Я – собака, и должен вести себя как собака, то есть проявлять преданность и послушание по отношению к хозяину, настороженно и напряжённо всматриваясь одновременно в окружающий мир и других людей, умея выделить среди них тех, кто хозяину нравится и с кем у него могут быть даже сверхблизкие отношения (как у меня с болонкой Мартой из соседнего подъезда), и в то же время сдерживая на дистанции всех прочих. Задачи не самые сложные: для такого пса вряд ли может найтись серьёзный соперник среди других собак, когда же речь заходит о посторонних хозяину людях, то одного моего вида бывает обычно достаточно для установления надлежащего порядка: я специально потягиваюсь, делая всего лишь лёгкую гимнастику, и открываю при этом пасть, давая полюбоваться крепким прочным частоколом зубов. В сочетании с гибкостью и силой моего тела обычно это производит впечатление: краешком глаза я наблюдаю, как они меняются в лице и движениях, уже совсем по-другому чувствуя себя в непосредственной близости от столь заметной силы. Хозяину явно нравится такое: нравится ощущать себя сильным и могущественным, способным повлиять на всех на них и в то же время находиться в полной от них независимости. Он не злоупотребляет очевидным преимуществом: сколько раз он мог дать мне команду, которую я с лёгкостью бы выполнил: покусать или прогнать неприятного ему человека или взгреть приблудного жалкого барбоса – что может быть проще! – однако никогда ещё он не давал мне ясных чётких указаний, и иногда я действую на свой страх и риск.

Я ведь не жалкая такса или болонка: эти жирные колбаски на крошечных лапках могут лишь яростно тявкать, в реальном же сражении они абсолютно ни на что не способны. Глядя на них сверху – с высоты настоящей полноценной лайки – можно лишь посочувствовать им и всем их родственникам и предкам: что совершенно не отменяет покровительственного и снисходительного отношения и не мешает при случае дёрнуть за ухо или хвост этакую жирную колбасятину, жалобно визжащую и зовущую хозяина. Я, однако, внимательно отношусь к окружающей обстановке, и при малейших признаках изменения ситуации готов дать дёру: и только они меня и видели.

Главное ведь что: главное – соотношение сил, позволяющее одним – более сильным – диктовать свою волю всем прочим, которым следует признать это и подчиниться. Очевидное правило, не допускающее возражений и исключений: даже люди живут в соответствии с ним, а что уж говорить про тех, кто находится в их власти и полностью зависит от их воли и желания.

Лишь мы, собаки, а также кошки имеем более привилегированное положение: мы являемся младшими партнёрами людей, занимая – каждый в своей стае – пусть и подчинённое, но вполне значимое положение. Вожак – хозяин – приносит еду и заслуживает уважения и первенства уже за одно это, что же касается остальных членов стаи, то здесь всё строго индивидуально. Моя же стая: хозяин и я. И очередная женщина, к которой он почувствовал влечение наподобие того, что заставляет даже самых преданных псов оставлять на время дом и собираться уже в чисто собачьи сообщества, решающие время от времени свои внутренние вопросы.

Но разве может какая-то женщина повлиять на давно сложившийся порядок, освящённый временем: я был, есть и буду вторым в своей стае, и никакие изменения не могут оторвать меня от хозяина, которого я только и люблю и уважаю всей своей душой. Все же прочие должны стоять ниже: им позволено лишь гладить меня и расчёсывать шерсть, свалявшуюся и пропитанную потом и грязью: они делают мне приятно и ублажают меня, и кто же откажется от лишней помощи и сочувствия, сопровождаемого явным почётом и уважением?

Однако совершенно не означает это, что я готов проявлять ответную любезность: конечно, я могу лизнуть руку или повилять вежливо хвостом, выражая осторожную радость, но ждать от меня чего-то большего? Я ведь хорошо вижу, что мой хозяин думает про человека, с которым разговаривает: и лишь природная сдержанность и воспитанность не позволяют мне озвучить тщательно скрываемое. Сталкиваясь с соседом, живущим ниже – что происходит довольно часто во время прогулок – хозяин морщит лицо и отворачивается, и только наглость и настырность соседа заставляют его вступить в разговор. Разумеется, я не в состоянии понять смысл беседы: только совершенно явно речь идёт о не самых приятных вещах, затрагивающих моего хозяина: он старается уйти и отвязаться, но разве можно легко уйти от типа, норовящего схватиться за куртку или пиджак? Он берётся пальцами за лацкан и нагло надвигается, и что остаётся мне делать? Уж тут-то я показываю зубы: подобравшись, я начинаю рычать, сначала тихо, потом наращивая громкость, пока до наглого типа не доходит серьёзность и опасность ситуации: он наконец видит приоткрытую пасть и капающую слюну, и только резкое отступление может помочь ему в такой ситуации, потому что хозяин – единственное, что у меня есть и из-за чего я могу по-настоящему напасть и перегрызть глотку.

К счастью, такого пока не случалось: все возможные противники вовремя останавливаются и дают задний ход, хозяин же не поощряет меня на самые крайние проявления. Самое большее, что я могу себе позволить в его присутствии – разок несильно куснуть возможного агрессора – тут же отступив и приготовившись к защите. Однако ни разу ещё не последовало продолжения: в крайнем случае возникают визг и вопли, и противник кричит и размахивает руками, только сильнее зля и подстёгивая меня, и здесь уж я советуюсь с хозяином, обмениваясь с ним внимательными взглядами.

Так же вот было и сегодня: завершив обход основных меток, мы уже подходили к подъезду, когда неожиданно выскочили два типа и встали на дороге. Я сразу насторожился: чтобы кто-то смел мешать моему хозяину? Когда такое было? Но оглянувшись, я заметил испуг: он не оттолкнул их – как сделал бы по обыкновению – и не прошёл мимо: он напряжённо следил за ними, топчась на месте и не пытаясь даже посоветоваться со мной. Наконец они заговорили: столько наглости и непочтительности по отношению к хозяину мне ещё не доводилось встречать в своей жизни, и даже я сам немного испугался, проникшись тревогой: а кто же они такие? К счастью, недолго продолжалось это: они закончили и отступили, и только тогда мы смогли войти в дом и подняться в квартиру, где жили всё последнее время.

Сразу же начались сборы: сколько раз я переживал уже подобную суету и беготню, неизменно кончавшуюся тем, что вещи укладывались в чемоданы и хозяин вместе с очередной его женщиной относили их в машину, способную вместить немалый груз. Машина, безусловно, является его гордостью и любимой вещью, которой он хвастает перед посторонними – даже наверно больше, чем женщинами, оказавшимися в его власти. Главное же то, что никакая другая машина не в состоянии угнаться за нами: когда мы мчимся по улицам ночного города, то никому лучше даже не пытаться встать у нас на дороге или заняться преследованием. Сколько глупых кошек или крыс оказалось раздавленными или отброшенными на обочину, где и окончилась их ненужная жизнь! Даже люди не могут чувствовать себя в безопасности: неоднократно мы сталкивались с не сознающими своего положения, и что же происходило потом? Визг тормозов, перекошенное от страха лицо и несущиеся нам вдогонку напрасные вопли и междометья, абсолютно не способные повлиять на наше победное движение.

А пока у нас начались очередные сборы: даже я возбудился, глядя на бегающих и суетящихся хозяина и его женщину: они вываливали стопки одежды из шкафов и плотно набивали чемоданы, тут же рассовывая другие, хрупкие предметы вроде посуды или украшений. Во мне что-то взыграло: я схватился за полотенце, выпавшее у хозяина, и принялся играючи возить по полу, но на этот раз никто не поддержал меня: он просто шлёпнул меня и вырвал мягкую надорванную тряпку, так что я отошёл в сторону и всё оставшееся время грустно пролежал у входа, где росла и копилась гора вещей.

Потом они долго таскали их вниз: я уже караулил около машины, отгоняя случайных свидетелей, пока хозяин подтаскивал тяжеленные ёмкости и запихивал в багажник, заполняя все свободные места. Последней оказалась моя личная коробка: любимые игрушки были сложены там вместе с запасами корма и подстилкой, и когда я пристроился рядом с коробкой на заднем сиденье, а хозяин вместе с женщиной сели впереди, мы сразу тронулись с места.

Ехали мы не слишком долго: я не успел даже укачаться от мягкого плавного движения. Это была знакомая гостиница: уже неоднократно мы останавливались в просторных тёплых номерах, пережидая время. Как всегда, мне нацепили поводок и намордник: чтоб не осмелился ни на кого покуситься. Ну разве я опасный? Ведь если я захотел бы, то и в наморднике сумел бы устроить выволочку или просто напугать, так что просто обидно стало. Они ведь себе ничего подобного не вешают – чтобы оградить и обезопаситься, так почему же придумывают для нас не особенно, кстати, защищающие приспособления? Некоторым из людей не помешало бы тоже навешивать путы: но уже не на пасть, а на руки и ноги, не всегда по делу употребляемые. Видел я, видел такое, хотя хозяину, похоже, нравятся подобные зрелища: когда двое лупят друг друга руками и ногами. Хозяин сразу возбуждается и начинает кричать и свистеть, так что даже я заражаюсь неестественным звериным восторгом, вопрос только: зачем всё это? Если бы дело шло о жизни или смерти, или самке, или месте в своей стае – тогда понятно. Однако же самки – склоняющей свою симпатию то в одну сторону, то в другую – здесь не видно, встречаются соперники явно впервые в жизни, так из-за чего же они так яростно колошматят друг друга, не считаясь с элементарными правилами, особенно когда один оказывается на земле, подставляя другому уязвимые места? Любая порядочная собака в такой ситуации даст сопернику возможность унести ноги, жалобно скуля и поджав хвост, а что же делают эти? Тот, кто сильнее, садится на противника и просто лупит его, стараясь изуродовать как можно больше, и всё продолжается до тех пор, пока люди со стороны не предпримут чего-то экстраординарного, оттащив победителя от разбитого неподвижного тела. Мерзкая картинка, вот только хозяину не объяснишь же всех тонкостей нашей психологии, так что приходится просто дружески вилять хвостом, реагируя на резкие эмоциональные перепады.

Или женщины, живущие с хозяином. Очень недолго, как правило, длятся его романы с одной и той же самкой, успешно начинающиеся и с таким грохотом заканчивающиеся: грохотом посуды, разбиваемой о стены и пол вновь снятого жилища. Он ведь постоянно находится в поиске, и удержать его на месте смогла бы только самая сильная и привлекательная: но где же найдёшь такую в мельтешении и беготне, сопровождающих всю нашу жизнь? Да и зачем связывать себя с кем-то одним, если длинным потоком они так и текут одна за другой, завлекая и перебивая его друг у друга? Ему и самому интересно такое долгое плавное движение: возможность сравнивать и выбирать лучшее из имеющегося безусловно украшает жизнь и делает её разнообразной и насыщенной, не давая заскучать и пресытиться. В точности как и у нас! Собачья верность – она ведь по отношению к хозяину, самки же для нас – средство продолжения рода – так что постоянная смена партнёрши лишь способствует широкому охвату и продвижению. И как раз здесь мой хозяин преуспел в наибольшей степени.

Так что я не испытывал особого уважения к очередной его пассии, поскольку очень хорошо понимал: простившись только что с предыдущей женщиной, он ненадолго останется и с новой любовницей, и я даже не успею привыкнуть к ней. Если же вспоминать о всех промелькнувших за эти годы, то надо признать: список окажется разнообразным и внушительным. И кто только не клюнул на щедрую и соблазнительную приманку, разбросанную вокруг ничего не жалеющей рукой: и машина, и постоянная вольная жизнь на широкую ногу оказывают просто жуткое действие на этих беленьких, чёрненьких, рыженьких и прочих: остаётся лишь свистнуть и подозвать пальчиком ту, которая больше приглянулась. Остальным же приходится ждать своей очереди: пока очередной вариант окончательно не надоест и не заставит оглянуться вокруг в поисках новых знакомств и новых ощущений.

