокоить съежившегося пса, забившегося в пространство между стеной и ногами хозяина.

Женщина не сказала ничего.

 

Глава 7

Буря утихала. Ветки сосны больше не хлестали по крыше, лишь тихо шелестели. Ветер все еще играл с хрупкими подсохшими листьями сикамор, гоняя их по старой деревянной веранде, но через оголенные ветки деревьев уже время от времени проглядывала луна. Воздух был сырой и холодный. Он проникал в комнату через приоткрытое окно, принося с собой запах влажной коры и сырой земли.

Элинор растянулась на кровати, уставившись в лепную розетку на потолке спальни. Мысль о том, чтобы заснуть, теперь была просто смешна. Нервы, как натянутая струна: если кто-нибудь коснется, зазвенят.

«Опять надо приспосабливаться. Ну что за мужчина! Она вела себя, как робкая школьница. Господи! Ну почему ее мысли устремлялись в одном направлении?»

Элинор подумала, что Тони взволновал ее; она сопротивлялась, но он разбудил ее. И так уж вышло, что из всех людей подвернулся племянник, чтобы закончить дело.

«Это несправедливо, — подумала она, — что Провидение веками диктует свою неумолимую волю. Это не должно случиться со мной, если только я сама не выберу это. Но я не выберу, я слишком стара для такой бессмыслицы».

Она перевернулась и увидела отблеск света на статуэтке, которую поставила на ночной столик. Великолепный бронзовый мустанг, вставший на дыбы, казалось, бил копытами по воздуху. Она почти слышала его дыхание, вырывавшееся из раздувающихся ноздрей.

Жеребец. Ей все время попадались на глаза жеребцы. Неважно, какого возраста.

Тут она сама фыркнула и почувствовала себя лучше, пока сквозь шум ветра, шелест листьев и колышущихся занавесок она не различила настойчивый стук в свою незапертую дверь.

Она застыла. С другой стороны двери раздался глубокий голос, который сказал:

— Я уверен, что вы не спите. Господь свидетель, я тоже. Вставайте и наденьте на себя побольше одежды. Нам надо поговорить. Я буду внизу, в кухне.

— Я не думаю, что нам есть о чем разговаривать в два часа ночи.

— Не ведите себя, как ослица. Нам обо всем надо поговорить. Не беспокойтесь, я уже надел на себя брюки. Кстати, Чарли составит нам компанию. Вставайте, я приготовлю кофе.

Элинор недоверчиво прислушалась, как его подкованные башмаки глухо стучат по ступенькам, сопровождаемые негромким шлепаньем, которое, вероятно, выдавало присутствие сенбернара.

Пытался ли он открыть дверь? Что за беспокойный человек! И какой эгоист: не дождался ее ответа и ушел в уверенности, что она послушается.

«Пожалей себя, Элинор. Останься в постели, подожди до завтра, когда к нам присоединится Мэтт Логан, чтобы найти в разговоре с этим ужасным человеком нужные слова».

Однако, может быть, в этом и было дело. Завтра появятся Мэтт Логан, и, вероятно, Тони Мондейн, и одному Богу известно, кто еще, и только в конце этой очереди найдется место племяннику Джулии. Может быть, это единственный шанс поговорить приватно, с глазу на глаз. Представить ситуацию с собственной позиции, без всякого давления со стороны закона.

Элинор поднялась с постели. Побольше одежды, так он сказал.

Она порылась с угрюмым видом в своем гардеробе, выудила бесформенный фланелевый костюм для бега трусцой бутылочного цвета и огромные пушистые комнатные туфли. Сойдет.

Она зашаркала к двери в своей неуклюжей обуви, затем внезапно, повинуясь необъяснимому импульсу, вернулась назад, взяла пару бигуди и укрепила их на макушке при помощи заколок для волос. Вот так. «Вернись, красотка», — пропела она своему бледному отражению в зеркале и пошла вниз по ступенькам.

Кухня была ярко освещена, и слабый аромат свежесваренного кофе долетел до Элинор. Задняя дверь была открыта, за ней мелькал Чарли, победно помахивая своим пушистым, похожим на знамя, хвостом. Он околачивался вблизи дома, удостаивая своим вниманием ствол каждой сосны. Бентон Бонфорд, вытянув ноги, развалился на стуле, держа в руке чашку с кофе. Поверх выцветших джинсов был надет огромный свитер, орнамент на котором представлял собой вереницу свинок. Взмахнув кружкой, он указал ей на кофеварку:

— Наливайте. Я нашел только кофе без кофеина, но что мне нужно сегодня, так это тихая бухта во время шторма. О’кей, Чарли, заходи.

Она не обратила внимания на замечание племянника по поводу кофе без кофеина, воспринимая его как очередную мужскую глупость. Ополоснув чашку для себя, она налила кофе и осторожно отхлебнула. Это действительно был кофе, все правильно. Да, конечно. Вот только чем он отмерял его, не миской ли для фруктов?

Бентон осклабился.

— Кофе по моему рецепту, — сказал он. — Слишком густой, чтобы расплескать, довольно жидкий, чтобы удобно было размешивать. Прошу садиться.

Возможно, его последние слова и запоздали, но она послушалась. В конце концов, мяч для дальнейшей игры был в его руках. Элинор уселась на бентвудовский стул и придвинулась к столу.

Бентон Бонфорд закрыл дверь и велел своей похожей на гору собаке лечь на пол. Пес повиновался, с упреком взглянув на хозяина исподлобья и плюхнувшись так, что в буфете зазвенела посуда. Затем Бонфорд, в свою очередь, сел к столу. Старый бентвуд выдержал: он был достаточно крепок.

«Если, конечно, ему не придет в голову откинуться на спинку, — подумала Элинор. — Клей держать не будет. Я, конечно, буду при этом отмщена, но расколотый бентвудовский стул — слишком высокая цена за такое удовольствие».

Однако он сидел тихо и спокойно, обеими руками держа свою чашку. Она заметила, что на груди его огромного свитера свинки держат в своих рыльцах маргаритки. Затем она перевела взгляд на его руки. Они были достаточно велики, чтобы кружка почти полностью исчезла в его ладонях, они были покрыты рыжеватыми волосками и легкими веснушками и определенно имели трудовые мозоли. Рабочие руки.

Волей-неволей она подумала о Тони Мондейне. У него тоже были руки, умеющие все. А еще — тяжелые, худые и загорелые. И ловкие. Опытные.

Тут она почувствовала, что хандра пропала и ее щеки заливает румянец. Она в замешательстве подумала: «О, пожалуйста, не смей краснеть перед ним».

Но Бентон Бонфорд не смотрел на нее. Вовсе нет. Казалось, его глаза навсегда приклеились к другим, которые возникали на поверхности кофе в его кружке, когда он дул, лениво и монотонно.

Часы в холле мелодично пробили два или уже три, Элинор не поняла, потому что он внезапно скорчил гримасу, сдвинув белые брови, и очень осторожно сказал:

— Я думал… Там, — и он кивнул в сторону лестницы, — я думал, что… что я, наверное, выглядел больше… чем ослом.

«Больше! — подумала про себя Элинор. — Намного больше!» — Но вслух она ничего не сказала, сосредоточившись на очередном глотке жидкой густой глины, которую он называл кофе, и позволяя ему попасться в собственную ловушку.

— Логан — это ведь адвокат, правильно? — назвал мне ваше имя и сказал, что ответственность за бизнес лежит на вас. Вы говорите, что живете здесь, в этом доме, что определенно ставит вас на верхнюю ступеньку в жизни моей тети Джулии. И неважно, сделали ли вы что-нибудь, чтобы уладить дела, или нет, — это к делу не относится.

Заметил ли он ее внезапный резкий вздох из-за возрастающего гнева, ибо предел ее терпению почти настал, или же он искренне пытался разобраться в делах?

Он продолжал:

— Моя тетя Джулия не выносила дураков. Так ведь?

Поджав губы, Элинор ответила:

— Да.

— Значит, вы дружили много лет?

— Да.

— Вы были партнерами?

— Думаю, что да.

— Почему?

Отчаянно пытаясь успокоиться, Элинор через силу ответила:

— Потому что так она мне сказала. Потому что мы на равных занимались всеми делами.

— И делили этот дом.

Все. С нее достаточно. Она холодно ответила:

— Только с тех пор, как умер мой сын. Я потеряла собственный дом и все остальное, что имела, из-за медицинских счетов. Джулия взяла меня к себе. Она была… она была одной из самых достойных женщин в мире.

— Да, я тоже помню это.

— Вам следовало бы…

— Я не видел ее с тех пор, как мне минуло десять.

— Она не изменилась. — Внезапно, вопреки ее воле, у Элинор хлынули слезы. Отвернув лицо к окну, отпивая из чашки, которая все равно тряслась в ее руках, неважно, что она отчаянно сжимала ее, она произнесла голосом, в котором чувствовались слезы: — Проклятый город! Проклятые людишки с канализацией вместо мозгов! Что они пытаются сделать? Неужели им непонятно, что мне тяжело уже от того, что она умерла, а они еще навязывают свою ложь!

Ее ответ побудил его подняться, взять кофеварку и подлить в ее чашку кофе так же, как и в свою. Очень спокойно, почти сочувственно, Бентон сказал ей:

— Не волнуйтесь насчет них. Просто помогите мне разобраться, и тогда мы выпутаемся. Договорились?

Элинор сглотнула, вздохнула, взяла бумажное полотенце, протянутое им, чтобы промокнуть свои предательские глаза.

— Хорошо.

Он снова сел, и стул скрипнул.

— Так. Она имела в виду, что сделала вас партнером. Она обращалась с вами, как с партнером.

— Да.

— Но официально, на бумаге, вы им не были.

— Нет. Мэтт говорит… говорит, что она… никогда не давала распоряжений на этот счет.

Если бы Элинор посмотрела на него, то заметила бы слабую улыбку, возникшую в уголках его губ и морщинки в уголках его глаз.

— Чего и следовало ожидать. Я никогда не получаю рождественских подарков раньше июля. Ну ладно. И тут внезапно объявляюсь я. Законный наследник. А вы, кажется, остаетесь ни с чем.

— Да.

Что еще она могла сказать? И чего он ждал? Что она начнет ныть: ой, пожалуйста, добрый дяденька, или бросится на пол и примется обнимать его колени?

Элинор не собиралась делать ни того, ни другого. Тут ручища Бентона отделилась от чашки, сжалась в кулак и внезапно ударила по крышке стола, отчего обе чашки подпрыгнули.

— Черт побери! — загрохотал Бентон Бонфорд гневно. — Мне что, никто не мог сказать об этом?

— Но ведь вы не спрашивали?

— А что я должен был спрашивать? Индюк в телефоне сказал мне только, что моя тетка умерла. Я унаследовал ее антикварный магазин, что побудило меня ринуться сюда. Теперь я могу признать, что времечко у меня выдалось жаркое, если учесть мою супругу Джилл, которая смылась в Лас-Вегас, восемьдесят акров цветущей кукурузы, свиней, оставшихся без присмотра, и то, что я только что сошел с самолета, прибывшего из России. Несмотря ни на что я приехал, даже не распаковав вещи. Взял Чарли и пустился в путь. Так что я не слишком, как могло показаться, разволновался из-за того, что в магазине была вечеринка. А она была?

Элинор покачала головой, глядя на него полными слез глазами:

— Нет! И опять-таки вы не спросили.

— Правда. И за это я приношу извинения. Но вот за то, что я запер дом, я не стану извиняться, хоть у меня и в мыслях не было не впускать вас. Просто я не одобряю, когда двери дома остаются нараспашку.

— Двери нараспашку. Но я не…

— Значит, был кто-то еще. Парадная дверь была полуоткрыта.

Он решил, что не стоит говорить ей, что в момент, когда он переступал порог с парадного входа, кто-то выскользнул через заднюю дверь. Она и так выглядела расстроенной.

— Ну ладно. Я здесь с самыми честными намерениями, хоть уже виновен в том, что попал впросак дважды. И, Элинор Райт, я приехал не за тем — это было сказано очень осторожно, — чтобы обижать сирот или грабить вдов. Без всякого сомнения, мы можем договориться.

Элинор глубоко вздохнула. Именно это она и надеялась услышать. И этот здоровяк сидел здесь, глядя на нее, и ждал ответа.

Она опять вздохнула. И осторожно сказала:

— Я думаю, мы сможем. Я… я надеюсь, что так и будет.

Бентон Бонфорд эхом отозвался на ее вздох, надув щеки. Светало, и раздавалось робкое чириканье утренних птичек. Чарли пошевелился и перевернулся на спину, задрав все четыре лапы и выпятив свой белый горностаевый живот. Бонфорд пошлепал его ногой в потрепанном ботинке размером с коробку для обуви Элинор. Через полуоткрытое окно доносился звенящий шелест сухих листьев, которые ветер гонял по крыльцу. Она поежилась. Он протянула длинную руку и закрыл окно.

— Вот так. От дождя стало еще холоднее.

— Да. Это шум приближающейся зимы.

— Перемены. Держу пари, что вы не любите перемены, так ведь? Даже если они касаются времен года.

Элинор начала было возражать, затем честно ответила:

— Нет. Полагаю, что нет. Слишком много в моей жизни было страшных перемен. В конце концов, устаешь от них.

Он кивнул. Вытянув длинную ногу, он порылся в кармане штанов и выудил начатую пачку резинки.

— Хотите?

— Нет, спасибо.

— Предполагается, что это удержит меня от курения.

— И как, помогает?

— Только тогда, когда у меня нет сигарет, как сейчас. У вас случайно не найдется?

— Нет. Джулия никогда не курила. А я бросила.

— И остались в живых? — Он адресовал ей кривую улыбку, пожимая плечами.

— Пока что я жива.

Бентон вытянул пластик жвачки и отправил его в рот.

— Кажется, я не видел в доме ни одной пепельницы. Ну ладно. И что же изменилось?

— Простите?

— Вы сказали, что в вашей жизни произошли страшные перемены.

Время для исповеди настало, что ли? Ну ладно, большого вреда не будет, если она не много расскажет ему. В конце концов, ведь он произнес магические слова «мы договоримся». Может быть, если он узнает о ней побольше, им обоим будет легче. Она определенно не собиралась метать перед ним бисер, но и упрямиться не стоило.

Элинор отпила кофе, обнаружив, что он остыл, но ей не хотелось просить добавки.

— Думаю, что особенно говорить нечего. Мои родители развелись, и никто не хотел заниматься мной. Так что я рано вылетела из гнезда, — сказала она. — В шестнадцать лет я вышла замуж. Потом мой муж погиб в аварии на мотоцикле, а сын заболел рассеянным склерозом. Те небольшие средства, которые у меня были, ушли на его лечение. Тогда Джулия предложила мне работу. А когда год назад мой сын умер, приютила меня у себя. Она пожалела меня.

— Но недостаточно, чтобы сделать вас партнером. Я думал, что много знаю о своей тетке. Вы должны были заслужить партнерство.

— Нам легко было работать вместе. И я научилась любить антикварный бизнес. И, честно говоря, это единственное, что я умею.

Элинор улыбнулась, она почувствовала, что это замечание имеет большое значение. Ей надо выиграть хоть что-то, хотя бы для того, чтобы выжить. Если, конечно, человек, сидящий перед ней, позволит ей вести дела. Так ли уж много она просит?

Но, казалось, что его мысли витали где-то далеко. Вдруг он медленно произнес:

— Пьяный водитель задавил моих жену и сына.

Он застал ее врасплох, и она неосторожно сказала:

— О, но я думала… — Затем остановилась в смущении.

Кривая улыбка была ответом на ее слова.

— Много лет назад. Джилл — моя вторая жена. Обе стороны допустили ошибку. Я думал, что ей понравится ферма, а она думала, что, раз я фермер, значит, у меня много денег.

— О!

Элинор сказала это очень тихо. Он улыбнулся, заметив ее затруднение, и рукой пригладил свои белые волосы.

— Вы определенно не особенно много знаете обо мне.

«Да я вообще о тебе ничего не слышала до прошлой недели», — подумала Элинор.

Но сказать это вслух было слишком трудно. Она покачала головой:

— Нет, не особенно.

— Дедушка Бонфорд оставил мне ферму. Хорошую. Я берегу ее. Выращиваю свиней, немного рогатого скота, сею зерновые. А теперь я оказался между молотом и наковальней, потому что правительство штата намерено заложить искусственное озеро для отдыха, и в результате большая часть моей территории будет затоплена.

— О, Господи! Вы будете продавать?

— Нет. Не сейчас. Но я стараюсь смотреть на вещи шире. Все-таки мне почти шестьдесят лет, и мне некому оставить все это.

Бентон щедро отхлебнул кофе, и по его лицу Элинор определила, что и в его чашке он холодный. Он пробормотал:

— Проклятье! — и снова потянулся к кофеварке. — Еще хотите? — Элинор покачала головой, и тогда он налил себе, поставил кофеварку и устало улыбнулся ей. — Хотите услышать окончание моей истории?

— Почему нет? Ведь мою вы слышали.

— Я отправился в Россию вместе с группой других свиноводов на то, что они называли консультацией. Там такой бардак, что чувствуешь себя больным, особенно страдает желудок. И, когда я вернулся домой, оказалось, что моя женушку удрала, а моя единственная тетка умерла. Теперь я — преуспевающий фермер, который может признать, что не испытывает почти никакой зависимости от банка. А еще я должен признать, что, когда мне сказали, что магазин тети Джулии принадлежит мне, я даже заподозрил какую-то ошибку. Я, — закончил он спокойно, — никогда ничего не слышал об Элинор Райт. Я лишь однажды виделся с теткой, и она была в магазине одна. Кажется, это было сто лет назад.

Он пытался быть честным. Элинор тоже пыталась.

— У магазина есть хорошие возможности, — сказала она уныло. — Или могли бы быть. Он может приносить хороший доход. Или можно выручить хорошие деньги от его продажи. А покупатели найдутся — Джулия хорошо знала свое дело. — Элинор вздохнула при мысли о Марвине Коулсе и его сальной физиономии и об Энтони Мондейне — красавце-мужчине.

— А вы?

— Нет. Мне это не по карману. По крайней мере, одна я не справлюсь.

— А вы бы хотели? Может быть, мы заключим сделку?

Элинор поразмыслила, прежде всего вспомнив о своих финансовых мучениях, и вынуждена была признать, что ее кредит в банке, скорее всего, сведен к нулю.

— Я… я не знаю.

Он смотрел на нее из-под полуопущенных век.

— Как давно вы работаете на мою тетку?

— Почти тридцать лет.

«И она почти заменила мне мать. Но следует ли ему говорить об этом? Поверит ли он? И, учитывая ужасные вещи, которые говорят вокруг, почему он должен ей верить?»

Он почувствовал ее нерешительность. И молчаливо подался вперед, положив на стол свои натруженные руки.

— Проклятье, леди, я не собираюсь съесть вас! Я просто пытаюсь составить полную картину. Вдобавок у меня осталась лишь неделя до того, как я брошу свои кости назад домой и заведу комбайн, чтобы заняться бобовыми. И, между прочим, это один из пунктов, по которому я должен банку, поскольку мой старый в прошлом голу приказал долго жить.

— Это вы о бобах?

— О комбайне. Почти сто тысяч долларов стоят все эти косилки, молотилки. Правда большую часть я уже внес. За счет урожая я смогу внести остаток.

— Или за счет продажи антикварного магазина, — сказала Элинор, ведь он определенно думал об этом.

Он пожал своими массивными плечами:

— Но я сказал, что мы можем что-нибудь придумать.

Элинор кивнула, но на самом деле она не верила ему. Разве сверкающие сокровища антикварного магазина могут иметь такую же важность, как комбайн, для человека, сидящего перед ней? Разве он вообще в состоянии понять? Да и к чему ему понимать?

У нее снова разболелась голова, она коснулась ее кончиками пальцев.

Он взглянул на нее: пряди серебристо-пепельных волос с двумя смешными розовыми бигуди, укрепленными заколками, и под ними — округлость бледного и очень усталого лица. Он сказал неожиданно и осторожно:

— Бедная девочка! Ведь вам действительно это не по карману, да?

Она знала горькую правду. И гнев она еще могла перенести, но не проявление симпатии.

— Уходите, Бентон Бонфорд, — наверх, прочь, куда хотите. Только, пожалуйста, уходите.

Он вытянул свою огромную ногу, что-то вытаскивая из кармана джинсов. Затем она обнаружила в своей руке, подпирающей голову, большой белый льняной носовой платок. А он продолжал тем же тихим голосом:

— Ну давайте. Поплачьте. Наверное, это нужно вам больше всего. А я не буду обращать внимание.

А она в ответ сказала тягостную, приводящую в отчаяние правду:

— Я сегодня только этим и занимаюсь.

— Но это только цветочки. А я имел в виду хороший, громкий плач навзрыд. Вот что вам нужно. А соседям я скажу, что побил вас.

И он протянул руку и легонько похлопал ее по плечу.

Они оба почувствовали что-то еще — обжигающий туман проник в кухню через заднюю дверь.

И голос Энтони Мондейна, такой же ледяной, как и ветер за стенами, произнес:

— Надеюсь, я ничему не помешал.

 

Глава 8

Он намеревался сказать это шутливо. Но всякий, кто знал Энтони Мондейна, незамедлительно понял бы, что это не так. Элинор мгновенно поняла его, и странное предчувствие всерьез растревожило ее.

Она не принадлежала Энтони Мондейну ни сейчас, ни когда-либо. Но Элинор знала, что Тони не очень понравилось, что у нее с Бентоном Бонфордом возникло что-то вроде сообщничества. В это время Бентон с удивлением взглянул на Тони, затем на Элинор. Его серо-карие глаза ничего не выражали. Он ждал.

В течение всего дня нервы Элинор были страшно напряжены. Настоящий момент имел двусмысленную окраску. Элинор почувствовала, что ей не нужно быть дурой и не давать волю своему гневу. Она нуждалась в Тони Мондейне, и она нуждалась в Бентоне Бонфорде, поэтому ей следовало постараться сохранить на своей стороне обоих.

Но как сделать, чтобы мужчины повернулись лицом друг к другу и не стали бы агрессивны по отношению к ней?

Конечно, досадно, если Бентон может подумать, что она позволяет мужчинам переступать ее порог в любое время дня или ночи, но подозрительность Тони возмущала ее.

Да пошли они оба к черту! Ей эти сложности ни к чему.

Элинор почувствовала вдруг такое сильное отчаяние, что у нее даже свело желудок. Но она спокойно сказала:

— Ну конечно, вы помешали. Мистер Бонфорд и я как раз планировали полететь в Рио, чтобы провести там бурный уик-энд и предаться неприкрытому разврату. Бентон, это Энтони Мондейн. Владелец страшно элегантного антикварного магазина в Сент-Луисе, а также бесценный друг как Джулии, так и мой.

Мужчины пожали друг другу руки, произнося собственные имена, и это приветствие вполне могло бы показаться соревнованием в силе, — и почти так оно и было, — но тут оба опомнились.

Элинор сказала:

— Садитесь, Тони, хоть я и должна предупредить вас насчет кофе. И вообще, что вы здесь делаете, к тому же в три часа утра?

Тони сел рядом с ней, закинул ногу на ногу, не помяв безупречно отглаженных брюк, и отказался от кофе. Затем он произнес своим звучным, спокойным и притворно беспечным голосом:

— Я никак не мог заснуть и решил покататься. Увидев, что в доме горит свет, я подумал, что, может быть, у вас те же проблемы.

Естественно, он подразумевал, что ему предоставлена свобода явиться к ней в любое время дня и ночи. Элинор очень старалась сдержать себя, но, по правде говоря, ей очень хотелось лягнуть его. Вдруг сенбернар поднялся, как будто ожил ковер на полу, подошел и с любопытством обнюхал брюки Тони.

— Господи, Боже мой, ну и зверюга у вас! — сказал Тони.

Он явно не испытывал горячей любви к животным. Бентон небрежно сказал:

— Его зовут Чарли.

— Чарли?

— В честь короля Карла, в оные времена он спрятался на дереве, после того как битва была проиграна. Не слишком замечательный тип героя.

Бентон прислонился к кухонной стойке, скрестив ноги в районе лодыжек и сложив по привычке руки на груди. И еще его забавляло, что длинная белая шерсть прилипла к элегантным брюкам Мондейна после того, как Чарли потерся о них. Он как бы случайно обронил:

— Должен признать, что то, что Элинор не спит и сидит здесь, — это моя вина. Просто мы почувствовали, что нам надо обсудить целый ряд проблем.

— Я уверен в этом, — ответил Тони, бросив на Элинор открыто-вопросительный взгляд.

Она отказалась отвечать на его взгляд и прямо сказала:

— Мы думаем, что сможем договориться.

«Вот так. Пусть набьет этим свою трубку и покурит».

— Превосходно, — сказал Тони, отведя взгляд от своих облепленных шерстью брюк.

С сожалением решив, что с этого хлыща довольно страданий, Бентон тихо сказал:

— Чарли, лежать.

Чарли прошлепал в прихожую и со вздохом улегся на холодный мраморный пол.

— Я думаю, что последую собственному совету. Спокойной ночи, Элинор. Спокойной ночи, Мондейн, — сказал Бентон.

Любезно кивнув им обоим, он вышел. Они услышали, как он говорит: «Пошли, парень». Чарли снова встал с громким вздохом, и оба представителя племени великанов пошли вверх по ступенькам. Внезапно и с удивлением Элинор осознала, что кухня сразу стала больше и просторнее. Она поняла, что Тони ждет от нее каких-либо слов. Но она упорно хранила молчание. Элинор заметила, что Тони едва сдерживает раздражение. Он наклонился к ней и сорвал бигуди, которые по-прежнему были на ее макушке, а затем развязным тоном просил:

— Вам действительно надо это?

— Что?

— Для защитной окраски. Бигуди, да еще костюм для бега трусцой — вам действительно нужда маскировка? Бедная моя девочка, не слишком ли он стар и прост, чтобы быть достойным этого?

Элинор издала глубокий вздох, в котором не пыталась скрыть усталость.

— Я не знаю, Тони, я действительно не знаю. Отправляйтесь в мотель, пожалуйста. Мне нужно остаться одной, поспать.

— Ну конечно, — сказал Тони, хотя ему и показалось, что Элинор не уверена в своих словах. Он встал, скорчив гримасу при виде своих брюк, и проворчал: — Проклятая дворняга!

Затем он наклонился и коснулся ее губ, но не коротким, а чувственным и любящим поцелуем. Обоим в этот момент захотелось узнать, не подсматривает ли тайно Бентон Бонфорд за ними.

— Спокойной ночи, крошка. Вы уверены, что все в порядке? — сказал Энтони.

— Я прекрасно себя чувствую, только с ног валюсь от усталости. Тони…

Тони остановился на полпути, и в свете блуждающей луны он казался еще более красивым и чувственным мужчиной, почти самым красивым.

— Он говорит, что в доме был кто-то еще, — сказала она.

Тони сжал губы.

— Я же говорил вам, — последовал терпеливый ответ, — что это почти преступление — оставлять этот дом незапертым. Теперь вы верите мне?

— Я полагаю, что да.

— Может быть, вам нужна собака. Не тот банный коврик, Господь свидетель, а кто-то поприличнее. Я достану вам кого-нибудь.

— Но я не уверена, что мне нужна собака.

— А что вам нужно, Элинор, чего вы хотите?

Внезапно оказалось, что его вопрос очень серьезен.

— Я не знаю! — ответила Элинор с тоской.

Он повернулся назад, протянув ей руки, а она была слишком усталой, слишком исстрадавшейся, слишком нуждающейся в человеческом сочувствии. Она оказалась не в силах сопротивляться и сделала шаг в его объятия. Руки сомкнулись вокруг нее, и он произнес, дыша в ее серебристо-пепельную макушку:

— Зато это знаю я. И я покажу тебе. Когда-нибудь.

Когда он отпустил ее, на его лице появилось самодовольное выражение.

— А теперь — быстро в кровать. Как вы сами сказали, в вашу собственную кровать. И в одиночестве. Утром увидимся.

Она подождала, пока рокот мотора «порше» не затихнет в темноте, и только тогда погасила свет на кухне. Затем на мгновение застыла в испещренных трепещущими тенями от листьев лучах луны, зажмурив глаза, вне себя от гнева на собственное поведение, на Тони, на весь мир.

Проклятье! Что с ней случилось? Она никогда не относилась к породе тех безвольных женщин, которые абсолютно не могут обойтись без мужской поддержки. Никогда. Даже в худшие времена. На самом же деле мужчины, которые встречались ей за все эти годы, даже побаивались ее. Принято считать, что девушки со Среднего Запада, живущие в маленьких городках, нуждаются в поддержке, по крайней мере, те, которые принадлежат к ее поколению. Она и сама говорила это.

И смеялась над собой. Так что же мучит ее теперь? Что бы это ни было, нужно забыть!

Утвердившись в благоразумном решении крепко стоять на собственных ногах, она прошла через холл; лунный свет проникал через высокое окно с витражами, отбрасывая рубиновые и сапфировые блики на пол. Затем поднялась по ступенькам, цепляясь за перила усталой рукой, и наконец достигла верхнего холла. Он был тихим, но его едва ли можно было назвать пустым.

Бентон Бонфорд стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки, но лица его не было видно из-за полумрака, царившего в коридоре.

Его глубокий голос был мрачным, но спокойным:

— Когда вы говорили о себе, то забыли упомянуть о нем.

Вот так. Надо разбираться с обоими. Она огрызнулась:

— А с чего это я должна упоминать его?

— А с того, черт возьми, что я должен знать все правила, а не часть их.

Элинор почувствовала, что в ней растет волна гнева.

— Тогда, черт возьми, вот вам правило номер один: я сплю в своей кровати, Бентон, а вы — в вашей. Уяснили? Спокойной ночи.

Щелк — и ее дверь захлопнулась. Она замерла и прислушалась; кровь стучала в ее висках. Я вам не цыпленок! Она не станет вести себя, словно девственница из монастыря. Ей надо бороться, и эта борьба с Божьей помощью началась прямо сейчас.

Щелк — и его дверь захлопнулась.

И больше того — довольно отчетливо — клик! — сработал замок в его двери.

У нее отвисла челюсть. Кровь прилила к ее щекам, но пульсация в висках прекратилась. Не время. Она сказала:

— Ах ты… — и добавила коротенькое словцо, довольно грязное, которое приличные дамы обычно не употребляют.

Но, по крайней мере, она наконец-то добралась до постели.

Да, успехом это не назовешь. Но, во-первых, она жила здесь раньше него. Во-вторых, псиной все еще пахнет.

Она вздохнула, встала, снова открыла окно и на секунду выглянула наружу, вдыхая чистый, освежающе холодный воздух и надеясь, что ее мысли прояснятся и голова охладится. А когда она достаточно охладилась, то подумала, что весь остаток жизни ей предстоит безуспешно бороться с соплями, слезами, фырканьем и сопеньем, а также с постоянной краснотой глаз.

Один из ее глупых бигуди потерялся. Она сняла второй и бросила его на туалетный столик вместе с заколками. Заколки. О, Боги! Ну кто еще в наше время носит такие заколки? Может быть, ей лучше воткнуть их в стену, или покрыть их бронзовой краской, или сделать еще что-нибудь?

Глупость — вот как все это называется — и, между прочим, уже почти четыре утра.

Она вполне может спуститься вниз и заняться бельем. Нет, не может. До ее ушей донеслись щелканье двери, шарканье и невнятное бормотание мужского голоса:

— Вперед, Чарли, вперед, пошли, черт возьми.

Они вышли на лужайку под ее окном. Она виновато наблюдала за ними, чувствуя себя почти что шпионкой, но этот человек держал в своих руках ее будущее. И естественно, что даже самый маленький нюанс, который она сможет подметить, послужит очком в ее пользу.

Конечно, все, что она видела, был огромный пес, со счастливым видом семенящий взад-вперед, задирающий мохнатую лапу перед каждым стволом, и усталый мужчина в расстегнутой рубашке поверх выцветших джинсов, всматривающийся в звездное небо.

Один раз он посмотрел наверх, и она отскочила назад так быстро, что чуть не сломала шею. После чего она подкралась к своей скомканной постели и еще раз послушала эхо шести массивных ног, на этот раз поднимавшихся по ступенькам.

Спальню он не запер, наверное, забыл. Какая разница?

Но одно было совершенно ясно: кому-то придется уйти. В этом старом доме может быть четырнадцать комнат, но для них обоих этого недостаточно.

Осознавая вероятную правду, что переезжать без сомнения, придется ей, она наконец заснула.

 

Глава 9

Элинор проснулась под нежный серебряный бой старинных французских часов и разлепила заспанные глаза навстречу туманному утру. Она чувствовала себя так, словно только что легла в постель.

На короткое время она застыла, вглядываясь в лепную розетку на потолке, очень стараясь хоть как-то прийти в себя. В ее голове царил такой разброд, как будто кто-то напихал туда кусочков мрамора, а потом разбросал их во всех направлениях. Но, по крайней мере, это было не то, что вчера, когда она проснулась в тихом доме, наполненном болезненными воспоминаниями, в каждом пустом уголке которого эхо все еще повторяло любимый голос, который она никогда больше не услышит.

Сегодня никто не назвал бы этот дом тихим.

Большая собака была где-то у окна и кого-то громко облаивала. Когда Элинор выглянула, прислушиваясь, другой голос — тоже громкий — прогремел: «Чарли, черт возьми, заткнись, или я открою окно и загоню эту белку в дом!»

Определенно угроза подействовала, поскольку лай прекратился. Затем открылась дверь на другой стороне коридора, и босые ноги прошлепали по направлению к ванной комнате, хлопнула дверь, полилась вода, и раздалось жужжание электробритвы.

«Так даже лучше», — подумала Элинор, помрачнев и чувствуя себя совершенно несчастной то ли из-за того, что скрытая в ее душе хранительница очага взбунтовалась, то ли из-за того, что шаги ее невидимого в данный момент соседа прервали ее сон.

Журчание воды сменилось шипением душа. Электробритва умолкла, а он своим глубоким голосом принялся напевать себе что-то под нос, а затем перешел на нечто, смутно напоминающее: «Из-за острова на стрежень», вставляя отдельные русские слова, которые явно были непристойными если не в артикуляции, так по смыслу.

Он определенно занимался в России не только тем, что просвещал местных фермеров вместе с компанией себе подобных.

Оказывается, этот Бентон Бонфорд не так уж однообразен. И упрямый непреклонный характер, присущий фермеру-свиноводу из захолустья, — только одна из его особенностей. И тут мысль о том, что он стоит под душем и намыливается, навязчиво завертелась в ее голове. Она так и видела, как вода стекает по его густым белым волосам на затылок и дальше — на крепкую шею. Кружевные хлопья мыльной пены ползут вниз, вниз, омывая литую грудь, покрытую курчавыми волосками, и мускулистый торс…

Достаточно с нее любвеобильности.

Элинор ударила по подушке сжатым кулаком — удар получился глухой, опустила голые ноги на холодный пол и сунула их в свои пушистые тапочки. Овальное зеркало над туалетным столиком в стиле Регентства красовалось в ярком свете утра. Она фыркнула, поглядев в него, заставила себя выпрямиться и затем долгим тяжелым взглядом уставилась в свое отражение.

«Ты, идиотка, — сказала она злобно сама себе, — что ты пытаешься получить — второе детство? Черт возьми, кем ты себя возомнила? Ну так я скажу тебе: ты далеко не утренняя роза, подруга. Через шесть недель у тебя день рождения, и тебе исполнится вовсе не двадцать один год. И больше того, тебе предстоит борьба за выживание, и нечего пытаться победить в ней, корча из себя кого-то, кем ты не являешься. Если ты намерена строить из себя маленькую беззащитную конфетку, это одно дело, потому что цель этой игры — получить то, что ты хочешь, и немедленно. Но превращаться в квашню только из-за того, что какой-то ковбой с седой шевелюрой так долго не получал своего пайка на сеновале, что даже ты для него выглядишь хорошо, — это совсем другое дело. Этого ты себе позволить не можешь».

Когда Бентон Бонфорд вышел из ванной, он обнаружил, что она стоит, прислонившись к стене, по самые глаза закутанная в тяжелый халат. И ждет. Определенно. Это называется «пытаться установить очередность в пользовании удобствами».

Попытка провалилась. Он просто прошел мимо, овеяв ее запахом мыла и одеколона, сказав:

— Привет. Поторопитесь. Я спускаюсь и варю кофе.

А еще он использовал всю горячую воду.

Когда наконец она спустилась вниз, то была угрюмой, потому что никакие щипцы для завивки не способны привести в порядок волосы, которые давным-давно пора подстричь, а тяжелый свитер не особенно отвлекает внимание от пятен на серых штанах. Ей надо заняться стиркой.

Бентон сидел за столом, складывая вафли из тостера в аккуратную стопку.

— Привет. Хотите?

— Я не ем много на завтрак.

— Городское воспитание. Если бы вы жили на ферме, то не отказались бы.

Проигнорировав эти слова, Элинор налила кофе в свою чашку, сделала пробный глоток. После этого они пили кофе в полном молчании, и она торопливо закончила завтрак, устремив свои мысли в направлении стирки.

— Я надеюсь, Чарли не разбудил вас, — сказал Бентон вежливым тоном.

Чарли, если бы только ему это взбрело в его собачью голову, смог бы и мертвого разбудить.

— О нет. Я встала специально. В семь тридцать у меня встреча.

— В магазине?

— Да.

— А я могу поехать с вами?

Ну просто первый класс. Ей так же нужно было, чтобы этот человек дышал ей в затылок, пока она будет пытаться осуществить продажу, как она нуждалась в том, чтобы заболеть корью. Но ведь он был владельцем магазина.

— Конечно. Только сперва я должна кое-что выстирать.

— Вы о куче на полу в подвале? Я уже покончил с ней. Надеюсь, вас это не смутит, но я приехал сюда в страшной спешке, и мой гардероб весьма скуден.

Внезапно в ее голове возникли ужасные видения хороших свитеров, которые сели так, что они подошли бы только кукле Барби. Это было так ясно написано на ее лице, что он рассмеялся и успокоил ее:

— Я все замочил в холодной воде, предварительно рассортировав вещи. Никакой смеси из розовых футболок, чулок или застежек-молний. Обещаю. Первая партия уже в сушилке.

Во сколько же он встал?

Этот вопрос также был написал на ее лице, потому что он опустил глаза в свой кофе и сказал:

— Я… я не мог уснуть. Я гулял вокруг дома и думал, чем могу быть полезным.

Она кивнула с пониманием и симпатией:

— Я благодарна вам. Правда. Думаю, что я не скоро собралась бы заняться этим.

— И некоторые из этих вещей принадлежат тете Джулии.

— Да.

— Это тяжело, я знаю. Отобрать их для вас?

— Нет. Я крупнее ее. «Но я знаю, куда их деть. По крайней мере, теперь», — подумала она, но не высказалась вслух. Всему свое время.

А потом он подождал ее на ступеньках, ведущих в подвал, и взял из рук Элинор кипу приятно пахнущих выстираных вещей.

— Я должен одеться. Куда я могу положить белье?

— В… в сундук, который стоит в холле.

— Хорошо. А вы готовы?

— Да. Последнюю партию белья достанем из сушилки вечером.

— Хорошо. Я сейчас спущусь.

Ступеньки заскрипели под его ногами. А вот когда по ним шла Джулия, они не издавали ни звука.

Чашки, из которых они пили кофе ночью, уже стояли в моечной машине, но с другой стороны, куда ни она, ни Джулия обычно не ставили их. Машинально она вытащила их, затем остановилась. Что она делает? Имеет ли сейчас значение, куда ставить чашки?

Вернулся Бентон, на котором поверх рубашки и джинсов был натянута хлопчатобумажная куртка. Подойдя к двери, он свистнул Чарли, бегавшего по двору, поставил перед ним миску с сухим собачьим кормом и миску воды и сказал, что скоро вернется. Чарли плюхнулся на пол, сразу став похожим на муфту, и незамедлительно задремал.

— Чарли по фамилии Беспечный, — сказал Бентон, широко улыбаясь. — Готовы? Поехали. Кстати, как насчет ключей?

— О, — скорчила слегка глуповатую гримасу Элинор. — Я забыла. И у меня нет ни малейшего представления насчет того, где они могут быть.

Он пожал плечами:

— Ладно, не трудитесь. Чарли!

Мохнатые уши моментально вскинулись.

— Охраняй, Чарли. Охраняй.

— Да вы шутите, — сказала Элинор.

— Ничуть. Чарли не признает незнакомцев. Он разбирается в людях. Теперь он никого не впустит в дом, кроме вас и меня, да еще того парня, который был здесь прошлой ночью. Как его зовут?

— Тони. Тони Мондейн.

— Да, его. — Он открыл дверь, и бледный золотистый свет утреннего солнца залил его широкие плечи, делая его глаза почти зелеными. Он сказал слегка застенчиво: — Надеюсь, я смогу поехать с вами. Мой «пикап» застрял в конце улицы — горючее кончилось.

Хорошо. Вот ответ на еще один вопрос.

Элинор рассмеялась:

— Полагаю, что у нас обоих был вчера не самый удачный день.

— Может быть, остаток времени будет лучше, раз уж нет другого выхода.

— Надеюсь, — пылко отозвалась она, и вышла за дверь.

Его машина была там, где он оставил ее, — на повороте, осыпанная желтыми листьями. Она была ярко-красной с надписью: «Ферма Бонфорд» на двери и с проволокой, закрученной вокруг запора на заднем откидном борту.

Когда они отъехали, Элинор сказала:

— Бен сможет подвести вам немного горючего.

— Бен? Кто это? Господи, не тот ли это ворчливый чудак, который работал у тети, когда я еще был мальчишкой?

— Да, это он.

Она припарковала фургон под навесом магазина, потому что у погрузочной платформы уже стоял грузовичок с открытыми дверями и с множеством старых потрепанных одеял, которые были заботливо постелены в кузове. Кажется, клиент был бесповоротно настроен на сделку.

Так и было. Он появился из задней двери, широко улыбаясь. Это был приземистый мужчина, чей парик не слишком подходил к жидким волосам, торчащим из-под него, — однако человек он был хороший и не лишенный проницательности. Он знал толк в стоящих вещах, а диван розового дерева был тому примером. Он приветливо сказал:

— Доброе утро, Элли. Отличный денек.

Выпрыгнув из своего высокого фургона, она ответила:

— Доброе утро, Джон. Извините, я опоздала.

— Э, девушка, вы не опоздали. Мой проклятый желчный пузырь не дал мне заснуть сегодня, так что я взял свое снаряжение и приехал пораньше.

— И когда вы начнете заботиться о себе? Джон Мосс, это Бентон Бонфорд.

— Здравствуйте, как поживаете? Примите мои соболезнования. Ваша тетя была одной из лучших женщин в мире.

— Согласен, — сказал Бентон.

Но после рукопожатия с любезностями было покончено. Джон Мосс взглянул на Элинор из-под своих бровей цвета соли с перцем и сказал:

— Вы все еще настаиваете на пятнадцати сотнях?

— Абсолютно. И учитывая то, сколько труда вложено в эту вещь, это еще не предел.

— Может быть, мы все же сойдемся на двенадцати сотнях?

Элинор рассмеялась, но покачала головой.

— Проклятье! Тяжело с вами.

— У меня был отличный пример для подражания.

Он засмеялся:

— Я покупаю. Давайте погрузим это, Бен.

Они скрылись в магазине. Элинор и Бентон посторонились, когда Джон и Бен появились снова, вытаскивая обитый бархатом диван с изящно изогнутой спинкой. Бентон тихо сказал Элинор:

— Осмелюсь предположить, что это было не так-то легко, как может показаться.

Элинор тряхнула головой. Прохладный утренний ветерок трепал серебристую прядь ее волос, щекоча щеку, и она машинально убрала ее назад. Она помнила аукцион, во время которого она впервые увидела этот диван. Он стоял на заднем дворе под большим кустом сирени, почти полностью разломанный и пахнущий кошками. Стулья из того же гарнитура, в конце концов, обнаружились на чердаке под навесом для инструментов, совершенно непригодные для сидения, с торчащими наружу пружинами и проволокой.

— Нет, — сказала она, — это вовсе не было легко.

Как она могла объяснить этому гиганту-фермеру, что они потратили много часов — прекрасных часов — на то, чтобы восстановить ослепительную красоту розового дерева, которая предстала перед их глазами сегодня утром при бледном свете солнца. Да его это, наверное, и не заинтересует. И с чего ему интересоваться?

Элинор лишь добавила:

— Мы с июля месяца реставрировали его. А цена нормальная. Джону об этом известно. Кстати, он привезет диван к себе в глубинку и продаст какому-нибудь тупице, что будет довольно просто, и удвоит свои деньги.

— Это именно то, чем занимается Мондейн?

Элинор нерешительно ответила:

— Наверное…

Он оставил эти слова без внимания. Пока. И сказал:

— А что, разве простаки-покупатели не появляются здесь?

— О, Господи, да постоянно! Но, понимаете ли… — Элинор нахмурилась и пнула какой-то камушек носком туфли, подбирая нужные слова. — Надо знать Джулию. Какой она была. Джулия редко продавала вещи, которыми дорожила, кому-нибудь, кто… кто ей нравился. Она слишком много души вкладывала в вещи, чтобы примириться с тем, что они достанутся какому-нибудь болвану, который сменит обивку на ткань с черепашками-ниндзя и поставит покупку под открытое небо.

Элинор не заметила, с какой осторожностью в голосе он заметил:

— Это не очень похоже на выгодный бизнес.

Она резко ответила:

— Мы не голодали. Осторожно, Бен, угол!

Бен пропыхтел: Понял». Он сосредоточился на том, чтобы, выволакивая диван, не поцарапать лакировку. В таких случаях ему представлялась возможность осознать, что моложе он не становится.

С осторожностью он установил край дивана, который нес, на застеленном одеялами полу фургона и повернул прочь, отирая лицо и предоставляя заказчику самому расположить покупку. И уткнулся носом в среднюю пуговицу голубой куртки. Подняв глаза, он застыл, а затем воскликнул:

— Господь милосердный! Не может быть!

Бентон расплылся в улыбке, протягивая руку.

— Может, — сказал он. — Я вырос. Как поживаете, Бен? Рад снова видеть вас.

Они сердечно пожали руки друг другу, не соревнуясь в силе. Бен подавил смешок.

— Ну как, сняли скальп с какого-нибудь индейца?

— Что? — Бентон казался изумленным, но вскоре рассмеялся. — Нет. Никаких индейцев. Но я подстрелил пару цыплят да попал в ухо годовалому бычку, прежде чем дедушка переломал мои стрелы о колено и не слишком милосердно обошелся с моей задницей. Я могу помочь?

Бен шагнул в фургон:

— Подержите на весу эти одеяла. Эй, Джон, это племянник Джулии.

— Мы уже познакомились. — Покупатель высунул свою несообразную голову из фургона и принял кипу одеял. А затем осторожно и бережно обернул ими свою покупку и спросил: — Вы тоже этим занимаетесь?

— Нет, я фермер.

— Поблизости?

— На севере.

— У вас есть хорошая мебель, подобная этой?

Элинор заметила на лице Бентона странное, почти болезненное выражение. Он торопливо ответил:

— Не особенно. Моя жена… не такого сорта человек.

— Современная, я предполагаю.

— Можно сказать, и так.

Джон спрыгнул вниз, захлопнул дверцы, опустил запор и щелкнул замком:

— Ну ладно. Настало время для тягостного прощания. Чек примете?

— Конечно.

Джон проворно заполнил бланк, склонившись над старым столом Джулии, и помахал листком в воздухе, чтобы дать просохнуть чернилам:

— Вот. А теперь — не спешите в банк, пока туда не попаду я.

Все вежливо рассмеялись. Элинор сказала:

— Приезжайте еще, Джон.

— Конечно. Позвоните, когда будет готов уэлшевский буфет.

— Вы страстно желаете заполучить его, не так ли? — осклабился Бен.

— Не я и не моя жена, она говорит, что пыль вытирать удобнее, когда все просто висит на стене. Но у меня есть клиент, у которого дела пошли в гору, и теперь он намерен обставить свой дом, как это делают большие люди. Мы можем сговориться. Как я уже сказал, позвоните мне.

Джон забрался в кабину и завел мотор, что сопровождалось громкими взрывами из выхлопной трубы к немалому возмущению скворцов, которые выпорхнули из-под навеса.

Бентон улыбнулся.

— Его машина барахлит, как мой старый комбайн, — сказал он. — Надеюсь, Джон сможет добраться до дому.

Бен небрежно проронил:

— Дотянет. Деваться некуда. Если что случится, будет толкать машину. Джон не особенно любит тратить деньги на всякие вычурности, как, например, ремонт автомобилей. Господи, ну и выросли же вы!

Он взглянул на Бентона. Бентон расплылся в улыбке, глядя сверху вниз на старика.

— Ну теперь-то я остановился, — сказал он, — за исключением, быть может, этого. — Он шлепнул себя по животу.

Бен ответил:

— Ой, подумаешь! Эка невидаль. — И пошлепал по внушительной выпуклости, по форме напоминающей дыню, выпиравшей из-под его ремня.

Не участвуя в этом радостном празднике, Элинор взглянула на свои часики:

— Восемь часов. Я на месте. Можно открывать.

— Уже открыто, — быстро отозвался Бен. — Какая-то пара пришла, когда приехал Джон. Я посоветовал им пойти погулять по магазину. Мужчина симпатичный, а вот женщина… Однако видно, что люди состоятельные.

Элинор пожала плечами.

— При деньгах, так при деньгах, — сказала она и повернула к двери в магазин.

Она уже была открыта. Высокий худощавый мужчина находился в зале в сопровождении низенькой толстенькой дамы с сильно накрашенным недовольным лицом и с избыточным количеством ниток жемчуга на шее.

Элинор вежливо сказала:

— Чем могу служить? Я — Элинор Райт.

