Глава 1

1

В окрестностях аэродрома отцвели фруктовые сады. Скверы Аахена наполнились ароматом сирени. Летчикам авиагруппы Келленберга неплохо жилось в этом вестфальском городе. Их боевые вылеты на перехват самолетов-разведчиков более походили на азартную охоту за крупным зверем. Но не за горами были грозные события.

Третий этап блицкрига начался на рассвете 10 мая 1940 года.

К началу боевых действий германское командование сосредоточило на фронте от Голландии до Люксембурга 92 дивизии и около 2500 самолетов, обеспечив полуторное превосходство по сухопутным войскам и двойное по авиации. Кроме того, самолеты люфтваффе имели качественное превосходство, не говоря уже о том, что моральный дух пилотов, упоенных победами над слабыми противниками, был очень высок.

Характеризуя это время, английский разведчик Эшер Ли так писал в своей книге «Военно-воздушные силы Германии»:

«…В противоположность своим противникам германская авиация уже имела ценный девятимесячный боевой опыт. Ее летчики прошли длительную и тщательную подготовку, и большинство старых пилотов (ведущих пар и звеньев) неоднократно выходили победителями из боев, что вселило в них чувство уверенности.

Во фландрских боях участвовали все лучшие немецкие летчики. Звезды пикировщиков: Рюдель, Зигель, Еинесерус и Штейн, асы истребителей: Вик, Мельдерс, Галланд, Мальпан, Марсель — никогда не сияли больше в таком созвездии. Одни погибли в Англии, другие «приземлились», получив работу в штабах… Но в мае 1940 года лучшие силы сконцентрировали свои усилия на фронте около 250 миль».

10 мая началось очень похоже на тот день 1 сентября, когда немцы нанесли первый удар по польскому аэродрому. Разница была только в том, что цель была не Тарунь, а голландский аэродром Рурмонд. Карл, приобретя опыт, почти не чувствовал того волнения, которое испытывал в первом боевом вылете. Теперь он не сомневался в том, что они все сделают как нужно.

«Ягуары» фон Риттена взлетели перед восходом солнца и направились вдоль реки Рур на северо-запад. Идя вдоль нее, они выходили прямо на Рурмонд, расположенный у впадения Рура в Маас.

С первыми лучами солнца, выкатившегося из-за горизонта, на стоянки голландских самолетов посыпались фугасные бомбы, сброшенные с пикирующих «мессершмиттов».

Освободившись от бомбовой нагрузки, самолеты ударной группы замкнули круг над аэродромом, блокируя попытку взлета голландских истребителей «фоккер» и «ле фошер». По ожившим зениткам работали пары из звена Эрвина. Истребителям необходимо было продержаться до подхода транспортных Ю-52, с которых выбрасывался парашютный десант для захвата аэродрома и города — важного узла дорог и водных путей.

В воздухе уже показались трехмоторные транспортники, когда самолет Карла задрожал от пулеметной стрельбы. Это его стрелок Бейер открыл оборонительный огонь.

Карл оглянулся и увидел заходящую на него сверху четверку самолетов необычного вида. Двухбалочные истребители, энергично маневрируя, быстро сближались на дистанцию огня. Моторы истребителей противника, расположенные в тандем, вращали сверкающие лопасти винтов спереди и сзади кабины летчика.

«Да ведь это голландские «Фоккеры-23», — догадался Карл, вспомнив красочный журнал с фотографиями самолетов, выставленных в парижском салоне 1938 года. Он энергично потянул ручку управления, пытаясь выйти из-под удара боевым разворотом, но тут же услышал, как, заглушая стрельбу Бейера, по фюзеляжу загрохотали удары крупнокалиберных разрывных пуль.

Рискуя свернуть шею при перегрузке, Карл посмотрел назад. «Фоккеры» выходили из атаки. Их связала боем подоспевшая четверка Эрвина. По тяжести на рулях и необычной инертности машины он понял, что их подбили. С трудом выведя непослушную машину в горизонтальный полет, Карл огляделся. Над аэродромом Рурмонд раскрылось больше сотни парашютных куполов.

— Эрвин, принимай командование, — передал Карл, — выхожу из боя.

На развороте левый мотор резко обрезало. Раздался скрежет, и из выхлопных патрубков показались коптящие языки пламени. «Дело дрянь, — подумал Карл, выключая неисправный мотор, — так мы и через границу не перетянем».

— Командир, дымим сильно, — передал Бейер.

Но Карл и сам видел, что произошло самое неприятное — самолет горел.

— Приготовиться к прыжку! — скомандовал он и сорвал рычаг аварийного сброса фонаря кабины. Тотчас в кабину ворвались шум и завихрения. В нос ударил запах гари.

— Готов к прыжку? — спросил он стрелка, испытывая желание поскорее покинуть самолет, пока тот не превратился в погребальный костер.

— Готов! — еле слышно пропищал в наушниках голос Бейера, заглушенный ревом воздушного потока.

— Отвязывайся! — Карл снял ноги с педалей и, перевернув «мессершмитт» в положение «вверх колесами», вывалился из кабины в густой, почти твердый воздушный поток. Высота позволила сделать затяжку, погасившую поступательную скорость тела, и рывок раскрывшегося купола был не намного сильнее, чем в обычных тренировочных прыжках.

Сев поглубже в подвесной системе, он огляделся. Справа, метрах в пятидесяти и чуть выше, спускался Бейер. Внизу под ними переливалась яркими красками плантация тюльпанов.

— Как ты там? — крикнул он Бейеру.

— Нормально, герр капитан!

— Пистолет цел?

— Так точно!

— Так точно!

— Готовься к бою! — скомандовал Карл, и ему вдруг стало весело. Во-первых, они выбрались благополучно из дерьмовой ситуации, а во-вторых, внизу было безлюдно. В это раннее утро все спали, и они могли найти укрытие, чтобы отсидеться до вечера. А вечером — он даже не сомневался в этом — здесь будут немцы.

Приземлившись, свернули парашюты и спрятали их, завалив мусором в сухой дренажной канаве.

— Пойдем к тем строениям, — сказал Карл и, загнав в ствол вальтера патрон, двинулся вперед. Сзади, держа на изготовку «люгер», шел Бейер.

Они подошли к теплицам, когда подъехал потрепанный красный «ситроен». Из-за руля выскочил толстый мужчина и, крича по-голландски, погрозил им кулаком.

Карл понял, что он ругается за истоптанные тюльпаны.

Увидев направленный на него вальтер, человек прервал поток красноречия. Глаза его удивленно округлились. Он только теперь разглядел перед собой вооруженных людей.

— Тихо! — негромко сказал Карл. — Руки вверх!

Голландец беспрекословно поднял руки. Бейер пощупал его карманы и убедился, что толстяк безоружен.

— Дай ключ от машины, — приказал Карл и слегка ткнул голландца в бок стволом вальтера. — Садись. Покажешь дорогу в Рурмонд.

За руль сел Карл, набросив на плечи пиджак голландца. Сзади с «люгером» на взводе примостился Бейер, готовый в любой момент открыть огонь.

Минут через тридцать «ситроен» остановился перед препятствием. У въезда на аэродром поперек шоссе лежал на боку автобус.

Карл открыл дверцу и вышел из «ситроена».

— Стой! — окликнули его. — Ваши документы!

Сбросив пиджак, Карл направился к автобусу. Сбоку дороги было отрыто и замаскировано пулеметное гнездо. На него уставилось несколько стволов «шмайссеров».

— Немецкий летчик капитан фон Риттен! Меня сбили при атаке аэродрома.

— Подходите ближе!

Здоровенный верзила в пятнистом камуфлированном комбинезоне, из-под распахнутого ворота которого выглядывали белые петлицы полка «Герман Геринг», проверил документы и стал сразу любезен:

— Поезжайте, герр капитан, на аэродром и представьтесь командиру отряда. Он вам подскажет, что делать дальше. Через час-полтора здесь будут наши. Танковая колонна уже подходит к Эхту.

2

Второй и третий день вторжения во Фландрию авиагруппа Келленберга, которая теперь входила в состав истребительной эскадры «Хорст Вессель», отражала налеты английских бомбардировщиков «беттл» и «блейнхейм» на мосты через Альберт-канал и реку Маас. Через них непрерывным потоком катились германские наступающие части. Англичане бросали последние резервы бомбардировщиков, пытаясь прервать этот нескончаемый поток танков, мотопехоты, артиллерии.

При отражении, налета двадцати четырех английских бомбардировщиков на мосты в Масстрихте было сбито десять «блейнхеймов». Наконец-то отличился и Руди Шмидт, сбив в один день два самолета. Но, заработав один Железный крест, ему захотелось получить и второй — первого класса. Воистину — человек ненасытен.

Карл фон Риттен после прыжка со сбитого самолета был направлен вместе со стрелком Бейером на медицинское обследование. Оба были допущены к полетам, но возобновили боевую работу уже после капитуляции Голландии.

Эскадра «Хорст Вессель» несколько раз передавалась из одного Воздушного флота в другой. Она то вливалась в состав 5-го авиакорпуса генерала фон Грейма, то переподчинялась 8-му авиакорпусу генерала фон Рихтгофена.

Перемещаясь вслед за лавиной танков генерала фон Клейста, они редко сидели больше двух дней на одном аэродроме. Непосредственная поддержка наступающих войск, расчистка им дороги требовали максимального приближения базирования авиации к линии боевого соприкосновения.

Двести Ю-87, падая почти отвесно, укладывали бомбы в цель с точностью, превосходящей артиллерийскую стрельбу. Так как в воздухе появились английские истребители «харрикейн», то отряду Карла часто приходилось вылетать на прикрытие пикировщиков. А это была изматывающая работа. Стремясь выполнить все заявки пехотных и танковых командиров, «юнкерсы» делали по 5–7 вылетов на экипаж. У истребителей нагрузка была не меньше. Поэтому, когда наступал вечер, все валились с ног от усталости.

Во время медицинского обследования у Карла было достаточно времени на раздумья. Сумев беспристрастно проанализировать ход воздушного боя над Рурмондом, он нашел причину того, что оказался сбитым. А причин было несколько. Из них главные — недооценка сил противника, излишняя самоуверенность и плохая осмотрительность… Позор! Увидеть атакующие самолеты противника после того, как стрелок открыл оборонительный огонь…

Злость на себя за допущенные ошибки помогла Карлу преодолеть тот психологический барьер, который возникает у летчиков после крупной неудачи.

Обжегшись на блокировке Рурмонда, Карл стал летать более осмотрительно и хитро, а боязливая настороженность, посетившая его после вынужденного прыжка, исчезла после двух-трех удачных вылетов.

Чем ближе они подходили к побережью Ла-Манша, тем чаще приходилось встречаться с английскими «харрикейнами» и «спитфайрами». Эти истребители пилотировали достойные противники. Для немецких летчиков было неприятной неожиданностью то, что «харрикейны» и особенно «спитфайры» могли успешно противостоять немецким истребителям.

21 мая танки Гудериана в районе Абвиля вышли на побережье Ла-Манша, расчленив фронт союзников. Теперь английские экспедиционные войска, находившиеся в Северной Франции и Бельгии, оказались отрезанными от французской армии. Вскоре германские войска заняли Булонь и окружили Кале.

И в тот момент, когда над английскими войсками, окруженными в районе Дюнкерка, нависла угроза полного уничтожения, Гитлер приказал приостановить наступление. Только наиболее близким ему лицам было известно, что полный разгром английских войск не входил в расчеты фюрера. Это могло осложнить предстоящие переговоры с Англией о мире.

Генерал Рундштедт, не знавший всех тонкостей дипломатии Гитлера, на совещании в Шарлевиле нарвался на неприятность.

— Мой фюрер, — сказал он, поднявшись и вставив в глазницу монокль, — разрешите мне ввести в бой второй эшелон — танковые дивизии… Ударом вдоль побережья с севера я отрежу все пути для бегства англичан.

— Пусть убираются! — истерически взвизгнул Гитлер, так что от неожиданности у Рундштедта вывалился монокль. — Теперь наконец мы договоримся с ними. Они будут господствовать на морях. А мне достаточно Европы.

Услышав о морях, адмирал Редер не удержался:

— Мой фюрер, будет естественным отобрать у англичан часть боевых кораблей для усиления мощи наших кригсмарине.

— Не говорите глупостей, — грубо оборвал его Гитлер. — Я не потребую у них ни одного корабля. Если бы я сделал это, то дал бы им повод сражаться до конца. Мои условия мира будут, напротив, исключительно великодушны.

Германские ВВС господствовали в дымном небе Дюнкерка, хотя этот порт прикрывался английскими истребителями, базировавшимися не только на континенте, но и на островах метрополии.

Дюнкерк горел, подожженный бомбардировками и артобстрелом. Пылали нефтехранилища, прикрыв город черной непроницаемой завесой. Выше дыма носились эскадрильи «харрикейнов», делая все возможное для облегчения участи эвакуирующихся войск.

Между Дюнкерком и Дувром море было забито судами. Сотни больших и малых кораблей торопились спасти от плена солдат разгромленных экспедиционных сил, потерявших все свое тяжелое оружие.

«Счастливчики», вырвавшиеся из дюнкеркского ада, потрясенные морально и физически, посылали бессильные проклятия в адрес немцев, своих союзников французов и королевских ВВС, не сумевших прикрыть их с воздуха.

4 июня 1940 года операция «Динамо» по эвакуации англо-французских войск была прекращена. В ходе ее удалось вывезти с континента в Англию около 340 тысяч англичан и французов. Около 30 тысяч французских войск не смогли посадить на корабли, и они капитулировали. Немцам в качестве трофеев досталось 2400 орудий, 700 танков и 130000 автомашин.

Дюнкерк… Позорнейшая страница второй мировой войны. Один из участников боевых действий английский офицер Ричард Сквайре так выразил свое к нему отношение в книге «Дороги войны»:

«Дюнкерк был бегством с поля боя. Дюнкерк был предательством по отношению к нашей союзнице Франции. Дюнкерк был пощечиной для английских солдат, которые хотели сражаться, а не эвакуироваться под огнем вражеских орудий…»

Вскоре после падения Дюнкерка на побережье приехал Гитлер. Ему захотелось своими глазами посмотреть на успехи германских войск. Глянув в бинокль на скалы Дувра, он сказал, обращаясь к сопровождавшим его высшим чинам армии и ВВС:

— Мы должны укрепиться здесь и через Ла-Манш контролировать все действия Англии. Рано или поздно англичане убедятся, что с нами бесполезно воевать, и захотят встретиться, чтобы договориться об условиях мира.

Все время пребывания Гитлера на побережье в воздухе дежурили усиленные наряды истребителей, готовых отразить налет английской авиации. Отряду Карла фон Риттена тоже выпала высокая честь прикрытием с воздуха обеспечивать безопасность пребывания фюрера в Дюнкерке. Он и его летчики до боли в глазах всматривались в воздушное пространство. Но оно было пустынно. А как хотелось дать взбучку каким-нибудь нахалам, зная, что за твоим боем с земли наблюдает сам фюрер. Но, увы, в воздухе носились только самолеты с черными крестами и свастиками. И крестов этих было столько, что хватило бы на приличное кладбище.

Дюнкерк продолжал гореть, причем теперь горели не только город и порт. Горела разлившаяся по воде нефть. Море было объято пламенем чуть не на милю от берега.

Гитлер издали посмотрел на это апокалипсическое зрелище, затем полюбовался на огромные скопления брошенной техники и изрек:

— Разбитой армии всегда полезно дать возможность вернуться на родину, чтобы показать гражданскому населению, как ее разгромили.

5 июня немецкие войска предприняли новое наступление. Легко прорвав линию обороны французов на всех участках фронта, они начали походный марш (иначе трудно назвать это стремительное, почти не встречавшее сопротивления наступление немцев) по территории Франции. 14 июня немецкие войска без боя вошли в Париж.

16 июня на пост премьер-министра Франции был назначен престарелый маршал Петен, который сразу же начал переговоры с немцами о капитуляции.

3

Узнав о новом перебазировании, летчики обрадовались: еще бы, аэродром Эрис-Диньи находился в пригородах Парижа! В отряде Карла фон Риттена не было ни одного пилота, не мечтавшего побывать во французской столице, таившей в себе столько соблазнов.

Авиагруппу на новый аэродром вел майор Фриц Шрамм, заместитель Келленберга. Сам командир вместе со штабными офицерами и техниками улетел на Ю-52 в Эрис-Деньи для обеспечения приема группы.

Погода была малооблачной. Ярко светило солнце. По зелени полей и виноградников медленно скользили темные тени кучевых облаков. С большой высоты земля, проплывающая внизу, казалась нарядной и благополучной. Высота скрадывала от глаз летчиков искореженные гусеницами танков посевы и виноградники, покинутые фермы и опустевшие деревни, кюветы и обочины дорог, заполненные брошенными повозками и автомобилями, вспухшие трупы лошадей и свежие холмики земли над могилами беженцев, расстрелянных пулеметами «мессершмиттов».

Все чаще по маршруту полета попадались шоссейные и железные дороги, все густонаселеннее становилась местность. Заводские и фабричные здания, линии высоковольтных передач, богатые виллы — все говорило о том, что приближается большой город.

Париж… Теперь уже Карл не мечтал свалить на город Эйфелеву башню. Черт с ней, пусть стоит!

Он бы предпочел побродить по его улицам, заполненным легкомысленными француженками, посидеть в ложе «Гранд опера» или в кабачках Монмартра. И, кажется, время осуществления его желаний было не за горами.

— Сомкнитесь плотнее, — проворчал в наушниках голос Фрица Шрамма: ведущий хотел завести авиагруппу на Эрис-Деньи парадным строем.

4

— Мой командир! — Лейтенант Рессон коснулся плеча Поля Фермона, забывшегося тяжелым неспокойным сном под плоскостью «девуатина».

Майор Фермон с трудом открыл глаза. Он чувствовал, что еще не избавился от ощущения тяжелой усталости. Голова была свинцовая, и все мышцы ныли, словно его накануне поколотили палками.

Их истребительный отряд последние дни не выходил из тяжелых воздушных боев и растаял, словно мартовский снег.

— Чем еще хотите обрадовать меня, Рессон? — спросил он, садясь и протирая глаза фуляром.

— Курсель сейчас слушал радио. Немцы вошли в Париж.

Поль удрученно свистнул:

— Проклятье! Значит, мы уже в тылу противника?..

Надо было срочно улетать отсюда, пока немцы не появились на аэродроме.

«Бедная Франция! — думал он, потирая виски. — Что тебя ожидает? Сдать Париж бошам… Позор!.. Какой позор!»

От отряда майора Фермона оставайся лишь номер «1-26» да три летчика на исправных «девуатинах»: сам Фермон, Рессон и сержант Курсель.

— Лейтенант, передайте Курселю, пусть готовится к вылету.

— Простите, куда прикажете проложить маршрут?

Фермон заглянул в полетную карту.

— Теперь, чтобы сбежать от фашистов, нужно лететь в Женеву. Но мы еще не кончили свою войну, поэтому приземлимся с недолетом до Швейцарии, скажем, в Дижоне. Думаю, что там найдутся командиры, которые подскажут, что нам делать дальше. По самолетам!

Дав старшему технику отряда распоряжение на немедленное убытие наземного персонала в Дижон, Фермон сел в кабину.

— Господин майор, — окликнул его старший техник, — что нам делать с двумя неисправными «девуатинами»?

— Уничтожьте их! Подожгите…

Взлетели тройкой и сразу же развернулись на юго-восток, оставляя Париж, занятый противником правее по курсу.

Полю не верилось, что по его родному городу сейчас хозяевами расхаживают пруссаки. Он посмотрел в сторону Парижа, пытаясь разглядеть в сиреневой дымке очертания Эйфелевой башни.

— Мой командир, — окликнул его взволнованный голос Курселя, — посмотрите влево — ниже!

Задумавшийся Фермон очнулся и взглянул в направлении, указанном ведомым.

Ниже шла армада двухмоторных «мессершмиттов». Сомкнувшись в тесный строй, они летели как на параде — тремя компактными группами.

— К бою! — подал команду Поль Фермон.

Сегодня они не станут считать врагов. Боль заполнила сердце летчика. Вот так бесцеремонно, в парадном строю, немцы идут над его Парижем. А они, словно дезертиры, тайком убегают на юг. Но боши прилетят и туда… Остановить их можно только одним способом — уничтожать всех подряд.

Друзья мои, — успел он сказать ведомым, занимая исходное положение для атаки, — мы должны вздуть этих нахалов. На нас смотрит Париж!

Используя преимущество в высоте и внезапность, французы круто спикировали на ведущую группу.

Поль Фермон видел в перекрестье прицела, как стремительно приближался силуэт самолета, камуфлированного светлыми и темно-зелеными полосами и пятнами. На концах его длинных крыльев отчетливопросматривались черно-белые кресты. «Пора!» И он нажал на гашетку. На его глазах «мессершмитт» взорвался, разлетевшись на множество обломков. Он не успел вывести «девуатин» из атаки и проскочил через центр взрыва, каким-то чудом избежав столкновения с разлетевшимися деталями «мессершмитта». Удивившись, что остался цел, он потянул на боевой разворот, ища взглядом своих ведомых.

Фермону в горячке боя некогда было считать победы. Он стрелял, изворачивался, уходя от вражеских трасс, и снова появлялся среди растревоженного роя «мессершмиттов», выбирая цель для своей пушки и пулемета.

Четыре «моссершмитта» рухнули на землю прежде, чем был сбит Курсель, а затем французы остались без снарядов.

Осатаневший от ярости Фермон готов был рубить вражеские самолеты винтом, но он не успел сделать этого. На его «девуатине» скрестились очереди двух «мессершмиттов», у которых передняя часть фюзеляжа была разрисована под оскаленные собачьи пасти. Веса металла, выплеснутого из четырех пушек и двенадцати пулеметов, хватило бы для потопления тральщика или сторожевого корабля. А перед ними был всего лишь дюралевый самолет…

— Да здравствует Франция! — крикнул Рессон, видя вокруг себя только оскаленные собачьи пасти, из которых к нему тянулись пунктиры огненных трасс. Последнее, что он смог услышать, это был грохочущий удар.

За воздушным боем наблюдали многие жители с окраины Парижа.

— Этих французов никто не посмеет упрекнуть в малодушии, — громко сказал высокий мужчина, смотревший в небо. Стоявшие рядом парни сняли береты. — Их подвиг и жизнь, — продолжал высокий мужчина, — отданные Франции, не смогут уже ничего изменить. Но они показали нам, что дух свободной Франции жив!

Воздушный бой, в котором пара фон Риттена срубила «девуатин», расстрелявший Фрица Шрамма, оставил зарубку в его памяти.

— Никогда, пока находишься в воздухе, не забывай, что ты в боевом полете, — поучая Карл своих летчиков. — Будьте предельно внимательны. Смерть всегда ходит рядом.

5

22 июня 1940 года в Компьенском лесу был подписан акт о капитуляции Франции. Гитлер продиктовал ей такие жесткие условия, перед которыми бледнели параграфы Версальского договора. Раздавленная Франция утратила свою политическую самостоятельность и прекратила существование как великая держава.

Даже Париж перестал быть ее столицей. Петен со своим марионеточным правительством перебрался в Виши, захолустный городишко в центральной части Франции. Вся экономика побежденной страны начала работать для нужд рейха.

Сапоги немецких солдат, подкованные железными шипами, победно цокали по тротуарам оккупированных городов Европы.

Перед рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером встала насущная проблема увеличения количества концлагерей, их емкости и пропускной способности. Эсэсовские инженеры ломали головы над чертежами «газенвагенов» и лагерных крематориев. Новые хозяева Европы внедряли «немецкий порядок» железной рукой.

Германия обогащалась за счет грабежа оккупированных стран.

На обеденных столах в немецких семьях появились в изобилии голландские сыры и сардины, бельгийское масло и мясные консервы, французские вина и коньяки. Вскормленные на капусте, свинине и пиве немцы начали менять гастрономические вкусы. Фрау и фрейлейн теперь предпочитали щеголять в парижских туалетах и пользоваться французской косметикой.

День и ночь катились поезда, на которых вывозили в Германию награбленные ценности, товары, продукты…

Теперь почти никто из немцев не сомневался, что германцы стали нацией-победительницей благодаря гению фюрера. А это так приятно — быть победителем, принадлежать к высшей расе, которой призваны служить все другие народы мира. И они исступленно кричали «Хайль Гитлер!». Еще бы, ведь «великий сверхчеловек» обещал им райскую жизнь надолго.

«Мы обеспечили себе победу на тысячу лет!» — заявил он во всеуслышание.

6

Бельгийское селение Брюль де Пеш, где разместилась ставка верховного командования, Гитлеру не понравилось. Он привык к «Адлерхорсту», своему неприступному «Орлиному гнезду» в Берхтесгадене, и только там чувствовал себя в полной безопасности. Кроме того, ему гораздо больше нравились виды Баварских Альп, чем плоские пейзажи Фландрии. Поэтому вскоре фюрер вернулся на старое место.

Запершись в кабинете или прогуливаясь в одиночестве по лужайке перед «Адлерхорстом», он нетерпеливо ждал сообщений о согласии Англии на заключение мира.

Иногда Гитлер испытывал потребность в аудитории. Тогда он вызывал к себе Кейтеля. Как-то он спросил его:

— Послушайте, Вильгельм, почему Англия не хочет заключать с нами мир?

Кейтель, казалось, давно ждал этого вопроса:

— Мой фюрер, я считаю главной причиной боязнь англичан и недоверие к нам, так как…

— Вот-вот, — Гитлер жестом остановил Кейтеля. — Еще Ницше писал об этом. — И он процитировал, демонстрируя свою необычную память: — «Глубокое ледяное недоверие, возбуждаемое немцем, как только он захватит власть, является отражением того неугасимого ужаса, с каким Европа в течение столетий смотрела на неистовства белокурой германской бестии…» Тут я с вами, Вильгельм, согласен, — размышлял Гитлер вслух, — но есть и еще причина. (Даже задав вопрос, фюрер любил слушать только себя.) Англия не готова к миру. Дюнкерк их не образумил по-настоящему. Неужели они тогда не поняли моего жеста, когда я остановил германские танки, лязгающие гусеницами на окраинах Дюнкерка? Ведь это я разрешил им вывезти своих солдат с континента… Нет, я думаю, что Черчилль поймет меня…

Кейтель, не перебивая, слушал Гитлера в почтительной позе. В эту минуту он был похож на вышколенного официанта, получающего заказ у богатого клиента.

Хотя Уинстон Черчилль объявил в палате общин о том, что начинается «битва за Англию», в дипломатических кругах по обе стороны «канала» носились упорные слухи о близости подписания мира между Англией и третьим рейхом. Говорилось о «примиренческой миссии» папы римского, о посредничестве короля Швеции, о швейцарских переговорах австрийского принца Гогенлоэ с послом Англии и о контактах испанского герцога Альба с лондонским министерством иностранных дел.

Услышав такие разговоры, Черчилль заявил во всеуслышание:

— Пора покончить с этой болтовней. Никаких компромиссов. Англия будет продолжать войну. Узнав о заявлении британского премьер-министра, Гитлер надолго задумался, а затем произнес слова, от которых в лакейской душе Кейтеля, по-собачьи преданного фюреру, шевельнулся страх. Впервые оп на какое-то время усомнился в непогрешимости его гениального предвидения. То, что произнес Гитлер, было слишком опасно. Это означало войну на два фронта. А выдержит ли Германия?

— Англичане — реалисты, — говорил Гитлер, обращаясь больше к самому себе, — и поэтому я убежден, что они не будут продолжать войну, у которой нет никаких шансов на успех. Они отталкивают руку, которую я им протягиваю. Почему? Вот гвоздь, который у меня постоянно в мозгу. — Он постучал себя кулаком по лбу и болезненно скривился, словно там действительно сидел гвоздь. — Единственное логическое объяснение состоит в том, что англичанеожидают помощи извне. От американцев? Возможно. Но Америка никогда не будет воевать с Германией. Если они влезут в войну, то только для того, чтобы прибрать имперское наследие англичан и наложить лапу на Канаду. Если исключить Америку, кто останется? Россия… Кажется, я нашел ответ на свои вопросы. Англия сопротивляется в ожидании, что мы будем воевать с русскими. Но я знаю способ развеять эти надежды. Я молниеносно разгромлю русских, и главная опора английского сопротивления будет уничтожена. Они пойдут на заключение мира, когда поймут, что остались в одиночестве и никто больше не в состоянии помочь им.

Неожиданно — даже для Кейтеля — 16 июля Гитлер издал приказ по поводу операции «Морской лев», в котором говорилось:

«Несмотря на отчаянное положение, Англия демонстрирует нежелание внять разуму. Поэтому я принял решение предпринять наземную операцию против Британских островов и, если это будет необходимо, доведу ее до конца».

Гиммлер, узнав о приказе, недоверчиво улыбнулся. Он знал содержание гороскопа, который в начале тридцатых годов Гитлеру вручил прорицатель Эрик Гануссен: «Никогда фюрер не решится на высадку десанта, потому что боится воды». Шарлатан, «переселившийся» в другой мир с помощью гестапо, предсказал, что вода принесет Гитлеру несчастье. Несмотря на свое безбожие, фюрер был суеверен, верил в оккультные науки.

7

В конце июля в авиагруппу Келленберга прибыла инспекция из штаба 3-го Воздушного флота, возглавляемая полковником Гуго фон Эккартом. Проверив укомплектованность авиагруппы личным составом и техникой, уровень подготовки экипажей, их морально-политическое состояние, а также ряд других вопросов, фон Эккарт остался доволен и поставил высокую оценку.

Обрадованный Келленберг устроил обед в казино в честь полковника и сопровождающих его офицеров. Когда отговорили официальные тосты и обед вошел в непринужденное русло, фон Эккарт нагнулся к Келленбергу и вполголоса сказал:

— Ганс, по секрету хочу предупредить тебя, что скоро вам придется расстаться с Эрис-Диньи и подсесть поближе к морю.

— Что-нибудь предстоит?

— Да, на днях возьмемся долбить Англию по-настоящему. В случае благоприятной погоды с десятого августа начинается операция «Адлерангрифф». Ваша эскадра участвует в ней. Завтра получишь об этом документ.

— Обрадовал… Я думал, что хоть до весны передышку сделаем. — И он задумчиво повторил: — «Адлерангрифф» — что-то название уж больно пышное.

Гуго засмеялся:

— Ты что, до сих пор не можешь привыкнуть к вкусам нашего рейхсмаршала? Да, Ганс, маленькая к тебе просьба: отпусти со мной до завтра фон Риттена. Я с ним поговорить даже не успел, а мы родня довольно близкая. Думаю, что через несколько дней нам всем будет не до родственного общения.

— Пожалуйста, не возражаю. — И добавил невесело: — А я только что пригласил фрау Келленберг в гости. Сейчас же дам телеграмму — пусть воздержится с выездом. Спасибо, Гуго, что предупредил.

По дороге в Париж в присутствии подчиненных офицеров Гуго шутил с Карлом, расспрашивая подробности, как его подбили над Рурмондом. Похвалился своим новым орденом — Испанским крестом с мечами, специально учрежденной наградой для добровольцев из легиона «Кондор».

Когда они остались вдвоем, Гуго заговорил серьезно:

— Послушай, Карлхен, командующие Воздушными флотами получили задачу на нанесение воздушных ударов по Англии. Скоро, мой друг, начнется новая кампания, гораздо более серьезная, чем те, в которых мы принимали участие. По агентурным данным, англичане сейчас делают все возможное для усиления своей ПВО.

— Мы ее разнесем в два счета!

— Э, мальчик, не горячись. Келленберг эту новость воспринял с меньшим оптимизмом. А он командир опытный, и пороху понюхал в трех кампаниях. У англичан появилась система радарного оповещения. У них неплохие зенитные пушки, и каждый месяц с конвейеров сходит по триста «спитфайров».

— «Спитфайр» хорошая машина, но наш Ме-109 ей не уступает.

— Но ты-то летаешь на Ме-110, который против «спитфайра» выглядит коровой. Словом, вот что: даю тебе три часа на размышление. В двадцать два часа мне скажешь, согласен ли ты на штабную работу. Я для тебя держу одно местечко.

— Гуго, я летчик…

— Да, летчик, и неплохой. Ты хорошо повоевал, и наград у тебя почти столько же, сколько у меня. С такими заслугами можно идти и в штаб. Учти, мне очень не хочется извещать баронессу Магду о том, что ты не вернулся с задания… Из рейдов на Англию возвратятся не все.

— Спасибо, Гуго. Только не теперь. Это было бы очень похоже на бегство.

— У тебя есть время подумать.

— Нет, Гуго, я не изменю решения. Остаюсь в отряде.

— Смотри не пожалей! Ну, хватит об этом… Сегодня мне хотелось бы провести с тобой приятный вечер. Заглянем в одно место.

Карл плохо ориентировался в Париже, но заметил, что этот ресторан был расположен неподалеку от площади Согласия. На входе висела четкая табличка: «Только для немецких офицеров».

В вестибюле их встретил холеный метрдотель, заговоривший по-немецки:

— Герр оберст, я для вас специально оставил столик, как будто чувствовал, что вы придете. Сегодня у нас сумасшедший вечер! Такого наплыва гостей давно не было.

Видимо, Гуго здесь был частым посетителем. Метр усадил их за столик и, извинившись, исчез, обещав прислать официанта. Гуго водрузил на нос очки и стал внимательно изучать меню. Несмотря на лишний вес, шурин любил хорошо и плотно покушать. Казалось, что отросшее брюшко его не смущает.

— Не привык я тебя видеть в очках, — сказал Каря, чтобы не молчать: он понял — Гуго обидел его отказ.

— Ничего не поделаешь — зрение. Я же не летчик, а штабник.

— Ну зачем ты так, Гуго? Прости, если я тебя обидел. Ты для меня всю жизнь был самым большим авторитетом.

— Тс-с! — приложил Гуго палец к губам. — Идет официант.

Карл почувствовал, что Гуго смягчился. Официант закончил сервировку стола, но Гуго, оглянувшись, вдруг приказал ему:

— Поставьте еще прибор. — Поднявшись, приветливо помахал рукой. — Генрих, иди к нам!

