Глава первая

1

Прозвучал третий удар станционного колокола. Дежурный по станции — миловидная женщина в фуражке с красным верхом, священнодействуя, подняла зеленый флажок, словно дирижерскую палочку. Лицо ее выражало неприступную серьезность, подчеркивавшую важность происходящего события.

Лязгнув сцепкой, почтово-пассажирский поезд «Киев — Шепетовка» медленно тронулся от перрона украинской столицы.

В этот момент из распахнутых вокзальных дверей на перрон выскочил лейтенант в темно-синей авиационной форме. В одной руке он держал увесистый чемодан, в другой шинель.

В несколько прыжков он догнал седьмой вагон и с разбега забросил чемодан в тамбур. Проводник, стоявший у открытой двери, успел перехватить багаж и протянул руку лейтенанту. Но тот, освободившись от тяжести, легко вскочил на ступеньку и поднялся в вагон.

— Чуть-чуть не опоздал, — сказал он извиняющимся тоном и достал билет.

Пока проводник разглядывал билет и плацкарту, лейтенант вытер платком влажный лоб и заправил под пилотку растрепавшиеся светлые волосы.

— Где прикажете разместиться? — спросил он, угощая проводника папиросой из пачки «Казбека». Тот сделал широкий жест рукой и, затянувшись ароматным дымком, произнес тоном радушного хозяина:

— Занимайте место, где понравится. Сегодня вагон идет полупустой.

Лейтенанта, чуть не опоздавшего на поезд, звали Андреем Петровичем Рогачевым. Так было написано в его документах. Но по молодости лет (ему шел всего двадцать третий) по отчеству его никто не величал. Курсанты из Борисоглебской авиашколы, где он был инструктором, звали его «товарищ лейтенант», друзья просто Андреем, начальство же обращалось по фамилии, официально — товарищ Рогачев. Правда, был раньше в Борисоглебске человек, которому разрешалось называть его и Андрейкой, и просто Андрюшкой. Но год назад он уехал по комсомольской путевке строить город на Амуре.

Андрей прошел в глубину вагона. В третьем купе разместились несколько молодых женщин. Они что-то весело обсуждали. Женщины неуловимо походили друг на друга — вероятно, из-за одинаковых коротких стрижек и непринужденной манеры в общении. У каждой из них на груди поблескивали оборонные значки.

Увидев летчика, они с интересом посмотрели на него, а самая озорная, сидевшая с краю, поинтересовалась:

— Вам до Коростеня, товарищ летчик?

Андрей, считая свое новое назначение чуть ли не военной тайной, пробормотал что-то невнятное и поспешил занять место подальше от шумной компании. Он устал от дел и событий, которые на него обрушились за последние дни. Хотелось побыть одному, чтобы отдохнуть от впечатлений и, разобравшись в них, разложить все по местам.

В предпоследнем купе он задвинул чемодан на третью полку и повесил шинель на крючок. Затем, вынув из кармана шинели сложенный вдвое номер журнала «Огонек», присел к открытому окну.

Перед Первомайскими праздниками Андрей Рогачев окончил программу курсов командиров авиационных звеньев. Выпускников направляли в строевые части. Андрей просился на Дальний Восток, поближе к той, что писала письма все реже, а в марте задала ему зондирующий вопрос: что скажет он о том, что один красавец геолог сделал ей предложение?

Он просил ее не спешить, подождать с решением до окончания курсов, но, видимо, не суждено им больше встретиться.

Его судьба решалась не на небесах, а в отделе кадров авиашколы. Капитан в пенсне вручил ему предписание ехать на запад, в славный город Киев. «Есть!» — ответил он, хотя был очень недоволен назначением.

В третьем купе слаженные женские голоса запели песню из кинофильма «Цирк», которую сейчас пели все — и стар и млад:

Андрей отвлекся от своих мыслей и, тихонько подпевая, стал смотреть в окно.

Сначала, до самого Ирпеня, за окном мелькали дачные постройки, затем населенных пунктов стало меньше, а за Тетеревом вдоль железнодорожного полотна потянулись густые лесные массивы. Поезд шел медленно, останавливаясь у каждого разъезда.

Андрею наскучило однообразие пейзажей, и он потянулся к журналу, на обложке которого был изображен обнаженный по пояс солдат-абиссинец с кремневым ружьем в руках. Грудь и плечи солдата были покрыты язвами и вздувшимися волдырями. Это был результат разбрызгивания иприта с итальянских самолетов. Фашисты вели химическую войну против беззащитного населения Абиссинии.

Журнал был не свежий. Он освещал события двухнедельной давности. Из сегодняшних газет Андрей знал, что война в Абиссинии шла к концу. Итальянские войска вошли в Аддис-Абебу. Чувствуя полную безнаказанность, Муссолини и его чернорубашечники делали все что хотели, полностью игнорируя Лигу Наций.

Андрей Рогачев жил в беспокойном мире и остро чувствовал, как была необходима Родине его профессия летчика-истребителя.

2

Андрей посмотрел на карманные часы с выгравированной надписью: «За 2-е место на воздушно-стрелковых соревнованиях ВВС Орловского военного округа».

Поезд ехал третий час, но еще не покрыл и половины расстояния.

Песни, доносившиеся из-за вагонных переборок, смолкли.

Угомонившиеся попутчицы из третьего купе решили пообедать и начали выкладывать снедь из своих баулов.

— Эй, летчик, — окликнули его, — присоединяйся к нам — перекусим!

Но Андрей, подстелив под голову шинель, вытянулся на нижней полке и, закрыв глаза, сделал вид, что спит. Есть ему не хотелось. Он перед отъездом плотно пообедал в городе, пока для него готовили документы в штабе ВВС округа.

Честно говоря, он был утром неприятно удивлен. Андрей уже свыкся с мыслью, что ему придется служить в Киеве, в этом прекрасном городе, где зацветали каштаны. И вдруг — на тебе! Его направляли для «дальнейшего прохождения службы» даже не в Бровары или Жуляны, а в какой-то приграничный городок Коростень, о котором он раньше и не слышал.

Снедаемый любопытством о месте, где ему предстоит служить, Андрей остановил в коридоре разбитного штабного лейтенанта с парашютным значком на лацкане френча.

— Товарищ командир, не скажете, что за место Коростень?

Тот пристально посмотрел на Андрея и задал контрвопрос:

— Вы на каких летаете?

— На И-16.

— Значит, идете в бригаду Николаева. Считайте, что вам повезло. Это лучшее соединение в округе.

— А как сам город?

Лейтенант улыбнулся, сверкнул золотым зубом:

— Про князя Игоря и Ольгу слышал?

— «Князь Игорь и Ольга на холме сидят,

Дружина пирует у брега».

— Точно! — подтвердил лейтенант. — Так вот, в том Коростене князя Игоря древляне подстерегли. А потом Ольга этот город за мужа голубями спалила.

— А сейчас? Сейчас-то как город?

— Конечно, не Киев, — ухмыльнулся лейтенант и потрепал Андрея по плечу, — однако люди везде живут. Рыбалка и охота там прекрасные.

Обрадовало Андрея лишь то, что летать ему придется на новейшем истребителе И-16, превосходящем по скорости лучшие истребители мира.

Солнце спряталось ва лесной чащей. Поезд неторопливо постукивал колесами по рельсам. За окном черной стеной стояли высокие деревья. Редко-редко мелькала огни дальних селений.

И вдруг, как-то неожиданно, из ночного мрака вынырнули ярко освещенные электрическим светом окна трехэтажных домов.

Прогрохотав по железнодорожному мосту, поезд, замедляя скорость, въехал в Коростень.

В открытые окна вагона доносилась музыка духового оркестра, игравшего в городском саду, расположенном близ железной дороги.

На перроне Андрея встретил невысокий широкоплечий лейтенант.

— Ваша фамилия Рогачев? — спросил он. Получив утвердительный ответ, представился: — Лейтенант Вихрев, а зовут Иваном. Из Киева позвонили в бригаду, что вы едете. Мне поручено вас встретить и разместить.

Он взял из рук Андрея чемодан и направился к выходу в город.

В зеленом военном автобусе уже сидели его вагонные попутчицы.

— Иван, ты кого встретил? — спросила у летчика одна из них.

— Это мой командир звена, — ответил Вяхрев и пояснил Андрею: — Жены командиров из нашей бригады. Ездили в Киев на слет женотдела. — Приказал шоферу: — Остановишься у домов начсостава. Высадим девчат, а затем в летную столовую. Там на нас расход оставили.

После плотного ужина расторопный Вихрев проводил Андрея на квартиру. Это была маленькая девятиметровая комната, напоминавшая гостиничный номер. В ее меблировку входили стол, два солдатских табурета, шкаф и узкая железная кровать. Комната располагалась в трехквартирнои секции с общей кухней. Но кухня Андрея не интересовала. Там хозяйничали жены командиров, живших в соседних, более просторных комнатах.

Андрея обрадовала батарея парового отопления.

«Значит, зимой не нужно будет возиться с печкой!»

По тем временам первых пятилеток это было шикарное размещение. В отдельной двухкомнатной квартире жил только комбриг с семьей из пяти человек.

— Устраивайтесь, — сказал Вихрев, передавая Андрею ключ от двери. — Утром построение в восемь сорок на плацу перед штабом бригады. Завтрак — с семи тридцати. Я, пожалуй, зайду за вами. Ждите, — сказал Вихрев и ушел, на прощанье крепко пожав ему руку.

Выложив в шкаф вещи из чемодана, новосел разобрал кровать и улегся на свое спартанское ложе. Через минуту он уже спал крепким сном.

 

Глава вторая

1

«…30 августа 1914 года в сиреневом небе Парижа появился немецкий самолет с черными крестами на крыльях. «Таубе» привлек к себе всеобщее внимание. Тысячи парижан, подняв головы вверх, смотрели на смельчака, дерзнувшего залететь в такой глубокий тыл. Аэроплан сделал круг над французской столицей и сбросил бомбу…»

Карл прикрыл глаза, откинул голову на спинку кресла. Представил себя в пилотском кресле «Таубе». Внизу в прозрачной дымке лежит огромный город. Он застроен красивыми домами и дворцами, заселен многими людьми: богатыми и бедными, молодыми и старыми. Все они, замерев, следят за его полетом. В любую минуту он может обрушить на их головы снаряд. Но Карл не торопится приводить смертный приговор в исполнение. Не потому, что ему кого-то жаль, нет! Маленькие, как букашки, французы — злейшие враги немцев. Карл придумал для них другое. Тщательно прицелился и опустил бомбу за борт. Оглушительный взрыв — и вопль ужаса перекрыл рокот мотора. Гордость французов — Эйфелева башня, словно подпиленная, рушится на сады Марсова поля…

Карл открыл глаза и ударил кулаком по подлокотнику кресла, обшитого потертой кожей. Почему он опоздал родиться на два десятка лет? Почему счастье летать на «Цеппелинах» и «Альбатросах» досталось другим? Как обидно, что в то время, когда кто-то добывал славу в сражениях над фортами Вердена и Дуамона, Карл фон Риттен сосал соску в колыбели, а когда бомбардировщики эскадр Келлера и Бранденбурга вываливали с «Гота» центнеры бомб на затемненные кварталы Лондона и Парижа, он делал лишь первые шаги и не мог оценить величия подвигов «Прусской королевской авиации».

Теперь шестнадцатилетнему Карлу был до боли обиден позор капитуляции Германии, закрепленный Версальским договором. Государства-победители оставили его фатерлянду вместо могучей армии куцый рейхсвер, вместо флота открытого моря — кастрированную Балтийскую флотилию, лишенную дредноутов и подводных лодок; на военную авиацию и танки наложили вето. А Карлу так хотелось стать военным летчиком! Может быть, прав его друг Эрвин Штиммерман, который расстался с мечтой о крыльях и поступил на восточный факультет Берлинского университета? Теперь он вместо теории полета и аэронавигации зубрит японские слова и, мокая в тушь тонкую кисточку, рисует иероглифы. Ну и нашел же занятие сын прусского полковника, награжденного высшим военным орденом «Поур ле Мерит»! Впрочем, хотя Эрвин одержим желанием изучить японский язык, он ухитряется посещать занятия секции планеристов в летно-спортивном союзе «Дейче Люфтспортфербанд».

За окном стало темнеть. Заскрипели старинные часы, открылась дверца над циферблатом, выглянула пестро раскрашенная кукушка и прокуковала семь раз. Карл поднялся с кресла, задернул тяжелые портьеры на окнах и включил торшер. Отцовский кабинет осветился зеленоватым светом. Покойный барон фон Риттен-старший многие годы провел вдали от Германии, завоевывая для нее колонии в Африке, Китае и на островах Полинезии. Немудрено, что в кабинете, словно в этнографическом музее, скопились многочисленные трофеи, вывезенные из экзотических, стран: фарфоровые вазы, расписанные драконами и цаплями, старинные бронзовые статуэтки буддийских божеств, резные безделушки из слоновой кости, шкатулки красного и черного лака, инкрустированные перламутром. Стены кабинета были увешаны африканскими и полинезийскими ритуальными масками и оружием: копьями, кинжалами, двуручными китайскими мечами, бумерангами, луками и стрелами. По сторонам письменного стола на стенах висели китайские рисунки XVI века, выполненные на шелковой ткани: ласточки на осеннем дереве и девушка, играющая на флейте. Над массивными книжными шкафами разместились охотничьи трофеи барона — рога лосей и оленей, а пол кабинета был застелен шкурами львов, тигров и медведей.

«Хорошо было отцу, — думал Карл, глядя на его фотографический портрет, — ему не пришлось выбирать карьеру. Он шел по дороге многих поколений фон Риттенов». Не один век бароны из их древнего рода служили королям и императорам. Кому ж теперь будет служить Карл фон Риттен-младший? Император Вильгельм II, лишившись короны, доживал свои дни в эмиграции. Побежденная Германия стала республикой. От былого баронского величия у фон Риттенов остались фамильный герб, ветхий родовой замок в окрестностях Вернигероде и особняк на Виттенбергилац. Баронесса, овдовевшая на последнем году войны, осталась с двумя детьми в затруднительном материальном положении. Замок лишь чудом не был продан в годы послевоенной инфляции. Но постепенно, в результате умелого ведения хозяйства и режима строгой экономии, Магде фон Риттен удалось выбраться из нужды. Теперь родовая усадьба приносила доходы, позволявшие жить прилично и даже сколотить неплохое приданое старшей дочери Еве-Марии. Но если крушение империи, в конечном счете, не так сильно отразилось на материальном благополучии фон Риттенов, то их духовному миру был нанесен сильный удар. Баронесса Магда, ставшая после смерти мужа набожной, пыталась обрести душевное равновесие в религии. Карлу же вся дальнейшая жизнь в побежденном государстве, лишенном военного величия, казалась бледным существованием, без высокого смысла и надежды на будущее. «Если немецкий народ никогда не испытывал нужды в молодых людях, способных носить оружие, то кому я нужен теперь со своим стремлением к военной карьере?» — все чаще думал он. Такие мысли порождали удручающее сознание собственной неполноценности, избавлению от них не помогал даже летно-спортивный союз «Дейче Люфтспортфербанд». Чего стоили его увлечения авиамоделизмом, парашютным и планерным спортом, если в Германии не было ни одной военно-авиационной школы? Оставалось два пути: поступление в школу пилотов акционерного общества «Люфтганза» или юнкерское училище рейхсвера. Карл знал, что, став коммерческим пилотом, налетается до тошноты, проводя большую часть времени в любезном сердцу воздушном океане. Но этот труд его, барона фон Риттена, будет сродни труду машиниста локомотива или обычного шофера. И это отпугивало Карла, впитавшего баронское высокомерие вместе с молоком матери.

Пойдя по второму пути, то есть став офицером рейхсвера, он окажется на военной тропе своих предков, но будет намертво прикован к земле специальностью артиллериста или пехотинца.

«Хорошо бы спросить совета у Гуго…» — Карл давно собирался поделиться своими сомнениями с женихом сестры Евы-Марии. Но тот, как на грех, куда-то исчез и больше двух недель не появлялся в их доме. Карл считал Гуго фон Эккарта стоящим парнем и с удовольствием последовал бы советам будущего родственника.