Мужчина ответил:

— Здравствуйте.

Женщина сердито сказала:

— Мы были здесь вчера, но магазин был закрыт.

Элинор не взяла на себя труд, чтобы объясниться. Она лишь любезно сказала:

— Вас заинтересовало что-нибудь, миссис…

— Смит Джей Калдер. Это мой муж, Калдер. Да, меня кое-что заинтересовало — вещицы начала восемнадцатого века в стиле королевы Анны на витрине. Именно они, если, конечно, это не подделка. Нас не интересуют подражания, так ведь, Калдер?

Калдер произнес что-то вроде: «М-м-м». Его жена, переваливаясь, уже прокладывала свой путь по обюсонскому ковру по направлению к фасадному окну. Бусинки позвякивали и довольно забавно подпрыгивали, касаясь мягких округлостей, выпиравших из-под растянутого края спортивной куртки. Также на ней были розовые носки для гольфа, украшенные пумпонами, которые подпрыгивали при ходьбе. Элинор этого не подметила, зато Томасин, развалившийся в истоме после ночных проказ под плетеным ивовым стулом, нашел это интересным. Быть может, эти помпоны выглядели в его глазах похожими на маленьких розовых мышат.

— Вот эти, — сказала миссис Смит, указывая пухлой рукой на красивый круглый столик и на пару стульев с узором на обивке в виде маленьких павлиньих перышек. — Сколько?

Элинор сказала:

— Есть еще три стула и кресло.

Хотела бы она знать, что разумела миссис Смит под словом «подражание» или что она знала об этом. Может быть, она имела в виду мебель в старинном стиле, которую изготовляли фабрики «Гранд Рэпидз»? Для многих людей это было синонимом утильсырья.

Когда леди услышала новость о наличии еще четырех стульев, ее выщипанные брови взлетели вверх. Она сказала:

— Ах! — И замялась. — Они тоже из того же комплекта?

— Да.

— У вас есть сведения о дате и источнике их происхождения?

Элинор подавила желание улыбнуться. Миссис Смит, без сомнения, читает слишком много журналов по антиквариату.

— Я посмотрю. Кажется, когда мы их покупали, их история прослеживалась до тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года.

— Они… я хочу сказать… они были…

Ее муж вмешался притворно утомленным тоном:

— Эмили хочет знать, принадлежали ли они какой-либо знаменитости?

— Губернатору и паре сенаторов. — Правда, Бен нашел их в разорившемся приюте для животных. Но почему-то Элинор решила, что этот факт не заинтересует Эмили.

— О, конечно. — Дуги бровей сошлись на переносице. — Мы можем осмотреть их?

— Конечно. Должна ли я принести остальные?

— Если это не составит труда.

— Вовсе нет. Прошу прощения, я оставлю вас на минутку.

Уголком глаза Элинор, направляясь к задней двери, увидела, что миссис Смит открыла сумочку и достает оттуда какие-то предметы.

Бен и Бентон Бонфорд сидели на высокой погрузочной платформе и болтали ногами. Они уютно устроились и непринужденно болтали о чем-то, что было для нее тайной, однако от Элинор не укрылось глубокомысленное выражение на их лицах.

Это слегка раздосадовало ее, хоть она и знала, что Бен на ее стороне. Она сказала:

— Еще один профессор кислых щей. Когда я уходила, она доставала измерительный метр, а Келдер, держу пари, встал на колени и рассматривает винты и крепления.

Бентон нахмурился:

— А метр для чего?

— Для стола. Дерево имеет свойство сжиматься в одном направлении. Если поверхность безупречно круглая, значит, она новая. Старые поверхности — продолговатые. Бен, мне нужны остальные стулья.

— Думаете, они настроены серьезно?

— Игра стоит свеч. Любой, кто носит модельные спортивные свитера такого размера, не может быть бедняком.

Бен заставил себя встать.

— О’кей. Пошли. Помоги-ка мне, парень.

Томасин затаился в плюшевых складках, его хвост слабо подергивался из стороны в сторону. Его определенно интересовали эти розовые мышки. Что ему надо было сделать, так это подкрасться через джунгли мебельных ножек и приблизиться, насколько это возможно.

— Только два крепления, — доложил мистер Смит, когда Элинор вернулась к ним.

Его жена отложила свой метр и теперь держала маленький магнит над ручкой выдвижного ящика стола. Эффект был именно таким, какого следует ожидать от массивной латунной ручки, — никаких реакций. Миссис Смит выглядела, по меньшей мере, сбитой с толку. Наверное, она намеревалась сменить ручку. Затем она спросила довольно резко:

— Как насчет обивки?

— Мы заказываем ее мастерам, которые выполняют работу по рисунку с оригинала, — мягко ответила Элинор. Близнецы Джаспер добились больших успехов спустя всего три года после окончания колледжа, и даже непонятно, как это они умудрялись все свободное время уделять футболу. — Вас не затруднит отойти в сторону, сейчас принесут другие стулья?

Элинор повернулась и обнаружила, что через боковой проход пробирается Энтони Мондейн. Под светом ламп от Тиффани его волосы казались посеребренными инеем, а белоснежные зубы выглядели голубоватыми под густыми усами. Темно-голубой свитер для гольфа завершал картину, делая его таким красавцем, что от его вида резало в глазах. Элинор расслышала, как миссис Смит судорожно вздохнула, отчего ее живот колыхнулся. Наверное, она не замедлила взбить свои волосы. Тони всегда действовал на дам таким образом.

— Доброе утро, — сказал Энтони.

Миссис Смит вскричала:

— Вы владелец этого магазина?

Тони осклабился:

— Нет, мадам. Вот он.

С непроницаемым лицом Мондейн указал на гиганта в пыльной голубой куртке, который сдирал коричневую бумагу со стула.

Миссис Смит сказала:

— О! — затем добавила: — Но я знаю вас. Вы… вы тот самый Мондейн. Из Сент-Луиса. Мой папа покупает живопись только у вас.

 

Глава 10

Никто и не заметил холодка, который появился в улыбке Тони, даже Элинор, которая была слишком занята размышлениями над задачкой: рада она или нет видеть его.

К счастью для очарования Энтони, в котором появилась брешь, пухлая миссис Смит разразилась потоком слов:

— Папа покупает эти вещицы, а затем сразу же убирает, завернув в одеяло. Мама считает, что это скучно. Я тоже. Какая польза в том, когда имеешь что-то и не можешь показать друзьям, мы всегда говорим об этом.

— Так он никому их не показывает?

— Ну разве что изредка своим приятелям. — И миссис Смит надула губы.

На душе у Тони полегчало.

— А, ну что ж, каждому свое.

— Но у него же есть Ван Гог!

— Вот что я скажу вам, — сказал Тони, блеснув белыми зубами. — Приходите ко мне в магазин, и я продам что-нибудь лично вам. Доброе утро, Элинор, дорогая. Вы очень привлекательны.

Такая щедрая похвала была слишком большим комплиментом для серых слаксов и простого пуловера, подумала Элинор, и она знала, что миссис Смит тоже подумала об этом. Леди обернулась и одарила Элинор несколько более уважительным взглядом.

Элинор только улыбнулась.

— Мистера и миссис Смит интересует этот старинный гарнитур.

— Ах вот как? Их цена больше моей?

Отлично. Вот ведь хитрец Тони, знает обходные пути. Ему нужны эти стулья точно так же, как ей — бубонная чума, но именно эта часть информации и была скрыта от Смитов. Она повернулась к ним с улыбкой:

— Я не знаю.

Мистер Смит торопливо сказал:

— Думаем, что да. Пойдем, дорогая, другие стулья уже принесли.

Тони посторонился, пропуская их вперед, и хитро улыбнулся Элинор.

— Вы в долгу передо мной, дорогуша, — прошептал он.

— Вы их знаете?

— Я знаю папу. Просто куча баксов. — Тони все еще говорил тихо. — Как у вас дела с ковбоем на тракторе?

— Сама не знаю. — Это была истинная правда. — Как только у меня будет возможность, я позвоню Мэтту и мы назначим время встречи.

— Боитесь?

Очень или не слишком? Элинор выбрала золотую середину:

— Слегка.

— Помочь?

— Каким образом? Вы задушите его собственными руками?

— Неплохой способ. Но нет. Позвольте мне купить этот магазин, а вы будете вести дела. Если, конечно, он продаст.

Ну, вот оно — решение. Но почему она разозлилась?

Элинор знала, почему. Во влажных черных глазах Тони застыло властное выражение, а его рука обхватила ее плечи. Вот легкий выход из положения. Пусть Тони владеет всем: магазином и ей самой. Так и должно быть. Что она может сама? У нее ничего нет, кроме машины десятилетней давности. Ничего.

Опыт, который она переняла от Джулии, ничего не означал для Тони, — он может нанять дюжину людей с опытом. По сути она не вождь, а простой индеец. Но если магазин достанется ему, то где гарантии, что она останется здесь, когда Энтони устанет от их сделки или устанет от ее присутствия? И ее жизнь снова покатится под откос…

Нет, ей нужно сыграть по-умному и получить законные гарантии. Вот оно, решение. Вот чего ей нужно добиться.

Внезапно она поймала взгляд Бентона Бонфорда. Он возвышался в другом конце магазина рядом со Смитами и смотрел в ее сторону. Бентон смотрел на нее чуть насмешливо, но испытующе и с любопытством, а его густые брови нахмурились.

Затем Элинор поняла, как она сейчас выглядит со стороны, рядом с элегантным сицилийцем, стоя вплотную к нему: их лица сблизились, а на ее плече собственнически покоилась его рука. И эта рука обхватила ее крепче. Уголком глаза Тони тоже подметил взгляд племянника, и его рука крепче обхватила плечо Элинор.

В этот момент Элинор возненавидела себя, но тем не менее намеренно попыталась сыграть на два фронта. Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала Тони в щеку, высвободилась из его полуобъятий и направилась к Бонфорду. Обернувшись через плечо, она сказала:

— Может, и стоит поразмыслить об этом.

Тони дураком не был. Даже не видя его, она знала, что в его глазах промелькнула злобная искорка. За ней он не пошел. И сказал:

— Я не буду ждать вечно.

Ну конечно. Люди, подобные Тони Мондейну, никогда не ждут. Им это не требуется. Ведь они — мужчины.

«Будь они прокляты!» — мысленно пожелала Элинор и одарила Бентона Бонфорда невинной ослепительной улыбкой.

Он отступил назад, прислонился к буфету, скрестив на груди руки, в то время как чета Смитов продолжала свой кропотливый осмотр.

Никем не замеченный, Томасин крался, словно полосатая тень, вдоль стены. Но его цель постоянно находилась в движении, хотя соблазнительные розовые комочки уже были в пределах досягаемости его лапок. Если бы они замерли хоть на секунду…

Они это сделали.

К несчастью, может быть из-за приключений прошлой ночи, Томасин слегка промахнулся. Он зацепил не только вожделенный розовый шарик, но и ногу миссис Смит. Та взвизгнула. И схватилась за ногу. Кот смылся, словно полосатый призрак. Она подпрыгнула и обернулась, и тут ей на глаза попался белтеровский гарнитур.

Так что все произошло по вине Томасина.

Она перестала подпрыгивать и сказала:

— Калдер, вот о чем я тебе говорила. Как же фамилия человека? Гарнитур из четырех предметов. Я хочу его. Я должна его иметь. Нет, нет, я в порядке. Я должна на что-то облокотиться. Не имеет значения. — Она повернулась к Элинор: — Сколько стоит?

Сердце Элинор сжалось в маленький холодный комочек. Только не белтеровский гарнитур, только не этой расфуфыренной нелепой даме с глазками-буравчиками. Она с отчаянием подумала: «Джулия, Джулия, что бы ты сказала в этом случае?»

Но слов не было. Она пробормотала:

— Это не продается.

— Нелепость какая-то. Ведь это выставлено. Это ведь магазин, не так ли? Эй вы, вы, в голубой рубашке, сколько это стоит?

Бентон спокойно ответил:

— Миссис Райт вам уже все сказала.

Она подкатилась к Тони:

— Мистер Мондейн, помогите мне.

Тони пожал плечами:

— Леди сказала вам, что это не продается.

— Нелепость. Все это нелепость. Калдер, помоги мне. Ты же знаешь, что у меня есть деньги ко дню рождения папы. Если вы думаете, что я буду торговаться, миссис Райт, то вы абсолютно неправы. Торговаться я не собираюсь.

Элинор глубоко вздохнула и заставила свой голос звучать спокойно:

— Нет, миссис Смит. — С таким же успехом она могла бы сказать правду — эта женщина все равно не поверила бы. — Вы обнаружили единственную вещь в магазине, которая дорога нам как память. Поэтому она не продается. Если мы решим продать ее, то у вас есть шанс стать первыми кандидатами на нее.

— Но…

Рука Калдера Смита довольно крепко сжала руку супруги, и его голос перекрыл ее кудахтанье:

— Достаточно. Вполне достаточно, Эмили. Ты будешь брать эти стулья?

— Я не знаю. Я не знаю. — Она все еще не могла отвести глаз от белтеровского гарнитура. Затем внезапно она огрызнулась: — Нет. Я думаю, что их должна посмотреть мама.

В глазах ее мужа мелькнуло виноватое выражение, но его голос не смягчился:

— Прекрасно. Прошу прощения за то, что доставили вам столько хлопот. Что ж, пойдем. Давай, Эмили.

— Но я еще вернусь! — крикнула Эмили, подходя к двери.

Когда они вышли, медные колокольчики издали свой особенный мелодичный перезвон. Элинор оцепенело смотрела им вслед. Она чувствовала себя несчастной, сознавая, что плохо справилась с ситуацией. Но ее реакция была инстинктивной.

Белтеровский гарнитур все еще хранил тепло рук Джулии. Она не могла представить себе, что он достанется Эмили Смит, но торговец не должен так поступать. Элинор сознавала, что Бентон Бонфорд стоит и смотрит, как солидные деньги уплывают вместе с их владельцами через дверь. А Тони? Тони, наверное, от души смеется про себя.

Бен спокойно снова обтягивал упаковочной бумагой только что выставленные напоказ стулья.

— Дамочка, зашедшая к нам, на редкость упряма, — сказал он, не обращаясь ни к кому персонально. — Она не соврала. Она еще вернется. С намерением непременно заполучить белтеровский диван. Вот увидите.

Бентон Бонфорд спросил у Элинор:

— Вы предприняли обходной маневр, чтобы поднять цену?

Вот выход — и он сам предлагал его. Но Элинор была слишком честной.

— Нет, — сказала она, — но могу постараться это сделать. Бен прав: она вернется.

Бентон оторвал длинную полоску коричневой бумаги и протянул ее старику, который, стоя на коленях, оборачивал витые ножки. Его голос оставался спокойным:

— И тогда вы продадите гарнитур ей?

Голос Элинор был не менее спокоен. Она постаралась держать себя в руках:

— Как вы захотите. Все будет зависеть от вас.

— Нет, не будет, — был ответ, от чего ее сердце затрепетало. Затем Бентон выпрямился и повернулся к Энтони, который стоял, прислонившись к высокому комоду вишневого дерева. — А вы продали бы это?

Энтони пожал плечами.

— Что до меня, — сказал он, — то, вероятно, да. Я придерживаюсь золотой середины. У меня нет особой привязанности к вещам из моего магазина. Я не такой, как ваша тетя. Джулия дорожила своими товарами и никогда не пыталась умаслить клиента, чтобы обогатиться. По ее словам, — добавил Тони и улыбнулся Элинор, — она уже и так была богата.

«Это было правдой. Но все-таки Энтони много взял на себя», — подумала Элинор и пожелала, чтобы он сменил свой снисходительный тон старого друга, потому что на самом деле он никогда им не был.

Коллега, пользующийся привилегиями, — да, но не более того, по крайней мере, говоря о Джулии.

Элинор вспомнила снова о ее зависимости от Тони. Она должна быть безупречной, трогательной и носить облегающую одежду.

«Усиль обстрел, Элинор», — велела она себе и тайком улыбнулась.

Тони с удовлетворением встряхнулся, взглянул на ручные часы и сказал:

— Как бы то ни было, я приглашаю вас обоих перекусить.

Элинор ответила, не успев подумать:

— Мы уже позавтракали дома.

Тони был ошарашен:

— Господи, дорогая, и у вас хватило сил готовить еду?

Бентон Бонфорд ответил мягко:

— Нет. Это сделал я.

Теперь уже Бентон улыбался ей, стараясь подчеркнуть некую близость, как бы возникшую между ними.

Черт возьми их обоих! Они стоят друг друга, а ей остается наблюдать, как они друг друга съедят!

— У меня еще остались дела, — сказала она. — Вы можете идти перекусить по второму разу. А через час возвращайтесь, и мы поедем к Мэтту Логану.

К ее изумлению, они ушли вместе, что Элинор очень насторожило.

Держа чашку с горячим кофе загорелыми руками с длинными пальцами, Энтони Мондейн сделал осторожный глоток и взглянул прямо на Бентона Бонфорда, сидящего напротив.

— Продайте мне магазин, Бонфорд. Я дам хорошую цену. Наличными.

Бентон, который не имел ничего против того, чтобы второй раз перекусить, попробовал жареную картошку, которая, что характерно для ресторанной еды, внутри была сырой и похожей на рассыпающийся картон, отодвинул и взамен взял яйцо. Он едва взглянул на собеседника:

— А почему вам? Почему не кому-нибудь другому?

— Потому что я присмотрю за Элинор. А кто-то другой не сделает этого.

— Ах так? Хорошо. Но я никогда не думал, что вы филантроп, Мондейн. Передайте соль.

Тони передал. И пожал плечами:

— Можете думать, что хотите. Предложение остается в силе.

Бентон аккуратно положил на мягкий тост два квадратика желе, разминая его по всем четырем углам. У стойки высокий и худой водитель грузовика кинул свою ковбойскую шляпу с загнутыми полями на подставку для салфеток и раскатисто крикнул:

— Привет, Шерли! Привет, Билл! Доброе утро, Мелисса! Эй, там, в кухне, Хелен, все повторить и не забудь молоко в кофе!

Бентон ответил тихо, и из-за шума Тони пришлось наклониться поближе:

— И как вы будете присматривать за Элинор?

— Я гарантирую, что она будет вести дела в магазине. Господь свидетель, я этим заниматься лично не желаю. Но ведь совершенно ясно, что, если управлять магазином будет кто-нибудь другой, это разобьет ее сердце. Ведь магазин — это вся ее жизнь.

Бентон согласился и, доедая свой тост, спросил:

— А что почувствует Элинор, если вы купите магазин?

— Это ее оскорбит сперва.

— А потом?

— Потом смирится. Она не глупа.

Бентону хотелось бы узнать, какие последствия повлечет за собой «смирение» для Элинор, и тут он решил, что его осенила отличная идея:

— А почему бы нам не спросить ее?

Мондейн сжал челюсти:

— Проклятье, Бонфорд, не будем мы спрашивать ее! Я не могу вечно болтаться в этом городишке, да и вы уж точно не хотите здесь задерживаться. А Элинор не знает, чего она хочет, вы уже сегодня убедились в этом. — Он понизил голос и заговорил рассудительно: — Продайте мне. Сегодня же. Или завтра. Вы поедете домой с набитыми деньгами карманами. А я скажу Элинор, что ее жизнь продолжается, как и прежде.

Бентон открыл упаковку желе и съел ее при помощи ложки. Затем он взглянул на Энтони Мондейна и спокойно сказал:

— Чушь.

Это было равносильно объявлению войны.

 

Глава 11

Когда мужчины вернулись, Элинор поняла, что их антипатия друг к другу была настолько сильной, что они и не пытались ее скрывать.

Сама же она чувствовала себя червяком перед клювами двух малиновок. И, как известно, в такой ситуации червяка поздравить не с чем.

«Джулия, — мрачно подумала она, — если бы я так сильно тебя не любила, я возненавидела бы тебя за то, что по твоей вине попала в эту ситуацию».

Ей и так выдалось напряженное и беспокойное утро, которое можно было сравнить с танцами на краю пропасти. Один из помощников, работающий неполный день, упаковывая вещицы из стекла после семинара, разбил крышку от конфетницы, а эта крышка стоила больше, чем сама конфетница, поскольку могла еще служить крышкой для сахарницы. А после того как троица молодых людей села в свой «крайслер» и укатила домой, Бен обнаружил новую трещинку в дорогой фарфоровой японской вазе. Да еще пришел Марвин Коулс, который последние полчаса ходил за ней по пятам.

Увидев Бентона Бонфорда, он протянул ему навстречу пухлую руку:

— Здравствуйте, сэр, как дела? Примите соболезнования насчет вашей тетушки, она отличная была женщина. Мы все будем скучать по ней, не только эта маленькая леди. Я — Марвин Коулс, мой магазин на северной стороне площади.

Бентон очень быстро пожал его руку, заметив напряженность во взгляде Элинор. Почему-то этот краснолицый весельчак с лоснящимся лицом ему был неприятен.

Коулс привык повсюду получать отпор и даже глазом не моргнул. Он спокойно изрек:

— Я хотел бы знать, могу ли я поговорить с вами наедине. У меня к вам небольшое предложение.

«О, Господи, — подумала Элинор, — он сейчас станет предлагать, чтобы Бентон продал ему магазин. Пожалуйста, не ему. Кому угодно, только не ему».

Она отвернулась от Бентона, и он не мог видеть ее лица.

Бентон сказал:

— Побеседуем здесь.

Коулс немного смутился. Затем пожал плечами:

— О’кей. Отлично. Я могу сказать это прямо здесь. Я хочу купить у вас магазин. Все, что в нем. Фургон. Дом тоже, если хотите. Я дам вам отличную цену, а маленькая леди может остаться здесь.

«О конечно, — подумала Элинор. — Так оно, конечно, и будет, по крайней мере до тех пор, пока Бентон Бонфорд не отправится туда, откуда приехал, и ты не извлечешь максимальную выгоду из всего, включая мои знания. Именно этого ты всегда и добивался».

Элинор бесцельно перелистывала страницы в ежедневнике Джулии, ничего не видя и только желая сдержать набегавшие слезы и ничего не слышать. Вдруг на ее руки легла загорелая ладонь, словно защищая. Тони подмигнул ей. У Элинор возникло чувство досады. Ей была невыносима мысль о покупке магазина Тони или Марвином. Что же ей делать? Как ей следует поступать?

Элинор не желала кому-либо принадлежать, словно послушная домашняя кошечка. Она сидела в старом потрепанном кресле возле письменного стола Джулии, освещенная бледными лучами солнца, проникавшими через высокие пыльные узкие окна, смотрела на Томасина, развалившегося на подоконнике с нелепой розовой ниткой, которая свисала с его порванного уха, и вдыхала запах опилок, лака, считая нелепым все, что предлагали ей присутствующие здесь мужчины. Ей хотелось поскорее уйти.

Но этого делать нельзя. «Так что прояви мудрость, Элинор. Плати проценты. Все-таки Тони лучше, чем Марвин».

Она заставила себя пошевелить рукой и ответить на рукопожатие. Бентон Бонфорд уловил ее движение, и если бы Элинор в этот момент посмотрела в его сторону, то увидела бы, что его челюсти сжались. Бентон, обращаясь к Марвину Коулсу, сухо произнес:

— Подайте свое предложение в письменной форме. Тогда мы посмотрим, мистер Коулс.

— Вполне достаточно. Я так и сделаю. Элли, моя дорогая, — и он с улыбкой обернулся к Элинор, — не найдется ли у вас лишних больших глиняных горшков? Одна покупательница предлагает мне бананы за них.

Внезапно Элинор поняла, что сказал Бентон Бонфорд: «Подайте это в письменной форме. Тогда посмотрим». Неужели этот идиот сразу не понял, что за тип Марвин Коулс?

Несмотря на все усилия, ей не удалось улыбнуться в ответ Марвину. Она произнесла рассеянно:

— Может быть. Спросите Бена, он под навесом.

— Хорошо. Я заеду на обратном пути. Пока, добрые люди. Мистер Бонфорд, скоро увидимся.

Никто не проронил ни слова, пока его шарканье не затихло вдалеке. Элинор пребывала в растерянности. Разве все уладить не было идеей Бентона Бонфорда? И разве он не понимает, что Марвин Коулс — паразит и пьяница? И как Бентон мог даже предположить, что такой неряха сумеет подняться на высоты в том бизнесе, который вела его тетка? Ради всего святого, ведь деньги — это еще не все. Если только речь идет о том случае, когда их нет.

Воцарилось зловещее молчание. На лице Тони Мондейна застыло выражение явного неодобрения. Лицо Бентона Бонфорда не выражало ничего, словно было высечено из камня. И лишь одна Элинор была похожа на испуганного цыпленка.

Она взяла карандаш, постучала по столу, сломав грифель, почувствовала себя полной идиоткой и нервно сказала:

— Ах да. Телефонные звонки. Пока вы отсутствовали. Я почти забыла. Во-первых. — Она взглянула на Бентона, который оглянулся и посмотрел на нее отсутствующим взглядом. — Мэтт заболел. Это адвокат Джулии. Прошлой ночью ему пришлось выйти на улицу во время грозы, он искал щенка. Он здорово простудился, но сказал, что надеется завтра быть в офисе.

Бентон пожал плечами:

— Нет проблем. Я еще буду здесь.

«Конечно, он будет. Пока не набьет карманы деньгами. А вот потом он уберется, так ведь, парень?»

Стараясь не показывать своих эмоций, Элинор повернулась к Тони, который по-прежнему сидел, не шевелясь, за столом напротив нее.

— И звонили из вашего магазина в Сент-Луисе. Агент из «Сотбис» вылетел сегодня рейсом «Трансуорлд Эйр лайнс» и прибудет в Сент-Луис к десяти. Надо ли, чтобы кто-нибудь встретил его?

— Проклятье! — тихо выругался Тони. Только не Доминик. Он стукнул кулаком по крышке стола. — Полагаю, что это лучше всего сделать мне. Человека из «Сотбис» полагается встретить наилучшим образом, так ведь?

Широко улыбаясь Элинор, он сделал круговое движение рукой, которое объединяло их обоих и исключало Бонфорда, поскольку фермер из захолустья, вероятно, думает, что «Сотбис» — это ярмарка подержанных машин, а не элитарный антикварный аукцион.

Элинор отвернулась и еще раз взглянула в свой листок. Но голос ее приобрел некоторую уверенность:

— Я потрясена. Что у вас есть такого, что интересует «Сотбис»? Королевские драгоценности?

— Боюсь, что нет. Просто серебро из одного поместья в Джорджии. Сегодня вечером я поеду в город, а утром вернусь. Э, может, вы тоже хотите поехать? Я уверен, что Бонфорд обойдется без вас в эти несколько часов. А поездка, может быть, вас встряхнет, бедное дитя.

«Бедное дитя» не оценило предложения Тони. Энтони очень ловко подчеркнул специально для Бентона, что будто бы Элинор и раньше отправлялась наедине в царство Мондейна. Элинор возмутило его предложение, потому что он ее об этом никогда не просил и у нее даже мысли не возникало о таком предложении, и уж, конечно, не тогда, когда была жива Джулия.

«Тонкая игра, — подумала Элинор. Она почувствовала себя на месте ветчины, положенной между двух кусков хлеба. — Но ты должна выжить!»

Она схитрила. Пожав плечами, она сказала:

— Как любезно с вашей стороны предложить мне это! Посмотрим, как пройдет остаток дня.

Она отлично знала, как пройдет день, и одновременно поняла, что убедила Тони. В предложении ее привлекало только одно: ей не придется проводить ночь под одной крышей с Бентоном Бонфордом.

Кресло скрипнуло, когда она откинулась назад и одарила Бентона Бонфорда приветливой улыбкой, сказав:

— Вам тоже звонили. Телефон я записала. Кажется, они беспокоились.

Она и сама не понимала, почему ее голос звучит так вежливо. Но она достаточно умна, чтобы не рыть себе могилу собственными руками. По крайней мере, пока.

Было трудно угадать, как Бонфорд отнесся к адресованной ему информации. Он только кивнул, поднялся с места, склонился над ней и взглянул в ее листок с номером телефона. А затем набрал его.

Длинная рука в хлопчатобумажной куртке была всего в шести дюймах от носа Элинор. Она почувствовала запах дизельного топлива. Пока он ждал, его пальцы ритмично постукивали по крышке стола. Она отметила про себя, что у него квадратные ногти, коротко подстриженные и чистые, а на одном из пальцев красуется массивное с печаткой кольцо, которое, к ее изумлению, указывало, что Бентон закончил университет в штате Миссури. Элинор тотчас же устыдилась своего снобизма, она-то едва успела закончить высшую школу, а в последние два месяца учебы была уже беременна.

Она расслышала, как в трубке, которую Бентон прижимал к уху прямо над ее головой, громкий голос сказал: «Посольство России».

«Вот и мне выпал небольшой шанс похвастаться, — подумал он не без доли юмора, — но будь он проклят, если станет это делать».

Бентон только назвал себя и согласился подождать.

От Элинор чудесно пахло.

«Должно быть, это тот флакон, который он чуть было не принял за лосьон после бритья, будучи сегодня в ванной. Конечно, это не были духи по пятьдесят долларов в модной бутылочке с единорогом на пробке, которыми пользовалась Джилл. Но аромат восхитительный. Так пахнут полевые маргаритки. Маргаритки вообще не пахнут, идиот!

И вообще, выброси сентименты из головы. Девица и ее дружок держатся с тобой, словно ты сорняк какой-то».

К счастью, в трубке раздался сердечный голос Ивана Доганова.

Ответный визит делегации из России состоится через две недели. Запланирована охота на оленя в Дакоте, и гости настоятельно интересуются, приедет ли Бентон Бонфорд.

«О, Господи, — подумал Бентон, — успею ли я вовремя убрать урожай с поля? И магазин тети Джулии — что мне с ним делать?»

Он не знал. Очень простые задачи иногда становятся неразрешимыми, и именно с такой задачей он и столкнулся.

Но одному дед его прекрасно обучил: все делать вовремя.

В ответе Бентона не прозвучало и тени тревоги. Он произнес обязательные слова, которые принято произносить в подобных случаях, и повесил трубку, нахмурившись. Две недели. Надо торопиться. Надо очень торопиться.

Элинор заметила, что он нахмурился.

— Плохие новости?

— Приглашение на охоту, — ответил он и назло больше ничего не объяснил. Если Мондейн хочет играть в игры типа «кто — кого», то ради Бога. Проклятье, он не собирается ронять свое достоинство, даже ради милостей этой дамочки с серебряными волосами, которая уже начала его утомлять.

Он повернулся, хотел уйти, но тут появился Бен, который, вытирая руки ветошью, спросил:

— Хотите заправить машину сейчас?

Бентон ответил:

— Конечно. Если вы готовы.

Бен кинул чек на стол перед Элинор.

— Продал этому хмырю шесть штук, — коротко обронил он, не беря на себя труд объяснить, кто это «он». — Могу я взять фургон и съездить за товаром с распродажи фермы Зиммера?

— А ты управишься?

Бен расплылся в улыбке.

— Этот парень мне поможет, — сказал он, кивнув в сторону Бентона седой лысеющей головой. — К пяти мы должны вернуться. Если нет, то закрывайте. У меня есть ключ.

— Отлично. Мэри Энн придет?

— Не сегодня. Она в няньках: ее дочь заболела. Кстати, если дама из Квинси приедет за высоким кленовым комодом, то он стоит в углу, но я еще не заменил латунную ручку на нем.

— О цене договорились?

— Цену назначила еще Джулия. Она сказала, что можем уступить не более пятидесяти долларов, не больше. Документы на столе, здесь. Увидимся позже.

Он вышел, Бентон за ним, и Элинор еще раз с изумлением обнаружила, что помещение стало значительно больше, когда Бентон покинул его. Кажется, Тони подумал то же самое.

— Ну и бык, — пробормотал он, а затем наклонился к ней и осклабился. — Наконец-то мы одни.

— Не вполне, — сказала Элинор, поскольку колокольчики у входа звякнули. Перегнувшись через стол, она увидела двух дам в большого размера джинсах, сшитых на заказ, продвигающихся по центральному проходу по направлению к лампе Тиффани, стоящей на китайской горке. — У меня покупатели.

Честно говоря, она была рада. С чем-чем, а с работой она справится. А вот как справиться с остатком своей жизни?

Рука Тони потянулась к ней, он обнял ее и торопливо чмокнул в щеку.

— Ну, тогда вперед. Я вернусь в мотель, позвоню кое-кому и к пяти вернусь. Вы собираетесь ехать со мной сегодня?

— Тони, это очень мило с вашей стороны, но я еще не знаю…

— Что ж у вас есть в альтернативе? — настаивал он. — Еще один вечерок с племянником. Если только Бен не заберет его выпить пива или еще чем-нибудь не заманит.

— Ну, это их дело… — ответила Элинор, подумав: «Мне надо либо принять предложение Тони, либо сражаться с Бентоном Бонфордом».

Она знала, что ей не избежать стычки с Бентоном, если тот решит продать магазин Марвину Коулсу. К сожалению, как бы Элинор ни презирала Коулса, у Бентона Бонфорда есть полное право поступать так, как ему заблагорассудится.

— Мисс! О, мисс!

Полные дамы обращались к ней.

Обернувшись к Тони, Элинор сказала:

— Я обдумаю ваше предложение.

Белоснежные зубы сверкнули на смуглом лице Энтони:

— Цыпленок!

Она удостоила его коротким:

— Увидимся позже.

Но налепив на лицо улыбку и направившись к покупательницам, она все еще чувствовала его взгляд.

Дама в спортивной куртке с рисунком ручной работы взбивала свои волосы. Когда Элинор подошла, она хихикнула и спросила:

— О, какой красавец! Это он хозяин магазина?

Элинор заставила себя улыбнуться.

— Нет, — ответила она коротко, но приветливо.

— Какая жалость! А то я чаще заглядывала бы сюда. А ты, Полин?

— Да, уж он получше того смешного человечка через площадь, — сказала Полин. — Хоть он и отправил нас сюда.

И она улыбнулась, определенно надеясь, что их ожидает скидка по меньшей мере на десять процентов.

Элинор подавила свой гнев по поводу нахальства Марвина Коулса.

— Как мило с его стороны! — пробормотала она. — Что вас интересует?

Они и сами не знали. Они просто пришли посмотреть. Тем же самым, кажется, занималось большинство людей, приходивших сюда сегодня. Некоторые явно интересовались ценниками: не изменились ли они после смерти Джулии, и Элинор испытывала бешеную радость, разочаровывая их. Может быть, здесь достаточно скоро и появятся таблички о продаже, но во всяком случае это не будет делом ее рук.

Но дневная работа была для нее панацеей, и, несмотря на то, что она почти не спала прошлой ночью, она почувствовала, что тиски вокруг ее головы ослабли, и боль в спине отступила. В пять часов с великолепным хладнокровием она объявила Тони Мондейну, что не собирается ехать с ним в Сент-Луис.

Ему совершенно не понравился ее отказ, и в глубине его глаз сверкнула яростная красная искорка, но лишь на секунду. Он спокойно произнес:

— Я же сказал, что вы цыпленок.

Энтони умел себя сдерживать.

— Я не цыпленок! — взорвалась она, слегка раздраженная. — Тони, я должна как-то разобраться с Бентоном Бонфордом, с магазином, со всем остальным. Я не могу просто смыться и развлекаться.

Энтони, одетый в темный костюм и белую шелковую рубашку, представлял собой эталон элегантности.

— Убирайся, кот, — сказал он Томасину, который развалился на коленях Элинор, вытянув лапки и урча, словно паровой котел. — Я думаю, — продолжал Мондейн, полуприкрыв мягкие трепещущие веки, — что настало время прекратить играть в игры. Разве не чудо, что все это время вы были здесь, а я только что нашел вас?

К несчастью для Тони прием не сработал. Может быть, она уже отдохнула, а может быть, у нее появился выбор.

И он почувствовал это. И не поверил сам себе.

Что же пошло не так? Дело, конечно, не в этой деревенщине Бонфорде!

«Господи! Неужели эта стареющая Цирцея возомнила, что он, Энтони Мондейн, будет атаковать ее каждый день?»

Энтони было подумал, что, купив магазин, он получит на блюдечке все его содержимое, включая и ее, но решил, что такая жертва во имя дальнейшей выгоды ему не нужна. Он хотел, чтобы Элинор была на его стороне. Марвин Коулс — ничтожество, но вдруг Бонфорд вздумает ему продать магазин? Да еще эта проклятая подделка не выходит из его головы.

«Нет, спокойно, Мондейн. Тебе нужна эта женщина, и уж конечно не в постели, хотя там она тоже может оказаться».

Затащить женщину к себе в постель никогда не было для него проблемой.

Реальный выход — это купить магазин, тогда и картина, само собой, окажется у него в руках.

О’кей. Надо возвращаться. А закончив с делами, утром он вернется сюда.

— Я очень надеюсь на то, что мое долготерпение будет вознаграждено, — сказал он, преувеличенно широко улыбаясь.

Но в его голосе ясно слышалось разочарование. Она с усмешкой сказала:

— Где-нибудь в задней комнатке антикварного магазина?

— У меня не было и мысли о задней комнатке антикварного магазина. По крайней мере, не этого. Ну ладно. Может быть, в другой раз.

Энтони нагнулся и наградил ее быстрым дружеским поцелуем. Рассерженный Томасин, изгнанный со своего места, изогнулся у ног Мондейна, рассматривая всерьез перспективу устранения пальцев Тони с округлого, обтянутого черным шелковым чулком колена Элинор.

«Мяу!» — заявил кот.

Элинор быстро нагнулась и подобрала кота, одновременно устанавливая барьер и гарантируя, что мужчина не подвергнется нападению.

Она сказала:

— Тихо!

Тони выругался:

— Проклятый кот!

Томасин, достигнув своей цели, уткнулся мохнатой мордой в грудь Элинор и принялся мурлыкать. Тони пожал плечами.

— Тебя бы, — сказал он коту, — пора бы кастрировать. Я знаю одного ветеринара, который дешево берет. Ну хорошо, Элли: ладно. Если это ваш выбор.

— Именно.

Удовлетворенный тем, что другого выбора нет и воспринимая ситуацию не как неудачу, а как отсрочку, Тони сказал:

— О’кей. Леди выиграла этот раунд. Но позвольте мне пригласить вас на обед до моего отъезда.

— Мне надо переодеться.

И она смущенно перевела взгляд с его элегантной внешности на свой мешковатый свитер.

— Чушь. Вы выглядите отлично, ведь мы все равно приятели и не более. — Слова прозвучали более ехидно, чем он хотел. — Пойдемте. Снимайте вашего пушистого защитника с груди и пошли.

Конечно, шлепок, которым он наградил ее, когда они спускались по расколотым ступенькам, нельзя было назвать чисто дружеским, но ей было наплевать. «Ведь, в конце концов, — сказала она себе не без некоторого ехидного самодовольства, — она справилась с Энтони Мондейном вполне успешно».

 

Глава 12

Тони, как обычно, сдержал свое обещание, — что в кругу антикваров обеспечивало ему безупречную репутацию. Он высадил ее в темном переулке, когда они отобедали, пожал ей руку и торжественно изрек:

— Увидимся завтра, возлюбленная, — и уехал прочь.

Элинор проследила, как он удаляется в приглушенном сером свете грязного уличного фонаря. Блестящий «порше» выехал на тихую улицу, свернул налево и исчез вдали. Элинор вздохнула и пожала плечами. Слишком много сил у нее отняла борьба за добродетель или как там еще это называется. Слово «добродетель» в данном случае выглядело слегка неподходящим.

На самом деле, хотя Тони вряд ли пришел бы от этого в восторг, она не чувствовала ничего, кроме облегчения. День выдался долгий, а впереди предстояли еще более долгие дни. Все, что она хотела, так это отправиться домой, и…

И вот здесь-то вставал выбор. Можно остаться на ночлег здесь, на старой кушетке, но ковбой, возможно, подумает, что она смылась вместе с Энтони Мондейном назло ему. Также можно поехать домой и запереться в спальне, что, возможно, окажется вызовом, если у него хватит дерзости попытаться узнать, действительно ли дверь заперта.

А сама-то она всего-навсего — усталая женщина с померкшим взглядом, которая стоит в холодном переулке и думает обо всякой бессмыслице.

Было холодно. Она продрогла даже в своем свитере. Сухие листья танцевали на холодном разбитом бетоне, словно маленькие гномы. Пелена тонких облаков разорвалась, обнажив луну, достойную Дня всех Святых, и на платформе замелькали бесформенные тени. Осенняя погода вступила в свои права, и, вероятно, надолго.

А вот фургон все еще не вернулся. Странно. Ведь уже начало девятого.

Но какое ей дело? Никакого.

Внезапно, словно смерч, на нее обрушилась тягостная правда сегодняшнего дня. Ей хотелось моментально забыться и не думать, не чувствовать, она плотно зажмурила глаза, пытаясь уйти от реальности, но ей не удалось.

Элинор Райт увидела себя со стороны.

Она все мечется, жалеет себя и позволяет двум мужчинам соперничать из-за нее.

Но мужчины вряд ли могут контролировать ее будущее. Даже если она им и позволит. Поэтому напрасно она надеется на них. В этом мире она должна всего добиваться сама.

Господь свидетель, что сейчас наступило время, чтобы она поступила благоразумно и сделала кое-что полезное для себя.

Ведь она пользуется в течение тридцати лет хорошей репутацией в антикварном бизнесе.

«Не такой уж маленький багаж, дурочка. Он может тебе очень помочь. И начни прямо сейчас. Ты и так уже достаточно долго вела себя, как глупый маленький ягненок».

Достав ключи, Элинор поднялась по расколотым ступенькам, вошла и захлопнула за собой дверь, зажгла настольную лампу и села.

Томасин мохнатой тенью мелькнул над ее головой, едва не промахнувшись на несколько дюймов, вспрыгивая на высокий подоконник. Но подобные акробатические номера были для него обычным делом. Он бесшумно приземлился на свое излюбленное место, аккуратно сложил лапки и уставился на нее. В более благоприятные моменты он старался привлечь ее внимание и строил из себя несчастного одинокого котика. Но сейчас момент был неподходящим.

Элинор придвинула к себе список антикваров, отбрасывая другие разнообразные бумажки, и раскрыла его перед собой.

Так. «Антиквариат Гроссмана». Она отлично ладила с Родом Гроссманом, а к Рождеству его помощница Бернита должна удалиться на покой. Конечно, магазин находится отсюда в пятидесяти милях, но какого черта, разве ее кто-нибудь заставляет оставаться в этом городишке?

Значит, очевидно, откроется вакансия у Гроссмана, а еще есть магазин Джона Морриси. Джон владел вторым по значимости магазином в пригородах Спрингфилда.

Она открыла блокнот и стала составлять список.

Через сорок пять минут в нем оказалось двадцать имен, десять из которых она вычеркнула, а четыре подчеркнула, добавив номера телефонов. Завтра утром она начнет звонить.

В порыве искреннего самодовольства Элинор откинулась назад, отчего старый стул скрипнул, потянулась и стала почесывать за ушками мурлычащее пушистое существо, устроившееся на ее коленях.

Томасин умел устраиваться.

Элинор улыбнулась и погладила его шелковистую спинку, подумав, что чертовски полезно поучиться у кошки искусству выживания. Один основной принцип у него определенно имеется: быть в нужном месте в нужное время. Выгодно использовать личные качества. Предстать в лучшем свете.

Но сохранять независимость.

Никогда и никому не позволять завладеть собой.

Уже девять тридцать вечера, она очень устала, но ей стало легче от принятого простого решения.

Следующие несколько дней, что касается ее профессиональной деятельности, обещают быть самыми трудными в ее жизни. Но так и должно быть.

Она посмотрела на темные очертания, едва различимые вне света, который отбрасывала ее лампа: уэлшевский буфет, а рядом с ним ящик с инструментами Бена, старая хлебница с оловянными дверцами с узором из дырочек, вся в нежных красных и фиолетовых бликах. Да. Здесь она долгие годы работала, испытывала горе и счастье. Но Джулии не стало, и все хорошее она унесла с собой. Так что пришла пора исчезнуть отсюда и ей.

Слезы заполнили глаза Элинор, но впервые действительность со дня смерти Джулии предстала в реальном свете. Элинор вздохнула и уверенно поставила Томасина на пыльный пол.

Он жалобным «мяу» выразил свой протест, но она сказала:

— Прости, приятель. Мне надо немного поспать.

Причем в собственной постели, в доме Джулии, и к черту Бентона Бонфорда.

Когда Элинор открыла дверь, внутрь ворвался холодный ветер, кружа на полу маленькие вихри из опилок. Старая хлопчатобумажная куртка Бена висела на спинке кресла-качалки, стоявшего возле стола. Она взяла ее, натянула на себя, не обращая внимания на сильный запах табака, заперла дверь и пошла по улице.

От мороза на ступеньках блестел иней, сиденье машины было холодным, а мотор издал тягостный стон, когда она повернула ключ в зажигании.

Разворачиваясь у магазина, она заметила, что фургон так и не вернулся, и подумала с мрачным юмором, что Тони совершенно случайно попал в точку: Бен действительно мог затащить Бентона на кружку пива. Они наверняка не возвращались в магазин.

Свернув на абсолютно пустынную улицу, где стоял дом Джулии, Элинор увидела, как в освещенных окнах отражались экраны телевизоров, возле удобных крылечек стояли двухколесные и трехколесные велосипеды, а на подоконниках ярко выделялись пятна цветущей герани. Некоторые домовладельцы заботливо укрыли от холода последние бархатцы, надеясь спасти их, по крайней мере, до завтрашнего дня.

Что ж. О растениях Джулии никто не позаботится. Она не слишком устала, а ковбою нет до них никакого дела.

Элинор свернула на подъездную дорожку, ведущую в пролет между окном и круглой башенкой старого викторианского дома, и затормозила. Резче, чем намеревалась.

Не стоило ей волноваться из-за фургона. Он был припаркован прямо перед домом.

Ярко освещенные окна кухни отбрасывали золотистые квадраты света на ступеньки заднего крыльца, и, даже несмотря на то, что тяжелая дверь была закрыта, до нее доносились веселые дружеские возгласы.

«Господи, — подумала Элинор, вылезая из машины, в замешательстве, — да они же напились до чертиков».

Когда она открыла дверь, ей показалось, что она вошла в пивную. Она зажмурилась, скорчила гримасу и помахала рукой перед своим лицом, картинно произнеся: «фу-у-у!» — поскольку тошнотворный запах пива достиг ее носа.

Бен в окружении пустых пивных банок проигнорировал ее замечание и радушно сказал:

— Привет, дорогая! Я же говорил ему, что вы придете. Видишь, я говорил тебе, парень. Элли слишком классная девочка, чтобы уехать с этим альфонсом.

«Парень», сотни на две фунтов потяжелее старика, потянулся на крошечном сиденье стула и слегка нахмурился. У его ног, словно живая грелка, устроился Чарли. Перед ним на столе высилась внушительная башня из пивных банок. Он пробормотал что-то невнятное, но, без сомнения, грубое. Волосы падали ему на глаза, рубашка на волосатой груди расстегнулась, а его поведение определенно нуждалось в корректировке.

Только пусть это сделает кто-нибудь другой.

Не она.

А она отправится в постель.

Непререкаемым тоном Элинор заявила:

— Если вы устроили здесь разгром, то и убирайте за собой сами. Я не домработница. Бен, вам лучше спать сегодня на кушетке.

И она торопливо направилась к двери. В тот момент, когда Элинор проходила мимо Бентона, он протянул руку и схватил ее.

— А как насчет меня?

Она раздраженно тряхнула головой, вырвав руку:

— Что насчет вас?

— Мне тоже спать на кушетке?

— Да хоть под кушеткой, мне-то что. Дайте пройти! — сказала Элинор, поскольку он снова схватил ее за руку.

Он все еще смотрел прямо перед собой, а не на нее. И хмурился. Только руку не убирал. Затем проговорил:

— Знаете, в чем ваша проблема?

— Нет, — сварливо ответила она, — во всяком случае, ваша точка зрения мне неизвестна. И в чем же моя проблема?

— Вы слишком высокомерны.

Отлично. Этого она никак не ожидала.

— Я?

— Вы смотрите свысока и совершенно без причины.

— Вы говорите глупости. Отпустите меня.

— Нет. Я говорю правду, — сказал он, не отпуская ее. — Я бы мог напялить на себя костюм-тройку. Мог бы сделать заказ из французского меню. Я бы мог, если на то пошло, позвонить губернатору этого распрекрасного штата и немедленно заполучить приглашение к нему на обед для нас обоих. Но я не собираюсь делать этого.

Элинор вздохнула и посмотрела на Бена, который глупо улыбался ей, качая лысой головой.

— О чем это он?

Бен откупорил новую банку, сделал добрый глоток и тыльной стороной ладони вытер губы.

— О том, что вы ведете себя как сноб, Элли.

Она скрипнула зубами:

— Лично я почему-то этого не заметила.

Бентон медленно повернул голову и теперь, обернувшись, смотрел прямо на нее:

— Так вы даже и не знали об этом?

— Не знала и знать не хочу. Вы ведь об этом помалкивали.

— Я уже сказал.

— Что я высокомерна.

— Ага.

— И что я не знала об этом.

— Вот именно.

Она вздохнула:

— Принимая во внимание ваше… состояние… я готова выслушать вас. По отношению к кому я высокомерна?

— По отношению ко мне.

— Ах к вам!

Элинор покачала головой и сняла тяжелую ладонь со своей руки:

— Что же, теперь разговор окончен. Счастливо попить пивка. Примите наилучшие пожелания. Спокойной ночи.

Она вышла в холл, поднялась по ступенькам. Плечи болели. День был долгим.

На верху лестницы она остановилась и взглянула вниз. В квадрате света, образованного кухонной дверью, она могла лишь увидеть ноги в джинсах, закутанные в теплый мех мирно спящего сенбернара. Ноги не шевелились.

