Я-коммунист…
Мой отец по молодости обладал мощнейшим чувством юмора, и неудивительно, что сохранилось оно до старости. Уж если это дано, то поверьте, на всю жизнь, если, конечно, Альцгеймер не сотрет все в порошок. Он всегда был душой компании и, уж если выпил рюмочку, то обязательно начинал петь во все горло любимую песню. Много лет этой песней была строка «… Парней так много холостых, а я люблю женатого…», повторять он мог ее бесконечно. Со временем строки менялись «Я назову тебя солнышком…», «Найти человека в Москве нелегко, когда неизвестна прописка…» и т. д. Прошли годы. Теперь ему сильно за восемьдесят, но теперь, даже и без рюмочки, он все равно поет «Когда весна придет, не знаю…»
В то время мы жили в незабываемом городе Владивостоке, который на всю жизнь остался в моей памяти самым чудесным городом моей юности. Вы можете смеяться, но я категорически отказывалась ехать в Москву, и меня рыдающую, можно сказать, насильно увезли из города на ПМЖ в Москву; в то время мне было девятнадцать лет.
В нашем городе Владивостоке сопочное пространство ландшафта превращало улицы и дома в картинный пейзаж, который менялся в зависимости от погоды, и часто туманное утро превращало город в пейзажи Клода Моне. «Впечатление. Восходящее солнце»… эту картину я наблюдала с детства с такими вариантами исполнения природой, что просто дух захватывало от красоты и радости, что ты видишь это своими глазами.
Наш дом, стандартный, пятиэтажный, без лифта, стоял на сопочке, так, что, входя в подъезд, вы поднимаетесь на второй этаж, и, войдя в квартиру и выглянув в окно, видите, что этаж-то первый. Эти дома строили в Хрущевскую оттепель и мой отец, насильно демобилизованный из уничтожаемой Хрущевым армии в чине капитана, получил ОТДЕЛЬНУЮ квартиру Это было счастье.
Я хорошо помню, как в детстве, а мне было лет десять, отец говорил маме, которая уже часа три пилила его, чтобы он вышел на улицу и принес два ведра угля, рассыпанного во дворе, для того, чтобы поджечь и согреть землю, замороженную зимними холодами, и начать копать яму неизвестно для чего: «Я коммунист, и красть народное добро не могу!».
«Нам печь топить нечем! – кричала мама. Вон все уже наносили себе угля (а на самом деле все точно наносили себе угля, в доме было и паровое и печное отопление, а угольная куча на дворе была огромной, как закрома Родины), один ты упираешься как баран!»
Отец надел фуфайку, у которой еще есть народное название «куфайка», кто не знает – посмотрите в Интернете, такая одежда, которую на всю страну шили заключенные и в ней же и ходили. Так как она была дешева и утеплена ватой, часто ее называли ватником, и дальше началось невообразимое: отец пытался поймать маму, которая убегала от него вокруг стола, а поскольку он был, сильный, ловкий и ооочень красивый, сопротивляться ему было просто невозможно.
Поймал, конечно, она страшно сопротивлялась, смеялась и плакала от смеха. Вложил в ее руку карандаш и, охватив своей левой рукой маму, а правой ее руку с зажатым папой карандашом, силой усадил за письменный стол и написал ее сопротивляющейся рукой на листке такие слова: «Я, Нина Степановна Светова, отправляю своего мужа воровать государственный уголь», и расписался ее именем, затем отпустил встрепанную маму, сложил лист вчетверо, засунул в карман ватника взял два ведра и пошел за углем… с чистой совестью.
Забыла сказать, он был из семьи репрессированных. Его отца расстреляли в 1937 году.
Бедная мать…
Как быстро улетело время советского дефицита. Теперь есть все, только бы деньги были. Когда мы жили еще в бараке, а отец служил в военно-морском флоте, он приобрел телевизор «Беларусь». Мы были единственной семьей, у которой имелась эта роскошь, из всех жителей строительного шедевра по имени «барак» (к Обаме не имеет никакого отношения). Естественно, весь барак ходил к нам смотреть новости дня и художественные фильмы, которые демонстрировались в то время.
