Глава 1. До свидания, мальчики…

Туапсе. Май 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел

— От них требуется только найти убедительное подтверждение тому, что интересующие нас объекты могут находиться в подводных пещерах горы, — адмирал мучительно потёр ладонью высокую лобную залысину. — Необходимы железные, стопроцентные доказательства, чтобы мотивировать перед Ставкой проведение полномасштабной флотской операции…

«Аргументация словно для скрижалей истории… — вяло подумалось начальнику разведотдела. — Чтобы мотивировать перед Ставкой… Скажи лучше, чтобы потом протоколом прикрыться…»

Давид Бероевич искоса глянул на майора Тихомирова, командира 2-го разведотряда, приглашённого на совещание в качестве опытного оперативника.

«Никакой операции не будет, — красноречиво ответил встречный взгляд. — Ни полномасштабной, ни какой угодно вообще…»

В этом полковник и сам не сомневался. И вовсе не стоит обвинять адмирала Филиппа Октябрьского в… мягко говоря, нерешительности. Флот берегли. Флот обрастал ракушками на бриделях по высочайшему соизволению.

Нет, конечно, дрались отчаянно и горели в десантных операциях «сторожевики» и «охотники»; трудились с полной нагрузкой, отгрызались по мере сил от стервятников, нарывались на торпедные атаки и тонули транспортные суда флота.

Но со времени героических прорывов в осаждённый Севастополь и одиночных выходов на поддержку десантных операций да пары-тройки обстрелов Констанцы в суровые шторма, когда глохли и слепли немецкие субмарины, а торпедные катера не высовывались из гаваней, флот, как ни странно это звучало, вел почти и исключительно «воздушные бои». Всё, что крупнее эсминца, вся его крейсерская мощь представляла чаще всего мишени для люфтваффе. И наши «ястребки» дрались с немецкими асами отчаянно и всё более результативно, отгоняя стервятников от мест их стоянки.

Флот берегли до того счастливого времени, когда примутся решительно вызволять Крым и всё наше черноморское побережье.

Так что рассчитывать сейчас можно было только на глубокий рейд, на смелую диверсию, на вылазку самой малой и лёгкой части флота в тыл врага…

«Диверсию?» — взглядом спросил майора полковник Гурджава.

Яков Михайлович, изрядно заскучавший к тому времени под хорошо поставленный, но менторски невразумительный монолог адмирала, сразу оживился, будто прочитав его мысли, блеснул моложавыми искорками глаз. И с бесстрашием штрафника: «Разрешите умереть досрочно!» — шагнул в фарватер, проложенный адмиралом между столовских деревянных стульев, мало вписывающихся в модерн «Ллойд-Черномора».

— Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу адмиралу…

Филипп Октябрьский, наткнувшись на неожиданное препятствие, смерил его взглядом и недоуменно поморщился. Тихомирова он знал и слышал о нём, и не один раз слышал подробности с брюзгливым шипением особиста; так что подчеркнутая церемонность майора, «севастопольского братишки», могла быть и анархического толка.

— Говорите, Яков Михайлович.

— Я тут подумал… — Тихомиров огладил пальцем аккуратно стриженные седые усы. — А, скажем, почему бы не проведение особой диверсионной операции разведштаба? Это ведь потребует столь же… — Яков Михайлович на секунду запнулся, пожевал губами, очевидно, балансируя на подборе слов. — Столь же тщательной аргументации.

Поняв, что в эту секунду прожевал про себя «севастопольский матрос-революционер» — мол, «помним мы тех „братишек“, которых потом пострелять оказалось проще, чем угомонить их „революционный порыв“», адмирал спросил въедливо:

— А что сейчас вы можете предложить в качестве аргументации? Достойной аргументации?

И взглядом продублировал вопрос Гурджаве.

— Местное население выселено поголовно… — склонился Давид Бероевич над картой, расстеленной на столе. — Гора плотно оцеплена, а в прилегающей усадьбе и строениях детского лагеря замечено массированное передвижение войск и грузов. Характер которых не установлен… — недовольно признал он, но продолжил, акцентируя: — Также в казино офицерского дома отдыха «Гелек-Су» неоднократно наблюдались офицеры кригсмарине, прибывавшие на отдых как раз из поместья Гартвиса… — палец полковника всё время елозил вдоль и около продолговатого коричневого «пня» горы с «годовыми кольцами» высот. — Захваченная карта однозначно указывает на наличие разветвлённой сети глубоководных гротов и пещер в толще горы. Есть там место и для подлодок, и для складов и всякого техобслуживания. Для защищённой базы, в стратегически удобном месте — самое то. И последний, самый убедительный довод… — Давид Бероевич распрямился, оторвавшись от карты. — В подводных пещерах обустроена промышленная вентиляция. Немцами. Совсем недавно. Что бы там ни было…

— Вот именно, что? — машинально поддакнул адмирал, не сдержав раздражения, но тут же стёр его со скуластого лица ладонью: «В конце концов, разведчики предлагают рискнуть собственной головой. Во всех отношениях…» — Вот что… — в голосе Филиппа Сергеевича проклюнулись нотки почти отеческие. — Пусть ваши парни только выяснят, действительно ли там, в пещерах, укрываются лодки 30-й флотилии Розенфельда, или… Ну, вообще, что там такое творится… И помнят при этом… сделал он многозначительную паузу. — Что не менее важной для них задачей является не обнаружить себя, не вызвать у немцев даже подозрения, что нас это интересует…

— Очень напоминает западную границу в 41-м… — проворчал майор Тихомиров, когда, торжественно рыкнув, за адмиралом и его свитой затворились дубовые двери.

— Это чем же? — рассеянно поинтересовался полковник, погружённый в созерцание карты.

— Решительно пресекать провокации, не обнаруживая себя.

— Не впервой, значит…

Аю-Даг. Последние дни весны 1943 г.

— Значит, прогулка была очень увлекательна, но… — сержант Каверзев сполз обратно за валун, пряча бинокль за пазухой. — Но подошла к концу. Не обнаруживая себя, нам дальше не продвинуться.

— Ну да?! — шёпотом возмутился боцман. — Полз сюда на брюхе, як той аспид проклятый, что всё брюхо себе изодрал, а теперь шо?!

— А теперь меняй порося на карася! — хохотнул сержант, впрочем, не слишком-то задорно. — Пост, во всех смыслах… — ткнул он за валун большим пальцем.

— И посты натыканы практически в прямой видимости друг от друга, — подтвердил Новик, спускаясь с той же глыбы, с которой они вдвоём с наводчиком рассматривали «медвежий нос», опущенный в синеватую дымку утреннего моря.

— Так что, «Отругай», руганью тут не обойдешься, — довольно коряво скаламбурил флотский сапёр Громов.

Но проштрафившийся боцман Корней Ортугай не удостоил его ответом, очевидно, адресуя свой риторический «глас вопиющий» своему же командиру.

Войткевич, тем временем самозабвенно драивший флотскую пряжку зелёным обрывком шерстяной портянки, поднял голову. И убедился, что все ждут его ответа, поскольку такая его отрешенность — факт общеизвестный — первый признак созревшего командирского плана.

— Вот всё, что осталось от армейского довольствия… — издевательски вздохнул он, неторопливо сложив и сунув в карман галифе позеленевший от «пасты ГОИ» обрывок. — Ни крошки не осталось…

Но затягивать театральность паузы не стал.

— Сколько нужно человек, чтобы изобразить двух часовых? — подумал он вслух, ни на кого не глядя.

— Двое… — осторожно предположил Громов.

— Главное, сколько времени придётся изображать, — не менее задумчиво пробормотал Новик, зачем-то подбирая мокрые космы чёлки под пилотку с эсэсовскими «зигами».

— Как всегда, понял с полуслова… — похвалил старшего лейтенанта Новика просто лейтенант Войткевич. Помолчал и продолжил: — Недолго, я думаю… — «Просто лейтенант» наконец оставил пряжку в покое. Внимательно, переводя взгляд с одного на другого, вгляделся в лица товарищей. — Изображать придётся…

И вдруг, шевельнув ярко начищенной медной пряжкой, ослепил золотистой радугой Антона.

— Какого чёрта! — дёрнулся, жмурясь, Каверзев.

— Как блеснёт «Подходим!», значит, подходим, — пояснил это «какого…» Войткевич. — Прикрывай, если что. Как засвечу — «Отходим», значит…

— Отходим? — вскинул бровью Антон. Как наводчик он знал не только общеизвестную азбуку Морзе, но и морской семафор, световой включительно. — Это что, значит, валить? — недоверчиво переспросил он.

— Ага, только не от нас, а к нам… — с нажимом уточнил Войткевич. — Значит, нашли мы другой выход, бросай свой пост с чистой совестью, как будто тебя сам Гитлер сменил, и вали к нам. Главное — не засни тут… — напомнил он. — Чтобы гляделки были завсегда расплющены.

— Вылезут, как у рака, — недовольно пообещал старший сержант. — Заснёшь тут…

— Вот и ладушки! — заключил Войткевич и только теперь, будто вспомнив, «кто в доме хозяин», сделал приглашающий жест. — Так что командуйте, товарищ старший лейтенант…

Новик иронически хмыкнул:

— А я уж хотел тебе и флаг в руки выдать… Сработать надо тихо и почти на виду, есть добровольцы? — обвёл он взглядом группу.

— Эх, жаль, «херувима» нашего нема, справный Лёшка был душегуб, Царство ему Небесное… — пожалел боцман, на секунду выглянув из-за осыпи, и продолжил с неспешной обстоятельностью авторитетного рассказчика (если бы не шёпот, то и не подумаешь, что в десятке шагов от немецкого поста): — Бывало, немец за кашей к кухне выстроится. Лёшка с хвоста прилепится — и ну всю очередь резать, одного за другим, одного за другим… только спрашивает, кто крайний? Кашу получит и уйдёт, так никто и не хватится… — невозмутимо закончил боцман.

— Чего врёшь-то? — искренне удивился Колька Царь.

— Вру… — легко согласился боцман.

— Не врёт, — хмыкнул Новик, — а составляет героический эпос.

— О! — одобрил пояснение Ортугай. — Бо Лёшка — герой був.

С этим спорить никто не стал, и, видимо, подытоживая свою байку, боцман вынул из-за голенища сапога унаследованный по старшинству «херувимов» тесак.

Через неполную минуту насупив на нос глубокую немецкую каску, Антон Каверзев встал во весь рост и оглянулся через плечо.

В сотне-другой шагов по размытому склону извилистая козья тропа упиралась в точно такое же, сложенное из обломков дикого камня, «гнездо», над которым маячила серая фигурка с маузером за спиной.

Антон демонстративно поддёрнул мешковатые трофейные штаны, вместе с каской только что выброшенные из разорённого пулемётного гнезда. Мало ли что, смотрит — не смотрит соседский фриц, непонятно… А если и смотрит, так что теперь?

— И присесть нельзя по нужде? — риторически спросил далёкого немца старший сержант и, переступив через бруствер, вступил в «гнездо».

Там уже хозяйничал боцман — перекладывал в свой «сидор» содержимое немецкого ранца: замасленную солидолом банку тушёнки, бумажный пакет сухого пайка, маникюрный набор…

— А шо? — буркнул он в висячие усы, перехватив иронический взгляд Каверзева. — За усами уход…

— Да на здоровье! Только это? Может, их по склону спустить? — кивнул Антон на бывших хозяев «гнезда».

Один лихорадочно вцепился побелевшими пальцами в булыжный бруствер… можно подумать, не хотел со штанами расставаться.

Другой, уже тоже без мундира, скорчился на дне «гнезда».

Под обоими густели багровые лужи, собирая обязательный мушиный рой.

— А что они тебе? — хмыкнул Ортугай. — С расспросами приставать не будут, а в карауле трепло — это самая большая неприятность.

— Завоняются…

— Не нюхай.

— Мы быстро, Антон Александрович… — выглянула снаружи бруствера бородатая физиономия Войткевича. Яков Осипович щурился на солнце, будто только с пляжного шезлонга привстал, а не на животе приполз. — Не завоняются…

— Лишь бы самим не завоняться… — под нос себе буркнул старший сержант, вслух напутствовав: — Гот мит унс.

— И тебе не хворать… — Войткевича исчез за каменной насыпью, но тотчас же снова вынырнул. — А знаешь, как по-немецки «На вверенном посту всё спокойно, нарушений и замечаний нет»?… — вдогонку спросил он. — Вдруг соседи спросят, как дела?

— И как? — недоверчиво покосился на него из-под обреза каски Антон.

— Ich höre nicht…

— Что-то больно коротко, переведи…

— Ничего не слышу.

— Тьфу на тебя! — улыбнулся Каверзев.

Тревожно поглядывая в сторону немцев — не слишком ли бросаются в глаза рыжие дымки, облачка и струйки пыли, закурившиеся среди валунов — Антон украдкой перекрестил цепочку согнутых спин в гимнастёрках, бушлатах, немецких мундирах, с муравьиной поспешностью петляющую вниз по склону горы.

И повторил свое шутливое напутствие по-русски, и уже без тени улыбки:

— Спаси и сохрани…

Вскоре разведчики, видные только ему, исчезли…

 

Глава 2. В гости к Медведю

Туапсе. Штаб КЧФ. Разведотдел

— Кто у нас там, в распоряжении Новика? — спросил Тихомирова полковник, усаживаясь за своим столом. — Кроме наших, конечно… — уточнил он в ответ на немой вопрос Якова Михайловича.

— А… — отодвинул и себе стул майор. — Партизаны. Бывшие бойцы особой разведроты 7-й бригады морской пехоты. Командир — лейтенант Войткевич. — припомнил он. — Бравые ребята…

— Чего же они, такие бравые, из разведки не вернулись… — хмуро заметил Гурджава.

— Так фронт катился, собаки облаять не поспевали, — со сдержанным, но ревнивым возмущением пожал плечами Яков Михайлович. — И он же, лейтенант этот, в 42-м, когда Манштейн обошёл наших на Ак-Монайских, не к Проливу, а прямо-таки на запад рванул и до Калугинского отряда прошёл…

— Ну, да… — устало отмахнулся Давид Бероевич и потянул на себя ящик стола. — Давай список ещё проглянем. Пока особый отдел не затребовал. После этой истории с Агнессой… — процедил он почти с ненавистью, — арестованной партизанами. У них и так все, кто ещё не в камере, только тем и занимается, что немцам фонариком светит. А тут глубокий тыл…

— Доверяй, но расстреляй, — поддакнул Тихомиров.