А еще она увидела, что один из бентвудовских стульев прислонен к стене в глубине кухни, задние ножки вытащены из гнезд и лежат на полу.

«Проклятье — ну и увалень! — Она должна была знать, что это могло случиться. — Если ножки треснули…»

Она осеклась. Скорчила гримасу. Пожала плечами, стараясь заглушить боль.

Вообще-то, ее не должны уже касаться подобные проблемы. Пусть эта деревенщина делает со стульями, что хочет. Они принадлежат ему.

Чувствуя себя ужасно, она развернулась, стащила туфли и потихоньку прокралась в темную прихожую.

Порыв проявить собственную независимость угас. Теперь она чувствовала себя усталой, больной, старой и потерянной.

«Ладно, Элинор Райт, прими все это должным образом, — велела она себе. — Завтра снова придется начинать все с начала. Так что быстренько прими душ, пока есть возможность, и исчезни из виду».

Бросив одежду на кровать, она вспомнила, что у нее все еще куртка Бена. Он даже не заметил. Она вернет ее завтра.

В ванной она пустила душ и, пока вода нагревалась, почистила зубы. Водопроводная система была старой, и для того, чтобы на третьем этаже появилась горячая вода, надо было подождать. Зубная щетка Джулии все еще стояла на раковине, и она убрала ее в ящик. Моргая слезящимися глазами, она повесила на перекладину сухие полотенца и встала под душ. Это было здорово. И именно в тот момент, когда ее мускулы начали расслабляться, а нервы успокаиваться, ее словно током ударило: она вдруг поняла, какого рода снобизм они имели в виду. И хуже того, она поняла, что, вероятно, они правы.

Проклятье! Вся эта бессмыслица насчет костюма-тройки, французского языка и обеда у губернатора.

Неужели ее поведение было таким очевидно высокомерным? Действительно, она же сама называла его ковбоем на тракторе.

Она, которая гордилась своей открытостью, доброжелательностью и честностью, оказалась скрытной, легкомысленной, заносчивой идиоткой по отношению к человеку, в руках которого было ее будущее. И ее поведение было таким вызывающим и глупым, что никто с ним мириться не станет.

Все удовольствие от душа пропало. Элинор выключила воду, вышла, энергично вытерлась, натянула теплую фланелевую викторианскую ночную рубашку, украшенную оборками и собранную на шее, и поверх всего надела банный халат. Посмотрев в зеркало, она решила, что выглядит, словно плохо перетянутый диванный валик.

Повесив влажное полотенце и банную шапочку на крючок, она провела уставшими пальцами по спутанным волосам и посмотрела на себя в запотевшее зеркало над раковиной. Зрелище радости не вызывало. На вершине диванного валика располагалось лицо пятидесятилетней дамы, на котором отразился не только каждый год, но еще и сверх того. Большое спасибо тебе, зеркало.

Погасив свет, она вышла из теплой сырой ванной в холодный холл, поежилась и, шаркая, направилась к своей комнате.

На полпути она остановилась.

Медленно, немного покачиваясь, вверх по лестнице двигалась фигура в голубых джинсах в сопровождении заспанного сенбернара с поникшим хвостом.

Однако хвост завилял, стоило собаке увидеть Элли. Бентон с трудом добрался до лестничной площадки и искоса взглянул на нее.

— Господи! — сказал он, нарочито небрежно произнося слова. — Вы кто? Рождественское привидение?

Она не удостоила его ответа. И резко спросила:

— Что вы сделали с Беном?

Бонфорд прищурился, словно смотрел на нее через тоннель.

— Ничего не сделал с Беном. Бен сам справился. Он устроился на этой проклятой кушетке. Как вы велели. А теперь уж будьте добры и скажите, где моя комната.

— Вам — направо.

Он повернул налево.

Элинор издала недовольное шипение и, взяв его за руку, аккуратно развернула.

Бентон сказал:

— О, спасибо.

Он наклонился вперед и двинулся, словно локомотив, стараясь добраться до своей кровати. Элинор уже была готова захлопать в ладоши, но радость моментально угасла, потому что он развернулся и обрушился на кровать, словно каменный монумент. Он завалился на спину на смятую после прошедшей ночи постель прямо в тяжелых ботинках, невзирая на изящно вышитое покрывало Джулии.

Элинор замерла, и ее ожидание было вознаграждено громким храпом. Чарли вспрыгнул на свободную сторону кровати, печально посмотрел на нее и закрыл глаза.

Она поджала губы, покачала головой и издала долгий отчаянный вздох: «Чтоб их всех черт побрал!»

Подойдя к кровати, она указала пальцем на собаку и сурово приказала:

— Вон!

Собака открыла один глаз.

Элинор повторила приказ, наградив пса шлепком.

На этот раз он вздохнул, решив, что деваться ему некуда, и послушался, покорно потрусив в сторону холла.

Затем Элинор, громко сопя и пыхтя, стянула с ног Бентона тяжелые ботинки, бросила их на пол; со смачным шлепком они шмякнулись с другой стороны кровати.

Раздался довольный голос:

— Спасибо, мадам. А теперь не могли бы вы переместиться севернее?

Элинор скрипнула зубами.

— Нет, — холодно ответила она. — Не могла бы. Единственное, до чего мне есть дело, так это до красивого покрывала Джулии, которое погибло бы из-за ваших проклятых ботинок!

Развернувшись, она уверенно направилась к двери.

Тот же голос сказал ей вслед:

— А что это за штука на середине потолка?

Она снова развернулась и увидела на фоне залитого лунным светом окна его руку, указывающую вверх. Картины костлявых летучих мышей и волосатых пауков померкли. Она испытала такое облегчение, что почти вежливо ответила:

— Лепная розетка.

— О! Почти такая же была на потолке моей спальни на тургеневской даче. Я говорил, что жил на тургеневской даче? Это просто фантастическое место. Все набито французской мебелью. Все стены увешаны живописью. Мой хозяин был полковником во время второй мировой войны, так что я счел невежливым поинтересоваться у него, откуда он все это взял. Как вы думаете, я прав? Я собираюсь поохотиться вместе с ним через две недели. Из посольства пришлют за мной. Но сейчас, милашка, уходите. Я неважно себя чувствую.

«Я убью его, — подумала она, хлопнув дверью и шаркая через холл. — Джулия, прости. Я очень тебя люблю. Но я хочу убить этого человека, я знаю, что сделаю так».

В благодатном покое ее собственной темной спальни она стянула халат, подошла к окну и на мгновение застыла, опершись о подоконник. Она смотрела на улицу и старалась успокоиться.

За окном раскинулась настоящая ночь Дня всех Святых. Шелест сосен долетал до ее ушей, внушая неясную тревогу, ветки трепетали и раскачивались под порывами ветра, становясь то черными, то серыми, когда стремительные облака то открывали, то прятали высокую луну. Старый потрепанный гараж вполне подходил на роль домика ведьм, и она вздрагивала, когда дуновения ледяного воздуха проникали через оконную раму и овевали ее.

«Ставни, — подумала она, стараясь размышлять спокойно. — Их надо повесить чем раньше, тем лучше, иначе счет за побитые стекла будет астрономическим. Впрочем, счет будет не моим. Так что Бентону Бонфорду и предстоит вешать эти проклятые ставни», — подумала она злобно и отвернулась от окна.

Перед ней на ковре пролегла удлиненная тень бронзового жеребца.

В ее теперешнем состоянии духа это зрелище было лишено всяческого очарования, когда Элинор, протянув руку, зажгла лампу и увидела то, что явилось последней каплей.

На ее высокой кровати с балдахином мирно посапывала огромная мохнатая, свернувшаяся в клубок собака.

Элинор фыркнула, сжала кулаки, топнула ногой, что не имело успеха, поскольку она все еще была в мягких домашних тапках, и издала пронзительный вопль необузданной ярости:

— Уберите его отсюда! Вы слышите меня?

После некоторого замешательства в коридоре раздались гулкие шаги. Последовал звук открывающейся двери. Появился Бентон Бонфорд, который остановился на пороге, поддерживая вертикальное положение, крепко держась за косяк двери. Он сварливо поинтересовался:

— Какого черта здесь происходит?

Она указала пальцем на кровать:

— Уберите его!

— О, ради Бога! — Он наклонился, увидел пса и изобразил преувеличенное возмущение: — Чарли! Тебе не место в кровати этой милашки. Никому из нас, насколько я могу вспомнить, не место здесь. Если только… — Он подмигнул и лукаво покосился на нее. — Если только моя память меня не подводит.

— Не подводит, — сварливо ответила она. — Все правильно. А теперь уходите! Оба!

— Господи, женщина, да не кричите так! Я слышу вас.

Он подошел, громко топая, а рубашка развевалась за его спиной. Свет от лампы осветил его торс, на котором курчавые волоски блестели тем же серебром, что и нахмуренные брови, над которыми топорщилась взъерошенная шевелюра.

Он даже не взглянул на нее. Чарли спрыгнул на пол навстречу хозяину; он схватил тяжелой ручищей ошейник пса и сказал:

— Пошли, приятель.

И они пошли.

И тут Бентон оглянулся. Его глаза тщательно осмотрели ее с ног до головы. Медленно.

Ее дыхание участилось, и, не в силах помешать этому, она лишь затаила его. В ее голове поднялся вихрь из убийственных лихорадочных жаждущих мыслей, желание не убило гнев, оно лишь разожгло его. «Ты жеребец! Ты проклятый жеребец!»

Его взгляд перешел на ее рубашку. Он мысленно развязал пояс, представил себе предательскую округлость ее обнаженной груди под тканью, продолжил линию ее бедер. Из холла повеял сквозняк, и ее одеяние плотно прилегло к телу, делая ее почти обнаженной. Он снова взглянул ей в лицо, увидел в ее глазах то, что не может укрыться от взгляда любого мужчины, и убрал руку с ошейника Чарли.

И тут его собственное лицо изменилось, и в свете лампы Элинор увидела, что оно совершенно зеленое. Он поднес руку ко рту и пробормотал со стыдом и гневом одновременно:

— О, черт возьми… — И, громко топая, устремился к двери.

А затем вниз, в холл. После чего до нее донеслись совершенно определенные звуки, исходящие из ванной.

Она так и стояла, затаив дыхание. Ее охватила дрожь. У Элинор не было сил осмыслить происходящее. Она только чувствовала, что не хотела бы сталкиваться с такой ситуацией.

Чарли медленно поплелся в холл, прислушался и затем плюхнулся на пол. Элинор закрыла за ним дверь. Но не заперла ее. Есть некоторые вещи, которые мужчина не в состоянии сделать после такого унизительного недомогания. По крайней мере, не сразу.

Она забралась на смятую постель, свернулась в клубок, поджав колени и закутавшись в одеяло, и подумала о своем собственном унижении.

Что с ней случилось?

Ее поведению нет оправдания. Его ничем нельзя объяснить.

Она вела себя с Бентоном Бонфордом, словно курица, которая впервые в жизни увидела петуха. Еще немного, и она бросилась бы на кровать, раскрыла ему навстречу объятия и крикнула бы: «Быстрее!» И это случается уже во второй раз за такой короткий срок.

И что он должен думать?

Почему она это делает? Почему ее собственное тело предает ее?

В течение почти тридцати лет секс в ее списке находился где-то после брюссельской капусты. Несколько раз после смерти Бобби ее звали на ужин, но она никогда не была уверена, почему это с ней происходит: то ли причина в ней самой, то ли приглашающий хочет поближе подобраться к Джулии. А еда за чужой счет ее абсолютно не привлекала. Ни один мужчина не вызвал в ней интереса. У одного были плохие зубы, у другого толстый живот, а в третьем случае ее посещала внезапная догадка о жене, о которой ее ухажер не взял на себя труд упомянуть.

Так что же происходит между ней и Бентоном Бонфордом?

Ведь это не может быть началом любви?

Такое может случиться, если он — владелец магазина и дома, где она живет, — дал понять, что намерен и то и другое продать? И к тому же он обвинил ее в снобизме и посмеялся над ней.

Момент слабости с Тони она еще может понять. Он добрый, нежный и симпатичный.

Но Бентон Бонфорд?

Она со страхом поняла, что, даже пьяный, Бентон Бонфорд осознал свою власть над ней и что наутро он, вероятно, об этом вспомнит. Элинор закрыла глаза и закуталась плотнее, стараясь сохранить побольше тепла под одеялом и побольше здравомыслия в голове.

Утром она должна быть спокойной. Отдаленной. Отстраненной. Она должна позвонить всем, кому запланировала, и обеспечить себе реальное будущее. К черту Бентона Бонфорда!

Она должна позаботиться о собственной жизни. В первую очередь. Без мужа. Без докторов и нянечек, а также без психологов, которые говорят, что надо делать, а что не надо. Без Джулии, которая устанавливала дневной распорядок, платила по счетам и расписывала ее день.

Элинор Райт должна учиться искусству выживания.

 

Глава 13

К утру Элинор подготовила расширенный план выживания. Через два-три дня Бентон Бонфорд должен убраться отсюда из-за поездки на охоту. Так что время ограничено, ведь, в конце концов, магазин окажется в руках подлизы Марвина Коулса. Или Тони Мондейна. Или же племянник может послушаться Мэтта Логана и поставить все на продажу, поручив сделку самому Мэтту.

Что ж, прекрасно. Она предложит Бентону остаться здесь настолько, насколько будет нужно. Ради памяти Джулии. И ради денег.

Но это не помешает ей искать другую работу и самой решить, когда она пошлет все к чертям.

Думая о том, что Тони снова может возобновить соревнование по завоеванию сердца Элинор Райт, она начала рыться в глубинах своего не слишком опрятного гардероба. Что ей нужно, так это костюм, который выглядел бы практично, был бы чистым, деловым и не слишком сексуальным. Наверное, подойдут простые брюки, рубашка ручной работы и удобные туфли. Никакого макияжа. Волосы собрать в пучок.

И все же ей пришлось отказаться от двух пунктов своего плана. Нет никакой возможности собрать волосы в пучок. И придется наложить немного грима, иначе ее лицо будет похоже на сливу.

Элинор скорчила гримасу своему нахмуренному отражению в зеркале и заставила себя тряхнуть головой. Волосы привычно легли на пробор, правда, с одной стороны прическа оказалась примята, потому что она спала, скрючившись на этом боку. А кому какое дело? Итак, наложить на лицо крем и воспользоваться губной помадой. Ведь надо произвести впечатление на покупателей.

Брюки стали немного тесными по сравнению с прошлым годом, но они не слишком морщились на талии, если слегка подобрать живот. Правда, она могла так делать только в течение трех минут, после чего ее лицо приобретало красноватый оттенок. Провались ты!

Если свитер выпустить поверх блузы, можно расстегнуть пуговицу на штанах.

«Проклятье! Вес — коварная штука. Того и гляди, застанет тебя врасплох».

Ей надо урезать свой рацион, может быть, легкий обед. Не слишком много людей захотят нанять на работу толстуху, даже в сфере антикварного бизнеса.

Она угрюмо заправила кровать, осознавая, что здесь ей не принадлежит ничего, кроме разве что табурета, туалетного столика времен королевы Анны да лакированной скамеечки. Отлично. Ей необходимо найти не только работу, но и квартиру с мебелью.

А откуда она возьмет деньги для задатка? Так что если Бентон Бонфорд не позволит ей заполнить ведомость на зарплату на этот месяц, никто, включая ее саму, денег не получит. Ей придется заключить с Бентоном нечто вроде сделки ради Бена, и Мэри Энн, и всех остальных. Забудь о последних медицинских счетах. В больнице поймут.

А поймут ли?

Покачав головой и распрощавшись с мечтой о том, что в этом месяце у нее будет все в порядке, она открыла дверь.

Дверь в комнату Бентона Бонфорда была открыта.

Ну и ладно. Ей не стоит торопиться заключать сделку, пока она не попьет кофе.

Элинор торопливо спустилась вниз, старые ступеньки привычно поскрипывали. Кушетка была пуста, и только примятая подушка выдавала присутствие неожиданного постояльца. Она взбила ее, пожала плечами и вошла в кухню.

Там стало намного чище. О вчерашнем пиршестве напоминал лишь заполненный до краев бак для мусора, который характерно позвякивал, да слабый запах несвежего пива. Кофе был приготовлен, и одной чашкой пользовались. Она стояла в раковине.

А еще ее расстроило отсутствие бентвудовского стула.

Либо Бен решил, что сможет исправить его, либо племянничек подумал, что будет лучше убрать его подальше от ее глаз. Он надеялся, что прошлой ночью она не заметила его. А она заметила. Вот буйвол!

Но она оценила заботливость старика. Он хороший человек. Надо постараться, чтобы и он, и Мэри Энн остались работать в магазине, чего бы это ни стоило. Так будет только лучше. Бен не сможет работать в другом месте — он слишком стар.

Она выглянула в окно. Темное пятно масла указывало на то место, где стоял фургон.

И тут она обнаружила записку. Она была нацарапана на листке из бакалейной лавки и гласила: «Нет большего дурака, чем старый дурак. Вы поедете сегодня на распродажу фермы Крейнов? Мэри Энн сможет заняться магазином».

Вместо подписи только выведено: «Б.». А почерк никак нельзя назвать ровным. Наверное, у Бена тяжелое похмелье.

«Это послужит тебе уроком, тупица. Это послужит уроком им обоим».

Подумав, что она не особенно милосердна, но вовсе не сожалея, Элинор углубилась в перечень предметов аукциона, приложенный к записке. Ей казалось, что прошла целая вечность с того солнечного понедельника, когда они сидели с миссис Крейн на крылечке и когда она любовалась отличным честерфилдовским буфетом в ее гостиной. По-прежнему ли он там? Купит ли она его теперь, когда Джулии больше нет?

Элинор потянулась к телефону. Но затем замерла.

Ведь сейчас магазин не ее. И она не знает, нужен ли ковбою буфет.

Благоразумие одержало верх над злостью. Жизнь продолжается. А вместе с ней и бизнес.

На другом конце телефонного провода было занято. В промежутке Элинор налила себе апельсинового сока, поставила оставшийся бентвудовский стул на солнечное местечко, придвинула его к столу и вновь углубилась в список предметов аукциона. Длинный перечень был снабжен пометками, которые Бен сделал своим тупым карандашом.

В начале листа было написано: «По причине кончины моего мужа я продам на аукционе следующие предметы:…».

Отпив сока, она принялась изучать все пункты. Предметы обихода и оборудование фермы ее не интересовали, хоть Бен и поставил знак вопроса возле указанного в списке легкого двухместного экипажа.

Элинор углубилась в работу, но затем остановилась.

«Спроси Бентона, тупица».

В списке имелись предметы, на которые стоило обратить внимание, например, сундук орехового дерева с выпуклой крышкой. Элинор вообще его не видела. Конечно, он может и не принадлежать миссис Крейн: многие люди часто выставляют чужие вещи на подобных распродажах. Но она проследит за этим. Сундуки всегда хорошо продаются.

Внезапно за столом напротив нее появилась ирландская шляпа. Она подняла глаза и увидела Бентона Бонфорда. Он был бледен, а на подбородке имелась царапина после бритья.

Он сказал:

— Я смутно подозреваю, что опять вел себя, как осел. Если это так, то я извиняюсь. Так много я не пил с тех пор, как мы погуляли на свадьбе у парня с соседней фермы.

Спокойно, почти кротко, что наполнило ее гордостью за себя, Элинор ответила:

— Наверное, это был памятный день. Хотите апельсинового сока?

С трудом поборов дрожь, он подошел к ней, открыл холодильник и взял банку холодного пива. Открыв ее, он залпом выпил содержимое.

Вытерев губы, Бентон покачал головой и почти приветливо сказал:

— Не имею понятия, почему пиво лечит от похмелья, но в моем случае оно действует всегда, и слава Богу. Если не считать того, что у меня каша в голове, можно сказать, что я воскрес.

— Кофе?

— Нет, не сейчас.

Он опустился на свободный бентвудовский стул («в высшей степени осторожно», — отметила она) и заспанно улыбнулся. Взяв со стола свою нелепую шляпу, он положил ее на колено и провел рукой по влажным растрепанным волосам. Казалось, он слегка смущен, и Элинор была весьма этим довольна.

На столе все еще лежала пачка сигарет. Бентон вытряхнул одну, сунул ее в рот, чиркнул спичкой о коробок с надписью «Таверна Майка», и она вспыхнула. Затем его посетила запоздалая мысль, и он неуверенно взглянул на нее.

— Ой, простите.

Элинор сжалилась над ним.

— Все нормально. Только не дымите в мою сторону.

— Спасибо. Вы прекрасная женщина. Моя жвачка кончилась.

Он закурил. Она наблюдала за ним, но не процесс курения интересовал ее: Элинор пыталась определить, помнит ли он о вчерашней ее слабости, от последствий которой ее спасла только его тошнота.

Элинор твердо уверилась, что такая вопиющая вещь с ней больше не случится. В конце концов, ей ведь не семнадцать лет, она не обещала ему ночь любви и секс ее вообще не интересует. Ее интересует, как выжить. И в ее планы не входит укладываться в постель с боссом. По крайней мере, в ее ежедневнике этот пункт не значится.

Бентон Бонфорд выпустил струйку голубого дыма. На выбритые щеки стал возвращаться румянец. Держа сигарету во рту, он указал пальцем на стол:

— Что это такое?

— Перечень с аукциона, речь идет о ферме.

— Вам нравится заниматься этим?

Вопрос был ясен. Отвечать надо честно.

— Раньше я это ненавидела. Я чувствовала себя стервятником. Потом я поняла, что Джулию все уважают, что они знают, что она прекрасный человек и что она ничем никогда не оскорбит их. А еще я поняла, что аукцион — вещь неизбежная. И, побывав на двух, я перестала переживать.

Сигарета явно была ему не по вкусу, и он затушил ее в пепельнице, все еще серой от вчерашнего пепла. Он взглянул на нее из-под косматых густых бровей и обронил:

— Да. Бен чертовски хорошо отзывался о Джулии. И чертовски много хорошего сказал о вас. Я получил урок прошлой ночью. — Последние слова он произнес застенчиво.

— Ах вот как?

— Да, мадам. Я расскажу вам об этом позже, когда мысли в моей голове немного… прояснятся.

«Жду с нетерпением». — Но она не сказала этого. Такое заявление выглядело бы слишком двусмысленным, и она мудро решила попридержать язык.

Элинор лишь сказала:

— Хорошо, я выслушаю вас.

— Он не слишком-то хвалил Марвина Коулса.

— Разделяю его мнение.

— А еще меньше он хвалил симпатягу Мондейна. Такое мнение вы тоже разделяете?

— Я ценю его. — Именно это слово она избрала для ответа. — Энтони поставил завидный рекорд в качестве эксперта-антиквара и предпринимателя. Джулия уважала его.

— Я не спрашиваю вас о тете Джулии. Я спрашиваю вас о вас. Вопрос личного характера. Я стараюсь прояснить ситуацию, прежде чем принять решение.

Теперь они говорили с глазу на глаз, и Бентон смотрел прямо на нее. Его взгляд через прищуренные веки был испытующим. Она тоже не отводила глаз, но в них крылось беспокойство.

Элинор спокойно сказала:

— Я знакома с вами всего три дня. Едва ли достаточно, чтобы задавать личные вопросы.

— А мне отпущено всего десять дней, из которых три уже прошли, чтобы разобраться с ситуацией, которая касается лично меня, и через неделю я должен отсюда уехать. Посмотрите на меня, Элинор Райт. Посмотрите же на меня, черт возьми! Вы хотите, чтобы магазином тети Джулии владел Мондейн?

— Нет!

Слово вылетело, словно выстрел, прежде чем она успела подумать, осмыслить, найти истинно дипломатический ответ. Затем она снабдила свой отрицательный возглас испуганным:

— Ой, простите. Простите, ведь это же ваш магазин.

И тут, к несчастью для себя, она спрятала свое смущенное лицо в ладони и поэтому не могла заметить, что благодарность и облегчение отразились на его собственном лице. И не поняла, что он одними губами проговорил:

— Аллилуйя!

Все еще сквозь пальцы она сказала:

— Пожалуйста. Я думаю, что Тони сотворит с магазином чудеса. Я думаю, что он превратит его в Мекку для антикваров.

— А тетя не могла это сделать?

— О конечно, могла. Но она не хотела. Она и так была довольна. Сейчас я понимаю, что все, что сделает Тони, пойдет только на пользу городу и его репутации. — Элинор убрала руки и честно взглянула на Бентона Бонфорда, встречаясь с его глазами. — И у него есть достаточно денег.

— А вы будете работать на него?

— Только если не найду другой работы. — Она и не подозревала, какие последствия могут иметь эти фатальные слова.

— Только если не найдется другой работы, — повторил Бонфорд.

— Но я думаю, что все будет в порядке. — Она слегка слукавила, но не стараясь извлечь выгоду, а желая, чтобы он понял, что она уже не та беспомощная девчонка, какой была в молодости. — В нескольких местах мне уже предложили работу. Я уверена, что все будет нормально.

— Да?

Она не стала объясняться. И слегка нерешительно продолжала:

— Меня беспокоит судьба Бена и Мэри Энн. И есть еще несколько служащих, которые работают неполный день. Я не знаю, что они будут делать, если потеряют работу, особенно Бен. Наверное, это разобьет его сердце. И мое тоже.

— Вы прекрасный человек, как сказал Бен.

Бонфорд поднял со стула свое массивное тело, поморщился, словно движение причиняло боль, и направился к кофейнику. Указав на него, он спросил:

— Налить?

Когда Элинор кивнула, он наполнил две чашки и поставил их на стол. Пауза дала ей возможность поразмыслить, по крайней мере, над его словами о Марвине Коулсе и Тони.

Должна ли она верить Бонфорду? Действительно ли у Марвина нет шанса получить магазин? Это принесло ей громадное облегчение. И теперь, как насчет Тони?

Племянник сам ответил на этот вопрос, предельно осторожно опускаясь на бентвудовский стул и протягивая ей горячий кофе:

— О’кей. Значит, оба парня — Коулс и Мондейн — вне игры. Вот видите, что происходит, когда вы нормально со мной разговариваете?

Он широко улыбался, и она ощущала такое облегчение, что прямо на месте готова была расцеловать его.

Тем не менее все, что она сделала, — это закрыла глаза и тряхнула головой, как щенок, которого неожиданно освободили от слишком короткого поводка. И почти неслышно произнесла:

— Спасибо. Спасибо вам!

— Не благодарите меня. Благодарите Бена и себя за то, что вы сказали. Я в антиквариате разбираюсь очень плохо, вы знаете.

— Я знаю, — признала она с готовностью, — и мы… мы были так растеряны.

— Но теперь, надеюсь, вы в порядке?

— О да. Можете не сомневаться.

— Вот что я сделаю, — начал Бентон Бонфорд, наливая молоко в кофе и кладя чуть ли не полсахарницы в свою чашку, — я поеду к Мэтту… Логану, правильно? — и все улажу. Пусть все остается, как было. Пока. Потом я вернусь, и мы примем окончательное решение. — Теперь он пил кофе, но смотрел прямо на нее сквозь пар, поднимающийся от чашки. — Вы можете остаться? По крайней мере, на это время?

— О да! — Затем внезапно подумав, что ответила слишком поспешно, Элинор добавила: — Я… я могу уладить это.

— Хорошо. Теперь можете ли вы уладить кое-что еще?

— Что?

Испуг, который вновь появился на ее лице, был виден так же ясно, как и солнечный свет, который падал на нее из окна и превращал ее серебристые волосы в светящуюся копну.

— Когда будет этот аукцион? — сказал Бентон.

— Сегодня.

— Вы поедете?

— Да. Там выставлены некоторые вещи, которые хотела купить Джулия.

— А можно сделать так, чтобы я тоже поехал?

Всего-то?

Остатки внезапного страха перед Бентоном, словно дождем, смыло.

— Конечно. По правде говоря, поскольку я могу купить тяжеленный сундук, мне может понадобиться помощь. А если мы заберем его сегодня, то Бену не придется ехать за ним завтра. Фургон пуст?

Бентон сморщился и сказал весьма застенчиво:

— Будь я проклят, если помню. Но это займет минут пять. Слушайте, почему бы мне не переодеть рубашку? Я надел на себя то, что попалось под руку, когда услышал, что вы спускаетесь вниз. Я не хочу вас подводить. — Он встал слегка неуклюже, сморщился, потер лоб и сказал: — Ого. Старикам вроде меня грешить вредно для здоровья. И как это мне удавалось целую ночь веселиться, а потом целый день работать в поле десять лет назад? И ведь не так уж давно это было, прости Господи. Ладно, я скоро вернусь. А вы пока выпейте побольше апельсинового сока — улучшает цвет лица.

Она видела через дверной проем, как он поднимается по лестнице, правда, не столь изящно, как горный козел.

Элинор была довольна, что Бентон ушел, по крайней мере, на несколько минут, оставив ее одну. Ей надо было привести мысли в порядок. Он сказал, что откажет Марвину и Тони. А еще он сказал, что все будет идти своим чередом, пока он не вернется, закончив свои дела. А она согласилась остаться. В эти драгоценные дни ей предоставится возможность работать. А Мэтт будет помогать ей. Она знала, что он поможет.

Но она также сказала, что у нее уже есть другая работа. Почему, ради всех святых, почему она сделала это? Она никогда не была лгуньей, а ее утверждение насчет другой работы было вопиющей ложью.

Да, неудачный способ начать управлять собственной жизнью.

Значит, ей необходимо воплотить в жизнь свое утверждение как меру предосторожности перед будущим.

Ополоснув свою чашку и стакан из-под сока в раковине, она поставила их в моечную машину рядом с чашками Бена и Бонфорда. А затем прошла в холл, чтобы позвонить Мэтту Логану.

Чарли лежал на верхней ступеньке, положив голову на лапы, и ждал. Он поднял свою массивную косматую башку и вопросительно посмотрел на нее. Она вежливо сказала:

— Доброе утро, Чарли.

В конце концов, зачем ссориться с собакой?

Чарли вскинул уши, услышав звук дружеского голоса. Пес решил присоединиться к ней и спустился, исполняя на мохнатых лапах нечто вроде неуклюжей паваны. Грация на ступеньках редко является собачьим достижением. Она невольно рассмеялась, потрепала его по массивной голове, и он проследовал за ней через залитый утренним светом холл, на полу которого, словно драгоценные камни, плясали разноцветные блики — тени витража.

Жена Мэтта ответила обеспокоенным тоном. Мэтту не стало лучше, но он все еще надеялся встать на ноги после полудня. Может быть, тогда Элинор и перезвонит?

Элинор пообещала, что сделает это, пожелала всего хорошего и, слегка обеспокоенная, повесила трубку. Несмотря на несомненное улучшение в отношениях с Бентоном, она все еще хотела достичь каких-то конкретных результатов, прежде чем вернется Тони. Ему совершенно не понравится решение Бентона Бонфорда не продавать ему магазин. А ей вообще лучше не показываться им на глаза, когда они начнут ссориться. А ссора определенно состоится.

Она представила себе лицо Энтони Мондейна, узнающего о решении Бентона. Картина была не из приятных. Хотя лицо тут ни при чем. Это не лицо, а маска.

А вот его глаза…

Она знала, что такое глаза человека, который не привык встречать препятствия на своем пути, и особенно если препятствия чинит Бентон Бонфорд.

Элинор решила не строить из себя героиню, если будет возможно, она куда-нибудь улизнет. Потому что какую бы работу она ни нашла, все равно хорошие отношения с Энтони Мондейном желательно сохранить.

Печально подумав, что, наверное, во всех профессиях приходится хитрить, она обернулась, поскольку Бентон уже громыхал по ступенькам. Он облачился в рубашку в крупную клетку, а сверху натянул пиджак. И выглядел бодрее.

Не подозревая о том, что от резкого перемещения его массы задрожал старинный канделябр над его головой, Бентон потрепал мягкие уши Чарли и сказал:

— Вы готовы?

Потом перевел взгляд с ее напряженного лица на ее руку, все еще лежавшую на телефоне, и поднял брови.

— Что еще случилось? Плохие новости?

— Мэтт. Он все еще неважно себя чувствует. Но его жена сказала, что, может быть, он поднимется после полудня.

— О’кей. Приободритесь. Все будет хорошо.

Но беспокойство так окончательно и не исчезло с ее лица, что расстроило Бентона. Он уже видел, как в ее глазах загораются огоньки, как в них прячется улыбка, хоть и не адресованная ему. Но сейчас Элинор смотрела по-другому, отчего его сердце готово было остановиться.

Он сказал с небольшим раздражением:

— Эй, вы что, не слышали, что я сказал?

Элинор повернулась, протянув руку за коричневой ветровкой, и ее рука дрожала. Она сказала через плечо:

— О чем вы? Я слушала вас.

Даже стоя к нему спиной, она выглядела напряженной. Ее формы были округлыми, словно спелый плод, но при этом она была хрупкой, как тростник. Это была зрелая женщина, а не костлявый подросток. Проклятье! Он коротко спросил:

— Хорошо, что я сказал вам, когда мы разговаривали в первый раз?

Элинор надевала ветровку и не смотрела на него.

— Вы назвали меня милашкой.

— А вы и есть милашка. Но вспомните, что я сказал только что. Мне показалось, что я расставил все точки над «i».

— Вы… вы сказали, что мы повидаемся с Мэттом, и… и все останется как есть. Пока вы не вернетесь.

— Попали в яблочко. И так мы и сделаем. Поэтому хватит волноваться. Поверьте мне.

Господь свидетель, как она хочет поверить ему. Она могла бы выиграть время и получить шанс на то, чтобы уладить некоторые жизненно важные для себя вопросы.

Элинор принужденно улыбнулась, что не убедило его, и пожала плечами.

— Поняла. Вечно я допускаю промахи. Но нам лучше отправляться. Аукцион начинается в одиннадцать, а мне еще надо кое-что успеть перед ним.

Чарли посмотрел им вслед через кухонную дверь, неимоверно печально вздохнул и направился к миске с едой, чтобы подкрепиться и должным образом встретить начинающийся день.

Миска оказалась пустой. Но открытая сумка стояла рядом. Он толкнул ее носом. Она опрокинулась, и благодатный поток сухариков покрыл пол. Хорошо. Он не гордый. Он съел, сколько хотел, прямо со старого поцарапанного кафеля, а остальное приберег на потом. Вылакав два литра воды, он отправился наверх, чтобы вздремнуть.

Где бы ему устроиться? На кровати женщины или у хозяина? Ее кровать стояла дальше от того дерева, где сидела белка. Пес вспрыгнул на шерстяное вышитое покрывало Элинор, сделал три оборота, плюхнулся и уснул.

Где-то внизу звонил телефон, и эхо вторило ему на лестнице. Но Чарли обладал опытом и знал, что к нему звонки не относятся.

Телефон Элинор уже не слышала. Она выводила из гаража свою старую машину и испытывала некоторое извращенное удовольствие, заметив, что колени высокого мужчины рядом с ней почти касаются его щек.

— Если я застряну в машине, вам придется вскрывать ее консервным ножом, — сказал Бентон.

— Прошу прощения. Но я не очень хорошо вожу машину, если сижу на заднем сиденье.

Элинор с удовлетворением отметила по приезде в магазин, что Бен припарковал фургон под навесом, и он не был разгружен. Но вот то, что шина с левой стороны, без сомнения, спустила, удовольствия ей не доставило.

— Проклятье!

Бентон высвободил одну ногу и теперь старался сделать то же самое с другой.

— Что?

— Шина в фургоне спущена.

— Не стоит беспокоиться. Мы можем поехать в моем «пикапе». Он и так слишком долго отдыхал.

Он закончил освободительную кампанию и выпрямился, снимая пиджак.

— Отправляйтесь в магазин и делайте, что запланировали. Я сниму шину и прихвачу еще запасную. По пути мы завезем их на станцию обслуживания.

Элинор кивнула, слегка пораженная. Минула целая вечность с тех пор, как кто-то занимался налаживанием механизмов для нее. Ей пришлось полюбить это занятие, раз уж весь ручной труд лежал на ее плечах.

«По крайней мере, — подумала она, поднимаясь по ступенькам в магазин, — нет никаких следов присутствия красного “порше” Тони. Может быть, представителем “Сотбис” оказалась женщина?» — Она радовалась непредвиденной задержке Тони и тому, что встреча с этим назойливым человеком откладывается на потом.

О, если бы Тони узнал о том, что она считает его надоедливым человеком. Его самолюбие бы пострадало.

— Доброе утро, — сказала Элинор Томасину, который наслаждался завтраком и ответил на ее приветствие, выгнув шелковую спинку. Мэри Энн приветливо выкрикнула приветствие из передней, где она начищала китайскую горку.

— Потом поможете мне отодвинуть комод, надо протереть за ним.

— Конечно. Позовите меня, когда будет надо.

Утренняя почта, как обычно, лежала на столе Элинор. Толстая пачка конвертов, безусловно, счета, которые необходимо оплатить. Она знала, что Мэтт велел ей бы ей оплатить и все-таки будет лучше, если она спросит позволения у Бентона, хотя бы и ради дипломатии. И разобраться с чеками тоже надо. Она знала, что на счету магазина всего пятьдесят долларов.

Повесив свою ветровку на спинку старого виндзорского стула, она присела к столу, разбирая оставшуюся почту.

Один конверт привлек ее внимание: «Антиквариат Джиаметти».

Джон Джиаметти из города Джексонвиль. И почему она раньше о нем не подумала? Она с удовольствием работала бы на Джона. Он человек симпатичный и достойный.

Она вскрыла конверт, пробежала его записку, положила письмо рядом с телефоном и оглянулась.

Бен стоял у платформы вместе с Бентоном; она могла слышать их голоса. Мэри Энн углубилась в работу над викторианским игорным столом в дальнем конце выставочного зала.

Не желая чувствовать себя виноватой, Элинор набрала номер.

Джон Джиаметти обрадовался. Он недавно ездил по некоторым делам в Сент-Луис, надеялся, что их контакты не прервутся, и сказал, что всегда ценил опыт Элинор. Она должна перезвонить ему через неделю, и они договорятся.

Элинор откинулась на спинку своего стула, чувствуя, что гора свалилась с ее плеч. Джексонвиль был всего в тридцати милях от границы штата. Она сможет ездить туда-сюда, пока не встанет на ноги. А работать с Джоном — сплошное удовольствие.

Внезапно ей показалось, что день стал неизмеримо ярче — даже если ей придется посвящать Бентона Бонфорда в тонкости аукциона. Все будет хорошо, подумала она, если мне удастся удержать Бентона от покупки подержанного трактора с плугом.

Но сейчас ей в любом случае не следует волноваться.

«Вот видишь, что происходит, когда ты сама занимаешься собственной жизнью, Элинор?»

Но легкое беспокойство все же осталось, и она сказала себе, что ей следует, вероятно, позвонить и в другие места, хотя бы Гроссману, если уж не по всем номерам в списке, просто для подстраховки.

И Элинор взяла было список.

Но остановилась.

Она разорвала бумажку и беспечно бросила ее в корзину для мусора.

Подошел Бен, двигаясь слегка неуверенно, и сказал:

— Доброе утро. Вы нашли список с аукциона, что я оставил вам?

— Да, — ответила она, не добавив ничего больше. «Старый ты идиот», — подумала она, но ведь она любила его.

Бен и сам проворчал, потирая лысину.

— Нет дурака большего, чем дурак старый, — сказал он. — Со мной не происходило ничего подобного с тех пор, как моя любимая команда «Кардс» выиграла на чемпионате США. Мэри Энн зовет вас. А Бен ждет, когда вы будете готовы.

Элинор и Мэри Энн с трудом оттолкнули старый комод с оловянными ручками от стены. В награду за их старания обнаружились кошачьи сокровища, не востребованные владельцем, состоявшие из рукавицы из ангорской шерсти, большого высохшего мертвого сверчка, голубой пасхальной ленточки, которая исчезла с шеи Томасина несколько минут спустя после того, как ее повязали, и потрепанного розового шерстяного помпона.

— Проклятый кот, — пробормотала Мэри Энн, работая метлой. — Дайте мне тряпку для пыли и совок.

Зазвонил телефон. В то же самое время на пороге появился Бентон, вытирая тряпкой руки. Элинор крикнула ему:

— Вы можете снять трубку?

В конце концов, ведь магазин его. Так что он может начать учиться прямо сейчас.

Мэри Энн подобрала рукавицу, а сверчка, взвизгнув, смахнула на совок.

Элинор смотрела на розовый шарик, стараясь припомнить, где она могла видеть его раньше. Голос Бентона не был ей слышен. Она с трудом узнала бы по телефону Мэтта Логана — так хрипло он говорил. Но Бентон его понял и спокойно ответил:

— Да, сэр. Неопределенность мне не по душе. Я знаю, как хочу поступить с магазином. Если вы подготовите документы о партнерстве, я заеду сегодня днем, и мы их подпишем.

В хриплом голосе старого адвоката не звучало недовольства: он был удивлен и обрадован. У его секретаря сегодня выходной, но он с удовольствием выполнит эту работу сам.

— А Элинор должна подписывать?

— Элинор? Да, конечно. Но она-то может со мной увидеться в любой день. А вот ваша подпись очень важна: она удостоверяет ваши намерения.

— Очень хорошо. Вы дома?

— Да. Каменный дом на углу.

— Спасибо. И еще одно…

— Что же?

— Не говорите Элинор. Я хочу сказать, пока.

Старик удивленно промолчал, но комментарий оставил при себе и согласился. Племянник повесил трубку. Мэтт откинулся на подушки, закашлялся, подождал, пока пройдет спазм в груди, затем свесил ноги с кровати. Марта, наверное, будет ругаться, но будущее Элинор стоило некоторого усилия с его стороны.

Он даже принялся что-то напевать про себя, спускаясь вниз и направляясь в маленький домашний кабинет.

А вот Бентон Бонфорд в магазине не напевал. Он уставился в пространство пустым взглядом, и глубокая складка пролегла между его бровей.

Он поступает правильно. От его действий зависело будущее другого человека, так что с его точки зрения другого выхода нет.

И точно так же Элинор Райт должна принять определенное решение, прежде чем он объявит о своем намерении сделать ее своим партнером.

Размышления о том, как дальше развернутся события, образовали небольшую сумятицу в его голове. Но он не сомневался, что при известных обстоятельствах ситуация прояснится сама собой.

Затем его размышления были прерваны еще одним телефонным звонком. Он снял трубку и с удивлением узнал на другом конце провода голос своего ближайшего соседа по ферме:

— Бент? Бент, это ты?

Бентон сказал:

— Ага, — и стал слушать. На его лице возникла гримаса замешательства и страха. Он негромко ударил по старой крышке стола сжатым кулаком: — Проклятье! Проклятье, Винс! Ладно, слушай, я сегодня приеду. Припаси-ка хорошего виски, кажется, он понадобится нам обоим.

Когда он повесил трубку и повернулся, Элинор как раз вошла в комнату. Она спросила:

— Плохие новости?

Бентон угрюмо кивнул:

— Это был парень, что живет рядом со мной. Прошлой ночью был адский ветер, он помял кукурузу примерно на сотне акров. Он сказал, что поля выглядят кошмарно. Сегодня же мне придется ехать домой.

— Господи! — Интересно, почему она почувствовала, что силы оставляют ее? — Конечно, придется. Мне очень жаль, очень жаль вашей кукурузы.

Бентон быстро и задумчиво взглянул на нее. Она даже не представляет, чего именно ей жаль. Элинор не может вообразить себе его поля, сухие коричневые стебли и тяжелые колосья, валяющиеся тут и там. Ей также не придется заводить комбайн и ехать по рядам или даже собирать початки вручную, пока их не намочили дожди и зерно не заплесневело на земле.

Но ей действительно искренне было жаль. Это правда. Чертовски хорошая женщина.

Бентон опустил глаза. На то нашлась достойная причина — ручные часы. Он сказал:

— Но на этот аукцион я все равно поеду. Ехать домой сейчас не имеет смысла: раньше ночи я не доберусь, а ночью я не смогу сделать ничего полезного. Поэтому кукурузные поля подождут до завтра, а сейчас отправляемся на аукцион. Вы взяли все, что нужно?

Она кивнула.

Красный «пикап» Бентона с баком, полным горючего, был припаркован рядом с фургоном. Две шины были погружены в задней части. Элинор обошла машину и остановилась с правой стороны. Она чувствовала себя так, словно передвигается в безвоздушном пространстве. Она подумала: «Что со мной? Еще утром я не хотела, чтобы он ехал со мной на аукцион. А потом, когда я представила, что его не будет рядом, то словно солнце померкло. Следи за собой, детка. Ты слишком симпатизируешь Бентону».

Над ее головой появилась массивная рука, она отперла дверь, открыла ее и помогла забраться внутрь.

— У этой машины привод на все четыре колеса, — улыбнулся он, когда она устраивалась на сиденье. — Моя колымага не рассчитана на гномов. Даже если это очень красивые гномы. Не думаю, что вам будет удобно сидеть за рулем, давайте поведу я.

Он расчистил место на сиденье для нее, словно случайно пододвинув к себе пачку сельскохозяйственных бюллетеней, обертку от «Сникерса», пару перчаток из желтой кожи, пластиковый пакет с «Собачьим угощением» и три старых «Плейбоя».

Элинор наконец разместилась на освобожденном пространстве, выглянула в окно на переулок, и ей показалось, что она взлетела над ним футов на двенадцать.

Она сказала:

— Поверните налево в конце аллеи и сверните на юг на первой улице.

— А где автостанция, чтобы выгрузить шины?

— На границе города.

Пока Бентон заводил мотор, она изучила остальную часть кабины. Здесь был стереоприемник, плейер, коротковолновое радио и кондиционер. Коврики на полу были стертыми, под ее ногами перекатывались два кукурузных початка: под сухой шелухой виднелись ряды ровных налитых золотых зерен. Виниловое покрытие на сиденье было залатано при помощи широкой липкой ленты. На обивке кабины над его головой шариковой ручкой были нацарапаны три телефонных номера.

«Интересно, — подумала она, — где картинка с веселым великаном, играющим в кости, которую обычно приклеивают на зеркало, и пластмассовый пес, по ходу движения кивающий головой?»

Затем Элинор стала пунцовой от стыда. Она снова уличила себя в снобизме. Но на самом деле это была защитная реакция. Жалкие мыслишки унизить его, тем самым возвысив себя.

Со смешанными чувствами она наблюдала, как он подъехал к станции техобслуживания, закатил обе шины в грязный магазин, вышел и вместе с потоком свежего холодного воздуха вернулся в кабину и сел рядом с ней.

— Все будет готово, когда мы поедем назад. Ну а теперь куда? По дороге? — сказал Бентон.

Элинор кивнула, и они снова пустились в путь.

Молчание, воцарившееся в кабине, было напряженным. Но никто не желал его прерывать. И тем не менее оба чувствовали потребность в общении.

Бентон протянул руку и нажал кнопку магнитофона. Приятный голос запел о Джорджии в его сердце, а еще о долгой дороге и об осени.

Исполнитель хорошо знал свое дело. Такие песни всегда вызывали у Элинор желание плакать, а сегодня она почти не могла побороть его. Она не желала снова выставлять себя в дурацком свете и быстро сказала:

— Теперь уже недалеко.

В этот же самый момент Бентон задал вопрос:

— Далеко еще?

Они уставились друг на друга. Затем тихо рассмеялись.

Бентон сказал:

— Прежде чем мы доберемся туда… — Он помялся и вздохнул. — Думаю, что здесь не слишком хорошее место, чтобы разговаривать по душам.

Он нахмурился и уставился на ленту дороги. Элинор ждала. Она созерцала свои руки, спокойно сложенные на коленях, но до боли сжатые.

Все еще не отводя глаз от дороги, Бентон промолвил:

— К сожалению, кажется, я начинаю говорить сплошные глупости, когда выпью лишнего. Если это произошло, я… мне очень жаль. Простите меня.

Он повернулся к ней и обнаружил, что она тоже пристально смотрит на дорогу. Еще он увидел, как она сглотнула и прикусила нижнюю губу. Затем она повернулась к нему.

Элинор сказала:

— Я тоже должна извиниться кое за что. Мне жаль, что мы оба пошли по ложному пути, когда встретились.

Бентон перевел взгляд на дорогу, по которой они по-прежнему неслись вперед и вперед, и еще раз посмотрел на женщину, сидящую рядом с ним.

Он тихо ответил, и его слова были наполовину шутливыми, наполовину нет.

— Ну что же, попробуем все сначала.

— Хорошо. И я не стану орать на вас, если вы не будете орать на меня.

— Я не буду.

Он снял широкую загорелую руку с руля и протянул ей.

— Договорились?

Он не пытался продлить рукопожатие. Элинор освободила руку, положила обратно на колени, накрыла ладонь другой рукой, словно хотела сохранить теплоту и надежность, полученные от его пальцев. Что, конечно, было абсурдом.

Но внезапно она осознала, чего стоит прекрасный осенний день. Она может сказать Тони Мондейну, чтобы он убирался прочь, и то же самое она скажет Марвину Коулсу, потому что они никогда не завладеют магазином Джулии, — так обещал этот великан, что сидит рядом с ней. И она верит ему.

Кто будет владеть магазином — дело другое. Но, что бы ни случилось, у нее будет работа у Джона Джиаметти. Христа ради она не будет просить.

И впервые после смерти Джулии Элинор Райт расслабилась. Совсем немного.

 

Глава 14

Дорога извивалась серой лентой между полей, которые теперь были голыми и коричневыми. Там, где берег реки круто обрывался, в сплетении ветвей, рядом с почтовым ящиком Крейнов, появилась новая табличка. Она гласила: «СЕГОДНЯ АУКЦИОН!», и более мелкими буквами было добавлено: «Акционер Ролли Карр».

— Вот наш поворот.

— Я угадал. — Бентон уже сворачивал на дорожку.