Лишь однажды всё выглядело по-другому: когда я из длинноногого глупого щенка превратился в полноценную сильную лайку, именно тогда и начался у него долгий и сложный роман с женщиной, оказавшейся ещё и не вполне свободной. Но трудности не смутили хозяина: сумев мобилизовать ресурсы, он показал себя в столь выгодном свете, что женщина тут же забыла предыдущего ухажёра. Года два продолжалась эта надолго затянувшаяся история: многократно разбегаясь, они всё-таки сходились вновь, чего никогда больше повторялось в длительной и успешной семейной жизни моего хозяина: окончательно расставшись с той женщиной, он не пытался связывать себя с кем-либо одним на постоянной стабильной основе, что приводило к вечной чехарде и скандалам. Но история так и осталась единственной и неповторимой, и не мне оценивать её и судить о последствиях и перспективах.

Теперь же мы оказались в той самой гостинице, куда уже многократно приезжали: знакомые прежде люди помогли забрать вещи и подняться на лифте, доставив нас в помещение на самой верхотуре. Я сразу узнал его: старые запахи ещё не покрылись полностью новыми наслоениями, и пока хозяин с женщиной занимались наведением порядка, я тоже приступил к исполнению обязанностей: изучению щелей и углов в большом многокомнатном номере.

Входная дверь сразу же заинтересовала меня: пролитое совсем недавно спиртное хоть и было вытерто с максимальной тщательностью, но успело впитаться в дерево и давало сладковатый пряный аромат. Струйки затхлого запаха тянулись откуда-то из глубины: проскочив мимо хозяина, я потрусил в следующую комнату, являвшуюся спальней: многочисленные следы сообщали о большом количестве гостей, побывавших здесь относительно недавно. Запах шёл из шкафа, что мне совершенно не понравилось: после неудачной попытки открыть его я коротко гавкнул, вызывая хозяина.

Но хозяину, похоже, было не до моих открытий: оставив женщину разбирать вещи, он вплотную занялся телефоном. Первый разговор прошёл быстро и решительно: он говорил живо и энергично, и я даже не решился приласкаться к нему, лёжа рядом и вежливо повиливая хвостом. Потом стало тише: несколько раз он набирал номера и подолгу уже совещался с собеседниками, так что наконец я не выдержал. Давно ведь уже наступила ночь, а мне так и не выложили мою любимую подстилку, забыв её вместе с коробкой где-то в самом углу! Я встал и потянулся, открыв широченную пасть, и ещё раз коротко гавкнул, на этот раз изо всех сил привлекая к себе внимание: уж здесь я не собирался ни с кем церемониться и забывать о своих правах. Они сразу поняли: хозяин наконец оторвался от очередного собеседника и бросил фразу женщине, которая добралась-таки и до моих вещей: подстилка была уложена в дальнем углу этой же комнаты, и я сразу погрузился в глубокий спокойный сон, не обращая внимания на непрерывную бубнёжку и тихие посторонние звуки.

Но на следующее утро я тоже не собирался делать особые поблажки: как обычно я ткнулся носом в хозяина, по традиции тут же разбудившего женщину. Недовольство так и брызнуло на меня, окатив сверху донизу, но что ей оставалось делать? Очень даже хорошо она знала своё место, так что дополнительные напоминания были излишними: почти не задержавшись в ванной она надела мне поводок и намордник и повела на первую и самую главную прогулку в этот день.

Начало дня – оно ведь многое решает и определяет: приятная погода, метки старых друзей и приятелей и возможность самому оставить им визитную карточку, позаботившись в то же время об удовлетворении насущнейших надобностей – лучше может быть только встреча с незнакомой молоденькой сучкой, свежей и почти нетронутой и готовой откликнуться на сладостный призыв, уже так и рвущийся на волю. А чем я хуже хозяина, именно так и только так и живущего все последние годы и не собирающегося что-то менять? Пускай другие меняются и подстраиваются под наши с ним общие привычки и пристрастия, как оно и должно быть с существами слабейшими и находящимися в зависимости. Потому что главный не тот, кто нашёл кусок колбасы: главный тот, кто отнял её у нашедшего и сожрал сам.

Я ведь догадываюсь, чем занимается мой хозяин: постоянные переезды с места на место и резкие перемены не могут происходить сами по себе и явно связаны с людьми, угрожавшими ему совсем недавно, и другими подобными же типами. Большие люди всегда связаны с большими средствами и большими неприятностями, выскакивающими из-за угла и готовящимися разнести всё в пух и прах, но где им поймать моего хозяина и повелителя? Он сам накажет и сожрёт кого угодно, получив очередную порцию денег и адреналина, которые только и являются его главными мотивами и побудителями важных дел и поступков.

Так что выиграв очередное дело в суде и уничтожив очередного конкурента, мой хозяин поднимается всё выше и выше в людской иерархии, и я соответственно расту вместе с ним. И не со всякой собакой я теперь готов здороваться и просто общаться, ведь позволь им только приблизиться на минимальное расстояние – и они уже готовы опорожнить твою миску и утащить любимую сахарную косточку. Лучше сразу держать дистанцию и показывать: кто есть кто и кто кому должен подчиняться.

И выходя из лифта я сразу по привычке внимательно оглядел окружающее пространство: сонный служащий гостиницы прятался за стойкой и никак на нас не отреагировал, и ещё пара типов чего-то дожидалась, расслабленно развалившись на стульях в дальнем углу. Типы были другие: я бы точно распознал нездоровый интерес и возможную угрозу, однако никакого отношения к нам эти люди не имели, и можно было спокойно продолжить прогулку.

Сразу за дверями я попросился на свободу: что за удовольствие бегать в наморднике и с коротким поводком, встречая других собак и видя их насмешливое отношение! Дорогие поводок, намордник и ошейник не всегда предмет гордости и признак высочайшего положения, и для бродячих собак наоборот они становятся сильным раздражителем. Тоска в глазах, гремучая зависть, помноженные на бурчание в пустых желудках и свою территорию, отвоёванную в многочисленных драках с конкурентами – и вот уже вся стая бросается на тебя, норовя жестоко покусать и унизить, и хорошо ещё, если с тобою оказывается почти ничего не боящийся хозяин и покровитель, готовый вступиться и раскидать их увесистыми пинками. А если со мною женщина? Тогда только на себя могу я рассчитывать в неравном единоборстве: заходясь в крике, она только раздражает их и увеличивает агрессию, и совсем не к месту оказываются здесь такие красивые и дорогие ошейник и поводок, и главное дурацкое приспособление: слюнявый обкусанный намордник.

Но должной реакции на моё предложение не последовало: женщина всё ещё злилась на меня и хозяина. Только такое она могла себе позволить, потому что кем ведь она была до встречи с нами? Несчастной продавщицей из обувного магазина, подвернувшейся хозяину в нужное время в нужном месте: как раз после расставания с очередной пассией. Очередное дитя природы в промежутке между умными и образованными дамами. И разумеется, дитя природы не растерялось и вцепилось всеми когтями – как кошка – и теперь именно она выгуливает меня тогда, когда хозяин занят более важными делами, и именно её мне приходится таскать на поводке по всем местам, заслуживающим интереса и внимания.

Однако ничего выдающегося в ближайших окрестностях видно не было: ветер гулял по почти пустым в раннее утро улицам, машина тащилась мимо гостиницы, мягко шурша шинами и листвой, и пара облезлых шавок копалась в куче мусора, высыпавшейся из переполненного контейнера. Шавки выглядели мелкими и неопасными: даже в одиночку я легко справился бы с обеими. Знакомиться же с ними желания не возникло: наверняка ведь от носа до кончика хвоста они кишели блохами и прочей живностью, давно умерщвлённой у меня, о чём не перестаёт заботиться хозяин. Пара зловредных насекомых стала бы неважным подарком, так что я сразу переключился на поиск деревьев и травы, нужных для развлечения и отправления надобностей.

Мы уже останавливались в этой гостинице, и по воспоминаниям следовало завернуть куда-то за угол: там росли не только фонарные столбы и щиты с рекламой, но и живые полноценные деревья, заметно ободранные многими поколениями кошек и собак. Здесь же был лишь голый асфальт: и приспичило же хозяину выбрать такое неудачное место для жизни! Хорошо хоть ненадолго затягиваются наши переселения сюда: один-два дня – и мы уже оказываемся в новом месте, совершенно ещё незнакомом и непривычном, где с самого начала приходится устанавливать контакты и заводить отношения, добиваясь в конце концов личного первенства.

Я сразу потрусил в нужном направлении: ждать милостей от женщины не стоило, она ведь поволокла бы меня к магазинным витринам, заваленным одеждой и всяким барахлом. А так ей приходилось болтаться сзади на привязи и обругивать каждую колдобину, которую задевали высокие каблуки. Разок я даже чуть не уронил её: не умеешь ходить как надо – не держи меня на поводке, но хозяин, видимо, запретил давать мне полную свободу. Что ж, я ведь прямо тут могу нагадить: или вас это не смущает? Но несмотря на проявления недовольства она всё-таки поплелась за мной: мы вовремя успели до первой зелени и первых кустиков, и первые струйки наконец оросили чахлые худосочные насаждения, и без того уже обильно политые и многократно помеченные.

В многосложном скоплении мне не удалось обнаружить свой запах: следы были всё больше новые и незнакомые, но несколько составляющих я всё-таки смог опознать: встреченный как-то раз пуделёк посылал всем большое и пламенное приветствие, здоровый и толстый боксёр – с которым я однажды чуть не сцепился по-крупному – предупреждал о возможной угрозе и советовал никому не перебегать ему дорогу, и наконец! – лучше других знакомая немецкая овчарка широко оповещала о наступившей течке и сборе заявок от претендентов.

Ну что же: вот и не напрасно мы погуляли сегодня. Я сразу огляделся по сторонам, одновременно прикидывая давность послания: не опоздал ли я? Вроде бы достаточно свежими выглядели метки, и надо было лишь встретить её – когда-то что-то уже обещавшую. В дальних кустиках я заметил движение: явно собака двигалась по намеченному маршруту, обходя знакомую территорию. Неужели она?! Я сразу дёрнулся, приветственно лая и натягивая поводок до упора: женщина снова стала ругаться, но какое мне было до неё дело? Я протащил её пару десятков метров, тараня кусты и другие препятствия, и уже неподалёку остановился: незнакомый терьерчик – из самых мелких и плюгавых – укоризненно и боязливо посматривал на меня из засады, а его хозяйка уже что-то кричала, неприятно взвизгивая и переходя на высокие тона.

Да, ошибка получилась: ничего удивительного не было в том страхе, который совсем молодой кобелёк испытывал передо мной – могучей и сильной лайкой в полном расцвете сил и возможностей, однако жалкий шкет даже и не пытался огрызнуться: я видел лишь страх, почтение и любопытство, замешанные на традиционной интеллигентности породы. И что мне оставалось делать? Я сразу сел и зевнул, отворачивая морду в сторону: очень вы мне нужны, как же. Ну исчерпан конфликт, и не сделал я вам ничего, так что можете успокоиться. И не гавкать, как хозяйка шкета, всё ещё реагировавшая на моё неожиданное появление. Почему интересно – стоит нам подать голос – и люди уже проявляют недовольство и стараются заглушить самое естественное проявление нашей жизнедеятельности, позволяя в то же время себе трепаться сколько угодно и орать на нас и других людей? Несправедливо получается. Или стоит двум незнакомым женщинам случайно встретиться в таком вот месте при подобных обстоятельствах – и дальше уже водой их не разольёшь. И о чём ведь всё трепются? О шмотках, или о хозяине. В крайнем случае обо мне: обсуждая достоинства и недостатки. Очень они разбираются в этом: в статях и экстерьере, особенно моя нынешняя хозяйка. В чём она, возможно, и разбирается, так это в кошках. Сама такая же: тупая и наглая. Драть таких за хвост надо, и побольше: но нету у неё хвоста, так что приходится терпеть причуды и выкрутасы в надежде, что хозяин вскоре найдёт ей более подходящую замену и избавит меня от такого соседства.