Мне было три с половиной года, и я еще не умела читать. Когда красивая диктор местного телевидения объявляла, что сейчас будет журнал «Новости дня», мне почему-то послышалось «Новый стидняк», и я еще долго была совершенно уверена, что журнал о том, что происходит в нашей огромной стране, так и называется – «НОВЫЙ СТИДНЯК».
Моя драгоценная бабуля, уроженка города Корюковка Черниговской области, когда соседи, посмотрев очередной фильм, расходились, стеснялась раздеваться перед сном, когда на нее, прямо в глаза, сообщая последние известия, смотрел диктор, занимая своим лицом весь экран. «Чи вин баче меня, чи ни?!», – смешивая украинскую речь с русской, нерешительно трогая пояс юбки и не решаясь ее снять, спрашивала она.
Прошло немного времени, и, проживая уже в ОТДЕЛЬНОЙ квартире, наш старый телевизор не был столь популярен, как в бараке, народ обзавелся своими средствами массовой информации.
Отец уже не служил во флоте, бывал дома по вечерам чаще, чем раньше, и его неиссякаемое чувство юмора внедрялось в нашу жизнь с утра до вечера. Практически каждый день происходило одно и то же «представление»: мама искала очки и потом спрашивала:
– Иван, ты не знаешь, какой сегодня фильм?
– Знаю, – отвечал Иван. – Бедная мать и обкаканные дети!
– Иди к черту! – восклицала мама. – Прекрати немедленно дурить мне голову!»
Но проходил день, и вечером все повторялось.
Однажды, когда отца не было дома, мамин вопрос повис в воздухе: «Какой сегодня фильм?» и мне ничего не оставалось делать, как ответить ей такими привычными словами отца: «Бедная мать и обкаканные дети!» Мне попало тряпкой по шее.
Шли годы. На смену телевизору «Беларусь» пришел телевизор «Рекорд», к этому моменту у нас уже подрастал мой младший брат Вася, и когда мама, найдя очки, вечером, автоматически спросила: «Какой сегодня фильм?», мы с братом хором ответили: «Бедная мать и обкаканные дети!» Мама рассмеялась и весело сказала: «Настоящие детки своего папаши!!!»
Спустя годы в своих уже семьях и я, и мой брат на вопрос: «Какой фильм сегодня? Или какой ты смотришь фильм?» говорили только одно слово «Бедная…», дальше уже говорить было не нужно, наши родные и близкие отмахивались от нас, как от навозных мух, со словами: «Знаем, знаем про ваших обос…анных детей!!!»
Вот такие ПИРОГИ!
Лебеда для поросенка
На улице Кипарисовой, где в далеком 1957 году мы проживали с мамой и бабушкой, никогда не росли кипарисы. Рядом тонкой змейкой тянулась улица Каштановая, на которой также никогда не росло никаких каштанов. Однако здесь сохранился ряд реликтовых растений, таких, как амурский бархат, бересклет Маака, аралия, кедр корейский, тис остроконечный, орех маньчжурский, элеутерококк, а около школы, где я училась в начальных классах, росли роскошные пирамидальные тополя.
Со слов учительницы мы, дети, с удивлением узнали, что по притоку солнечной энергии Приморье занимает одно из первых мест в нашей стране, не уступая таким территориям, как Крым и Черноморское побережье Кавказа. Самый теплый месяц – июль, а на побережье – август. В это время на территории края бывают тропические циклоны – тайфуны, которые превращают сопки в сплошные потоки воды, а низины и распады сопок – в текущие реки.
Если прогуляться совсем недалеко – по соседней улице Окатовой – можно увидеть панораму Бухты «Золотой Рог», название которой было дано в 1859 году по сходству с бухтой «Золотой Рог» в Стамбуле. Бухта «Золотой Рог» расположена в заливе Петра Великого в центре Владивостока и разделяет город на две части. Какая красота расстилается вокруг в чаше берегов бухты! Видны все улочки противоположного берега, можно осмотреть весь город, не забираясь ни на какие смотровые площадки, потому что сопки – это и есть они. Простор воздушной панорамы города так и тянет в полет!