— Гуго? Рад тебя видеть!

К столу подошел господин в мундире чиновника из организации Тодта. Гуго сердечно обнялся с ним. Представил Карла. Оказалось, что этот инженер Генрих Штеккер когда-то учился вместе с Гуго, а затем строил аэродромы.

За соседние столы уселась веселая компания моряков и женщин. Мужчины кое-как изъяснялись по-французски, дамы болтали на ломаном немецком. Это их не смущало. С каждой новой выстреленной вверх пробкой шампанского они понимали друг друга все лучше.

— Откуда здесь моряки? — удивился Гуго. — Можно подумать, что мы не в Париже, а в Гамбурге или Киле.

Штеккер оглянулся и приветливо кивнул одному из моряков.

— Это офицеры-подводники, баловни гросс-адмирала Редера. Теперь они здесь будут частыми гостями. Мы в Бресте делаем эллинги для подводных лодок. Перекрытия невероятной толщины из железобетона. Им любые бомбы будут не опаснее плевков. Кстати, я поздоровался с Гербертом Прином, знаменитым командиром субмарины, потопившей в Скала Флоу линкор «Ройял-Оук».

— А я не узнал его, — сказал Гуго. — На фотографиях он совсем не похож. Познакомь нас с ним, Генрих.

— Охотно.

Вскоре знаменитый Герберт Прин сидел за их столом. Карл внимательно присматривался к самому отчаянному сорвиголове из кригсмарине. Бледное, волевое лицо. Легендарный капитан-лейтенант был застойно-пьян, видимо еще с прошлой недели, но держался молодцом. Ас-подводник, пивший на брудершафт с гросс-адмиралом Редером, вскоре стал на «ты» и с фон Эккартом.

— Мы, Гуго, пришли в Брест дней десять назад. Напостились в море за полтора месяца, а теперь устраняем алкогольную недостаточность. Ну и всякие другие… — Прин засмеялся над собственным остроумием. Он залпом выпил стопку коньяка и закурил сигарету. — Всего этого мы лишены в плавании. Вам, летчикам, в чем-то можно позавидовать. Вы каждый день видите солнце и, выполнив задание, возвращаетесь к людям. А вокруг меня все плавание только экипаж. Понимаете — экипаж? Я не могу позволить себе полтора месяца завязать с ним неслужебный разговор.

— В войну достается всем, — дипломатично заметил Гуго.

— Да! Это так. Посмотри на моих моряков. Им сейчас можно позавидовать. Кутежи, красивые бабы… Но они зря пытаются забыть в их объятиях, что скоро опять в автономное плавание. Да! — Он стукнул по столу ладонью. — О нем сейчас лучше не вспоминать.

«Он совсем пьян», — понял Карл, заглянув в его неподвижные, расширившиеся зрачки.

— Там, под водой, нас постоянно гложут ожидание и подспудный страх. Его мы стараемся спрятать подальше, но… Ты, Гуго, представляешь, как рвутся недалекие «глубинки» и как содрогается прочный корпус?

— Откуда, Герберт? Я хорошо представляю другое: разрывы вражеских бомб и удары пуль по самолету. Это моя третья война, я ведь и в Испании был.

— Испания… Лавры, апельсины, фонданго и коррида. Боже, как бы я хотел умереть в Испании, а не в «мокрой могиле». Там, под голубым небом, и смерть не так страшна. А нам скоро опять лезть в тесную скученность и духоту, где воздух даже в командирской рубке отдает ароматами матросского гальюна. Сырость. С металлических трубопроводов стекают капли конденсата. Кажется, что саму субмарину прошибает холодный пот. Подзаряжаем аккумуляторы только по ночам. Как уйдем в море — прощай солнце почти на два месяца. Все плавание для командира подводной лодки сплошная вахта. Она мотает душу и нервы…

Прин раскурил погасшую сигарету и оглядел всех, пытаясь вспомнить, кто его собутыльники и где он находится. Затем увидел своих моряков, и в его сознании все стало на место.

— Не пойму, почему я разболтался? Вероятно, я изрядно пьян. Не судите нас строго, — кивнул он на «морской» стол, где один из лейтенантов дремал, положив голову в тарелку с остатками ростбифа. Рядом с уснувшим лейтенантом сидела женщина, яркая как северное сияние. Закинув ногу на ногу, она курила, устало щурясь от табачного дыма и глубокого безразличия к своим клиентам.

Прин поднялся и ушел к морякам. Он двигался по ковровой дорожке, словно по зыбкой палубе. Коньяк швырял его из крена в крен не хуже штормовой волны.

— Герр оберст, — окликнула Гуго брюнетка в смело декольтированном платье. — Вы сегодня совсем не хотите уделить нам внимания?

Гуго сделал предостерегающий жест.

— Кто этот симпатичный гауптман? — продолжала брюнетка, не обратив внимания на его сигналы.

— Извини, Николь, у нас сегодня мужскаякомпания. — Гуго постарался побыстрее отвязаться от знакомой. — Ну что, Карл, будем прощаться? У нас завтра трудный день.

— Я еще посижу здесь, — сказал Штеккер, не спускавший глаз со столика, ва который ушла обиженная Николь.

Карл попытался достать бумажник, но Гуго задержал его руку:

— Ты сегодня был моим гостем.

 

Глава вторая

1

На июльском заседании рейхстага Гитлер заявил:

— Я думаю, что мир с Англией возможен. Тем более его предлагает не побежденный, а победитель, который ничего не требует взамен. Я не вижу никаких оснований продолжать борьбу…

Словно в насмешку над заявлениями рейхсканцлера — «миротворца», рядом с трибуной перед депутатами рейхстага стояли двенадцать генерал-полковников, которым только что вручили фельдмаршальские жезлы. Свежеиспеченные фельдмаршалы были не в парадной форме, как того требовало столь торжественное событие, а в полевой. Из-под стальных касок в зал заседания смотрели жестокие глаза профессиональных вояк, готовых, не задумываясь, вести войска туда, куда прикажет фюрер. Комментируя это событие, английские газеты вспоминали историческую аналогию. Точно так поступил сто тридцать шесть лет назад Наполеон, чьи лавры не давали покоя Гитлеру.

Но не грозный вид новых фельдмаршалов стал причиной отказа Англии идти на компромисс с Германией. Уинстон Черчилль лучше других английских политиков понимал, что Германия является смертельным врагом Англии. Господство Гитлера в Европе означало полное вытеснение Англии с континента, где у нее было немало интересов. Союз с Гитлером был бы гибелен для Англии по многим причинам: подрыв отношений с США и доминионами, ослабление Британской империи и растаскивание ее по частям «странами оси». И все равно рано или поздно на пути к мировому господству Гитлер разделался бы с ней. Кроме того, в Лондоне знали, что фюрер «бредит Россией» и что он скоро двинется на Восток в надежде на молниеносный разгром СССР. И здесь-то фюрер должен был сломать себе шею. О том, что «молниеносной войны» не получится, Уинстон Черчилль хорошо знал не только по истории всех предшествующих походов на Восток, но и по своему горькому опыту вдохновителя интервенции против Советской России.

2

Время Геринга спрессовано до предела. После разгрома Франции «наци номер два» охватила та бешеная вспышка энергии, когда он мог работать круглыми сутками. Правда, сейчас эта энергия изливалась не на решение государственных задач, а на проблемы личного характера. Став владельцем концерна «Герман Геринг Верке», он не мог упустить той исключительно благоприятной для немцев деловой конъюнктуры, которая сложилась после оккупации шести западноевропейских государств. Фортуна изливала золотой поток из рога изобилия. Нужно было только успевать подставлять карманы.

Геринг был в прекрасном настроении после просмотра картин, поступивших в его коллекцию. Этот прохвост и ловчила Алоиз Мидль просто превзошел себя. Семнадцать полотен старых голландских мастеров — более чем королевский подарок. А если командировать Мидля во Францию? Там он найдет и более ценные шедевры. Тогда его картинная галерея в замке «Каринхалле» сможет потягаться с Дрезденской галереей, а частные собрания американских миллионеров покажутся жалкими коллекциями дилетантов.

Насвистывая мелодию любимой песни: «…под бомбой тучи чернее ночи, лечу я в тучах, я черный ловчий…», Геринг вошел в кабинет своей берлинской квартиры. Теперь ему предстояло заняться делами государственными. Фюрер недоволен — люфтваффе еще не имеют директивы для летного состава, отработанной на основе его приказа № 14 от 1 августа 1940 года. Ну что же, он ее напишет сейчас сам, собственноручно, не полагаясь на фюрюнгсштаб.

Скользнув взглядом по портретам Гогенцоллернов, развешанным на стенах кабинета, он поморщился. После шедевров, которыми только что любовался, портреты показались посредственной мазней. Пожалуй, пора их убрать. Они уже сыграли свою роль восемь лет назад, когда ему приходилось потакать вкусам финансовых тузов, субсидировавших нацистскую партию.

Геринг извлек из сейфа папку с документами и сел за письменный стол. Теперь ему нужно отрешиться от всех личных дел и приятных мыслей. Лучше всего ему это удавалось, когда он долго смотрел на огромный двуручный меч, прикованный к стене кабинета. В середине века он был рабочим инструментом кенигсбергских палачей, и не одну голову отделили от тел ударами его широкого лезвия. Глядя на жестокое орудие правосудия, Геринг чувствовал, что и он становится, подобно бывшим его владельцам, жестоким и непреклонным.

Прочитав еще раз приказ № 14, Геринг начал торопливо писать. Иногда, перечитывая написанное, оставался недоволен. Тогда он рвал лист и швырял его в корзину, а затем, чуть подумав, начинал писать снова. Когда стемнело, он не стал включать электрический свет, а приказал зажечь свечи, стоявшие в огромных серебряных канделябрах.

Ему работалось гораздо лучше при их мерцающем свете. Закончив писать, он вызвал адъютанта.

— Перепечатайте и отправьте в фюрюнгсштаб.

Берндт фон Браухич, щелкнув каблуками, сел за пишущую машинку. Из-под клавишей с пулеметным треском посыпались буквы, выстраиваясь в слова и фразы:

«Во взаимодействии с флотом обеспечить блокаду Британских островов. Атаковать порты и суда. Установить превосходство люфтваффе в воздухе в качестве подготовительной фазы вторжения и поставить Англию на колени, держа ее день и ночь под бомбами».

3

Летчиков из авиагруппы Келленберга с директивой Геринга ознакомили на аэродроме Трувиль в Нормандии, куда они перелетели с Эрис-Диньи. К этому времени небо над Ла-Маншем стало ареной ожесточенного воздушного сражения. Гуго был прав, предупреждая Карла о предстоящих испытаниях. Теперь им, сухопутным летчикам, приходилось летать над обширными водными пространствами.

Трувиль от английского побережья отделяло сто пятьдесят километров морской глади, и, когда делали первый полет на штурмовку английского конвоя, они себя в кабинах чувствовали весьма неуютно. Оказалось, что над морем летать было намного труднее, чем над сушей: никаких ориентиров, не за что зацепиться взглядом, чтобы определить высоту полета в штиль, и отсутствие видимости естественного горизонта из-за мглы, сливающей небо с водой. Да и моторы вроде бы работали над морем не как над сушей — с выхлопами и перебоями. Казалось, что вот-вот они обрежут и придется прыгать в воду, где даже при благополучном прыжке тебя не найдет ни одна собака среди бесчисленных волн с пенными гребнями. Оранжевые надувные жилеты, какие надевали летчики, выглядели насмешкой над человеческим бессилием гарантировать надежное спасение экипажей, упавших в море.

Муторно становилось на душе, когда берега Нормандии скрывались из вида! Внизу кипело волнами или стелилось гладью чужое, враждебное море, а вокруг был не менее враждебный воздух, заполненный истребителями «королевской авиации» или трассами с атакованных кораблей.

Редкая штурмовка морских целей обходилась без воздушных боев. Конвои, проходящие по «каналу», почти всегда охранялись истребителями прикрытия. Кипела вода вокруг судов от взрывов бомб и падающих осколков. Время от времени, оставляя дымный след, в морскую бездну валились «харрикейны» и «юнкерсы», «спитфайры» и «мессершмитты». Торпедные катера и морские охотники, задействованные для спасения летчиков, выбросившихся с парашютами, поставляли их на берег не слишком часто. Море неохотно возвращало принесенные жертвы. Случалось, что, отправляясь на поиск своих сбитых летчиков, моряки привозили очумевших от долгого пребывания в воде англичан.

Но постепенно и эти полеты начали входить в привычку. После нескольких успешных боевых вылетов Карл почувствовал, что он преодолел новый психологический барьер и волны внизу стали так же привычны, как и суша. С 5 августа авиагруппа Келленберга начала действовать по объектам, расположенным на территории Англии. Чаще всего это были авиационные заводы или аэродромы базирования истребительной авиации. Теперь летчики летали от рассвета до темноты.

Радиус действия Ме-110 позволял осуществлять прикрытие бомбардировщиков. Поэтому Карлу пришлось несколько раз летать на сопровождение эскадры Хе-111, действующей по аэродрому и порту Саутгемптон. После массированных налетов бомбардировщиков на месте строений оставалось вспаханное поле. О том, сколько погибло людей под бомбами, Карл старался не думать. Но к своим потерям он не мог оставаться равнодушным. За время боев над Ла-Маншем отряд фон Риттена потерял три экипажа. В других отрядах потери были гораздо серьезнее, но боевое настроение летчиков оставалось высоким. Они ожидали, что вот-вот начнется вторжение на острова германской «Великой армады».

4

Наиболее ожесточенные сражения развернулись над Англией 15 августа. В воздух поднялись самолеты всех трех воздушных флотов, базирующихся от Норвегии до полуострова Бретань. Собравшись в огромные стаи, они потянулись к намеченным объектам. Над группами бомбардировщиков, камуфлированных в светло- и темно-зеленые тона, вились рои «мессершмиттов».

Операторы английских радаров еще никогда не наблюдали на своих индикаторах такого количества целей. Тревожные сообщения их поступили на командные пункты истребительной авиации.

С аэродромов, расположенных вблизи побережья, стартовали эскадрильи «спитфайров» и «харрикейнов». Собравшись в компактные группы, они прижимались для маскировки к самой верхней кромке облаков и мчались на восток, стремясь встретить противника до подхода к береговой черте.

В этот день, несмотря на проведение массированных налетов, все командующие воздушными флотами отсутствовали на своих КП. Организацией боевых действий занимались их заместители. Генерал-фельдмаршал Шперрле, прилетев в Кенигсберг, встретился на аэродроме с Кессельрингом и Штумпфом. Все три командующих считали, что время вызова их рейхсмаршалом Герингом в свое прусское имение весьма неудачно. Но они были исполнительными солдатами и позволили себе только слегка поиронизировать над шефом.

— Ну, что нам сегодня покажет хозяин? — спросил у коллег Шперрле. — Опять своих призовых жеребцов?

— У Германа сейчас новое увлечение, — заметил Кессельринг. — Он увлекся коллекционированием шедевров живописи.

Но у хозяина поместья нашлись дела поважнее. Гости отчитались перед Герингом о ходе воздушных операций. После коротких дебатов рейхсмаршал вручил директиву по дальнейшему использованию ВВС.

Теперь главными целями люфтваффе становились военно-воздушные силы Англии и объекты авиационной промышленности. Остальными целями — кораблями, радиолокационными станциями, промышленными объектами — рекомендовали в данный момент пренебречь.

В этой же директиве Геринг, обеспокоенный большими потерями летного состава, приказал впредь в составе каждою экипажа, действующего над Англией, иметь не более одного офицера.

Почти весь август прошел в ожесточенных воздушных сражениях. Силы летного состава истребительной авиация ВВС Англии были на исходе, но в ночь на 25 августа произошел эпизод, изменивший весь ход «битвы за Англию».

Несколько немецких бомбардировщиков, имевших задание уничтожить нефтехранилище, расположенное в устье Темзы, из-за ошибки штурмана положили свои бомбы на жилые кварталы Лондона. Эта несанкционированная бомбардировка столицы вызвала настолько большое возмущение английских граждан, что Черчилль должен был принять решительные меры.

Утром 25 аввуста во все штабы авиагрупп люфтвас прибыла телеграмма разгневанного рейхсмаршала:

«Приказываю немедленно выяснить, какие экипажи прошлой ночью, вопреки приказу, сбросили бомбы на Лондон. Виновные должны понести суровое наказание и подлежат переводу в пехоту.

Геринг».

Но эта телеграмма и репрессии к виновникам разрушения церкви Сент Джайлс и свержения с пьедестала бронзового памятника Мильтону уже ничего не могли изменить.

Вечером 25 августа восемьдесят бомбардировщиков «хемпден» взяли курс на германскую столицу.

Штурманы с сомнением и беспокойством поглядывали на полетные карты. Такое сложное задание они выполняли впервые. Им предстояло пролететь около тысячи километров над неприятельской территорией, сбросить бомбы на заводы «Сименс — Хальске» в Берлине и еще преодолеть тысячу километров при возвращении домой. На скорости двести миль в час это удовольствие растягивалось на целую ночь. Чтобы забраться так далеко в глубь Германии, пришлось заливать баки бензином по горловину. Затяжелевшие машины могли поднять всего лишь около тонны бомб.

Семьдесят тонн металла и взрывчатки, сброшенных на Берлин, были что дробь для носорога, но немцев это ошеломило настолько, что они отказывались верить в реальность происходящего. Ведь недавно Геринг клятвенно заверял немцев, что ни один вражеский самолет не сможет преодолеть противовоздушную оборону Германии. («Если хоть одна вражеская бомба упадет на Германию — я меняю фамилию Геринг на Мейер», — заявил он.)

Зенитные батареи, окружающие Берлин двойным кольцом, вели яростный огонь до рассвета, так и не сбив ни одной английской машины.

Вместе с бомбами на берлинцев сыпались листовки, в которых говорилось: «Война, начатая Гитлером, будет продолжаться и продлится столько, сколько просуществует Гитлер».

В последующие десять дней «хемпдены» совершили еще четыре налета на Берлин. Разрушения и жертвы были невелики, но основная цель — психологический эффект был достигнут.

Немцы в эти дни с нетерпением ждали выступления Гитлера. Многие надеялись, что фюрер объявит о начале вторжения в Британию в качестве возмездия за ночные налеты английской авиации. И наконец фюрер заговорил. Это случилось на многолюдном митинге в берлинском Дворце спорта, где Гитлер открыл кампанию «зимней помощи» армии.

— Мистер Черчилль прибегает к ночным полетам не потому, что от них можно ждать больших результатов, а просто потому, что англичане не могут летать над Германией днем, между тем как немецкие самолеты каждый день летают над Англией.

После длинной паузы выражение лица его резко изменилось. Оно сначала побледнело, а затем от ярости налилось кровью. Голос стал глухим, клокочущим:

— Три месяца я надеялся, что можно положить конец безумию этой войны! Однако мистер Черчилль счел это признаком нашей слабости. Теперь мы будем платить ночью за ночь. И если британская авиация будет сбрасывать тысячу, две тысячи, четыре тысячи килограммов бомб за ночь, мы будем сбрасывать сто пятьдесят, двести тридцать, четыреста тонн бомб… Если англичане усилят налеты на наши города, мы сотрем их города с лица земли!

Присутствующие встретили слова фюрера бешеной овацией.

5

Началась новая фаза воздушной войны. Геринг был вынужден снова погрузиться в свой штабной поезд, прикрываемый двумя железнодорожными зенитными батареями, перемещающимися впереди и сзади состава. Третьего сентября он вызвал к себе на «Азию», как кодированно назывался штабной поезд, Шперрле и Кессельринга.

— Фюрер хочет, чтобы мы атаковали Лондон и превратили его в жаровню с углями!

Массированные бомбардировки Лондона начались во второй половине дня седьмого сентября. С аэродромов 3-го Воздушного флота поднялось 625 бомбардировщиков в сопровождении 650 истребителей и направилось к английской столице. Авиация шла волнами по сотне и больше самолетов в каждой.

Геринг оставил штабной поезд и разместил свой передовой командный пункт на берегу Ла-Манша.

После взлета Келленберг собрал авиагруппу и повел на малой высоте на север вдоль побережья. За портом Гавр они увидели огромную армаду бомбардировщиков. «Хейнкели-111», казалось, заполнили своими тяжелыми тушами все воздушное пространство на много километров.

Карлу фон Риттену, ведущему группы прикрытия, некогда было смотреть на землю. Он пытался найти достаточно большой зазор между «хейнкелями», в который можно было бы безопасно протащить свой отряд.

Если бы он внимательно посмотрел вниз, то смог бы увидеть небольшую группу военных, стоявших неподалеку от личного штандарта рейхсминистра авиации. Да, пожалуй, он смог бы узнать и самого Геринга, который в отличие от других генералов был одет в белую фельдмаршальскую форму.

Геринг, не отрываясь, смотрел в бинокль на пролетающую армаду и в радостном возбуждении повторял:

— Будет жаровня с углями! Будет жаровня!

Несмотря на то что рейхсминистр давненько не садился в самолет и погода была очень теплая, на нем, как и на других летчиках, были летные сапоги с электрическим подогревом, на мягкой войлочной подошве. Этой деталью Геринг хотел еще больше подчеркнуть свою непосредственную причастность к происходящему.

— Гуго, — спросил он у Шперрле, — а это чьи «ягуары» с оскаленной пастью?

Шперрле взглянул в бинокль, а затем на плановую таблицу, лежащую перед ним на раскладном столе:

— Это отряд «Гончих псов» из авиагруппы Келленберга. Ими командует гауптман фон Риттен.

— А-а, я знаю этого парня. Ну что же — пожелаем им удачи.

Медлительные туши двухмоторных «хейнкелей», размалеванные черно-зелеными подтеками камуфляжной краски, повисев над Ла-Маншем, пересекли береговую черту между Брайтоном и Истборном. Шедшие впереди них «Мессершмитты-109» из группы расчистки воздушного пространства связали боем подходящих «харрикейнов», но с севера подходили новые эскадрильи изящных «спитфайров», с зализанными эллипсовидными крыльями.

Карлу стало ясно, что сегодня им придется особенно жарко. Сквозь негустую дымку впереди начали вырисовываться очертания самой крупной цели в мире — девятимиллионного города.

Широкие крылья «хейнкелей», наплывая на город, закрыли от взгляда Карла и Темзу, и мосты через нее. «Спитфайры» зашли в атаку, когда «хейнкели» встали на боевой курс. Развернувшись им навстречу, летчики Ме-110 приняли огонь на себя.

— Выхожу из боя! — передал Ганс Хенске.

— Что там случилось? — поинтересовался Карл.

— Перебили тягу элеронов.

— Держаться можешь?

— Попробую перетянуть через «канал», а там — за борт.

«Мессершмитты-109» давно ушли на базы. Запас топлива, даже при наличии подвесных баков, не позволял им взбираться далеко.

Увидев, что «хейнкели» отбомбились и уже не опасны, «спитфайры» умчались драться с подходящими группами. Англичан сегодня было не больше одного на десять немецких машин.

При развороте на обратный курс «хейнкели» вошли в зону зенитного огня. В небе начал хлестать ливень из осколков зенитных снарядов. Красные вспышки разрывов метались совсем рядом. Плоскости самолета цеплялись за темные дымы сгоревшей взрывчатки. Сегодня просторная кабина Ме-110 казалась Карлу особенно неуютной. За ее тонкими дюралевыми стенками с визгом мчалась стальная рвань зазубренных осколков, каждый из которых мог поставить точку в его биографии.

Карл взглянул туда, где «хейнкели» освободились от бомбовой нагрузки. Часть города, примыкающая к докам Вест-Хама, была охвачена пожаром.

«Хейнкель-111» с бортовым номером «12», который летел ниже, вдруг окутался дымом и пламенем. По-видимому, в него угодил зенитный снаряд. Пролетев несколько секунд по прямой, он повалился вниз.

Пытка — а иначе нельзя было назвать время пребывания над жерлами английских зениток — продолжалась еще минут семь.

Только над Ла-Маншем Карл вздохнул спокойно, поняв, что на этот раз они вырвались.

Летать приходилось ежедневно. И хотя Карлу быстро наскучило быть мишенью для лондонских средств ПВО, его желания не спрашивали. Два-три вылета считалось дневной нормой. Вечером измученные летчики нехотя шли в столовую, без аппетита ужинали и отправлялись спать, моля бога, чтобы завтра он испортил погоду. Все летчики завидовали Гансу Хенске, подвернувшему ногу при парашютном прыжке и попавшему в лазарет. Карл теперь не снимал с шеи отцовский амулет — клык тигра, надеясь, что он сохранит его от снарядов зениток и пуль «спитфайров».

В сентябре по Лондону действовали круглосуточно. Когда наступала темнота, вылетали ночники, отыскивая цели, освещенные заревом пожаров. Летавшие днем завидовали ночникам, которые почти не имели потерь.

Штабы сражающихся сторон для поддержания морального духа не стеснялись в своих сводках завышать потери противника. По признанию английского маршала авиации Таусенда, потери противника они увеличивали на 70 процентов, а немцы — те и вовсе не стеснялись, доведя этот процент до двухсот. Дуэль на цифрах окончательно запутала Геринга. По подсчетам штабников, КАР была давно уничтожена, но кто-то продолжал сбивать самолеты над Англией. Вернувшиеся с бомбежек «хейнкели» привозили многочисленные пулевые пробоины. Вдобавок «окончательно уничтоженные» эскадрильи англичан нанесли несколько бомбовых ударов по высадочным средствам в Булони и Антверпене. Гитлер бушевал от ярости. Он понял, что одним люфтваффе поставить Англию на колени оказалось не под силу.

Семнадцатого сентября Гитлер отложил проведение операции «Морской лев», на неопределенное время. После этого дневные налеты на Англию стали проводиться все реже и реже. А с ноября 1940 года английские города стали «ковентрировать» только бомбардировщики.

В конце года истребительная эскадра «Хорст Вессель», сдав потрепанные «Мессершмитты-110», не оправдавшие возлагавшихся на них больших надежд, убыла в Германию на доукомплектование и перевооружение на модернизированные «Мессершмитты-109».

Уставшие «Гончие псы» во сне и наяву грезили отпуском. Фатерлянд казался им обетованной землей, где они могут отдохнуть от грохота моторов, пушечной стрельбы, а главное — от близкого присутствия «костлявой старухи», унесшей не одного пилота из их авиагруппы.

6

Адъютант, возникший на пороге кабинета Гитлера, вытянулся в нацистском приветствии и доложил:

— Адмирал Канарис!

— Просите, — буркнул Гитлер, отодвигая от себя папку с бумагами. Шеф военной разведки — абвера — был вхож к нему в любое время. Канарис был один из немногих, кого Гитлер не стеснялся. Поэтому он не снял очки, делавшие его невыразительное лицо неприятным.

В кабинете тотчас появился невысокий смуглый брюнет к вьющимися волосами и черными выпуклыми глазами. Неоднократные тщательные проверки родословной Канариса, проводимые но приказу фюрера, неизменно подтверждали, что адмирал — немец с сильной примесью греческой крови, но из-за типично семитской внешности Гитлер не мог претодолеть к нему неприязни, которую тщательно прятал под повышенной приветливостью.

— Ну, что там у вас, Вальтер, нового? Чем порадуете или огорчите меня? — Гитлер, подав руку, указал на кресло.

Канарис, поблагодарив за приглашение, остался стоять. Он расстегнул кожаную папку с золотой монограммой из причудливо переплетенных букв «У» и «К» и извлек из нее три фотографии.

— Порадовать вас пока нечем, мой фюрер, — сказал он, раскладывая только что полученные от агентов фотоснимки новейших русских самолетов. — Вот это — бронированный русский штурмовик Ил-2, — указал он на первый снимок, — а это истребители Як-1 и МиГ-3.

Гитлер, не касаясь фотографий руками, словно это были ядовитые змеи, внимательно рассмотрел их. Остроносые, со стремительными обтекаемыми формами, они сильно отличались от бипланов Р-5, И-153 и моноплана И-16, состоявших на вооружении русских ВВС.

— А где их данные? — спросил Гитлер, завороженно глядя на снимки самолетов, которые в перспективе могли принести много неприятностей для вермахта и люфтваффе.

— Вот на этой таблице. — Канарис выложил из папки лист бумаги, покрытый столбиками цифр.

Изучив таблицу, Гитлер недовольно хмыкнул:

— Данные не завышены?

— Мой фюрер, сведения эти нуждаются в дополнительной проверке.

— Ну что же, Вальтер, проверяйте… А мы постараемся сделать так, чтобы эти самолеты не успели запустить в серию.

Начальник абвера не удивился. Он уже знал о том, что Кейтель, Йодль и Паулюс давно трудятся над разработкой плана «Барбаросса».

Но сделать этого «фюреру немецкого народа» не удалось. События сложились так, что до нападения на СССР фашистской Германии советская авиапромышленность успела выпустить около двух тысяч истребителей Як-1, МиГ-3 и ЛаГГ-3, четыре с половиной сотни бомбардировщиков Пе-2 и двести пятьдесят «летающих танков» Ил-2.

Это была, конечно, только капля в море устаревшей техники, находившейся на вооружении Советских ВВС. Разумеется, нужно было и время для переучивания личного состава на новую технику. Но главное было в том, что заводы приступили к серийному выпуску тех боевых машин, которые со временем скажут вермахту свое веское слово.

 

Глава третья

1

После отпуска авиагруппа Келленберга убыла в Лейпциг, где получила на заводе новенькие «Мессершмитты-109». Теперь в отряде Карла командирами звеньев стали лейтенанты Ганс Хенске и Руди Шмидт, а Эрвин Штиммерман был назначен его заместителем. Отряд пополнился молодежью, пришедшей взамен пилотов, погибших над Англией.

Ведомым себе Карл выбрал унтер-фельдфебеля Гейнца Бюттнера, нахального и бесстрашного парня, который ухитрился заслужить Железный крест в девятнадцать лет.

Зима прошла в тренировочных полетах по освоению Ме-109е, а весной они отправились в «турне» по Балканским странам. Вслед за Францией наступил черед познакомиться с германским оккупационным режимом Югославии и Греции.

Балканская кампания пошла на пользу боевой сколоченности авиагруппы Келленберга, чуть не на половину разбавленной молодыми летчиками. Слетав на штурмовку беззащитного Белграда и погонявшись за немногочисленными «харрикейнами» над Пелопоннесом и голубыми водами Эгейского моря, они, как молодые волчата, познавшие запах крови, влились в стаю.

В первых числах июня собравшаяся в один кулак истребительная эскадра «Хорст Вессель» была перебазирована на восточные аэродромы «Генерал-губернаторства».

2

Чем ближе подходило время начала осуществления плана «Барбаросса», тем большее беспокойство испытывал Гитлер. Он не сомневался в успехе блицкрига против России, но насколько он был бы увереннее, посылая дивизии на Восток, если бы на островах сидела присмиревшая Англия, связанная по рукам мирным договором с Германией.

Весной он начал новую серию жесточайших бомбежек Британских островов, считая, что подтолкнет ими Англию, как коленом, к столу мирных переговоров. Когда это не принесло результатов, Гитлер решился на последнее средство.

12 мая с аэродрома, расположенного на западе Германии, ночью стартовал «мессершмитт», пилотируемый человеком, не слишком уверенным в своем летном мастерстве. Он прибыл на аэродром в сопровождении командира авиагруппы. У этого человека на комбинезоне не было знаков различия, но, по-видимому, он был большим бонзой, раз командир авиагруппы оказывал ему всяческие знаки уважения. На костлявом лице инкогнито застыла несмываемая печать высокомерия, но глубоко посаженные глаза, почти скрытые густыми черными бровями, были неспокойны. По его поведению можно было догадаться, что он взялся за дело, исход которого оставался не ясен.

Взлетевший самолет быстро растворился в темноте. «Мессершмитт» пилотировал ас первой мировой войны Рудольф Гесс, единственный друг фюрера, которому разрешалось к нему обращаться на «ты».

Глубокой ночью армейский патруль в Шотландии задержал летчика, получившего травму при приземлении с парашютом. Поврежденная нога не позволила ему удалиться далеко от обломков «мессершмитта». После ареста он назвал себя и попросил доставить в Лондон для встречи с кем-либо из членов правительства. Но переговоров на высоком уровне не получилось. После допроса Гесс был препровожден в тюрьму.

Узнав о провале миссии Гесса, фюрер приказал объявить его сумасшедшим и расстрелять лиц, способствующих его «побегу». «Тем хуже для вас, мистер Черчилль. Вы еще раз оттолкнули мою руку. Я этого никогда не прощу Англии! Я достану до вас из Москвы!» — Гитлер в ярости грыз ногти. Даже люди из ближайшего окружения в этот день сторонились его.

3

На совещании в Бергхофе, где Гитлер ознакомил своих фельдмаршалов с планом «Барбаросса», они не удержались от восторженных возгласов, а обезумевший от радости рейхсмаршал Геринг взобрался на стол и учинил каннибальскую пляску. Зрелище было малопривлекательным: тучный человек топал слоновьими ножищами в лакированных сапогах, испуская восторженные вопли. Все давно привыкли к эксцентричным выходкам «наци номер два» и этому не удивлялись.

Поднятием руки Гитлер успокоил расходившиеся страсти и продолжил совещание.

Фюрер говорил, расхаживая по кабинету. Хотя на трибуне лежали какие-то пометки, написанные крупными буквами, он ни разу не взглянул на свои каракули («сверхчеловек» писал детским почерком).

— На первом этапе войны с Россией, — говорил Гитлер ровным голосом, — мы используем всю нашу авиацию. Поэтому приказываю эскадры перебросить на восток согласно планам передислокации. Против Англии мы оставим заслоны из минимального числа истребителей. Посла разгрома русской армии в приграничном сражении мы вернем бомбардировочные эскадры и часть истребителей назад во Францию и Фландрию. На востоке мы оставим только соединения, которые будут непосредственно поддерживать войска. Я имею в виду пикировщиков, военно-транспортную авиацию и некоторое количество истребителей.