Карл, вздохнув, захлопнул книгу. На ее яркой обложке был изображен эпизод воздушной войны. Из гондолы продырявленного дирижабля Z-38 командир выбрасывал в Ла-Манш последний балласт — трупы застреленных им членов экипажа. Карл начал было размышлять, правильно ли поступил командир «Цеппелина», но тут его чуткий слух различил за обитой кожей дверью отцовского кабинета знакомый мужской голос.

«Гуго!» — обрадовался Карл и поспешил в гостиную. Посреди нее, залитый светом хрустальной люстры, стоял Гуго фон Эккарт, слегка располневший тридцатитрехлетний мужчина в коричневой гимнастерке, перетянутой портупеей, в черных галифе и хромовых сапогах. Над левым карманом гимнастерки поблескивал круглый значок со свастикой. Гуго оживленно беседовал с баронессой Магдой и Евой-Марией.

— Здравствуйте, Гуго! Вы не с маскарада? Почему на вас униформа «наци»?

— Привет юному Зигфриду! — Гуго протянул руку Карлу. — Нет, не с маскарада, — снисходительно объяснил он, — я в форме штурмовых отрядов национал-социалистской партии Германии. Кстати, Карл, кличку «наци» нам дали красные. Мы к ней привыкли. Некоторые руководители нашей партии начинают называть себя так. Но лично мне эта кличка не нравится, и я не хотел бы слышать ее от тебя. Думаю, скоро и ты разделишь наши взгляды, став борцом за возрождение великой Германии.

— Извините, Гуго, я не хотел говорить обидных вещей. По-видимому, я поглупел от радости, увидев вас. Мне так необходимо посоветоваться с вами.

Карл взял Гуго за руку и потянул за собой.

— Мама, Ева, извините, что я на пять минут похищаю Гуго. У меня к нему секретный мужской разговор.

— Знаю я эти пять минут, — улыбнулась баронесса, — не опаздывайте к ужину.

Ева-Мария слегка нахмурилась, но не стала возражать брату.

— Эльза, — позвала она горничную, — накрывайте на стол.

Не отпуская руки Гуго, словно боясь, что тот ускользнет от него, Карл увлек будущего родственника в отцовский кабинет, у входа в который стояли на страже два манекена с надетыми на них рыцарскими доспехами, верно служившими не одному поколению фон Риттенов. На поржавевших латах виднелись следы рубленых ударов и вмятины от стрел. Баронесса Магда все сохранила так, как было при покойном муже. В шкафу висели пересыпанные нафталином мундиры и шинели, стояли ботфорты со шпорами, лежали фуражки и каска с острым шишаком. Здесь же в специальном отделении хранилось оружие фон Риттена-старшего: шпаги, палаши, пистолеты и тяжелый цейсовский бинокль. Казалось, что хозяин их отлучился в очередную колониальную экспедицию.

Карл, войдя в кабинет, плотно прикрыл дверь. Гуго выбрал сигару из ящика на журнальном столике, отрезал ее конец и прикурил от массивной зажигалки, выполненной в виде крупповской скорострельной пушки.

— Что стряслось, мой юный друг? — Гуго удобно уселся в кресло напротив Карла и внимательно посмотрел ему в глаза.

Карл начал неуверенно:

— Гуго, необходим ваш совет. Мне нужно решить, кем стать после гимназии: идти в юнкерское училище рейхсвера или в школу пилотов «Люфтганза»? Я сделаю так, как вы посоветуете…

— Спасибо, Карл, за доверие, — Гуго казался растроганным. — Надеюсь, принимая совет, ты не раскаешься в будущем.

Гуго помолчал, собираясь с мыслями. Карл же терпеливо ждал слов кумира — отставного обер-лейтенанта первой истребительной эскадры. Фон Эккарт воевал под командованием легендарного ротмистра Манфреда фон Рихтгофена, сбившего восемьдесят аэропланов. После его гибели служил под командованием капитана Германа-Вильгельма Геринга. Карл мог часами слушать Гуго, когда тот рассказывал о подвигах сослуживцев: обер-лейтенанта Макса Иммельмана, капитанов Освальда Бельке или Эрнеста Удета. Одновременно Гуго не забывал покрасоваться и своими ратными делами, причем они в его изложении сверкали не хуже, чем подвиги прославленных немецких асов. Гуго гордился причастностью к такому созвездию, хотя он был довольно скромной фигурой в эскадре — лишь рядовым летчиком.

— Да, Карл, — прервал молчание Гуго, — я вижу, что передо мной сидит уже не мальчик, а выпускник гимназии. Действительно, нам пора поговорить серьезно. Ты стоишь на пороге самостоятельной жизни, и от того, на какой путь ступишь, будет зависеть многое.

Гуго взглянул на Карла:

— Надеюсь, тебе можно сказать такое, о чем не болтают на всех перекрестках?

— Я сын полковника фон Риттена, а его никто не посмел бы назвать болтуном.

Гуго потрепал Карла по щеке:

— Отлично сказано, мой мальчик. Верю тебе. Если был бы жив твой отец, он наверняка примкнул бы к нашей когорте. Полковник фон Риттен не примирился бы с тем жалким состоянием, в котором пребывает наша Германия, задушенная Версальским диктатом.

Гуго фон Эккарт был «эрудированным» нацистом. Не зря его, опытного оратора, часто посылали в Хофгейсмар — городишко в Баварии, где формировались отряды СС и СА, «Майк Кампф» Гуго знал почти наизусть.

— Версальский договор не принес народам мира, — ораторствовал Гуго, — он насквозь пропитан эгоизмом победителей. Договор отказывает нам, побежденным немцам, в признании национального достоинства, чем наносит оскорбление великой германской нации. Он создал в Германии «вакуум силы». Тебе понятно, о чем я говорю?

— Да, Гуго.

— Отлично. Ты знаешь — природа не терпит пустоты. Значит, положение, которое сложилось после Версальского договора, не может долго продолжаться. — Гуго заглянул в записную книжку: — Важнейшие материальные и духовные сокровища нации могут расти лишь в обеспеченном силой бытии.

«Зачем он мне все это говорит?» — недоумевал Карл, приготовившийся услышать от Гуго какие-то интересные секреты. То, что говорил сейчас Гуго, болтали во всех светских салонах, пивных и гаштетах. А Гуго захватило ораторское вдохновение. Он забыл, что перед, ним не эсэсовская аудитория, а всего лишь шестнадцатилетний юнец, и продолжал:

— Только сила может защитить политическую, экономическую и духовную жизнь нации от алчной зависти и посягательства со стороны других народов. Вот почему сознание собственного бессилия, неполноценности порождает у многих…

— Да, да! — согласился Карл, — я сам так думаю…

— У многих, — повторил Гуго, — в том числе и у тебя, Карл, чувство пессимизма делает жизнь, без надежды осуществить свою мечту, бесцельной.

— Что же нам делать, Гуго?

— Выслушай меня до конца, — недовольно поморщился будущий шурин, — ты меня перебиваешь второй раз. Германии нужен сильный человек, который избавил бы ее от красной заразы и навел в государстве истинно немецкий порядок. И такой человек в Германии есть. Это вождь нашей партии — Адольф Гитлер. Скоро, очень скоро в Германии произойдут большие перемены, и она займет надлежащее место среди великих держав. А еще немного времени спустя мы станем величайшей державой мира. Перед немцами склонят головы другие народы. Но для этого мы должны иметь мощную, первоклассную армию, флот и военно-воздушные силы.

Гуго встал с кресла и заходил, бесшумно ступая по звериным шкурам. Он воодушевился. Голос его звучал громко и убедительно.

— Германии скоро потребуются хорошие специалисты военного дела. Я рекомендую тебе поступить в военное училище. Это сделать непросто. Туда в первую очередь берут унтер-офицеров рейхсвера, имеющих боевой опыт. Но я помогу тебе. — Гуго прикурил потухшую сигару. — Начинай с получения лейтенантского чина. Тогда перед тобой откроются все дороги. И не рви связей с «Дейче Люфтспортфербанд». Продолжай летать на планерах. Тренируйся каждую неделю. Накопишь летные качества — легко переучишься на самолет. Я верю: близок день, когда ты сядешь в кабину боевого самолета.

— Когда же такое будет? У нас нет военной авиации…

— Гораздо раньше, чем ты думаешь. — Гуго, погрузившись в кресло Карла фон Риттена-старшего, заговорил вполголоса: — После Версаля у нас конфисковали авиапромышленность. «Ну и черт с ней! — сказали мы. — Забирайте старую рухлядь, пользуйтесь ею. Мы начнем заново, опираясь на последние достижения науки и авиастроения». Нашим авиаконструкторам не разрешают работать дома? Ну и что же? Где они: Гуго Юнкере, Клод Дорнье и Эрнст Хейнкель? Они работают в нейтральных странах: Дании, Швеции, Швейцарии, Испании. И работают неплохо. Их пассажирские самолеты Хе-111, Ю-86 и До-17 превосходят по скорости и высотности лучшие бомбардировщики Франции, Англии, Соединенных Штатов. Когда будет нужно, Карл, мы выкинем из этих машин мягкие кресла и поставим бомбодержатели.

В дверь кабинета постучали.

— Да-да! — крикнул Гуго.

В дверях показалась Ева-Мария в новом платье. Чувствовалось, что все время их разговора она провела перед зеркалом. Глаза ее сияли.

— Как я вам нравлюсь? — Ева повернулась на месте.

— Прекрасно! — похвалил Гуго, глядя с улыбкой на невесту. Ему захотелось закончить затянувшуюся беседу, Карл же воспротивился:

— Ева, у нас мужской разговор…

— Пора бы его закончить. Ужин подан. Прошу к столу, заговорщики.

— Идем, Ева, — заверил сестру Карл. — Еще две минуты.

А Гуго, поцеловав руку невесте, подумал: «Недурна будет жена. И двадцать тысяч приданого на дороге не валяются».

— Да-да, дорогая, — поддержал он Карла, — через две минуты мы будем сидеть за столом.

Ева-Мария вышла, оставив аромат духов «Лесная фея».

— Ева не знает, что я пришел попрощаться, — сообщил Гуго, глядя на дверь, за которой скрылась невеста. — Она расстроится. Свадьба откладывается месяца на три. Завтра уезжаю за границу.

— Зачем?

— Сейчас не могу ответить тебе. Узнаешь позже. А на прощанье вот… — Гуго написал несколько строк. — Позвони Бальдуру фон Шираху. Попроси его принять тебя. При встрече передай эту рекомендацию.

— Кто он — Бальдур фон Ширах?

— Один из наших партийных фюреров. Отвечает за работу с молодежью. Вожак «Гитлерюгенд».

— Интересно! Я давно хочу вступить туда.

— Фон Ширах поможет тебе в этом и с поступлением в училище.

— Я позвоню завтра же.

— Не забудь сказать, что это я посылаю тебя к нему, — предупредил Гуго. — А теперь на ужин. У меня впереди трудный разговор с баронессой Магдой и твоей сестрой. Нас ждут уже три лишних минуты. Точность — лучшее качество прусского офицера. И еще — будь настойчив. Добейся того, о чем говорили. Недалек тот день, когда я сам научу тебя пилотировать истребитель.

Гуго поднялся и, расправив гимнастерку под ремнем, направился в гостиную. Карл последовал за ним, думая об услышанном. Обещание Гуго научить его полетам на самолете он принял за шутку. Слишком далеко это было от реальности.

2

Бальдур фон Ширах принял Карла в своем кабинете. Над головой фюрера «Гитлерюгенд» висел огромный портрет Адольфа Гитлера.

— Садитесь, фон Риттен, — пригласил Ширах, подавая руку. — Я рад, что вы пришли к нам. Гуго фон Эккарт ее станет рекомендовать в «Гитлерюгенд» человека сомнительного по морали или расово неполноценного.

Во дворе за открытым окном кабинета маршировала рота горластых юнцов в коричневых гимнастерках и с ножами на поясах. По команде юнгцугфюрера, украшенного зеленым кантом и многочисленными спортивными значками, юнгфольковцы дружно рявкнули песню, сочиненную поэтом Баутманом:

— Вот они, юные нибелунги, — показал фон Ширах и, поднявшись из-за стола, прикрыл окно. Но все равно каждое слово песни в кабинете слышалось отчетливо:

Песня взбодрила Карла. Бальдур фон Ширах, уловив это, объяснил с пафосом:

— Марширует будущее великой Германии. Дело чести каждого патриотически настроенного молодого немца быть в их рядах. Мы из них готовим людей, отвечающих требованиям фюрера: «твердых, как крупповская сталь, гибких, как кожа, и ловких, как гончие собаки».

Карл подумал: «Что ж, ради великой Германии стоит помаршировать в коричневой гимнастерке».

Фон Ширах расспросил Карла о родителях, о его учебе, о планах на будущее. Желание Карла поступить в юнкерское училище одобрил. Обещал помочь.

— Начальник Дрезденского офицерского училища — старый борец. Я дам рекомендательное письмо к нему. — Фюрер «Гитлерюгенд» сделал пометку на календаре.

Дома молодой барон погрузился в чтение, выписывал изречения Адольфа Гитлера, Геббельса, а также других фюреров и философов национал-социализма в специально заведенную тетрадь.

«История человечества — борьба рас. Низшие расы осуждены на вымирание… Лишь только самая ничтожная часть народов земли состоит из чистых рас, к которым в первую очередь относится нордическая раса», — учил Карла философ Шульце.

С ним перекликался профессор Бергман:

«На развалинах мира водрузит свое победное знамя та раса, которая окажется самой сильной и превратит весь культурный мир в дым и пепел».

И, наконец, фюрер — Адольф Гитлер излагал свое кредо, раскрывая перспективы будущего:

«Право — это сила».

«…Нам нужна Европа и ее колонии. Германия — только начало. Мы никогда не добьемся мирового господства, если в центре нашего развития не будет мощное, твердое как сталь ядро из восьмидесяти или ста миллионов немцев. В это ядро Великой Германии должны войти также Австрия, Чехословакия и часть Польши.

Затем Европа. Это первый этап. За ней последует весь мир».

Это все было понятно, но в программе НСДАП встретились пункты, в которых Карл разобрался только с помощью Гуго фон Эккарта. Разговор у них состоялся после его приезда из-за границы накануне свадьбы.

― Послушайте, Гуго, что написано в программе: «Национал-социалистская партия — рабочая партия. Она стоит на точке признания классовой борьбы между созидающими и паразитами всех рас и религий».

— Что тебе здесь непонятно?

— Мне непонятно, по пути ли мне с социалистами и рабочими, которые признают классовую борьбу с «паразитами всех рас и религий»? Ведь к таковым они, несомненно, отнесут и нас?

— Не ожидал, мой мальчик, что ты так наивен. Может, ты даже не знаешь разницы между кобылой и мерином?

— При чем здесь лошади?

— К слову пришлось. Извини меня за циничную откровенность… В этих словах программы больше демагогии, чем правды. Это наживка для легковерных. Сам фюрер — но это не для огласки — однажды сказал, что «социализм» — это скверное слово. Поэтому не шарахайтесь, барон, от слова «социализм», как испуганная лошадь. Многие принцы, графы и бароны отлично поладили с национал-социализмом. Да и тебе, надеюсь, его идеи придутся по вкусу.

Шли дни. Карл вместе с другими юнцами из «Гитлерюгенд», облаченный в коричневую форму, маршировал и пел, не щадя голоса, так, что звенело в ушах:

Нравы в «Гитлерюгенд» были как в волчьей стае. Начальниками поощрялся культ кулака и грубой физической силы. Карл, занимавшийся в гимназии боксом, пользовался если не авторитетом, то уважением нахальных юнцов.

«Самоутверждение» его произошло после того, как Карл, бросив вызов, на поединках жестоко избил нескольких юных гитлеровцев, не проявивших к нему должного почтения. Потом было примирение, в честь которого, подражая древним германцам, они пили шнапс из пластмассового черепа, оправленного в серебро. В хмельном задоре, взявшись за руки, ходили мимо еврейских магазинов, скандируя антисемитские лозунги.