И «пикап» устремился вперед. Он был выше, чем машина Элинор, поэтому ветви хурмы царапали по крыше, а маленькие оранжевые плоды дождем сыпались на землю. С другой стороны дороги была изгородь, едва заметная из-за зарослей кедровника. Колея была глинистой, все еще мягкой после вчерашних дождей и хранила отпечатки колес недавно проехавших машин.

Бентон сказал:

— По-моему, мы не первые едем здесь.

Они выехали на колею, и машина стала пробуксовывать и трястись.

Элинор кивнула:

— Я уверена, что мы не первые. В округе Крейнов хорошо знают.

— У них ферма большая?

Интересно, что именно этот великан считает большим?

Элинор пожала плечами:

— Обширные пашни, свиньи и мелкий рогатый скот.

Они пересекли знакомый ей тоненький сверкающий ручей, бегущий по плоской поверхности известняка, осилили еще один подъем, сделали еще один поворот и оказались в самом хвосте вереницы «пикапов», фургонов, «джипов», трейлеров и нескольких «седанов». Все они были припаркованы в ряд по обе стороны дороги, оставив самым смелым водителям опасный центр. Далеко впереди, налево, виднелся дом Крейнов за изгородью из колючей проволоки, вокруг которого туда-сюда сновали люди, изучая ряды с различной утварью.

Элинор сказала:

— К сожалению, до дома Крейнов придется идти пешком.

«Пикап» Бентона уже совершал сложный маневр под ветвями поникшей сикаморы. Он взглянул на нее:

— Запереть двери?

В ее ответном взгляде таилось чуть ли не оскорбленное выражение:

— Нет. Конечно, нет.

Он пожал плечами, протянул руку на заднее сиденье и выудил помятую фермерскую кепку красного цвета. Бережно расправив ее, он сказал:

— Если природа питает отвращение к пустоте, фермер питает отвращение к непокрытой голове. — Бентон улыбнулся Элинор из-под изогнутого козырька. — А вы так и собираетесь красоваться в этих очках? В них вы похожи на сову.

— Я думала, — сказала Элинор, — что мне придется сидеть за рулем. — Этого ответа было достаточно, хотя он и не был правдивым на сто процентов. Она сняла очки и положила их в сумку. — Разрешите я слезу с вашей стороны. На моем сиденье с краю полно острых заусениц.

Он вылез из машины и бесцеремонно подхватил ее.

— Я должен быть все время с вами или же могу знакомиться со всем этим самостоятельно?

— А вы намерены назначать цены?

— Я могу взять номер. Правда, только в том случае, если увижу что-нибудь, без чего мое сердечко не сможет обойтись.

Проходя через скрипучие ворота, они привлекли к себе пристальное внимание. Элинор ощутила, как по толпе пролетел шепоток, ибо Бентон Бонфорд был не из тех, кто остается незамеченным.

Она почувствовала, что кто-то коснулся ее руки, это была Мэй Крейн.

— Ваша вещица в коптильне, — прошептала пожилая леди. — Не беспокойтесь. Больше никто ее не видел.

Улыбнувшись в знак благодарности, Элинор проследовала дальше, направляясь к высокому фургону распорядителя аукциона, втиснутого между длинными столами, уставленными фаянсовой посудой, кухонной утварью, ведрами для воды, банками и приспособлениями для выбивания пыли из ковров. На обитом железом краю стола лежали коробочки с булавками, стояли три утюга и таганок. Внизу на утрамбованной земле лежали старые эмалированные кастрюли и стояли картонные коробки, набитые всяким хламом.

Элинор сказала:

— Привет, Пат! — обращаясь к жене распорядителя аукционом, взяла картонный номер и кивнула самому распорядителю в высокой ковбойской шляпе и с напыщенным лицом.

Он в ответ тоже кивнул, щелкнул по микрофону, в результате чего раздался гулкий звон и испуганные голуби вспорхнули с крыши амбара. Он сказал:

— Ну ладно, ребята, давайте разберемся с кухонной утварью. Собирайтесь-ка здесь. Мы начнем наш маленький пикник через пять минут, добрые люди, берите свои номера. Если у вас нет номера, цены не принимаются. — Затем, все еще держа руку на микрофоне, аукционер наклонился со своего возвышения к Элинор и сказал: — Привет, Элли, рад вас видеть. Кто этот здоровяк?

Элинор представила Бентона, и мужчины обменялись коротким рукопожатием. Бентон взял номер для себя, пробурчал: «Увидимся, детка» — в ухо Элинор и смешался с толпой.

Ролли Карр наблюдал за ним со своего возвышения, затем наклонился и сказал:

— Он случайно не занимается армреслингом?

— Чем?

— Армреслингом. Тут неподалеку в понедельник будет соревнование, сделаны хорошие ставки, а мой протеже растянул большой палец.

— Честно говоря, я не знаю, — ответила Элинор, смеясь. — Спросите его самого. Пат, здесь есть что-нибудь, что не указано в перечне?

Жена распорядителя просмотрела свои списки.

— Почти нет. Где-то в летней кухне есть сервиз с розовой глазурью, и неожиданно привезли стаканы из красного стекла. Большинство не указанной в списке утвари поступит сюда завтра, когда будут продавать скот и оборудование фермы.

Элинор кивнула, не проявив никакого интереса к чему-либо. Когда она отходила, Ролли снова постучал по микрофону и пропел:

— Ну ладно, ребята, хорошо. Вот и мы. Подними-ка лот номер один, Джордж, чтобы ребята видели. Отличная старая молочная крынка, и, Джордж, прибавь-ка еще пару глиняных кувшинов. Два доллара, два доллара, кто даст три?

По покатой лужайке с увядшей травой к коптильне вели три неровных ряда из домашней утвари с царапинами и заплатами, выставленной напоказ под яркими лучами солнца.

Почти в середине среднего ряда Элинор обнаружила поломанный ореховый сундук. На его крышке лежала пыльная картонная коробка с карнизами для штор. Она отклонилась от своего курса и подошла поближе. Продолжая следовать к коптильне, Элинор остановилась возле старенького шифоньера и кухонного шкафа с выпуклой передней частью. Фанера на нем потрескалась, но вот зеркало было безупречно. Сделав мысленную заметку насчет зеркала, она двинулась к педальной швейной машинке. Маленькая толстая женщина в вязаном брючном костюме положила на нее руку, показывая тем самым, что хотела бы получить ее.

Она сказала:

— Привет, Элли! Отвали.

Элинор рассмеялась:

— Я вам не конкурентка. Вперед! Как Клайд?

— Лучше. Что это за бычок с вами?

— Племянник Джулии.

— Здоровый, правда?

— Да, — сказала Элинор и отправилась дальше.

Едва задержавшись у сундука, — Бен разбирается в мебели — Элинор оказалась в конце ряда возле деревянных козел и вдохнула легкий аромат свежесваренного кофе. Она сказала:

— Привет, девочки! — обращаясь к прихожанкам из Первой баптистской церкви, и добавила, повернувшись к великану в красной кепке: — Ну что, подкрепляетесь?

Бентон, орудуя пластиковой вилкой, расправлялся с доброй половиной шоколадного торта. Каждое его движение знаменовало собой победу над голодом.

— Амброзия, — сказал Бентон, доедая трехдюймовую меренгу. — Я уже спросил эту леди, не согласится ли она выйти за меня замуж, но она сказала, что живет в монастыре. Вы верите ей, или она обманывает чужеземца?

— Дайте-ка мне тоже кусочек, Мод, — если этот чужеземец что-нибудь оставил, — сказала Элинор.

Она получила здоровенный ломоть пирога на бумажной тарелочке и уселась за стол для пикника. Подошел Бентон с двумя чашками кофе и сел рядом. На них взглянул человек с худым лицом в поношенном комбинезоне и сказал:

— Привет, Элли! Очень жаль, что Джулии нет с нами.

— Спасибо, Джим. Это Бентон Бонфорд, племянник Джулии.

Они пожали руки, с любопытством глядя друг на друга. Человек приветливо промолвил:

— Я Джим Крейн. Это ферма моей мамы. А вы откуда, Бонфорд?

Бентон ответил. Собеседник вздернул песочного цвета брови:

— Не там ли правительство собирается возвести дамбу?

— Именно. И мой участок прямо в центре.

— Ваша ферма?

— Ага.

— И как это отразится на вас? Я имею в виду, если проект осуществится?

Бентон рассмеялся с долей иронии:

— Меня накроет десятью метрами воды.

— Хорошенькое дельце! Надеюсь, вы умеете плавать?

— Я научусь.

— И что, законодательные органы действительно собираются утвердить проект?

— Похоже на то.

— Черт возьми! Вы не очень похожи на рыбу. Почему бы вам не перебраться к нам и не купить это местечко? Я работал здесь, помогал маме, но следующей осенью мой старший сын поступает в университет, и я не буду в состоянии тащить на себе и его, и ферму. Давайте я покажу вам участок.

Бентон пожал плечами, вытер с верхней губы шоколад и допил остаток кофе.

— Посмотреть всегда можно, — сказал он и поднялся, качнув стол.

Джим Крейн кинул свою пластиковую кружку в бочку, в которой был проложен мешок для мусора, и сказал:

— Отец поставил новый амбар и довольно крепкий навес для машин. Дом уже старый, но если выдастся хороший год и поля принесут приличный урожай, будет возможность построить новый.

И они пошли сквозь толпу, не оглядываясь и продолжая оживленный разговор. Элинор придержала чашку, чтобы не расплескать кофе, и крикнула вслед:

— Увидимся позже!

Если он не забудет, кто она такая и что она приехала сюда вместе с ним.

Допив свой кофе, она возобновила прогулку по косогору. В спальном трейлере возле поломанных кустов в беспорядке была представлена целая коллекция всевозможных безделушек. Обычно они совершенно не интересовали Эли нор. Ей хватило нескольких дней в обществе Джулии, чтобы избавиться от любви к веселым керамическим пекарям с деревянной ложкой в животе, или к пепельницам в форме башмаков, или к морским раковинам, снабженным надписью: «Счастливые дни на побережье Флориды». Но прямо на середине кровати трейлера обнаружилась одна вещица, такая яркая и кричащая, что она невольно бросилась в глаза Элинор.

Это была огромная керамическая корова, слишком большая, чтобы быть сливочником, скорее всего, кувшин. Ее хвост застенчиво изогнулся и служил вместо ручки. Разинутый рот словно издавал немое мычание. Автор наделил свое произведение длинными ресницами, упитанным телом со всеми полагающимися принадлежностями, а вся вещица радовала глаз победным пурпурным цветом.

— О, Господи! — пробормотала Элинор, и быстро оглянулась, чтобы удостовериться, что никто ее не слышал. Мэри Энн понравится эта штука. Надо назначить за нее цену.

Ролли переместился со всем своим оснащением поближе к дому. Его лицо покраснело, а сам он вспотел, несмотря на свежий октябрьский ветер. Он осматривал мебель, пока его помощники в ковбойских шляпах и слишком тесных щеголевато скроенных рубашках прохаживались по рядам, обозначая каждый лот. Элинор протолкнулась через толпу и заняла место.

С сундуком проблем не было. Как среди антикваров, так и среди соседей Крейнов не нашлось желающих обзавестись старым, пыльным, с пятнами от воды предметом, который простоял на заднем крыльце лет тридцать. Теперь ей надо было заполучить шкаф с зеркалом, но и с этим все было в порядке. Зеркало окупит потраченные деньги.

И теперь, если бы не ужасная пурпурная корова, она могла бы забрать Бонфорда и отправиться домой.

Но Элинор положила глаз на корову, которая будет просто великолепным рождественским подарком для преданной и трудолюбивой Мэри Энн.

Элинор терпеливо ждала, подкрепляясь кофе и парой пончиков, которые оказались превосходными.

Ролли протиснулся через ряды мебели, перекусил и подождал, пока его водитель переместит его стол по истоптанной лужайке. Остановка была сделана возле спального трейлера.

«Спасибо тебе, Господи, за твои маленькие милости!» — А она-то уж испугалась, что придется ждать, пока не пройдет очередь изделий из стекла, а их было слишком много.

Элинор потихоньку подобралась поближе и заняла позицию, держа в руке карточку с номером. Ролли взглянул на нее сверху вниз, не скрывая удивления. Держа микрофон в руке, он наклонился и одними губами спросил ее:

— Чего вы хотите, Элли?

— Корову.

— Да вы шутите!

— Нет, я хочу ее.

— Есть что-нибудь, о чем я не знаю?

— Ничего.

— Ну ладно. Давайте.

С добрым юмором он разобрался с двумя коробками «Ридерс Дайджеста», с пачкой полотенец с календарями и с корзиной для сбора яблок, наполненной елочными игрушками. И затем его помощник взял в руки корову и поднял ее над головой.

Ролли сказал:

— А теперь, ребята, посмотрите-ка на это выдающееся создание, у нее даже и вымя имеется, покажи-ка его, Джордж, и вот я назначаю цену: скажем, один доллар, один доллар…

Ролли взглянул на Элинор. И она подняла свою карточку с номером.

— Значит, один доллар. Как насчет двух?

— Два, — раздался робкий голос из глубины.

Элинор дала два с половиной.

Робкий голос сказал:

— Три.

Элинор кивнула.

Ролли продолжал бормотать:

— Три доллара, три доллара, могу я получить три с половиной?

— Три с половиной.

Дошло до пяти, и в торгах остались только Элинор да владелец робкого голоса, затем цена поднялась до шести долларов, а потом — до десяти. Элинор в раздражении бросила торговаться, но прежде чем писклявое сопрано в толпе наконец заключило сделку, Ролли продолжил:

— О’кей, номер тридцать восемь, я вас вижу, и цена — десять с половиной, могу ли я получить одиннадцать, отлично, одиннадцать, а как насчет одиннадцати с половиной?

И невероятный уродец пошел с молотка за двадцать пять долларов и достался номеру тридцать восемь.

Элинор попыталась разглядеть этого человека, но ей мешала коренастая толстенькая леди, вцепившаяся в ночной горшок с ручной росписью и прижимавшая его к своей обширной груди. Элинор пожала плечами, все еще борясь с раздражением, и пошла через толпу к Пат Карр, чтобы та могла оформить ее покупки.

В целом она была довольна собой. За двадцать пять долларов Мэри Энн может обзавестись двумя пурпурными коровами и лампой в форме сиамской танцовщицы. Или чем-нибудь подобным. А до Рождества еще долго. А она все-таки получила то, зачем приехала, да еще купила превосходное зеркало, заплатив за него втрое дешевле. Не так уж плохо для одного дня.

Обойдя ярмарку, она наконец нашла Бентона в компании еще двух парней в клетчатых рубашках и фермерских кепках; они прислонились к забору и молчаливо созерцали стадо свиней. Она сказала:

— Привет!

И все четверо обернулись и уставились на нее.

Элинор подумала: «Мне хрюкнуть или замычать?» — но сказала Бентону вместо этого:

— Если вы подгоните фургон, мы сможем все погрузить сейчас.

— Конечно, — ответил Бентон и оторвался от изгороди.

— Отличный парень, — сказал Джим Крейн, глядя в глаза Элинор.

Второй парень добавил:

— И отлично разбирается в свиньях.

Свинья хрюкнула.

— Кто я такая, чтобы оспаривать такое единодушное мнение? — рассмеялась Элинор.

На обратном пути в город она сухо заметила:

— Вы произвели фурор среди местного населения.

Бентон взглянул в зеркальце заднего обзора, в котором увидел, что материя, которой они обернули покупки, развязалась и полощется на ветру. Он слегка сбавил скорость. Его голос прозвучал сухо:

— Местные. Это что, синоним «деревенщины» и «красной шеи»?

— Нет, конечно, нет.

— А прозвучало именно так.

«Ты что, решил затеять ссору, Бентон?» — Но она не намерена ввязываться в нее. Вместо этого Элинор легкомысленно спросила:

— Вы купили ферму? — И тут же пожалела, потому что возможный ответ представился ей ужасной правдой: а что если цена фермы совпадает с ценой от продажи магазина?

Не пришла ли ему в голову та же самая мысль? Его ответ был коротким:

— На какие деньги?

Она торопливо сменила тему:

— Вы серьезно говорили о том, что вашу землю затопят?

— Да.

— А у вас есть какой-нибудь выбор? Вы можете продать участок?

— Все мои соседи уже продают свои участки.

— Правительство поступает с вами нечестно.

Бентон произнес, пытаясь сменить тему разговора:

— Да, местечко у Крейна хорошее. Немного леса, полно воды, постройки крепкие и богатые земли под поля.

— Да еще свиньи.

— И свиньи.

Он наклонился вперед, крепко сжимая губами сигарету, и нажал на кнопку зажигалки. Скосив на нее свои карие колдовские глаза, спросил:

— А вы имеете что-нибудь против свиней, леди?

— Бекона я ем не больше остальных. Но я должна признать, что мое знакомство с первоисточником можно назвать скорее косвенным. Самое большое впечатление на меня произвело то, что свиньи слишком любят барахтаться в грязи.

— Не слишком. Свиньи так же любят чистоту, как и все остальные животные. А еще они не любят жару. Если их держать в прохладе, они не будут валяться в грязи. Вот вам урок сегодняшнего дня, — закончил он и рассмеялся, затушив окурок в пепельнице. — Фу! Пива с Беном мы еще попьем, а вот курить надо бросать. Мне в рот словно опилок напихали!

— Но, кажется, это не отбило у вас охоту к поеданию мучного?

— Пироги и торты, милая девочка, я ем всегда, когда мне попадается аппетитный кусочек. Моя милая женушка, Джилл, слава Богу, не возражала против этого.

И он взглянул на нее, изогнув дугой брови. Элинор поспешила с ответом:

— А вот мне приходится следить за своим весом.

Но неожиданное упоминание о Джилл Бонфорд по необъяснимой причине покоробило ее. Она наверняка блондинка, хорошенькая и молодая. Элинор была готова поставить деньги на это. И эта вертихвостка бросила его. Дрянь! Она трусливо смылась, пока Бентон отсутствовал. Испытывает ли он боль по поводу ухода жены?

А с чего Элинор думать об этом? В любом случае их отношения не грозят затянуться. Так что его дела ее не касаются.

 

Глава 15

Неожиданно Элинор снова испугалась. Ей захотелось оказаться в своем городке, хотя Бонфорд уже держал путь домой.

Она почувствовала, что почва ушла из-под ее ног, и она беспомощно барахтается в трясине. Ей необходимо, чтобы между Марвином, Тони и Бонфордом наступила полная ясность, причем изложенная в четкой форме черным по белому. Сейчас она опять потеряла уверенность, что именно так и будет.

Бентон о чем-то рассказывал. Господи, ей необходимо собраться с мыслями.

Собрав остатки спокойствия, она спросила:

— Что, простите? Я задумалась.

Он слегка улыбнулся и, оторвав свою руку от руля, махнул в сторону дороги. Оголенные, изящно изогнутые ветви высоких деревьев, растущих вдоль обочин, почти касались хрупкого голубого неба. Их корни были похоронены в покрытой листьями почве и спрятаны в зарослях алого сумаха и ежевики, дикой лозы и паслена. На склоне холма деревья множились, и сосчитать их уже было невозможно. И он повторил:

— «Темны деревья прекрасного сада, но выполнить мне обещания надо. И в сотни миль я проделаю путь, прежде чем можно мне будет уснуть». Это написал знаменитый поэт Роберт Фрост. Хорошо сказано, прямо про меня. Потому что все это мне предстоит.

— Длинный путь, прежде чем вы заснете? — Она попыталась улыбнуться.

— И выполнение обещаний. — Он адресовал ей короткий, но пронзительный взгляд из-под тяжелых серебристых бровей. — Я всегда держу слово, леди. Запомните это. Но, черт возьми! — Он посмотрел на часы. — Мне надо поторапливаться. Ведь до дома ехать пять Часов.

Она была тронута его словами. Но о каких обещаниях он говорил? И кому он их дал?

Может ли она действительно верить ему?

Но все, что она произнесла вслух, было:

— Простите. Я думаю, что мне следовало бы управиться на аукционе побыстрее.

— Нет, нет, вовсе нет. Черт возьми, вы не могли ускорить ход аукциона. И нам обоим это известно. Просто я подумал, что у меня еще есть время, и мы можем заехать куда-нибудь перекусить.

Как его слова отличались от высокопарного, напыщенного слога Тони, приглашающего ее в ресторан. «Сказано от души», — подумала Элинор и торопливо проговорила:

— Я и не думала об этом. Как-нибудь в следующий раз. Я имею в виду, когда вы вернетесь. — И тут она испугалась того, что услышала в собственном голосе: она была маленькой девочкой, которая клянчит лакомство.

Он повернул голову и взглянул на нее. Элинор еще больше смешалась. Его взгляд был испытующим.

И она торопливо продолжила:

— Я хочу сказать, что раз Мэтт болен и ничего не оформлено… — И осеклась. Мысль о нетерпеливой дамочке была еще хуже, чем образ капризной девчонки. Она крепко взяла себя в руки и решила действовать как разумный взрослый человек, а не сумасшедший подросток. — Простите. Не надо мне было так говорить. Я не могу советовать вам, что вам делать.

Бентон посмотрел на дорогу, на ярко-желтые тополя, на оранжевое солнце, блестевшее сквозь истрепанные листья, и на далекую голубую ленту реки и грубовато сказал:

— Конечно, можете, черт возьми! Вы имеете полное право: вы такой же участник дела о наследстве, как и я. Да, я вернусь. Так скоро, насколько будет возможно. И в этот промежуток времени вы будете вести дела в магазине тети, словно она находится рядом с вами, вы будете продолжать, как делали все прежде. Договорились? Я недолго буду отсутствовать — недели три, не больше. А потом, когда Мэтт — как его там? — снова встанет на ноги, мы посмотрим на всю картину в целом и решим, что делать дальше. О’кей? Решено?

Вот она и получила, по крайней мере, три недели, чтобы потрудиться во имя собственного спасения, ибо во главе угла по-прежнему находится его выгода, а не ее.

Она сказала:

— Все ясно. Спасибо.

— Этого недостаточно.

«Ого!»

— Чего недостаточно?

— Одного «спасибо».

Она сказала немного натянутым тоном:

— Что вы еще вообразили? — Она почти произнесла: «Что вы еще вообразили, тупица?» — но эпитет она придержала при себе.

И все-таки ее замешательство не укрылось от него. Он с изумлением обернулся к ней, увидел ее лицо и рассмеялся, издав громкое грудное «хо-хо-хо».

— И это тоже, — осклабился он ей, — мы оставим на потом. И вообще — это только в проекте. Только в случае продуктивного сотрудничества. Ну что вы покраснели, вы меня, наверное, неправильно поняли. Сейчас объясню, в чем дело.

— Так пожалуйста, — сказала она, сжав зубы, — проясните ситуацию.

Он свернул в переулок, держа свою ручищу на спинке сидения и глядя в заднее окошко. После ловкого маневра «пикап» аккуратно остановился возле грузовой платформы.

Затем Бентон выключил зажигание, но руку не убрал. Она лежала очень близко, что смущало Элинор. Элинор коснулась замка на дверце «пикапа», и тут его ладонь оторвалась от руля и легла на ее запястье.

— Подождите, — сказал он. — Послушайте-ка меня минутку. Я постараюсь не досаждать вам. Ну вот. Я не знаю о ваших отношениях с Мондейном, но я не собираюсь совать в это свой нос. Но я хочу, чтобы вы поняли одно: мне он не нравится. И я не хочу, чтобы он на все наложил лапу в мое отсутствие. И я чертей на рога поставлю, если что. О’кей?

Он был так близко. Элинор ощутила смесь запахов улицы, табака и мужчины. Выбритый подбородок, сильные челюсти и брови, сведенные в почти прямую линию над ясными глазами, очаровывали ее. Он смотрел на нее неотрывно и испытующе. Она вздохнула — неглубоко и тихо.

И тут Бентон разрушил чары. Он сказал:

— У вас есть две ноги. Так стойте на них прочно.

Его реплика больно ранила ее. Не отстранив его руку, она открыла дверцу, избавилась от опасного соседства, и, выскользнув наружу, твердо встала на ноги.

Она не знала, что он в действительности имел в виду. Может быть, ухаживания Тони? То ли он попросту говорил о ее работе во время его отсутствия?

— Это, — сказала она, — я могу. Вот, посмотрите на меня.

Может быть, ее голос прозвучал холоднее, мрачнее. Он вздохнул, шлепнул обеими ладонями по рулевому колесу и обронил ее излюбленное хлесткое словцо.

— Я не сказал вам, что не силен в этих вещах, — продолжил он. — Так что я все изгадил вместо того, чтобы выразить свою мысль яснее. Извините. Мне жаль. В любом случае давайте остановимся на достигнутом, пока я не справлюсь с делами. Где вы хотите выгрузить покупки?

Муж Мэри Энн прохлаждался в старом кресле Джулии. Он подошел и предложил свою помощь, и вдвоем они выволокли сундук и шкаф из фургона и втащили их в рабочую комнату. Бентон вернулся к Элинор, которая механически разглаживала потрепанные одеяла, которыми были обернуты покупки. Он снова взглянул на часы.

— Поеду и заберу шины.

Она было начала:

— Нет, вам не надо…

— Я поеду, — перебил он ее, — Билл сказал, что заменит одну покрышку, раз уж они с Мэри Энн здесь вдвоем. А вы нужны в магазине? Если нет, то встретимся у тети Джулии.

Она была к этому готова: его отъезд слегка затянулся, и она была рада. Беспомощно осознавая, что из огня, да в полымя, Элинор сказала:

— Договорились. — И посмотрела, как он ли хо подал машину назад, держа на руле лишь одну руку, развернулся и поехал вперед по переулку.

Муж Мэри Энн произнес как бы невзначай:

— Отличный парень.

Неужели все подряд должны сообщать ей об этом?

Она сказала:

— Да. — И этим ограничилась.

Затем Элинор сообщила Мэри Энн, куда она направляется, села в свой автомобиль и уехала.

Она не заметила, что Бентон слишком много времени потратил лишь на то, чтобы забрать покрышки. Она заехала по пути в закусочную, взяла пару гамбургеров и двойную порцию жареного картофеля, миновала контору «Транс Америкен», где подзарядила аккумулятор, проехала по четырем переулкам, четыре раза ждала зеленого сигнала у светофора, но к моменту ее приезда домой он еще не появился.

Но когда Элинор начала подниматься по ступенькам заднего крыльца, Бентон Бонфорд затормозил у дома и пошел к ней, отмахиваясь от сухих листьев. Он что-то радостно насвистывал и, протянув руку, опередил ее и открыл дверь.

— Четыре с половиной доллара за установку и два за монтаж, — сказал он, имея в виду покрышки. — Я положил счет на письменный стол в магазине. Осторожно, Чарли разбросал еду. Я допустил промах, держу пари: я забыл оставить ему что-нибудь.

Она обошла беспорядок, учиненный Чарли. Он разлил масло, и пол был скользким.

— Все в порядке. Я сейчас возьмусь за метлу. Вам помочь?

— Нет, спасибо, я путешествую налегке.

Бентон прошел мимо нее и вошел в холл. Она крикнула ему вслед:

— Я взяла вам гамбургеры.

— Вы мудрая женщина. Придется мне вернуться побыстрее.

Она поставила сумку на стол рядом с помятой шляпой и принялась сгребать в кучку круглые сухарики. Некоторые из них были изгрызены до размеров игральных костей, некоторые напоминали формой теннисные мячики. Как мило! Среднему американцу — любителю животных просто слабо купить такую глупую животину.

«Однако случается, — угрюмо подумала она о слове “слабо”,— встретить и такое».

После того как сухари были сметены в одно место, Элинор механически принялась вытирать пол, ни о чем не думая.

Бентон спустился вниз. Его сопровождал застенчиво поглядывающий сенбернар, который явно получил взбучку, и от топота шести могучих ног в буфете зазвенела посуда.

— Вот! — приказал Бентон собаке, распахнув ногой дверь. Затем улыбнулся Элинор. — Я должен извиниться за то, — сказал он, ставя холщовую дорожную сумку на стол рядом со шляпой и удерживая беспорядочно скомканные рубашки и джинсы, которые держал под мышкой, — что моя собака сделала свой выбор и из двух наших кроватей выбрала вашу. Так что извините за то, что осталась шерсть. Ему, конечно, лучше знать, но я должен признать, что вкус у него отменный. У вас есть какой-нибудь пакет, куда я мог бы сложить свои грязные вещи?

— Позади вас.

Бентон повернулся, наступил на собранные в кучку собачьи объедки, поскользнулся, тщетно попытался удержать равновесие, хватаясь за бесплотный воздух, а его рубашки и джинсы прочертили в воздухе крылатую параболу и плюхнулись на пол. Элинор попыталась помочь, но с таким же результатом лыжник мог бы попытаться остановить снежный обвал. Она повалилась прямо на него, а на ее голову каким-то образом приземлились пара джинсов и помятая тенниска. Оба они издали «Уф!» с различным оттенком. Они принялись возиться и барахтаться, сводя на нет усилия друг друга. На пороге возник Чарли. Он зачарованно таращился на них некоторое время, а потом присоединился к всеобщему веселью, облизывая всякую оголенную поверхность, какая попадалась ему, своим шершавым языком.

Элинор ахнула и уткнулась лицом прямо в грудь Бентона. Бентон, указывая на пса, сказал:

— Проклятье, пошел вон, тупица!

Элинор и Бентон рассмеялись.

— Шевелись, буйвол! Отцепись! Если уж здесь положено целоваться, то я сам займусь этим, о’кей? По правде говоря, — добавил он, — я так думаю.

Элинор почувствовала, что его могучая рука скользит по ее волосам, заставляя повернуть голову. Туманным взором она скользнула по губам Бентона всего в нескольких дюймах от ее лица, прежде чем он сомкнул их и прекратил смеяться.

А затем она почувствовала его поцелуй. В первое мгновение он был как бы случайным, теплым и приятным. Она не поняла, когда он изменился. Элинор знала, что Бентон не может ощутить, как отчаянно бьется ее сердце и вздымается грудь. Рубашка и толстый свитер служили отменной преградой для этого. Но что-то переменилось, и она очутилась в колыбели из его могучих рук и услышала, как Бентон прошептал ей на ухо, касаясь ее губ и скользнув по шее к открытому вороту рубашки:

— О, Господи!

Элинор вцепилась в него как безумная, когда он с трудом попытался встать, желая почувствовать, как каждая клеточка ее тела прижимается к нему.

Полы ее рубашки распахнулись. Рука Бентона скользила по теплой голой спине Элинор, лаская ее, нашла застежку на бюстгальтере и расстегнула ее. У него перехватило дух, когда он коснулся нежной атласной плоти, по которой так изголодался. Его другая рука уже начала стягивать свитер и рубашку; пальцы его были теплыми, и Элинор чувствовала, как они дрожат.

И вдруг она почувствовала, что Бентона словно окатили ледяной водой.

Сердце оборвалось в ее груди.

Он замер и опустил свитер обратно. Но не отпустил Элинор. Он все еще крепко обнимал ее, и она по-прежнему чувствовала его напряженное желание, прижимаясь к нему бедрами.

Бентон шевельнул губами, почти касаясь ее щеки:

— Надо остановиться. Я не знаю, что из этого выйдет. Может быть, и ничего. Но если все-таки что-нибудь настоящее возникло между нами, Элинор Райт, то начать все надо по высшему классу, а не на середине кухонного пола в доме моей тетки. Но, конечно, — продолжил он, переходя на шепот, — я поцелую вас снова. Еще раз. — Бентон сделал это, оборвав свои слова и жадно впившись в ее губы. — О, проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье! — торопливо сказал он, убирая руки, но сжимая ее ладони и заставляя Элинор взглянуть на него, чтобы она могла видеть боль в его глазах. Бентон сдвинул брови и сказал все тем же прерывистым шепотом: — Это может оказаться слишком важным. Я должен знать меру, детка. И должен понять, что к чему. Я уже обжигался, детка. И я знаю, что женщины могут отлично притворяться, имея дело с мужчиной, от которого хотят чего-нибудь добиться. Больше я себя провести не дам.

— Вы считаете, что я притворялась?

— Я думаю, что вы не знаете, что делаете. Я думаю, что мы оба пытаемся выжить. Я думаю, что никому из нас не нужна еще одна глубокая рана. Я думаю… — И его голос изменился, словно он пытался рассмеяться, — …что мне чертовски хорошо с вами, но что мне надо ехать.

— Но ведь вы вернетесь?

Притворство это или нет, но жалоба в ее голосе наполнила радостью его истосковавшееся сердце. Он торжественно ответил:

— Верно, как и то, что папа римский — католик. — Бентон поцеловал ее еще раз, коснувшись губами растрепанных серебристых шелковых волос на макушке. Затем он отпустил ее, отступил назад и сказал: — Пакет для одежды. Вот с чего все началось.

— Ваша собака всему причина, — сказала Элинор, но повернулась и сняла пакет с вешалки.

Она спокойно смотрела, как он подбирает свою раскиданную одежду и убирает ее. Она мысленно приказывала себе успокоиться, но в ее глупой голове напевал какой-то безумный возбужденный голосок — скорее, триумфальный голосок.

Он подобрал свою кепку с пола, также уложил ее в сумку и напялил на голову шляпу.

— Униформа для путешествий, — сказал он и перестал улыбаться. — Проклятье! Я не понимаю, отчего, но мне не хочется уезжать.

— Я понимаю в этом не больше вашего, но мне тоже не хочется, чтобы вы уезжали.

Элинор сказала это тихо и просто, безо всяких уловок.

Они посмотрели друг на друга, не говоря ни слова, потому что не знали, что сказать.

Он взял свою сумку и сказал собаке, тихонько притулившейся у открытой двери:

— Пошли, Чарли.

Оба они забрались в красный «пикап», причем сенбернар расположился всей своей внушительной массой на пассажирском сиденье с таким видом, словно он вернулся в родной дом.

Внезапно Элинор сказала:

— Ой! Банни Бургеры!

Она вбежала в дом, схватила сумку и протянула ему. Он опустил окно, высунулся и сказал:

— Спасибо. Я позвоню. Обещаю. Какой номер телефона?

Элинор дала ему домашний номер и еще телефон магазина. Взяв маркер с истрепанным наконечником, он вытянул руку и написал цифры на потолке.

— Вот, — сказал он, закрывая маркер и убирая его в бардачок. — Вы в этом списке идете даже перед «Интернациональным ремонтом уборочных машин» и «Обслуживанием ферм и полей». И можете мне поверить, Элинор Райт, это очень важные номера. До свидания.

— До свидания. Будьте осторожны на дороге.

Она сказала эти слова в тысячный раз, но еще никогда в них не крылось так много.

— О’кей. А вы не беспокойтесь. Я вернусь так скоро, как смогу.

— Хорошо.

— А еще не забудьте того, что я сказал насчет этого Мондейна.

«Господи Боже мой, да она вообще забыла о Тони».

Она тихо сказала:

— Думаю, вам не стоит волноваться на этот счет.

Его губы искривились. Довольно забавный тип улыбки. Он завел мотор. И уехал.

Последнее, что она видела, это был Чарли с развевающимися ушами и лапами на приборной доске. Они свернули направо и поехали вниз по улице, осыпаемые листьями в бледном сумеречном свете фонарей.

Потом Элинор развернулась и пошла назад в непривычно тихий дом.

Собачья еда снова была разбросана по полу. Она взяла метлу, подмела и убрала метлу на место.

И только потом поняла: она отдала ему оба Банни Бургера. Ну и ладно. На самом деле она не голодна. Проклятье! Кухня теперь казалась ей слишком обширной. Она вышла из нее, прошла по тихому темному холлу и поднялась по ступенькам.

Кровать он заправил. Чистюля. А еще открыл окно, но в комнате все еще пахло дымом. Она не закрыла его, вошла в свою комнату, увидела скомканное вышитое покрывало, машинально переступила через него.

И тут она заметила потрепанную картонную коробку с торчащей из-под крышки смятой бумагой и записку, приклеенную сбоку. Записка была написана черным фломастером и гласила: «Я не могу понять, почему вам она понадобилась, но раз уж вы хотите ее, то я хотел, чтобы вы это получили».

Завернутая в смятую бумагу, во всей своей пурпурной красе перед ней была керамическая корова.

 

Глава 16

Корова смотрела на Элинор своими застенчивыми керамическими глазами из-под длинных ресниц и по-прежнему говорила свое молчаливое «му». Элинор оглянулась назад, не зная, плакать ей или смеяться.

Она очень осторожно подняла вещицу и поставила на свой ночной столик рядом с изящной лампой. В обычной ситуации подобный контраст вызвал бы у нее скрежет зубовный. Теперь же Элинор просто села на край кровати и уставилась на корову с лицом жертвы первоапрельской шутки.

— Ну, Тилли, — сказала она вслух и таким образом наделила фигурку именем. — Вот мы с тобой и остались вдвоем. И некому на это пожаловаться.

«Прости, Мэри Энн, я найду для тебя что-нибудь другое. Обещаю».

Старинные часы мелодично пробили семь, и это испугало ее. Ей казалось, что должно было быть, по крайней мере, за полночь — если вообще не наступило новое столетие. В дополнение к бою часов раздался пронзительный телефонный звонок в холле.

— Я сейчас вернусь, — сказала Элинор корове и пошла ответить.

Елейный голос Энтони Мондейна виновато произнес:

— Здравствуйте, дорогая. Вы не подумали, что я провалился сквозь землю?

Элинор вообще о нем не вспоминала.

Скорчив гримасу, она ответила:

— Нет, по правде говоря. День был насыщенный.

— Дорогая, вы не простудились?

Тут Элинор и сама услышала в своем голосе хрипотцу, возникшую под стремительным, готовым прорваться наружу потоком слез. Когда она начала говорить, хрипотца не исчезла, она не поборола ее и в этот момент, Элинор установила свое алиби:

— Не знаю. Возможно.

— А я-то уже подумал, что это — проявление страсти при звуке моего голоса. Но теперь я допускаю, что ошибся.

На этот раз в ее голосе прибавилось бодрости:

— Вы правы.

— Большое спасибо. — Теперь он понизил голос. — Вы одна?

— Нет, Тилли здесь. Но она не могла сказать это. Да.

— А где же сельскохозяйственный подарочек стране?

— Уехал домой.

— Домой! — Ей было приятно слышать внезапную тревогу, возникшую в его голосе. — Проклятье! А меня с вами не было. Что случилось? Он собирается продавать магазин?

— Не знаю.

— Не знаете? Почему, ради всех святых?

— Мэтт заболел, а у Бентона какие-то неприятности, которые вынудили его спешно уехать домой. Он вернется.

— Когда?

— Когда сможет. Или когда Мэтту станет лучше.

— А пока?

— Магазином буду заниматься я.

— Бедное дитя!

Тем не менее он испытал облегчение. Элинор поняла его.

Она нахмурилась: «Господи, — подумала она, — право на меня оспаривают двое мужчин, и я не понимаю, почему каждый из них это делает. Единственное, в чем я уверена, что причина не в моей молодости и красоте. Я не желаю быть мячиком в их игре. Меня это бесит. Почему я просто не могу влюбиться? Но, Господи, только не в Тони. В Бентона. Лучше уж в ковбоя на тракторе… Правда, как ночь растворяется в дневном свете, так и я могу раствориться в Бентоне, словно легкомысленная школьница, которая отдается капитану футбольной команды, уступая его силе и мужественности. Может, так оно и есть. Разве нет?»

— Элинор, Элинор, вы все еще слушаете меня?

Она вздрогнула и отвлеклась от своих мыслей.

— О, простите. Мне показалось, что я слышу, как кто-то звонит в дверь.

Снова ложь. Вот что борьба за выживание делает с порядочным человеком. Всякая мораль летит к чертям.

— Элинор, вы действительно неважно себя чувствуете. Может быть, будет лучше, если я приеду сегодня?

— О нет, Тони, правда. Я в порядке. Я ездила сегодня на аукцион и думаю, что слишком долго была на свежем воздухе.

— Чушь. Все это — реакция на происходящее. Смерть Джулии и все остальные сложности наконец доконали вас. Почему бы вам не выпить чего-нибудь горячего и не отправиться в постель? В одиночестве, конечно.

Почему это «конечно»? Почему ты так самонадеян, Энтони, и считаешь, что ты единственный мужчина, с которым я могу отправиться в постель, и, следовательно, раз тебя здесь нет, то я должна спать в одиночестве?

Элинор прервала свои гневные мысли. «Господи, — в замешательстве подумала она, — я сегодня просто психованная».

Она вздохнула и сказала вслух:

— Неплохая мысль.

— Это превосходная мысль. Это вдохновение. В конце концов, у меня всегда возникают превосходные и вдохновенные идеи. К тому же у меня еще есть дела с представителем «Сотбис» и я должен задержаться.

Он слегка повернулся и улыбнулся при виде гибких форм, лишь полуприкрытых одеялом на его огромной кровати.

Миранда ничего общего с «Сотбис» не имеет, но если уж она в городе, то он не упустит этот шанс. Разве колибри пролетит мимо цветка с медовым нектаром? Ведь, в конце концов, пока деревенщины нет поблизости, магазин будет в распоряжении Элинор. К тому же старикашка сказал, что если он обнаружит какую-нибудь живопись, то даст Тони знать. За деньги, конечно.

Не подозревая о его истинном отношении к ней, Элинор испытывала лишь облегчение. В данный момент ее совершенно не привлекала перспектива присутствия Тони Мондейна. Она сказала:

— Тони, я в порядке. Я ценю вашу заботу, правда. Но вам совершенно ни к чему ехать сюда из-за меня.

— А по какой еще причине я могу появиться в этом провинциальном городишке?

Элинор улыбнулась, услышав похотливые нотки в его голосе. «Ты приедешь, — подумала она, — потому что ты хочешь что-то получить, очень хочешь. И если предмет твоего вожделения я, то я не вижу в этом выгоду ни для себя, ни для тебя. Ты играл со мной в любовь и понял, что мне было приятно. Я могу признаться себе. Но я не думаю, что мне стоит продолжать игру».

Все, что она сказала вслух, было:

— В любом случае спасибо за то, что позвонили, Тони. Спокойной ночи. — Элинор повесила трубку и пошла прочь.

Он вернется. Хоть и не сегодня, но скоро. Потому что ему что-то нужно. Вероятно, магазин. Без сомнения — магазин. Джулия знала, что предприятие имеет потенциал. Но Джулия о нем не заботилась. А вот Тони это заботит.

Но на данный момент он должен понять одну вещь, важную для нее: магазин она ему не отдаст, так что если ему вновь вздумается заняться очковтирательством, то на здоровье. И удачи ему с Бентоном Бонфордом.

Длинный холл был тихим и темным. Слишком тихим и слишком темным, наполненным обманчивыми тенями. Великан и его могучий пес уехали. И, что хуже всего, Джулия тоже оставила ее, и сегодня сильнее, чем прежде, Элинор до боли нуждалась в звуке ее голоса, в ее улыбке. Она поднялась по лестнице, надела свой толстый немодный халат, шлепанцы и снова прошаркала в кухню.

Там не с кем поговорить. Элинор остановилась. Она вернулась наверх и прошла в свою комнату. Она взяла пурпурную корову и опять спустилась вниз. Она поставила корову на стол так, чтобы ее было видно, если стоять у плиты.

— Тилли, — сказала Элинор, — хорошо, что хоть ты у меня есть. Кто-то должен меня выслушать.

Разбив яйца, она взбила их и механически поджарила омлет на остатке молока. Затем она присела к столу и посмотрела на Тилли, прямо в ее керамические глаза с длинными ресницами.

— Я хочу, чтобы Бентон вернулся, — произнесла Элинор. — Итак, я — ветреная школьница. Ну и что? А еще мне идет шестой десяток, и пусть в мире происходит что угодно, но я хочу вновь встретиться с Бентоном Бонфордом. Я не могу объяснить, но это правда. И более того, при нашей встрече не все будет зависеть от меня. Вот так, Тилли. Можешь запомнить мои признания и промычать.

Элинор съела свой омлет, поставила посуду в моечную машину, сунула корову под мышку и опять направилась наверх, но тут она услышала телефонный звонок.

Она не решалась ответить. Ей не хотелось снова разговаривать с Тони. Затем ее посетила внезапная сумасшедшая мысль, что это звонит Бентон. И она рванулась к телефону по холодному полу, на котором плясали отблески витражей.

Элинор сняла трубку и, запыхавшись, сказала:

— Алло?

Оказалось, что звонит Бен. Ей следовало бы насторожиться, когда он произнес:

— Привет, милая! — Бен высказывал свои нежные чувства к ней, только когда находился в стрессовом состоянии.

Она ответила:

— Привет, Бенджамин! — И стала ждать, что он ей скажет.

— Плохие новости, — промолвил Бен.

— Что случилось?

— Мэтт умер. Сердечный приступ. Жена нашла его в прихожей.

Элинор понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное. И необъяснимый гнев захлестнул ее. Это должно прекратиться! Две смерти. А она ведь сделана не из железа.

— Элли! Элли, почему вы замолчали?

— Где Марта? — тихо спросила Элинор.

— Сейчас она дома. Но их дочь появится здесь только через пару часов.

— Я прямо сейчас иду туда. Спасибо, Бен.

Ей надо было пройти всего два квартала. Элинор натянула на себя свитер и слаксы, взяла сумку и вышла за дверь. Она шагала по ковру из сухих листьев, ветер трепал ее одежду и путал волосы. На подъездной дорожке у дома Мэтта стояли две машины. Элинор открыла дверь и чуть не столкнулась с Мартой.

Поверх ее растрепанной седой головы Элинор спросила стоящего рядом соседа с непроницаемым лицом:

— Как это случилось?

Он качнул головой.

— Мы думаем, что у него был клиент, потому что на столе Мэтта разложены бумаги. В любом случае похоже, что, когда клиент ушел, Мэтт закрыл дверь и пошел назад в спальню. Тут-то и случился удар.

Элинор взглянула в сторону холла на дверь маленького кабинета, где прибиралась жена соседа, раскладывая по ящикам и коробкам бумаги и вещи. Жена Мэтта вздохнула и сказала с отчаянием:

— Мне не следовало бы оставлять его одного. Но он сказал, чтобы я не беспокоилась, поскольку это простуда.

— Марта, вы не могли знать. Этого нельзя было предвидеть. — Элинор погладила ее по поникшей седой голове. — Давайте-ка идите и прилягте. Я разбужу вас, когда приедет ваша дочь.

Элинор вместе с женой соседа отвела убитую горем женщину в кровать и дала ей валиум с теплым молоком.

Осторожно прикрыв за собой дверь, соседка сказала:

— У него точно был клиент. Я видела фургон, который отъехал от дома, а Мэтт помахал ему вслед. Но тогда с ним все было в порядке.

Элинор кивнула. В глазах щипало, а все тело болело.

«Только не Мэтт. Это не могло случиться с Мэттом. И не так скоро после Джулии».

Глупая мысль. Джулия тут ни при чем. Ей следует взять себя в руки, а то ей будет еще хуже, чем Марте.

Они прошли в чистенькую зеленую с белым кухню, где пили кофе двое других соседей. И все бессознательно прислушивались в ожидании шума мотора на подъездной дорожке.

Машина подъехала около половины одиннадцатого. Дочь Мэтта торопливо вошла в дом в сопровождении мужа, двоих внуков Мэтта и священника. Элинор тактично ретировалась.

Но снова оказавшись в одиночестве во мраке ночи, где даже луна не светила, она пошла медленно, шаркая по безлюдным тротуарам, сунув руки глубоко в накладные карманы.

Она испугалась, что жизнь, которая долгие годы текла без перемен и потрясений, внезапно повернула на сто восемьдесят градусов, что не просто пугало ее, а вселяло ужас.

Элинор остановилась на дорожке перед домом Джулии, который со своими покрытыми мелом стенами и башенками теперь казался ей похожим на замок с привидениями.

А когда-то в благословенные времена он стал ее домом. Ее родным домом. А что теперь? И даже если все осталось по-прежнему, то надолго ли?

Элинор устало обошла дом, сняла мокасины, чтобы ее шаги не издавали звонкого стаккато на изношенных бетонных плитках, поднялась по ступенькам и вошла в теплую кухню. В подвале гудела отопительная система, раньше этот звук был для нее символом уюта, а теперь ей казалось, что какой-то чужак беспрестанно и тревожно стучит в барабан.

Что за чушь! Ей надо взять себя в руки.

Она не хочет больше кофе; она чувствовала себя слишком разбитой.

Пурпурная корова стояла там, где Элинор оставила ее, — у телефона, безобразная до великолепия, неуклюжая пародия.

Элинор взяла ее и пробормотала:

— Ты и я, детка. — И пошла в постель.

День, наставший после бессонной ночи, был не лучше, и все печальные эмоции этого дня распространились на последующую неделю.

Обязательства, связанные с похоронами Мэтта, оказались бесконечными. Тони выразил свои соболезнования и прислал массу цветов, но сам не приехал.

Бентон не позвонил.

Уже прошло пять дней, а от него не было ни слуху ни духу.

На десятый день, когда она уныло похоронила всякую надежду и еле-еле справлялась с каждодневными делами, пришло письмо-жалоба: «Где вас черти носят? Я звонил уже четыре раза, и нигде никто не отвечал, а с проклятыми автоответчиками я разговаривать не хочу! Охота назначена на следующий уик-энд, так что я скоро приеду, и тогда берегитесь. Можете быть уверены, что я вас крепко отшлепаю, если к моему появлению вас не окажется дома».

По необъяснимой причине вдруг засияло солнце и светило, не переставая, пока не настал Понедельник. В этот день, что-то про себя напевая, налив свежий кофе в свою высокую чашку и усевшись у стола в бледном мареве холодного ноябрьского утра, Элинор развернула газету, сделала глоток, оперлась на локти, чтобы лучше видеть, поскольку очки снова были потеряны, и всмотрелась в заголовки.