— Мой фюрер, — поднялся Геринг, выждав момент, когда Гитлер сделал паузу, — восемьсот самолетов в месяц, которые мы сейчас производим, явно недостаточно для войны с Россией. Нам нужно выпускать тысячу бомбардировщиков и тысячу истребителей в месяц. Тогда мы будем в состоянии господствовать в воздухе и выполнять все заявки наземных командиров.

Гитлер жестом попросил его сесть:

— Боеготовность русских ВВС в настоящее время оценивается нами как весьма ограниченная… Считаю, что русские попытаются преодолеть свою слабость, но темпы нарастания мощи будут «азиатскими» из-за их организационного несовершенства. До конца сорок первого года мы обойдемся без развертывания авиационной промышленности. А в случае необходимости я прикажу демобилизовать из сухопутных сил полмиллиона человек и переброшу их на авиационные заводы.

Геринг беззвучно захлопал в ладоши, выражая радостное согласие со словами фюрера. Но Удет, на ком лежала ответственность за обеспечение ВВС самолетами, сжал губы и еще больше замкнулся. Он представлял, во что обойдется это решение Германии, если вместо блицкрига начнется большая война с Россией. После этого Гитлер ознакомил присутствующих с директивой по боевому использованию авиации. Нового в ней было мало. Рекомендовалось придерживаться тех методов, которые оправдали себя в «молниеносных войнах» на западе:

— 1-й Воздушный флот должен действовать с группой армий «Центр» на направлении Восточная Пруссия — Ленинград;

— 2-й флот — на направлении Польша — Москва;

— 4-й флот — из Румынии на Крым, Днепр и Дон;

— 5-й флот с баз Норвегии и Финляндии должен оказывать помощь войскам, наступающим на Мурманск, и уничтожать морские конвои.

Закончив совещание, Гитлер взглянул на часы. Секундная стрелка мчалась по циферблату, с каждым скачком приближая «день J» — начало вторжения в Россию.

На миг Гитлеру сделалось страшно от своего решения. Он вытер холодный пот с побледневшего лица и тут же взял себя в руки. Ведь генеральный штаб скрупулезно подсчитал все. Россия не сможет выдержать ударов его танковых дивизий, которые войдут в ее тело, как входит нож в сливочное масло. «Россия — это колосс на глиняных ногах», — внушал он себе, пытаясь обрести былую уверенность.

Кивком Гитлер отпустил собравшихся. Ему захотелось побродить по лужайке в одиночестве.

4

Аэродромный узел Демблин был забит «мессершмиттами» и «юнкерсами», но с запада подходили все новые группы «хейнкелей» и пикировщиков Ю-87.

— Герр оберст, — позвонил Келленберг командиру эскадры «Хорст Вессель», — нужно что-то предпринимать. На аэродроме стало тесно, как в гробу. Нас так загородили «штуками», что по тревоге я не смогу вырулить для взлета.

Начальство быстро отреагировало на жалобу Келленберга и выставило его авиагруппу из Демблина на полевой аэродром, расположенный рядом с советской границей. Там жили в палатках и штабных автобусах без всяких удобств и развлечений.

Руди Шмидт уговорил Ганса Хенске прогуляться на хутор, расположенный неподалеку, «для организации женского вопроса». Вернулись они разочарованными. Оказывается, всех поляков отселили от границы, и на хуторе они нашли только дряхлого деда, не понимающего ни слова понемецки.

Километрах в семи от аэродрома протекал Буг, за которым в бинокль можно было различить форты русской крепости Брест-Литовск. Укрепления, сложенные из красного кирпича, чем-то напоминали Карлу кенигсбергские форты «Принц Альберт» и «Принцесса Луиза».

На советской территории было спокойно: не заметно, чтобы к границе подтягивались войска. Зато на немецкой стороне все леса и населенные пункты забили пехота, танки, артиллерия.

Как-то Келленберг посадил летчиков в автобусы. Съездили на Буг, где искупались вблизи пограничного поста. Полдня загорали и плавали, чувствуя на себе настороженные взгляды советских солдат в зеленых фуражках.

Противоположный берег был пуст, если не считать пограничных патрулей, изредка проходящих вдоль берега. Служебной собаке, которую вел на поводке солдат, не понравилось оживление на другом берегу, и она пыталась залаять на них, но пограничник поспешил ее успокоить. Перед отъездом на аэродром глушили рыбу толовыми шашками и гранатами. Эрвин заметил:

— Карл, а ведь такие забавы на пограничной реке похожи на провокацию.

— Возможно. Но я сам слышал, как унтерштурмфюрер СС приказал начальнику пограничного поста выдать нам гранаты.

— Будет дипломатическая нота.

— Едва ли. Русские, по всему видно, не хотят усложнять взаимоотношения с нами.

— Все равно скоро что-то произойдет… Видишь, сколько войск нагнали? Как в прошлом мае на голландской границе.

Однажды в полдень, расстелив самолетный чехол, они загорали за хвостами «мессершмиттов». Фон Риттен, пригревшись, начал дремать.

— Карл, посмотри вверх, — окликнул его Эрвин.

Он открыл глаза и взглянул туда, откуда слышалось приглушенное расстоянием гудение нескольких авиационных моторов. На большой высоте виднелся белый силуэтик «Хейнкеля-111», разматывавшего за собой серебряную нить инверсионного следа. Рядом с ним висели три едва заметных глазу советских истребителя, обозначавших себя такими же четкими, но более тонкими следами. Это разведчик возвращался из полета в Россию, эскортируемый истребителями И-16. Вежливо проводив «гостя» до границы, советские летчики резко развернулись, чтобы не нарушить чужое воздушное пространство.

— Залети сюда Иван, мы бы его мигом ссадили, — по слышался голос Руди Шмидта, — а они по нашим не стреляют.

— У нас с ними договор о дружбе на десять лет, — ответил ему Хенске.

— А зачем нас сюда стянули со всей Европы, ты думаешь — на отдых? — возразил Руди. — Мой нос чует, что запахло жареным. Вот где орденов нахватаем!

— Смотри не нахватай полон рот земли, — посоветовал ему приятель. После того как Ганса подбили над Лондоном, он не слишком рвался в драку. По дороге через Ла-Манш он набрался столько острых ощущений, что ему должно хватить их на несколько лет.

Карл и Эрвин молча слушали летчиков. Было тревожно. Если в битве за Англию они потеряли столько пилотов, то что ждет их здесь, в этой огромной и непонятной России? Такое же внутреннее напряжение, как перед прыжком на лыжах с высокого трамплина, чувствовали и другие летчики отряда. Они присмирели. Не было слышно смеха, и даже Руди вместо разговора о бабах толковал с Гансом о политике.

— Русские — это тупые варвары. Они нищие, хотя и живут на богатых землях. Они еще более грязные, чем поляки, и моются только по праздникам.

— Ерунду городишь. Я видел русских в Аусбурге, когда они покупали у нас «мессершмитты». Русские вполне приличные люди и хорошо одеты.

— Это они оделись у нас. А дома они ходят в холстинных рубахах и вместо обуви носят плетенные из коры корзинки. А тех, что приезжают к нам, за месяц до командировки начинают отмывать с мылом.

Молодые летчики, слушавшие этот разговор, засмеялись:

— Как же вы, лейтенант, там будете ходить к грязнулям?

После 20 июня напряженность усилилась еще больше. Люди ощущали неизбежность приближения грозных событий. Казалось, что они попали в штилевую зону, которая узкой полосой перемещается передгрозовым фронтом… Еще минута, полторы — и в неподвижных ветвях и листьях засвистит шквал, ломая сучья, а затем сверкнет молния и тяжелый гром обрушится на землю.

Во второй половине дня 21 июня зачитали обращение Гитлера к солдатам Восточного фронта. Когда стало ясно, что войны с Россией не избежать, люди примирились со своей судьбой. Они сделались спокойнее, как будто вместе с неизвестностью все самое страшное осталось позади, и начали исполнять свои обязанности более уверенно и четко.

Фон Риттен обошел все экипажи своего отряда, поговорил с механиками. Большинство из них считало, что война — это дело фюрера и высшего командования, а их дело — усердно выполнять свой долг. Если кого и мучали сомнения, то их прятали далеко от посторонних глаз.

5

Восточный фронт протянулся на тысячи километров через всю Европу от Ледовитого океана до Черного моря. На Кольском полуострове был полярный день, в Ленинграде — белые ночи, а на самом юге — чернильная темнота, хоть глаз выколи. Несмотря на это, командование определило одно и то же время для удара по русским аэродромам для всех Воздушных флотов.

Карлу не удалось поспать в эту ночь, и в кабину «мессершмитта» он забрался злой и раздраженный. Взлетать предстояло в темноте. На первый вылет задействовали летчиков-ночников, которых в отряде оказалось четыре человека. Команду на вылет дали, когда на востоке поблекли первые звезды. Мертвящую тишину нарушили первые вспышки запускаемых «Даймлер-Бенцев».

Взлет у Карла получился на редкость неудачный, ибо на полном газу из выхлопных патрубков выбилось такое слепящее пламя, что он, потеряв взлетные огни, уклонился и оторвался на ощупь. С трудом собрав свою шайку, бестолково метавшуюся над аэродромом, он повел ее в точку встречи с «Юнкерсами-88», которых они должны были опекать в этом вылете.

Бомбардировщики шли без бортовых огней, совсем неразличимые на фоне земли, утонувшей в рассветной мгле. Карл догадался снизиться ниже высоты их полета. Теперь черные силуэты рельефно вырисовывались на красном фоне зари. Жутью веяло от этих мрачных призраков, начиненных смертью. Граница осталась позади. Карл определил это по тускло сверкнувшей воде Буга. «А ведь сегодня воскресенье», — почему-то подумал он, когда бомбардировщики стали вытягиваться в колонну для сброса бомб по узкой цели. Внизу показался аэродром, на котором стояли серебристые СБ, выровненные по линейке. Это было удивительно. Война в Европе шла второй год, а здесь не было ни укрытий, ни зенитных батарей.

Штурманы-бомбардиры довольно ухмылялись. Лучшие цели им и не снились. И небо было как тетрадь прилежного ученика — без единой кляксы от зенитного разрыва. «Юнкерсы» делали последний заход на цель, когда в воздухе появилось пять тупоносых бипланов, с характерным изгибом верхнего крыла. Это были советские истребители И-153 «Чайка». Они с ходу ринулись на ближайншх «юнкерсов», расстреливая их реактивными снарядами.

Пока четверка «мессершмиттов» сближалась с ними, два «юнкерса» грохнулись на землю, а третий, дымя левым мотором, развернулся в сторону границы. Атакованный Карлом биплан заложил такой энергичный вираж, что буквально через несколько секунд сел бы им с Гансом на хвост, если бы они не ушли вверх, используя преимущество «мессершмиттов» в скорости.

Поспешно освободившись от остатка бомб, «юнкерсы» направились домой. Вслед за ними потянулись и «мессершмитты» прикрытия.

 

Глава четвертая

1

Капитан Андрей Рогачев стоял у своего самолета. Слегка ссутулясь, он положил тяжелые локти на консоль крыла и смотрел на закат, но мысли его были далеки от красоты великолепного зрелища, сотворенного природой. Их эскадрилье нынче пришлось подняться до рассвета, и потому этот июньский день, насыщенный многими делами и событиями, показался ему бесконечно длинным. Сегодня солнце ужасно долго карабкалось в зенит, словно пьяный пономарь на колокольню, а затем столь же долго сползало к горизонту. И теперь, когда его оранжевый диск, перемещаясь едва заметно для глаза по кронам деревьев, исчез за лесом, заря не спешила терять яркие краски, которые расстелила по закатному небу.

Даже в одиннадцатом часу вечера было еще настолько светло, что без труда можно было разглядеть стоящие вдоль опушки леса короткие, бочкообразные фюзеляжи «ястребков» И-16, накрытых ветвями для маскировки от наблюдения с воздуха.

Сегодня эскадрилья капитана Рогачева перелетела на передовой аэродром подскока, расположенный близ самой границы. Аэродром, а точнее, взлетная площадка располагалась на лесной поляне, с которой срочно убрали две скирды свежескошенного сена.

Их рассредоточили с забитого самолетами основного аэродрома базирования, когда над ними несколько раз пролетели нарушившие границу немецкие самолеты-разведчики. И Рогачев понимал, что эти меры предосторожности очень правильные, хотя лагерная жизнь в лесу не сулила больших радостей.

Днем ему пришлось много нервничать, да и сейчас вечер не принес душевного успокоения. Проводная связь со штабом полка за день рвалась трижды. Причину нарушения связи установить было не сложно — умышленный обрыв. Второй раз злоумышленники вырезали из телефонного кабеля метров сто — пришлось наращивать. При проверке неисправности линии связи в третий раз произошло ЧП. Телефонисты попали в засаду. Один боец был убит, а второй тяжело ранен. Связь восстановили, но диверсантам удалось скрыться в соседнем лесу. Теперь от этих бандитов можно было ожидать любой пакости.

Рогачев доложил в штаб о диверсии. Обещал прилететь на связном У-2 начальник особого отдела, но, по-видимому, ему помешали дела более серьезные.

— Инженер! — окликнул Рогачев высокого худощавого мужчину, который, собрав около себя техников звеньев, давал им указания на завтрашний день.

— Слушаю, товарищ командир, — произнес инженер густым басом.

— Убавь громкость, — попросил его Рогачев, морщась.

Он устал, и голова побаливала. Тот улыбнулся, но, видя, что капитан нахмурился, сразу стал серьезен.

— Вот что, товарищ Сергеев, дайте команду, чтобы все три «пускача» стояли у самолетов моего звена и чтобы их «хоботы» были сцеплены с храповыми муфтами винтов, а шоферы безотлучно находились в кабинах. Пусть спят на сиденьях — они у них пружинные.

— Есть! — ответил инженер вполголоса. — Я тоже приказал всему техническому составу спать на чехлах у своих машин, благо сена сколько хочешь.

— Правильно, — одобрил Рогачев, — мы и летчиков там же уложим на отдых.

К полуночи на самолетной стоянке установилась тишина. Из лесной чащи слышались лишь голос кукушки да редкие трели какого-то позднего соловья.

Рогачев вместе с политруком Козыревым проверил выставленные на ночь посты, а затем они разошлись по своим самолетам, где техники им приготовили из сена роскошные ложа, благоухающие увядшим разнотравьем.

Под крылом соседнего самолета спал, легонько посапывая, его брат Алешка. Высокое начальство пошло навстречу пожеланиям братьев служить в одной части, и после окончания авиашколы сержант Рогачев был направлен в полк, где командиром эскадрильи был его старший брат Андрей.

— Смотри, не избалуй парня! — предупредил командир полка комэска Рогачева.

— Товарищ майор, — заверил тот, — обещаю сделать из брата порядочного пилота.

— Давай, давай, — улыбнулся командир полка, — только никакого панибратства.

Андрей взял брата к себе ведомым, чтобы постоянно держать под контролем. Спрашивал он с него строже, чем с других. На людях братья держались официально, соблюдая субординацию. О доме, о своем личном им приходилось говорить очень редко, ибо редко приходилось бывать с глазу на глаз.

Из писем самого младшего брата — Сергея они знали, что и третий Рогачев уже учится в аэроклубе, спит и видит себя летчиком-истребителем.

А что здесь удивительного? Разве только его братья — все знакомые мальчишки заразились авиацией, когда, приехав в отпуск после спецкомандировки за Пиренеи, он рассказывал им о службе в авиации, о полетах. А разве могли кого оставить равнодушным темно-синяя форма или новенький орден Красного Знамени?

Несмотря на усталость, Андрею удалось, уснуть не сразу. Чувство тревоги, не оставлявшее его весь день, сейчас, ночью, даже обострилось. Оно угнетало неотвязно, словно ноющая зубная боль. Оснований для тревоги было сколько угодно, даже если отбросить присутствие в соседнем лесу диверсионной группы.

Фашистская Германия, которая всегда была злейшим врагом Советского Союза, затаилась совсем близко, за нешироким Бугом. И хоть с немцами был заключен пакт о ненападении — как можно верить Гитлеру, который нагнал своих войск к нашим границам? ТАСС успокоил, разъяснил, что войска выведены с Балкан на отдых… А за каким дьяволом они чуть ли не каждый день вторгаются в наше воздушное пространство? Совсем обнаглели из-за безнаказанности. Андрей вспомнил, как перехваченный им пилот «юнкерса» скалил в улыбке зубы и разводил руками — мол, что поделаешь, ошибся, уклонился от курса, а у самого фотолюки открыты — фотографирует. Наверняка среди этих улыбчивых есть и его знакомые по Испании… Так иной раз хотелось надавить на гашетку, но удерживал строжайший приказ — не поддаваться на провокации.

…А технику свою фашисты здорово обновили. «Юнкерс-88» — это не трехмоторные тихоходы Ю-52, которые бомбили жилые кварталы Мадрида. И «мессершмитты» свои они модернизировали. Теперь на И-16 за ними не угонишься, да и наши скорострельные пулеметы ШКАС калибра 7,62 мм стали слабоваты против их авиапушек и самолетной брони… А ведь из всей эскадрильи только один И-16 с пушечным вооружением — его самолет, а у остальных летчиков — пулеметы…

А тут еще эта проклятая диверсия на телефонной линии.

Но усталость взяла свое, и в первом часу Рогачев-старший забылся в чутком сне.

2

Перед рассветом выпала роса, но те, кто спал под самолетным чехлом или зарылся в сено, ее не заметили.

Сладок сон на заре, самый крепкий и освежающий. Комарье, что бесчинствовало всю ночь, угомонилось, стихло его противное гудение.

Когда звезды померкли и на востоке посветлело, в воздухе опять возник гул, но он не походил на комариный. Он шел с запада и был низкий, надрывный.

Часовой, ходивший с винтовкой вдоль стоянки, прислушался. Он понял, что это гудят самолеты, много самолетов, и что гудят они не по-нашему.

— Товарищ капитан, проснитесь! — подергал он Рогачева за сапог.

— Что такое? — пробормотал тот, садясь и потирая лицо руками, но, услышав шум чужих моторов, вскочил на ноги.

Гул накатывался из-за Буга. Рогачев понял, что подходит большая группа немецких самолетов.

— Подъем! — крикнул он во всю силу, срывая голос. — По самолетам! Запуск и взлет!

Через несколько секунд Андрей уже сидел в кабине своего «ястребка» и с помощью механика готовился к взлету.

Стартер, смонтированный на полуторке ГАЗ-АА, раскрутил винт самолета. Андрей включил зажигание, и мотор заработал, набирая обороты. «Пускач» быстро отъехал к следующему самолету.

В этот момент почти одновременно из кустарника взлетели, шипя, три желтые ракеты. Высветив небо, они оставили дымные следы, которые скрестились над стоянкой самолетов эскадрильи.

Фашистская агентура обозначила цель для бомбового удара. Вслед за желтыми полетели белые — осветительные.

Часовой, разбудивший Рогачева, в это время подходил к бензозаправщикам, стоявшим под деревьями.

Услышав близкий хлопок выстрела и шипение желтой ракеты, уходящей ввысь, он вскинул винтовку. При неверном свете ракет он разглядел фигуру человека, притаившегося за кустом.

Тщательно прицелившись, часовой спустил курок. Возможно, что этот убитый диверсант стал первым в грозном счете уничтоженных врагов в войне, которую скоро назовут Великой Отечественной.

Рогачев взлетел под свист сбрасываемых бомб. Когда они начали рваться на стоянке и взлетной полосе, в воздухе было уже три И-16. Остальным летчикам и техникам оставалось только укрыться в свежеотрытых щелях.

О том, что взлетел еще кто-то, Андрей не мог знать. Радио у него на самолете не было, а на фоне густой мглы, затянувшей землю, он не мог обнаружить своих ведомых. Поэтому он действовал в одиночку, рассчитывая только на себя. Все внимание Рогачева было приковано к девятке «Хейнкелей-111», которая, разворачиваясь, строила маневр для повторного удара по их аэродрому.

Зеленый И-16 совершенно терялся на фоне темневшего внизу леса, окутанного предрассветной мглой, поэтому Андрею удалось незамеченным почти вплотную подойти к массивной туше «хейнкеля» и дать длинную очередь по его моторам и кабине летчика. Зачадив словно заводская труба, «хейнкель» повалился вниз. Но Андрей не успел почувствовать радость победы, ибо тотчас он был обнаружен вражескими стрелками. Его И-16 оказался в сплетении доброго десятка пулеметных трасс, хлеставших из строя бомбардировщиков. Огненные жгуты, тянувшиеся к машине Рогачева, обволокли, спеленали ее.

Пытаясь, уйти скольжением из-под кинжального огня стрелков, Андрей дал ногу до отказа, но, услышав тяжелые удары пуль, барабанивших по мотору и фюзеляжу самолета, понял, что дела его плохи. Машина сразу стала неуправляемой. По-видимому, были перебиты тяги рулей высоты и поворота.

Убрав газ поврежденного, тяжело вибрирующего мотора, он, вспомнив инструкцию, перекрыл пожарный кран и выключил зажигание.

Высота падала. Хотя Андрей открыл привязные ремни, его к сиденью прочно подсосала перегрузка. Держась за борта кабины, он с трудом поднялся на ноги. Затем ему удалось поставить колено на борт кабины, и, оттолкнувшись что было силы, летчик ринулся в плотный поток набегавшего воздуха.

3

Когда из леса на опушку, где догорали остовы уничтоженных бомбежкой самолетов, вышел прихрамывая, с исцарапанным лицом капитан Рогачев, на него посмотрели как на восставшего из мертвых.

Он сбросил с плеча перетянутый стропами ком парашютного купола и, недоуменно оглянувшись, спросил:

— Вы что так на меня уставились? Доложите, что здесь произошло?

— Товарищ командир, мы смотрели, как падала ваша «десятка»…

— Я прыгнул на малой высоте, и вы не видели мой парашют за деревьями… Ладно, — круто изменил тему разговора, — Анциферов, доложите все по порядку.

Командир звена Анциферов, не успевший запустить мотор до бомбежки, вынужден был переждать удар «хейнкелей» в щели. Из нее он вышел уже «безлошадным» — его истребитель был уничтожен прямым попаданием немецкой фугаски.

— Взлет произвели три экипажа, — рассказал он, — кроме вас успели взлететь политрук Козырев и сержант Рогачев. Затем немцам удалось положить одну серию бомб вдоль стоянки. На земле уничтожено три самолета и два повреждено. Четыре самолета исправны. Сгорел один бензозаправщик.

— Где сейчас взлетевшие летчики?

— О политруке сведений пока не имеем, а сержант Рогачев… — Голос Анциферова дрогнул, и, замолчав, он снял пилотку с головы.

— Как это случилось? — глухо спросил Андрей, преодолев спазму, перехватившую горло.

Ему рассказали, что Рогачев-младший атаковал «хейнкеля» над самым аэродромом. Два эрэса, выпущенные по фашистскому самолету, прошли мимо и взорвались, не причинив ему вреда.

Тогда он выполнил три атаки, поливая бомбардировщик пулеметным огнем.

Но бронированный самолет продолжал лететь, как заколдованный. Когда у Андрея закончились патроны, он врезался своим самолетом в хвостовое оперение «хейнкеля». По-видимому, он хотел обрубить фашисту рули винтом, но не успел уравнять скорости. «Ястребок» Алексея снес «хейнкелю» не только стабилизатор, но и киль с рулем поворота.

— Где сейчас Алеша? — спросил Рогачев, говоря о брате, словно о живом.

Анциферов указал ему на кузов бортовой машины.

— Побился сильно, не узнать… — тихо сказал он.

Встав на заднее колесо ЗИСа, Андрей заглянул в кувов. Там лежало что-то бесформенное, прикрытое окровавленной простыней. Он приподнял край и увидел знакомый Алешкин сапог со слегка сбитым задником. Рука Андрея дрогнула.

— Дайте мне папиросу, — спрыгнув с машины, попросил Рогачев.

Пока курил — собирался с мыслями. Эскадрилья, потрепанная и понесшая урон, еще существовала. И нужно было ею командовать.

— Что будем делать с убитыми немцами? — спросил инженер. — Мы к ним не прикасались. Могут приехать свыше расследовать эту провокацию.

— Провокацию? — переспросил Рогачев. — Вы послуйте что творится там, — он кивнул в сторону границы, откуда доносились глухие раскаты взрывов и орудийной стрельбы. Это не провокация, — убежденно сказал он, — это война! Готовьте оставшиеся самолеты к боевому вылету.

4

Алексея Рогачева хоронили, как обычно хоронят летчиков, в закрытом гробу. Домовину сколотили из досок, которые разыскали в хозяйстве лесника. На полевом аэродроме не оказалось ни красок, ни материала для обивки гроба, но зато все остальное постарались выдержать в традиционных рамках погребального ритуала.

Был наряжен взвод для отдания прощального салюта…

Была и непродолжительная гражданская панихида: прощальные короткие речи сказали старший лейтенант Анциферов, на которого Рогачев временно возложил обязанности политрука эскадрильи, и он сам.

Глухим, дрожащим от боли голосом Андрей произнес традиционное: «Спи спокойно, Алеша».

Некрашеный гроб опустили в могилу, приспособив вместо веревок парашютные стропы.

Трижды громыхнул салют.

Андрей первый бросил в могилу горсть земли, а затем, ссутулившись, побрел к лесу. Ему захотелось хоть немного побыть одному.

 

Глава пятая

1

Первые дни германская авиация действовала только по аэродромам и уничтожала советские самолеты в воздушных боях, завоевывая господство в воздухе. Наземные войска в ее поддержке не нуждались. Танки и пехота успешно продвигались вперед, пока не встретились с основными силами русских, подтянутыми из глубины страны.

Германские сухопутные силы, как и ВВС, применяли испытанные приемы. Танковые клинья пробивали бреши в советской обороне, куда устремлялась мотопехота. Избегая окружения, русские отходили на новые рубежи.

На третий день войны аэродром базирования «Гончих псов» остался в глубоком тылу, но у Буга круглые сутки, не умолкая, громыхала артиллерия и слышалась ружейно-пулеметная стрельба. Это сражалась окруженная германскими войсками крепость Брест, отклонившая предложение о капитуляции. Ее засыпали градом бомб и артиллерийских снарядов, но советские бойцы продолжали обороняться. Эта война не по правилам была совсем не похожа на ту, что они вели на Западе, и отдавала азиатским фанатизмом. С азиатскими, по мнению немцев, приемами борьбы советских летчиков-истребителей они познакомились в первый же день войны.

Во втором вылете отряд Карла встретился с группой И-16. Воздушный бой распался сразу на несколько очагов. В одном из них Руди Шмидт со своим ведомым фельдфебелем Фрелихом «зажали» отколовшийся от группы И-16. Советский истребитель, по-видимому, расстрелял весь боекомплект и только имитировал атаки, не открывая огня. На вираже ему удалось зайти в хвост Руди Шмидту и рубануть винтом по стабилизатору его «мессершмитта». Руди едва успел выброситься из штопорящего самолета. Фрелих добил поврежденный при таране И-16, а когда из него выпрыгнул летчик и раскрыл парашют, то расстрелял его из пулеметов.

Авиагруппа Келленберга недолго сидела за Бугом. Вскоре они перелетели на полевой аэродром между Кобрином и Березой Картусской.

Когда, перебазируясь на восток, пролетали Брест, Карл посмотрел вниз. Над фортами стелилась красная кирпичная пыль и вздымались разрывы тяжелых снарядов. Казалось, что под этими руинами должно было давно погибнуть все живое. Но непонятные русские, истекая кровью, дрались зло и упорно, приковывая к себе крупные немецкие силы. Удивительно, на что они рассчитывали? Фронт откатывался все дальше в глубь России.

Глядя на проплывающие внизу заболоченные леса, на затерявшиеся среди топей избы деревень, Карл думал: «Где же эти сказочно богатые белорусские земли? Впрочем, — сообразил он, — это тоже богатство». Лес, лен, торф, скот, корма — миллионы рейхсмарок находились под самолетом, и все это теперь принадлежало рейху.

За неделю войны боевой счет Карла фон Риттена увеличился на четыре сбитых самолета. К польским, французским и английским самолетам добавились русские: тихоходный четырехмоторный гигант ТБ-3, юркий биплан У-2 и два истребителя И-16, а бумажник заполнился хрустящими премиальными рейхсмарками.

После того как было завоевано господство в воздухе, а наземные войска стали встречать все более организованное сопротивление советских войск, перешли на поддержку с воздуха наступающей пехоты. Они вместе со «штуками» Ю-87 штурмовали окопы и артиллерийские позиции или охотились вдоль дорог за автомобилями и поездами. «Гончие псы» как бешеные носились над самой землей, не щадя никакие цели. Под огонь их пулеметов попадали даже подводы и велосипедисты.

В первых числах июля авиагруппа базировалась уже под Минском. В свободное от полетов время Карл разрешал своим летчикам бывать в городе. Оккупированная столица Белоруссии была довольно сильно разрушена. Местами еще продолжали дымиться пожары. Воздух был пропитан запахом гари. На улицах города в основном попадались германские военнослужащие. Местные жители или попрятались, или разбежались.

«Мы говорим «русские варвары», — думал Карл, глядя на руины, — но в Минске следы варварства остались от немецких рук. Это мы сожгли и разрушили лучшие здания в городе». А сколько уже он видел таких городов в Европе? Варшава и Роттердам, Дюнкерк и Лондон, Саутгемптон и Белград. Теперь к ним добавились Минск и другие советские города. Впрочем, чужие руины волновали мало. «Тысячелетний рейх» и должен был возникнуть на обломках. Это было запрограммировано заранее.

Однажды побывав в Минске, Карл больше туда не стремился. Зато Руди Шмидт со своим ведомым фельдфебелем Фрелихом рвались в город чуть не каждый день. После того как Фрелих отомстил летчику, таранившему самолет Руди, они стали неразлучны. Прыщеватый юнец во всем подражал своему другу и командиру. Руди Шмидт в его глазах был олицетворением германского воина. Еще бы — два Железных креста на его груди говорили сами за себя. Фрелих тоже открыл боевой счет и был страшно горд вступить в стаю «Гончих псов».

В воскресенье для поездки в Минск Келленберг выделил автобус. Руди Шмидт и Фрелих по дороге несколько раз приложились к фляге с коньяком, обшитой сероголубым сукном. Приехав в город, они сразу же откололись от остальных летчиков и направились бродить по переулкам. Попытки завязать знакомства с женщинами оказались безрезультатными.

— Куда они все попрятались? — негодовал Руди. — Вот уже десять дней мы в России, а я не знаю, что такое русская девка.

— Смотри, вон фрау, — указал Фрелих.

Летчики прибавили шаг. Но, когда догнали, увидели, что это пожилая женщина с седой головой.

— Практической ценности не представляет, — констатировал Руди, разочарованно оглядываясь по сторонам.

Фляга была пуста, когда, наконец, они увидели девушку с ведром. Пугливо озираясь, она шла к водоразборной колонке.

— О! — сказал Руди и, подмигнув Фрелиху, бросил: — За мной!

— Айн момент, фрейлейн, — остановил он ее, оценивая взглядом. — Не желает ли русская барышня осчастливить немецких летчиков?

— Я не понимаю по-немецки, — ответила девушка, стараясь отойти от назойливых кавалеров.

— Ну-ка, пошли с нами, — Фрелих сжал ее руку выше локтя.

— Пустите меня! — крикнула девушка, пытаясь вырваться из цепких рук.

— У, дрянь! — выругался Руди, хватаясь за кобуру пистолета.

Под угрозой оружия летчики затащили рыдавшую девушку в развалины. Они не видели, как наблюдавший издали за этой сценой парень ловко перемахнул через забор и, перебежав через улицу, скрылся за углом соседнего дома.

Первым на улице появился Руди Шмидт. Он присел на скамью и, выкурив сигарету, окликнул ведомого:

— Фрелих! Ты что там, провалился?

Тишина в развалинах насторожила Руди. Загнав в ствол вальтера патрон, он прошел через обгоревший коридор и заглянул в комнату, где оставил своего напарника с русской. Фрелих лежал на диване с продавленными пружинами. У дивана на полу расплылось большое пятно крови. Здесь же валялся обрезок водопроводной трубы с налипшими на ней светлыми волосами. Сокрушительный удар по голове, проломивший череп, явно был нанесен мужской рукой. Расстегнутая кобура пистолета Фрелиха была пуста. Руди стало страшно. В любой момент здесь могли пристрелить и его. Он выскочил из руин и кинулся в ближайшую комендатуру.

Эта небоевая потеря увеличила до шести счет летчиков, погибших в авиагруппе Келленберга за две недели Восточной кампании. По официальным, явно заниженным данным, которые объявил по радио военный обозреватель генерал Дитерихс, потери люфтваффе за это время составили восемьсот семь самолетов, т. е. больше месячного выпуска продукции германской авиапромышленности.

А блицкриг только начался. «Чем стремительнее наступление, тем меньше жертв», — говорил король-солдат Фриц, названный Великим. Но они и при стремительном наступлении ухитрялись нести чувствительные потери.

Вскоре за ужином Келленберг рассказал летчикам о том, что по радио выступил Сталин и призвал население к партизанской войне.

— Попрошу, господа, усилить охрану личного состава и самолетов. Мы стали слишком беспечны и неосторожны. Даже случай с беднягой Фрелихом нас ничему не научил.

В справедливости слов Келленберга Карл убедился на другой же день. Он проснулся в половине пятого. Вылет был в шесть утра, но за стеной школьного класса, где отдыхали летчики, было тихо. «Почему нас никто не разбудил?» Карл вышел в коридор. На табурете спал дневальный. Голова его свесилась на грудь, по лицу ползали мухи. Керосиновая лампа, стоящая на тумбочке, сильно коптила. Карл подошел к нему. Дневальный даже не пошевелился. Тихо взяв с его колен заряженный автомат, фон Риттен выпустил в потолок длинную очередь.

Солдат от неожиданности свалился с табурета. Из классов в коридор повыскакивали раздетые летчики с пистолетами в руках.

— Подойдите сюда! — хмуро пригласил фон Риттен.

Когда все подошли, он взорвался:

— Если бы я был русским, то передушил бы вас всех, как душит кур хорек, забравшийся в курятник! Чей это солдат?