Вокруг нашего барака теснились сараюшки. В это непростое время почти все жители города держали поросят, курей, утей (сохраняю народные термины того времени), и т. д. Поскольку хлеб продавали по две буханки в одни руки, а кормить нужно было и семью, и скотинку, за хлебом стояли всей семьей и, кроме того, одалживали еще и соседских детей для «предъявления» продавцу.
Мне даже в голову не приходило, для чего мы так старательно откармливаем нашего поросенка. Я его очень любила: такой беленький, с двумя черными пятнами по бокам, он мелодично хрюкал, когда ему приносили еду Твердо доверяя всему, что скажут взрослые, я понимала, что, так же, как и всем людям на свете, ему нужны овощи и фрукты, которые заменяют животинке витамины, а так как ни того, ни другого просто не было, то поросенку это все заменяла разная трава, которую бабушка потом пассировала, перемешивала с размоченным хлебом, добавляла вареные картофельные очистки и весело относила ему в сараюшку.
За травой с большим мешком мы с бабулей ходили летом почти каждый день. Поскольку поросята были почти в каждой семье, трава вся подчистую была оборвана, и ходить приходилось далеко к воинским частям, расположенным вокруг в большом количестве.
И вот однажды… мы с бабушкой подошли к забору войсковой части. Забор состоял (как я сейчас полагаю – в целях экономии и дефицита в то время ВСЕГО) из противолодочных сетей, которыми еще в сороковые и пятидесятые годы перегораживали вход в бухту Новик и Воевода, где базировались наши подводные лодки. Такие большие кольца из металлической проволоки диаметром восемь – десять миллиметров, переплетенные между собой, были укреплены на железных столбах высотой два с половиной метра; вот они и являлись забором военного объекта. За забором бушевали роскошные витаминные поля, в основном состоящие из лебеды.
Моя бабуля рассказывала, что во время голода в тридцатых годах лебеду эту ели, благодаря чему и остались живы и здоровы: «Как сейчас помню, – говорила бабушка, – котлеты из нее делали, и жарили ее, и варили, Господи, спаси и помилуй!»
Много позже я узнала, что в качестве еды ее использовали не только славяне, но и немцы, французы, римляне и греки.
Все они отмечали, что растение лебеда прекрасно утоляет голод и оставляет надолго чувство сытости. Такой поразительный эффект, оказывается, достигается благодаря тому, что в ее состав входит очень много растительного белка, большое количество протеинов, кроме того, она по своей питательности способна соревноваться даже с продуктами животного происхождения, а еще в ее составе имеются: витамин Е, витамин С, калий, рутин, различные минеральные соли, каротин, эфирные масла и семнадцать аминокислот. Вот это да! Соседка тетя Настя утверждала, что лебеда лечит подагру, геморрой и радикулит, ей, конечно, никто не верил, но это оказалось правдой.
Так вот: мы стояли и взирали на поля буйно растущей травы. Недолго размышляя, бабушка, подхватила меня, тощенькую (накануне нас взвесили в школе, и оказалось, что в первом классе я весила девятнадцать килограммов) и просунула в кольцо огромной сетки на запретную сторону, сунула мне в руки мешок и скомандовала: «Рви быстрее!»
Мне кажется, что так споро я никогда не работала. Зеленый сок травы и обильная пыльца покрыли сначала все мои руки, а потом и всю меня. Я рвала траву и утрамбовывала в мешок в меру моих девятнадцатикилограммовых сил. Думала я, конечно, о голодном поросенке и – вы не представляете! – как я радовалась за него. Мысленно уже порубила траву и насыпала в корыто, у меня даже слюнки потекли от поросенкиных кулинарных изысков. Когда звякнуло оружие часового, медленно бредущего к нам по траве, бабушка мигом втянула меня на свободу, а мешок застрял в кольце насмерть.
Часовой, молодой матросик, смешливый и добродушный, театральным голосом крикнул: «Стой, по шее давать буду!» и перебросил наш мешок через забор.
… А поросенок поздней осенью заболел, кашлял, кашлял и умер.
