Игорь Вячеславович вошел в кабинет и запер дверь изнутри. Недовольство собой, какой-то общий дискомфорт, злость и даже ненависть ко всему на свете могучей рекой разливались внутри грудной клетки и выплескивались из глаз искрами, способными поджечь всё что угодно. Конечно, в этом не последнюю роль сыграл алкоголь. Небрежно прокрутил ручку окна, чуть её не сломал и распахнул настежь створки. Вдохнуть полной грудью свежий воздух не удалось, так как мимо окна текла нескончаемая колонна автомобилей, заполнявших трассу до отказа. Бампер в бампер они стояли у перекрестка в ожидании зелёного света.

– Как же много пьют москвичи! По радио говорят, что одних только пробок на улицах столько, что это затрудняет движение автотранспорта! – злобно продекламировал вслух сам себе старый анекдот Игорь Вячеславович.

Угораздило же родиться в Международный день восьмого марта, и хотя сегодня не круглая дата, его беспрерывно поздравляли и из года в год иронизировали на тему мужского конца и женского начала. Почему-то именно сегодня всё страшно надоело. Говорят же актеры в фильме устами простых людей: «Так надо жить, несмотря на все трудности, а грустно станет – водочки выпьем». Но почему-то именно сегодня воплощение этого тезиса в жизнь вызывало абсолютно противоположное действие. После двадцати пяти глотков виски вместо веселья возникла печаль, потом грусть, потом – тоска. Несмотря на теплые, душевные слова директора, зава по экономическим вопросам, и даже неплохую премию в связи с сорокапятилетием, захотелось спрятаться и больше никого не видеть. Всё казалось фальшивым, неискренним, банальным, надоевшим, на душе «скребли кошки», как будто случилось что-то плохое.

– Выпьем за то, чтобы твои удовольствия стали твоими привычками! – не унимался Михал Михалыч, зав по хозчасти. Он отрывался по полной, сыпал анекдотами и шутками направо и налево:

– Минздрав был прав! Никто и не спорит! От Парижа до Находки с водкой лучше, чем без водки! От Тилички и до Плиски лучше водки только виски! – у него очень хорошая память на такие вещи, откуда они у него берутся?

Рядовой сотрудник Мила, двадцатипятилетняя «мышь серая», подкладывая в тарелку Игоря селедку под шубой и подливая виски в его опустевший стакан, прошептала:

– Улыбка у вас не настоящая. Глаза грустные. Это потому, что вы никого не любите, Игорь Вячеславович.

Стоя у окна и вдыхая выхлопные газы, он вспомнил этот шепот, и смысл этих трагических слов медленно доплёлся до его сознания.

– Вот дура. Глупая, не красивая, а туда же. Анализирует окружающий мир. Видит больше, чем надо. Мымра чёртова!

Ему стало так больно и обидно, что увлажнились глаза. Дверную ручку рванули, и бас зава отделом Егорова пророкотал:

– Неужели ушёл?

– Не может быть, – проскулил тонкий птичий голос начальника отдела кадров.

– Да не мог он уйти. Там танцы в столовой только начались, а он любит пообниматься с бабами, ходок еще тот.

– Почему это – я никого не люблю? Я люблю жену, сына, – мысли прыгали с одного сюжета на другой, и он вспомнил, как в прошлом году вернулся в этот же день, 8 марта, домой, в драбадан пьяный, посередине ночи и злобно топтал поглаженные женой свежие рубашки, которые она не успела убрать в шкаф. На следующий день повёл её в ювелирный, чтобы загладить вину. Своего гнусного поведения до сих пор сам себе объяснить не смог. Купил ей колечко с бриллиантом, но легче не стало. Просто перестал думать об этом и всё.

– Почему я перестал радоваться жизни? Дурацкая фраза: «радоваться жизни», и что значит «перестал». Как будто бы я раньше радовался… Вчера в центре города, около ГУМа, после совещания в министерстве, я встретил Ленку. Она шла с каким-то мужиком, оба смеялись, громко разговаривая, так заразительно, от души… Кто этот парень со звонкой лысиной? Может быть, сотрудник, а может, и нет.