Но этот вечер закончился позорно. На Потсдаммерштрассе один из забияк — Руди Шмидт содрал свеженаклеенную коммунистическую листовку.

— Вон еще! — показал на стены домов Карл. Достав ножи, приятели начали соскабливать обращения компартии к германскому народу. Увлекшись, они не заметили, как к ним приблизились несколько крепких парней с кистями и ведерками.

— Смотрите, что гитлеровские сопляки делают! — удивился один.

— Нужно отбить этим коричневым ублюдкам охоту срывать наши плакаты, — сказал рослый парень в рабочей спецовке.

Хуже оскорбить, назвав их, членов «Гитлерюгенд», сопляками и ублюдками, было невозможно.

— Бей красных! — крикнул Руди и, обнажив нож, тут же захлебнулся в клейстере. Высокий парень надел ему на голову свое ведро. Остальные пустили в ход массивные кисти и солдатские ремни с тяжелыми бляхами, против которых были бессильны ножи гитлерюгендцев. Когда подоспели шуцманы, красные исчезли.

Неделю Карл ходил с заплывшим глазом. Другим перепало еще больше. Не сговариваясь, все решили об этой истории умолчать. Уж очень неприглядный вид они имели после потасовки с комсомольцами из «Союза Спартака».

3

Осенью 1932 года, отбыв трудовую повинность, что было на самом деле замаскированное от союзных наблюдений всеобщее военное обучение, Карл фон Риттен был зачислен в военное училище рейхсвера.

Накануне отъезда Карл встретился в варьете «Скала» с Эрвином Штиммерманом. Приятель был в отвратительном настроении. Он болезненно переживал исключение из университета. Его выгнали с третьего курса за участие в студенческом выступлении.

— Ты понимаешь, Карл, — горячился Эрвин, — они убрали нашего декана Дорфмана за то, что тот оказался неполноценным арийцем. Но он великолепно знал японский язык и блестяще преподавал его. Вместо Дорфмана назначили стопроцентного арийца, но тупицу и кретина, который в восточных языках не понимает ни на пфенниг. Максимум на что хватает партайгеноссе Вульфа — это на преподавание основ национал-социализма и насаждение в университете казарменных порядков. На всех, кто подписался под петицией с просьбой вернуть на кафедру Дорфмана, навесили ярлык неблагонадежных и дали коленом под зад.

― Стоило портить свою репутацию из-за какого-то семита? — удивился Карл.

— Я жалею не о репутации, а что не получу диплом. Больше двух лет пропали зря.

— Что же ты думаешь делать дальше? — сочувствовал Карл. Ему было по-настоящему жаль приятеля.

— Видимо, придется забывать японские иероглифы и искать другое занятие.

— Какое именно?

— Попытаюсь поступить в летную школу «Люфтганза». Все же я больше трехсот часов налетал на планерах, даже завоевал рекорд дальности полета по треугольному маршруту. Боюсь только, что моя история повредит и там.

Карл немного подумал:

— Знаешь, Эрвин, Гуго хорошо знаком с Бальдуром фон Ширахом. Попробуем заручиться его поддержкой. У этого бонзы большой вес.

— Буду признателен, — оживился Эрвин. — Авиация — дело, которым я займусь с большой охотой.

Вечер они провели в артистическом кабачке мамаши Хопман. Нигде больше во всем Берлине невозможно было найти таких вкусных свиных ножек с квашеной капустой и жареных поросят. Изысканная простота блюд, великолепное пиво привлекали сюда богему — артистов и литераторов. В числе постоянных посетителей у мамаши Хопман числился маг и предсказатель Эрик Ян Гануссен, к чьим пророчествам прислушивался сам фюрер. Здесь часто можно было встретить чемпиона мира боксера-тяжеловеса Макса Шмеллинга и его белокурую невесту кинозвезду Анну Ондру; здесь любил посидеть со своими приятелями и немецкий ас, обладатель рекорда мира по скорости полета, Эрнст Удет. В послевоенные годы он показал себя лучшим летчиком-каскадером при съемках в Альпах нашумевшего фильма «Белый ад Пиц Палю». Одномоторный биплан Удета пикировал там в глубокие ущелья или чудом приземлялся в разреженном воздухе на большой высоте на глетчеры и крошечные плато. У зрителей фильма от трюков Удета захватывало дыхание.

Вечер удался.

Девушки, приглашенные Эрвином, были премиленькие. Карл никогда не танцевал столько, как в свой последний отпускной вечер. А с эстрады им пела низким, почти мужским голосом Цара Леандр — любимица берлинской публики.

4

На перроне вокзала Карл столкнулся с будущим юнкером Клаусом Шёнк фон Штауффенбергом.

— Граф, — окликнул его фон Риттен, — вы в Дрезден?

— Да, барон, наступает грустное время казарменной жизни. Вы в каком вагоне едете? В пятом? А мы с фон Браухичем в седьмом. Заходите, перекинемся в скат, и дорога покажется короче.

— Благодарю. Непременно зайду попозже. — Карл козырнул и направился в свой вагон.

Мимо пробежал мальчишка-газетчик, крича во весь голос:

— Новый закон третьего рейха о защите животных!

«Интересно», — подумал Карл и купил у него свежий номер «Рейхсгазетцблат».

Как всякий немец, Карл уважал законы и порядок. Поэтому он внимательно изучил содержание газеты, чтобы ненароком их не нарушить.

Параграф первый закона гласил:

«Запрещается нерадивым попечением над животными, или их содержанием, или перевозкой доводить их до такого состояния, которое причинит им страдания и значительный ущерб».

Второй параграф уточнял привилегии, выданные животным и зверью рейха:

«Запрещается без нужды пользоваться животными для выполнения работ, которые животному явно не под силу или причиняют ему значительные страдания или которые они по своему физическому состоянию не смогут выполнять».

И все последующие параграфы нового закона защищали слабых, больных или бездомных животных, а также запрещали натравливать собак с целью дрессировки на кошек, лисиц и других домашних и лесных тварей.

Отныне каждый, кто осмелится грубо и бездушно обращаться с животными, должен быть подвергнут наказанию.

Закон оживленно комментировался в вагоне.

— Ах, как добр наш рейхсканцлер, как он любит животных! — пронзительно верещала карга, сидящая напротив. Она даже закатывала глаза от умиления. Карл повернулся к окну, чтобы не видеть ее физиономию с водянистыми глазами и красным простуженным носом.

Непрерывно шмыгая им, она с аппетитом уплетала ливерную колбасу, намазывая ее на ломтики хлеба. Время от времени карга отрезала маленькие кусочки ливера для двух болонок, которых везла с собой. Собаки, возбужденные необычной обстановкой, суетились, нервничали и путались в ногах пассажиров. Карл ухитрился одной наступить на лапу, чем вызвал глубокое негодование хозяйки. Взгляд, брошенный ею на юнкера, словно окатил его помоями. «Сейчас она заявит в полицию на меня как на нарушителя закона о защите животных, — думал Карл. — Жалею, что рядом нет нашего дога Барри. Ему эти белые крысы были бы на один укус».

Рядом с Карлом сидели два гроссбауэра, возвращавшихся из Берлина. Этих упитанных мужичков, статью своей смахивающих на першеронов, новый закон привел в смятение. Из обрывочных фраз, которыми они обменивались между собой, Карл понял, что им невдомек, можно ли теперь кастрировать хрячков и жеребят, или же это будет нарушением нового закона?

Зато трем подвыпившим эсманам, сидевшим неподалеку от Карла, было все предельно ясно. Фюрер Адольф Гитлер, облагодетельствовавший одним росчерком пера всех животных третьего рейха, не распространил своей «благодати» на его граждан. «Гуманный закон» имел силу только для скота. С противниками «нового порядка» — коммунистами, социалистами, а также неарийцами — можно было обращаться по-прежнему.

Открыв очередную бутылку шнапса, эсманы пустили ее по своему кругу. Охмелевшие верзилы в черной форме вели себя так, словно, кроме них, в вагоне никого не было. Нисколько не стесняясь присутствия женщин, они рассказывали скабрезные истории, пересыпая речь бранными словами, и пускали громкие ветры, оглушительно гогоча над своими непристойностями.

Никто не смел призвать их к порядку. Карга, оказавшаяся старой девой — фрейлейн Бохманн, как она отрекомендовалась соседке, негодовала, краснела до корней волос и шипела как гусыня в адрес резвящихся «бестий». Карл, которого она отругала за отдавленную собачью лапу, тихо злорадствовал: «Ну, если я, по ее мнению, невоспитанный молодой человек, то чего стоят эти черные ангелы преисподней? Послушай-ка, фрейлейн, истинно тевтонские шутки».

Хотя его и коробило их поведение, связываться с пьяными эсэсовцами ради красного носа и мутных глазок фрейлейн Бохманн было верхом неблагоразумия.

Вспомнив о приглашении фон Штауффенберга, Карл на следующей остановке зашел в седьмой вагон. Но партия в скат не состоялась, так как фон Браухич опоздал к отходу поезда. Поболтав об общих знакомых, Карл вернулся на свое место. Кто знает, быть может, сама судьба хранила Карла от более близкого знакомства с графом? Разве мог он подумать, что этот юноша с прекрасными манерами десять лет спустя попытается взорвать Гитлера в его бункере?

В пятом вагоне стало еще более шумно. Эсманы достигли того состояния обалдения, когда невыносимо хотелось служить фатерлянду, и все разговоры велись только вокруг тем служебных, близких и неисчерпаемых. Из их болтовни Карл понял, что все они из охраны какого-то концлагеря.

— Михель, ты щенок против Юргена, — бубнил рыжий эсман с руками, осыпанными веснушками. — Чем ты хвалишься? Подумаешь — он отработал «пинок для закрытых помещений»… Ничего хитрого в нем нет. Любой осел может лягнуть каблуком в низ живота…

— Вот когда ты научишься давать пинок в зад, как Юргенс или Эрих, тогда мы скажем, что ты мастер, — поддержал конопатого второй эсман, протягивая обиженному Михелю только что открытую бутылку. — Увидите, что я скоро научусь бить не хуже ротенфюрера Бутлера.

«Вот тебе и закон о защите кошек и собак, — подумал Карл, наслушавшись болтовни пьяных эсманов, — оказывается, многие в фатерлянде могут позавидовать животным».

Вскоре эсманы, поддерживая друг друга, высадились на какой-то маленькой станции, а Карл еще долго размышлял об услышанном.

«Впрочем, — поставил он точки на i, — враги третьего рейха не заслуживают гуманного обращения. Террор необходим. Одной болтовней не заставишь народ делать то, что требует от нас фюрер».

5

Когда Карл сдал последний экзамен, в Дрезден-Нойштадте появился Гуго фон Эккарт.

— Собирайся, Карл, — сказал он, — я уговорил вашего генерала отпустить тебя на недельку. Все равно до самого производства в офицеры будешь здесь болтаться без дела.

Во время Лейпцигского процесса над «поджигателями рейхстага» Гуго, будучи в числе ближайших помощников Геринга, сделал неплохую карьеру. Он получил чин штурмбанфюрера СС. Кроме того, и на должностной лестнице шагнул вверх на две ступеньки. Теперь Гуго фон Эккарту были вынуждены улыбаться даже те, кто раньше его не хотел замечать.

Карл, обрадованный недельным отпуском, горячо поблагодарил Гуго и за пять минут собрал чемодан.

— Но учти, что мы едем не домой, — сказал Гуго.

— А куда же? — удивился Карл, недоверчиво глядя на родственника. «Уж не разыгрывает ли он меня?»

— Я думаю, Карл, эту неделю употребить с пользой для твоей будущей карьеры. Мы поедем в Магдебург, полетаем на «клемме».

— Хайль, Гуго! — радостно воскликнул Карл.

Гуго поморщился:

— Никогда, не бросайся такими словами… Твоя глупость может дорого стоить. За длинный язык и неумные шутки сейчас запросто «сконцентрироваться».

— А что это такое?

— Угодить в концлагерь.

— Извини, Гуго.

— Хорошо, что мы вдвоем. Будь осторожным в речах даже с самыми близкими приятелями. Знаешь, сколько появилось доносчиков и тайных осведомителей в гестапо? Поэтому научись в первую очередь держать язык за зубами. В наше время можно сделать блестящую карьеру, но еще легче потерять голову. Ни с кем не делись своими сокровенными думами. Даже лучшие друзья могут предать из зависти или мстя за какой-нибудь пустяк…

За эту поездку в автомобиле Карл услышал от Гуго много поучений, как нужно жить. От некоторых советов попахивало цинизмом. Но Карл внимательно слушал его, запоминая слова наставника.

Центр по подготовке летного состава, созданный под вывеской аэроклуба, находился на окраине Магдебурга. С Дрезденского шоссе были хорошо видны бипланы, летающие по кругу.

— Гуго, ты давно летал на самолете?

— Недели две назад. У меня после тридцатого года не было больших перерывов в полетах. Ты помнишь мои частые заграничные командировки?

— Ну конечно.

― Я выезжал в другие страны, где на правах концессий находились наши летно-тренировочные центры. В одном из них мы полтора месяца тренировались вместе с Германом Герингом. Туда мы приезжали инкогнито, под чужими именами. Вместе летали, жили и проводили свободное время, а это, Карл, здорово сближает, гораздо быстрее, чем обычная служба и протокольные банкеты. Мне удалось завоевать расположение «толстого Германа», а благосклонность «наци номер два» стоит дорого, — самодовольно сказал Гуго, даже не заметив, что он произнес слово «наци», которое его раньше шокировало.

«А Гуго честолюбив и не слишком разборчив в средствах для достижения своих целей», — подумал Карл. Впрочем, это открытие его не огорчило. Он и сам чувствовал в себе бездну честолюбия. «Чем выше взлетит Гуго, тем легче мне будет делать карьеру за его широкой спиной».

— Да, Карл, — вспомнил Гуго, — как поживает наш Эрвин Штиммерман?

— Уже летает в школе «Люфтганза».

Гуго положил в рот мятную таблетку:

— Задал ты мне работы с этим студентом. Еле-еле отскоблил с него дерьмо, которое на него навешали в университете.

При въезде в «аэроклуб» предъявили документы охранникам, штатские костюмы которых не могли скрыть военной выправки.

— Хайль Гитлер! — вскинули они руки, увидев у Гуго удостоверение штурмбанфюрера СС. На их наглых физиономиях засветилось почтение.

Фон Эккарт уверенно ориентировался на огороженной территории «аэроклуба». Попетляв по липовым аллеям и между складских помещений, они выехали к стоянке самолетов. Поставив автомобиль в тень, подошли к подрулившему самолету.

— Привет, Тео! — обратился Гуго к летчику, выпрыгнувшему из кабины «бюккера».

— А, Гуго, здравствуй! — откликнулся тот, улыбаясь одной стороной лица. Вторая половина его была неподвижна, словно окаменевшая.

— Не знаешь, где сейчас полковник Удет?

— Зачем он тебе?

— Я договорился, что приеду полетать на его биплане и поучу вот этого фенриха, — Гуго кивнул на Карла, таращившего глаза на легкомоторный «клемм».

― Эрнста вызвали в Берлин. А машина его вон стоит. Он распорядился, чтобы ее подготовили для тебя.

— Будь здоров, Тео, тогда мы пошли.

― Гуго, а что — Удет уже полковник? — удивился Карл.

— Да, Геринг взял его себе в заместители. Такой летчик, как Эрнст, позарез необходим для будущих люфтваффе.

Пока вызывали механика, Карл с интересом присматривался к здешней организации полетов. Она не была похожа на ту, с которой он сталкивался в «Люфтспортфербанд». В квадрате, размеченном флажками неподалеку от стоянки, сидели и стояли около сотни молодых парней. Они терпеливо ожидали своей очереди, чтобы подняться в воздух.