Так что хозяйка на самом деле занялась любимым делом: она уже успокоила владелицу терьера и вовсю уже разливалась о своих делах и бытовых подробностях, так что я успел почесать себя лапами сначала за правым ухом, потом за левым, изображая полное послушание и безразличие, чем вызвал такую же реакцию у терьерчика: он уже не боялся меня и воспринимал как большого, но неопасного пса, просто зашедшего в гости. Однако хозяйка совершенно забыла о моих естественных потребностях: ну если так, то я и тут всю кучу выложить могу, не побрезгую. Я уже пристроился: урчание в желудке уже оповестило о скором извержении и избавлении от накопившихся запасов, и тут она неожиданно сильно дёрнула за поводок, останавливая и прекращая процесс. Та-ак, не нравится, значит? А чем она сама с хозяином занимается – думает, красиво? Думает, все так и мечтают лицезреть в полном объёме и ясных деталях и подробностях, как они вдвоём барахтаются в постели и выкидывают номера, пугая даже соседей и заставляя потом жаловаться? Насколько уж я люблю хозяина, и то не всегда понимаю: что и зачем он делает в таких ситуациях. Её же отношение ко мне просто переходит все границы: надо будет пожаловаться хозяину, не забыть потом.

Я приподнялся, уставился на женщину и пару раз гавкнул, выражая недвусмысленно своё негодование. Уж сейчас ты узнаешь: как обижать меня и кто тут главный: в отсутствие хозяина. Я грозно зарычал и потянул поводок на себя: женщина умолкла и заметно побледнела: она уже понимала, насколько серьёзно разозлила меня и к каким последствиям может привести подобное отношение. Пару раз я уже тяпал её за ноги – когда она окончательно выводила меня из равновесия – и сейчас она ещё у меня нарвётся. Я уже прикидывал – куда бить нарушительницу порядка, слегка осунувшуюся и прятавшуюся за глупого терьерчика, явно пока не понимавшего возможных последствий; любой же, кто встал у меня на дороге, непременно будет наказан! Я бросился резко вперёд: маленькое тельце отлетело в кусты, издав короткий писк, который сразу перекрыли два визжащих в унисон женских голоса, остановивших меня. Терпеть не могу, когда рядом кричат, и тем более такими противными резкими голосами: я сразу сел и дал понять, чтобы меня отпустили. Нужны вы мне, как же. Очень мне надо нападать на двух беззащитных дур, единственное что умеющих – издавать громкие вопли, от которых закладывает уши. Но наконец она поняла и согласилась со мною: она осторожно приблизилась и отцепила поводок вместе с намордником, и, коротко гавкнув напоследок, я сразу помчался в ещё не исследованную сторону: в глубину двора, где наверняка можно было встретить старых знакомых и найти что-то новое.

Сразу же обнаружились ещё следы знакомой овчарки: она давала новую надежду, подкрепляя её дополнительно. Сначала, однако, следовало завершить дела, так грубо прерванные хозяйкой. В тишине и спокойствии среди разлапистых кустов можно было особо не опасаться посторонних: наконец я избавился от запасов, тут же присыпав всё землёй. А где-то неподалёку – я уже слышал и ощущал это – явно находились в движении сразу несколько собак: ясная возня возбуждала и заставляла ринуться прямо в гущу их непонятной пока свары, и только трезвый расчёт не позволял броситься напролом: кто же знал, как они встретят появление совершенно незнакомого сильного кобеля.

Свара неподалёку продолжалась, она двигалась в сторону, позволяя мне остаться незамеченным и отсидеться в кустах, но это уже был бы не я, а кто-то совсем другой. Раздвинув ветки, я бросил наконец взгляд: пять или шесть явно дворовых охламонов непонятного происхождения преследовали мелкого светлого пуделька, отчаянно огрызавшегося и явно из последних сил старавшегося уйти от грозной погони. Все и на одного? Подобные ситуации я видел неоднократно, и даже пару раз оказывался на месте незадачливого лохматого создания, в конце концов вырываясь из плотного враждебного окружения. Исход же зависел всегда от настроя охламонов: находясь в игривом состоянии, они могли лишь немного покусать, в случае же реальной агрессии не исключался и летальный исход для случайно подвернувшейся жертвы.

Пуделёк был явно домашним: даже издали мне удалось разглядеть дорогой ошейник и чудом державшуюся на хвосте цветную ленточку, на которую барбосы покушались не в последнюю очередь: именно ленточка ставила между ними границу, непреодолимую по определению. Ведь на что приходится рассчитывать таким голодранцам, никогда не имевшим могущественного сильного хозяина и покровителя? Разве лишь на доброту случайных женщин, иногда подбрасывающих сосиску или сардельку, так что при одном только взгляде на ухоженного домашнего любимца семьи – крутящего морду от тех же сосисок или сарделек – горькая зависть жжёт глотку и сама по себе выталкивает наружу громкие лающие звуки.

Помогать же пудельку я совершенно не собирался. Своя шкура – у каждого одна, и рисковать ею ради кого-то постороннего: нет уж, спасибо. Здесь мы с хозяином полностью солидарны, и так же как я ради него, и он ради меня вступил бы в схватку, кому-то же чужому на нашу помощь можно не рассчитывать. Я стоял и выжидал продолжения: желательно было уйти отсюда незамеченным, чтобы дальше продолжить поиски знакомых и обследовать территорию. Однако мне не повезло: я увидел, как вначале один из охламонов остановился и вытянул морду в мою сторону, а потом уже и вся стая обернулась, бросив легко отделавшегося пуделька, улепётывавшего со всех ног как можно дальше отсюда.

Столкновение было крайне нежелательно, но барбосы уже двигались в мою сторону: оскаленные клыки и поджатые хвосты не обещали мне ничего хорошего от явных хозяев территории, разохотившихся и почуявших возможность более серьёзного сопротивления по сравнению с предыдущей жертвой. Я тоскливо оглянулся: пути к отступлению оставались свободны и вели через заросли кустов, но у меня почти уже не было времени для бегства, потому что барбосы широким фронтом надвигались на не самую выгодную позицию среди кочек и длинных вытянутых вверх хворостин.

Вожак стаи – отдалённое подобие волкодава с примесью ещё каких-то рыжих чудовищ – выглядел самым опасным, остальные же барбосы казались значительно мельче, и – вполне возможно – находились в близком родстве: резкая граница разделяла у этих выродков чёрную спину и светлый почти белый низ, и поодиночке я бы без сомнений доказал им свою силу и превосходство. Но разве станет такая шантрапа действовать как благородные сильные псы, не лезущие туда, где уже сцепились двое? Лишь в этом и есть их сила, и именно количеством они берут при выяснении отношений с серьёзными полноценными собаками. Приняв боевую позицию, я грозно зарычал: именно набегавшему вожаку стоило показать решительность и неуступчивость, чтобы уже потом остальные члены стаи не лезли на рожон, рискуя получить серьёзные ранения и нанося мне также значительный урон.

Однако вожака это не испугало: по никак не изменившейся траектории он подлетел и принялся обнюхивать меня. Такое поведение я мог понять и принять: ведь не помойкой какой-нибудь и даже не дешёвым одеколоном была пропитана моя шерсть, а приятнейшими – для людей и для нас – ароматами, обеспечиваемыми лучшими собачьими салонами. Вопрос только: понимал ли это жалкий вонючий барбос, почти тыкавшийся тупой массивной мордой мне под рёбра, не проявляя пока особой агрессии. Жалкий охламон пока лишь знакомился со мной, выясняя: сколько мне лет, каково состояние моего здоровья, не состоим ли мы пусть в отдалённом родстве и не собираюсь ли я претендовать на их территорию, добытую в столкновениях с другими стаями. Прочие шавки суетились на некотором удалении и следили за проверкой: глухое рычание вместе с яростными взглядами и приподнятыми мордами не обещали ничего доброго, всего лишь откладывая атаку до прояснения ситуации и сигнала предводителя.

Однако бросился на меня не предводитель: самый мелкий из пустобрёхов рванулся неожиданно из душного облака вокруг и дёрнул за заднюю правую лапу. То ли щенок надеялся на повышение по рангу, то ли обладал по неизвестной мне причине особыми привилегиями: сразу все ощетинились и надвинулись ещё ближе, и только спокойный и рассудительный вожак не изменил позы, продолжая процесс знакомства.

Наконец он отлип: взгляд исподлобья демонстрировал уважение, смешанное с признанием силы и прочих достоинств, но глухое рычание не оставляло шансов на мирный исход: он чуть дёрнулся ко мне, и я резко бросился в сторону, толкнув подвернувшегося мелкого кобелька и уворачиваясь от щёлкавших грозных челюстей.

Однако преследование и охота продолжались недолго: утомлённые предыдущим нападением, барбосы хотели лишь проводить меня до границ завоёванной территории, где уже кончалось их влияние: слегка помятый и уставший, я уже с безопасного расстояния следил, как они оставляют пахучие предупреждения и предостережения всем возможным будущим нарушителям. Задние лапы – принявшие основной удар – слегка саднили и нуждались в передышке, особенно же неприятно было ощущать ранку справа, где сквозь плотную шубу проступила кровь. Я сел и облизался: первичное лечение не стоило откладывать на будущее, тем более что неизвестно сколько ещё мне предстояло провести на улице. Хозяйка уж сама добралась бы до гостиницы, и пускай её ждёт очередное объяснение с хозяином: совершенно определённо она уже надоела нам обоим, так что лишняя возможность выплеснуть на неё злость должна подтолкнуть его к долгожданному расставанию. Мне же сейчас совсем не помешало бы встретить хорошенькую сучку, поскольку скоропостижное бегство оборвало мою последнюю связь: с болонкой Мартой из соседнего подъезда, хорошенькой покладистой самочкой из квартиры на первом этаже.

Она ведь так радостно встречала меня, и даже хозяин не мог удержать её на поводке, напрасно отдавая обычные в таких случаях приказы. Мы убегали в свободную даль, в открытое поле за пределами строений и домов, и только располагавшаяся в том районе стая могла помешать нам насладиться уединением и вволю заняться любовью. Да и где бы она нашла такого кобеля как я? Овчарка из её подъезда была слишком стара – чтобы противостоять мне со всей моей мощью и напором, и даже эрдельтерьер – живший в подъезде неподалёку и старательно перебивавший мои метки в местах выгула – не решался подступиться к нам, лишь издали злобно посверкивая маслянисто-чёрными глазками.

Я ведь однажды так взгрел этого тупого здоровяка, что с тех пор по самой удалённой траектории старался обходить он мой привычный маршрут. Куча костей, обёрнутых в мешок жира в мохнатой шерстяной шкуре: не самый опасный соперник, умеющий лишь грозно брехать, натягивая дрожащий поводок в руках обеспокоенного хозяина. Стоило же ему этот поводок вырвать и вступить со мной в честную схватку – обусловленную сильными амбициями с обеих сторон – и где же оказались его сила и решительность, помноженные на солидный вес? Первый же мой серьёзный выпад пробил его несложную защиту, и затем уже бросок к задним лапам оставил явно ощутимый след, от которого он взвыл ещё больше, драпая к растерявшемуся испуганному хозяину.

Больше он не стал надираться: воспоминание о взбучке явно не оставляло его до последнего дня совместного существования, заставляя лишь исподтишка гадить мне: обнаруживаемые мною следы его жизнедеятельности сознательно перебивали мои собственные визитные карточки, и здесь уж вряд ли я мог так же уверенно и спокойно одолеть его. Массивная туша – разумеется – должна была оставлять после себя многочисленные отпечатки, и оставалось лишь мириться с присутствием неуклюжего брехливого соседа.