— Мой оружейник, — нехотя признался Хенске. — Во время несения службы по охране летного состава он спит так крепко, что не слышит, как у него на губах размножаются мухи.

Кто-то из летчиков, стоящих сзади, фыркнул.

— Господа, это не смешно! На первый раз за сон на дежурстве объявляю десять суток строгого ареста. Прошу предупредить ваших подчиненных, что впредь за подобные преступления буду отдавать под суд. Мне стыдно за ваших солдат, лейтенант Хенске!

Все стояли молча, потупясь в землю.

— Одевайтесь. Через десять минут отъезжаем на аэродром, — сказал Карл остывая: нервы нужно было поберечь для боевого задания.

 

Глава шестая

1

Шел второй месяц войны. Темпы наступления немецкой армии оказались значительно ниже тех, которые рассчитал штаб оперативного руководства ОКБ (верховного командования вермахта). Если части 4-й полевой армии, прикрываемые эскадрой «Хорст Вессель», за первые семнадцать дней войны прошли от Бреста до Орши 350 километров, то в последующие семнадцать дней они смогли продвинуться только от Орши до Смоленска, что было чуть больше 100 километров.

Во время Смоленского сражения Карл фон Риттен впервые встретился в воздухе с новыми советскими истребителями Як-1, которые не уступали «мессершмиттам» ни в скорости, ни в маневренности. Встреча эта была скоротечна. Не добившись успеха после первой атаки, Карл со своим ведомым нырнул в облака…

Там же, под Смоленском, советские войска впервые применили новое страшное оружие — реактивные минометы, которые кто-то окрестил «катюшами», вероятно в честь песни — мелодия ее была популярна по обе стороны фронта. Губные немецкие гармошки наигрывали ее не реже, чем русские трехрядки и баяны.

Теперь отряду «Гончих псов» чаще всего приходилось летать на прикрытие пикировщиков Ю-87, наносивших удар по переднему краю советской обороны. Иногда они заходили и в русский тыл — попугать женщин, рывших окопы. Тогда вместе с бомбами на них сыпались и листовки.

Однажды по ошибке листовки забросили к ним. Карл взял одну, отпечатанную на газетной бумаге, разыскал переводчика и попросил перевести текст.

Карл разорвал листовку и швырнул обрывки в кусты. По-видимому, эти «стихи» сочинял какой-то выживший из ума белогвардеец-графоман, которого пригрели в министерстве Йозефа Геббельса.

Вскоре воздушные бои прекратились. За два последних дня они не встретили в воздухе ни одного советского истребителя. Вероятно, они были переброшены с их участка фронта для отражения массированных налетов бомбардировщиков на Москву, начавшихся в ночь на 22 июля.

Несмотря на это, командование, напуганное потерей «штук» от советских истребителей, продолжало посылать их на задание только под прикрытием «мессершмиттов».

Над аэродромом повис августовский зной.

— Сейчас бы лежать где-нибудь на берегу реки, — скавал Эрвин, выбрасывая огрызок яблока, — а не лезть в кабину, раскалившуюся как сковородка, на которой в аду жарят грешников.

Карлу тоже не хотелось выходить на солнцепек из-под крон яблонь, увешанных зрелыми плодами. Но он не показывал этого:

— Ничего не сделаешь, мой друг, на то мы и солдаты, — и, крикнув летчикам: «По самолетам!», первым вскочил на горячую плоскость «мессершмитта». Запуская мотор, оглянулся на ведомого и изумился: «Неужели Бюттнер решился на такое кощунство?» Ему показалось, что ведомый залез в кабину в одних трусах. Проверить это Карл не мог из-за дефицита времени. Подумал: «Прилетим, и если это так — задам взбучку».

Вырулив на взлетную, Карл подождал, пока подрулят остальные самолеты группы. «Мессершмитты» медленно ползли по скошенной траве, словно гигантские кузнечики или саранча.

— Взлет!

Звенья стартовали в ясное небо и, построившись в двухъярусный строй «небесная постель», направились к аэродрому «юнкерсов».

Заметив подошедших истребителей сопровождения, пикировщики начали взлетать тройками. Собрались в журавлиный клин и потянулись к линии фронта. Подойдя поближе к ведущему группы, Карл покачал крыльями. Пилот, приоткрыв форточку, приветливо помахал рукой. Вот уже который раз они встречаются так в воздухе, а на земле еще не виделись ни разу. Пожалуй, с этих парней, что летают на «штуках», уже давно причиталась за прикрытие хорошая выпивка.

Вот и линия фронта, обозначенная грязно-желтыми облачками взрывов, стелющихся над изрытой окопами землей. «Сейчас будут заходить на цель», — подумал Карл, но «юнкерсы» прошли дальше. Минут через десять ведущий Ю-87, словно коршун, распушив перья щитков-закрылков и тормозных решеток, опрокинулся в отвесное пике. Массивные обтекатели неубирающихся шасси придавали самолету вид птицы, державшей в каждой лапе по огромному яйцу. Снайпер-пикировщик положил бомбы точно в железнодорожный мост. Остальные сбросили по запасной цели — на женщин в пестрых платьях, которые рыли окопы.

Если в первый год войны немецкие летчики проявляли некоторую сдержанность в отношении мирного населения, то после налетов на Роттердам и Англию они начали бомбить все подряд: и города с кафедральными соборами, и толпы беженцев, заполняющих прифронтовые дороги. В России же они зверствовали без ограничений. Сам фюрер наставлял их на это: «Гигантское пространство должно быть как можно скорее замирено. Лучше всего это можно сделать путем расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд на немца».

Карл успел выпрыгнуть из кабины, когда его ведомый прожигал свечи перед выключением двигателя.

— Кругом, марш! — отправил он механика, спешившего к самолету с командирским комбинезоном в руках.

Появление фон Риттена у самолета было неприятным сюрпризом для Бюттнера. Пригнувшись в кабине, он делая вид, что устанавливает барометрическое давление на шкале высотомера.

— Не стесняйтесь, фельдфебель, можно выходить. Полет закончен, — пригласил его Карл.

Сконфуженный Бюттнер открыл фонарь. Действительно, на летчике не было ничего, кроме трусов и парашюта. На шее его и груди остались потеки пота.

— Вы где находитесь, фельдфебель, в плавательном бассейне или на аэродроме? — вежливо поинтересовался Карл. — Что-то не вижу, где ваше личное оружие?

Бюттнер молчал, нагнув голову.

— Где знаки различия и документы, удостоверяющие вашу принадлежность к германским ВВС?

Краска с лица Бюттпера перебросилась на уши.

— Что бы вы делали, если бы вас посадили после задания на другой аэродром? Над «Гончими псами» потешались бы все люфтваффе. Позор!

Карл оглянулся. Из-за всех самолетов на них смотрели улыбающиеся летчики и механики. Вид Бюттнера был настолько живописен, что о предмете командирского разговора не нужно было ломать голову.

«Пожалуй, достаточный урок зазнавшемуся юнцу», — подумал Карл и сказал:

— Хотел арестовать вас суток на двое, но ограничусь внушением. Можете идти одеваться. Второй вылет буду делать с Хенске. А вы, фельдфебель, посидите на земле и почитайте те параграфы устава, где говорится о правилах ношения формы.

Бюттнер лихо повернулся кругом, так что парашютный ранец, отделившись, хлестнул его по ягодицам, и зашагал строевым шагом.

Глядя на насмешливые рожи авиационных специалистов, Бюттнер злился на себя за нерасторопность. Подрули он чуточку раньше — и фон Риттен не застал бы его без штанов.

2

Август шел к концу. В заброшенных садах с деревьев падали зрелые фрукты. Жара пошла на убыль. Стали прохладнее ночи. А они все ходили каждый день по нескольку раз на сопровождение пикировщиков. «Штуки» так примелькались летчикам, что стоило только ночью сомкнуть веки, и они были тут как тут: нахохлившиеся, растопырившие для погашения скорости на пикировании всю механизацию крыльев.

Вот и сегодня Карл вел два звена на прикрытие пикировщиков. Сзади выше, как всегда, шла четверка Эрвина Штиммермана. Когда он висит там, Карл спокоен. Едва ли кто прорвется в заднюю полусферу к ним незамеченным.

При подходе к линии фронта «юнкерсы» перестроились в правый пеленг и, поочередно переворачиваясь через левое крыло, начали круто пикировать на небольшую высоту, освобождаясь от бомбовой нагрузки. Зигзаги русских окопов закрыло дымом и пылью от разрывов. Бомбили «штуки» не спеша, тщательно прицеливаясь, как на учебном полигоне. Им никто не мешал. В небе было пустынно, словно на казарменном плацу после отбоя: ни советских истребителей, ни зенитных разрывов, ни густых пулеметных трасс из счетверенных «максимов». Только кое-где кудрявилась барашками мелкая кучевка, которую синоптики называют «облаками хорошей погоды».

«Не хотел бы я сейчас оказаться в тех окопах», — думал Карл, описывая мелкий вираж выше «юнкерсов» и глядя на их работу по высотке, о которую третий день разбивались все атаки дивизии СС «Викинг».

Не успели «штуки» отойти от цели, как на поле боя появились немецкие танки. Сухопутные командиры выполняли установку, которую они считали залогом успеха пехоты: «Танки вперед, артиллерию назад, авиацию наверх!» К удивлению Карла, высота, на которой, казалось, не осталось живой души, встретила огнем наступающих «викингов». Несколько танков уже горело, а остальные, ведя огонь с ходу и коротких остановок, стремились ворваться на советские позиции.

Перестроившись в клин, «штуки» потянулись на запад. Скоростенка у этих «птичек» с неубирающимися шасси была маловата для истребителей прикрытия. Теперь заботой Карла, как ведущего группы «мессершмиттов», стало стремление удержаться в задней полусфере сопровождаемых пикировщиков. Чтобы не проскочить вперед тихоходных «юнкерсов», пришлось убрать газ и лететь по зигзагу.

Отходя от цели, Карл посчитал «штуки» и своих. Все были на месте.

«Сегодня пикировщики могли бы сходить и без нас», — подумал Карл, но тут же услышал голос Руди Шмидта:

— Нас атакуют!

Карл оглянулся. «Мессершмитт» из звена Эрвина валился вниз, чадя сероватым дымом. Выше его белел парашютный купол, а километрах в двух от него уходил на восток крутым пикированием зеленый биплан И-15.

Первой мыслью было развернуться и догнать нахала, но он не имел права сделать этого. Истребители не должны были оставлять без прикрытия пикировщиков в прифронтовой полосе. Появись здесь «миги» или «яки» — и от «юнкерсов» полетят только клочья.

— Усилить осмотрительность! — передал Карл и поинтересовался: — Кто прыгнул?

— Опять «триста сорок восьмой», — ехидно ответил Руди Шмидт, не любивший своего ведомого, назначенного вместо Фрелиха.

К вечеру сбитого летчика привезли на аэродром.

Лейтенанту Адольфу Гауффу в боевых вылетах постоянно не везло. Этот флегматичный увалень, поклонник темного пива «Дунклес» и других более крепких напитков, мало подходил для ремесла летчика-истребителя. На фоне пилотов авиагруппы он выглядел неотесанным лесорубом, попавшим в компанию кинозвезд.

Карл фон Риттен все чаще подумывал о том, не пора ли сплавить Гауффа в военно-транспортную авиацию. Он однажды пытался поговорить на эту тему с лейтенантом, но этот флегматик, к его удивлению, встал на дыбы:

— Герр гауптман, на Ю-52 сяду только в качестве пассажира. Я назначен служить в авиагруппу истребителей и буду в ней служить до конца.

— Но ведь вас убьют в следующем вылете. Нельзя летать на воздушный бой с такими длинными, коровьими рефлексами! — вспылил фон Риттен.

— Мои рефлексы здесь ни при чем, — обиделся Гауфф. — Просто я спокоен, в то время как другие начинают дергаться, увидев разрывы русских зениток.

— Вот поэтому вас и сбили, что вы летаете по прямой, когда необходимо делать противозенитный маневр.

Карл тогда уловил, что от лейтенанта шел густой запах спиртного. По-видимому, Гауфф облегчал душевные переживания, связанные с летным невезением, крепкой дозой шнапса.

— И потом, я бы вам рекомендовал пореже прикладываться к бутылке. Пьющий летчик — это верный кандидат в покойники. Себя нужно держать постоянно в форме.

Узнав, что Гауфф живой и невредимый вернулся в авиагруппу, Карл направился к Келленбергу.

— Командир, — обратился он к нему, — уберите от меня жирного кретина Гауффа. Из-за него мы теряем третью машину. Он еле помещается в кабине из-за своего жира, не в состоянии вертеть головой и осматриваться, как это положено истребителю. Докатился до такого позора… Ведь его сегодня сбил какой-то сумасшедший русский, рискнувший ввязаться в бой против нас на И-15.

— Послушайте, Карл, — сказал ему по-приятельски Келленберг, — оставьте Гауффа в покое, у него есть «лохматая лапа» в министерстве авиации. Я еще раньше пытался сплавить его куда-нибудь, но не вышло. Понятно?

— Удивляюсь, — продолжал ворчать Карл, — как он с таким весом приземлился на парашюте, не переломав ноги? Притом Гауфф слишком охоч до выпивки. Шнапс и пиво он почитает больше фюрера.

— Не утрируйте, Карл. Кстати, вы можете поздравить Гауффа. Пришла телеграмма из штаба флота, что ему присвоено звание обер-лейтенанта.

— Черт возьми! — выругался Карл, — Позвольте мне быть свободным?

Выйдя из штаба, Карл зло сплюнул: за что этому дерьму дали очередное звание? Лично он не ходатайствовал об этом.

На следующий день полеты истребителей не планировались. Приказано было сделать профилактический осмотр самолетам, а летчикам дать отдых.

По случаю присвоения нового звания Адольф Гауфф организовал пирушку. Карл отказался пойти, сославшись на нездоровье.

Виновник торжества обалдел раньше гостей.

Если в обыденной жизни толстяк Гауфф служил мишенью для острот своих коллег, то на этой вечеринке он превратился в форменного козла отпущения. Ядовитые шпильки сыпались весь вечер в адрес новоиспеченного обер-лейтенанта. Другой на его месте взбесился бы, но осовевший Гауфф на шутки не реагировал, усердно подливая шнапс в бокалы остряков.

Эрвин Штиммерман, обняв виновника торжества за то место, где у нормальных людей бывает талия, поднял бокал:

— Прозит, Адольф, за твою звезду и вторую птичку в петлицу!

— Зиг хайль!

— Зиг!

Гауфф опрокинул рюмку со шнапсом себе на колени.

— Налейте ему еще! Сегодня стоит за него выпить. Попробуй вылезти с таким весом из кабины «мессершмитта» в воздухе. А его оттуда как ветром выдуло!

— Гауфф, расскажи, как ты выбрасывался?

— Хватит об этом, поговорим лучше об Анни Хензель и ее телефонистках…

— Считаю, что при прыжке надо отдать ручку ногой, — бубнил Ганс Хенске, — тогда отрицательная перегрузка вышвыривает тебя из кабины, как щенка.

Карл фон Риттен, тихо открыв дверь, зашел в прокуренную комнату. Он услышал Эрвина, болтавшего с приятелем о таких вещах, о которых лучше было помалкивать:

— Я своими глазами видел в Берлине у одной гестаповской сучки абажур из человеческой кожи. Какой-то узник концлагеря поплатился жизнью за то, что у него была необычайно красивая татуировка.

— Нет, Эрвин, тот лагерный «номер» пошел на абажур не из-за наколки, — сказал трезвым голосом Адольф Гауфф, — а за то, что он был врагом рейха.

— Перестань трепаться. Ты не на нацистском митинге. Цивилизованный каннибал — это гораздо более мерзкое существо, чем то дитя природы, что варит суп из миссионеров, не сняв с них заношенных носков.

Карл понял, что затеянный Эрвином разговор заходит слишком далеко.

— Обер-лейтенант Штиммерман и вы, господа офицеры. Прошу закончить ужин. Всем немедленно на отдых. Обстановка изменилась. На завтра намечаются вылеты.

— Болван, — сказал зло Карл Эрвину, когда они остались наедине. — Тебя однажды повесят за твой длинный язык, чтобы не болтал лишнего. Я сегодня случайно узнал, что Адольф Гауфф — человек Гейдриха. Это подсадная утка из имперской службы безопасности. Будь предельно осторожен с ним, и никому ни слова об этом…

Первый сентябрьский вылет мог быть последним для Карла фон Риттена. Они вылетели на свободную охоту в паре с Бюттнером.

— Над линией фронта в квадрате 45–62 звено русских истребителей. Высота две тысячи пятьсот, — передал по радио офицер наведения.

— Пойдем, пощекочем нервы, — сказал Карл ведомому.

Зайдя со стороны солнца, они свалились на тройку И-16. После неожиданной атаки фон Риттена правый ведомый задымил и начал разворачиваться на свою территорию. Но Бюттнер длинной очередью поджег его. И тут же сам попал под огонь пары И-16, которых они не заметили. Отсекая Бюттнера от советских истребителей, Карл пошел в лобовую атаку. Бочкообразный силуэт фюзеляжа И-16 трепетал синеватым пламенем пулеметных очередей. Снаряды Карла прошли мимо цели. На выводе из атаки он отвернул вправо, но советский самолет продолжал доворачивать в ту же сторону, не желая выпускать его живым. Удар стремительно несущихся друг на друга самолетов был ошеломляюще силен, хотя они соприкоснулись только крыльями. Карл на несколько секунд лишился сознания, а когда оно начало возвращаться, почувствовал, что падает. Вероятно, при ударе его самолет развалился, и его выбросило из кабины.

Мысли и рефлексы были заторможены, первый сигнал сознания, дошедший откуда-то издалека, утверждал, что он находится в свободном падении и летит со свистом, разрезая воздух невесомым телом. Второй сигнал, поданный инстинктом самосохранения, приказал ему найти и выдернуть вытяжное кольцо парашюта. Все осознавалось тягуче-медленно. Мысли ползли словно мухи, попавшие на липкую бумагу. Чувство страха еще не появилось. Вероятно, оно еще не дошло до нервных клеток, заторможенных чудовищной перегрузкой, разрушившей его машину.

И только после того, как его встряхнул динамический удар раскрывшегося парашютного купола, Карл полностью пришел в себя и увидел, что метрах в трехстах от него на парашюте барахтался второй человек. Это был советский летчик, который тщетно тянул за парашютные стропы, пытаясь скольжением уйти на свою территорию. Но было ясно, что он приземлится на немецкой стороне.

Из-за скольжения русский летчик потерял высоту гораздо раньше, чем Карл, и приземлился первым. Не успел он освободиться от накрывшего купола, как на него навалилось несколько солдат в серо-зеленых мундирах.

Карла на аэродром доставил вездеход, любезно предоставленный командиром мотопехотного полка, в чье расположение он опустился.

Посмотрев в зеркало, Карл ужаснулся: белки его глаз налились кровью. Видимо, в момент столкновения произошло кровоизлияние. Переодевшись и приведя себя в порядок, он явился к командиру авиагруппы, чтобы доложить о случившемся.

Келленберг в кабинете был не один. Там находились офицер разведки и переводчик, а за отдельным столом, на котором лежала расстеленная карта района полетов, сидел советский летчик в разорванной на плече коверкотовой гимнастерке. Карл сразу понял, кто это. На голубых петлицах краснело по три квадратика. «Старший лейтенант, — подумал Карл, но, увидев на рукаве гимнастерки нашитую красную звездочку, поправился, — политрук». Белки глаз летчика, как и у Карла, были кровавого цвета. «Значит, мы с ним испытали и пережили одно и то же». И Карл почувствовал невольную симпатию к этому мужественному парню, который защищал свое небо, не щадя жизни.

Политрук был молод, голубоглаз, светлые волосы подстрижены под бокс. Правой рукой он придерживал левую, вывихнутую при пленении. «А он похож на арийца больше, чем допрашивающие его», — подумал фон Риттен.

Келленберг пригласил Карла сесть. Переводчик продолжал допрос, прерванный его появлением.

— Господин подполковник требует показать на карте место базирования вашего полка и других авиационных частей, которые вы знаете.

— На этот вопрос я отвечать не буду, — твердо сказал политрук.

— Кто командует вашим полком, сколько в нем самолетов и сколько летчиков? — поинтересовался Келленберг, приглаживая волосы, заметно поредевшие на темени.

— Повторяю, что отвечать на вопросы, связанные с разглашением военной тайны, не буду.

— Хорошо, — повысил голос командир авиагруппы, — переведите ему, что с ним будут беседовать в другом месте и не столь любезно… Можете забирать его, — сказал Келленберг, обращаясь к офицеру разведки. — Да, спросите пленного, не хочет ли он посмотреть на летчика, с самолетом которого столкнулся?

— А что мне на него смотреть? Фашист он и есть фашист…

Политрук повернулся и, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, тяжело зашагал, припадая на поврежденную при прыжке ногу.

«Так вот они какие — русские», — подумал Карл, глядя в спину уходящему пленнику. Его оскорбило равнодушие русского летчика и слова, которые перевел переводчик.

— Что с ним сделают, командир? — спросил он у Келленберга, курившего сигарету торопливыми затяжками.

— Допросят как следует, с пристрастием, а потом расстреляют. Есть приказ фюрера о немедленном расстреле всех взятых в плен советских политработников.

Карлу в первую минуту стало жаль русского. Но затем он сказал себе: «Не оставь в своем сердце сострадания. Такие будут сражаться до конца. Если их оставлятьв живых, то мы никогда не выиграем войны».

 

Глава седьмая

1

В конце сентября капитан Рогачев, старший группы из шести летчиков — все, что осталось от их авиаполка, — прибыл со своим «войском» на аэродром Бровары. Отсюда их должны были направить на переформирование куда-то на восток.

В худом капитане с резкими складками у губ и морщинами, прорезавшимися на лбу, трудно было узнать прежнего жизнерадостного комэска, каким Андрей был всего три месяца назад.

Слишком трудными оказались испытания первых месяцев войны: кровопролитные бои в условиях полного господства немцев в воздухе, гибель боевых друзей и брата Алешки, потеря почти всего самолетного парка части, горечь и позор отступления.

И внешне «шикарный» капитан Рогачев полинял, поскитавшись «безлошадником» по прифронтовым дорогам. А топать пришлось немало — от самой границы до Киева.

Обычное армейское «хаки», в которое переоделись летчики, выгорело, хромовые давно не чищенные сапоги истоптались и побелели носами после маршей по жнивью и некошеной пшенице. Из прошлого великолепия Андрей сохранил лишь темно-синюю пилотку с голубыми кантами и красной звездочкой.

И вот они уже за Днепром, в Броварах. Хотелось верить, что отсюда начнется новый этап жизни, скрашенный надеждой на получение боевой техники, ибо только в боевом строю пилотов они обретут свое настоящее место, обретут уверенность в своих силах, уверенность в своей причастности к священному делу разгрома фашизма.

Аэродром Бровары вид имел заброшенный. Пустое летное поле было во многих местах покрыто шрамами засыпанных воронок. У разрушенного ангара остались неубранными остовы нескольких сгоревших самолетов — следы первого налета фашистов на Киев. Только у Требуховского сада стояли несколько замаскированных У-2, да еще один пассажирский самолет ПС-84 загружался неподалеку от здания авиакомендатуры. С крытого грузовика бойцы в форме НКВД перетаскивали ящики, подавая их в открытый грузовой люк двухмоторного самолета. Часовые, охранявшие погрузку, не подпустили летчиков близко к самолету. «Наверное, вывозят банковские ценности», — подумал Рогачев.

В авиационной комендатуре им встретились еще трое — такие же бедолаги, убывающие на переформирование. Но они были полны оптимизма, ибо получили уже командировочные предписания для следования в Саратовскую область, где находился запасной авиационный полк.

Вскоре летчики рогачевской группы стали обладателями таких же предписаний, продовольственных и других аттестатов и даже выданных путевых денег.

Теперь им нужно было дождаться попутного авиатранспорта. Комендант аэропорта обещал устроить их на самолет ТБ-3, на которых подвозили с Урала боеприпасы.

Четыре экипажа ТБ-3 пришли поздней ночью. Моросил дождь. Небо было затянуто густыми тучами. По понятиям истребителей, погода была совсем не летной, и они не надеялись, что кто-то прилетит сегодня. Но оказалось, что на этих четырехмоторных тихоходах работали опытные летчики высшего класса. Вынырнув из сырой, клубящейся мглы, они «притерли» своих великанов на скудно освещенный аэродром ограниченных размеров и отправились вздремнуть, пока шли разгрузочно-погрузочные работы. Им нужно было затемно, до рассвета, уйти с этого аэродрома, на который немцы наведывались ежедневно.

В темном, неуютном, как пещера, фюзеляже ТБ-3, наполовину забитого ящиками и мешками, нашлось место для «безлошадных сирот». Посадили их туда после продолжительной ругани коменданта с командиром корабля и борт-техником.

— Сядь на мое место, — на верхних нотах убеждал пилот коменданта, — попробуй взлететь ночью с перегрузкой. А у тебя вон еще и плошки на взлетной полосе погасли…

Дело уладилось миром, когда из самолета вынули три ящика и перегрузили в соседнюю машину.

После взлета ТБ-3 развернулся «блинчиком» под облаками над Дарницей и взял курс на восток, в густую, как деготь, темноту. Позади, за Днепром, еще долго просматривались облака, подсвеченные вспышками ракет и бликами пожаров.

Сначала за целлулоидным окошком, у которого устроился Андрей, была непроглядная мгла, а за Пирятином облачность стало рвать, и в окошко проглянула полная луна.

Мерный рокот моторов убаюкивал. На скорости сто пятьдесят километров им предстояло «топать» до Саратова много-много часов. Устроились кто как может — кто положил голову на плечо товарища, кто использовал вместо подушки мешок с грузом, — летчики погрузились в сон.

Еще бы чуть-чуть, и этот сон для пассажиров ТБ-3 превратился в вечный. Случайная встреча с ночным истребителем едва не окончилась их гибелью. Причем события развивались так стремительно, что задремавшие пилоты не успели испугаться.

Откуда-то снизу, обнаружив силуэт ТБ-3 на фоне освещенного луной неба, их атаковал «Мессершмитт-110». По нему стрелки открыли жиденький оборонительный огонь из старых дегтяревских пулеметов, принятых на вооружение еще до первой пятилетки. Экипаж «мессершмитта» игнорировал этот огонь, поглощенный процессом занятия исходного положения для атаки.

Боясь проскочить тихоходную цель, он убрал газ и, выпустив шасси и закрылки, пытался уравнять скорость. Но избыток ее стремительно нес «мессершмитт» на воздушный корабль. Стремясь избежать таранного удара, немецкий летчик дал полуприцельную очередь. Огненные трассы пронеслись в метре от иллюминатора, где сидел Андрей, и погасли во мгле пухлой тучки, куда спешил залететь ТБ-3, пока немец строил маневр для повторной атаки.

«Крадемся ночью над своей землей как воры, — думал Андрей огорченно, — а фашисты блаженствуют. Ишь куда занесло их на охоту! Почему так получилось?» — мучили Рогачева всю дорогу вопросы, на которые он не находил ответа.

2

В первые дни пребывания в ЗАП летчикам группы Рогачева казалось, что они угодили в организацию, напоминавшую сумасшедший дом. Сюда собралось столько «безлошадников», выпускников летных школ и летчиков, излечившихся после ранений, что командование ЗАПа не знало, что с ними делать.

Неразберихи добавляли десятки перелетающих групп.

Рогачевым и его группой пока никто не хотел заниматься. У начальства была масса проблем. Нужно было ремонтировать жилье, заготавливать на зиму продукты и топливо, расширять лётную столовую, в которой питались в три очереди. Но и эти важные дела были делами второстепенными. В первую очередь нужно было выколачивать для ЗАПа и формирующихся на его базе полков технику с Саратовского завода, который теперь вместо комбайнов выпускал самолеты; нужно было доставать горючее, преодолевая могучие усилия фронтов, требующих этого горючего немедленно. А фронтов было множество: Карельский и Северный, Ленинградский и Волховский, Северо-Западный и Калининский, Западный и Юго-Западный, Южный и Крымский, и, наконец, были Закавказский и Дальневосточный фронты, где не гремела артиллерийская канонада, но за линией госграницы были сконцентрированы дивизии турецкой и Квантунской армий, готовых выступить против СССР по первой команде.

Первое, что научились рогачевцы, — это ждать. Ждать молча, стиснув зубы, когда подойдет их очередь садиться за столы учебных классов. Ждать в длинных очередях, когда подойдет твое время посетить столовую или помыться в бане, мерзнуть в нарядах и в холодных неуютных казармах.

Но постепенно командованию ЗАПа удалось преодолеть организационные трудности. К зиме организационная неразбериха в ЗАПе начала сменяться атмосферой деловых буден.

В декабре Андрей со своими летчиками уже приступил к изучению фронтового истребителя «Яковлев-1», чаще именуемого просто «яком».

Истребитель с первого взгляда внушал уважение. Остроносый, стремительный, он сильно отличался от И-16, на котором Рогачев пролетал пять лет, познав и радость побед, и горечь поражений.

Любовь же к «яку» он ощутил с первого полета. Это была по-настоящему грозная машина, рокочущая могучим мотором М-105.

Як-1 отличался прекрасными пилотажными и тактико-техническими данными, легко крутил виражи и вертикальные фигуры, был вооружен пушкой, стреляющей через втулку редуктора винта, и двумя синхронными «шкасами». Но главное — на нем стояло радио, чего не было на первых советских истребителях.

А насколько Як-1 был проще «ишачка» на взлете и посадке! Разбегался быстро, устойчиво и не боялся перетягивания ручки на посадке.

А чего стоила пневматическая система уборки шасси и управления закрылками! Теперь летчику не нужно было у самой земли «крутить патефон» — вращать на сорок три оборота ручную лебедку. Только перевел кран управления вверх — и слышишь стук убравшихся шасси.

Да разве с ходу можно было рассказать о всех достоинствах «яка»? Машина таила в себе еще много прекрасных, неведомых для Андрея качеств, но, чтобы познать их так, как музыкант знает свой инструмент, нужно было на нем по-настоящему поработать: полетать по кругу и в зону, пострелять по мишеням, покрутить фигуры высшего пилотажа.

И этим освоением истребителя Рогачев и его товарищи занимались всю зиму, используя редкие дни без низкой облачности и снегопадов.

Приходя с аэродрома в общежитие, летчики набрасывались на свежие газеты, внимательно слушали сводки Совинформбюро. Немецко-фашистские войска, получив ошеломляющий удар под Москвой, постепенно приходили в себя, закрепляясь на рубежах, где им удалось сдержать наступление советских войск. На фронтах наступило временное затишье. Чувствовалось, что обе противоборствующие стороны копят силы для новых сражений.

В марте месяце, когда была закончена программа переучивания, Рогачеву предложили должность штурмана истребительного полка.

Рогачев с радостью согласился.

Вскоре полк, командиром которого был назначен майор Лобанов, получил двадцать новеньких истребителей. Андрей Рогачев с радостным волнением забрался в кабину своего Як-1, остро благоухающего сложной смесью запахов эмалита, бензина, искусственной кожи и спирто-глицериновой смеси.

В последних числах марта, когда на взлетной полосе появились проталины, полк перелетел в Подмосковье, войдя в резерв Главного Командования.

 

Глава восьмая

1

В ноябре 1941 года даже самым тупоголовым наци стало понятно, что блицкриг не получился, хотя в Москве было объявлено осадное положение и кое-где немецкие танки уже подходили к пригородам советской столицы.

Сопротивление Красной Армии возрастало с каждым днем. На защиту Москвы перебрасывались войска с других фронтов и подтягивались свежие силы из глубокого тыла. А когда началась осенняя распутица, выдохшийся вермахт вовсе забуксовал на месте. Обещанного отдыха в благодатных теплых краях после завершения Восточной кампании не получилось. Над германской армией нависла угроза зимовки в суровой России. Еще не было морозов, а солдаты отчаянно мерзли в своем летнем обмундировании.

Дожди и туманы надежно приковали немецкую авиацию к полевым аэродромам. Раскисший грунт не позволял работать даже в те редкие дни, когда из-за туч проглядывало солнце.

Попытка вырулить со стоянки на взлетную полосу окончилась для Карла фон Риттена крупным конфузом. Едва стронувшись с места, его «мессершмитт» увяз по ступицу колес в грязи. Плавное увеличение газа до средних оборотов не смогло стронуть увязшую машину. Когда же он, разозлившись, довел обороты до полных, «мессершмитт» клюнул на нос и задел за землю винтом. Карл выключил мотор, спрыгнул с плоскости в грязь и, посмотрев на винт, которому он «загнул рога», выругался и побрел в штаб напрямик, не разбирая луж.

На полпути ему встретился посыльный-писарь.

— Герр гауптман, — вытянулся он, — вас приглашает к себе подполковник Келленберг.

«Уже кто-то доложил о поломке», — подумал Карл.

Но подполковник Келленберг встретил его приветливо:

— Садитесь, Карл. У меня есть для вас приятная новость.

— Слушаю, мой командир.

— Кто, кроме вас, из отряда еще не был в отпуске? — Обер-лейтенант Штиммерман и лейтенанты Шмидт и Хенске.

— По долгосрочному прогнозу хорошей погоды скоро не ожидается. Недавно звонил командир эскадры. Он разрешил отпуска летчикам, которые еще их не использовали. Поэтому оставьте за себя обер-лейтенанта Закса, берите не побывавших на отдыхе летчиков и можете уезжать домой.

— Слушаюсь, герр подполковник! Благодарю вас — это действительно приятная новость.

— Поклонитесь от меня Германии, — сказал Келленберг, пожимая ему руку.

«А он, пожалуй, сейчас завидует нам», — подумал Карл, отдавая честь и поворачиваясь кругом.

Известие об отпуске летчики встретили по-разному: Эрвин Штиммерман обрадовался, Ганс Хенске возликовал, а Руди Шмидт, как всегда, остался недоволен.

— Дождались отпуска, — ворчал он, — в такую погоду ни одна порядочная шлюха на панели не покажется.

