Почти пятьсот лет тому назад у подножия дымящегося вулкана Попокатепетль собрались тысячи людей, присланные правителями всех подвластных ацтекам земель: двадцатитонную каменную громаду по дамбам озера Тескоко нужно было доставить в ацтекскую столицу, город Теночтитлан, возвышавшуюся на острове. Камень Солнца водрузили на постаменте перед главным храмом как символ величия ацтекского государства, в котором жреческая каста обладала огромной политической силой и могла соперничать в своем могуществе с властью царей.

Идеально круглый диск диаметром в четыре метра символизировал ацтекскую Вселенную. В центре диска — рельефное изображение великого бога Солнца — Тонатиу. Тонатиу воплощал уже наступившую эпоху «четырех землетрясений». Вокруг изображения бога Солнца четыре квадрата с пиктографическими знаками — рисуночным письмом, с которого начиналась самая древняя письменность, — соответствующими уже пройденной, по представлениям ацтеков, истории мира.

Точная копия Камня Солнца — дар мексиканских ученых Ленинграду — с 1945 года занимает всю стену южноамериканского зала музея.

Всякий раз, когда я смотрю на Камень Солнца, я вижу не только мастерски исполненные узоры и пиктограммы, — в памяти встают дела и образы, пришедшие в легенды и историю.

...Чем выше к темно-синему небу устремлялась широкая горная тропа, тем труднее было обходить сбегающие на нее ручьи из камня и снежные языки. Гора Попокатепетль, покрытая ледником, выбрасывающая время от времени вулканическую лаву и камни, нависала над тропой. Юноша по имени Койельшауки, что означало «Человек, звенящий нефритовыми колокольчиками», второй раз в этом году отправился в ту сторону, где ночь скрывает солнце.

Он шел в город Теночтитлан — столицу теночков, горделиво именовавших себя людьми из страны Астлана — ацтеками. На этот раз он шел один. А тогда он был вместе с воинами, друзьями и братьями, вместе с могучим предводителем Тамалли.

В тот дождливый летний месяц Рождения цветов он был в боевых рядах тлашкаланцев, шедших на битву с теночками, отнявшими у тлашкаланцев право жить своими обычаями, своей верой. Тогда, всего лишь десять месяцев назад, Койельшауки шел вместе с другими на запад, и шел другой дорогой, дорогой, лежащей у Кукурузной горы — Шилотепетль.

Три дня прошло, как юноша покинул Тлашкалу, свой родной дом. Три дня назад его окликнула служанка и сообщила, что Мокель — несчастная супруга предводителя — родила сына. Весть эта пробудила память. Койельшауки вновь пережил день битвы, день, когда тлашкаланцы лишились своего вождя.

Войско тлашкаланцев заночевало тогда на берегу небольшой реки. Утро начиналось дождем, и дозорные не заметили врага, подошедшего под покровом серой дождливой завесы к спящему лагерю. Солнце разорвало тучи, полыхнуло лучами на влажную землю, подняло спящих, но враг был уже рядом, и посвист стрел огласил речную долину, смешавшись с криками раненых воинов и встревоженных птиц. Для тлашкаланцев бой был проигран. Койельшауки, которого Тамалли оставил в арьергардном дозоре, видел лишь конец сражения. Пятьдесят или семьдесят теночков окружили могучего Тамалли. В руках предводителя была зажата боевая дубинка. Он яростно размахивал ею, нанося удары, сокрушая врагов. Восемь теночкских воинов убил в этой схватке Тамалли и свыше двадцати ранил, прежде чем врагам удалось свалить его и связать. Тлашкаланец был взят в плен. Тлашкаланцы проиграли битву, и, когда Койельшауки вернулся домой, ему было стыдно перед людьми. Но никто не упрекал его за поражение Тлашкалы у Кукурузной горы. Разве можно было в чем-либо обвинять человека, звенящего нефритовыми колокольчиками, который честно нес дозор в арьергарде? Никто не обвинял юношу, но сам он не находил себе места и очень обрадовался опасному поручению Мокель.