Однако теперь это стало прошлым: нам уже неоднократно приходилось менять место жительства, перебираясь в новые, абсолютно незнакомые районы. И по опыту я уже знал, что через два-три дня последует новый переезд, и новым незнакомым ещё барбосам предстоит познакомиться с моими клыками и резцами: моими личными визитными карточками, находящими повсюду почтительный осторожный приём.

Но сейчас мне стоило подумать о ближайших часах: я находился не слишком далеко от гостиницы и нашёл бы дорогу обратно, вот только явно не хотелось мне пока возвращаться в общество наглой и тупой хозяйки, способной лишь висеть у нас на шее. Я же ведь прекрасно всё вижу и понимаю, и стоит хозяину бросить только слово: завтра уже она исчезнет из нашей стаи и нашей жизни, уступив место кому-то ещё. Тем более что неоднократно я намекал уже на это: перевёрнутая мною миска, несколько побегов во время совместного с нею выгула, и пара лёгких укусов: какие ещё должны быть знаки, сигнализирующие о моём недовольстве? Ведь когда она по-настоящему меня рассердит: я ведь могу и не сдержаться и тяпнуть по-настоящему. Она что же о себе думает, пигалица несчастная: она одна такая, и хозяин будет долго терпеть никчёмные выкрутасы, способные надоесть кому угодно?

Погрузившись в переживания, я выбежал на тротуар: солнце уже светило ярким летним светом, и появившиеся люди – как и всегда – боязливо обходили меня стороной, торопливо отводя взгляды. Здесь не было собак: обставленная яркими витринами улица явно не предназначалась для регулярных совместных прогулок, и только где-то в глубине дворов слышался глухой сиплый брёх. Несчастный страдалец то ли напрасно облаивал кошку, забравшуюся на недосягаемую высоту, то ли выяснял отношения с кем-то из людей: даже я не слышал намёков на ответное гавканье.

Политая водой и явно вычищенная улица почти не содержала интересных для меня запахов: лишь у фонарного столба слабо пронюхивались давние полустёртые отметины, ряд же шедших дальше мелких столбиков оказался загажен следами многочисленных машин.

А на меня уже посматривали из-за витрин: в открывавшихся магазинах уже ходили вставшие так рано люди, и кто-то даже показал на меня пальцем. Не люблю фамильярности, тем более от посторонних типов, не годящихся хозяину даже в подмётки! Я остановился и посмотрел на наглеца: маленький мальчик радостно указывал на меня высокой взрослой женщине, и женщина что-то говорила и кивала головой, довольно улыбаясь. Вот ещё! Нашлись ещё ценители и поклонники: только ведь помимо наглых дур и лезущих куда не надо мужчин я не люблю ещё и маленьких настырных детей, совершенно не умеющих вести себя со взрослыми сильными собаками.

Они ведь что думают, приходя к нам в гости: будто я – большая мягкая игрушка, которую можно таскать за хвост и завязывать на шее бантики. Вот уж нет: это пускай они кошек таскают, а бантики навешивают пуделькам и терьерчикам, явно не имеющим ничего против. Мне же – помимо дорогого ценного ошейника – подошли бы лишь медали на шею, способные продемонстрировать моё особое отличие. Медалей мне однако ж пока не дают, ну а хозяину как об этом скажешь? У него ведь тоже не имеется ничего такого, хотя равных ему по силе я ещё не встречал. Но он, наверно, просто не обращает на такие вещи внимания, предпочитая твёрдые надёжные признаки могущества ярким дешёвым погремушкам.

У людей же яркие погремушки далеко не всегда согласуются с высоким статусом и положением: встречавшиеся нам неоднократно обладатели больших коллекций, брякавших на груди, почти всегда производили убогое жалкое впечатление, явно не отличаясь силой и достоинством. Таких даже кусать не хочется: стоит лишь рыкнуть на них, и дальше они уже сами уступают нам дорогу и уносят подальше свои напрасные коллекции, не путаясь больше под ногами у подлинных настоящих хозяев жизни.

Но ещё большее отвращение вызывают у нас с хозяином тощие невзрачные мужички, называемые пролетариями. Когда такой идёт по улице, слегка пошатываясь и распространяя вокруг тошнотворные запахи, то как должна реагировать настоящая полноценная собака, а тем более такая высокопоставленная как я? Глухое рычание, явно выраженная неприязнь, становящаяся ещё больше, если он реагирует и приближается, орошая вонючим дыханием пространство поблизости. Но иногда наглость переходит последнюю границу, и он наклоняется, стараясь потрепать по шее и голове. И здесь уж я точно не выдерживаю: стремительный бросок, недоумевающий тупой взгляд, и наглец уже орёт на всю улицу, воздевая к небу якобы укушенный палец.

С такими хозяин быстро разбирается: пара резких фраз, не допускающая возражений мимика, подкрепляемая моим пристальным взглядом, и только что возникавший тип поспешно уходит прочь, предпочитая не связываться. Несколько сложнее бывает, когда противник не один: два или три наглеца подступают совсем близко и начинают угрожающе размахивать руками, зля и раздражая меня. Но для таких у хозяина всегда наготове несколько приёмчиков, изученных и освоенных благодаря любимому развлечению, жестокому и кровавому.

Удар ногой в живот почти всегда прекращает сопротивление нападавшего, если же агрессор оказывается совсем близко, то в ход идут уже руки. Подлинного уважения заслуживает умение хозяина создать с помощью рук непреодолимый барьер, сквозь который не способен пробиться ни один агрессор: ничтожный тип жалко мельтешит, пытаясь достать голову или тело, и в конце концов получает несколько быстрых ударов, от которых не способен увернуться.

Если же нападающих несколько: то здесь уж нам приходится нелегко. Главное тогда вырваться из плотного кольца, сжимающегося вокруг и стремящегося уничтожить, и здесь уж все средства становятся подходящими.

На такой случай у хозяина есть пистолет, всегда сопровождающий его в деловых поездках по городу. Ещё ни разу, правда, ему не пришлось применять его на деле: одного лишь вида в сочетании с громким голосом бывает достаточно, чтобы отпугнуть агрессоров. Так что пока лишь на консервных банках тренируется он в свободное от беготни по городу время. Глухой лес далеко за кольцевой дорогой, знакомые лесники, всегда готовые предоставить ночлег и укрытие, а после занятий на уютном стрельбище – пробежки по лесу в поисках следов незнакомых или редко встречаемых зверей или птиц: что ещё мне нужно для полного счастья! В конце же вечера – горячий душистый шашлык, перебивающий все остальные запахи и способный довести меня до заворота кишок: от обилия глотаемых и почти не разжёвываемых кусков, бросаемых мне как награду за послушание и хорошее поведение.

Однако место, куда я забрёл в это утро, совершенно никак не напоминало густой далёкий лес: вылизанная чистая улица содержала ароматы пищи и запахи многих людей, ходивших тут многие дни до того. Следов же собак тут почти не встречалось: лишь домашние псы с ошейниками и на поводках могли сопровождать здесь своих хозяев, дворовых же беспородных бродяг такие места явно не ждали с распростёртыми объятиями. Взглянув вдоль улицы, я почувствовал опасность: неизвестные мне люди в одинаковой форме стояли рядом с небольшим фургоном и приглядывались к происходящему рядом со мной. Я удивлённо оглянулся: ничего особо интересного у меня за спиной не происходило, лишь несколько человек двигались сейчас по улице в ту и другую сторону, ничем особым не выделяясь на общем сером фоне. Значит они смотрели на меня? Совершенно не собирался я сейчас оказываться в центре внимания, тем более что одним только интересом их поведение явно не объяснялось: подозрительный фургон напоминал что-то уже виденное и вызывавшее не лучшие ассоциации. Где-то я видел такой же зелёный кузов, и невнятный узор на блестящих машинных плоскостях, и хмурые мерзкие рожи, что-то делавшие в скрытом от меня за машиной пространстве. Наконец они вышли: палка с петлёй на конце в руках одного и скрываемая за спиной сетка в руках другого сразу пробудили меня: навстречу мне медленно и осторожно шли теперь два опаснейших для любой собаки человека, наше проклятье и кошмар: ловцы бродячих животных.

Нельзя сказать, чтобы я переполошился: слишком много чести было бы жалким мужланам и выродкам! Однако теперь мне стоило подумать о собственной безопасности: неоднократно виденные сцены охоты на бродячих собак и кошек оставляли жуткий осадок, дополняемый ужасом от того концлагеря, которым становился фургон, гавкая и завывая на все голоса. Низкие голоса громадных овчарок сливались там с пронзительными тенорами основного двортерьерского контингента, и над всем безумием стонали дискантом высокие голоса мелких шавок, попавших сдуру в расставленные охотниками сети и ловушки.

Можно себе представить, каково было находиться в такой компании кошкам и котам, также не сумевшим отвертеться и сделать вовремя ноги: в увиденном мною однажды открытом фургоне они помещались в узких клетках сверху, буквально всеми органами ощущая присутствие под собой мятущегося собачьего сообщества. Являясь и без того тупыми, но зато чувствительными тварями, они окончательно теряли там голову, подстёгивая и нежданных соседей, и самих себя истошными шипящими воплями, и такой вот бедлам на колёсах находился теперь в непосредственной близости, а его мерзкие служители явно нацеливались на меня, обмениваясь друг с другом неясными знаками и сигналами.

Уже не скрываясь, шли они прямо в мою сторону, явно не подозревая, что я уже всё понял и готов постоять за себя, независимо от врагов и грозящих опасностей, но в данном случае я просто благоразумно решил удрать. Абсолютно нет ничего обидного в поспешном скоропостижном бегстве в ситуации, когда нет выбора. Я, конечно, куснул бы их несколько раз, за что удостоился бы лишних тумаков и затрещин, но кто смог бы избежать в такой ситуации попадания в фургон, идущий в неизвестном направлении и готовящий всем попавшим туда тёмную неизвестную судьбу? Я быстро оглянулся: других явных угроз и препятствий вокруг не оставалось, и я припустил по улице туда же, откуда и пришёл сюда. У перекрёстка я оглянулся: разочарованные душегубы стояли и что-то обсуждали, больше не обращая на меня внимания. Какой им было смысл гоняться за одной – причём злой и умной – собакой, если целые стаи привольно бегали сейчас по территории всего города, создавая угрозу для других собак, а заодно и людей: и уж я-то как раз мог понять нужность таких специалистов. Ведь только дай голодранцам почувствовать власть: и обернуться не успеешь, а они уже тащат из миски любимую кость, в то время как другие осаждают любимую сучку, просто не способную отбиться от многочисленных наглых домогательств.

Но специалисты, к сожалению, не видят разницы между простыми шавками и такими высокопоставленными псами как я. Казалось бы чего проще: взглянул на ошейник, играющий на свету всеми отливами дорогой ценной кожи, и сразу же должен понимать – кто перед тобой, оказывая соответствующие почёт и уважение. Однако же почти никто не ведёт себя подобным образом, и даже больше того: если жалкий блохастый кабыздох взвоет от тоски, жалуясь на свою горькую участь, то какая-нибудь милосердная душа швырнёт ему сосиску или кусок колбасы, на меня же многие подозрительно косятся, как будто изначально не веря и подозревая в чём-то нехорошем.

Обидно, конечно, но плевать я в конце концов хотел на взгляды и представления посторонних мне людей, вынужденных уступать нам дорогу и первенство: вот только следует добраться до хозяина и покровителя, чтобы пожаловаться на всех встреченных сегодня обидчиков. Разумеется, далеко не все мои сигналы он в состоянии понять и верно интерпретировать, но хорошо уже то, что он откликается на жалобы и не забывает про них. А когда очень уж горько становится на душе, и ему самому хочется от тоски выть и бросаться на стену, мы вместе едем в одно из нескольких мест, где происходят жестокие развлечения и забавы.

Разумеется, далеко не всем открыт доступ в эти хорошо охраняемые тайные уголки, но для моего хозяина нет и не может быть никаких ограничений. С распростёртыми объятиями встречают его грозные обычно охранники, мне же позволяется присутствовать даже на самых суровых и жестоких поединках.