По кругу над аэродромом летало восемь «клеммов» и «бюккеров». Совершив круг, аэропланы подруливали к квадрату, и очередной счастливчик садился в кабину учебной машины. Полет занимал не более четырех-пяти минут, поэтому очередь подвигалась довольно быстро. «Пожалуй, за летный день они смогут каждый выполнить по пять-шесть полетов», — подумал Карл и поинтересовался:

— Гуго, на сколько часов рассчитана летная программа?

— На тридцать. Пять вывозных и двадцать пять часов налета самостоятельных. У нас будет свой самолет. Я тебе за неделю постараюсь дать такой налет, который они получают за два месяца. Выдержишь?

— Приложу все силы и старание.

— Ну, посмотрим. Все будет зависеть от тебя, как будешь усваивать вывозную программу. На планерах у тебя хорошо получалось. Если меня отзовут в Берлин, с тобой займется Тео. Этот обер-лейтенант — отличный летчик-инструктор.

— Почему у него такое странное лицо?

— Ранение. Пуля зацепила лицевой нерв. Мы с ним летали на Западном фронте. Тео привык к своему лицу, мы тоже, да и ты скоро перестанешь замечать этот мелкий дефект.

Пока механик готовил самолет к полетам, Гуго ознакомил Карла с оборудованием кабины учлета. Рассказал о режимах работы двигателя на различных этапах полета.

― Сегодня запуск и пробу мотора делаю я. А ты до завтрашнего дня должен выучить вот эту инструкцию. — Гуго протянул книжицу в темно-синем коленкоровом переплете. У тебя впереди целая ночь, — улыбнулся он.

В общих чертах Карл был знаком с «клеммом». Этот легкий двухместный самолетик мог развивать скорость около двухсот километров в час. По сравнению с планером это была скоростная машина. Даже ее посадочная скорость — 80 километров в час — была больше максимальной скорости планера «Гунн».

— Сумею ли я посадить самолет на такой скорости? — поделился Карл с Гуго своими сомнениями.

Тот рассмеялся:

— Ничего, если умеешь видеть землю, то прекрасно справишься с приземлением. Главное — правильное направление взгляда: тридцать метров вперед и двадцать градусов влево от оси фюзеляжа. Первый ознакомительный полет полностью выполняю я. Ты мягко держишься за органы управления, ощущаешь, как это делается, и не мешаешь мне пилотировать. Присматривайся к району полетов. А я покажу тебе высший пилотаж.

— Отлично! — обрадовался Карл. Его давняя мечта начинала обретать плоть. Родственник был деловым человеком. Оказывается, он не забыл о своем обещании, данном два с половиной года назад. Засучив рукава, Гуго с ходу брал быка за рога.

Из откровенных высказываний фон Эккарта Карлу становилось ясно, что руководство рейха приступило к созданию военно-воздушных сил.

— Германия сейчас остро нуждается в летных кадрах. Те летчики, которых мы смогли сохранить после войны, — это капля в море. Их едва хватает для инструкторской работы. Даже я вынужден обучать молодежь, хотя занимаю высокую должность в рейхсвере. Это мой долг старого члена НСДАП.

Шурин не только учил Карла летному делу, но и просвещал в других вопросах.

Пока заправляли самолет бензином, готовя к следующему вылету, они отходили в сторону и, лежа на траве, дымили сигаретами. Гуго продолжал вводить Карла в курс событий. Для этого ему не нужно было разглашать государственную тайну. Масштабы строительства ВВС приняли такой размах, что вышли за габариты секретности. Скрыть создание люфтваффе от союзных наблюдателей было потруднее, чем ослу спрятать уши.

— Подготовка летчиков ведется с большой интенсивностью. Ты, Карл, этому свидетель здесь, в Магдебурге. А у нас семь таких аэроклубов. Кроме того, подготовкой летчиков занимается школа «Морской орел» в Варнемюнде и школы «Люфтганза».

— Когда Эрвин закончит ее, он будет военным летчиком?

― Не обязательно. После окончания школы ему присвоят звание унтер-офицера резерва. Чтобы стать лейтенантом, Эрвину придется здорово послужить. У тебя с этим делом получается лучше.

― Герр майор, самолет готов к полетам, — докладывал механик.

— Хорошо, — говорил Гуго, поднимаясь, — давай, Карл, жми. Нам нужно быстрее подготовить из тебя пилота. Сейчас складывается такая ситуация, что опаздывать нельзя.

И Карл летал до чугунной тяжести в голове, до комариного звона в ушах. Ради летной карьеры стоило потрудиться.

 

Глава третья

1

Гуго фон Эккарт оказался прав: не успели к власти прийти национал-социалисты, как Версальский договор окончательно расползся по всем швам.

Карл фон Риттен, ставший к тому времени кандидатом НСДАП, пристально следил по газетам за событиями в рейхе и за рубежом. Редкие встречи с Гуго не проходили бесследно для него. Шурин делал все, чтобы сформировать у юноши национал-социалистское мировоззрение, сделать его таким же фанатичным поклонником идей Гитлера, каким был он сам. И надо сказать, что Гуго делал это не безуспешно. Семена, падавшие в хорошо разрыхленную и удобренную почву, давали ростки. Карл восторженно преклонялся перед политическим гением фюрера, который, умело испольвуя жупел «большевистской опасности», добивался для Германии все новых уступок со стороны государств Антанты.

— Правительствам Англии и США выгодно иметь сильную Германию, — говорил Гуго в один из своих приездов в Дрезден, — как барьер от большевистской онасности. Франции эта идея тоже нравится. Но французы боятся нашего усиления, ибо помнят слова фюрера о том, что «Франция является смертельным врагом немецкого народа». Это из «Майн кампф».

Гуго смахнул невидимую пушинку с мундира и продолжал просвещать шурина:

— В конце концов французы все же преодолели свои колебания и присоединились к мнению англичан и американцев. Большевиков они боятся больше цитат нашего фюрера.

Газеты, которые Карл брал в руки, пестрели откровенными заявлениями западных государственных деятелей, не затрудняющих себя выбором деликатных выражений: «Сильная Германия — это шпага для борьбы с Советской Россией»; «Германия — последний оплот против «красного потока». Ей необходимы танки и самолеты»; «Вакуум силы, образовавшийся в Германии, может быть причиной того, что большевистские орды захлестнут Западную Европу».

Мировой кризис, охвативший буржуазные страны, меньше сказался на Германии, так как, боясь краха и новой революции, ее освободили от выплаты репараций и долгов по займам. Из-за океана потекли щедрым потоком новые долларовые инъекции. Дюпон, Рокфеллер и Форд вложили огромные капиталы в те отрасли хозяйства, без которых невозможно наращивание военного потенциала.

Карл фон Риттен был весьма далек от того, чтобы «держать руку на пульсе экономики рейха». Но и он чувствовал по косвенным приметам, как фатерлянд начал наливаться хищной силой, как у него отрастали зубы, выбитые Версальским договором.

Весной 1933 года работа Женевской конференции по разоружению зашла в тупик из-за острых разногласий ее участников. Однажды, просматривая «Фолькишер Беобахтен», Карл увидел фотографию Муссолини в его рабочем кабинете «Палаццо Венеция». Дуче, выпятив «булыжную» челюсть, подписывал «Пакт четырех», окруженный улыбающимися послами Англии, Франции и Германии.

Здесь же был приведен текст пакта. Третий пункт его гласил:

«Италия, Франция и Великобритания заявляют, что в случае, если конференция по разоружению приведет лишь к частичным результатам, равенство прав, признанное за Германией, должно получить эффективное применение…»

— Хох! — крикнул Карл, прочитав это разрешение на вооружение Германии, слегка укутанное дымовой завесой дипломатических вывертов. — Именно этого не хватало нашему фюреру!

В середине марта 1935 года радио рейха и все газеты оповестили мир о том, что в Германии принят Закон о строительстве вермахта. Отныне вводилась всеобщая воинская повинность и устанавливалась численность сухопутной армии мирного времени в количестве 36 дивизий. Версальское соглашение было окончательно растоптано.

— О! — ликовал подполковник фон Гильза, — с такими силами мы сможем почистить зубы кое-кому из соседей.

В апреле поступил приказ на откомандирование лейтенанта фон Риттена в Магдебургский летно-тренировочный центр: снова сработали скрытые механизмы, на кнопки управления которых нажал Гуго. Имея такое положение и связи, оказать услугу Карлу ему не составляло большого труда.

По приезде в Магдебург было необходимо пройти летно-медицинскую комиссию.

Прошли те времена, когда Блерио летал через Ла-Манш с костылями в кабине, не успев оправиться после аварии. Если в годы мировой войны в авиацию нередко шли люди с покалеченными ногами, не пригодные к службе в пехоте, то теперь к здоровью пилотов предъявлялись повышенные требования. Едва ли один из десяти юношей мог удовлетворить этим требованиям. Уже одно заключение «годен к службе в авиации» возносило счастливчика над его менее удачливыми приятелями, не пропущенными врачами. Но не только здоровье было тому причиной. Немало парней было отбраковано эсэсовскими «эскулапами», которые не изволили даже надеть белые халаты на щегольские мундиры. Эти «медики» производили им одним понятные манипуляции, обследуя на предмет принадлежности к арийской расе кандидатов в летчики. Они тщательно замеряли, сверяясь с таблицами, объем черепа, расстояние между глазными впадинами, форму носа, губ и т. д.

Для некоторых парней эта проверка оказалась непреодолимым барьером на пути к кабине самолета. В авиацию брали только тех арийцев, чистота крови которых не вызывала сомнений. Так в империи создавалась еще одна элита — элита «наци номер два».

Карл радостно вздохнул, когда закончилось врачебное обследование, хотя этой процедуре подвергался не впервые.

Фон Риттена зачислил к себе в летную группу прошлогодний знакомый — обер-лейтенант Тео Рейнгард. Карл с удовольствием вспоминал полеты на «клемме» с этим человеком.

— Ну что, барон, вы не забыли, где на самолете стоит сектор газа? — спросил он, улыбаясь своей односторонней улыбкой.

— Никак нет, герр обер-лейтенант, — ответил Карл, радуясь, что попал в его группу.

— Изучайте моноплан «Ардо-96». Через неделю начнем вывозную программу, — сказал Тео, набивая трубку турецким табаком.

Здесь, в центре, Карл встретил своих знакомых по отряду «Гитлерюгенд» — забияку Руди Шмидта и его дружка Ганса Хенске. Нельзя сказать, что это была встреча старых друзей. Для того чтобы указать кандидатам в летчики их место под солнцем, лейтенант фон Риттен полчаса тренировал их в отдании чести и передвижении по местности на получетвереньках. И только после того как парней прошиб третий пот, соизволил поинтересоваться новостями об общих знакомых. Великое дело — прусская система военного воспитания. Тут сразу становится ясно любому кретину, кто начальник, а кто нет. Прав был Гуго, посоветовав прежде всего получить офицерский чин. Ведь он давал не только высоко обеспеченное содержание, но и власть над подчиненными, всеобщее уважение со стороны цивильных.

Со следующего дня Карл и другие прибывшие для обучения кандидаты в летчики занялись теорией полетов. Моноплан «Ардо» мог развивать скорость около трехсот километров. Но теперь, после полетов на «клемме», Карла это не смущало. Успешно закончив курс «А», он уверовал в свои способности.

Его инструкторы Гуго фон Эккарт и Тео Рейнгард не стали тогда разубеждать его в этом, но Тео посчитал своим долгом предостеречь учлета от зазнайства:

— Вы, фенрих, со временем научитесь летать прилично. Но это произойдет в том случае, если не будете считать, что вам и черт не брат. Нет предела летному мастерству, как нет предела в искусстве музыкантов и художников. Все дается трудом, летной практикой. Но не дай бог явится мысль, что вы все постигли и вам можно делать все. Авиация не терпит зазнаек. Она обязательно выберет момент и подставит ножку. Не успеешь опомниться, как будет полон рот земли. Поэтому относитесь к полетам серьезно, будьте всегда начеку и в готовности выйти из любой передряги, из любого сюрприза, который может преподнести самолет.

Карл крепко запомнил слова этого прекрасного педагога с внешностью двуликого Януса, лучше которого в Германии летал, наверное, только один человек — Эрнст Удет. Карлу, поднимавшемуся в воздух с Гуго и Рейнгардом, бросалась в глаза разница в чистоте выполнения элементов полета. Родственник его, летавший от случая к случаю, «пахал» небесные нивы довольно коряво.

3

Геринг дождался, пока хромавший по ковровой дорожке Геббельс скроется за дверью кабинета фюрера. Рейхсминистру хотелось решить несколько вопросов с Гитлером без каких-либо свидетелей и тем более заинтересованных лиц. Он опасался помех со стороны военного министра Бломберга, фюрера СС Гиммлера и адмирала Редера, командующего флотом рейха. Каждого в отдельности он не боялся, но, объединившись против него, они могли отговорить фюрера от представления больших льгот для военнослужащих ВВС.

— Слушаю вас, Герман, — сказал Гитлер, когда тот почтительно остановился у его стола, держа в руках объемистую папку.

— Мой фюрер, прошу разрешения доложить проект формы для ВВС, знаков различия, штатную структуру и перечень требований, предъявляемых к кадрам люфтваффе.

Геринг разложил на столе альбомы с рисунками белокурых красавцев, облаченных в серо-голубую униформу.

Гитлер медленно листал альбомы, просматривая их через лупу.

Геринг давал пояснения:

— Цвет формы служащих люфтваффе будет отличаться от цвета форм армии и флота, так как это новый вид вооруженных сил, наша главная ударная сила. Покрой формы, фуражки, пилотки, обувь — все идентично общей армейской форме. Даже каски, но только они у личного состава люфтваффе будут синего цвета. Никаких дополнительных расходов на форму одежды не предвидится.

— Это разумно, — одобрил Гитлер.

— Обратите внимание, мой фюрер, на нагрудный знак принадлежности к ВВС. Он будет отличаться от обычного орла, носимого другими родами войск. Авиационный орел «косой», несколько развернут в профиль и держит в когтях не венок со свастикой, а саму свастику. Знак должен носиться на правой стороне груди.

— А это что такое? — Гитлер указал карандашом на крылатую эмблему под левым карманом.

— Это значок летчика. Его будут носить только члены летных экипажей.

— Хорошо, Герман, с формой одежды я согласен.

Теперь Герингу предстояло решить главный вопрос, ради чего он остался после совещания.

Он опустился в просевшее под его массой кресло и развязал тесемки тонкой красной папки.

— Здесь, мой фюрер, проект штатной структуры авиаэскадр и авиагрупп. — Он положил перед Гитлером несколько листков с текстом, напечатанным очень крупным готическим шрифтом, рассчитанным на подслеповатого фюрера.

Гитлер отодвинул листы назад.

— Доложите, Герман, словами основную суть вопроса.

— Эскадра, мой фюрер, должна состоять из трех авиагрупп и соответствовать по численности русской авиабригаде.

— Сколько же в ней будет самолетов?

— В бомбардировочной — сотня, а в истребительной — сто двадцать.

— Дальше! — Гитлер, по-видимому, куда-то торопился. Геринг заметил, что он покосился на каминные часы. Это обрадовало его: «Значит, не станет дотошно копаться во всех мелочах».

— Авиагруппа, — продолжал он, — основная тактическая часть, будет состоять из трех штаффельн (отрядов), которые, в свою очередь, подразделяются на звенья. В звене истребительном — четыре самолета, а в бомбардировочном — три.

— Хорошо, Герман, что там еще?

Геринг, оторвав тяжелый зад, заполнивший все пространство между боковыми ручками кресла, достал из папки еще несколько листов бумаги.

— И, наконец, мой фюрер, «Перечень льгот для летного состава» и «Требования, предъявленные к кадрам люфтваффе».

— Эти документы, Герман, вы могли бы подписать сами. Почему я должен заниматься вопросами, которые входят в сферу служебной деятельности рейхсминистра Геринга?

— Мне не хотелось этого делать, не заручившись вашим согласием. Это уже будет касаться некоторых дополнительных финансовых расходов, связанных со стимулированием летного труда.