Игорь Вячеславович вспомнил, как они на первом курсе ездили к Ленке на дачу вшестером, сплотившимся коллективчиком, весёлым и беззаботным, как там целовались у костра, когда все уже разбрелись и улеглись спать, и он был уверен, что она станет его женой. Мишка пришел к ним в группу на втором курсе, перевелся из Новосибирска. Его отца передислоцировали служить в Москву вместе с семьей. Всё сразу изменилось – и отношение Ленки, и вообще весь окружающий мир. Как будто что-то выключилось, энергия стала поступать очень медленно, и слишком мало. К их компании прибилось еще двое: Мишка и его знакомая из МГУ, Лариса. Вроде бы всё то же, ничего не изменилось, а расставленные приоритеты размылись и преобразились. Теперь уже не Игорь говорил, когда и куда едем, где собираемся, и что предстоит, а Мишка. У него было больше энергии, фантазии, сил и искреннего нескончаемого смеха, от которого все девчонки, даже циничные, из богатеньких, мгновенно обезоруживались и висли на Мишке и днём и ночью. У него не было никаких проблем, он никогда ни на кого не обижался. Учился легко: студенческие конференции – он с готовым докладом, спортивные соревнования – он прибегает первым, сильный физически, кандидат в мастера по плаванью, увлекался фехтованием, мёл всех в пинг-понг. Мишка мог выпить больше всех, но всегда стоял на своих ногах и вдобавок ко всему – с черными огромными глазами, а верхняя губа тоньше, чем нижняя и, как утверждают физиономисты, такая форма губ – верный признак непостоянства в отношениях. Ничего подобного за Мишкой не замечалось: Ларису познакомил с друзьями и сразу обозначил её как друга детства; со всеми прилипалами женского пола шутил, даже иногда скабрезно, но никаких надежд на большее не раздавал; на Ленку посмотрел один раз, и на третьем курсе она стала его женой.

Ленку он так и не окликнул возле ГУМа. Дружба с Мишкой сама собой увяла после окончания ВУЗа, когда они с Леной переехали в Новосибирск. Почему он её не окликнул? Сейчас стало просто необходимо немедленно, сию секунду, выяснить: как они живут в Новосибирске? Что нового и интересного в их жизни? А ведь он даже не искал их в соцсетях, хотя множество других, из прошлого, были найдены и после первых восторгов и невнятных слов общения (это даже и общением-то нельзя назвать) всё опять отсохло и отвалилось как не настоящее. Игорь набрал номер телефона Ларисы, будучи уверенным, что через двадцать лет там никакой Ларисы не может быть, но пропели гудки, и женский голос ответил:

– Алё, – и через паузу, – Вас слушаю!?

Полувопрос, полувосклицание, Игорь повесил трубку. Невыносимость происходящего заполнило все его поры. «Я умираю. Может, у меня рак? – подумал он, – что за дурь лезет в голову…»

Он распахнул дверь и увидел серую Милу, окаменело глядящую ему в глаза, пустой коридор, тускло освещенный, одиноко присутствовал в их обоюдном взгляде:

– Я подумала, может быть, Вам плохо?

– Мне очень плохо, – Игорь Вячеславович вдруг увидел букет нежности и самоотверженности, потоком текущий прямо к нему, и удивился, почему он раньше не замечал этого бесплатного дара, брошенного к его ногам. – Поехали к тебе, – громко сказал он.

– Поехали, – быстро ответила Мила. – Я сейчас позвоню, – засуетилась она.

– Жди меня на улице, у перекрестка, я на минуту, – бросил Игорь Вячеславович и, подхватив куртку и портфель, быстрыми шагами пошел в праздничный зал.

Музыка гремела на всю катушку. Около стола, откинувшись на кресло, спал зам по экономическим вопросам. Игорь налил стакан виски и выпил залпом, не закусывая, отмахнулся от танцующих Вер, Тань и Маш и быстро пошел к выходу, по дороге сообщая, что он сейчас вернётся.