Чаще всего дерутся люди: в огороженное сеткой пространство заходят два человека, почти голые и лоснящиеся под свисающими мощными лампами, приплясывая под ритмичную жёсткую музыку, от которой даже меня тянет зайтись в громком угрожающем лае. Однако приходится сдерживать себя, на что мне неоднократно указывал хозяин, сам приходивший в таких ситуациях в страшное возбуждение. Покрасневшие глаза, взмокший лоб, резко вспотевшая шея не оставляют сомнений в его состоянии, так же как и в состоянии других людей, иногда даже теряющих над собой контроль.

Но нацепленный намордник – без чего меня, к сожалению, просто не допускают на подобные зрелища – абсолютно не даёт возможности показать свой бойцовский характер, когда же музыка немного стихает, то начинается зрелище, ради которого и собираются там все азартные возбуждённые люди.

Оказавшиеся на арене бойцы – пристально глядя друг на друга – ходят какое-то время по кругу, присматриваясь подобно двум бойцовым псам к малейшим движениям и изучая особенности противника. А потом кто-то делает резкий выпад: ложное движение, отвлекающий манёвр, нужный лишь для проверки реакции соперника и его готовности противостоять в начавшемся сражении.

И тут уж разгорается настоящая битва: ноги взлетают вверх, стараясь подсечь или больно задеть, а руки встречаются с руками или головой врага, и даже на меня действует такая убийственная кутерьма. Окружающие уже не стесняются: горящие глаза, вопящие глотки, и многие даже кажется сами готовы выскочить на огороженное пространство, чтобы вместе с бойцами устроить кровавое побоище.

Однако ясно сознавая всё происходящее, я не вижу для него достаточных причин и оснований, а особенно в конце поединка, когда победа уже явно склоняется на сторону одного из участников, второй же заботится лишь о том, чтобы унести ноги. Точнее, должен быть озабочен, потому что разворачивающиеся тогда жестокости способны вогнать в тоску любую собаку.

Ведь когда человек прижимает соперника к земле, лишая его всяческой свободы, и одной рукой методично бьёт в лицо, то подобное зрелище даже у меня вызывает негодование. Кровавое месиво с расплывшимися глазами, перекошенным ртом, выплёвывающим зубы, и перебитым носом может вызвать у нас лишь омерзение, чего не скажешь о присутствующих там людях. Они продолжают орать и визжать, заходиться в неистовых криках, и лишь когда поверженное тело уносят с ринга, всё вокруг затихает, предвкушая уже следующую схватку.

Так что совсем другие зрелища вызывают у меня интерес: бои серьёзных злобных псов, проходящие в маленьком закрытом помещении в другой части города. Даже мне – могучей сильной лайке в самом расцвете сил – не хотелось бы встретиться с такими псами на прогулке, если рядом нет хозяина. Внимательный цепкий взгляд, заранее выискивающий слабые места, приросшая к туловищу голова, защищающая уязвимую шею и грудь, огромная покрытая шрамами морда: устрашающее зрелище даже для огромных овчарок и волкодавов, вряд ли способных справиться с прирождённым убийцей. И когда два таких пса устраивают благословлённую людьми драку: то даже я благодарю судьбу, что у меня такой сильный и могущественный хозяин.

Иногда же мы выезжаем на мероприятия менее жестокие и кровавые, и не во всех случаях меня пускают в огромное светлое помещение, наполненное людьми и музыкой. Только люди участвуют в проводящихся там соревнованиях, азартно бегая за маленьким жёлтым мячиком и перебрасывая его через сетку. Но назвать чем-то особенным данное зрелище никак нельзя; меня же не пускают побегать за юркой жёлтой игрушкой, как делает иногда хозяин, сам занимаясь чем-то подобным. Мы специально едем тогда на стадион, предназначенный для таких развлечений, и пока он разминается, швыряя мячик в мою сторону, я быстро ловлю ударяющийся о сетку снаряд и радостно возвращаюсь к нему, сжимая в пасти круглое жёлтое тело.

Но потом – когда появляется соперник – мне вешают поводок и приказывают не мешать. Очень мне нужно это, как же! Я внимательными глазами слежу за беготнёй двух людей, лишь иногда подавая голос, когда кому-то приходится совершать особо впечатляющий кульбит, стремясь дотянуться до быстрого непослушного мячика.

Но главной составляющей жизни хозяина является всё-таки его работа. Тогда даже мне иногда приходится несладко, особенно если дело идёт не так, как было задумано, а что уж говорить о женщинах и тем более чужих посторонних людях! Случайно подвернувшийся под руку в неудачный момент рискует быть обруганным и униженным, так что даже мне приходится держать ухо востро, чтобы не нарваться на неприятную случайность. Но именно таким путём он достиг нынешнего могущества, мой же долг – всячески помогать ему, способствуя достижению ещё большего успеха и процветания.

Но пока хозяин зарабатывал на жизнь, я тоже был озабочен текущими делами и вопросами: миновав ловцов животных, я хотел всё-таки обежать прилегающую к гостинице территорию. Не везде же меня ждали беды и неприятности в виде бродячих собак или враждебных нам людей, где-нибудь могли встретиться и более приятные существа, поддержание же имеющихся знакомств и заведение новых – очень важная часть повседневной жизни.

Для такого пса как я это прежде всего установление надлежащей иерархии, то есть подтверждение моего первенства на территорию и сучек, на ней находящихся. Не все из них, разумеется, готовы воспылать ко мне ответным призывом, ну да это и не требуется: главное тут принцип, позволяющий мне получать полагающееся по рангу, моя же задача: этот ранг и положение всячески поддерживать.

Так что сворачивая на очередном перекрёстке – на пути к гостинице – я всё так же внимательно приглядывался к окружающему пространству: встреченный неподалёку мелкий двортерьер на поводке у хозяина оказался кобелём, сразу же тем не менее струсившим, так что мне даже не пришлось обегать парочку стороной. Они пошли своей дорогой, а я продолжил изучение местности: совсем свежие метки могли вывести к такой желанной цели, и требовалось только собраться и сконцентрироваться, чтобы в нужный момент показать себя в полном блеске и красоте настоящей полноценной лайки.

А потом я наконец увидел её: лохматая белая болонка – чьи запахи я только что впитывал жадным носом – вынырнула из-за кустов и понеслась куда-то в сторону, радостно облаивая невидимые мне фигурки, и тут же за нею выскочила девочка, отпустившая поводок и старавшаяся снова схватить его. Но болонка явно не хотела покорно гулять на привязи: обернувшись к девочке, она стала игриво набрасываться и тявкать, и в заварившейся каше они даже не заметили моего приближения.

На этот раз я выражал радость и абсолютное миролюбие, так и сочившиеся из уголков рта и глаз, а хвост так и ходил из стороны в сторону, нагоняя лёгкий ветерок. Вот мне и встретилась та, кого я так ждал и чей сезонный цикл совпадал с моими горячими желаниями и порывами, и ведь милая болонка не откажется признать за мной очевидные достоинства и полное отсутствие недостатков, а хозяйка нашей болонки пускай отойдёт куда-нибудь в сторону и не мешает нам заниматься самым любимым и радостным делом, потому что какая же собака любит, когда её контролируют во все моменты жизни, включая самые интимные?

Я бросился обнюхивать выражавшую интерес болонку, предвкушая уже радость от предстоящего соития: такие тонкие и воспитанные самочки нечасто встречались на моём немаленьком уже пути, включавшем широчайший диапазон пород, цветов и размеров. Даже с догиней случилась у меня однажды горячая интимная встреча, но всё-таки соразмерность в данной сфере имела существенное значение. Здесь же не требовалось раскорячиваться и заниматься эквилибристикой, рискуя что-нибудь повредить себе или партнёрше, так уже и подпрыгивавшей от светлых предчувствий. Я ведь – как и хозяин – на кого угодно могу произвести впечатление, включая самых породистых и привередливых. Хотя самые породистые – самые несчастные, так что во многих случаях простая шальная двортерьериха оказывается лучше и приятнее. Остаётся потом только тщательно помыться и избавиться от блох, нашедших в моей шкуре новое удобное убежище.

Но в данном случае – по всем признакам – нашествие блох мне не грозило, ведь на болонке висел специальный ошейник, а его обладательница уже полностью находилась в моей власти: мы весело играли, подходя к решающей стадии и не обращая больше ни на кого внимания. Девочка стояла в стороне и не пыталась больше вмешиваться: я послал ей ясный сигнал, обнажив в улыбке плотные крепкие зубы. Не твоё ведь это дело – ну так стой и не путайся под ногами. Зато какие потом щенки будут: ещё спасибо сказать мне сможешь, если, конечно, на долгом жизненном пути когда-нибудь пересекутся наши дороги.

А мы переходили уже к завершающей стадии, и я всем немаленьким телом навис над мелко дрожавшей болонкой, и совершенно неожиданный удар под рёбра откинул меня в сторону, заставив потерять чувство пространства, а мерзкий вопль прямо над головой слегка даже оглушил и обезоружил.

Взрослая уже женщина прижимала брыкавшееся и извивавшееся белое тельце к груди, а разинутый в ярости рот бросал в меня жёсткие резкие фразы, втыкавшиеся занозами в барабанные перепонки, но и мирная до сих пор девочка вела себя по-другому. Подобранный булыжник просвистел у самой морды, и тогда уже только я полностью восстановил контроль: следующий камень я провожал глазами, отбежав на порядочное расстояние, куда уже вряд ли разъярённые хозяйки болонки могли добросить моральные и вещественные проявления злобы и ни на чём не основанной враждебности.

Не повезло мне в этот раз: сколько раз я уже сталкивался с предубеждённостью хозяев в самой деликатной и тонкой сфере, решивших, что только они могут выбирать партнёров для своих драгоценных созданий. Мнением же самих созданий они почему-то не интересуются, считая видимо, что не может быть у них никаких чувств и привязанностей. Когда же потом их любимая драгоценность даёт от ворот поворот пятому или десятому претенденту, всё списывается на неудачный день или плохое настроение, не позволяющее исполнить назначенное природой.

Хотел бы я посмотреть, что получилось бы у людей при таком же подходе: и хоть люди и меньше отличаются друг от друга – чем собаки разных пород, но явно ни к чему хорошему это привести не сможет. Даже мой хозяин – меняющий спутниц жизни как перчатки – всегда исходит из внешней привлекательности претенденток, выбирая ту, что произведёт большее впечатление. Ну а дрязги и выяснения отношений начинаются уже после, когда из-за роскошной внешности начинает выступать подлинное лицо очередной охотницы за удобной и обеспеченной жизнью.

У них ведь – когда они попадают к хозяину – всей работы-то: уход за собой, за хозяином и за мной. Ну и плюс ещё стремление отвадить остальных претенденток, так и лезущих жадными взглядами за ограждающие нас от всех барьеры. Когда я бегаю на улице сам по себе – то я просто сильная опасная собака, но как только мы с хозяином оказываемся вдвоём в людном оживлённом месте: то сколько тогда внимательных оценивающих взглядов пересекается на нас! Толстой белой шкурой я ощущаю заботливый настойчивый интерес, и под большим вопросом тогда оказывается ближайшее будущее его последней пассии, потому что хозяину ничего не стоит просто между делом найти себе новую красивую игрушку.

У меня же – особенно по сравнению с ним – периодически возникают трудности в этой сфере. Возомнившие о себе владельцы сучек явно неадекватно реагируют на обычные в нашей среде проявления собачьей любви и ненависти, навязывая ненужное и в то же время ставя барьеры на пути самых естественных и нормальных реакций. А хочешь объяснить им это: сразу объявляют тебя агрессором и опасным животным, как будто именно мы, а не сами люди есть для людей наибольшая опасность и угроза.