— Хорошо, давайте ваши бумаги. — Гитлер начал внимательно читать, изредка делая пометки на полях толстым красным карандашом. Прочитав документ, Гитлер задумался, вперив взгляд в портрет Фридриха Великого, висящий на стене.

Геринг терпеливо ждал, не осмеливаясь прервать затянувшееся молчание. Он знал, что сейчас на него могут посыпаться коварные вопросы. От того, как он сможет на них ответить, будет зависеть судьба документа. Он незаметным движением извлек небольшой лист бумаги со справочными данными.

— Какое жалованье, Герман, вы, будучи начальником Прусской полиции, платите рядовым эсманам?

— Шестьдесят рейхсмарок, мой фюрер. Вдвое больше, чем заплатил Понтий Пилат Иуде за Сына Божьего, — позволил себе пошутить Геринг.

— А сколько марок собираетесь платить рядовому летчику?

— Мой фюрер! Рядовой летчик у нас будет как минимум унтер-офицер.

— Хорошо, так сколько вы собираетесь платить вашему «рядовому унтер-офицеру»?

— Сто марок и семьдесят пять — добавка за работу в воздухе. Точнее — это «плата за страх».

— Вот видите, летчик у вас будет получать почти тройное жалованье эсмана. Все молодые и здоровые парни разбегутся от Генриха Гиммлера и будут обивать пороги люфтваффе, нанимаясь к вам на работу. А кто же будет охранять нас? Мне кажется, Герман, что вы перестарались с льготами для ваших летчиков. Думаю, что вскоре мне придется отбиваться от Гиммлера, Бломберга и Редера, которые, чтобы сохранить свои кадры, тоже потребуют для них добавки к жалованью.

— Мой фюрер, я предвидел этот вопрос. Вот требования, которые будут предъявлены к кандидатам для поступления в люфтваффе. Убедитесь, что нам подойдет далеко не всякий молодой и здоровый немец, который предложит свои услуги.

Гитлер пожевал губами и еще раз заглянул в перечень.

— Не слишком ли жестки требования по здоровью? Где вы возьмете столько идеально здоровых юношей?

— Мой фюрер, мы не имеем права брать в ВВС хлюпиков, которых через два-три года отстранят от полетов по состоянию здоровья. Это будет неоправданный расход драгоценного самолетного ресурса и авиационного бензина. На этом мы сделаем экономию намного большую, чем на льготах для летчиков. — Геринг заглянул в «шпаргалку» и уверенным голосом стал развивать свои мысли: — Чтобы создать для Германии лучший в мире военно-воздушный флот, мне потребуются отборные люди. Они должны быть не только идеально здоровыми, храбрыми и агрессивными, но и до мозга костей пропитаны великими идеями национал-социализма!

Геринг чувствовал, что Гитлер начинает колебаться. «Еще чуть-чуть — и фюрер одобрит мои предложения».

— Эти лучшие, проверенные кадры сделают люфтваффе наиболее эффективным видом вооруженных сил. — Геринг пустил в ход все свое ораторское красноречие: — Я намерен создать ВВС, которые, когда пробьет час, обрушатся на врага подобно карающей деснице возмездия. Противник должен считать себя побежденным еще до того, как он начнет сражаться.

— Хорошо, Герман, — остановил его Гитлер, любящий больше всего слушать свой собственный ораторствующий голос, — вы меня убедили. Но я вам хочу дать несколько советов. Во-первых, установите контакт с Геббельсом. Необходимо будет сообщить в печати о том, что у нас созданы военно-воздушные силы. Настало время заявить об этом во весь голос. Германия уже не та побитая собака, что поджимала хвост при каждом окрике версальских диктаторов. Во-вторых, нужно развернуть широкую пропаганду по популяризации и прославлению службы в люфтваффе. Рекламировать нужно все: униформу, повышенное денежное содержание, интереснейшие полеты на лучшей в мире технике и льготы: увеличенные отпуска, санаторный отдых и так далее. В-третьих, рекомендую для этого шире использовать ваши журналы «Адлер» и «Люфтвельт». Какой у них тираж?

— Сорок тысяч.

— Увеличьте до ста тысяч. Не жалейте средств на рекламу: кино, радио, печать. Но это уже по линии Йозефа. Когда к этому делу приложит руку Геббельс, то к вам придут действительно отборные юноши, цвет германской расы. — Гитлер протянул руку: — Желаю успехов. Не забудьте подготовить на завтра ваше заявление для прессы о создании люфтваффе. Оно должно звучать внушительно.

— Слушаюсь, мой фюрер.

Геринг собрал бумаги и, вскинув руку в нацистском приветствии, вышел из кабинета. Он торжествовал — теперь ему была не страшна коалиция Гиммлера, Бломберга и Редера.

В приемной его ожидал адъютант. Он почтительно освободил шефа от бумаг и двинулся за ним, следуя в двух шагах.

4

«Майбах», сопровождаемый эскортом эсэсовцев, остановился у парадного подъезда здания, где разместилось недавно созданное Министерство авиации. Шофер в форме унтер-офицера люфтваффе предупредительно открыл дверцу пассажирского салона и замер по стойке «смирно». Часовые в темно-синих касках, мокнущие под дождем, отдали честь, отбросив винтовки на вытянутую руку.

Из автомобиля, скрипнувшего рессорами, вышел рейхс-министр Геринг и, тяжело ступая по мокрым мраморным ступеням, поднялся по лестнице. На неподвижном лице его лежала печать глубоких раздумий. Всякий, взглянув на него, мог подумать, что «наци номер два» с головой погружен в заботы о делах рейха. На самом деле Герман-Вильгельм обмозговывал одно пикантное дельце, обещающее в случае удачи подарить ему портфель министра обороны.

На днях к нему заглянул фельдмаршал Бломберг. Министр обороны — старый вдовец — оказался на кукане у развеселой девицы Эрики Грюн. Ошалевший от последней любви фельдмаршал просил совета у него как у министра внутренних дел, можно ли ему, не «поправ родовой чести» и не опорочив своего мундира, жениться на простолюдинке. Впрочем, дело было не в родословной фрейлейн Эрики.

Геринг заранее подготовился к встрече, внимательно изучив досье невесты. Эрика Грюн была зафиксирована в полицейских участках семи немецких городов как девица определенной профессии. Геринг был не падок на женщин и довольно предан своей Эмми, но, глядя на фотографию Эрики, понял пожилого фельдмаршала. Эта жрица любви могла расшевелить и более дряхлого старикашку.

Эрика была настолько недурна, что ее охотно фотографировали дельцы, делавшие гешефты на порнографических открытках. В досье был представлен целый набор их. Герман-Вильгельм выбрал несколько наиболее пристойных, которые рискнула бы опубликовать за мзду какая-нибудь французская бульварная газетка.

«О, я устрою колоссальный скандал! Беднягу Бломберга может хватить удар. Ну да черт с ним — одним ослом в фатерлянде будет меньше».

Когда к нему пожаловал Бломберг, Геринг очень предупредительно встретил министра: усадил в удобное кресло, предложил рюмку «Наполеона», угостил гаваной. Внутренне Геринг радостно потирал руки. «Теперь-то старый козел не усидит в министерском кресле!»

— Полноте, фельдмаршал, — успокаивал он Бломберга, — лично я не вижу ничего предосудительного в вашем браке. Главное в супружестве — это взаимная любовь, а коль вы любите друг друга, то ради этого святого чувства можно извинить невесте ошибки ранней юности. Ведь Эрика так молода и неопытна! Вы, фельдмаршал, до нее знали многих женщин, так разве нельзя фрейлейн Эрике простить какого-то мерзавца-соблазнителя, который вскружил бедной девушке голову и тут же покинул ее? Бедняжка была готова возненавидеть всех мужчин, но встретила вас…

На лице Геринга было написано участие к бедной, слегка оступившейся девушке и пожелание безоблачного счастья на все оставшиеся фельдмаршальские годы. Геринг знал, что врать он умеет неплохо. Но так вдохновенно он врал нечасто. Он мысленно аплодировал себе за великолепное лицедейство. Сам Ганс Альберс мог бы позавидовать его актерскому таланту.

Фельдмаршал довольно улыбался, принимаясь за вторую рюмку коньяка. Изрезанное глубокими морщинами лицо его разрумянилось.

Министр внутренних дел убирал с его пути последние препятствия к браку, развеял горькие сомнения, терзавшие его в бессонные ночи.

— Вы меня извините, фельдмаршал, — лил Геринг бальзам на влюбленное сердце Бломберга, — я думаю, что вас не должен смущать какой-то пустяковый изъян в невесте. Да и можно ли вообще назвать его изъяном? Нужно быть глупцом, настаивая подать вино в закупоренной бутылке, когда оно стоит перед тобой уже разлитое в бокалы.

— Благодарю вас, рейхсминистр. Вы окончательно убедили меня и освободили от груза сомнений. Надеюсь, что наш мужской разговор не выйдет за стены этого кабинета.

— Что вы, фельдмаршал! Нужно ли об этом напоминать? — На лице Геринга появилось выражение оскорбленного достоинства. Фельдмаршалу стало неловко за допущенную бестактность:

— Простите, рейхсминистр, но дело очень щепетильное… Впрочем, хватит об этом. Надеюсь, вы не откажете нам с невестой и посетите нашу свадьбу?

— Конечно, конечно. Почту за честь для себя.

— Сейчас еду к фюреру. Попрошу благословить наш брак.

«Все, конец тебе, старый идиот», — думал Геринг, рассыпаясь в любезностях и провожая фельдмаршала до порога кабинета.

Сегодня Геринг узнал, что Гитлер охотно принял приглашение Бломберга присутствовать на его свадьбе. До завершения операции по ниспровержению военного министра оставалось около двух недель. Сегодня же предстояло заняться другими делами…

Штабные офицеры и писари, попадавшиеся ему навстречу, замирали каменными изваяниями, плотно вжимаясь спинами в облицованные дубом панели. Но рейхсминистр, высоко неся свою голову, казалось, не замечал недвижных людей, затаивших дыхание в почтительном трепете.

В кабинете Геринг с помощью адъютанта снял светлый плащ без знаков различия и генеральскую фуражку, на высокой тулье которой угнездился «косой» люфтваффовский орел. Едва заметным движением руки отпустил адъютанта и остановился перед зеркалом, где проводил ежедневно немало времени, любуясь новыми мундирами или репетируя публичное выступление.

Тщательно пригладил волосы. Лицом своим остался доволен: свежее, без морщин и мешков под глазами. О сорокадвухлетнем возрасте заявляли только залысины, увеличивавшие лоб. Лицо несколько полновато, но полнота не бросается в глаза. Прямой нос, крупный рот, волевой подбородок. Серые глаза отливают сталью… Гордая нордическая голова воина-германца. Недостатки начинались ниже груди. Все ухищрения лучших берлинских портных оказались тщетными. Так и не удалось скрыть оплывшую талию, выпирающий живот и массивный зад, туго обтянутый брюками с генеральскими лампасами. Повернулся к зеркалу в профиль: «М-м-да! — хмыкнул недовольно. — Брюхо висит словно у фрау на седьмом месяце. Вот подлецы, как испортили костюм!» — подумал он нелестно о портных, перекладывая на них вину за недостаток изящности. Геринг привык к своей полноте и не считал ее чрезмерной. Кличку «толстый Герман» воспринимал болезненно.

«Сидячий образ жизни, избыточное питание…» — передразнил Геринг врачей. Много он успеет сделать, если будет бегать пешком, а не ездить на машинах? Рейхсминистр нахмурился и помассировал тугой живот, который с каждым годом становился все объемнее.

А диета? Питаться травкой? Нет, это не по нему. Пусть фюрер ублажает себя вегетарианской кухней. Он, Герман-Вильгельм, — хищник и нуждается в мясных блюдах. Геринг улыбнулся, вспомнив поговорку: «Лучше большое брюхо, чем маленький туберкулез». Взгляд его задержался на фотографии, снятой в Мюнхене, когда он только что познакомился с фюрером.

«Давно ли я был голодный, поджарый и резвый как гепард? — продолжал размышлять Геринг у зеркала. — Сколько километров приходилось мне пробегать из кабака в кабак, доставляя кокаин своим клиентам? Таксист Мильх не был столь покладист, как теперь, когда пребывает в высоких генеральских чинах. Не так уж часто он возил меня с Удетом в загородный ресторанчик, который содержал его бывший механик. В те трудные времена он здорово выручал бесплатными обедами».

Геринг не любил вспоминать о том времени. Более приятны были мысли о событиях конца двадцатых годов:

«Как хорошо обернулась судьба! Кто бы мог подумать, что я, жестоко страдавший от раны, полученной во время шествия к Фельдхернхалле, бежавший от ареста за границу, через четыре года вернусь в Германию на белом коне? Вернусь не как блудный сын из библейской притчи, а как видный функционер партии, как человек, необходимый Гитлеру для связей с рурскими магнатами…»

Геринг отошел от зеркала и взглянул на перспективу берлинских улиц, завуалированную дождем. По ним брели маленькие фигурки людей, прячущихся под зонтиками. Герман-Вильгельм любил в такую погоду сидеть у окна в помещении. Так хорошо думалось под шум дождевых капель, барабанящих в стекло. Ему было наплевать на мокрых пешеходов с посиневшими лицами, которых он заставил покупать вместо сливочного масла крупповские пушки. Германа-Вильгельма занимали мысли, касающиеся только его персоны.

Сейчас его тщеславие во многом было удовлетворено. Он получил столько всяких должностей и чинов, что исполнять их мог, только имея многочисленных помощников. Но должность военного министра еще больше усилила бы концентрацию государственной власти в его руках. И это понимал не только он…

Геринг отошел от окна и сел в кожаное кресло, на спинке которого был шелком вышит прусский орел.

«Ну, а если фюрер не даст мне портфель министра обороны, — продолжал обдумывать Геринг «дело Бломберга», — то отчаиваться не буду. Тогда я люфтваффе превращу в самый мощный, самый современный вид вооруженных сил, не подчиненный сухопутным силам».

На совещании у рейхсканцлера он как-то сказал: «Все, что летает, — все мое». Гитлер не возражал против этого. Тогда он подчинил себе всю зенитную артиллерию, обосновав это тем, что под рукой у него должны быть все средства ПВО, коль на люфтваффе возложена задача по противовоздушной обороне Германии.

Имперский министр авиации придвинул к себе перекидной календарь. На сегодня он собирался встретиться со своими заместителями, чтобы обсудить вопросы формирования авиационных частей и частей зенитной артиллерии.

Геринг нажал кнопку звонка, и тотчас в дверях выросла подтянутая фигура адъютанта.

— Слушаю, экселенц.

— Пригласите, Бернд, ко мне Мильха и Удета.

Заявление о создании люфтваффе, сделанное им, произвело сильное впечатление на правительства европейских стран. Но на самом деле все выглядело не так гладко, как это изложил он: летных кадров не хватало, матчасть, поступающая на вооружение, была далека от требований, предъявляемых к ней, да и численный состав боевых самолетов он завысил чуть ли не в два раза.

Однако сообщение Геринга о том, что в составе люфтваффе в настоящее время имеется тысяча боевых самолетов и двадцать тысяч военнослужащих, было для правительств стран Антанты неприятным известием. Германия вновь приобрела воздушную мощь, с которой было необходимо считаться.

Просмотрев документы, в которых содержались отчеты о темпах выпуска авиапродукции, Геринг почувствовал, что его охватывает тот необъяснимый административный зуд, который обычно предшествовал бешеной вспышке энергии, воспламенявшей и других. Эти вспышки были кратковременны: сутки или двое, во время которых он даже не спал. Затем на смену им приходили длительные периоды лени и апатии, когда рейхсминистр гораздо больше времени проводил на охоте, чем при исполнении своих многочисленных обязанностей. Поэтому многие считали, что с Герингом работать легко. Взорвавшись, как протуберанец, он давал толчок в ту сторону, в которую должна быть направлена их деятельность, и тут же угасал, не вмешиваясь ни во что и не мешая работать подчиненным.