Котлеты
Моя бабушка прожила нелегкую жизнь. Трудно вообразить любого другого человека, жить которому выпало во времена Первой мировой войны, революции, разрухи, голода, Отечественной войны, который бы прожил легкую жизнь. Городок, в котором она прожила всю молодость и зрелость, был под немецкой оккупацией. Сахарный завод, на котором она работала всю жизнь, сгорел во время войны вместе с документами. Переехав жить к дочери во Владивосток, с помощью переписки она все надеялась получить хоть какую-нибудь пенсию, чтобы не быть такой ущербной, безденежной, бескопеечной, «сидящей на шее» у дочки. Сначала закон требовал найти трех свидетелей для подтверждения ее труда на заводе; потом, когда она их нашла, один скоропостижно умер; пока искала замену, умер и второй.
Мама говорила: «Не выдумывай, нам хватает, живем КАК ВСЕ», но жили мы очень трудно. В то время все жили так, и никто не жаловался. Бабушкино трудолюбие, умение экономить во всем и на всем потрясало воображение. Я не могу вспомнить, чтобы она сидела, сложа руки, и смотрела телевизор. Перед экраном, в очках на носу, с перегоревшей лампочкой в руках, она бесконечно штопала носки, чулки, зашивала дырки и ставила «лапики» на одежде. Эта ее черта никуда со временем не исчезла, когда штопать уже было не нужно, и эту ветхость смело можно было отправить в тряпье, она все равно подбирала цвет ниточек и аккуратно трудилась над пятками и мысками носок. Мой муж, вспоминая ее заплатки из ниток мулине на своих нейлоновых носках, ставил мне в пример ее бесконечный муравьиный труд.
Она была прирожденным кулинаром: удивительно вкусно готовила, из всякой малости сочиняла шедевры кулинарии. Оживляла исчерпавшие свой век мясо или рыбу, добавляла специи, пряности и любовь, и всегда получался обед на славу.
Однажды, стоя у прозрачной витрины с огромными кусками темно бордового чего-то, по 50 копеек за килограмм, бабушка спросила робко:
– А говядины сегодня не будет?
На витрине, кроме этого бордового параллелограмма, больше вообще ничего не было, не говоря уже о говядине. На дворе стоял 1959 год.
– Чего? Какой еще говядины? Может, тебе еще свинины отвесить со сливочным маслом? – проревела особь женского пола в колпаке из накрахмаленной марли.
– А это что на витрине? – тихо вопросила бабушка.
– Китовое мясо! – рявкнула продавщица.
Бабушка купила целый килограмм.
Дома, на кухне, рассматривая брусок, несколько раз понюхала его и принялась за дело. Лук в СССР-е был. Луковицы, провернутые через мясорубку вместе с китовым мясом, ароматно благоухали на всю квартиру. Сдобренный перцем и солью фарш, нежно разведенный размоченным в молоке хлебом, превратился в роскошные котлеты, единственным их отличием от настоящих был их цвет.
Несколько дней подряд бабушка угощала всю семью чудесными котлетами, фрикадельками, тефтелями и смеялась от души, когда отец ел и нахваливал бабушкину стряпню. Она молчала, как партизан, и правильно делала, потому что, когда секрет содержимого котлет «вырвался на свободу», отец в порыве рвотного спазма убежал в туалет и потом года два котлет не ел, а когда поедание возобновилось, он, строго глядя на еду из мяса, сурово спрашивал: «Это не из КИТА?», и недоверчиво ковырял вилкой кусок.