— Так… — спустил со лба круглые очки полковник Гурджава. — Кто у нас тут…

Список личного состава сводной разведгруппы 2-го разведотряда штаба ЧФ и Калугинского партизанского отряда 2-го партизанского района:

1. старший лейтенант НКВД Новик A. B. командир группы;

2. лейтенант Войткевич Я. И. замком группы;

3. старший сержант Каверзев A. A. рекогносцировщик;

4. старший матрос Романов H. H.;

5. старший матрос Ортугай К. П.;

6. рядовой Громов И. И. сапёр;

7. рядовой морской пехоты Хохлов П. П.

Аю-Даг. Последние дни весны 1943 г.

— Вот, смотри… — передал бинокль Войткевич. — Возле трещины и под выступом…

Теперь и старший лейтенант досмотрелся.

Расползаясь как корни деревьев, трещины ползли по зеленовато-серой стене сверху вниз; а эта тёмная трещинка — поперёк… и ещё одна, ещё…

Скала, выщербленная, словно чудовищным зубилом, была помечена этим неприметным чёрным пунктиром невысоко над зелёным стеклом моря, метрах в трёх… И повторно — ещё выше, метров на десять-пятнадцать. Что бы это ни было: смотровые щели, амбразуры… — вход или один из входов был здесь и, похоже, был под водой.

Волна вяло и размеренно окатывала подножье скалы, вычерчивая на нём тёмные дуги, шевеля зелёные космы водорослей.

Колька Царь первым стянул через голову тельняшку.

— В такой воде ты долго не продержишься, — не оборачиваясь, словно почувствовав это его движение спиной, пробормотал Новик.

Не продержится. Это уже знали да и прочувствовали все…

Там, где, сообразно легенде, должна была быть распахнутая пасть каменного медведя, жадно поглощавшая Чёрное море, картина открывалась довольно неожиданная. Голову зверя, скульптурно правильную, если смотреть со стороны Гурзуфа или Партенита, она напоминала в последнюю очередь. Километр-полтора бесконечных скал и утёсов, каменистых мысов и бухт. Первозданный хаос.

Переплыть от одной скалы на другую, из одной тесной бухточки добраться до следующей и выползти на выступ, куда и шезлонг не примостишь, было несложно.

Было бы. Если бы не адский холод…

Даром что почти лето и море уже тёплого нефритового оттенка. Здешние глубины в «три нуля», усугублённые течением, и на поверхности ощущались ледяной горной рекой. После такой купели шкуры разведчиков, дублёные, казалось бы, морозами партизанского зимовья дальше некуда, за пару минут покрывались синюшными пятнами и мурашками, и самые матёрые мужики тряслись, приникнув к тёплым камням, как детишки, которых некому было взашей выгнать из моря, вот и плескались до посинения…

— Дуба дашь, Царь… — присоединился к сомнениям Новика и Громов, опасливо вглядываясь в тень под скалой, где вода казалась особенно ртутно-холодной. — Тут и десяти градусов нет. Это тебе не на дне ванной пузыри пускать. Трёх минут не продержишься…

— Посмотрю, насколько хватит, — словно не расслышав его, озабоченно пробормотал Колька Царь, разуваясь. — И обратно.

— Попробуй. Вход должен быть неглубоко, — неожиданно поддержал его Войткевич. — Иначе на кой ляд амбразуры? Не бакланов же шугать…

— Считайте до трехсот, — прохрипел Колька Царь, часто дыша, будто впрок насыщая кровь кислородом.

— А потом? — оглянувшись на товарищей, спросил Громов.

— Считайте… — И Колька провалился в хрустальную толщу.

— Коммунистом, что ли? — неуверенно предположил Громов.

— Просто считайте, скильки вмиете… — разогнулся над водой боцман. — Гикнув, як у колодезь…

Если бы Колька не стал уменьшаться на глазах, как в перевернутой линзе, то глубины никто и не почувствовал бы. Вода была прозрачна до самой колодезно-сумеречной синевы, куда лучи солнца уже не достигали.

…4. старший матрос Романов Н. Н.

Царя, Кольку Романова, ждали, досчитав и до трехсот, и даже бросив считать вообще. Напряжённо прислушиваясь, оглядываясь, оттянув уголок глаза пальцем, и в бинокль, прочёсывая взглядом все скалы вокруг.

— Может, застрял где? — чуть слышно выдохнул Пашка Хохлов. — У нас на верфи якось сталось: в двух шагах от пирса, в двух метрах под водой… Запутався у тросах, и хоч караул…

Новик обернулся.

Лиловый осьминог татуировки уже поигрывал на загорелом плече Пашки краснофлотским гюйсом.

— У тебя ещё меньше времени, Хохлов, — положил лейтенант руку на обнажённое плечо бывшего водолаза. — И до трехсот считать не будем…

… 7. рядовой морской пехоты Хохлов П. П.

Но считали и больше. Их ждали, пока боцман, отпустив уголок глаза, не протёр его кулаком: «Що за чортивня?!», оттянул жменей седые усы и наконец толкнул локтем в бок Войткевича. — Яша, ты ба…

И наткнулся на встречный толчок локтя Войткевича.

Впрочем, сколь бы ни был он ошеломлён неожиданным зрелищем, Ортугай и сам расслышал уже размеренное бухтение двигателя, накатившее со стороны моря. Разведчики распластались на камнях, как камбалы.

В голубоватой дымке над нефритовым зеркалом моря, в остатках утреннего тумана, прорезался тёмный угловатый профиль…

— «Зибель», — прошептал Войткевич.

Приподнятый эсэсовским «зигом», чёрный десантный трап вынырнул из белесых вихрей тумана, сразу за ним — массивный крупнокалиберный пулемёт на турели, бронещиток, над которым виднелась пара голов — одна в каске, другая в капитанской фуражке. Обе целеустремленно вглядывались в утёс, угрюмо нависавший над бухтой. Утёс, в который быстроходный десантный паром, казалось, самоубийственно целил на полном ходу…

Только теперь Яков повернул голову на призывной толчок боцмана.

Утёс медленно и неровно, будто толчками, но и без всякого намёка на геологическую катастрофу, без осыпи и обвалов опускался в воду, потемневшую и забурлившую у его основания белыми бурунами водоворота.

— А вот и вход…

И без того плоскодонный «зибель» едва не загребал низкими бортами собственную волну, просев под тяжестью целой пирамиды — в три яруса! — ребристых тёмно-синих бочек с белой надписью на круглом медальоне днища.

— «Kriegsmarine»… — прочитал Новик, когда, сбросив ход, паром вошёл в тесноватую бухту и развернулся к разведчикам кормой. Тоже угловатой и с точно таким же, как и на баке, сегментированным трапом.

Десятиметровая стена утёса окончательно скрылась в круговом плеске волн, когда, бубня дизелем, «зибель» забрался в тень каменного козырька. Что там было дальше, в чёрном провале, зияющем на светлом фоне скалы, как распахнутая челюсть черепа, видно не было. Только на частый стук двигателя стало отзываться гулкое эхо пещеры…

— Что бы там ни было, оно жрёт топливо. И помногу. Зуб даю, лодки, — первым подал голос Войткевич после задумчивой паузы. — С одной стороны, задание выполнено?… — вопросительно взглянул он на командира группы.

— С другой стороны — провалено… — мрачно отозвался Новик. — Если фрицы найдут наших ребят, а найдут рано или поздно… — сглотнул он, живо представляя себе, какими найдут немцы Романова и Хохлова, если это произойдет «поздно». — То всполошатся… — закончил старший лейтенант. — И во второй раз мы сюда и на пушечный выстрел не подойдём…

— Що ж до гармат… — вставил боцман, демонстративно оттянув затвор «судаева» и заглядывая в патронник с преувеличенной озабоченностью (как и ППШ, ППС переживал окунание в воду запросто). — Боны тут ничого не зроблять. Сила солому…

Это было и так понятно. Полукилометровая глыба магматических пород, возвышавшаяся над пещерой, чихать хотела даже на массированный налет бомбовой авиации.

— А и не надо… — как бы между прочим, заметил Громов. — Ни авиации, ни артиллерии. Вон, фрицы… — шмыгнув носом, Иван мотнул головой в сторону открытого моря. — Одну за другой мины шлют. Надо только запал вставить.

Солнце уже почти выпарило последние клочья тумана и следующий «зибель», точно так же чернеющий горбом бочек с топливом, виден был издалека…

— Вставим фитиля… — многообещающе похлопал себя по нагрудному кармашку мокрой гимнастерки Войткевич. — Их же производства…

— Я ещё не назначал никого, — напомнил Новик. — Так что…

— А и некогда считаться… — перебил его Яков. — Тебе надо сообщить в штаб, что база 30-й флотилии Розенфельда обнаружена — это во-первых. Во-вторых, тебе надо фашистскую сучку Аську на свою Настьку выменять у наших бравых особистов… — Войткевич бережно переупаковывал коричневый свёрточек парафиновой бумаги в портсигар. — Так что я сам…

— А як же… — скептически буркнул в усы боцман, с сожалением расставаясь с набрякшим чёрным бушлатом. — Сам он… А раптом тебя фриц маклухой по башке, раньше чем вынирнэшь? И вся операция псу пид хвист?

— А я вообще сапёр… — вздохнул Иван Громов, затягивая узел своего особого, с кирзовой прокладкой, «сидора». — Мне положено…

— И в-третьих… — вынырнула на секунду голова Войткевича со слипшимися завитками волос, когда Ортугай уже без всплеска ушел в воду. — Надоело мне с ними, с краснопёрыми, объясняться…

— Я объясню, — покосившись на мокрую голову, натянуто усмехнулся Новик. — Только возвращайтесь. А я-то непременно… — пообещал он, когда голова Войткевича уже скрылась.

И затем обернулся к Громову:

— Ну что, берём на абордаж «зибеля»?

 

Глава 3. В каменном чреве

Медведю в пасть

— Bord 42, подтвердите пропуск… — механическим голосом ожила мембрана переговорного устройства, когда вход в «Der Bär-Felsen, Гора-Медведь», разрастаясь, уже большей частью скрылся за обрезом смотровой щели.

Водитель парома обермаат Хенк обернулся к капитану с традиционной уставной формулой:

— Подтверждаете, герр?…

Но формула так и не выбралась наружу в онемевших губах.

Капитан Бриц сам таращился на него зрачками с немым вопросом: «Aber wie?! — Но как?!» И в его стыдливо раскрасневшееся ухо упирался ствол парабеллума.

Пистолет держал мокрый полуголый мужик… Наверное, русский, потому как при дикой бороде и, вероятно, изрядно пьяный, вот как улыбался. Будто не на немецком корабле в двух шагах от немецкой секретной базы, а где-то у себя в Der russischen Sauna, mit der Ziehharmonika — в бане с гармошкой.

— Он подтверждает… Er bestätigt, — оскалил крепкие зубы русский и Хенке ничего не осталось, как, нащупав не глядя микрофон, пробормотать в него:

— Die Eier in den Korb… «Яйца в корзину»…

— А разве мама вас не учила, что все яйца в одну корзину складывать не очень умно? — криво усмехнулся бородатый русский.

И только теперь до Хенке дошло, что говорит он с ним на чистейшем дойче.

«Уж не проверка ли „SD“ или контрразведки армии?» — успел он подумать прежде, чем чья-то рука, схватив его сзади за шиворот, выключила свет в глазах. Только клёпки бронещитка мелькнули перед глазами…

Во чреве Медведя. Обоснование…

— Вот, герр корветтен-капитен… Во время заполнения балластных резервуаров заграждения нашли. Механики доложили о перебоях в работе насосов и механизма ворот. Я приказал проверить. И вот… — повторил старший гидромеханик базы, указывая себе под ноги. На большой свёрток мокрого брезента. В свёртке с отчётливостью криминального протокола угадывалась человеческая фигура.

Гельмут нетерпеливым жестом приказал развернуть брезент. Когда двое солдат охраны сделали это, Розенфельд невольно скрипнул зубами:

— Donnerwetter!

Перед ним лежал русский матрос, судя по татуировке на плече — краснофлотский гюйс проглядывал сквозь бронзовый загар, приобретший мертвенно-синеватый отлив. Да к тому же гюйс держал в щупальцах спрут.

Гельмут знал: это татуировка русских морских диверсантов…

Туапсе. Штаб КЧФ. Особый отдел. Лето 1943 года

Подполковник НКВД Георгий Валентинович Овчаров с рассеянным кивком принял от следователя стопку шершавых коричневатых папок.

— Представления на награждения полковник Гурджава приложил к каждому делу отдельно… — добавил Кравченко с холодным скептицизмом и даже добавил: — Хотя в свете….

Овчаров остановил его взглядом, от которого у него тут в кабинете иной слабонервный с табурета падал. И вдруг безотчётно подумал: «Сука…»

Совсем не по рангу и не по должности подумал, хоть были дочекистские времена и сам в атаку на Гражданской ходил. И вроде бы привык уже, что «заставь дурака Богу молиться…». Да и Трофим Иванович — далеко не дурак.

— Идите, майор…

Подполковник Овчаров открыл первую папку.

«Хохлов Павел Павлович. Рядовой 7-й бригады морской пехоты…» и первым делом нашёл листок представления к награде, с пометкой: «Посмертно»…

Во чреве Медведя. Обоснование интуитивного решения

«Наверняка то самое подразделение подводных диверсантов, что и тогда…» — припомнил Гельмут прошлогоднее происшествие в Ялтинском порту, стоившее союзной флотилии «MAC» потерь и долгого изнурительного ремонта. Итальянцы потом, не в полном составе, перебрались на Азов…

Судя по всему, по отчаянной гримасе, сведшей челюсти диверсанта, его затянуло в коллектор, когда насосы стали заполнять наружной морской водой резервуары фальшивого «утёса». Механизм поднятия-опускания маскировочного заграждения был такой же, как всплытия-погружения подводной лодки.

— Немедленно проверьте все заборные камеры, машинистсмаат! — распорядился корветтен-капитан.

Командир флотилии автоматически был и командиром её базы, носившей довольно музыкальное, в духе угрюмого немецкого романтизма, название «Медвежья берлога — Die Bärenhöhle».

— Уже сделали, герр капитен, всё проверили, даже технический слив…

— И что?! — раздражённо перебил механика Гельмут, почувствовав в его бегающем взгляде самые дурные предвестия.

— Похоже, что ещё один из них пробрался на базу через камеру сброса, когда механизм ещё не работал. Там не решётки, а жалюзи… — зачастил с объяснениями старший механик. — Решетки бы выдержали, а болты жалюзи он просто выкрутил… воздуха там достаточно…

— Чёрт! — снова выругался Гельмут, понимая, что винить, собственно, некого: «Бог в деталях…»

— Надеюсь, он далеко не ушёл, — попытался вставить гидромеханик. — Там дальше ещё заграждение…

— Ну, так какого чёрта вы мне здесь сапоги слюнявите! — картинно взорвался Гельмут, отчего-то полагая, что с этими инфантериями только так и следует себя вести, по-кайзеровски. — Немедленно тревогу!

