Костёрыч решил повести упырей на карьер за дальнюю деревню Цепочкино. Полвека назад в этом карьере выкопали кости допотопного мамонта. Теперь скелет этого мамонта, коричневый от древности, целился бивнями в любого входящего в областной краеведческий музей. Упыри рассчитывали обнаружить в карьере не меньше чем второго мамонта. Для этого им были необходимы лопаты. Памятуя о плачевной судьбе грабель, сломанных упырями на субботнике в битве за мусор, друиды вздули расценки на аренду. Теперь лопаты стали стоить по двадцать рублей за штуку. Лопат у друидов нашлось всего две, но для чекушки их хватало. Костёрыч посчитал в уме и сказал упырям, что на работу по извлечению мамонта может отвести им три часа. Упыри быстро распределили время копки. Каждому досталось сорок пять минут пользования лопатой, а Пектусину и Дерьмовочке (ввиду их бесперспективности – с точки зрения упырей) – по двадцать две с половиной минуты.
В девять утра Костёрыч всех увёл.
После неспешного, почти дачного завтрака Моржов, Розка и Щёкин остались на веранде, а Милена и Сонечка легли загорать на волейбольной площадке. Розка решила не терять ресурс и сгоняла Моржова на кухню за кастрюлей грязной картошки. Сама она принесла пустую кастрюлю – для картошки уже почищенной - и три ножа. Моржов согласился помочь, а Щёкин наотрез отпёрся.
– Я не могу, – пояснил он, – я не приспособлен. У меня ручки маленькие, как у тираннозавра.
Щёкин сидел за тем же столом, что и Розка с Моржовым, но поодаль. Он расстелил перед собой на столешнице свежую футболку и синим фломастером старательно закрашивал буквы, начерченные пока только контуром. Буквы складывались в надпись «Цой жив».
– Моржов, чего у нас ножи такие тупые? – придиралась Розка, строгая картофелину. – Что, у нас мужиков нету – ножи наточить?
– Точилка лежит на кухне, – терпеливо ответил Моржов. – Её не надо надевать на член, поэтому ею может воспользоваться и женщина.
Розка недовольно фыркнула.
– Я, между прочим, вчера в Ковязине была, – с угрозой сказала она. – Заходила в МУДО. Знаешь, что мне Шкиляева сообщила?
– Что в Бангладеш изобрели способ лечить гонорею за два дня посредством метания бумерангов? – предположил Щёкин.
Розка сидела за столом в обтягивающей майке, из которой её груди вылезали, как арбузы из бахчи. Не последнюю роль играли и кокетливые спортивные трусы – правда, только тогда, когда Розка вставала. Розкины прелести словно бы не вмещались в нарочито тесную одежду и рвались на свободу. Немудрено, что Моржова и Щёкина без сговора кренило на сексуальную тему. Розка злилась, но не сдавалась, то есть продолжала кромсать картошку, но не желала одеться приличнее или раздеться совсем.
Реплику Щёкина Розка проигнорировала.
– Шкиляева сказала мне, что ты, Моржов, не приносил ей никаких сертификатов на школьников нашего лагеря.
Это правда: чичинья Моржова пока что закончились крахом.
– А девкам ты об этом говорила? – спросил Моржов.
– Пока нет. Думаю, что с тебя содрать за молчание.
– Пошли в кусты, и там сдерёшь с меня нижнее бельё.
– Ты, блин, только про баб и думаешь! – возмутилась Розка.
– А ты только про выгоду, – парировал Моржов.
– Потому что вы, мужики, нынче не можете даже свою бабу обеспечить!
– Свою печь обезбабить, – спокойно поправил Моржов.
– А вы, бабы, нам не даёте, – ответил Щёкин. – Хрена ли нам, мужикам, стараться?
– Это вопрос типа «курица или яйцо», – сказал Моржов, предотвращая спор. – Что сначала? Заработай – и дадут? Или дадут – и отработай?
Для Моржова такого вопроса не существовало. Женщины, как дети, хватали всё яркое, свежее, красивое – такова была их природа. Хватали – и расцветали. Отдавая женщине всё своё лучшее – яркое, свежее и красивое, – Моржов покупал женщину и тем самым отданное добро возвращал себе обратно. То есть, по сути, покупал сам себя. Разве что только такого себя, какого ещё нет… или уже нет. Или никогда не было. Или никогда не будет.
Что поделать – Кризис Вербальности. Ценности не транслировались, чужое никому не доставалось. KB – это одиночество, когда всегда сам напротив себя. А жажда секса для Моржова была просто жаждой подлинного общения, то есть выведенного за пределы KB и неизбежно невербального.
– Принеси мне другой нож, острый! – приказала Розка Моржову и раздражённо бросила свой нож в кастрюлю с очищенной картошкой.
Моржов встал, выбрался со своего места, взял неиспользованный ножик Щёкина, положил его перед Розкой и демонстративно сел на другое место так, чтобы видеть загоравших Милену и Сонечку. Обе они лежали на животах. Попка Милены была изысканна и анатомически-выразительна, а большая и нежная попа Сонечки тревожила Моржова уже знакомыми очертаниями, сейчас досадно скрытыми купальником.
Розка отследила взгляд Моржова и разозлилась ещё больше. Попутно моржовскому взгляду Розка заметила протекающий кран в умывалке. Розка не размышляла долго, чем наказать Моржова.
– Моржов! – с чувством сказала она. – Ты на жопы пялишься, а сам не видишь, что из крана вода льёт! Сходи закрой!
– То кастрюля с картошкой, то точилка, то ножик… – ответил Моржов, – Я тебе мальчик на побегушках, что ли? Если надо, встань и сходи сама. А я тогда на твою жопу попялюсь.
Розка гневно поджала губы, сердито воткнула нож в столешницу и вылезла из-за стола. Повернувшись спиной к Моржову и Щёкину, она яростно подтянула свои трусы чуть ли не до подмышек, так что её смуглые ягодицы выкатились на свет, будто надулись, словно подушки безопасности при ДТП.
Розка пошла к умывалке, по дороге бросив презрительный взгляд на Милену и Сонечку, завинтила кран и вернулась, глядя на Моржова победно и вызывающе.
– Одобряем, очень одобряем… – как китаец, униженно и благодарно кивал Розке Щёкин, молитвенно сложив ладони.
– Вот и славненько, без нервов, – спокойно одобрил Розку Моржов. – А за сертификаты не переживай. Чего они тебе? Мы же с тобой, по идее, американцев пасём. Нам сертификаты не нужны.
– Начнут девок проверять и до меня доберутся.
– Я обещал решить эту проблему? Обещал. Значит, решу. Пацан сказал – пацан как-нибудь попозднее сделает.
– Их всё равно выгонят, – мстительно сказала Розка, кивнув на Милену и Сонечку. – Шкиляиха заявила, что закроет все кружки, которые дублируют школьную программу. Оптимизация.
– В школе нет предмета «туризм»! – вскинулся Щёкин.
– Зато есть физкультура, ОБЖ и география, – сказала Розка. – Да ты рисуй, рисуй, не отвлекайся. Дело-то важное.
– Я Цоя люблю! – агрессивно прорычал Щёкин, прикрывая руками футболку. – Я тоже последний романтик!
– И краеведение в школьной программе есть, – добавила Розка Моржову. – На него выделены часы в курсах по географии и истории. И язык иностранный. И экология – в биологии. Осенью уже тебе не на чьи жопы будет таращиться.
– Буду на твою смотреть, – не сдался Моржов.
– Моя выйдет замуж!
– А на фига замуж? – спросил Щёкин, приступая к букве «Ж». – Сама же орала, что хороших мужиков уже не осталось.
– А что, осталось, что ли? – картинно изумилась Розка. – Покажи хоть издали. Из вас всех ни на кого нельзя положиться!
– И не надо на нас ложиться, – согласился Щёкин. – Мы лучше сами на вас ляжем. Такая поза традиционнее.
– А мне, может, всадницей нравится.
Моржов чуть не порезался – ему послышалось «в задницу». Щёкин тоже как-то напрягся.
– Всяка морковка сладкая, – осторожно сказал он. Розка надменно усмехнулась и, видно, решила поумничать.
– Только и можешь думать о банальном сексе, – хмыкнула она.
Моржов со Щёкиным переглянулись, не выдержав обоюдных сомнений в услышанном.
– А чего бы о нём и не думать? – спросил Моржов. – Это же не свержение государственного строя и не клевета на правящую партию. Можно и подумать, срока не пришьют.
– Вам бы лишь потрахаться! – возмутилась Розка. – До прочего и дела нет! Работать никому неохота!
– Неохота, – согласились Моржов и Щёкин. – А тебе охота?
– А надо! Вот я и работаю! И в нашем-то МУДО, знаешь ли, так ухайдакиваешься, что уже всё по барабану, лишь бы отвязались! Согласна на всё хоть на полу в актовом зале!
Уши Моржова одеревенели и поехали куда-то к затылку. Он услышал – «половой акт сзади». Это что же такое творилось-то? Розка говорила на каком-то другом языке – и вовсе не о том! Словно мерцоид вышел в ноосферу, как космонавт в вакуум! ДП(ПНН) и KB сливались воедино!
– Тебя на работе за день так поимеют, что вечером уже и в рот ничего не лезет! – продолжала бушевать Розка.
Моржов и Щёкин сидели на скамейке столбиками, как суслики возле норок, и молчали.
– Ты сказала «за день» или «сзади»? – деликатно осведомился Моржов. – Прости, я просто пытаюсь понять: мы тут о чём?…
Розка обвела Моржова и Щёкина непонимающим взглядом, явно прокручивая в памяти всё, что только что сказала. До неё что-то начало доходить.
– Дрочит пулемётчик на синий платочек… – потрясённо прошептал Щёкин.
Розка – даром что смуглая – багрово покраснела, выдавая свою неистребимую благопристойность, и засверкала глазищами.
– Ща обоим эти кастрюли на бошки надену! – страстно выдохнула она. – Ид-диоты!…
Что интересно, мерцоид так и не появился.
…Зато теперь Сонечки как девушки при Моржове в природе больше не существовало. Едва Моржов останавливал на Сонечке взгляд (а Сонечка замечала это), она неудержимо обращалась в мерцоида. Вот и сейчас, приближаясь к Моржову, Соня трансформировалась, словно её плавило полуденное солнце.
После обеда Моржов и Щёкин сидели на веранде и курили. Щёкин попутно пил пиво. Он глядел на Сонечку сквозь многозначительный прищур, и надпись «Цой жив» на его груди казалась смутной угрозой.
– Бо… Борис Данилович, – стеснительно прошептала Соня, не одолев в присутствии Щёкина обращение «Боря». – Там в корпусе Роза Дамировна плачет…
– А что случилось? – удивился Моржов и посмотрел на корпус в бинокль. Корпус всем своим обычным обликом словно бы выразил непонимание и недоумение и даже косо сверкнул крайним окном, будто скривился, пожимая плечами.
– Не знаю… – пролепетала Сонечка. Моржов вздохнул и поднялся.
– Ладно, – сказал он. – Дядя Боря щас всё уладит. Щёкин тоже полез из-за стола.
– Проклятая тяга к знаниям! – заворчал он. – Зачем я в детстве смотрел киножурнал «Хочу всё знать»?… На хрена мне это? Почему нельзя знать – но не участвовать? Почему знаешь только тогда, когда участвуешь, а если не участвуешь, то и не знаешь ни шиша? Менять логистику к чёрту! Причинно-следственные связи – бич нашего пространственно-временного континуума!…
– Да расскажу я тебе, – отмахнулся от Щёкина Моржов.
– Я никому не верю! Ни-ко-му! Моя жизнь была переполнена самым гнусным вероломством, и теперь я…
Моржов шагал к корпусу, не слушая Щёкина.
У крыльца в шезлонге лежала Милена – в бикини, в панаме и с покетбуком. Моржов подавил в себе желание затормозить и взлетел на крыльцо. Миновав тёмный и прохладный после солнцепёка холл, где со стены заполошно и призывно махнул белизной планшет «План эякуляции», Моржов прошёл в палаты.
Розка нашлась в комнате, служившей складом. Здесь на одной из пяти коек громоздилась поленница из разноцветных матерчатых рулонов – свёрнутых спальных мешков. Розка не плакала. Розка самозабвенно рыдала, сидя на пустой панцирной сетке и закрыв лицо руками.
Моржову вмиг стало нестерпимо жаль Розку. Моржов мог осторожно поставить женщину на место, но обидеть – не-ет. Это даже хуже, чем обидеть ребёнка, потому что дети вертятся под ногами и их можно обидеть невзначай. А обидеть женщину – это как поймать бабочку и оборвать ей крылья.
Моржов присел перед Розкой на корточки.
– Что стряслось? – спросил он.
– Ничего! – проревела Розка. Моржов покачал Розку за колено.
– Говори, – настаивал он.
– Спальники украли! – выдала Розка.
Моржов оглянулся на поленницу спальников – он не видел отличия от той поленницы, что образовалась в день завоза инвентаря. Наверное, на это и рассчитывали злоумышленники.
В комнатушке обнаружились и Сонечка со Щёкиным. Сонечка с ужасом смотрела на Розку, как на приговорённую к расстрелу за государственную измену, а Щёкин мужественно обнимал Сонечку, словно обещая защитить её грудью с надписью «Цой жив».
– Шесть штук спальников, – добавила Розка. Моржов понял, что после обеда Розка решила провести учёт и всё посчитать – тут-то и выявила недостачу.
– А сколько стоит спальник? – сразу спросил Моржов.
– Семьсот двадцать!… – прорыдала Розка. – Они пуховые!… Специально для американцев такие покупали!…
Моржов прикинул в уме: Розка залетела почти на две зарплаты. Для Моржова это были не деньги. Он бы съездил в Ковязин и купил новые спальники, да и всё, лишь бы Розка не ревела.
Рядом со Щёкиным и Сонечкой в комнате появилась и Милена. В бикини она стояла как голая, и казалось, что её тоже обокрали.
– А кто мог украсть? – допытывался Моржов.
– Ты! – яростно крикнула Розка и зарыдала более бурно.
Друиды, конечно, могли позариться на спальники, начал рассуждать Моржов, они ведь всё время повсюду ходили по Троельге… Но для них красть спальники – значит потерять доступ к телу Моржова, а друиды не могли себе позволить терять ВТО. Спальники могли утащить и упыри… Но, с другой стороны, безумные упыриные мозги не сообразили бы, как извлечь из спальников выгоду. Да и не ворюги упыри были, хоть и шпанята.
– Щёкин, это не ты спёр? – спросил Моржов, чтобы разрядить обстановку. Он против воли оглянулся на Щёкина – так, чтобы увидеть Милену с её упругим животиком и голой промежностью, лишь слегка перечёркнутой полоской бикини, словно это был не запрет, а лишь намёк на запрет, которым можно и пренебречь.
– Не, у меня же ручки маленькие, – напомнил Щёкин.
– Наверное, надо заявление в милицию написать, – сказала Милена. – Роза, у тебя же там Валера работает…
Розка зарыдала так сокрушительно, будто Милена лишила её последней надежды. И тут Моржов всё понял. Дело даже не в том, что Сергач не станет помогать Розке, а менты не будут ничего искать. Дело в том, что из-за Сергача всё и стряслось, а Сергач наверняка был в курсе. Спальники украл Лёнчик. Кто же ещё? Украл в ночь первого банкета и увёз на машине Сергача, не иначе, потому что шесть рулонов в одиночку не унести.
А чего от Лёнчика ждать иного? Моржовский велосипед, Розкин сотовый телефон и мангал Сергача – всё было где-то когда-то украдено Лёнчиком (или «взято» у какого-нибудь «чёрта»). Теперь приходилось расплачиваться. Розке – первой.
– Я куплю тебе такие же спальники, – пообещал Моржов Розке.
Розка впервые подняла лицо, перемазанное растёкшейся косметикой и оттого невообразимо трагическое.
– Я тебе любовница, что ли, чтобы ты меня оплачивал?! – закричала Розка.
Моржов оторопел. Оно и правда. Он забылся. Такие вещи он не должен был обещать прилюдно.
– Ладно-ладно… – залопотал он.
– Всё! – на что-то решилась Розка и принялась вытирать лицо ладонями. – Надо накатать на Шкиляеву телегу в областной департамент образования. Пусть её с работы снимут!
– А при чём здесь Шкиляева? – рассудительно спросила Милена. – И чем тебе поможет, если её снимут?
– Она же во всём виновата! Как она в этот лагерь нас законопатила ни с того ни с сего? У нас свои дети дома остались, мы матери-одиночки!… Шкиляева завлагерем Каравайского сделала, а почему материальная ответственность на мне? За что Караваю зарплату заплатят? Одни нарушения! Лагерь не готов! Нам платят за обычный рабочий день, как в городе, а мы здесь двадцать четыре часа! Без выходных! Да Шкиляеву за это из МУДО под жопу ногой вышибут!…
– И что будет? – продолжала интересоваться Милена.
– Ничего не будет! За спальники – с неё спрос! Она же всё затеяла! Мне даже амбарного замка на кладовку не дали!
– Розка, это всё глупости, – решительно сказал Моржов. – Только себе хуже сделаете, если донос напишете.
– Ты вообще молчи! – накинулась Розка на Моржова. – Шкиляиха во всём виновата, а без неё всё нормально пойдёт!
Моржов смотрел на Розку во все глаза. После того как он сформулировал для себя мысль о ПМ, он впервые воочию видел Пиксельное Мышление в действии. «Во всём виновата Шкиляева» – это пиксель. Розка выстригла его прямоугольник из картины жизни, размашисто отрезав все волнистые края очертаний реального цветового пятна. И этот пиксель Розка сделала своим ВТО, Внешней Точкой Отсчёта своей жизни, по которому доносом хотела нанести ТТУ – Титанический Точечный Удар.
Свой ТТУ раньше она планировала нанести по пикселю «замужество с Сергачом». По мнению Розки, ТТУ по этому пикселю был рычагом для решения её проблем и для преобразования её действительности к лучшему. Своей кражей Лёнчик дискредитировал Сергача. И новой точкой для ТТУ Розка, не мудрствуя, назначила Шкиляиху. Но Моржова это не устраивало. Он должен был рвануть ткань жизни на себя так, чтобы на месте точки для Розкиного ТТУ оказался он сам, а не Шкиляиха. Тогда бы Розка точно легла под него, как справка под печать.
