Лиза еще несколько дней изображала перед мужем, что нездорова. Оля заботилась о ней, особенно выказывая свое старание в присутствии хозяина. Она успевала все – и убрать в доме, и приготовить какую-то еду, и выбежать во двор полюбоваться растениями, и даже, как могла, разговаривала с Брасом, выцыганивая у него самые красивые цветы для домашних букетов, чтобы потешить Лизу. Оля порхала, словно на крыльях, и самым страшным для нее была мысль, что в любую минуту ее могут вернуть в тот дом, порог которого она зареклась переступать при любых обстоятельствах.

Так когда-то она вышла из родительского дома и только раз вернулась туда по дороге с кладбища. Что бы с ней теперь было, если бы не решилась тогда просить убежища у Роксаны? Неизвестно, было ли бы хуже, чем теперь, но – как уж есть. Наверное, такая у нее судьба. Но выбор в критические моменты жизни она делала сама, потому что нутром ощущала миг, когда нужно что-то менять. А на кого еще ей было надеяться? Вот и теперь, когда допекла ее жизнь, дождалась нужного момента, щелкнуло где-то внутри – «стучи, и отворится!»

Почему она выбрала Лизу? Может, еще в ту первую встречу в машине, когда везли ее молча на новое место «работы и проживания», против всех предубеждений, жена хозяина показалась ей искренней и человечной. Есть вещи, которые нельзя объяснить словами. Почувствовалось. Прочиталось намученной Олькиной душой что-то настоящее и человеческое в той женщине.

А потом слышала сплетни между девушками в борделе о молодой жене. Одни говорили, что слишком гордая, голову держит горделиво, другие – наоборот: что слишком наивная, не видит, что ее муж спит, с кем хочет, не очень-то и таясь, третьи – что Лиза обо всем в курсе, но закрывает глаза, потому что знала, за кого шла и за что терпит. Потом начали обговаривать ее беременность, работу в баре, отношение к ней мужа – обсасывать среди прочих новостей и это. Оля слушала и будто складировала в голове информацию, но не верила, что та женщина – землячка, которая так искренне обратилась к ней в машине, когда Он строго велел ей молчать, даже намотал шарф на шею, – что та Лиза вообще многое знала о разветвленном бизнесе мужа.

Немало страшного пережила Оля в чужой стране с того момента, как взревел за забором автомобиль, на котором сбежала, продав ее в рабство, землячка Александра. И бита была, и голодом морена, и насилована. И сама дралась, сопротивлялась и даже резала себе клочками волосы чужими маникюрными ножницами, чтоб не видели в ней больше женщину, красивую экзотическую блондинку. И снова была бита еще и за это, и стрижена каким-то цирюльником едва не под мальчика, но, на диво, это ее отличие от других девушек возбуждало некоторых клиентов чуть ли не больше, чем пышные шевелюры. Не раз и сама хотела умереть, и поубивать тех нелюдей, которые зарабатывали деньги, сдавая девушек в аренду другим свиньям, которые покупали их «любовь» на несколько часов.

Но, наверное, слишком тяжело человеку себя убить. Встроен в нем какой-то механизм на выживание. Попробуй-ка утопиться просто так?! Разве что камень на шею или жернов тяжеленный, который перетянет неуемную рефлекторную страсть плоти вдохнуть еще раз, даже когда дух твой уже подорван и жить, казалось бы, нет причин.

Оля не смирилась. Она просто затихла. Улеглась ее бешеная ненависть к «хозяевам» и к «гостям», переплавилась, но искра ее тлела внутри ее существа и иногда вспыхивала на донышках стальных девичьих глаз, странно сочетаясь с улыбкой на лице. Она решила выжить любой ценой, когда увидела мертвой Дашу, ту девушку, с которой они прилетели вместе с Александрой. Как уж у той все начиналось, Олька не знала, потому что, когда они по иронии судьбы через какое-то время оказались в одном «заведении», Даша ее не узнала или не захотела узнать. Она вообще вела себя довольно странно – автоматически, безразлично выполняла, что приказывали, шла «в номера», с кем посылали, а когда ругали ее, что не весела и клиенты на это жалуются, начинала послушно улыбаться – была, как зомби.

Ее смерть потрясла всех, как гром среди ясного неба. Тихая, покорная, без бунтарских замашек, Даша ни с кем не подружилась, но и не ссорилась: она смирилась, казалось бы, с таким существованием, но… однажды ночью вдруг повесилась в туалете.

Когда утром выносили ее тело, накрытое простыней, сполз край сероватой ткани, и Оля на всю жизнь запомнила страшное посиневшее лицо девушки и высунутый, прикушенный челюстями темный язык.

Оля решила жить. Но какая-то пружина, сжавшись внутри нее, ждала своего часа.

Когда хозяина не бывало дома, Лиза с Олей шепотом пересказывали друг другу свои истории. Лиза обнимала девушку, гладила ее короткие волосы и плакала. Все, когда-то услышанное ею от девушек-хостес, показалось киношным и бледным в сравнении с потрясающими историями из Олиной жизни. И не верилось, что этой девушке всего семнадцать лет. Плакала Лиза и по-сестрински, и по-матерински, жалея эту когда-то доверчивую девочку с такой поломанной судьбой и изболевшейся душой. Потому что тело – это всего лишь тело…

Лиза понимала, что ее здешнее существование и положение, которое казалось невыносимым, не идет ни в какое сравнение с безысходностью Оли. А еще понимала, что не имеет намерения остаться здесь с ребенком навсегда, сыто и униженно жить за деньги мужа, на его капитал, добытый такой ценой. Так и не дав себе честного ответа, было ли с самого начала ее чувство к Нему любовью, или было ответом на его отношение и способом прекратить те хостес-заработки, Лиза уже слишком трезво осознавала, что теперь ни любви, ни уважения к мужу не чувствовала. Было удивление, ненависть и страх. Страх не только за себя, а теперь и за Олю и за нерожденного еще ребенка, которые могут навсегда остаться здесь, допусти Лиза ошибку в своем плане. Поэтому спешить было опасно, нужно было продумать все до мелочей, а главное – раздобыть Олин паспорт. Но и тянуть невозможно. Лиза решила бежать до рождения ребенка.