Глава 1

Небольшой заводик, расположенный в Челябинской области, выпускал электронные медицинские приборы. Размещался он в старых кирпичных корпусах постройки 1912 года. Рядом жил своей жизнью сонный тридцатитысячный городок К, интересовавшийся заводом лишь постольку, поскольку тот обеспечивал городу несколько сотен рабочих мест.

Заводик дышал на ладан, существуя только благодаря плановой системе хозяйствования. Но страна заботилась о своей промышленности, и в средине 60-х годов завод обзавёлся огромным по местным меркам административно-производственным комплексом из стекла и бетона. Было закуплено новое оборудование, и он стал способен выпускать гораздо более широкий спектр приборов, чем установки УВЧ-терапии. Это давало надежду на возрождение предприятия и благополучие городка.

Наступали новые времена. Постепенно завод был оснащен по последнему слову науки и техники. Появились такие экзотические службы как отдел организации труда и заработной платы, проектное бюро и лаборатория медицинских исследований. После того как в городе были ударными темпами построены два пятиэтажных дома для специалистов, детский сад, кинотеатр и универмаг, перемены ощутили даже горожане, которые никак не были связаны с заводом. Стали появляться специалисты из самого Свердловска и даже Москвы! Городок встрепенулся и начал оживать. Приезжие привозили свои привычки, столичную моду и свежий ветер перемен. Дальше — больше. Начали разбивать парк, строить Дворец культуры, школу и больницу, по размерам не очень уступающую новому заводскому корпусу.

Это было каким-то чудом! Горожане, ошеломлённые, ходили по просторным коридорам новой поликлиники и пытались убедить себя, что это и есть наступление светлого будущего, скорый приход которого обещал бывший генсек несколько лет назад. Теперь, если требовалось кого-то положить в стационар, не нужно было отправлять его в райцентр — в распоряжении врачей здесь же имелась своя больница, оборудованная на уровне столичных медицинских центров. Построена она была явно на вырост, так как по количеству койко-мест почти в два раза превышала районную.

Реальную подоплёку происходящего знали в городе только несколько человек, если, конечно, не считать работников новой заводской лаборатории медицинских исследований. Эта лаборатория на самом деле была ни чем иным, как военным исследовательским центром, специализирующимся на разработке боевых отравляющих веществ. Но не обыкновенных, а скрытого действия, позволяющих незаметно воздействовать на физическое и психическое состояние врага.

Лаборатория была хорошо засекречена, как и полагается такому учреждению. Даже директор и главный инженер завода точно не знали, чем она занимается. Она была полностью автономным подразделением, что объяснили его руководителям строго медицинским её профилем, и, соответственно, медицинской подчинённостью. А чтобы им совсем уж неповадно было выяснять, что за чудо занимает у них целое крыло здания с отдельным входом и собственной охраной, в высоком кабинете под большим секретом сообщили, что лаборатория испытывает, кроме прочего, новый прибор по лечению лучевой болезни. Курирует разработку военное ведомство, поэтому интересоваться её работой не нужно, а свои разработки она будет предоставлять сама по мере необходимости.

Напоследок объяснили процедуру принятия разработок лаборатории на опытно-промышленные испытания и заказа исследований для текущих и перспективных приборов. Ни директору, ни главному инженеру не понравилось, что общаться с собственной лабораторией придётся через посредников. Но оба они были коммунистами и проявили партийную сознательность. После этого с обоих взяли подписки об ознакомлении с инструкциями и о неразглашении, и благополучно отправили штурмовать высоты магнитно-резонансной терапии. А лаборатория окончательно превратилась в структуру-невидимку.

Кто-то может подумать, что все события в городе произошли именно благодаря созданию этой лаборатории. Это так, но только отчасти. Конечно, многое было задумано как отвлекающий манёвр для её незаметного разворачивания, а в больнице заведующий стационаром и ещё два врача специализировались по лечению поражений боевыми отравляющими веществами. Но города в СССР умирали своей смертью крайне редко, поэтому и этот городок в любом случае ждали какие-то мероприятия по реанимации. Просто два этих процесса удачно совместили во времени.

Начальником лаборатории стал некий Артём Семёнович Ронштейн — хорошо известный в узких кругах специалист по психоделическим препаратам. Тот самый, который, говорят, не принял опытного лаборанта (рекомендованного из самого министерства!) из-за того, что в заявлении тот написал имя-отчество начальника без точек над „ё“.

Этот немолодой обрюзгший человек долго и упорно шёл к своей заветной мечте, фокус которой располагался где-то на уровне директора института. Артём Семёнович был хорошим учёным-исследователем, авторитетным функционером и опытным бюрократом. Но, кроме того, он лелеял мечту создать средство, которое позволит побеждать любого врага власти Советов эффективно и бескровно, незаметно воздействуя на него препаратами, делающими его миролюбивым и неагрессивным (либо слабым и трусливым — что лучше пойдёт).

Когда решался вопрос об открытии центра, всё шло к тому, что это будет секретный НИИ. Но в последний момент, к огромному разочарованию Артёма Семёновича, всё переигралось. Его детище решили открыть под ширмой простого завода в южно-уральской глубинке, и являлось оно формально обычной лабораторией, пусть и автономной. Но отступать было некуда — в случае отказа ничего нового бы не предложили. Поэтому Артём Семёнович приехал в городок К вместе с другими специалистами.

Карьера Артёма Семёновича могла бы на этом и остановиться, если бы он не открыл ранней осенью 1976 года то, что искал. Рабочее название препарата было ЧЛ 11–04. Он позволял повышать внушаемость человека, и при этом его воздействие было настолько мягким, что в поведении принявших этот препарат окружающие не могли заметить сколько-нибудь серьёзных отклонений. Это обещало широкие перспективы скрытного кодирования живой силы противника.

Первый успех обнадёживал, но судьба препарата дальше развивалась неудачно — исследования постепенно забуксовали. Для успешной доработки его формулы требовалось развёртывать обширные практические испытания. И проблема была даже не в том, что исследования, связанные с высшей нервной деятельностью, нужно было проводить, в основном, на людях. Перед такими трудностями наши доблестные учёные никогда не пасовали. Самым щекотливым оказалось то, что потенциал препарата постепенно стал пониматься несколько в иной плоскости — его применение позволяло управлять не только поведением врага, но и любых масс людей. Страна, обладающая такой технологией, могла бы стать властелином мира, доминирующим государством на планете! Преломить затянувшееся и складывающееся не совсем удачно соревнование двух систем и обеспечить всеобщую победу социализма во всём мире.

При всей притягательности исследований на подобные темы, они не соответствовали профилю лаборатории, которая, по идее, должна была разрабатывать только методы воздействия на потенциального противника. Разработку нужно было передавать в другие структуры, но начальник лаборатории уже понял, какой джек-пот вытянул, и не захотел им делиться. Конечно, напрямую противиться приказу передать разработки он бы не смог. Но это был бы не Артём Семёнович, если бы он что-нибудь, да не придумал. Быстро поняв расстановку сил, он вышел на нужных людей в своём министерстве и убедил их, что делиться приоритетом в открытии никак нельзя.

И вместо того, чтобы передать препарат в другой институт в городе А, который специализировался на подобных темах и находился в ведении КГБ, Артём Семёнович, при поддержке свыше, начал добиваться открытия у себя специализированного подразделения для продолжения работы над препаратом в гуманитарном, так сказать, разрезе.

Согласования, как водится, растянулись на долгие годы, но в итоге увенчались успехом. И пусть уже начались восьмидесятые, но препарат продолжили исследовать в новой, специально созданной для этого лаборатории, которая находилась в составе прежнего, основательно разросшегося на бюрократическом навозе центра, получившего, наконец, заветный статус закрытого НИИ.

… Вот тут-то на препарат и вышли американцы.

Человек по своей сущности алчен. Алчен и слаб. Поэтому вскоре „люди из Лэнгли“ получили доступ к части документации по чудо-препарату. И, надо сказать, повели себя гораздо более расторопно, чем наши исследователи.

Разработки там велись оперативно и довольно успешно. Поэтому уже через пять лет Штаты имели настолько эффективную формулу, что стало возможным приступать к его массовому использованию. Они же и дали ему это название — триколитрон.

 

Глава 2

Обычно с приближением лета напряжение в коридорах Диортама спадало. Число критических случаев заметно снижалось, статистика улучшалась, и сотрудники начинали с чистым сердцем разъезжаться по отпускам.

Но в этом году всё пошло по-другому. Вначале пожинали плоды ноябрьского инцидента с доставкой триколитрона. Этот эпизод, оказавший воздействие на все последующие события, заслуживает подробного описания.

Обычно препарат привозили авиатранспортом. Всё началось с совещания, которое провёл Босс по возвращению из командировки в Москву. Излагая результаты командировки и новости Организации, он вскользь упомянул, что их филиал держит устойчивое лидерство по дороговизне доставки триколитрона.

Начальник отдела „Ю“, отвечающий за все вопросы, касающиеся препарата, счёл это безобидное замечание камнем в свой огород. При поддержке второго зама в отделе „Ю“ подготовили новую схему его доставки по Северному морскому пути. Продумали, нужно сказать, толково. Груз сопровождали на всех этапах транспортировки опытные сотрудники, время на перегрузку и оформление документов было минимальным. Незначительные задержки при стыковке рейсов также были тщательно продуманы. Проанализированы риски, организована охрана на всех этапах.

Всё начиналось как нельзя лучше. В конце октября препарат был успешно доставлен до Мурманска и погружен на теплоход ледового класса „Мамин-Сибиряк“, который должен был через пять суток доставить груз по назначению (раньше организовать доставку не смогли из-за перерыва в навигации по Енисею на время ледостава).

Груз должен был прийти в начале ноября, когда уже могли быть морозы за сорок, но и это хорошо продумали, так как триколитрон не выдерживал замораживания, резко теряя активность при температуре ниже -2 ®C.

На практике так и получилось: морозы на пути следования постепенно усиливались, обещая вот-вот преодолеть сорокоградусную отметку, поэтому груз разместили в специальном отсеке одной из нижних палуб, где температура контролировалась с помощью специальной установки.

Затруднения начались ещё в порту. Вначале оправление задержали на полтора суток. Проблемы это никакой не составило, просто небольшой такой звоночек.

На второй день плавания температура начала резко снижаться. Минус сорок восемь — это вам не шутки. Да это никому не шутки! Но датчики, установленные в отсеке, где находился триколитрон, показывали стабильные „плюс пять“. Судя по всему, система поддержания температуры в спецотсеке работала безотказно. В общем, первые трое суток плавание проходило отлично. Но при подходе к Карским воротам теплоход затёрло льдами, и он проторчал там долгих две недели, пока подошедший караван судов, ведомый атомным ледоколом „Вайгач“, не освободил пленника.

Все две недели была ужасная погода. Хотя температура на градуснике, установленном у выхода на верхнюю палубу, практически не опускалась ниже отметки -40 ®C, ветры были такие, что двум сопровождавшим груз сотрудникам Диортама временами казалось, что их может унести за ограждение и растворить в морозном тумане. Поэтому они особенно никуда и не выходили, предаваясь извечному пагубному занятию российских пассажиров. Впрочем, и моряки, по возможности, от них старались не отставать. Необходимости проверять груз у них в тот момент не было, так как два небольших контейнера, в которых он располагался, были хорошо заложены несколькими контейнерами с продуктами и какими-то ящиками. В общем, добраться до них можно было только в экстренном случае, а, благо, такой не возникал.

Старший группы сопровождения, Игорь, был опытным и дисциплинированным сотрудником, поэтому, не расслаблялся всю дорогу. Световой день быстро сокращался, но он ежедневно выходил на палубу, осматривал размещённые сверху грузы и палубные конструкции, пытаясь обнаружить изменения, которые могли свидетельствовать о попытке проникнуть в трюм. Но всё оставалось неизменным, пломбы на закрывающих лядах целы, следы на снегу в неочищаемых проходах между палубными конструкциями свидетельствовали о перемещениях только по служебной надобности. Поэтому успевшему продрогнуть Игорю оставалось только выкурить сигарету в экзотических условиях, любуясь на неторопливый пунцовый закат семьдесят первой широты.

Связь с филиалом поддерживалась регулярно, поэтому в Морильске знали всё о задержке и её причинах. Однажды ночью вдалеке послышались протяжные гудки каравана. Около десяти утра с первыми лучами зари их теплоход присоединился к шести судам, шедшим на восток. Вечером моряки выпивали уже не с тоски, а по радостному поводу, рассказывая, что такой затор в начале ноября словили впервые.

По мере приближения к пункту назначения лёд всё больше тончал, поэтому шли быстро. В порту груз встречала спецгруппа. Её начальник стоял на причале вместе с Игорем, грелся сигаретным дымом и нетерпеливо ждал, пока освободится доступ к контейнерам. Мороз здесь был несильным, градусов около двадцати. Все операции по перегрузке и доставке до склада были выполнены образцово.

Через несколько часов на складе Диортама люди в белых халатах вскрыли контейнеры.

Контейнеры были непростые, в них имелись электронные модули фиксации климатических параметров, хранившие значения температуры и прочих показателей за все три недели пути.

Волосы присутствовавших начали подниматься дыбом, когда на диаграмме, построенной по данным лог-файлов, нарисовались за какой-то период явные минус 10–15 градусов. Начальнику, присутствовавшему на складе в момент выгрузки данных, пришлось вызывать скорую — сердчишко прихватило. Всем остальным тоже мало не показалось — на ноги подняли все службы, бедного техника заставили сидеть всю ночь, проверять модули. Но тот ничем их не порадовал — всё было правильно.

К утру постепенно пришли в себя, создали комиссию и начали разбираться последовательно. Группу сопровождения на всякий случай взяли под стражу. Вначале отправили на экспертизу модули контроля климата, в надежде, что они неисправны. Но вскоре пришёл ответ, опровергающий эту гипотезу.

Затем вышли на пароходство, стали выяснять, как могло произойти переохлаждение ценного груза. Оказалось, что на пароходе тоже фиксировались показания термометров, а те показывали стабильные „плюс пять“.

— А иначе и не могло быть, — сказал по этому поводу второй помощник капитана, — бельгийские климатические установки… Ни разу ещё не сбоили!

Поэтому дальнейшее расследование приняло детективный оборот. Благо, возможности у Диортама были широкие. Допрос проводили сотрудники отделов „И“ и „Д“, поэтому снимались исчерпывающие показания, включая личные тайны, грехи молодости и информированность о существовании Организации. Через три дня у комиссии были отчёты показаний всех членов экипажа, работников портовых служб, а также двух сотрудников районной администрации Мурманска, которых вычислили в ходе допроса команды. Как оказалось, последние приходили в гости к боцману, но если к чему и причастны, то только — к распитию спиртных напитков кустарного производства и участию в нелегальном провозе легальных грузов в особо малых размерах.

После того, как столь масштабное обследование ничего не дало, снова подключились технические специалисты, поддерживаемые командой морильского филиала Диортама. Они-то и нашли истинную причину перемораживания препарата. Вначале, всё же, думали, что неисправна система регулирования температуры на теплоходе, многократно её проверяли. Но причина оказалась другой. Для этого пришлось провести ряд экспериментов. Оказалось, что контейнеры стояли слишком близко к не погружённой в воду части внешнего борта и слишком далеко от датчиков температуры. Из-за аномально низкой температуры крайние контейнеры постепенно переохладились.

Выяснилось, что это явление, в общем, известно морякам и коммерсантам, которые часто возят грузы морским транспортом. Поэтому зимой с края устанавливают менее чувствительные к морозу грузы, либо хотя бы чем-то дополнительно прокладывают контейнеры со стороны борта. Результат известен — диортамовцы стали жертвой собственного желания обезопасить груз, хорошо заставив его другими контейнерами со стороны загрузочного проёма. Моряки, предупреждённые об особом статусе груза и его сопровождающих, спорить с ними не решились. Да и кто бы мог подумать, что грохнут такие морозы?

Вначале морильский филиал жил более-менее спокойно. Сразу никого не сняли и даже не наказали, все подразделения продолжали работать в обычном режиме. Даже обоих сопровождающих освободили и допустили к работе. Но близился Новый год, и старые запасы триколитрона заканчивались. Босс понимал, что за неудачный эксперимент спросят именно с него, поэтому пытался выправить ситуацию, для чего всячески напрягал своих подчинённых.

Прежде всего, своими силами сделали анализ активности нового триколитрона — для того чтобы знать, чего ожидать в ближайшее время. Подготовленный отделом „Ю“ развёрнутый анализ показал, что ситуация не так плачевна. Условная потеря препарата составила почти четверть объёма. Причём, снижение активности сильно колебалось, в зависимости от расположения ёмкостей в контейнерах — от 2 до 88 %.

Одновременно связались с коллегами из ближайших городов, если можно считать такими расположенные в полутора тысячах километров (а ближе к Морильску крупных городов-то и нет, вот уж, поистине, необъятна ты, Русь!). Попросили у них весной взаймы несколько ёмкостей триколитрона. Но там их не очень обнадёжили: самый крупный и дружественный филиал, оказалось, уже пообещал свои резервы другим страждущим и в ближайшее время ничем помочь не мог. Другие оказались тоже не очень богаты, и делиться были готовы только с санкции высокого начальства. В общем, как это часто бывает в жизни, — если чего-то не хватает, то не хватает всем и сразу.

После сложных обсуждений и многочисленных согласований приняли непростое решение: на федеральный уровень с просьбой о помощи не выходить, вдвое снизить добавление триколитрона в схемы? 25-А,? 2 и? 87-Уст. По расчетам получалось, что в этом случае дозировки окажутся на приемлемом уровне, а запасов должно хватить до следующей поставки.

Москва такое решение одобрила, и страсти немного утихли — до апреля месяца.