В горах разыгралась неожиданная метель. Самолет потерпел катастрофу. Среди пассажиров были представители сельскохозяйственной делегации из России и двое американцев. Характер катастрофы указывает на то, что все погибли.

Одним из американцев был Бентон Бонфорд.

 

Глава 17

Элинор смутно помнила, как соскользнула на пол, потому что сквозь ватный туман подумала: «О, мои таблетки от давления! Где я их оставила? У меня, наверное, удар!»

Это было ее последней мыслью. Она не почувствовала, как от порыва ветра распахнулась кухонная дверь, как ледяной воздух овеивал ее, принося с собой крохотные, похожие на соль, снежинки, и они таяли на потрескавшемся кафеле, как спустя несколько часов пришел Бен и в ужасе сказал:

— О, Господи, и вы тоже!

Элинор очнулась, с большим удивлением обнаружив, что лежит внутри кислородной палатки. Почти бессознательно она попыталась ощупать то, что находилось вокруг нее, решила, что на самом деле это ее не волнует, и погрузилась назад — в прекрасное, бесчувственное забытье.

В течение всей долгой недели она смутно осознавала присутствие Бена и Мэри Энн, которые на цыпочках ходили взад-вперед по палате с озабоченными лицами, да еще она припоминала, как над ней склонился Тони Мондейн поверх букета розовых роз. А еще были сны. Ей снился Бобби, который улыбался ей, говоря, как часто бывало при его жизни: «Держись, мама». Ей снилась Джулия, которая ворчала, насупив брови: «Сама я так не делала, но тебе велю. Держи при себе свои проклятые таблетки, детка». А еще ей снился Бентон Бонфорд, говоривший своим звучным голосом: «Темны деревья прекрасного сада, но выполнить мне обещания надо…»

Так хорошо было слушать их всех, завернуться в одеяла, закрыть глаза и забыть об окружающем мире.

К счастью, современная медицина творит чудеса: инфекция сдалась, воспалительный процесс в легких остановился, и сильная боль в груди исчезла. Силы постепенно возвращались к ней. А вместе с ними вернулось утомительное чувство ответственности за то, что находится вокруг нее.

Элинор противилась этому чувству. Она совершенно не желала его испытывать и, пока было возможно, цеплялась за своих призраков, как ребенок, пряталась от опасности под спасительное шерстяное одеяло.

Но, в конце концов, чувство долга возобладало над страхами. Она открыла свои утомленные глаза навстречу снежному ноябрьскому дню, увидела старое обеспокоенное лицо Бена, вздохнула и шагнула навстречу неизбежному.

Джулия, Мэтт и Бентон были мертвы. А она нет. И неважно, как она будет себя чувствовать, она жива.

В субботу она уже сидела на стуле и старалась выслушать, что расскажет ей Бен о Бентоне. На самом деле он знал не намного больше, чем сама она вычитала из газет.

Погода в горах окончательно испортилась: вначале не удавалось даже обнаружить самолет и извлечь погибших. И только через некоторое время, прежде чем снег окончательно покрыл землю, спасателям все-таки удалось найти безжизненные тела, которые лежали на склоне. Соединенные Штаты и Россия обменялись соболезнованиями по поводу погибшей сельскохозяйственной делегации. Затем сообщения о катастрофе отошли на вторые страницы газет, и на смену пришла информация об аварии газопровода в густонаселенном районе.

И это было все.

«Но не для меня, — горько подумала Элинор. — Не для меня. Я потеряла Бентона Бонфорда. Я не могла себе представить, что можно потерять человека, которого не имеешь. Но это возможно. Я его потеряла. И теперь я понимаю, что, наверное, любила его — сильнее, намного сильнее, чем какого-либо другого мужчину в своей жизни, и, наверное, ничего подобного в будущем не встречу. Но жизнь продолжается. Так ведь?»

Да, так. По какому-то странному предопределению решено, чтобы я жила, а он — нет. Здесь должен крыться какой-то смысл. Как мне найти его? — В ее утомленной голове ответ возник сам собой: надо выполнять обещания. Как это делал он. Но, Господи, как? Я теперь даже не знаю, кому принадлежит магазин. «Я могла бы позвонить младшему помощнику Мэтта, — подумала она, свесив ноги на холодный пол. — Кажется, его зовут Питер. Но что у нас сегодня? Сегодня воскресенье. К двум часам за мной приедет Бен и отвезет домой. — Подступили слезы, слезы жалости к себе, и она с трудом поборола их. — Ради Бога, Элинор Райт, не надо превращаться в плаксу. Сожми зубы. Живи сегодняшним днем, черт возьми! Надеюсь, твоя страховка сможет покрыть медицинские расходы и ты не вылетишь в трубу окончательно. Надеюсь, что Джон Джиаметти не передумал, и у него все еще найдется работа для тебя. Надеюсь, что кому бы теперь ни принадлежал магазин, владелец не прогонит Бена и Мэри Энн или продаст магазин еще кому-нибудь, кто оставит их. В конце концов, хватит тебе витать в облаках. Вернись назад, к проклятой реальности».

Элинор встала на ноги, схватилась за кровать, потому что перед ее глазами все поплыло, и поняла истинность выражения: «Легко сказать, да нелегко сделать».

Но головокружение прошло через несколько секунд. Все еще осторожно придерживаясь за кровать, она передвинулась к стулу, решила, что пока этого вполне достаточно, и села. Дверь в холл была открыта, и она увидела на стене яркую бумажную индюшку, которую прикрепили кнопкой.

«Как эта птица похожа на Тони Мондейна», — ехидно подумала Элинор, затем причина попадания на стену именно индюшки заняла ее воспаленный мозг.

День Благодарения? Это не может быть день Благодарения — так долго она не могла пробыть здесь.

Однако именно так дела и обстояли. Из ее жизни выпали две недели, о которых она ничего не помнила. Две недели без Бентона. Три без Мэтта. И более четырех без Джулии.

«Бену следует быть более осторожным: вероятно, он может стать следующим», — подумала она и поняла, что это вовсе не смешно.

Наполненные яростью глаза Элинор вдруг натолкнулись на ее собственное отражение в маленьком зеркальце на стене, и она сама себя не узнала. Под глазами пролегли такие глубокие морщины, что и целого галлона крема не хватило бы, чтобы их замазать. Она напоминала цветом лица восковую куклу, а губ почти не было видно. Она выглядела на все семьдесят лет. Или на все сто. На самом деле с такими сальными свалявшимися волосами, свисающими на лицо, она отлично может подойти для роли одной из ведьм в «Макбете» и варить зелье, приговаривая: «Пузыри, пузыри, горе-беду навари».

Ну ладно. Одно хорошо — клетчатая юбка теперь будет ей впору.

Надо возвращаться из больницы домой, но есть ли у нее какая-нибудь одежда? Наверное, она должна позвонить Мэри Энн и попросить, чтобы та заехала к ней и захватила что-нибудь.

Элинор снова осторожно поднялась и шаг за шагом добралась до шкафа. Она сможет выйти в этой одежде.

Какого черта теперь наряжаться? Для кого устраивать показ мод? Для Тони Мондейна?

Едва ли. Элинор невольно взглянула на красивые розы в вазе, которые стояли на подоконнике. Они уже начали опадать, пора расцвета миновала, как и у нее, но чем теперь можно объяснить поступки Тони Мондейна?

Вот еще одна загадка, которой нужно найти объяснение по возвращении в реальный мир.

Неделя обещает быть интересной.

Тут в холле раздалось дребезжание колесиков по полу, и круглолицая маленькая санитарка появилась на пороге, держа в руках поднос.

— Здравствуйте, миссис Райт. Сегодня вам определенно лучше. Пододвинуть ваш стул к окну? И посмотрите-ка, это настоящая еда, а не какие-нибудь соки.

Элинор снова села, сознавая, что настало самое время поесть, и устроила поднос на коленях. Она не включила телевизор, чувствуя, что земля прекрасно вертится и без ее участия.

Когда Бен приехал за ней к двум часам, она сидела на стуле, уже одетая, и ждала его. Симпатичная медсестра одолжила ей кое-что из косметики, и настроение Элинор немного улучшилось после того, как она воспользовалась румянами и губной помадой. Но юбка стала ей велика и была заколота булавкой, чулки морщились, а единственной обувью, которая оказалась с ней в больнице, были старые войлочные шлепанцы. Элинор явно не собиралась участвовать в показе мод.

Поскольку на улице было холодно, Бен прихватил из магазина ее старое потертое пальто, которое она иногда надевала в машине, с пятнами лака на локте и одну из своих плотных зеленоватых шляп, которую получил от племянника, служившего в армии.

Элинор надвинула шляпу на уши, и все рассмеялись.

Нянечка, которая прикатила ей каталку, хихикая, спросила:

— Может быть, вам дать оловянную кружку, чтобы просить милостыню?

Элинор осторожно уселась в каталку и сказала:

— О, большое спасибо, Айрин. Надеюсь, что у вас имеется черный ход?

— Но вы же не выглядите настолько плохо. К тому же вас все знают. И вы рассмешите их всех. Что делать с розами?

— Оставьте их. Они не смотрятся рядом с «нищенкой». Мне надо что-нибудь подписывать?

— Все уже оформлено. Вы можете ехать. И теперь будьте осторожны. А в четверг покажитесь доктору. О’кей?

— Хорошо. Спасибо вам за все.

— Всегда пожалуйста. И если вам попадется крышка от сахарницы «Краса Америки», позвоните мне.

— Позвоню.

Бен подогнал старый фургон к боковому выходу, где он стоял тихо-мирно, поблескивая позолоченными буквами «Антиквариат Бонфорд» под лучами солнца. Из выхлопной трубы вырывался дымок.

— Машина что-то капризничает, — сказал Бен, заботливо помогая Элинор забраться внутрь. — Бент сказал, что дело в карбюраторе или еще чем-нибудь. Я еще не успел посмотреть.

Прежде чем он захлопнул дверцу, Элинор поняла по выражению его лица, что он тоже оплакивает Бентона Бонфорда. И почему-то ей не стало легче.

Старик уселся рядом с ней, включив обогреватель до отказа, и тронул машину.

— Куда, Элли? Я знаю, что Мэри Энн принесла тебе кое-какие сладости в дом Джулии. И она сказала, что вечером наведается к тебе.

— О, спасибо. Это так мило. — Помимо ее воли глаза Элинор увлажнились, и она осознала классическую истину: болезнь оставляет мало сил, чтобы сопротивляться эмоциям. Пытаясь обрести твердость, она сказала: — Отвезите меня на минутку в магазин. И потом я поеду домой.

Воздух был прозрачным и обжигающим, а небо — холодного голубого цвета. Она обратила на это внимание, когда он помогал ей выбраться из фургона. Элинор заметила, что сорная трава, растущая в трещинах бетона, похоронена под сугробиками снега, а по платформе кружат маленькие вихри, которыми играет ветер, словно морскими волнами. Сосед из скобяной лавки вышел наружу и жег картонные коробки в проволочном контейнере. Языки огня бросали оранжевые отсветы на красноватые и тускло-серые стены зданий, а дым, словно пух, поднимался к небу в ледяном воздухе. Сосед взмахнул рукой и сказал что-то неразборчивое насчет того, что он рад ее возвращению. Они кивнули и помахали в ответ. Бен отпер заднюю дверь и ввел Элинор внутрь.

В помещении было тепло и пахло плесенью. Он включил свет, и привычные тени заиграли на знакомых предметах. Откидная крышка письменного стола была поднята, а исцарапанная поверхность — завалена почтой. Томасин, который, свернувшись клубком, дремал на кресле Джулии, вскочил, лениво потянулся всеми четырьмя лапками и задрал хвост. Вместо приветствия он издал требовательное: «Мяу-мяу!» — что означало: «Хочу есть»!

Элинор было трудно поверить, что она так долго отсутствовала.

Бен, глядя на ее бледное печальное лицо, вспомнил о великолепном Пикассо, который спрятан Джулией в ожидании дня рождения Элинор, и у него возникло сильное искушение отдать его прямо сейчас, а не ждать праздника. Но он поборол соблазн.

«Ко дню рождения», — сказала Джулия, и так оно и будет. Естественно, некоторые вещи в этом проклятом мире остаются неизменными, в частности, его обещание.

Бен наполнил едой коробку из-под маргарина. Томасин, который прыгнул на руки к Элинор, чтобы поведать ей душераздирающую историю об умирающем от голода коте, незамедлительно соскочил на пол, наклонился к миске и начал обед, мотая хвостом от удовольствия.

Элинор присела на виндзорский стул и расстегнула свое старое пальто. Бен прислонился к дверному косяку, стоя на пороге, и скрестил руки на груди.

— Эта толстая дамочка, которая приходила насчет стульев времен королевы Анны и увидела белтеровский диван, так и не возвращалась. Пока что.

— Хорошо.

— В Квинси будет семинар по прессованному стеклу. Они хотят, чтобы вы приехали. Письмо в стопке.

— Я поеду. Когда будет семинар?

— Я точно не помню. Перед днем Благодарения. Так мне кажется. А еще мы уже можем продать это бюро. С фермы Крейнов. Джону Джиаметти. Если хотите.

— Вот как?

— Вот так. Он нашел покупателя и хочет взять бюро для него. Конечно, такая сделка принесла бы нам небольшую прибыль. Совсем небольшую. Но ведь мы знаем Джона давно, и он хороший человек.

Будет только на пользу, если она пойдет на сделку с ним. Если она будет работать на него. Если… Слишком много «если». Тут ее словно током ударило:

— Господи, Бен! А зарплату вы и остальные получили? Я же ничего не подписала.

— Не беспокойтесь. Все сделал партнер Мэтта, это касается и оплаты больничных расходов по вашей страховке. С деньгами все в порядке. Кажется, он хороший парень. Элли…

Она взглянула на него. Бен взволнованно моргал и нервно ерошил рукой остатки шевелюры вокруг лысины. Скорчив гримасу, он начал:

— Что же будет с этим местом теперь? И с нами?

Элинор медленно ответила:

— Не знаю. Думаю, что все должно перейти к ближайшим родственникам Бентона, кто бы они ни были.

— А что если никого из родственников нет?

— О, кто-нибудь должен быть. — Она механически теребила шов на своем свитере, даже не сознавая, что делает. — Если придется, будем искать родственников по линии прапрадедов или каких-нибудь кузенов, уехавших куда-то тридцать лет назад. Кто-нибудь да объявится. Полагаю, что нам остается только ждать. Снова.

— Но ведь они могут продать все?

— Только законно оформив сделку.

— А мы, значит, пока будем вести дела как и прежде?

— Пока кто-нибудь не велит нам остановиться. Или не возьмет все в свои руки.

— Это может длиться несколько лет.

— Непохоже.

— Может быть, если никто не объявится, нам позволят и дальше вести дела. Для меня это было бы лучшим вариантом. С вами очень хорошо работать, Элли.

Лучшего комплимента Бен сделать не мог. Адресовав ему туманную улыбку, Элинор сказала:

— А вы здесь незаменимы. Джулия всегда это говорила.

Бен шаркнул носами своих неуклюжих рабочих ботинок и улыбнулся:

— Как бы то ни было, я думаю, что мы хорошо ладим.

«Но все изменится, если я перейду к Джону Джиаметти».

Ей следовало бы сказать о своих намерениях. Но не сейчас. Всему свое время.

Он помялся и продолжал:

— Но, скорее всего, кто бы ни приехал, этот человек решит все продать. Как вы думаете?

Она кивнула:

— Скорее всего.

— И встает вопрос: кому продать? У нас с вами денег нет. Проклятье! У вас нет ничего, кроме тяжелой судьбы, а у меня даже на черный день ничего не отложено. Вот и все. — Он потер свою лысую голову, коснулся носа и взялся за подбородок. Его глаза украдкой косили в ее сторону. — Я вот все думаю и думаю. Я признаю, что мы могли бы работать на Мондейна. По крайней мере, я согласился бы на это, если бы он позволил мне делать то, что я умею. Но мне очень жаль, Элли: этот парень мне не по душе. Да и Бенту он тоже не нравился.

Как отлично она это знала! Элинор сглотнула и сказала:

— Я знаю. Я знаю, что он не нравился ему.

— И тем не менее он лучше, чем Марвин Коулс.

— Да, кто угодно лучше, чем Марвин Коулс.

— Аминь. Конечно, адский выбор, но если дело дойдет до этого, то я выбрал бы Мондейна. По крайней мере, он знает свое дело. — Бен вытянул поцарапанный палец и провел им по атласной спинке Томасина. — И еще я думаю, что Мондейн тоже хочет купить магазин. Иначе он появился бы здесь намного позже. Он оценивает это место, так я думаю. Так что, я полагаю, нам нужно подготовиться к продаже. — Бен страдальчески посмотрел на нее. — Вам приходит в голову хоть какой-то способ добиться от банков ссуды?

Элинор покачала головой и печально улыбнулась:

— Все, что у меня есть, так это одежда в гардеробе, подержанный автомобиль и четыре хороших антикварных вещи. Плюс ко всему я должна оплатить еще два огромных счета за лечение Бобби. Нет никакого способа, Бен. Боюсь, что мы с вами вне игры.

— Тем более следует подготовиться.

— Ну что ж, давайте.

Раздался звук, словно кто-то бросил горсть соли в окно, и оба они вздрогнули. С неба сыпался град. Элинор поежилась. Бен тут же спросил:

— Вам тепло?

— Все в порядке. — Она поменяла позу и оперлась на локоть. — Завтра я позвоню Питеру — это партнер Мэтта. Может быть, он сможет вывести нас из этого состояния неизвестности.

— Попробуйте. Но если он что-то и знает сегодня, то не больше, чем он знал вчера, когда я с ними разговаривал. Он начал официальную процедуру, по его словам…

— Он старается найти кого-то из родственников Бентона.

— Именно. Он сказал, что потребуется определенное время.

Элинор думала: «Должна ли я сделать это? Поймет ли Джон Джиаметти?» — И внезапно до нее дошел смысл слов, которые говорил Бен:

— Мондейн взял его в оборот, я имею в виду партнера Мэтта. Этого Питера. Повез его обедать и все такое. Так что все может закончиться тем, что мы будем работать на этого проныру Мондейна, нравится нам или нет.

Бен смотрел на усталое лицо Элинор, которое находилось близко от него. В списке эпитетов для Тони Мондейна он припас не только словцо «пронырливый». В глазах Элли Бен видел, что она согласна с ним, и испытал слабое облегчение. В конце концов, ведь Элли не глупа.

— Будет день, будет и пища, — сказала она. — Нам остается только защищаться — вам, мне и Мэри Энн. Вот и все, что мы можем сделать прямо сейчас.

Он кивнул.

Томасин разделался со своей едой, вскочил обратно на колени к Элинор, в знак благодарности лизнул ее шершавым язычком, обернул свое тельце рыжим хвостом и принялся мурлыкать. Она коснулась его шелковой спинки и механически погладила ее. Скрипнула входная дверь, и в помещение ворвался снежный вихрь снега. Владелец скобяной лавки спросил:

— Вам лучше, Элли?

— О да. Да, спасибо.

— Хорошо. Я скажу жене, что вы вернулись. Глядите-ка — я тут хороший костерок развел и все сжег, по крайней мере, все, что мог сжечь на законных основаниях. — Он улыбнулся. — Так вот, нет ли у вас еще чего-нибудь, что я мог бы кинуть в огонь?

Бен поднялся.

— Полагаю, что под навесом есть какие-то картонки.

Оба мужчины вышли, снова впустив ледяной обжигающий порыв внутрь. Элинор осталась сидеть на прежнем месте, плотнее закутавшись в свое старенькое пальто.

В магазине было тихо. До нее слабо доносились голоса мужчин. Двустворчатый голландский шкаф отбрасывал гигантскую тень на пол. И перед ее глазами возник гигантский призрак, человек со сдвинутыми бровями, прислонившийся к этому шкафу и скрестивший на груди руки. Слезы блеснули на ее глазах.

— Бентон, — сказала она вслух, испытывая сильную боль. — О, Бентон, Бентон, почему?

Это было выше ее сил, это было слишком мучительно, чтобы оставаться на стуле, смотреть по сторонам и вспоминать.

Элинор поднялась, переместив покорного Томасина на плечо, словно шарф, и пошла вслед за тенями в глубину магазина.

Он тоже был здесь. Бент был здесь, в этой тишине. Он с удивлением таращился на венецианский кувшин, вставший на место старых стульев в витрине, и рычал на нее из-под своей дурацкой шляпы: «Милашка».

Бентон был повсюду! И как за четыре дня этот человек умудрился войти в ее жизнь?

Сбежать бы от воспоминаний. Но она не сбежит, потому что от себя не сбежишь.

Настойчивые звонки и удары в дверь наконец достигли ее ушей, проникли в ее воспаленный мозг, и шум почти обрадовал ее. Все что угодно, лишь бы прогнать привидения.

Элинор направилась ко входу по старому мягкому ковру, нащупала цепочку, повернула латунный запор и открыла дверь.

— Прошу прощения, — начала она вежливо, — но до воскресенья мы закрыты. Не могли бы вы прийти завтра?

— Да, — сказала блондинка в модном кожаном пальто, шляпе и ботфортах. — Я вернусь завтра. Но я войду сюда и сегодня. А вы кто — уборщица?

Элинор могла бы найти это забавным, но ей было не до смеха.

Она холодно ответила:

— Я Элинор Райт. Я управляю магазином.

— О! Вот как!

Элинор не принесло удовольствия ощущение, которое у нее возникло от быстрого взгляда проницательных карих глаз, которым незнакомка окинула ее с головы до пят. Тон ее собственного голоса автоматически стал ледяным:

— И мы закрыты.

Она начала запирать дверь. Рука в элегантной перчатке из кожи взмахнула, останавливая ее.

— Вы не понимаете, — сказала женщина таким же ледяным тоном. — Этот магазин принадлежит мне.

— Простите?

— Этот магазин принадлежит мне.

Темная мужская фигура позади нее внезапно сделала шаг и стала столь же высокой, сколь и узнаваемой. Это был Питер, партнер Мэтта.

Он торопливо сказал:

— Мы искали вас, Элли. Но дома вас не было, вот мы и попытались найти вас здесь.

Он бессмысленно улыбнулся. А Элинор просто застыла, не имея сил ответить. Она с трудом отступила на шаг, пропустив высокую даму внутрь, и та стянула свои перчатки и стряхнула снег с рукавов и ботфортов прямо на старый благородный ковер из обюсона. А затем быстро, как птица, осмотрелась, и шелковистые белокурые волосы скользнули из-под шляпы на щеку, цветом кожи напоминающую персик.

— Я всегда считала это потрясающим, — сказала незнакомка, персонально ни к кому не обращаясь. — Как люди умудряются платить огромные деньги за такой хлам? О, кстати, — и теперь ее глаза остановились снова на Элинор. — Меня зовут миссис Бентон Бонфорд.

 

Глава 18

Элинор не смогла сдержать изумленный вздох, а все ее тело застыло, так что Томасин поднял голову и удивленно посмотрел на нее. Она промямлила:

— Но ведь вы в разводе.

— Вам Бентон сказал? — Джилл Бонфорд с легкомысленным видом изобразила, что это ее забавляет, но ее глаза воинственно блеснули. Она еще раз окинула взглядом бесформенную женскую фигуру в потертом старом пальто, на которой вместо юбки был плед или что-то похожее, и поблекшую шапку над бледным лицом, на котором штрихи румян выделялись слишком сильно. Джилл Бонфорд рассмеялась: — Ну конечно. Думаю, что он сказал это.

— Да.

— Дорогуша Бент. Всегда до боли честен. Ну, мисс Райт, мисс, я правильно говорю, Питер, ведь вы так сказали, или все-таки миссис? — Она произнесла слово «мисс» с нажимом, и у нее получилось «мизз».

Элинор не обратила на это внимания. Она холодно ответила:

— Миссис, — и увидела в глазах Джилл легкое недоумение. Но через секунду оно исчезло.

— Ну, если говорить честно, то я подала документы на развод, но потом решила повременить. И теперь это кажется более удачным решением. Вы согласны со мной?

— Все, — ответила холодно Элинор, — зависит от того, с какой точки зрения посмотреть.

Она тотчас же поняла, что, говоря так, проявляет недостаток такта, но сдержать себя не могла.

Партнер Мэтта из-за спины Джилл Бонфорд делал страшные глаза и предостерегающе махал руками.

— Пожалуйста! — произнес он одними губами. — Пожалуйста!

Джилл протянула гибкую руку и, растопырив пальцы, поднесла ее к морде Томасина. Тот обнюхал руку и решил, что она может почесать у него за ушками. Джилл Бонфорд сказала как бы невзначай:

— Я легко нахожу общий язык с большинством кошек.

«Наверное, потому, что у вас вообще много общего».

Но Элинор промолчала. Она протянула кота Джилл. И он удобно устроился в складках модного кожаного пальто. Поверх его поцарапанной в боях головы жена Бентона Бонфорда спокойно сказала:

— Вы абсолютно правы насчет точки зрения. Я не ожидала появиться здесь в качестве приятного сюрприза, но и скверное впечатление я производить не хочу. Я не кого не намерена разорять, я просто ищу свою выгоду. Если вы поймете это, тогда мы прекрасно сможем договориться.

В прямоте жене Бентона не откажешь, едва ли она та легкомысленная блондиночка, которую представляла себе Элинор.

«Значит, я ошибалась, — угрюмо подумала она, — эта дамочка — что-то особенное.

Элинор пожала плечами и ответила:

— Тогда давайте присядем. В задней комнате удобнее и теплее.

Элинор шла, думая, что выглядит, как дочь крысолова, и пытаясь подавить дикий гнев и ревность к этой красивой самоуверенной даме, которая была женой Бентона Бонфорда, бросила его, сделав ему больно. За все время не было сказано ни слова о ее неожиданном вдовстве.

И в приливе жалости к себе Элинор представила, как она сама лежит в постели с Бентоном Бонфордом, прижимается к его теплому, надежному телу, дает ему обнять себя, любить себя и яростно подумала: «Я никогда не бросила бы его».

Она прислушивалась к голосу Джилл, желая услышать в нем что-либо легкомысленное, желая, чтобы та допустила какую-нибудь ошибку, тогда Элинор почувствовала бы свое превосходство и удовлетворение. Но ничего такого не было. Хрипловатые интонации Джилл были отточены.

Она говорила:

— Видите эти лампы? Это Тиффани, не так ли? Господи! Да я и кучу мусора ими бы не украсила. А вот китайская горка, которую моя мать выбросила за ненадобностью, когда мне было лет шесть. И только посмотрите на этот жуткий гарнитур с избытком шишечек. Он викторианский, миссис Райт?

Элинор помолчала, затем коротко бросила:

— Это Джон Белтер.

— И сколько он стоит?

Элинор сказала.

Джилл воскликнула:

— Да вы шутите! И вы его продадите?

Элинор вспомнила о толстухе и ее муже, Калдере.

— Да, если мы захотим.

— Что вы имеете в виду, говоря «если мы захотим»? Господи! Да я спихнула бы его побыстрее, прежде чем у клиента появится хороший вкус и он не расторгнет сделку.

— Опять-таки, — сказала Элинор, пытаясь улыбнуться, — это только лишь ваша точка зрения.

Она провела их в комнату, устроила Джилл в кресле Джулии, адвокат, который чувствовал себя страшно неудобно, получил кресло-качалку, а сама она уселась на китайской табуретке, прислонившись спиной к шкафу.

Томасин, устроившийся на коленях Джилл Бонфорд, вытянул лапы, и в его пушистой груди родилось громкое мурлыканье.

«Предатель», — подумала Элинор. Она сказала:

— Хотите кофе? Бен появится здесь через несколько минут — это наш эксперт-реставратор… — Бен сильно удивился бы, услышав, как его отрекомендовали, — …и единственный, кто умеет совладать с причудами фильтра в кофеварке.

«В твоем голосе звучит напряжение, Элинор, ты выглядишь претенциозно».

Джилл Бонфорд манерно сказала:

— Нет, думаю, не стоит. Спасибо. Питер угостил меня превосходным завтраком. — И она ослепительно ему улыбнулась. — К тому же я решила поскорее устроиться в доме. Дом, как я поняла, очень хороший. Так сказал Питер, и я предпочту его мотелю, где я провела прошлую ночь. — Теперь голливудская улыбка была адресована Элинор. — Мы ведь сможем все уладить, как вы думаете?

Элинор тоже могла говорить прямо, когда это было нужно.

Она сказала:

— Да, конечно. Я там живу.

— О! — сказала Джилл. — Естественно. Ну, я уверена, что мы разберемся с этим.

— Там пять спален, — мрачновато сказала Элинор.

Джилл ответила:

— Нет, нет, вы меня не поняли. Я имела в виду продажу дома. — Она глубоко вздохнула, сняла шляпу и провела рукой по волосам, поправляя белокурые пряди, отливавшие белым золотом. Джилл посмотрела сначала на адвоката, затем на Элинор и пожала плечами. — Прямо сейчас, — сказала она. — Без промедления. Давайте уясним одну вещь. О’кей? Я здесь, чтобы продать магазин, дом и все остальное. Мне это не нужно. Я ненавижу маленькие городки. Я люблю деньги. Более честно и не скажешь. Разве нет?

— Да, — ответила Элинор, — конечно.

Хорошо. С неясностью покончено. Теперь она знает все.

И Элинор сказала в порыве отчаяния:

— Можете ли вы продать все это мне или Бену?

— Конечно. Не задумываясь. И оплата только наличными. Простите, я не хочу казаться упрямой, но мне ни к чему заваривать кашу, которую не расхлебать до следующего столетия. Когда я что-то продаю, это значит, что я хочу покончить с этим, и никогда к этому не возвращаться. Вы располагаете наличными?

— Я не знаю. Мне надо проконсультироваться.

«Но я отлично все знаю, — подумала страдальчески Элинор. — Я все знаю. Ничего я не могу».

Она встала, пошатнулась и сказала:

— Извините меня.

Набрав телефонный номер, она попросила Мэри Энн поехать в дом и открыть спальню с мебелью в стиле ампир. Она не хотела, чтобы эта женщина со своей красивой кожей и гибким телом ложилась в ту же кровать, что и Бентон Бонфорд.

Она повесила трубку, и тут появился Бен, стряхивая снег со своей хлопчатобумажной куртки.

— Простите, Элли, я так задержался. Поезжайте-ка домой и ложитесь в постель. — Затем он увидел адвоката и сказал: — О, привет, Пит! Что новенького? Я…

— Я, — сказала Джилл Бонфорд, протягивая ему руку, — Джилл Бонфорд. А вы, значит, Бен.

Бен пожал ее руку и внимательно посмотрел на нее из-под лохматых бровей.

— Кто такая, черт возьми, Джилл Бонфорд? У Бента что, была сестра?

— Нет, у него была жена, — улыбнулась Джилл.

— Черт возьми! Ну что же, наконец-то парень проявил хороший вкус.

— Бен, вы мне нравитесь, — рассмеялась Джилл.

— А мне нравился Бентон, — парировал Бен.

Взгляд, который он адресовал Элинор, выдавал его замешательство, но Элинор из оскорбленного самолюбия отказалась поддержать его. Она вдвойне страдала от собственного упрямства и бестолковости, которые удерживали ее от того, чтобы снять собственную шляпу и привести в порядок собственные волосы. Она знала, что бестолкова. Она ненавидела себя за это. Но образумиться не могла.

Адвокат Питер нарушил тягостное молчание, радушно предложив:

— Слушайте, сейчас — начало четвертого. Почему бы нам всем не поехать ко мне и не обсудить все наши проблемы за стаканчиком вина?

Элинор его идея показалась не более привлекательной, чем мысль о том, что она заболеет черной оспой. Она предпочитала оказаться в своей спальне с грелкой у ноющей спины и заснуть. Сон принес бы ей забвение и дал бы возможность отвлечься от пререканий с этой самодовольной бабой, которой достался магазин, дом и все, чем она дорожила.

Но Бен, мудрый старик, благослови Господи его душу, уверенно сказал:

— Спасибо. Но Элли должна ехать домой и отдыхать. Она всего час как из больницы.

— Да что вы? — сказала Джилл. — Ну, в таком случае поезжайте. А мы пока останемся. Я хочу получше рассмотреть эту забавную старую рухлядь.

Элинор безо всякого выражения сказала:

— Конечно, — протянула руку в сторону крючка позади себя и протянула Джилл ключ. — Это от задней двери. Увидимся позже, в доме. Питер знает дорогу.

— Спасибо, и прошу, не ждите меня. Я не особенно люблю мамаш-надзирательниц.

— А я не особенно люблю выступать в роли мамаши-надзирательницы, — сказала Элли и прошла вслед за Беном к фургону.

— Святой Боже! — сказал он, разворачиваясь и выезжая на западную сторону городской площади. — Она, конечно, писаная красавица. Но что теперь будет с нами, Элли, черт возьми?

Элинор угрюмо ответила:

— Она намерена все продать. За наличные.

Бен громко присвистнул:

— Желаю ей успеха. Даже у Марвина нет столько наличности.

— Она есть у Тони.

Неясная надежда на чудо, кроющееся в этих словах, замаячила перед ними. Наконец Бен покачал головой со зловещим видом:

— Господи! Вот что называется быть между молотом и наковальней.

Он выехал на припорошенную подъездную дорожку, и снег захрустел под колесами.

— Но Тони не станет рисковать, я имею в виду, он знает, что такое разумно вести себя, и я сомневаюсь, что в своей жизни он допустил много ошибок. Вероятно, они поместят объявление о продаже, и это займет некоторое время. И, может быть, даст нам возможность немного передохнуть.

— И надеяться на чудо?

— Что-то вроде того.

Бен провел Элинор в кухню, и дальнейшую помощь с его стороны она отклонила, подтолкнув его обратно к двери, невзирая на протесты.

— Идите-ка подкрепитесь и выпейте стаканчик.

— О, черт возьми, вино — не по моей части. Я любитель пива. К тому же Питер Вильсон — холостяк, и он не слишком-то ждет, чтобы я возник на его пороге.

Вильсон. Вот как фамилия партнера Мэтта. Питер Вильсон.

Элинор поместила это в свое мысленное досье, надеясь, что, когда потребуется, она быстро его вспомнит, затем нежно поцеловала старика в щеку.

— Тогда идите в вашу пивную. Увидимся завтра. Может быть, оно покажется нам лучше, чем день сегодняшний.

Бен угрюмо сказал:

— И не рассчитывайте на это. Я могу предположить, что дом тоже будет выставлен на торги?

— Она сказала.

— Вы знаете, что вам здесь принадлежит?

— Да я-то знаю. Да. А вот она — нет. И почему-то мне кажется, что она мне не поверит.

Бен сказал:

— Господи! — И сплюнул через окошко фургона. — Может быть, нам стоит начать перевозить ваши вещи ко мне под навес?

— А там есть место?

— Конечно. И все будет в порядке с вашим имуществом, пока вы не найдете себе подходящее место. Но не мешкайте. Завтра с утра составьте список, а я открою магазин. Хорошо?

— Договорились.

— И не принимайте ничего близко к сердцу. Вы выглядите ужасно, краше в гроб кладут.

— Большое спасибо, — сказала она с кривой усмешкой.

Элинор была вынуждена признать, что выглядит именно так, как он сказал, но и чувствует себя так же. Ее колени тряслись, и ей пришлось сесть на один из старых бентвудовских стульев, чтобы перевести дух.

На холодильнике лежала записка от Мэри Энн. Она была краткой: «Жаркое и суп разогрейте. Ешьте.».

Элинор помимо воли улыбнулась, но есть она не хотела. Передохнуть — вот что она хотела. И замедлить галоп ее бьющегося сердца.

Нужно подумать, есть ли у нее хоть какой-то шанс.

Итак: Джилл Бонфорд намерена продать как можно быстрее и любому, кто согласится с ее ценой. За наличные. Такое условие, вероятно, исключит Марвина Коулса, но не отпугнет Тони Мондейна.

Если Тони купит магазин, то Элинор Райт, по крайней мере, сможет помочь Бену и Мэри Энн. Сама она попробует получить работу где-нибудь еще.

Иди к телефону, Элинор Райт.

Джона Джиаметти на месте не оказалось, он уехал по делам в Сент-Луис. Но его сын был рад слышать Элинор и поздравил ее с выходом из больницы. Он все передаст отцу. И, конечно, они ждут, что Элинор присоединится к штату их служащих после начала нового года, если это ей подходит.

Когда Элинор повесила трубку, она чувствовала себя так, словно гора упала с плеч. Теперь следующий пункт в ее списке: Бен и Мэри Энн.

Что она может сделать? Интуиция подсказывала ей, что Джилл Бонфорд не станет о них заботиться. Но если человек, который купит магазин, окажется ее знакомым и она как-то сможет повлиять на него, тогда можно что-нибудь придумать. Но на это оставалось только надеяться.

В люстре перегорела одна из лампочек, и стало довольно темно. И внезапно она до боли испугалась — дом был невероятно тихим. Старый большой дом, погруженный в сумерки, словно ждал, затаив дыхание, и тишина нависла над ней.

Куда же делись привычные звуки вчерашнего дня — ступеньки, которые поскрипывали с наступлением холодов, словно по ним поднимались призраки, сухая лоза, которая царапала окна гостиной, гудение отопительной системы, отдаленный бой старинных часов и постукивание бамбуковой занавески у бокового крыльца?

Ничего. Элинор уже почти казалось, что дом тоже знает о грядущих переменах.

Король умер — да здравствует королева!

«О, ради Бога! — сердито подумала она и заставила себя встать, начать двигаться и подойти к лестнице. — Никакой король не умер, и никакая королева не да здравствует. Точно. При первом же столкновении с судьбой ты уступаешь ей».

Элинор включила свет в кухне, заменила лампочку в люстре и написала записку: «Наверху, третья дверь налево, ванная в конце холла. Закройте замок в кухне».

«Ну, — подумала она, критически прочитав свою записку, — не слишком любезно, но зато кратко».

Замки на новой двери были установлены уже после пребывания Чарли и Бентона. Элинор не представляла, про какого чужака говорил Бентон, когда видел, как кто-то выскользнул из дома, но теперь она была так одинока, что смена замков казалась ей делом благоразумным.

Медленно, опираясь на массивную балюстраду, она поднялась по ступенькам, и теперь они скрипнули под ее ногами, как и положено. Конечно, меньше всего на свете ей нужно давать волю своему воображению.

Мэри Энн не погасила свет в холле. Элинор прошла по холлу в бледном свете ламп, открыла дверь в спальню с мебелью ампир, вошла туда. Возле широкой кровати стояла лампа на подставке черного дерева, она заставляла отливать изумрудным цветом атласную обивку пуфа и снять тяжелые подушки оттенков павлиньего пера на элегантном, с изогнутой спинкой кресле-фаэтоне. Одно из высоких окон под тяжелыми темно-зелеными шторами было приоткрыто, и немного снега налетело на подоконник и пол. Элинор подошла и закрыла окно. Прикосновение к снегу было приятным, она чувствовала, как горят ее ладони.

— Ну что же, мы еще поборемся, — сказала она, обращаясь к паре мраморных гудоновских бюстов на изящных подставках черного дерева, и пошла в ванную.

Там Мэри Энн тоже побывала, благослови ее Господь, положив свежие махровые полотенца и новый брикетик мыла. Элинор воспользовалась им, чтобы удалить крем с лица, избегая смотреть в зеркало. Ее самоуважение уже и так было принижено. Затем она опустилась на колени под душем, подождала, пока шум в ее голове прекратится, и намылила шампунем свои грязные свалявшиеся волосы.

Встряхнув головой, чтобы просушить их, она с удивлением обнаружила, что чувствует себя намного лучше, — вот как влияет на женщин небольшая попытка стать красивее. И еще она обнаружила, что улыбается при мысли о том, как ее восприняла Джилл Бонфорд: Элинор Райт — липкая, оборванная, неряшливая старая баба.

«Хорошо. Завтра, клянусь всем святым, Джилл Бонфорд получит небольшой сюрприз».

Конечно, красота Элинор Райт не сбивала с ног, но в ней чувствовался класс, у нее были связи, и «вдову» Бентона Бонфорда это должно ошарашить.

Однако напряжение утомило ее, и она прошлепала назад в свою комнату и рухнула на постель.

Тилли со своего места на столе, казалось, радостно замычала. Элинор протянула руку с подушек и ласково коснулась ее.

Куда я, туда и ты, Тилли. Мы вместе.

Неплохо было бы еще узнать, куда я попаду. И что со мной будет. По крайней мере, в следующие несколько дней.

«О, Господи, Бентон, я хочу сдержать за тебя твои обещания! Я ужасно хочу выполнить их! Ради тебя.

Но ведь это ты, и никто другой, женился на этой бабе».

На такой вот едкой ноте она погрузилась в сон и беспокойно металась, видя перед собой обвиняющие глаза Бента и беспомощно отвечая ему: «Но что я могу, что я могу?»

Некоторое время спустя она проснулась, испытывая смутное чувство дезориентации, слыша странные голоса и раздраженно думая: «Что-то сегодня нянечки расшумелись». Она открыла глаза и обнаружила, что лежит в собственной спальне.

Но голоса не исчезли. Она снова услышала их — мужской и женский. Последний был звонким, как колокольчик, и доносились они снизу.

Наверное, это Питер Вильсон, он привез Джилл Бонфорд домой. Так оно и оказалось, потому что Питер сказал:

— Тогда я позвоню вам завтра после того, как переговорю с некоторыми возможными покупателями.

А Джилл прямо ответила:

— Нет, дорогой мой, это я позвоню вам. Начинайте все ваши законные действия — все, что требуется для того, чтобы запустить машину в ход. А я буду спать так долго, как мне захочется. Одна из вещей, к которой я абсолютно была не склонна, живя на ферме, так это синдром ранней пташки. Вы даже не представляете, как я буду радоваться, если все эти хрюкающие свиньи и мычащие коровы пойдут на дно, а над ними нальют двадцать метров воды. Правда, на дно пойдут не они, а то место, где они находятся. А я буду загорать на Бермудах и с удовольствием, нет, с наслаждением упиваться местью.

«Господи, — подумала Элинор, — она уже продала ферму Бентона».

Голоса стали чуть слышны, затем стукнула дверь и взревел мотор, машина отъехала от дома. Свет погас, а Джилл, что-то напевая, стала подниматься наверх.

В одно мгновение Элинор потушила лампу и вытянулась в темноте, сделав разумный вывод: она станет играть в игру Джилл Бонфорд, раз уж так необходимо. Но никакие силы ада не заставят ее отдать хоть крошку того, что она не должна отдавать.

Если эта ужасная женщина хочет войны, она ее получит.

 

Глава 19

Остаток ночи Элинор спала урывками. Ей то было слишком жарко, то слишком холодно. В ее мозгу рождались какие-то безумные мысли вперемежку с порывами обвинить весь мир в несправедливости и наплывами жалости к себе. Гулкое эхо издавала какая-то дешевая рэп-группа по радио, на полную мощь работавшем в спальне ампир.

Все, что ей удалось решить к пяти утра, закрыв уши подушками, было страшно просто: единственная надежда насчет магазина возлагается на Тони Мондейна. Элинор пришли на ум, по крайней мере, имена шести желающих, которые хотели бы приобрести «Антиквариат Бонфорд» и легко пошли бы на контракт, составленный на банковских условиях.

Но единственным, кто мог бы оперировать наличными, был Тони Мондейн.

Она подумала с горечью: «Прости, Бентон, прости! Но я же сказала, что буду иметь дело с Тони, если будет необходимо. И теперь это необходимо. Мне нужно найти Тони, рассказать ему, что здесь происходит, и подготовить его, иначе одному Богу известно, что может случиться дальше. Джилл Бонфорд способна на любой поступок, в результате которого плоды трудов целой жизни Джулии вылетят в трубу по частям или она просто наймет поджигателя и превратит все в пепел, чтобы получить компенсацию по страховке на случай пожара».

Элинор села, переждала, пока спальня не перестанет кружиться вокруг нее, затем сунула побелевшие замерзшие ноги в мягкие домашние шлепанцы. Они были влажными, и у нее снова закружилась голова, но это быстро прошло. Напялив старый бесформенный халат, чтобы хоть немножко согреться, она быстро прошаркала в холл.

Элинор не смогла удержаться от того, чтобы не бросить беглый взгляд в сторону открытой двери спальни ампир. Ей удалось разглядеть прядь белокурых волос да гибкую белую руку, грациозно изогнутую над этой шелковистой прядкой. Радио стояло на ночном столике и все еще издавало какие-то звуки, но уже значительно тише.

Элинор понравилось бы, если бы она увидела одежду, разбросанную, как попало, по всей комнате. Но вещи аккуратно висели на стуле. Провались ты!

Она хотела быть мелочной, следовательно, ей требовались поводы, множество вещей, к которым она могла бы прицепиться. Она хотела, чтобы в Джилл Бонфорд не было привлекательных качеств, чтобы ничего не отвлекало ее от борьбы с врагом.

Когда Элинор возвращалась из ванной, то обнаружила, что ничего в спальне ампир не изменилось.

Ну и хорошо. И пусть ничего не меняется. Она не хотела вступать в контакт, ей надо добраться до магазина и выяснить местонахождение Тони, прежде чем случится еще больше неприятностей.

Однако она потратила необычно много времени на прическу и макияж и целых пять минут не могла решить — надеть ли ей костюм от «Шанель» или рубиново-красное платье из шерсти. Победило платье, которое украсили жемчуга. Костюм был серым и совершенно не подходил изнуренной дамочке, только что вышедшей из больницы. Платье же хоть и выглядело просто, но было модным. Если Джилл Бонфорд до смерти удивится, то и на здоровье.

А еще в платье Элинор было тепло — этот факт она оценила, оказавшись на холодном сиденье автомобиля и пытаясь разогреть капризный мотор.

Раннее утро встретило ее морозцем, и иней засверкал под бледными лучами солнца. Даже электропровода были словно усыпаны бриллиантами и переливались искрящимися кристалликами. Подул легкий ветерок, и с едва слышным звоном льдинки сорвались с высоты и посыпались на землю.

Пробежала соседская собака, уткнувшись носом в землю, она подняла голову и приветственно гавкнула Элинор. Это всколыхнуло в ней болезненное воспоминание о Чарли, и внезапно ей захотелось узнать, где он сейчас, и кто стал его владельцем, и ранило ли его известие о том, что его хозяин никогда не вернется.

С мрачным видом Элинор завела мотор, прислушалась к его натужному гудению и выехала на улицу.

Фургон был припаркован возле закусочной на ближайшем углу — Бен завтракал. Хорошо. Лучше, если его не будет поблизости, когда она будет разговаривать с Тони. Отчаянные ситуации иногда требуют отчаянных мер.

Томасин потянулся ей навстречу. Странный комок полосатого меха в облаке теплого воздуха. «Мяу!» — сказал он приветливо, а затем принялся методично вылизывать шерсть, задрав заднюю ногу, словно восклицательный знак.

Элинор поставила сумку на стол, сняла пальто и села в кресло Джулии. Мир как бы снова покачнулся перед ее глазами, но затем обрел устойчивость, и она потянулась к телефону.

Позади нее, в тени шкафа, Тони Мондейн молчаливо бранил сам себя. Он-то надеялся, что у него в распоряжении остается целый час беспрестанных поисков проклятого Пикассо. Найти его теперь стало даже более чем жизненной необходимостью. Достаточно малейшей придирки, и его шанс, который выпадает лишь единожды в жизни, — войти в число привилегированных покупателей «Сотбис» — рассыплется в прах навсегда.

Ему необходимо найти подделку и уничтожить ее, каких бы усилий это не стоило. Он не хочет следующие несколько месяцев шарахаться от каждой тени, которая грозит испачкать его репутацию.

Элинор двигалась медленно, словно все время вселенной лежало на ее плечах. Она похудела, но он отметил, что округлость ее бедер осталась все такой же соблазнительной, когда она тянулась к телефону. Ее лицо немного осунулось. «Интересно, что она думает по поводу косметики? — спросил он себя, и тут же гнев охватил его. — Да ты спятил, идиот! Какое это имеет значение? Тебе нужна Элинор, в ней есть утонченность, все, что бы она ни делала, у нее получается хорошо, и тебе надо, чтобы она находилась по твою сторону баррикад. Тебе необходимо заполучить ее в союзники. Будь мудрее».

Она набирала телефонный номер. Тихо-тихо он прокрался за ее спиной, открыл дверь и хлопнул ею, делая вид, что входит и стряхивает воображаемый снег с брюк.

— Элинор, вот так приятный сюрприз!

Она обернулась, и глаза ее были пусты. Затем она улыбнулась, и он тоже, в глубине души испытывая удовольствие от того, что она ему рада.

— Тони, а я как раз собралась вам звонить!

— Превосходно. Вы нуждались во мне, вы скучали по мне, вы хотели меня видеть. Какая фантастика — видеть, что вы здоровы и действуете.

Он неторопливо подошел, протянул руки, обнял ее, властно завладел ее губами, накрыв их своим ртом, — и это было совсем не то же самое, далеко не то же самое, дорогой Боже, не то же самое, что она чувствовала в объятиях Бента, и вкус поцелуев Бента был другим. Но ей надо заставить себя играть в эту игру, потому что в одном он прав: она в нем нуждается.

Правда, не совсем так, как он ожидает. Или утверждает. С таким самомнением он мог бы и у каменной глыбы добиться ответа.

И Элинор оказалась права. Тони остался доволен откликом ее губ и сиял от самодовольства. Он ожидал, что поцелуй развлечет его, и он быстро насладится победой. Однако Элинор — это удовольствие, которое следует растянуть: ее волосы, мягкие и шелковистые, щекотали его по щеке, что совсем не было похоже на жесткую, пахнущую лаком копну, как у женщины из бара, которую он повстречал прошлой ночью. Ее тело гибко приникало к его собственному.

Ого, Мондейн, вот так чушь!

Встревоженный сигналами, которое посылало его тело, он разомкнул объятие и подтолкнул ее на прежнее место на стуле, продолжая улыбаться.