Моржов почувствовал, что упускает момент.
– Розка, донос – это всё бред! – громко заявил он. – Шкиляиху из-за вашего письма не уволят!
– У неё столько нарушений!… – крикнула Розка. «Да хоть сколько!» – хотел ответить Моржов, но не ответил. Убеждать Розку, что Шкиляева тут не главная, Моржов не мог, потому что пришлось бы называть имя главного – имя Манжетова. Но и озвучивать имя Манжетова Моржов тоже не мог, потому что, озвучив его, автоматически терял шанс на Милену. Из желания сохранить своё лицо Милена – если Моржов назовёт Манжетова – обломает Моржова, как Юлька Коникова. Сделать лучше для всех и получить своё Моржов мог только тихой сапой, никого не посвящая в смысл своих действий.
– Я же сказал, что решу все проблемы! – утробно сказал Моржов. – Сидите, не рыпайтесь! Что за бунт на борту?
– Чего ты решишь? – гневно закричала Розка. – Ты до сих пор ни одного сертификата не добыл! Всех нас подставил! Теперь нам уже поздно каяться, что детей в лагере нету! Надо Шкиляиху убирать! Иначе всех уволят!… Девки, вы знаете, что Шкиляиха собралась закрыть все кружки, которые дублируют школьную программу?…
Соня и Милена обомлели. Моржов плюнул от досады. Разбуянившаяся Розка вываливала все скелеты из всех шкафов.
– Всех уволят! – кричала Розка. – И тебя, Милена, и тебя, Сонька! А вы всё Моржа слушаете!…
– Полный щорс! – тихо и печально сказал Щёкин.
– Никого не уволят!… – зарычал Моржов, но ему уже никто не доверял, как никто не боится тигра, запертого в клетке.
– Я письмо напишу про Шкиляиху, а вы подпишетесь! – командовала Розка, словно вычеркнула Моржова из жизни.
– Н-ну, подпишусь… – неуверенно согласилась Милена.
– А ты? – Розка развернулась на Сонечку.
– Так что… Если надо… Как все…
Моржов почувствовал, как вокруг него расцветает апофеоз бабства. Ни его, ни Щёкина, ни Костёрыча никто ни о чём не спрашивал, хотя они были столь же равноправными субъектами действа, как Розка, Милена и Сонечка. Но юбком положил их ножками вверх, как стулья на столы во время мытья полов. Юбком сам думал, сам решал, сам делал, не оглядываясь ни на кого.
Конечно, Моржов мог стерпеть бабство, как терпели его Щёкин и Костёрыч. Но на взгляд Моржова, в основе Розкиной модели поведения лежал самый проигрышный принцип действия. Собственно, этот принцип всегда и определял существование пикселя для ТТУ. Моржов назвал бы его Падкостью На Ближайшую Выгоду или Тягой К Немедленной Пользе. Такой уж у ПМ был формат – Формат Скорейшего Блага. От злости Моржов даже забыл его зааббревиатурить.
Скорейшим Благом для Розки было спасение от выплаты за украденные спальники. И плевать, как всё повернётся дальше.
За нарушение инструкций при организации лагеря в Троельге Шкиляеву, конечно, могли попереть с работы. При особой ловкости на изгнанную Шкиляеву можно было бы перевесить и все прочие грехи, вроде отсутствия детей и американцев. Но всё это не спасло бы МУДО от превращения в Антикризисный центр, а всех, кроме Милены, не спасло бы от увольнения. И Щёкин бы пошёл сторожить автостоянку, Костёрыч повис бы на жене, а Розка вышла бы замуж за сутенёра, который взял бы на работу Сонечку. Зашибись картинка! Но Розка не могла увидеть её, потому что такая картинка, согласно технологии Пиксельного Мышления, причинно-следственно не вытекала из доноса на Шкиляиху. Да Розка и не могла смотреть на какие-то другие картинки, кроме своего пикселя Скорейшей Выгоды. «Бли-ин, ещё у Шкиляихи я жопу не прикрывал!…» – застонал Моржов в душе.
Ковыряловка считалась городским районом, хотя оставалась деревня деревней. Она просторно лежала на лугу вдоль Талки, отделённая от Ковязина буйно-бандитской гривой Банного лога. Над зарослями лога по склону Семиколоколенной горы лезли друг на друга битые кирпичные морды района Багдад. За их крышами виднелись брезгливо отвернувшиеся фронтоны городского центра. На вершине Семиколоколенной горы, как продырявленный и рухнувший с неба монгольфьер, косо вздымался Спасский собор. Его угловатая ветхость отзывалась в закопчённой колокольне багдадской церкви. Из обломанной верхушки колокольни торчала чёрная труба кочегарки. А напротив Ковыряловки, на другом берегу Талки, безмятежно кучерявился кладбищенский парк культуры и отдыха, где патриархально отдыхала, точно присела на скамеечку, Успенская церковь. Само небо над Ковыряловкой всегда казалось каким-то деревенски-маленьким, полузадёрнутым занавесками тучек, словно подслеповатое окошко.
Моржов катил на велосипеде прямо посреди широкой улицы. Слева и справа бежали заборчики с шапками сирени, крашеные деревянные дома с резными наличниками, и нигде – ни магазина, ни ларька, ни пешехода. У чьих-то ворот стоял трактор, запряжённый в тележку. На полу тележки, видно, оставалось сено, и здесь, толкаясь рогами, топтались три козы.
– Стеша! – через всю улицу кричала пожилая женщина, стоя за забором. – У тебя миксер есть?
Стеша точно так же торчала за своим забором.
– Димке отдала! – ответила она.
Моржов ехал к Анне чичить сертификаты. Дом Анны он узнал по жестяному петуху над трубой. Солидные ворота подворья Анны предназначались для солидного транспорта; для себя и велосипеда Моржов открыл в створке ворот калиточку и проник во двор.
Дощатые дорожки поясняли, где и куда надо идти. Аннин двор был обустроен с ковязинским шиком: его на участки делил лёгкий штакетник. Это – палисадник, здесь – для машины, там – огород, ну, а тут можно присутствовать и посторонним. Такое навязчивое структурирование Моржову казалось простодушно-важным, как если бы гаишник у себя дома на всех углах повесил бы светофоры.
Анна выходила из дверей дома с двумя вёдрами. – О! Привет! – деловито обрадовалась она Моржову. – Ты как раз вовремя. Воду принесёшь.
В этом была вся Анна. Они полгода не виделись, но она сразу же приставила Моржова к делу. Анна вообще не терпела, когда мужик пребывает в праздности. Когда в былые времена Моржов по вечерам провожал Анну домой, Анна требовала, чтобы он хоть пиво пил по дороге – лишь бы не бездельничал.
Водоразборная колонка находилась неподалёку. Пока она хрипела, струёй раскачивая подвешенное ведро, разговаривать было невозможно. Моржов подхватил полные вёдра и почувствовал, что поневоле приобретает крестьянскую осанку – ноги чуть согнулись, чтобы удобнее было семенить с грузом, зад отклячился, плечи развернулись, руки растопырились, а шея выгнулась, как у верблюда.
– Чего у тебя Андрюха скважину не пробурит? – прокряхтел Моржов, топая за Анной к воротам.
– Есть скважина, только насос не работает.
– Почему?…
– Откуда я знаю? Сломался. Или алкаши провода срезали. Андрюха вернётся – починит.
– Куда он у тебя укатил? – сразу ободряясь, спросил Моржов.
– Повёз Коську к своим родителям на неделю. Коська – это сын Анны и Анд рюхи, дьявол лет восьми.
– А мать у тебя дома? – допытывался Моржов.
– А ты у меня ночевать хочешь? – напрямик спросила Анна.
Моржов Анне нравился. Рослый, если что – не ссыт, руки из нужного места растут, к тому же кого хочешь может нарисовать похоже. Неувязка заключалась в том, что в хозяйстве Анны место, пригодное для Моржова, уже занимал Андрюха. Но Анна, как рачительная хозяйка, не дала добру пропасть и подыскала Моржову другое местечко – любовника. Анна была на три года моложе Моржова, а Моржову казалось, что на десять лет старше.
– Если можно, то я заночевал бы, – признался Анне Моржов.
Выражение «если можно» он употреблял не в смысле «если ты хочешь», а в смысле «если никто не узнает». Собственное «хочу – не хочу» для Анны не имело никакого значения. Надо – значит надо.
– Мать на дежурстве, только утром придёт.
Отца у Анны сроду не было. Получалось, что сегодня Моржов живёт у Анны.
Дом у Анны был большой, многокомнатный и старомодный. Его старомодность заключалась в некой избыточности, излишней добротности: на кухонном столе – клеёнка, на подоконниках – цветы, на телевизоре (большом, современном) – салфетка, на подушках – накидки, на диване и креслах – чехлы. Понятно – ковры на полу и стенах, шторы на окнах; понятно – портьеры вместо дверей; понятно – бабкина швейная машинка, отлаженная, как пулемёт, и готовая к делу в любой миг.
Поскольку Моржов на ночь претендовал на роль Андрюхи, то и днём Анна использовала его как мужа. Моржов наколол дров, отнёс и вылил в Банный лог три ведра мыльной воды, вытащил из подпола могильно пахнущий мешок картошки, натянул во дворе бельевые верёвки, вернул бабе Кате одиннадцать рублей долга и со списком покупок сходил в дальний гастроном. Моржову даже понравилась эта игра в работящего мужика и домовитую бабу.
– Ты чего в прихожую грязь натащила? – сварливо крикнул он Анне. – Ноги вытереть лень?
Анна послушно взяла тряпку и пошла подтирать грязь. Похоже, она не видела разницы между мужем и Моржовым. В гараже у Андрюхи стояли потрёпанные «Жигули» и мотоцикл «Ява»; если «жигуль» не работал, Анна без проблем ехала по делам на «Яве»; так же, видимо, она воспринимала и мужа с любовником.
Кстати, уже завечерело. По Ковыряловке пели петухи, гавкали собаки, смеялись какие-то подростки. Посреди улицы стояла, мотала башкой и мычала чья-то корова – словно алкаш, который не догулял с рухнувшей братвой и теперь горланит песню в одиночку.
В крытом подворье Анны Моржов чинил дверку, которой грозил скорый паралич: отвёрткой он подтягивал разболтавшиеся шурупы петель.
– Хватит там копаться! – одёрнула его Анна. – Ужинать пора. Давай живей, пока не остыло. Разогревать потом не буду.
У Анны всё было конкретно. Мужик – это такая полезная и сообразительная рабочая скотина. Мужик должен работать, жрать, трахаться, спать. Если ему этого не предоставить, он убежит и напьётся. Изредка мужика надо отпускать на волю (в ночное) – на рыбалку или на чьи-нибудь похороны. Мужику надо внушать, что им гордятся и он хозяин. Для этого иногда надо одеть его получше и вывести показать соседям. Там от счастья он, конечно, ухрюкается, и его надо тянуть домой не спеша, чтобы он по дороге проорался. Вот, в общем, и всё.
Моржова ждала здоровенная сковородка жареной картошки и тарелка с солёными огурцами. Моржов навалился на ужин. Анна заперла двери, задёрнула шторы на окнах, выходящих на улицу, и включила верхний свет. Она села за стол напротив Моржова и стала внимательно смотреть, как Моржов ест.
– Тебя чего в город-то принесло-то? – наконец спросила она.
Для Анны желание секса не было достаточной причиной, чтобы куда-то ехать и чего-нибудь предпринимать.
– Мне сертификаты на детей нужны, – треща огурцом, сказал Моржов. – Можешь мне дать? До августа.
– Надо – так дам. Но завтра. Они же на работе, в сейфе лежат.
– Пойдёт и завтра, – кивнул Моржов. – Как у тебя жизнь?
– Нормально, – пожала плечами Анна. – Мотоблок купили. На гараже крышу перестелили. Мать – тьфу, тьфу – здорова.
– А на работе?
– И на работе нормально. Что там может быть? Какие-то странные ты вопросы задаёшь. Спросил бы ещё, всё ли у меня в холодильнике нормально.
Вот этой нормальностью Анны Моржов всегда наслаждался. Он, Моржов, для Анны был ценным кадром (его можно призвать Андрюхе в помощь, он сам мог чего-нибудь покрасить или приколотить, у него можно было перехватить денег в долг), поэтому Анна и пристроила Моржова при себе. Она не навязывалась сама, но когда Моржов предложил, она сразу легла с ним в постель. «Что я, девочка, что ли? – удивилась она в ответ на моржовское удивление. – Если никто не знает, так что такого? А тебе и мне хорошо. С кем попало я не сплю; вообще – кроме мужа, только с тобой. А на верность эту плюнь. Верной надо было первому быть, а Андрюха у меня не первый. И нечего тут сопли размазывать, жить надо».
– Какие у тебя житейские планы? – спросил Моржов у Анны.
Анна задумчиво поглядела в синее окошко на огород, за которым где-то вдали пламенела последняя щель заката.
– Думаю, кур, что ли, завести… Но возни с ними…
Анна была некрасивой, но со здоровой бабьей привлекательностью. Особенно в работе. Разнообразная работа то и дело выявляла то одну бабью сторону Анны, то другую, а потому хотелось увидеть главную.
– Зато, опять же, яйца свои… Мясо. Перо. Ковыряловка жила всё-таки как город. Готовила на газу, ходила на службу в Ковязин, почти не держала скотины, а продукты брала в магазине. Из своего – только картошка, смородина и георгины.
– Картошку всю доедай, не выбрасывать же, – решительно распорядилась Анна, вставая. – Пойду лягу. Устала я сегодня.
Тяжело дыша, Моржов доедал картошку. Анна налила Моржову чай, сходила в уборную и прошла в спальню, не задёрнув за собой портьеру. В проём двери Моржов видел, как Анна расправляет постель, раздевается до ночной рубашки, распускает волосы и укладывается.
– Курить будешь – пепел в блюдечко стряхивай, – крикнула Анна. – Оно на серванте стоит, жёлтое. И не тяни, а то я усну.
Моржов расправился с картошкой и огурцами, извлёк облатку с виагрой, запил таблетку чаем и закурил. В спальне Анна вдруг всхрапнула, но заворочалась в постели, не давая себе спать.
Поначалу Моржов думал, что в школе Анна ведёт какой-нибудь сухой предмет вроде математики. Оказалось – русский и литературу. Ага, ну да: «Тема урока – „Преступление и наказание". Убивать нельзя, потому что совесть замучит. Вот вам, дети, пример. Жил-был Раскольников, крепкий парень. Убил старуху – и превратился в размазню. Сам сдался, и его посадили».
Моржов затушил окурок, поднялся и пошёл к спальне.
– Свет погаси за собой, – напомнила Анна. Моржов вернулся и щёлкнул выключателем. «Подействовала ли виагра? – озабоченно подумал Моржов в спальне. – Времени-то мало прошло…»
– Ну чего ты там? – недовольно спросила Анна.
– Стесняюсь.
– Будешь стесняться – ничего не получишь.
Моржов понял.
Он разделся и лёг рядом с Анной. Анна сразу полезла его щупать, будто проверяла у ребёнка, не мокрые ли штанишки. Штанишки были в порядке.
– Хороший ты, Борька, – сказала Анна. – Я по тебе скучала.
Анна закинула руки за голову и держалась за прутья кровати, чтобы не тюкаться в них макушкой. Моржов трудился мерно и мощно, как культиватор. Анна дышала глубоко и сильно. Наверное, всё это походило на работу двуручной пилой.
– Погоди, – наконец сказала Анна. – Я перевернусь, поясница затекла.
Анна перевернулась на живот, а Моржов взгромоздился над её ягодицами. Но он не любовался наготой Анны, а закрыл глаза. Заниматься любовью вот так, без изысков психологии и без тонкостей чувственности, было не менее приятно – будто плотно пожрать после крепкой пахоты. Анна не отдавалась Моржову как женщина мужчине, а вместе с Моржовым толчками ныряла сквозь горячую тьму. У Моржова было ощущение, что они с Анной вдвоём трахают кого-то третьего.
Дружно кончив, словно допилив бревно, они улеглись, успокаивая дыхание. Анна молча обняла Моржова и положила голову ему на плечо. Не от нежности, не от благодарности, а потому что так было удобнее. У Моржова уже созревал план встать покурить, выйти на улицу, чтобы посмотреть на Орион и Млечный Путь, но Анна мгновенно заснула. Моржов полежал, размышляя, как бы ему высвободиться, – и тоже заснул.
Утром Анна поспешно накормила Моржова завтраком и выгнала из дому – чтобы не застала мать, которая вот-вот вернётся с дежурства. Моржов укатил к школе и ждал Анну у крыльца.
Ковыряловская школа была длинным одноэтажным бревенчатым зданием с низким рядом одинаковых окон. Моржов ждал Анну, не слезая с велосипеда. Он сидел на седле, курил и держался за забор. Анна без сантиментов прошла мимо Моржова, только попутно бросила: «Я быстро!» – и скрылась в школе.
Моржов ждал Анну целый час.
Она вышла в рабочем халате и с ведром, полным мусора. Похоже, что в школе бушевала уборка.
– Ой! – увидев Моржова, сказала Анна. – Борька, извини! Закрутилась и забыла про тебя. Не даёт секретарша сертификатов.
– Как не даёт?… – глупо растерялся Моржов.
– Так и не даёт. «Нельзя», и всё. Не положено. Силком, что ли, мне их отбирать?
Моржов, опешив, молча смотрел на Анну.
– Ты езжай, а у меня дела, – посоветовала Анна. Моржовская нужда для неё была подобна, скажем, капризу коня в стойле, который может есть из своей кормушки, но полез в соседскую. Если соседний конь недоволен (или если рядом другой конюх), то своего коня нужно шлёпнуть тряпкой по морде и отогнать: «Не балуй!» И всё.
– Езжай, – уговаривая Моржова, повторила Анна. – Нечего тебе тут торчать. Сам знаешь, какие в школе сплетницы.
Моржов оттолкнулся от забора и покатил к Банному логу.