 

Глава 3

После знакомства с Аркадием Денисовичем прошло несколько дней, у Бориса наступили новые выходные. Нужно ли говорить, что работал он, что называется, сам не свой, постоянно возвращаясь в мыслях к тому памятному разговору? Общество, в котором он теперь жил, было совсем другим. Но жизнь на Севере и работа на руднике научили нашего героя стойко переносить любые трудности. А это и трудностью-то не назовёшь. Так, мир перевернулся…

Поэтому внешне наш герой практически не изменился. Был спокоен и собран, хотя в глубине души скреблись маленькие когтистые кошечки. Он постоянно задавался вопросом: насколько распространяется влияние таинственного Диортама? Скромный опыт общения с этой организацией говорил, что их возможности действительно обширны. Но властны ли они над чувствами, насколько контролируют поступки людей? Услужливое воображение подбрасывало образы, подобные подсмотренным в фильме „Матрица“, где люди были всего лишь энергетическими придатками захватившей планету компьютерной системы. Получалось, что и он был таким придатком, только работал не на машину, а, судя по всему, на живых людей. Вряд ли это утешало его, тем более что дальше буйство фантазии приводило к мыслям об инопланетянах, контролирующих таким образом Землю, и к окончательной потере связи с реальностью. После этого он приходил в себя, признавал всё перечисленное бредом и возвращался к повседневным делам. Такое волнообразное состояние продлилось до выходных, которые как раз выпали на пятницу-субботу.

Борис заранее договорился с ребятами, что те зайдут к нему в двенадцать, и все вместе отправятся в гости.

Аркадий Денисович жил в другом конце города, на самом отшибе. Окна его трёхкомнатной квартиры выходили на промзону и были открыты всем ветрам. Он доброжелательно встретил пришедших, предложил проходить и не стесняться, а сам ушёл на кухню, где явно что-то готовилось. Квартира была большой и какой-то тёмной: тёмная мебель, неяркое освещение, тёмно-бордовые гардины.

В центре зала стоял огромный овальный стол, на диване уже скучали двое гостей. Олеся и Косик познакомили его с Валерой — молодым парнем в очках, с типичной еврейской внешностью, почти таким же щуплым как Косик. Валера был типичным болтуном. Говорил быстро и немного невнятно. Минут через пять у Бориса началось лёгкое головокружение от его болтовни, хотя, если бы его спросили, о чём был разговор, он вряд ли ответил. Разве что немного узнал о личной жизни Валеры.

Вторым из гостей был мужчина средних лет, во всяком случае, заметно старше Бориса, болезненно худой и очень высокий, тоже в очках. Только в отличие от Валеры, он не разговаривал. Вообще. Борис даже не запомнил его имени — ни в тот день, ни позже. Если бы тот не пробормотал что-то при знакомстве, у Бори были бы все основания подозревать, мужчину в немоте. Сложно сказать, какую роль мог играть такой неразговорчивый субъект в их тайном обществе. Тем не менее, вскоре стало заметно, что Аркадий Денисович относится к Безымянному с уважением, в спорных ситуациях прислушивается к его мнению, которое обычно выражалось кивком головы. Так что, скорее всего, этот человек был здесь не случаен.

Вскоре хозяин квартиры пригласил всех к столу. Когда стали рассаживаться, из кухни появилась ещё одна девушка. А скорее — молодящаяся и упорно пытающаяся бороться с полнотой женщина возрастом не менее тридцати пяти лет. Оказалось, что зовут её Наташей. Она была тоже не очень разговорчивой, под стать Безымянному. Возможно, раньше у неё было узкое лицо, но сейчас пухлые щёчки компенсировали эту особенность. Наташа была обладательницей не очень крупных, но выразительных и добрых светлых глаз. Разрез их был такой, что казалось, будто она всё время слегка улыбается. Наверно поэтому, несмотря на не самую эффектную внешность, любой собеседник поневоле проникался к ней расположением.

— Господа, рад представить вам, — взял слово Аркадий Денисович, как только все оказались за столом, — нового члена нашего небольшого кружка.

Борис понял, что речь идёт о нём, немного привстал, и кивнул головой.

— Зовут его Борис, — Аркадий Денисович сделал небольшую паузу, подвигая рюмку в направлении Валеры, разливавшего вино. — Как вы понимаете, случайно никто оказаться здесь не мог. Боря не является исключением. Он пережил страшную аварию на „Хараелахском“ в апреле, и после этого перестал переносить триколитрон. Нашли мы его случайно, спасибо Косику, который как раз в тот день решил испытать на прочность диортамовские средства связи.

Боря взглянул на Косика с мыслью о том, как же его всё-таки зовут? Тот сидел краснее варёного рака и напряжённо ковырял вилкой в тарелке.

— Пользуясь случаем, хочу напомнить всем, что мы — не банда террористов, — продолжал Аркадий Денисович. — Мы даже не ставим себе цели подготовить революцию или перевернуть мир. И если кому-нибудь захочется себя проявить, он может это сделать в работе или учёбе… Ну, хотя бы попытавшись сдать сессию без хвостов.

Наверно, эти слова тоже касались несчастного спринтера, так как он сдал ещё краснее, чем это вообще было возможно, и даже как-то умудрился немного уменьшиться в размерах. Наверно такой результат удовлетворил говорящего, поэтому он смягчил тон и продолжил:

— Но собрались мы, конечно, не для этого. Давайте поприветствуем Бориса, и пожелаем ему выдержки и удачи в этом новом мире, который он обрёл.

В момент, когда фужеры встретились в средине стола, наш герой чувствовал себя именинником. После тоста обстановка несколько оживилась, затараторили вилки, начались разговоры. При этом главную скрипку играл, всё-таки, хозяин дома. От него в этот вечер Борис услышал много интересного. Например, что Морильск является одним из немногих городов, где всё население не только охвачено организованным потреблением триколитрона, но и очень тщательно контролируется с точки зрения общественных настроений, мотивации к производительному труду, расположенности к миграции.

— Для Морильска разработана одна из самых эффективных схем потребления препарата, обеспечивающая 99,99-процентную гарантию поступления в организм терапевтических доз, — рассказывал воодушевившийся и слегка покрасневший Аркадий Денисович. — Хотя, конечно, допускается отклонение в два-три раза, а кратковременно — даже в десять раз — без видимого вреда для здоровья или снижения внушаемости.

— Всё так просто? — не выдержал Борис.

— Да нет, совсем не просто…

 

Глава 4

Рассказанное далее Аркадием Денисовичем отражало в общих чертах реальную историю триколитрона. Но и он знал далеко не всё, поэтому предлагаем несколько дополненный вариант его рассказа.

Рассказ Аркадия Денисовича

После того как триколитрон был создан, американские исследователи испытали такую же эйфорию, как в своё время и Артём Семёнович (знаменитый „человек с точечками над „ё“). Результаты испытаний превзошли все ожидания: вещество оказалось абсолютно безвредным, действовало мягко, в клинических дозировках не имело запаха и вкуса.

Но самыми ценными оказались два следующих его свойства. Во-первых, его воздействие в повседневной жизни практически не ощущается ни принимающим, ни „чистыми“ людьми. Даже когда „чистый“ человек попадает в среду людей потребляющих препарат, его, как правило, ничего не настораживает: никаких серьёзных отклонений в поведении, реакции, эмоциях. Просто люди вокруг делаются чуть более спокойны и дружелюбны, чуть более оптимистичны и значительно более внушаемы. Вроде, мелочи. Но это и даёт возможность с помощью определённых технологий управлять индивидуальным и массовым поведением людей.

И второе, если не самое важное, — препарат может приниматься в различной дозировке, оставаясь практически одинаково эффективным. Он словно сам себя регулирует в организме. При передозировках, в разумных конечно, пределах, он легко переносится почти без симптомов, а излишек быстро выводится. При недостаточных дозировках он остаётся практически таким же эффективным, так как имеет свойство накапливаться в тканях и выводится в такой ситуации гораздо медленнее, чем поступает.

Дальнейшая судьба триколитрона после его создания и первичного апробирования в США была ещё более удивительной. Через несколько лет после своего второго рождения он снова оказался „во вражеских руках“. На этот раз разведка одной из латиноамериканских стран смогла украсть препарат у американцев. Те утверждали, что якобы всё произошло случайно. Но это уже не важно.

А важно то, что именно после этого события в мире наступила новая эпоха — Эпоха Триколитрона. Мир начал свою неизбежную трансформацию и уже никогда не станет таким, каким был до 1988 года, когда произошли описанные события.

Буквально через несколько месяцев образцы препарата были у всех государств, которые могли себе позволить столь дорогие приобретения. Вернулся триколитрон и в Россию, которая, кстати, к тому времени не преуспела в совершенствовании своей разработки. И тут-то уж мы не подкачали, в очередной раз доказав на практике поговорку, что русский долго запрягает, да быстро едет. В сравнительно короткие сроки, невзирая на серьёзные экономические проблемы, у нас были разработаны собственные продукты и технологии, по своей эффективности не уступающие зарубежным аналогам.

В мире начался бум триколитроновых исследований. В разных странах разработано множество модифицированных и гораздо более эффективных формул, чем первые две версии препарата. Наперегонки создавались методики корректировки „коллективного бессознательного“. Здесь снова перехватили инициативу американцы с их школами социального программирования — оказалось, что с помощью препарата можно повышать эффективность методик „мягкого“ внушения в десятки раз. Поэтому именно американские наработки начали браться на вооружение странами, располагавшими триклитроном. Конечно же, эти события прошли мимо внимания мирового сообщества, увлечённого более насущными событиями, такими как перекраска карты мира и компьютерная революция.

Вначале разработчикам казалось, что создание такого препарата позволяет владеть миром. Но вскоре оказалось, что создать препарат — ещё полбеды. Гораздо сложнее научиться грамотно использовать его в массовых масштабах, а также извлекать из применения пользу.

Проблем было огромное количество. Прежде всего, сложности возникали в связи с массовостью применения препарата, эффективность которого до этого проверялась, в основном, в лабораторных условиях. Одно дело закодировать человека в лаборатории, и совсем другое — обеспечить потребление препарата и управлять поведением, например, ста тысяч человек. Поэтому массовому его применению и было посвящено наибольшее число исследований. Препарат пробовали давать в виде прививок, распылять, добавлять в пищу. Но в итоге, при всей своей сложности, наиболее эффективным оказался метод добавления препарата в еду и напитки. Благо, себестоимость его была совсем невысокой. Это создавало много новых проблем, но позволяло организовать действительно массовое его потребление.

Пришлось исследовать схемы питания разных групп населения во всех регионах, определять эффективные дозировки препарата в различных группах продуктов. Наиболее доступные формулы препарата, которые можно было закупать и использовать в массовых масштабах, вплоть до добавления в водопроводную воду, боялись перемораживания, но неплохо переносили нагрев в пределах 120 ®C. Это, а также многое другое, должно было учитываться при его массовом применении.

А контроль содержания препарата в крови? При всей налаженности системы всегда находятся люди, которые потребляют его слишком мало, несмотря на способность к саморегуляции в организме, или вообще не восприимчивы к какой-то конкретной формуле. Найти таких среди тысяч обывателей — тоже нелёгкая задача. Ещё сложнее разработать для них индивидуальные схемы „лечения“.

Были проведены длительные и масштабные исследования, которые, особенно на начальных этапах, осложнялись требованиями секретности. Правда, впоследствии, когда система была налажена, это оказалось не очень сложно. Если и происходила утечка информации, то её просто „стирали“ из памяти путём кодирования носителей обнаруженной утечки на забывание.

— Это только на первый взгляд может показаться, что главное — знать сколько и куда чего добавлять, — рассказывал Аркадий Денисович притихшим слушателям. — Но попробуйте организовать добавление препарата в молоко какого-нибудь частного молокозавода. Если штата в нём всего шесть человек, а начальник, он же хозяин, — молодой парень, который знает и законодательство, и стандарты, и химию молочных продуктов. Как убедить его, что нужно поставить устройство, добавляющее неизвестное вещество в его продукцию? Но при этом он не может не только узнать, что именно добавляется, но и даже не имеет права открывать опломбированный кожух, под которым прячется сама установка. Постепенно выяснилось, что подобные проблемы решаются гораздо проще, чем могло показаться вначале. Для этого достаточно было организовать принятие препарата самим хозяином. А уже через две недели специалисты могли убедить его в чём угодно. Хоть в том, что Земля плоская. И вот уже сам хозяин объясняет своим работникам, что новое устройство — установка по автоматическому определению вредных примесей в молоке, купленная им за огромные деньги, и в этой связи никому нельзя к ней приближаться ближе двух метров под страхом расстрела на месте с последующим увольнением, а также взысканием трёхлетнего заработка в случае возможной поломки.

Вот так постепенно, вначале в индустриальных центрах, а затем и по всей стране, разворачивалась система контроля массового сознания, именуемая людьми посвящёнными просто — Система.

 

Глава 5

Исследования показали, что с помощью специально подобранного инфразвукового фона можно ввести в состояние транса почти любого человека, принимающего триколитрон, и совершенно свободно управлять его сознанием, а, следовательно, и поведением. При наличии определённых навыков, в состоянии транса можно легко произвести „запись“ необходимых указаний, которые будут храниться в подсознании и реализоваться в определённых ситуациях, например при звучании кодовых слов или звуков.

Такое кодирование позволяло достичь просто феноменальных результатов по управлению массами. К моменту, когда Борис спас Косика, в ряде городов закончилось сплошное кодирование, направленное на снижение восприятия негативной информации и повышение управляемости. Люди, прошедшие его, испытывали резкое ухудшение самочувствия при произнесении определённых ключевых слов. В качестве так называемых „инициирующих формул“ в разных городах использовались разные словосочетания, но, в основном, они были связаны с недовольством социальной системой, радикальным переустройством общества и с другими нежелательными процессами. Это позволило снизить уровень социальной напряжённости, преступность, отток рабочей силы в „проблемных“ регионах.

В ряде городов отрабатывались коды, при которых люди, услышавшие определённые потенциально опасные словосочетания, входят в транс и сами сообщают о том, что их услышали. Правда, эти исследования, проводившиеся, кстати, не в Морильске, были не очень успешны. Закодированные люди могли впасть в транс в неподходящий для этого момент, и это могло оказаться опасным. Кроме того, не удавалось решить проблему возможного теракта, когда кодирующие команды могли быть даны через СМИ преднамеренно. Можно представить, что творилось бы на улицах крупного города, если одновременно тысячи водителей услышали бы по радио кодирующую команду. Поэтому там, где система уже была налажена, пользовались старой надёжной схемой, когда людей периодически проверяли на наличие запретной или нужной для оперативной работы информации. Без их ведома, разумеется.

Для этого был разработан ряд методик. Например, хорошо себя зарекомендовавший МКЕ, и его модификации МКЕ-2 и МКЕ-плюс. Расшифровывается как „метод ключевых единиц“. „Ключевые единицы“ — люди, которых регулярно проверяют на владение какой-либо информацией. Делается это под видом нештатного сотрудничества в силовых органах, донорства крови и т. п. На практике это выглядит так: услышав ключевые слова, на которые данная „единица“ закодирована, человек фиксирует это в своём подсознании и хранит до момента, когда услышат раскодирующее словосочетание. Производится раскодировка в специальных пунктах снятия информации. Словосочетания подобраны так, чтобы в реальной жизни услышать их было практически невозможно. Во время сеанса снятия информации „единица“ слышит определённое словосочетание, и если у неё есть требуемые сведения, она сообщает их оператору. Если же информации у „единицы“ нет, то он (или она) так и ходят годами, ничего не подозревая. Впрочем, они и так ничего не подозревают.

Ключевой единицей может стать любой человек, но для контроля ситуации в обществе достаточно подвергнуть методу МКЕ сравнительно небольшую часть населения.

В процессе становления Системы хватало и других проблем. На их решение во всех странах, разрабатывающих это направление, были брошены лучшие специалисты. Проблемы в России зачастую были связаны с привычкой надеяться на авось. Иногда это чудом не приводило к трагедиям, но бывало, что и подталкивало к открытиям. Однажды, например, в сферу массовых опытов на первых версиях препарата совершенно случайно попали лётчики-испытатели одного из подмосковных авиаотрядов. Испытываемый препарат, мягко говоря, был некондиционным. У многих он вызывал снижение реакции и критичности мышления, понижал способность к принятию мгновенных решений в острых ситуациях. Это грозило неминуемой бедой, если бы не счастливая случайность: в условиях перепада давления, влажности и содержания кислорода в воздухе, действие препарата уменьшалось.

К моменту, когда группу пилотов зафиксировали исследователи, они уже несколько месяцев пролетали под действием препарата. Исследователей, которые как раз узнали о нежелательных побочных эффектах, сразу удивило то, что все они ещё живы. Но нет худа без добра: были обнаружены отклонения в реакции при неблагоприятных условиях. И это послужило толчком для разработок специальных формул для людей, ответственных за быстрое принятие решений.

Кроме этого, особенно пристальное внимание стали уделять людям, работающим в особых микроклиматических условиях. Помимо тех же пилотов в список попали шахтёры и водолазы, а также жители высокогорных районов. Последних планировали охватить кодированием в последнюю очередь. Прежде всего, в связи со сложностью добавления препарата в рацион и затруднённостью контроля над их поведением.

 

Глава 6

Чтобы реализовывать такие масштабные программы, о которых идёт речь, нужны воля, средства и исполнители. Некоторые страны, даже проведя успешные исследования с триколитроном, тем не менее, не решались реализовать программы по тотальному контролю над населением. У тех, кто всё же решался, для этого обычно привлекались спецслужбы, у которых был соответствующий опыт. Не стала исключением и Россия. Для того чтобы догадаться, в структуре какой организации была создана подобная служба, не нужно быть семи пядей во лбу. В недрах славного наследника КГБ была создана организация с несколькими названиями и непонятным статусом. Одним из её названий было „Добровольное исследовательское общество разработок в области технического анализа менталитета населения“, или сокращённо — ДИОРТАМ. Однажды кто-то заметил, что в обратную сторону оно читается как „матроид“. Поэтому, хотя мало кто знал, что это слово обозначает, название стало популярным и постепенно настолько прижилось, что было принято в качестве основного.