Закончив просмотр документов, Геринг взглянул на часы. До начала совещания оставалось четверть часа. «Нужно подумать, какой мундир мне надеть». Рейхсминистр старался всегда чем-то выделиться из толпы, хотя бы покроем и раскраской мундира, за что и получил кличку «павлин третьего рейха». Кличка была не в бровь, а в глаз, но произнести ее вслух решились бы немногие.

 

Глава четвертая

1

В число двадцати тысяч военнослужащих люфтваффе, о которых заявил миру Геринг, входил и Карл фон Риттен, ставший лейтенантом ВВС. Окончание им и его сослуживцами программы летной подготовки на самолете «Хейнкель-51» и получение дипломов летчиков-истребителей было решено достойно отметить на Виттенберг-плац.

В большом зале установили столы, сервированные на шестьдесят персон. Шуршали накрахмаленные скатерти, сверкал хрусталь, мягко сияло старое фамильное серебро баронов фон Риттенов, и искрилось вино, разливаемое в бокалы.

В числе почетных гостей были приглашены полковник люфтваффе Эрнст Удет с супругой и летчик-инструктор капитан Тео Рейнгард. Карл с волнением пожал небольшую, но сильную руку Удета. Этот человек был его кумиром. Несколько лет назад, когда Удет еще не был столь знаменит, ему приходилось зарабатывать на жизнь, выписывая в небе рекламу цветными дымами или организовывая выступления перед публикой. На одно такое выступление Карл случайно попал, возвращаясь с купания на Мюггельзее. Сначала Удет выполнил несколько фигур высшего пилотажа на спортивном биплане у самой земли, а затем показал свой коронный номер. Разогнавшись до предельной скорости, он подлетел к трибунам на высоте одного-полутора метров, затем, чуть-чуть набрав высоту, вошел в крутой вираж в ста метрах от публики — там, где на траве лежал носовой платок. Крюком, укрепленным на левой плоскости, он зацепил этот клочок ткани и улетел с ним с ипподрома, вызвав дикий восторг зрителей.

За супружеской четой Удетов ухаживал Гуго фон Эккарт с Евой-Марией. Гуго ценил расположение Удета почти так же высоко, как и благосклонность Германа Геринга. Упорно поговаривали, что полковник, получив назначение на должность директора технического управления Министерства авиации, должен вот-вот стать генералом ВВС.

Карл и молодые летчики окружили вниманием своего бывшего инструктора Тео Рейнгарда.

Рядом с Карлом сидел Эрвин Штиммерман, который приехал из Дессау. Эрвин больше года работал там летчиком-испытателем в фирме Гуго Юнкерса и был в числе тех немногих за столом, кто не носил мундира. Может быть, поэтому остальные летчики, почти не знавшие Эрвина, поглядывали на него снисходительно. Еще бы — ведь на них сверкала только что введенная форма ВВС. Погоны и петлицы, орлы и летные значки — все излучало сияние, отражаясь в бокалах и кубках.

Старый холостяк Тео Рейнгард после нескольких рюмок начал проявлять повышенное внимание к одиноким дамам, сидящим за столом.

Несмотря на разницу в чинах, Удет держался с фронтовым товарищем Тео на дружеской ноге. Полковник уважал и ценил его за храбрость, независимый характер, великолепную технику пилотирования и собачью преданность авиации.

— Вам повезло, парни, — сказал в своем тосте Удет, — что вы учились летать у такого аса, как Тео. Я предлагаю поднять бокалы за здоровье и счастье моего друга — Рейнгарда.

— Хох! — в один голос рявкнули ученики Тео и дружно осушили бокалы.

Их инструктор слегка смутился от похвал Удета, покраснев половиной лица.

Затем, когда гости начали хмелеть, Тео и Карл выпили на брудершафт под аплодисменты присутствующих. Молодые истребители завидовали Карлу. Им было еще далеко до производства в офицеры. Пока они не смели и мечтать о панибратстве со строгим капитаном.

— Карл, кто эта особа, что сидит левее баронессы Магды? — Тео глазами показал на молодящуюся даму, которая после нескольких бокалов рейнвейна и тоста Удета начала поглядывать в его сторону.

— А-а, эта? — ответил с легким пренебрежением Карл. — Это фрау Эльза Отт, полковница в отставке.

— Не говори загадками, — остановил его Тео. — Фрау Эльза, судя по ее улыбкам, охотно примет твои ухаживанья. Она очень одинока, ибо беспутный муж предпочитает ей любую более молодую девку.

— Сколько лет фрау Эльзе? — Тео был заинтригован.

— Старуха. Ей за тридцать.

— О, Карл, ты судишь о дамском возрасте с безжалостностью двадцатилетнего юноши. Поживешь с мое, тогда поймешь, что тридцать пять еще не старость.

— Фи, тридцать пять! Это же почти столько, сколько моей матери.

— Ты что-нибудь слыхал о бальзаковском возрасте? Хотя откуда тебе знать о Бальзаке!

— Действительно, я ничего о нем не знаю.

— Утешься, мой юный друг, — улыбнулся Тео половиной лица, обращенной к Карлу, — зато ты наверняка проштудировал раз пять «Майн кампф». А «библия национал-социализма» сейчас котируется во много раз выше, чем «Человеческая комедия».

Эрвин Штиммерман, слышавший их разговор, удивленно посмотрел на капитана Рейнгарда. В тоне летчика слышалась горечь и легкая издевка.

— Представь меня, пожалуйста, фрау Отт, — сказал Тео, помолчав. — Если даму не оттолкнет моя физиономия, я охотно скрашу ее одиночество.

— С удовольствием, Тео. Не думаю, чтобы следы твоего ранения помешали знакомству. Считаю, что фрау Эльза не будет зря терять времени и с хода наставит рога своему блудному Рихарду. Пригласи ее в мой кабинет.

Карл не ошибся в своем прогнозе. Через полчаса после знакомства Тео и фрау Эльза исчезли — на английский лад, не простившись с хозяевами.

— Послушай, Карл, — окликнул Эрвин приятеля, — давай выпьем с тобой.

Карл поднял тяжелый кубок чеканного серебра, послуживший не одному поколению баронов фон Риттенов:

— За наше летное счастье, Эрвин!

— Спасибо, Карл. Счастливых полетов!

Приятели выпили.

— Ты знаешь, Карл, я не хотел прежде времени тебе говорить… Но, наверное, мы теперь долго не увидимся.

— Почему?

— Мне предложили съездить в длительную заграничную командировку.

— Куда, Эрвин?

— Только по секрету… Японская фирма «Мицубиси» закупила у нас несколько Ю-86 и лицензию на их постройку. Я еду в качестве летчика-испытателя. Еще едут несколько инженеров. Мы должны помочь им наладить производство. Правда, насчет меня вопрос не решен окончательно. Сомневаются, говорят — молод. Но у меня есть козыри — большой налет на Ю-86 и знание языка. А ведь там придется японских летчиков обучать полетам. Видишь, выходит, не зря я протирал брюки в университете!

— Откажись! На кой черт они тебе нужны, эти «желтокожие арийцы»? Переходи в военную авиацию. Сейчас только карьеру делать! Летные кадры нужны позарез.

— Нет, Карл, моя мечта — побывать в Стране восходящего солнца. Почту за счастье съездить туда, пока холост и не обременен семьей.

Последние гости разъехались в первом часу ночи. Над городскими кварталами зависла полная луна. Супругам Удет захотелось пройтись пешком. Гуго пошел провожать их.

А Карл сразу лег спать. Ему и другим выпускникам завтра предстояло убыть на аэродром Темплин, в авиагруипу капитана Келленберга.

2

Карл купил малолитражный автомобиль «опель», благодаря чему мог частенько бывать в Берлине, навещая знакомых и поддерживая тесную дружбу с Гуго. Майор Гуго фон Эккарт теперь служил в штабе 1-го Воздушного флота, сформированного в Берлине. Ему прочили большую карьеру. Дела у Карла тоже шли неплохо. Офицерский чин и командные навыки, приобретенные в пехоте, выделяли его из среды сверстников. Карл знал, что унтер-офицеры Руди Шмидт, Ганс Хенске да и другие молодые летчики почти не уступают ему в технике пилотирования, но то, что ведущим пары сразу сделали его, лейтенанта фон Риттена, никого не удивило.

Осенью авиагруппа Келленберга получила новые, модернизированные истребители-бипланы Хе-51, на которых вместо моторов воздушного охлаждения установили более мощные двенадцатицилиндровые моторы водяного охлаждения. Это событие совпало с началом итало-абиссинской войны.

— Вот куда бы поехать повоевать на новых самолетах, — мечтал Руди Шмидт, — и союзникам помогли бы, и офицерские звания получили.

— Можно подумать, что Бенито Муссолини без тебя не справится с чернокожими! — подзадоривал приятеля Ганс Хенске.

Руди заводился с полуоборота:

— Ты думаешь, что нам не нужен боевой опыт?

— Не стоит отнимать лавры у потомков римлян, — останавливал готовый вспыхнуть спор Карл. — Итальянская нация должна набраться величия без нашей помощи. Помните слова, сказанные дуче? «Чтобы возвеличить нацию, ее нужно послать в бой, хотя бы пинком под зад, что я и делаю».

— По самолетам! — прозвучала команда Келленберга. Он поднял ракетницу и пальнул ввысь зеленую ракету — сигнал начала полетов.

Через полчаса, вернувшись с задания, Карл восторгался новой машиной:

— Великолепный аппарат. Свободно выжимает триста шестьдесят километров. А как на нем легко крутить фигуры!

На фюзеляже самолета был изображен герб фон Риттенов: тевтонский щит, поделенный на два поля, в центре золотой «визант» — монета, которой украшали щиты крестоносцы, побывавшие в Палестине; на верхнем, лазоревом поле — золотая баронская корона, а на нижнем, красном — черная собачья голова с оскаленной пастью и девиз на латыни — «предан как пес».

С легкой руки Келленберга к Карлу приклеилась кличка, имеющая непосредственную связь с изображением на гербе. Однажды Карл опоздал к началу полетов.

— А где фон Риттен? — заметил его отсутствие Келленберг. — Опять этот «гончий пес» охотится в Берлине?

Когда Карлу передали слова командира, он не обиделся, а охотно принял это прозвище.

3

— Ну, Зигфрид, как самочувствие? — улыбался Гуго, похлопывая Карла по спине. Родственники не виделись больше трех месяцев. В марте 1936 года авиагруппу Келленберга перебазировали на западную границу рейха в Висбаден. Вернулась она оттуда только в июне.

— Отлично, — улыбался Карл. — В Рейнской области не удалось посражаться, надеюсь, теперь в Испании повоюем.

— Тихо! — остановил его Гуго, приложив палец к губам. — Ты что? Разве можно об этом вслух?

Оккупация демилитаризованной Рейнской области прошла на удивление мирно, без единого выстрела. «Зря только мы геморрой высиживали в кабинах по готовности», — жаловался Карл.

Вскоре после возвращения авиагруппы Келленберга в Темплин в Испании вспыхнула гражданская война. Мятежный генерал Франко обратился за помощью к дуче и фюреру. Те обещали сделать все возможное. Пока западноевропейские политики болтали о невмешательстве в испанские дела, генерал Шперрле формировал авиацию экспедиционного соединения — легион «Кондор» — для участия в боевых действиях на стороне мятежников.

Несмотря на строжайшую секретность (три немецких летчика, проболтавшихся женам об отправке в Испанию, были расстреляны), кое-какие слухи доходили и до Карла. Он знал, что полсотни транспортников Ю-52 включились в боевую работу, перебрасывая марокканцев из Африки в Испанию. С туземными солдатами не считались. Их загоняли в самолет по сорок человек с оружием. После перелета очумевших от необычного способа перевозки марокканцев сразу же направляли на передовую. Франко со слезами радости благодарил фюрера за помощь. В короткий срок мятежникам перебросили по воздуху подкрепление около двух дивизий. Без немецкой и итальянской помощи республиканцы давно бы вышвырнули Франко из Испании.

— Гуго, ты должен помочь мне попасть туда, — уговаривал Карл родственника. — Я очень хочу отличиться, повоевав с «красными».

— Боюсь, что при всем желании не смогу ничего сделать. Шперрле берет летчиков самых опытных. Предпочитает тех, кто уже понюхал пороху. Туда едем я, Келленберг, Тео Рейнгард. Постараюсь внести тебя в списки кандидатов.

Карл понимал, что он щенок по сравнению с названными пилотами, но ему так хотелось ощутить упоение боем.

— Гуго, дорогой, прошу тебя. Мне хочется быть вместе с вами!

— Карлхен, мы едем не на пикник. Оттуда не все вернутся. Там идет настоящая война. Если мы помогаем Франко, то на помощь республиканцам со всего мира съезжаются «красные». Россия им начала поставлять оружие и добровольцев. Ты понимаешь, какая там заваривается каша?

— Понимаю и очень хочу туда.

— Испания будет большим полигоном, где мы проверим свою технику и умение сражаться с будущими противниками. Шперрле лично отбирает туда каждого летчика. Окончательное слово принадлежит ему. И здесь я ничего не смогу изменить.

Через несколько дней все модернизированные Хе-51 были переданы в легион «Кондор». Летному составу авиагруппы обещали вскоре поставить новейшие «мессершмитты», а пока для тренировки их посадили на потрепанные «Ардо-68».

4

Карл вежливо постучал в дверь кабинета. Он чувствовал, что от волнения у него подрагивают пальцы рук. Сейчас должна была решиться судьба поездка в Испанию.

— Да, войдите, — пригласил властный голос.

Первое, что бросилось Карлу с порога кабинета, — это огромная груда мяса, упакованная в генеральский мундир. Красное квадратное лицо выше лба переходило на конус. Короткая шея сидела на широченных плечах. А то место, где обычно у людей бывает талия, охватывал широченный ремень, застегнутый на первую дырку.

«По сравнению с ним Геринг покажется изящным красавцем», — мелькнула шутливая мысль, несмотря на серьезность момента. Карл видел Шперрле впервые и не знал, что у него столь несимпатичная внешность.

Командир легиона «Кондор» поднял на Карла поросячьи глазки со светлыми ресницами и внимательно осмотрел с головы до ног. На лице генерала Шперрле не было ни интереса, ни желания вести беседу с лейтенантом. Углы его большого рта были дугообразно опущены вниз. Нижняя губа брезгливо топорщилась.

«У самого тупого фельдфебеля из Дрезденской школы на физиономии проглядывает больше интеллекта», — думал Карл, вытянувшись перед этим Гаргантюа. Но внешность бывает обманчива. В этом человеке с обликом и манерами мясника скрывались безжалостный, хитрый ум, недюжинная смелость и блестящие организаторские способности. Гитлер знал, кого послать в помощь Франко.

— Садитесь, лейтенант, — предложил Шперрле, нарушив затянувшуюся паузу.

Карл аккуратно опустился в кресло, стоящее посреди кабинета. Он сидел вполоборота к Шперрле и к приставным столикам, за которыми разместились еще несколько человек офицеров и штатских.

Карл внутренне почувствовал, что на нем сфокусировались взгляды всех присутствующих.

Скользнув глазами по приставным столикам, он увидел генерала Фалькманна — заместителя Шперрле, полковника Лотара фон Рихтгофена — начальника штаба легиона, майора Гуго фон Эккарта, капитана Келленберга и еще каких-то офицеров и штатских, один из которых носил золотой партийный значок.

— Что вы ответите, фон Риттен, если мы вам предложим отправиться сражаться в Испанию против коммунистов?

— Я готов сражаться за Великую Германию везде, куда меня пошлет фюрер, — ответил Карл, вскочив на ноги.

— Отлично! Вы член нашей партии?

За него ответил Гуго фон Эккарт:

— Экселенц, это летчик, о котором я говорил вам. Он кандидат в члены НСДАП. Его рекомендуют Бальдур фон Ширах и я.

— Вот как! Келленберг, где летная книжка лейтенанта?

Тот взял со своего стола одну из книжек и положил перед генералом Шперрле.

— Позвольте, экселенц, мне два слова, — попросил оберштурмфюрер СС, сидящий рядом с Гуго.