К рыбалке Щёкин готовился – как борец к схватке: размялся на берегу, поприседал, прочно установил раскладной матерчатый стульчик и зачем-то снял штаны. Рядом трудились упыри – руками копали огромную ямину для отловленной рыбы. Яма заполнялась водой Талки, но отделялась от реки плотиной из гальки и песка.
Дело было после завтрака. Солнце лукаво подглядывало из-за елового клина, и тени истончались, будто развязывались узелочки. Троельга, интеллигентная горожанка, раздевалась до купальника, а Талка – деревенская дура – догола и при этом ещё радостно сияла. Над плавнями висели стрекозы, будто искры.
Моржов вышел на берег с сигаретой и биноклем. На пляжике на коленях стоял Щёкин, словно молился на пластмассовый чемоданчик с китайским набором «Юный рыбак». Чемоданчик был раскрыт – то ли как ноутбук, то ли как полевой алтарь. В нём, точно драгоценности, горели различные рыбацкие блёсны. Рядом со Щёкиным на гальке лежал солидный, сложно-космического вида спиннинг, будто ружьё с оптическим прицелом. Щёкин благоговейно извлёк из чемоданчика одну из блёсен и принялся привязывать к леске спиннинга.
Взрывая коленями галечник, вокруг Щёкина ползали упыри, волоча друг по другу длинные самодельные ивовые удилища. Упыри привязывали к ним лески из щёкинского набора. Артистически-тонкие лески упыри не признавали, потому что рассчитывали на рыбу крупную и очень крупную.
– А-а!… – вдруг страшным голосом заорал Гершензон, по лицу которого проскользнула чья-то снасть. – Ты чо, Гонцов, развесил тут!… Я вообще боюсь ниток!…
– Дрисаныч, Дрисаныч… – волновались упыри, не обращая внимания на Гершензона. – А можно блёсны брать?…
– Можно, – величественно разрешил Щёкин и встал на ноги.
Упыри кинулись к чемоданчику, но нависли над ним, не решаясь пасть.
– А по скольку можно? – уточнил въедливый Ничков.
– Сколько хотите, но не больше двух.
В молчаливой, яростной и удивительно аккуратной схватке упыри поделили блёсны и вскоре тоже встали рядом со Щёкиным, воинственно вздёрнув свои кривые удилища, как копья.
– Так! – значительно произнёс Щёкин. – Первая заброска! Разойдитесь-ка…
Упыри шарахнулись в стороны от Щёкина, словно от Царь-пушки, из которой пообещали пальнуть, а Моржов приблизился.
– Брилыч!… Отойдите!… Всем же велено!… – издалека заорали упыри Моржову с разных сторон. Видимо, своим соседством Моржов в глазах упырей осквернял таинство щёкинского заброса.
Моржов послушно отступил и поднял бинокль.
Щёкин плавным, почти теннисным движением заметнул блесну в реку. Блесна булькнула возле дальнего берега. Щёкин завертел ручку катушки. По мелким волнам Талки поперёк течения к Щёкину побежал белый бурунчик. Пустая блесна выскочила из воды и увесисто закачалась под клювом спиннинга.
– Ну, не с первого же раза… – оправдывая Щёкина, сказал Гершензон таким тоном, что Моржову сразу стало ясно: кто не согласен – того Гершензон утопит.
Щёкин сделал второй заброс, с блаженной улыбкой оглянулся на Моржова и, накручивая катушку, честно признался:
– Дурацкое удовольствие!…
Упыри уже не слышали – тоже махали своими удилищами.
С берега на пляж спустилась Розка.
– Всё равно ни хрена не поймаете, – щурясь на воду, безапелляционно заявила она.
– Поймаем! – не оглядываясь, гневно заорали упыри.
– Не каркайте под стрелой! – крикнул Розке Гершензон.
– Моржов, у меня печь дымит, – сказала Розка. Вдвоём, Моржов и Розка отправились вдоль пляжа к подъёму.
– Ну что, накатали вы кляузу на Шкиляиху? – спросил Моржов.
– А ты добыл сертификаты? – вызовом на вызов ответила Розка.
– Дело сдвинулось с мёртвой точки, – туманно соврал Моржов.
– Оно у тебя сдвинулось с одной мёртвой точки и передвинулось на другую.
– Розка, глупо всё это, – принялся убеждать Розку Моржов. Он подымался по тропинке на берег вслед за Розкой и разглядывал её самоуверенный зад, туго обтянутый спортивными трусами. – Из-за тебя мы все в блуду попадём. Никогда не бывало такого, чтобы начальника сняли по желанию подчинённых.
– А как сама Шкиляиха стала директором? – строптиво не согласилась Розка. – Она завучем была. Накатала телегу на Скорнякова, тогдашнего директора Дома пионеров, его и попёрли.
– Но перед этим Скорняков поссорился с городским начальством. А Шкиляиха, в отличие от Скорнякова, начищает Манжетова, как самовар на Масленицу.
Розка фыркнула: ни фига, мол, Моржов не понимает.
– Главное – это качество доноса! – поучительно изрекла она.
Моржов и Розка вошли в тёмную, низкую кухоньку. Печь вовсе не дымила; просто её топили просмолёнными железнодорожными шпалами, вот могучий запах смолы и смутил Розку.
Моржов и Розка постояли, чутко нюхая смоляной чад, словно животные, а затем Моржов неожиданно даже для себя вдруг обнял Розку за упругую, округлую талию, наклонился и стал целовать в губы. Розка будто ждала этого – отдалась поцелую охотно и с удовольствием, но потом оттолкнула Моржова и прошипела:
– Щас ковшиком по башке дам!…
Моржов распрямился, поправляя очки, и серьёзно пояснил:
– Мы же так, чисто по работе.
– Иди рыбу лови, дурак! – приказала Розка.
– Сама дура, – ответил Моржов и вышел. И на губах, и в памяти он уносил запах и вкус горячей смолы – словно лесного пожара.
Он пошагал по Троельге, зорко оглядываясь вокруг, точно проверял свои владения.
В траве за волейбольной площадкой стояли козлы, на которых покойником вытянулась шпала, приговорённая к распилу. Из прореза на её боку свешивалась, бешено блестя, двуручная пила. Друиды сидели в траве, расстелив по клеверу «тормоза» своих штанов, и курили. Мокрые линялые майки облепляли впалые груди и горбатые спины друидов.
– Чего не работаем? – спросил Моржов тоном надсмотрщика.
– Дай перекурить, начальник! – возмутились друиды. – Ты велел до обеда три шпалы сделать, а Розка ещё и картошку на обед мыть не начала! Успеем – и напилим, и наколем!
Друиды напали на золотую жилу. В Троельге кончился газ для плиты. (Возможно, друиды сами же и создали свою жилу: потихоньку открутили вентиль у баллонов и спустили газ.) Зато теперь друиды сделались главными поставщиками дров. За дровами они не ходили в лес, как мудаки-горожане, а воровали шпалы со своего разъезда. Чтобы не раздавить свою мотоциклетку, друиды самоотверженно таскали шпалы на спинах. Каждая шпала (после торга) равнялась восьмидесяти пяти рублям. Друиды вмиг стали очень придирчивы к питанию детей и требовали, чтобы дети на завтрак, обед и ужин получали первое и второе, а также чтобы был полдник. Короче, чтобы печь топилась без передышки.
Моржов оставил друидов и пошёл дальше.
Милена загорала в шезлонге. На ней были чёрные очки, сразу делавшие Милену загадочной и иностранной, как американка. При детях Милена надевала обычный купальник, а не бикини. Моржов встал над Миленой и принялся разглядывать её в бинокль.
Милена некоторое время терпела, потом улыбнулась и сказала:
– Боря, вы мне солнце загораживаете.
– Вы уже отправили донос на Шкиляеву? – строго спросил Моржов, опуская бинокль.
– Ну почему же – донос? – не согласилась Милена.
– Милена, дорогая, это же бесполезно, – нежно и убедительно сказал Моржов, понимая, что самое бесполезное – это переубеждать девиц копать под Шкиляеву.
Улыбка Милены стала снисходительной и покровительственной. Милена ничего не ответила.
– Милена, неужели путь доноса – это нормальный путь?
– Снять начальника, не годящегося для своей работы, – это вполне нормально, – возразила Милена. – А то, что мы написали, – не донос, а обычная производственная жалоба.
– Вот вы хотите быть успешной женщиной… – начал было Моржов, но осёкся.
Милена подняла руку, показав соблазнительнейшую подмышку, и сдвинула чёрные очки на темя. Моржов мгновенно вычитал в этом движении движение истомы после страсти.
– Я – уже – успешная – женщина, – значительно произнесла Милена, продолжая улыбаться.
Моржов снял панаму, молча поклонился, отвернулся и пошёл своим путём.
Вдоль фундамента жилого корпуса вчера друиды взрыли грядку. Теперь Сонечка и Наташа Ландышева сажали сюда цветы, выкопанные с корнями на лугу.
– Предлагаю высадить цветы так, чтобы получилась красивая надпись «Борис Данилович», – сказал Моржов.
– Борис Данилович, идите рыбу удить, – не отрываясь от дела, посоветовала Наташа Ландышева. Она была в огромных Розкиных резиновых перчатках и потому выглядела очень занятой.
Сонечка, как и Милена, была в купальнике. Нагнувшись, она маленькой тяпкой (аренда пятьдесят рублей – в силу уникальности инструмента) окучивала кустики цветов. Сонечка не оглянулась на Моржова, но покраснела так, что даже попа стала пунцовой.
«Надо с девкой что-то делать», – по-отечески размышлял Моржов, путаясь ногами в высоком кипрее, где тропинка сжималась, как промежуток меж пышных Сонечкиных грудей. С лугов, как от летней женщины, пахло мёдом.
Сквозь заросли Моржов вновь спустился на берег, но вдали от упырей. Здесь по камням пляжа ползали Костёрыч и Серёжа Васенин, поглощённые своим делом.
– Константин Егорович, может быть, нам всё-таки повезёт найти трилобита? – спрашивал Серёжа, переворачивая и разглядывая очередной булыжник.
– Нет, Серёжа, не та геология долины, – отвечал стоящий на четвереньках Костёрыч. Он побагровел от неудобной позы и то и дело подхватывал очки, съезжавшие на кончик носа. – Тут мшанки, гребешки… В лучшем случае найдём белемнит или аммонит…
– Это громовая стрела и бараний рог?
– Да… Вот смотри – почти целый гребешок…
В стороне кучкой лежали камни, на которых исследователи обнаружили отпечатки палеозойской жизни, когда Моржова ещё не было. На солнце камни высохли до мучной белизны. Моржов не стал отвлекать науку и двинулся обратно к Щёкину и упырям.
Лагерь работал как часы! – удовлетворённо думал Моржов.
Рыбаки так часто махали удилищами, что казалось, будто они погоняют Талку, как стадо. На крутизне бережка стояли и смотрели на рыбалку Сонечка и Наташа. Моржов вскарабкался к ним.
– Не хочешь порыбачить? – спросил Моржов Наташу.
Наташа хмыкнула.
– Я могу и просто так отойти, – независимо сказала она, повернулась и пошла к Милене.
– Зачем же вы… – смущённо пролепетала Соня, точнее – её мерцоид.
Моржов сконфузился.
– Да я и не думал Наташу отгонять!… – честно оправдывался он, пожимая плечами. – Разве нам с тобой ночей не хватает?…
Сонечка совсем залилась краской – даже мерцоид не выдерживал такой интенсивной стеснительности.
Желая поддержать Соню в борьбе с самой собой, Моржов приобнял её за талию.
– А ты, Сонечка, дитя моё, зачем подписала донос? – ласково спросил он.
– Так что… Как все…
– Я же говорил тебе, заинька: от этого всем только хуже будет.
– Ну… как-нибудь…
Разговаривать о кляузе с Сонечкой было бесполезно. Сонечка делала всё, что скажут (Моржов знал на практике). Она была как собачка, согласная с любым именем, которое ей дадут хозяева.
– Я… я стесняюсь… Боря… – прошептала Сонечка, пытаясь освободиться от моржовского полуобъятия.
– Ладно, иди к Наташе, – отпустил Соню Моржов, убирая руку с её талии, и слегка шлёпнул, отсылая в нужном направлении.
Сонечка, естественно, пошла к Наташе.
Моржов спустился к Щёкину и упырям. Ожесточённая рыбалка, похожая на фехтование, была в самом разгаре.
– Много наловили? – сзади спросил Моржов у Щёкина.
– Двух тайменей, – не оборачиваясь, буркнул Щёкин, – один с хрен, другой помене…
Моржов глянул в ловчую яму упырей. Там и вправду плавали две небольшие рыбки.
Щёкин выкрутил катушку и положил спиннинг на камешки.
– Надо покурить, – хрипло сказал он, доставая откуда-то сигарету. – Нечеловеческое напряжение…
– Хорошие рыбы, – похвалил Моржов, подавая Щёкину зажигалку и высекая огонь.
– Естественно, – согласился Щёкин, жадно затягиваясь. – И ловим по-честному. Маленьких отпускаем, больших складываем в баночку из-под витаминок.
– Дрисаныч! Дрисаныч! – спохватился стоявший рядом Чечкин и бросил свою удочку. – А можно я вашим спиннингом половлю?
– Лови, – оглянувшись, разрешил Чечкину Щёкин и опять повернулся к Моржову. – Чтобы не путать, этим двум рыбам я дал имена. Вот эта – Сергей, эта – Карл.
– Паца! Дрисаныч рыбам имена дал! – заорал Чечкин.
Упыри почему-то переполошились. Все, кроме Гершензона, покидали удочки и побежали к ловчей яме.
– Паца, во!… – суетился у ямы возбуждённый Чечкин. – Этот – Сергей… Дрисаныч, а который Карл?…
– А какая у рыб порода? – недоверчиво спросил Ничков.
– Мичман яйценосный, – важно ответил Щёкин.
– Дрисаныч, а можно вечером на костре мы с Гонцовым пожарим Карла, а Чечен с Гербалайфом – Сергея? – Ничков испытующе посмотрел на Щёкина.
– Да пожалуйста, – разрешил Щёкин.
– Паца!… – вдруг донёсся с реки истошный вопль Гершензона. – Клюнуло!…
Упырей пронзил электрический разряд, а потом они напрямик ломанулись к Гершензону. Гершензон, виляя задом, будто вытягивал кита, в напряжённой позе входил в воду всё глубже и глубже. Упыри ворвались в речку вокруг Гершензона, словно кони на всём скаку.
– Подсекай! – орали они. – Плавно тащи! Води!… – И тут же все хором взвыли.
Они развернулись и едва ли не со слезами на глазах побрели обратно к Щёкину.
– Дрисаныч! Дрисаныч!… – надломленным голосом кричал Гершензон и показывал кончик лески. – Рыба блесну оборвала!… Как корова языком отрезала!…
– Да чёрт с ней, не расстраивайся, – ответил Щёкин.
– А!… – Возле ямы вдруг обомлел Ничков. – Э!… Где Карл?…
Плотина, отгораживающая рыбную яму от реки, была проломлена. Видимо, в этот пролом и сбежал Карл. В яме вертелся только Сергей.
Упыри столпились вокруг ямы. Ничков внезапно, будто его пронзили кинжалом, упал на камни, хватаясь руками за порушенную плотину. В самом эпицентре разлома на песке отпечаталась чья-то подошва.
– Кто наступил и сломал? – в бешенстве закричал Ничков. – Чечен, это ты наступил!…
– А почему я? – взвился Чечкин.
– Ты всегда носишься, под ноги не смотришь! А Карла не ты, а я жарить собирался!…
– Да я вообще на этой стороне стоял! – оправдывался Чечкин.
– Ты это сломал!…
– Не я! Это ты сам!
Ничков вскочил, собираясь кинуться на Чечкина с кулаками.
– Эй! – ринулся к ним Щёкин. – Вы чего, дурни, драться здесь?… Лучше примерьте, чей башмак подходит под отпечаток.
– Точно! – опомнился Ничков. – Паца, все живо разулись!
– И ты разувайся тоже! – возмущённо орал Ничкову Чечкин.
С четырьмя кроссовками в руках Ничков по воде подобрался к пролому в плотине и принялся по очереди прикладывать обутки к следу. Упыри, гомоня, топтались вокруг, босые на одну ногу.
– Вот он! – ликующе выкрикнул Ничков, выхватил башмак из грязной ямы, поднял над головой и с ненавистью потряс. – Кто Карла отпустил, тот пускай и лезет в реку за своей кроссовкой!
С горящими глазами Ничков за шнурок раскрутил кроссовку над головой и запустил на середину Талки. Упыри молча проследили полёт и падение башмака.
– Чей сандаль был? – с интересом спросил Ничков.
– Мой, – тихо сказал Гершензон и кинулся на Ничкова.
…Вечером упыри вчетвером зажарили и съели Сергея.
В Троельге Моржов как-то подзабыл, что бывают не только даты, но и дни недели. Он прикатил в Ковязин и только здесь вспомнил, что сегодня – воскресенье. А в воскресенье хрен чего начичишь.
Тогда Моржов решил поехать на Пленум к Леночке. Шансы добыть сертификаты у Леночки равнялись примерно нулю – значит, можно заявиться и в воскресенье. Всё равно вариант с Леночкой нужно отработать, чтобы потом не грызли сомнения.
Моржов покатил через весь Ковязин на Пленум и, глядя по сторонам, думал, что боярин Ковязя закодировал свой город не хуже купца Забиякина. Город Ковязин был сплошным наслоением плацдармов. Уже сам острожек Ковязи был плацдармом в краю печенегов (туарегов, онкилонов). Потом «исторический город» – ныне районы Пролёт и Багдад – стал плацдармом цивилизации среди местных Ковыряловок. Готовясь к пролетарскому штурму Пролёта, на другом берегу Талки после революции появился плацдарм барачного Прокола. Но классовая война закончилась раньше, чем Прокол подготовился к битве. Отделённый от Прокола и Пролёта Пряжским прудом, на Чуланской горе образовался плацдарм нового, конструктивистски осмысленного социализма – Соцпосёлок. Но и его пассионарность растворилась в пространстве. Собравшись с силами, история вновь решила преобразить город Ковязин, и в семидесятых годах появился ещё один плацдарм – район Пленум. Плацдармом история, как обычно, и ограничилась. Разномастный город Ковязин опять не дождался завоевателя. Последним по времени возникновения был плацдарм новой аристократии – элитный посёлок на горе Пикет. Но, судя по стене, что его огораживала, Пикет уже не имел амбиций на захват города.