Мокель, как жрица, способная проникать в тайны богов, не верила, что Тамалли погиб в плену. Она знала о жестокости жрецов Теночтитлана, об их власти над теночкским правителем Монтесумой, о тысячах пленных, принесенных в жертву богу Солнца — Тонатиу. И все же Мокель надеялась, что Тамалли еще жив. Она подозвала к себе юношу и сказала:

— Койельшауки, мой повелитель в плену. Я говорила с вождями и жрецами. Они благословляют твою дорогу. Проникни в город теночков, скажи моему повелителю, что у него родился сын. Скажи ему об этом и помоги, чем сможешь помочь!

Старый и мудрый Текат проводил юношу в дорогу. Он посмотрел на звезды и напутствовал его:

— Торопись, наступает немонтеми — пять несчастливых дней, которыми кончается ацтекский век.

И Койельшауки торопился. Ужасный смысл предупреждения Теката дошел до сознания не сразу. Немонтеми — пять несчастливых дней, которыми заканчивается пятидесятидвухлетний цикл — ацтекский век. Пятьдесят третий год — первый год Нового века, Нового цикла. В эти дни теночки гасили огонь в домашних очагах, ломали и крушили обстановку своих жилищ. Гасли огни и в храмах. В ночь, которой кончался пятый несчастливый день, детям не разрешали спать. Они бродили до рассвета из угла в угол, чтобы злые силы не превратили их в крыс. Все пять несчастливых дней, как перед катастрофой, над погрузившимися в темноту теночкскими поселениями стоял плач... Проходили немонтеми, и наступал торжественный праздник Нового огня. Во время этого праздника в жертву приносили пленных, захваченных в последних войнах.

Если Тамалли еще жив, то после немонтеми ничто не может спасти его. Юноша прибавил шаг. Мысль о том, что он сам может оказаться жертвой в праздник Нового огня, не беспокоила его.

Густые сумерки застигли Койельшауки на середине перевала. От ледника потянуло холодом. Плотнее задернув полы короткой холщовой накидки, путник остановился и внимательно посмотрел на звездное небо. Взгляд пробежал по звездным россыпям в поисках Венеры. От нее ведут ацтеки отсчет своего пятидесятидвухлетнего цикла. Сколько же еще дней в запасе? Дней не оставалось! С завтрашнего утра начинались немонтеми.

Койельшауки поправил единственное свое оружие — острый обсидиановый кинжал, прикрепленный к поясу набедренной повязки, и устремился вниз по перевалу к долине Анахуак.

Чем ниже по склону уходила тропа, тем ближе был сосновый лес, ночные обитатели которого тревожили душу гортанными криками, завываниями и хрипом. Юноша старался отогнать страх и вглядывался в темноту. Он различал отдельные группы ауэуэте — гигантского болотного кипариса, достигающего пятидесяти метров в высоту и пятнадцати метров в окружности. На рассвете сосновый лес остался позади — и показалось ровное поле, усеянное редкими колониями остролистных, утыканных шипами магей — местного вида агавы, из сока которой теночки делают дурманящий напиток пульке.

Болотный кипарис и агава означали, что Койельшауки вступил во владения теночков. Сойдя с тропы, юноша устроился под кипарисом и вскоре уснул.

Яркие лучи полуденного солнца и острое ощущение голода пробудили его. Первое, что увидел тлашкаланский воин, был орел, взлетевший над мощным кустом агавы со змеей, извивающейся в его когтях. Боги, несомненно, благословляли дорогу тлашкаланца в этой стране. Когда теночки пришли в долину Анахуак, они построили свой город на том месте, где увидели орла, сидящего на кактусе со змеей в когтях. Жрецы тогда решили, что орел со змеей в когтях — божественное предзнаменование могущества теночков.