«Мука» для роста волос
Детские воспоминания с такой пронзительной точностью запечатлевают в памяти то, что для ребенка становится в этот момент открытием или познанием мира взрослых. Детская наивность, продиктованная отсутствием жизненного опыта, так трогательна и порой печальна, что вызывает грустную улыбку и любовь. Какие невероятные фантазии рождают в головах детей те самые слова, которые Тютчев так прозорливо и нежно написал в 1869 году:
Старое время, 1958 год. Унылый барак, наполненный людьми, совсем не производил впечатления чего-то бедного, страшного, безысходного. Так казалось нам, детям, ведь там бурлила наша развеселая жизнь с дружбой навек, ссорами и даже драками. Дети ходили друг к другу в гости, и этим хождениям не было конца и края. То одни родители, то другие выставляли разбушевавшихся чад в длинный коридор для продолжения игрищ. Я была, наверное, самой младшей из всех роящихся в детском табуне. Младших никогда не обижали, всегда помогали и заступались, обороняя от обидчиков. Я никогда не забуду большую семью из пятерых детей, бабушки и матери с отцом, проживающих в одной из комнат барака. Отец, покалеченный на фронте, лишенный пальцев на обеих руках, страшно пил, колотил мать, которая тоже начала с ним выпивать, но дети никогда не дрались, друг за дружку стояли горой. Однажды я видела, как сестра пяти-шести лет в лютый холод вывела младшего брата, лет четырех, гулять. У девочки была только одна рукавичка, и она старательно, сняв ее со своей руки, натягивала на обе ручки мальчику, чтобы подольше погулять и не замерзнуть.
Самой многодетной семьей была семья Лукашовых, восемь детей, самого разного возраста, веселых, общительных, хлебосольных. Хлебосольных в прямом смысле тоже, так как самым большим лакомством был свежий, только что купленный хлеб, покрытый крупной солью. Хлеб, кстати, продавали по две буханки в руки, так что за хлебом ходила вся семья.
В этой веселой семье я часто играла с детьми, пока не выгонят.
И вот однажды… Я совершенно не обратила внимания, что мать Лукашовых отлавливает одного за другим своих детей, уводя каждого за занавеску. Из-за нее выходят уже не прежние сорвиголовы, а чинные Хаттабычи с тюрбанами на головах из старых полотенец. Самая старшая, Ольга, на мой вопрошающий взгляд ответила: «Мама мукой посыпала, чтобы волосы хорошо росли».
Коса у меня была хоть куда, и мама и бабушка говорили, что бог меня не обидел, такой косой наградил, но у Ольги тоже была роскошная коса, и ее еще удобряли, чтобы было еще лучше.
Возвратившись домой, я не сразу поделилась с мамой этой мыслью о муке. А когда бабушка через пару дней собралась за репейным маслом, которым все тогда мазали волосы, я, со знанием дела сообщила что не надо масло репейное покупать, можно просто мукой засыпать голову и порядок – волосы будут хорошими, как у Ольги Лукашовой. Вон тетя Маруся всем детям голову мукой засыпает для хорошего роста волос. Мама помертвела. Обе, и бабушка, и мама, тотчас схватили меня в охапку и принялись тщательно рассматривать мою голову, но, что уж говорить – было поздно: полчища вшей разгуливали по моей шевелюре, развешивая на волосах свои яйца.
Что было потом, страшно вспомнить, чем только не пришлось обрабатывать мою глупую голову, а волосам – претерпевать вычесывание частым гребешком…, а звук раздавливаемых гнид я помню до сих пор. Тетя Мария Лукашева, за неимением других средств по борьбе со вшами, использовала просто ДУСТ, который и обозвала мукой для таких дураков, как я. Самое обидное, что мне строго-настрого запретили ходить в гости к Лукашовым. Эх!
Пирожок с повидлом
Это припев некогда известной песни на слова А. Коврижкина и музыку Н. Губина. Написали эту песню много позже, чем 7 июня 1859 года. В этот день пароход-корвет «Америка», на борту которого находился генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский, обогнув скалистый мыс, зашел в воды неизвестного залива. Стоял густой туман, затруднявший видимость, моросил дождь. Корабль медленно прошёл вглубь залива, держась на расстоянии двух миль от берега, недалеко от высокой горы (сопка Сестра) стали на якорь. На следующий день – 18 июня 1859 года штурманом Красильниковым была сделана историческая запись в вахтенном журнале:
«В 6 часов утра снялись с якоря, и пошли к осмотру берега, заметив углубление, открыли бухту. По приказу его сиятельства (графа Муравьева-Амурского) бухта названа Находкой».