— Вы отлично выглядите. А я-то думал, что увижу призрак с пустыми глазницами.

— Может быть, я в него и превращусь с наступлением ночи, — угрюмо ответила Элинор. — Тони, у меня страшные неприятности.

Внезапно взгляд его темных глаз пронзил ее:

— Да?

— Появилась Джилл Бонфорд.

— Кто эта чертова Джилл Бонфорд?

— Жена Бентона Бонфорда.

Она увидела, что он подскочил на месте. У него даже дух перехватило:

— И что?

— А то, что она наследница Бентона. Магазин принадлежит ей. Дом принадлежит ей, фургон принадлежит ей — и все остальное, что вы видите, — тоже.

— Понимаю. — Его пухлые губы еле двигались.

— И она хочет продать. Все единым махом. Сейчас.

— Она нашла кому?

— Она ищет.

— Значит, пока что не нашла?

— Нет. Она только вчера приехала.

— Тогда нет проблем.

Значит, он намерен купить.

«О, Бентон, — болезненно подумала она, — пожалуйста, прости меня! Пожалуйста, где бы ты ни был, пойми меня!»

— Наличные, Тони, и не иначе.

— Проклятье! — тихо произнес он и прикрыл глаза, желая скрыть от нее свои мысли, вихрем проносящиеся в его мозгу. Без паники, Мондейн. Бывало и хуже. Ты найдешь выход.

Но наличные, Господи! Особенно сейчас, когда дают о себе знать расходы Доминика, налоги на собственность, да еще маячит угроза очень дорогостоящего приема некоторых гостей.

Репутация его безупречна, и это открывает ему кредит. И все же ему меньше всего нужно, чтобы какой-нибудь банковский инспектор начал разбирательство в его финансовых делах. Позже. В начале следующего года. Но не сейчас.

Энтони все еще не разомкнул век и покачал своей красивой головой, медленно, словно выполняя некий ритуал:

— С наличными будет проблема. А она не согласится на контракт?

— Она сказала, что не согласится.

— Кто ее поверенный в делах?

— Младший партнер Мэтта. Питер Вильсон.

Шанс. Совсем небольшой. Но с этой точки зрения Питер Вильсон весьма расположен к сотрудничеству — знание о кое-каких его похождениях в Сент-Луисе не повредит.

Мондейн сказал:

— Позвоните ему.

— Он еще не появился в офисе. Девяти еще нет.

— Но он же должен быть где-нибудь. Давайте найдем его. — Тони протянул руку и взял телефонную книгу, подцепив ее за потертый шнурок. — Скажите, что мы угостим его завтраком, — велел он, указывая нужный номер. — Вероятно, вы знаете его лучше, чем я.

Тони не разделял склонности Вильсона к борделям высшего класса. Единственным его интересом было великолепно обставлять подобные заведения шератоновской мебелью. Правда, он был давно близко знаком с одной из хозяек.

Элинор набрала номер, который Мондейн указал ей по книге. Послышались гудки.

Тони прошел к двери, вернулся, наклонился и почесал у Томасина за ушами. Тот прикинулся было, что такая процедура естественным образом входит в его распорядок дня, но затем решил заняться умыванием.

Наконец трубку подняли. Заспанный голос ответил:

— Да?

Оказалось, что Питера Вильсона не слишком вдохновляет мысль о еде, но через час он может принять их в своем офисе. Договорившись, Элинор повесила трубку и взглянула на Тони, который по-прежнему мерил комнату шагами. Полы его пальто развевались, а брови были сдвинуты.

— Восемь тридцать. — Он посмотрел на свои щегольские часы «Ролекс». — Ладно. Значит, у нас есть время подкрепиться. Мне нужно нечто большее, чем обычный кофе Бена.

Элинор кивнула и поднялась, пытаясь удержать равновесие при моментальном головокружении.

— Я приехала на своей машине.

— Отлично. Я пришел из мотеля пешком. — Увидев, как она удивленно подняла брови, он кратко добавил: — «Порше» не рассчитан на холода и дороги, посыпанные солью.

— О конечно.

И все-таки Элинор не покидала смутная мысль, было что-то не так в том, как Тони вошел сюда. Она повернулась и взяла пальто. Она позволила ему подать ей пальто и чмокнуть в щеку.

Его губы были горячими.

Горячими. Вот оно что. Но ведь он только что вошел с улицы, да еще прошел несколько кварталов под холодным ноябрьским ветром, но когда он поцеловал ее в первый раз, то губы да и руки тоже были горячими.

Что-то не сходилось.

Он заметил ее замешательство. Что он сказал не так?

— В чем дело?

И Элинор торопливо ответила, улыбнувшись:

— О, ничего особенного! Я просто старалась вспомнить что-то, о чем хотела спросить.

Но эта мысль, как буравчик, сверлила ее мозги и причиняла неудобство, как это бывает, когда немного стекловолокна пристает к пальцу. Тони солгал. Зачем? Да еще по такому маловажному поводу, как прогулка из мотеля пешком. Итак, что же не сходилось?

Если у него есть подруга, то ее это не волнует, хоть он и считает, вероятно, что она тревожится по этому поводу.

Час пролетел быстро, они доехали до ресторанчика «Гамбургеры у Кролика» и уселись в кабинке рядом с пожилой Вильмой Уильямсон и двумя ее седовласыми подругами. Вильма взмахнула рукой и сказала:

— Бон джорно!

— Бон джорно, добрый день, мамочка! — ответил Тони, усаживаясь к ней спиной.

Позади него Вильма протянула руку поверх стенки кабинки и взмахнула ей, что означала «о’кей».

Элинор засмеялась:

— Вы нравитесь Вильме.

— Очарование сицилийца. — Тони повернулся к официантке с прической конский хвост и в шапочке с кроличьими ушами: — А вам я нравлюсь?

— Нет, — ответила она спокойно. — Я уже обязана одним ребенком сицилийскому очарованию и не нуждаюсь во втором. Но я могу познакомить вас с моей рыжеволосой подругой.

— Не стоит. Лучше подайте нам завтрак и налейте кофе.

Официантка, наливая кофе, улыбнулась Элинор:

— Рада видеть вас снова, Элли. Досталось вам?

— Бывает.

— А теперь, — сказал Тони, когда официантка ушла, — расскажите мне об этой Джилл Бонфорд.

И Элинор поймала себя на том, что отвечает осторожно, выставляя Джилл в самом невыгодном свете и не жалея ее, зато изо всех сил выгораживая себя. Элинор определенно не собиралась рассказывать, какое блистательное существо — эта Джилл Бонфорд, он и так достаточно скоро оценит ее. И вряд ли нужно говорить Тони, что ее неприязнь к жене Бонфорда возникла не просто из-за ее появления с претензиями на наследство. Она не может сказать Тони, как отвратительно Джилл поступила со своим мужем. Может быть, когда-нибудь и настанет время, чтобы посвятить Тони Мондейна в эту проблему, но сейчас оно еще не наступило.

Сейчас все внимание нужно направить только на то, что Джилл хочет продать магазин, а Тони купить его.

Но у нее перед глазами продолжало стоять лицо Бентона Бонфорда, с неприязнью говорившего о Тони. Она думала о нем по пути в офис Питера Вильсона и тут почувствовала, что в ее желудке образовался болезненный ком.

Проклятье! Только изжоги ей не хватало.

Когда они вылезали из старенького «шевроле», Элинор торопливо порылась в сумочке, надеясь найти там щелочные таблетки, но ничего не обнаружила и глубоко вздохнула. Тони распахнул перед ней дверь, желая Питеру доброго утра. Ей оставалось только терпеть.

Питер Вильсон с беспомощным видом усадил их в офисе.

— Мне очень жаль, — сказал он, глядя на них поверх прибранного письменного стола. — Мне чертовски жаль, что все так обернулось. Но Джулия не оставила указаний, и Мэтт не оставил указаний, и Бонфорд не оставил указаний. Следовательно: миссис Бонфорд — наследница. Единственная наследница, насколько я могу удостовериться. — Он вздохнул, посмотрел в окно на капли воды, падающие с покрытых льдом карнизов, а затем на Элинор, которая сидела очень прямо и неподвижно на своем стуле. — И миссис Бонфорд очень прямолинейная женщина. Все очень просто, хоть и следует признать, что сама она — человек далеко не простой. Возможно, самое правильное слово — прямой человек.

— Что значит прямой? — это уже сказал Тони, который вальяжно развалился на своем стуле, его седоватые волосы отливали серебром под лучом солнца.

Питер, который на мгновение отвлекся, пожелав, чтобы он тоже мог, при его доходах, получаемых в маленьком городке, позволить себе покупать рубашки по шестьдесят долларов и платиновые цепочки, поспешно вернулся к делам.

— Быстрая продажа, — сказал он. — На основе наличных. У нее также имеются и другие грандиозные планы. Ей не нравятся маленькие городки, и я подозреваю, что жизнь на ферме ей пришлась не по вкусу.

— А что ей по вкусу?

Тони задал этот вопрос, стараясь скрыть под наигранным юмором его важность. Ему нужно было справиться с этой бабой, и побыстрее.

Питер широко улыбнулся.

— Город, — ответил он, — и чем больше, тем лучше. Где стоит повернуть кран, и потечет вода, и где продаются кольца от Картье, и где нет свиных рыл.

Тони тоже широко улыбнулся в ответ.

— С этим трудно спорить, — затем внезапно помрачнел: — Она назвала свою цену?

Питер пошелестел бумагами:

— К счастью, Джулия произвела в прошлом году переоценку собственности из-за налогов. Помните, Элинор? Миссис Бонфорд не будет возражать против установленных цен, и нам не нужно обращаться к оценщикам, если только этого не потребует покупатель. Но она настаивает на том, чтобы ей выплатили наличные, и в этом-то и состоит проблема. Я обзвонил несколько антикваров прошлым вечером. Я связался с Торвальдом…

— Это в Канзас Сити.

Сердце Элинор екнуло. Она могла бы сговориться с Мейсоном Торвальдом.

Но тут Питер покачал головой и потер свой безупречно выбритый подбородок:

— Ничего не вышло. То же самое мне сказали и у Свенсона в Спрингфилде. И у Джона Джиаметти. Джон говорит, что это его не интересует.

Тони сказал:

— Можно сказать, что Джон сейчас связан по рукам и ногам.

Элинор не чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы поинтересоваться, откуда у него такие сведения. Она ощущала себя совершенно больной от разочарования. Как бы было хорошо, если бы Джон Джиаметти купил магазин. Ей бы даже не пришлось переезжать. Она могла бы остаться здесь и работать на него.

Элинор глубоко вздохнула, стараясь справиться с недомоганием. Оба мужчины взглянули на нее в недоумении. Питер спросил:

— Элинор, вы в порядке?

Она кивнула. Ей почему-то казалось неудобным спросить, нет ли у них при себе щелочных таблеток.

Тони перевел свой проницательный взгляд на Питера:

— Значит, она настаивает на оплате наличными. Можем ли мы повлиять на то, чтобы она изменила мнение?

Питер пожал плечами.

— Мне это не удалось, — сказал он. — Может быть, у вас получится успешнее. — Он облокотился на полированную крышку стола, сцепив пальцы. — Вы хотите купить?

Тони мягко ответил:

— Я всегда выступал в роли покупателя. И все, что мне нужно, так это продавец. С мистером Бонфордом нам не удалось договориться. И я надеюсь, что с миссис Бонфорд мне повезет больше.

Питер опять пожал плечами.

— Попытайтесь, — сказал он. — Я предпочел бы и думаю, что Элинор тоже, иметь дело с вами, а не с Марвином Коулсом или с Торвальдом. — Питер посмотрел на Элинор. Что ей оставалось, как не кивнуть? Он продолжал: — Конечно, остается еще дом. Но нет срочной необходимости освобождать его немедленно. Спрос на дома в викторианском стиле невелик, а вообще, дом в хорошем состоянии, не так ли, Элинор?

Элинор вздрогнула, в ее мозгу звенела реплика Тони: «С мистером Бонфордом нам не удалось договориться». И еще ей вспоминалась реплика Бентона: «Я не хочу, чтобы он на все наложил лапу в мое отсутствие!»

«О Господи! Господи, пожалуйста, как мне выполнить волю Бентона?»

Нет никакой возможности.

Она вздохнула и ответила Питеру:

— Да, в хорошем состоянии. Надо только заменить карнизы и спилить над гаражом ветку. Минимальные работы.

А в ее усталом израненном мозгу мелькнула мысль: «Делать нечего. Остался только Тони. И я должна наилучшим образом использовать такую возможность, хотя бы ради Бена и Мэри Энн. Бентон понял бы ее. Наверняка понял бы».

С кошачьей грацией и изяществом Тони поднялся со своего стула и протянул руки Элинор. Он сказал Вильсону:

— Значит, договорились. Спасибо, что приняли нас. Постараемся повлиять на леди каждый со своей стороны. А я, естественно, на стороне Элинор. Ведь для нее все складывается страшно несправедливо.

— Да. Я знаю. Я помню, как был обеспокоен Мэтт. И я не хочу, чтобы репутация Джулии Бонфорд вылетела в трубу: Джулия принесла много пользы нашему городу.

— Я постараюсь сделать то же самое.

— Я уверен, что так и будет. А сам я буду рад сделать все, что в моих силах.

Питер проводил их до выхода. Элинор повернула голову в сторону от знакомой таблички на двери офиса Мэтта Логана, на которой все еще значилось его имя. Достаточно с нее болезненных воспоминаний. Только вместе с Тони можно найти спасительный выход.

Они опять забрались в машину Элинор. Тони выждал момент, пока она нащупает ключи. Он сидел неподвижно, нахмурив брови и уставившись в одну точку. Элинор тоже застыла на месте, но дело здесь было просто в отчаянии и усталости, которые блокировали ее мозги и позволяли совершать какое-либо действие в замедленном темпе. Она ничего не могла предвидеть или спланировать наперед.

— Элинор.

Тони потянулся к ней, снял ее застывшую руку с рулевого колеса и нежно поцеловал ее кисть.

Его глаза были устремлены на нее, словно бросая вызов.

Она устало отозвалась:

— Что? — И попыталась улыбнуться.

— Если я куплю магазин, то он ваш. И я всегда стремился вам помочь. Вы должны понимать меня. — Элинор знала, что его слова похожи на айсберг: одна треть над водой, а две трети — под водой. А вода вокруг айсберга была темной. Он продолжал: — Что же касается всего остального, что происходит между нами, то мы разберемся. О’кей?

— О’кей. — А что еще она могла ответить?

Но теперь он не смотрел на нее. Он смотрел перед собой, на улицу, по которой спешили прохожие, закутанные от холода, и на утренние лучи солнца, под которыми сверкал лед в застывших лужах.

Она не могла знать или представить себе, что Энтони Мондейн с изумлением смотрит на себя со стороны и видит, как Энтони Мондейн сидит в старом «шевроле» рядом с женщиной, которую игнорировал в течение последних десяти лет, и сам себе не верит.

И тем не менее следующая реплика Энтони Мондейна была обусловлена абсолютной, хоть и невероятной необходимостью:

— Ведь между нами что-то происходит, не так ли?

Элинор не могла лгать. Ей надо было как-то отстраниться. И ненавидя себя, она ответила, полуприкрыв глаза и тряхнув головой:

— Тони, я сама не знаю. Не спрашивайте меня.

Но для Энтони Мондейна было достаточно и полуответа, он удовлетворил его самолюбие. Он сказал:

— Осторожная женщина. Вероломная. Я еще брошу вызов вашей холодности, но попозже. Не сейчас. — И в его голосе послышались смешливые нотки. Но они утихли так же быстро, как и возникли. Он спокойно продолжал: — Я хочу получить магазин. Я хочу получить вас. И поэтому, пожалуйста, пожалуйста, Элинор, я хочу, чтобы вы уяснили одну вещь, не задавая вопросов о моих чувствах. Если для того, чтобы получить все, что я хочу, мне придется соблазнить миссис Джилл Бонфорд, я сделаю это. — Он все еще не отпустил ее руку. И, почувствовав, как Элинор конвульсивно сжалась, он сказал: — Только не надо читать мне мораль, Элинор. Это жестокий мир. И я буду жестоко сражаться.

Она только и могла сказать:

— Тони, да ведь вы еще не встретились с ней.

— Но ведь она женщина.

— И этого по вашим меркам достаточно?

— Так бывало довольно часто. Только не говорите мне, что вы шокированы моими словами.

— Нет, — угрюмо ответила Элинор. — Просто мне не приходилось слышать раньше столь откровенных заявлений.

— А я раньше и не заявлял об этом столь откровенно. Меня никто не вынуждал. И я говорю с вами откровенно только потому, чтобы вы поняли, как меня волнует ваше понимание. — Теперь Энтони смотрел прямо на нее с какой-то скрытой внутренней силой. Его голос был так же нежен, как и его пальцы, сжимавшие ее руку. — Я действительно, — сказал он, — волнуюсь редко, но если уж у меня появился повод волноваться, то пусть Бог поможет тому, кто будет чинить мне препятствия.

Глаза его горели необузданной страстью. И она в первый раз поняла, как глубоки воды, в которых она старается плыть. Кто-то должен страдать. И скорее всего, пусть и случайно, пострадает именно она.

 

Глава 20

Часы на высокой сложенной из известняка башне церкви на углу пробили девять часов в утреннем хрустальном воздухе.

Тони отпустил руку Элинор и спокойно сказал:

— Дорогая, мне кажется, что вам нужно что-то покрепче кофе. Давайте поедем ко мне в мотель. Я взгляну, заведется ли мой «порше», и налью вам немного коньяку. Я буду хорошим мальчиком. Обещаю. Клянусь честью скаута.

Она рассмеялась, завела мотор, развернулась и направилась на запад. Мысль о том, что он пересядет в свою собственную машину, не казалась ей такой уж плохой.

Элинор остановилась возле покрытого изморозью сияющего «порше». Он протянул ей ключ от комнаты мотеля и сказал:

— Входите и располагайтесь. Так намного теплее. А я должен немного разогреть мотор.

Комната напоминала любую комнату мотеля с пятнами на потертом ковре и с чехлами на стульях, стоящих возле окна. Элинор села на один из них, снова полезла в сумочку и обнаружила благословенную щелочную таблетку, что обрадовало ее. Сунув пилюлю в рот, она выглянула в окно и увидела, что из выхлопной трубы «порше» вырывается сизый дымок.

Она уже чувствовала усталость. Кажется, она потеряла в больнице остатки энергии, а вместо этого получила потребность в таблетках.

Она оторвала усталый взгляд от картины за окном, где Тони возился с мотором своего «порше», и обратила внимание на убранство комнаты. Кровать была смята, на подушке отпечатался след головы, предположительно — его головы, хотя если и было по-другому, то ей боли не причиняло. Небольшой щегольской чемодан из кордовской кожи лежал на багажной полке нераспакованным, а еще один, но поменьше стоял на столе рядом с лампой. Она мельком увидела свое отражение в зеркале — лишь глаза, скулы и седые волосы. Каждый прожитый год отпечатан на лице.

Ну а почему бы и нет? Всего лишь через три дня наступит ее день рождения.

Она вздохнула. Что ж, может быть, как раз день рождения и есть достойный повод, чтобы избавиться от прошлого, начать все с начала, без прежних связей и воспоминаний.

Если только женщине это под силу. Ведь любая женщина хранит воспоминания. Сожаления. Наверное, девочки с этим рождаются: прости, я обидела тебя, мама; прости, что я не родилась мальчиком, папа; прости, что я приехала, дядя Джек, но мне некуда больше было ехать; прости, что мы не пошли в Диснейленд, Бобби, у нас не было достаточно денег…

Нет. Женщины всегда будут цепляться за свои сожаления. И она не исключение.

Однако открылась дверь, и вместе с Тони в комнату проникли дуновения ледяного ветра и холодного воздуха. Он растирал озябшие руки, и губы его были застывшими от мороза, когда он остановился возле нее и чмокнул в щеку.

— Что нам обоим нужно, так это выпивка, — сказал он, поворачиваясь к кожаному чемоданчику возле лампы, не подозревая, о чем она думает.

«Теперь все правильно. Он замерз. А вот раньше, когда я пришла в магазин, он не был холодным. Но почему он соврал? Ведь он мог получить собственный ключ от магазина, и если это так и есть, то меня бы это не встревожило. Так почему же он не сказал о том, что у него есть ключ? Дорогой Боже, почему меня окружает одна неопределенность, когда я так сильно нуждаюсь в ясности?»

Из своего красивого чемоданчика Элинор извлек плоскую бутылку и прихватил два пузатых стакана. Разлив по стаканам янтарную жидкость, он протянул одну из них Элинор, слегка взболтав содержимое.

— Отпейте, — сказал он. — Этот напиток гораздо старше нас с вами, любовь моя, и я гарантирую, что у вас станет легче на сердце.

Он даже не заикнулся Элинор о предложении, которое получил от «Сотбис». Он пока не собирался посвящать ее в это. Если уж на то пошло, то он и Доминику ничего не сказал. Он придерживал этого сверчка для своего шестка, думая: «А я-то — Тони, который вырос на улице, наконец-то стал большим человеком».

Вот за что он поднял мысленный тост и выпил коньяк. За Мондейна, вошедшего в «Сотбис».

И помоги Господь тому, кто даже подумает о том, чтобы помешать ему!

Он склонился к женщине, с неясной улыбкой сидящей на пластиковом стуле, завладел ее свободной рукой и поцеловал ее.

Удивившись собственным мыслям, он осознал, что может даже жениться на ней. У «Сотбис» одобрялась идея брака и семьи. У Элинор был класс. И профессиональная репутация. Так что для них обоих брак был бы выгодной сделкой.

Ну ладно. Когда она повернулась к нему, он признал, что в данный момент она волнует его. Он и сам не мог объяснить причину, особенно после пяти ночей, насыщенных сексом с Мирандой, — девушкой с золотыми кудрями и роскошным телом, достойным кисти Тициана. Но Миранда укатила обратно в Даллас, а Элинор сидит здесь, рядом и не подозревает, что он воспринимает восхитительный теплый бархат ее тела, до которого можно легко дотронуться, стоит лишь расстегнуть пару пуговиц.

Она ведь уже ответила однажды на его призыв. Уж конечно, деревенщина Бонфорд не успел заполучить ее. А больничные койки едва ли похожи на полигоны для секса.

Может быть, она тоже готова. Может быть, она только и ждет, чтобы его другая рука дотронулась до нее, завладела восхитительной округлостью груди под этими пуговицами.

Элинор и сама не поняла, когда заметила в его глазах опасные огоньки, или почувствовала что-то опасное в прикосновении его пальцев. Но она была уверена, что что-то возникло. Прилив адреналина. Она встала, словно невзначай, допила остатки коньяка, придерживаясь за спинку стула, чтобы непредвиденное головокружение не довело ее до катастрофы.

Элинор даже не осознала, что двинулась вперед, когда он поднял руку и коснулся соблазнительной округлости ее груди, изящного изгиба ее шеи под теплой шерстью платья. Он почувствовал сладкую боль желания.

Но она улыбнулась и мягко сказала:

— Нет, Тони. — И, поставив стакан на стол, двинулась к двери. — Что же произошло с честью скаута?

— Вы украли ее…

— Не надо играть словами, к тому же я должна возвращаться в магазин. Наверное, Бен решил, что мы с миссис Бонфорд сцепились друг с другом, словно кошка с собакой. Давайте, пошли.

— Ну что же, сдаюсь. Дело в том, что сейчас неподходящее время, чтобы заниматься любовью.

— Дело не во времени, а в месте. И я не привыкла к тому, чтобы заниматься любовью в захолустном мотеле во время перерыва на кофе.

Мондейн пожал плечами и благодушно воспринял ситуацию. Тони в последнее время вообще проявлял чертовское благодушие. Он запер дверь и помог ей устроиться в ее машине. Обратная дорога в магазин превратилась для него в упражнение по восстановлению самоконтроля, пока они не свернули в проулок.

И там Тони обнаружил, что дорога блокирована огромным крытым фургоном, развернутым к грузовой платформе. Недалеко стояла смутно знакомая ему толстуха в неимоверно широких джинсах, а рядом с ней он увидел высокую блондинку с гибким телом в облегающих брюках. Они вместе руководили погрузкой в фургон дивана Джона Белтера.

Элинор все заметила тоже и чуть не врезалась в фургон. С трудом затормозив, она издала жалобное:

— О, Господи!

Она поняла, что здесь происходит, но уже ничего нельзя было сделать.

Забыв о том, что позади нее скользит «порше», она беспомощно смотрела, как Джилл Бонфорд с изяществом танцовщицы спрыгивает с платформы и идет к ее машине.

Под щеголеватой кофтой на ней была надета тонкая полосатая блуза, из-под которой виднелся уголок бюстгальтера, не прикрывавшего, а скорее подчеркивавшего красоту белоснежной груди. Она шла, и ее белокурые пряди развевались на ветру. Цоканье высоких каблучков можно было назвать поэмой во славу движения. Джилл остановилась, наклонилась к окошку машины, и плотная ткань не могла скрыть соблазнительной красоты ее тела. Ее глаза сверкали, словно искрящийся сидр.

— Вы были правы! — воскликнула она, обращаясь к Элинор, которая беспомощно вцепилась в рулевое колесо. — Я даже накинула тысячу, и она все равно купила. А теперь ей нужны стулья в стиле королевы Анны с павлинами на обивке. Старик достает их со склада. Как вы думаете, что еще можно спихнуть этой старой тетке?

Элинор была безмолвна. Тут внезапно возник Тони и сказал:

— Звучит так, словно вы уже провернули хорошенькое дельце.

— Да я сама себе не верю. Двадцать пять тысяч долларов, и это еще не предел, всего за полчаса работы. Магазин можно распродать не целиком, а по частям и до самых плинтусов.

Тони осторожно ответил:

— Сделать это не всегда бывает так просто. — Он протянул руку, стараясь не смотреть на застывшую Элинор с яркими пятнами румянца на смертельно побледневших щеках. — Энтони Мондейн.

— Джилл Бонфорд. — Она протянула ему в ответ руку; ее глаза пристально осматривали красивое лицо, литую шею, шелковую рубашку и модный галстук. — Вы здесь работаете?

Он рассмеялся:

— Нет, у меня магазин в Сент-Луисе.

— И вы тоже торгуете таким образом? Тысячи долларов одним махом? Господи! Я даже ей не поверила. Она явилась сюда со своим бараном-мужем и сказала: «Я хочу это, это и это», — а он только кивал. А потом они подписали чек. Господи, ведь чек годится, не так ли?

— Лучше некуда. Я думаю, что я знаю этих ребят.

— Ого. — Она приложила руку к груди, с облегчением выдохнув: — До сих пор мне не приходила мысль о недействительном чеке. Я так разволновалась. Думаю, что новичкам всегда везет. — Тут она неожиданно взглянула в застывшее лицо Элинор: — Знаете, а я вам вчера не поверила.

Элинор горестно кивнула. Еще никогда в своей жизни она не чувствовала себя так отвратительно беспомощно. Над их головами с погрузочной платформы раздался резкий голос:

— Доброе утро, миссис Райт. Я же сказала, что вернусь.

— Что вы и сделали, — ответила Элинор со спокойствием человека, подающего в отставку.

Тони открыл перед Элинор дверцу, и она выбралась из машины, держась за нее, чтобы не потерять равновесие.

«Придется проглотить эту пилюлю, Элинор. Эта женщина имеет полное право продавать».

Внезапно Джилл Бонфорд уставилась на нее, изучая модное красное шерстяное платье и аккуратно подстриженные седые волосы и вызывая в памяти свои впечатления вчерашнего дня. Ее глаза перемещались на Энтони Мондейна и обратно на Элинор. Затем она прикрыла их из осторожности.

— Давайте не будем стоять здесь. Холодно. Пойдем внутрь.

Стоя на ступеньках, она подождала, пока Энтони Мондейн поможет Элинор взобраться на платформу, а затем нарочно толкнула его и удостоверилась, что его рука коснулась ее сочных округлых ягодиц.

А Элинор, стоя над ними, пыталась заставить себя выдержать самодовольную голливудскую улыбку Джилл. Заметив это, Энтони поспешил подойти к ней и взял ее за руку.

Господи, эта Джилл Бонфорд как две капли воды похожа на Миранду, когда он впервые встретил ее много лет назад. Такая же цветущая и бархатная.

«Так воспользуйся, не будь дураком! Она так же манит к себе, как распустившийся цветок, и ты уже получил сигналы. Интересно, сколько времени это займет? И с какой стороны к ней лучше подойти?»

Он повернул голову и адресовал Элинор улыбку поддержки, однако не выпуская из виду красивые белокурые локоны Джилл, которая в этот момент тряхнула головой.

Быть может, если он будет действовать правильно, то ему удастся сыграть на два фронта. В конце концов, ему ведь не в первый раз так поступать.

Вдруг в его «порше» прозвучал сигнал. Звук был ненавязчивый, но он привлек его внимание.

Тони отпустил руку Элинор и повернулся.

— Извините, — сказал он, — звонят.

Он грациозно спрыгнул вниз, с удовольствием подумав, что долгие часы бега трусцой позволяют ему делать это, открыл дверцу и залез внутрь. Джилл Бонфорд проводила его взглядом.

— По-моему, он просто сногсшибательный мужчина, — сказала она, обращаясь к Элинор. — Он ваш?

Ну, кем бы там ни была жена Бентона, но она точно не являлась любительницей уклончивых разговоров.

— Нет, — коротко бросила Элинор, подавив искушение сказать, что он может принадлежать кому угодно, если правильно себя вести. У нее не было причин вести себя гадко по отношению к Тони.

К ней подошел Бен, волоча стул королевы Анны. Заметив на его лице выражение страшного отчаяния, Элинор похлопала его по плечу. Двери заскрипели, что лишило ее возможности расслышать слова Энтони Мондейна: «Ну, доброе утро, Джиаметти. Как обстоят дела с вашим клиентом-нуворишем?»

Однако эти слова все равно не имели для нее значения. Ее вообще не интересовало, что говорит Тони, если только это не касается непосредственно ее персоны.

Услышав короткий ответ Элинор, Джилл удивленно подняла брови.

— О’кей, — сказала она, следуя за Элинор в магазин. — Чек я положила на стол, вот сюда. Надеюсь, что его оплатят. Как вы думаете, что еще мы можем всучить этой толстой идиотке?

Элинор стоило неимоверного усилия сохранить спокойствие в своем голосе:

— А она покупает все это для себя?

— Господи! Я не знаю! Какого черта мне беспокоиться об этом, если она все равно покупает? Ей не нравится мебель с ножками в виде лап с когтями. Я уже старалась предложить ей ее, Господь свидетель, но больше я этого делать не буду. А вообще эти люди выглядят так, словно и вас готовы прихватить с собой, раз уж и вы тоже находитесь здесь. А вот живопись ее не интересует. А также серебро в другой комнате. Э, а как насчет ковров?

Элинор устало опустилась за свой стол.

— Спросите ее, — сказала она, и Джилл тут же устремилась к двери.

Когда она вышла, Томасин спрыгнул со своего места на полке и всем видом показал, что его пора кормить, а миска пуста. Элинор более чем коротко дала ему понять, что придется потерпеть немного, потому что сама она вставать со стула не собирается. Не утратив присущего ему легкомыслия, кот вспрыгнул к ней на колени, свернулся пушистым комочком и лизнул ей руку.

Снаружи донесся шум отъезжающего автомобиля. Определенно покупатели не заинтересовались коврами. Бен, Джилл и Тони вместе вернулись в магазин, и старик, закрыв дверь, поспешил подойти к печке и принялся согревать застывшие руки. Тони сказал Элинор, улыбаясь:

— Я собираюсь забрать этого ужасного ребенка на чашку кофе и поучить немного уму-разуму. А вы пока немного передохните, — добавил он быстро, пока Джилл ходила за своим пальто к креслу-качалке.

— Вы имеете в виду, что я должна зарыть фамильные драгоценности в ее отсутствие? — спросила Элинор угрюмо. — Боюсь, что для этого уже слишком поздно.

— А может быть, и нет. Если я смогу что-нибудь сделать, то я сделаю это, Элли, я обещаю. И что бы там ни было, Элинор Райт, так легко я обещания не раздаю.

Его черные глаза теперь были устремлены прямо на нее, и в них, словно в глубине черных туннелей, горели опасные огоньки.

Она попыталась улыбнуться и кивнула, стараясь не думать об обещаниях другого человека:

— Я знаю, Тони. Спасибо.

— А я надеюсь, что ваша благодарность не ограничится одним «спасибо».

— Я уверена, что вы свое получите.

— Хорошая девочка! Вы хорошо усваиваете уроки.

«Как и я, — сказал он про себя, лениво поворачиваясь при появлении Джилл Бонфорд, уже нарядившейся в свое модное кожаное пальто. — За пять минут я получил целых пять жизненно важных уроков. Три из них я уже выучил раньше — я должен иметь магазин, с Элинор в нем, а также и дом, если Джулия спрятала проклятую картину где-нибудь там. Теперь от Джона Джиаметти я узнал, что Элинор собирается получить работу у него, что меня не устраивает. К счастью, я предусмотрел подобную ситуацию. Но этого недостаточно. Мне нужно заручиться с Элинор чем-то вроде страховки. Большинство женщин просто дуреют, когда я смотрю на них. Так почему же она не поддается?»

Следуя к двери за Джилл, он обернулся через плечо. Элинор смотрела на них. Знак обнадеживающий? Он задорно подмигнул ей, прежде чем скрыться за дверью.

Во внезапно наступившей тишине Бен вышел из-за печки, посмотрел на Элинор и покачал головой.

— Господи, — сказал он, — что же нам делать?

Элинор глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться:

— Тони собирается уговорить ее продать все ему.

— Он так сказал?

— Да.

— Наличные?

— Не знаю. Его проблема. Питер сказал сегодня утром, что не смог найти покупателя, который мог бы заплатить наличными.

Бен выудил из кармана огромный кусок жевательного табака и сунул его за щеку.

— По крайней мере, после она уберется отсюда. Она, она — это что-то особенное, Элли. — Бен пошел на негнущихся ногах к складской комнате и начал подниматься по ступенькам. — Никогда не думал, что стану плясать под дудку Мондейна, — пробормотал он, вздохнув.

«Как и я, — подумала Элинор, в свою очередь, — так что добро пожаловать в клуб».

Она в него уже вступила. Однако что ей мешает взглянуть на почту, которая пришла в течение ее длительного отсутствия? Бен и Мэри Энн счетов не получали, это была ее прерогатива вот уже несколько лет.

Последней каплей среди несчастий дня явилось то, что на Элинор обрушилась еще одна неприятность. Она обнаружила письмо из юридической конторы. Оно было очень сухое и сжатое. Ввиду того что медицинские счета Роберта Райта остались неоплаченными, а Элинор Райт не отвечает на их телефонные звонки и письма, а два месяца истекли, им не остается другого выхода, кроме востребования компенсации через суд.

Вывод: Элинор Райт оказалась под следствием.

Эта информация совершенно не способствовала тому, чтобы Элинор могла наслаждаться прекрасным днем.

 

Глава 21

Последующие несколько дней оказались не лучше.

Если дела Тони с Джилл и шли успешно, то он об этом не сообщал. Что же касается области «социальной» («социальный» — самое подходящее в данном случае слово), то, кажется, здесь все у него было лучше некуда. На самом деле, как правильно выразился Бен, Энтони Мондейн плясал перед Джилл на задних лапках, словно ручная обезьянка.

Как бы то ни было, но Тони не мог тратить двадцать четыре часа в сутки на подобные усилия, пусть даже они и представлялись чересчур напряженными всем персонажам, которые волей судьбы оказались вовлеченными в это дело. Поэтому, когда у Джилл выдавались свободные промежутки времени, она наведывалась в магазин. Девизом ее было: «Продавать!». Каждый раз, когда раздавался мелодичный перезвон колокольчиков над входной дверью, она выскакивала из задней комнаты навстречу посетителям, словно кукушка из часов.

К несчастью или к счастью, по мнению измучившейся Элинор, она оценивала клиентов по их внешнему виду и самых «плохоньких» отдавала Элинор и Мэри Энн. Это был повод сказать еще раз: «Спасибо тебе, Господи, за твои маленькие милости!» — поскольку настоящие антиквары избегали демонстрировать свое богатство где попало, даже во время занятий самым любимым делом. И, таким образом, Элинор удалось спасти большинство своих значимых клиентов от молодой красивой женщины в облегающих джинсах, которая бегло указывала им на дубовую мебель и обзывала за глаза «прилипалами».

В общем, как бы то ни было, в ситуации были свои положительные стороны.

«Ну ладно, — философствовал Бен, — по крайней мере, она расчищает чердак».

Он предпринял массу ухищрений, чтобы уберечь уэлшевский буфет от того, чтобы его переставили на пустое место в торговом зале, а вот на голландский шкаф он внимания совсем не обращал.

По правде говоря, вопрос о том, работала ли Джилл в убыток для них или приносила прибыль, был спорным. На мелкие сделки она не шла, а они как раз были излюбленным «видом спорта» антикваров. После того как Джилл продала белтеровский диван по назначенной цене, она пыталась с этой же меркой подходить ко всем клиентам. Если покупатель начинал что-то бормотать по поводу высокой цены, то она незамедлительно теряла к нему интерес и отделывалась от него. Ее стремление получить наличные, скорее, было похоже на манию.

Как бы то ни было, но это касалось и Элинор. Местные банки не проявляли особого интереса к тому, чтобы дать ей денег взаймы под залог старомодного «шевроле» и трех антикварных вещиц, адвокаты становились более и более непреклонными в решении не продлевать данные ей тридцать дней, а Джон Джиаметти, которому она хотела продать три своих экспоната, не отвечал на ее звонки.

Он напряженно работал над одной важной сделкой, так сказал его сын наполовину извиняющимся тоном. У них появился клиент, недавно разбогатевший, который хотел обставить свой дом мебелью исключительно семнадцатого века, и Джон ездит туда-сюда, чтобы найти и купить вещи, которые хочет получить заказчик. К несчастью, львиная доля предметов и гарнитуров в данное время находится в музеях и частных коллекциях.

Когда Элинор с усталым видом повесила трубку в четвертый раз, ей подумалось: «Почему он не проконсультировался у Тони? На его месте я обязательно сделала бы это. Хотя, возможно, он уже сделал так».

«А вот как мне быть?»

Неожиданно она натолкнулась взглядом на Мэри Энн, которая махала ей от входной двери с возбужденным лицом. Но уже было слишком поздно, чтобы возвращать назад потенциального, хоть и случайного, клиента, приехавшего в покрытом ржавчиной фургоне. Его опытные руки сразу же обнаружили, что задняя стенка бюро — новая. Он с отвращением взглянул на Джилл, повернулся и вышел прочь.

— Ну и ладно, — беспечно сказала Джилл, усаживаясь в кресло и подправляя лак на своих ухоженных ногтях. — Наверное, ему просто хотелось скинуть десять — пятнадцать баксов. А меня это не интересует. Эй, а кто такой этот чертов Джо Торвальд?

Элинор помедлила на своем пути обратно к столу и машинально сдула пыль с лакированной поверхности старинного карточного столика.

— Торвальд? Это самый крупный дилер в Канзас Сити по антиквариату.

Джилл растопырила пальцы и залюбовалась блестящими от лака ногтями.

— Серьезно? Пит Вильсон пытался предложить ему купить и, знаете, ничего не добился. Так вот, я подумала, может, мне самой позвонить туда, по телефону мой голос звучит очень сексуально. Я уже пыталась так делать — медицинские счета, и страховые полисы, и прочие денежные дела. Но парень, на которого я попала, похоже, вообще не слышал о существовании этого места. А я-то думала, что Джулия была личностью известной.

— Так и было, — угрюмо и резковато ответила Элинор.

— Но вот Джо ничего не знает. Он почти что бросил трубку. И в другом месте было то же самое. Кажется, у Гроссмана.

Внезапно Элинор осознала, что не в состоянии слушать ее дальше.

— Все крепко держатся за свои деньги, — сказала она с мрачной улыбкой, вложив в эти слова свой личный смысл, и вернулась к своему столу.

Когда она села, ее спина заныла. Не надо было ей помогать Мэри Энн двигать китайскую горку прошлым вечером, но Бен уже ушел, а им надо было чем-нибудь заполнить жалкую брешь на обюсонском ковре после продажи большого шкафа.

«По крайней мере, — кисло подумала она, — Джулию порадовали бы их успехи в торговле».

Если не считать белтеровского дивана.

Внезапно ее отвлек поток холодного воздуха, ворвавшийся из задней двери, запах дорогого одеколона. Кто-то подошел сзади и обнял ее.

Вернулся Тони Мондейн.

— Конечно же, вы по мне скучали, — приветливо сказал он, снимая кожаные перчатки и протягивая руки к печке. — Прошло целых восемь часов. Но зато я узнал, что можно сэкономить целых пятьдесят минут, если ехать к вам по Хайуэю, семьдесят, мимо церкви Святой Анны. Как вам это? Ну и что Джилл тут натворила, пока меня не было? Старалась продать ваше прессованное стекло, выдавая его за венецианское? Сломала механизм в виллардовских часах?

Определенно Тони был в отличном настроении. Элинор была рада, что хоть у кого-нибудь дела идут хорошо.

Тут в помещение снова ворвался холодный порыв, что спасло ее от ответа. Повернувшись, она заметила, как в помещение входит местный шериф и стряхивает иней со своей голубой формы. Она сказала:

— Ну, привет, Дон! Надеюсь, что твой визит просто визит вежливости.

— Да вот проходил мимо. — Он кивнул Тони и продолжал: — Миссис… э, Бентон Бонфорд у вас?

С легкой долей удовольствия Элинор подумала, что, может быть, теперь миссис Бентон Бонфорд перестанет парковать свою взятую напрокат машину в желтой зоне погрузки.

— Конечно. Пройдите прямо. В красном большом кресле как раз и сидит Джилл.

Чуть не сказав: «Арестуйте ее, она ваша». Но благоразумно сдержалась. Элинор не могла видеть, как побледнело лицо Джилл и как она украдкой огляделась вокруг, когда шериф протянул ей какой-то конверт весьма официального вида.

А вот Тони следил за происходящим уголком глаза. В его интересах было знать все, что касается Джилл Бонфорд. И то, что он видел, показалось ему любопытным.

О’кей. Чтобы она там ни получила, это ей не понравилось. Может быть, теперь она передумает насчет своего решения все получить только наличными. Четыре хэпплуайтовских стула, которые он продал Джону Джиаметти, принесли ему звонкую монету, но ему лучше припасти несколько тысяч, чтобы окончательно уломать Джона не брать Элинор на работу. И если сейчас наличных у него нет, то завтра они окажутся под рукой. С Божьей помощью он будет готов к сделке.

— Имейте снисхождение, — сказал Тони, обращаясь к Элинор, кот на коленях у которой позволил ему пощекотать у себя за ушами. — У Джилл было трудное детство.

— У всех было трудное детство…

— Она выросла в семье, где было еще одиннадцать братьев и сестер, и это в двух спальнях, а квартира была на окраине. Единственное, что у нее оставалось, — так это внешность. Она бросила университет и устроилась в рекламное агентство, рассылающее девушек на различные съезды и собрания.

Такой факт заинтересовал Элинор. Она подняла брови и сказала:

— Да что вы?

— Нет, нет, нет. Не позволяйте возникать грязным мыслям, цинизм вам не идет. Фирмы, представляющие свою продукцию, нуждаются в девушках, которые раздавали бы всякую ерунду, — цепочки для ключей, расчески, ну, вы знаете, или предлагали бы попробовать конфет.

— Соевые батончики?

Тони пожал плечами.

— Да все что угодно. В любом случае там-то она и повстречалась с Бонфордом.

— На съезде?

— На съезде.

Глаза Элинор были устремлены на шелковую полосатую шкурку Томасина, но в душе она повторяла слова Бентона: «Она подумала, что я богат, а я-то думал, что ей нравится ферма». Бентон стоял у нее перед глазами: модно одетый и готовый пойти на вечеринку с красивой девушкой. А Джилл располагала к этому, с ее длинными ресницами и сияющими глазами.

Колокольчики входной двери звякнули. Она оглянулась — ушел представитель властей — а Джилл по-прежнему сидела в своем кресле и не двигалась.

«Словно паук в ожидании мух», — мрачно подумала Элинор, ее уголки губ опустились, и внезапно она стала выглядеть усталой.

Тони подумал: «О’кей. Пока Джилл занята своими проблемами, пожалуй, стоит заняться Элинор. Проклятье, да я просто гроссмейстер! Но мне нельзя допускать ошибки. Я не могу себе позволить даже после того, как я найду проклятого Пикассо. Я хочу Элинор. Я нуждаюсь в Элинор. Я и сам не знаю, насколько она важна для меня».

Он тихонько позвал:

— Эй!

Элинор подняла на него глаза.

— Эй — что?

— Прекратите беспокоиться. Все под контролем.

— Вы говорите о себе. А Бен, Мэри Энн и я — мы ходим над пропастью.

— Глупый ребенок! Я намерен купить это место. И все вы останетесь здесь. Расслабьтесь.

«Эх, Тони, если бы ты только знал…»

Элинор глубоко вздохнула. Он не знает. Не знает. И она сказала:

— Вы говорили с этой маленькой Красной Шапочкой?

— Нет пока. Но я поговорю. Сегодня же. Попозже.

— А она по-прежнему хочет получить наличные?

— А у меня есть наличные. По крайней мере, завтра будут. Вы можете потерпеть до завтра, бедное дитя? — Честным ли был его ответ? Элинор слегка кивнула. Он по-отечески похлопал ее по руке и сказал: — Давайте-ка перекусим.

— А как насчет маленькой мисс-кошечки?

— Беру ее на себя. Сидите смирно.

Элинор посмотрела, как грациозно он движется по направлению к Джилл.

Тони наклонился к Джилл и тихо сказал:

— Я отвезу Элинор на ленч, она обижается.

Глаза Джилл были устремлены в одну точку, словно мысли ее витали где-то очень далеко. Она словно очнулась, взглянула на Тони и удивилась, что не только не заметила прежде его появления, но и вообще едва узнала его.

В глазах Джилл снова появилось осмысленное выражение, но прежде Мондейн успел заметить в них страх и вину. Это насторожило его. Господи, кажется, ее мир висит на волоске.

Она кивнула, даря ему улыбку, до которой Элинор не было никакого дела.

— Бедняжка! — сказала Джилл. — Будьте добры к ней.

— О конечно, я буду, — ответил Тони, подмигнул и вернулся к Элинор.

Рука Джилл скользнула по длинному конверту, засунутому между сиденьем и спинкой кресла. Она не распечатала его, но прекрасно знала, что в конверте. Длинная рука закона наконец дотянулась до нее.

Она была разведена.

Она знала, что Бентон подал иск в суд еще задолго до отъезда на эту роковую охоту. Она надеялась, что окончательные документы не найдут ее до тех пор, пока она не превратит все, что можно, в деньги и не исчезнет, не скроется, так что больше о ней и не услышат, и она никогда больше не будет бедной.

Ее розовые губки плотно сжались.

Но ведь они все еще ничего не знают. Ни Тони, ни эта наивная старуха Элинор. Все же у нее есть время. Совсем немного.

Его недостаточно, чтобы ждать получения наличных. Надо соглашаться на условия Тони и понести минимальные убытки. Она поговорит с ним сегодня. Она уже сочинила хорошенькую историю для него. А тем временем…

Ее глаза пробежали магазин, наполненный рядами поблескивающих лакированных стульев, полки со стеклом, которое под холодным зимним солнцем отливало сапфиром и аметистом. Как она хотела бы, чтобы у двери толпились покупатели.

«Продавать, — подумала она. — Вот, что я должна делать. Продавать».

А в холодном «порше», мотор которого начал разогреваться, Тони заключил Элинор в свои объятия и поцеловал ее ледяную щеку и теплую шею.

— Господи, как я скучал! — хрипло прошептал он, и искренность его тона поразила его самого.

Джилл Бонфорд еще не обучилась искусству вознаграждать страсть партнера элегантной сдержанностью, когда они занимались любовью. И у него возникло странное, но неотвязное чувство, что то же самое с Элинор будет преисполнено особого шика.

В любом случае он скоро сможет убедиться в этом.

Энтони Мондейн предвкушал любовь с седовласой красавицей. Он будет вознагражден.

Элинор ответила ему дружеским поцелуем в щеку и аккуратно высвободилась из его рук. И дело было не в стеснительности. Воробьям, чирикающим на электропроводах, не было до них дела. Причина крылась в безразличии. Он тронул машину с места и развернулся. При виде его красивого лица с точеным профилем она не могла не подумать: «Господи, что бы я делала, если бы этот человек был мне не безразличен? Если бы я увидела его с Джилл Бонфорд, я просто бы заболела».

Но их отношения ее не волновали. Может быть, когда-нибудь она и полюбит, но сейчас и ее тело, и душа все еще оплакивали Бентона Бонфорда.

Тони отправился с ней в ресторан на западной стороне городской площади. Они отведали супа, восхитительного салата и заказали по доброй порции картофеля-фри.

— Плебейские вкусы Джилл совсем доконали меня, — сказал Мондейн, осклабившись, поливая картошку кетчупом. — Но это блюдо я люблю. Когда я был мальчишкой, то не мог позволить его себе. Мы ели макароны, и нам они нравились. А вот теперь я могу позволить себе покутить. — Тут он прервался, потому что у него возникло чувство, что она совсем его не слушает.

Ее глаза неотрывно смотрели на папоротник, почти закрывающий собой окна ресторана, а ее пальцы сжимали чашку с кофе, но она не пила его, а лишь ощущала теплоту фаянса.

Он с улыбкой помахал пальцами перед ее лицом:

— Эй, Земля, вызывает Марс!

— О, простите.

