В субботу утром, и не слишком рано, что может быть лучше кофе и бутерброда с сыром? Глеб сидел на кухне, завтракал и читал новости по айпэду. За окном дымила лёгкая метель.

В комнате послышались тяжкие стоны — это проснулась Орли. Она вышла на кухню, лохматая, стукаясь плечами о стены и косяки. На ней была одна только маечка до пупа. Ходить голой или полуголой для Орли, как понял Глеб, было важным ощущением дома.

— Ты чё меня не разбудил? — капризно спросила она, вставая посреди кухни. — Сам уже лопаешь что-то вкусное, да?

Орли изображала обиженного карапуза: выпятила живот, надула губы, сунула палец в рот, словно бы не замечая своей наготы. Лобок она подстригала, но не брила, и яркий чёрный треугольник, будто стрелка, указывал, куда нужно посмотреть.

— Иди обратно и проснись как следует, правильно, — ласково велел Глеб, потрепав Орли по спинке. — А я тебе кофе сделаю.

— Ты жопа, — сообщила Орли и поплелась в ванную.

Она вернулась, закутанная в полотенце, и боком подсела к столу, забравшись на кухонный табурет с ногами. Глеб поставил перед ней чашку кофе и сливочник.

— Какие у нас планы на сегодня?

— У меня — никаких, — сказал Глеб. — Я думал, сейчас расхожусь, потом мы скачаем с торрентов какой-нибудь фильм и будем вместе смотреть, а я выпью соточку коньяка. Предлагаю «Антихриста» фон Триера — все видели, а я как-то мимо пролетел. А потом мы закажем по доставке обед и пожрём. А потом я буду трахать тебя в ванне.

Маленькой кофейной ложечкой Орли задумчиво трогала губы.

— Не, — сказала она. — Квартира в Москве нужна не для того, чтобы жить в квартире, а для того, чтобы жить в Москве.

Она допила кофе и слезла с табурета. Полотенце с неё свалилось, и она ушла в комнату голая.

Глеб завершил завтрак в одиночестве, а Орли так и не вернулась. Глеб думал, что она снова уснула, и не беспокоился. Он покурил, сполоснул посуду и направился в спальню.

Орли лежала поперёк взрытой постели на животе, болтала ногами и, подперев рукой щеку, скролила айпэд.

— Мы с тобой сегодня куда-нибудь поедем, — безапелляционно заявила она, — и я сейчас скажу куда.

— Надо было сразу рюмаху коньячины бахнуть, — вздохнул Глеб. — Тогда бы сидели дома. Рюмка утром — день свободен.

— На тачке бы поехали, лентяй чёртов. И не хватай меня за попу, ты не заслужил. Желаю в кино, вот. А что, «Девушку с татуировкой дракона» ещё не показывают?

— Ещё нет. «Миссию» новую показывают с Томом Крузом.

— Мордобой мне смотреть не интересно. Поехали на выставку в Дом фотографии. Там должно быть здорово.

— Мне лень.

— На Полянке в магазине встреча с Уэльбеком.

— Терпеть его не могу.

— Ну, поехали на «Отто Дикс» в Дом художника.

Глеб понимал, что Орли хочется есть Москву большими кусками.

— Я не поеду ни на какую выставку, — сказал Глеб, лаская Орли по задочку. — Тем более на выставку современного искусства. Не поеду на концерт. Не поеду на ярмарку цветов на ВВЦ. Не поеду на биеннале кошек. Не пойду в аквапарк, в цирк, в театр. Придумывай ещё. Но только что-нибудь своё, оригинальное. «Афишу» я тоже читаю.

Глеб знал, что никакой свободы выбора в Москве нет. Москва живёт по стратегиям. Здесь у людей есть деньги, поэтому для любого занятия, для любого дела хваткими людьми уже разработаны, так сказать, стратегии реализации, стратегии исполнения: они продеты в пункты по обмену денег на услуги, как шнурок в дырки. Ты идёшь на концерт, — значит, заодно посещаешь ресторан и магазин. Ты идёшь в бассейн, — значит, заодно посещаешь массажный салон и автомойку.