То ли помог короткий отдых, то ли повторение легендарного знамения придало бодрости. Койельшауки подошел к агаве, сорвал мясистый лист, полакомился его мякотью и проглотил маисовую лепешку. Лепешки, уложенные в походной суме, были единственным, что он взял с собой из еды. Все остальное приходилось находить на этой чужой земле. Мякоть агавы утолила и голод и жажду. Тлашкаланец мог снова продолжать свой путь. Теперь он шел по земле врагов его племени.

На исходе пятого дня опасной дороги юноша увидел гладь озера и будто бы из воды вырастающие белые и красные дома столицы теночков, подвластные им города по краям озера и дамбы, которыми был соединен Теночтитлан с этими городами. Боги были на стороне посланца Мокель! Они помогли ему пройти незамеченным по чужой земле. Они помогут ему выполнить долг в дни немонтеми, когда не горят огни в ночи и теночки заняты проводами прожитого века.

Еще в родной Тлашкале мудрый Текат придирчиво подобрал одеяние юноши. Теперь Койельшауки мог убедиться, что он ничем не отличается от молодых теночкских воинов, спешащих по дамбам в столицу или на долбленках направляющихся к прибрежным плавучим садам "чинамп". С помощью таких садов, где растения корнями оплетали глинистую почву, жители Теночтитлана отвоевывали у озера новые участки для города.

Койельшауки лежал в укрытии недалеко от одной из дамб и внимательно наблюдал за проходившими по ней. Он не знал, где теночки держат пленных, он не знал, куда идти дальше. Единственное, что твердо знал юноша, — пройдут немонтеми, и его вождь Тамалли будет у огромной белой пирамиды, что возвышается над сорока теночкскими храмами в центре города. Но чем тогда сможет помочь ему Койельшауки? Каким бы опасным ни был пройденный путь, самое главное начиналось здесь, у начала искусственной дороги, идущей через озеро.

Юноша всматривался в лица людей, проходящих по дамбе. Может быть, он увидит пленных, может быть, придумает, как проникнуть в сердце ацтекской столицы...

Быстро наступившая ночь не озарилась ни единым огнем. Все светильники, огни во всех домах и храмах были погашены. Теночки шли по дамбе в полном мраке. Никто не обращал внимания на Койельшауки.

— Дорогу! — Властный окрик заставил юношу отскочить к краю дамбы. Мимо пробежал человек, острая тень пики в темноте выдавала в нем воина. За ним, тяжело дыша, бежали, сбившись в беспорядочную толпу, уставшие люди, а затем опять воины. Бежавший впереди не переставая кричал: «Дорогу!» «Пленные, — мелькнуло в голове. — Пленных гонят в город». Койельшауки быстро выбежал на середину дамбы и почти бесшумно побежал следом. Так и бежали они: впереди воин, потом сотня пленных, за ними воины и Койельшауки. Юноша старался сдерживать дыхание, но опасения были напрасны: любой шум тонул в грузном топоте пленных и воинов, в их прерывистых вздохах и криках. Койельшауки боялся отстать и бежал, почти наступая на пятки теночкского воина.

Однообразный шум вдруг сменился неразборчивыми, но властными окриками; тлашкаланец задержал бег, пытаясь понять, что происходит там, в кромешной тьме. Ночь упрямо хранила тайну, а окрики становились глуше, топот пленных вдруг оборвался — и наступила тишина. Юноша рванулся вперед и уткнулся в каменную стену. Ощущая левой рукой ее кладку, он побежал направо. Стена не кончилась. Он повернул и, так же не отрывая руки от прохладных камней, побежал в обратную сторону. Казалось, стена уходила в бесконечность.

Приглушенные голоса заставили вспомнить об опасности. Юноша остановился и отошел от стены. Почувствовав легкое дуновение листьев, услышав шум фонтанных струй, он решительно двинулся в ночь. Невысокая изгородь ограждала внутренний двор какого-то жилища. Оставалось рискнуть и спрятаться в густых зарослях плодовых деревьев и кустов, которые должны были окружать фонтан. Ночь спрятала дорогу, выбора не было.