Я родилась в этом городе под названием Находка Приморского края. Мой отец, блестящий капитан-лейтенант военно-морского флота, служил в этом маленьком, по тем временам, поселении, названным по имени бухты – Находкой. И хотя в этом местечке мы «прослужили» очень недолго и переехали в не менее живописный, но более известный в историческом масштабе город Владивосток, приметы стихии, человечка, рожденного у моря, во мне остались навсегда.
Масштаб детского восприятия окружающего мира огромен, вспомните хотя бы знаменитое произведение бельгийской писательницы Амели Нотомб «Метафизика труб». Впитывая окружающий мир, ребенок на всю жизнь запоминает доброту и нежность, а также злобу и несправедливость.
Отвела меня в первый класс бабушка, уже, конечно, во Владивостоке, потому что отец в это время служил на Севере, а мама уехала к нему По причине всеобщего дефицита на моей груди, когда нас приняли в октябрята, красовалась не маленькая алая звездочка с маленьким Лениным-херувимчиком в центре, а большая картонная звезда, обтянутая красной тряпочкой волшебными руками бабушки-рукодельницы. Маленькая звездочка с Лениным стоила 10 копеек, но купить ее было невозможно – их не было в продаже, однако, как и всегда, на свете есть предприимчивые большие и маленькие люди, которые все могут достать и все могут продать. В нашем классе была такая девочка, которая, открыв пенал, демонстрировала лежащие в нем с десяток звездочек и предлагала их нам, по 15 копеек штука. Радостно заменив бабушкин шедевр на такой же, как у всех, я радовалась жизни.
Наша школа – небольшой деревянный дом – находилась около остановки автобуса «Герои-минеры», рядом с братской могилой минерам Отечественной войны среди сопок и воинских частей, в лесу. На автобусе в школу никто не ездил, все ходили особыми тропами через воинские части, перелезая или подлезая под заборы и ограждения.
Однажды утром по дороге в школу, болтая с друзьями, мы попали в самый водоворот учений на поле боя. Когда раздалась автоматная очередь, и совсем рядом с нами от взрыва поднялась земля, осыпав нас с ног до головы, мы не успели испугаться, увидели солдат, лежащих на земле, и услышали строгий голос офицера: «Это что такое тут происходит? А ну кыш отсюда! Убрать немедленно!», – визжал мужчина не своим голосом. Солдатские руки похватали нас за шиворот и поволокли к выходу со стрельбища. Особого пинка нам не дали, но на следующий день заделали все дыры в заборах части и поставили солдата с винтовкой.
В этот злополучный день мои страдания не закончились. Какое счастье, что я не помню имени своей первой учительницы, но ее саму пришлось запомнить на всю жизнь. Последний урок был чтение, звонок уже прозвенел, но с урока нас еще не отпустили. В моей парте лежал пирожок с повидлом и, не столько он ждал меня, сколько я страстно хотела его съесть. Пока учительница что-то говорила громким голосом, я, как мне казалось, тихонечко, просунула руку в парту, достала оттуда пирожок и откусила его. Следующим номером моей судьбы была разъяренная учительница, подлетевшая ко мне, схватившая меня за волосы, чтобы удобнее было «творить», разломившая пирожок пополам и намылившая мне лицо повидлом, приговаривая со страстью: «Если кто-нибудь еще будет есть на уроке, а повидла в еде не будет, я намажу даже крошками, уж вы не сомневайтесь!»
Дальнейшее я помню смутно. Меня отправили умываться. Потом я заболела и лежала дома, учительница приходила меня навещать, а бабушка поила ее чаем.
Вскоре мы переехали, и в другой уже школе, в первом классе, другая учительница, не только добрая, но и очень красивая, – ее звали Надежда Константиновна Подгорная, – навсегда осталась в моей памяти как образец мудрости, красоты и доброты.
Море в нашем городе видно почти со всех улиц. Улицы на сопках, расположенные террасами, дают возможность всем жителям домов, чьи окна обращены к бухте «Золотой Рог», любоваться красотой морского пейзажа и заряжаться от него жизненной силой и любовью, а у кого окна выходят на другую сторону, то надо просто выйти на улицу и – вот ОНО.