В Вязьме летчики удобно разместились в купированном офицерском вагоне. Лязгнули буфера, и поезд помчал их мимо разрушенных станций, мимо горелых остовов вагонов и паровозов, сброшенных с железнодорожных насыпей, мимо военных кладбищ и просто березовых крестов с надетыми на них касками.

Перед Минском поезд уткнулся в пробку из железнодорожных составов. Уже больше десяти часов движение было прервано, так как неизвестные лица взорвали мост через Свислочь. Толстый кондуктор в серой железнодорожной форме и с нелепым парабеллумом на обширном животе был напуган. Ему в России было не слаще, чем солдатам.

Через несколько часов движение восстановили, и за окнами вагона опять замелькали выжженные села Белоруссии и угрюмые, словно вымершие, местечки и города Варшавского «Генерал-губернаторства».

Но летчики почти не смотрели в окна. Их мало волновали бедствия, которые они принесли завоеванным народам.

За картами и выпивкой время летело незаметно. На вторые сутки летчики добрались до Берлина. Здесь, на Ангальтском вокзале, Карл и Эрвин распрощались с Хенске и Шмидтом. Их никто не встретил. Пришлось добираться домой на метро. Добыть такси в Берлине стало проблемой. Из-за недостатка бензина на многих грузовиках были установлены газогенераторные установки, которые с непривычки смотрелись довольно странно.

2

Дом фон Риттенов на Виттенберг-плац имел нежилой вид. Баронесса Магда фон Риттен последние полгода провела за пределами Берлина. Напуганная воздушными тревогами, она предпочитала пережить смутное время в деревне, вдали от воя сирен. Для этого пригодилось их родовое поместье, в которое перед войной они заезжали довольно редко.

Ева-Мария, как знал Карл из писем матери, уехала во Францию к Гуго. Она по совету мужа поступила служить во вспомогательный женский корпус и теперь находилась при штабе флюгерфюрера Франции, оставив сына на воспитание баронессе Магде.

За домом присматривал шестидесятилетний дворецкий Фридрих, освобожденный под чистую от военной службы. В этом не слишком трудном деле ему помогала племянница — кокетливая горничная Грета. Карл в первый же вечер приезда пытался пригласить ее в свою спальню, но чертов Фридрих, сообразив что к чему, все испортил, сердито отчитав подчиненную ему горничную. Очевидно, их родство состояло в несколько иных связях, чем было представлено Карлу.

Первая ночь под родительской крышей прошла спокойно, без тревожного воя сирен и гула английских моторов. Проснувшись, Карл не стал одеваться, а, набросив халат, бродил по дому, наслаждаясь бездельем. Пытался дозвониться до Луизы, но ее семья не торопилась возвратиться из мирной Швейцарии, куда они уехали год назад.

На кухне разрумянившаяся у плиты Грета в пестром переднике готовила завтрак под надзором бдительного дворецкого Фридриха.

Тот сидел за кухонным столом, водрузив на нос очкп, п что-то писал, щелкая костяшками счетов. — Доброе утро, — кивнул им Карл, — я бы не отказался от завтрака.

— Сейчас все будет готово, господин барон, — сверкнула в улыбке ровными зубками Грета.

В ее глазах и улыбке читалась радость по случаю приезда молодого хозяина. Видно, ей изрядно надоел побитый молью и мрачный как филин дворецкий, докучавший последними крохами своей любви и непомерной ревностью.

Отоспавшись и отдохнув от дороги и русских впечатлений, Карл заскучал. Ему надоели подозрительные взгляды почтенного дворецкого и пылкость препустой девчонки — горничной. Он обрадовался, услышав в телефонной трубке голос матери.

— Я едва до тебя дозвонилась, — жаловалась баронесса Магда, — постоянно занята линия.

— Вы не думаете приехать в Берлин?

— Нет, Карл, приезжай лучше ты ко мне. Все равно у тебя знакомых в Берлине никого не осталось.

— Я приеду сегодня же, если смогу добыть бензин.

Фридрих, обрадованный предстоящим отъездом молодого хозяина, быстро организовал ему две канистры горючего. И когда он пришел доложить, что «опель» заправлен, Карл кончал укладывать дорожный чемоданчик. Мысли его уже были там, в старинном поместье, основанном семь веков назад далеким предком Ульрихом фон Риттеном.

Карл давненько не сидел за рулем и вел автомобиль с удовольствием. Великолепная автострада, от которых он отвык в России, позволила держать приличную скорость. Стрелка указателя плясала возле цифры «100».

По сторонам автострады мелькали городки с черепичными крышами, над которыми возвышались башенки и шпили. На смену хорошо ухоженным лесам из-за пригорков выбегали фольварки, окруженные фруктовыми садами. Во всем чувствовался порядок и достаток. Хотя многие из хозяев сейчас мерзли в заснеженных окопах Восточного фронта, на усадьбах шла работа. Это трудились «унтерменши» — славянские рабы, привезенные из Белоруссии и Украины. Хмурые, насыщенные влагой тучи тяжело ползли по низкому небу. Ветер гнал рябь по поверхности водоемов и тоскливо гудел в проводах придорожных столбов.

От Потсдама до Магдебурга он промчался за полтора часа и свернул с автострады на шоссе, идущее в сторону Ошерслебена.

Карл проезжал через чистенькие, похожие друг на друга городишки, которых не коснулось дыхание войны. Глаза его, уставшие на Востоке от зрелищ разрушенных городов и испепеленных деревень, с удовольствием замечали и цветущую герань на подоконниках домов, и прилично одетых прохожих, и дымящие трубы действующих заводов и фабрик. Но когда Карл присмотрелся внимательнее, понял, что от войны не спрячешься и в глубоком тылу. О ней напоминали вышагивающие на костылях инвалиды в военной форме, множество одиноких женщин и часто встречающиеся указатели с крупной надписью «Бомбоубежище».

К Вернигероде подъезжал под вечер. Моросил дождь. Небо, не очистившееся от туч, продолжало оставаться таким же хмурым и тяжеловесным, как замок, возвышающийся над городом. Это было пристанище духа Черного Монаха и другой нечисти, о которых ходили старинные легенды, привлекавшие сюда туристов со всей Германии.

«Вот в такую погоду легко поверить бредням здешних бюргеров», — думал Карл, въезжая на вернигеродскую рыночную площадь, знаменитую тем, что на ней в средневековье кончили жизнь в диких воплях и богохульстве тридцать две колдуньи, заподозренные в общении с дьяволом.

За городом начались горы, поросшие вековыми платанами и елями. По ущельям мчались наполненные дождевой водой бурные потоки, в которые превратились звонкие ручейки, текущие здесь в другое время года. И хотя за сеткой дождя была скрыта гора Брокен, воспетая в сожженных книгах Генриха Гейне, — это был уже Гарц, единственный и неповторимый. Свернув на мощенную булыжником дорогу, Карл въехал в широкое ущелье. Здесь перед ним проступили контуры рыцарского замка, возвышавшегося на гребне невысокой горы. Здесь жили его предки. В этом замке родился он и его сестра Ева-Мария.

Проезжая по мосту, переброшенному через полузасыпанный ров, Карл трижды нажал клаксон, предупреждая о своем приезде. Звуковые сигналы, отразившись многократным эхом, пошли гулять по ущелью. Давно уже здесь не трубили охотничьи роги соседей-рыцарей, приехавших порезвиться на знаменитой соколиной охоте в поместье фон Риттенов.

— Карл, мальчик мой, ты стал настоящим мужчиной, — сказала баронесса Магда, обнимая сына. — Пойдем скорее в дом. Я жду тебя с обеда.

На щеке Карл почувствовал влагу, но не понял, что это было: дождевые капли или слезы радости.

Баронесса усадила сына в кресло у камина, а сама села напротив.

— А где мой племянник? — поинтересовался Карл.

— Он уже спит, — ответила мать и нажала кнопку звонка: — Гелен, приготовьте ужин господину барону, — отдала распоряжение своей камеристке. — Ну, рассказывай, мой мальчик. Мне интересно все, что связано с твоей жизнью…

Баронесса жила на втором этаже бывшего дома пастора, уступив первый этаж прислуге и работникам фермы. Там же была и детская комната фон Эккарта-младшего.

Холодный и мрачный замок был предоставлен летучим мышам. На чердаке замка поселилась семейка сычей, которые глухо ухали по ночам, нагоняя тоску на жителей усадьбы.

— Завтра же полезу на чердак и перестреляю их, — сказал Карл, наслушавшись звуков ночных птиц. — Стонут, как перед покойником. Как вы, мутти, терпите это соседство?

— Предпочитаю слушать крики сычей и филинов, но не сигналы воздушной тревоги. Здесь, в поместье, спокойно, а к сычам я привыкла. Они никому не сделали худого.

 

Глава девятая

1

Оказывается, не простое дело — отыскивать свою часть во время всеобщего драпа на запад. Экс-отпускники Карл фон Риттен и Эрвин Штиммерман, подобно слепым щенятам, долго тыкались носами в комендатуры и штабы летных частей, пока не отыскали свою эскадру в Могилеве.

На Восточном фронте творилось нечто непонятное и до сих пор невиданное. Казалось, что весь немецкий порядок, который столетиями культивировали и которым гордились их предки, разлетелся вдребезги под мощными ударами наступающих русских армий. И то, что радио и газеты преподносили германскому народу как «эластичную оборону», «выпрямление линии фронта» и «козни русского генерала Мороза», оказалось отступлением, а то и просто беспорядочным бегством. Разгромленные под Москвой армии группы «Центр» продолжали откатываться на запад, теряя личный состав, огромное количество военной техники и снаряжения.

Их авиагруппа также не избежала тяжелых потерь. Теперь они базировались южнее Могилева, на триста километров западнее того аэродрома, откуда уезжали в отпуск.

Голенастый «физлер-шторх», поставленный на лыжи, доставил их на полевой аэродром, укатанный неподалеку от опушки леса, подступавшего к окраинам старинного городка с труднопроизносимым названием — Пропойск.

Летчик «физлер-шторха» не рискнул лететь напрямик, через огромный лесной массив, опасаясь, что их тихоходную машину могут подстрелить партизаны, кишевшие в белорусских лесах. Поэтому сделали большой крюк. Сначала шли вдоль охранявшейся железной дороги на Жлобин, а затем полетели над безлесной местностью, где немцы чувствовали себя намного увереннее.

На стоянке авиагруппы летчики увидели всего шесть расчехленных «мессершмиттов», покрытых толстым слоем инея. Это было все, что осталось от самолетного парка авиагруппы.

Ог такого зрелища стало тоскливо. Разговор с подполковником Келленбергом, которому они доложили о своем прибытии, поверг их в еще большее уныние.

Теперь командир авиагруппы командовал лишь неполным отрядом. Причем машины, которые чудом удалось угнать из-под самого носа русских, нечем было обслуживать. Средства запуска, подогрева, топливозаправщики и другие спецмашины с большей частью наземного персонала авиагруппы были захвачены кавалеристами корпуса генерала Доватора, совершавшего рейд по немецким тылам. Советские казаки пленили и обер-лейтенанта Закса, который не успел добежать до самолета с тяжелым чемоданом награбленных ценностей. Судьба обер-лейтенанта не вызывала сомнений ни у кого — русские наверняка его расстреляли за мародерство. Впрочем, ни у Карла, ни у Эрвина гибель «фронтового товарища» не вызвала сожаления. По сути, это был настоящий уголовник в летной форме.

Карла и Эрвина разместили в чистенькой горнице бревенчатого домика. Фельдфебель, исполнявший обязанности квартирмейстера, выселил хозяйку с двумя детьми в прихожую комнатушку и кухоньку.

Мальчишки исподлобья поглядывали на незваных гостей. Они еще до войны знали значение слова «фашист» и не ждали от своих постояльцев ничего хорошего.

Ночью летчики проснулись от взрывов и близкой стрельбы. Сквозь щели ставней в горницу пробивались тревожные отблески пожара. Карл и Эрвин быстро оделись и, изготовив пистолеты, вышли из дома. Горело в стороне аэродрома. Всполохи пламени освещали окрестность и подсвечивали низкие облака, быстро гонимые ветром. Оттуда же слышалась заливистая трескотня «шмайссеров» и солидная скороговорка пулеметов «шпандау».

Эрвин поежился от пронизывающего ветра и рассудительно сказал:

— Нам лучше вернуться в квартиру. Что мы сделаем своими «пугачами», если нарвемся на партизан?

Не раздеваясь, и не зажигая лампы, они просидели до рассвета, держа пистолеты наготове. Им казалось, что вот-вот в дверь постучат и по-русски скажут: «А ну, выходи на улицу!»

Утром узнали о результатах партизанского налета. Часовые были бесшумно сняты. Все шесть «мессершмиттов», взорванные толовыми шашками, превратились в кучи горелого, оплывшего металла, вмерзшего в лед из талого снега. Стрельба, поднятая караулом, велась впустую. Партизаны к этому времени исчезли, оставив еле заметные следы по твердому насту, ведущие в сторону леса.

Вскоре авиагруппа подполковника Келленберга, полностью лишившаяся самолетов, была направлена в тыл на переформирование. От некогда грозной истребительной части остался лишь номер да десятка полтора летчиков.

Ю-52, подняв снежную метель, взлетел с плохо расчищенного аэродрома и взял курс на юго-запад. Внизу остался утонувший в снегах белорусский городок Пропойск с полуголодными жителями, а под крылом проплывали мрачные лесные массивы. Оттуда на них глядели недобрые глаза партизан, сожалеющих, что «нечем чесануть по этому трехмоторному уроду».

2

Радость по поводу того, что авиагруппа будет формироваться в Вене, быстро сменилась разочарованием. Мечты о том, как они будут резвиться в красавице Вене с ее обворожительными жительницами, рассеялись при встрече с действительностью.

Покутить пришлось лишь в новогоднюю ночь, да и то не в венских ресторанах, а в офицерском казино заводского аэродрома. Довольны были лишь Келленберг да еще два-три офицера, к которым приехали вызванные из Германии жены.

В Вене они вновь встретились с железной дисциплиной и милым сердцу немецким порядком: пунктуальностью, четкостью и деловитостью. Через три дня после прилета Келленберга его авиагруппа была укомплектована людьми до штатного состава, а на стоянке заводского аэродрома их ожидало тридцать шесть «Мессершмиттов-109», уже облетанных заводскими летчиками. Самолеты были камуфлированы в непривычный желто-бурый цвет. За каждым самолетом был закреплен механик, назначенный в авиагруппу.

— Зачем их так разрисовали? — удивился Руди Шмидт, мысленно выбирая себе машину.

— По ошибке, — серьезно ответил Эрвин. — Нужно было покрасить всего один экземпляр для тебя, ведь ты давно собирался в Африку помогать Муссолини. Но в заявке что-то напутали, и покрасили всю партию в южный вариант камуфляжа.

Вопрос с укомплектованием авиагруппы самолетами был решен быстро и хорошо. Но подготовка прибывшего в авиагруппу летного состава вызывала тревогу.

Конечно, Келленберг не думал, что ему пришлют в группу два десятка асов, но то, что ему подбросили из учебного центра восемнадцатилетних юнцов, не нюхавших пороху, вывело его из равновесия. Он даже съездил в штаб 4-го Воздушного флота, чтобы оттуда по телеграфу пожаловаться фельдмаршалу Мильху.

Мильх его успокоил, обещав, что после формирования их направят не в Россию, а на другой театр военныл действий.

Руди Шмидт, заглянув в летные характеристики новых подчиненных, начал сквернословить на весь штаб, не стесняясь присутствия старших.

— Я могу терпеть эрзац-табак, эрзац-кофе, эрзац-шлюху, если таковые бывают, но эрзац-пилот — это вещь слишком непристойная! Они у нас побьются сами в первом же бою без воздействия противника. По сравнению с ними даже Адольф Гауфф показался бы орлом… Вот смотрите. — Он положил перед Карлом летную книжку молодого пилота. — По курсу «А» у него налет вместо тридцати часов на «клемме» всего десять. Вместо остальных ему засчитали налет на планере.

— Верно! — Карл был неприятно удивлен.

— За курс «Б» вместо шестидесяти часов — налетал сорок на «Ардо-96». — Руди полистал летную книжку и отчеркнул ногтем итог за раздел. — При специализации летал на биплане Хе-51 и только десять часов на старом «мессершмитте» с маломощным «Даймлер-Бенцем». На боевом самолете имеет налет двадцать часов в учебном центре. Удивляюсь, как можно за это время выучить его пилотажу, групповой слетанности и воздушным боям?

— Не забывай, Руди, сейчас война. Надо же потери восполнять…

— Да, но и с большим налетом я целый год тренировался в авиагруппе, прежде чем меня бросили в бой. А что мы будем с ними делать в России?

— Успокойся, Руди, командир сказал сегодня, что нашу авиагруппу на восток не пошлют.

— А куда же? — сразу сменил тон обер-лейтенант.

— По всем признакам, на Средиземноморский театр. Там они у тебя и слетаются. Действительно, в России с такими «орлами» воевать скучновато.

Тренировали молодежь каждый день, отрабатывая групповую слетанность. Перелет в новый район боевых действий был назначен после рождества.

В день перебазирования погода выдалась как по заказу. По маршруту Вена — Триест было малооблачно. Перелетали в составе отрядов. Каждый отряд лидировал бомбардировщик Ю-88. Наземный персонал и техническое имущество везли военнотранспортные самолеты.

Первым взлетел отряд, где за ведущего группы шел подполковник Келленберг. Отряд фон Риттена стартовал вторым. Взлетев, Карл пристроился к Ю-88 и, убрав газ, стал поджидать остальных летчиков группы. Бомбардировщик летел вдоль железной дороги из Вены на Грац.

Через четверть часа самолеты группы были в сборе. Справа и прямо по курсу быстро вырастали громады Альпийских гор, поросших лесом.

Наличие лидера, ведущего их по маршруту, как поводырь водит слепых, не охладило желания Карла следить за ориентировкой. Он знал, что в Африке над пустыней им как никогда пригодятся навыки в аэронавигации, а их нужно постоянно поддерживать.

В этот день им удалось долететь до Ливорно — итальянской авиабазы на Лигурийском море. Шли напрямик через Венецианский залив, и молодые летчики получили небольшую практику полетов над морем.

На следующий день они вылетели на Неаполь. Маршрут шел вдоль побережья. Примерно на середине маршрута под ними проплыл «вечный город» — Рим. Карлу приходилось бывать в нем в далеком детстве, но он сразу же узнал с воздуха огромную чашу Колизея и Замок святого Ангела, возвышающийся над мостом через Тибр мавзолей императора Адриана. Особенно хорошо просматривался ансамбль собора святого Петра. Странное чувство возникло у Карла. Его потянуло туда, вниз, захотелось пройти по улицам, где новое соседствовало с древним.

«Если останусь жив, — загадал он, — обязательно снова побываю в Риме, чего бы это мне ни стоило».

Горючего оставалось совсем немного, когда впереди показался Везувий. Вулкан разочаровал Карла: он оказался довольно низкорослой горушкой. Любая вершина в Альпах чуть не в два-три раза превосходила его по высоте.

На аэродроме в Неаполе быстренько заправились и снова, не теряя времени, заняли места в кабинах.

В Катанию — авиабазу, расположенную на востоке Сицилии, — шли вдоль носка «Итальянского сапога». Незаметно перенеслись через Мессинский пролив и оказались над иссушенным солнцем гористым островом.

Когда произвел посадку отряд фон Риттена, погода начала портиться. Небо затянуло плотной облачностью.

Метеорологи вручили Келленбергу штормовое предупреждение. Приближался фронт окклюзии — усиление ветра до 18 метров в секунду, осадки с ухудшением видимости до одного километра. По всем правилам, нужно было возвращать третью группу или сажать на запасной аэродром. Но они уже подходили к Мессине, и бензина оставалось только до Катании.

— Дайте возможность первыми произвести посадку молодым летчикам, — передал по радио Келленберг.

Группа, ведомая лидером, вышла на аэродром и произвела роспуск, когда пошел дождь. Три молодых пилота сели до того, как дождь превратился в ливень, Остальные не попали на полосу, уходили на второй круг. В этот день авиагруппа потеряла первый самолет: молодой летчик не смог зайти на посадку, и после третьей попытки на самолете остановился двигатель из-за полной выработки бензина. Холмистая местность не позволила сесть на фюзеляж, и летчик махнул за борт с парашютом.

Испортившаяся погода «зажала» отряд в Катании надолго. Почти трое суток летчики авиагруппы слушали, как обложной дождь монотонно барабанил в окна гостиницы.

— Нет бы ей испортиться чуть пораньше, — негодовал Руди Шмидт. — Сидели бы в Неаполе. Девочки там — как картинки. А что здесь? Дыра, захолустье, полудикари. Приударь за какой красоткой — или из-за угла пристрелят, или нож в спину. Бандиты! Ничуть не лучше русских партизан.

— Ну, Руди, ты, как всегда, преувеличиваешь, — прервал его жалобы Ганс Хенске. — Мы здесь, как союзники дуче, находимся под его защитой и защитой короля Виктора-Эммануила. Ты — дорогой гость итальянского народа. Иди, гуляй. Девочки мокнут на тротуарах. Они отвертели шеи, выглядывая, не идет ли Руди Шмидт.

— Давно знаю, что ты трепло. Не напоминай об этом лишний раз, — обозлился Руди.

— Командир, а чего нас несет в эту Африку, что мы там забыли? — спросил Бюттнер.

— Это большая политика, а мы солдаты. Наше дело — бить англичан. А где их бить, нам прикажут.

— Прости, Карл, но это ответ для ординарного кретина. А мне бы тоже хотелось разобраться в этом вопросе поглубже, — сказал Эрвин, который был с утра не в духе. — Насколько я знаю, фюрер заявлял, что немцы ведут войну севернее Альп, а итальянцы южнее. Так почему мы оказались здесь, вопреки заверениям фюрера?

— Видишь ли, Эрвин, я кое-что слышал об этом от Гуго фон Эккарта. Действительно, фюрер не собирался вмешиваться в итальянские дела. Дуче очень болезненно переживает все, что касается нашей политики на Средиземном море. Он давно сделал на него заявку, объявив своим морем. Но фашизм не создал из итальянских солдат воинов, способных на подвиг. Англичане чувствительно начистили нюх их престарелому маршалу Грациани. Он потерял почти всю Ливию и сто тридцать тысяч войск, сдавшихся в плен. Пришлось» фюреру послать ему в помощь экспедиционный корпус Роммеля «Африка». Сначала дела у Роммеля шли хорошо, но потом и ему пришлось отступить, оставив отвоеванную у англичан территорию. Сейчас генерал Роммель перешел к обороне и накапливает силы, чтобы ворваться в Египет и захватить Суэц. Вот и мы будем прикрывать его от ударов англичан, которые здесь изрядно докучают. Теперь тебе понятно?

— Теперь понятно. Но радостнее от этого не стало. Представляю, какое будет снабжение на этом захолустном театре военных действий, какие условия для боевой работы и отдыха, если и в Сицилии нас лишают всего… — Эрвин не мог успокоиться: Келленберг сделал утром ему замечание за попытку организовать выпивку и реквизировал оцпетенную бутыль с вином.

— Зато здесь спокойнее, чем в России. Хоть партизан не будет, — утешил Хенске.

К середине третьего дня облачность стало растаскивать. В голубые окна проглянуло не по-зимнему теплое солнце. Циклон сместился на северо-восток, захватив Балканы, Турцию и Черное море.

Теперь отряду предстояло пройти самый трудный участок маршрута — перелететь из Сицилии в Африку на ливийский аэродром Уилус. Сложность выполнения задания была не только в предельной дальности полета, но и в том, что на пути находился «непотопляемый авианосец» англичан — остров Мальта. Английские истребители из Ла-Валетты могли испортить обедню: если с ними придется ввязаться в воздушный бой, то бензина не хватит долететь до побережья. А вода в Средиземном море хотя и теплее, чем в берлинском озере Хавель в июне месяце, но искупаться в ней никому не хотелось.

Фельдмаршал Кессельринг, утверждая заявку на перелет, обещал помочь: в период перелета авиагруппы через море он решил выделить авиагруппу Ю-88 для нанесения удара по Мальте. Тогда «харрикейнам» будет не до них.

В Уилус прилетело 34 Ме-109. Шедший замыкающим группы ведомый летчик Тобиаса Зингера пропал без вести. Трагедия произошла за считанные секунды.

— Вот он только что шел сзади правее, глянул на него — на месте. Посмотрел на остаток топлива, на время полета, прикинул на карте расстояние. Снова посмотрел на ведомого — нет. Запросил по радио — молчание, — оправдывался Зингер.

— Мы еще воевать не начали, а уже нет двух самолетов, — пробурчал Келленберг, внимательно вглядываясь в лица молодых летчиков. Они были угрюмы. Каждый мог оказаться в положении пропавшего унтер-офицера. Их тревожила неизвестность причины гибели молодого пилота. В чем дело? Отказ матчасти, вражеский истребитель или еще что-либо другое? После того как в германской авиа-промышленности стали работать иностранные рабочие, число загадочных аварий резко увеличилось.

«Естественный отбор, — успокоил себя Келленберг. — Спишется за счет боевых потерь». Командир авиагруппы, тянувший третью войну, видел столько смертей, что мысли о ней, если только они не касались лично его, оставляли Келленберга равнодушным.

 

Глава десятая

1

Подполковник Келленберг подъехал к месту размещения летного состава, но вместо палаток увидел только вбитые колья. Келленберга передернуло:

— Фельдфебель! Каким дьяволом вы здесь занимались? Почему палатки не установлены? Я должен буду наказать вас за плохое исполнение обязанностей начальника передовой команды.

— Виноват, герр подполковник! Но мы прибыли всего за два часа до вашего прилета.

— Тогда почему палатки не стоят на месте?

— Солдат укачало в воздухе. Они еще не пришли в себя.

— Что? Укачало немецких солдат? Ну-ка, постройте мне их. Я им пропишу лекарство от воздушной болезни.

— Становись! — рявкнул фельдфебель. — Смирно! Господин подполковник, по вашему…

— Отставить доклад! — Подполковник прошел вдоль строя, глядя на бледные лица безусых юнцов 1924 года рождения. «Не тот солдат пошел», — подумал огорченно, вспоминая бравых кадровиков, с которыми начинал войну. — Солдаты! Фюрер направил нас сюда, в эту богом забытую землю, для того чтобы помочь нашим союзникам-итальянцам разгромить англичан и, захватив Суэцкий канал, закупорить Средиземное море как пробкой. Мы сюда приехали на войну, а не на воскресную прогулку. Вам придется пройти через все: через трудности, через кровь и смерть. Если вы расслюнявились от простого полета над пустыней во время болтанки, то это говорит, что вы еще не стали настоящими воинами-германцами. А вы должны стать ими, ибо принадлежите к избранной расе.

Келленберг несколько секунд постоял молча, покачиваясь на носках и держа руки за спиной.

— А сейчас приказываю — наплевать на всякие эмоции и недомогания. Приступить к работе. Разойдись! — Келленберг взглянул на часы: — Фельдфебель! Через час доложите об окончании работ.

Итак, для летчиков авиагруппы началась палаточная жизнь, которую нельзя было назвать приятной. Днем брезент палаток нагревался от солнца так, что в них нечем было дышать. Утром палатки бывали мокрыми от выпавшей росы. Постельное белье, одеяла, обмундирование — все становилось влажным. Одеваясь по утрам, они лязгали зубами от холода.

Несколько дней после прилета летчики устраивались, обживались, изучали район предстоящих действий.

21 января 1942 года экспедиционный корпус Роммеля неожиданно для противника перешел в наступление. Авиагруппа Келленберга получила задачу поддерживать наступление сухопутных войск штурмовыми действиями.

Выжженная солнцем плоская желто-бурая пустыня, казалось, не имела конца и края. Здесь, словно на море кораблям, была везде дорога для танков и вездеходов. И полная свобода аэродромного маневра для авиации. Ровных площадок, пригодных для взлета и посадки самолетов, было кругом сколько угодно. Но зато замаскироваться, спрятаться на голой, как темя католического монаха, местности было почти невозможно.

Сначала летчики летали на штурмовку англичан в районе рубежа Эль, Агейла, Марада, а затем район боевых действий переместился в пески Киренаики.

2

Под крыльями «мессершмиттов», летящих на малой высоте, проносилась земля, напоминающая расцветкой шкуру дохлого верблюда. Изредка мелькал оазис, обрамленный стройными стволами пальм, или затерявшийся в пустыне мавзолей мусульманского святого — светлый куб без окон, с полукруглой, сферической крышей.

Впереди показалась пыль от отступающей колонны англичан. Они двигались в направлении Завиет-Мсус.

— Внимание! — передал фон Риттен, дублируя команду мелким покачиванием с крыла на крыло.

Летчики отряда видят цель. Воздушное прикрытие отсутствует. Это им на руку. Молодежь еще не втянулась в боевую работу.

Перед целью Карл сделал горку, и отряд на пологом пикировании начал поливать огнем из пушек и пулеметов колонну грузовиков и бронетранспортеров.

Во втором заходе заметили группу самолетов, подходивших с востока. Карл присмотрелся и узнал знакомые силуэты «харрикейнов».

— Приготовиться к бою с истребителями! Руди, прикрой сверху! Ганс, прикрой сзади!

Энергично маневрирующая восьмерка «харрикейнов» проскочила на встречном курсе. Крутым боевым разворотом Карл вышел в заднюю полусферу замыкающей четверки. Через минуту после начала воздушный бой развалился на несколько очагов. С одним звеном сражалась четверка Карла, со второй четверкой «харрикейнов» дрался Ганс Хенске, а на звено Руди Шмидта навалилась шестерка англичан, подошедших на большой высоте.

Дрались на равных. На стороне немцев было преимущество «мессершмиттов» перед «харрикейнами» в скорости, маневренности и вооружении. На стороне англичан было некоторое численное преимущество, а главное — их боевой опыт. Чувствовалось, что противник был опытный, и будь у них не «харрикейны», а «спитфайры», то на песчаных дюнах осталась бы догорать половина отряда «мессершмиттов». А так — разошлись вничью. Счет боя 2:2. «Харрикейнов» сбили Карл и Ганс Хенске, по одному ведомому потеряли Ганс и Руди.

3

Не встречая организованного сопротивления англичан, войска Роммеля продвигались со средней скоростью сорок километров в сутки.

«Мессершмитты» из авиагруппы Келленберга рыскали над пустыней, вынюхивая и атакуя любые подвернувшиеся цели, будь то колонна автомашин, бронетранспортер или отдельный мотоцикл. Больше всего целей встречалось на единственном шоссе, идущем вдоль берега Средиземного моря.

Однажды в авиагруппу прилетела пара «мессершмиттов» с красными коками и лопастями винтов. Это была раскраска соседей. Из самолетов вышли фельдмаршал Кессельринг и его фаворит майор Марсель — ас, отличившийся в небе Бельгии, Франции и Англии.

Командующий частями 2-го Воздушного флота решил побеседовать с летным составом. Кессельринг был еще не старым мужчиной, с худощавым лицом, на котором сияла улыбка американского киногероя.

— Ну как воюете? — поинтересовался он.

— Воюем, — скромно ответил за всех Келленберг.

— Пока противник не проявляет большой активности, продолжайте штурмовые действия и свободную охоту. А прикрытие наземных войск будут осуществлять авиагруппы Марселя и Тоггенбурга. Справитесь без них? — спросил он у Марселя.

— Постараемся, — немногословно ответил майор.

В заключение беседы Кессельринг сказал, что будет лично участвовать в боевых вылетах вместе с летчиками авиагруппы Марселя.

— Чего ему не хватает? — удивлялся Руди Шмидт. — Нужно ли — в чине фельдмаршала — самому лезть в драку? Сидел бы себе в Сицилии в штабе воздушного флота…

— Здесь он себя считает в безопасности, — высказал предположение Ганс Хенске. — Зениток почти нет, «харрикейн» слабее «мессера». Да и щитом у него будет не молодой разиня, что болтается у тебя за хвостом, а сам Марсель. У него уже под сотню воздушных побед. Единственный немец — летчик, награжденный золотой итальянской медалью «За храбрость». С таким прикрытием летать можно.

— По-моему, Марсель не слишком рад, что ему выпала честь летать с фельдмаршалом, — сказал Эрвин. — Случись что с Кессельрингом, так шкуру с него сдерут на барабан.

— Зато какая карьера ждет этого Марселя, — мечтательно произнес Руди. — Я бы не отказался очутиться на его месте.

— А ты попросись, — сказал Карл, — если я не подхожу для тебя в ведущие…

Через два дня Кессельринга подбили в воздушном бою, но он благополучно сел на вынужденную посадку. А через неделю ему пришлось выброситься с парашютом из горящего «мессершмитта».

Но неудачи не охладили пыл фельдмаршала, и он снова лез в драку. Руди так комментировал эти события:

— Хороший истребитель, как боксер, бывает максимум до тридцати пяти. А потом нужно искать технику поспокойнее. Против этой истины не попрешь. Фельдмаршал староват для воздушного боя. Даже Марсель не смог прикрыть его.

Однажды, возвращаясь со штурмовки, Карл услышал голос Эрвина:

— Командир, посмотри влево! Видишь, как «макаронликов» му тузят.

Карл пошарил взглядом и увидел настоящую «собачью свалку». Группу «фиатов», устаревших итальянских бипланов с неубирающимися шасси, долбила восьмерка «харрикейнов». Два «фиата» чадили на земле, а семь, оставшиеся в воздухе, крутились почти на месте — как собаки, кусающие свой хвост, — пытаясь уйти из-под трасс «кольт-браунингов».

— Атакуем! — передал Карл.

— Горючки в обрез, — пробурчал Эрвин. — Не дотянем до аэродрома из-за этих итальяшек.

— Одна атака с ходу, — успокоил его Карл, доворачивая группу на цель.

Набрав высоту, «мессершмитты» свалились на увлеченных боем «харрикейнов». С первой атаки они сбили троих. «Харрикейны», бросив итальянцев, вступили в бой с «мессершмиттами». «Фиаты», как испуганные воробьи, кинулись наутек.