И Элинор улыбнулась в ответ. Слегка. Но, чувствуя что-то неладное, он настойчиво продолжал:

— Ну ладно, Цирцея. Я уже сказал, что покупаю все дело. И ваше рабочее место спасено. Так в чем теперь загвоздка, черт возьми?

Он давил на нее, этакий самец-повелитель, господин всего, что ему принадлежало, включая и женщин.

Она тоже надавила — на стул и отодвинулась от стола.

— Ни в чем, Тони. Ни в чем, что касалось бы вас. Отвезите меня домой, пожалуйста. Мне надо взять почту.

Он смирился, хотя ему очень не понравились ее слова. Стараясь выиграть время, Тони все сделал так, как просила Элинор, подождал, пока она не скроется за высокими элегантными, украшенными цветными стеклами двойными дверями дома Джулии, в теплом, гудящем «порше».

«Совсем неплохое местечко, — подумал он беспечно, оглядывая высокую викторианскую башню и тройные створки окон с видневшимися позади стекол занавесками. — Что он будет делать с домом? Может быть, переместить сюда некоторые образцы и превратить дом в действующую выставку великолепных вещей семнадцатого века?»

Он сдвинул брови, раздумывая над такой возможностью и не отдавая себе отчета в том, что Элинор подозрительно долго возится со своей почтой. Как раз в этот момент Элинор стояла за дверями, потрясенная содержанием письма, которое она держала в руке. Она даже не могла двинуться с места.

Письмо написал Джон Джиаметти. Он сообщал, что по причинам, которые от него не зависят, и ввиду некоторых обстоятельств он не может взять ее на работу. Он приносил самые искренние извинения и сообщал, что, возможно ситуация изменится в будущем, и все в таком же духе.

— Проклятье! — горестно воскликнула Элинор, комкая письмо в кулаке и зажмурив глаза, чтобы попытаться собраться с мыслями.

Цена независимости слишком велика.

Конечно, есть и другие места. Есть. И ее репутация достаточно высока, и она могла бы найти место у кого угодно, исключая Марвина Коулса.

Но сейчас, похоже, ей придется уцепиться за возможность работать на Тони Мондейна. Что бы у него ни было на уме.

«Если на тебя давят долги по медицинским счетам, ты не можешь сидеть без работы».

Элинор развернулась, ничего не видя перед собой, и споткнулась о пару туфель на высоких каблуках, которую Джилл бросила у входа. Элинор в сердцах отшвырнула туфли к лестнице.

Она замерла со слезами на глазах, охваченная болезненным, но тщетным желанием снова увидеть огромного пса, спящего на верхней ступеньке, и его хозяина, стоящего рядом, скрестив руки на груди.

К сожалению, увы, это никогда не повторится.

Она запихала письмо в сумку, бросила остальную почту на полукруглый столик в прихожей и вышла к пыхтящему «порше», обходя снежные сугробы на похрустывающей подъездной дорожке.

Тони пристально посмотрел на Элинор. Когда она села в машину, он заметил письмо, торчавшее из ее сумки. По выражению лица Элинор Тони догадался о содержании письма и о том, кто его прислал.

Он подумал: «О, мой мальчик, ну что же, теперь она знает. Надо сделать удачный бросок, пока она не пришла в себя. То, что Джон пошел на попятную, явилось для нее ударом. И это надо использовать. Чем глубже она увязнет в твоем кармане, Тони, тем будет лучше для тебя».

Элинор сидела без движения, даже не осознавая, что они все еще стоят и никуда не едут.

Энтони, сгорая от любопытства, задал ей вопрос:

— Плохие новости?

Она пожала плечами и вздохнула:

— Я думаю, что эти новости относятся к плохим новостям вчерашнего дня. И всех предыдущих дней. Теперь вы можете быть уверенным, что моя больная мозоль стала на целый дюйм толще.

— Так, черт возьми, дайте мне помочь вам!

— Так, черт возьми, найдите мне пять тысяч долларов!

— Дайте мне ручку, и я заполню чек.

И они уставились друг на друга: Элинор в ужасе от своих слов, а Тони Мондейн в изумлении от своего ответа. Пять тысяч долларов является львиной долей от ничтожной прибыли, полученной им в сделке с Джиаметти. Его братец будет визжать, как свинья, которую режут. Но Доминику нужно было быть предусмотрительным и не обмишуриваться так с псевдо-Пикассо.

Зрачки Элинор расширились, руки дрожали. Она взволнованно произнесла:

— О, Тони, спасибо, но я не могу взять чек. Это моя проблема.

— Так пусть она станет и моей тоже.

Рука Мондейна оторвалась от руля, завладела ее трепещущими пальцами, и он приложил их к своей щеке.

— Но…

Он отпустил ее руки, но только лишь затем, чтобы забраться во внутренний карман, где лежала плоская бархатная коробочка, она лежала там много дней, потому что кольцо в ней неимоверно дорого стоило. В конце концов, если Элинор будет принадлежать ему, то и кольцо никуда от него не денется.

Энтони протянул Элинор коробочку, поднял крышку, подавил вздох и очень тихо сказал ей:

— Позвольте, миссис Энтони Мондейн.

Он никогда прежде не произносил такие слова. Но они дались без особых усилий. Эффект, которые его реплика произвела на Элинор, оказался феноменальным.

Она застыла от изумления и уставилась на него. Затем перевела взгляд вниз. И у нее перехватило дух. Дрожащим голосом она пролепетала:

— Господи, Тони!

Кольцо было удивительной красоты, вероятно, эпохи Возрождения: изящные кружева оправы, мастерски выполненные ювелиром, подчеркивали великолепие бриллианта, расположенного в центре и окруженного сапфирами.

Он вытащил кольцо из бархатной коробочки и на мгновение задержал его в пальцах. Под лучами зимнего солнца сапфиры сменили цвет морской волны на небесно-голубой, а внутри прозрачного кристалла загорелись яркие огоньки. А потом кольцо скользнуло на палец Элинор.

— Теперь мы можем принимать поздравления, — сказал Мондейн, улыбаясь ей. — Определенно мы стоим друг друга.

Губы Элинор дрогнули, но с них не сорвалось ни звука, затем она вздохнула и прошептала:

— Тони, вы сошли с ума!

— Нет, нет! Попытайтесь сказать: «Тони, любовь моя» или «Тони, мой суженый».

— Тони, я не могу.

— Но вы это сделаете. — Его руки легли на ее пальцы, и кольцо исчезло под его ладонями. — Вы должны. А то, упаси Бог, вы еще поверите, что я искренне увлекся Джилл Бонфорд.

Но Элинор не могла сказать: «Мне нет дела до этого». Господи, а что вообще она может сказать? Ей нужна работа, она отчаянно нуждается в деньгах.

— Бог дал, Бог и взял, да славится имя Божье, — пробормотал Тони, ловко стянул кольцо с ее пальца, положил его обратно на бархатную подушечку и бросил коробочку в открытую сумку Элинор. И добавил: — И, ради Бога, не потеряйте его. Я не думаю, что если вам вздумается щеголять с кольцом перед Джилл, то это будет особо умное решение в данный момент. — Элинор молчала, и Энтони Мондейн произнес таким голосом, которого она прежде никогда не слышала: — Я хочу поцеловать тебя. Но тут по улице прется целый выводок ребят из колледжа. А я сейчас не в том настроении, чтобы забавлять молодое поколение. Позже, дорогая. Я обещаю. Обещаю, конечно уж, без обмана.

Элинор машинально огляделась и увидела сотню ребятишек, закутанных в пальто, которые шли парами в публичную библиотеку и старательно разбивали лед в каждой луже, которая попадалась на их пути.

Энтони подал машину назад, развернулся и поехал по улице, нахмурившись из-за того, что грязные комья снега пачкали борта щегольского автомобиля.

Один из ребятишек в неряшливом дождевике пронзительно закричал:

— Позже, милашка!

Тони засмеялся.

— Точно, — сказал он Элинор, молчаливо сидящей рядом с ним. — Я и сам лучше бы не сказал.

Тот факт, что она лишь вымученно улыбнулась, ускользнул от него. Сейчас перед Энтони Мондейном стояла другая задача. Надо отделаться, и окончательно, от Джилл Бонфорд. Она должна убраться из города, исчезнуть из виду, и навсегда.

Когда машина Тони достигла проулка, они увидели оживленное движение, припаркованные машины и людей на подъездной дорожке.

Тони сказал:

— Какого черта здесь творится?

В это же самое время Элинор воскликнула:

— О, Господи!

В одном из окон висел транспарант с красными буквами: «ПРОДАЕТСЯ! От десяти до пятидесяти процентов скидки за все в магазине!».

 

Глава 22

Тони нажал на тормоза и припарковался.

Они вышли на оживленную подъездную дорожку и столкнулись с Беном и Мэри Энн, которые подошли к магазину с противоположной стороны. Мэри Энн воскликнула:

— О, господи!

— Чертова баба! — сказал Бен и добавил горько, обращаясь к Элинор: — Не удивительно, что она отпустила нас на ланч.

Джилл Бонфорд стояла прямо возле входной двери. При их шумном появлении она оторвалась от возбужденного клиента, посмотрела на них с явным вызовом и сказала:

— Привет!

Элинор гневно выкрикнула:

— Вы не должны так поступать, Джилл!

Джилл ответила так же гневно:

— Я уже это сделала!

— Нет, не сделали, — сказал Тони своим спокойным голосом, в котором разливалась скрытая ярость. Он протянул свою длинную руку и сорвал один из импровизированных транспарантов с окна.

Она накинулась на него, почти как разъяренная кошка. Но, схваченная Тони, она оказалась беспомощна. Он сказал:

— Извините, ребята, вышла ошибка. Сегодня никакой распродажи. — В ответ на ее буйное сопротивление он изрек: — Пойдемте-ка, ужасный ребенок, в заднюю комнату, где я расскажу вам кое-что об антикварном бизнесе.

И, взяв ее в охапку, он уволок ее прочь.

Какая-то пожилая леди в невообразимом полосатом шарфе сказала с тревогой:

— Но я уже уплатила деньги; ведь это уже мое, не так ли?

Элинор взглянула на стеклянное блюдо для торта в ее руке, скрипнула зубами, заверила чек и сказала:

— Конечно. Мы просим прощения. Но, миссис Бонфорд, — тут она замялась, не желая играть в благотворительность, но пересилила себя, — еще не до конца вошла в тонкости бизнеса.

Другой клиент оставил в покое викторианский туалетный столик. Тихо выругался сквозь зубы и толкнул входную дверь. Наконец порядок восстановился, с полдюжины других посетителей один за другим удалились, и в конечном счете оказалось, что потеряны лишь подставки времен Федерации для ножей и полукруглый столик с мраморной крышкой.

Проследив, как выходит последний недовольный покупатель, Элинор заметила, что снова пошел легкий снежок, который покрывал тонким влажным слоем подъездную дорожку.

Она чувствовала себя похожей на выжатый лимон, совершенно лишенной сил. После внезапного прилива адреналина ее колени задрожали. Она рухнула в плетеное кресло-качалку и устало взглянула на Бена и Мэри Энн, которые тоже опустились на плетеный диванчик и смотрели на нее. Из задней комнаты не доносилось ни звука.

«Пусть всем займется Тони», — подумала она.

Мэри Энн нарушила тишину.

— Ну что за невезение! — сказала она, отбрасывая назад взъерошенные седые волосы.

Бен кивнул.

Элинор пожала плечами и сказала:

— Мы остановили ее. По крайней мере, сейчас.

Они уставились друг на друга, сознавая, что все может повториться. Затем Бен встал и сорвал второй транспарант с окна, скомкал его и швырнул через всю комнату так сильно, как только мог. Бумажный ком покатился, подпрыгивая, по полу и остановился возле деревенского комода.

— Вот хорошенькое местечко для этого, — коротко бросил старик.

А из задней комнаты все еще не доносилось ни звука.

Может быть, они вообще ушли?

Но, с другой стороны, может, и не ушли. У Тони Мондейна свои методы.

Через некоторое время из задней двери появился Тони Мондейн, крепко обнимая за плечи Джилл Бонфорд. Она еще не вполне была успокоена, но явно укрощена.

— Сводка новостей, — сказал Энтони бодрым тоном, — миссис Бонфорд согласна все продать мне, и детали всех не касаются. — Он подмигнул. — Все вступает в силу сразу после подписания документов и оплаты. Завтра, например. А в отпущенный промежуток времени, дети мои, мы с миссис Бонфорд отправляемся отпраздновать нашу сделку, и я обещаю, что сегодня вы нас больше не увидите. Ну, почему я не слышу аплодисментов?

Бен и Мэри Энн, облегченно вздохнув, захлопали в ладоши. Если Тони намеревался стать владельцем магазина, то Бену и Мэри Энн было совершенно наплевать, что думает по этому поводу Джилл Бонфорд. А вот Элинор все еще была слишком разозлена, чтобы проявлять осторожность.

Джилл улыбалась, одинаково ненавидя всю троицу, но выполняя свою собственную роль в игре. Если бы она могла дать волю чувствам, она послала бы их к черту и поставила бы Тони условие: он получает магазин, если не наймет их обратно. Но ее шанс и так был невелик. Поэтому ей оставалось лишь смириться с их угрюмыми взглядами.

Ну ничего, они еще свое получат. Особенно Элинор Райт. Особенно. Только посмотрите на нее! Она сидит тут в своем модном шерстяном платье. А волосы ее покрашены искусно, даже не определишь, то ли это дорогой пепельный оттенок, то ли благородная седина. И она так довольна собой, она… эдакая кошечка, которая никогда не боялась завтрашнего дня или тяжелых времен. И ей не приходилось задумываться, выживет ли она на следующее утро или нет. Все ей удавалось, этой Элинор Райт. Определенно. Все удавалось.

Джилл ненавидела подобных женщин.

— Бай-бай! — сказала Джилл Бонфорд.

Когда они втроем прошли в заднюю комнату, там еще чувствовался аромат дорогих духов Джилл. Не говоря ни слова, Мэри Энн прошла в крошечную уборную, взяла освежитель воздуха и опрыскала помещение.

Зазвонил телефон.

Элинор с улыбкой села в кресло и взяла трубку.

— «Антиквариат Бонфорд», — сказала она. — Элинор Райт слушает.

Звонила Марта, вдова Мэтта. Она сказала:

— Элинор, дорогая, я наконец набралась храбрости и занялась разбором письменного стола Мэтта. И, кажется, некоторые бумаги, которые я нашла, касаются вас. Я ничего не смыслю в таких вещах, но я видела ваше имя, название магазина и подпись мистера Бентона. Нет, точнее — мистера Бентона Бонфорда. Питера нет в городе. Не могли бы вы подъехать и забрать бумаги? Может быть, мы выпили бы кофе. Ведь я вас не видела с тех пор, как вы заболели.

Элинор взглянула на листок с текущими делами дня. Не было ничего срочного, кроме одного телефонного звонка на ферму прямо за городом. Надо прицениться к гарнитуру для столовой. И они так давно не виделись с Мартой, которая была Элинор как родная.

Она договорилась о встрече, повесила трубку и оглянулась. Томасин спрыгнул с коленей Мэри Энн и перебрался к Элинор. Он лизнул ее шершавым языком и уперся мохнатыми лапками в ее живот.

Восприняв это как сигнал, Мэри Энн пошла назад в магазин, чтобы заняться известным протиранием китайского фарфора на полках. Бен прислонился к своему уэлшевскому буфету, скрестив руки точно так же, как это делал Бентон, и спросил:

— Ну так как?

Она знала, что он имеет в виду. Пожав плечами, она вздохнула:

— Надо принимать вещи такими, как они есть.

Она никак не могла побороть искушение сказать о кольце, которое по-прежнему находилось в ее сумке. Она уже видела потрясение в его глазах. Разочарование. Он не поймет ее, даже если она скажет о медицинских счетах, которые предстоит оплатить.

Бен являлся представителем почти исчезнувшего поколения, с нерушимыми убеждениями в том, что вещи, присущие мужчинам, являются для женщин абсолютным грехом и обрекают их на геенну огненную. Порядочная женщина не будет продаваться.

Он разглядывал свои коротко обстриженные ногти сквозь треснувшие стекла очков.

— Вы не думаете, что он передумает?

— Купить магазин? Нет. Он действительно хочет приобрести его, Бен.

— Но она… Она-то уберется отсюда?

— Я… я думаю, да. Думаю, уберется.

— Ну, хоть что-то хорошее.

Что-то принуждало ее быть честной:

— Тони доводит до конца все, за что берется.

Последовала гневная вспышка:

— Тогда мне хотелось бы, чтобы он занялся своими чертовыми делами в Сент-Луисе, а нас оставил бы в покое! — Тут Бен замолчал, вздохнул и покачал головой. — Я слишком стар да и не переживу, если все здесь переменится, — сказал он. — Но я думаю, что выбора нет. Работа есть работа.

— Особенно в нашем возрасте, — грустно сказала Элинор.

Но он парировал:

— Да к черту возраст! Я-то, может быть, и старик, но вы — чертовски привлекательная женщина. К тому же у вас такая же хорошая репутация, как была у Джулии. Дела здесь обстоят плохо, киска, вы думаете, что пора податься куда-нибудь на другую работу, и помните, я благословляю вас.

Элинор была абсолютно потрясена. И растрогана. Она сказала:

— Почему, Бен?.. Спасибо.

— Да не за что, — промямлил он. — Только не забывайте нас. — Он чиркнул спичкой по джинсам, зажег сигарету и открыл дверь в проулок. — Господи, посмотрите-ка, снег!

Элинор с удивлением посмотрела и увидела, что потрескавшийся бетон почти полностью покрыт снегом, а по улицам вьются белые вихри.

— Когда же это случилось? Еще полчаса назад светило солнце.

Бен пожал плечами, выпуская клубы сизого дыма в сторону улицы.

— Пока мы тут ругались, я полагаю. Ну ладно, пора за работу. Кстати, на столе стопка чеков. Почему бы вам не отправиться с ними в банк, пока блондиночке не пришло в голову прибрать их к рукам и смыться? Тони пока не вернется, держу пари, он еще до ланча затащит ее на сеновал. После банка вы могли бы, если не раздумали, съездить к Идетте Мартин.

— Не раздумала.

— Ну, тогда давайте шевелиться. Через полчаса банк закроется. На какое время вы договорились с Мартой?

— Примерно на четыре. И я думаю, что возьму «шевроле», — в нем легче справиться со снегом, чем в фургоне.

Бен кивнул, смял окурок, взял Томасина с ее колен и, к неудовольствию проснувшегося кота, стал ерошить мех на его животе.

— О’кей. Возвращайтесь сюда к шести.

— Я? Зачем?

— У нас с Мэри Энн есть сюрприз для вас. Это же ваш день рождения! Пока может вы и не почувствовали праздника, но мы постараемся устроить его для вас.

Элинор медленно сказала:

— Вы правы, сегодня мой день рождения. Но на меня свалилось столько забот, что я совсем об этом забыла.

— Ну что ж, а вот мы не забыли, — сказал Бен грубовато и подтолкнул Элинор к вешалке, на которой висело ее пальто. — Возвращайтесь к шести, как мы условились, и не позволяйте Марте перекормить вас пирожными. Мэри Энн принесет жареного цыпленка и торт.

«Я сказала правду, — встревоженно подумала Элинор, разворачивая машину. “Дворники” вовсю боролись со снегом, образовывая белые треугольники на ветровом стекле. — Я постараюсь забыть. С возрастом я научилась это делать. Зачем этот праздник, ведь есть дела поважнее.

Например, наладить мою жизнь, которую сама же давным-давно и испортила. Со смертью ничего не поделаешь — Бобби, Джулия, Мэтт, Бентон. Это признак возраста. Когда люди вокруг тебя начинают умирать, ты учишься мириться с их смертью, насколько это возможно, потому что нет выбора, если только ты не хочешь превратиться в полную идиотку.

Я не хотела, чтобы Тони покупал магазин, но иного выхода не было. Но я позволила Тони надеть себе на палец это проклятое кольцо, не задавая лишних вопросов. Я совершила глупость, и мне нет оправдания.

Насколько мне известно, Тони прежде не был женат. Он не считал женитьбу выгодным и необходимым? Но почему же он считает, что жениться на мне ему выгодно? Он и так покупает магазин, берет меня на работу. Конечно, у меня есть опыт, знания, репутация и все остальное, но зачем утруждать себя женитьбой на мне? Ну ладно, — угрюмо подумала она, выруливая на южную сторону почти пустой площади в направлении шоссе. — Придется его об этом спросить напрямую».

Ребята шли обратно из библиотеки парами, размахивая сумками с книгами и перебрасываясь снежками. До нее слабо донеслась песенка: «Через лес мы идем, над рекой через мостик, собираемся к бабушке в гости…». Она улыбнулась и прислушалась: «Оказалась компания в сборе, с нами пива целое море».

Времена не меняются.

Размышляя, она не заметила, как выехала за черту города, и оказалась среди голых полей, да отвесных черно-белых берегов реки. И тут выяснилось, что у нее почти кончился бензин.

Пропади оно пропадом! Все бензоколонки располагались в другой стороне.

Но разве не говорят, что в баке всегда остается пара лишних галлонов, когда стрелка на нуле?

Так как бульдозеры уже расчистили шоссе от снега, Элинор без приключений добралась до дома Идетты Мартин, который находился всего в миле, в стороне от дороги, там, где отвесные берега плавно спускаются к реке. Во дворе сельского дома с островерхой крышей были припаркованы уже два автомобиля. Элинор узнала причину появления гостей, когда старенькая маленькая Идетта открыла дверь и за ее спиной в теплой гостиной оказались два занятых карточных столика.

— Мы играем в канасту, — сказала Идетта, указывая на визитеров и впуская Элинор в дом. — Не беспокойтесь об обуви. Чистый снег не принесет вреда этому старому ковру. Проходите в столовую, и я расскажу, из-за чего я пригласила вас.

Когда Элинор шла мимо играющих, те поздоровались с ней, и она узнала Вильму Вильямсон. В центре старомодно обставленной столовой стоял стол на ножках с когтистыми лапами, его окружали шесть стульев, красуясь торчащими пружинами и потертой обивкой.

— Это все мой муженек, — промолвила Идетта, вздыхая. — Я сказала Флойду, что в следующий раз выйду замуж за лилипута. А он сказал, что, может быть, будет проще продать старую мебель и купить что-нибудь в индустриальном стиле. Из нержавеющей стали. И я согласилась с ним.

Элинор кивнула. Она уже знала, что огромные мужчины имеют привычку откинуться на спинку стула и раскачиваться на задних ножках, не думая о последствиях. Она наклонилась и осмотрела нижнюю часть мебели. Не разгибаясь, она спросила:

— Комод тоже?

— Конечно. И еще есть китайская горка, но она принадлежит моей дочери. Думаю, что она продаст ее, если вы сумеете договориться о цене.

— Это орех, и дерево в хорошем состоянии.

— Вот и мама всегда так говорила. Она купила эту мебель в тридцать седьмом году у какой-то старой леди за двести долларов.

Элинор выпрямилась, потирая спину.

— Сейчас вы можете получить намного больше.

— Надеюсь. У меня два мальчика учатся в колледже, а еще один этой весной заканчивает университет. За учебу надо платить, вы ведь знаете. Поэтому хотелось бы получить побольше. Вы уж постарайтесь продать ее для меня подороже, ведь мне не к кому больше обратиться.

Элинор помялась:

— Думаю, что смогу это сделать. Правда, после смерти Джулии у нас сменился владелец, но особой проблемы я не вижу.

— Новый владелец? Не вы? А я думала… — тут старушка покраснела и в смущении продолжала: — Простите. Это не мое дело. Но вы ведь остались в магазине, не так ли?

Элинор улыбнулась, в душе совсем не чувствуя радости, и сказала:

— Не беспокойтесь, уж ваш столовый гарнитур я смогу продать. Так что дайте нам знать, когда вы будете готовы. — Элинор повернулась к гостям. — Привет, Вильма, кажется, вам везет?

Вильма Вильямсон положила свои карты и встала со стула.

— Конечно, проиграла всего три цента, — ворчливо сказала она. — Ну ладно. Идетта, я закончила. Идите играть. Я провожу Элли до дверей.

— Может выпьете кофе, Элли?

— Нет, спасибо. Я тороплюсь. Созвонимся.

Вильма проводила Элинор до выхода из гостиной, и, когда гости Идетты уже не могли их слышать, пожилая дама торопливо сказала:

— Вообще-то я вмешиваюсь не в свое дело. Надеюсь, вы на меня не рассердитесь. — Элинор пожала плечами, застегивая пальто, и приготовилась выслушать очередную сплетню про Джилл Бонфорд. Но речь пошла не о ней. Вовсе нет. Предусмотрительно отвернувшись от партнерш по картам, Вильма сказала: — Речь о вашем красавчике-приятеле из Италии, Мондейне. Энтони Мондейне. Настоящая его фамилия Монетавичи, если вам угодно знать. Красивая фамилия, но не достаточно модная, по его мнению. Ну да ладно. Не об этом речь. — Лицо Элинор напряглось, горло сжалось. — Стыдно признаться, — продолжила Вильма, — но я случайно подслушала в кафе телефонный разговор между Энтони и еще одним мужчиной. Тот тоже сицилиец…

Вильма замялась, теребя свой шарф.

Элинор тихо попросила:

— Продолжайте.

— Разговор был долгим, и я поняла, что человек, с которым говорил Тони, ваш друг. Мондейн называл его Джоном…

Элинор насторожилась. Да, это мог быть Джон. Теперь уже она нервно теребила перчатки:

— И что?

— Мондейн пригрозил Джону, что если тот возьмет вас на работу, то у него сорвется какая-то важная сделка, которой он пренебречь не может. Я не ошибаюсь. Энтони повторил это дважды. И знаете, милая, я подумала, может быть, вам небезразлично будет узнать об этом. Я два раза вам звонила, но вас все время не было.

Глаза на морщинистом лице Вильмы под стеклами очков в пластмассовой оправе были озабоченными и сосредоточенными.

Элинор коснулась руки старой леди.

— Спасибо, — сказала она, — я все не могла понять, почему Джон отказал мне. Теперь я знаю. Еще раз спасибо, Вильма.

— Не за что. Надеюсь, я никому не причинила вреда? Я ненавижу сплетничать ради удовольствия.

— Нет, нет. Я очень ценю то, что вы сказали. Они что-нибудь еще говорили обо мне?

— Не знаю. Пришла моя подруга, которая отлучалась попудрить носик, и мы ушли. Тони меня не видел. Я уверена, что не видел. Элли, дорогая, я очень опечалена этим происшествием, ведь Энтони до сих пор был мне очень симпатичен…

Элинор была вынуждена сказать:

— У Тони много хороших качеств.

— Но, кажется, в данном случае он их не проявил…

— Наверное, он думал, что действует во благо мне. Иногда Тони любит строить из себя Иисуса Христа.

— Или Юлия Цезаря.

Ход был хитрым. Никогда нельзя недооценивать старых леди, особенно в том, что касается их понимания человеческой натуры. Элинор снова улыбнулась, стараясь побороть свои чувства, потому что и сама не понимала, что она чувствует, и открыла дверь.

— Спасибо, Вильма. Я в долгу перед вами.

— Надеюсь, что помогла вам. Передавайте этому старому негоднику Бену привет.

— Передам. А теперь до свидания.

— До свидания.

Когда дверь захлопнулась, Элинор прошла назад, ступая по своим собственным следам на снегу, скользнула на холодное сиденье и завела мотор.

Ладно. Теперь она все знает. Тони надавил на Джона Джиаметти. И Бог знает, на кого еще. И с чего это она стала такой дьявольски важной персоной для него?

Выворачивая на шоссе, она пропустила пару фургонов и грузовик, а затем ее машина перевалила через снежный занос и направилась в сторону города.

Может быть, она что-то должна узнать, когда Джилл уедет?

Так что же происходит, черт возьми?

Она взглянула в зеркало и увидела, что в Элизабет Тейлор она не превратилась. Никакого наследства она не получала. И никаких темных делишек ни с кем не проворачивала. За Энтони Мондейном закрепилась репутация человека, безукоризненно корректного во всем, что касается бизнеса.

Она просто ничего не понимала.

Ну ладно. Позже она подумает над этим. А теперь в ее списке значился визит к Марте Логан.

После пары чашек кофе и потока новостей, который обрушила на нее Марта, Элинор сунула в сумку пакет с бумагами, который дала ей хозяйка. Она не поинтересовалась его содержимым и пошла к двери. Было уже почти шесть. Обещав наведаться еще, и скоро, она села в машину, помахала Марте, выглянувшей из полутемного окна, и некоторое время прогревала мотор. А снег сыпал все гуще и гуще. Несколько лодок, сложенных на берегу возле высокой ели, превратились теперь в бесформенный белый сугроб, громоздкий и тяжелый.

Выехав на улицу, она обогнула угол и миновала полквартала.

Тут она вспомнила о горючем, потому что бак опустел.

— Проклятье! — сказала она в раздражении.

Это была ее ошибка. Она сама забыла. Ну ладно. Всего в трех кварталах отсюда был ее дом, где находились более подходящая для снега обувь и телефон.

Подогнав «шевроле» к заснеженной бровке, она вытащила ключи, закрыла дверцы и, съежившись, припустила по снегу. Пятью минутами позже она, спотыкаясь об окаменевшие и покрытые льдом кочки в саду, пробежав через пару мостков, столкнувшись с переполненным мусорным баком и почти потеряв одну туфлю в сугробе, пыхтя и сопя, наконец добралась до своей кухонной двери.

Или эта дверь вместе с домом принадлежит Тони? Как бы то ни было, в данный момент семантика ее не интересовала, ей только и надо было, что присесть.

Элинор открыла дверь и с наслаждением вступила в благословенное тепло. Ее ноги и уши заледенели. Сердце отчаянно билось в груди.

«Немолодым дамам не следует совершать такого рода путешествия», — иронично подумала она и уселась на бентвудовский стул, чтобы выровнять дыхание. Она запыхалась, а снег, попавший на ее голову, начал таять, и холодные капли побежали по ее волосам и носу. Элинор оставила промокшие туфли у входа и теперь с досадой на них смотрела. Они прекрасно подходили для походов в оперу, но совершенно не были рассчитаны на холода. Ей следовало в первую очередь приехать домой и переодеться.

Оставив в покое туфли, она принялась массировать замерзшие ступни ледяной рукой, но не смогла согреть их. Будет лучше, если она поднимется к себе, переоденется в сухую одежду и после позвонит в магазин. А то Бен будет волноваться.

Она устало прошла через холл, и, хотя она думала, что там будет темнее из-за снега, налипшего на оконные стекла, оказалось, что люстра горит во всю мощь.

Ну и ну! Наверное, Джилл не взяла на себя труд выключить свет.

Еще лучше, что она скоро скажет Джилл единственные слова. Это — «до свидания».

Шлепая по холодному кафелю, она подошла к телефону и набрала номер магазина.

Молчание. Она еще раз набрала номер. Без результата. Проклятье! Линии отключились.

Она вспомнила, что, когда выпадал сильный снег, оставалась связь только в суде, потому что там кабель был проложен под землей.

Ей необходимо поскорей идти, потому что Бен может и полицию поднять на ноги и будут ее искать в каждом сугробе.

Она поднялась по лестнице, включила свет в своей комнате, задернула шторы, и еловые ветви превратились в танцующих призраков на фоне тусклых отблесков уличных фонарей. Сидя на краю постели, Элинор стянула мокрые чулки и надела толстые лыжные носки, брюки, толстый вязаный пуловер и зимние сапоги.

«Может быть, — подумала она, — я больше не вернусь сюда сегодня».

Они часто ночевали в магазине, потому что когда начиналась реставрация мебели, то надо было наносить новый слой лака каждые три часа или плохая погода влияла на работу печи, а от перепада температур могла пострадать старая мебель и так далее. На складе стояла отличная удобная кровать, была целая куча пледов и одеял.

Наконец ее дыхание выровнялось, а тело согрелось, и Элинор положила пальто поближе к печи, чтобы оно просохло, а сама надела теплую куртку с капюшоном. Ну что же, она почти готова отправляться, вот только ночную рубашку оставила в ванной, где утром принимала душ.

Пройдя в холл, она обнаружила, что здесь тоже горит свет. И конечно же, его никто не гасил в течение всего дня. Черт возьми!

Оставив сумку у двери, она подумала: «Что же еще я забыла?»

Она окинула спальню внимательным взглядом, перебирая в уме необходимые вещи, как, например, чистое белье, одежда на завтра, коробка с косметикой — немолодой даме лучше иметь при себе коробку с косметикой, запасные туфли и халат.

Все здесь. Но что-то она забыла. Что-то запало в ее подсознании, словно легкая паутина. Что же это такое?

Она в напряжении замерла. Тилли! Ее не было на ночном столике. Да кому в мире может понадобиться пурпурная корова? Она знала, кому — Джилл.

Джилл, которая пренебрежительно отозвалась о стуле «королева Анна», которая не поняла прелести белтеровского дивана, которая насмехалась над Луи Тиффани — только Джилл могла понравиться пурпурная корова.

Но корова не принадлежит ей, хотя она и имеет повод подумать обратное. Корова принадлежала Элинор. А что если Джилл пришло в голову скрыться с бедной Тилли? Этого не может быть.

Элинор решила пойти в комнату Джилл и, пройдя через холл, распахнула дверь.

Она совершила ошибку. Надо прежде думать. Но было слишком поздно.

Свет из холла упал на кровать в стиле ампир, и все стало совершенно ясно. Когда Тони Мондейн говорил о том, что они с Джилл намерены бурно отпраздновать сделку, он не уточнял, каким образом они будут это делать.

Она увидела два совершенно обнаженных тела, сплетенные руки и ноги. При ее появлении Джилл взвизгнула от испуга, а Тони взревел:

— Какого черта…

Свет, который омыл каждый изгиб, каждую линию обнаженных тел, выхватил из темноты красную глазурь керамической коровы.

— Мне кажется, это мое, — сказала приветливо Элинор.

Сунув Тилли под мышку, она пошла назад, приостановившись у двери, чтобы бесшумно закрыть ее за собой.

Последнее, что она увидела, был открытый рот Джилл, словно у рыбы, вытащенной из воды, и застывшее лицо Тони Мондейна.

«Я даже не извинилась, — подумала Элинор, спускаясь по ступенькам. — Где мои манеры?»

Пока она шла до кухонной двери, она смеялась.

Она пробежала, пыхтя и сопя, полпути до магазина, пока до нее не дошло, что она так и не взяла свою ночную рубашку.

Ну ладно, она все-таки возвратила пурпурную корову.

 

Глава 23

Когда ее путешествие к городской площади фактически закончилось, уже миновало шесть часов. Уличные фонари, осыпанные снегом, напоминали засахаренные леденцы, а часы на здании городского суда походили на бледную луну, которая еле светила сквозь плотную белую завесу.

Словно неустрашимый исследователь Арктики, Элинор упорно прокладывала тропу в густом снегу, опустив голову и волоча сумку. С другой стороны, под мышкой она держала Тилли.

Послышался глухой рокот за спиной: это оказался полицейский автомобиль. Дон высунул голову из окошка:

— Эй, Элли, вас подвезти?

Она покачала головой, стряхивая снежинки:

— Нет, спасибо. Я всего лишь иду в магазин. И останусь там.

— А то я подвез бы вас. Похоже, все скоро занесет.

— Телефонная связь прервана?

— Конечно. А вы что, ждете звонка?

— Нет, но это досадно.

— А вы как думали! — угрюмо проронил он и медленно поехал дальше.

Элинор достала ключи, открыла парадную дверь и вошла внутрь магазина.

В задней комнате горел свет, отбрасывая неясные тени на плетеный диванчик, стоявший на месте белтеровского.

— Эй! Я уже пришла! — громко сказала Элинор. Она скинула сапоги, стряхнув с них снег, и в нос ей ударили запахи жареного цыпленка и свежего кофе.

Появился Бен, его тень четко вырисовывалась на фоне освещенного дверного проема.

— Какого черта, где вас носило?

— Я шла пешком.

— Пешком она шла!

— А вы на улицу давно выходили? На машине почти не проехать. И телефон не работает.

— Знаю. Я пытался до вас дозвониться. — Он встретил Элинор на полпути, взял сумку и мокрые сапоги и взглянул на пурпурную корову в ее руке. — А это что?

— Не что, а кто, — сказала Элинор. Когда они оказались в теплой заставленной мебелью рабочей комнате, она протянула перед собой керамическую корову и сказала: — Это Тилли. Тилли, познакомься с Беном и Мэри Энн. А вон там, спрятавшись за цыплячью ножку, сидит муж Мэри Энн, Леонард.

Леонард помахал цыплячьей ногой и воскликнул:

— Привет!

— Ты прямо как ребенок, — сказала Мэри Энн, обращаясь к мужу. Она раскрывала пачку салфеток. — Он не мог больше ждать. Просто умирал с голоду. Привет, Тилли! Ты милашка!

— Она еще завоюет ваши сердца.

— Надеюсь, что нет, — сказал Бен, придвигая кресло к праздничному столу. После тридцати лет работы с Джулией Бен не собирался менять свои вкусы. — Давайте начинать. Я в это время уже заканчиваю ужин.

Еда была приготовлена, как для пикника, но настоящим «гвоздем программы» стали шоколадный торт из трех коржей и превосходное шампанское.

— И как это вы догадались, — сказала Элинор, смахивая со свитера крошки, — что я намерена восполнить потерю веса, сброшенного мной в больнице?

— Приятно видеть, что вы кушаете с аппетитом, — твердо заявила Мэри Энн. — И правильно делаете. А вот мужчинам почему-то нравится глодать цыплячьи кости. Вы намерены остаться здесь на ночь, Элли? Может, Леонард отвезет вас домой?

— Я остаюсь, — сказала Элинор. — А вам лучше ехать. Столько снега намело. Спасибо за обед и за подарки. — Мэри Энн одобрительно взглянула в сторону флакона духов «Эвиан» и шелкового шарфа. Ее мама всегда говорила, что получить хороший шарф — всегда кстати. — Бен, поехали с нами. Мы вас подбросим до дому.

— Спасибо. Идите разогревать мотор, — ответил Бен. — Мне нужно кое-что вручить Элинор лично.

После того как Мэри Энн с мужем вышли на заледенелую улицу, он протянул руку к ящику уэлшевского буфета. Элинор, которая сидела на китайском садовом табурете, увидела, как Бен вынимает что-то, обернутое коричневой бумагой.

— Сюда-то мы ее и спрятали, — сказал он, посмеиваясь. — Ну, вот и подарок.

Элинор в замешательстве сказала:

— Спрятали? Почему, Бен?

Бен пожал плечами. Какое это имеет значение теперь?

— Слишком много чертовски любопытной публики, — сказал он, ничего не поясняя. — Вот. Открывайте. — И почти робко добавил: — Это от Джулии и от меня.

Пальцы Элинор скользнули по узелкам тесемки. Бен, не говоря ни слова, извлек большой старый складной нож и разрезал узлы. Она сказала:

— От Джулии?

— Она купила картину перед смертью. В магазине Мондейна. Она хотела вручить вам ее в день рождения. И я осуществил то, что она задумала. Не плачьте, черт возьми, а то я тоже заплачу.

Элинор смахнула слезы тыльной стороной ладони и осторожно сняла коричневую обертку. Под ней оказалась картина, вставленная в простую рамку из темного дерева, изображавшая женщину с кошкой, сидящих возле окна. Изображение было выдержано в голубых тонах. В углу стояла подпись автора: Пикассо.

Элинор судорожно вздохнула, и слезы высохли сами собой. Она начала:

— Но где Джулия…

Бен прервал ее.

— Не спрашивайте, — непререкаемо сказал он. — Вам только и надо знать, что Джулия хотела, чтобы картина была у вас.

— Какая красивая! Мне она очень нравится. И я сохраню ее навсегда.

Элинор поставила картину на стол у стены. Она не могла оторвать от нее глаз.

Иллюзия, нежели изображение. И тем не менее от картины исходило ощущение безмятежности, покоя и дремоты.

Элинор рассмеялась и мягко произнесла:

— На месте кошки на картине мог бы оказаться Томасин. — На кошачьей спине тоже были полоски.

— Томасин не похож на эту кошку, — сказал Бен. Он натягивал свое старое потертое пальто.

Элинор встала, подошла к старику, обвила руками его шею и поцеловала.

— Спасибо.

Бен обнял ее, поцеловав в щеку.

— Вы мне почти родня, — сказал он растроганно. — Хотя у меня никого никогда не было. Но знаете, мы с Джулией оба хотели обрадовать вас.

— Ах, Бен, родной вы мой! — нежно ответила Элинор. — Я люблю вас. Спокойной ночи.

Элинор заперла за Беном дверь и услышала, как скрипит снег под колесами отъезжающего автомобиля. Появился Томасин и потерся о ее лодыжки. Она взяла его на руки и зарылась мокрым лицом в пушистый мех.

Спустя минуту она отпустила кота по его настойчивому требованию, и он исчез в выставочном зале, задрав хвост, в направлении некоего секретного места отдыха.

А для нее пришла пора разобраться в себе.

Элинор вздохнула, потирая затылок, и почувствовала, что ужасно устала. Что и говорить, день выдался суматошный.

Она расстелила одеяло на кровати в маленькой кладовой, приготовила тюбик зубной пасты, щетку и крем для кожи, затем прошла в маленький туалет.

Глядя на свое лицо в забрызганное зубной пастой зеркало, она трезвым голосом сказала:

— С днем рождения! Ну что, еще бокал шампанского? Или лучше ляжем?

На улице завывал ветер, и время от времени до Элинор доносился стук неплотно прикрытой фрамуги. Элинор поежилась, включила свет и прошлепала по холодному полу застывшими ногами в рабочую комнату. Там она остановилась, посмотрела на Пикассо и нежно коснулась рамки. Милая Джулия! Милый Бен!

Она выключила электричество и, ориентируясь на пятно света, пошла обратно в кладовую, где было уютно и тепло, но ее все равно била дрожь, пока она раздевалась и тянулась к сумке. Затем она замерла. Проклятье! Она забыла. Во что же ей переодеться?

Все-таки магазин не то место, чтобы спать, в чем мать родила.

Элинор осмотрелась, заглянула в паковочные корзины, на полки, уставленные поломанными вещицами и старой кухонной утварью. На задней стенке были вбиты гвозди, на которых висели садовые инструменты, старенький рабочий комбинезон Бена, ее собственный комбинезон, свитер Джулии и рубашка. «Вот оно, — подумала она, — это прекрасно подойдет. Спасибо тебе, Бен, за твою голубую рубашку!»

Но надев ее на себя, она поняла: рубашку носил не Бен. Полы доставали до колен, рукава были очень длинными, а воротник огромный.

«О, Господи, ведь это рубашка Бентона!»

Элинор не могла снять ее. Приложив воротник к лицу, она почувствовала его запах, и он наполнил ее душу волнами боли и радости. Конечно, конечно, любая женщина в свой день рождения имеет право на фантазии.

Нет, не имеет. Она не может позволить себе фантазии. Ситуация складывалась слишком критически; ей требовались рассудок и логика, а не убаюкивающие предательские мечты об умершем человеке. Скажи это вслух, Элинор: «Он умер».

Ей не требуется снимать рубашку. Ей просто надо прописать себе лекарство — противоядие против нелепых иллюзий. А лекарство было только одно.

Повернувшись к корзине, в которой лежала ее сумка, она порылась в ней, равнодушно взглянув на конверт, который дала ей Марта, нашла плоскую бархатную коробочку и открыла ее, надев великолепное кольцо — подарок Тони — на палец.

Вот что ей поможет.

Элинор скользнула в постель, натянула одеяло до подбородка и сказала: это только лишь рубашка, просто рубашка, для тепла. Она высунула руку из-под одеяла, стряхнула длинный рукав, пошевелила пальцами, и кольцо заблестело, засверкало в слабом свете лампы.

Красивое кольцо. Но что оно принесет ей?

В ее жизни станет больше притворства, больше обмана. Ты лицемерка, Элинор! Ты мечтаешь о Бентоне и принимаешь матримониальное предложение человека, которому никогда не доверяла.

Ну и что! Зато это поможет выжить. Как бы то ни было, она убрала руку под одеяло и заставила себя закрыть глаза. Спи, черт тебя возьми! Уже довольно скоро наступит утро, а немолодые леди нуждаются в отдыхе.

Непостижимо, но ей удалось уснуть. Наверное, причиной тому послужило шампанское, а может быть, усталость, которая, словно снежные комья, наваливалась на нее. Но она задремала и все глубже и глубже стала проваливаться в небытие.

Но рассудок не всегда контролирует человеческие желания. Она заснула. Ей снился Бентон — Бентон в своем свитере со свинками и фермерской кепке, он входил в дверь, стряхивал снег с ботинок и говорил: «Чарли, проклятье, я тоже устал. Пошевеливайся!»

Чарли. Чарли? Почему он называет ее Чарли?

Элинор распахнула глаза и убедилась, что, конечно же, это был сон. Она лежит в маленькой кладовой, укрытая до самых ушей одеялами, а за окном ветер поет свою заунывную песню, а свет из рабочей комнаты бросает слабые блики на комбинезон Бена.

Она издала слабый приглушенный стон, снова прикрыла глаза и, словно крот, зарывающийся в нору, попыталась погрузиться в полное забытье. Потекли слезы, рубашка намокла, а на подушке возникли маленькие мокрые пятна.

Проклятье!

И одна мысль маленькой иголкой свербила ее мозг: «Мне кажется, что я погасила свет в рабочей комнате».

Ну, значит, ты этого не сделала, ты, дурочка. Ты превратилась в такой отвратительный сгусток жалости к самой себе, что даже не знаешь, что делаешь.

Но она точно выключила свет. И тем не менее свет горит снова.

Элинор заставила себя повторить вслух мысль, которая вертелась в ее голове, и осознать ее.

В магазине кто-то есть!

Бен. Конечно же. Он просто не поехал домой.

Элинор было решила окликнуть его, но замерла.

А что если это не Бен? Что если это Тони? И он ищет ее?

У него есть ключ. Утреннее происшествие уже показало ей, что у него должен быть ключ.

И, однако, она должна пойти и посмотреть. Может быть, его смутило то, что она застала их с Джилл в постели?

Но из рабочей комнаты по-прежнему не доносилось ни звука — ничего, кроме вздохов ледяного ветра да хлопанья фрамуги.

И еще она расслышала кое-что. Шорох, шевеление.

Томасин. Конечно, это Томасин.

Но Томасин не умеет включать свет.

И вдруг что-то огромное мелькнуло перед ее затуманенным взором за дверью слабо освещенной рабочей комнаты. Что-то огромное, но невысокое. С мохнатыми ушами и бархатными печальными карими глазами. Оно посмотрело на нее и сказало: «Гав!» — словно здороваясь, и засеменило через комнату к ней.

В конце концов, это всего лишь сон.

И во сне она прошептала: «Чарли!» Она вцепилась в густой мех, уткнулась в него мокрым лицом и почувствовала, как шершавый язык слизывает соленые слезы с ее щек.

И тут ее осенило, словно вспышка света пронеслась в ее голове: «Бентон умер, но никто не говорил, что и Чарли умер».

Если это реальность, если это не сон, то откуда взялся Чарли?

Медленно-медленно Элинор соскользнула босой ногой по холодному полу, а ее сердце гулко стучало в груди, словно птица в клетке, отчаянно бьющая крыльями. Она встала, отпустив собаку, которая вопросительно смотрела на нее. И, словно в трансе, пошла в рабочую комнату.

Сенбернар за ее спиной еще раз сказал: «Гав!» На этот раз он выражал не приветствие, а одобрение.

Элинор остановилась и оглянулась.

Чарли уже вспрыгнул на ее кровать и свернулся клубком. Когда она уставилась на него, он повозился, положил голову на лапы и закрыл глаза.

Чарли был верен себе.

Это был не сон. Это была реальность.

Но, если Чарли реальность, значит…

— Господи, помоги мне! — прошептала она и побежала к двери.

На этот раз Элинор не медлила. Она летела как на крыльях.

 

Глава 24

Между столом и буфетом на полу лежал клетчатый спальный мешок. На нем вместо одеяла был постелен еще один спальный мешок. Между ними располагалась какая-то огромная масса. На спинке кресла висели шерстяная рубашка и охотничий плащ, с которого стекали на пол струйки растаявшего снега. Тяжелые промокшие незашнурованные ботинки, словно усталые солдаты, стояли у двери.

Но Элинор мало что заметила, кроме очертаний человеческого тела да огромной руки, подложенной под голову с густой седой шевелюрой.

Она медленно опустилась на колени и очень нежно коснулась его, отказываясь верить в происходящее. По щекам Элинор тихо текли слезы. Соленая капля упала на его голое плечо, и она вытерла ее дрожащей рукой, не желая разбудить его. Она просто хотела дать себе волю насладиться тем, что она видит его, что она чувствует, как он дышит. Элинор думала: «Дорогой Боже, это чудо, что он дышит, что он жив…»

Но Бентон уже почувствовал ее прикосновение. Открыв глаза, он повернулся, оперся на локоть, узнал ее и сварливо сказал:

— Где вас черти носили? — Элинор задохнулась. В этой вспышке был он весь: его тревога, беспокойство и тоска. Он протянул руки, привлек ее к себе, прижал к своей груди, хрипло шепча, уткнувшись в ее теплую шею: — Я не мог найти тебя, машины у дома не было, здесь тоже, и я не знал, где еще тебя искать, куда идти, проклятье, ну что ты за женщина, почему не можешь сидеть в каком-нибудь одном месте?

Если бы только он знал, как она хотела навсегда остаться здесь, в его объятиях, спрятавшись под уютный спальный мешок и прижавшись к его могучему телу!

А Бентон хрипло шептал между поцелуями, между жадными прикосновениями губ:

— О, моя дорогая, я люблю тебя, я скучал по тебе, я готов был пройти через адский огонь, лишь бы узнать…

Она знала, что сейчас не время задавать вопросы, сейчас время любви, которую он излучал, которая изливалась на нее в его хриплом голосе, в его губах, в его страстном теле, и она должна принять эту любовь и отдать ему свою.