Всё это чем-то напоминало Моржову флот Петра I: фрегаты построили, а моря-то нету. Жизнеспособными в Ковязине оказывались лишь общие смыслы, а не конкретные деяния.
Леночка жила на Пленуме в однокомнатной квартирке на четвёртом этаже девятиэтажной башни. Башня возвышалась рядом с типовым зданием школы, где Лена работала секретаршей. На Пленуме имелось четыре таких башни, две таких школы, а ещё два типовых здания универсамов, типовой кинотеатр и типовой дом быта. Всё остальное – панельные пятиэтажки, давно уже обжитые так, что перестали быть похожими друг на друга.
Моржов заволок велосипед по лестницам и, отдуваясь, позвонил Лене в дверь.
– Ты?… – изумилась Лена.
– Мы, – поправил Моржов и пошлёпал ладонью по седлу велика. – Пустишь поговорить?
Леночка пустила – но с некоторым сомнением. Моржов помнил, что Леночке говорить с ним не о чем.
Роман с Леной (и с проживанием в этой квартире) у Моржова длился примерно три месяца. Моржов тогда хорошо зарабатывал на евроремонтах, а потому произвёл на Леночку весьма благоприятное впечатление. Впрочем, дело было не в деньгах.
Леночка увидела пластины Моржова, и это решило судьбу её чувства к Моржову. Для всех без исключения моржовских подруг главным достоинством моржовских художеств было то, что Моржов рисует «похоже». И только одна Леночка сразу, без пояснений, поняла, что Моржов делает «иначе». Леночка вообще была девушкой умной, училась где-то в Москве на заочке. От ковязинских девушек (даже от Стеллы Рашевской) Леночка отличалась как амфора от чугунков. Леночка была давней, незамечаемой и привычной болью Моржова. После Стеллы только Леночку Моржов уже начинал любить по-настоящему, глубоко, полно, без снисхождения – пока сам же всё не испортил, когда нарушил своё обещание.
Пока Моржов разувался, в прихожую вышел молодой человек невысокого роста с очень серьёзным лицом. Видимо, это был нынешний мужчина Леночки.
– Это Боря Моржов, – мрачно пояснила ему Лена. – Нам поговорить надо. Не ходи пока на кухню.
Моржов не стал здороваться и прошёл туда, куда указала Лена.
– Надеюсь, ты явился не с целью восстанавливать отношения? – неприязненно спросила Леночка, включая электрочайник.
Моржов уселся у окна на табуретку.
– Почему бы и нет? – сказал он. – Подумаешь, я слова своего не сдержал!… Не сдержал одного – дам другое. Сейчас даже девственность восстанавливают.
Он защищался, а потому поневоле скатывался к ёрнически-хамскому тону. Он ничего не мог с собой поделать. В своё время Лена попросту сбила его с ног.
А суть его конфликта с Леночкой была довольно проста. Он напился. Лена оказалась потрясена этим. Она и не подозревала, что Моржов – алкоголик. Она взяла с Моржова честное слово, что тот больше не будет пить. Моржов, не задумываясь, пообещал – он ещё и не знал, что любит Лену, – а через месяц напился вновь. «Ты нарушил своё слово, – сказала Лена. – Ты ненастоящий. Таких, как ты, – миллион. Уходи». Уже в ту же ночь Моржов, как тролль, спал под мостом через Талку.
– Прекрати паясничать, – поморщилась Лена.
В тот раз она ещё сказала Моржову: «Я в тебя верила, а ты не сдержал слово. Я больше не верю. Тебя не существует».
– Какое у тебя дело? – напомнила Лена.
– Мне нужны сертификаты на школьников. До августа.
– Нет, – покачала головой Лена. Моржов помолчал.
– Мы можем быть в претензии друг к другу сколько угодно, – осторожно сказал он. – Но сертификаты – уже факт, а не эмоции. Зачем ты всё смешиваешь воедино? Ты, конечно, не обязана этого делать, но ведь ты можешь мне помочь.
– Я ничем не могу помочь привидению.
«Зря я поехал…» – подумал Моржов. Но встать и уйти он был уже не в силах. Хрен с этими сертификатами, не в них беда. Лена вычла Моржова из своей жизни – и вычла вообще из мироздания. А Моржов существовал и хотел подтверждения материальности своего существования. Он не привидение. Он настоящий. Пусть и свинья, но настоящая свинья. Хотя и законченной свиньёй Моржов себя не считал. Он поступил глупо и по-скотски, – но ведь он не младенца задушил, не квартиру Леночкину приватизировал, не родину предал. Он просто нарушил обещание и нажрался. Черепаха и слоны, на которых лежит мир, скорее всего, этого и не заметили.
– Тебе не кажется, что судить о людях по единственному критерию – это чересчур просто? – желчно спросил Моржов.
– Смотря какой критерий, – холодно ответила Леночка.
– Судить надо по сумме, по равнодействующей, а не по одному какому-нибудь вывиху…
– Без комментариев, – сухо сказала Лена и налила Моржову кофе. – Пей и уматывай.
Моржов пил кофе и смотрел на Леночку, боком подсевшую к столу. Леночка была девушкой просто миниатюрной, как кукла. Рядом с ней Моржов ощущал себя огромным, как Родина-мать. Моржов не понимал, как же в Лену вмещается всё то, что в ней есть, – и красота, и ум, и характер. И ещё Моржов помнил тяжесть тела Леночки в своих руках, помнил её яркую наготу, её жесты, пластику её движений…
Однажды Моржов попросил Леночку раздеться и встать, слегка нагнувшись, в сложном винтообразном развороте, словно бы она, собирая цветы на поле, не распрямляясь, оглянулась и протянула ему букетик. Моржов быстро набросал эскиз, а потом из листов пластика (украденных с евроремонта) вырезал несколько фигурных плоскостей. Потом он совместил их во что-то вроде небольшой скульптуры. Эту конструкцию он назвал «Девушка в темноте». В отличие от картины, скульптуру надо осматривать, обходя вокруг. Моржов ставил свою «Девушку» на стол и медленно вращал. Они с Леной смотрели и замирали: в динамике вращения скульптура оживала и воистину казалась девушкой, что раздевается в темноте при косом свете луны из окошка. Кромки вырезанных плоскостей, как лунный свет, вдруг очерчивали то один контур тела, то другой, но лишь в единственном ракурсе девушка внезапно воплощалась вся, словно ярко освещенная. И в этом ракурсе даже Леночка узнавала сама себя.
Ей Моржов и оставил «Девушку», когда уходил. Сейчас он дорого бы дал, чтобы узнать, как же Лена распорядилась его творением.
– А помнишь, как мы попали под дождь? – спросил Моржов. – Как ходили за грибами на Колымагины Горы? Как занимались любовью в пустой электричке?
Лена долго молчала.
– Ничего этого не было, – наконец сказала она тяжело и решительно.
Моржов, в которого она перестала верить, дематериализовался, и этот процесс цепной реакцией ушёл в прошлое, развеществляя всё, что было.
Моржов отвернулся и уставился в окно. Отсюда было видно пол-Пленума. Пленум изо всех сил тщился казаться городом, но ему недоставало масштаба, и потому он выглядел декорацией. Слишком уж близко синел лес за домами. Слишком большим был небосвод. Пленуму не хватало покровной мощи, чтобы создавать впечатление города. Чересчур уж выпирал ландшафт с его буграми и лощинами. Чересчур живуча была природа, которая превращала газоны в косматые лесные поляны, а на бетонных козырьках подъездов расстилала зелёные пятна мха. Неискоренимыми селянами оставались жители, что огораживали возле домов палисадники, держали на балконах какие-то длинные тесины, торчащие наружу, вместо асфальтовых тротуаров укладывали дощатые вымостки, а во дворах громоздили не гаражи, а сараи. На Пленуме, как в деревне, даже по улицам взрослые люди ходили посередине дороги, подростки подзывали друг друга свистом, а пожилые женщины, не желая подниматься по лестницам, кричали со двора в окна верхних этажей: «Пе-тров-на-а!… Ва-лен-ти-на-а!…»
– Тебе пора, – сказала Моржову Лена.
– Знаешь, Лен, а у нас всё равно ничего бы не получилось, – ответил Моржов. – Этот твой тест на выполнение обещаний висел надо мной, как дамоклов меч. Так жить тяжело. Тем более что и без этой проверки надо мной своих дамокловых мечей навалом. Одни мечи, неба не видно.
– Тебе пора! – тоном выше повторила Лена.
– Я тебя люблю, – просто сказал Моржов. – Я от тебя ничего не требую, но хочу, чтобы ты это помнила.
– Саша! – отчаянно крикнула Лена в комнату. – Выведи его отсюда!
В кухне тотчас появился Саша. Лицо у него было напряжённое.
– Пошёл вон! – яростно сказал он Моржову.
Моржов начал вставать, угрожающе вырастая до своего метр-девяносто-с-лишним роста. Он был на полторы головы выше Саши (и на две с половиной – Леночки). Ему показалось, что он может просто взять Сашу в щепотку, вынести на балкон и уронить вниз. Со своими габаритами Моржов ощущал себя не просто настоящим, а даже излишне настоящим. Но он собирался уходить – и больше не мешать Саше и Леночке, маленьким людям с их ломкими скелетиками и хрупкими, стеклянными принципами.
Моржов протиснулся мимо Саши в прихожую, сунул ноги в кроссовки, открыл дверь и выкатил велосипед на площадку. Саша захлопнул дверь за спиной Моржова с таким грохотом, будто спустил Моржова с лестницы.
Сергач жал на клаксон, словно капитан парохода в туманах Ла-Манша. Моржов вышел на крыльцо жилого домика и приставил к очкам бинокль. Белая «Волга» Сергача стояла посреди волейбольной площадки. Из-за чёрных, тонированных окон она почему-то напоминала летающую тарелку не очень-то дружественных инопланетян. В дальних кустах торчали любопытные упыри – они чего-то творили там под руководством Костёрыча и Щёкина. Оттолкнув Моржова, из домика вылетела Розка, ссыпалась с крыльца и понеслась к «Волге».
– Чего сигналите, как на пожаре?! – гневно кричала она на ходу. – Прекратите немедленно!
«Волга» замолчала. Передние её дверки открылись, и наружу полезли улыбающиеся Сергач и Лёнчик. Моржов сразу понял, что оба они уже пьянущие.
– Принимай гостей! – орал Сергач Розке.
Сергач прикатил в полной ментовской форме, только серая кепка с длинным козырьком не по уставу была сдвинута на затылок. Он сразу же облапил Розку, поцелуем запечатывая ей рот, а потом решительно повлёк Розку к веранде. Лёнчик нырнул обратно в машину и вынырнул уже с большим арбузом в левой руке и с пакетом – в правой. Ногой захлопнув дверку, Лёнчик поспешил вслед за Сергачом и Розкой.
Всё происходило так целеустремлённо, словно для Сергача и Лёнчика Розка являлась единственной обитательницей Троельги. Проще говоря, Сергач и Лёнчик никого не заметили и к себе не позвали. Но Моржов сразу счёл, что он не нуждается в приглашении, а потому решительно спустился с крыльца и тоже пошагал к столу, за которым уже рассаживались гости.
– Вы чего пьяные припёрлись? – вполголоса пугливо и яростно вопрошала Розка, вывинчиваясь из рук Сергача.
– Да по хер! – задорно отвечал Сергач и смеялся, вздёргивая бровки домиком: дескать, ну и мудно же, а?
Лёнчик бухнул арбуз на стол и деловито достал из пакета две бутылки водки.
– Ножик давай, – велел он Розке. – И стаканчики неси.
– При детях, что ли, пить собрался? – фальшиво-агрессивно спросила Розка. – Я же вам говорила – нельзя!
– Да хер на детей! – ещё веселее ответил Сергач.
– Алкаши… – вздохнула Розка с демонстративным сожалением, повернулась и пошла на кухоньку.
По её распрямившейся спине Моржов понял, что Розка всё равно довольна визитом Сергача, а потому согласна презреть нормы педагогики. Это ей даже как-то льстило: мол, у неё такая любовь, что весь мир отодвинут в сторону.
Моржов по-хозяйски перешагнул скамейку и сел за стол напротив Лёнчика и Сергача.
– Борян, держи пять! – радушно завопил Сергач и навалился на стол брюхом, протягивая Моржову руку для рукопожатия. Моржов посмотрел на неё в бинокль. Лёнчик только криво кивнул – он был занят: сгрызал с бутылки заевшую пробку.
Розка вышла с кухни с ножом и стопкой пластиковых стаканчиков. Видно, в кухне она придумала новый наезд на Сергача в компенсацию своей уступчивости.
– Сергачёв, убери машину с площадки! – потребовала она.
Сергач совсем сдулся от смеха.
– Хер с ней! – ответил он, вытирая слёзы.
Лёнчик разлил водку, взял нож и с ловкостью индейца, снимающего скальп, развалил арбуз пополам, а потом умело начал пластать одну половину на ровные полумесяцы.
– Давайте детям оставим! – Розка попыталась отодвинуть вторую половину арбуза, но Сергач перехватил её руки, совсем задыхаясь и не в силах произнести ни слова.
– Хер с ними, – за Сергача ответил Моржов. Сергач едва не стёк под стол.
– И что у вас за праздник? – с подозрением спросила Розка, наконец-то усаживаясь.
– Просто так, – ответил Лёнчик, вгрызаясь в арбузный ломоть.
– Сколько арбуз стоит? – Розка словно бы искала, к чему прицепиться.
– Успокойся ты. – Лёнчик очередью выплюнул семечки на стол. – Это мы у чурбанов взяли. Они, короче, на выезде из города с фуры торговали. Давайте накатим.
– Я при детях не пью! – отрезала Розка.
– Как хочешь, – не стал спорить Лёнчик. – Валерьян, поднимай.
– Может, вам обоим уже хватит?
– Розка, ты чего? – спросил Сергач, трясясь, как на кинокомедии. – Дай мужикам отдохнуть! Борян, будешь?
– Мамка накажет, – ответил Моржов. Сергач и Лёнчик чокнулись и выпили.
Моржов смотрел на Лёнчика, раскуривающего сигарету, смотрел на Сергача с его вечно вздёрнутыми бровками враля и думал, что ему до полного охренения уже надоели и Лёнчик, и Сергач. Идиоты. И вообще ему до полного охренения надоели все идиоты скопом.
Где-то за Троельгой затарахтел мотоцикл. Без сомнения, это мчались друиды. Они просекли, что в Троельгу проехала машина, – значит, появилась возможность поживиться.
Друиды выкатились из-за угла домика и остановились за «Волгой» тоже на волейбольной площадке, чего раньше никогда себе не позволяли. Но хамство оказывалось заразным, потому что внушало больше уважения. Увидев «Волгу» на запретном месте, друиды сразу сообразили, кто теперь командир, и быстро встроились в фарватер – носом в корму командира. Моржов понял, что друиды мгновенно переключились с его ОПГ на ОПГ Сергача. Конечно, чего уж тут гадать: у Моржова – только подачки, а у Сергача – власть.
Вытирая ладони о «тормоза» на своих штанах, друиды поспешили здороваться с Сергачом.
– О! – воспрял Лёнчик. – Щас, короче, мы пошлём этих чертей в деревню за винищем. А то что у нас девки не пьют?
– Сергач, чё у тебя баба не пьёт? – тотчас влез Моржов.
Розка посмотрела на Моржова с изумлением. Сергач сделал самодовольно-успокоительный жест.
– Мужики, пока вы на коне, – здороваясь с друидами, Сергач сразу приступил к делу, – вам задание будет… Смотайтесь-ка в деревню за вином, одна нога здесь – другая там. А то у нас девчонкам выпить нечего.
– Да без проблем, командир! – взбодрились друиды и побежали обратно к мотоциклу.
– Ты что, решил здесь общую попойку устроить? – спросила Розка у Сергача – негодующе, но на всякий случай шёпотом.
– Да вот по столечку всего! – Сергач показал Розке крохотный зазор между большим и указательным пальцами – словно невидимый бриллиант.
– Не надо этого! – ревниво упорствовала Розка, не желая подключения Сонечки с Миленой и последующей потери своего первенства. – Выпили уже – и хватит! Ты зачем сюда приехал – меня повидать или бухать?
– Сергач, чего тебя твоя баба плющит? – снова влез Моржов.
– Розка, ладно тебе орать, – повёлся Сергач.
– А ты чего суёшься? – накинулась Розка на Моржова.
– Сергач, твоя баба твоих друзей гнобит, – тотчас голосом склочника наябедничал Моржов.
– Розка, кончай, – попросил Сергач и тотчас захихикал: мудно ведь прозвучало!…
Разъярённая Розка отвернулась.
– Сонька, иди сюда! – вдруг заорал Лёнчик, увидев Сонечку.
Сонечка робко подошла – и вдруг в глазах Моржова начала двоиться. Похоже, это друг от друга отдирались сразу два мерцоида – будто размножались делением.
– Садись! – радушно распорядился Лёнчик, обнимая Сонечку за талию и усаживая рядом с собой.
Сонечка через стол посмотрела на Моржова и, краснея, опустила взгляд. На месте Сонечки Моржов впервые в жизни видел холодного, бледного мерцоида. Похоже, Сонечка перепугалась чуть не до обморока.
– Будешь? – спросил Лёнчик, придвигая Соне стакан с водкой.
– Нет… – едва слышно ответила Соня и помотала головой.
– Давай-давай, – бодро загудел Лёнчик, поднял стакан и поднёс к губам Сонечки.
Соня сделала глоточек и зажмурилась так плотно, будто впала в коллапс, как чёрная дыра.
– Ты чего девку спаиваешь? – взвилась Розка. Сергач только колыхался от беззвучного хохота.
– Чё, не заебали они тебя ещё? – Лёнчик кивнул на Розку и Моржова, обнимая Соню покрепче.