Больно впились в ладони иглы можжевельника. Бесшумно раздвигая его, юноша ползком проник в заросли.

Рассвет так же быстро сменил ночь, как вечер сменил день. Солнце не могло пробиться сквозь плотную завесу

туч, окутавших за последний час небо над Теночтитланом. Крупные капли дождя ударяли по оголенным рукам и ногам, скатывались по щекам. В серой дымке дождливого утра отчетливо выделялся силуэт большого дома, выложенного красным и белым камнем. Он стоял в глубине двора, который отгораживал его от широкой дороги, проходящей вдоль высокой храмовой стены. Где-то за полосой дождя скрылся проход, куда исчезли пленные и воины.

И хотя обитатели дома еще спали и никого не было видно на дороге, покидать убежище в можжевельнике было неразумно. За дорогой начиналась территория главного храма. Пока не начался праздник Нового огня, туда нельзя проникнуть. Еще ждать день и ночь. Еще ждать окончания немонтеми. Только тогда можно увидеть пленных, только тогда можно выполнить наказ Мокель и передать новость Тамалли. Передать Тамалли! Но жив ли он?

Сомнения, обостренные ночными страхами, закрадывались в душу Койельшауки. Он еще плотнее прижимался к сырой земле и закрывал глаза. Боялся ли он смерти? Нет, убеждал себя юноша. Не боялся. А что, если он пришел слишком поздно? При этой мысли густой комок перехватывал горло, задерживал дыхание. Со стороны дома донеслись голоса, и тут же заглохли в нарастающем, как водопад, шуме со стороны дороги.

Пленные вновь, как и в ночи, внезапно появились на дороге. Вновь впереди бежал воин с пикой, за ним быстро двигались пленные, кто в плаще, кто в накидке, кто просто в одном коротком переднике, но почти все с кровоточащими или успевшими зарубцеваться ранами на теле. Пленных охраняли сбоку и сзади теночки, вооруженные мечами и пиками.

Но что это? Койельшауки даже вздрогнул от неожиданности. Знакомый замысловатый узор на плаще высокорослого могучего воина. Руки связаны, голова гордо поднята к серому небу. Он не бежал, а шел быстрой походкой. У него был такой широкий шаг, что охраняющие его шесть ацтекских воинов не поспевали за ним, трусили рядом. Пленный не смотрел в сторону Койельшауки, но юноша уже узнал его.

— Тамалли-цин!

Крик, перекрывающий топот толпы, шум дождя, заставил пленного резко повернуть голову и остановиться.

Стражники заметались. Откуда-то появились новые ацтекские воины, они сгрудились у ограды внутреннего двора. Койельшауки хотел выскочить из кустов, но отекшие ноги не слушались его. Пленных погнали дальше. Их уже не было видно на дороге, когда храмовая стена эхом ответила: «Тамалли-цин!» Ацтеки тревожно озирались по сторонам. И где-то совсем вдали вновь повторился тот же зов: «Тамалли-цин!»

Когда юноша смог наконец пошевелиться, на дороге не было никого, кроме теночкских воинов, а во дворе дома суетились его обитатели. Либо выйти из укрытия и погибнуть в неравной схватке, либо переждать и выполнить слово, данное несчастной супруге Тамалли.

До вечера Койельшауки пролежал в кустах, внимательно следя за дорогой у храмовой стены. Когда начнется шествие за Новым огнем, он смешается с теночками и будет как тень ходить за ними всюду. Ни один обряд у ацтеков не обходится без человеческих жертв. Там, где будут жрецы, там будут толпы ацтекских воинов и простолюдинов, там будут и пленные!