Ничего нельзя осуществить так, как хочешь. Хочешь нажраться — это надо делать с друзьями в кабаке, где стриптиз и боулинг, а не в парке на скамейке. Хочешь потрахаться — это надо делать в гостинице или в сауне, и все параметры общения с девочками оговариваешь на берегу. А на тех, кто отклоняется от разработанных стратегий, идёт охота, потому что такое отклонение — тоже чей-то бизнес. Это правила жизни в городе с большим сервисом. За тебя уже всё решили.

Определённость создавала рамки, они не позволяли ощутить себя отдыхающим на воле, поэтому Глеб не желал никуда идти. А женщине для счастья воля была не нужна, и Орли требовала сладкого рабства.

— Тогда давай поедем просто на Винзавод. Там всегда прикольно.

— Не прорвёмся туда через Центр, — вздохнул Глеб. — Митинги же. А в объезд — лучше сразу меня убей.

— Всё, блядь! — разозлилась Орли. — Тогда едем на митинг!

— А зачем? — Глеб тихонько втискивал свою ладонь между круглых и горячих ляжек Орли.

— Я буду выражать свою позицию!

— Я знаю одну позицию и хочу, чтобы ты её мне выразила.

— Я буду протестовать! — упрямилась Орли.

— Против чего? — шепнул Глеб ей на ухо.

— Против тебя, потому что ты жопа!

Конечно, Орли победила. Через час они уже выезжали со стоянки, чтобы попасть на митинг. Глеб отнёсся к этой блажи стоически, а Орли была полностью удовлетворена. Она включила диск Il Divo и рылась в айпэде, изучая по прессе, блогам, Твиттеру и соцсетям, что же происходит на акции протеста. Глеб понимал, что Орли наплевать на все демократии и автократии, ей просто не терпится почувствовать себя москвичкой, живущей интересами Москвы.

— Пишут, что сто тысяч народу придёт, — деловито сообщила Орли.

День был хмурый, а точнее, никакой, как будто пережидал сам себя. На перекрёстке с улицей Пальме и Университетским проспектом Глеб глянул направо, в перспективу. Там было всё нормально: никаких студенческих шествий. Не то что толпа на проспекте Сахарова.

Глеб подумал, что нынешние волнения напоминают французскую весну 1968 года, когда восстали студенты Парижского университета и даже Сорбонны. Студентов поддержали профсоюзы и так далее, и в конце концов де Голль ушёл в отставку. Но студенты бушевали не по-детски. А ныне в Москве при ста тысячах протестантов МГУ стоял, как скала, невозмутимо. Потому что для многих студентов МГУ протест подле стен университета означал изгнание из этих стен, а изгнание из МГУ означало потерю Москвы, а Москва стоила всех месс, то есть всех свобод, равенств и братств, и это без вариантов.

— Бли-ин, кого там только нет, — сказала Орли, продолжая терзать айпэд. — Понятно, Немцов, Навальный, Акунин, Быков, журналюги разные, а ещё Прохоров, Кудрин, Троицкий и даже Ксюша Собчак…

— Серьёзный пул, — удивился Глеб.

— Оцени лозунги. — Орли поудобнее повернулась в кресле боком и поджала ногу. — Ну, разные там «Отдайте нам наш выбор» и всё такое не считается… Вот… С портретом Путина: «Обещаю обещать!» Ещё: «Свободу сиськам!», «Верните кокаин в кока-колу!», «Нам нужен новый ридер!», «Вор должен лежать!», «Джунгли зовут!», «В ЖО ПУ!». Самое классное — айпэды поднимают на палках, а лозунги — на экранах. Воще крутой прикол.