– Нет… – выдохнула Соня.
– К нам-то на работу не надумала? – напрямик ляпнул Лёнчик.
– Куда – к вам? – удивилась Розка.
От страха разоблачения Сергач превратился в сплошную сладкую улыбку, словно Чеширский кот.
– Э-э, бля… – растерялся Лёнчик, но сразу выправился: – К чёрту одному, короче, моему другану.
– А что у него за работа? – с подозрением допытывалась Розка.
– Проституткой, – честно ответил Лёнчик. Моржов ухмыльнулся. Лучший способ скрыть правду – это сказать её в шутку.
– Проституток вербовать – как раз для тебя работа, – буркнула Розка Лёнчику.
– Пойдём поговорим, – предложил Розке Сергач, чтобы замять тему. Он встал, тяжело вылез из-за стола и за руку потянул Розку на кухоньку.
Моржов смотрел на Сонечку: что Соня ответит Лёнчику?
– Я… нет… не могу… – промямлила Сонечка.
– Дура, там бабла, короче, в пять раз больше, чем здесь. – Лёнчик налил себе водки.
– Ну… не это… – тянула Сонечка.
– Сонечка, детка, сходи погуляй, – помиловал её Моржов.
Соня, как школьница, послушно встала и пошла куда-то в жилой корпус. Лёнчик проводил её весёлым взглядом.
– Чё, жмёшься, да? – понимающе спросил он у Моржова.
– А ты сам бы не жался?
– Мне похуй, – хмыкнул Лёнчик. – Одна баба уйдёт – я другую найду. Плакать не стану. Короче, все они одинаковы.
– Не у каждого с бабами такой порядок, как у тебя, – дипломатично заметил Моржов.
– Не пизди, – хитро сощурился Лёнчик. – У тебя-то с твоим баблом как раз всё заебок. Чо, трахнул уже Соньку?
– Тебе какое дело?
– Понятно. – Лёнчик налил водки и Моржову. – Чо не пьёшь-то? Давай… Раком Соньку ёб? Пиздец жопа, да?… Слушай, Борян, а Розку ты ещё не поимел?
– Не все такие, как ты, – быстроебучие, – ответил Моржов.
– Если ты Розку завалишь, Сергач ваще охуеет… – Лёнчик хохотнул. – Он-то, короче, думает, что он тут самый главный ёбарь.
От водки Лёнчика косило всё круче, но по молодости лет он не терял жизненной активности. Он оглянулся, чтобы запомнить, куда ушла Сонечка, и вновь повернулся на Моржова.
– А ты, бля, думал, что бабками всё решишь? – спросил он.
Моржову неохота было спорить с пьяным Лёнчиком, и он только пожал плечами, посмотрев на Лёнчика в бинокль.
– Срал я на твои бабки, – прямо в бинокль сказал Лёнчик. – Было бы у меня столько бабла – хер бы я его на баб тратил. Баб во чем имеют! – Лёнчик выразительно постучал себе в лоб указательным пальцем. – Короче, если в башке у тебя ни хера нету, то и бабы тебе не дадут, понял? Для баб мозги нужны! Есть мозги – будут и бабы, будут бабы – будет и бабло. Меня, думаешь, почему бабы любят? Потому что я их мозгой перешибать умею!
– Дискуссия на тему «пяди или бляди?», – изрёк Моржов и, закуривая, уточнил: – Значит, у меня мозгов нету?
– А хули тогда ты здесь торчишь?
В кухоньке раздался звон посуды, а потом из двери вылетела помятая и взъерошенная Розка.
– Обломала Сергача? – ехидно спросил её Лёнчик.
– Иди ты! – злобно закричала Розка. – Прикатили здесь нажравшись, ещё и секса подавай!
Из кухоньки появился Сергач, улыбаясь шире хари.
– Ну чо ты? – С весёлой укоризной он ущипнул Розку за бедро.
Розка плюхнулась на скамейку рядом с Моржовым. Моржов понял, что Розка сейчас была бы рада уйти от Сергача и Лёнчика, но боялась, что без присмотра они, пьяные, опозорят её ещё хлеще.
– Хорош жрать! – крикнула Розка. – Идите лучше проспитесь!
И тут – наверное, по ассоциации – Розка вспомнила о пропавших спальниках.
– Ты, говнюк, вообще отдавай мне деньги за украденное! – накинулась она на Лёнчика. – Сергачёв, он в прошлый раз у меня шесть спальников упёр!
– Чо, охерела? – мгновенно отреагировал Лёнчик. – На хуй они мне? Я чо, турист, что ли, какой?
– А кто ещё мог взять, кроме тебя?
– Хоть кто мог, – подсказал Лёнчику Моржов. – Я мог.
– До хера народу вокруг! Ты на меня, короче, бочку не кати!
Лёнчик, щурясь, смеялся и явно врал.
– Сергачёв, чего ты молчишь? – воззвала Розка. Сергач ржал так, что ладонью придерживал кепку на затылке.
– Розка, ты чего? Кончай мудить!… – еле выговорил он.
– Я тебе точно говорю, что это Каликин взял!…
– Докажи, – негромко подсказал Моржов.
– Докажи! – тотчас с возмущением потребовал Лёнчик.
Он был не против обвинения в краже – его обижала огульная бездоказательность, которая свидетельствовала о неуважении.
– Сергачёв! – гневно и требовательно закричала Розка.
– Да ну тебя! – махнул на неё рукой Сергач. – Нашла, тоже мне… При чём тут Лёнька?
Розка бешено посмотрела на Сергача.
– Тогда дай мне денег заплатить за пропажу, – глухим голосом сказала она. – У меня зарплаты не хватит расплатиться! Все отпускные улетят!
– Откуда у него деньги? – подсказал Моржов.
– Розка, откуда у меня деньги? – согласился Сергач. – Сам весь в долгах!
Моржов подумал, что мент Сергач живёт уже при коммунизме. Отдаёт по способностям, а получает по потребностям. Всё у него есть, а денег нету.
Розка замолчала, глядя на Сергача и Лёнчика каким-то новым взглядом.
Где-то рядом, сбоку вдруг образовался Ничков.
– У вас у машины фары горят, – угрюмо сообщил он.
– Смир-р-на! – обернулся на него Сергач. – Крру-гом! Шагом марш отсюда!
Ничков молча исчез.
– Ты чего на детей орёшь? – как-то спокойно спросила Розка.
Сергач опять затрясся, расползаясь вширь.
– Салабоны же, – пояснил он.
Он потянулся к арбузу и локтем опрокинул бутылку. Бутылка покатилась по столу, водка полилась на колени Лёнчику.
– Бля-а!… – вскакивая, завопил Лёнчик на всю Троельгу.
– Хуйня, вторая бутылка есть, – успокоил его Сергач.
– Надо её раздавить, – деловито предложил Моржов.
– Хватит! – резко и жёстко сказала Розка. – Или укладывайтесь спать, или убирайтесь!
– Ты чо? – Сергач тотчас развёз рожу улыбкой. – Розка, фиг ли?… Ладно тебе, хули ты обижаешься?…
– Или спать, или убирайтесь! – твёрдо повторила Розка, глядя в пустоту.
– Да мы же только начали… – Сергач попробовал накрыть своей ладонью ладонь Розки, но Розка убрала руку. – Подумаешь, малёхо выпили… Материться больше не будем, честное слово!
– А чо не будем-то? – подсевал Моржов. – Не мужики, что ли?
– Во, Борян правильно говорит…
За Троельгой затарахтел мотоцикл, и вскоре друиды вкатились на волейбольную площадку. Запыхавшиеся, будто не ехали, а бежали, оба друида появились у стола. Они победно водрузили среди арбузных корок две бутылки вина и уселись на скамейку с видом людей, честным трудом заработавших награду и компанию.
– За всё – двести тридцать, – сказал Бязов (Чаков).
– Я не буду, – отвернулась Розка.
– У тебя деньги есть? – спросил Сергач Лёнчика.
– Ни хуя.
Сергач захихикал:
– Мужики, считайте – это ваш подарок нам.
Друидов, уже разобравших пластиковые стаканчики, как громом поразило.
– Э-э, командир, мы так не договаривались, – осторожно сказал Чаков (Бязов).
– Бабы ваши – и деньги с вас, – добавил Бязов (Чаков).
– Какие тебе тут бабы? – разозлилась на Бязова Розка. – Бабу у себя в бане найдёшь!
– Слушай, Валерьян, короче, поехали в баню?! – вдруг осенило Лёнчика. – У Анжелы сейчас свободно!
Сергач сморщился, давая понять, чтобы Лёнчик прикусил язык.
– Не пиздите, мужики, – сказал Сергач друидам. – Повелись за два стольника… Подарок так подарок.
– Для тебя, командир, два стольника, может, и не деньги…
– Пасть закрой, – милицейским голосом посоветовал Сергач.
Друиды, сжавшись, замолчали.
– Лёнька, открывай баллон, – распорядился Сергач.
– Эй, вы!… – вдруг окликнула всех Розка и внятно и чётко, с интонацией безмерного утомления, сказала: – Убирайтесь все! Катитесь отсюда! Пошли вон!
– Сергач, тебя твоя баба посылает, – пояснил Сергачу Моржов.
– Ты чо, Розка… – начал было Сергач по второму кругу.
– Хрена ли ты скулишь, как задрищанец какой? – сказал Сергачу Моржов.
– Я тебе говорю – поехали в сауну, – напомнил Лёнчик.
– Чё, ехать, что ли? – спросил Сергач у Розки.
– Едь, – ответила Розка, не глядя на Сергача. Сергач скорчил недоуменную рожу: ну ладно, мол…
Он – со всей душой, а ему – «пошёл вон»…
Лёнчик быстро намахнул водки, встал и пошёл к машине.
– Командир, деньги-то не отдашь? – робко спросили друиды.
– Идите на хуй, – кратко ответил Сергач. - Розка…
– Всё! – отчаянно крикнула Розка.
В «Волге» взвывал, но никак не схватывался двигатель. Лёнчик несколько раз дёргал стартёр, но без толку.
– Сергач, бля!… – крикнул он издалека. – Мы, короче, аккумулятор посадили!… Хуй щас уедем!
Лёнчик вылез из «Волги» и остановился, разглядывая мотоцикл друидов. Поразмыслив, он пошагал обратно к веранде.
– Слышь, черти, мы щас ваш мотоцикл возьмём, лады? – сказал он Бязову и Чакову.
– Э-э… как? – совсем растерялись друиды.
– Жопой об косяк. Нам до города пешком, что ли, хуярить?
– Не… – засуетились друиды. – Вы чего, мужики?…
– Да не ссыте, – пренебрежительно бросил им Лёнчик. Он собирал со стола бутылки – и винные тоже – и складывал в пакет. – Завтра я приеду за «Волгой» и отдам вам ваш «ижак».
– Дак ты это… – Друиды торопливо выбирались из-за стола.
– Валерьян, пошли. – Лёнчик толкнул Сергача в спину. – Давай живее, а то, короче, баню займут.
– Ладно, я завтра приеду, – пообещал Сергач Розке и начал выбираться из-за стола.
Розка не ответила.
Пошатываясь, Сергач пошёл к мотоциклу, отодвинул друидов и полез в коляску. Моржов подумал, встал и тоже пошагал к друидам. Друиды суетились вокруг Сергача и Лёнчика, заискивающе заглядывали им в лица. Лёнчик влез на седло и рассматривал управление.
– Где, бля, тут чо?… – бормотал он.
– Ты только сильно не газуй… – просил Бязов (Чаков).
– Мужики, вы какого хрена им свою мотоциклетку отдаёте? – напрямик спросил Моржов у друидов.
Весь кураж с друидов слетел, и сейчас Моржов уже не путал Чазова и Бякова.
– Дак что… – тупо и бессильно пробормотал Чазов.
Бяков молча указал глазами на Сергача, поясняя ситуацию.
– Это Валера Сергачёв, прекрасный парень, только пьяный в жопу, – насмешливо ответил Моржов.
Сергач, которого в коляске окончательно разморило, что-то замычал и заплямкал губами.
Лёнчик оглянулся, с интересом слушая разговор.
– Менту не дашь, так он потом со своими приедет… – осторожно сказал Бяков. – Отпиздят всех… Или наркоту какую подбросят – и в СИЗО…
– Хотите, я вам ствол дам? – предложил Моржов друидам. – Настоящий. Бесплатно. Приедут менты – будете отстреливаться.
Но друиды отвернулись от Моржова. Этот разговор для них потерял смысл.
– Ты уж побереги машину… – попросил Лёнчика Чазов. – Там, на колдобинах, ещё где…
Лёнчик не ответил и топнул по педали. Мотоцикл взревел.
Моржов сплюнул, достал сигареты и пошёл обратно к веранде.
Розка уже сгребала арбузные корки в большую кастрюлю для мусора. На скамейке стояло ведро с водой, в котором плавала тряпка – вытирать заплёванный семечками и окурками, залитый водкой стол. Розка наводила чистоту и не поднимала головы.
На следующий день Лёнчик приехал на облезлом рыдване с какими-то знакомыми ему уголовниками из Колымагино – и без Сергача. Мотоцикл друидов он не пригнал: сказал, что забыл. Уголовники подцепили «Волгу» на трос и утянули на буксире.
Вечером Щёкин достал всех, и Моржова тоже. У костра Щёкин нажбанился пивом и сначала понёс пургу, затем начал икать, а потом принялся падать в огонь. Моржов потащил Щёкина в корпус.
– Зап-правлены в планшеты космические карты… – бормотал Щёкин, безвольно волочась под мышкой Моржова. – К-космос покоряется отважным… Б-рис, где моя геостационарная орб-бита?…
– Ты уже на ней, – сказал Моржов и свалил Щёкина на койку.
Он забросил щёкинские ноги на спальник, стащил кроссовки и поставил их на пол в изголовье кровати.
– Блюй сюда, – сварливо посоветовал он. Щёкин уже спал.
Моржов вернулся к костру. Возле огня на брёвнах сидели только Розка и Сонечка. Гул пролетавших вдали за лесом поездов звучал в темноте словно ниоткуда. Он как-то неимоверно углублял собою толщу ночи, будто морской лот, не достигающий дна.
– Как это твоего Щёкина ещё в педагогах держат? – брезгливо спросила у Моржова Розка.
– А чем он плох? – буркнул Моржов.
– Он бухарик.
– Бухарик, – назидательно пояснил Моржов, – это тот, для кого бухать важнее всего прочего. А Щёкину бухать – просто отдых.
– Хороша релаксация…
– Релаксирует он после креатива. А после работы – отдыхает. Между прочим, из тех шестерых детей, которые сюда к нам приехали, четверо – щёкинские. Это две трети.
– Шпанюги.
– Тем более. К другим педагогам они бы и в кружок не ходили, а у него даже сюда приехали. Значит, Щёкин хороший педагог.
Моржов не стал бы спорить с Розкой о Щёкине, если бы рядом не было Сонечки. Пока Щёкин надувался у костра пивом, Моржов в лесу нагнул Сонечку над пеньком, а потом, уже застёгивая штаны, подумал: похоже, ему пора передаривать Сонечку Щёкину. В этот раз он забыл перед сексом слопать виагру, но проблем не случилось. Всё сработало по привычке, по инерции, с разгона, без мандража. Значит, секс с Сонечкой уже переставал его волновать, как прежде; переставал быть чудом и праздником. А без праздника Моржову было неинтересно.
Жилой корпус, кусты и домик кухни вдруг осветились во тьме, как театральная декорация. Это подъезжала машина с зажжёнными фарами. Моржов поначалу не понял, откуда она едет, а потом услышал хруст гальки под колёсами и обернулся. Машина катила прямо по пляжу вдоль Талки. Ни Сергач, ни Манжетов не поехали бы по пляжу, когда есть дорога. Кого же принёс чёрт?…
Легковушка грузно подкатила и остановилась, едва не уткнув бампер в поясницу Моржова, сидевшего на бревне спиной к машине. Машина была облезлая и раздолбанная. Фары ослепляли Моржова, Розку и Сонечку. Никто из машины не выходил. Слышалось только «бутц-бутц-бутц» из салона, где играл блатной шансон. Казалось, что весь объём салона заполняет огромное, дряблое и липкое сердце, которое колотится изнутри в окна машины, отклеиваясь от стёкол после каждого толчка.
«Местные», – понял Моржов. Те самые, что утром отбуксировали «Волгу» Сергача. Н-да, давно уже следовало ожидать их визита. Вот они и явились. Явились с образцовым хамством: подкатили и встали, осветив всех, но не показывая себя.
Розка и Сонечка от света фар прикрылись ладонями. Моржов снова повернулся и раздражённо грохнул кулаком по капоту. Фары, словно подумав, нехотя погасли.
Ещё через некоторое время все четыре дверки машины открылись, и наружу полезли парни из Сухонавозово. В машине их оказалось восемь штук. Они подходили к костру с разных сторон и по-волчьи – до последней возможности не выступая на свет, да и на свету прячась друг за друга.
– Здорово, соседи! – весело воскликнул один из приехавших, похоже – лидер. Его весёлость не вязалась с опасливым выжиданием в машине и с угрюмыми повадками остальных.
– Серый, – представился он, протягивая руку Моржову. – Пустите у костерка посидеть?
Моржов пожал плечами.
– Девчонки тут у вас… – устраиваясь, заметил Серый и оценивающе прищурился. – Как звать-то?
Прочие парни молча рассаживались по брёвнам, как массовка.
– Роза, – кокетливо заулыбалась Розка. Похоже, ей понравилось возрастание процента мужиков вокруг её персоны. – А это – Соня.
– Угости огоньком, брат, – обратился к Моржову Серый.
Понятно, что у всех восьмерых сухонавозовцев не могли разом закончиться спички и зажигалки. Моржов прочёл в этой просьбе анонс для расстановки сил: если не куришь – то не мужик, а если угощаешь – то шестёрка.
Моржов протянул Серому коробок и сказал:
– У костра от спичек не прикуривают, дурная примета.
Серый предпочёл не услышать. Прочие парни тоже закурили. Говорить им было нечего, да и не умели они, поэтому все курили с каким-то особенным глубокомыслием – глядя в огонь и наклоняя головы в позицию «собачка думает», будто пили из-под крана.
