Орли сама разделась и залезла к Глебу в ванну. Конечно, сегодня утром, принимая душ перед поездкой к Марише, Глеб никак не мог подумать, что ночью он окажется в ванне с совсем другой женщиной. Но тем лучше. Значит, он действительно добился в жизни того, чего хотел. И речь была, естественно, не только об отношениях с Орли.

Орли прошла по квартире Глеба как по галерее, где оценивала не шедевры мастеров искусства, а значительность собрания. Она и не скрывала своего потребительского отношения. Она так и сказала, что хочет получить от судьбы всё то же самое, а потому ей любопытно посмотреть желаемое в уже укомплектованном виде. Её интересовали район, время постройки дома, метраж квартиры, система отопления, лифт, вид из окна — то есть то, чего уже не поменять.

А Глеб нуждался в ритуале. В этой квартире он жил около трёх лет, здесь побывали многие его друзья и кое-какие подруги, но не случилось события, которое повенчало бы хозяина и его жильё, как это делает, к примеру, праздник новоселья. Устраивать традиционную попойку Глебу казалось как-то архаично. И теперь Орли с её чистой, радостной завистью и откровенным меркантилизмом словно заместила собой недостающий жест, она стала чем-то вроде кошки, которую на счастье запускают в новый дом.

— Ты это купил? — спросила Орли.

— Пока что нет, — усмехнулся Глеб и, увидев разочарование Орли, сразу пояснил: — Квартира принадлежит «ДиКСи». Через какое-то время мне разрешат её приватизировать.

— Через какое время?

— Я думаю, когда «ДиКСи» выйдет на новый уровень капитализации.

— И когда это будет?

— Не знаю, но может быть хоть завтра. Государство купит часть активов «ДиКСи», и компания совершит качественный скачок.

Эта информация Орли устроила. Ей, похоже, вообще понравилось всё. Понравилась квартира — новая планировка, две большие комнаты с панорамными окнами, просторная кухня. Понравился Глеб: приятный и модный мужчина под сорок, на хорошей работе и с перспективой, self-made-man и джентльмен — хоть с ипотекой, но без алиментов.

Как бы убого и банально это ни звучало, но квартира в Москве оставалась основным критерием оценки человека, неким дедлайном. Есть квартира в Москве — человека можно рассматривать в качестве партнёра; нет квартиры в Москве — прости и прощай. Разумеется, если ты ищешь партнёра для серьёзного дела.

Этот критерий был освящён Булгаковым, который написал о «квартирном вопросе», и оплачен миллионами судеб безымянной лимиты и безвестных лузеров. Конечно, бывало немало исключений, но Глеб знал про себя, что он не талант и не везунчик, ему не следует надеяться на милость фортуны. Для него жильё в Москве было как таинство крещения, без которого невозможно царствие небесное.

Сейчас, показывая Орли свою квартиру, Глеб словно бы проверял: выросла у него женилка или ещё нет. И плевать, что такой критерий уравнивал волевого и тёртого «селф-мейд-мена» с рохлей-москвичом типа Славы, которому победа досталась точно от мамы бутерброд на завтрак. Важно, с кем в итоге останется такая женщина, как Орли.

Орли — жизнь, которую Глеб хотел иметь в прямом и переносном смысле. Полезная жизнь премиум-класса. Когда, хорошо выспавшись, пробуждаешься в мягкой постели и в комфортной квартире. Когда на столе тебя ждёт хороший кофе и омлет с ветчиной. Когда ты едешь на хорошую работу в качественном автомобиле и весь день производишь качественный продукт — но немного больше, чем сам и потребляешь за день. Когда вечером, отдыхая, ты смотришь качественный фильм по качественному телевизору, а потом наслаждаешься качественным сексом с хорошенькой молодой женщиной, твоей законной женой.

Глеб не рвал жилы, стремясь к этой жизни. С порванными жилами вести такую жизнь невозможно. Однако Глеб никогда не терял из виду этот идеал. И сейчас идеал был рядом. Одна его часть рассматривала другую, словно примеряясь: совместятся ли они — или требуется ещё чуть-чуть подшлифовать? Вроде всё совмещалось…

Сначала они сидели в гостиной и пили крепкое вино «Контадор».

— Но ведь сейчас не просто вечер, и это не просто вино… — сказал Глеб задумчиво. — Соблюдением приличий не замаскировать выбор.

Орли крутила вино в бокале.

— И что из этого следует? — спросила она. Глаза её смеялись.