Первоначально при создании Диортама ставились довольно скромные задачи по стабилизации ситуации в обществе, которая в то время была довольно сложной. Ведь этот период пришёлся на начало и средину девяностых, время нищеты, хаоса и социальных потрясений. Но успешная реализация программы постепенно поднимала новую структуру над другими спецслужбами. Потенциальная возможность незаметно и безнаказанно управлять поведением любого человека делала Диортам организацией практически всесильной.

В качестве опытных площадок было выбрано несколько провинциальных городов со сложной демографической ситуацией, в которых отрабатывались технологии управления населением. В их числе был и Морильск. Экстремальность климатических условий и необходимость срочного решения социально-демографических проблем, определили выбор этого города в качестве флагмана социальных экспериментов.

Суть проблем этого города заключалась в том, что тяжёлые условия жизни и нестабильность общественных устоев после распада Советского Союза начали вызывать катастрофический отток населения и развал производства. Под угрозой стало само существование города и компании, которая была одним из крупнейших источников доходов государственной казны.

Чтобы сохранить компанию, нужно было остановить отток кадров, стабилизировать социальную ситуацию, привлекать людей „с материка“. Для решения этих задач классическими способами потребовалось бы резко повысить зарплаты, многократно увеличить вложения в развитие города и поддержание его инфраструктуры, что было затруднительно в условиях всеобщей разрухи.

Но, к счастью, к тому времени уже был Диортам. Если в Организацию привлекались лучшие специалисты из спецслужб, то в её морильский филиал — лучшие исследователи этой структуры. Ведь одного наличия триколитрона было недостаточно, требовались технологии его эффективного использования. Цена вопроса была настолько высока, что создание Системы начали проводить параллельно с лабораторными и локальными испытаниями.

Развёрнутое в Морильске подразделение в короткие сроки стало одним из передовых не только в стране, но и в мире. А технологии, разработанные там, — эталоном для всей страны.

 

Глава 7

Апрель месяц принёс новые проблемы команде морильского филиала Диортама. На этот раз их причиной была известная авария на объекте 19-У, в народе больше известном как рудник „Хараелахский“.

Нет, Диортам к ней не был причастен. Когда происходила её ликвидация, сотрудники отдела „Б“ проводили свою обычную оперативную работу и, как могли, помогали в её ликвидации. Но когда все уже были спасены, наступила очередь Диортама устранять последствия. Вот тогда и возникли проблемы.

После ликвидации аварии в Морильск стали приезжать многочисленные комиссии, в том числе и по линии Организации. Эта комиссия сильно отличалась от других, которые, в основном, интересовало, как велась документация диспетчера рудника и оперативных дежурных по электроснабжению, кто выдавал какие указания, и где это фиксировалось. В общем, от типичных наших показательно-наказательных комиссий.

Диортамовская комиссия состояла из высококлассных специалистов в области методов контроля массового сознания, которые не столько проверяли, сколько помогали справиться с ситуацией, а проверяли уже попутно. Связано это было со спецификой работы Организации. Всё, чем занимались региональные филиалы, было новым. По многим ситуациям наработанных методик ещё не существовало, они создавались здесь же. Не было и нормативной документации по ведению оперативной работы, поэтому и наказывать, по сути, было не за что. Это не значит, что наказывать не стали бы в любом случае, но комиссия всё же ехала не за этим.

Авария словно камень, упавший в воду, распространяла в обществе волны психологических и социальных реакций, которые нужно было изучить и научиться контролировать. Исследовались, например, развитие и трансформация информации об аварии в различных социальных слоях, реакция участников аварии на вынужденное пребывание в шахте, на спасение, а также социальная адаптация после него. Кроме того, изучалась динамика содержания препарата в крови у людей, а также изменения в их поведении. В общем, авария дала бесценный материал для исследований, и главное было теперь суметь грамотно им воспользоваться.

Работа по изучению аварии была проведена огромная. Руководство было более чем довольно — филиал здорово отличился. То, что не удавалось сделать штабу по ликвидации аварии, было успешно решено диортамовцами: уже к исходу вторых суток аварии в шахту с помощью лебёдки и альпинистского снаряжения были втайне (в том числе и от штаба) спущены два сотрудника отдела „Н“. Уже сам этот факт говорил об уникальности квалификации специалистов местного филиала.

Спуск на глубину более километра вряд ли был бы осуществим. Но при изучении технической документации сотрудник Диортама обнаружил, что в одном из вентиляционных стволов через каждые 200 метров имеются технологические ниши. Сразу возникла идея пошагового спуска туда двух упомянутых сотрудников, которые были по совместительству кандидатами в мастера спорта по альпинизму. Сутки ушли на тщательную экипировку и подготовку груза, который также планировалось спустить в шахту.

Поддержка сверху обеспечивалась только до первой ниши, куда альпинистов с комфортом спускали при помощи лебёдки, позаимствованной на горнолыжной базе. Пробный спуск провели без груза. Сначала обоих спустили в нишу — проверить, в каком она состоянии. Там был десятисантиметровый слой пыли, поэтому дальнейший спуск решено было проводить в респираторах. Но в целом состояние ниши было приемлемым для крепления оборудования и размещения грузов. Затем один из альпинистов спустился в нишу номер два, испытав, таким образом, планировавшийся далее способ спуска. Всё получилось очень неплохо, за исключением подъёма без лебёдки. Сразу стало ясно, что подняться своим ходом будет не просто. Даже, скорее всего, невозможно. Тем не менее, спуск в шахту решили не отменять, зная, что скоро авария должна быть ликвидирована.

Альпинисты взяли с собой более тонны груза, значительную часть которого составляла вода с удвоенным содержанием триколитрона, и продукты питания. Кроме этого, экспедицию снабдили самым разным снаряжением на любые случаи жизни, включая медицинскую лабораторию и оборудование для интенсивного кодирования, а также рации транковой связи, которые должны были работать вблизи любых стволов — туда специально для этого спустили стометровые кабели-антенны.

Хотя спуск продолжался более трёх часов, экспедиция успешно достигла промышленных горизонтов, и последние двое суток аварии вела напряжённую работу. Изучалось состояние и поведение шахтёров, им были розданы все продукты и вода, нескольким десяткам человек была оказана медицинская помощь. Кроме того, было сделано почти сто анализов крови для определения содержания препарата в организме, с помощью НФК предотвращено развитие нескольких социально-опасных ситуаций. Конечно же, кодирование приходилось применять и для тех, у кого брались анализы — для сохранения тайны экспедиции.

Как уже говорилось, по мнению руководства филиала экспедиция была беспрецедентно удачной с точки зрения научной и прикладной ценности. Комиссия из Москвы согласилась с такими выводами, но нашла и кое-какой негатив. Она посчитала, что руководство филиала должно было сообщить о нишах в стволе и возможном пути спуска спасателей в шахту. Якобы, это значительно снизило бы напряжённость у пострадавших до их спасения.

Кроме того, комиссия выяснила, что незадолго до смерти двух горняков от отравления выхлопными газами, они были подвержены НФК, и в их крови содержалось огромное количество триколитрона и бета-колитрона — вспомогательного препарата, вводимого внутримышечно для улучшения кодирования. Комиссия провела по этому эпизоду особое расследование и пришла к выводу, что, учитывая ослабленность из-за длительного нахождения в шахте, люди могли уснуть в опасной ситуации при включённом двигателе против своей воли.

В филиале посчитали, что такие выводы притянуты за уши, но возразить авторитетной комиссии не могли — слишком очевидной была цепочка причинно-следственных связей.

Но самая трудная ситуация возникла из-за пропавшего горняка — странного, почти мистического случая, который не смогла разгадать комиссия.

Предыстория инцидента такова. Учёт пострадавших в отделах „Б“ и „Н“ вёлся по спискам, составленным штабом ликвидации аварии по записям учётного журнала ламповой. По их данным в шахте на момент аварии находилось 293 человека. Всех их взяли под контроль сотрудники отдела. На выходе из шахты пострадавших встречали не только самые влиятельные из родственников, спасатели и члены штаба по ликвидации аварии. Сотрудники Диортама под видом комиссии МЧС тоже скрупулёзно фиксировали поднимавшихся, включая нескольких несчастных, не доживших до конца своей длинной смены. После того, как под аплодисменты присутствовавших поднялся 293-й горняк, все, включая представителей отдела „Б“, покинули околоствольный двор. Медики проверяли самочувствие людей, многим требовалась помощь, их госпитализировали. Штаб разъехался по домам отсыпаться, с тем, чтобы с утра засесть за отчёты. Диортамовцы занялись уже спланированными исследованиями.

Но при тщательной последующей проверке выяснился вопиющий факт — на самом деле людей было больше. Оказалось, что 294-м был не работавший на руднике некто Федякин, водитель грузовика, знакомый мастера одного из добычных участков. При содействии мастера он спустился в шахту со своим личным фонарём „на экскурсию“ и тоже находился там во время аварии, хотя не значился в списках ламповой.

Получалось, что одного человека не досчитались. Просто потеряли! Вначале казалось, что найти его не составит труда. По рабочей гипотезе один из списка пострадавших на самом деле не спускался в шахту. Его и следовало найти. Но, к вящей досаде всех занимавшихся поиском сотрудников Организации, это оказалось непросто. Быстро (насколько это возможно с 288 людьми, оставшимися к тому времени в живых) проверили всех жертв аварии по списку, и выяснилось, что ВСЕ ОНИ БЫЛИ В ШАХТЕ. Круг замкнулся. С некоторыми провели развёрнутые допросы, но новой информации получить не удалось.

Казалось бы, кому он нужен, этот один потерявшийся человек? Но исследование показало, что у ряда жертв аварии сильно снизилась восприимчивость к триколитрону. У многих снизилась устойчивость кодирования, а почти десять процентов стали испытывать недомогание при восстановлении триколитроновой зависимости с различными симптомами. Всех таких людей взяли на заметку, непереносимость триколитрона лечили в стационарных условиях под видом лечения поставарийной астении. Многих пришлось перевести на более совершенную версию препарата из-за сниженной чувствительности и плохой переносимости, хотя сотрудники отдела „Т“ уверяли, что это, скорее всего, временное явление.

Дело не ограничилось снижением чувствительности. На основе полученных данных члены комиссии сделали вывод, что потерявшийся горняк может быть кем угодно: от просто избавившегося от триколитрона обычного человека, до члена „организации врагов Диортама“ или (чисто гипотетически) вражеского шпиона. В общем, было очевидно, что случай проходит по линии Организации, и искать потерянного горняка предстоит ей.

„Организацией врагов Диортама“ называли полумифическую организацию людей, по разным причинам не подверженных воздействию триколитрона и, предположительно, борющихся с создаваемой Системой. Ничего достоверного известно о ней не было, но косвенные свидетельства о её существовании периодически попадали в аналитические отчёты. Официальная позиция руководства была такова: „ОВД“ — миф, подогреваемый недобросовестными сплетнями некоторых сотрудников. Так что эта организация жила, в основном, в устном творчестве диортамовцев, и извлекалась в случаях, когда требовалось покрыть чьи-то проколы или объяснить странные ситуации вроде этой.

Итог работы комиссии был печальным. Потерянного горняка руководству филиала не простили. Из Москвы потянулись новые и новые комиссии, настроенные уже не столь благожелательно. И уже становилось очевидным, что начальник филиала может не удержаться на своём месте.

Многочисленные комиссии внесли свой вклад в добавление негатива. Например, одна из них тщательно прорабатывала версию, по которой на поведение виновных в аварии работников энергослужбы рудника и руководителей электростанции тоже повлиял препарат. Неопровержимых доказательств этому не нашли, и вопрос, как говорится, повис в воздухе. Казалось бы, эпизод с перемороженным триколитроном, и последующим снижением дозировки играл здесь на руку филиалу. Но это не спасло Босса от попадания ещё оного жирного минуса в его послужной список.

 

Глава 8

Все эти проблемы не испортили карьеру Андрея. Более того, они в какой-то степени даже были ему на руку. Его отдел „А“, занимавшийся работой с городскими структурами, просто чудом оказался никак не связан ни с историей с перемороженным триколитроном, ни с аварией на объекте 19-У.

Босс Андрея был опытным и авторитетным руководителем, стоявшим у истоков формирования системы Диортама. Но ко времени описываемых событий свой счастливый билет он, видимо, по старости лет потерял. В результате ли трагического стечения обстоятельств, как думал Андрей, или из-за преклонного возраста, как посчитали в Москве, но тучи стали сгущаться вне зависимости от прилагаемых им усилий по стабилизации работы филиала.

В конце мая уволили начальника отдела „Ю“ и второго зама Босса — инициаторов изменения схемы доставки препарата. Для филиала это стало тяжёлым ударом не только потому, что оба были выпускниками Академии, которых в Морильске было и так не густо. После того как первого перевели начальником отдела в далёкие и забитые Могочи, а второго — с понижением в Саху, никто не мог чувствовать себя спокойно.

Внешне Босс был всё так же спокоен и деловит, но, глядя на него, всякий сотрудник филиала думал: считает ли тот дни до пенсии?

Справедливости ради нужно признать, что Андрей не только добросовестно относился к своей работе, но и нисколько не расшатывал корабль под названием „морильский филиал“, когда тот попал в полосу затяжных штормов. Он сочувствовал коллегам и искренне помогал им справиться с ситуацией. Но именно он был в группе исследователей, которые выдвинули правильную версию причины перемораживания препарата и организовали следственный эксперимент, который её блестяще доказал. Это не ускользнуло от внимания высокого руководства Диортама, которое к концу весны решило, что настало время вмешаться в работу морильчан.

Через неделю после того, как проводили второго зама, морозным июньским утром Андрея пригласили в кабинет Босса. Там были, кроме хозяина кабинета, оба оставшихся его зама, а также два члена московской комиссии, сразу после появления Андрея включившие дежурные улыбки.

Оба они были в дорогих и неуместных в морозную погоду лёгких костюмах. Один — лысоватый, некрупный, какой-то рафинированный, в больших очках. Андрею он запомнился идеально круглым черепом, игриво блестевшем в солнечных лучах. Второй — неимоверных размеров полноватый мужчина, тоже имел залысины, но оставшиеся волосы образовывали длинные пряди, достававшие плеч. Про этого второго Андрей подумал, что не удивится, если сзади у него окажется косичка.

Босс слегка улыбнулся, ободряя вошедшего, и представил гостей:

— Андрей, это члены комиссии из Москвы: Лев Самуилыч и Бронислав Афанасьич. У них есть для тебя хорошая новость.

— Да, Андрей Дмитриевич, мы проанализировали сложившуюся ситуацию, — заговорил рафинированный, — и пришли к выводу, что именно ваше участие в расследовании возникшей странной ситуации, будет как нельзя уместным.

— Какой ситуации? — удивился Андрей, заподозривший, что ему поручат неблаговидное занятие расследования промахов коллег.

— Э-э-э… думаю, вы слышали. Но на всякий случай расскажу.

И поведал Андрею следующее: комиссия пришла к выводу, что происшедшее в мае, вскоре после событий на „Хараелахском“, аварийное отключение электроэнергии на объекте?11 было не случайностью или актом хулиганства, а спланированной акцией. Об этом говорят не только крайне грамотные, и даже, возможно, отрепетированные, действия человека (или людей), проникнувших на подстанцию, но и то, что они сумели каким-то неимоверным образом уйти от преследования.

— Но это — только одно событие в цепочке, — продолжал Лев Самуилович. — Другим таким событием является потеря одного горняка, пережившего аварию. Вы знаете, что этот человек мог стать невосприимчивым к триколитрону, как и другие двадцать пять его коллег. Сам по себе этот факт не столь опасен. Такие люди периодически появляются, мы их довольно успешно отслеживаем и переводим на индивидуальные схемы. Но то, что этого человека не смогли найти даже после применения спецсредств, мне кажется просто невероятным… Вы сами-то как считаете?

— Согласен с вами, Лев Самуилович, — ответил Андрей, пытаясь догадаться, к чему тот клонит, — это просто невероятно. Наводит на мысли о том, что произошло это не случайно… Например, что кто-то ему помог…

— Вот именно! Вот именно, молодой человек! — обрадовался рафинированный. — Мы пришли к тому же выводу. Ему или помогли, или он сам не промах и смог обвести вокруг пальца нас всех, или расследованием занимались полные идиоты.

У Босса, сидевшего за столом, внезапно запершило в горле.

— Итак, третий вариант мы сразу исключаем, — сменил гнев на милость Самуилович, — в высокой квалификации и дисциплинированности сотрудников вашего филиала мы смогли убедиться. Второй — тоже сомнителен. Могу допустить его только в том варианте, что в лице потерянного горняка мы имеем высококвалифицированного „чистого“ шпиона, который случайно попал в аварию, и таким образом уходил, заметая за собой следы. Но эта версия шита белыми нитками. Прежде всего, непонятно, что делать профессионалу на обычном руднике? А наши данные подтверждают, что потерянный состоит именно в штате предприятия.

— Мы проверили данные обо всех бывших под землёй во время аварии, — добавил первый зам. — Из них только трое оказались со стажем на руднике меньше года, не считая фельдшера. Кроме того, мы проверяем всех увольняющихся. С помощью спецсредств, конечно. Но ни один из них не является нашим ПГ.

— Да! Мы тут уже и аббревиатуру для него придумали, — вставил Самуилович. — „Пэгэ“ — потерянный горняк. В общем, всё идёт к тому, что мы вышли на след некой тайной организации, которая нам вредит… Не хочу поддерживать наши укоренившиеся мифы про „Организацию врагов Диортама“. Мы уже не раз убеждались в ряде регионов, что у страха глаза велики. Обычно это два-три человека случайно вышедшие из-под контроля, и не представляющие для нас ровным счётом никакого интереса. Но вам и предстоит доказать, что в данном случае чуда тоже не было. А главное — найти ПГ. Все необходимые данные вам предоставим сразу после этой нашей встречи… Да! На время расследования вас назначают исполняющим обязанности второго заместителя начальника филиала. С соответствующими полномочиями. Надеемся, вы проявите такой же энтузиазм и упорство, как и во всей вашей предшествующей работе.