– А мы уже давно заметили, что в этом лагере какие-то пионеры завелись, – улыбаясь, сказал Серый Розке.
– Что значит – завелись? – с удовольствием возмутилась Розка, провоцируя разговор. – Как тараканы, что ли?
Сухонавозовские парни вразнобой захмыкали.
– Ну, приехали, – согласился Серый. – Много у вас пионеров?
– Хватает, – опережая Розку, сбоку сказал Моржов. Чем больше пионеров – тем больше свидетелей; только такая логика была для местных значима.
Моржов изначально понял, каким будет нерв этого разговора. Всё по-приятельски, всё на улыбках, но смысл приезда гостей только один: развлекуха с выгодой. То есть побухальник на халяву, или драка, или ёбля. На худой конец – кража. Вообще-то, скажем, у друидов смысл контакта с Троельгой был точно такой же. Но друиды были старше, а потому немного умнее, и развлекуха друидов ограничивалась выпивкой, которую спонсировал Моржов. Костёрыч наверняка бы не согласился с Моржовым. Может, ребята приехали просто узнать, кто поселился в лагере, или даже помочь чем-нибудь?… Но хренушки. Если бы у сухонавозовских гостей были мотивы Костёрыча, то они не приехали бы ночью и ввосьмером.
– И много вас тут вожатых? – допытывался Серый.
– Шестеро, – кокетничала Розка так, будто речь шла о претендентах на её руку и сердце.
– И что, – Серый кивнул на Моржова, – кроме Боряна, все такие же красивые, как ты?
– А я что, не красивый? – спросил Моржов. Сухонавозовцы заржали.
Моржов влез нарочно – чтобы его посчитали дурачком. В этом случае дело дойдёт до конкретики быстрее – и быстрее разрешится. Иначе эти уроды просидят здесь до утра.
– Не, Борян, ты не обижайся, это я так, – преувеличенно сконфузился Серый и снисходительно похлопал Моржова по плечу. – Сам понимаешь…
– А у нас тут трое на трое. – Розка вернула себе внимание гостей. – Три пары.
Похоже, Розка просто подзадоривала Серого. Моржов подумал, что зря он так долго возился с Сонечкой и тянул с приставаниями к Розке, особенно после морального краха Сергача, под крылом которого Лёнчик украл у Розки спальные мешки. Розка озверела без мужского интереса к себе, и её озабоченность обрушилась на Серого. А Серый сразу учуял тропку, где не стоят капканы.
– У-у! – шутливо провыл Серый, испытующе глядя на Розку. – Если так, то нам тут делать нечего…
– Может, всё-таки найдётся? – с неким обещанием весело предположила Розка.
Моржов был уверен, что если бы Розкина озабоченность была направлена на него, на месте Розки он видел бы мерцоида.
– А чё ты предложишь? – как-то запросто, совсем уж по-уголовному спросил кто-то из парней у Розки напрямик.
– А чё ты сможешь? – в тон ему агрессивно ответила Розка. – Ничё, да?
– Прижмись давай, баран, – одёрнул приятеля Серый.
Массовка подобострастно хохотнула.
– А Соня у вас чего молчит? – спросил Серый.
– Хочет – и молчит, – вылез из массовки кто-то другой.
– Хотчет – и малчит? – с грузинским акцентом переспросил Серый откровенно двусмысленно.
Это была цитата из очень старого и скабрезного анекдота. После Стеллы Рашевской Моржов насобачился легко выуживать из речи ковязинцев популярные в Ковязине цитаты.
Розка фыркнула и напоказ отвернулась. Возмутилась она типа как непристойным намёком, но на самом деле – переключением внимания на Соню.
– Всё-всё, мужики! – Серый принялся утихомиривать развеселившуюся массовку. – Зачем девушек пугаете?
– Кто здесь кого пугает? – презрительно спросила Розка, явно не желавшая, чтобы намёки завершались.
– Кто здесь девушка? – с Розкиной интонацией тихо сказал кто-то из массовки.
Моржовская политика выставления себя дураком сразу дала результат: раздувая ноздри, гости уже ходили вокруг лакомой темы. А Моржова уже никто не принимал в расчёт, поэтому обычные ритуальные разговоры были опущены. Ни Серый, ни массовка уже не собирались рассказывать, какие вокруг Троельги грибы и ягоды, какая тут рыбалка и как восхищались местными красотами те, кто посетил Троельгу в прошлом году. Разумеется, гостям куда интереснее был актуальный вопрос: кому и как дадут Розка и Сонечка.
– Ребята, поздно уже, нам спать пора… – как можно интеллигентнее проблеял Моржов.
– Дак иди, Борян, спи, – посоветовал Серый. – А мы тут с девчонками ещё поболтаем. Да, девчонки?
Розка, опомнившись, тревожно глянула на Моржова. Моржов послушно встал. Он видел, как Розка и Сонечка мгновенно перепугались: неужели Моржов оставит их наедине с местными?… Моржов злорадно ухмыльнулся. Пусть Розка получит, чего заслужила. Ей ведь хотелось позаигрывать с мужиками? Хотелось.
Моржов перешагнул бревно и побрёл по тропинке к корпусу.
– Спокойной ночки! – издевательски пожелал кто-то от костра.
А Серый уже принялся хозяйничать:
– Девчонки, давайте выпьем, а? Не стесняйтесь, здесь все свои. Рыжий, неси флакон из машины…
Моржов добрался до комнаты, где дрых Щёкин, выволок из-под кровати свой рюкзак и достал пистолет. Он уже собрался возвращаться, как в голову ему пришла отличная мысль. Не надо совершать подвиг самому, а надо подсунуть в герои Щёкина. Герою в награду будет положена девушка. Вот Моржов и спихнёт Щёкину Сонечку. Это, конечно, всё как-то прямолинейно, но Моржов по опыту знал, что именно такие незамысловатые комбинации обычно и реализуются.
Моржов принялся толкать и тормошить Щёкина. Тот застонал, открыл глаза и медленно сел на койке.
– Как мне хреново… – осознав себя, заныл он. – Чо я так нажрался?… Выпил-то чуть-чуть: две банки пива и пять…
– Вставай, сучий хрен, тебя ждут великие дела, – торопил Щёкина Моржов.
– Какие? – ужаснулся Щёкин.
– Там местные явились, хотят с девками трахаться. Вот тебе пистолет. Будешь стрелять по врагам. А я тебе за это пива найду.
Щёкин уже видел у Моржова ПМ, а потому не удивился.
– Пиво – это хорошо, – согласился он. – Только я пацифист. Вдруг кого убью?
– Одним долбоёбом больше, одним меньше – никто и не заметит, – возразил Моржов, задрал на Щёкине футболку и всунул пистолет под ремень его джинсов.
– Пиво вперёд, – подумав, приказал Щёкин. – А то вдруг я погибну в схватке? Зря, что ли?
У Моржова в заначке всегда имелась пара банок на случай экстренного приведения Щёкина в статус. Моржов извлёк одну банку и сунул Щёкину.
– Я выпью и приду, – пообещал Щёкин. – Мистер Кольт установит демократию.
Моржов пошагал обратно к костру.
Сухонавозовцы чувствовали себя уже свободно и комфортно. Из машины хрипло страдал опереточный уркаган – какой-нибудь очередной Митя Калёный или Данила Козырь. Розка теперь помалкивала, как Сонечка. Обе они сидели в одинаковых напряжённых позах, сдвинув колени, смотрели в землю и держали в руках пластиковые стаканчики с водкой. Серый сидел рядом с Розкой и обнимал её за плечи. Другой тип пристроился рядом с Сонечкой. Массовка гомонила и пересмеивалась. Самый мелкий из массовки возле машины с треском ломал на дрова доски, которые днём натаскали упыри, чтобы построить плот.
– Что-то не спится, – пояснил Моржов, появляясь на свету за спинами Серого и Сонечкиного кавалера. Носком кроссовка Моржов потыкал кавалера в ягодицу: – Зёма, пусти, это моё место.
Розка через плечо метнула в Моржова негодующий взгляд.
Сонечкин кавалер оглянулся и растерялся. Моржов нагнулся, за талию подвинул Сонечку по бревну, уселся между Сонечкой и её парнем, положил руку Сонечке на лопатки и негромко сказал:
– Всё, больше не бойся. Я с тобой.
– Борян?… – удивился Серый.
Розка ревниво и решительно вывернулась из-под его руки, встала, перешла к Моржову и села рядом, бесцеремонно отпихнув совсем обомлевшего Сонечкиного кавалера.
– Ты чего сбежал? – злобно прошипела она в ухо Моржову.
– А ты чего перед ними жопой завертела? – шёпотом спросил у Розки Моржов. – Приключений хочешь? Щас будут.
Но Серый, похоже, не желал начинать приключения прямо щас. Опустив глаза, он подумал, а потом достал бутылку водки и налил стаканчик.
– Борян, водяры накатишь?
– Накачу, – согласился Моржов. – Наливай сразу две, ещё наш друг придёт. А-а, вот он…
Сухонавозовцы молча повернулись лицами к тропинке. По тропинке, спотыкаясь, плёлся Щёкин и на ходу пил пиво.
– Цой жив, – сказал кто-то из массовки.
Нога Щёкина запнулась о камень, и Щёкин растянулся на тропе. В одну сторону покатилась пивная банка, в другую сторону из щёкинских штанов полетел пистолет.
– Бля, он со стволом… – тихо прокатилось по массовке.
Кряхтя, Щёкин на карачках дополз до пистолета, засунул его обратно на брюхо, встал и побрёл к костру.
– Только не злите его, – громко предупредил Моржов всех присутствующих. – Он психованный, когда нажрётся.
Моржов вскочил с бревна, уважительно подхватил Щёкина за бока и бережно усадил на другое бревно – сбоку от сухонавозовцев. Потом Моржов метнулся к Серому, вынул из его руки стаканчик водки и поднёс Щёкину, как лакей. Щёкин выпил. Моржов присел рядом, тревожно глядя Щёкину в лицо. В горле у Щёкина заклокотала тошнота.
– Сейчас его вырвет! – с опаской в голосе сказал Моржов сухонавозовцам.
Сухонавозовцы торопливо раздвинулись с траектории возможного извержения. Они смотрели на Щёкина так, будто тот собирался родить ртом слона. Но Щёкин переглотнул и удержался.
– Наш мужик! – с облегчением сказал Серый, тем самым быстро примазываясь к Щёкину в друзья. Он привстал и протянул Щёкину руку: – Я – Серый. Держи краба!…
И тут Моржов понял, что Щёкин вусмерть пьян. Вусмерть пьян через каких-то десять минут после пробуждения. Видно, сказались старые дрожжи.
Щёкин тупо посмотрел на руку Серого. Моржов только открыл рот, чтобы дать Щёкину совет поздороваться с Серым, как вдруг Щёкин абсолютно самостоятельно совершил самый красивый (на взгляд Моржова) поступок из всех человеческих поступков, которые Моржов видел в своей жизни. Щёкин слегка наклонился и харкнул в ладонь Серого.
Массовка остолбенела. Розка распрямилась, изумлённо уставившись на Щёкина. Сонечка глупо открыла рот.
– Ты чо, бля, оборзел, сука?! – заорал Серый, отскакивая и вытирая руку о штаны.
– Кто здесь?… – вскинулся Щёкин, поглядел по сторонам и безмятежно спросил у Моржова: – Б-рис, это что за отроки из вселенной?
Похоже, он уже напрочь забыл всё, что Моржов сказал ему про местных. Моржов быстро приник к уху Щёкина и внятно произнёс:
– Пэ-эм!
Щёкин механически сунул руку под футболку на пузе, вытащил пистолет и посмотрел на Моржова.
– В которого пульнуть? – спросил он.
– В костёр! – беззвучно сказал Моржов, указывая бровями.
Щёкин сощурил один глаз, отыскивая взором костёр, вытянул руку с пистолетом и бабахнул в угли. Отдачей его повалило на спину, но Моржов успел поймать его и вернуть в вертикальное положение, как ваньку-встаньку. В грохоте выстрела из костра вышибло фонтан огня, искр и головней. Розка взвизгнула, закрыв уши руками, а Сонечка ладонями прихлопнула открытый рот, словно туда залетел уголь.
Массовка поползла во все стороны.
– Ты чего, земляк, сразу за пушку хватаешься?… – крикнул Серый, отступая в темноту. – Поговорим как мужики!…
«Как мужики – это ввосьмером на одного», – подумал Моржов, но вслух сказал:
– Эй, паца, он уже никакашка!… Вы лучше домой катите. Если он пушку достал – я ни за кого не ручаюсь.
– Эт-то был п-протубер-ранец! – восхищённо пробормотал Щёкин. – 3-звёзды становятся ближе… Б-рис, можно ещё раз?…
– В костёр – валяй, – тихо согласился Моржов. Щёкин снова начал поднимать пистолет. Брёвна уже были пусты. Даже Розка с Сонечкой съехали назад – попами в траву.
– Серый, уводи мужиков, а то ведь он завалит кого!… – надрывно взвыл Моржов. – Он всю Чечню прошёл, я сам видел!…
– Еблан отмороженный… – пробормотал Серый, боком двигаясь к машине.
В темноте захлопали дверки машины, взвыл движок, галька брызнула из-под колёс. Не зажигая фар, чтобы не привлекать внимания Щёкина, машина уползла назад в темноту, как черепаха.
– А на посошок?… – глядя ей вслед, обиженно крикнул Моржов.
Розка и Сонечка, оказывается, уже стояли за спинами Моржова и Щёкина.
– Моржов, отними у него оружие! – истерично завопила Розка.
Щёкин снова целился в костёр. Моржов схватил Щёкина за руку, вывернул из щёкинской ладони пистолет, щёлкнул предохранителем, встал и засунул ПМ теперь уже себе под ремень.
– А дальше пора спать, – распорядился он. – Война закончилась, всем спасибо.
– Откуда у вас пистолет? – гневно налетела на Моржова Розка.
– Я его у Сергача спёр, – ответил Моржов. – Зачем ему сразу четырнадцать?
– А если бы сейчас убили кого? – напирала Розка.
– Розка, блин! – с чувством сказал Моржов. – Не фиг здесь сидеть было, когда эти уроды приехали! Уходить было надо! Не хочешь конфликта – не заигрывай с кем попало! Тем более – с местными ублюдками, ночью, за городом и без защиты! Тоже мне маркиза де Помпадур! Вперли бы вам с Сонькой по четыре полена во все дырки, так, может, ума-то бы и прибавилось! Ты где живёшь? Ты, бля, в России живёшь! Шаг в сторону – и пиздец, поняла? Скажи ещё спасибо Щекандеру, что пришёл и всех разогнал!
– Моржов, ты хамло! – отчаянно крикнула Розка и отвернулась.
Сонечка села на бревно, уткнулась лицом в колени и заплакала. Моржов шагнул к ней и нежно погладил по голове, потом опять подхватил Щёкина за бока, поставил на ноги и сунул себе под мышку.
– Идите спать, девчонки, – сказал он напоследок. – Честное слово, поздно уже.
Он поволок Щёкина по тропинке к спальному корпусу.
– Б-рис, отдай пс-толет… – бормотал Щёкин из-под руки Моржова. – Б-дет грж-нская война, я за б-лых воевать п-ду… За крс-ных уже в-вали, ни хрена хор-шего не пол-чилось…
Когда Моржов затащил Щёкина в холл, у стенда «План эякуляции» стояла Милена. Она была в лёгких ночных шортиках и в маечке, поверх которой накинула куртку.
– Что стряслось? – тревожно спросила она. – Стреляли, что ли?
– Это в костре петарда Гонцова хлопнула, – сказал Моржов. – Всё нормально, Милена. Иди спать.
Кажется, он впервые обратился к Милене на «ты».
Над Троельгой завис дождь, покрыл её собою, будто при соитии. Длинными прозрачными пальцами он нежно гладил стёкла окошек, как эрогенные зоны, сладостно шептал в траве, трепетал в кустах тихим блаженством. Талка от истомы закрыла глаза, а Матушкина гора со всхлипом потеряла дыхание ветра. Только мокрый, суровый ельник стоял всё так же строго и вертикально, словно монастырь.
Упыри, Наташа Ландышева и Серёжа Васенин сидели на веранде под крышей и резались в карты. Моржов, Щёкин, Костёрыч, Сонечка, Розка и Милена пережидали дождь в холле жилого домика. Все принесли себе по стулу, а неимущий Щёкин приволок тумбочку. Скрестив руки на груди, Розка в клубах испарины встала в раскрытых дверях холла и следила за упырями.
– Кто научил их в карты играть? – недовольно спросила она.
– Я, – спокойно признался Моржов. – Но это хорошая игра – покер. В неё удобнее всего играть вшестером.
– Ну и что? – не поняла Розка.
– А то, что мальчишки всегда гонят Серёжу и Наташу из своих игр. А вот теперь – нет, потому что с Серёжей и Наташей им интереснее.
– Самый умный, что ли? – фыркнула Розка Моржову.
– Из вас, Борис Данилович, наверное, получился бы неплохой педагог, – заметил Костёрыч.
– Вряд ли, – дипломатично ответил Моржов.
Он не представлял, как растить детей такими, какими они должны быть. Он мог бы только штамповать из них новых Моржовых.
Не расцепляя рук, Розка прошла по холлу и уселась на свой стул.
– Осенью, – веско и зло сказала она, – в МУДО вообще никаких педагогов не будет. Ни хороших, ни плохих.
– Роза Дамировна, не надо кликушествовать, – мягко осадил Розку Костёрыч.
– Вам всем хочется, чтобы я молчала! – тотчас заявила Розка. – Чтобы всё тихонько и спокойненько было! А потом Шкиляева – р-раз! – и вышибет всех!
– Какая Шкиляева? – изумился Моржов. – Вы кляузу послали? Послали. Осенью Шкиляева уже будет на панели торговать своим непривлекательным телом.
– Чего ты издеваешься? – полыхнула Розка. – Сам-то вообще ничего не сделал!
– Сделаю ещё, – пообещал Моржов. – Я молодой.
– Иди! Делай! Рисуй нам сертификаты! Чего сидишь-то?