Унтера технического обеспечения и охранения прыснули от него во все стороны, как тараканы, но Розенфельд успел поймать одного из последних за рукав:

— Вальтер, сейчас же приготовьте гидроплан, — распорядился он уже спокойнее и даже мягче.

Зачем ему понадобился «Арадо Ар-196», вообще-то, воздушный «миноискатель» и тральщик, плескавшийся на поплавках в соседней штольне, этого Гельмут сейчас не то что командиру роты охраны, но и себе объяснить не смог бы. Интуиция, что ли? Та самая интуиция, что подсказывала ему время и место сброса глубинных бомб вражескими охотниками там, на поверхности, раньше, чем об этом докладывал гидроакустик…

Интуиция не подвела.

Гельмут медленно обернулся, когда услышал отдалённый скрежет входных шлюзов. В арочных бетонных сводах заколотился глухой перестук дизеля, и по чёрной воде канала побежала размытая отдалённая рябь…

Во чреве Медведя. Оправдание интуиции

«Зибель» беспрепятственно прошёл над притопленным «утёсом» входного шлюза. Видимо, безжизненная поза капитана Брица за бронещитком пулемёта и покойницки бледная физиономия водителя парома за стеклом кабины не вызвали у караула припадка бдительности.

— Выстроились, як на параде… — злобно прищурился Ортугай на чёрные фигуры, расставленные в электрическом сумраке бетонного пирса с железной торжественностью, широко расставив локти и ноги, что твои замковые рыцари. Только вместо скрещенных алебард — автоматы.

Впрочем, их монументальное спокойствие вдруг резко и жестоко — как удар тапка по своре зажравшихся тараканов — нарушил рёв сирены и гортанное «Allarm!», неожиданно покатившееся под низким бетонным потолком канала. С заходом во все уголки и закоулки.

Боцман, прячась за фальшбортом, вдруг лихорадочно и торопливо, словно перед посадкой в трамвай, слепил кое-как «козью ножку» и зачиркал бензиновой зажигалкой…

— Ты что, Корней? — удивлённо зашипел на него Новик. — Боишься, что покурить не успеешь? Брось, на пороховой бочке сидим…

— Да не боюсь я, Васильич, ни Бога, ни чорта! — фыркнул в седые усы Корней Петрович. — А уж этого… — кивнул он на пирамиду синих бочек кригсмарине за спиной, — и подавно… Отбоявся вже. Боюсь только, что и покурить не успею, бо знаю, что мы с тобой отсюдова не повэрнэмося…

— Это он верно говорит… Васильич… — прогудел голос, искажённый железным эхом из узкого ущелья, прохода среди пирамиды бочек.

Новик даже не сразу опознал в голосе Войткевича, особенно потому, что довольно фамильярное, по батюшке, обращение просто лейтенанта к старшему было для него как-то не в привычку. Другое дело — прохладный официоз, если не язвительность. Да и сейчас, похоже, ирония… Но всё равно подвижка налицо.

Войткевич, осмотревшись — немцы, по крайней мере, глаза не мозолили — выбрался из узкого прохода и, пригнувшись на всякий случай, шмыгнул к кабине водителя.

— Я это к тому, что поскольку возврат нам отсюда светит немногим больше, чем из склепа, то надо разделяться… — зашептал он почти на ухо Новику. — Наше дело какое?

— Правое… — пробормотал Саша, отжимая подол мокрой сорочки.

Вся группа была уже без верхней одежды. Более-менее энергичный абордаж транспорта, даром, что «зибель» и без того еле полз в тесных фьордах у «головы» Медведь-горы, заставил. И мелькать неподалеку от амбразур секретной базы никак нельзя было. Да и то, в бушлате, тем более в армейском ватнике, шибко не попрыгаешь.

— То, что наше дело правое, это только одно дело, — озираясь, заметил Войткевич. — А второе — это найти лодки. Если я ничего не путаю…

— Не путаешь, — кивнул Новик.

— По-моему, у нас не много шансов найти их так, — покосился он на аппарель парома, гнавшую перед собой пенный бурун.

И это, действительно, так и было. «Зибель» плавно бороздил чёрное стекло канала не более трёх минут, но за это недолгое время жёлтые пунктиры ламп уже неоднократно убегали в боковые ответвления канала то вправо, то влево. Мелькали низкие арки и железные решетки, заграждавшие ходы, должно быть, подводные. Пещеры горы, мало похожие временами на пещеры из-за бетонных оболочек, разветвлялись, как улицы города. В большинство из них вломиться на десантном пароме, пусть и с самой низкой осадкой, было немыслимо…

— Так что надо разделяться, — повторил Войткевич. — Вы с Громовым пойдёте вот по этой метке…

По сумеречной бетонной стене, рядом с гирляндами и косами кабелей и трубопроводов разной толщины, тянулась выразительная красная полоса.

— По-моему, это путь на топливный склад или боеприпасов… Пойдёшь, Гром?

— А то кто же? — вздохнул Иван Громов, затягивая узел своего особого, с кирзовой прокладкой, «сидора». — Я ж сапёр… Мне на склад боеприпасов Аллахом положено…

В общем-то, уже приняв предложение «замка», Новик всё-таки ещё сомневался.

— Склад — вполне может быть, но подлодки? Мелковат фарватер…

Включив всего на несколько секунд фары на задранном трапе-аппарели и перегнувшись через низкий бронированный борт, он уже увидел — посмотрел и убедился: свет пробивает до самого дна, осклизло чёрного от мелких водорослей. Фарватер только для плоскодонок, вроде «зибеля», транспортный туннель, не иначе…

— Может, только склад? — соглашаясь, поскрёб мокрую бородку Войткевич. — Ну, всё равно, взорвать всю эту их богадельню никак не вредно. Может, и лодки одним махом похороним? Ты, главное, не спеши. Дай нам с боцманом поискать в боковых туннелях. Там может быть гораздо глубже и, вообще… — пожал он голыми бронзовыми плечами и поёжился от катакомбного холода. — Подводный фарватер — для подводных лодок, а? Аксиоматично, как «Стой, стрелять буду!».

— Только ещё два вопроса… — нехотя согласился старший лейтенант.

— Валяй!

— Как ты там без водолазного костюма субмарины ловить будешь? — задал первый вопрос Саша. — Как раков, на ощупь?

— Как чеховского налима… — фыркнул Войткевич, — …за жабры. Кстати, о жабрах… — он мотнул головой через плечо. — Ты вот сидишь тут, ни хрена не делаешь, а я уже и жабры нашел…

— Чьи? — недоверчиво спросил Новик.

— Не чьи, а кому? — поправил его Яша. — А кому? Себе…

— Где? — удивлённо обернулся Новик.

Сзади, кроме аккуратного штабеля ребристых бочек, были только два контейнера…

— Чёрт лохматый. Досмотрелся же, — слегка завистливо похвалил Новик.

Только теперь, в смутных электрических огнях, он догадался прочесть на зелёном боку контейнера белый готический шрифт: «Die Atmungsapparaten» — «Дыхательные аппараты». Видимо, для пополнения комплектов снаряжения подводных лодок.

Что ж, ещё одно косвенное подтверждение, что секретная база 30-й флотилии подводных сил кригсмарине именно здесь, в этом большей частью природном, а частью — рукотворном подводном городе. Тогда…

— Тогда последний вопрос… Если не самый… — всмотрелся старший лейтенант в тёмную глубь тоннеля, который, если верить здешней дорожной разметке — пунктиру ламп — стал заворачивать.

И что ждало за углом? Судя по белому дымчатому зареву — пирс или причал пещерного канала, двумя словами — «земля обетованная».

— Как я узнаю, что вы нашли и где? — поторопился ввиду этой перспективы задать второй вопрос старший лейтенант. — Связь?

— Совсем ты, старлей, мышей не ловишь… — покачал головой Яков.

— А по делу? — оборвал его тираду старший лейтенант прежде, чем она разразилась.

— А по делу… — покладисто повторил Войткевич. — Тут кругом громкая связь, ты что, брат, не слышишь?

Мертвящее завывание сирены по-прежнему шевелило волосы на загривке жутковатым дуновением пещерных духов. Но вот в однообразное: «Allarm — Тревога!» стали подмешиваться разные по тексту и интонации голоса. Скорее всего доклады с постов и чьи-то распоряжения.

«Zu prüfen und zu berichten»… «Проверить и доложить»… — прислушался Новик.

— Думаешь, устройства громкой связи тут на каждом шагу?

— По крайней мере, на каждом посту, — деловито проворчал Войткевич, оттянув затвор трофейного автомата, чтобы сунуть в него подол сорочки Новика, намотанный на палец.

Тому осталось только покоситься на эту бесцеремонность безо всякого дружеского умиления.

— Ладно, мы пошли… — вздохнул Яков и, подхватив дыхательный аппарат, перемахнул через борт. Следом в чёрную воду скользнул Ортугай.

 

Глава 4. Духи гор

А тут ещё этот камень…

Гельмут застал Фляйге в своих апартаментах — ответвлении штабного бункера.

Лейтенант-капитан всегда отличался педантичной исполнительностью, поэтому Розенфельд нисколько не удивился, застав своего сослуживца и приятеля с «люгером» в руке. Бдительный Карл, хоть и знал, что ни у кого, кроме начальника базы, ключей от этой бетонной каюты больше быть не может, но… дан был приказ — бди…

«Вот и бдим…» — спрятал Фляйге пистолет под клапан кобуры.

— Больше никто ничего не приносил, Карл? — с порога поинтересовался Розенфельд.

— Нет, господин корветтен-капитен, — отрицательно покачал головой его заместитель. — По-моему, и этого более, чем…

— Да уж…

Розенфельд задержал взгляд на невольной «музейной экспозиции», развернутой на его ломберном столике, подальше от глаз, за углом бетонной опоры.

Под грозно насупленным взглядом фюрера на столешнице лежало такое, что, увидь это Гитлер наяву, — брови бы на его физиономии наверняка поползли б под фуражку, как у всякого апологета высосанной из пальца религии: «Что, значит, нашли подтверждение, как?!»

Предыстория происшествия была невзрачна, как едва ли не всякое будничное происшествие, повлекшее за собой глобальные последствия. Как только водолазы специальной команды открыли сравнительно несложный доступ в пещеры — обширные подводные гроты «Медвежьей берлоги», сразу же объявился со своим докторским саквояжем руководитель крымской экспедиции «Аненербе», бригаденфюрер СС Людвиг фон Альвенслебен. И, вызвав немалое раздражение корветтен-капитана — «сроки, сроки!» — наводнил гроты своими шарлатанами-исследователями, которые выискивали тут следы какой-то протогерманской цивилизации, существовавшей, по глубокому убеждению Гельмута, только в голове рейхсминистра Гиммлера. Даже Сам Отец германской нации, говорят, относился к этим поискам сколь благосклонно, столь и скептически…

Хотя, по правде сказать, на самой горе какие-то следы неолитической культуры были обнаружены ещё русскими археологами. Гауптман Иванов говорил… Но кто сказал, что — германской культуры? Сам Иванов постоянно следил за своей речью, чтобы ненароком не срифмовать величественных Ариев с варварами-с.

Искали тщательно и тщетно. И только совмещение фон Альвенслебеном должности начальника СД генерального округа Таврия не позволяло погнать путавшихся под ногами военных строителей этих «историков-археологов» драным веником.

К счастью, до тех пор только терпели, пока текущая военная целесообразность не пересилила вечности «всемирного значения». Гитлер рявкнул — и ученые мужи в эсэсовских мундирах наконец убрались, взяв слово, что если вдруг чего-нибудь сыщется… Потому-де всенепременно сыщется, что некоторые разветвления подводных пещер на общем плане складывают нордические руны.

«Бред…» — со сдержанным благоговением покивал Розенфельд, провожая окрылённого сакральными знаниями бригаденфюрера.

И вот надо же… Сыскалось, на его, Розенфельда, голову. Под портретом Гитлера лежали обломки каменного то ли блюда, то ли колеса, то ли ещё бог знает чего — короче, каменюки совершенно непонятного назначения. Странным образом, однако, это было инкрустировано изображениями каких-то знаков… Едва ли пресловутых германских рун, которые даже несведущий Розенфельд опознал — примелькались в архитектуре рейха. Скорее иероглифов или петроглифов из пёстрых, как павлинье оперение, минералов: везувиана и ломонтита, золотистого пирита, чёрного турмалина, и даже густо-фиолетового аметиста. Правду сказать, где какой минерал — Гельмут мог различить только по цвету, названия ему надиктовал здешний инженер-геолог. Он же и первым обратил внимание — какое там обратил, был поражён именно инкрустацией, топографией вкраплений, назвав её невозможной.

«Такого рода спайки минералов, — плевался восторженными слюнями герр Штайнезель, — должны образовываться миллионы лет! А тут — как будто сварочным аппаратом, и в виде определённо рукотворных петроглифов?! Es ist unmöglich! Unglaublich! Невероятно!»

Само то ли блюдо, то ли колесо, то ли ещё бог знает что, было каменным габбро-диабазом.

«Из него этот большевистский зиккурат-мавзолей, набережная Москва-реки и Московский метрополитен выложены…» — упал в кресло герр Штайнезель, совершенно добитый этим обстоятельством.

На все эти геологические чудеса можно было бы наплевать, но сразу после обнаружении этой каменной чертовщины в дальнем туннеле пропали пятеро солдат-строителей. А потом исчез и посланный фон Альвенслебеном эксперт, вместе с этим вездесущим русским гауптманом Иванофф.

— Ну и слава богу, что ничего больше не нашлось, — с невольной опаской покосился на каменный круг Гельмут. — Зато ничего больше не пропало.

Фляйге, не отличавшийся особым многословием, энергично угукнул.

— Знаете, что, Карл… — Розенфельд потёр лоб тыльной стороной ладони. — Возьмите-ка пару своих самых надёжных парней и отнесите эту… это… — он неопределенно помахал рукой в сторону каменного круга, загадочно сиявшего в электрическом свете радужным оперением лучей. — Отнесите эту штуковину к «Арадо». Вывезу её от греха подальше к Альвенслебену в Симферополь, да заодно потребую от бригаденфюрера подкрепления. В конце концов, это его люди пропали, да и русские тут объявились так некстати…

— В Симферополь? На гидроплане? — поднял брови Фляйге.