За выручку, союзников в бою Кессельринг объявил благодарность отряду фон Риттена.

После похвалы фельдмаршала Кессельринга кличка «гончие псы» прилипла ко всей авиагруппе Келленберга. Келленберг ничего не имел против и приказал нарисовать оскаленные пасти на всех самолетах авиагруппы. Это стало их эмблемой.

В конце января «гончие псы» познакомились с песчаной бурей самум, пронесшейся над аэродромом. Солнце исчезло за тучами песка и пыли. Песок сек лицо, скрипел на зубах. От него плохо спасали летные очки. Кабины и фюзеляжи самолетов забило песком и пылью. Ветер рвал самолеты, туго привязанные к штопорам, ввернутым в землю.

Старожилы говорили, что зимний самум — это не то… Полный эффект от него бывает при пятидесятиградусной жаре, когда песок раскален и пересохшие губы трескаются до крови, а черепа чуть не раскалываются от головной боли.

Вслед за пронесшейся бурей наползли черные тучи, набухшие водой, и низвергли на землю целые водопады. Летчики впервые наблюдали подобное.

— Чтобы дышать в таком дожде, нужно иметь жабры, — пошутил Эрвин, не утративший чувство юмора.

Тропический ливень за два часа вылил весь годовой лимит влаги, отпущенный здешней нещедрой природой. По сухим руслам рек помчались селевые потоки. Взлетно-посадочная полоса и стоянки самолетов превратились в вязкие топи.

Наступление приостановилось.

— Все, мальчики, — сказал Келленберг, — отдохнем немного. Теперь за неделю аэродром не просохнет.

Но он ошибся. Он еще плохо знал африканское солнце. Через двое суток загромыхала артиллерия. Войска тронулись вперед. Механики, выбиваясь из сил, приводили самолеты в порядок, готовя их к завтрашним вылетам.

30 января пал порт Бенгази. Почти вся Южно-Африканская бригада, защищавшая его, капитулировала. Развернувшись на восток, немецкие дивизии устремились к Тобруку. Но увы! Взять его не хватило ни сил, ни горючего. Наступила длительная передышка.

Роммель улетел в Германию, чтобы решить ряд интересующих его вопросов лично с Гитлером и Йодлем.

Активность авиации воюющих сторон стала невысокой.

Однажды, войдя в столовую, Карл услышал голос Келленберга:

— Барон, садитесь ко мне.

— Благодарю вас.

— Благодарить будешь позже, — перешел на «ты» командир авиагруппы. — Думаю, — продолжал он, разрезая консервированную сосиску, — дать твоим летчикам три дня отдыха. Можешь после завтрака брать штабной автобус и съездить в Бенгази.

«Гончим псам» эта новость пришлась по душе, да и сам Карл, одичавший в песках Триполитании и Киренаики, был не против скрасить жизнь каким-либо развлечением.

Автобус долго трясся по проселочным дорогам и старым караванным тропам. Пока добрались до Бенгази — изрядно наглотались пыли.

— Ну и дороги, — отплевывался Эрвин, — тут ничего не изменилось за тысячу лет со времен святого шейха Бен Гази.

— Зато экзотика, — утешал его Карл, сморкаясь грязью в батистовый платок.

Южная часть Бенгази, так называемый Новый город, до войны была застроена домами европейской архитектуры. Теперь же большинство зданий было разрушено, а улицы забиты трофейными английскими танками, транспортерами и остовами сгоревших автомобилей.

— Неплохо поработали наши «штуки», — восхищался Руди Шмидт, щелкая затвором «лейки».

— Узнай, где комендатура, — приказал шоферу фон Риттен.

Остановились на пустынной площади, окруженной разрушенными и сгоревшими домами. Летчики вышли из автобуса размять ноги.

Город казался вымершим, словно жители навсегда покинули его.

— Поехали дальше, — распорядился Карл, Выбравшись из руин, автобус выехал к морскому порту. Акватория его была пуста и безжизненна. Неподалеку от пирса из воды торчали мачты и трубы двух затонувших пароходов.

Здесь их остановил моторизованный патруль полевой жандармерии. Проверив документы, указали дорогу к комендатуре.

Управление военного коменданта и казармы немецких частей находились в уцелевшей части Нового города, примыкавшей к старому Бенгази. Кварталы, заселенные арабами, почти не пострадали от бомбардировок. Казалось, летчики жалели бомбы, избегая швырять их на убогие глинобитные сооружения.

Комендант разместил пилотов в офицерской гостинице. Помывшись и приведя себя в порядок, они направились знакомиться с городом.

Интересного в Бенгази было немного. Узкие, пыльные улицы, высокие глухие заборы, женщины, закутанные в белые одежды, тщательно прячущие лица от посторонних взглядов. Руди пытался заговорить с ними, но те безмолвно исчезали в ближайших двориках.

Забрели на шумный базар, но купцы, яростно зазывавшие покупателей, отказывались продавать товары за оккупационные марки.

Под высоким скалистым мысом нашли песчаный пляж с несколькими пальмами, почти не дававшими тени. Арабы с удивлением смотрели, как немцы весело плескались в прибрежных волнах. Хотя вода в море была совсем теплая, а воздух прогрелся градусов до тридцати, купальный сезон в Бенгази еще не начался.

Волнами к берегу прибило раздувшийся труп в мундире английского солдата. На войне это дело обычное, но купаться больше никто не захотел.

Эрвин предложил осмотреть старинную мечеть Джамиль аль Кебир. Большинство летчиков согласилось, но Руди Шмидт со своими ведомыми предпочли поискать какую-нибудь турецкую кофейню.

Перед закатом солнца, возвращаясь в гостиницу, летчики услышали чьи-то пронзительные крики и крепкую ругань по-немецки. Это солдаты военного патруля выталкивали прикладами постоянных клиентов из ночного клуба «Али-Баба». Оказывается, Руди Шмидт, проявив солдатскую находчивость, позаботился превратить самый фешенебельный вертеп Бенгази в заведение для немецких летчиков.

— Заткнись, — прервал Руди причитания владельца «Али-Баба», выразительно похлопав по кобуре вальтера, — не обеднеешь от того, что твои красотки сегодня переспят с германцами… Хайль Гитлер! — завопил он, увидя своих. — Заходите, камерады!

Удобно подоткнув под бока расшитые шелком атласные подушки, летчики улеглись на коврах, потягивая табачный дым из булькающих кальянов, поданных черными слугами.

Хозяин «Али-Баба» — не то перс, не то турок, одетый в черный фрак и красную феску, — после вооруженного вторжения немцев в его заведение утратил важность и солидность. Сейчас он по-настоящему понял, что с завоевателями шутки плохи, и из шкуры лез, стараясь угодить немецким офицерам. Правда, сначала он пытался заявить, что у него в заведении нет напитков, запрещенных Кораном.

Но Руди это заявление не смутило:

— Если нет в твоем борделе, сгоняй к соседу. Марш! — рявкнул он на перса-турка, чей огромный нос в красных прожилках, отливавший сизыми оттенками, красноречиво уличал хозяина во лжи.

Хозяин исчез с резвостью арабского скакуна, а вскоре на расстеленных скатертях появились закуска, фрукты, охлажденный шербет и сосуды с дьявольским зельем, отвергнутым Магометом.

Под звуки флейт, каких-то незнакомых смычковых инструментов и дробь барабанов из-за ковра, висящего на стене, выскользнула танцовщица.

Сильно насурмленные брови и ресницы не могли скрыть ее юного возраста. Гибкая в талии фигура зрелой женщины странно совмещалась с юным лицом падшего ангелочка. Грудь ее была закована в позолоченные металлические чаши, скрепленные цепочкой, но шальвары из прозрачного газа почти не скрывали таинства прекрасного женского тела.

В каждом изгибе ее рук, каждом трепете мышц живота, сокращавшихся в такт заунывной арабской музыке, было столько волнующей чувственности, что ее, казалось, хватило бы на взвод белокурых «валькирий» из батальона связи, ромогавших пилотам скрашивать тяготы походной жизни.

Танцовщиц было несколько, но Карл любовался только той, с лицом падшего ангела. Впрочем, ее танцами пленился не он один. Карл уловил волчий блеск в глазах всех своих «псов». Даже обычно сдержанный Эрвин сегодня сидел как на иголках.

— Сколько стоит эта девчонка? — спросил Карл у хозяина, указав глазами на танцовщицу.

— О-о! — протянул турок, блаженно прищурив выпуклые глаза. — Синьора Лолла — это очень дорогой персик, сладкий и благоуханный. — Он причмокнул губами. — Синьора Лолла берет только английскими фунтами.

— Что?! — зарычал Руди, слышавший их разговор. Он схватил хозяина за борт фрака и так встряхнул, что у того свалилась феска, обнажив плешивую голову. — Ты, сын собаки, кажется, объелся ишачьих мозгов? — спросил Руди свистящим шепотом. — Скажешь спасибо, если мы заплатим тебе хотя бы оккупационными марками. Хочешь, я завтра «случайно» уроню фугаску на твой вертеп? А?

— Извините, эффенди, — низко кланялся хозяин, пряча за полузакрытыми веками глаз жгучую ненависть к проклятым гяурам, хозяйничавшим в его заведении. «Придется смирить гордыню, — внушал он себе, поднимая с пола феску, — пока не получил пулю, как ходжа Адиб, которого вчера застрелил пьяный фельдфебель».

— Подойди сюда! — позвал Карл танцовщицу, когда музыка смолкла.

Звякнув позолоченной цепочкой, тяжело дышащая Лолла опустилась на ковер рядом с фон Риттеном. — Ты будешь пить вино, дитя мое? — спросил он ее по-французски.

— Наливайте, гауптман, — сказала синьора Лолла на верхнесаксонском диалекте, — с завтрашнего дня я уже не танцую в этом шантане.

Карл удивленно свистнул. Экзотическая гурия, выкраденная из бедуинских шатров, внезапно превратилась в соотечественницу из ведомства адмирала Канариса.

Новоявленная Мата Хари, выдув три рюмки коньяка, ушла переодеваться.

Карл был разочарован.

— Надо же, как не повезло: ухитриться отыскать в мусульманском притоне баядерку с клеймом «Made in Germany»!

5

Почта из-за моря ходила не регулярно. В этот раз Карл получил десятка полтора писем и кипу газет. В последнем номере «Фолькишер-Беобахтен» он увидел портрет Эрнста Удета и набранную жирным шрифтом заметку, обведенную траурной каемкой.

«Генерал-полковник люфтваффе Эрнст Удет погиб во время испытательного полета».

Не стало его давнишнего кумира, которому Карл пытался подражать во всем. Оказывается, смерть не щадила даже таких гроссмейстеров летного дела.

Через несколько дней на стоянку самолетов зарулил Ю-52. В числе его пассажиров прилетел полковник фон Эккарт. Он казался бледным и утомленным, сильно проигрывая рядом с Карлом, лицо которого продубилось под африканским солнцем и ветром. Гуго был у них совсем мало — только то время, которое потребовалось на дозаправку самолета топливом, но он успел под большим секретом рассказать Карлу о причинах гибели Удета.

— Я ездил хоронить Эрнста, — говорил Гуго, дымя сигаретой, — ведь мы были старыми приятелями. Никто не видел его тела, кроме гробовщика. Хоронили, как обычно хоронят летчиков — в закрытом гробу. Позже узнал истинную причину смерти Удета. Оказалось, Эрнст застрелился. Его, как человека ответственного за снабжение люфтваффе авиатехникой, сделали козлом отпущения за все наши грехи и неудачи. И больше всего на него наклепал Мильх. А ты знаешь, что он, как первый заместитель Геринга, был вхож к фюреру.

— А куда же смотрел рейхсмаршал? Почему он не защитил его?

— Герман сначала пытался примирить их, но безрезультатно… А потом, Удет своей смертью обелил и его в глазах фюрера. Говорят, на письменном схоле Эрнста нашли письмо Мильха, в котором он писал: «Официальное смещение Удета с его поста было бы козырем в руках вражеской пропаганды, а следовательно, недопустимо. По ряду военно-политических причин Вы стали неприемлемы для люфтваффе и рейха. Поэтому мы взываем к Вашей чести».

— Боже! Какая подлость… Кому же теперь можно верить?

— Поглядел бы, Карл, какие были на похоронах скорбные лица у Германа и особенно у Мильха. Как же — старые фронтовые друзья… И речи… О мертвых не говорят дурно. Ладно, хватит! Молчи об услышанном, если тебе дорога твоя шкура.

Гуго улетел в Сицилию, а Карл еще долго пребывал в скверном расположении духа. С кумиров, которым он слепо поклонялся, начала сползать позолота.

«Как же так, — размышлял Карл, — всесильный «наци номер два» ради своего престижа не захотел уберечь от гибели фронтового друга? Неужели в погоне за вершинами карьеры нужно начисто утратить человеческую порядочность и уподобиться крысам в стеклянной банке, пожирающим друг друга?..» Вероятно, слухи о том, что Герман Геринг сказочно разбогател за счет побед германского оружия, не были вымыслом, порочащим «великого человека».

А ради чего он, Карл фон Риттен, рискует своей шкурой в каждом вылете? Ради «Великой Германии» — сказочного рая для немцев с порядками прусской казармы?

Честно говоря, в эту сказку он не очень верил, но, пока вермахт владел стратегической инициативой и их дела шли хорошо, такие раздумья, которыми Карл не стал бы делиться ни с Гуго, ни с Эрвином, к нему приходили не часто.

Наступил март. Солнце стало поджаривать по-летнему. Загоревшие летчики целые дни валялись под зонтиками на берегу залива. Если бы не редкие визиты английских самолетов-разведчиков, можно было подумать, что война закончилась.

— Хорошо, если бы командование совсем забыло о нас, — мечтательно произнес Эрвин. — Пусть воюют другие. А я бы до конца войны грел пузо на солнышке вот здесь.

Но солнечные ванны и водные процедуры скоро прекратились. Начальство, оказывается, помнило о них.

Уже темнело, когда Эрвин Штиммерман приехал с аэродрома. У входа в столовую он встретил расстроенного Хенске, от которого несло шнапсом.

— Что с тобой, Ганс? — удивился Эрвин.

— Нам приказано готовиться к перебазированию в Европу.

— Хорошо бы теперь попасть во Францию, — мечтательно произнес Эрвин.

— А на Восточный фронт не желаете, герр обер-лейтенант?

— Мы солдаты, — вздохнул Эрвин, — к нашим желаниям прислушиваются не больше, чем к жалобам лошадей, когда грузят поклажу на телегу.

И вот опять раскаленные самолеты стартовали в знойный воздух пустыни. Всего лишь конец апреля, но жара достигла более сорока градусов в тени, а на солнце чуть не шестидесяти. По выжженной дотла пустыне столбами бродили пыльные вихри. В кабине металлические предметы обжигали руки. Без перчаток не удержать ручку управления. Комбинезон мокрый насквозь. Глаза под очками заливал пот. Прохладней стало, лишь когда забрались на четыре километра.

В голубой дымке навсегда скрылся плоский африканский берег. Исчез континент, о котором в детстве грезил Карл фон Риттен-младший в кабинете отца, увешанном ритуальными масками и оружием чернокожих. Ему так и не пришлось побывать в саванне и экваториальных лесах, где когда-то охотился барон фон Риттен-старший.

Авиагруппа подполковника Келленберга с многими промежуточными посадками пересекла Средиземное море, Грецию, Болгарию, Румынию, Транснистрию (оккупированную Румынией советскую территорию) и второго мая приземлилась на полевом аэродроме Джанкой в северном Крыму, неподалеку от перешейка. Теперь их авиагруппа вошла в состав 4-го Воздушного флота, которым командовал генерал фон Рихтгофен.

 

Глава одиннадцатая

1

Летний зной иссушил траву и землю. После запуска моторов винты гнали удушливые клубы пыли. Разворачиваясь перед выруливанием со стоянки самолетов, Карл обдал пылью часовых, томившихся на жаре в раскаленных стальных шлемах. Спасаясь от пыльного облака, они спрятались за стенки пулеметного гнезда, выложенного из мешков с песком. По движению их губ Карл понял, что ему шлют проклятья. Но солдат можно было понять. К мокрым от пота лицам пыль прилипала особенно охотно и сходила грязными потеками.

Из-за свежего восточного ветра старт выложили так, что взлетать пришлось на Азовское море. Разгулявшаяся волна замутила воду у глинистых берегов, придав ей кофейную окраску. Но и вдали от берегов море было белесого цвета, совсем не похожего на ультрамарин средиземноморской воды. «Вода в Азовском море бывает голубой лишь на полетных картах», — подумал Карл, взглянув на планшет. Собравшись в группу, пересекли Перекопский перешеек и оказались над голубой черноморской водой. По сравнению с ней вода в Азовском море казалась болотной.

Тяжело загруженные Ю-88 приползли через Каркинитский залив со стороны Скадовска. «Мессершмитты» пристроились сзади и сверху.

После непродолжительного полета внизу обозначилась линия фронта, где дивизии Манштейна топтались с октября 1941 года. Два штурма «Черноморского Вердена», предпринятые в октябре и декабре, захлебнулись в собственной крови. Не помогли и жесткие репрессии, которые фюрер применил к командованию. Русские матросы и солдаты стояли насмерть. Теперь немецкие войска готовились перейти в третий штурм, к которому шла подготовка больше пяти месяцев. Подбрасывали подкрепления, подвозили тяжелые осадные орудия.

На отражение их налета русские подняли всю истребительную авиацию, базирующуюся на аэродроме мыса Херсонес. В воздухе над Северной бухтой и подступами к ней стало тесно. С несколькими десятками «юнкерсов» и «мессершмиттов» смешались советские «яки», И-16, «Гуты», как немецкие летчики окрестили скоростные МиГ-3. Бой не получился, во всяком случае, он прошел не по немецкому сценарию.

Из этой кошмарной драки, о которой не хотелось вспоминать, вернулись не все «псы», а прикрываемые «юнкерсы» понесли значительные потери.

Карл приземлился на аэродром не на самолете, а на летающем решете, в которое превратился его «мессершмитт», подвергнувшийся нескольким атакам советских истребителей. Механик, осматривая самолет, удрученно качал головой. Ему предстояла большая работа.

На аэродром приехал взбешенный Келленберг, которому командир эскадры только что сделал взбучку за плохое прикрытие «юнкерсов». Он скрылся на КП, громко хлопнув дверью.

«За время нашего отсутствия советские летчики научились воевать», — огорченно констатировал Карл, вытирая лицо влажным подшлемником.

— А здесь, командир, пожарче, чем в Африке, — заметил Эрвин, расстегивая прилипший к спине комбинезон. — Я уже отвык от таких передряг.

— Во всяком случае, начало многообещающее. — Карл жадно затянулся сигаретой. — Заметил, что в воздухе стало больше «яков» и летать они стремятся парами, а не тройками, как летали раньше?

— Да и виражить стали меньше, — добавил Эрвин, — я заметил, что русские стали охотно идти на вертикаль.

Прибежал посыльный.

— Господин капитан, подполковник Келленберг приглашает личный состав на КП для разбора боевого вылета.

— Пошли, — вздохнул Карл и выбил щелчком сигарету из мундштука. — Сейчас он нам припомнит не только сегодняшние, но и все прошлые грехи.

2

Летом 1942 года развернулись ожесточенные бои на юге России. Немецкие войска перешли в наступление под Харьковом и в Крыму. В воздухе инициативу продолжала удерживать немецкая авиация. В Крыму, несмотря на численное превосходство немцев, советская авиация вела активную боевую деятельность, пытаясь сделать все возможное, чтобы, облегчить положение осажденных защитников Севастополя.

Последние дня советские летчики не давали покоя «Гончим псам» и на земле. Узнав о месте их базирования, на аэродром сделали ночной налет дальние бомбардировщики ДБ-Зф. Вслед за ними визит нанесли Пе-2, а затем частыми гостями стали штурмовики «илы». Эти самолеты, закованные в броню, утюжили пушечно-пулеметным огнем стоянки самолетов и землянки. Они выпускали реактивные снаряды, вселяя ужас в солдат, забившихся в щели. По ночам пилили нервы легкие ночные бомбардировщики У-2, которые висели над ними от вечерней до утренней зари, швыряя бомбы даже на папиросную вспышку. Как их только не обзывали: и «хромыми воронами», и «летающими тракторами», и «дежурными унтер-офицерами», но легче от этого не становилось.

В Крыму Карлу отчаянно не везло. Доселе благосклонная фортуна начала казать свой затылок. Его отряд за неделю потерял четыре самолета и три летчика, сбив всего лишь два советских самолета. И это в то время, когда рядом с ними дралась знаменитая истребительная эскадра люфтваффе «Мельдерс».

Сердитый, невыспавшийся Карл еще переживал нагоняй Келленберга. Он нехотя шел в штаб получать задание на летный день. Ему сегодня меньше всего хотелось встречаться с командиром авиагруппы. Тот ходил хмурый и злой, как цепной пес. За потерю шести «юнкерсов» из группы, ходившей на Севастополь, ему задержали представление на полковника. Основным виновником он считал фон Риттена, не, сумевшего отразить удар истребителей противника.

У штаба Карлу встретился Эрвин Штиммерман, только что вернувшийся из Аскания-Нова, где начальство вручило ему Железный крест 1-й степени. Он был в приподнятом настроении.

— Поздравляю, — сказал Карл, увидев на груди приятеля новую награду.

— Спасибо. А ты что такой пришибленный? Это не на тебя свалилась балка в блиндаже во время ночной бомбежки?

— Нет. На меня свалилось кое-что похуже — немилость начальства.

— Тогда понятно…

Третий штурм Севастополя начался второго июня. Ценой значительных потерь и больших усилий немецкой авиации совместно с артиллерией удалось подавить единственный аэродром в осажденном городе, расположенный на мысе Херсонес. К концу июня защитники Севастополя остались без авиационного прикрытия.

В разгар штурма советской морской базы авиагруппу Келленберга неожиданно перебросили на Украину, где шли ожесточенные бои под Харьковом.

3

Карл фон Риттен проснулся за две минуты до назначенного срока, как будто внутри его сработал какой-то таинственный будильник. С недавних пор он начал замечать, что у него появилось обостренное чувство времени, которое не оставляло его даже во сне.

Усилием воли он стряхнул навалившиеся на него лень и расслабленность. Усевшись на пледе, разостланном в тени самолетной плоскости, осмотрелся по сторонам. По пшеничному полю, неподалеку от самолетной стоянки, бродил Руди Шмидт. Его сапоги ломали стебли, втаптывали в землю колосья с неналившимся зерном. Руди время от времени нагибался и финским ножом срезал василек. Полюбовавшись ярко-синими лепестками, присоединял цветок к букету.

Пшеница была густая и на удивление чистая, почти без сорных трав. Немалых усилий, видимо, стоило взрастить такую ниву в военную пору, когда мужчин из деревень подчистую вымела мобилизация. Чтобы собрать букет васильков, летчик вытоптал почти полгектара посева.

«Разве мог Руди позволить такое в фатерлянде? — думал Карл, наблюдая за подчиненным. — Нет, Руди Шмидт приучен к порядку и дисциплине с детства». Карл невольно вспомнил балтийский курорт Раушен. Возвращаясь подгулявшей компанией из гаштета, проходили мимо городского сквера. Эльза, подружка Руди, споткнулась и свалилась за низенький символический заборчик. Руди поспешил к ней на помощь в обход, через калитку, ибо, как дисциплинированный немец, знал — ходить принято по асфальту, а не по газонам. В России же Руди Шмидт спокойно топтал пшеницу…

Набрав букет, он вернулся к лесопосадке, где у выкошенного участка поля стояли «мессершмитты», накрытые маскировочными сетями. Аккуратно расстелив носовой платок, летчик присел в тень крыла истребителя. Достал из планшета фотографию молодой, улыбающейся женщины с тонкими бровками и прислонил ее к щитку шасси. Священнодействуя, вложил букетик в стреляную гильзу от авиапушки «эрликон» и поставил перед фотографией.

«Не ожидал подобных сантиментов от этой бестии», — пожал плечами Карл фон Риттен. Сегодняшний Руди отнюдь не походил на вчерашнего, который при возвращении с неудачной охоты расстрелял боекомплект по толпе беженцев.

А Руди Шмидт, поглядывая на портрет невесты, выводил вечным пером готические завитушки: «Дорогая и нежно любимая Гретхен! Поздравляю тебя с днем рождения. Жаль, что я не увижу огоньков девятнадцати свечей над праздничным тортом. Мечтаю о скорой встрече, любимая. Наши дела великолепны. Фюрер скоро приведет нас к окончательной победе. Я рад, что вырвался из африканского пекла. Да и работа здесь посерьезнее… В ней преуспеваю. Меня представили к Германскому кресту.

Вчера отправил посылку. Надеюсь, кружева и чернобурки порадуют тебя».

Выбрав самый красивый василек из букета, Руди вложил его в письмо и преобразился: не мечтательность — холод в глазах, в углах рта прорезались жесткие морщинки. Поднялся из-под крыла, издав «тевтонский рык»:

— Гросс! Сколько можно валяться, дьявол неумытый? Ко мне!

Механик, спавший под соседним крылом, ошалело вскочил, стукнулся головой об обшивку.

— Бегом на полевую почту, отправь письмо, — приказал Руди и посмотрел на часы. — До вылета двадцать семь минут. Через двенадцать минут быть у самолета.

— Слушаюсь! — рявкнул механик, приняв стойку «смирно».

Пока Руди прятал в планшет фотографию, Гросс, тяжело топая подкованными сапогами, умчался в конец лесопосадки.

Из соседней рощи, где укрылась батарея 88-миллиметровых зенитных пушек, донеслись трели. Для голосистых курских соловьев июньская ночь была коротка. Соловью откликнулась кукушка. «Сколько мне лет осталось жить?» — загадал Карл фон Риттен. Взглянул на Руди Шмидта — он тоже шевелил губами: «Один, два, три…» Сорок раз прокуковала щедрая русская птица. «Красиво врешь, — улыбнувшись, покачал головой фон Риттен. — Кто же на войне так долго живет? Тут протянуть бы любую половину…»

Прибежал запыхавшийся Гросс, доложил:

— Герр лейтенант, письмо отправлено.

Фон Риттен взглянул на хронометр, мысленно похвалил обер-ефрейтора за точность, но ничего не сказал — так и положено солдату фюрера. Пора было готовиться к вылету. Встал с самолетного чехла и направился к бачку с водой.

Механик опередил его, протянул мыло и чистое полотенце. Стянув комбинезон по пояс, фон Риттен обнажил тренированное, покрытое африканским загаром тело. «Ну и крепок же наш штаффелькапитан», — оценил механик, поливая из кружки на спину и плечи, бугрившиеся мышцами. С шеи фон Риттена свисал на золотой цепочке амулет — клык тигра, убитого Карлом фон Риттеном-старшим в джунглях Бирмы. Штаффелькапитан верил: амулет — память об отце — приносит удачу, и никогда не расставался с ним.

Освежившись, фон Риттен застегнул молнии комбинезона и натянул на шелковый подшлемник, задубевший от пота, коричневый шлемофон. Распорядился:

— По самолетам! — Сказал вполголоса, но его команда, подхваченная другими голосами, покатилась эхом вдоль стоянки. Будто порыв ветра выдул Руди Шмидта из-под самолета. Пнув ногой эрликоновскую гильзу с букетом васильков, он вскочил в кабину и, сжавшись как боевая пружина, изготовился к старту в чужое небо, полное неожиданностей и смертельно опасных сюрпризов.

«Браво, Руди! — подумал фон Риттен. — Что ни говори, а лейтенант Шмидт — великолепный вояка, настоящий «гончий пес».

…Было лето 1942 года — кульминация побед германского оружия. Фон Риттен, как и многие его коллеги, считал, что теперь до самых предгорий Кавказа у русских нет реальной силы, способной сдержать натиск их бронированных группировок. «Сегодня для нас поют русские соловьи, — торжествовал фон Риттен, — а завтра услышим, как кричат индийские павлины». Летчики из авиагруппы «Гончие псы» уже видели, как на горизонте серебром отливал широкий Дон. Карл фон Риттен ликовал: сбывалось то, о чем мечтал с детства. У него есть слава, почет, ордена… Но еще не окончились боевые действия. Их ждали новые подвиги, окончательная победа и заслуженные награды: земельные наделы, поместья, толпы восточных рабов. «Посмотрим, что скажет Луиза, когда мы закончим войну», — думал он о несговорчивой девушке.

Над лесопосадкой вспыхнули две зеленые ракеты.

— Запуск! — передал по радио фон Риттен и нажал на кнопку стартера. Вскоре, надменно-уверенный в превосходстве над любым противником, он вел группу истребителей на восток. В стае с «гончими псами» он чувствовал себя хозяином чужого неба.

Чадили подожженные танки и автомобили, жарко полыхала на корню созревшая пшеница. Пятна гари, как проказа, расползались по золоту неубранных полей. Горячая придорожная пыль, поднятая войсковыми колоннами, возносилась вверх на сотни метров, перемешиваясь с дымной горечью сгоревшего металла и некошеных хлебов. Чтобы определить в дымно-пыльной мгле, свои это войска или противник, нужно было снижаться почти до бреющего полета. Своих Карл фон Риттен определял по тупоносым грузовикам «бюссинг», по камуфляжу на танках Т-III и Т-IV, по мчавшимся впереди колонн разъездам мотоциклистов.

Если же в движущейся колонне почти не было танков, а автомобильный поток состоял из ЗИСов и «фордов» — это были русские. Кроме того, по обочинам дорог, вдоль всего потока советских войск, тянулись подводы с беженцами, ехали трактора с прицепным инвентарем и гнали колхозный скот.

Отступающие массы войск, техники, беженцев, огромные отары и стада скапливались на донских переправах. И тогда прилетали «юнкерсы», чтобы мешать кровь с землей.

Первый довольно ощутимый удар по наступавшим германским частям нанесли войска Брянского фронта. Они остановили немецкое наступление, прочно закрепившись на восточном берегу реки Воронеж.

Под Воронежем Карл впервые увидел с воздуха своими глазами залп советских «катюш». С опушки леса вырвалось многочисленные языки пламени и стремительно унеслись к немецким позициям. Место, по которому пришелся удар гвардейских минометов, заволокло огнем и дымом. Когда дым рассеялся, там оказалось несколько гектаров выжженной земли и остовы сгоревшей военной техники.

Над предполагаемыми позициями дивизиона «катюш» закружились самолеты-корректировщики «Хеншель-126» и «Фокке-Вульф-189», но все их старания оказались тщегны: русские успели сменить огневую позицию и надежно замаскироваться от воздушного наблюдения.

Захватив западную часть города Воронеж, немецкие дивизии развернулись к югу, наступая вдоль правого берега Дона на Богучар и Кантемировку. Юго-восточнее этих пунктов уже начиналась Сталинградская область.

С момента прибытия авиагруппы Келленберга под Харьков в ней постоянно отирался невзрачный человечек с лисьей мордочкой, имевший привычку совать ее во все дырки и щели. Этот тип был из министерства пропаганды, и доктор Геббельс наделил его довольно высокими полномочиями. Шустрый коротышка, обвешанный фотоаппаратами, с карманами, набитыми блокнотами, успевал повсюду: и на предполетный инструктаж, и на разбор боевых вылетов. Карл боялся, чтобы он ненароком не влез к нему со своим фотоаппаратом в нишу шасси на взлете или не попал кому-нибудь под винт. Летчики сначала пыжились перед его объективом, а затем привыкли и перестали обращать внимание. Во время боев на подступах к Сталинграду он исчез, а затем в иллюстрированных журналах «Адлер» и «Люфтвельт» замелькали улыбающиеся лица пилотов из авиагруппы «Гончие псы» на фоне оскаленных собачьих морд, нарисованных на капотах моторов. Главным героем, разумеется, был Карл фон Риттен — «бесстрашный штаффелькапитан «Гончих псов». Вот они с Эрвином моются из ведра у колодца, и им подает расшитые рушники Эльза, официантка из офицерского казино, выряженная в украинский костюм; вот они под плоскостью едят мед в сотах, доставая его ножами из солдатского котелка; вот Карл сидит в кабине истребителя с сигарой в зубах, а вот он вернулся из боя в насквозь промокшем комбинезоне.

— Ай да Суслик! — восхитился Руди Шмидт, увидав свой портрет в «Адлере». — Хорошо сделал нам рекламу!

Коротышка, которого пилоты прозвали Сусликом, успел побывать и в группе «юнкерсов». На снимке в том же журнале — веселые, жизнерадостные ребята, вернувшиеся со штурмовки. Они рады благополучному возвращению с донской переправы, где воздух был черным от дыма разрывов русских зенитных автоматов. Эти парни не видели трупы убитых. Они были интеллигентными убийцами, которые не пачкали руки в крови жертв, а расстреливали их на расстоянии. На войне их работа мало отличалась от полигонной работы в мирное время: обнаружил цель, наложил на нее перекрестие прицела и надавил на гашетку, а там выводи из пикирования и растворяйся в голубом небе. Никаких лишних эмоций, никаких угрызений совести. Главное — это не напороться на зенитный снаряд и избежать встречи с русскими истребителями. Каждый их вылет был насыщен спортивным азартом и приближал к желаемым наградам, а незначительный риск лишь пьянил как шампанское.

Чем дальше немецкие войска передвигались на юго-восток, тем реже встречались в воздухе советские самолеты. После Россоши бомбардировщики перестали нуждаться в истребительном прикрытии. Донские переправы охранялись только зенитчиками. Немецким летчикам на среднем течении Дона была предоставлена полная свобода действий. «Гончие псы» теперь вылетали только на свободную охоту. Они усердно рыскали над задонскими селами и станицами, выискивая ползающих над самой землей связных У-2 или транспортных «Дугласов» и ТБ-3.

Однажды Карл фон Риттен чуть-чуть не погиб, атакуя тихоходный «рус фанер». Уйдя из-под атаки крутым разворотом под него, У-2 метнулся к высокой колокольне красной кирпичной церкви, стоявшей среди села.