Коза Милка
Страшно вспомнить: на улице и дома 1957 год. Как давно это было, но ведь было же! Моя мама, умаявшись жить в коммунальной квартире, переехала, по случаю, в отдельную. Папа служил на севере, в бухте Провидения, поселок Урелики, и был далек от наших проблем в прямом и переносном смыслах. Старая квартира находилась в деревянном, скрипучем, теплом и двухэтажном доме, и квартирой-то ее назвать было нельзя. Маленькая комната, восемь квадратных метров с втиснутыми шкафом, кроватью и тумбочкой; раскладушку для меня ставили и убирали каждый день. Новая, в двенадцатиквартирном бараке с уборной на улице мне казалась просторной и огромной, а на самом деле большая комната – двенадцать метров квадратных, а кухня – десять. Зато холод зимой в новой квартире был собачий, барак засыпной (между двумя деревяшками насыпан шлак для тепла, так называемый утеплитель), и проживали мы с мамой и бабушкой в зимнее время в основном на кухне, плотно закрыв дверь в другую комнату, чтоб не дуло. Летом же протекала крыша и по всем комнатам на полу стояли тазы и кастрюли, собирая влагу небесную.
Колонка с водой находилась довольно далеко, можно себе представить, как тяжело было носить воду в банный день, купать в корыте детей и стирать белье.
Утром выстраивалась очередь в уборную во дворе. Веселуха, да и только. Хмурые и серые люди в ватниках, мужчины и женщины тихо переговаривались на злобу дня. Несколько слов об этом сооружении под названием «уборная»: деревянная будка на две кабинки, а сзади – большое решето, куда сливали помои местные жители. И вот однажды… «Налаженный быт» рухнул в одночасье.
Население вырубило все сады, так как каждое деревце облагалось налогом. Этот налог, наряду со многими другими, появился после войны по решению Сталина. Каждый колхозный двор должен был сдавать определённое количество мяса, молока, шкур животных, яиц – и все это независимо от наличия в хозяйстве скота и кур. Нету – покупай на рынке и сдавай. Были переписаны все плодовые деревья, и за них тоже полагался денежный налог. Крестьяне начали вырубать сады. Хрущёв пытался сигнализировать Сталину об этом, но тот обругал его народником. Налог на деревья был отменён в августе 1953 г. по инициативе Маленкова и Хрущёва.
Понятное дело, сады быстро не растут, а скотину население содержало активно, чтобы не умереть с голоду. Поросята сидели по сараям, куры, утки, гуси и козы бродили по окраинам нашего города, активно употребляя в пищу все, что попадется.
Так вот, крупная коза обратила внимание на решето за уборной и принялась поглощать картофельные очистки и прочие помои. Решето не было рассчитано на такую лихую козу и провалилось вместе с ней в выгребную яму. Решето утонуло сразу, а коза нет. Жалобно блея на весь район, коза тонула в говне…. Приехали «спасатели» (я, конечно, шучу). Двое местных мужиков перевернули деревянную будку, чтобы спасти козу, лишив, таким образом, весь район «цивилизованного туалета». Амбре в нашем районе стояло такое, что никакой человек нерусского происхождения спасать никаких коз бы не стал, но НАШИ люди – добрые, сердобольные – бросить животину на произвол судьбы не могли. Самый смелый дядька обвязался веревкой, а пятеро держали наверху. Этот смельчак, сам по шею в дерме, ловил в говне обезумевшую козу, которая не давалась. Коза боялась всего: и погибнуть, и отдаться в руки чужому незнакомцу. Когда их обоих вытащили на сушу, толпа отхлынула, но не разошлась и, прежде, чем была восстановлена на место деревянная будка с двумя кабинами, козу вместе с дядькой мыли под струями колонки в ледяной воде. Козий мех, белой в прошлом козы, приобрел бежевый оттенок. Вот вам естественный краситель, взятый прямо из природы. Коза продолжала вопить, она и тонуть не хотела, да и мыться тоже. Матерные слова, которые произносил «спасатель», не поддаются никакому переводу, основным действующим лицом была она, коза, с таким нежным именем МИЛКА.