Гельмут раздражённо сорвал перчатки.

— Да, садимся на озере возле завода… Как его… Анатра. Думаю, у Людвига, начальника Таврического СД, найдутся не слишком болтливые ребята, которых можно будет сюда запустить с особой миссией…

— Хоть бы не больше роты, — отозвался лейтенант-капитан, тоже не большой фанатик ни прото-, ни древнегерманских штучек.

— Вы уже завтракали? — спросил Гельмут, прислушиваясь не то к завываниям сирены, не то к своей интуиции. — Тогда, будьте другом, позавтракайте здесь, пока я отдам последние распоряжения перед отлётом…

Подвиг — это такая работа

Две тени скользнули к поверхности в красноватой толще воды, подсвеченной лампой за толстым сигнально-красным стеклом над крупным белым индексом «F 9». Словно какой-то странный, застывший фальшфейер, лампа окрашивала огненным заревом стены подводного грота, в ржавом налёте вездесущего ила и в лишаях неистребимых водорослей.

Сквозь чёрное стекло поверхности «тени» пробились двумя головами жутковатых зверей, с узкими лупоглазыми мордами и гофрированными хоботами, уходившими под воду. Войткевич закрутил на бедре вентиль портативного баллона и сорвал лакировано-чёрную «морду» через голову. То же и с похоже-болезненной гримасой — плотно прилегающая маска потянула за собой и его флотскую гордость, усы — проделал «Отругай». Длинной интернационально-матерной тирадой он тут же подтвердил своё прозвище, закончив:

— Ото холоднеча, трясця його…

— А ты хотел, чтоб фрицы тебе кипятильник в воду сунули? — фыркнул Войткевич, растирая занемевшее под резиной лицо.

— Типун тебе… — секунду подумав, решил Корней. — Боронь боже такого сугреву.

— Ну, что? — осмотрелся в красноватых сумерках Яков. Видно было, правда, мало чего — от поверхности канала до его потолка и двух вершков не будет. Тем не менее точечный пунктир красных пятен подводного света проглядывал, как позвонки какой-то громадной и странной люминесцентной змеи, выползавшей из-за дальнего пологого поворота. — Похоже, верной дорогой идем, а, товарищ?

— Похоже, — согласился боцман. — Всю дорогу ци кляти вогники. Мабуть, що фарватер. Одначе если мы этой «верной дорогой» ще хвылын десять походимо, то я тут и заклякну до бисовой матери…

— Тани, батьку… — вдруг насторожился-нахмурился Яков. — Хрен тебе немец даст замёрзнуть. Сейчас ты у них так согреешься… Ты как плаваешь, узлов 6–7 крейсерского ходу будет?

— Будет, — встревоженно шмыгнул носом боцман, уже понимая, к чему расспросы командира. — Но недолго…

— А долго может и не понадобиться. Или мы куда-нибудь выгребем, или немец нас гребным винтом выгребет.

Тела разведчиков уже начала раскачивать в водной толще упругая, но пологая пока ещё рябь. Красные огоньки вдалеке, один за другим, начали смигивать, заслонённые массивной тенью…

Тихая подсказка интуиции

— Остановите паром и проверьте на наличие посторонних! — раздражённо скомандовал в переговорник Гельмут.

Под песнопение сирены это его распоряжение было более чем логично. И совершенно непонятно — как это начальнику поста на входе в объект самому это не пришло в голову? Мало ли что, парочка «зибелей» шмыгает туда-сюда вот уже вторые сутки, забивая всем необходимым склады секретной базы флотилии, — тревога всё-таки! Даром, что рожа Хенка и прочих примелькались уже, как чучело русского медведя в штабе…

— Герр корветтен-капитен! — почти незамедлительно отозвался унтер — начальник того самого поста. — Думаю, что пока нет причин для беспокойства.

— А мне доложили только что с третьего поста, что паром капитана Хенка отклонился от обычного курса! — рявкнул Розенфельд.

— Я немедленно отряжаю вдогонку патрульный катер, — зачастил невидимый унтер, — чтобы исполнить ваше распоряжение. Но, думаю, лейтнант цур зее Хенк просто решил сначала разгрузиться в электродепо…

— Раньше надо было начинать! — раздраженно рыкнул Розенфельд. — Думать! В детстве ещё… — добавил он, скрипя зубами и уже бросив лягушку переговорного устройства.

— Die Infanterie… — с полным ртом ответил Фляйге на красноречивый взгляд Гельмута. — Пехота…

— Да уж, инициативы от них бояться не приходится. Не только разумной, но и самой тупой… — Розенфельд, подойдя к столу, наспех намазал и себе бутерброд местной икрой.

— Без команды не решат, и какой рукой подтереться, — запоздало и злорадно добавил Карл, утерев жирные губы салфеткой. — Извините, что к столу о заднице…

— Какой там, к столу! — отмахнулся Гельмут. — В Симферополе уже заскочу в ресторан «Daneben Zum» с этими… — он вычертил бутербродом замысловатую загогулину, прежде чем сунул его в рот, — с китайскими драконами. Готлиб рекомендовал… Ваши люди уже здесь?

Гонка на пороховой бочке

Малый бронекатер выскочил из мрака с внезапностью монстра, как из-под кладбищенской плиты, хоть и отнюдь не неожиданно. До этого он уже до краёв наполнил тоннель своим механическим рокотом с подвыванием пещерного эха.

— Спохватились… — сердито констатировал Громов. — И не вовремя-то как!

Сам он, напялив мундир рулевого, но, отворачивая на всякий случай от бетонного «берега» не слишком бритую физиономию, стоял на корме, будто бы озабоченный подъёмным механизмом трапа. Рассматривал, куда бы приложить свои недюжинные таланты согласно воинской специальности.

На пирсах громоздились ящики и ребристые бочки, проплывали, обозначенные талями, раздвижные ворота блокгаузов… склады, что ли?

От малочисленного экипажа быстроходного парома, всего два человека да капитан, они со старшим лейтенантом избавились, как только скрылись из виду часовых шлюза. Теперь же их снова провожали сумрачными взглядами из-под касок фрицы в мешковатых куртках горных стрелков, и кто сказал, что капитана парома они не знают в лицо?

Новик преследование не столько увидел, сколько услышал с акцентом мегафона: «Sofort bleiben»… — «Немедленно остановитесь!», а потом уже и рассмотрел в зеркале заднего вида рассевшийся, словно под тяжестью зелёной клёпаной брони, плоскодонный катер, гнавший перед собой пенный вал буруна.

Особого навыка вождения «моторизованных плавсредств» у Новика не было. Кое-какая практика имелась, постольку служить привелось в счастливые мирные времена в военном санатории на море. И как же не покатать заливисто хохочущих девчат на санаторной шестиместной «молнии»… Но чтобы не на лазурном морском просторе, а в тесных лабиринтах сродни канализации?

Уже через пару минут, пару мгновений преследования руки у старшего лейтенанта дрожали, сердце ухало куда-то вниз, в желудок. И вовсе не от вполне понятного страха. Напротив, с куда большим удовольствием Саша развернул бы «зибель» навстречу бронекатеру, найдись подходящий пятачок заводи, и пошло бы оно всё…

Но этого всего было слишком много.

Это всё вилось в табачном дыму штабов и кабинетов, в пороховом дыме корабельных орудий, в пенных столбах взрывов глубинных бомб и пламени торпедных разрывов, в угаре десантного огненного шквала.

«30-я флотилия кригсмарине» — это слишком много всего для одной, пусть даже героической, смерти старшего лейтенанта Новика A. B.

Задание, взятое на себя, в общем-то, добровольно, надо было выполнить, а времени не хватало. Оно растягивалось до расстояния в полсотни шагов, когда удавалось чуть оторваться. Но вот с рёвом втискивался в резкий поворот угловатый «зибель», куда как более громоздкий, чем бронекатер, который вписывался в него с гораздо большей лёгкостью, — и тогда расстояние сжималось, как гармонь. А вместе с ним и таяло время, за которое они с Громовым могли успеть сделать самое главное в своей солдатской, да и во всей прочей жизни, дело.

Нервничал командир катера Гюнтер Штанге, одёргивая всякий раз за рукав пулеметчика:

— Denken Sie nicht… И не думайте, Фриц! Там почти три тонны солярки! Такое и Данте не бредилось…

Фриц скрипел зубами, видя в прорези прицела наглую ухмылку русского на корме, охамевшего до такой степени, что даже не прячется особенно за железной аппарелью, хватается за её зубцы, словно за зубцы крепостной стены, и выбрасывает поверх неё дырчатый ствол автомата с рожковым магазином…

Громов, в отличие от немца, разнести тут всё и вся к чёртовой матери не только не боялся, но и почитал за честь. И Гюнтер с Фрицем время от времени приседали за бронещитком, об который звенели его пули.

Но Громова швыряло от одного борта парома к другому.

— Вот, тать! Хрен прицелишься…

И тогда он полез в свой непромокаемый «сидор», катавшийся под ногами.

Гранату он уже пробовал кидать, да отскочила РГД от бронированного капота, булькнула и рванула уже далеко за кормой без толку…

«А вот этой пиротехники попробуйте-ка», — прошептал про себя Громов, вытаскивая толовую шашку.

Выдернув из картонного хвостика бикфордову бечёвку, Иван звякнул бензиновой немецкой зажигалкой…

Хватайся, за что можешь…

— У вас есть, чем перегородить канал?!.. — не добежав ещё до инженера, заорал солдат-эсэсовец, посланный с «берегового» поста секции «3-А».

— Загородить?! — округлил поверх очков белёсые глаза рыхловатый унтер-инженер. — Вы там что, с ума все посходили? У меня тут сто тонн топлива, а на складе одних только торпед с полсотни!

Он растерянно обернулся.

На дебаркадере перед разъехавшимися воротами секции аккуратными штабелями громоздились двухсотлитровые бочки с топливом. Возле рельсов подъемника, уходящих от дверей блокгаузов в воду, выстроились деревянные поддоны с ящиками «Achtung! Взрывоопасно!» Одна сплошная крюйт-камера…

— А вы хотите, чтобы мне в склад паром с соляркой влепился? Как вы допустили?

О захваченном «зибеле» уже знали на всех подземных берегах «Берлоги».

— Вот что… — вскочил на ноги унтер-инженер. — У меня там, метрах в двухстах от входа, гибкий трубопровод опускается, на случай ремонта…

Инженер зарысил к застеклённому бюро в бетонной стене секции, к общему пульту и щитовой докерских механизмов.

О том, что трубопровод — не более чем жестянка, вентиляционный короб большого диаметра, и влепись в него мятежный «зибель», сомнёт короб как бумажку — уточнять эсэсовцу он не стал. Бросил только через плечо:

— Как хотите, так и запрыгивайте на него! Сейчас остановлю…

На это и была его надежда, вспыхнувшая архимедовым озарением: что русские испугаются и сбросят скорость. И даже если с обычной для них жертвенностью взорвут у преграды чёртов «зибель», может, и обойдётся. Пламенная струя если и докатится до дебаркадера, будет уже на издыхании.

Всё произошло с точностью до наоборот ожиданий унтер-инженера.

Всё произошло в считанные секунды, но в памяти Новика отпечаталось с неспешностью замедленной съёмки…

В очередной раз трахнула за спиной короткая очередь из «судаева».

Саша обернулся — опять бесполезно растратил сапёр патроны. Немцам за бронещитком катера струя пуль, что жменя гороху.

Старший лейтенант обернулся к штурвалу, вскинул глаза — и увидел трубу, словно свалившуюся из темноты арочного потолка. Серебристая, проклёпанная секциями, охватом с хороший дуб, она на глазах опускалась, провисала, грозя перегородить тоннель на манер византийской «Золотой цепи». Никакого особого глазомера не надо было, чтобы понять: ещё несколько секунд — и канал будет наглухо перегорожен. И взорвутся они здесь без особого пафоса и эффекта, в лучшем случае утянут за собой, на близкое дно канала, преследователей.

Саша почти рефлекторно вытянул на себя рычаг дросселя, слава богу, было чего вытягивать — только что прошли поворот, сбрасывая обороты — и, ухватившись за маленький, половинчатый, как на гоночном катере, штурвал, заорал через плечо:

— Гром! Пригнись!

«Зибель» рванул, тяжело вздыбившись, как битюг, которого ошпарили кнутом, вдруг решив сделать из него ипподромного скакуна.

Громов обернулся раньше, чем успел переспросить, и палуба, вдруг ушедшая из-под ног, тут же швырнула его назад, на самый край трапа-аппарели. Он словно прилип к сведённым в прорези-мушке глазам пулемётчика и тот, не выдержав — наконец-то в стороне от бочек «этот чертов русский!» — без команды потянул спусковой крючок. Взмахнув руками, в одной из которых была шашка с зажженным шнуром, Иван Громов запрокинулся на спину.

Пулемётной очереди, рявкнувшей позади, Новик не расслышал. Словно задранный экскаваторный ковш, поднятый трап парома зубцами ухватил — и с жестяным грохотом смял трубу, как бумажную. Саша даже удивиться не успел, раньше сообразил: «Вентиляция!»

…Вот только грохот от этого столкновения вышел чрезмерный, аж уши заложило, точно молния треснула по самому черепному шву; и в глазах вспышка, высветившая всё на мгновение в мельчайших подробностях — «Взрыв?!»

Так оно и было. Картонная шашка взрывпакета, выскочив из руки Громова, кувыркаясь, взлетела к бетонному потолку и там разразилась майской грозой, умещённой в тесноте склепа. Над самым катером. Взрыватель для закладного фугаса, взрывпакет, был не слабее ручной гранаты, только без корпуса.

Обоих фашистов швырнуло за борт бронекатера, на стены канала. Ещё двое кувыркнулись за корму, точно разрезвившиеся гуляки «Oktober-Fest» с пьяной лавки. Но и корму «зибеля» подбросило так, что Громов подскочил на ноги и естественным образом влетел в проход между стальными бочками. И тут, ударившись об одну из них, почему-то не канул в совершенное небытие, а пришёл в себя.

Но лучше бы не приходил…

«Никогда не думал, что тельняшка может быть такой тяжёлой…» — подумалось ему как-то нетрезво.

Иван свесил голову, глядя на подол тельника, выбившийся из-под ремня на колени. Вся толстая, в три нитки, зимнего обмундирования тельняшка набрякла от крови. Когда-то чёрно-белая, она стала теперь равномерно багровой.

— Товарищ лейтенант… — расслышал за собой надсадный хрип Новик и обернулся.