И началась игра в кошки-мышки. Используя великолепную горизонтальную маневренность, русский биплан встал в вираж вокруг колокольни, прикрываясь от «эрликонов» ее кирпичными стенами. Пытаясь достать его, Карл и ведомый Бюттнер взмывали вверх и, пикируя, стреляли по У-2, как по наземной цели. Но советский летчик всякий раз ухитрялся прикрываться прочной кирпичной стеной.

Пять или шесть атак не принесли результата. Разозлившийся Карл перестарался, увлекшись прицеливанием: выхватил «мессершмитт» из пикирования буквально в нескольких сантиметрах от позолоченного креста, венчавшего колокольню.

Выругавшись в сердцах, он спросил у Бюттнера:

— Какой у тебя остаток бензина?

— Пойдемте домой. Мы его еще встретим где-нибудь вдали от кирхи.

В Россоши в авиагруппу залетел командующий 4-м Воздушным флотом генерал фон Рихтгофен. Прямо на аэродроме он вручил ордена награжденным летчикам.

Карл получил «Золотой немецкий крест» и нарукавную нашивку «Африка». Кроме того, ветеранам авиагруппы вручили медаль «За зимнюю кампанию 1941/42 г. на Восточном фронте», которую немецкие солдаты непочтительно окрестили «вшивым орденом» или «мороженым мясом».

— Помните, барон, как мы из-за молодости но хотели брать вас в легион «Кондор»? — Фон Рихтгофен рассмеялся и потрепал Карла по плечу.

Карл был польщен. Да и Келленберг после слов командующего, кажется, перестал злиться на него за плохое прикрытие «юнкерсов», сбитых над Севастополем.

 

Глава двенадцатая

1

К Сталинграду рвалось 30 дивизий, поддержанных 4-м Воздушным флотом.

Не встречая организованного сопротивления, немецкие армии входили в придонские степи, как острый заступ в рыхлую землю. Средний темп их движения составлял более тридцати километров в сутки.

Не сомневаясь в быстром падении города, оперативное командование вермахта рокировало 4-ю танковую армию генерала Гота с Сталинградского на Кавказское направление. Теперь на Сталинград наступала одна 6-я полевая армия. Ее командующий генерал-полковник Паулюс был настолько уверен в своих силах, что без колебаний согласился сократить состав 6-й армии с двадцати до четырнадцати дивизий за счет выведения шести дивизий в резерв.

Информация абвера о том, что на направлении наступления 6-й армии создан Сталинградский фронт, включивший в свой состав пять общевойсковых и одну воздушную армии, также не обеспокоила его. Паулюс знал, что реальную силу у русских представляют только две армии — 62-я и 63-я, выдвинутые из резерва, а 28-я, 38-я и 57-я армии, выведенные из боев, вместо полнокровных полков и дивизий имеют лишь части, сохранившие свои номера и знамена. Состав некоторых дивизий не превышал 300 активных штыков. 64-я армия в Сталинград еще не прибыла из-под Тулы.

В немецких же дивизиях 6-й армии, развернутых по штатам военного времени, числилось от 15 до 17 тысяч человек.

По тщательно выверенным оперативным данным, 6-я полевая армия превосходила силы русских под Сталинградом: по людям — в 1,5 раза, по танкам и артиллерии — в 1,3 раза. В воздухе же безраздельно господствовал 4-й Воздушный флот, троекратно превосходивший русскую авиацию по численности и имевший более современные самолеты.

Генерал-полковник Фридрих Паулюс, один из создателей плана «Барбаросса», был генштабистом до мозга костей. Поклонник прусской военной школы, он невысоко оценивал противостоящих ему советских полководцев, дорогой ценой постигавших давно известные ему интегралы военных премудростей.

Позже прусской спеси поубавится. Он увидит появление русских военных талантов, почувствует рост военного мастерства во всех звеньях Красной Армии. Но это прозрение придет позже. Сначала будет «русский Верден» — Сталинград, окружение, катастрофа, плен…

В июле 1942 года Паулюс верил словам фюрера, что с 6-й армией можно штурмовать само небо, ему же предстояло форсировать лишь обмелевший Дон.

Первые столкновения наступающих немецких частей с советскими передовыми отрядами, выдвинутыми в предполье оборонительных рубежей, произошли 17 июля. Эта дата была началом величайшего сражения, которое знала история человечества.

2

Следуя за наступающими войсками, авиагруппа Келленберга перелетела на аэродром Миллерово, забитый до отказа самолетами разных типов.

Фон Риттену эта скученность не понравилась:

— Кажется, наше командование, упоенное победами, вовсе перестало считаться с авиацией русских, — раздраженно сказал он Эрвину.

— Мой командир, — ответил тот не без ехидства, — ты что, не веришь доктору Геббельсу? Рейхсминистр на днях третий раз похоронил ВВС Красной Армии. Собирай чемоданы, скоро поедем домой. Нам тут больше нечего делать. Берлин ждет победителей…

— Шутник, — прервал его красноречие Карл, — чтобы меньше трепался — завтра полетишь на задание вместо меня в первом вылете, а я посплю подольше.

Из Миллерово «Гончие псы» несколько раз слетали на прикрытие пикировщиков, помогавших взламывать советскую оборону на реке Чир. Расстояние до линии фронта было большим, и «мессершмитты» с задания возвращались с малым остатком топлива.

Когда же русских потеснили к Дону, звено Руди Шмидта село на вынужденную без горючего, не дотянув до аэродрома километров двадцать.

Злой Келленберг, обругав «собачьими свиньями» штабников из эскадры «Хорст Вессель», позвонил ее командиру.

— Экселенц, — заявил он генералу, — я не могу больше работать с Миллерово. Мыслимое ли дело — сопровождать «юнкерсы» за двести километров! Сейчас звено обер-лейтенанта Шмидта село в поле с сухими баками.

— Послушайте, Ганс, — из телефонной трубки повеяло холодом, — уж не вообразили ли вы, что эскадрой командуют круглые идиоты? Я не хуже вас знаю оптимальное удаление базирования истребителей. Я бы давно пересадил ваших «псов» в Тацинскую или Морозовскую, но раззявы из авиагруппы Кернера проворонили пару русских снайперов-пикировщиков, а эти дьяволы разбомбили армейский склад с запасами бензина. Не видели, как там полыхает третьи сутки?

— Прошу извинения, экселенц, — пытался закончить разговор Келленберг.

Но генерал вдруг сменил гнев на милость:

— Ладно, Ганс, дайте своим летчикам пару дней отдыха, пока мы подвезем горючее на передовые аэродромы.

Но отдыха и в этот раз не получилось. Через час всю эскадру привели в готовность. Летчики, чертыхаясь, потели в накаленных солнцем кабинах.

С постов наблюдения и командных пунктов авиазенитных батарей, расположенных в прифронтовой зоне, сообщили, что большая группа советских бомбардировщиков Пе-2 углубилась на территорию, занятую германскими войсками, и продолжает следовать с западным курсом. Вероятным объектом их бомбового удара мог быть аэродром Миллерово.

Первые группы истребителей, поднятых на перехват, растворились в безоблачном небе.

Карл фон Риттен, сидя в кабине, внимательно прослушивал эфир. Судя по интенсивному радиообмену, атакующие «мессершмитты» напоролись на плотный оборонительный огонь русских пикировщиков. Два истребителя было потеряно, а строй «петляковых» нарушить не удалось.

Авиаотряд Карла подняли с опозданием. Виной этому была непривычно большая скорость советских бомбардировщиков, превышающая скорость «Юнкерсов-88». С «петляковыми» отряд встретился в наборе высоты. Три пятерки двухмоторных самолетов, с двойным вертикальным оперением, были окружены роем «мессершмиттов». Отражая вх атаки, «петляковы» подходили к аэродрому, плотно уставленному самолетами. Это было похоже на начало войны с русскими, только в данном случае они поменялись ролями.

Отряд Карла находился на целую тысячу метров ниже противника и ничем не мог помешать бомбометанию. Единственное, что оставалось его истребителям, это поскорее убраться с боевого курса «петляковых», чтобы не угодить под сброшенные бомбы. Карл сделал это без лишнего промедления.

Пе-2 вывалили бомбы с одного захода и сразу же развернулись на обратный курс. По такой цели, как аэродром Миллерово, было трудно промахнуться. Сброшенные бомбы рвались среди тесно сдвинутых самолетов. Не менее двух десятков машин охватило пламя.

«Не хотел бы я там сейчас оказаться», — подумал Карл, но и в воздухе сейчас было не намного лучше. Избавившись от бомб, облегченные «петляковы» добавили скорости. Догнать их было не просто даже «мессершмиттам». Область возможных атак оттянулась в заднюю полусферу строя бомбардировщиков, прикрытую огнем тридцати обычных и крупнокалиберных пулеметов.

За все время войны Карлу еще не приходилось встречаться с такой трудной и опасной целью. Лишь только атакующие «псы» сблизились на дальность действенного огня, как в лоб им ударили снопы красных светящихся трасс. Ганс Хенске выругался в эфир и, задымив, провалился под строй.

— В чем дело, Ганс? — поинтересовался Карл.

— Разбили маслорадиатор, — ответил тот, — иду на вынужденную.

Во второй атаке был сбит ведомый Штиммермана, а на самолете Эрвина прострелили фонарь и соты водорадиатора. Его «мессершмитт» окутался паром, словно железнодорожный локомотив. Отвалив из строя, Эрвин направился на аэродром.

— Сзади их не достанешь, — передал Карл, — выходите вперед с набором высоты.

Третью атаку по «петляковым» выполнили сбоку—спереди на пересекающихся курсах. Эта атака оказалась самой результативной. Два русских бомбардировщика, охваченных пламенем, выпали из строя. Ярко вспыхнул парашютный купол, раскрывшийся слишком близко к горящему самолету, и обреченный человек камнем умчался вниз. Другие летчики, сделав затяжку, раскрыли парашюты у земли.

Новая группа «мессершмиттов», подошедшая к месту воздушного боя, атаковала «петляковых» сзади. По-видимому, Пе-2, за свой рейд отразившие несколько десятков атак истребителей, оказались без боеприпасов. И тут осмелевшие «мессершмитты» начали терзать их по-настоящему.

В плотном строю беззащитных «петляковых» появились бреши. Весь строй съежился, убавившись почти наполовину. На земле, словно вехи, обозначившие маршрут движения группы, зачадили дымы догорающих обломков.

Неожиданно по команде ведущего строй советских бомбардировщиков развалился способом «взрыв бомбы»: одни самолеты резко отвалили влево и вправо, другие ушли в зенит или к земле.

Звено Карла устремилось за ближайшим «петляковым», который стремительно взмыл вверх. Карл уже собрался атаковать его в наборе, но летчик, сделав переворот на горке, выпустил тормозные щитки и перешел в отвесное пике. Разогнавшись на пикировании, Карл и его ведомые проскочили вперед «петлякова» и вышли из снижения боевым разворотом, на какое-то время потеряв из поля зрения русский самолет, пилотируемый сумасшедшим летчиком, производившим эволюции, невероятные для бомбардировщика.

Когда Карл вновь обнаружил «петлякова», тот был уже далеко. Убрав тормозные щитки, он мчался на восток на скорости не меньше шестисот километров. Заметив впереди по курсу группу советских истребителей, Карл вывел своих «псов» из боя.

После посадки летчики отряда узнали результат налета «петляковых»: 27 «юнкерсов», «хейнкелей» и «фокке-вульфов» превратились в кучи горелого металла, двадцать три пустых гроба привезли на аэродром, чтобы похоронить павших «за фюрера и великий рейх». И это не считая «мессершмиттов», сбитых в воздушном бою.

— Презрение к противнику хорошо в определенных дозах, — говорил Карл на разборе боевого вылета. — Пример этому — сегодняшний налет русских.

— Никогда не ожидал таких выкрутасов от бомбардировщика, — удивлялся Руди Шмидт, от которого «петляков» ушел из-под носа полубочкой. — Наш «юнкере» на таких фигурах развалился бы.

Тогда они еще не знали, что «Петляков-2» в первоначальном варианте строился как тяжелый истребитель и был рассчитан на десятикратную перегрузку.

3

Сражение в большой излучине Дона достигло наивысшего накала. Никогда Дикое поле, за всю историю свою, богатую кровопролитиями, не помнило ничего подобного. Земля тряслась как в лихорадке от тяжелых взрывов и лязга сотен танковых гусениц. С белесого, вылинявшего неба, измазанного черными дымами, струился густой азиатский жар. По буграм и балкам расползлись палы, порожденные разрывами снарядов и залпами русских «катюш». Горело все: сухие бурьяны, нескошенные хлеба и низкорослый кустарник с застрявшими в нем шарами прошлогоднего перекати-поля. В некоторых местах гудящие языки пламени заставляли поворачивать вспять танковые батальоны, идущие в атаку.

Воздушный флот Рихтгофена работал с напряжением. Из каждых четырех самолетов, поднявшихся в сталинградское небо, три были немецкие. Без господства в воздухе люфтваффе наступление наземных войск могло захлебнуться. Русские дрались насмерть, выполняя приказ Сталина: «Ни шагу назад». Чтобы захватить какую-либо безымянную высотку, нужно было убить всех обороняющихся. Раненые продолжали сражаться. Выбить оружие из их рук могла только смерть.

— Дави их всех! — наставлял Келленберг. — Русских должен охватывать панический ужас при виде черных крестов и песьих пастей, нарисованных на наших «мессершмиттах». Один звук «Даймлер-Венцев» должен парализовать их способность к сопротивлению. А для этого нужно всех подряд убивать, убивать! Патроны и снаряды домой привозить запрещаю. Между Доном и Волгой достаточно любых целей для ваших «эрликонов».

И «Гончие псы» старались. Три-четыре боевых вылета стало их ежедневной нормой.

Немногочисленная советская истребительная авиация использовалась в основном для сопровождения штурмовиков прикрытия переправ через Дон. Поэтому, если вылеты обходились без встреч с воздушным противником, «Гончие псы» безнаказанно свирепствовали над оборонительными рубежами русских и в их ближайших тылах. Над железнодорожными перегонами и заводскими поселками они летать не любили. Здесь можно было напороться на огонь зенитных пушек бронепоездов и батарей ПВО Сталинграда.

Для броска за Дон командование 6-й полевой армии начало сосредоточивать части 14-го танкового корпуса в районе хуторов Липологовский, Венцы, Осиповка.

Танковый корпус — не иголка, а донская степь — не стог, в котором она могла бы потеряться. Не помогли ни балки, поросшие кустарником, ни закапывание танков в землю, ни маскировочные сетки. Советская разведка быстро определила место сосредоточения ударной группировки, готовящейся к форсированию Дона. Переброшенные под Сталинград штурмовые авиадивизии, вооруженные самолетами Ил-2, начали наносить удары по скоплению танков и мотопехоты.

В последних числах июля для истребительной эскадры «Хорст Вессель» настало сумасшедшее время. Теперь для прикрытия района сосредоточения войск «мессершмиттам» приходилось висеть в воздухе с рассвета до заката, отражать налеты «илов» и Пе-2, вступать в бой с прикрывающими их «яками» и «лагами». Смерть резвилась в воздухе и на земле… Человеческая жизнь здесь не стоила и пфеннига.

На пути атакующих штурмовиков Ил-2 над Липологовским вставала сплошная завеса из пламени рвущихся снарядов и густо разлетающихся осколков. Огонь по ним вели из всех видов оружия. Требовалась нечеловеческая сила воли, чтобы не сойти с пылающего боевого курса, нашпигованного тысячами пуль и рваных кусков стали. Не всем штурмовикам удавалось прорваться сквозь стальную пургу, но те, кто сумел избежать гибели, сбрасывали на танки бомбы, хлестали ракетными залпами и пулеметно-пушечными очередями по автомобилям и солдатам, забившимся в укрытия.

Чтобы помешать атакам штурмовиков и пикировщиков Пе-2, за зенитной завесой их ждали «мессершмитты».

На проклятый богом участок степи, как осенние листья, падали самолеты. Порою и смерть не могла примирить поверженных на землю врагов. Кое-где рухнувшие с неба тяжелые иловские плоскости с красными звездами продолжали давить подмятые обломки фюзеляжей со свастиками на хвостовых оперениях.

Для уменьшения пассивного времени полета авиагруппу Келленберга перебазировали на аэродром Евлампиевский, расположенный вблизи сосредоточения 14-го танкового корпуса.

Новое место понравилось летчикам. Полевой аэродром находился в неширокой долине, зажатой между меловыми кручами и прозрачной речушкой Голубая. Речка струилась среди высоких верб и густого кустарника, подступавшего к самой воде. Неподалеку от аэродрома находился хутор Евлампиевский, строения которого едва проглядывались из-за деревьев. Окрестности аэродрома казались оазисом среди выжженной солнцем степи. Яркая зелень садов смотрелась особенно контрастно на фоне бурой земли, вытоптанной отарами скота, угнанного на восток.

Квартирьер — лейтенант из аэродромного отдела эскадры — предложил фон Риттену разместить летчиков в хуторе. Карл поехал с ним посмотреть жилье.

Хутор, оставленный жителями, казался мертвым. Видимо, пропагандистские листовки с обращением атамана Краснова, обещавшего райскую жизнь при «новом порядке», не достигли цели. Хуторские казаки поспешно отошли с Красной Армией, угнав скот и сельскохозяйственные машины. С северного конца хутора послышались автоматные очереди.

— Что это, — насторожился Карл, — не партизаны?

— Нет, — засмеялся лейтенант, — это солдаты из аэродромной охраны охотятся за гусями, курами.

Автомобиль остановился у квадратного дома, крытого черепицей.

— Вот ваша вилла, герр гауптман, — сказал лейтенант, открывая дверцу автомобиля. — Наши саперы проверили ее. — Он указал на табличку с надписью «Мин нет».

Карл поднялся на крыльцо. Входная дверь была сорвана с петель. Он прошел через сени и оказался в кухне, добрую половину которой занимала печь. Обоняние Карла ощутило запах заброшенного жилья.

— Сюда, герр гауптман. — Лейтенант предупредительно открыл дверь в помещение, служившее хозяину дома спальней.

Карл подергал за спинку скрипучей деревянной кровати, на которой, судя по ее почтенному возрасту, родилось и ушло из жизни не одно казацкое поколение,

— Клопов нет? — строго спросил он квартирьера.

— Сейчас прикажу сделать дезинфекцию, — щелкнул каблуками лейтенант.

Карл оглядел помещение. Взгляд его скользил по керосиновой лампе, подвешенной к потолку, по разбитому окну, через которое с занавоженного база налетели полчища лютых августовских мух, по потускневшей позолоте образов, висящих в углу спальни. С аскетического лика, изображенного на старинной иконе, на Карла строго и осуждающе глядели глаза византийского святого, а поднятая рука, казалось, не благословляла, а указывала ему на дверь.

Карлу не захотелось жить в этом неуютном доме, наполненном злыми мухами и иконами незнакомых святых.

— Приготовьте для нас палатки в роще у аэродрома, — распорядился он и, пнув ногой пустое ведро, стоящее у входа, вышел из куреня.

4

Восьмого августа 14-й танковый корпус начал выдвигаться к Дону, имея задачу с ходу форсировать водную преграду. К этому времени во всей эскадре «Хорст Вессель» осталось меньше половины летного состава и полтора десятка исправных «мессершмиттов».

От постоянного нервного напряжения Карл фон Риттен потерял аппетит и стал плохо спать. Сны его постоянно сопровождались кошмарными видениями, от которых он просыпался в холодном поту. Накопившаяся усталость не оставляла и после ночи. Характер его стал портиться. Появилась желчность и раздражительность. Иногда он мог вспыхнуть из-за пустяка.

После двух неудачных боев, проведенных с новыми русскими истребителями Ла-5, Карл начал терять уверенность в себе.

— Послушай, Эрвин, — признался он однажды вечером, укладываясь на походную кровать, — черт знает что со мной творится. Думал, не доживу сегодня до вечера. В каждом полете ощущал, что рядом на сиденье пристроилась «безносая». Она только и ждала, чтобы я допустил какую-нибудь ошибку. Временами было просто жутко…

— Неприятное соседство, — посочувствовал Эрвин, — чего хуже, когда рядом пристроится «костлявая». Но это у тебя от переутомления… Да и всем нам пора отдохнуть.

Казалось бы, пустяковый разговор, но как много значит, когда рядом есть человек, на чье плечо можно опереться в минуту душевной слабости.

Вскоре измученным «псам» разрешили отдохнуть. Их подменили летчики свежей авиагруппы из группы армий «Центр».

— Чую носом, — оживленно комментировал это событие Руди Шмидт, — скоро поедем в фатерлянд на укомплектование.

— Неплохо бы и во Францию, — поддержал разговор Ганс Хенске, вспомнив свою крошку Николь, с которой познакомился в госпитале после неудачного прыжка с парашютом.

Карл и Эрвин, взяв полотенца, направились загорать на речку Голубую. Они выбрали укромное место за кустами у омута и разделись донага. Пригревшись, незаметно задремали.

Карл проснулся от громких возгласов купающихся солдат. Чувствовалось, что они успели приложиться к флягам со шнапсом.

Один из солдат, сидевший на берегу, взял губную гармонику и запиликал модный мотив «Лили Марлен». Второй подсел рядом и, обхватив колени руками, стал вполголоса напевать:

— Заткнись, — остановил певца кто-то из приятелей, — если кто из «наци» услышит новую «Лили Марлен», то тебя сразу направят на передовую. А там — расстрел гарантирован.

— Понял, барон, как заговорили солдаты люфтваффе? — спросил Эрвин, переворачиваясь на спину.

— Скоты, — пробурчал Карл, — лень подниматься, а то сейчас бы отправил всех под арест.

— За что? — удивился Эрвин. — Тогда и меня пора сажать за решетку. Я тоже разочарован блицкригом, который тянется второй год. Я считал, что после Крыма, Харькова, Воронежа и Северного Кавказа русские окажутся в нокауте и выбросят на ринг белое полотенце. Но этого не случилось. У русских хватило силы и воли выйти из нокдауна. Время работает не на нас. Чувствуешь, что русские опомнились от ошеломления? Мы третью неделю топчемся у Дона, теряя технику и людей.

— Не сегодня завтра танки фон Виттергейма форсируют Дон — произнес Карл, прислушиваясь к нарастающему гулу самолетных моторов.

— Похоже, русские, — сказал Эрвин, вскакивая на ноги.

Пятерка полуторапланов, в которых летчики опознали устаревшие истребители И-153, на бреющем полете вынырнула из-за деревьев. Сделав небольшую горку, они выпустии реактивные снаряды по стоянке самолетов прилетевшей авиагруппы. «Мессершмитты», для которых не успели вырыть капониры, стояли вне укрытий. Удар ракет пришелся по ним. Стоянки затянуло дымом. Пока И-153 набирали высоту для повторного захода, опомнившиеся зенитки открыли шквальный огонь. Крайний левый ведомый И-153, напоровшись на снаряд, рухнул в кусты неподалеку от того места, где загорали Карл и Эрвин. Обстреляв самолеты из пулеметов, «Чайки» скрылись за меловыми кручами, подступавшими к аэродрому. Вслед за ними помчались взлетевшие «мессершмитты».

— Пойдем посмотрим на Ивана, — предложил Эрвин.

Приятели надели сапоги, чтобы не исколоть ноги, и направились к месту катастрофы.

У обломков И-153 уже толпились солдаты.

— Еле успел отскочить, — рассказывал один, показывая на край своего полотенца, выглядывающий из-под фюзеляжа упавшего самолета.

Несколько солдат извлекли из разбитой кабины тело русского пилота и бросили на траву. Карл и Эрвин подошли к нему. Мальчишеское окровавленное лицо не было обезображено гримасой предсмертного ужаса. Мгновенная смерть застала его в разгар борьбы, и он, вероятно, даже не успел почувствовать боли.

Пилот был одет в выгоревшее почти добела хлопчатобумажное обмундирование и кирзовые сапоги с широкими голенищами. Судя по двум красным треугольникам на голубых петлицах, он был сержантом.

Подошедший фельдфебель извлек из нагрудных карманов погибшего документы: красноармейскую книжку, комсомольский билет, в котором лежала фотография большеглазой девушки с косами, несколько писем и потертую на сгибах вырезку из армейской газеты с портретом улыбающегося сержанта, сфотографированного на фоне винта и капота самолета И-153.

В карманах брюк оказался смятый носовой платок и старенький бумажник с единственной красной купюрой достоинством в тридцать рублей.

— Не велико наследство, — разочарованно изрек фельдфебель, закончив обыск мертвого пилота. — За эти деньги не купишь и кувшина молока. Заройте его, — приказал он солдатам.

— Пойдем отсюда, — предложил Эрвин, — мне стало жаль беднягу. Ничего-то он в жизни, наверное, не успел повидать хорошего. Сколько ему лет: девятнадцать или меньше?

— Нашел кого жалеть, — фыркнул Карл. — Посмотри-ка на его работу. — Он указал рукой в сторону стоянки самолетов, где пожарные машины поливали из брандспойтов дымящиеся остовы сгоревших самолетов.

Они вернулись к месту, где лежала их одежда. Карл задумчиво царапал прутиком землю.

— Ты знаешь, Эрвин, не могу понять, что заставило русских забраться сюда на своих тихоходных «кофемолках»? Ведь днем это равносильно самоубийству. Их уже, наверное, съели взлетевшие «мессершмитты». Ради чего они прилетали почти на верную смерть? Ради денег, славы, чинов?..

— Нет, — ответил Эрвин, — только не деньги привели их на наш аэродром. Ты видел тощий кошелек этого парня и его нищенский наряд? Русские не балуют своих пилотов ни отпусками, ни шоколадом. Однако они дерутся как одержимые. Думаю, что их сюда привела в первую очередь любовь к своему фатерлянду. Ты не заметил, что это благородное чувство присуще русским в гораздо большей степени, чем чистокровным арийцам? Не знаю, стали бы мы с тобой так воевать, если бы нам платили жалкие пфенниги или отменили вознаграждение за каждый сбитый самолет противника?

6

Надеждам «гончих псов» на скорое убытие для переформирования не было суждено осуществиться. Здесь, под Сталинградом, они были гораздо нужнее, чем в тылу. Вопрос о доукомплектовании эскадры «Хорст Вессель» на этот раз был решен не совсем обычным способом — без вывода эскадры в тыл.

Летчики из берлинской ПВО перегнали им 60 «Мессерпшиттов-109», носивших кличку «Густав».

Как только самолеты зарулили на стоянки, прилетели транспортные Ю-52. С них выгрузились полсотни горластых эрзац-пилотов. Это было пополнение, присланное из рейха.

Юнцы были воспитаны в воинственных традициях «Гитлерюгенда», но нахальства и петушиного задора у них было гораздо больше, чем летного опыта. Выяснилось, что, прежде чем лететь в бой с пополнением, нужно было с ним основательно поработать.

Пока оставшиеся в строю «старики» из эскадры «Хорст Вессель» натаскивали молодежь в районе аэродрома, асам из берлинской ПВО любезно разрешили сделать по нескольку боевых вылетов. Даже в условиях господства немецкой авиации безжалостное сталинградское небо мстило за малейшую оплошность.

В результате стажировки на Восточном фронте берлинская ПВО недосчиталась десятка защитников неба столицы рейха, «сложивших крылья» в междуречье Дона и Волги.

— Лучше сделать десять вылетов в небе фатерлянда, чем один над Сталинградом, — откровенно признался фон Риттену летчик — кавалер Рыцарского креста, сбивший над Германией два десятка «стирлингов» и «ланкастеров».

Глава десятая

1

Неожиданное упорство советских войск под Сталинградом, сорвавшее все сроки наступления 6-й армии Паулюса, потребовало внесения корректив в планы верховного командования вермахта. Чтобы ускорить падение города, с юга была возвращена 4-я танковая армия, нацеленная на Кавказ. Генерал Гот наступал теперь вдоль железной дороги Тихорецк — Сталинград. Начиная от Котельниково, главная ударная сила Гота — 48-й танковый корпус стал систематически подвергаться атакам штурмовиков Ил-2. Для его воздушного прикрытия авиагруппу Келленберга срочно перебазировали на аэродром Аксай, только что занятый румынскими войсками.

Там Келленберга уже ожидал «физлер-шторх», присланный командиром 48-го танкового корпуса. Командиру авиагруппы приказали руководить истребительным прикрытием с КП танкистов.

Оставив за себя Карла фон Риттена, Келленберг забрался в просторную кабину связного самолета. Почти без всякого разбега «физлер-шторх» взмыл в небо и, прижимаясь к складкам рельефа, потарахтел на северо-восток.

Еще не успели» заправить «мессершмитты», а от Келленберга была получена радиограмма, требующая немедленного вылета всей авиагруппы. «Русские штурмовики безнаказанно бомбят танки, наступающие на Абганерово. Нужно проучить нахалов», — передал он.

Карл впервые вел в бой всю авиагруппу. Он был горд оказанным доверием и горел желанием выполнить боевую задачу как можно лучше.

Двадцать пять Ме-109 летели тремя группами. Ударную вел Эрвин Штиммерман. Карл, возглавляя общее руководство, следовал в группе прикрытия. Выше обеих групп сверкало в солнечных лучах звено прикрытия верхней полусферы. Это был классический строй «небесная постель», оправдавший себя во многих схватках.

Выйдя на тонкую нить железнодорожной колеи, протянувшейся по серо-бурой степи, «небесная постель» взяла курс на Абганерово. Вскоре земля внизу зарябила от маленьких прямоугольничков, волочащих за собой пыльные шлейфы. Это подходили к Абганерово танки Гота. Присмотревшись, можно было заметить, что шлейфы пыли тянулись не от всех машин. Кое-где танки замерли неподвижно, а над некоторыми поднимались вверх дымки. У передних танков плясали вспышки разрывов и вздымались темные смерчи, затягивая окрестность пыльной мглой.

— Внимание! — прозвучал в наушниках шлемофона знакомый голос Келленберга. — К переднему краю подходит группа штурмовиков противника, прикрытых истребителями. Атакуйте их!

— Есть! — ответил Карл, заметив эскадрилью «ильюшиных», сопровождаемую десяткой Як-1. — Эрвин, атакуй «черную смерть», а я займусь истребителями.

«Илы», игнорируя присутствие мощной группы «мессершмиттов», начали строить маневр для атаки танков. Три пары «яков» остались со штурмовиками, а четверка ушла вверх, потерявшись в лучах солнца.

— Ну, этих нам всего на один зуб — решил Карл, оглядывая переднюю полусферу. — Нет ли еще русских истребителей?

Пару «яков», почти отвесно свалившихся со стороны солнца, они обнаружили, когда Лео Фишер, правый ведомый из четверки фон Риттена, повалился вниз, охваченный пламенем. Красноносые «яки» вышли из атаки вверх крутыми боевыми разворотами. Фюзеляж ведущего был испещрен множеством красных звездочек.

Карл, потянув за ними, заметил, что к месту боя подходит вторая пара истребителей Як-1.

— Руди, видишь русских слева?

— Вижу!

— Работай!

Карл отвлек свое внимание на несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы пара «звездного дьявола», срубившая Лео Фишера, исчезла из вида.

В небе возникла свалка, усугубленная группой пикировщиков Ю-87, подошедшей для уничтожения советской артиллерии.

Через минуту Карл снова обнаружил многозвездный «як». Он выходил из атаки по ведущему Ю-87. Освободившись от бомб, атакованный «юнкерс» пошел на вынужденную посадку в расположении русских. Руди не удалось связать боем всех истребителей противника. Пара «яков» прорвалась к «юнкерсам» и начала поливать их огнем. Поспешно сбросив бомбы, «штуки» развернулись на запад. Летчик многозвездного «яка», увидев, что пара Эрвина атакует звено Ил-2, выходящих из боя, энергичным переворотом зашел в хвост его новому ведомому Максу Бауэру. Атакуя штурмовика, закованного в броню, тот все внимание уделил прицеливанию. Трассы Бауэра начали выбивать щепки из фюзеляжа «ила», но тут короткая очередь многозвездного «яка» раздробила сдвижную часть фонаря кабины Ме-109.

Карл, пытаясь помешать атаке этого русского истребителя, успел всадить очередь лишь в самолет его напарника.

Русский «дьявол» был вездесущ и, казалось, заговорен от пуль и снарядов. То, что он творил в воздухе, было какой-то цирковой акробатикой под голубым куполом небосвода. Если бы не приметный красный кок винта и множество звезд на фюзеляже, можно было подумать, что таких «яков» здесь несколько.

Преследуя русского аса, Карл увидел, что, зайдя в атаку на самолет напарника Хенске, многозвездный не стал стрелять. Видимо, патронные ящики его были пусты.

— Ганс! — крикнул Карл. — «Красноносый» без снарядов, давай-ка возьмем его живьем. Это, видно, не простая птичка.

— Есть! — откликнулся тот, резко убирая газ.

Як-1, проскочив вперед, оказался зажатым между самолетами Хенске и его напарника. Через минуту к ним подоспел Руди Шмидт со своим ведомым. Теперь они плотно сблокировали Як-1 с двадцатью звездами, нарисованными за кабиной. И тот мог лететь только туда, куда ему указывали «мессершмитты». Словно пастухи, они гнали его, подстегивая бичами пулеметных трасс.

— Заводим на посадку! — передал Ганс. Это были его последние слова. Як-1 резким маневром ринулся на самолет Хенске. Столкнувшиеся машины повалились вниз. Из обломков двух разрушившихся самолетов вывалился только один парашютист. По квадратной форме купола русского парашюта можно было понять, что это опускается уцелевший счастливчик, сбивший в одном бою четыре самолета.

«Бедный Ганс! — подумал Карл. — Что я напишу сегодня твоей матери?»

Он пытался спикировать на купол и погасить его очередью, но около парашютиста, замкнув круг, стала четверка «яков». Казалось, каждый русский летчик готов был загородить парашютиста своим самолетом…

После пятнадцати минут воздушного боя горючего оставалось в обрез, и Карл подал сигнал на выход из боя и сбор авиагруппы.

На разборе воздушного боя, который Келленберг наблюдал в деталях, досталось всем. Правда, соблюдая субординацию, командиров отрядов он облаял отдельно от остальных летчиков.