Именно поэтому я так настороженно и внимательно отношусь к происходящему вокруг, всегда готовый дать дёру, вот только иногда всё же коварным людям удаётся застать меня в неподходящий момент. Именно так и получилось в этот раз в ситуации с болонкой, но дальше уже я полностью контролировал ситуацию: отступление не превратилось в тотальное бегство, я медленно отходил, бросая прощальные взгляды на всех участников, пока они не скрылись за кустами и деревьями. Гостиница была уже неподалёку: оживлённое движение сразу вывело меня к главному входу, и несмотря на противодействие швейцара, мне удалось попасть внутрь. Опечаленная женщина ждала меня в вестибюле: я лишь хмуро взглянул на неё, подставив шею и голову для поводка и намордника, и мы медленно поплелись к лифтам, возле которых уже образовывались небольшие скопления желавших подняться на недосягаемую другими путями высоту.

Хозяин уже встал: плотным сгустком энергии носился он сейчас по номеру, живо общаясь с кем-то невидимым по телефону. Но поздороваться мне с ним не удалось: вначале требовалось отмыть от грязи испачканные лапы, так что я сразу пошёл в ванную комнату. Не без труда перелез я через высокий бортик: ванна хранила в себе тепло хозяина и согревавших его горячих струй, и почти такие же струи воды хлынули мне на грудь и потом прошлись по значимым местам, требовавшим приведения в порядок. Женщина тщательно вытерла меняи помогла выбраться: она по-прежнему выглядела обиженной, но кормёжка тоже входила в её обязанности, и мы сразу пошли к моей миске и сложенным неподалёку вещам, включавшим запасы разнообразного корма.

Уж казалось бы: всё что можно придумано и сделано в этом мире для нашего здоровья и благополучия, включая тренажёры для самых ленивых собак – не любящих подолгу разгуливать на улице по тёмным аллеям и подворотням. Однако же пища, создаваемая специально для нас, не во всех случаях вызывает повышенный аппетит. То ли дело шашлык или сочная жареная курица, оставляющая на морде и усах остатки жира, поспешно слизываемого или вытираемого о ковры или занавески! Женщина следит, чтобы я не пользовался домашними предметами в качестве салфетки, но куда уж ей угнаться за мной. Лишь когда я веду себя тихо и спокойно, она в состоянии сопровождать мои мысли и желания, в остальных же ситуациях мне ничего не стоит обмануть её. Даже играть с нею мне неинтересно: когда она хилой ручкой швыряет палку, то я даже не успеваю как следует разогнаться, добегая до места падения и вынюхивая добычу чувствительным тонким носом. Играть же с нею в догонялки – дело просто бессмысленное, ведь, даже сменив высокие каблуки на удобные подходящие кроссовки она абсолютно не в состоянии развить приличную скорость, так что только когда к нам присоединяется хозяин, мы можем устроить полноценное шумное развлечение.

Но бегать всегда лучше на пустой желудок: после же беготни даже сухой корм кажется настоящим деликатесом, особенно после долгих отлучек наподобие сегодняшней. Сейчас мы были ограничены в возможностях приготовления еды, и на мою долю досталась лишь полная миска знакомых хрустящих комочков. После долгого питья я приступил к поглощению пищи: наполнившая как обычно миску женщина не позаботилась о разнообразии, и мне пришлось грызть галеты со вкусом рыбы. Нелюбимый оттенок давал о себе знать, и, видимо, неслучайно произошло такое отступление от обычного правила. Зарвавшаяся женщина явно не могла простить мне утренней прогулки, по-прежнему с опаской обращаясь со мною. Она даже не погладила по голове как обычно: наполнив миску, она ушла в другую комнату, так что после еды мне ничего не оставалось, как тихо залечь в углу на разложенную подстилку с желанием забыть не самое удачное начало дня.

Но когда спустя несколько часов я окончательно проснулся, то вряд ли мог радоваться и продолжению: повреждённая при столкновении со стаей лапа саднила, вспухая и наливаясь внутренним огнём, и когда я попробовал резво вскочить – как обычно делал – то от боли выдавил даже непонятный звук. Хозяин сейчас отсутствовал: лишь обнаруженная в большой комнате женщина лежала с ногами на диване, уставившись в плоское стекло телевизора. Мне пришлось подлизаться: сильно хромая я добрёл до её лежанки и встал напротив. Хвост выражал радость и довольство, но она всё ещё не реагировала, и тогда я задрал морду и завыл. Древний мотив звучал еле слышно, но я и не собирался кого-то пугать и поднимать на ноги: она наконец оторвалась от пустого зрелища, и когда уже недовольно наклонилась ко мне, я протянул дрожащую жаркую лапу.

Сразу же она поняла ситуацию: срочно найденная аптечка оказалась вывалена на диван, и мазью из тюбика женщина смазала горящее пятно, легко забинтовав лапу. Очень осторожно она дотрагивалась тонкими чувствительными пальцами до воспалившихся точек, так что я даже лизнул ей руку. Тут же я улёгся на коврик: оставалось только ждать возвращения хозяина и естественного процесса заживления, и мне даже не хотелось на улицу, как часто бывало днём. Что бы я смог сделать теперь – в нынешнем состоянии – окажись я в одиночестве во враждебном плотном окружении, если даже вульгарное трусливое бегство было для меня теперь недоступно, и следовало надеяться лишь на всемогущего хозяина, всегда готового прийти на подмогу?

Я лежал и легонько постанывал, когда наконец-таки услышал знакомый голос, расходившийся шумными волнами, и то приближавшийся ко мне, то удалявшийся в неясную даль, но спутать его с кем-то посторонним было просто невозможно. Приподнявшись, я заковылял к эпицентру шума: хозяин уже что-то сказал женщине, и они быстро складывали вещи, разбросанные по комнате. Хозяин ещё не знал о моей болезни, и только теперь женщина вводила его в курс дел. «Не повезло мне сегодня, хозяин, прости». Я слабо вилял хвостом, когда он подскочил и уставился на повреждение, чуть притронувшись к ближайшей окрестности раны. Размотанный бинт источал кровь и сукровицу, и хозяин откинул его в сторону, обратившись к другим средствам помощи. Жидкостью из стеклянной ёмкости он смочил тряпку и приложил тряпку к ране. Быстрая боль заставила меня взвыть и подскочить на месте: я укоризненно смотрел на хозяина, пока он не отвернулся, бросившись к задребезжавшему телефону. Ну разве так можно? Но хозяин уже был поглощён новым делом, бросая в трубку длинные фразы и короткие реплики.

Женщина снова замотала мне рану: она выглядела теперь собранно и деловито, и совершенно уже забыла про утреннюю размолвку – во всяком случае внешне. Я даже немного пожалел, что так отнёсся к ней: лишние выяснения отношений были теперь совсем ни к чему, тем более что вряд ли хозяин искал сейчас новую женщину. Короткий сложный период заставлял забыть о разногласиях, занимаясь только насущным и необходимым, и сейчас же это подтвердилось на практике. Хозяин быстро вернулся к нам, держа в руках мои поводок и намордник, и дал команду женщине. Она осталась в номере, а мы вдвоём вышли в коридор и проковыляли мимо случайных зевак и постояльцев, почтительно уступавших нам дорогу на улицу.

Но направлялись мы не на прогулку: забравшись в машину, мы резко рванули с места и пустились в дорогу. Хозяин приник к телефону: параллельно он рулил по заполненным в такое время улицам и что-то настойчиво выспрашивал у собеседника. Разговор, похоже, принёс пользу: очень скоро мы остановились, и, выбравшись наружу, я сразу узнал место, где бывал уже неоднократно.

В одноэтажном домике в окружении высоких строений мне делали прививки и другие процедуры, так что ничего удивительного не было в нашем сюда приезде. Мы быстро прошли мимо скулящей и пищащей живности, рассевшейся на полу и коленях хозяев: уже поджидавший врач радостно встретил нас и проводил в кабинет.

Речь шла, разумеется, о моей ране: так быстро вспухшая лапа ощутимо ныла и при любом прикосновении резко отдавал ясной болью, так что хозяину пришлось даже успокаивать меня. Другие процедуры выглядели менее болезненно: закладка градусника в задний проход была лишь унизительна, но не болезненна, а обычный осмотр пасти и ушей я проходил уже многократно, и вежливо поздоровавшись с доктором, я позволил ему сделать нужную работу.

Но когда он принялся разматывать бинт, то я аж взвыл и – не удержавшись – куснул его за руку. Хозяин шлёпнул меня: долгие извинения перемежались теперь с недовольными вскрикиваниями и злобными взглядами в мою сторону, но наконец врач успокоился и снова приблизился. А что я мог поделать, если рефлекс?.. Смотреть надо, куда лезешь, даже если всю жизнь этим занимаешься.

Наконец врач освободил рану: она теперь пульсировала открытой болью, так что я даже вывалил язык и тяжело задышал, чувствуя приближение самого худшего. Хозяин крепко держал меня и гладил по голове, но это было слабым утешением: он всего лишь оберегал врача, возившегося с металлическими инструментами на столике неподалёку. Краем глаза я видел, как врач взял наконец шприц и набрал в него жидкость из ампулы, а потом хозяин закрыл мне обзор, стараясь скрыть самое неприятное и болезненное.

Скоро я лежал уже с обмотанной лапой в специальном вольере, отделявшем меня от других собак и кошек в просторном светлом помещении. Процедура завершилась, и меня на специальной тележке провезли через цепь связанных друг с другом кабинетов, которые я наблюдал в полуобморочном состоянии: обездвиженными оказались не только лапы, но и всё тело, и только уши, глаза и мозг ещё воспринимали окружающее. Меня переложили в большую клетку, открытую сверху: тонкие прутья огораживали вместительное пространство, значительно большее, чем клетки других местных обитателей. Целыми шеренгами клетки выстраивались вдоль прохода посередине, заставляя вспомнить машину ловцов животных, и в большей части из них сидели несчастные страдальцы, тоскливо следившие за моим появлением.

Ну а с чего им было проявлять радость и довольство, если все они находились в тесных замкнутых загонах, со всех сторон заставленных такими же одиночными камерами? Только я оказался здесь в привилегированном положении, поднимавшем меня на недосягаемую высоту: статус хозяина и меня вместе с ним очевидно сказывался и в этом, заставив проявить обо мне гораздо большую заботу. Окружавшая меня живность не производила особого впечатления: лишь ободранная овчарка в дальнем от меня углу выглядела здесь грозной силой, остальные же не годились даже в подмётки, заставляя сразу же заявить о своём лидерстве.

Ведь что делает любая полноценная собака, обнаружив на незнакомой территории пёструю компанию блохастых охламонов, давно уже распределивших ранги? Заявляет о своих правах и всеми возможными способами старается утвердить их. Настоящая полноценная драка или близкий непосредственный контакт в данном случае невозможны, так что остаётся воздействие на расстоянии: при помощи угрожающих поз и громких оглушающих раскатов, способных перекрыть голоса конкурентов. Ведь когда я хочу: то даже самые брехливые кабыздохи покорно поджимают хвост и стараются не попасться на дороге, гавкая лишь из-за забора.

Так что в первый же день пребывания в клинике я озаботился наведением порядка. Лапа ощутимо давала знать о себе, так что я просто и не смог бы полноценно заявить о правах, находясь на открытом пространстве. Но с местными инвалидами дело пошло без особых затруднений: пара такс – непосредственно рядом со мною – сразу же признала моё первенство, передав эстафету шпицу и терьеру; мелкий боксёрчик со второго яруса для важности немного повыпендривался, но после настойчивых взглядов также сдался. Пустобрёхи непонятного происхождения – с другой стороны прохода – так и не пришли к единому мнению, и каждого из них я убеждал уже в отдельности.

Да и кто бы из них в одиночку смог что-то со мной сделать: косоглазый увалень – помесь таксы и бульдога – после первого же моего наезда преданно заглядывал мне в глаза, не решаясь в моём присутствии подавать голос в полную силу. Менее покладистыми оказались две сучки, размещавшиеся с двух сторон от увальня: ощущение личной притягательности заводило их очень далеко даже для обычных для сучек преимуществ и привилегий, и только соперничество и грызня друг с другом мешали объединиться и попробовать навязать другим свою волю.