 

Глава 9

Прошёл июнь. Тундра пестрела цветами, хотя нормального лета так и не было. По крайней мере, в рубашке Борис решился выйти только вечером 7 июля, накануне отъезда в отпуск Люды.

Девушка, конечно же, не знала о переменах в жизни своего возлюбленного. И он всячески старался скрывать это, потому что постепенно стал понимать, каким бременем является его новое знание. Наблюдать за страданиями товарищей, день за днём оставляющими здоровье и саму жизнь в шахте, и не способными понять весь ужас своего положения, было очень тяжело. Но и просто уйти с рудника, уехать из Морильска он тоже теперь не мог — ведь здесь у него теперь были новые друзья, которые могли разделить его боль, понять и поддержать.

Поэтому планы на ближайшие годы Борис строил с прицелом на жизнь в Морильске. Прежде всего, твёрдо решил восстанавливаться в институте на вечернее отделение. Тем более что особых проблем попасть на платное обучение не было. Люда была очень рада, когда узнала об этом его решении.

Отношения их в то время были ровными и благополучными. Люда успешно закончила третий курс. После апрельских тревог она относилась к своему избраннику с особенной нежностью и заботой. И Боря чувствовал, что постепенно мысли о браке перестают его пугать. Впрочем, она улетела до сентября, так что у него была хорошая возможность проверить свои чувства.

В течение мая-июня Борис не раз бывал у Аркадия Денисовича, постоянно узнавая от него что-то новое о Системе. Постепенно существование Диортама стало казаться ему не величайшим откровением, а вполне обыденной вещью. Более того, многие факты настолько хорошо иллюстрировались повседневной жизнью, что временами начинало казаться, будто он и так давно подозревал об их существовании.

Иногда посвящённые собирались всем „клубом“, причём не обязательно у Аркадия Денисовича. Однажды всей компанией выбрались на природу. Кроме уже известных Боре людей, с ними был рябоватый и лохматый мужичок лет пятидесяти по имени Эдуард. Его вид вызывал ощущение какой-то трудно уловимой неопрятности: вроде всё по отдельности совершенно нормально и в одежде, и в остальном. Даже волосы, несмотря на некоторую запущенность причёски, вполне чистые и ухоженные. Но всё вместе делало его похожим на подранного воробья.

Эдик (как он сразу предложил его называть) был балагуром. Но не тем надоедливым типом, которому хочется заклеить скотчем рот уже через пять минут знакомства, а остроумным собеседником и дамским угодником. Весь день он веселил компанию, сыпал комплиментами всем женщинам без исключения и острил. При этом его остроты не казались вымученными. Женщины будто не замечали его внешней несуразности, и таяли от его слов. Да и все остальные относились к нему вполне добродушно.

Когда Борис впервые увидел Эдика, ему показалось, что он явно его где-то видел, но быстро привык к этому чувству. „Да и какая разница? — решил он. — Морильск, он ведь город небольшой. Может, и видел где“. Аркадий Денисович настоятельно рекомендовал не обмениваться информацией о настоящих именах и местах работы. Поэтому о своих дежавю следовало поскорее забыть.

Ещё были мужчина и женщина — супруги, как потом оказалось. Мужчина был ярким „представителем кавказской национальности“: темноволосый, ростом выше среднего, с живописными усами. Казалось, ему не хватало только кепки и черкески. Имя его было очень странное — Мамука. Какое-то не мужское имя. Зато, во всём остальном он был типичным горцем: разговаривал с лёгким акцентом и кавказскими интонациями, любил жестикулировать и был очень вспыльчив. Впрочем, вспыльчивость его была больше показной. Очень колоритный был тип. По тому, насколько свободно он общался с Аркадием Денисовичем, Борис заподозрил, что они — родственники.

В противоположность Мамуке, его жена Варвара, была какой-то бесцветной. Полная немолодая женщина со светлыми волосами и бровями была одета в бежевый спортивный костюм. Наверно, дорогой, но совершенно нелепо на ней смотревшийся. Голос она имела такой же бесцветный. Впрочем, это не делало её мегерой: к остальным членам вылазки она была вполне доброжелательна, а когда приехали на место, взяла обустройство бивака в свои руки и совершенно преобразилась. Стала подвижной и разговорчивой, не стесняясь давала всем поручения. Когда Борис привык к её внешности, то и она стала казаться ему вполне приятным человеком.

Приехала компания на трёх машинах. Остановились в очень живописном месте — на склоне у подножья большой горы. Деревья здесь ещё росли, но местность уже возвышалась над долиной, зеленевшей массивами леса, светившейся бесчисленными озерцами. Пейзаж венчали разбросанные вдали спичечные коробки морильских домов, игрушечные корпуса заводов и нещадно дымящие трубы. Чахлые деревца вокруг города уже желтели, не выдержав очередной газовой атаки. Сезон грибов и ягод ещё не наступил, поэтому длительных вылазок в лес не предполагалось, а в центре внимания было предстоящее застолье. Задымился мангал, над которым колдовал Мамука. Ребята, которых Варвара не успела привлечь к хозработам, разошлись по окрестностям.

Наш герой тоже решил прогуляться. Неподалёку, вдоль по склону и чуть ниже, тоже расположилась большая компания. Слышались звуки ударов по мячу и детские крики. Солнце начало припекать, и он подумал, что ещё немного и можно попытаться снять ветровку.

Борис шёл по тропе, постепенно спускаясь в долину. Кроны тонких северных берёз и лиственниц перемежались с труднопроходимыми зарослями ивняка и густыми шапками карликовой берёзы. Местами виднелись плоские возвышенности диаметром в несколько десятков метров, вся растительность которых состояла из стелющейся по почве карликовой берёзы и почти такого же по высоте багульника. Чуть позже на таких „столах“ начнут появляться небольшие северные подберёзовики с сероватыми шляпками.

Отойдя от лагеря метров на пятьсот, он услышал голоса. Ничего удивительного в этом не было — отдыхающих компаний вокруг хватало. Но один из голосов показался ему знакомым. Поэтому Боря чуть отошёл от тропы и увидел Аркадия Денисовича, стоявшего с каким-то мужчиной в ветровке защитного цвета и такой же кепке. Мужчина был одного роста с Денисычем, вряд ли намного его младше, но поподтянутей и плечистей. Они стояли рядом и о чём-то разговаривали вполголоса. Аркадий Денисович опирался на самодельный посох.

Увидев приближающегося парня, мужчины быстро обменялись несколькими фразами, пожали руки и незнакомец ушёл быстрым шагом в противоположном от Бориса направлении. В другой ситуации он не обратил бы внимания на собеседника Денисыча. Мало ли с кем тот может разговаривать? Но столь быстрый уход мужчины цвета хаки заинтересовал Борю. Он подумал, что если Аркадий Денисович будет себя вести, будто никакого собеседника не было, значит это действительно какие-то тайные контакты, о которых тот не хочет распространяться.

— Гуляешь? — спросил Аркадий Денисович.

— Да, пока шашлыки приготовят, решил прогуляться.

— Ну и правильно, Косик с Олесей тоже только что прошли… Во-он туда, — показал он пальцем вдоль склона, будто действительно увидел там вдалеке ребят. — А я, представляешь, однокашника встретил. Учился с ним в шестидесятых в Иркутске. Даже не представлял, что он может жить здесь.

— Он „больной“? — спросил Борис (так иногда между собой они называли обычных людей, находящихся под действием триколитрона).

— Да наверно, как же иначе?

Они вместе направились к лагерю. Несмотря на прекрасную погоду и столь редкую в этих краях зелень, Борис начал ощущать какой-то дискомфорт. Постепенно он понял его причину. Просто он впервые за последний месяц остался наедине с Денисычем и многочисленные вопросы, которые у него накопились, требовали ответа.

— Аркадий Денисович, — заговорил он, — хотел бы кое-что спросить…

— Давай, говори, — улыбнулся тот.

— Да это и не вопрос вовсе… Я вот никак не могу понять, зачем он вообще, наш кружок? Для чего мы собираемся, и чего добиваемся? Каковы наши цели?

 

Глава 10

Аркадий Денисович не спешил с ответом. Мерно отмеряя шаги в гору, он искоса испытующе посмотрел на Борю, сбил посохом несколько листьев вербы и только после этого заговорил.

— Ты задал очень непростой вопрос, Борь. Я сам не раз об этом думал… Но что мы можем противопоставить системе, которая нас сомнёт, как только доберётся, а мы даже не заметим?

Они почему-то давно сошли с большой тропы и пробирались по едва заметной стёжке, которая вела через заросли, периодически пропадая. Воздух доносил ароматы, которые могут быть только в Морильске. Для того чтобы понять, что чувствовали наши путники, нужно побывать в здесь в июле. Для тех же, кто по каким-либо причинам этого не планирует, скажем, что основную ноту задавал зацветший к этому времени багульник. К нему примешивались запахи дикого северного шиповника, кипрея и полярного мака, лиственничной хвои и ещё невесть каких растений. А иногда их внезапно заглушал запах готовящегося шашлыка.

Путники прошли через особенно трудные заросли, и вышли на открытый участок. Оглядываясь вокруг, Борис подумал, что в этом году особенно много стрекоз, а комаров — гораздо меньше чем обычно. Потом он заметил в траве белеющий череп и несколько костей какого-то крупного животного, наверно, оленя, и неуютно поёжился.

— Открытая борьба против такой мощной системы нам не под силу, — продолжил Аркадий Денисович. — Поэтому я решил пока создать нашу организацию, спасать тех, кого можно спасти и наладить нашу подпольную структуру. С тем, чтобы, когда мы определимся, как ты говоришь, с целями, у нас был ресурс для их реализации.

Тем временем они подошли к своему лагерю, где на мангале румянилось чудо грузинской кухни. Словно почувствовав степень готовности шашлыка, на поляну стали подтягиваться прочие члены „клуба“.

Импровизированный стол стараниями Варвары и Наташи уже был накрыт, все дружно расселись вокруг него. Обстановка ещё более оживилась, когда к столу подошёл Мамука с веером шампуров. Боря вместе со всеми отдал должное шашлыку, не забывая добавлять на каждый кусок мяса капельку предварительно перемороженного кетчупа. Потекли разговоры, началась суета, которая обычно бывает в таких случаях.

Слегка раскрасневшийся Косик вдруг встал со стаканом и обратился ко всем.

— Ребята, я так рад, что все мы здесь собрались. Это просто словами не передать.

Боря посмотрел на оратора и отметил, что нос у того ещё больше заострился, а также, что Олеся лукаво и с нежностью смотрит на спринтера. Он давно подозревал, что отношения у ребят не просто дружеские. Но они никогда не проявляли их на людях, поэтому было сложно сказать, так ли это на самом деле.

— Не так часто нам удаётся собраться вот так вот вместе, — продолжал Косик.

— Ну да, конечно, — вставил Эдик, — у нас ведь, как говорится, двенадцать месяцев зима, а остальное — лето.

— Да уж, — ответил Косик, — но я не об этом. Я вот о чём подумал. Наш клуб не имеет названия… Предлагаю с сегодняшнего дня называться организацией „Морильск, проснись!“ Кто за, прошу поднять стаканы.

Стали подниматься вверх руки — название присутствующим понравилось. Но не всем.

— Хорошее название, — взял слово Аркадий Денисович, — но хочу вас попросить не торопиться. Как вы знаете, наш кружок нелегален. Хотя, строго говоря, противозаконным он не является, но все же глубоко конспиративен, так как есть хорошие люди, которые не посмотрят на законы и быстро вправят нам мозги… Поэтому принятие любого названия для нас нежелательно. Сейчас у нас и организации-то никакой нет. Мы — просто компания, которая выбралась на шашлыки, — „компания“ после этих слов одобрительно зашумела. — Но как только мы возьмём себе название, мы начнём существовать. И неизвестно как оно обернётся в итоге. Поэтому предлагаю не пороть горячку и не торопиться с названием.

Голосование провалилось, и Косику это явно не понравилось. Но общего настроя такое развитие событий не испортило, пикник продолжался. Постепенно ажиотаж вокруг новых партий шашлыка стихал, разговоры становились рассредоточенными и менее внятными. Мамука о чём-то довольно спорил с Аркадием Денисовичем, а рядом с ними сидел Безымянный и изредка кивками отвечал на их реплики. Другой кружок собрался вокруг Эдуарда, который рассказывал что-то смешное, кажется, о своих приключениях на охотничьей точке в тундре. Женщины с вниманием слушали историю о том, как он чуть не замёрз в трёх километрах от избы из-за пустячной поломки снегохода.

— Вообще-то я не знал, что до точки уже рукой подать, — рассказывал Эдуард. — Из-за плохой видимости я давно потерял ориентиры, и мне казалось, что расстояние — километров восемь-десять. Мело всё сильнее и сильнее, и я понял, что если останусь на месте, то вскоре замёрзну. С другой стороны, на лыжах — вполне можно дойти. Одно меня смущало: если оставлю снегоход, то фиг потом его найду. Я долго не решался его бросить, но когда совсем замёрз, созрел для решительных действий. Перед тем, как уходить — облил снегоход бензином и поджёг.

Такой финал развеселил компанию. Но Эдуард, кажется, рассчитывал на другую реакцию.

— Зря смеётесь, барышни! — пробурчал он. — Поступок не такой уж и безрассудный. Вы просто, наверно, не знаете, что даже при очень низкой видимости зарево от пожара видно на километр и более. Так что я таким образом сделал себе ориентир… да и бросать не так жалко. Но, конечно, если знал бы, что три километра, жечь бы не стал. Можете представить мою досаду, когда я вышел к кордону, ещё не потеряв из виду мой догорающий за спиной „Буран“.

Когда Боря понял, что никто не обращает на него внимания, он поднялся и решил предпринять ещё одну экспедицию. На этот раз — вдоль склона.

Время близилось к вечеру, но полярное солнце не собиралось прятаться за горизонтом — просто плыло по направлению к северу. Тени становились длиннее, поднялся ветерок, посвежело. Борис прошёл чуть выше лагеря, разбитого большой компанией с детьми. Уже не слышались удары по мячу, зато детские визги говорили о том, что малышня там предоставлена сама себе.

Борясь с лёгким головокружением, он не спеша продвигался вперёд, вдыхая свежий ветер и прислушиваясь к ощущению свободы и простора, концентрирующемуся в груди. После того как он прошёл метров триста, позади послышались быстрые шаги — его нагонял Косик.

— Привет, — сказал он невпопад, — тоже решил прогуляться.

Какое-то время шли молча. Спустившись в низину, перешли какой-то ручей. Ширина его позволяла без труда перепрыгнуть на другой берег. Несмотря на узость русла, глубина в некоторых местах явно превышала метр, а скорость течения была довольно высокой. Вода была удивительно прозрачной, на дне виднелись многочисленные коряги и водоросли.

Борис на секунду задержался возле потока. Ему подумалось, что здесь, очевидно, должна быть рыба. Но рыбы в тот момент ему никакой не попалось. А если и была где-то поблизости, то наверняка спряталась от двух прыгающих над водой мужиков.

— Обидно, да? — пробормотал, наконец, Косик.

— Что обидно?

— Что у нашей организации не будет названия.

— Да прямо! Если хочешь считать, что мы называемся „Морильск, проснись!“, то и считай. А официально называться не надо… Денисыч правильно сказал. Ты бы ещё устав нам сочинил и зарегистрировал в администрации.

— Ладно смеяться. Всё я понимаю. Но всё же красиво было бы: „Некоммерческая организация по защите прав человека „Морильск, проснись!“ А?

— Да, красиво… Только что, по-твоему, она будет дальше делать-то, эта некоммерческая организация?

— Что-что! Надо как-то довести до людей правду. Чтобы они знали, что с ними делают, и имели бы право выбора!

Поднявшись на очередной „стол“, ребята на секунду остановились.

— Я как раз сегодня разговаривал с Денисычем, — сказал Борис, — по-моему, он и сам не знает, что нам делать с нашим счастьем.

— Сказанул, дружище! — ответил Косик, присаживаясь на ствол упавшей чахлой лиственницы, с которой ещё не облетели последние пожелтевшие иголки. — Это давно известно.

— Кому давно, а кому и не очень, — сказал Боря, присаживаясь рядом, — я тут человек новый. По тому, насколько хорошо у нас тут всё организовано, думал, что и планы наши продуманы до мелочей.

— Что ты, какое там! — пробормотал спринтер. — У меня этих планов было знаешь сколько? Только Денисыч не даёт раскрутиться, говорит, чтоб не рыпался и сидел тихонько себе.

— Прав он, наверно. Диортам — такая организация, что шутки с ней плохи!

— Безусловно, организация серьёзная, и с кондачка с ней не разобраться… — сказал Косик задумчиво. — Но стремиться-то надо!

— Вот и я о чём! Не хочу, чтобы мне диктовали как жить, чему радоваться и что покупать, — начал расходиться Борис. — Не хочу, чтобы кто-то на мои деньги, деньги налогоплательщика, строил какие-нибудь дикие памятники, как у нас на Смоленской улице, и говорил мне, что это моя культура. Чтобы учили, чему я должен радоваться и кого должен ненавидеть.

На секунду они замолчали, наблюдая за несколькими птицами, пролетающими вдалеке. Боря подумал, что они, кажется, похожи на уток, но разве утки летают в июле стаями?

— Ты что, дружище! — Косик неожиданно не поддержал направления разговора. — Ты что, дружище! Думаешь, ты так крут? Сам раскрыл всемирный заговор? Да если бы не перемороженная партия „лекарства“ и не авария на руднике, то сидел бы ты сейчас у телевизора и кайфовал от очередного сериала.

— Да мне фильмы некоторые и так нравятся. Даже из дотриколитроновской эпохи.

— У меня есть знакомый, который работает у них, — заговорщически сказал Косик. — Он видел, какой там был скандал из-за перемороженных бочек с „лекарством“, полетели многие большие головы!

Эти новости были большим открытием для Бори. Про случай с испорченным триколитроном он уже слышал. А вот про знакомых из Диортама — не приходилось. Но он не подал виду:

— Ну и ладно, тогда мы бы вместе сидели у телевизора и смотрели сериал!