— Да, да, оберштурмфюрер, предупредите лейтенанта о секретности нашего разговора.

Пока Шперрле листал летную книжку, Карл выслушал от эсэсовца предупреждение о том, что все здесь происходящее является государственной тайной.

Затем Шперрле задал еще несколько вопросов и отпустил Карла:

— Готовьтесь, лейтенант, к поездке.

 

Глава пятая

1

Андрей проснулся на рассвете. Взглянул на будильник. По времени можно было еще «придавить» пару часиков, но он решил первый день службы в новой части начать пораньше.

Прихватив полотенце и туалетные принадлежности, он потихоньку, чтобы не беспокоить соседей, вышел на улицу. Гарнизон еще спал, только на углу несколько женщин продавали молоко. Пройдя мимо кирпичных трехэтажных домов начсостава, стоявших в тополиной роще, он спустился с крутого берега к реке.

Над лугом и водой стелились полосы тумана. Андрей зябко передернул плачами. В футболке было прохладно, и сразу расхотелось купаться. Он пробежался по тропинке вдоль берега и нашел удобное место для купания.

Вода в реке еще не успела прогреться с зимы. Для купального сезона было явно рановато. Но Андрей, пересилив себя, нырнул в обжигающе-холодную глубину и несколько минут бурлил воду «кролем».

Домой вернулся бодрый, с хорошим настроением.

Около восьми, как обещал, зашел Вихрев. По дороге в столовую, отвечая на многочисленные вопросы Андрея, вводил его в курс дел и событий.

Андрею бросился в глаза образцовый порядок. На столиках стояли цветы, и обслуживали их аккуратные подавальщицы в одинаковых форменных платьях. В авиашколе, где питалось множество людей из постоянного и переменного состава, такого не было.

Андрей ощущал на себе взгляды летчиков, завтракавших за соседними столиками, и изредка сам посматривал то туда, то сюда в надежде увидеть знакомое лицо.

Внимание Андрея привлекли два командира, сидевшие через три стола от них. У одного на френче поблескивал рубиновой эмалью орден Красной Звезды. Лицо властное, неторопливые движения уверенного в себе человека. Он молча слушал сидящего рядом плотного бритоголового человека с мохнатыми черными бровями.

— Кто там сидит? — Андрей показал глазами на заинтересовавшего его командира.

— Который повыше — командир бригады Николаев, — ответил Вихрев, — а с бритой головой — полковой комиссар Нестеренко. Комбриг летает как бог, но крут и очень привержен дисциплине. Советую, если в чем оплошаете, лучше ему на глаза не попадаться… Комиссар у нас из кавалеристов. Летать научился только на У-2, но зато человек правильный и доступный. К нему люди идут охотно со всеми своими заботами. Он вас обязательно пригласит на беседу.

Андрей не мог скрыть своего удивления: комбриг был молод, лет тридцати с небольшим, да и комиссару еще не было сорока. А Андрею будущее начальство представлялось людьми солидными и почему-то с такими же окладистыми бородами, которые он видел на портретах Гамарника или Отто Юльевича Шмидта.

После завтрака на построении был зачитан приказ о назначении лейтенанта Рогачева командиром звена истребительной авиабригады, и он был представлен личному составу. Так началась его новая служба, мало похожая на ту, лрпвычную, что осталась в Борисоглебской авиашколе.

Андрей не обольщался мыслью о том, что свидетельство об окончании курсов командиров звеньев с «хорами» и «очхорами» по теоретическим дисциплинам, а также записи допусков к тренировочным и инструкторским полетам на И-16 и УТИ-4 сделают его с первых дней полноправным командиром летного подразделения.

Но действительность превзошла его самые худшие опасения. Он никогда не думал, что путь к кабине боевого самолета окажется столь тернистым.

Когда командир эскадрильи наметил Рогачеву программу ввода в строй, он почувствовал себя банкротом, угодившим в долговую яму. Оказалось, что он должен пройти врачебно-летную комиссию, сдать зачеты по всем документам, регламентирующим правила летной работы, изучить район полетов в радиусе двухсот километров от аэродрома базирования — так, чтобы по памяти нарисовать все площадные, линейные ориентиры и населенные пункты, сдать зачет по правилам восстановления потерянной ориентировки в приграничном районе, зачеты по знанию конструкции матчасти самолета, двигателя, вооружения и инструкции по технике пилотирования самолета И-16… И еще многое-многое, вплоть до парашютного прыжка со старого, доброго приятеля У-2.

Сдача всех зачетов и экзаменов ознаменовалась не слишком значительным, но приятным событием. Начальник склада ОВС выдал ему роскошный хромовый реглан, зимний меховой, демисезонный и летний комбинезоны, шлемы, унты, шерстяное белье, фетровые носки, очки «бабочка» и многое другое вплоть до навигационного снаряжения: линеек, ветрочета, планшета… Словом, за один раз он все не мог забрать со склада, и ему пришлось относить свою экипировку в два захода.

А с полетами Андрею повезло больше. Комэск, слетав с ним на УТИ-4 для проверки пилотажа, остался доволен. Когда на земле Андрей подошел к пему, чтобы получить замечания, комэск снял шлем и, приглаживая редкие волосы, сказал:

— Нормально, товарищ Рогачев. Кое-что ты делаешь не так, как я. Но ученого учить — только портить. Летать ты умеешь. Поэтому бери свой аппарат, — он указал на И-16 с хвостовым номером «4». — Сделаешь два полета по кругу, на отработку точности приземления и полет в зону па пилотаж.

К июлю месяцу Андрей Рогачев полностью вошел в строй и начал водить на учебные задания свое звено — тройку новеньких, еще пахнущих заводской краской самолетов И-16, которыми заменили бывшие ранее на вооружении бригады бипланы И-15 бис.

2

У Андрея было прекрасное настроение. Сегодня его радовало все: и вечер, который он провел в обществе Марины, и чувство нежной близости, возникшее между ними.

На завтра намечались полеты в первую смену, поэтому они с Мариной ушли с танцев еще до того, как военный оркестр заиграл «Прощальный вальс».

У дома под ветлами немного посидели на скамейке, наблюдая, как блекнут последние краски заката. Андрею очень не хотелось уходить, но он помнил о том, что завтра в пять утра он обязан быть на аэродроме.

— Мне пора, — сказал он, взглянув на свои призовые часы с наградной надписью.

Марина проводила его до калитки.

— До завтра?

— До завтра, — Андрей привлек ее к себе. В глазах Марины светилось отражение луны.

Андрей возвращался домой по пустынному скверу, насвистывая веселую мелодию. Перед ним на дорожке солнечными зайчиками прыгали блики от электрических фонарей, падающих из густой листвы деревьев, окаймляющих дорожку.

Выйдя на ярко освещенную площадь перед заводским клубом, он услышал последние известия, транслируемые через местный радиоузел:

— …Как передает агентство Рейтер, семнадцатого июля в Испанском Марокко вспыхнул контрреволюционный мятеж дислоцирующихся там частей испанской армии и Иностранного легиона. Во главе заговора, направленного против коалиционного правительства республиканской Испании, встал генерал Санхурхо…

Андрей, занятый мыслями о Марине, чьи поцелуи еще горели на губах, не придал особого значения этому сообщению.

Испанское Марокко было где-то у черта на куличках, еще дальше, чем Абиссиния, в которой совсем недавно закончилась кровопролитная итало-эфиопская война.

Разве мог Андрей предположить, что это, на первый взгляд незначительное, событие может так круто повернуть его судьбу?..

Он даже запел:

Жизнь была прекрасна. Чудесен был сегодняшний вечер, а завтра его ожидали интересные полеты, а вечером новая встреча с Мариной.

До мятежных ли марокканцев ему или до тех подонков, которые сменили тюремную робу на униформу солдат Иностранного легиона и готовы служить хоть дьяволу — лишь бы платили побольше?

Но через несколько дней, когда радио сообщило, что генерал Санхурхо погиб в авиационной катастрофе, а мятеж, поднятый им, разгорается все больше, Андрей задумался: к чему это может привести и чем кончится? Вместо покойного Санхурхо мятежников возглавил генерал Франсиско Франко, прилетевший в Испанское Марокко с Канарских островов на самолете, который англичане предоставили этому махровому контрреволюционеру.

Франко начал действовать более решительно, с инквизиторской жестокостью расправляться с республиканцами, не заботясь о том, какой резонанс вызовет это в других государствах. Не пощадил он и недавних своих друзей, преданных Республике генералов и офицеров, среди которых были и его родственники.

Он оказался тем человеком, в которого поверили главы фашистских государств и реакционные правительственные круги в Англии, Соединенных Штатах и Франции. Ему отовсюду шла экономическая и военная помощь — из Германии, Италии, Португалии: не только современная боевая техника, но и интервенционные соединения хорошо подготовленных воинских контингентов.

Андрей с болью в сердце следил за героической борьбой республиканцев с фашистами. Прогрессивные люди всего мира начали сбор средств в фонд помощи Республики. С большими трудностями производилась закупка оружия, и тысячи добровольцев-интернационалистов из многих стран поехали в Испанию, чтобы защитить ее от коричневой чумы. Среди них были венгр Матэ Залка и американец Эрнест Хемингуэй, немец Ганс Беймлер и поляк Сверчевский.

В Советский Союз из Испании стали приходить пароходы с детьми, потерявшими родителей.

У Андрея сжималось сердце, когда он смотрел кинохронику о зверствах фашистов в Испании, и все чаще задумывался о своем месте в этой борьбе.

3

Утром противно завыла сирена, установленная на крыше соседнего дома.

«Тревога!» — понял Рогачев и, откинув одеяло, вмиг вскочил с кровати.

В прямоугольнике открытого окна едва серел наступающий рассвет. Андрей быстро обулся, надел комбинезон, опоясался портупеей. «Тревожный» чемодан, заполненный самым необходимым, всегда стоял у порога. Андрей схватил его и побежал к месту сбора.

Через несколько минут переполненный автобус привез летчиков на самолетную стоянку.

Механики и мотористы, прибежавшие сюда из казармы, расположенной близ аэродрома, уже успели расчехлить самолеты и готовили их к вылету.

Командир эскадрильи построил летчиков, прошелся вдоль строя, внимательно осматривая каждого, остановился посередине.

— С рассвета пятого августа «синие», сосредоточив свои войска вдоль государственной границы, перешли в наступление, — заговорил он глухо и серьезно. — Пограничники и передовые части войск «красных» сдерживают натиск «синих». К месту боев подтягиваются бронетанковые и стрелковые соединения «красных». Авиация «синих» действует группами в восемь-двенадцать бомбардировщиков под прикрытием истребителей, нанося бомбовые удары по войскам на поле боя, подходящим резервам, по аэродромам и железнодорожным станциям. — Комэск на минуту оторвался от листа с боевым распоряжением. — Вам ясна боевая обстановка?

— Ясна! — за всех ответил Рогачев.

— Наша бригада, — повысил голос комэск, — с семи ноль-ноль уничтожает авиацию противника в воздухе, действуя из положений «барражирование в воздухе» и «дежурство на земле» в первой готовности.

Спрятав в планшет боевое распоряжение, комэск поспешил на командный пункт.

В первом вылете звено Рогачева перехватило шестерку самолетов СБ с накрашенными поперек фюзеляжей черными полосами.

Бомбардировщики летели вдоль железной дороги, идущей от Новоград-Волынского. Скорость группы была около 400 километров, и, если бы истребители не имели превышения, позволившего на снижении разогнать «ишачков» до скорости 500 километров, они едва бы перехватили группу на заданном рубеже.

Атаку Рогачев произвел сверху сзади одновременно всем звеном. Удерживая ведущий СБ в трубке прицела, он наблюдал, как на сближении происходит рост контуров цели, на которую он наложил нить перекрытия.

Уже можно было различить, что стрелок на СБ начал двигать стволом турельного пулемета, имитируя ведение оборонительного огня.

— Пора! — мысленно сказал себе Рогачев и, нажав на гашетки пулеметов, начал выводить самолет из атаки.

Во втором вылете звено Рогачева было направлено в зону боевых стрельб.

Андрей издали заметил длиннокрылый самолет, сверкавший в лучах солнца, словно начищенный серебряный полтинник. Сзади СБ на длинном тросе тянулась полотняная мишень цилиндрической формы, которую в авиации называли почему-то конусом.

Перестроив ведомых в правый пеленг, Рогачев скрытно сблизился с целью и внезапно атаковал ее снизу. Это обеспечивало звену максимальную безопасность в случае отстрела конуса, но не гарантировало большого количества попаданий в мишень, так как стрельба велась заградительная, с выносом упрежденной точки вперед конуса.

«А теперь бьем поочередно», — решил он, подавая знак ведомым эволюциями самолета. Повторная атака давала свободу маневра при прицеливании. Теперь он стрелял так, как его научил командир отряда в Борисоглебской школе. Этот метод стрельбы назывался чкаловским.

Подойдя к конусу метров на пятьдесят, он уравнял скорость и, довернув на него, сделал крен с обратным скольжением. Когда конус на секунду замер в перекрестии, Андрей всадил в него все заряды, оставшиеся в ленте. Теперь он не сомневался — попаданий хватит с избытком на все звено, для того чтобы получить оценку «отлично».

После августовских учений за звеном Рогачева установилась лестная репутация воздушных снайперов.

Летчики его звена научились стрелять со скольжением. Но Рогачев не раз поучал своих ведомых:

— Прием этот, товарищи, хорош, но в бою опасен. Применять его нужно с умом. Когда мы ловим конус на скольжении, наш самолет тоже замирает в прицеле стрелка бомбардировщика. Палка о двух концах… Но если в прицеле моего самолета окажется фашист, я применю этот прием не задумываясь.

4

Накануне Дня авиации Андрей Рогачев освободился со службы поздно. Когда они с Мариной выбрались в город, то едва успели на последний сеанс кинофильма.

Перед началом показали хронику испанских событий: республиканцы, закопченные пороховым дымом, отбивали атаки фашистов, бросая в них гранаты из-за укрытий, сложенных из мешков с песком.

Когда же в небе Мадрида появились трехмоторные бомбовозы «Юнкерс-52» и «Савойя-Маркетти-79», сеющие смерть на кварталы жилых домов, Андрей совсем забыл о Марине: сейчас он был там, с республиканскими летчиками, которые на «чатос» и «москас» атаковали неповоротливые туши бомбовозов, расстреливая их в упор.

Чадили густые дымы, и машины с косыми крестами на килях рушились вниз под радостные возгласы жителей Мадрида, которые, покинув убежища, с азартом наблюдали за «воздушной корридой».

Марина чувствовала, что Андрей в эти минуты был далеко от нее. Она слышала о добровольцах, и ей вдруг стало страшно: а если и Андрей решится…

Кинофильм кончился, захлопали кресла, а Андрей все еще сидел, погруженный в раздумья. Наконец поднялся, как-то грустно посмотрел на нее и предложил:

— Пойдем поужинаем, я чертовски проголодался.

— Поздно, — возразила Марина.

— Без пяти двенадцать. — На вокзале ресторан работает до трех.

До моста, переброшенного над железнодорожными путями, они шли молча.

— О чем ты задумался? — спросила Марина.

Андрей попытался отшутиться:

— Иду и думаю, пойдешь ли ты за меня замуж. Давно собирался спросить, да духу не хватало.

Он и правда собирался сделать ей предложение, но все ждал ответа на рапорт, который подал месяц назад: он просился в Испанию. Ответа все не было, а предложение сейчас само слетело с уст.

— Что-то раньше я не замечала у тебя робости, — засмеялась Марина.

— Робость не робость, а причина повременить была, — сказал Андрей серьезно, думая, как ей объяснить, чтобы не разглашать тайну. — Решается моя судьба, загремлю я или нет на целый год к белым медведям в Арктику. Если не командируют, поженимся в сентябре, если придется ехать, отложим свадьбу до возвращения.

Марина молча прижалась к его груди. Они стояли на пустынном мосту, пока маневровый паровоз не обдал их паром.

Со смехом они сбежали вниз на привокзальную площадь, стараясь не думать о возможной разлуке.