– Дай хоть покурить, – обиженно ответил Моржов.
Он встал, доставая сигареты, и занял Розкино место в дверях.
– А я почему-то верю, что Борис Данилович выполнит всё, что пообещал, – призналась Милена.
– Ага, – скривилась Розка. – Вы поверьте ему – он вам и не такое ещё наобещает.
Моржов посмотрел на сердитую Розку. Розка явно выбрала его в качестве объекта наездов. Почему? Ведь он не самый удобный для таких вещей объект. Щёкин удобнее, потому что лентяй и выпивоха. И Костёрыч удобнее, потому что безответный. Да ведь и Розка сама же целовалась с Моржовым в кухоньке… Не-е, всё не случайно. Может, Розкины атаки – это провокация Моржова на несимметричный ответ?…
– Не преувеличивайте, Роза Дамировна, – мягко попросил Костёрыч.
Розка в досаде махнула на всех рукой и отвернулась к окошку, за которым в ритме неспешного акта кивали зелёные ветви. Розка и сама нервно покачивалась, словно воцарившееся отсутствие партнёра переполняло её потенциальной энергией, которую уже пора переводить в кинетическую, а то Розка лопнет. Розка снова развернулась к аудитории.
– Всё равно Шкиляева всех выгонит! – выдала она обычное своё заклятие. – Я вчера была в МУДО…
Каждое посещение Розкой МУДО заканчивалось каким-нибудь апокалиптическим известием: того-то уволили, там-то авария, тут новая закавыка…
– Тебя в городе чего всю дорогу в МУДО тащит? – перебивая, спросил Розку Моржов. – Там что, тебе мёдом намазано?
– Я мать-одиночка! – гневно крикнула Розка. – У меня в Ковязине ребёнок у бабки!
– А бабка в МУДО живёт, у Шкиляихи за шкафом? Розка открыла рот, чтобы разораться, но успела подумать.
– Ты, Морж, меня не сбивай! – отрезала она и опять обратилась к публике: – Так вот!… Шкиляева мне сказала, что к осени закроют все кружки, которые дублируют школьную программу!
Розка про это уже говорила, но, видимо, в прошлый раз осталась неудовлетворена произведённым эффектом.
– Это уже точно? – строго спросила Милена.
– Не может быть, – недоверчиво добавил Костёрыч.
– Может! – торжествующе крикнула Розка. – Вас, Константин Егорыч, попрут! И тебя, Милена! И тебя, Опёнкина!
– А меня?… – жалобно и просительно воскликнул Щёкин: мол, всех попёрли, а его забыли? Не уважают, значит?!.
– Тебя самого первого! – с ненавистью шарахнула его Розка.
– Это какое-то безобразие… – забормотал Костёрыч и замотал головой, но сразу схватился за очки. – Наши кружки – не дублирование школьной программы, а своеобразный практикум! Да, я знаю, что в школах факультативно преподаётся краеведение! Но ведь в школе оно – в кабинете, а я вожу детей по родному краю, показываю, так сказать, на местности! У меня не дублирование, а углубление… К тому же я представляю уровень школьного преподавания – слёзы одни!
– А английский язык далеко не во всех школах изучают! – возмутилась и Милена. – Какое администрация имеет право лишать детей возможности изучать язык, если в их школе его нет?
– Имеет! Имеет! – подскакивала на стуле Розка. Моржову показалось, что в это время и саму Розку кто-то имеет, а она вопит от восторга, что наконец-то это случилось.
Розка, будто валькирия, победно оглядела аудиторию, как разгромленного противника. Милена посмотрела на злорадствующую Розку и скорчила презрительную гримасу. Дескать, посмотрим, кто там меня сможет уволить из-под защиты Манжетова…
Щёкин закряхтел, слез с тумбочки и пошёл курить к Моржову.
– План, значит, такой, – деловым голосом начал он. – Как нас сократят, мы с тобой сразу регистрируем сутяжную контору «Братья Вонякины». Сперва будем…
– Погоди, – остановил Щёкина Моржов и обратился к присутствующим: – Господа, давайте без паники! Розка, завершай артобстрел! Милена, Соня, Константин Егорыч, до конца света ещё как минимум два миллиарда лет – Борис Данилыч уже обо всём позаботился.
Моржов решительно прошагал к своему стулу, поднял его за спинку, поставил посреди холла и сел верхом.
– Уверяю вас как старый, битый жизнью йог, что заклинать змей гораздо проще, чем заполнить налоговую декларацию, – заявил он. – Я уже всё придумал. Сейчас расскажу вам, и вы мгновенно обретёте мир и покой. Розка, прекрати прыгать на попе!
Розка снова фыркнула.
– Делать надо так, – продолжал Моржов. – Ваши кружки и дети остаются в прежнем виде. Но вы берёте свои учебные программы и слегка переписываете их, чтобы отныне они были похожи на школьные предметы не более, чем Роза Люксембург на Клару Цеткин.
– Поясните, – попросила Милена.
– Поясняю, – охотно согласился Моржов. – У вас, дорогая Милена, кружок английского языка. Вы переме-но… именова… господи, ну и слово!., пе-ре-и-ме-но-вы-ва-е-те его в кружок… э… межнационального общения. И все тексты, по которым вы практиковались, слегка-слегка корректируете. Например. Был у вас текст о Бруклине – стал текст про обычаи жителей Бруклина, с которыми, возможно, воспитанники вашего кружка будут межнационально общаться. И всё! Проблемы нет. Принцип ясен?
Милена задумалась и недоверчиво пожала плечами. Но возразить было нечего.
– А у меня? – простодушно спросил Костёрыч.
– А у вас пусть будет детский научный клуб по выявлению взаимоотношений региона и столицы.
– Что-то непонятно…
– Непонятность – это залог успеха. Вот Серёжа Васенин рассказывал мне про церковь в Сухона… в Колымагине. Пётр Первый запретил каменное строительство везде, кроме Петербурга. А колымагинский староста взял да и построил эту церковь вопреки запрету. За это его сослали… то ли в Нарьян-Мар, то ли в Шарм-эль-Шейх, точно не помню. Вот вам и взаимоотношения столицы и региона. Материал, метод, дети – всё то же, а способ репрезентации перед начальством – иной.
Розка медленно закипала.
– А мне… подскажи… те… – прошептала Сонечка.
– А у вас, Сонечка, пусть будет кружок по изучению биоценозов края. Вы знаете, что это такое?
Сонечка кивнула и покраснела так, словно Моржов спросил её, знает ли она, что такое оральный секс.
– Вот и всё, – подвёл итог Моржов. – Суть прежняя, всё прежнее, но никто к вам не подкопается.
– А меня!… – задохнулся от обиды Щёкин. – Меня тоже научи жить!…
– Всех научу, – щедро пообещал Моржов.
Он ждал, в какую сторону пойдёт прореха, когда Розку начнёт рвать пополам. Как Моржов посмел исправлять ситуацию? Если Розке плохо без мужика – пусть и всем остальным тоже будет плохо! Не важно, по какой причине.
– Да Шкиляева на первой же проверке эту липу просечёт! – закричала Розка.
– Не просечёт, – возразил Моржов.
– Что она, дура, что ли?!
– Во-первых, дура, – согласился Моржов, – и никогда ценоз от цирроза не отличит. А во-вторых, разве она приходит на занятия с проверкой для того, чтобы следить за соответствием теме, обозначенной в программе?
– Ко мне Шкиляиха в апреле с проверкой приходила, – неожиданно по-земному рассказал Щёкин. – Тема у нас была – «Вязание узлов», а мы пили чай. И что? Шкиляиха просто пересчитала упырей по башкам и ушла. Ей тема по фиг. Мы у себя хоть буратин вырубать можем, лишь бы нужное количество человек присутствовало. Жизнь – это кузница.
– Вот тебе, Розка, и ответ, – назидательно изрёк Моржов.
– Да без толку всё это! – закричала Розка. – Пиши – не пиши программы, всё равно Шкиляева всех нас знает! Если Константин Егорыч – значит краеведение, чего бы он там в программе ни сочинил!…
– А если, скажем, он заявит кружок дельтапланеризма? И не просто заявит, а вправду будет летать на дельтаплане в поднебесье?
– Над родным же краем полетит! Значит, краеведение!
Моржова словно пронзило от макушки до стула. Розка во всей красе явила второй признак пиксельного мышления!… Первый – это отсутствие стимула в накоплении пикселей. А второй признак оправдывал первый. Незачем эти пиксели и накапливать! Складывая из пикселей картинку, на выходе всё равно получаешь не картинку, а пиксель. Шкиляиха знает, что Костёрыч – краевед. «Краевед» – это пиксель. Какую бы новую картинку Костёрыч ни выкладывал в своей новой программе из других пикселей, в глазах Шкиляихи эта картинка всё равно редуцируется и суммируется в пиксель «краеведение».
– Что же, меня будут сокращать только за то, что я – это я? – удивился Костёрыч.
– А всех только за это и будут увольнять! – закричала Розка. – Разве что вон Миленку не уволят из-за мужика еённого!…
– Что за бред, Роза? – тотчас резко спросила Милена, краснея.
– А что, не так? Был бы Константин Егорыч любовником у Шкиляевой, кто бы его уволил?
– Э-э… – Костёрыч даже растерялся от столь неожиданного аргумента.
– Жарь их, Розка!… – как в бане, сладострастно зашипел Щёкин.
– Это вообще свинство, Роза! – отчеканила Милена.
– А чего свинство-то? Ты останешься, а меня вышибут – это не свинство?
Розка совершенно разбуянилась.
– В таком тоне я не желаю разговаривать, – заявила Милена.
– Не желает она!… Я уже восемь лет в МУДО отпахала, за что меня на помойку? Это вон Опёнкину можно – она только что пришла! А меня?!.
– Я… Что я?… Мне… – обомлела Сонечка. – Почему?…
– По жопе! – грубо сказала Розка. – Тебя-то какой смысл держать? У тебя дети и так разбегутся!…
– Ро… Роза! – заметался Костёрыч, не зная, что делать.
– У Милены… Дмитриевны… столько же… Я…
– Вы, Соня, меня с собой не сравнивайте, – жёстко и презрительно ответила Милена.
– Девушки! Сбавьте обороты! – предостерёг Моржов.
– А это правда, – холодно сказала Милена. – Для Сони увольнение – вполне заслуженное. Способностей к педагогике у Сони – ноль.
– Хоть бы раз мне на кухне помогла! – крикнула Розка.
Лицо Сонечки враз залили слёзы. Сонечка тихо встала, повернулась и пошла в коридорчик, к своей комнате. Моржову стало пронзительно-жалко Соню, и даже зачесалась рука – дать Розке подзатыльник, а Милене пощёчину.
– Девчонки, прекратите! – рявкнул он, вставая.
– А что прекратить-то? – нагло взъелась Розка.
– А то и прекратить! – Моржов отшвырнул стул в угол холла – так же, как некогда в придорожном кафе с обнаглевшими проститутками. – Идите проветритесь обе! Развели свару! Обидели ребёнка!
Милена поднялась и с гордым выражением лица тоже вышла из холла. Костёрыч, держа очки обеими руками, в смятении, сутулясь, побежал на улицу.
– Щекандер, иди к Сонечке, – негромко посоветовал Моржов.
Они со Щёкиным посмотрели друг другу в глаза. Моржов выдержал взгляд Щёкина, хотя в затылок ему полыхнуло огнём. Одно дело – вальяжно рассуждать про передачу Сонечки Щёкину, а другое дело – самому добровольно отступиться от своей девушки. А после того как Щёкин утешит сейчас Сонечку, Сонечка станет принадлежать Щёкину. Герою с пистолетом.
Щёкин задумчиво пошевелил бровями, молча кивнул и пошёл в коридорчик вслед за Сонечкой.
Розка сидела, отвернувшись к заплаканному окну, и тоже плакала. Моржов думал, что надо наорать на Розку, а потом пожалел и её. Всё-таки женщина… которой горько быть одной. Которую надо любить… Ну, если и не любить, то хотя бы пожалеть… Ну, если и не пожалеть, то хотя бы приголубить.
– Трын-дын-дын! Трын-дын-дын! – трандычал Моржов, подражая рёву мотоцикла.
Он стоял у крыльца жилого корпуса, держал велосипед за руль и поджидал Розку.
Розка вышла, одетая для города. На ней были короткие – чуть ниже колен – штанишки в обтяжку и такой же обтягивающий топик. Под штанишками просматривались стринги, под топиком ничего не просматривалось.
– Ты что так долго? – пробурчал Моржов, усаживая Розку на седулку своего велосипеда. – Рожала, что ли?
– Красилась, – кокетливо ответила Розка. – Рожать быстрее.
Моржов оттолкнулся от крыльца, привычно попал задом на седло и с натугой надавил на педали. Н-да, Розка весила далеко не как Алёнушка, и сил на разгон требовалось куда больше.
Розка снова отправлялась в Ковязин, а Моржов вызвался доставить её на велике. Удобств, конечно, почти ноль, но ближайшая электричка приходила только через три часа – вот Розка и согласилась.
Они проехали под аркой ворот, докатились до тропинки на висячий мост, и здесь Моржов остановился ссадить Розку. Дальше начинался подъём, одолеть который можно было только пешком.
– Если ты скажешь, что не можешь въехать, потому что я толстая, я тебя исцарапаю, – слезая с седулки, предупредила Розка.
– Что я – враг себе? – удивился Моржов. – Я не драться с тобой поехал, а соблазнять тебя.
– Не получится, – тотчас заявила Розка.
– Почему?
– Я с сотрудниками не сплю.
– Все мы сотрудники, делаем общее дело, строим новую Россию, – толкая велосипед, пропыхтел Моржов. – Так что же, трахаться вообще перестанем, что ли?…
С горы разворачивались полуденные колымагинские просторы. Пахло хвоей и ромашками. В паузах между перестуками поездов издали бубенчиком меланхолично звенел церковный колокол. Нехотя плыли облака – такие лохматые, словно солнце нарвало их на лугу, как одуванчики.
– Ты со своей Опёнкиной трахайся, – сказала Моржову Розка.
– Сонечка не моя, а Щёкина.
– Ври давай. Это же ты вместе с ней по кустам шнырял.
– Мы грибы искали.
– Эх, Морж, так вот бы и дала тебе!… – в сердцах созналась Розка, показывая Моржову сжатый кулачок.
– Так дай, – согласился Моржов, имея в виду совсем другое.
– А я бабников не люблю. Я ревнивая.
– Можно подумать, в твоей жизни были только девственники.
– Я ведь не спрашиваю, что тебе нравится, вот и ты не лезь, где нравится мне, – как-то туманно отбрыкнулась Розка.
На подъёме Розка раскраснелась, и Моржов просто любовался ею: тёмные глазища, алые губы, влажная складка сомкнутых топиком грудей. Наверняка, если взять дистанцию метров в десять, на месте Розки Моржов увидел бы мерцоида. Но вплотную мерцоид ничем не отличался от настоящей девушки.
Они выбрались за разъездом на шоссе, и Моржов подсадил Розку на её место. Уже сидя на седле, прежде чем оттолкнуться ногой от асфальта, Моржов ткнулся носом Розке в затылок, в узел волос. Ему хотелось почувствовать сладкий запах Розки.
– Чего ты, как корова, нюхаешься, – усмехнулась Розка, мотая головой. – Щекотно дышишь.
– Не вертись, – ответил Моржов. – Человек сил набирается.
Розка с удовольствием переждала процедуру набора сил.
Шоссе окунулось в ельник, а затем проскользнуло сквозь насыпь железной дороги через арку тоннеля и покатилось по сосновому бору на спинах Колымагиных Гор. Под увесистой Розкой велосипед ощутимо напрягался и пружинил, отзываясь на каждую колдобину и трещину асфальта.
– Меня на раме только в детстве катали, – призналась Розка.
Ей было тесновато, и она топорщила локти. Моржов нарочно чуть сдвинул руки, словно обнимая Розку. Склонив голову, он поцеловал Розку в горячую шею, на которой трепетали два завитка.
– Прекрати, а то мы врежемся куда-нибудь, – велела Розка.
Моржов убрал с велосипедного руля одну руку и полез в задний карман джинсов. Там у него лежала таблетка виагры.
– Ты чего руку убрал?! – завопила Розка. – Я боюсь! Мы гвозданёмся, точно!…
Моржов не мог ответить – он глотал виагру всухую. Справившись, он успокаивающе похлопал Розку по упругому заду и вернул руку на руль.
– Ума-то как, не лишку, нет? – ещё сердито спросила Розка. – Не жмёт нигде?
– У самой ума-то сколько? Зачем на Шкиляиху накапали?
– Сам знаешь зачем!
– Я же сказал, что спасу всех, почто ещё рыпаетесь? Розка подумала и ответила:
– Опёнкину свою спасай.
– А всё-таки, Розка, по отношению к Соне вы с Миленой вели себя как сучки, – сказал Моржов,
– Опёнкина твоя – квашня, – тотчас ответила Розка. – Дура набитая. Терпеть её не могу. Учти, Морж, увижу тебя с ней – вам обоим не жить.
– Не увидишь, – пообещал Моржов.
– А Чунжина – стерва, – добавила Розка. – Строит из себя недотрогу, великосветскую даму, а всё её достоинство – правильно даёт. Чунжина и тебя, и меня сожрёт и косточек не выплюнет. От неё вообще надо держаться подальше. Такие тихони – людоедки.
– Одна ты самая добрая и красивая.
– Так оно и есть, – согласилась Розка.
– Да я и не спорю, – пожал плечами Моржов.
Словно в обнимку, они вдвоём на одном велосипеде быстро катили сквозь сосновый бор, сквозь световой бурелом на асфальтовом шоссе. Сосны поднимались над ними промасленные солнцем, как блины.
– Моржик, а ты ведь художник, да? – заискивающе спросила Розка, оглядываясь на Моржова. – А почему ты меня не нарисуешь?
– С тебя я буду рисовать только ню, – важно ответил Моржов.
– Что значит «ню»? Фигню?
– Ню значит ню.
– Разнюнился… То есть ты хочешь рисовать меня топ-лесс?
Розка жеманно глянула на Моржова через плечо.
– Я что, подросток пубертатный, на твои титьки таращиться?