— Ага, вместе у одного телевизора! — развеселился Косик. — И слюни бы пускали!

Ребята ещё долго сидели на берегу ручья и разговаривали по душам. Боре почему-то вспомнился его лучший, до недавнего времени, друг Саша. Он рассказал товарищу об их совместных приключениях, о любовных похождениях Саши и его пренебрежении к любым правилам. Возвращаясь к событиям, связанным с другом, Борис предположил, что он был одним из тех, кто слабо восприимчив к триколитрону.

Косика заинтересовала история. Он подробно расспрашивал обо всём, что предшествовало странному заболеванию Саши, о том, насколько изменилось его поведение после выздоровления. В итоге он согласился, что Бориного друга, видимо, подвергли восстановлению триколитроновой зависимости. И, скорее всего, ещё дополнительному глубокому кодированию.

Когда Боря рассказал о том, что бывший друг его, ко всему, полностью изменил образ жизни, перестал общаться с прежними друзьями, и подал заявление в ЗАГС с одной из самых бледных своих Марин, Косик расстроился и сказал только:

— Тут ничего не поделать, Борь. Утешайся тем, что он по-своему счастлив. А ещё, что ты — не на его месте.

 

Глава 11

После встречи в кабинете Босса Андрей сразу же приступил к выполнению новых обязанностей. Вместо себя предложил начальником своего заместителя, Колю Давыдова, немолодого коренастого мужичка, который подвизался в отделе „А“ вечным заместителем. Он был им до назначения Андрея и, видимо, останется после. Образование инженера-строителя не позволяло ему надеться на что-то большее. Звёзд с неба не хватал, но работу знал хорошо. Так что Андрей оставлял на него отдел с лёгким сердцем, пообещав Боссу всячески помогать Коле.

Несколько дней Андрей изучал многочисленные материалы по непростому вопросу, который ему поручили. Два раза у них были продолжительные беседы со Львом Самуиловичем, который, вопреки первому впечатлению, оказался на удивление умным и проницательным человеком. Он рассказал Андрею массу полезного об организациях, борющихся со спецслужбами во всём мире, их методах работы и конспирации, а также о том, каким образом удавалось их разоблачить.

После этих бесед Андрей уже не считал Льва Самуиловича самодовольным и нелепым московским хлыщом. Вместе они сформировали несколько гипотез, которые предстояло отработать. Напоследок договорились, что Андрей будет периодически сообщать Льву Самуиловичу о ходе расследования.

Должность второго зама давала не только более высокий оклад. Вместе с ней Андрей получил роскошный кабинет с комнатой отдыха и тренажерным уголком, классически безмозглую секретаршу Зиночку и толкового личного помощника — Олега. Но по-настоящему насладиться всем этим счастьем он не смог, так как кабинет сразу превратился в штаб-квартиру по руководству наступлением на неведомого врага. Формально в подчинении у него был один помощник, но второй зам мог свободно привлекать любое количество сотрудников из любых отделов, кроме, разумеется, отдела „Д“, сфера компетенций которого не была точно известна даже многим сотрудникам филиала. Но вначале предстояло определить: в каком вообще направлении двигаться, и наметить предварительный план действий.

Когда вместе с помощником они закончили изучать имевшийся материал, картина сложилась действительно странная. При имевшихся в распоряжении Диортама методах получения информации казалось просто невероятным как возникновение ПГ, так и упущенный террорист…

В первую очередь, памятуя советы Льва Самуиловича, занялись ПГ. С помощью оперативной группы отдела „Н“ повторно допросили всех тщательно „проработанных“ ранее 19 работников рудника, благо, те забывали о разговоре сразу после выхода из кабинета, так что допрашивать их можно было хоть каждый день. Это заняло три дня, но ничего нового, как и ожидалось, не прибавило. Под действием кода все допрошенные в общих чертах подтверждали данные из протоколов, а это свидетельствовало только о том, что предыдущая следственная группа вела допросы аккуратно и профессионально.

Андрей, конечно, пытался получить от них и дополнительную информацию помимо той, что уже была известна, но эти попытки не принесли практически ничего нового — никто не знал ни о ПГ, ни о его попытках скрыться от контроля при подъёме.

После этого было решено расширить круг поиска. В него включили десяток наиболее подозрительных людей, бывших в шахте во время аварии, а также всех тех, у кого снизилась восприимчивость к триколитрону, рассчитывая заодно проверить их состояние. Итого, получилось тридцать девять человек.

Через неделю, когда заканчивали допрашивать тридцать пятого, Андрей начал испытывать отвращение к процессу допроса, к слюнявым мордам откровенничавших „пациентов“ и малоразборчивому „потоку сознания“, который те выдавали на вопросы, требующие развёрнутого ответа. В запылённое и, наверно, никогда не мывшееся окно кабинетика на шестом этаже виднелись чёрные проталины какой-то свалки, а вдалеке — голубые корпуса электростанции, ставшей косвенной причиной аварии и необходимости в данный момент ему присутствовать здесь. Он откровенно скучал, пока коллеги выполняли свою работу. Видимо, операторы допроса тоже начали подходить к своим обязанностям с прохладцей, поэтому самую ценную информацию, данную тридцать пятым пациентом, сразу никто не уловил.

Вышли они на неё только через три дня, когда с Олегом разбирали записи. А рассказал Тридцать Пятый вот что. После аварии он чувствовал себя сравнительно неплохо, хотя поднялся одним из последних. Он прошёл экспресс-обследование в медпункте, и уже собирался, было, идти в раздевалку, но вспомнил, что оставлял в сейфе „припарок“. Просто забыл. За четыре дня он, несомненно, испортился, но что могло с ним стать ещё за неделю отгулов — страшно представить. Поэтому Тридцать Пятый решил не полениться, забежать в мастерскую, располагавшуюся недалеко от клетевого ствола, и выбросить злополучный пакет.

Это он и сделал. А когда возвращался из мастерской, то мельком заметил, что из клети выходят ещё два человека, один из которых, судя по его по виду, провёл последние четыре дня в шахте. Тридцать Пятый, как мог, описал обоих, а также ответил на массу наводящих вопросов: кто и где находился в момент, когда он проходил мимо двери, ведущей к клети, кто ещё был поблизости и т. д. Откровенно говоря, видел Тридцать Пятый немного, всю описанную картину наблюдал где-то секунду-две. Кем были эти люди, сказать не смог — вроде видел их на руднике и раньше. Но главное: учитывая время, когда это произошло, один из увиденных вполне мог быть ПГ. Тот, что был в чистой спецовке — чуть повыше ростом, возрастом немного за сорок, крупноголовый, тщательно выбритый, без особых примет. Второй — заросший, как и полагается любому, пережившему аварию, чумазый, с ввалившимися щеками. Возраст где-то под сорок лет.

Эта скудная информация и стала той ниточкой, за которую начали вытаскивать из небытия таинственного ПГ. Наличие сразу же двух поднявшихся из шахты озадачивало. Значит, были быть и другие, видевшие его, а, возможно, и способствовавшие его маскировке? Такие гипотезы свидетельствовали в пользу версий с организованным скрытием ПГ.

Срочно стали искать других людей, которые могли видеть ПГ и его высокого спутника (в том, что это был именно ПГ, никто уже не сомневался). После запоздалого озарения взяли в оборот всех, кто мог работать в тот день в здании на стволе, в ламповой и в административно-бытовом корпусе.

Объём работ оказался огромным, допросить пришлось ещё сорок семь человек. Прорыва не получилось, но стало ясно, что двигаются в правильном направлении. Нашли женщину, которая работала на стволе в момент, когда поднимались те двое. Она смогла более точно описать этих людей и подтвердила приметы, по которым Тридцать Пятый определил, что один из поднявшихся провёл несколько дней под землёй. К сожалению, её информация тоже не позволяла идентифицировать таинственную пару.

Дело в том, что женщина не присутствовала при подъёме последних пострадавших, и не знала точно, всех ли подняли. Она не поняла, что один из тех двоих — „лишний“. Смена участка клетевого подъёма поменялась приблизительно в 0:15, после того как в 23:50, зафиксировав всех 293 поднявшихся, начали разъезжаться представители многочисленных комиссий. Оказалось, что члены комиссии по ликвидации аварии зачем-то попросили задержать новую смену до удаления всех встречавших. Поэтому начальник продержал всех в нарядной, не разрешая даже выйти. Андрей тут же распорядился допросить нескольких членов комиссии о причинах такого странного решения. Но ответы их были вполне логичны: они заранее распорядились минимизировать число людей, которые будут присутствовать при поднятии пострадавших — для предотвращения нежелательных слухов. А начальник участка подъёма скрупулёзно это распоряжение выполнил.

При всей бредовости подобное решение было вполне в духе местного руководства. Диортамовцам только оставалось развести руками. Кроме того, за ночь много раз спускались и поднимались многочисленные комиссии, горноспасатели и бригады. Поэтому никто, кроме рукоятчицы, не обратил внимания на таинственную группу, которая поднялась ночью седьмого апреля приблизительно без десяти два.

Исходя из того, что двое неизвестных должны были сдавать фонари, или хотя бы пройти мимо ламповой, сразу взялись за дежурную ламповой, которая работала в ту смену. Но и здесь группа потерпела фиаско — под действием кода и бета-колитрона та поведала, как проходило её романтическое свидание с одним из её бойфрендов, по случайности привлечённым в ту смену на дежурство. Она действительно слышала, как кто-то зашёл в зал и поставил светильник на стенд для подзарядки, но не захотела отвлекаться от душевного разговора „с Митей“, поэтому даже не вышла посмотреть, кто занимается самоуправством.

Взбешённый Андрей не выдержал и распорядился вызвать начальницу ламповой, намереваясь закодировать её на строгое наказание виновницы их провала. Но у той как раз был выходной, так что дежурной, можно сказать, повезло.

После этого решили прервать допросы и проанализировать ситуацию. Получалось, что хоть два человека и подтверждали показания Тридцать Пятого, продвинуться дальше почти не удалось. Ну да, видели людей, поднимавшихся после отъезда диортамовцев. Один из них явно был в числе пострадавших. И что дальше? Как их искать? Допрашивать все две тысячи работников рудника и ещё триста человек членов различных комиссий и спасателей? Такая перспектива не радовала никого. Кроме этого, у Андрея висело ещё одно дело — умышленная порча систем автоматики, приведшая к аварийному отключению электроэнергии на объекте?11.

Поэтому, набросав для Олега план дальнейших действий, он занялся вторым делом.

 

Глава 12

Недели проходили за неделями. Постепенно Борис начал понимать расстановку сил в своём „клубе“ и уже не чувствовал себя в нём новичком. Он стал чаще встречаться с Косиком и Аркадием Денисовичем не в компании, а наедине.

Косик вызвался помочь с восстановлением в институте. За лето он загорел и отпустил жиденькую замысловатую бородку. Олеся начала называть его исключительно „Кос“, и он светился плохо скрываемой радостью, когда кто-нибудь называл его этой более солидной кличкой. Борис до сих пор не знал его имени и не был у него дома. Но это его не очень огорчало — он старался аккуратно соблюдать конспиративные рекомендации наставника.

Аркадий Денисович иногда звонил и приглашал Борю в гости. Приходя к нему домой, наш герой нередко обнаруживал, что из гостей он один. Аркадий Денисович выглядел в последнее время несколько подавленным и каким-то грустным.

Хотя Борис с благоговением относился к своему наставнику, иногда всё же у них возникали споры. Например, он никак не мог смириться с мыслью, что Диортам мог быть задуман для блага страны и народа. Он считал, что такая организация антинародна по своей сути, и никаких положительных характеристик заслуживать не может в принципе.

— Ну хорошо, а зачем тогда они, когда была авария, нам продукты приносили, пытались организовать и успокоить народ? — стоял однажды на своём Борис. — Да они просто хотели, чтобы мы, как бараны, сидели по норам и не шумели, пока не придёт помощь!

В этот момент они сидели на кухне, и пили чай.

— Ну, во-первых, бараны в норах не обитают. Неудачное сравнение, — иронично заметил Аркадий Денисыч. — Но самое плохое то, что ты всё ещё думаешь, что нами управляют враги человеков. Это совсем не так. Они такие же люди как мы. Более того, любят свой народ и свою страну. Они никому не желают зла, и, уверен, совершенно искренне хотели помочь вам в шахте. Облегчить ваши страдания, я бы сказал.

— Так что ж они зомбировали-то всех?

— Ну, зомбировали, это ты чересчур хватил, — улыбнулся Аркадий Денисович. Похоже, беседа доставляла ему искреннее удовольствие. — Просто немного корректируют коллективное бессознательное в свою пользу. А если серьёзно, то повышают контролируемость общества, а заодно и его стабильность. И нашу общую уверенность в завтрашнем дне. Благие, в общем-то, цели. И главное — все довольны!

— Аркадий Денисович, ну ведь вы же сами-то так не считаете! — исчерпав все аргументы возмутился Борис. — По-моему, только завести меня решили.

— Ну, может, и не считаю, — улыбнулся в усы Денисыч, — но завести тебя отнюдь не стремлюсь. Просто хочу, чтобы ты не видел в Диортаме врага нации… Находить врага — это вообще очень плохо, это — не конструктивно и разрушительно. А ещё такого могущественного… Ведь тебе жить с пониманием этого соседства ещё много лет. И если ты не сможешь держать себя в руках, то, боюсь, может случиться беда.

— Да ну, что вы? Сами говорите, что это очень миролюбивая организация, и сразу же предостерегаете.

— Миролюбивая-то она миролюбивая, пока её не трогать. Тем более, с их средствами любого врага в течение пяти минут можно превратить в друга. А опасаюсь я вот чего… — он на секунду отвлёкся, пристально вглядываясь в содержимое кружки, словно искал там ответ. — Косик сильно тебя мутит. Молодой он, горячий, в бой рвётся. Как бы дел не наворотил — не расхлебаем.

Аркадий Денисович поправил скатерть, потом добавил негромко, но внятно:

— Я тебя очень прошу, Боря. Если что-то решишь делать, очень хорошо подумай. Подумай, что от твоих поступков зависит не только твоя судьба, но и многих других людей, которые тебе доверились.

— Да что вы? Конечно, Аркадий Денисыч!

— Конечно, конечно, — проворчал тот, — неспокойно мне что-то в последнее время. Чувствую какую-то опасность, а понять не могу. Как в детстве тогда. Ну, я рассказывал уже наверно.

— Нет, не рассказывали, — заверил его Боря.

Аркадий Денисович с видимым удовольствием положил себе две штучки сухого и очень вкусного печенья, которое, по его словам, иногда приносила Варвара, и принялся за рассказ.

— Когда я был маленьким, жили мы какое-то время с родителями в Иркутской области, в Тайшете. Небольшой такой городок, патриархальный. Отца после войны отправили на восстановление ГЭС на реке Бирюса. Не знаю уж, что там с этой станцией было, но отцу вменялось запустить её в самый кратчайший срок, хотя сделать это было, по его словам, практически нереально. Уже не помню, какого там оборудования не хватало, но чего-то очень важного. Тем не менее, отца, который не раз проявлял себя инженерной смекалкой на войне, обязали это сделать. Назначили главным инженером. А приказы в то время и не обсуждались.

И вот мы приехали в Тайшет. Поселили нас в „частном“ доме на окраине. То есть, в одноэтажном брёвенчатом доме в четыре комнаты, превращённом, по сути, в коммуналку. Две самые маленькие комнаты занимали мы с родителями и сестрой. Но по тем временам мы считались нуворишами — две комнаты нам дали только из-за того, что отец был большим, по местным меркам, начальником. Например, у бабы Вали, соседки нашей, мужа хоть и не было, с войны не пришёл, но зато было четверо детишек, а комната — только одна.

Она нас, конечно, недолюбливала, эта баба Валя, называя иногда „недобитыми буржуями“. Особенно, когда мама без спросу вешала бельё на её верёвку. Не знаю, что у них там было за соревнование, но они старались с мамой всегда занять чужую верёвку, что выливалось в латентную вражду.

Мне в том году как раз исполнилось девять лет. После голодного Зарайска, где мы с мамой жили в войну, сытый Тайшет показался мне не таким уж и плохим. В отличие от бабы Вали, с её сыновьями-погодками, Геной и Петей, мы быстро подружились. Петя был на год меня старше, очень крупный, но, видимо, сильно болезненный. Во всяком случае, он, кажется, оставался когда-то на второй год, хотя парень был отнюдь не глупый. Так что в сентябре, к моему восторгу, мы все вместе пошли в один класс.

К зиме родители мне справили новое драповое пальто с воротником из каракуля. Гена же с Петей ходили в старых перешитых телогрейках, но это не помешало нам стать закадычными друзьями. Всё свободное время мы проводили вместе. Завели свой штаб в подвале одного из заброшенных бараков, копили там продукты и разные ценности вроде сломанного ножика или куска верёвки. Причём, хоть убей меня, не помню для чего. Кажется, хотели куда-то бежать или на войну уйти, как только она начнётся. А начаться она должна была, по нашему мнению, в самое ближайшее время. В юности кажется, будто весь мир вращается вокруг нас. Вот мы и не могли простить ему, миру, что он нас обделил на войну, что она закончилась, нас не дождавшись. Вот и ждали её…

Аркадий Денисович сделал небольшую паузу и прикурил сигарету. Глаза у него были чуть влажными и глубоко задумчивыми. Он смотрел мимо Бориса, и тому казалось, что он смотрит мимо него, перенесясь в далёкие послевоенные годы.

— В общем, зима прошла неплохо, — продолжил он, разбивая ладонью кольца дыма. — Были сильные морозы, но зато было весело и интересно. А главное — не голодно, и отец был с нами. Лучшего и желать было нельзя! Разве что скорейшей весны. И вот наступила она, весна. Просыпалась природа, начало припекать иногда солнце, появились первые мухи. Школьники балдели в предвкушении летних каникул. Но странное дело, приход весны меня совсем не обрадовал. Чем теплее становилось, тем я делался подавленнее. Какие-то беспричинные страхи роились у меня в голове, а предстоящее лето совершенно не привлекало. Впрочем, как и всё остальное.