— Цель, господа, вами не достигнута! Танки понесли потери от штурмовиков, а счет — при таком численном превосходстве наших истребителей! — оказался 8:5 в пользу русских. Причем четыре самолета люфтваффе сбил один русский ас.

Келленберг замолчал на несколько секунд и сказал уже другим тоном:

— Если бы кто из вас сумел сделать подобное, я бы сразу бросил все дела и сел писать представление на Рыцарский крест.

Немного времени спустя «гончие псы» узнали имя летчика, летавшего на многозвездном «яке». Русская листочка призывала всех защитников Сталинграда сражаться с противником так, как сражается Герой Советского Союза старший лейтенант Михаил Баранов.

2

В конце июля 1942 года пламя Сталинградской битвы запылало в полную силу. Обе противоборствующие стороны вводили в сражение все новые и новые резервы.

Понимая всю сложность и опасность обстановки, сложившейся на Сталинградском направлении, советское Верховное Командование направляло сюда все, что можно было взять из резерва или с других фронтов, где сохранялось оперативное затишье. Господство немецко-фашистской авиации снижало стойкость наземных войск в обороне, затрудняло маневр, а также подвоз к линии фронта подкреплений, боевой техники, боеприпасов.

Тактика врага была проста и шаблонна. На направлении, где планировался прорыв советской обороны, по узкому участку фронта в течение нескольких часов наносили массированный удар десятки германских пикировщиков, которые буквально перепахивали землю, подавляя все живое. А затем сюда нацеливали удар немецкие танки и мотопехота.

Этот шаблон — массированное применение авиации и танков на направлении главного удара — долго оправдывал себя, до самого Сталинграда, ибо советское командование пока не могло противопоставить ни мощных истребительных заслонов в воздухе, ни крепких танковых кулаков на земле. Наскоро сформированные советские 1-я и 4-я танковые армии, не успев укомплектоваться до штата, были введены в бой против немецких танков и мотопехоты, прорвавшихся к Дону.

В августе с Калининского фронта и из состава ПВО Москвы под Сталинград было переброшено немало авиачастей, в том числе авиаполк майора Лобанова.

Четыре месяца, которые Андрей Рогачев и его летчики, базируясь в Подмосковье, прикрывали столицу от налетов вражеской авиации, сыграли большую роль в отработке боевой сколочонности звеньев и эскадрилий. Условия, когда противник не проявлял большой активности, создавали идеальные возможности для учебы и «натаскивания» необстрелянной молодежи.

На боевом счету полка Лобанова к августу сорок второго уже числилось семь уничтоженных бомбардировщиков «Хейнкель-111» и «Юнкерс-88». Ничто не укрепляет так моральный дух, как победная схватка с врагом. Тут уже не теоретически, а на собственном опыте летчики ощутили огневую мощь бортового оружия своего истребителя Як-1, проверили в деле свою смелость и боевое мастерство. Победив в бою сильного и опытного врага, поднаторевшего в воздушном разбое над странами Европы, летчики обрели твердую уверенность в том, что они могут и должны бить фашистских асов смертным боем.

Улетая под Сталинград, летчики знали, что там им будет очень трудно: воздушный флот Рихтгофена подавлял своим численным превосходством. Но теперь, освоив новый истребитель Як-1, они верили в свои силы, и боевой дух их был высок.

3

Андрею Рогачеву не приходилось раньше бывать в Сталинграде, но ему сразу понравился этот город, увиденный с высоты птичьего полета.

Сталинград привольно раскинул вдоль могучей Волги корпуса заводов и массивы жилых домов, обрамленных зеленью скверов.

Яркое солнце и небесная синь отражались в широком разливе великой русской реки, по которой лебедями плыли белые пароходы и деловито сновали темные, как жуки, буксиры. У причалов стояли под разгрузкой баржи с арбузами, а на светлых песчаных пляжах, словно война их не касалась, темнели смуглые тела купающихся.

Фронт был уже недалеко, за Доном, в какой-то сотне километров, но Сталинград, которого еще не коснулось знойное дыхание боев, был спокоен и деловит. Дымили многочисленные трубы заводов. Город ковал фронту оружие: танки, каски, бронекорпуса для штурмовиков Ил-2, артиллерийские системы и другую военную продукцию, более сотни наименований.

Авиаполк приземлился на аэродроме Гумрак, и на следующий день, едва успев ознакомиться с районом полетов, летчики приступили к боевой работе, специализируясь на сопровождении штурмовых и бомбардировочных групп, наносивших удары по танкам и мехвойскам противника, вышедшим к Дону севернее города Калач.

4

Срочно

Разведуправление ВВС КА

Передано по ВЧ

14.15 12 августа 1942 г.

На Сталинградском направлении ожидается ввод в бой противником двух, не отмеченных ранее штурмовых бомбардировочных авиаэскадр:

Нач. управления Петров.

― 2-я эскадра «Иммельман» переброшена из Северной Африки;

― 77-я эскадра «Битва за Англию» выведена из состава 3-го Воздушного флота (Франция).

На их вооружении состоят бомбардировщики Ю-87.

Отличительные признаки:

— самолеты 2-й эскадры имеют «африканский вариант» камуфляжа: светло-желтый фон с зелеными пятнами. На капотах моторов бело-розовое изображение головы ядовитой змеи. Изгибы змеиного тела проходят по всей длине фюзеляжа до хвостового оперения;

— самолеты 77-й эскадры имеют обычную темно-зеленую окраску (низ серо-голубой). Капоты моторов и рули поворота — желтого цвета.

В случае появления указанных эскадр на вашем направлении прошу срочно доложить.

Шифртелеграмма

Начальнику разведуправления ВВС КА

Срочно

16.08.1942 г. 12.20

В результате опроса сбитых пленных летчиков установлено: что на аэродромный узел Обливская прибыли бомбардировщики Ю-87 II и III авиагрупп 2-й штурмовой эскадры «Иммельман».

Нач. штаба 8 ВА Селезнев.

Командиром III авиагруппы является любимец Геринга майор Ганс Ульрих Рюдель, награжденный Рыцарским крестом с дубовыми листьями.

Его самолет имеет обычную окраску темнозеленого цвета. Кок винта — голубой. Под левой плоскостью в контейнере расположена 37-мм пушка. Надпись на фюзеляже — «Т7-АД».

На одном из сбитых самолетов Ю-87 обнаружен отличительный знак — щит с округлым основанием, разделенный зубцами на два поля. На нижнем, желтом поле щита — изображение гнома, скользящего с горы в домашней туфле.

По документам, найденным у убитого немецкого летчика, установлено, что он служил в штабе 77-й авиаэскадры «Битва за Англию».

Кроме вышеуказанных штурмовых авиаэскадр под Сталинградом отмечено появление 1-й бомбардировочной эскадры «Гинденбург», имеющей на вооружении самолеты Ю-88. Отличительный знак эскадры — черная сова на фоне желтого круга луны.

23 августа солнце жарило с самого утра, обещая воскресный день обратить в гнетущее пекло. Третий месяц на город не падало ни капли дождя. Иссохшая от зноя земля растрескалась, трава высохла, и с деревьев раньше времени начали опадать сухие, скрученные листья.

Впрочем, коренных сталинградцев это не удивляло. Они привыкли к сорока градусам жары летом и к сорока градусам мороза зимой. Континентальная Азия была совсем недалеко. За Волгой начинались сухие степи Казахстана, а чуть дальше на юго-восток — пески Кызыл-Кума.

От жары спасала Волга. С утра yарод устремился на пляжи Красной Слободы, Бакалды и Турбазы.

Словом, все шло своим чередом, и удивляло только одно — полное отсутствие в небе германской авиации.

— Что-то затевают фашисты, — сказал своим летчикам Рогачев, поглядев в пустынное безоблачное небо.

— Видно, вчера шнапса перебрали, — пошутил кто-то из пилотов, — а сегодня отмокают.

Если бы не отголоски артиллерийской стрельбы, доносившиеся со стороны плацдарма, захваченного немцами у Песковатки, можно было подумать, что у войны от натуги лопнула «становая жила» и она затихла при последнем издыхании, жалкая и присмиревшая.

Но это только казалось. На самом деле германский 14-й танковый корпус, переправившийся на плацдарм, готовился к броску на северную окраину Сталинграда, а на аэродромах базирования немецкой авиации шла усиленная подготовка к нанесению жестокого, террористического удара по непокоренному городу.

Вступили в силу, обретая плоть, страшные слова приказа, изложенные в директиве ОКБ № 41 от 5.04.1942 г., помеченной грифом «Совершенно секретно! Только для командования»:

«…В любом случае необходимо попытаться достигнуть Сталинграда или по крайней мере подвергнуть его воздействию тяжелого оружия с тем, чтобы он потерял свое значение как центр военной промышленности и узел коммуникаций».

К обеду бой загрохотал на подступах к Гумраку, и по команде с КП 8-й воздушной армии полк майора Лобанова был срочно перебазирован за Волгу на аэродром, расположенный близ колхоза «Борьба с засухой».

После приземления Рогачев услышал команду по рации:

— Рули вправо. Видишь, там тебе флажком машут?

— Вижу, — ответил Андрей, не обратив внимания на «тыканье» руководителя. Он успел привыкнуть к той фронтовой непосредственности, с которой даже незнакомые летуны обращались друг к другу.

Опаленные огнем жарких схваток, продутые свинцовыми ветрами, пилоты, постоянно рисковавшие жизнью, мало уделяли внимания тонкостям этикета.

На «вы» обращались, как правило, к командирам полков и эскадрилий, потому как все остальные командиры в полку, должностями пониже, были такими же мальчишками-сверстниками, с которыми хлебали из одного котелка, спали на одной охапке сена.

Подруливая к указанному месту, выделенному для стоянки самолетов полка, Андрей обратил внимание на два десятка машин необычного вида. Присмотревшись внимательно к незнакомому самолету, он угадал в нем «заморского гостя» — американский истребитель П-40 «киттихаук». Размерами он был покрупнее нашего Як-1, но масляный и два водяных радиатора, установленные в общем туннеле под двигателем, придавали ему сбоку вид головастика. Как-то не верилось, что этот тупоносый, как бульдог, «американец» сможет развить приличную скорость.

Андрею да и другим летчикам было любопытно взглянуть на иностранную технику, которая отличалась от нашей не только компановкой и размещением агрегатов, но и материалом изготовления: наши самолеты имели планеры из дельта-древесины, «киттихаук» же имел конструкцию цельнометаллическую.

Но сходить на соседнюю стоянку самолетов на этот раз не удалось. Нужно было срочно готовиться к боевому вылету. Андрей едва успел утолить жажду несколькими ломтями сахаристого арбуза (бахча начиналась сразу же за хвостами самолетов), как их посадили в первую готовность.

А после четырех часов пополудни начался сущий ад, который никогда никому из летчиков даже не снился.

«Юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты» висели на всех высотах от восьми до полутора тысяч метров. Целей было столько, что рябило в глазах, и эта рябь многократно усиливалась от дымов зенитных разрывов, затмивших небо, и от полос копоти и чада, оставленных сбитыми самолетами.

Рогачев своей шестеркой истребителей с ходу атаковал ближнюю группу Ю-87, которая в правом пеленге заходила на сброс бомб по тракторному заводу.

Уменьшив скорость, чтобы не проскочить «лаптей», Андрей выбрал себе цель. Это был «юнкерс» ведущего группы, на капоте которого белыми буквами было написано: «Дон Педро».

По обязательному правилу перед атакой оглянулся назад, чтобы убедиться, нет ли позади группы «мессершмиттов». Из-за этого упустил момент: «Дон Педро», перевернувшись через крыло, понесся вниз в отвесном пикировании.

Не теряя времени, Андрей прицелился по второму «юнкерсу» и дал очередь из всех огневых точек. Неуправляемый «юнкерс» вошел в перевернутый штопор, замелькав черными крестами на желтых законцовках плоскостей.

Разогнав группу «юнкерсов» и сбив три машины, Рогачев устремился к большой группе «хейнкелей», чьи темные туши повисли над корпусами заводских цехов.

Что могла сделать шестерка «яков», если вслед за этой группой из двадцати четырех «хейнкелей» подходила армада «юнкерсов», состоящая из полсотни самолетов?

В воздух были подняты все исправные истребители 8-й воздушной армии, но они затерялись среди сотен камуфлированных чудовищ, сеявших смерть на головы сталинградцев.

Жаркое пламя и черный дым поднялись над жилыми кварталами города и его промышленными предприятиями.

5

Целью бомбового удара девятки Пе-2 было скопление танков и мотопехоты противника на левом берегу Дона. Восьмерке Як-1 капитана Рогачева надлежало прикрывать бомбардировщиков.

Над Волгой группы встретились и взяли курс к цели.

У линии фронта по самолетам ударили «эрликоны», заплевавшие все небо дымками разрывов, а затем с правого берега Дона открыли огонь зенитные установки. Стальные брызги осколков барабанили по плоскостям и фюзеляжам, но «петляковы» продолжали лететь, выходя на боевой курс. И здесь зенитный огонь начал стихать. Рогачев догадался — подходят истребители противника. Не прошло и минуты, как он увидел впереди не менее двух десятков «мессершмиттов», несущихся наперерез из-за Дона.

Бомбардировщики не свернули с боевого курса, шли как на параде.

Откуда-то сверху на первую группу «мессеров» упала четверка «яков». Рогачев со своими ведомыми атаковал на встречных курсах вторую, более многочисленную группу.

Скрестились хлестнувшие друг в друга трассы. Один «мессершмитт» взмыл ввысь и, полыхнув пламенем, развалился на части.

Рогачев, отвернув в сторону, потянул на «косую петлю». Мимо на огромной скорости промчалась пятерка Ме-109, капоты которых были расписаны собачьими мордами. Довернув машину на обратный курс, Рогачев увидел, что группа «мессеров», атакованная ими, снова шла в лобовую, а вторая группа из восьми Ме-109 атаковала «петляковых».

Но и в этот критический момент бомбардировщики не свернули с боевого курса, сбрасывали бомбы точно по целям. Стрелки вели густой огонь по фашистским истребителям.

Уйдя переворотом из-под атаки пятерки Ме-109, «яки» группы Рогачева открыли огонь по двум «Густавам», преследующим бомбардировщиков, и тут же и сами были атакованы. Один «як» задымил, и летчик выбросился с парашютом.

Увидев подходившую к плацдарму группу штурмовиков Ил-2, прикрытую ЛаГГ-3, «мессера» оставили в покое пикировщиков и устремились к новой цели.

Советских летчиков, намолчавшихся за годы полетов на нерадиофицированных Р-5, «Чайках» и И-16, словно прорвало. В наушниках Андрея звучал то один, то другой голос. Вот и теперь чей-то нахальный, с хрипотцой тенорок просил:

— Коля, делай дурачка! Крути слабее, вроде «худого» не видишь…

— Не могу слабее, он мне сейчас на хвост сядет, — жаловался второй голос.

— Держи фасон, Коля! Еще чуть, и я его сделаю…

На «живца» ловят, подумал Рогачев, где они себе такого глупого фашиста отыскали? Значит, тут у фрицев не все «Удеты» и «Зеленые сердца»…

— Ну, дал Сенька! — звучит восторженная похвала Коли. — С «худого» только брызги полетели!

— Как учили! — с ложной скромностью отвечает нахальный тенорок, но в голосе его торжество: еще бы — свалили «сто девятого».

Этот диалог заглушают тревожные голоса других летчиков:

— Вася, слева выше восемь «мессеров»!..

— Вижу, Миша! Смотри, у тебя сзади еще пара!

А дальше — неразборчивое. По-видимому, потяжелевшие от перегрузок ларингофоны, оттягивая резинки, отходят от шей дерущихся летчиков и перестают воспроизводить звуковые колебания голосовых связок.

Временами связь восстанавливалась, и тогда в эфире громыхали ядерные, бронебойно-зажигательные словечки. Даже привычный к ним Рогачев ворчал:

— Пороть бы за такое…

Но он знает, что сквернослова ремнем не напугаешь, ведь он сейчас в кабине один на один с самой смертью. И, кроме того, Андрей понимает, что иногда в бою только крепким словом и можно снять нагрузку с предельно натянутых нервов: там идет не бокс — драка не на жизнь, а на смерть. Русские же драться молча не умеют…

Прислушиваясь к радиообмену, Рогачев понял, что истребители, поднятые из соседних полков, связаны боем с истребительным заслоном, который фашисты выслали в район цели за несколько минут до подхода своих бомбардировщиков.

Он внимательно осмотрелся и впереди, выше тяжелой дымной тучи, стоявшей над городом, увидел десятка два энергично маневрирующих самолетов, вспышки трасс и несколько парашютных куполов, зависших между небом и землей.

Рогачеву ни в коем случае не следовало сейчас связываться с «мессерами». У его группы другое задание — отражение удара бомбардировщиков противника. И хотя велико желание помочь своим ребятам, но это было бы на руку фашистам. Ввяжись он в драку, и «хейнкели» отбомбятся без помех.

Сейчас, когда фронт огненным валом подкатился под самые стены города, не приходится рассчитывать на заблаговременное оповещение о подходе бомбардировщиков противника. Посты воздушного наблюдения и радиолокационные установки «Пигматит», действовавшие в системе ПВО города, передислоцированы за Волгу и предупреждают о налете на тыловые объекты фронта.

Теперь основным способом обнаружения противника стал 242 амостоятельный поиск. (Вон как вертят шеями его ведомые!)

Иногда им помогали подсказками по радио авиационные представители, выделяемые в войска. Но их было мало. Тактика радионаведения только зарождалась.

Рогачев увидел «юнкерсы» вскоре после того, как «яки» пересекли линию фронта. Бомбардировщики шли на высоте шести тысяч. Их массивные туши казались черными на фоне высокослоистой облачности. Над девятками бомбардировщиков, построенных в «колонну отрядов», словно комарье, вились «мессершмитты». «Юнкерсов» — около трех десятков, «мессершмиттов» — около двух», — прикинул Андрей…

Казалось, что подходившая армада сомнет и раздавит «як» в одно мгновение.

— Мама, что сейчас будет! — попытался пошутить кто-то из ведомых летчиков, но Рогачев резко оборвал его и запросил у КП подкрепление.

Впрочем, «подкрепление» — это слово мало подходило к той ситуации, в которой они находились: восемь против пяти десятков фашистов. Даже если бы комдив поднял сейчас в воздух всю свою дивизию, у него не нашлось бы и половины истребителей, необходимых для решительного противоборства этой воздушной группировке противника.

— Атакуем сверху! — передал Рогачев и отвернул в сторону, чтобы набрать высоту. У него уже созрел план атаки — нанести соколиный удар из зенита.

Набрав превышение в тысячу метров над боевым порядком «юнкерсов», Рогачев по старой привычке покачал крыльями и передал по радио: «Атака!»

Им повезло. Два фактора сослужили службу: неожиданность атаки со стороны солнца и некоторое преимущество в скорости «яка» перед Ме-109 на большой высоте.

Круто пикируя на скорости почти шестьсот километров, восьмерка Андрея Рогачева промчалась перед самым носом у ошалевших от такой наглости немецких асов и стремительно атаковала хвост колонны «юнкерсов». Огонь открыли с большой дистанции, что снижало вероятность поражения, но иначе было нельзя — секунды промедления могли стоить кому-то жизни: «мессершмитты» тоже ловили момент, чтобы зайти советским истребителям в хвост и открыть огонь.

Пришедшие в себя асы на разрисованных песьими мордами самолетах носились тут и там, то уходя от атак, то атакуя сами.

Андрей едва успевал ловить в прицел «оскаленные пасти». Дав залповую очередь, он резко уходил от столкновения. В том, что он попадал, сомнения не было. Строчки трасс обрывались в фюзеляжах или в двигателе, но окончательный результат атаки он видеть не мог, — времени не хватало оглянуться на ведомых, посмотреть, все ли на своих местах.

Наконец он дотянулся и до флагмана бомбардировщиков. Как ему хотелось ссадить этого обер-бандита, который вел группу! Но увы!.. Последнее нажатие на гашетки окончилось одиночным выстрелом. Боекомплект закончился, и, наверное, не только у него.

— Выходим из боя! — передал он и оглянулся.

Из семи ведомых он насчитал только шесть. «Кого же сбили?» — подумал он и перевел взгляд на «мессеры». Они продолжали коптить на форсажах сзади, на удалении не меньше километра.

«Уйдем!» — Андрей еще раз с удовлетворением (скольких фашисты недосчитаются самолетов) и с огорчением (кончились снаряды) посмотрел на поредевший, разметанный строй «юнкерсов».

«Славно поработали ребята! — мысленно поблагодарил он подчиненных. — Теперь дело за зенитной артиллерией…»

Едва он подумал об этом, как зенитчики открыли огонь.

— Подтянись поближе! Сомкнись! — передал Андрей и, чтобы оторваться от «худых», нырнул в черное облако дыма, которое западный ветер растянул от Мамаева кургана за реку Ахтубу.

 

Глава одиннадцатая

1

В сентябре Карл фон Риттен почти каждый день с напарником наведывался на заволжские аэродромы, подкарауливая возвращающиеся с задания самолеты. Он научился сбивать их на посадке, когда беспомощный, ощетинившийся выпущенными шасси и щитками самолет подходил к земле на предельно малой скорости.

Внезапное пике со стороны солнца или из-за кучевого облака, короткая очередь из всех огневых точек — и стремительный уход на свою территорию. Оглядываясь, Карл видел дымный столб на границе аэродрома. Если же его пару обнаруживали русские истребители, он уходил, не принимая боя. Внезапность была его оружием и его щитом, помогавшим уцелеть в дикой вакханалии смерти, царившей вокруг него. И хотя «завтра» его не было гарантировано, так же как и у каждого из двух миллионов человек, сражавшихся под Сталинградом, Карла все сильнее беспокоили перспективы будущего.

Германское наступление выдохлось, когда некоторым дивизиям удалось прорваться к Волге, а другим осталось до нее пройти считанные метры. В центре Сталинграда позиции русских, закрепившихся на берегу, простреливались из всех видов легкого оружия.

На участок прибрежной земли густо сыпались снаряды и мины, падали бомбы и вонзались трассы пулеметных очередей, а советские солдаты продолжали сражаться за каждую руину разбитого дома, за каждую воронку в вывернутой наизнанку земле.

По ночам из-за Волги прибывали маршевые роты для пополнения поредевших рядов защитников города. За две сентябрьских ночи, подсвеченных взрывами и пламенем пожаров, русским удалось под жестоким огнем перебросить на буксирах и бронекатерах целую гвардейскую дивизию на правый берег Волги. Высадившиеся в Сталинграде войска с ходу вступали в бой, потеснив немецкие части в районе вокзала.

А за Волгой строились грунтовые аэродромы. Карл насчитал их более сорока. Что будет, когда на них сядут свежие авиационные полки, переброшенные под Сталинград? Уже и теперь, в сентябре, господство люфтваффе в воздухе становилось все более призрачным. О том, что ждет немцев в городе, который они разрушили, как Карфаген, думать не хотелось. Слишком мерзко становилось от перспектив, возникающих в мыслях Карла.

Совсем немного времени отделяло его от тех дней, когда казалось, что вот-вот блистательная победа завершит кампанию войны в России. Но за это время жизнь преподнесла ему несколько серьезных уроков, заставив другими глазами посмотреть на будущее.

Умолкли в июле русские соловьи, а об индийских павлинах теперь, в сентябре, он уже не думал. Все меньше верилось даже в то, что сможет выбраться живым из гигантской мясорубки, грохотавшей у берегов Волги.

2

Возвратившись из очередного полета, Карл увидел разрывы бомб на стоянке самолетов соседнего отряда. Он взглянул вверх. На большой высоте, окруженное дымками зенитных разрывов, плыло звено «петляковых».

Горючее у пары фон Риттена было на исходе, да они бы и не смогли забраться на высоту русских без кислородных масок, которые давно перестали брать в полет как ненужные атрибуты, загромождающие тесные кабины. Все бои немецкие истребители вели ниже трех тысяч метров. Выше — избегали, ибо там «мессершмитты» уступали «якам» в маневренности.

После приземления увидели результаты визита «петляковых». Полностью сгорело два «мессершмитта», пять машин требовали ремонта. Были и жертвы среди личного состава — погиб летчик и три авиаспециалиста.

Похороны Келленберг организовал в конце летного дня. В могилы вместе с гробами опустили опечатанные бутылки из-под шампанского с краткими сведениями о покойниках. Их не хотели пускать по волнам времени безымянными в надежде, что после победы останки павших перенесут в фатерлянд.

Прогремел салют, и живые разошлись на отдых, чтобы набраться сил перед завтрашней дракой. Каждый в душе надеялся, что всевышний сбережет его от участи камерадов, зарытых в иссушенную, потрескавшуюся сталинградскую землю.

— Ты что такой задумчивый? — спросил Карл у Эрвина, молча шагавшего рядом. — Устал?

Тот отрицательно покачал головой.

— Ты знал лейтенанта графа Генриха фон Эйнзиделя? — спросил Эрвин.

— Ну как же, этот мальчик из эскадры «Удет» строил из себя великого аса… Говорят, что ему фюрер презентовал какой-то особый «мессершмитт».

— По-моему, он больше гордился тем, что является правнуком Бисмарка.

— Что ты его вспомнил? Он погиб в начале сентября. Об этом писали в «Фолыкишер-Беобахтен».

— На, почитай, что потомок «железного канцлера» пишет из русского плена.

Эрвин достал из кармана сложенную вчетверо советскую листовку, напечатанную синей краской.

Карл внимательно прочитал ее, посмотрел на фотографии, изображающие графа Эйнзиделя на прогулке с другими летчиками и в столовой во время его непринужденной беседы с комендантом лагеря.

— Оказывается, это брехня, что русские расстреливают всех пленных немцев. Что ты думаешь об этом, Карл?

Фн Риттен чиркнул зажигалкой, поднес пламя к уголку листовки и молча смотрел, как бумага обугливается.

— Ладно, Эрвин, — ушел он от прямого ответа, переводя все в шутку, — не забывай солдатской памятки, где в первом параграфе говорится: «Утром, днем или ночью всегда думай о фюрере, пусть другие мысли не тревожат тебя, знай: он думает и делает за тебя. Ты должен только действовать».

Эрвин пожал плечами, закурил и шел до самой столовой молча.

3

20 сентября Карл вернулся на аэродром и, как обычно, открутив на бреющем полете восходящую бочку, оповестил об очередной воздушной победе.

Заруливая, увидел у своего капонира почти всех летчиков отряда.

«Что случилось?» — встревоженно подумал он. Быстро выпрыгнув из кабины, приготовился услышать неприятность, но по заговорщическому лицу Эрвина и улыбкам пилотов понял, что здесь что-то другое. Стоявшие стенкой летчики раздвинулись, и Карл увидел поставленную вертикально бензиновую бочку, накрытую чистой салфеткой, на которой стояли букет астр и две поблескивающие фольгой бутылки французского шампанского.

— Боже мой! — догадался Карл и, пожимая руки поздравлявших, сказал: — Совершенно забыл, что мне сегодня исполнилось двадцать шесть.

— Келленберг освободил наш отряд от полетов, — передал ему Эрвин приятное известие.

— Подать сюда бокалы! — распорядился Карл.

Бокалов на аэродроме не оказалось. Шампанское разлили в алюминиевые солдатские кружки.

Шипучий напиток воскресил в памяти прекрасные, победные дни лета сорокового. От веселой болтовни летчиков отвлек появившийся автомобиль командира авиагруппы.

— Внимание! — предупредил Карл и, увидев, что из машины вышел генерал Рихтгофен, сопровождаемый Келлонбергом, рявкнул: — Смирно!

— Постройте отряд, — приказал Келленберг Эрвину Штпммерману, — а вы, фон Риттен, подойдите сюда.

— Я специально залетел на ваш аэродром, — сказал Рихтгофен, принимая от своего адъютанта орденскую коробку. — За боевые заслуги перед рейхом и немецким народом фюрер наградил гауптмана барона фон Риттена Рыцарским крестом. Мне особенно приятно вручить награду в день его рождения.

Рихтгофен завязал на шее Карла черно-бело-красную ленту, на которой висел крест размером покрупнее Железного.

— Желаю, фон Риттен, украсить его золотыми дубовыми листьями. — пожелал генерал-полковник, пожимая его руку.

Этот великолепно начатый день Карл и Эрвин закончили в офицерском казино, оборудованном в бывшей хуторской школе.

А назавтра снова началась адская работа в дымном, густо насыщенном смертью небе Сталинграда.

Через неделю «мессершмитт» Карла напоролся на веер разлетающихся осколков зенитного снаряда. Раненный в ногу и плечо, истекая кровью, он сообразил, что единственный шанс на спасение его ждет на ближайшем аэродроме. Только там ему могли оказать медицинскую помощь. Выброситься же с парашютом означало изойти кровью, пока его подберут санитары. Кое-как, на последних обрывках сознания, он приземлил свой продырявленный «мессершмитт». Уже на пробеге его захлестнула серая пелена безразличия и унесла в непонятный, зыбкий, без конца и края темный омут.

Очнулся Карл в госпитале, после того как его «дозаправили» двумя литрами чужой крови. Здесь, в тихой палате, он осознал, как издерган и устал от пережитого. Оказалось, что от войны в больших дозах могло затошнить любого нибелунга.

Первое письмо, которое он отправил из госпиталя, начиналось словами «милая Луиза». Ответ он ждал с таким нетерпением, как будто в нем заключалось решение его судьбы. И когда наконец он дождался его, то обрадовался больше, чем новости, которую сообщил навестивший его Келленберг. Карлу присвоили звание майора.

Раны его оказались не опасными для жизни, но большая потеря крови и нервное истощение требовали длительного лечения. Карл с грустью признался сам себе, что доволен случившимся и не слишком торопится покидать госпитальные стены. Здесь он имел главное, что начал ценить, — покой и безопасность. Когда здоровье Карла улучшилось, его отправили в госпиталь, находящийся в Крыму.

4

После завтрака Карл направился к морю. Он второй день обходился без костылей, которые ему заменила трость с резиновым наконечником. Русский осколок, продырявившяй мягкую ткань ноги, к счастью, не задел костей и сухожилий. Рана почти затянулась, но наступать на ногу было неприятно, хотя врачи и рекомендовали расхаживать ее. Два других осколка, извлеченных хирургом из плеча, были чуть крупнее заячьей дроби и причинили Карлу лишь обильное кровоизлияние. Раны от них зажили быстро и почти не беспокоили. Гораздо хуже было общее самочувствие. Слабость и головокружение еще частенько напоминали о себе, укладывая в надоевшую постель.

Сегодня Карл чувствовал себя лучше, чем накануне. Возможно, этим он был обязан долгожданному письму Луизы, которое он получил вчера вечером.

Осторожно спустившись по аллее, обсаженной кипарисами он вышел к морю. Татарин-садовник, поливавший клумбу с разноцветными астрами, поставил лейку на землю и, приложив правую руку к груди, поклонился Карлу:

— Салам алейкум, эффенди майор!

— Доброе утро, — ответил Карл, удивившись: «Откуда он узнал мое новое звание, ведь я в пижаме?»

В Крыму стояли последние дни бархатного сезона, со всеми его атрибутами: теплое море, ласковое солнце, утратившее летнюю свирепость, густая синь безоблачного неба, пронизанного серебристыми нитями летящей паутины.

На пляже он выбрал шезлонг, стоящий подальше от шумной компании выздоравливающих офицеров, игравших в скат. С каким удовольствием Карл поплавал бы в море, не будь на нем доброго десятка метров бинта. Он снял пижаму и подставил солнцу бледное тело, с которого успел сойти африканский загар. Затем раскрыл иллюстрированный журнал, прихваченный в палате. С обложки улыбались егеря — «эдельвейсы», водрузившие знамя рейха на заснеженную вершину Эльбруса. На последующих страницах — тоже улыбки: улыбались пехотинцы в стальных касках с автоматами в загорелых руках; рукава солдатских рубах закатаны до локтя, воротники расстегнуты, сзади дымятся подбитые русские танки; улыбались бородатые парни с борта вернувшейся из похода субмарины; улыбался юный пилот, сидящий в кабине «юнкерса», улыбались призывно и загадочно красавицы медсестры, склонившиеся над восторженно-улыбчивыми ранеными героями.

Калейдоскоп улыбок, сладкая патока со всех страниц, А радоваться особенно было нечему. Наступление групп армий «Б» и «А» захлебнулось. Они прочно увязли под Сталинградом и в предгорьях Кавказа.

Бросив журнал на снятую пижаму, Карл закрыл глаза. Спокойное море едва слышно плескалось у берега, не заглушая шуршания крыльев чаек, пролетающих над ним. Временами их крылья, закрыв на мгновение солнце, отбрасывали тень на его лицо. И он ощущал ее даже с закрытыми глазами.

Близость прекрасного, вечного моря постепенно развеяла все тревоги. Его охватило чувство покоя и нервной расслабленности. Незаметно Карл уснул. Ему снилась Луиза, Раушен и те мирные дни, когда он еще не успел стать убийцей.

Проснувшись, несколько мгновений не мог сообразить, где он находится. И только открыв глаза, вернулся в мир действительности. По-видимому, его разбудил громкий разговор двух летчиков из соседней палаты:

— …Ну, еще месяц-два, и война закончится, — говорил рыжий обер-лейтенант своему соседу с перевязанной рукой. — Ты представляешь, если бы здесь, в Крыму, иметь усадьбу гектар на двести?..

«Шустрые парни, — подумал Карл, — пока война закончится, многим из нас поместья будут не нужны».

5

В начале ноября майор Карл фон Риттен выписался из госпиталя и, получив отпуск для поправки здоровья, уехал в Берлин.

Глядя в окно вагона, Карл пытался мечтать о прекрасном месяце отпуска, который он проведет с Луизой, но временами, помимо его желания, мысли возвращались к разговору с обгоревшим летчиком, положенным на его освободившуюся койку. Раненого привезли из-под Сталинграда.

— Как там? — спросил Карл, когда зашел попрощаться с соседями по палате.

— Плохо. Так плохо нам еще не было никогда.

Дрянные прогнозы, о которых Карл думал еще до своего ранения, начали сбываться.