– Так объясни, что такое «ню»! – обиделась Розка.
– Я не могу. Я деликатный.
– Обнять и плакать, – язвительно сказала Розка.
– Ню – значит голой, как галоша, на карачках, привязанной к дереву и с кляпом во рту.
– Не хилые у тебя на меня планы, – с уважением сказала Розка.
Сосновый бор запутался в сетях солнца, зной загустел. Одежда давила и тёрла. На шоссе не было ни пешехода, ни машины. От солнечного ослепления казалось, что весь лес прищурился.
– Розка, хочешь порулить? – интимно спросил Моржов Розке в ушко.
Не дожидаясь ответа, он оторвал левую руку от руля, взял Розку за левое запястье и положил Розкину ладонь на рукоятку. Потом точно так же переместил правую Розкину руку. Потом быстро перехватил Розку за талию – точнее, за живот и поясницу, потому что Розка сидела на раме боком. Теперь велосипед вела Розка.
– Ну, Моржище, остановимся – я тебе всё оторву, – тихо сказала Розка, напряжённо вперившись в дорогу под передним колесом.
– Не остановимся, – усмехнулся Моржов, поддавая педалями скорости.
Моржов попробовал залезть ладонью под топик Розке, но там было всё так тесно и плотно, что ладонь зажало. Тогда Моржов просто подцепил топик кончиками пальцев и задрал вверх, Розке чуть ли не под мышки. Груди Розки вывалились, как из бани. Правда, они были прохладные и влажные. Хоть Розка когда-то и кормила ребёнка, грудь её не потеряла формы. Моржов ласкал Розку, чувствуя, как быстро проявляются соски. Розка никак не могла сопротивляться – ей некуда было деться. Моржов на всякий случай ещё пару раз крутанул педали.
– Моржовина сволочная… – тяжело дыша, прошептала Розка, всё так же напряжённо вглядываясь в асфальт.
– Ну чё ты, – издевательски ответил Моржов. – Никакого секса. Мы чисто по работе.
Он безнаказанно играл с Розкиными грудями, и Розка то ли заплакала от досады, то ли засмеялась от бессилия.
– Вот сейчас попадёт кто навстречу – а я с голыми сиськами… – простонала она.
Моржов приблизил губы к её ушку.
– Вон справа отворот, – подсказал он. – Рули туда.
– Сам рули… Я не сумею…
– Ага, ща. Я возьму руль, а ты сразу топик обратно натянешь.
– Жопа ты жопская… – едва не прорыдала Розка. Моржов чуть-чуть притормозил, но не настолько, чтобы Розка осмелилась рвануться и спрыгнуть с велосипеда.
– А-а!… – завопила Розка.
– Не паникуй, – бодро сказал Моржов и попридержал Розку за локти, руководя манёвром.
Розка повернула руль. Велосипед рыскнул, но не упал, а перекатился через обочину и оказался на просёлке.
– Теперь вперёд, – распорядился Моржов и снова нажал на педали.
Просёлок уводил куда-то вниз. Моржов прикинул и решил, что этот просёлок – старая дорога с шоссе на Колымагино. Ею уже почти не пользовались, потому что за разъездом была построена новая дорога с бетонным мостом через Талку. Засохшие колеи просёлка отпечатали рубчатый след тракторных протекторов. Велосипед затрясся, а Розкины груди запрыгали, как мячики. Моржов поймал их в ладони, словно этим успокаивал Розку.
– Расшибёмся, бли-ин!… – орала Розка.
На просёлке солнечный свет не громоздился уже столбами и полосами, а был мелко наколот на огни, словно пространство засахарилось. Моржов опустил одну руку и начал расстёгивать на Розке брючки. Розкин животик был круглый и твёрдый от напряжения, но напрягалась Розка не из-за Моржова – она трусила ехать под горку.
По сосновому склону просёлок скатился к Талке. Здесь грудился старый бревенчатый мост. По его настилу колеи были выложены досками. В пазах меж брёвен росла трава. Блестящая, мелкая Талка ныряла под мост, словно кланялась.
– Приехали! – объявил Моржов и надавил на тормоза.
Он спрыгнул с велосипеда первым, опережая Розку, присел, одной рукой придерживая агрегат за седло, а другой рукой подхватил Розку под колени. Глаза его чуть не вылезли от натуги, когда он распрямился, поднимая Розку и наваливая её себе на плечо. Розка только охнула. Тяжёлыми, грубыми шагами Моржов быстро пошёл с дороги на берег Талки, за ближайший куст, унося Розку на плече, будто кентавр. Велосипед остался лежать на дороге, изумлённо поблёскивая спицами ещё вращающегося колеса.
На бережке Моржов поставил Розку в траву, сразу обнял её и принялся целовать, не желая дать Розке опомниться. Бревенчатая громада моста неподалёку выглядела как сторожевая стена острога боярина Ковязи.
– Я на спину не лягу, – задыхаясь, прошептала Розка уже опухшими губами. – Там сучья какие-нибудь…
Моржов потянул Розку вниз, опуская на колени.
– Вставай раком, – велел он. – Чисто по работе…
Розка почти упала на четвереньки, словно её подшибли. Она склонила разлохмаченную голову, чтобы ничего не видеть, опёрлась на один локоть, загнула на спину руку и, срываясь пальцами, поспешно стаскивала с зада брючки и стринги. Моржов пинками сбросил кроссовки и, чертыхаясь, запрыгал возле Розки, стягивая узкие джинсы. Он увидел, что промежность у Розки выбрита догола, как у проститутки. Сказывался вкус Сергача.
Розка будто в изнеможении совсем уронила голову, но быстро расставила локти и колени пошире, точно её собирались повалить. Моржов рухнул на колени перед Розкиной задницей и взял Розку за бёдра – будто в обе руки принял от боярина Ковязи здоровенную богатырскую братину. Розка, захлебываясь, зашипела – так шипят, когда от жажды, торопясь, хватят кипятку. Талка вспыхнула. С ритмом прибоя из темноты под мостом начало вышибать снопы искр.
– Пора, красавица, прогнись, – хрипло прошептал Моржов.
С облегчением, точно долго ждала этого, а теперь можно не стыдиться, Розка легла на траву грудью, выставляя зад, словно главный собственный смысл, сосредоточение всех чувств.
Моржов знал, что вот сейчас и только сейчас Розка – настоящая, какая она есть. Только этот момент – момент истины. Только в этом поведении воплощается подлинное отношение Розки к жизни, даже если и сама Розка о себе считает иначе. Моржов гадал, чего же он увидит и услышит: сдавленное молчание, тяжёлое сопение, сладострастный стон, яростный вопль?… Розка как-то запищала, словно разгонялась, и начала тоненько взвизгивать, как молоденькая девчонка на качелях.
А потом она плавно скользнула вперёд, снимаясь с Моржова, перевернулась на спину и, выгнувшись, вдруг забилась, дрыгая ногами – с ненавистью сдирала мешавшие ей брючки и трусики.
– Иди на меня! – властно прорычала Розка глухим и утробным голосом, столь непохожим на взвизгивание. – Хочу тебя сверху!…
Моржов лёг на Розку, словно лодка на стапель, и обнял Розку одной рукой под лопатки, а другой – под зад, будто наискосок обхватил Розку всю, чтобы прижать к себе как можно крепче. И чем сильнее он стискивал Розку, тем ярче она раскалялась. Уже и солнце, казалось, не палило, а остужало голову.
– Борька! Борька! – рвущимся дыханием шептала Розка. – Свинья! Моржатина тушёная! Ты где шлялся всё это время?…
Щёкин сидел на подвесном мосту, болтал ногами в пустоте и пил пиво. Ночь выдалась облачная, и не было ни луны, ни звёзд. Всё казалось сделанным из темноты: взбитой, рыхлой темноты небосвода; колючей и плотной темноты ельника; мохнатого и тяжёлого мрака земли; жёстких, текучих чернил речки. Моржов подошёл и сел на край мостика рядом со Щёкиным.
– Как дела? – спросил он.
– Формально – всё нормально, – ответил Щёкин, не глядя на Моржова.
– Какой-то ты кислый…
Щёкин молча пожал плечами.
Моржов закурил. Щёкин покосился на него, поставил банку с пивом на доску настила и зашарил ладонями по бёдрам. Он был в трениках и в своей футболке «Цой жив».
– Что за жизнь тяжёлая… – забурчал Щёкин, не находя сигарет. – Дожил, блин, даже карманов на штанах нету…
Моржов протянул Щёкину свои сигареты.
– Как у тебя с Сонечкой? – спросил он.
– Всё схвачено. Осталось только пальцами щёлкнуть.
– Чего же не щёлкаешь?
– Думаю, – мрачно и веско пояснил Щёкин. Моржова кольнуло нечто вроде ревности. Он и сам был не против ещё немного потянуть отношения с Сонечкой. Но он уступил Сонечку Щёкину – а Щёкин, видите ли, думает. Однако намекнуть на зубы дарёного коня Моржов, разумеется, не мог.
– А что тут думать? – несколько сварливо спросил он.
– Я о себе думаю, не о ней. С ней всё в порядке.
– И чего ты думаешь о себе? – въедался Моржов.
– Думаю, что Сонечка – на взлёте, а я-то уже с ярмарки еду.
– В дуру ты едешь. Сонечка на тебя во все глаза глядит. А ты всё удачного расположения звёзд дожидаешься.
– Ты, Борька, циник, а я романтик.
– Время для всех течёт одинаково.
Щёкин тоскливо вздохнул, бросил окурок и проследил полёт огонька до воды.
– Можно, конечно, поманьячить немного, – согласился Щёкин, – только что я Сонечке дам?
– Главное – чего не дашь, – ответил Моржов.
– А чего не дам?
– Не дашь пойти на работу к Сергачу. Соню туда уже позвали.
– М-м?… – удивился Щёкин. – Это, конечно, добавляет однозначности в вопросе… Но я, Борька, не хочу разводиться со Светкой. Михаила жалко.
Моржов сплюнул под мост.
– Ты сначала с Сонечкой чего-нибудь заведи, а там уже и видно будет. Завтрашние проблемы будем решать завтра. Не умножай геморрои сверх необходимого.
Щёкин задумчиво покачал головой в знак согласия:
– Правильно Фрейд посоветовал.
– Не Фрейд, а Оккам, – поправил Моржов.
– Ну… оба правы.
Щёкин допил пиво и убрал банку за спину.
– А Сонечка хочет меня? – простодушно спросил он.
– Подмокла уже, – грубо ответил Моржов. Щёкин снова вздохнул и стал исподлобья смотреть на плоскую лужу огоньков далёкого города Ковязин.
– Ладно, – сказал он. – С Сонечкой разберусь. Хорошо, что она есть… А я тут, Борис, решил, что пока нахожусь в Троельге, то посвящу свою жизнь ПВЦ. Всё равно делать не хрен.
Моржов чуть не упал в Талку. ПВЦ? Призраку Великой Цели?…
– ПВЦ – это поиск внеземных цивилизаций, – пояснил Щёкин. – Я же космонавт. Мы, космонавты, не можем без звёзд, без чужого разума, который тянет к нам руку дружбы через бездны пространства.
– А-а… – с облегчением сказал Моржов. – Это… что ж, дело хорошее. А где же ты будешь искать инопланетный разум?
– Здесь, фиг ли далеко ходить. И вообще, я его уже нашёл, кстати.
– Здорово! – искренне обрадовался Моржов.
– Хочешь, расскажу?
– А то нет!… Только учти, что есть три самых скучных типа историй для рассказывания. Это сны, своя генеалогия и свидетельства НЛО.
– Не, у меня без НЛО.
– И хорошо. Про НЛО я в Интернете до хренища читал.
– Вытри жопу Интернетом, – поморщился Щёкин. – Знаю я, что там пишут. На Памире обнаружена мыслящая блевотина. Гидроцефал ложнозрячий, преследует до полного распада. Мухи-роботы украли ребёнка. Галактическая война гуманоидов и рубероидов… А у меня всё настоящее. Сам можешь убедиться. Помнишь, перед началом смены мы пьянствовали?
Моржов подумал.
– Это когда Манжетов приезжал?
– Да. Вот тогда, под конец… Я уже надел скафандр, сказал «Поехали!», и ты повёл меня на Байконур – помнишь? А у костра остались Сонечка, Розка и Милена. Я оглянулся, и ты тоже… И мы с тобой оба увидели над девками такие красные световые столбы…
Моржов тотчас вспомнил эту сцену. Щёкин тогда увидел его мерцоидов.
– Во-от… Это и был момент приземления. Инопланетянин вселился в девок.
Моржов сразу совершенно успокоился.
– Понятно, кто же ещё-то? Инопланетянин, больше некому.
– Всё сходится! – Щёкин строго посмотрел на Моржова. – Кто деньги заплатил за Троельгу? Американцы? А чего же тогда они не приехали или обратно деньги не потребовали? Нет, Борис. Деньги заплатили инопланетяне. В телефонограмме ведь так и было сказано: обратный адрес – Орион. Инопланетяне заплатили – и приехали сюда. Точнее, один инопланетянин. Ведь по телефонограмме невозможно было понять, группа существ имеется в виду или одно существо. На самом деле – одно.
– И оно вселилось в наших девок, – довершил историю Моржов.
– Знаешь, не то чтобы вселилось… – скривился Щёкин. – Это ведь не дьявол какой-нибудь из суеверий… Да, инопланетянин вселился. Но очень по-хитрому. Может быть, на Орионе всегда так делается, может быть, так там положено, я не знаю, на Орионе не был… Но мне кажется, что перед вселением произошла авария. И инопланетянин порвался на три куска. И каждый кусок вселился в отдельную девку. Вот такая блуда.
– Руки в Розку, ноги в Милену, а жопа в Сонечку.
– Не утрируй, – строго оборвал Моржова Щёкин. – Идёт серьёзный научный поиск. Мы не одни во вселенной, как ты не можешь этого осознать? Это же великое, эпохальное открытие! Я как это понял, чуть ежа не родил.
Моржов смотрел на светящиеся цепочки пролетающих поездов и вспоминал, как на этом мостике, едва ли не на этом же самом месте он в первый раз взял Сонечку…
– Почему ты не задаёшься вопросом, как же в наших девках проявляется инопланетянин? – ревниво спросил Щёкин.
– Почему не задаюсь? Сижу вот и задаюсь.
– Я тоже задаюсь, – удовлетворённо согласился Щёкин. – Но ведь у инопланетянина расщепились не руки, ноги и, как ты выразился, жопа. У инопланетянина расщепился разум. На три источника, три составные части.
– И каждая из девок получила по частичке, – догадался Моржов.
– Вот именно! Как мыслитель, тяготеющий к планетарному масштабу, ибо только из космоса можно увидеть нашу голубую планету целиком, я задумался: а какие же три части, три свойства составляют разум? Не только наш, человеческий, а любой? Скажу честно, мне пришлось формулировать основные постулаты ксенологии в одиночку.
– Не, я твой подвиг никогда не повторю, – сразу отпёрся Моржов. Он знал, что в безумии ему со Щёкиным состязаться не по силам. – Давай уж сам говори.
– Первое свойство разума, – важно сказал Щёкин, – это способность добиваться естественной цели неестественным путём. Эта часть инопланетянина, судя по всему, попала в Розку.
– Гм, – заинтересовался Моржов. – То есть?…
– Очень просто. Какая у Розки цель? Собственное благополучие. Цель очень естественная. Но путь к этой цели Розка избрала абсурдный, неестественный – через брак с сутенёром. Искать золото Чингисхана в мусорке за Шоссе Жиркомбината и то более естественный путь к благополучию.
Моржов словно включился и навострил уши. Теперь бред Щёкина становился ему интересен и понятен.
– Ясно, – сказал он. – А вторая часть инопланетянина попала в Милену, да? Выворачивая твою формулу наизнанку, я делаю вывод, что Милена добивается неестественной цели естественным путём. Верно?
– Верно, – кивнул Щёкин. – Чего Милене надо?
– Быть успешной женщиной.
– Это что, естественная цель? – с сарказмом риторически спросил Щёкин. – Успешный человек – это какая-то модель человека, а не реальное существо. Таких не бывает. Это гомункулусы. Их выращивают в телевизорах.
– Н-да, – после раздумья согласился Моржов. – Зато у Милены способ достичь этой цели – самый тривиальный, даже тривиальнейший. И весьма естественный. Лечь под Манжетова.
– Ну, не суди уж так жёстко, – помиловал Милену Щёкин. – Он сам её под себя положил. А она решила воспользоваться ситуацией, если уж так вышло. Она добивалась своей цели честным трудом – давала платные уроки. Милена ещё не гомункулус.
– Скоро огомункулится… – пробормотал Моржов. – Ну, а что Сонечка твоя? Она вроде вообще никакой цели не добивается. Сидит и ждёт у моря погоды. Верит, что приедет к ней Шумахер на болиде и привезёт в подарок надувной бассейн.
– То-то и оно! – воскликнул Щёкин. – Сонечка надеется, что всё получится само собой! А ведь не получится! Сам собой получается только Сергач. Сонечка пребывает в совершенно неестественных условиях – бездействия на тонущем пароходе. Но душа у Сонечки пластичная, как кошка. Приспособится ко всему. Вот ты же сам мне говорил, что Сонечка меня хочет. А как можно меня хотеть? Я ведь не для обыденной земной жизни создан! Я весь – познание, устремлённость в пучины метагалактики, где мой дух шагает по Млечному Пути! А Сонечке охота попросту с меня трусы содрать.
– Бывает, – осторожно заметил несколько ошарашенный Моржов.
– О чём это говорит? О том, что в Сонечку вселилась третья часть инопланетянина. То есть способность разума естественным путём приспосабливаться к неестественным условиям.
– А наоборот? – ехидно спросил Моржов. – Неестественным путём приспосабливаться к естественным условиям?
– А это уже способность не разума, а безумия.
Моржов лукаво посмотрел на Щёкина поверх очков: понимает ли Щёкин, что сейчас охарактеризовал сам себя?
– Ну что, – гордо выпрямился Щёкин, – убедил я тебя, что инопланетяне прилетели?
– На все сто, – заверил Моржов. – В моём лице ты обрёл первого апостола.