Наверно, это было заметно со стороны, потому что мать отвезла меня как-то в поликлинику, договорившись через знакомых с каким-то известным врачом. Тот промурыжил меня целый день, брал анализы, сводил на рентген, допрашивал меня, а потом ещё и маму отдельно, но, кажется, ничего не нашёл. Прописал мне побольше овощей и рыбий жир, а также — чаще бывать на свежем воздухе. Но как раз гулять-то мне хотелось всё меньше и меньше.

Друзья с потеплением начали носиться по окрестностям, словно взбесились, а меня выманить было сложно — я предпочитал сидеть по большей части дома, наедине с книгой. Мысли об играх возле Бирюсы, которую местные называли почему-то исключительно „Она“, вызывали у меня просто животный ужас. Причём ужас совершенно нелогичный, необъяснимый.

Очень редко ребятам удавалось вытащить меня на прогулки, которые обычно проходили почему-то возле этой реки. Но мне бывало иногда настолько плохо, что я, ни с того, ни с сего, бросал нашу игру в войнушки, выходил из укрытия и брёл домой. Условный противник при этом меня, конечно, сразу же убивал, но мне в такие моменты было глубоко наплевать. Друзья на меня обижались и такой бездарной потери живой силы своей армии простить мне не могли. На этой почве, а может из-за моей странности, мы с Петькой и Генкой немного отдалились. Но, тем не менее, продолжали быть лучшими друзьями.

Тот день я помню поразительно хорошо. Восемнадцатое апреля сорок седьмого года. Пятница. Весна в том году припозднилась, но уже больше недели стояла плюсовая температура. Снега практически не осталось, но Она стояла, покрытая льдом. Друзья мои с понедельника ходили на речку, проверяли, не пошёл ли лёд.

Отец, по-моему, тоже что-то чувствовал. В тот день утром сказал, что ожидается усиленный сброс в реку, так что она наверняка сегодня пойдёт. Взял с меня слово, что я ближе двадцати шагов к речке не подойду. Как будто и без его предостережения я стал бы подходить!

В школе я сказал ребятам, что будет ледоход. Они как-то не здорово возбудились, и меня буквально трясло, когда я слушал об их планах. Но что показалось мне наиболее странным, лица у них в тот день изменились. Стали как будто темнее. Даже не лица, а как будто над их головами какой-то туман тёмный. Я даже не выдержал и спросил у Генки, нормально ли он себя чувствует? На что он внимательно на меня посмотрел, и сказал, что если кто и болен сегодня, то это я.

Да я и не отрицал. Ходил в тот день как обухом огретый. Как назло, у нас было две математики, а я что-то в тот период её особенно не любил. Может, из-за дурацкой манеры Антонины Савельевны заставлять нас заучивать правила, что называется, „до запятой“? Правила я запоминал хорошо, решал задачи, наверно, лучше всех в классе, но повторить их в точности никогда не мог — только своими словами. За это Антонина Савельевна регулярно снижала мне отметки. По сей день считаю, что незаслуженно. В итоге получалось, что на пятёрку по математике за четверть я выйти никак не мог. При всём старании. Очень уж хотелось сделать приятное отцу, которого не видел с трёх лет, и который говорил, что важнее математики для мужика предмета нет…

Но я, кажется, отвлёкся.

После двух математик были, если не ошибаюсь, ещё русский, природоведение и музыка. Но я уже плохо помню, что там происходило, так как впал в состояние какой-то прострации. Я не нервничал и ничего не боялся, но было такое ощущение, что меня засунули в какой-то скафандр, и все события я наблюдаю как бы со стороны. Либо, что всё происходящее — нереально. Словно бы я — отдельно, и весь мир — отдельно. Антонина Савельевна, наверно, заметила моё состояние и до конца дня меня ни разу так и не спросила. Во всяком случае, до того дня такого пренебрежения моей персоной не наблюдалось.

После школы все ребята дружно пошли на берег смотреть ледоход. Меня тоже потянули. Я не долго отнекивался, всё равно мне казалось, что происходит это не на самом деле. Мы долго стояли на берегу, наблюдая, как отдельные льдины со страшным грохотом приходят в движение. Наверно, часа полтора стояли. Каждый раз, когда лёд двигался, казалось, что вот он — ледоход. Но через некоторое время всё снова останавливалось. Я ещё ни разу в жизни ледохода не видел, и мне это было в диковинку.

Когда лёд всё же пошёл, уже вечерело. Массы льда двигались всё быстрее и увереннее, над рекой стоял грохот сталкивающихся льдин.

Как ни странно, я немного успокоился. Чем больше времени проходило, тем спокойнее я делался. Правда, одновременно возрастало и ощущение моей отграниченности от этого мира и от всего происходящего. Только озяб немного. Ребята постоянно бегали, бросали на лёд камни и палки, изображая метание гранат или крушение бомбардировщика. А я всё больше стоял и наблюдал за ними.

И вот, когда лёд уже задвигался, ребята решили залезть на понтон. Начали звать меня, описывая, насколько это классно стоять во время ледохода на понтоне и смотреть на проплывающий мимо лёд. Можно представить себя капитаном ледокола в Ледовитом океане или ещё что-нибудь покруче. Незабываемое, по их словам, зрелище… Да… Действительно незабываемое.

Этот полузатопленный понтон простоял там уже много лет, и неизвестно откуда он вообще взялся. Находился он метрах в трёх от небольшого причала. Так что ребята уже давно его облюбовали: летом загорали на нём и ныряли с него в воду, а весной использовали вот для такой цели. Оказалось, что у них уже заранее приготовлены доски, чтобы по ним забраться на этот понтон. Не долго думая, они навели мостик и начали прыгать на свой „корабль“.

Запрыгнуть успел Серёга Дулин и Петька с Вовкой… Сразу же после Вовки понтон пришёл в движение и доски попадали на движущийся лёд. Поднять их никто не решился. Я стоял чуть в стороне и безучастно наблюдал, как гибли мои товарищи. Помочь им я ничем не мог. Кроме того, хорошо знал, что происходит это в другом мире.

После того как понтон сместился метра на два вниз по течению и немного к центру реки, взрослые, которых, надо сказать, возле реки тоже было немало, зашумели, беспорядочно забегали. Кто-то искал багры и доски, кто-то кричал, что надо позвонить в милицию. Друзья мои стояли на понтоне и ничего не предпринимали. Как команда крейсера „Варяг“ при затоплении. После первой подвижки понтон простоял стабильно где-то с минуту. Потом под напором льдин и воды снова пришёл в движение и сместился ещё на несколько метров, немного накренясь. Ещё через насколько минут подошла огромная льдина, и от её удара понтон резко накренился и начал погружаться в воду. Один из мальчишек сразу упал в воду. Не знаю, уж кто там был кем. Двое схватились за его край, и таким образом задержались на поверхности. Самое жуткое, что крики неслись только с берега, а мои друзья не проронили не слова. Понтон начал двигаться вниз по течению, вращаясь по часовой стрелке, и постепенно затапливаясь. Друзей моих раздавило глыбами льда, а понтон полностью затонул в течение нескольких минут.

Когда я вернулся домой, все, включая тётю Валю, знали о трагедии. Всю ночь слышались причитания, в её комнате было человек десять каких-то женщин в чёрных платках.

Слегка отойдя от первого шока, я немного поревел и понял, что наконец-то мне стало понятным моё состояние.

Занятия, а по субботам мы, естественно, учились, на следующий день отменили. В обед к нам пытался попасть какой-то милиционер, видно, ему нужно было взять мои показания. А, может, ещё чего… Но мать стояла на страже моего покоя: долго ругалась с представителем власти, а потом разревелась, зашла в комнату и позвонила отцу — посоветоваться. Отец приехал минут через пятнадцать, поговорил с милиционером, и тот больше у нас не появлялся…

— А что было дальше? — не выдержав паузы спросил Боря.

— А что дальше? Друзей нашли через день, а ещё через день хоронили. Меня на похороны не взяли… Вот, в общем, и вся история…

Несколько минут посидели молча.

— И у кого это вы чёрные тени увидели? — наконец выдавил Борис.

— Чёрные тени? — Аркадий Денисович тяжело вздохнул в усы. — Пока, по счастью, ни у кого не увидел. Но опасаюсь, что когда увижу, — будет уже поздно.

После этого их разговор как-то не заклеился. Посидев ещё несколько минут, Борис стал собираться домой.

 

Глава 13

Несмотря на то, что на улице похолодало, в зале было очень душно. Назойливое солнце, периодически скрываясь за столбами заводского дыма, тем не менее, немилосердно жарило во все четыре окна. Второй час длилась эта пытка, но Андрей не мог никак её избежать. Босс лично попросил присутствовать, дабы личным примером демонстрировать важность курсов. Так что приходилось терпеть духоту, периодически переключаясь со слов докладчика на свои нелёгкие мысли.

Курсы были рассчитаны на новичков и ничего нового для Андрея не несли. „И что за мода такая, постоянно курсы затевать? — думал он. — Тут на работе завал, а он мне про международную политику вещает. Прямо девятнадцатый пленум ЦК партии“.

Тематика лекции, конечно, была далека от коммунистической, хотя в ней действительно уделялось много внимания тому, что ещё совсем недавно называлось международными отношениями. В данный момент докладчик излагал новейшую историю страны в разрезе становления Диортама. Он рассказывал, как в конце XX века Россия вернула себе лидерство в формировании системы тотального контроля над населением.

— Западные эксперты и редкие посвящённые правозащитники опасались, что такая система вернёт государство в русло прокоммунистических порядков. Действительно, теоретически можно было сделать всех любителями безвозмездного труда на благо родины и нормированного распределения социальных благ. Но, видимо, страна достаточно далеко ушла от коммунистической доктрины. Руководители государства начали прислушиваться к мнению крупных производителей, интересы которых направлены на повышение покупательной способности населения, расширение ассортимента и объёмов реализуемых товаров и услуг.

На этом месте мысли Андрея снова вернулись к текущей работе. Как ни крути, получалось, что во всех направлениях расследование продвинулось недалеко. Завтра начнётся август, а ничего принципиально нового найти не удалось. Несмотря на огромную работу, проведённую небольшими, кстати, силами, инкогнито ПГ так и не раскрыто. С ситуацией на объекте?11 — вообще ни фига не понятно!

Андрей чувствовал, что и местное, и московское начальство с трудом сдерживается, выслушивая его ежедневные отчёты о проработке различных версий, о количестве допрошенных и нулевых результатах. Начальство — оно везде такое, хоть в Диортаме, хоть где угодно. Ему нужны результаты и ничего больше, а два мистических происшествия в течение месяца — это совершенно недопустимо.

В конце концов, на помощь ему прислали „с материка“ одного из лучших следователей Диортама — Геннадия Ивановича, который сразу же подключился к группе. Но, несмотря на его трёхнедельное присутствие, перелома ситуации пока не произошло.

Окрылённые первой удачей с двумя найденными свидетелями, сотрудники отдела „Н“ под руководством Олега (а потом и Геннадия Ивановича) начали „прочёсывать“ обширный новый список. В сферу поиска на этот раз попали добрых две сотни человек. В первую очередь допрашивали спасателей и членов нескольких комиссий, спускавшихся сразу после аварии в шахту. Вторая группа параллельно выбирала всех работников, имевших портретное сходство с двумя таинственными незнакомцами. Быстро закончив с работниками рудника, она приступила к поиску любых других людей, которые могли оказаться на руднике в день поднятия пострадавших. Здесь, конечно, работа двигалась не так быстро: система видеонаблюдения на руднике существовала, и даже записи сохранились. Но качество картинок было настолько плохим, что злоумышленнику, для того чтобы быть узнанным, нужно было подойти к камере хотя бы на метр. Только зря потратили время просматривая гигабайты записей, выбирая подозрительные моменты, а затем показывая их свидетелям, из которых выделили двенадцать человек: члены комиссии Ростехнадзора, машинист подземного автобуса, их везший, специалисты Управления по промышленной безопасности и три спасателя (в ходе поиска и допросов выяснилось, что все они видели в шахте человека, который мог оказаться ПГ).

Группа потратила массу времени, проводя дополнительные допросы этих свидетелей и пытаясь выдавить из них дополнительную информацию. Но все они твердили одно и то же: не обратил внимания на одиноко бредущего по уклону мужика, да и вообще ещё не знал, что подъём пострадавших закончился. В общем, практически никакой новой информации.

После такого плачевного результата из Москвы пришло неожиданное (только не для Андрея) указание срочно проверить всех допрашиваемых на признаки введения дополнительных посторонних кодов. Там заподозрили, что некто пользовался для заметания следов методами, аналогичными диортамовским. Тесты не подтвердили эту гипотезу, но для Андрея это послужило чётким сигналом: в Москве к происшествию относятся крайне серьёзно, если допускают даже такие ситуации.

Тем временем лектор на кафедре перешёл на экономические вопросы:

— Система контроля массового сознания в любом государстве представляет собой гигантскую структуру, с огромным бюджетом и десятками тысяч сотрудников. Но, несмотря на огромные затраты, эти организации повсеместно себя окупают даже в чисто экономическом плане. Прежде всего, стабилизируется демографическая ситуация. Любая отрасль может получить достаточное количество работников, несмотря на общую непривлекательность своих профессий или неконкурентную зарплату. Причём, как показывают исследования, низкая популярность отдельных профессий зиждется на предубеждениях и не имеет под собой объективных оснований. Разработанные на сегодняшний день методы позволяют исправить ситуацию: люди приходят на предприятия, работают на них и не выражают заметного недовольства. Уже накоплена немалая статистика по эпизодам, когда наши коллеги в разных странах буквально спасали от краха целые отрасли.

От жары Андрей с трудом воспринимал речь. Не проще было и окружавшим его молодым сотрудникам, но те старались не подавать виду, что рассказываемое им не очень интересно. Он заранее знал, что сейчас лектор плавно перейдёт от стабилизации экономики к приближению эры всеобщего благоденствия, на создание которого направлены все их помыслы, вкратце затронет перспективы развития Системы и причины того, почему до сих пор их спецметоды не передают в органы следствия и охраны правопорядка…

С ностальгией он вспомнил свою февральскую командировку в Москву. Вместе с другими руководителями из регионов они проходили курсы повышения квалификации. Вот там действительно было интересно! Рассказывали не много, больше показывали на практике. А если и рассказывали, то о вещах сугубо практических и без всякой воды. Чего стоили только занятия Афанасия Савельевича, которого специально пригласили из Академии на мастер-классы экспресс-кодирования!

До этого Андрей был не очень силён в кодировании. Экспресс-кодирование — это как прививки в медицине — лучше всего делает хорошая медсестра, а не врач и, тем более, не заведующий отделением. Так и тут: лучше всего им владеют те, кто постоянно его проводит. А именно, сотрудники отдела „Н“, особенно спецотрядовцы. Поэтому такая наука коллегам Андрея была не лишней. В ней было много мелких нюансов, которые надо учитывать. Если несложный код, например, на получение информации, можно получить просто остановив человека на улице и используя установку НФК, то более продвинутые манипуляции, закрепляющие сложные алгоритмы действий, требующие работы с подсознанием, нужно проводить с массой предосторожностей. И тут важно руководителю хотя бы теоретически знать эти тонкости, так как исполнители часто расслабляются, игнорируют методики, что является причиной утраты кодировки, либо психических травм у пациентов.

Афанасий Савельевич наглядно показывал, как из-за небрежно проведённого кода некоторые чуткие пациенты испытывает беспокойство по поводу кратковременной потери памяти:

— Некоторые из них надолго запоминают отдельные фрагменты, предшествующие кодированию, и это может быть очень опасно, — неоднократно повторял Афанасий Савельевич, терпеливо описывая надёжные методические приёмы, позволяющие замаскировать неизбежное кратковременное „выпадение памяти“ пациента под, например, внезапное ухудшение самочувствия или засыпание в процедурном кабинете поликлиники, транспорте и т. п.

Тем временем лекция продолжалась.

— К концу восьмидесятых стало очевидно, что дальнейший рост производства товаров и услуг очень затруднен психологическими и чисто технологическими барьерами. И за то, что удалось преодолеть намечающуюся глобальную стагнацию мировой экономики, нужно также поблагодарить создателей триколитроновых препаратов. За счёт повышения общей внушаемости населения растёт и стабилизируется покупательский спрос. Но не только! Инструменты регулирования спроса позволяют, наконец, государствам эффективно регулировать структуру своей промышленности в соответствии с собственными стратегическими доктринами. Это, конечно, не палочка-выручалочка. Но можно сказать, что сбылась извечная мечта экономистов: рынки стали практически полностью управляемыми. При этом сохранились преимущества свободы предпринимательства, что позволяет внедрять элементы макроэкономического планирования, маневрировать ресурсами для достижения стратегических целей, стабилизировать экономику и укреплять государство. Любой компетентный специалист подтвердит, что с началом Эпохи Триколитрона все зарождающиеся мировые кризисы мастерски гасятся, а государственные экономики и отрасли не испытывают тех тяжёлых потрясений, которые было бы логично наблюдать в условиях усиления конкуренции и высокой динамики изменения структуры рынков.

Где-то в коридоре зашипела рация, и послышался быстрый топот нескольких пар ног. А интонации лектора пока не свидетельствовали о том, что он уже видит финишную прямую:

— Указанные процессы закладывают основы нового мира — мира всеобщего благоденствия, мира без преступности, мира без социальных потрясений. И мы с вами своей повседневной работой приближаем его создание…

 

Глава 14

Андрей с некоторым раздражением слушал пассажи мужика на кафедре и пытался сконцентрироваться на своих размышлениях. „Ещё бы рассказал, что в отдалённом будущем после повсеместного развёртывания Системы планируется рассекретить нашу деятельность, — думал он. — Это раньше было модным тезисом. Но после того как кто-то удачно сравнил это с догмой о неизбежной победе коммунизма, его что-то перестали использовать“.