Он в это время с курсантской лихостью «рукопашной подготовки» сшибал фрагмент жестяной трубы, насаженный почти над головой на зубцы поднятой аппарели, как на вилку: «Не видно из-за неё ни хрена!» И тут — Иван. Словно с креста снятый. Словно через мясорубку его пропустили… Вообще непонятно, как держится за штурвал сбросившего ход парома.

«Скверное дело», — подумалось Саше как-то неуместно литературно, когда впору матом взвыть. Один остался, даром, что Ванька на ногах.

— Тебя что? Взрывом зацепило? — не отпуская железного края трапа, крикнул Новик.

Иван отрицательно покачал головой.

— Немец… достал-таки… — почти прочитал по губам старший лейтенант.

— Сейчас перевяжу, погоди! — с новым остервенением Новик задвинул по мятой трубе и она, скрежеща, исчезла наконец за трапом, освободив ярко освещённую перспективу пещерной бетонной заводи.

На дебаркадере в её вершине, будто на иллюстрации в учебнике, высилось какое-то древнеегипетское построение железных пирамид из бочек, грудились ящики, ящички и трубы, приставлялись лестницы. И повсюду, переполошенными чёрными муравьями, сновали немецкие автоматчики.

— Сейчас перевяжу… — повторил Новик, оторвавшись от этой картины.

— Не надо перевязывать… товарищ… старший… — разобрал Саша сквозь лёгочный хрип, когда перескочил с бака в низкую кабину «зибеля».

Он и сам видел уже, что можно теперь и не перевязывать. Видел чёрно-багровую пену в уголках перекошенного рта, однозначно доказывающую, что перевязки теперь что припарки мертвому. Но всё же…

Новик хотел было поискать аптечку в тумбочке под приборной панелью, но Громов слабо, но твердо его отстранил кровавой пятерней: «Не мешай, мол», — и мотнул головой назад, через плечо:

— Уходите… там катер… освободился.

— Ещё чего… — скрипнул зубами Новик.

— Уходите… — почти зло повторил Иван. — Я сам… Я сапёр, это моё дело…

И всё равно, Новик не ушёл бы… Наверное, не ушёл бы.

Но почти заглох быстроходный паром. И катер позади, потеряв обороты, перестал рвать тишину, слепо тыча носом в поднятый трап-аппарель парома.

И в этой наставшей на пару секунд тишине старший лейтенант Новик услышал искажённую мембраной микрофона и эхом подземелья, отчётливо русскую речь:

«Лодочный фарватер — канал „F 9“!..»

De profundis

— Чуешь, Новик?! — повторял раз за разом Корней Ортугай, пригибаясь от пуль, то высекавших искру в бетоне над головой, то выбивавших пыль в бетоне снаружи, за посиневшим плечом.

Немцы рвались отбить захваченный пост, словно Москву к Рождеству. Оно и понятно. Глубоководный канал, промаркированный индексом «F 9», упирался в большой, с полсотни метров в длину и пятнадцать-двадцать — отсюда не видно — в глубину, шлюз с раздвижными воротами. Сейчас он был пуст, как каменный саркофаг. На обоих механизмах шлюзовых ворот и располагались пулемётные гнезда поста.

Шлюз отделял канал от открытой пещерной акватории, в которой, насколько можно было различить отсюда, через щель дота, был, по крайней мере, один пирс, и здесь точно было пришвартована пара подводных лодок типа нашей «малютки».

Третья такая и загнала сюда боцмана и Войткевича, к немалому веселью часовых поста. Фрицы буквально покатывались со смеху, то ли не разобрав, кто это отчаянно лупит в отмашку чёрную воду, словно отбиваясь от растущего за спиной бугра волны, гонимой невидимой под водой рубкой, то ли полагая, что двое полуголых партизан в воде ничем не угрожают полудюжине солдат СС-Ваффен. Как минимум двое из них оставалась в серых «грибных шляпках» у пулемётов.

Веселье их продолжалось до тех пор, пока несчастные пловцы не оказались под железобетонной стеной, возвышавшейся над ними на добрую сажень.

Войткевич снизу видел две жизнерадостные рожи под пилотками с эсэсовскими «зигами», в каменно-серых камуфляжных куртках, что остались стоять, нависая над пловцами. И третий, званием поменьше — просто shutz — или самый здоровый, хотя, как выяснилось, и самый дурной, встав на колени, дружелюбно протянул широкую ладонь над скобами, ведущими из воды.

— Данке шён… — сквозь отдышку, прохрипел Войткевич, рывком оказавшись на скобах, и схватился за руку немца. — Держи краба…

Лицо того мгновенно переменилось — хватка русского диверсанта не предвещала ничего хорошего. Оттолкнувшись от скобы обеими ногами, Яша спиной бросился назад, в воду, увлекая орущего фашиста за собой.

Секундное замешательство его товарищей, оставшихся наверху…

И взбурлившая чёрная гладь поглотила и обоих диверсантов, и их доверчивого приятеля. Как в омут. Треснули автоматные очереди, вспарывая донный мрак вдогонку нырнувшему вслед за командиром боцману; но пойди, разгляди там чего…

Стрельнуть туда, куда канул их приятель, немцы не решились. Их товарищ SS-shutz был здоровяк, вполне мог и управиться с русским. И действительно, не успела вода утихомириться, как снова вскипела в том месте, где в последний раз мелькнули подошвы немецких кованых ботинок.

Но вырвался из воды русский…

— Donner… — не успел до конца выругаться один из фашистов, зато звонко выругался шмайсер другого.

Но всё равно: русского уже не было. Вместо него на бетоне заскакала граната с деревянной ручкой, явно позаимствованная из подсумка их товарища. Взрыв заставил обернуться часового с другого конца шлюза и провести изумлённым взглядом две камуфлированные фигурки, улетавшие во тьму.

В следующий раз гранатный разрыв сверкнул уже в амбразуре дота.

Из второй бетонной «грибной шляпки» выскочили двое караульных с криками: «Russischen Diversanten!»

Но, оказалось, железные скобы, ведущие из воды, имеются и с этой стороны шлюзовых ворот, и наверху их объявился лысый кряжистый «Der Kosak» с мокрыми отвислыми усами. А на уровне фольклорного брюшка у него был советский автомат с рожковым магазином…

Теперь в одном бетонном «грибке» коротко и расчётливо отгавкивался немецкий MG-42 в руках Войткевича, а в другом, сидя под амбразурой и растянув к себе витой шнур микрофона, декламировал Ортугай:

— Лодочный фарватер — канал «F 9»!.. — Время от времени боцман отвлекался, чтобы пальнуть из новоприобретённого солдатского «люгера» в пятнистую фигурку на парапете шлюза. Если, конечно, её не успевала ещё смести очередь из дота Войткевича.

Волна, пригнанная немецкой субмариной, плеснула в рифлёное железо массивных ворот и откатилась. Невидимая лодка осталась ждать у шлюза, как гигантская горбуша на нересте, в ожидании открытия пути…

Огненное погребение

Унтер-инженер завороженно следил взглядом за «зибелем».

Оправдывая своё название, быстроходный паром на глазах набирал ход, взрывая перед задранным баковым трапом-аппарелью всё больший и больший белый бурун, поднимая волну, шумно лижущую бетонные берега канала. Выскочил в агатовое озеро, специально обустроенное для разворота или отстоя малых грузовых барж, и его зубчатый нос нацелился на пару рельс, полого ведущих к погрузочной конструкции электротали…

— Schießen Sie, sofort schießen Sie… Стреляйте, идиоты! — совершенно по-граждански заверещал инженер, окончательно убедившись, что «зибель» не только не захвачен эсэсовцами охраны, но даже и не остановлен, и окончательно разгадав бесхитростный маневр русских.

После секундной заминки и недоумённых переглядываний рабочих, у которых табельные маузеры, как обычно, оставались в казарменных оружейках, и эсэсовцев — совсем недавно идиотами их инженер назвал как раз таки за намерение стрелять — треснули один за другим винтовочные выстрелы и наконец густо застрочили шмайсеры.

Но и поздно, и без толку: только искры засверкали на поднятом стальном трапе, который на глазах разрастался и наращивал ход…

Штормовая волна, шипя, хлестнула на пологий бетонный берег, днище «зибеля», сыпля искрами, заскрежетало на стапельных рельсах. Ещё мгновение — и поднятый трап экскаватором загрёб штабель двухсотлитровых бочек. Грохоча и подскакивая с тяжёлым гулом полной тары, синие бочки с топливом раскатились во все стороны.

С феерическим громовым раскатом лопнула первая белая вспышка, словно фотографический магний. Вторая — ещё ярче; третья… Взвились и раскатились под бетонным куполом пещеры золотые клубы пламени, тут же чернея и свиваясь в багровые жгуты дыма. Несколько бочек, уже охваченных пламенем, словно пресловутые колеса Иезекииля, вкатились в распахнутые ворота склада боеприпасов.

До главных взрывов, когда сработают боеголовки торпед, сотни мин и артиллерийских снарядов, оставалось ещё какое-то время, но это уже никак не могло утешить покойного унтер-инженера. И всех, кто не успел прыгнуть в воду и нырнуть глубоко-глубоко…

Туапсе. Штаб КЧФ. Особый отдел

Подполковник НКВД Георгий Валентинович Овчаров затушил пальцем окурок в лилово-розовой, из местного самоцвета вырезанной, пепельнице. Сизый дымок, курясь, взвился над столом. Написал в углу наградного листка «Не возражаю». Вложил в папку представление к ордену Красной Звезды, с пометкой «посмертно». И закрыл папку: «Громов И. И., гвардии рядовой инженерно-саперной роты 136-ой гвардейской, зачислен во 2-ой разведотряд штаба КВЧФ 15 марта 1942 г.».

 

Глава 5. Не умирать и не сдаваться

Со свиданьицем!

Слышал ли Корнея Петровича востребованный по немецкой громкой связи старший лейтенант, боцман, разумеется, знать не мог и даже не ожидал, что слышит, честно говоря. Не слишком надеялся. Тут уже такое творилось: вой сирен, переполох пальбы, даже вот прокатился отдалённый мощный гул взрыва…

Он заставил боцмана бросить своё занятие и, выглянув в амбразуру в сторону второго дота, переглянуться с Войткевичем.

Яков, видный в неширокой горизонтальной щели одним только тёмным контуром, пожал плечами, мол, хрен его знает, но вдруг зачем-то выдернул из амбразуры развёрнутый в сторону пещерной акватории пулемёт. И уж никак не ожидал Ортугай, что железные двери тесного «грибка» вдруг со скрежетом распахнутся и, мгновенно пригнувшись под вскинутую руку боцмана с пистолетом, в них объявится не кто иной, как Колька Царь. По логике вещей — давно мёртвый, да и с виду тоже не очень живой…

— Оце так… — столь же радостно, сколь изумленно протянул Корней, опуская «люгер». — Ты звидки? Чудыло у пирьях?

Колька Царь выглядел, впрямь, ни дать ни взять, как иллюстрация к общеизвестному «Тятя-тятя, наши сети притащили мертвеца». Разведчик был живописно увешан камуфляжной рыже-зелёной рванью из мокрых тряпочных лент.

— Ото вже опудало… — оценил боцман Колькин наряд.

— Пошёл ты! — также радостно отозвался Царь, сбрасывая с головы лохматое подобие рыже-зелёного капюшона. — Это снайперская маскировка.

— И дэ ж ты ховався, снайпер? — вопросительно кивнул Ортугай, возвращаясь к амбразуре.

— Ховался? — переспросил Колька, выдёргивая из тряпочного вороха трофейный шмайсер. — Можно и так сказать, шуршал, как крыса, Корней Петрович, по всем коммуникациям, провода перегрызал, вентиля скручивал и головы тож. Думаю, напакостил порядочно, заодно и выход отсюда нашёл…

Колька выглянул в двери за своей спиной и навскидку треснул из МР-40.

— А вход? — поторопил его Ортугай, прицельно щёлкнув из пистолета серое насекомое на том конце шлюза. — Сюды как попал?

— На дне шлюза люк есть, для быстрого стока, я так думаю… — каждую свою реплику Колька Царь перемеривал звонко-сухим многоточием, словно на «ундервуде». — Он сейчас сухой. Я там как раз лазал, а тут слышу…

Точку в конце строки поставил из «люгера» боцман.

— Стой! Не пали… — он повернулся к дверям. — Там Яшка…

Лейтенант Войткевич, железно гремя пулемётом, скатился по бетонным ступеням в низкий дверной проём.

— О! — радостно воскликнул он, увидев Кольку. — А я спасать боцмана пришел от чудища такого…

— Вин не чудило, — самодовольно доложил Ортугай. — Вин пацюк…

Последний трофей

Плашмя, нырком, Саша бросился на зелёный капот немецкого катера, оказавшись перед самым бронещитком с прорезями смотровых щелей. Перевалил через него, больно ударившись о коробку передач с рычагами, упал на поворотное сиденье без спинки. Осмотрелся и первым делом потянул рукоятку редуктора «Voll rückwärts — полный назад!»

Двигатель взревел на форсаже, будто танк, чадя двумя струями дизельной гари. В тон рёву, подголоском, взвыл кто-то и за кормой.

Новик вскочил на ноги и обернулся. Немец цеплялся за жалюзи радиатора руками в водительских крагах. Гримаса безумия исказила его лицо, еле видное в пене, поднятой гребными винтами. Судя по боли и смертному ужасу в глазах фрица, один из винтов сейчас молотил его по ногам. Новик, не снимая с плеча ремень шмайсера, от бедра, прекратил его страдания и отвернулся.

По инерции холостого хода катер армейской расцветки хаки с номером на пологой броне «55/7» к тому времени уже вынесло на открытое пространство пещеры-склада. Немного затормозил снос белый бугор воды, вздыбленный «зибелем» — ведомый смертельно раненным сапёром, десантный паром рванул вперед по каналу, к своей последней цели. И если Новику сейчас не удастся убраться отсюда, он разделит его судьбу…

Только не в качестве посланного врагам смертельного сюрприза, а так же, как и они, в качестве жертвы. Старшего лейтенанта это никак не устраивало. Особенно теперь, когда он узнал, что где-то этот сумасшедший везунок Войткевич и усатый боцман обнаружили подводный фарватер и с этим надо что-то делать. Вот только что и где?

Ответы на эти вопросы пришли сами собой. Сначала, обернувшись посмотреть, тянет ли в обратную гребной винт, Саша увидел чёрный металлический бочонок с циферблатом глубиномера на полированном ложе бомбосбрасывателя. Безошибочно определил — глубинная бомба.