И он тоже думал лишь о том, что они снова вместе, они половинки единого целого. Коснувшись губами ее теплой шеи, он прошептал:

— Тема для размышления: мы все время оказываемся на полу.

А Элинор тихо ответила:

— Но чем плохи полы?

В то же самое время она устремилась навстречу его ласке, чтобы обвиться вокруг его тела, прижаться губами к его шевелюре, дрожа от желания, позволить ему жадно целовать свою грудь. Он целовал ее, и у нее перехватило дыхание от нежности, от того, что она скорее чувствовала, нежели слышала, как он расстегивает пуговицы свой рубашки, и его прерывистое дыхание горячо овевает ее атласную кожу. В голове Элинор пронеслось: «Боже, как это хорошо, когда любишь, сколько нежности!» И она стала все глубже погружаться в райские глубины, скользить все дальше и дальше, пока ее не обмыли теплые ласковые волны пресыщения.

Он не отпустил ее, не дал ей уйти. Бентон прижимал ее к своему могучему телу, словно в порыве неутоленной, неукротимой страсти. Даже если бы Элинор сомневалась, хотела отстраниться, то не смогла бы сделать этого, так силен был ее собственный порыв, так жадно она стремилась к нему навстречу. Она была счастлива оказаться рядом с этим огромным мужчиной, прижаться щекой к мягким волоскам на его груди, вслушаться, как гулкие удары его сердца становятся все спокойнее, и чувствовать, что его рука по-прежнему ласкает ее грудь, но уже более осторожно и нежно.

Бентон прошептал в ее ухо так тихо, что она еле расслышала:

— Прости, мне жаль…

Она в истоме пробормотала:

— А мне нет. И тебе нелепо извиняться.

Он поцеловал ее в ухо и продолжал:

— Нет, я не прошу прощения за то, что мы занимались любовью, — глупая, я никогда не жалею об этом, — но я парень консервативный и хотел бы, чтобы мы делали это медленно, в чистой постели, и я наслаждался бы каждым сантиметром твоего тела, каждой минутой, проведенной с тобой. А теперь посмотри на нас…

Элинор подняла голову, ткнулась губами в его подбородок и спросила:

— А что, разве это в последний раз?

Бентон рассмеялся, прижался к ее растрепанным волосам и произнес:

— Ты права. — И еще он сказал: — Господи, как я люблю тебя! Я даже сам не верю, насколько я тебя люблю.

Элинор обняла его и, ощутив, что он жив, дышит и лежит рядом, все вспомнила. Она сказала:

— Но ведь писали, что ты умер.

— Но тем не менее я жив. Я не знал, что обо мне сообщали в газетах, да если бы и знал, то не смог бы ничего сделать, ведь я был отрезан от мира.

— Ты говоришь о самолете?

— Я никогда не летел на этом самолете. Меня там и в помине не было. Знаешь… — Элинор увидела, как над ней сверкнули его глаза, когда он пытался подобрать нужные слова. — Знаешь, детка, у наших проводников была провизия, и оба они отравились. И мы с Иваном, это секретарь делегации русских, решили отправить их в самолете вместо себя, а сами остались в лагере, решив подождать, когда за нами вернутся. Но никто не возвращался. И тут пошел снег, Господи, что за снег повалил! И хуже того, у нас почти не осталось припасов. Так что ждать мы не стали и решили добираться самостоятельно. Я сносно хожу на лыжах, да и Иван не слабак. На дорогу нам еды хватило. А вообще голод в такой ситуации может сыграть такую же роковую роль, как и все остальное. Но, милая, нам и в голову не пришло, что нас считают погибшими. — Бентон обнял ее и прижал к себе, поцеловав в ухо. — Каждую ночь, проведенную в пути, я думал о тебе. Я мечтал, Господи, как я мечтал о теплой постели, о хрустящих простынях, о тихой музыке…

Она поцеловала его в подбородок.

— У нас еще все впереди. Ну и что же было дальше?

— Я строил планы, принять предложение правительства или вложить деньги в ферму Крейнов, построить там дом, оставить за тобой антикварный магазин… — Тут Элинор замерла. Он сказал: — Что? В чем дело? Я сказал что-то не то?

Она очнулась от воспоминаний и сказала тихим дрожащим голосом:

— Джилл здесь.

— Джилл? Моя бывшая жена? Здесь?

— Она все еще твоя жена.

Он пророкотал:

— Черт возьми, это не так!

Но Элинор даже не прислушалась, ее снова захватили воспоминания.

— Бент, это было ужасно. Джилл чуть не сравняла магазин с землей, она продала мебельный гарнитур Белтера и вообще пыталась все распродать, требовала наличные, обижала наших старых клиентов и вообще была полной сукой.

— Это ей хорошо удается, — спокойно вставил он. — Но вот что я скажу насчет всего остального. Первое: она моя бывшая жена. Меня не волнует, что она наплела тебе. Еще до своего появления здесь я подал документы на развод. И все было улажено окончательно. У моего адвоката есть все бумаги, а значит, они есть и у нее.

Элинор задохнулась, вспомнив о визите шерифа, который искал Джилл. «Господи, Бент прав. Джилл их получила. Она все знала. И устроила так, чтобы огрести наличные и смыться, пока все не раскрылось».

Бентон продолжал:

— А вот насчет магазина я не понимаю. Что она говорила насчет магазина?

— Что она твоя наследница. Все принадлежит ей.

— Черта лысого! Извиняюсь за выражение. Какого черта делал Мэтт Логан, если он позволил ей совершать такие действия?! Тебе нужен новый адвокат, детка.

Теперь уже она повернулась и оперлась на локоть, отчего округлости под ее рубашкой стали еще соблазнительнее. Бент наклонил голову, чтобы коснуться губами ее груди, и был раздосадован, почувствовав, что ее рука слегка тянет его за волосы, стараясь приподнять лицо.

У нее были темно-голубые глаза и прекрасный рисунок бровей.

Элинор сказала:

— Мэтт умер. Несколько недель назад. В ночь, когда ты уехал, с ним случился сердечный приступ.

Бентон ответил своим тихим грудным голосом:

— О, Господи! Теперь я понимаю, почему ты ничего не знаешь. Но я оставил бумаги, подписал их, заверил у нотариуса и отдал ему. Он стоял там в своей пижаме, положил бумаги на стол и сказал, что передаст их назавтра своему партнеру. Что случилось? Что, никто во всем городе не прочел их, никто даже не посмотрел?

Элинор едва удалось прервать гневный поток его слов, спросив:

— Чего я не знаю?

— Того, что я заехал в его дом и мы оформили бумаги, в которых говорится, что ты мой полноправный партнер и в случае моей смерти ты становишься владельцем магазина! — Ее лицо застыло, превратилось в маску сплошной боли. Бентон сел, снова обняв ее, принялся ее укачивать и приговаривать: — Бедная девочка, бедный ребенок, что тебе пришлось пережить! Магазин твой, Элинор, он всегда был твоим…

— Тогда почему ты мне ничего не сказал?

— Потому что я… — Тут он осекся. В самом деле — почему? Серьезных причин не было — только личные, ребяческие. — Я не знаю, — страдальчески ответил он, — наверное, потому, что я сомневался. Ты. Я. Я так быстро втюрился в тебя, и, мне кажется я не мог осознать, правильно ли все это. Мне нужен был туз в кармане, какой-нибудь козырь.

И разве кому-нибудь из них могла прийти в голову мысль о том, что умрет Мэтт, что Бентона объявят погибшим, что заявится Джилл Бонфорд и захочет извлечь максимально быструю выгоду для себя?

«Господи, — подумала Элинор, — Бентон жив, он здесь, я в его объятиях, и он любит меня! Как я могу сердиться на него? Больше ничего в этом мире не может ранить меня».

Она тихо сказала:

— Теперь все будет хорошо. Так и должно было быть.

Он поцеловал ее нежно, осторожно, прижал ее лицо к своей груди и уткнулся подбородком в ее мягкие серебристые волосы. Так они посидели несколько минут в полной тишине. Счастливые. Вместе.

— А где Чарли?

— В моей кровати.

Бентон засмеялся.

— Тебе придется согласиться, что он всегда выбирает самое удобное место.

Не отрывая лица от ее волос, он медленно оглядел комнату.

— Я вижу, что реставрация уэлшевского буфета все еще не закончена.

— Да. Бен не хотел, чтобы Джилл продала его.

— Ах так! А откуда картина?

— Подарок Бена и Джулии. Она купила ее перед смертью, но я только что получила ее. Это Пикассо.

— Я видел ее раньше. Совсем недавно.

— Ты не мог видеть ее. Я же сказала: я только что получила ее. Бен спрятал ее, когда умерла Джулия. А они купили у Тони, и я очень сильно сомневаюсь, дорогой, что ты посещал магазин Тони.

— Ты права. — Но складка между его бровей не исчезла. — Подлинный Пикассо?

— Конечно. — Она повернулась, взглянула на него и увидела, что он хмурится. — Ты можешь думать о Тони все что угодно, Бент, но копиями он не занимается.

Бентон поводил челюстью из стороны в сторону и задумчиво ответил:

— Хочешь поспорим?

— Бентон, не будь занудой.

— Да почему же я зануда, мой миленький цыпленок? Ты помнишь, я говорил тебе, что, будучи в России, я останавливался у одного парня на даче? И у него там куча живописи, которую он заполучил во время Второй мировой войны?

— Да, но…

— Никаких «но». Одни факты. Твой Пикассо, детка, висел на стене в ногах моей кровати, и я целых три дня смотрел на него. — Он повернул голову в сторону и прикрыл глаза. — Проверь меня. На спине кошки семь полосок. Правильно? А пятнышко в верхнем углу — это, наверное, драпировка? А прямо слева от его подписи есть три маленьких тонких линии, похожих на… на усы мышонка? — Она не отвечала. Он продолжал: — Правильно?

Ее губы сжались. Она заставила себя ответить:

— Правильно.

Бентон открыл глаза и посмотрел на нее. На ее лице была такая боль, что он почувствовал угрызения совести и сказал:

— О, Элинор, детка, прости. Я идиот. Надо было мне держать мой проклятый язык за зубами.

Она через силу покачала головой, и ее серебристые волосы упали на щеку.

Элинор сдавленно сказала:

— Нет. Не надо. Просто я доверяла Тони. Ему все доверяли. У него великолепная репутация… Я… я просто не понимаю.

Бентон вздохнул и скрипнул зубами:

— Я не ошибся. Мне очень жаль. Но я не ошибся.

— Но почему?

Элинор была так расстроена, так убита. Бентон осторожно сказал:

— Говорят, что каждый человек имеет свою цену.

— Но ведь Тони это совершенно не нужно. Рисковать карьерой из-за какой-то подделки. Бент, это ведь правда: это может его разорить. Я могу разорить его прямо сейчас!

И тут ее осенило. Он заметил это: Элинор отшатнулась, и лицо ее страшно побледнело. Она сдавленно прошептала:

— Господи, так вот в чем дело!

Вот почему она была ему нужна. Вот почему он целыми часами вертелся здесь, пытался подружиться с людьми, которых раньше презирал, вот почему губы его были теплыми, когда он поцеловал ее. Он вошел не с улицы. Тони был здесь и искал картину, когда она пришла. Вот почему он говорил о Пикассо, зная, что она любит Винслоу Хомера. Вот почему он покупает магазин и пытается купить ее.

Элинор яростно боролась с гневом и жалостью, глаза ее были закрыты, и она приложила обе руки к разгоряченному лицу.

И тут она услышала голос Бентона, услышала в нем гнев, тяжелую слепую ярость.

Он сказал:

— Что у тебя за чертово кольцо?

 

Глава 25

Элинор поспешно отдернула руку назад, и этот жест выдал ее вину.

Его глаза горели, словно раскаленные янтарные угли. Рот перекосился в усмешке:

— Это кольцо Мондейна, не так ли?

Надо было отвечать. Трудно, но надо было сказать правду. Она опустила руку.

— Да… Но, пожалуйста, с того момента, как ты уехал, случилось столько…

— Я тебе вот что скажу…

— Бентон, послушай…

— Нет, ты послушай, черт возьми! Ты ведь знала, что я не такой, как этот негодяй. И ты знала, что я думаю на его счет.

— Но тебя считали погибшим. И ты даже не представляешь, как все было. Так будь же добрее!

— Добрее, черт возьми?! Но я зол. Ведь ты, наверное, собиралась завалиться с ним в постель?

Кровь отхлынула от лица Элинор, и оно стало похоже на восковое. Она медленно встала на колени, затем поднялась на ноги, запахнув потертую рубашку, чтобы спрятаться от холодного дуновения сквозняка. И убийственно спокойно сказала:

— Я не стану опускаться до ответа на подобные вопросы. Спокойной ночи, Бентон.

Ей было некуда идти, кроме как в торговый зал. Проклятая собака заняла ее кровать, а на кресле она не собиралась устраиваться, в рубашке, которую невозможно застегнуть. Да еще напротив Бентона. Ее уже и так соблазнили сегодня, не хватало только, чтобы ее изнасиловали.

В ее воспаленном мозгу засела мысль о Бентоне, наполовину прикрытом одеялом: его огромное тело опиралось на руку с выпуклыми буграми мускулов, его глаза были похожи на глаза василиска.

Где-то в глубине ее сознания вертелись слова: василиск — огромная легендарная ящерица, взгляд которой смертелен.

Точно.

Ее озябшие босые ноги достигли темного и тихого торгового зала. Уличные фонари далеко впереди, видневшиеся через оконные стекла и сквозь завесу падающего снега, делали комнату похожей на подземелье гномов с длинными застывшими странными тенями. Ноги Элинор коснулись восхитительной мягкости восточного ковра, который лежал в том месте, где его раньше не было. Она споткнулась, схватилась за тростниковый подлокотник плетеного диванчика и, сориентировавшись, уныло подумала: «Это подойдет».

Элинор наощупь нашла сложенный плед, который среди других был уложен на специальной полке, обернула его вокруг себя и вытянулась на холодном сиденье софы, подложив голую руку под голову и подогнув колени, чтобы хоть немного согреться. Ее зубы стучали, она сжала их и заставила себя закрыть глаза. Но не потому, что на них навернулись слезы. Слез не было. Ей было слишком больно, чтобы плакать.

От пледа слегка пахло нафталином, и Элинор чувствовала грубые стежки ткани там, где она касалась ее щеки. Ей до боли захотелось узнать, о чем думала женщина, ткавшая плед сто лет назад. Времена меняются, а женское сердце остается прежним. Век сменяется веком, а причина боли в женской душе по-прежнему зовется: «Мужчина».

«Что же ты сделал, Господи? Я надеюсь, что ты слушаешь. Я не жду, что ты изменишь что-нибудь, потому что я понимаю, что все это — часть твоего плана. Но все-таки ты поступил плохо и мне верится, что тебе немного стыдно и что ты протянешь нам руку помощи, чтобы хотя бы отчасти поправить дело. Но я думаю, что ты не поможешь. В конце концов, ты ведь тоже мужчина».

Из рабочей комнаты не доносилось ни звука, ни шороха. Она отчаянно попыталась заставить себя задуматься над тем, что ждет ее в холодном свете дня.

Бумаги Мэтта, о которых он говорил, — это, наверное, конверт, данный ей Мартой, и он сейчас лежит в ее сумке. Почему она не распечатала его?

Но что случилось бы, если бы она его распечатала? Магазин не принадлежал бы Джилл Бонфорд.

Джилл Бонфорд здесь не хозяйка. Это хорошо. И по поводу отношения Бентона к Джилл сомнений не возникает. Так что Тони напрасно расточал свой шарм, хотя ей думается, что особенно много он не старался.

Но что бы там ни происходило с Тони, его ожидает неприятный сюрприз. И не один.

А вот она опять осталась без работы. Опять.

Да еще этот псевдо-Пикассо. Она и представить себе не могла, что будет использовать его против Тони, чтобы получить работу. Слишком много она переняла от Джулии, чтобы опуститься до этого. Нет, Пикассо — это проблема только Тони.

«И она существует у него уже некоторое время», — подумала она без всякого сочувствия.

А воспоминание о Тони в постели с Джилл вернуло ее к тоскливым мыслям о теплом, жадном теле Бентона, прижавшегося к ней, и она заставила себя подавить это чувство, иначе, без всякого сомнения, она побежит назад в рабочую комнату, скажет все, что он хочет, сделает все, лишь бы вновь оказаться в его объятиях.

Нет, надо держать себя в руках.

Ее била дрожь от холода и от напряжения. Плетеный диванчик слегка потрескивал, и она до боли сжала челюсти, чтобы зубы не стучали.

Внезапно она почувствовала легкое прикосновение к своим ногам. Это Томасин спрыгнул откуда-то сверху. Он переместился по ее скрюченному телу, прислонился своей мохнатой усатой мордочкой к ее щеке и вопросительно мяукнул.

Она приподняла плед и пустила его под одеяло. Он прижался к ней, и Элинор обняла его мягкое теплое тельце озябшими руками.

Глухо, словно из далекого края, до нее донесся бой часов. Куранты на здании суда пробили три.

До утра оставалась целая вечность. Если, конечно, утро настанет. Если ей удастся дожить до утра и не заработать двустороннее воспаление легких. Она поняла, что статистика смертности от разбитого сердца очень низка.

Тут ей в нос ударил давно знакомый запах. Дым.

Бентон курил.

Значит, он тоже не спит.

Помимо воли ей вспомнился другой день, другое место. Он возник перед ней и сказал: «Надо поговорить. Наденьте на себя побольше одежды».

Но на этот раз все будет не так. Он не придет. Теперь все изменилось. Он слишком туп, чтобы понять, что неправ. А она слишком горда, чтобы объясняться.

Она должна быть гордой. Больше ей ничего не остается.

Шаги.

Он ходит туда-сюда.

Отрывочные слова, слова нетерпения. Пришел Чарли и попросился на улицу.

Она четко представила себе эту картину. И услышала ворчание: «Давай быстрей, черт возьми!»

Опять хождение из угла в угол.

И снова тишина.

У нее даже уши заболели от напряжения.

И вдруг с внезапным гневом она спрятала голову под одеяло и прижалась щекой к кошачьему боку. Господи! Она ведет себя, словно малый ребенок в ожидании Санта Клауса.

Маленький обиженный ребенок в ожидании того, что он придет.

Ну что ж, прости, малыш. Он не придет.

Даже из-под одеяла она услышала шум. Шорох одежды.

Бентон одевается. Почему?

Она поняла, почему: раздался звук открываемой двери, а затем она захлопнулась. Бентон ушел.

Он действительно ушел.

Элинор показалось, что она слышит шум отъезжающего «пикапа». Она была уверена, что это так… но уже не имело значения для нее. Больше не имело.

Она снова осталась одна Вот что было важно.

Часы пробили четыре. Затем пять.

Ветер на улице утих, снег падал бесшумно, и ей казалось, что магазин похож на душную, облепленную тиной раковину. Элинор полностью была отрезана от остального мира, от людей, уютно прижавшихся к своим любимым в своих домах.

А вот она скрючилась на неудобной кушетке в комнате, наполненной тенями, прижавшись к спящему коту весом в двадцать фунтов.

Она этого не заслуживает. Нисколько не заслуживает. Она не сделала ничего плохого. Так куда же, черт возьми, подевались ее чувство собственного достоинства, ее гордость и стремление к независимости?

Да к черту все это! Она пережила смерть Бобби и Джулии, и ей еще много предстоит пережить до конца своих дней.

Нужно справиться с обстоятельствами еще раз.

Элинор опустила босую ногу на холодную поверхность мягкой дорожки и встала. Обернувшись старым пледом и прижимая к себе пушистого Томасина, Элинор прошлепала обратно в теплую ярко освещенную рабочую комнату.

Спальные мешки исчезли. Потрескавшийся деревянный пол был влажным в том месте, где стояли ботинки. В воздухе стоял запах табачного дыма, а пепельница была переполнена выкуренными, смятыми и раскрошенными сигаретами.

Хорошо. Она знает, что Бентон ушел, ушел от нее в такую минуту. Если допустить, что они снова встретятся, то как они будут разговаривать друг с другом?

Какая там к черту может быть жизнь с мужчиной, который не в состоянии тебя выслушать?! Ей это не нужно.

У нее и так уже достаточно проблем.

Так что пусть Бент сам разбирается со своими делами. Он может даже — и тут на ее губах заиграла ироничная усмешка — продать все Тони. Если, конечно, Тони по-прежнему желает купить магазин.

Элинор протянула руку за сумкой и стала в ней рыться, чтобы достать документы о партнерстве. Она оставит их на столе, и его удар не попадет в цель.

Тут-то она и заметила конверт, лежащий рядом с Пикассо. Она взяла его, не в силах успокоить биение своего глупого сердца, и прочла: «Скажи своему дружку, что тот, кто делал копию, забыл о линии под подписью. На картине на даче линия была».

Звук, очень похожий на рыдание, сорвался с ее беспомощных губ. Томасин поднял голову с ее плеча и мяукнул.

Понимая, что испугала его, Элинор заставила себя успокоиться.

Кофе. Надо сварить кофе и одеться. Около семи придет Бен. И она скажет ему, что Бентон вернулся. Он будет счастлив. Жизнь продолжается.

Порыв холодного воздуха почти ударил ее, словно взрыв. Элинор обернулась, запахнув плед.

Дверь открылась, и в комнату влетели хлопья снега. На пороге стоял Бентон с сенбернаром.

В тот же миг Томасин превратился из сонного кота в бесстрашного воина. Единственно усилием мускулов под атласной шкуркой он сорвался с колен Элинор, вспрыгнул на стол, а затем элегантной параболой переместился на верхушку буфета, где сгруппировался, выгнул спину и зашипел, словно резиновый шар, из которого выпускают воздух.

Чарли в ответ оглянулся на черно-белый холод раннего утра перед рассветом и решил выбрать меньшее из зол. Держась поближе к противоположной стене, кося осторожным глазом, он обошел маленькую кладовую и исчез. Донеслись хруст снега и собачий вздох. Томасин на буфете тоже расслабился, обернул себя пушистым хвостом и снова заснул.

Ни Элинор, ни Бентон не обратили ни малейшего внимания на поведение животных.

Элинор, как статуя с всклокоченными седыми волосами, дважды обернутая старым пледом, не двигалась, только смотрела.

Бентон открыл облепленную снегом дверь, хлопнул ею снова, повернулся и прислонился к косяку, скрестив руки на груди, стоя в своей излюбленной позе.

И, по крайней мере, тридцать секунд стояла тишина. Целую вечность.

Сам Бентон был похож на снеговика. Его толстые штаны от колен до шнурков на ботинках были облеплены снегом. Маленькие сугробы красовались на его плечах и на фермерской шляпе. На пол струились веселые ручейки талой воды, сбегая по его волосам, на плечи и спину. Усталое и мрачное лицо покрывала щетина.

Он спокойно сказал:

— Я вышел и попытался напомнить тебе, что живу в двадцатом веке.

Элинор не ответила и не пошевелилась. Она лишь теребила старый плед и смотрела. Ее голубые глаза казались почти черными от какого-то неясного чувства, ему нельзя было дать определения, даже она не смогла бы ответить, что у нее творится внутри.

Бентон несколько раз очень глубоко вздохнул, грудь его вздымалась и опадала. Вокруг ботинок растекались лужи.

Все тем же осторожным тоном он продолжал:

— Знаешь, ты права. Отвечать на подобные вопросы действительно унизительно. — Элинор открыла рот. Он покачал головой, чтобы не дать ей прервать его, и холодные брызги полетели в разные стороны. — Нет. Выслушай меня. Выслушай, пока мысли в моей голове не перепутались. О’кей? — Едва дождавшись, пока она кивнет, Бентон продолжал все тем же тихим, страдальческим, почти хриплым голосом: — Элинор, я человек деревенский. Я фермер. И не могу измениться. Это невозможно. Это слишком большая часть меня. Я вырос в такой среде, где неоспоримо считается, что, как бы ни поступал мужчина, он всегда прав. Я знаю, что это не слишком-то хорошо. Я извиняюсь.

— Бентон…

— Подожди, черт возьми! Я еще не закончил. Я целых два часа топал по снегу, думая, и я намерен высказаться! — Он почти орал на нее. Но внезапно она поняла, что это ее не заботит. Бентон продолжал: — Я кое-что обещаю тебе, Элинор Райт. Если сегодня мы с тобой положили начало чему-то хорошему, неважно, что получится, то мы открываем новую книгу. С первой страницы. И я говорю не только о себе. Я говорю о нас обоих. Ты можешь мне пообещать, что и для тебя открыта новая книга?

Элинор едва могла пошевелить губами — так они дрожали. Но он расслышал ее шепот:

— Я обещаю.

— Мне кажется, я люблю тебя.

— Мне кажется, я тоже люблю тебя.

Он издал еле слышный вздох из глубины груди. И сказал:

— Если ты не уверена, то лучше тебе укрыться под этот проклятый плед.

Элинор сбросила плед.

И у него резко перехватило дух при виде Элинор, стоящей среди ярко освещенной комнаты. Плед бесформенной кучей лежал у ее ног; его потертая рубашка едва прикрывала ее белые плечи, а единственная пуговица не могла скрыть округлости ее груди. Она двинулась к нему навстречу, полы рубашки распахнулись, обнажая красоту и нежность ее кожи, и от этого зрелища у него закружилась голова.

Его одежда полетела на пол вслед за пледом, кепка приземлилась в углу. Он схватил ее в объятия, покрывая поцелуями ее шею, прижимаясь к ее груди, а она обвила его руками, вцепилась в его шевелюру и жадно впилась в его губы.

— О, проклятье! — пробормотал Бент, вдыхая теплые запахи ее тела. — Опять не в чистой постели, без музыки… Дорогая, пожалуйста, перестань обнимать меня так, если только ты хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью прямо на полу…

— Что же, я готова… — прошептала она и обняла его еще крепче, желая еще глубже погрузиться, раствориться в густом, медовом теле, прижавшимся к ней, доверяя ему, задыхаясь от счастья принадлежать ему.

Тогда его рука скользнула с ее бедер на изгиб ее коленей, он поднял ее, перенес на кресло и сел, не выпуская свою гибкую ношу, прижатую к его груди.

— Господи! — благоговейно сказал он. — Только подумай, что с нами будет, когда мы наконец окажемся в постели. Ведь я старый человек. Я могу не выдержать этого.

— Тогда, наверное, настало время, — сурово сказала она, дыша в его спутанные седые волосы, — остановиться, или мы умрем прямо здесь. И что подумает Бен, когда придет сюда утром?

— Что мы умерли счастливыми.

Элинор тихо рассмеялась, поцеловала его в макушку, но все-таки соскользнула на пол и встала на ноги, высвободившись из его объятий.

— Лучше я оденусь. Иногда он приходит и к шести. Бентон…

— Элинор.

— Это будет непросто. Некоторые вещи.

— Если ты научишься жизни на ферме, я научусь разбираться в антиквариате.

— Я не о том. Я думаю, что как раз с этим будет просто. Я имела в виду Тони и Джилл.

Он резковато ответил:

— Джилл не имеет надо мной власти. А Тони может повлиять на тебя?

Элинор задумалась:

— Нет, не теперь. Если бы он купил магазин, тогда да. А еще он… он был очень добр. У меня были некоторые сложности… с медицинскими счетами. И он предложил мне их оплатить.

— И предложил тебе выйти за него замуж?

Вот оно.

Она попыталась ответить честно:

— Ну… некоторым образом.

Бентон опять взревел:

— Как можно сделать предложение женщине «некоторым образом»?

— Просто. Послушай.

— Да, мадам.

— Он не хотел надевать кольцо мне на палец. Он не хотел, чтобы Джилл видела. Или, может быть, кто-нибудь еще. И я не надевала его, вообще не надевала до тех пор… до сегодняшней ночи. По… по одной причине. Я думаю, — проговорила она торопливо, — что все это связано с Пикассо. Вспоминая прошлое, я многое поняла. Тони был, — теперь она прекрасно понимала, — напуган. И, держу пари, что кто-то еще в его магазине тоже. И он всеми силами старался избежать скандала.

Бентона это не слишком волновало, и он пожал плечами.

— Какая разница? Ты собираешься одеваться? Или мне помочь?

— Нет, — сказала Элинор и покраснела.

Бентон встал, прошелся по комнате, засунув руки глубоко в карманы, скрипя половицами и что-то насвистывая с отсутствующим видом.

— Элинор…

— Да?

— Если я расскажу тебе то, что мне самому кажется смешным, ты тоже будешь смеяться?

— Это что, тест на характер? — Голос Элинор звучал приглушенно; он доносился из пучины свитера.

— Может быть.

— Ну, попробуй.

— Когда я бродил ночью по снегу, то меня занесло в дом тети Джулии. И я обнаружил там Джилл в постели с Мондейном.

— Теперь я должна смеяться?

— Пока нет. Они увидели меня. Джилл закричала от страха. Думаю, она решила, что я привидение. Теперь можешь смеяться.

Элинор натягивала брюки и ни о чем не думала. Она послушно издала:

— Ха, ха.

Тут она взглянула на него, потому что Бентон стоял на пороге. И выражение его лица было угрюмым.

— Так вот почему ты здесь? — спросил он.

Она сделала широкий шаг и присела на краю койки, чтобы обуться.

— Нет, но я знала.

— Ты знала…

Он осекся и сжал кулаки.

Элинор торопливо сказала:

— Но мне плевать. Вот что важно. Тони собирался купить у Джилл магазин. И если он хотел таким образом добиться желаемого — то на здоровье. С Джилл я не смогла бы ужиться. Так что лучше было бы попытаться ужиться с Тони.

Его лицо все еще было напряжено.

— Предполагаю, что мне не следует интересоваться, каким образом ты планировала с ним ужиться.

— Ты осел! — сказала Элинор. — Отцепись! Я говорю о магазине. Ты же видел, что хотела сделать Джилл, а у меня не было шанса получить работу где-нибудь еще, к тому же я должна была позаботиться о Бене. Его пенсия просто мизерная. И если бы Тони уволил его, он наверняка оказался бы в доме для престарелых или где-нибудь еще. — При звуке ее гневного голоса появился Чарли, который положил ей на колено свою лохматую голову, предварительно обнюхав его. Она обняла его и заставила себя успокоиться. — Бент, — сказала она, — ты даже не представляешь себе, что здесь творилось. Пожалуйста, дай мне передохнуть. Я внезапно обнаружила, что мне негде жить, что доходы мои нестабильны, да еще навалились долги за лечение Бобби. И я справлялась со всем этим, как могла.

Бентон Бонфорд глубоко вздохнул и провел рукой по густым седым волосам.

— Да, — сказал он, и она поняла по тону его голоса, что он еще не до конца разобрался в ситуации, но спорить больше не намерен. Черт возьми всех этих мужчин! Он вздохнул и сказал: — Я перестраховался. Иначе этого бы не случилось. Ничего бы не случилось.

Она сказала:

— Да нет же. Правда. От тебя ничего не зависело. Все дело в том, что я слишком полагалась на других, позволяла им управлять моей жизнью. И единственный, кому следует выучить урок, — я. Ведь это моя жизнь. Следовательно, от меня она и зависит.

— Но что за великолепный выход — выйти замуж за Мондейна! — холодно заметил Бентон. Он кивнул своей массивной головой в сторону кольца, блестевшего радужным светом, когда она трепала Чарли по голове.

— Но я же не сказала, что выйду за него. Он вручил его мне и сказал, чтобы я не показывала его Джилл, а позже мы все обсудим. И до этой ночи я вообще его не надевала. Но, черт возьми, если бы ты знал, как я тогда тосковала и как старалась выкинуть тебя из головы! — Их глаза встретились. И помимо ее воли Элинор почувствовала слезы. Она встала, подошла к нему и обеими руками прикоснулась к его нахмуренному лицу. — Бентон, — сказала она. — Когда я узнала, что ты умер, я сама умерла. Через год или через два года — я не знаю, что бы я сделала. Но раны не зажили бы, Бент. — Она встала на цыпочки и потянулась к нему. — Полечи меня немного…

 

Глава 26

Режущий ухо скрип открываемой двери в рабочей комнате, с трудом поддававшейся из-за налипшего снега, едва ли обрадовал их. Особенно когда прозвучал визгливый голос:

— Господи, я же говорила тебе, это он, он жив, о проклятье, Бентон, зачем ты вернулся, ты же все испортил!

Рядом с пораженной Джилл Бонфорд стоял Тони с каменным лицом, он прятал уши в поднятый воротник своего тяжелого пальто и казался не таким испуганным, как Джилл, при виде Бентона Бонфорда собственной персоной. Когда Джилл так резко, что полы ее кожаного пальто взметнулись, повернулась к Энтони Мондейну и спрятала голову у него на плече, он автоматически обнял ее и резко сказал:

— Заткнись, Джилл, держи себя в руках! — В его темных глазах на застывшем лице горел красный огонек — тот самый опасный взгляд, с которым Элинор уже сталкивалась раньше. Почти бессознательно, увидев его, она придвинулась поближе к Бентону. Ее движение невозможно было истолковать неправильно.

Тони истолковал его правильно. Он сказал натянутым, звенящим голосом:

— Бонфорд, похоже, сведения о вашей смерти оказались слегка преувеличенными.

— Да.

Элинор почувствовала, как Бентон напрягся. Но он не пошевелился, и его лицо осталось невозмутимым.

Тони пробормотал:

— Надо же, везет человеку. — Потом он взглянул на белокурую головку, прислонившуюся к его плечу. — Должен заметить, что ваша супруга не чувствует себя особо счастливой.

— Это от того, что она мне уже не супруга.

— А… — Если одно слово может вместить в себя многие тома, то был как раз тот случай. Пришла очередь Джилл напрячься. И во взгляде, который она адресовала Тони, крылась тревога.

А Бентон почти радушно сказал в пустоту:

— Так что, если хотите, можете забирать ее. Она свободна.

Темные глаза Тони презрительно остановились на Элинор.

— А я думал, что нахожусь в процессе обретения кое-кого другого.

Элинор открыла рот, но давление руки Бентона помешало ей высказаться. Высказался он:

— Я думаю, что вы теперь понимаете, что процесс остановлен.

— Или приостановлен.

— Нет. Остановлен.

Но Тони смотрел мимо Бентона Бонфорда, словно его здесь и не было, и сказал, обращаясь непосредственно к Элинор:

— Мне предложили присоединиться к «Сотбис». Я хочу, чтобы вы были со мной, Элинор. Вы знаете, что я нуждаюсь в вас. Поразмыслите, дорогая. Ведь вы живете в одной вселенной со мной, а не с этим ковбоем на тракторе.

Внезапно Джилл подняла голову; она посмотрела на Тони, широко распахнув глаза. И грубо сказала:

— Однако.

Энтони спокойно ответил, не отводя глаз от женщины, стоявшей в другом углу комнаты:

— Элинор понимает.

Странно, но Элинор действительно понимала его. И еще она верила его словам — Тони действительно думал, что она нужна ему. И еще, вероятно, — усмехнулась она, к собственному изумлению, — он понял, что хочет ее.

Она очень тихо и спокойно произнесла:

— Тони, послушайте.

— Дорогая, когда я вас не слушал?

— Да никогда. А особенно когда голова ваша занята другим. И теперь вы тоже ведете себя, как осел. Слушайте меня, черт возьми. — Тони пожал плечами. Она сказала: — Вчера, в мой день рождения, Бен вручил мне Пикассо.

Было бы нелепицей, если бы Тони ответил: какого Пикассо? Он лишь переспросил:

— На самом деле? Господи! — И его глаза жадно окинули комнату. Увидев картину, он оттолкнул Джилл и рванулся к полотну. Очень быстро.

Но Бентон оказался проворнее. Элинор не ожидала, что такой грузный мужчина может передвигаться с такой быстротой. Он опередил Тони и прислонился к столу, словно невзначай.

Тони заметил конверт, лежащий возле картины. Обогнув Бентона, он схватил его и прочел записку. И тут стало видно, как он побледнел. Почти содрогнувшись, он вздохнул и сказал Бентону:

— А, вы видели того Пикассо во время вашей поездки в Россию.

— Да.

Их взгляды встретились.

Тони тихо выругался, злобно и грубо, встряхнув головой:

— Что за невероятная, нелепая неудача!

— Не совсем.

— Это было ошибкой. Элинор, вы ведь знаете, что лично я никогда бы не продал такую вещь Джулии.

Теперь уже Бентон качнул головой. Он сказал:

— Ошибкой было то, что вы продали картину. А вот подделка была намеренной.

— Бонфорд, ради Бога, чего вы хотите? Крови? Вы уже ее получили! Я шесть недель искал картину, — прошептал Мондейн.

Джилл так и стояла посреди комнаты, всеми забытая, покинутая, сбитая с толку и ничего не понимающая. Внезапно она тоже оказалась у стола, вклинившись между двумя мужчинами, плача и причитая:

— Да кому какое дело? Кому какое дело до какой-то дурацкой картины? Что теперь будет со мной? Бентон, у меня нет ни гроша. Я все истратила — деньги, которые смогла получить после продажи твоей фермы, и деньги от продажи мебели — все. Я ухожу. Но не ждите от меня, что я уйду с пустыми руками, и если вы заставите меня сделать так, то сами же пожалеете.

Бентон рассмеялся ей в лицо. Смех был искренним. Тони Мондейн посмотрел на него как на сумасшедшего, а Джилл — со страхом и неуверенностью.

— Конечно, мы и не ждем от тебя, что ты уберешься отсюда с пустыми руками, — сказал Бентон своей бывшей супруге. — Ведь ты уже кое-кому столько наобещала…

Он слегка наклонил белокурую головку Джилл и, смачно поцеловав, всунул злосчастного Пикассо в ее ослабевшие руки.

— Вот тебе, дорогая, бесценный шедевр. Сам Мондейн заплатит тебе за него кучу денег. Только попроси.

Энтони так и замер, словно его поразило молнией. И процедил сквозь сжатые зубы:

— Вы просто невообразимая сволочь.

Джилл перевела на Тони свои красивые глаза, и в них внезапно блеснуло лукавство.

— Это правда? Это так дорого стоит?

Бентон приветливо ответил вместо Тони:

— Конечно, милая. Для него — да.

— Как… как «Тайная вечеря» или «Мона Лиза»?

— Точно.

— И я могу продать ее музею?

— Сперва я потолковал бы с Мондейном. Наверное, он даст за нее большую цену.

— Правда, Тони?

Энтони Мондейн посмотрел на Бентона с безграничным отвращением.

— Правда, — процедил он сквозь зубы. — Моя дорогая, — обратился он к Джилл, — думаю, мы обсудим это за завтраком. Я не вижу никакого смысла дольше оставаться здесь.

— Подождите!

Внезапно Элинор возвратилась к жизни и торопливо двинулась через комнату, наталкиваясь на шкаф и китайскую горку.

— Вот, — сказала она, стягивая с пальца бриллиантово-сапфировое кольцо. — Вот, Джилл, кое-что еще. Это очень старая и очень ценная вещь.

Джилл Бонфорд уставилась на драгоценность в своей ладони, на голубые искорки сапфиров и на яркий огонек бриллианта.

— Господи! — тихо сказала она. — А камни не поддельные?

— Нет, конечно, — сказала Элинор. — Не правда ли, Тони?

Тони так крепко сжал губы, что был способен лишь кивнуть. Он так разозлился, что не мог дать волю языку. Джилл перевела настойчивые глаза на Элинор.

— Значит, вы хотите отдать его мне? Но зачем? Чтобы я никогда сюда не вернулась? Не волнуйтесь, это осиное гнездо привлекает меня не больше, чем прокисшее вино. Но все-таки я не понимаю, почему вы отдаете мне кольцо.

— Назовите это… — Элинор помялась, — назовите это страховкой. Это могло бы поддержать вас, пока вы… пока вы не устроитесь с жильем. Я уверена, что вам стоит иметь дело с Тони, он поможет. У него самые разнообразные связи, особенно в Сент-Луисе. Почему бы вам не попытать счастья там?

— Хорошо, — сказала Джилл Бонфорд и улыбнулась Тони Мондейну. — Может быть, так я и сделаю. — Она надела кольцо на гибкий пальчик, украшенный ярким блестящим маникюром. Затем, переложив картину под другую руку, она растопырила пальцы и залюбовалась разноцветными искрами драгоценных камней. — Хорошо. Раз уж вы оба повели себя столь великодушно, чтобы избавиться от меня, может, добавите что-нибудь еще?

— Нет, — одновременно сказали Элинор и Бентон. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, словно озорные дети.

Тони Мондейн холодно сказал:

— Спасибо тебе, Господи, за твои маленькие милости. Хорошо. Вы выиграли. Я присмотрю за этим капризным ребенком, по крайней мере, первое время. Предполагаю, вы думаете, что я этого вполне заслуживаю.

— Скажем так, — тихо обронила Элинор, — вы стоите друг друга.

Она стояла рядом с Бентоном и чувствовала его, теплого и надежного.

Тони запахнул ворот своего пальто и дернул почти примерзшую дверь.

Снег наконец прошел. Розовые и перламутровые лучи утреннего солнца осветили сугробы в проулке. Черные скворцы, нахохлившись, сидели на ветках ив. По направлению к магазину одежды проехал фургон.

Жизнь продолжалась.

Тони поежился и сказал Джилл:

— Ступайте, дитя мое.

Джилл вздрогнула и сказала:

— Бррр!

Тони двинулся с места. Затем остановился.

Он оглянулся на двоих, оставшихся у стола, — огромного мужчину и женщину со спокойными голубыми глазами под короткой мягкой седой челкой. Его лицо скривилось, и он покачал головой и сказал:

— Не верю тому, что происходит со мной. — И затем, словно эти слова вырвались сами собой, он сказал: — А я мог бы полюбить вас.

Элинор улыбнулась и тихо ответила:

— А я не могла бы. — Их взгляды скрестились. И, повинуясь импульсу, она сказала: — Но все-таки удачи вам с «Сотбис»!

Элинор пожелала этого искренне, и он знал это. Он слегка взмахнул рукой, хлопнул дверью и исчез.

Двое оставшихся в комнате посмотрели друг на друга.

Бентон протянул руку и выключил лампу на столе. Слабые лучи утреннего солнца, проникнув сквозь занесенные снегом оконные стекла, коснулись медовой лакировки уэлшевского буфета, зеленых драконов на сиденье китайского фарфорового табурета и кричащего пурпура керамической коровы, по-прежнему издававшей свое молчаливое «му» с крышки стола.

Но Бентон не смотрел на корову. Он смотрел на Элинор, с печального лица которой давным-давно сошел румянец юности, оставив нежные мягкие линии зрелой женщины.

Он сказал ей тихо и нежно:

— Я не хочу становиться врагом ему. И надеюсь, не стал им.

Элинор качнула головой:

— Все в порядке… Тони умеет вовремя отступать. Я надеюсь, что в этой истории с подделкой он не зашел настолько далеко, что не сможет выкрутиться. Это могло бы разорить его и это отразилось бы на нас всех, ведь он имеет огромный вес в среде антикваров.

— Отразилось бы на всех?

— Да. На владельцах маленьких магазинов. Как «Антиквариат Бонфорд».

— Не имеешь ли ты в виду, что будешь по-прежнему с ним сотрудничать, что он вернется сюда когда-нибудь?

— Конечно, он вернется.

— Но будет намного лучше, если он не станет совать свой нос в твой магазин.

Лицо Бентона было грозным. Элинор вздохнула.

— Мальчишка, — сказала она. — А еще говорил, что понял, что живет в двадцатом веке.

Бентон еще сильнее нахмурился:

— Я и так уже зашел слишком далеко.

— Так сделай еще один шаг.

— Все-таки он мне очень не нравится. Кошмарный наглец.

— А вот это меня не пугает. Бентон, антикварный бизнес — это бизнес, как и любой другой. Ты берешь у компаньона то, что тебе нужно, и остальное тебя не интересует. Так Тони и поступает. Этому же училась я. Я буду покупать вещи даже у Марвина Коулса, если у него будет что-то, что меня заинтересует. — Его лицо не изменилось. И внезапно Элинор рассмеялась: — О, Бентон, какая интересная жизнь у нас впереди. Послушай, я упустила столько возможностей, отказавшись от Тони Мондейна. А ты только успел появиться, как через неделю я уже упала в твои руки, словно созревшее яблоко. Тебе это ни о чем не говорит?

Теперь настала его очередь рассмеяться. Смех был раскатистым, грудным.

— Это говорит мне о том, что я встретил женщину, выросшую в городе.

Он продолжал улыбаться, и она собралась с духом.

— Бент, я должна сказать тебе кое-что еще.

— Если только кое-что еще не будет касаться Мондейна. С меня хватит разговоров о нем.

— Нет. Только тебя и меня.

— Начало хорошее. Я — за.

Бентон протянул ей руки. Она уклонилась и толкнула его в кресло. Оно хрустнуло, но выдержало. Сама она уселась на китайский табурет.

— Ты сказал, что хочешь купить ферму Крейнов. И позволить мне заниматься магазином.

— Правильно.

— Но Джилл сказала, что потратила деньги, вырученные за ферму.

— Она потратила только то, что смогла получить. А большая часть осталась. К тому же мой адвокат говорит, что я могу выдвинуть иск. Но я не думаю, что хочу получить обратно Пикассо, и я чертовски уверен, что мне не нужно кольцо. По крайней мере, не Мондейна. — Бентон улыбнулся.

Но Элинор была серьезна.

— Я уже говорила тебе, что у меня куча долгов. Меня выбили из колеи медицинские счета Бобби.

— Мы оплатим их.

— Нет, нет, счета мои. Это моя ответственность.

— Элинор, разве ты не знаешь, что, когда людей венчают в церкви, их напутствуют словами «чтобы жили вы вместе в горе и радости…»

— Бент, да ты едва меня знаешь, если не считать библейского смысла. — Элинор зарделась, и он нашел это очаровательным.

Он тихо продолжил:

— Нам предстоит научиться делить горе и радость. Всему свое время. Мы справимся. Ты забыла одно важное слово, Элинор. Я ведь сказал тебе, что мы — партнеры. — Он не отрывал глаз от нее, и, казалось, его взгляд можно потрогать. — У меня было время поразмыслить о своей жизни, Элинор, — сказал он, — когда я топал по снегу и пытался забыть о застывших ногах. Я понял, чего мне не хватало прежде. Джилл не была моим партнером — она была моей забавой и моей ошибкой. А мне надо разделить то, что я имею, с кем-нибудь. Ты можешь научиться любить моих коров с их нежной бархатной шкурой и шелест кукурузы, колосящейся зелеными рядами под солнцем, а я научусь любоваться полировкой старого уэлшевского буфета и любить комоды, которым уже две сотни лет. Может быть, и мы проживем так же долго.

— Проживем еще двести лет? Боюсь, что мы поздновато начали.

— Тогда, черт возьми, — сказал Бентон, протягивая к ней руки, — давай не будем больше задерживаться! — Она рассмеялась, ее сердце пело, сознавая истинность его слов. Партнеры. Партнеры! И она хотела, Господи! Как она хотела, чтобы Бобби был с ними. И видел бы свою маму и Бентона Бонфорда. Что-то подсказало ему, о чем она думает. — Слушай, — сказал он нежно, — вот еще о чем я подумал. У нас не может быть детей. Мы слишком старые. Но я держу пари, что найдется пара ребятишек, которые в нас нуждаются. А нам надо только поискать. — И ее лицо, внезапно просиявшее от счастья, безмерно обрадовало его. — Я научу их возделывать землю, а ты обучишь их всяким штукам про эти розовые стеклянные вещицы. Из Бента получится отличный дедушка. Договорились?

Поток солнечного света омыл его серебристую шевелюру, его небритые щеки, могучую грудь под расстегнутым воротом рубашки.

Элинор кивнула.

— Договорились, — ответила она, протягивая ему обе руки и прижимаясь к его груди. И на секунду замерла. — Но я помню и о других обещаниях. Где чистая постель? Хрустящие простыни? Музыка?

Бентон разомкнул ее руки, заставил их скользнуть под его рубашку и сойтись на его широкой теплой спине. Он сказал, дыша в ее макушку:

— В доме тети Джулии спален достаточно, только вот не знаю, удастся ли нам закрепить какую-нибудь из них за собой, учитывая склонности Чарли. С простынями все обстоит нормально, а если не будет электричества, чтобы завести музыку, я могу насвистывать какой-нибудь мотивчик. А поскольку, кажется, снова начинается снег, то у нас в распоряжении будет целый день.

— Тилли, — сказала Элинор, обращаясь к пурпурной корове. — По-моему, мне сделали предложение.

— Ты можешь и отказаться, — весело сказал Бентон. — Но мне кажется, что все закончится свадьбой. И хотя это становится совсем немодно в двадцатом веке, мне плевать.

Земля уплыла из-под ног Элинор после долгого сладкого поцелуя. Затем она пришла в себя и взяла в руки пурпурную корову.

— Есть вещи, — сказала она, глядя в глупые, с длинными ресницами, глаза Тилли, — относящиеся к девятнадцатому веку, которые я не считаю столь уж неприемлемыми, и среди них, я полагаю, вопрос о замужестве. Отметь, я сказала, я полагаю. — Партнер. Вот это ей нравится.

Бентон подал Элинор пальто и подозвал Чарли. Элинор оделась, протянула руку к полке и почесала ушки спящего кота.

— Надо сбежать, пока не пришел Бен, — сказала она.

Чарли протопал к ним из кладовки, он выглядел вполне отоспавшимся. Кот встрепенулся и обменялся с псом долгим, напряженным взглядом.

Бентон нацарапал записку, оставив ее на уэлшевском буфете Бена. Она гласила: «Уехали домой».

Элинор, сияя от счастья, подумала: «Господи, что за чудесное слово: “домой”!»

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.