Однако в тесных клетках и загонах любые ранги и рейтинги не играли роли: как бы я смог наказать в реальности наглеца, осмелящегося бросить мне вызов? Чем один из давних обитателей помещения и пользовался, игнорируя обещания и угрозы. Мелкий брехун – с головой и повадками мопса – располагался в клетке в конце коридора, что и наводило его на такие крамольные размышления: давний постоялец считал себя собакой, давно застолбившей за собой комнату и всю прилегающую местность, на что недвусмысленно намекал брехливым наглым поведением. Ещё когда меня ввозили на тележке – уже тогда он облаял меня, пользуясь моей временной недееспособностью, все же мои попытки поставить его на место не дали нужного результата. Так что к наглецу я решил относиться покровительственно, но особенно не настаивая на своём лидерстве. Тем более что заглянувший в комнату врач заставил отложить все дела на будущее, едва не обрушив только что выстроенную мною иерархию.

Ведь отношение с человеком способно возвысить любую собаку, или же проделать обратную операцию: поколебать и низвергнуть почти любой авторитет. Появляясь на шикарной машине в компании с сильным и уважаемым хозяином, любая собака сразу набирает дополнительные очки: выбравшись из мягкого салона, разве можно воспринимать как равного блохастого шелудивого кабыхдоха, сидящего при будке на цепи? На такого можно лишь смотреть свысока: независимо от силы и размера, породы и бойцовских качеств, хотя о какой породе можно говорить применительно к подобным голодранцам, явно даже не видевшим никого из ближайших родственников, за исключением матери, а также братьев и сестёр? Ведь любая собака с родословной – простирающейся на многие поколения – уже даже от матери и отца, а также от бабушек и дедушек получает первые уроки жизни и утверждается в своём собачестве: именно ближайшие предки с умилением смотрят на первые лужи и неуверенные тихие повизгивания, уже после преобразующиеся в плотный злобный лай, способный нагнать страху на завистников и врагов, в нежном щенячьем возрасте ещё скрытых в густом тумане времени. И разве не ближайшие родственники учат главным правилам приличия, любовно тыкая носом в случайные срывы и просчёты, сходящие со временем на нет и способствующие появлению настоящей полноценной собаки?

Если же говорить о блохастых шавках, то прощание с матерью становится для них жутким шоком, когда – лишившись единственной возможной опоры и защиты – они оказываются в одиночестве против жестокой действительности. Братья и сёстры – соратники по детским играм – если и мелькают где-то рядом, то абсолютно не способны облегчить столкновение со злыми собаками и кошками, жестокими мальчишками и стремительными машинами, норовящими наехать на хвост и отдавить лапы. И на что же остаётся рассчитывать юнцу, прошедшему все ступени ада и потерявшему последние иллюзии и надежды, включая самую главную: веру в сильного надёжного хозяина? Именно из таких и получаются мерзкие подлые твари, сбивающиеся со временем в стаи и не дающие проходу всем домашним любимцам, а заодно кошкам и прочим животным. Да что там кошки: даже людям приходится обходить такие сборища стороной, чтобы не нарваться на нездоровый пагубный интерес, в сочетании с регулярными сезонными страстями могущий спровоцировать покушение на святое: случайного человека, оказавшегося в неудачное время в неудачном месте. Ведь не каждый может – как мой хозяин – расшвырять пинками стаю бродяг и охламонов, и как раз от таких исходит наибольшая угроза и опасность, и как раз из-за таких я и оказался в знакомой проверенной лечебнице, впервые в жизни оторвавшись от любимого сильного хозяина.

После визита врача с помощниками – вызвавшего жуткий переполох и хаос в помещении – я продолжил изучение собранной здесь живности. Сделанная мне перевязка несильно побеспокоила меня, судьба же обитателя одной клетки резко изменилась: крупный чёрный кот – несмотря на отчаянное сопротивление – был пересажен в маленький переносной контейнер, и потом его унесли наружу, где его ожидала новая судьба. Оставшиеся же – набрехавшись и намяукавшись после получения процедур и лекарств – стали возвращаться в исходное состояние. Многие собаки признавали теперь моё лидерство, и я стал обшаривать глазами остальных обитателей, с которыми предстояло провести несколько дней.

Десяток клеток – на верхних этажах – занимали побитые жизнью пушистые и когтистые твари: наши главные враги и конкуренты за место рядом с человеком. Не у всех собак, надо признать, они вызывают бурную негативную реакцию, и некоторые из собак согласны даже делить пищу из миски с домашней кошкой, пользующейся такой же благосклонностью хозяина, как и они сами. Но такие собаки – неполноценные собаки, забывшие о своей сути и давно променявшие её на сытную пресную похлёбку. Кастрировать таких надо: чтобы не распространяли заразу вседозволенности, отвергающую само понятие иерархии и превосходство сильных над слабыми. А то ведь позволь им получить право голоса – а не обычного мелкого брёха из-за забора – и сразу окажешься не на вершине пирамиды, а где-то в невзрачных потёмках, воспользовавшись которыми они как раз и вылезут на самый верх. Знаем мы таких шустриков, вот только где им совладать со мной и с моим хозяином, всегда зорко стоящими на страже наших интересов и никому не позволящими обдурить и запудрить мозги.

Что же касается собранных в помещении кошек, то кошачий лазарет выглядел гораздо более убого: находившийся в дальнем конце полосатый инвалид всё выяснял отношения с трёхцветным соседом – обмотанным бинтами в нескольких местах сразу. Но подобные отягощения совершенно не влияли на мерзкого кошака: наверно так же он шипел на всех встречных соплеменников и находясь в полном здравии и уме, хотя о каком уме можно говорить применительно к кошкам? Лишь изображать из себя нечто грозное и красивое умеют эти наглые твари, норовя одновременно урвать – у кого угодно – лишний кусок колбасы или мяса, изображая при этом полную невинность и чистоту.

И потому встречаясь с кошками в повседневной жизни – на улице и в подворотнях – я стараюсь не дать им проходу. Длинный хвост – торчащий трубой – для меня просто сигнал к атаке – независимо от желаний хозяина и тем более прочих людей. Шагает себе такая киска по своим делам, а ты уже представляешь, как будешь сейчас драть несчастную ничего не подозревающую скотину, и если не сможет она быстро вырваться на свободу: то я ведь могу и убить ничтожную подлую тварь.

Такое уже случалось: раз пять или шесть я зажимал в узких углах кошек и убивал их, теряя контроль и самообладание. Иногда какое-то самозабвение находит на меня при встрече с хвостатыми наглецами, заставляя просто бросаться на них и душить, вцепляясь в тощую вздыбленную холку. Что, казалось бы, взять с такой ободранной мелкой твари, и без того стоящей одной лапой в могиле, но зато вцепившейся в жизнь оставшимися тремя? И когда отдираешь эти лапы одну за другой от твёрдой прочной основы, то обязательно острые когти проскользят по морде, шее и груди, норовя оцарапать и нанести хоть символический ущерб, когда же кошка со всем своим скарбом оказывается на том свете, то так и замираешь над поверженным телом: слегка ободранный и порезанный, но счастливо опустошённый внезапным резким поступком.

Но собранные в лечебнице кошки могли особо не бояться: слишком уж прочными решётками они были ограждены от враждебных внешних проявлений, и в сложившемся в помещении тяжёлом скоплении многие желания стали угасать и атрофироваться. Ведь одно дело – на свободе и свежем воздухе: ты бежишь, ощущаешь всевозможные запахи, и полнота жизни плещется в тебе – как вода в полном кувшине, толкая из одной крайности в другую. Оказавшись же нос к носу с десятком драных кошек и котов – разве будешь вспоминать охотничьи навыки и любимые забавы, включая таскание тварей за хвост?! Какое уж тут удовольствие, когда постоянно – круглые сутки напролёт – только и упираешься тусклым взглядом в их временные пристанища и в них самих – орущих иногда что-то оскорбительное. Однако при этом нет никакой возможности достать их сильной лапой или вцепиться в глотку, выводящую гнусные угасающие рулады, и даже грозный лай – нацеленный в строго определённом направлении – повисает бессмысленной паутиной в скученной серой атмосфере.

Так что гораздо приятнее оказывается следить за жизнью других обитателей помещения: два кролика – находящихся в соседних клетках – явно заняты выяснением отношений и определением того, кто тут главный, в то же время испытывая стресс от присутствия всех остальных. Морские свинки, хомяки и белые крысы безусловно тяжело пришиблены ближайшим соседством, с трудом перенося обычные проявления собачьей и кошачьей жизни: стоило мне поднять голос на обитателей ближайшего тесного вольера, и сразу же сидевшая там пара хомяков забилась в самый дальний угол, выставив жирные упитанные задницы.

Их мелкая суета быстро стала раздражать меня, они хоть и не издавали громких звуков, но непрерывная беготня по клетке в сочетании с акробатическими номерами по всему объёму кого угодно вывели бы из себя, исходивший же от них аромат заставлял сомневаться в качестве работы уже клиники. Голосившие время от времени птицы – в самом дальнем от меня углу – тоже не добавляли настроения, и лишь пара безмолвных змей и большая черепаха на самом нижнем ярусе никак не ухудшали общее состояние.

После же наведения порядка – когда большая часть зверинца признала за мной первенство – я немного заскучал. В самом деле: чем можно заняться, оказавшись в одиночестве в узком тесном загоне, даже в таком большом, как у меня? Поэтому единственное, что остаётся: устраивать словесные перепалки, подключая к таким концертам всё местное общество. И тут не хочешь схамить, а рано или поздно всё равно вырывается на волю непроизвольная грубость, ведущая к адекватному ответу, и до того просто нервная обстановка взрывается грозной цепной молнией, пронизывающей помещение по разным азимутам и направлениям.

Начинается как правило с брехуна, считающего себя хозяином и старожилом: набравшись наглости, он бросает кому-то из собак ложный вызов, порцию злости, вызванной лишь собственным долгим сидением в заточении и невозможностью жить полноценной жизнью. У кого угодно в результате может испортиться характер, у брехуна же он явно изначально был не самым приятным для окружающих: мелкий шкет вряд ли знал когда-то силу человеческого покровительства, и что собственно хорошего могло перепасть такому в обычной уличной стае? Постоянные укусы, мелкие издевательства, презрительное отношение всех нормальных сучек, полностью игнорирующих шелудивого блохоносца, постепенно копящего злобу на окружающий его мир. И жизнь в клетке в тесном контакте с другими собаками и кошками даёт ему возможность просто выплеснуть накопленные запасы: загрязняя всё вокруг налётом жестокости и злобы.

Первый бросок он делает в сторону двортерьеров: примитивные шавки не отличаются особым умом и характером, и на любой наскок отвечают резкой судорожной контратакой. Даже если напавший полное мурло и ничтожество, не стоящее даже ответного лая. В процессе же взаимного облаивания оказываются по случайности задетыми и другие, находящиеся рядом: разве может боксёр – мерзкое самодовольное чудовище – пропустить мимо такой случай, так же как и запертые по соседству таксы, пудель же – несмотря на миролюбивую внешность – расходится совершенно уж неприлично, огрызаясь и бросаясь на прутья как огромная злобная крыса, перебравшая с возбуждающими веществами.

Так что постепенно в перебранку оказываются втянутыми почти все местные обитатели, включая кошек и птиц: кошки шипят и мерзко огрызаются, и совсем уж дикими безумными голосами вопят задетые свистопляской попугаи, перепёлки и многочисленные неизвестные мне мелкие пернатые создания, наверняка не слышащие сами себя в тяжёлом сплошном гвалте.