На перекрёстке стояла Мила и что-то быстро говорила по телефону, отрывочные фразы повисли в воздухе, как запах весны с морозным оттенком:

– …ну, пожалуйста… я прошу тебя… мама, ты не понимаешь… хочешь, чтобы я, как ты… умоляю… обожаю…

В такси было душно, и он открыл окно настежь. Водитель ворчал, но Мила тихим голосом уговорила его не шуметь. Через пять минут Игорь Вячеславович уснул и совершенно не помнил, как он выходил из машины, забирался на пятый этаж без лифта, как он раздевался и требовал выпить за здоровье хозяйки дома. Он абсолютно не помнил, как он костерил директора, выуживая самые секретные и интимные подробности благоденствия их организации, и как он произносил с ненавистью монолог о том, как невозможно быть счастливым и порядочным одновременно.

Утром сквозь невыносимую головную боль он никак не мог понять, где он находится, а когда серая мордочка Милы просунулась в проём двери, его страшно замутило и чуть не вырвало. Давненько ему не было так скверно, как в это солнечное утро.

Он не понимал, зачем пришел в этот чужой дом, зацепил собой эту несчастную женщину. Его смятенная душа двигалась вслепую, в глубине страдая и не успокаиваясь, не ведала, что и как нужно сделать, чтобы наступила гармония. Это ли та самая жизнь, которая как подарок дарована каждому…

«Ведь ничего страшного не произошло. Все живы и здоровы. Почему мне так плохо. Я несчастлив. Я никого не люблю. Я еще помню, что нужно позвонить жене. Я еще понимаю, что она волнуется…», – он обернулся, с трудом отрывая голову от подушки и сел среди белых с голубыми колокольчиками, простыней, от которых приятно пахло хвоей.

– Игорь Вячеславович, не волнуйтесь, я позвонила Вашей жене и сказала, что с Вами всё в порядке. Она знает, где Вы.

Он промолчал. Протянул руку и взял бокал с водой, жадно выпил и налил из графина еще. Его худые волосатые ноги стояли на желтом коврике, на котором были нарисованы две ступни с огромными уродливыми пальцами.

– Игорь Вячеславович, будете омлет?

При одной мысли о еде дыхание прервалось, он вскочил и пулей понёсся в туалет. Потом долго стоял под душем и никак не мог ничего вспомнить. «Почему именно эта серая Мила увидела меня, такого несчастного? Почему больше никто даже из самых близких людей? Надо срочно, срочно всё переменить. Это кризис среднего возраста! Я уже прожил лучшую и большую часть своей жизни, а всё средний возраст… Какой же он средний. Жизнь прошла. Я умер», – и он зарыдал, как в детстве, когда упал с велосипеда и сломал руку. Мила вошла и, не обращая внимания на голого рыдающего мужчину, стала спокойно обтирать его тело сухим огромным полотенцем и тихо что-то говорить. Сначала он рванулся к одежде, а потом уступил и делал, как она скажет:

– Ну, что вы? Ничего страшного. Сейчас помогу, вытру волосы. Какие мы маленькие… Слабенькие… А вот уже и сухо… На самом деле всё пройдет. Только совестливых тошнит от жизни… А другие живут и ничего… ни о чем не думают… Хочется быть нужным, а стало быть – значимым, а все вокруг одним росчерком пера перечеркивают тебя и низводят ниже земли, а ты не бойся… смелее будь. Очень трудно не лукавить с самим собой, а это самое главное… она – совесть, знает, как нужно… с ней одной совет держи. Ищи любовь в сердце своём и жди её, и расти её… – она беспрерывно гладила его по спине, по голове, рукам, плечам и говорила, говорила, так тихо-тихо, как с маленьким мальчиком, несправедливо обиженным старшими товарищами. Мила одела и обула растерянное тело, пожалела окаянную душу, напоила чаем и таблетками от головной боли, вытерла слезы и сопли, вызвала такси и отвезла на работу.

Около поворота на светофоре она вышла из такси и весело помахала Игорю Вячеславовичу рукой.

Собирая себя по частям, он медленно приходил в себя. Невыносимо стыдно стало перед Милой на следующий день. Он дал себе слово не пересекаться с ней, а спустя пару недель удивился, что её вездесущая персона отсутствует. Мария Петровна из бухгалтерии сказала, что Мила уволилась:

– Хорошая была девушка. Только странная, немного!