Об объекте?11 нечего было и анализировать. Данные, собранные в результате расследования, настолько скудны, что нахождение человека, попытавшегося вмешаться в систему защиты объекта, представлялось нереальным. Шестого мая в 16:42 произошло внезапное срабатывание скрытых защит на подстанции, питающей объект. Так как оба контура раннего оповещения не сработали, оперативная группа не заподозрила поначалу злоумышленного вмешательства. Но надо отдать ей должное: даже с учётом этого через две минуты и сорок секунд они уже были на месте.

По прибытию было обнаружено, что отключение произошло не из-за срабатывания максимальной защиты, что было бы вполне объяснимо, а из-за попытки вмешательства в схемы комплексного модуля поддержки системы безопасности — того самого КМПСБ, который Андрей впервые „живьём“ увидел только в Морильске.

Действия опергруппы были безукоризненны: с, мягко говоря, нестандартной ситуацией они разобрались в течение нескольких секунд и докладывали диспетчеру уже на бегу. Самостоятельно приняв решение, руководитель группы (не считавшийся до этого в образцовых сотрудниках) сэкономил драгоценные секунды. Вопрос был настолько нестандартен, что диспетчер (это как раз был Малыш, которого в нерешительности никто обвинить не мог) принял решение только после того как связался с первым заместителем Босса. Впрочем, к тому моменту опергруппа уже гналась за нарушителем.

Нестандартность ситуации состояла в том, что КМПСБ, в обиходе называвшийся просто Модулем, считался абсолютно надёжной и неприступной системой, которую успешно не взламывали ни разу. Этот высокотехнологичный блок не только контролировал параметры электропитания, кондиционирования, сигнализации и связи на объекте. Он обеспечивал собственную безопасность и безопасность помещения, в котором находился. Представлял собой он некое подобие сейфа с электронной начинкой, выполнявшей все указанные функции. Не только взломать его, но и проникнуть в помещение считалось невозможным. Комната, в которой находился Модуль, отделялась от помещения трансформаторной подстанции ветхой дверью, за которой была дверь уже гораздо более прочная. Для того чтобы туда проникнуть, нужно было открыть два замка: обычный и кодовый. После введения кода Модуль давал запрос на центральный пульт и открывал дверь только при подтверждении оттуда. Но и до набора кода модуль обнаруживал посетителя, фиксируя его четырьмя скрытыми камерами и двумя десятками различных датчиков, давая сигнал на тот же центральный пульт.

На случай несанкционированного проникновения в комнату расположения Модуля, для смельчаков были предусмотрены ещё несколько эффективных средств воздействия. Но мистичность ситуации как раз и заключалась в том, что почему-то сработала только система отключения подачи напряжения, которая и среди сдерживающих факторов-то не числилась!

Представить такое в филиале не могли. Да и некому было представлять — у них даже экспертов по таким вопросам не было. Имелись только техники по обслуживанию Модуля.

Приехавшие издалека специалисты по подобным вопросам только цокали языками да разводили руками. Среди нескольких зафиксированных безуспешных попыток вмешательства в работу КМПСБ этот оказался самым изощрённым. Злоумышленник смог сделать пролом в ветхой стене, но почему-то при этом не сработали ни датчики движения, ни сейсмодатчики, ни фотоэлементы. Затем он смог вскрыть корпус модуля и вмешаться в его сервисные цепи. Неизвестный показал поразительную осведомлённость об устройстве этого секретного изделия, но по какой-то причине нарушил цепи контроля подаваемого напряжения, что и привело к аварийному отключению.

Следов злоумышленник почти не оставил. Записи видеокамер во дворе не позволяли надеяться на его идентификацию — особые приметы у него отсутствовали. Можно было заключить только то, что это — молодой человек, что находится в хорошей физической форме и одет в самый популярный у молодёжи города комплект одежды. Но самым интересным оказалось то, что он смог уйти от опергруппы, оснащённой спецсредствами. Таких проколов история морильского филиала ещё не знала! Босс долго пребывал в недоумении: наказывать группу за упущение преступника, или поощрять за принятие беспрецедентно быстрых и верных решений при попытке его поимки?

Размышления Андрея снова перебил голос лектора, переходившего, кажется к финальной части: планах и перспективах.

— …создание перспективных модификаций препаратов триколитроновой серии: более мягко действующих, не нейтрализующихся в организме в экстремальных условиях, не обнаруживаемых в крови классическими экспресс-тестами. Но самая интересная разработка — препарат, к которому у людей возникает тяга, как, например, к алкоголю. Люди начинают любить продукты и напитки, его содержащие, и в случае недостаточной дозировки в крови начинают испытывать болезненную тягу к продуктам, в которых он присутствует. Таким образом, решается наиболее сложная проблема — проблема дозировки препарата — за счёт того, что люди начинают сами подсознательно дозировать его уровень у себя в крови. Успешные результаты экспериментов в Бодайбо и Комсомольске-на-Амуре…

Поняв, что лекция близится к концу, Андрей тихо встал со своего места и вышел в коридор. Ему предстояло посмотреть сегодняшний отчёт группы Олега и Геннадия Ивановича, а также провести несколько совещаний.

 

Глава 15

Постепенно Борис всё больше сближался с Косиком. Этому способствовала необходимость решения вопросов, связанных с восстановлением в институте. Как правило, тот заходил в гости к Боре, и они обсуждали все дела у него. Любую требующуюся информацию об институте Кос получал по своим каналам непосредственно на месте. Но кроме этого Боря узнавал от него много интересного и об их тайном клубе. Например, что людей, не подверженных триколитроновой зависимости, на самом деле гораздо больше, просто они либо не знают друг о друге, либо стараются не общаться в целях конспирации. Аркадий Денисович придумал существующую конспиративную систему, организованную по сетевому принципу, в которой люди объединены в „клубы“, каждый из членов которых знает только своих „одноклубников“, да и то — по кличкам. Между собой „клубы“ общались только через руководителей. Это давало надежду, что в случае их раскрытия будет, несмотря на спецметоды, обнаружена только небольшая часть сети. Кос не знал точно, были ли в этой сети иногородние „клубы“, но предполагал, что это вполне реально. Он был одержим идеей глобализации их деятельности, подразумевавшей налаживание связи с другими „чистыми“. Но к его огромному сожалению, Аркадий Денисович пресекал такие стремления на корню, попросту не давая ему информации о других сообществах.

Разговор о нападении на Диортам возник как-то внезапно. В тот день они сидели, как обычно, у Бори. Почему-то все разговоры были о Системе и проблемах защиты от неё. Боря знал, что бывают случаи, когда „чистые“ соратники попадают в поле зрения Организации. Их могут „накрывать“ различные проверки и тесты. Если человек случайно на несколько недель или месяцев оказывается без триколитрона или перестаёт на него реагировать, то, как правило, он ничего не замечает. Но если кто-то просвещает его, то он представляет гораздо больший интерес для Диортама. С него снимают информацию и обнаруживают всех „чистых граждан“, которые находились с ним в контакте.

Морильский „клуб“ такие потрясения пока миновали, во многом благодаря изощрённому уму Аркадия Денисовича. Но все, умеющие мыслить, догадывались, что это — до поры, до времени.

— С этой же целью, как ты знаешь, не рекомендуется знать настоящие имена соратников, место их работы и жительства, — рассказывал он Борису. — Но, конечно, эти рекомендации соблюдаются далеко не всегда. Когда возникают дружеские связи, то скрыть, например, свой адрес — очень непросто. А если известен адрес, то стоит ли скрывать остальное? Рекомендации эти, вроде как, разработал сам Денисыч. Он, говорят, не раз попадал в переплёты с Диортамом, но чудом всегда выходил сухим из воды.

— А, может, он тоже на Диортам работает? — сразу выдвинул гипотезу Боря.

— Не-е, не думаю. Даже при всём моём неприятии его осторожной позиции, возможность работы Денисыча на Диортам исключена.

— Думаешь?… — задумчиво произнёс Боря. — А ведь кто знает? Мы же, по сути, для них пока безвредны. Зато при таком раскладе постоянно под присмотром. Сами ищем для них „чистых“ людей. Очень удобно…

— Да они, если бы хотели, всех нас могли „посадить на иглу“, а мы бы даже не заметили. Какой им смысл с нами церемониться? А?

— А, может, мы и так, как ты говоришь, „на игле“? Думаем, что „чистые“, а на самом деле — просто хорошо почищенные. И закодированные на то, чтобы ничего не предпринимать.

— Ну, даёшь! А ещё нигилистом меня назвал. Так можно договориться и до того, что окружающее нам только кажется. То есть опять прийти к идее про „Матрицу“, да?

— Знаешь, матрица, не матрица, но, может, ты и прав был, когда собирался грохнуть этот склад Диортама?

— Да не грохнуть, а повредить терморегуляторы. Я же тебе рассказывал: это позволило бы переохладить ёмкости с препаратом.

— Ну да, да. Для этого сначала нужно было подключиться к системе связи, чтобы вместо реальных данных отправлялся фальшивый сигнал о температуре. Но ты по ошибке задел цепи электропитания, так что ничего не получилось.

Косик не разделил Бориного энтузиазма и сказал, глядя задумчиво в окно:

— Не совсем так, но в общих чертах — похоже… У меня такое ощущение, — добавил он после долгой паузы, — что надо что-то сделать, иначе не через месяц, так через год нас обязательно заметут по-тихому, а мы, и правда, ничего не заметим.

Борис согласился с ним, добавив только, что такая акция должна быть хорошо продумана. В противном случае, лучше просто расслабиться и ждать прихода дяденек с кодером.

В тот день они долго просидели у Бориса, о многом разговаривали. Товарищ рассказал ему подробнее о своей неудачной попытке повреждения системы терморегуляции склада триколитрона. Зная, что триколитрон боится замораживания, он рассчитывал „задурить голову“ климатической системе склада так, чтобы препарат снова оказался бы замороженным. Предполагалось, что значительная часть населения на короткое время избавилась бы от триколитроновой зависимости. Правда, что делать дальше, Косик представлял плохо.

Когда они снова перешли к методам защиты группы от обнаружения Диортамом, Косик поделился некоторыми секретами. Рассказал, что в случае, если бы Боря не прошёл тогда теста на полиграфе, ему бы при прощании укололи препарат, аналогичный применяемому спецслужбами, закодировали, и он бы про всё забыл. Что телефон, по которому он вначале звонил Косику, не принадлежит никому, а на его телефонный кабель установили специальное устройство, которое фиксировало все звонки и распознавало набранные номера. После того, как оно зарегистрировало звонок на псевдономер Косика, ребята поняли, что Борис хочет продолжения разговора…

Кос ушёл за полночь. Прощаясь, они договорились подумать над тем, что можно предпринять против Организации.

 

Глава 16

В суточном отчёте Олега была текущая информация о ходе расследования, а также дельное предложение — допросить всех неохваченных до этого начальников участков. Это, конечно, никого не обрадовало, постоянные допросы уже всех измотали. Но предложение обосновывалось довольно убедительно: практически все начальники участков были в день подъёма пострадавших на рабочих местах, а многие сразу спустились в шахту — осмотреть оборудование и выработки. И более того, каждый начальник участка хорошо знает своих подчинённых, поэтому велика вероятность, что он даст какую-нибудь ценную информацию.

Андрей обсудил этот вопрос с Геннадием Ивановичем, который, конечно же, знал об идее Олега и включил допросы начальников участков в планы работ. После этого он вызвал машину и поехал домой.

Дома его ждал ужин и молчаливая Вера. Уже несколько недель с ней творилось что-то неладное. Андрей приписывал её недовольство переносу своего отпуска на неопределённый период, и поэтому не придавал состоянию жены особого значения. Но сегодня, видимо наступил час истины. Глядя на жующего мужа, Вера внезапно расплакалась. Пришлось бросить трапезу и начать её утешать.

— Ну что такое, Верочка? Что тебя смущает? — уже в который раз спрашивал он её.

Не прошло и двадцати минут, когда он узнал причину замкнутости жены: в какой-то момент Веру словно прорвало, и её уже не нужно было уговаривать сказать хоть слово.

— Мне сегодня нужно было срочно с тобой поговорить. Я позвонила и снова попала на твою секретаршу, — возмущённо говорила она. — Она разговаривает со мной как с пустым местом! Сказала, что „ты занят“, и „что тебе передать“!

— Ну подожди, — попытался вставить слово Андрей, — я думаю, она разговаривает со всеми одинаково…

— Но я же твоя жена! — воскликнула Вера и снова разрыдалась.

— Ты становишься большим начальником, — сказала она через минуту, немного успокоившись. — Я опасаюсь, что это плохо отразится на нашей семье.

— Ну что ты, солнышко, — произнёс Андрей, пытаясь придумать что-нибудь такое, что свело бы проблему к шутке, понимая, что в противном случае только подтвердит её сомнения. — Ну что ты, солнышко, зря ты так считаешь! Даже, когда лев становится царём зверей, его жена имеет эксклюзивное право называть его самым-самым. И вообще, поехали, поужинаем куда-нибудь!

Никуда они не поехали, но ещё долго разговаривали, сидя на кухне и почему-то не зажигая света, когда стемнело. Оказалось, что Вера больше всего расстроена тем, что они безвыездно сидят в Морильске. Вот уже и август, а они не только не были в отпуске, но даже на природу, как пару лет назад, не выезжали.

— Ну почему бы нам не съездить на тот же Ыт-Кюель? — шептала в темноте Вера.

Андрей, конечно, не мог рассказать ей обо всех своих делах на работе. Вообще ни о каких делах он не мог ей рассказать. Но он не был против небольшого пикника в экзотическом месте вроде того озера. В общем, договорились организовать что-нибудь в ближайшее время. Казалось, Вера немного успокоилась. Но, на самом деле, на душе у неё было совершенно мерзко. Это можно было приписать свойственному ей состоянию необъяснимой тревожности. А, может быть… она чувствовала, что никуда они уже не поедут?

 

Глава 17

Разговор о Диортаме хорошо врезался в память Борису. Он постоянно возвращался к нему и напряжённо пытался придумать, что можно сделать, чтобы как-то изменить ситуацию? Но ничего путного не получалось. Организация казалась эдаким непотопляемым авианосцем, деловито и не спеша развивающим свой боевой арсенал. Появившись только вчера, он уже сегодня контролировал общественную жизнь во многих городах. А что будет в ближайшем будущем? Не нужно быть Нострадамусом, чтобы догадаться, что влияние его будет и дальше развиваться. Последние оплоты свободы личности рано или поздно падут, и он будет решать всё: вплоть до количества детей в семьях, и выбора сексуальных партнёров. Именно так: партнёров — просто и цинично, потому что чувства и эмоции тоже будут со временем отпускаться в строгой дозировке. Причём делаться всё это будет с совершенно благими целями.

Но что можно сделать?

Повредить мощному организму спецслужбы представлялось просто нереальным. Даже если выкосить весь местный филиал, то всего лишь пришлют новых сотрудников. Может, это будет и тяжёлый удар, но отнюдь не смертельный. Остаться при этом в живых — тоже проблематично. Борис не сомневался: если возникнет угроза, то Организация не остановится ни перед какими средствами.

После долгих раздумий он пришёл к выводу, что наилучший вариант — бороться с системой её же методами. Например, „подсадить“ руководство морильского филиала на триколитрон, приказать ему прекратить давать препарат населению, или заставить тайно добавить препарат вышестоящему руководству. Таким образом, можно обезвредить всю систему. Боря понимал, насколько сложна подобная операция, но рассчитывал, что с помощью знакомого Косика, работавшего в морильском филиале, это удастся реализовать.

При следующей встрече он рассказал об идее товарищу, но тот быстро не оставил на ней камня на камне.

— Это невозможно, дорогой, по ряду причин. Во-первых, это не мифический сотрудник, а мой родной брат. Он работает там в охране. Он знает, что я „чистый“, но жалеет и прикрывает. Правда, я ему пообещал, что не буду заниматься никакой противоправной деятельностью в отношении Диортама. Но тут я спокоен. Это — организация, которой не существует. Её статус никак не определён законодательно, так что, если мы и вмешаемся в его работу, то ничего противоправного не совершим. Правда, тут ты точно заметил: это не помешает им размазать нас по той стенке, возле которой найдут. И ещё крупно повезёт, если нам просто прочистят мозги!

— Ну, это понятно и так, — ответил Борис, — а что по сути вопроса?

— По сути есть несколько трудно преодолимых сложностей. Как выйти на руководство Диортама? Как дать им незаметно триколитрон? Как правильно их закодировать? Думаешь, так всё просто? Заставить что-то забыть не так сложно. Но заставить что-то длительно и целенаправленно выполнять — не совсем лёгкая задача. Этому сам Диортам учился более десяти лет. Тысячи сотрудников, учёные, десятки тысяч экспериментов. В общем, глубокое кодирование представляет собой такую сложную технологию, которой просто так не научиться. Но даже не это главная проблема. Фишка в том, что в Диортаме имеется своя хитрая система безопасности, которую не обойти такими примитивными методами, которые ты предложил.

И Косик рассказал, что знал об этом. Кроме „чистых“ сотрудников в филиале работают и „серые“. Понятно, что основная масса — „чистые“, но „серые“ тоже нужны. Они закодированы на выполнение ряда операций, которые „чистые“, в случае их „подсаживания“ на препарат, сделать не смогут. Прежде всего, „серые“ работают в различных технических службах. Дело в том, что обеспечить „чистоту“ сотрудника гораздо сложнее, чем обычное принятие препарата. Его диету нужно контролировать ещё более пристально, чем уровень триколитрона в крови у обычного „серого“. Нужно индивидуально принимать решение о статусе его родственников, которые, питаясь вместе с „чистым“, могут недополучать препарат. Их тоже нужно либо переводить в „чистые“, либо давать препарат индивидуально, либо очищать от препарата кровь „чистого“ сотрудника. В общем, проблем — масса.