Конечно, кто объявит правду — тот и виноват. Но это ведь не Глеб изменял человеку, при котором жил. Однако Орли не хотела называть вещи своими именами. Это Глебу надо было расставить точки над «i».

— Жалко Славу, — уклончиво сказал Глеб. — Он в больнице…

— Я могу поехать к нему, подежурить ночь у кровати.

— А я тебя не пущу, значит, я буду злодеем, — завершил Глеб.

Орли кивнула в знак согласия. Н-да. Мы скорбящие, но не лохи.

— Слава — прекрасный человек, — сообщила Орли.

Да, конечно, — подумал Глеб, — Ведь Слава всё равно остался при своих достоинствах. Он не проиграл. Он просто в этот раз не выиграл.

— А Слава понял про моё отношение к тебе? — спросил Глеб.

— Даже не знаю. — Орли усмехнулась. — Славка ведь блаженный… У него все хорошие. Все честные. Вряд ли он заподозрил уважаемого и солидного господина в том, что тот решил соблазнить его жену.

— Его ожидает шок.

Орли пожала плечами:

— По-моему, я просто пью с тобой вино. Я ещё ничего не сделала.

Орли легко сбивала Глеба с панталыку. Она хотела быть хозяйкой в таком положении, в каком женщины обычно не бывают хозяйками.

— А что ты Славе рассказала про себя и про меня?

— Рассказала, что мы с тобой оба слегка спятили. Точнее, каждый по отдельности, но одинаково. Видим всякие ужасы чумы.

— Слава поверил?

— Я тебе говорю, он блаженный. Он всему верит.

— И что же видела ты?

Орли выпила вино и не поднимала на Глеба взгляд:

— Особенного, конечно, ничего. Но это трудно выносимо.

— Расскажешь?

Орли встала и подошла к панорамному окну. Из гостиной у Глеба открывался дивный вид на высвеченную прожекторами высотку МГУ.

— Давай так, — сказала Орли. — Я расскажу тебе об этом в ванной. Ты сделай пену и сам залезай. Свет погаси, зажги свечку, я уже увидела, у тебя там есть. А я приду к тебе.

Глеб выполнил всё, как заказала Орли. Он лежал в воде, курил и ждал. Ванная комната у него имела два выхода — в гостиную и через туалет на кухню. Дверки были прозрачные, в ало-янтарных разводах. Свет торшера из гостиной, багрово затлевший в стёклах, и свеча, что отражалась в запотевшем зеркале, подожгли воздух пламенем тайны и страсти, словно от камина. «На озарённый потолок ложились тени, скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья», — вспомнил былой филолог. Хипстер вполне оценил качественный саундтрек бэк-поэзии.

Орли сначала принесла бутылку и поставила возле ванны, потом ушла и вернулась голая, с двумя бокалами, полными красного вина «Контадор». Глеб рассматривал Орли, пока она забиралась в ванну: сначала перебросила ногу через бортик, попробовала дно, а потом, выпрямившись, шагнула на всю тяжесть, с бокалами в обеих руках, словно бы разведённых для равновесия. Подождав, пока Глеб увидит её всю, Орли медленно опустилась в пену и протянула бокал Глебу.

— Мне теперь, в общем, некуда деваться, — признался Глеб.

— Для этого я и разделась.

Они сидели в ванне в кучах пены друг напротив друга.

— До чумы ли нам сейчас? — спросил Глеб.

— Но ведь не в чуме дело, — улыбнулась Орли. — Мне страшно. Я тебе расскажу, а ты мне ответь, что я маленькая трусливая девочка.

В прошедшую субботу ей предложили сделать репортаж с какого-то флешмоба. В тот день в Москве намечался грандиозный митинг оппозиции, прессу интересовал только он, и пойти на флешмоб было попросту некому. К тому же и мода на флешмобы давно миновала.

Глеб понял, что Орли получила худшее из возможных заданий. В родном городе она стала лучшей, чтобы здесь получать худшие задания. Это оскорбительно. Но выбора не было, и Орли согласилась.

Флешмоб проводили на одном из участков подземного перехода под Пушкинской площадью. Флешмоб был «классический», «мягкий», то есть без особенного эпатажа, почти для своих. Длился он пять минут. Ровно с 14 часов ровно до 14:05 мобберы шли по переходу в одном направлении и делали вид, что звонят по телефону, но никак не могут дозвониться. Они должны были говорить в трубку: «Алло! Алло! Дима-Саша-Маша, алло, я не слышу!» Всё. Кричать, спешить, толкаться, вообще как-то привлекать внимание не следует.