5

Спустя несколько дней после объяснения Андрея с Мариной ночью к нему постучали.

Андрей встал, включил свет, открыл дверь.

— Можно? — На пороге стоял военный с двумя шпалами в петлицах.

— Заходите, — Андрей пропустил майора в комнату.

— Вы лейтенант Рогачев Андрей Петрович?

— Да, — удивленно ответил Андрей.

— Прошу предъявить документы.

Заметив недоумение на лице Рогачева, нежданный ночной гость успокоил его:

— Мне нужно точно знать, с тем ли человеком я буду говорить.

Андрей предъявил документы. Внимательно изучив их, майор удовлетворенно кивнул.

— Ваша просьба о выезде в качестве добровольца в Испанию удовлетворена. Сейчас за группой летчиков прибудет самолет. Вам нужно немедленно собраться и убыть в Москву.

Андрей ждал этого сообщения, но не думал, что все произойдет столь стремительно.

Вещей много не берите. Всем необходимым вас экипируют в столице, — предупредил майор.

Он терпеливо ждал, пока Андрей собирался.

Затем они спустились и сели в эмку, стоявшую у подъезда.

— На аэродром, — распорядился майор. Они проехали через пустынный, спящий глубоким сном авиагородок, ставший Андрею дорогим, где у него появилось много друзей.

На КП командира бригады собралось четверо летчиков. Среди них был и Иван Вихрев, подчиненный Андрея.

— Привет, командир, — обрадовался летчик, — нашего полку прибыло.

Когда в воздухе послышался гул самолета, заходящего на посадку, на КП приехал комиссар бригады Нестеренко. Вытерев платком вспотевшую бритую голову, он ласково посмотрел иа летчиков.

— Ну что, дорогие мои товарищи, речей длинных говорить некогда. Вы сами добровольно изъявили желание ехать туда, где рука об руку с республиканцами ведут смертный бой с фашистами лучшие сыны нашей Родины. Будьте мужественными, стойкими и не посрамите высокое звание коммуниста-интернационалиста. Счастья вам! Желаю достойно выполнить свой долг и вернуться домой.

— Спасибо, — дружно поблагодарили летчики.

— Может быть, будут какие просьбы?

Секунду помолчав, Андрей решился:

— Нельзя ли отлучиться на несколько минут попрощаться с невестой? Она живет рядом.

— Нет, — твердо ответил за комиссара майор, привезший его. — Ваш отъезд носит секретный характер, и с этого момента никаких встреч.

— Оставьте ее адрес, товарищ Рогачев, я сообщу вашим родителям и невесте, что вы убыли в длительную командировку, — сказал комиссар и потрепал расстроенного Андрея но плечу: — Вы, товарищи, теперь на особом положении. У вас скоро будут другие имена и биографии.

Через полчаса, дозаправившись топливом, самолет взлетел и взял курс на Москву. Рассветало. Внизу уже можно было различить контуры спящего Коростеня. Вот там, в домике под деревьями, спит, ничего не подозревая, Марина. Как она отнесется к его внезапному отъезду? И придется ли им встретиться еще?

Он долго смотрел в иллюминатор, пока город не исчез в предутренней дымке.

Ровно пели моторы, навевая грустные воспоминания. На мягких креслах с откидывающейся спинкой было удобно полулежать, смежив веки. Но сон не шел к Андрею. Он, вспоминая о прошлом, думал о будущем. Что ждет его впереди?

Он и представить не мог, что судьба готовит ему суровые испытания в небе Испании, а затем Халхин-Гола и что вернется он на свой аэродром спустя четыре года, когда Марины в городке уже не будет — она уедет с другим в Мурманск.

Но это будет потом. А сейчас… Сейчас он думал о том, как лучше подготовить себя и своих подчиненных к жарким боям.

 

Глава шестая

1

Карл фон Риттен рвался в бой, как молодой гончий пес, которого впервые взяли на охоту и который не знал еще силу, повадки и остроту клыков преследуемой жертвы.

Он вылетел в группе майора Рейнгарда на прикрытие бомбардировщиков, целью которых был Мадрид. По рассказам летчиков, уже понюхавших пороху в небе, столицу Испании прикрывают И-15 и И-16. Правда, истребителей не так много, но русские, летающие на них, умеют драться.

«Ничего, посмотрим кто кого», — самоуверенно думал Карл, плотно держась ведущего и любуясь четким строем Ю-52 и Хе-51, висящих над ними. На подходе к линии фронта впереди показалась шестерка «москас», как летчики называли И-16. Карл вместе с другими Хе-51 с упоением помчался им навстречу, ни на миг не сомневаясь в победе. Дюжина Хе-51 против шестерки — двойное превосходство, не считая «юнкерсов»! Разве можно упустить такой шанс?!

И-16 шли на той же высоте, лоб в лоб. Рейнгард качнул крылом: приготовиться к бою. Но на встречных курсах, когда сближение столь стремительно, что прицеливание занимает считанные доли секунды, большого эффекта не получится. Поэтому Рейнгард решил уйти вверх поворотом, на горке, чтобы, пропустив под собой И-16, атаковать их сзади.

Ведомые четко выполнили классическую фигуру пилотажа, но Рейнгард, не терявший из вида И-16, заметил, что шестерка «москас» разделилась на два звена.

Одна тройка, скользнув вниз, атаковала неповоротливых бомбардировщиков Ю-52, а второе звено начало заходить в хвост их группе Хе-51.

Пришлось и Рейнгарду дробить свою группу. Сам Тео бросил свою шестерку вниз на помощь атакованным «юнкерсам», два из которых уже дымили подбитыми моторами, а обер-лейтенанту Добершютцу приказал драться со вторым звеном И-16.

Карл заложил крутой вираж на снижении, от которого темнело в глазах, стараясь удержаться за самолетом Добершютца. Боковым зрением он увидел, что находившаяся внизу группа Рейнгарда завязала бой с И-16, которые подожгли три «юнкерса».

Что произошло дальше, Карл не понял. Сверкнувшие молнии огненных трасс, которые появились откуда-то сзади справа, обрушились с тяжелым грохотом на мотор его Хе-51. Мотор затрясся, заскрежетал и, захлебнувшись, прекратил натужное гудение. Из-под капота повалил дым, горячее масло забрызгало козырек кабины, сделав его непрозрачным.

«Хорошо, что действуют рули», — подумал Карл, проверяя надежность закрытия парашютных лямок.

Пока высота была две тысячи метров, нужно было решать, что делать: прыгать или садиться.

Внизу была неровная всхолмленная местность, на которой кое-где зеленели клочки крестьянских полей.

Прыгать с управляемого самолета не хотелось, и Карл начал подбирать площадку для вынужденной посадки.

Земля набегала быстро. Расчет ему удалось сделать хороший, но площадка оказалась не столь ровной, как смотрелась с воздуха. Перед самым приземлением он увидел, что его машина падает на крупные валуны, сложенные на краю крестьянского поля…

Очнулся Карл в лазарете. Голова так гудела и трещала от боли, что казалось, будто она расколота на мелкие части. Подошедший врач успокоил его: «Вы, лейтенант, родились с серебряной ложкой во рту. Отделались лишь контузией. А могли бы сгореть в машине, если б не подоспели солдаты».

2

И вот он снова в Германии. Контузия постепенно отпускала, сошли синяки ушибов и ссадины, полученные в аварии, и Карл после месячного отдыха приступил к службе. А в октябре из Испании привезли в цинковом гробу то, что осталось от обер-лейтенанта Добершютца, его командира из группы майора Рейнгарда.

Когда летчики в касках шли за гробом, утопающим в цветах, Карл подумал: «А ведь и я мог лежать в этом ящике. Ведь Добершютц был гораздо опытнее меня, и вот что с ним стало…»

Недели через две после похорон Добершютца Карл получил известие о том, что в берлинском военном госпитале Темпельгольф находится на излечении майор Тео Рейнгард, получивший тяжелые ранения и ожоги.

«По-видимому, в Испании дела идут не так гладко, как это показывают в военных хрониках. То, что сбили меня и Добершютца, можно еще понять. Но Тео Рейнгард? Он же ас, один из лучших летчиков люфтваффе!»

Газеты были заполнены сообщениями об испанских событиях. Неизвестные подводные лодки потопили два русских теплохода, на которых везли продовольствие и снаряжение для республиканской Испании.

Западные правительства продолжали проводить политику невмешательства, всячески тормозя поставку оружия республике и чиня препятствия для въезда добровольцев. А находившийся не у дел Уинстон Черчилль сделал такое заявление:

«Когда я читаю, что значительное количество немецких нацистов и итальянских фашистов направились в Испанию для того, чтобы уничтожить огромное количество русских большевиков и французских коммунистов, я сожалею об этом. Но когда я спрашиваю мое сердце, я не могу не чувствовать, что если все эти вооруженные туристы в Испании будут уничтожать друг друга с такой силой, то не останется никого, за исключением представителей прессы, которые нам расскажут об этом, то интересы и безопасность Великобритании будут, в известной степени, обеспечены».

3

Карлу удалось навестить бывшего инструктора накануне нового, 1937 года. То, что лежало в отдельной госпитальной палате, даже отдалённо не напоминало подвижного Тео Рейнгарда. Правая, утолщенная гипсом нога, подвешенная тросами, торчала обрубком, лицо перекрещено бинтами, виден лишь нос. «Не хотел бы я быть на его месте», — подумал Карл, вспомнив слова сестры, предупредившей его, чтобы он не утомлял больного долгим присутствием и не волновал неприятными известиями.

— Ему так нужны слова утешения, — шептала она ему у двери палаты, — жаль, что он отказывается побеседовать с пастором.

А левой ноги у Тео не было совсем. Под одеялом просматривалась лишь культя выше колена. Майор лежал неподвижно, и, если бы не открывшиеся веки единственною глаза, тоскливо выглядывающего из-под бинтов, можно было бы подумать, что он мертв.

— Садись, Карл, — раздался негромкий глуховатый голос. Только голос остался прежним, все остальное было незнакомо, даже руки Тео с синеватыми ногтями, лежавшие сверху одеяла, походили на восковой слепок.

— Здравствуй, Тео, — произнес Карл не своим, севшим от увиденного голосом. Он налил воду из графина в вазу, поставил букет цветов на тумбочку у изголовья и положил красивую коробку шоколада.

— Спасибо. А вот конфеты совсем ни к чему.

— Угостишь медсестру, которая ухаживает за тобой.

— Я бы ее угостил костылем, если бы смог. — Чувствовалось, что каждое слово ему давалось с трудом.

Карл осторожно уселся в кресло, стоящее неподалеку от изголовья. Под сверлящим взглядом Тео он чувствовал себя неловко от того, что ничем не может облегчить страдания командира.

— Ты бы лучше принес мне шнапса, — сказал Тео свистящим полушепотом.

— А разве можно? Доктора специально предупредили о запрете для тебя спиртного.

— Пошли к дьяволу эти доктора. Они умеют только лишать людей последних радостей. Мне теперь все равно ничего не поможет и хуже не навредит… Учти это, если еще придешь ко мне. Но прихвати и воронку. Без нее в меня ничего не вольешь. Я теперь заправляюсь как самолет, — пытался пошутить человек-кокон.

— А чем тебя кормят?

— Бульонами и растертыми кашицами.

В палату заглянула сестра.

— Герр лейтенант, вам остается пять минут до конца визита.

— Не мешайте нам, сестра, — зло прохрипел Тео, сверкнув своим глазом. — Как вы опротивели с вашими заботами! Дайте мне подохнуть спокойно!

Тео закрыл глаз, передернувшись от боли.

— Укол! Укол давай, стерва! И не гони лейтенанта…

Сестра, привыкшая к истерикам тяжелобольных, приготовила шприц с морфием и, приподняв рукав рубашки, сделала обезболивающий укол в восковую руку Тео.

— Герр лейтенант, не задерживайтесь, прошу вас. Видите, как больному плохо.

Тео, услышав ее шепот, разразился проклятиями. Это было ново в его поведении. Рейнгард раньше отличался спокойным и сдержанным характером. Здесь же в бинтах лежал издерганный, измученный болью истеричный человек.

Грубая брань словно сквозняк выдула сестру из палаты.

— Извини, Карл, что я, пригласив тебя в гости, закатываю истерики. Сейчас, после укола, мне станет легче… В Берлине, кроме тебя, у меня никого не осталось. А фрау Отт я не могу пригласить сюда, да и не хочу показываться ей на глаза в таком виде.

— Тео, может быть, что-либо нужно для тебя сделать?

— Единственное, это не жалеть меня. Во всем виноват я сам. Сам вызвался ехать волонтером. А все остальное у меня есть… Много ли нужно калеке? Фатерлянд помнит своих героев… На днях меня посетил сам рейхсминистр авиации. Поздравил с Рыцарским крестом и очередным зваунием. Уход, присмотр за мной великолепные… Но все это ни к чему. Кто я теперь? Калека… Будь у меня «люгер» и сила, чтобы надавить на спусковой крючок…

— Тео, перестань! Все обойдется. Вылечишься. Ну, будешь прихрамывать…

— Не нужно утешений! Я пригласил тебя не за этим. Видишь, что со мной произошло?

Карл промолчал.

— Если не хочешь походить на меня, не торопись в пекло за Пиренеями. Я проклял тот день, когда вызвался туда ехать. Ну, кто он мне, этот недомерок Франко? Отец? Брат? За каким дьяволом мы должны были засыпать бомбами Мадрид, ровнять с землей Гернику? Для чего мы должны были каждый день вести сумасшедшие воздушные бои?

— Нас послал фюрер!

— Фюрер?! — Тео грязно выругался. — Не будь хоть ты идиотом… — Это звучало кощунственно — брань рядом со словом «фюрер». — Когда я закрываю глаза, вижу висящие в воздухе десятки «юнкерсов», «капрони», «савойи». Мы их сопровождали в каждом вылете, и в каждом вылете ввязывались в бой с И-16 и И-15… Как русские дрались! Это был какой-то кошмар, непохожий на рыцарские схватки, которые происходили в шестнадцатом году над Фландрией и Верденом.

Карл был рад, что Тео отвлекся от мысли о своей инвалидности.

Тео чуть помолчал, отдышался и заговорил снова:

— Видел я одного сбитого русского парня. На допросе он молчал. Тогда наши ублюдки изрубили его, как капусту, погрузили в корзину и сбросили с парашютом на аэродром, где базировались русские. Они хотели напугать Иванов, а получилось наоборот. Теперь они дерутся беспощадно, мстят за смерть своих камерадов. Бои идут трудные. Теперь вся надежда на «мессершмитты», — закончил Тео и закрыл глаз.

Карл понял, что утомил майора до предела.

— Извини, Тео, мне пора уходить. Я и так заговорил тебя. Выздоравливай скорее. Мы приедем к тебе с Эрвином Штиммерманом. Он теперь летает в моем звене.

— Спасибо, буду рад. Но не забудь мой совет и просьбу.

«Боже мой, как сломался наш Тео! Это конченый человек… Даже перестал верить фюреру», — подумал фон Риттен, уходя.

Уже на пороге палаты он услышал:

— Прощай, Карл.

Карл оглянулся и увидел, что вся боль и тоска, скопившиеся в истерзанном человеке, выплеснулись из его единственного глаза.

— До свидания, Тео!

Карлу показалось, что он попрощался навсегда.

Встреча с Тео Рейнгардом оставила тяжесть на душе. А через несколько дней ему сообщили: Тео скончался.

Ошеломленный известием, Карл помчался в госпиталь. Но тело Тео уже отправили в морг. Лечащий врач под большим секретом открыл ему, как другу покойного, что майор Рейнгард принял лошадиную дозу снотворного, которое он накопил за все время пребывания в госпитале. Как он ухитрился сделать это без посторонней помощи, для всех оставалось загадкой.

В некрологе, появившемся в журналах «Адлер» и «Дейче Шпортфлигер», сообщалось, что кавалер Рыцарского креста, орденов «Поур ле мерит» и Железных крестов 1-го и 2-го класса Тео Рейнгард скончался в военном госпитале от ран, полученных в авиакатастрофе.