Для меня эти пташки не представляют никакого интереса: мелкие плюгавые существа явно почти не содержат мяса – такого обильного в крупных куриных тушах – и только для кошек весь местный птичник представляет видимый интерес. Уж какие они строят глазки попугаям и особенно перепёлкам, и бросаются иногда на прутья клеток в бессильной злобе и ярости – от невозможности дотянуться до глупых пернатых созданий, провоцирующих их издали мерными ритмичными криками.

Так что с большим трудом можно отдохнуть и выспаться в нездоровой нервной обстановке, хотя именно отдых и сон становятся основным делом местных обитателей. Помимо кормёжки – происходящей дважды в сутки и каждый раз провоцирующей перераспределение ролей – а также ежедневной уборки в конце дня. Один и тот же парень – жирный увалень с красной мордой – заваливается тогда в наше обширное помещение, создавая новый взрыв активности и неоправданные ожидания, довольно быстро рассеивающиеся и проходящие. Старожилы уже давно не реагируют на его появление, и только новейшие постояльцы готовы прыгать на задних лапках и визжать от нетерпения в предчувствии несбыточного. Ну а что бы он мог такое для нас сделать? Если только открыть клетку и позволить узникам вернуться на свободу, совсем недавно потерянную. Вряд ли только он станет делать такую глупость, нарываясь на неприятности: он ведь полностью зависит от врачей, в чём уже имели возможность убедиться все местные жители. Оказавшийся в комнате во время кормёжки врач грозно позвал парня и приказал убрать оказавшуюся в клетке грязь, на что не последовало никаких возражений.

Так что когда он подходит к моему вольеру, то я лишь провожаю его сонным взглядом, изредка почёсываясь и разгоняя случайных блох, сумевших перебраться в мои апартаменты. Несмотря на постоянное мельтешение и натужную работу сотрудников мелкие паразиты каким-то образом умудряются выжить и расселиться по обширным владениям, постоянно перемещаясь и меняя дислокацию: размножаясь на верхних ярусах у птиц, они затем десантируют на кошачий плацдарм, чтобы после разбежаться по самым лакомым местам и угодьям. Даже антиблошиный ошейник не может обеспечить мне полной безопасности: ведь снующие туда-сюда паразиты почти повсюду не встречают должного отпора, находя мирное пристанище у большинства собранных здесь кабыздохов. И я же ведь не могу в одиночку обеспечить чистоту рядов, сильно разбавленных шелудивыми и уродливыми блохоносцами.

Если же возвращаться к моей травме: то дела очевидно идут на поправку. Регулярные уколы и смазывание задней лапы уже не вызывают такой боли, но и сама лапа ведёт себя вполне мирно и спокойно, понемногу уменьшаясь в размере до нормальной величины. Только вылизывать её у меня нет никакой возможности, что значительно ускорило бы процесс: сколько раз я самостоятельно вылечивал себе мелкие раны и повреждения, о которых даже не догадывался хозяин, считая меня полностью здоровым! Но попробуй сковырни плотную навороченную повязку, когда тебе на шею навесили пластиковую манжетку! Даже мои зубы и когти не в состоянии разгрызть её, хотя с момента появления манжетки я не перестаю испытывать её прочность, ломая и стараясь достать всеми доступными способами. Однако полноценно надкусить прозрачный пластик у меня просто нет возможности, другие же постояльцы – лишённые такого украшения – слегка над ним насмехаются и дерзят, забывая о сложившейся субординации.

Кое у кого висят подобные же украшения, вот только стоит ли считать их предметом гордости и настоящим украшением: это ведь не медаль и не дорогой надетый хозяином ошейник, подтверждающий высокий статус. Даже еду мне приносят в соответствии с моим положением: куриные крылышки и ножки безусловно превосходят приносимые большинству катышки обычного собачьего корма, разбавляемые морковкой и хлебом. Собачий корм – ещё ладно, я и сам не возражаю почти никогда против порции мясных тяжёлых комочков, особенно в полевых условиях. Но хлеб?! К счастью, он достаётся самым последним местным обитателям – вроде мелкого брехуна вдалеке от меня, почему ещё он и проявляет очевидное недовольство. Жевать пресные корки, наблюдая за обгладываемыми и разгрызаемыми другими куриными косточками: что может быть трагичнее! Но не им и не мной заведён и установлен такой порядок: и если одним достаются жирные сочные куски мяса, то прочим приходится грызть малопривлекательные сдобные огрызки!

Но несмотря на явные проявления почёта и уважения мне безусловно хочется побыстрее убраться отсюда. Разве может сидение в тесном загоне, перемежаемое редкими выгулами на специальной площадке, сравниться с полноценной жизнью рядом с хозяином? Совсем недавно меня стали выводить вместе с несколькими другими собаками в огороженное сеткой пространство под открытым небом, разделённое на несколько мелких отсеков. А чтобы мы не сцепились, специальный служащий разводит нас в разные секции, где каждый может в одиночку метить территорию и опять же с безопасного расстояния брехать на всех соседей.

Такие выгулы дают несомненную пользу, предотвращая одновременно новые травмы и повреждения, так что когда наконец я снова увидел хозяина, я был уже на многое способен. Рано утром – поучаствовав в обычной утренней перекличке – я собирался уже приступать к обычной трапезе, как вдруг открылась дверь и хозяин вместе с врачом оказались в просторном замкнутом помещении. Меня аж прошибло: неимоверный подъём заставил меня буквально броситься на натянутую тугую сетку, а всполошившиеся соседи подхватили и продолжили мой настрой, и пока хозяин шёл ко мне, приливная волна успела подняться и схлынуть, оставив на поверхности лишь моё нетерпеливое желание.

Хозяин излучал благодушие и покой, новый светлый костюм с новыми запахами нёс его уверенное сильное тело, наклонившееся ко мне и выдохнувшее на меня непритворную радость. Сразу же меня выпустили: хозяин всё ещё разговаривал с врачом, а надетый поводок уже тянул меня к выходу, завершая моё пребывание в больнице.

Мы забрались в ту же машину, на какой и приехали сюда: любимые запахи снова окружали меня и возвращали к обычной полноценной жизни, чему не мешала уже и проходившая рана, и только новое место жительства было пока совсем новым и неосвоенным. Высоченная белая башня – куда после долгого петляния мы наконец доехали – находилась в совершенно новом для меня районе. Я не знал, чего ждать снаружи, и, аккуратно протискиваясь из машины, я просто остолбенел: здоровый кобелина незнакомой мне породы вовсю обхаживал серую лохматую терьериху, вовсю уже визжавшую от удовольствия. Меня же при этом парочка полностью игнорировала, как будто не я был той собакой, которой должно принадлежать всё, до чего я дотянусь. Я оглянулся на хозяина: сумрачно и торопливо он собирал вещи, захваченные из больницы, и совершенно не обращал внимания на мои невыдуманные страдания, которые только увеличивались. Барбосы просто обнаглели: всё больше и больше они приближались к нашей машине, быстро переминаясь с лапы на лапу, как будто вся эта территория была в их полной власти, а меня просто не существовало. Я сделал стойку: утробное рычание, поднявшись по горлу вверх, уже явно выражало отношение к происходящему, шедшему вразрез с обычными для меня нормами и принципами, так что когда хозяин коснулся моей головы, то я не сразу воспринял ласку, и лишь потом он потрепал по шее, призывая успокоиться.

Но я и сам уже понял ошибку: вначале следовало полностью вылечиться и избавиться от следов враждебного преследования, и только потом уже стоило заявлять свои права. Эту драку у меня почти не было шансов выиграть, так что оставалось смириться и выждать некоторое время, чтобы потом уже нанести сокрушительный смертельный удар.

А пока мы отправились к новому месту жительства: тяжёлая входная дверь впустила нас в подъезд, и потом уже быстрый лифт вознёс к небу, где и полагалось обитать таким могущественным сильным существам. Ничего существенного не изменилось за время моего отсутствия: всё та же женщина открыла нам дверь, потрепав меня по округлившейся холке и сопровождая по новым незнакомым помещениям, с которыми мне ещё требовалось познакомиться: слегка прихрамывая я выполнил свой обычный долг, исследовав все углы и закоулки в многокомнатном светлом помещении.

Здесь было приятно и свободно: после лечебницы я оказался почти в райских условиях, присутствие же хозяина возвращало спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Никаким силам теперь было не разорвать нас, пока же стоило поесть и хорошенько отдохнуть. Я подбежал к хозяину, как раз заносившему мои вещи на кухню: именно здесь мне выделялся угол, застеленный любимым старым ковриком, а знакомая миска уже поджидала меня, источая ароматы котлет и свежих куриных косточек.

После еды я немного вздремнул и только потом отправился изучать в деталях новое место жительства. За долгие годы мой нос обнюхал уже немало квартир и помещений, выискивая малейшие опасности и неудобства, но совсем немного реальных угроз удалось мне обнаружить. Да и какие опасности могут встретиться в обычном доме, обитатели которого хотят всего лишь урвать свой небольшой кусок из пирога, доступного немногим? Гнилые ржавые трубы, вонючие шкафы или стенки, хранящие следы недалёкого прошлого, такого же тусклого и постного, как сами квартиры и их предприимчивые хозяева, всегда вызывающие у меня чувства жалости и презрения. Я ведь стараюсь во всём помогать хозяину, сопровождая его на различных встречах и переговорах, чей смысл далеко не всегда становится мне понятен, но одно уже моё присутствие накладывает ясный отпечаток. Простые встречи и разговоры на ходу получаются живыми и динамичными, при общении же в приятной домашней обстановке я внимательно слежу за реакциями собеседника и всегда готов вмешаться. Стоит ему поднять голос или бросить агрессивный грозный взгляд: и что тогда ждёт самонадеянного наглеца? Глухое рычание, угрожающая поза, тугая пружина, всегда готовая распрямиться и ударить того, кто перешёл все границы. Хозяину даже приходится сдерживать меня, когда я начинаю проявлять излишнее рвение и уже прикидываю: в какое бы место половчее вцепиться. Не у всех собеседников можно с лёгкостью выбрать подходящую цель: встречаются такие тугие упитанные колобки, у кого даже руки похожи на жирные колбаски, не говоря уже про ноги, за которые просто не в состоянии ухватиться даже мои челюсти. И если хватать таких: то за нос или ухо, однако для этого требуются особые обстоятельства. Я же ведь понимаю: что каждому особо дорого и из-за чего могут на самом деле убить или покалечить, так что в решающие моменты стараюсь всё-таки удержаться от того, что потом невозможно будет поправить.

И, сопровождая в тот же день хозяина на вечерней прогулке, я вёл себя предельно осторожно: совершенно не собирался я усугублять старые раны и повреждения, с ходу бросаясь в самую гущу. Хозяин выглядел так же тихо и озабоченно: спускаясь в лифте, он погладил меня по голове, надевая старый знакомый поводок, переживший уже не одну съёмную квартиру. Следами присутствия других незнакомых собак было заполнено всё окружавшее меня пространство: даже в лифте умудрился оставить метку какой-то озабоченный кобель, и только строгий взгляд хозяина удержал меня от того же самого. Теперь уж я принюхивался ко всем встречавшимся запахам, стараясь определить возможные угрозы и препятствия для новой жизни: метки у входных дверей я быстро обнюхал, но свои собственные оставить даже не попытался, рассчитывая пока на анонимность.

Мы быстро двинулись по дорожке в сторону парка: я легко прихрамывал, изучая ближайшие по трассе столбы и крупные деревья, запечатлевшие долгую историю местного собачьего племени, такого же разношёрстного и пёстрого, как и повсюду. Но когда мы оказались в окружении толстых стволов, а потом из-за них буквально выросли эти люди, наполненные злобой и жестокостью, то что мне было делать? Обернувшись на сжавшегося от страха хозяина, я не увидел ничего, кроме пустоты и ужаса, заставивших меня разъяриться и броситься к ближайшему из четверых или пятерых врагов, уже сжимавшему в дрожащей вытянутой руке маленькую чёрную игрушку, плюнувшую в меня кусочком металла и разорвавшую на части весь мой такой тёплый и ухоженный мир.

2007