Орли рассказывала, а Глеб вспоминал, как в середине нулевых СМИ визжали от восторга по поводу флешмобов. Сколько глубины и смысла в этой ерунде накопали модные журналисты… Это и креатив, и самоутверждение, и групповая психотерапия, и антидепрессант… Кто-то там с умным видом рассуждал, что флешмобы — новая форма самоорганизации социума. Типа как раньше люди объединялись в классы на базе отношений к средствам производства, а отныне — в комьюнити на базе отношений к информационным потокам. Правильно говорил Гермес: новая технология — новая идеология.

Флешмобы выскочили из моды раньше, чем их обесценила жизнь. Они держались на убеждении, что телеком превращает коллективное бессознательное в коллективное сознательное. Абсурд акций должен был проиллюстрировать этот тезис, ибо полная бессмыслица не может объединять незнакомых людей. Но флешмоб оказался фальшивкой, забавой для сытой молодёжи. Его смысл сгорел в Арабской весне.

Пожар бунтов и революций, полыхнувший по исламскому миру с конца 2010 года, распространялся через Интернет, через телеком. Но ведь не телеком был сутью Арабской весны. Арабы восставали не за телеком, а за вполне обычные блага: за свободу, за выгоду, за власть, за месть, за перемены. Телеком был только средством коммуникации. Более совершенным, чем письма, гонцы или телеграммы, но не более. Мусульманский мятеж по организации был аналогичен флешмобу — и не проявил ни одной черты, заявленной как суть флешмоба. Потому что эта суть была искусно вживлена во флешмоб, а не присуща ему от рождения. И поверить во флешмоб могла только аудитория «Афиши».

Редакция «Афиши», кстати, находилась рядом с Пушкинской, но флешмоб, на который пошла Орли, уже считался отстоем.

Орли заняла место на ступеньках спуска в подземный переход, чтобы сверху увидеть всё. В пакете у неё лежал готовый к съёмке недорогой аппарат Canon: Орли прятала фотик, потому что участники моба могли и не хотеть, чтобы их фотографировали. Орли ждала. Мобберы должны были идти ей навстречу.

День был пасмурный и грязный, былой снег везде растаял. Толпа шла вверх и вниз по лестнице перехода. На площади шумели машины, из-под земли доносилось неумолчное шарканье шагов.

Айфон у Орли гугукнул будильником: ровно четырнадцать ноль-ноль. Орли приготовилась достать фотоаппарат. Со своей ступеньки она видела переход метров на тридцать вглубь.

В толпе, которая шла Орли навстречу, человек десять одинаково подняли руку, поднося к уху телефон. Начался флешмоб — и вместе с ним в этот же миг началась чума.

Орли увидела, что у людей с телефонами белеют и надуваются глаза, как сваренные и облупленные яйца. Орли увидела, что лица мобберов вокруг глаз чернеют и заливаются тьмой, а черты кривятся и разъезжаются, искажённые опухолями бубонов. Все чумные мобберы становились одинаковыми. Стильный юноша с клетчатым шарфом… Девушка в кепке набекрень и с торчащими патлами… Молодой человек с хвостиком и косичкой вместо бородки… Девушка в вязаном капоре. Парень в большом шерстяном берете художника и в круглых очочках а-ля Джон Леннон… Девушка с большими дизайнерскими серьгами, похожими на парусные корабли… И другие. И другие. Все они превращались в чумных чудовищ, чернорылых и белоглазых.

Эти кадавры, рассеявшись в толпе, шагали навстречу Орли по тоннелю подземного перехода под Пушкинской. Никто, кроме Орли, их больше не видел, а они, словно издеваясь, говорили в выключенные телефоны: «Алло! Дима-Саша-Маша! Алло! Я не слышу! Я не слышу!»

— Я просто убежала, — сказала Орли Глебу. — Я ведь одна там была. Испугалась. Забыла обо всём и убежала.

Она зашевелилась в ванне, подтягивая ноги, плеснула водой, меняя положение, и поползла к Глебу, ворочая огромные глыбы пены.

Глеб смотрел в горящие во тьме глаза Орли и думал, что телеком не преображает коллективное бессознательное в коллективное сознание. Коллективное бессознательное телеком преображает в чуму. И с ней каждый встречается уже в одиночку.

А Орли долезла до Глеба, повернулась спиной и навалилась, уверенная, что так и надо: её ждут и немедленно приласкают. Глеб мягко облапил Орли. Её мокрые кудри налипли ему на губы и скулу.

— Счастье — это когда тебя обнимают, — проурчала Орли.