«Что они тут, рыбу глушат по гротам, что ли?» — мимоходом удивился было Новик, потом сообразил: для охраны многочисленных и тесных бухточек у носа и боков Медведь-горы глубинные бомбы — самое то. Тем более что глубины тут, даром что побережье, океанические.

Ещё не зная, как распорядиться неожиданным подарком судьбы, понял — пригодится.

Потом, помогая тяжёлому катеру втянуться обратно в тоннель — корму его заносило так, что броня скрежетала по бетону и камню — подхватил массивное весло и, словно шестом, стал упираться в стену.

И вдруг замер. На самом входе в пещеру, под зарешеченной лампой, был прикреплён эмалированный лист металла, на котором, точно карта линий Московского метрополитена, была прорисована карта подземных каналов.

«Свой» Новик определил сразу. Всю дорогу попадалась синяя литера «М 6».

Где-то позади — далеко ли, близко? — чёрт его знает, масштаб не указан, — эту линию, поворотом слева по курсу, будет пересекать та самая «F 9». Как выясняется, отмеченная белым.

Осталось выжить…

Хотя не об этом даже выбивало тяжёлую гулкую морзянку сердце под начинающей просыхать от жаркой работы сорочкой. Всё казалось, что Ванька Громов на последнем своём издыхании не дотянет, рухнет за штурвалом — и влепится груженный топливом «зибель» почём зря в стену пещеры. Или добьют его затрещавшие с дебаркадера винтовочные выстрелы, клекот автоматов. С тем же бесславным концом, впрочем…

Саша обернулся. Ещё парочка глубинных бомб была закреплена на кронштейне подачи. Если что — и повторить попытку можно…

Но не понадобилось возвращаться и гибнуть. Понадобилось выжить.

Как только ослепила, высветила всё вокруг фотографической резкостью, как негатив-позитив, первая вспышка, Новик рухнул ничком в проход между креслами, рефлекторно потянув за собой клеенчатый, словно рыболовецкий, чёрный штормовой плащ.

Клубы пламени с рёвом драконьего дыхания прокатились над спиной, заставляя чёрную клеенку плаща морщиться и пузыриться от жара. Но едва только Новик почувствовал, что огненный вихрь втянуло дальше в тоннель, как в дымоход адской печи, он содрал с себя чёрные ошметки плаща и, отшвырнув за борт, бросился на сиденье.

В канале не развернуться. Даже «самый полный назад!» — всё равно, это неизвестно сколько он будет добираться до нужного ему поворота на «F 9». Оставалось только одно…

Как безумный Феникс, воскресший, но всё ещё с горящими крыльями, закручивая за собой вихрем чёрно-белый туман гари и пара, катер понёсся по каналу вперед. Когда канал закончился и показалась заводь, Новик не столько увидел, сколько услышал — перестало звенеть в ушах близкое эхо, отражённое от каменных берегов. Видно же ни черта не было. Если и носится здесь где-то в клубах дыма и алых лохмотьях пламени душа гвардии сапёра Громова — радуется. С таким фейерверком только и провожать сапёрскую душу…

Катер «55/7» развернулся, рискуя влепиться в невидимый бетонный дебаркадер, разбрасывая по кипящей воде какие-то деревянные обломки и порожние бочки и, опасно проскрежетав по бетону бронёй правого борта, вписался назад в канал…

«Но нет его, есть только вход, и то не тот»…

В кольце мушки мелькнуло две пыльно-серые фигурки, и Войткевич потянул курок. Приклад MG-42 часто забил в плечо — фигурки смело, но тем не менее…

— Долго мы так не продержимся! — констатировал Яков, жадно затягиваясь сигаретой, найденной рачительным боцманом.

— Внизу, в шлюзе выход есть, — напомнил Колька Царь. — Там такой люк…

— И уйти не можем! — оборвал его лейтенант, выискивая стволом пулемёта немцев на том краю шлюза. — Надо или шлюз взорвать, или лодку затопить, запереть их тут, если уж подорвать нечем…

— Лодку затопить… — проворчал в обвислые усы Ортугай, загоняя в рукоять «люгера» новый магазин. — У тебя шо, торпеда в сраци?

— А если шлюз открыть? — наморщил лоб Колька Царь, просчитывая результат подобного действа.

— Это уже кое-что! — быстрее всех сообразил Войткевич. — Если его акватория вместит в себя столько воды, чтобы канал обмелел…

— Подлодка на мель сядет, — подхватил Колька, обрадованный тем, что не совсем дурная оказалась идея.

— Якщо до шлюза воды напустим… — флегматично напомнил боцман, разменяв новый магазин «люгера»: «На, сволота!» — Тогда хрен мы уже Колькиной воротями попользуемся.

— Значит, будем уходить, как пришли… — отмахнулся Войткевич, будто такое уж простое это было дело — болтаться в ледяной воде бог весть сколько, да ещё теперь не тишком, как водяная крыса, а как крыса, в которую вся казарма сапогами швыряет.

— А грохнуло там что? — мотнул головой в полутьму Романов.

— Так Сашко ж з Громовым, певно, воюють… — предположил Корней и вопросительно глянул на Войткевича: «Мол, а мы что?»

— Ладно, решено! — выдернул из амбразуры «пилу Гитлера» лейтенант и забросил на плечо чёрную сколопендру пулемётной ленты. — Будем прорываться. Дай бог только, чтобы там насосная была… — кивнул он на ту сторону, на тот берег бетонного короба шлюза, пока порожнего.

Вполне возможно, так оно и было. Сооружение с той стороны шлюза выступало плоской бетонной башенкой из серо-зелёной стены пещеры. Видимо, пещера была слишком велика, чтобы и её, как бункеры подводной базы, одевать в армированный бетон. Башенка, вообще-то, мало напоминала дот. По крайней мере, стена её, обращенная вовнутрь шлюза, отблескивала стёклами просторных окон — явно, чтобы наблюдать, что и как происходит в шлюзе, следить за уровнем и т. п…

— Давайте за мной, — выплюнул Войткевич окурок и поднял увесистый пулемёт на уровень живота. — Кто живой добежит, тот водит…

Первым, пригибаясь так, что едва не растянулся на бетонном парапете, добежал Ортугай. Подавив первоначальное желание бросить в окно гранату, — а ведь не стоило, свернешь какой рубильник, мучайся потом с концами — Корней Петрович бросился в окно сам, едва прикрывшись прикладом «судаева».

Ворвался внутрь башни сверкающим и звенящим стеклянным вихрем и сразу же обнаружил: «Есть насосы! Не ошибся Яшка…»

Один из них, оказавшись вдруг под самой печенью, тупо забил дыхание боцмана, но заодно и спас. Скатившись с ребристой «свиньи» массивного электромотора, Ортугай загремел на железные, в косую насечку, плиты пайол, а пули рикошетом завизжали на стали кожуха двигателя, зазвенели на чугуне станины. Будто кто ждал…

«Кто там такой бдительный?!» — вскочил Боцман на ноги, где не ждали, кувыркнувшись за следующий в ряду насосов, и выстрелил.

Взмахнув руками, бдительный фриц отбросил автомат и сполз по стене, срывая спиной в чёрном мундире плакат «Hitler ist der Sieg!».

Второй немец, в такого же цвета комбинезоне, но без эсэсовских «зиг» в петлицах и соответственно, гораздо менее воинственно настроенный, уже стоял у стола, забросанного чертежами, с поднятыми руками и совершенно невменяемым взглядом поверх пенсне. Техник или вообще инженер, судя по погону с малиновой подложкой.

— Оце добре… — похвалил сообразительность немца Ортугай и, усадив его движением автоматного ствола назад, на кожаное сиденье, тут же перебросил ствол к скрежещущей двери.

— Занято! — оглушительно трахнула короткая очередь в тесном помещении.

Чья-то тень со злобно-болезненным стоном отвалилась от просвета в железной двери. А вместо неё в проход просунулась и несколько раз судорожно дёрнулась подошва кованого ботинка.

— О, mein Gott… — чуть слышно пискнул техник-инженер.

— Ты здешний Архимед? — спросил Войткевич, впорхнув в пробитое окно с бесшумностью летучей мыши.

— Ich… Я… Ja… Да… — заикнулся лупоглазым ужасом немец, достаточно сразу сообразив, о чём и о ком речь. Вот только не сразу понял, что говорит с ним бородатый партизан по-немецки.

— Можно отсюда открыть шлюз?

Немец кивнул:

— Es ist notwendig… Надо только открутить вон тот вентиль…

— Что ты мне диктуешь, как Ленин из Цюриха? — пинком сшиб Яков его с табурета. — Действуй! — И, пробираясь через хаос труб разного диаметра, приборных досок и огромных пузатых гранбукс к Ортугаю, мимоходом поинтересовался у Кольки Царя, напрочь застрявшего в окне со своим косматым балахоном цвета ржавеющей хвои: — Долго ты тут буреломом торчать будешь?

Колька, рванув что было сил, с грохотом свалился на пайолы, внутрь насосной.

— Нет, чтобы помочь…

Немецкий техник, закатав рукава комбинезона, засуетился с рычагами подкачки масла, вентилями воздушных баллонов. Колька понаблюдал за этой процедурой немного и, хмыкнув, стал стягивать с себя лохматый «костюм лешего».

— Дизель, он и в Африке дизель!

— Ja, ja… Den Dieselmotor! — с готовностью подтвердил немец. — «Порше» с воздушным пуском!..

— Не галди… — поморщился Колька, берясь за вентиль чёрного баллона и глядя на манометр. — Сколько килограмм нужно?

Дизель, смигнув лампочками бункера, забубнил и дал ток, и вскоре один за другим стали оживать электромоторы насосов…

Катерник поневоле

Управляться самому было довольно сложно. Мало того, что, видимо, повторяя форму подводного фьорда, тоннели вились этакой нитью Ариадны, так что штурвалом приходилось вертеть отчаянно, как ребёнку в дощатом кораблике на детской площадке. Ещё и поднятые по тревоге немецкие посты, которых тут оказалось непонятно и непомерно много, переполошились. Буквально от каждой площадки, от каждых дверей и с каждого пирса мятежный катер обстреливался. На это Новик отвечал очередью пулемёта на турели, правда, практически не целясь — одна рука на штурвале, другая — на гашетке, попробуй тут… И поворот на линию «F 9» он не прозевал только благодаря педантизму фашистов — указатель выделялся чётко. Белая эмаль мелькнула над головой, но Саша успел отметить нужный индекс и стрелку поворота налево и тотчас же рванул на себя рычаг «полный назад». И через пару минут вернулся к отмеченному белой краской на стене зеву тоннеля.

Странное дело… По дороге сюда — готов был поклясться старший лейтенант — войти в этот проход было нереально. Арочная верхушка тоннеля едва виднелась над водой чёрным сегментом круга. Теперь же громоздкий бронированный катер вполне проходил под вершину перекрытия. Достаточно было откинуть на капот бронированный щиток, свернуть пулемет с турели…

На возню с ключами, найденными в инструментальном ящике, ушло не менее двух минут. По окончании этой лихорадочной возни Саша вдруг понял, что бороться с самой турелью, отдирать её от станины, уже нет никакой надобности — и так пройдёт. Уровень воды в канале падал. Об этом свидетельствовала и влажная тёмная полоса, тянувшаяся по стенам над чёрной водой. Полоса уже шириной с локоть — и всё расширяющаяся.

Рыкнув двигателем, «55/7» нырнул во мрак тоннеля и уже вскоре Саша разглядел заглавную точку красного пунктира, тлеющего на встревоженной чёрной воде зигзагом вольфрамовой нити…

И гидротехники по наитию

— Komm zu mir… Иди-ка сюда, Гитлер Капутович… — поманил пальцем техника Войткевич.

— Гитлер капут! — на всякий случай подтвердил тот, торопливо вытирая замасленные руки ветошью. — Машинистсманн Отто Крамер, — угодливо козырнул немец без особенной строевой выправки…

Должно быть, салага из последней мобилизационной волны — солдат не по призванию, а по предписанию, и следовательно, из гораздо более склонных к «Гитлер капут» при удобном и не очень случае.

— Можно уже открыть наружный шлюз? — спросил Яков, вставая со ступеней входа и препоручив MG-42 боцману.

— Никак нет! — испуганно замотал головой Отто Крамер и зачастил, отчаянно жестикулируя для пущей доходчивости: — Наружный уровень воды намного превышает внутренний уровень воды в шлюзе. Ворота под напором воды не выдержат, обрушатся…

— А лодка? — покосился на «уровни» его ладоней Войткевич. — Там, за воротами? Сядет на дно?

— Нет! — вновь отрицательно замотал головой машинистманн, тут же, впрочем, и закивал головой согласно: — Да!

Яков иронически поднял бровь, и Отто Крамер поторопился пояснить противоречие:

— Лодка не сядет на дно там… — он махнул рукой за циклопические ворота. — Если сейчас попытаться открыть ворота, её понесёт, она их проломит и застрянет здесь.

Заметив плотоядную ухмылку в бороду русского, машинистсманн тоже улыбнулся бледно и заискивающе, очевидно, догадавшись, что это и было бы для диверсантов желаемым результатом. Чтобы U-16, прибытие которой ожидалось сегодня, и сама застряла в воротах, как форель на рогатине, а остальные подлодки флотилии заперла всерьёз и надолго. Пока ещё её освободят, отбуксируют, отремонтируют шлюз…

— Действуй, Отто! — отечески похлопал его по плечу Яков. — Отпирай замки.

— Опять прут, — позвал Колька, вскидывая шмайсер.

Ряды наступающих эсэсовцев в камуфляжных куртках горных стрелков, как с удовольствием отметил Войткевич, пополнились солдатами обеспечения в обычных «фельдграу», мундирах вермахта, и даже чёрными матросскими бушлатами. Резервы подтягивают…

Но как бы разведчики ни были заняты боем, на звук работы мощных механизмов они среагировали. Когда лязгнули где-то в бетонной толще под ногами железные сцепки и сочленения механизмов, когда заскрежетали, притираясь, огромные шестерни… И когда неполную минуту спустя фоном к автоматному треску взвизгнуло железо ворот…

Боцман мельком и Колька завороженно посмотрели в пролом окна.

Дрогнув, рифлёные ржаво-коричневые створы ворот на том конце шлюза поползли вовнутрь. Взвился шипящий каскад фонтанов, ударил в бетонный пол и стены шлюза целый веер брандспойтов, словно на тушении рейхстага. Для полноты водной феерии, будто из гигантской опрокинутой бочки, приливная волна хлынула в порожний каменный саркофаг библейского титана, закружила пенными водоворотами…

И принесла с собой стальной бушприт подводной лодки. «Boot-Klasse II» с литерой на башенке рубки, под легионерским орлом, U-16, корёжа массивные ворота, с грохотом металлоломной свалки вломилась в шлюз. Губастый рыбий нос, сродни рыболовецкому сейнеру, навис над кипящей водой… И когда правая створка, не выдержав, обрушилась, — просел в студийно мелкий шторм, бушующий в тесноте шлюза.