День был на исходе. Солнце уже скрылось за горизонтом. Узкая полоска западного края неба догорала уходящим заревом. В это закатное время многотысячный город, живший предчувствием ужасного обряда затаенно и озабоченно, очнулся. Разноголосый гул и тысячеустая песня, похожая на плач, полетели к звездам. По дороге вдоль храмовой стены нескончаемым потоком шли жители ацтекской столицы. Они несли в руках специально приготовленную для факелов паклю. К толпам теночков присоединялись и обитатели дома, в саду которого укрывался Койельшауки. Юноша ошибся. Немонтеми прошли.

Скоро на холм Уишачтекатл начнет восхождение главный жрец, сопровождаемый свитой, с ними обязательно будет кто-нибудь из военнопленных. Они взойдут на холм, поднимутся на пирамиду, венчающую его. На пирамиде сооружены два деревянных храма. Главный жрец и его свита, одетая в платья ацтекских богов, будут пристально всматриваться в небо, ловя момент такого сочетания звезд и утренней звезды — Венеры, которое означает зарождение нового века. В этот миг из разверзнутой груди принесенного в жертву пленного вынут сердце и на его месте жрецы зажгут огонь. Факелы, подожженные от него, скороходы доставят во все храмы пятидесяти городов, окружающих озеро Тескоко. Пламя Нового огня передадут с вершины тем, кто стоит внизу. Вспыхнут тысячи факелов, и люди понесут их к потушенным очагам и светильникам.

Когда Койельшауки оказался за храмовой оградой, у подножия Холма звезд, торжественная процессия жрецов уже достигла его середины. В сумерках фигуры были едва различимы, и все же юноша не увидел никого в процессии, кто походил бы на Тамалли.

Ритуальная песня зазвучала громче. Последний отблеск заката погас на небе. Прошло несколько минут, и на вершине пирамиды вспыхнуло яркое пламя. Стоявшие у подножия в ярких одеяниях теночки, некоторые из них были в шкурах ягуаров, издали радостный вопль, который, не смолкая, перекатывался по рядам. Как птицы, вниз с холма полетели зажженные факелы, которые несли скороходы. Огонь вспыхивал внезапно, ослеплял собравшихся, озаряя ликующих ацтеков. Новый огонь пришел на землю Теночтитлана, наступил новый век.

Факелы освещали дома, светильники — дамбы. Всю ночь город не спал. Всюду праздновали и пировали. Смешавшись с группой своих сверстников, Койельшауки оказался на чьем-то богатом дворе. Здесь угощали всех и все говорили о завтрашнем празднике Нового огня. Воины готовили доспехи и оружие, ведь будет турнир и будет сражение с пленными. «Сражение?» — удивился Койельшауки.

Гостеприимный хозяин подозрительно посмотрел на него. Разве он не знает, что пленным дадут не настоящие мечи с острыми обсидиановыми вкладышами, а лишь деревянную основу — почти детскую игрушку, какую дают для тренировки молодым воинам?

Подозрительный взгляд, казалось, пытался проникнуть в мысли тлашкаланца, но веселье было в разгаре, и гости отвлекли хозяина. Когда же он вспомнил о юноше, задавшем странный вопрос, то нигде не смог найти его. Тот уже давно покинул двор и теперь направлялся к главному храму.

Сегодня ночью много теночков осталось на храмовой площади. Кто славил богов песней, кто устраивался на ночлег. Огонь бесчисленных алтарей и светильников озарял все вокруг. Неподалеку от подножия холма Койельшауки

увидел огромный камень, установленный на невысоком, но массивном постаменте. На камне — рельефный диск, в центре которого изображение бога Солнца Тонатиу. Вокруг ацтекские рисунки, означающие прошедшие периоды истории мира и дни месяца. Койельшауки не боялся теночкских богов и, обойдя Камень Солнца, прилег на траву у его подножия.

Койельшауки плохо помнил, что происходило на храмовой площади до полудня. В памяти его смешалось все: молчание жертв, у которых жрецы, вспарывая грудь, вырывали сердца; ликующие крики ненавистной толпы теночков; кровь от ран, которые наносили сами себе ацтеки в жутком экстазе. Тлашкаланец кое-что знал о страшных обрядах ацтеков, но то, что он увидел, перевернуло душу, заставило ожесточиться сердце.