— Поэтому, о мелких сошках особенно и не заботятся, они — „серые“. Но причина не только в этом. „Серые“, работающие в Диортаме, зачастую закодированы специальными кодами на подержание безопасности организации. Например, оператор дозирующей установки в случае приказа на изменение режимов подачи препарата, закодирован на отправку сообщения: вначале в Москву, а затем — оперативному дежурному филиала. И он этот код выполнит, даже при угрозе жизни. Электрик может и не знать, что делают в этой организации. Объяснили ему, например, что это служба информационной безопасности при УВД, да и всё тут. Но он может быть прикреплён к определённым сотрудникам, с которыми общается. И в случае выполнения ими каких-либо действий, которые можно оценить как злой умысел или выполнение кодовой команды, он может сделать что угодно, от звонка по сотовому в Москву, до устранения такого сотрудника.

Косик ещё рассказал, что все сотрудники Диортама периодически проходят проверку на содержание триколитрона и дополнительно, для подстраховки, на признаки кодирования. А проводят эти тесты сотрудники специального подразделения, два из которых „чистые“, а два — „серые“. Но не просто „серые“, а знающие об этом, равно как и обо всей работе Диортама. Сделано это специально. „Чистые“, по сути, беззащитны перед тайным „подсаживанием“ на препарат и последующим кодированием. Несмотря на тщательно прописанные процедуры проверки, теоретически их можно закодировать так, что они будут выдавать все нормальные результаты и отправлять правильные ежедневные отчёты в Москву. „Серые“ же спецы закодированы от любого вмешательства в процедуры проверки. При попытке узнать у них коды или заставить что-то изменить, они, в зависимости от ситуации, запрограммированы на различные способы противодействия: от сообщения об этом куда следует, до самоубийства. Отдельно продумано их противодействие в случае попытки получения информации с помощью кодирования, с физического воздействия и так далее.

Что и говорить, Бориса расстроили эти подробности. В глубине души он надеялся, что Косик поддержит идею и добавит немного реалистичности его безумным планам. Но аргументы товарища не оставили никакой надежды. Он решил, что вряд ли сможет сейчас что-либо придумать, и с этими мыслями отправился домой.

* * *

Работал в это время Борис там же, где и раньше. В той же бригаде, правда, без напарника-люкового. Отношение его к работе сильно изменилось, он уже давно думал о ней, как о чём-то не очень важном. На все производственные проблемы смотрел с долей иронии. Нельзя сказать, что он стал работать хуже. Но самоотверженности и „боления душой“ — точно поубавилось. Видимо, это была нормальная реакция на отсутствие триколитрона в организме. К сожалению, людей, у которых можно было спросить, как было „до того“, осталось не так много. А те, что остались, вряд ли поняли бы его вопрос.

Уже больше месяца прошло, как Люда уехала в отпуск. Боря несколько раз звонил ей. Она ему жаловалась на скуку и жару, рассказывала, что родители решили вскоре возвращаться в Таганрог. Но как бы Боря ни скучал без девушки, новые события, разворачивавшиеся при его участии, не давали расслабиться. Он был готов действовать.

Прошло ещё несколько рабочих дней. Был как раз конец крайней смены. В ожидании клети народ сидел на базе в депо, пил чай и травил байки. Миша Пешеля, только что вернувшийся из отпуска, рассказывал о том, какие приключения пережил, когда двое суток сидел в аэропорту. Борис вполуха слушал о том, как Мише запретили при посадке взять с собой канистру вина. Пока скандалил, объявили о задержке рейса, и он на радостях распил канистру с несколькими своими знакомыми прямо у стоек регистрации. Друзья рисковали быть снятыми с рейса, так как к моменту посадки уже не держались на ногах. Но судьба у нас, как известно, часто благоволит пьяницам и дуракам. С массой приключений, но всё же они благополучно долетели до Морильска.

Боря подумал, что ничего с момента его „прозрения“ не изменилось. У людей свои радости, свои мелкие проблемы, и, возможно, они счастливы в своих банальных мирках. Постепенно разговор перешёл на произошедшую недавно аварию. Поскольку в смене появилось два новых человека, которые аварию не застали, бригадные балагуры начали в подробностях описывать все события.

— Представляешь, — рассказывал сиплым голосом парадоксально взбодрившийся и посвежевший после аварии Никифор, — если бы не Афанасьич с двадцатого участка, все бы мы тут загнулись! Оказывается, как только началась эта хе*ня, он побежал и отрегулировал сточные канавки, чтобы вода текла на самый нижний четырёхсотый горизонт, и там скапливалась на новых выработках. Иначе мы бы тут все утонули-нах!

Борис хотел вставить своё мнение, но его опередил Паша:

— Прям! Так уж и утонули. Так, поплавали бы немного. А вот начальству бы точно мало не показалось. Помните, что было на „Апрельском“? После того, как там затопило насосные, его запустить не могли дольше, чем нас. Мужик сделал начальству подарок миллионов на десять американских енотов…

Бориса, который внимательно слушал разговор, словно подбросило. Он взволнованно встал и вышел на прохладу выработки. „Ведь даже большую систему можно вывести из строя, если определить её уязвимую точку, — думал он. — Вот как надо действовать! Вместо какой-нибудь глобальной акции надо разработать систему небольших согласованных действий, которые расшатают и отвлекут Диортам, а ещё позволят довести до людей правду“.

Осталось только решить, какими будут эти действия.

 

Глава 18

Работа кипела. Геннадию Ивановичу Андрей поручил допросы начальников участков. Тот предложил, если ничего не проясниться, впоследствии расширить перечень допрашиваемых, включив участковых мастеров. Таким образом, работу разбили на несколько этапов: в первую очередь допрашивают начальников подземных участков, затем мастеров этих же участков и, наконец, начальников и мастеров участков поверхности.

Олег был недоволен тем, что его идею реализует другой. Но приученный к субординации за годы службы в Диортаме, он спокойно продолжал отрабатывать прежние версии. Андрею тоже скучать не приходилось: обязанности второго зама накладывали массу обязанностей, да и с отделом „А“ было не всё просто. Коля, как назло, уехал в отпуск, вместо него оставили Диму Фокина, совсем молодого парня, пришедшего недавно после милицейского училища, и, мягко говоря, в их деле не шарившем.

Андрей испытывал неловкость оттого, что дела движутся крайне вяло, но никак на это повлиять не мог — мероприятия были разработаны, одобрены и исполнялись. И сделать что-то сверх того было нельзя. Он выкраивал свободные минуты и уезжал на „Хараелахский“, где, по сути, решалась его дальнейшая карьера. Там он просматривал материалы допросов (что с тем же успехом мог делать и у себя в кабинете), помогал, чем мог, обеим следственным группам и бесился от невозможности что-то ускорить. Ему очень хотелось проявить себя в этом деле. Тогда при успешном развитии ситуации у него были бы шансы со временем перевестись в одно из московских подразделений.

Геннадий Иванович, производивший на Андрея всё более благоприятное впечатление, говорил, что эта нетерпеливость — совершенно нормальное состояние для новичков в следственной работе, и не стоит переживать. Наживка заброшена, и остаётся только ждать поклёвки. За работу, порученную Геннадию Ивановичу, волноваться не приходилось. Он обладал огромной работоспособностью, умел выжимать из допрашиваемых всю необходимую информацию. Андрей не раз был свидетелем того, как получив незначительную зацепку в ответе на стандартный вопрос, Геннадий Иванович моментально перестраивал план допроса и раскручивал всю ниточку. В итоге оказывалось, что практически каждый начальник знал что-либо интересное. Геннадий Иванович в ходе допроса сразу формировал новые гипотезы и определял новых подозреваемых. Так что, хотя работа в таком стиле шла довольно медленно, появлялась надежда, что ПГ всё же удастся найти.

Отношения с Верочкой оставались довольно напряжёнными. Уже два раза звонила из Москвы её мама и настойчиво интересовалась причинами откладывания отпуска. Ну что ей мог сказать Андрей? Конечно, ничего не мог! Приходилось нести дежурную чушь, что маму, конечно, не устраивало, и она отвечала ему прозрачными намёками о несоответствии их семейного уклада добрым традициям дома Ермолаевых. Андрей с трудом сдерживался, чтобы не сказать маме, что у них давно свой дом со своим укладом.

Так прошли две недели августа.

В тот по-осеннему ясный августовский день Вера позвонила после обеда взволнованная, и спросила, когда Андрей сможет приехать домой. Андрей как раз собирался ехать на рудник и часов до восьми проработать над расследованием.

— Что случилось? — спросил он сразу же.

Но от Веры сложно было что-то узнать.

— Ничего не случилось, но нужно, чтобы ты был дома сегодня пораньше.

— Ну вот, а говоришь, что ничего не случилось, — пытался он вытянуть информацию.

„Прямо хоть спецметоды применяй к этим жёнам“, — фраза, которую любил повторять его заместитель, как нельзя лучше подходила к ситуации.

— Конечно, ничего не случилось. Когда будешь?

— Ну, к шести тогда приеду.

На том и договорились. Правда, из-за этого пришлось отменить рудник и попросить прислать файлы с записями допросов и отчёты электронкой, чтобы просмотреть их на месте.

Без пяти шесть Андрей вызвал машину и поехал домой. Как только он открыл входную дверь, почувствовал: что-то не так. Обычно Вера, услышав звук открываемого замка, встречала его в прихожей. Но сейчас её не было. Обстановка озадачила: в квартире было тихо и темно. Шторы задвинуты, в зале на подиуме — засервированный стол и горящие свечи. Зайдя в зал, Андрей услышал шум воды в ванной, который через несколько секунд затих. Послышался мелодичный голос жены:

— Милый, проходи, я сейчас.

В полном недоумении Андрей подошёл к столу, рассмотрел стоящие на нём закуски и бутылки, задумался, пытаясь вспомнить, не забыл ли он какую-нибудь дату? Но ничего в голову не приходило: годовщина свадьбы была совсем недавно, до Верочкиного дня рождения — почти месяц. Совершенно непонятно!

Из кухни доносились волнующие запахи, говорящие, что кулинарные сюрпризы ещё не закончены.

Вышла нарядная и блистательная Вера в длинном вечернем платье — том чёрном, что имело до безобразия соблазнительный вырез на спине и изумрудную искру.

Андрей решил поддержать игру и сделать вид, что ничего необычного не замечает. Он поцеловал жену и спросил, как она провела день. Та сразу раскусила его, улыбнулась, ткнула пальцем в живот и показала на стул.

— Не переживай, всё узнаешь.

„Будто кто-то в этом сомневался“, — подумал он, выполняя указание.

Но сообщать о причине застолья Вера почему-то не спешила. Она начала кормить мужа, расспрашивая о том, как прошёл день, что нового в мире. Не забывала и о вине, Шато Икем 1983 года. Такое вино, привезённое из Москвы, без особого повода открывать бы, понятно, не стали. Вера сделала несколько отвлекающих тостов, причём сама практически не пила. Все попытки Андрея перехватить инициативу пресекались на корню. Как только он заметил, что не честно спаивать мужа и при этом не пить самой, она загадочно улыбнулась и прекратила попытку наступления самым действенным и веским способом, имевшемся в её арсенале — указательным пальчиком, приложенным к его губам.

К моменту, когда она внесла гуся в яблоках, Андрей как раз почувствовал, что абсолютно сыт. Оказалось, не настолько, чтобы отказаться от нежного кусочка и ещё одного бокала вина.

Наконец-то момент настал. Вера вдруг стала сосредоточенной, подошла к Андрею сзади, обняла его, и прошептала на ухо лаконично:

— У нас будет ребёночек…

Несмотря на одурманивающий запах её волос, Андрей быстро понял смысл сказанного. Долю секунды он был в замешательстве. Потом просто встал и обнял жену. Несколько минут они молча стояли, прислушиваясь к дыханию друг друга.

Андрей первым решился нарушить паузу:

— Когда узнала? — прошептал, гладя плечо и целуя волосы.

— Сегодня, — пробормотала, прижимаясь к нему Вера. — Тест…

— А если врёт? — так же тихо спросил Андрей, прислушиваясь к упругости её груди, дразнящей бок сквозь одежду.

— Конечно, может и врёт, — ответила тихо Вера после некоторой паузы. — Только я сразу же поехала к врачу, Евдокии Степановне, и она подтвердила…

Она прижималась к нему всё сильней, руки каким-то образом уже успели проникнуть под рубашку, и ногти постепенно начинали впиваться в спину.

— Кого будем ждать? — проговорил он сбивающимся голосом. — Мальчика или девочку?

— Конечно, мальчика! Девочку потом, — прорычала она, закончив с рубашкой и принимаясь за штаны.

— А тебе можно теперь? — спросил Андрей, поворачиваясь, чтобы ей было удобнее.

— Можно?… Нужно! — последовал ответ.

Специального приглашения Андрею не понадобилось. Освободившись от остатков верхней одежды, он взял инициативу в свои руки — легко подняв жену, понёс её по направлению к кровати, зверея от запаха её платья и тела.

Ещё несколько мгновений и их уже ничто не смогло бы остановить. Во всяком случае, он так думал, пока не услышал телефонный звонок. Вначале решил на него не реагировать. Не останавливаться же на самом интересном в жизни месте! Но мелодия всё играла и играла, и он вдруг понял, что это — его служебная трубка. Этот номер был только у Веры и у нескольких человек в Диортаме. Вера ему звонить никак не могла, так что звонит либо высокое начальство, либо коллеги, но по вопросу настолько важному, что отлагательству оно не подлежит. Эта одиноко прорвавшаяся в сознание мысль его слегка отрезвила и вернула на землю. Так что пришлось всё же прерваться…

Пока он слушал говорившего, Вера изо всех сил старалась сделать вид, что совсем не огорчена внезапным оборотом, разглядывала что-то за окном и потихоньку кусала губы.

Андрей молча слушал. Но не долго, через минуту сказал в трубку:

— Ага, понял. Через четыре часа поднимается? Без меня ничего не предпринимайте, отправляйте машину, собираюсь.

В его оправдание нужно сказать, что он постарался использовать пятнадцать минут до прибытия машины с максимальной отдачей. Тем более что раньше утра вернуться не рассчитывал.

 

Глава 19

Косик вначале не принимал идею, утверждая, что она такая же бредовая, как и первая. Боря даже начал подозревать, что он струсил и пошёл на попятную. Но через пару дней тот сам позвонил и сказал, что всё может получиться. После этого почти две недели обсуждали возможные способы проведения акции, перебирали разные версии и прикидывали, что понадобиться для их реализации.

С Диортамом вырисовывалась следующая картина. Так как бороться с этим монстром не представлялось возможным, решено было основной вектор воздействия направить на людей. Для того чтобы открыть им глаза, казалось достаточным хотя бы на короткое время избавить население от воздействия триколитрона, а затем через средства массовой информации довести до них правду. После того, как они пришли к таким выводам, Кос пропал ещё на неделю, сказав, что нужно ещё кое-что уточнить, чтобы вынести свой вердикт о возможности нанесения удара по Диортаму.

В средине августа Бориса приняли в институт, правда, ему предстояло повторно поучиться на третьем курсе. Впрочем, он понимал, что при намечавшемся раскладе, учиться ему, возможно, и не придётся.

Эти августовские дни тянулись почему-то особенно медленно. Наш герой работал как обычно. Старался даже не вступать в споры с коллегами, понимая, что этим может привлечь к себе внимание. Занятия в институте начинались ещё не скоро — в октябре. Зная, что вот-вот из-за учёбы свободного времени станет совсем мало, он старался в эти дни побольше отдыхать и развлекаться. В одни выходные съездил со знакомыми на катере на рыбалку, в другие — ходил вместе со всем участком на шашлыки. Но во всех этих событиях участвовал без особого энтузиазма.

В Морильске был самый разгар ягодно-грибного сезона. В тот год тундра была просто усыпана грибами. Ягод было не так много, но никто с пустыми руками не возвращался. Встречая на улицах многочисленных грибников, Боря неоднократно ловил себя на мысли, что прежние радости и развлечения не доставляют того удовольствия, что раньше. Не тянуло его, как в прошлом году, ни на грибную охоту, ни на рыбалку. Вспоминая, свои прежние вылазки с Сашей, он только грустно улыбался. Да, прошли деньки, когда они запросто после утренней смены могли на Сашином джипе укатить на ночь глядя за грибами. Борин друг был ярым противником монотонных занятий, поэтому ягоду признавал лишь в виде варенья и тому подобных продуктов. Обычно они отъезжали километров на двадцать-тридцать в самые безлюдные места, о которых знал, видимо, только один Саша. Пользуясь тем, что полярный день в это время только начинал идти на убыль, они возвращались домой лишь под утро, после того, как все имевшиеся ёмкости заполнялись урожаем.

Боря, как правило, отдавал свою часть добычи Люде. Та, конечно, ворчала, но перерабатывала с помощью родителей продукцию, угощая потом и Бориса… Сейчас же это вряд ли повторится. Саша перестал общаться с другом, продал машину и ведёт нормальный образ жизни: пьёт пиво и смотрит телевизор. Вылазки на природу использует как способ оживления повседневного гастрономического процесса.

Постепенно внутри него росло состояние тревожности, бороться с которым было бесполезно. Если бы рядом была Люда, возможно, всё воспринималось бы по-другому. Но девушке предстояло ещё месяц отдыхать в пыльном Таганроге. И вряд ли она догадывалась, что творится в душе у её возлюбленного.

Почему-то зачастили со звонками родители. Оно и понятно: сынуля больше года не был в отпуске, не навещал стариков. Отец уговаривал всё бросить и приехать хотя бы на недельку — не с кем дегустировать свежую наливочку. Да и за грибами съездили бы в заказник на старой машине. Мама по-бабьи причитала, говорила, что на последней присланной фотографии он выглядит болезненно, весь худой и неухоженный. Долго расспрашивала про отношения с Людой и сетовала на то, что до сих пор нет внуков. Боря на счёт приехать пока не обещал, но про внуков дал слово подумать.

В один прекрасный вечер позвонил Кос.

— Привет, Борь! Как дела? — по его довольному голосу было понятно, что он не с пустыми руками.

И точно, оказалось, что у него имеется готовый план операции. Спринтер, всё же, был человеком дела. Договорились встретиться через день.