Водопады, рвущиеся справа и слева от рубки по наклонной палубе, быстро выравнивали уровень воды в канале и шлюзе.

— Всё, уходим, — удовлетворенно хмыкнул Войткевич, отвернувшись от оконного пролома. — Как у вас?

Апокалипсический грохот насторожил атакующих насосную станцию. Движения за штабелями вездесущих ящиков почти не было, перестрелка смолкла. И очень кстати: взвизгнув в последний раз в руках боцмана, «пила Гитлера» выпустила из-под затворной крышки хвост чёрной, опорожнённой пулеметной ленты.

— Саме час… — отбросив MG, потянулся за привычным своим ППС Ортугай, с сожалением отметив, что и его магазин наполнен едва ли на треть.

— Ich danke… Благодарю за сотрудничество, — походя бросил Яков технику.

Тот с неправдоподобным вниманием перебирал что-то в медных кишочках насоса тонкой очистки. Правда, очень уж дрожащими руками перебирал.

— Не стоит благодарности. Bitte… — не поднимая головы, пробормотал белобрысый машинистманн.

Он очень боялся встретиться взглядом с чёрным зрачком автоматного дула. Оно, в руках Якова, уставилось на него со смертельным равнодушием.

Но, чуть помедлив, Войткевич ограничился только коротким громким «Пу»! Машинистманн Крамер рухнул за железное надгробие дизеля, зазвенев цинковым ведром и пролив масло…

Бородатый шутник на секунду вернулся к пульту управления насосными механизмами, подхватил винтовую табуретку и, не разбираясь особо, грохнул чугунной треногой по датчикам и кнопкам, да ещё выдрал — для верности — из-под жестяного короба пульта жгут разноцветных проводов и удовлетворенно сплюнул.

Машинистманн Отто Крамер поднялся, когда русские уже собрались прорываться наружу. Замерли на миг, стоя с двух сторон у выбитого окна насосной, с оружием наизготовку. Бородатый — с двумя шмайсерами, запрокинутыми на плечи, будто заядлый тирольский охотник с двумя мушкетами. Тот, который с казацкими усами, перебирал пальцы на цевье русского автомата. И тот, что помоложе, который был в маскировочных рыже-зелёных лохмотьях, теперь забросил автомат за спину и готовится к прыжку за подоконник…

Запятнав пенсне машинным маслом и лихорадочно оттирая грязные руки о нагрудные карманы комбинезона, машинистманн Крамер отступил назад, к трансформаторному ящику, ощетинившемуся рукоятками рубильников. На крайнем из них, с красной шишечкой, висела его рабочая куртка с унтерским треугольником на чёрном рукаве в серебристой окантовке. Не глядя, Отто пошарил по куртке рукой…

«За мной!» — без слов, молча, мотнул головой Яша и перемахнул подоконник.

За ним Колька Царь канул за шершавым бетоном.

И занёс уже ногу в кирзаче Ортугай, когда за спиной его гулко грохнул выстрел. Раз, другой, третий…

Туапсе. Штаб КЧФ. Особый отдел

Подполковник НКВД Овчаров вложил назад в папку фотографию немолодого, чуть скуластого старшего матроса, с фольклорными усами Тараса Бульбы и таким же типичным хохлацким хитроватым прищуром. Будто трубку-«люльку» только что вынул из гузки толстых губ и казак и сейчас, выпустив дымное колечко, изречет что-нибудь этакое: «От бисив сын…»

Бывший боцман, старший матрос Ортугай. Помнил, помнил Георгий Валентинович это дело. Как боцман «Морского охотника», рвавший глотку при погрузке раненых на заводской пристани Керчи, выбросил за борт ни много ни мало — подполковника, когда доглядел, что у того бинты кровью испачканы, а не пропитаны.

И не будь тот гнида, подполковник Буров, расстрелян за трусость раньше, чем закончилось следствие по делу самого боцмана, вряд ли…

Вряд ли тогда был бы представлен старший матрос особой роты 7-й бригады морской пехоты Ортугай Корней Петрович к правительственной награде.

Посмертно…

Что ты, подлая, сделала…

Машинистманн Отто Крамер дёргал спусковой крючок вальтера, даже когда седоусый полуголый казак, покачавшись, ухватился за косяки окна и вывалился-таки наружу. Отто Крамер стрелял, искренне надеясь, что трибунала за измену Родине теперь ему избежать удастся.

И он его избежал. Оглянувшись назад и мгновенно всё поняв, лейтенант Войткевич вырвал из-за ремня гранату, мгновенно свинтил с деревянной «колотушки» пробку чеки и бросил безошибочно.

Оторвал Яков Осипович взгляд от боцмана, распластавшегося на желтоватом бетоне, только когда Колька потянул его за локоть.

Вовремя. Бурый клуб дыма выскользнул из окна насосной, оставив рыжий язык копоти, но почти тотчас высунулся в пролом ствол и мосластый кулак, стискивая пенал магазина МР-39. Вспыхнул трескучий фейерверк порохового огня.

Немцы ворвались в насосную.

Пригибаясь и огрызаясь короткими очередями, Колька Царь и Войткевич побежали по парапету шлюза. И ни тот, ни другой в шуме воды и шквале перестрелки, разумеется, не расслышали скрип винта, отворявшего люк на башне рубки.

Не заметили, как в отверстии люка показалась фигура в затрапезном сером вязаном свитере, но в каске с распущенными ремнями. Выдернув из-под себя ручной пулемёт, немец, часто моргая от визга пуль, щелчков по броне лодки и по бетону и чуть ли не норовя просесть обратно в бронированную прорубь, осмотрелся.

Увидел двух диверсантов. К вящему его удивлению, не в какой-то там специальной амуниции, а в одних только портках с сапогами.

Увидел — и приладился щекой к короткому прикладу MG. Каска затряслась на его голове, сползая на затылок.

Пыльные фонтанчики проскочили как-то между сапог Кольки Царя, но сшибли с ног лейтенанта Войткевича, словно кто-то городошную биту ему в ноги бросил.

Неверно пропетляв шага три-четыре, Яков оказался на самом краю шлюза. Взмахнул, балансируя, рукой с автоматом…

Колька обернулся только после того, как кубарем, через голову, выскочил из обложивших его кругом злых пылевых фонтанчиков. Но лейтенанта Якова Войткевича уже не было на парапете.

Туапсе. Штаб КЧФ. Особый отдел.

Лето 1943-го года

Георгий Валентинович побарабанил пальцами по коричневой шершавой папке личного дела «Лейтенант Войткевич Я. И. командир особой…» — читай, штрафной, хмыкнул Овчаров — «роты 7-й бригады морской пехоты».

— А этому каковых пряников? — вслух пробормотал подполковник НКВД, пододвинув наградной лист. — Героя… Ни много ни мало…

Сунув папиросу в пухлые губы, он зажал плечом и бульдожьей щекой телефонную трубку.

— Это Овчаров. Дай-ка мне особый отдел 7-й бригады…

За время насекомых тресков и посвистов в трубке, подполковник успел выпотрошить спичечный коробок и закурить.

— Александр Гаврилыч? Это Овчаров. Ты такого Войткевича, лейтенанта, помнишь?… Ага. Вот и мне кажется, что ежели не тёмная личность, то непонятно, откуда затемнение. У меня тут на него представление… Бери выше. Обмазать медом задницу и расцеловать. А у меня сомнения насчёт его прошлого. Я тут подумал: ты ж у нас по партийной линии раньше был, может, попробуешь освежить связи? Попробуй, дорогой… Кто представил? Да есть у меня тут такой… Пионер всем пример… Нет, и впрямь незапятнанный, геройский парень. Командир разведотряда Новик.

 

Глава 6. Но слава Богу, есть друзья…

Смотри, кто пришёл!

— Сука! — истерично вскрикнул Николай и оттого, что привык уже к этой язве-Яшке, прикипел морской солью, по-флотски, и оттого, что почувствовал себя вдруг жестяным зайцем на дощатой стене ярмарочного тира, как ни крутись вокруг гвоздика — бей, не хочу.

И эта сволочь била. Била так, что не то чтобы в ответ пальнуть из шмайсера — подумать об этом некогда было. Жёлтая пыль дыбилась под ногами, злая бетонная крошка секла по голой спине. Ещё миг — живой пока, ещё секунду, точно последнюю…

И вдруг пулемётный лай оборвался.

— Колька, сюда! — как-то странно, не ушами, а где-то под ребрами, не услышал, а учуял Царь и поднял всклокоченную чернявую голову.

Взбаламученная пенистая вода кружила вокруг рубки вражьей подлодки, успокаиваясь. Наверху стальной башенки, прислонившись спиной к откинутой крышке люка и надвинув на самый нос чёрную каску с белым орлом на виске, лежал немец в домашнем свитере, точно отдыхал в шезлонге.

А у основания рубки, у клёпаного бока с литерой «U-16», виднелся перекошенный набок зелёный нос бронекатера. И словно «бог из машины», махал Кольке из катера рукою Саша Новик. Самый что ни на есть старший лейтенант Новик, не забывая другой рукою ворочать «перфорированным» дулом пулемёта, щедро высевая на броню латунные блёстки гильз…

К тебе из бездны воззвал…

Вынырнул Войткевич не менее чем через полчаса.

Впрочем, непосредственно под водой провел он чуть больше физиологической нормы, если есть таковая. По крайней мере, голова была мутной до темна, звенело в ушах и грудь готова была уж окончательно взорваться, когда его выбросило на изгиб широкой трубы. Шириной, право же, достойной городского коллектора.

«Жив, уже хорошо…» — поморщился Яков, поскольку хорошо было далеко не всё. Вот, с ногой, например, не всё слава богу…

«Хотя могло быть и хуже…» — убедился Войткевич, отогнув офицерское хромовое голенище. С ногой обошлось по-божески.

Повыше простреленной икры, под колено, он затянул ремень и, отщёлкнув магазин шмайсера, чтобы не торчал, не мешал пробираться, поднял голову. Труба загибалась вверх, и не одна, связкой, и в просвете между этим подобием соборного органа можно было протиснуться.

«Колька устроил тут, в коммуникациях базы, немалый переполох…» — решил Яков, когда наконец, ссадив в кровь плечи, выдрался на второй ярус.

Впрочем, он был не совсем прав.

То, что в трубопроводах и вентиляции базы немцы шмыгали с проворством тараканов, была, безусловно, заслуга старшего матроса Романова, это само собой. Навредил он тут, хуже чем вся «Промпартия» в тридцать каком-то. Но то, что на дне шлюза, когда успокоилась в нём десятиметровая толща воды, полуголого русского бородача не оказалось, а люк быстрого стока был открыт… Тут уже не бог весть какая сообразительность понадобилась от обер-инженера базы, торопливо, на колене, расстегнувшего планшет с картой коммуникаций, чтобы ткнуть пальцем, показывая заместителю командира базы лейтенант-капитану Фляйге:

— Er wird hier… Он выйдет здесь…

Но Войткевич вышел не совсем здесь, не там, где в тоннель второго яруса вели из колодца удобные железные скобы трапа. И где его ждали.

Автомат Яши, грязные и ссаженные кисти рук, ободранные локти, плечи и, наконец, голова со слипшимися волосами, объявились за массивным стволом трубы шагах в пятнадцати от того места, где его выглядывали в люке под ногами лейтенант-капитан и пяток эсэсовцев. Очень удобные ростовые мишени, особенно если учесть, что никакого шанса выдраться из этой дыры беззвучно не предвиделось.

Половина Якова оставалась ещё на первом уровне, когда Войткевич почти беззвучно вставил пенал магазина в брюшко MP, медленно оттянул затвор. А вот отпустил-бросил его уже без всяких нежностей, одновремённо потянув спусковую скобу…

Ещё один охотник

— Вот он! — завопил командир патрульного «зибеля», роттенфюрер СС Шальзе. — Вот! — повторил он и толкнул коленом своего зазевавшегося радиста, тянувшего шею из-за автомобильного откидного стекла кабины.

Радист схватился за рацию на коленях, перекинул тумблер и протянул микрофон роттенфюреру.

— Обнаружил «55/7» недалеко от фарватера «F 9»! — с энтузиазмом доложил Шальзе, словно обнаружить русских диверсантов на секретном объекте кригсмарине было чрезвычайно радостным событием. — Начинаю преследование!.. Никак нет. Вышли в центральный канал…

Напрасные радости

Выгоняя вперед себя чёрную блестящую волну, бронекатер вырвался из тоннеля фарватера по пологой дуге, отбросив на стены целый каскад брызг, словно битого хрусталя, и выскочил в знакомый уже канал, ведший напрямую к шлюзу центрального — если не единственного — входа в пещерно-бетонный город.

— Видел? — крикнул Новик, когда, накренившись так, что вспорол бортом антрацитово-чёрную гладь, катер вышел из поворота.

Колька энергично кивнул.

— Видел!

Прежде, чем стену тоннеля засыпало битым хрусталём брызг, он тоже успел увидеть тёмную арку бокового хода, в которой показалась знакомая бульдожья челюсть «зибеля» с выпяченными клыками поднятого трапа.

— Ну, так действуй! — мотнул головой назад старший лейтенант.

Колька обернулся туда… и обратно:

— Рискованно! Оторваться бы надо, да ещё как швырнёт…

Царь глянул на близкий бетонный свод потолка. Бомбометатель, действовавший по принципу катапульты, подбрасывал бомбу десятка на полтора-два метров вверх, чтобы судно успевало отойти.

— Оторвёмся! — пообещал Новик. — Ты сними «свинью» с катапульты, так кидай!

— Есть! — едва удержавшись на ногах — катер высек целый сноп искр, чиркнув бронёй по бетонной стене — Колька метнулся к корме, к нехитрой пружинной конструкции бомбометателя со стальным бочонком, «свиньёй» глубинной бомбы в люльке.

— Рус, сдавайса! — гортанно рявкнул позади мегафон «зибеля».

— Ага, сейчас, только портянки простирну… — Колька перевёл взрыватель бомбы на самую малую глубину срабатывания.

Глянул, как далеко погоня, сделал «заглубление» и того меньше и, кряхтя, столкнул «свинью» с вытертой до блеска люльки «Осторожно… ist explosiv!»

— Раз, два, три!.. — глухо заорал Колька, укладываясь на деревянные пайолы катера ничком.