Теперь он не боялся никого и ничего. Встав в рост, юноша вышел из тени Камня Солнца.

...Прямо на него шел Тамалли, высоко подняв голову, сжимая в левой руке небольшой щит, а в правой — деревянную основу меча. Восемь ацтекских воинов — четверо в шлемах наподобие орла, четверо в шкурах оцелотов с боевыми мечами и щитами, — сопровождали Тамалли. Тамалли шел к Камню Солнца. Прославленный тлашкаланский воин был выбран для сражения в честь Нового огня.

Койельшауки пал ниц перед Тамалли.

— Тамалли-цин! Супруга Мокель передает тебе, что твой род осчастливлен сыном!.. Я выполнил свой долг и сдержал свое слово. Скажи, что теперь мне сделать для тебя, Тамалли-цин?

Тамалли, пораженный неожиданным появлением сородича, остановился. Воины кланов орла и оцелота ничего не понимали. Наверное, так и должно быть в день праздника? И они застыли в ожидании. Тамалли пришел в себя первым; он поднял с земли Койельшауки и быстро сказал:

— Мой воин, ты смел, как были смелы отцы и деды наши. Боги помогли тебе принести эту весть, я благодарю их и твое мужество. Я полагаюсь на небеса, а ты остерегайся и уходи. Уходи от врагов. Я буду сейчас биться с ними так, как бились наши предки. Ты передай это сыну.

Тамалли отстранил юношу и решительно подошел к Камню. Он встал спиной к нему так, что его затылок касался лица Тонатиу. Ацтекские воины, не обращая внимания на Койельшауки, отошедшего к зрителям, рассевшиеся на корточках вокруг Камня, веревкой привязали тлашкаланского воина к Камню Солнца.

«Трусы, трусы!» — звенело в голове Койельшауки, который презирал ацтеков и за их обряд, и за все приготовления к «сражению», ни чем не отличавшемуся от жестокого убийства.

— Начали! — донеслось властное откуда-то сверху холма.

И восемь воинов, подняв острые мечи, пошли на Тамалли. Скованный в движениях путами, тлашкаланский воин ждал врагов, улыбаясь полученному известию и вышедшему из-за туч солнцу. Он ждал врагов спокойно, готовый к битве, как будто в руках у него был настоящий меч. Койельшауки подался вперед и почувствовал, что зрители притихли. Все замолкло в ожидании кровавого боя.

Койельшауки, как и тысячи собравшихся на храмовой площади, увидел чудо, свершенное богами и человеком Тлашкалы — Тамалли. Моделью боевого меча тлашкаланский воин нанес два сокрушительных удара, и к подножию Камня Солнца хлынула кровь двух воинов клана оцелота. И в этот миг площадь взорвалось неистовым криком зрителей:

— Позор! Снимите путы! Позор! Дайте тлашкаланцу настоящее оружие — и пусть будет настоящий бой! Позор!

Собравшиеся вскочили. Крики их достигли вершины холма. И вновь властный голос, тот же самый, который возвещал начало боя, слетел с высоты:

— Снять путы! Продолжайте бой, воины ацтеков, воины кланов орла и оцелота!

Тамалли, освобожденный от веревки, сделал выпад и, легко увернувшись от занесенного меча, вновь нанес удар. Воин клана орла остался лежать на подступах к Камню Солнца. Зрители неистовствовали, и нельзя было понять: то ли они порицали своих воинов, то ли восхищались доблестью врага. Пятеро оставшихся в живых перестроили свои ряды и вновь двинулись на Тамалли. Чей-то меч рассек ему щеку, но рана только придала силы — и еще двое остались лежать на земле. В столице ацтеков в праздник Нового огня совершалось нечто невиданное, невозможное. Воин мечом без обсидиановых вкладышей поражал восьмерых хорошо вооруженных бойцов! Об этом через много лет расскажут в легендах, и, возможно, никто не поверит, что так было на самом деле.

Наступил такой момент, когда лицом к лицу с Тамалли осталось двое противников. И тотчас, рассекая обезумевших зрителей, двадцать воинов клана орла бросились на помощь ацтекам. Двадцать два воина пытались одолеть Тамалли, а он, подхватив боевой меч врага, отражал их нападение. Толпа оцепенела. Такого не было, такого не могло быть. Ацтеки вели бесчестный бой. И когда Койельшауки рванулся вперед, чтобы помочь своему предводителю, десятки юношей устремились за ним. А толпа ревела, заглушая шум битвы:

— Позор! Свободу и жизнь! Жизнь! Жизнь!

— Жизнь! — скандировали зрители, а Койельшауки, его неожиданные помощники и сам Тамалли раскидывали воинов клана орла.

«Жизнь! — неслось над площадью, как призыв, как требование. — Жизнь!»

Громоподобный голос прозвучал с высоты пирамиды:

— Остановитесь, воины!

И все замерло. Воины опустили мечи: отступила от них толпа; опираясь на Камень Солнца, опустил свой меч Тамалли. Рядом с вождем, поддерживая его, стоял Койельшауки, готовый вновь броситься на врага.

— Великий Монтесума, — донесся голос с вышины, — дарует бесстрашному Тамалли жизнь и назначает его предводителем победоносного войска ацтеков! Слава великому Монтесуме!

«Слава! Слава!» — подхватила толпа, а воины клана орла преклонили колени перед новым предводителем. Площадь ликовала. Такого никогда не видели ацтеки, такого еще никогда не случалось.

Когда стихли радостные крики, обращенный к вершине холма голос Тамалли взлетел над людьми:

— Великий Монтесума! Пусть твоей мудростью гордится твой народ, но, встав во главе твоего войска, я пойду против своих, а жизнь, купленная предательством, не для меня! — И совсем тихо: — Койельшауки, ты хотел помочь мне? Дай свой кинжал!

Как завороженный юноша передал обсидиановый кинжал Тамалли. И вновь над толпой зазвучал голос тлашкаланского вождя.

Тамалли обратился к собравшимся:

— Я люблю свою землю, свой народ больше, чем свою жизнь!

Сильной рукой он ударил кинжалом в грудь и рухнул к подножию Камня Солнца...

Прошло полмесяца — десять дней. На одиннадцатый день — день обезьяны — в доме Мокель появился Койельшауки. Он молча прошел в дальний угол, где лежал крошечный сын Тамалли, и положил у его изголовья обсидиановый кинжал с застывшими каплями крови...

* * *

13 августа 1520 года конкистадоры Кортеса завершили кровавую бойню в столице ацтеков. Пять шестых Теночтитлана были разрушены и объяты пожаром. Город перестал существовать. Через десятилетия заросло, а затем и высохло озеро Тескоко. На его месте во времена испанского владычества возникло новое поселение, после войны мексиканского народа за независимость оно стало столицей Мексики — городом Мехико.

В 1941 году перед президентским дворцом в Мехико прокладывали новые трамвайные пути. Здесь-то рабочие и натолкнулись на Камень Солнца. Его извлекли из земли и поставили на почетное место в национальном музее, а точную его копию в знак восхищения подвигом ленинградцев в годы Великой Отечественной войны мексиканские ученые отправили в Ленинград.

В дни летних олимпийских игр в Мексике, наряду с символом из пяти колец, символом столицы олимпиады был Камень Солнца. Мексиканский народ отдавал дань предкам, которые населяли эту землю, жили, боролись и страдали на ней. Нет ни одной более или менее значительной книги по истории Мексики ацтекского периода, чтобы в ней не упоминалось о чудесной победе пленного тлашкаланца над воинами кланов орла и оцеолота.

В Ленинграде только копия Камня Солнца, но в ней все щербины и сколы подлинника, в ней — сохраненная память о подвиге, совершенном в 1507 году.