Новик, присев за штурвалом, разинул рот, словно в расчёте артиллеристского орудия.

— Берегись, мины! — успел прошептать СС-роттенфюрер Шальзе, потеряв отчего-то голос и жмурясь, будто это могло его спасти…

От водяного белого шквала, от цунами, ворвавшегося в придорожную канаву. В неширокий канал, где щепкой закрутило, опрокинуло, протащило по дну и потолку злосчастный «зибель».

Сначала гром, а молния потом

Бег по трубе, утопленной наполовину в воде, трубе широкой, точно одесская канализация, памятная по детским вылазкам в катакомбы, но на простреленной ноге, собственно бегом не назывался. Побегом — и того меньше. Войткевич не только спиной предчувствовал, но и чувствовал по дрожи досок под ногами, что вот-вот — и из-за поворота, оставшегося за спиной совсем недавно, выбегут преследователи.

Он ковылял и спотыкался по сухому деревянному трапу в две доски, настеленному поверх вечно мокрой трубы, — чтобы не свернуть шею в случае ремонта всяческой запорной арматуры и распределительных щитков, которые сращивали целые косы кабелей, пришпиленных изоляторами к стене чуть выше трубы.

«Die hohe Anstrengung»… «Высокое напряжение!» — остановила вдруг взгляд Якова надпись под традиционным «адамовым черепом». Войткевич увидел, что далее, метрах в двадцати, труба уступом спускается вниз, и обернулся со злокачественной ухмылкой…

Цепочка эсэсовцев в чёрных мундирах, вполне уместных подземелью, как особая орденская форма троллей, прогрохотала по доскам до поворота, за которым скрылся раненный русский. Багровый крап безошибочно, как охотничьих собак, вёл фашистов по его следу.

Передний, не высовывая головы, протянул за угол шмайсер в вытянутых руках, дал длинную очередь в божий свет, как в копейку. Потом выглянул и сам и призывно поманил остальных ладонью. Русского за поворотом не было видно.

Но как только все шесть эсэсовцев затопали по настилу, снизу, словно из самой трубы, заколотился звонким эхом автомат. Эсэсовцы кто рефлекторно присел, кто, едва не сшибая присевших, рванул обратно. Но огненный пунктир прошелестел косо вверх, роя рикошетом бетон и связку кабелей.

Затрещали, сыпля каскадами искр, электрические разряды и…

Внезапная мгла мгновенно проглотила и без того чёрных эсэсовцев, оставив только желтоватый просвет позади, и огромные бенгальские огни, бьющие из расстрелянных кабелей. Тени и свет клиньями разлетались вокруг, словно от фотовспышек при появлении Гитлера на партийной конференции. И в этом неверном мелькании, словно в луче громадного стробоскопа, вдруг земля окончательно ушла из-под ног у фашистов.

Рыча от напряжения и бугрясь мышцами, раненый русский каким-то чудом умудрился перевернуть сшитые доски трапа под ногами сразу шести солдат, прежде чем кто-нибудь из них опомнился.

Когда эсэсовцы начали беспорядочно палить примерно в нужную сторону, было уже поздно: все оказались по грудь в воде, а русский метнулся на стену, как одна из прыгающих теней электрических вспышек, и сорвал отбитый пулями кабель.

Сорвал и швырнул искрящийся конец в воду, оставаясь на сухом, на своей части опрокинутого деревянного мостка.

По чёрной подземной реке с шипением зазмеились голубые молнии, разрывая отчаянными воплями рты, выбивая из-под рук и ног каскады воды…

Пока последняя пятерня, безнадежно хватавшаяся за бок трубы, также брызжущий искрами, не исчезла под водой…

Что может выдержать Медведь

Чайки и бакланы крикливым вихрем сорвались с рыжеватых валунов, торчавших из лазурной глади моря, снялись с зеленоватых уступов горы, чёрным дымом взвились над лесом её горбатой вершины.

Зашуршали, шипя и перерастая в апокалипсический рёв камнепада, новые осыпи, заплескали по голубовато-зеленоватым зеркалам бухточек камни, разбивая их на тысячи отражений содрогающейся и словно готовой вот-вот развалиться горы; грузная рябь выбежала из ворот прибрежных скал…

И как итог всех этих тревожных предвестий сейсмической катастрофы огромный утёс, отколовшись от носа Медведь-горы, глубоко, до половины, просел в бурлящих водоворотах и заворотах бухты, и также тяжело «всплыл» на треть, ссыпая с себя хрустальные водопады. Осколок медленно, раскачиваясь с неспешностью айсберга, отодвинулся от нависшей над ним горы, освобождая узкий проход, в который протиснулся зелёный, цвета хаки, бронекатер с номером возле свастики «55/7». Несмотря на кажущуюся неповоротливость, катер довольно ловко пробрался между поросших морской травой валунов и вышел на открытую воду…

— Хорошо-то как… — не выпуская из рук штурвала, поднял на секунду лицо к солнцу Новик, словно провёл в электрических сумерках подводных пещер не считанные минуты, а целую вечность. — Слышь, Колька? Царь?…

Туапсе. Штаб КЧФ. Особый отдел

Подполковник НКВД Овчаров вложил в стопку папок ещё одну: «2-ой отряд разведштаба КВЧФ, старший матрос Романов H. H.», отложив в сторону ещё одно представление к ордену Красной Звезды и…

— Тоже посмертно… — проворчал Георгий Валентинович, наливая в стакан из графина воды и ловя себя на мысли об уместности налить чего-нибудь другого да ещё положить ржаную корку сверху…

И чего выдержать не может

— Колька, Колька Царь… — сжимая перекосившиеся губы, ударил кулаком по штурвалу Новик. — Когда же, суки, успели?

Впрочем, и сам знал — время у немцев было. Кормой к шлюзовому заграждению бронекатер разворачивался под шквальным огнем с поста, и довольно медленно. Хоть и значительно шире канала была заводь перед выходом в море, но всё равно вираж не заложишь, тесно, хоть вёслами помогай. А Колька, Колька всё время был на корме, укладывая в люльку бомбометателя очередную глубинную бомбу, взводя глубиномер-хронометр.

Так что время было…

Колька лежал на корме, забросив одну руку за борт, запрокинув лицо к полуденному солнцу, словно задремал, разомлев на мирном херсонском припёке, на днище рыбачьей лодки, держа за бортом леску. Вот только алое, с подтёками, многоточие пересекло загорелую грудь…

Новик оттёр ладонью лицо, словно силясь проснуться, и отвернулся к горизонту, манящему свободой пространства и покоем мирных солнечных блесток на воде… Свободой, ставшей ближе, но ещё не совсем.

Он снова обернулся назад, к горе.

Чёрный зев грота, обнажавшийся всё больше и больше по мере того, как плавучий бутафорский утёс отходил в сторону, дымил и курился вязкими багровыми клубами, словно испорченный дымоход. Похоже, немцам не скоро ещё будет до преследования. Можно было бы попытаться, дав полный ход, уйти подальше в море.

Но если вдруг фашисты подымут авиацию? Расстреляет какой-нибудь ловкий «мессер» в чистом поле-море, как учебную мишень.

Да и Антошка Каверзев, наводчик, там, на горе, остался и ждать будет до последнего…

Саша заложил маленький, располовиненый, штурвал влево, прицелившись за большую рыжеватую скалу, отгородившую соседнюю бухточку, и уже прошел в её синей тени, когда…

Будто оправдывая самые его дурные предчувствия, звонко отражаясь в каменных стенах фьордов, где-то совсем близко зарокотал двигатель самолета. Низко… не перепутаешь. Наслушался, как утюжат окопы на бреющем «юнкерсы» и «мессеры». Впрочем, этот звук показался повыше тональностью, напряженнее и будто рядом совсем, почти над самой водой.

Саша оглянулся и замер.

Из соседней бухты, неуклюже кося крылом, выбирался небольшой пятнисто-зелёный гидросамолет, моноплан с округлыми, чуть задранными кверху крыльями, с характерной, с утолщением перед коком, мордой и задранной в небо «спаркой».

— Откуда взялся? С горы б его мы уже увидели давно, не из воды же?… — спросил себя Новик.

Но, чуть переведя взгляд, старший лейтенант увидел за гидропланом, в теле горы, ещё один грот, уже зарастающий, так же как и главный ход, зеленовато-серой скальной породой, тоже, наверное, фальшаком, вздымающейся снизу, из-под воды.

«Из самой горы…» — понял Новик.

Невольно ёжась, словно увидел сквозь стёкла длинной двухместной кабины, как выискивает его в радиальных кольцах прицела пилот, Саша потянулся за пулемётом, подхватил его на сгиб локтя и обернулся. Вскинул дырчатый кожух дула…

И тут бровь его удивлённо поползла под налипшую смоляную чёлку.

На правом поплавке только-только оторвавшегося от воды гидросамолета, стоя на одном колене и держась за стойку шасси, виднелась полуголая фигура… Даже отсюда показавшаяся знакомой. Войткевич, кто бы ещё в одних штанах… Да и вообще, кто бы ещё?

Немало, наверное, удивив пилота — тем более, если тот уже рассмотрел на борту немецкого бронекатера русского диверсанта (а кому ещё придет в голову загорать тут, как на прогулочном шлюпе, когда база летит в тартарары?) — Новик замахал руками.

Бронзовая фигурка отделилась от поплавка шасси, едва только тень самолета пробежала по катеру. Спустя пару секунд всплеск обозначил место падения, и к нему Саша вырулил катер.

Гром небесный и земной

— Но… — не находил слов Новик, помогая Якову взобраться на борт. — Как ты тут?…

Войткевич упал на деревянную решётку пайол со стуком мороженого мяса, блаженно потянулся на тёплой древесине. Сел, осмотрел ногу — пулевое отверстие приобрело лиловатый отлив, как вчерашний синяк — и только тогда, прочистив горло, сипло ответил:

— «Каком кверху», если ты заметил… — он изобразил коротким свистом своё падение с поплавка гидросамолёта.

— Заметил! — хохотнул Новик, чувствуя себя гораздо лучше в присутствии живого товарища. — А туда как попал?

— Вынырнул в нужном месте и в нужное время, — подышал на замок пальцев Войткевич. — Подвезли… Сам командир флотилии подвез…

Всего несколько минут назад командир 30-й флотилии кригсмарине корветтен-капитан Гельмут Розенфельд по деревянному мостку перебрался к трапу «Арадо», заглянул в грузовой отсек и разглядел внутри феерическое мерцание каменного круга с мозаичными петроглифами.

— Не могли замотать во что-нибудь? — недовольно буркнул Гельмут, поднимаясь по трапику в кабину, на сиденье стрелка.

Настроение было скверное донельзя. Мало того, что проникновение русских диверсантов на секретную базу не менее секретной флотилии, само по себе повод для головомойки. Так теперь и отпуск отодвигается за линию горизонта, скрывающую баронессу Die Nixe, уже заждавшуюся своего героического «Тритона», Des Molches.

«До чего дурацкая игра…» — в первый раз за весь день, но и то криво усмехнулся корветтен-капитан. Но тотчас же снова нахмурился. Вместе с баронессой, судя по всему, заждется его теперь, как девушка на берегу, и звание адмирала, непрозрачно обещанное папой Деницем… Donnerwetter!

— Чего ждём?! — пытаясь отвлечься от тягостных исчислений, прикрикнул Гельмут в спину пилота.

— Шлюз! — не оборачиваясь, ответил тот.

Впрочем, тотчас же взревел под пухлым капотом двигатель BMW, зачастил газетным шелестом пропеллер, и гидроплан, разогнав круги крупной ряби, стронулся в сторону выхода из грота. Когда-то вполне естественного, открытого солнцу и морю. Теперь же — освобождавшегося от серо-зелёных бутафорских скал, уходящих под воду.

До солнечного сияния открытой морской поверхности оставался десяток-полтора метров, когда из воды вырвалась бронзовая фигура пловца, двумя руками схватившегося за стальную распорку, как за цирковую трапецию…

— Адмирал, говоришь? — провёл Новик взглядом округлое хвостовое оперение лёгкого «Арадо», со свастикой на камуфляжных пятнах. — Жаль, уйдёт…

— Не пыли… — лениво поскрёб мокрую бороду Войткевич. — Куда он, на хрен, денется?

И в ответ на немой вопрос Новика, морщась, вынул из-за голенища сапога знакомый Саше портсигар и показал маленький коричневый свёрточек: «Den thermischen Zünder — Термические запалы».

— Сколько купал сегодня, а ни хрена! — горделиво подбросил свёрток на ладони Войткевич. — Загорелся…

— И чего ж ты им поджёг? — с сомнением поинтересовался Новик.

— Да как всегда… — пожал плечами Яков и приложил свободную ладонь к глазам козырьком. — Горловину бензобака. Три минуты откусил, две уже, наверное, прошли…

Вспышка бело-золотистого пламени на долю секунды опередила гром, пронёсшийся над морем. Кувыркаясь и разматывая за собой, как белую косу каната, дымный шлейф, гидроплан рухнул в море, подняв голубоватый столб воды и раскатив вместе со штормовой рябью во все стороны клубы пара.

— Ну, вот! — подмигнул Новику Яков. — Рождённый плавать летать не может… Подвези меня до берега, старший лейтенант, и убирайся, пока немцы тут под каждый камень не заглянули.

— Не понял? — нахмурился Новик, тем не менее, выворачивая в сторону Партенита. — А ты?

— Подберу Антошку Каверзева и обратно в лес.

— Я с вами, мало ли что…

— «Мало ли что» будет, если никто не доложит в разведштабе об итогах операции, — вздохнул Войткевич. — Возвращайся, Саша… — впервые обратился он к Новику по имени, без иронических выкрутас. — И, поверь мне, я тебе не завидую: пока отгавкаешься, пока пацанку выручишь… Да и себе тоже. Мне «Красная Звезда» прямо в дверях Особого отдела не светит. Пока там разберутся, что и почём, таким орденом украсят, что…

Яков Осипович не договорил.

Тяжко громыхнуло, и ещё, и ещё раз, во чреве горы.

В нескольких местах на чудовищной горбатой спине, там, где торчали тетраэдры вентиляции, в ясное небо взметнулись огненные столбы. Мгновением спустя пламя вырвалось и из щели входа в подземелье — будто сказочный Медведь ожил и дохнул пламенем. Затем — сизо-чёрным дымом.

А еще несколькими бесконечными секундами спустя, секундами, наполненными отголосками подземного грома, тысячетонная скала, самый «лоб» Медведя, откололась, соскользнула и просела, навсегда закупоривая вход в то, что ещё оставалось от подземелья…