«Лексус» Глеба поднырнул под эстакаду Третьего транспортного кольца и выкатился на Бережковскую набережную. Вдалеке и справа, за серым студнем плоскости Москвы-реки, виднелись розовые короны башен Новодевичьего монастыря, игрушечные купола и колоколенка. Перспективу реки и улицы запирала высотка МИД, а слева торчали какие-то неуместные красно-белые трубы ТЭЦ, будто в Апатитах.

«Лексус» потихоньку увязал в замедляющемся потоке.

— Смотри. — Орли протянула Глебу айпэд, пользуясь тем, что в пробке Глеб может и отвлечься. — Девчонки нарядились зайчиками «Плейбоя» и стоят с плакатами «Мы не бараны». Остроумно.

Глеб глянул в экран. Остроумно. И девчонки хорошенькие.

— А эти в знак протеста танцуют. — Орли снова сунула Глебу айпэд.

В мутном и мигающем ролике танцевали три или четыре девушки в зимних одёжках. Это было очень мило и эротично.

Глеб понял, что Орли тоже хочется быть там. Чтобы её считали равной. Чтобы на неё смотрели и восхищались ею. Акты гражданского протеста на самом деле были только праздником непослушания, не более. Если нет карнавала, можно заменить его и демонстрацией, к тому же для карнавала не хватает ни традиции, ни раскованности, ни темперамента, ни климата. Может, в Глебе, как в филологе, проснулся неистребимый Бахтин, или даже Бодрийяр, но неподлинность бунта для Глеба была подчёркнута креативом вроде лозунгов или ряженых.

Креатив — он всегда с мессиджем, — думал Глеб. — Уайльд утверждал, что настоящее искусство лишено цели, а креатив всегда имеет цель, пусть даже эта цель — самовыражение автора. Назначение креатива — маскировка. Креатив помогает замаскировать подвал под ресторан, рекламу под творчество, удовольствие под недовольство.

— Смотри. — Орли всё подсовывала новые сюжеты.

«Лексус» встал в мёртвую пробку, и Глеб рассматривал репортажи с митинга. Огромная толпа с шариками и флагами. Гомон, свист, смех, гавкающий гул мегафонов на трибуне, полевые кухни. В толпе ходит волшебник в мятой шляпе из фильма о Гарри Поттере и размахивает волшебной палочкой, видимо, обещая преобразить страну. Мелькает и Дед Мороз — чудотворец-конкурент. Какие-то люди, наряженные презервативами. Чёрный транспарант с черепом, костями и надписью: «Пиратская партия: качай права!» Воодушевлённо рисуют художники с покрасневшими от холода руками. Все фотографируют всех.

— Там в одном месте играет «Каста», в другом — Егор Летов, — пояснила Орли, открывая и закрывая окна разных роликов.

— Боюсь, мы прилипли на всю задницу, — сказал Глеб. — Не успеем.

Отчего такая радость у тех, кто там, в айпэде? — думал Глеб. — От воздуха свободы? Но свободы там нет. Есть обычная деятельность по стратегии из набора многих-разных московских стратегий: флешмоб, перформанс, парад, гулянье… Радость участников не от свободы, а от причастности. Причастности к крутой корпорации. К такой, которая может позволить своим членам любой креатив.

Там, в айпэде, организаторы митинга, конечно, правы: в стране исчезла возможность влиять на ситуацию, не работают социальные лифты, сдохли индивидуальные стартапы — идефикс доморощенных правозащитников и политологов. Ну и хрен со всем этим. Россия выбрала себе способ самозащиты и самореализации своих граждан: корпорации. Стань членом корпорации, и она решит твои проблемы.

Глеб помнил, как полгода, что ли, назад все ржали над песенкой Слепакова из Comedy Club: «Не хочу быть Нарциссом Пьером, не хочу быть с огромным хером, а хочу быть акционером ОАО „Газпром“!» А чего ржали-то? Слепаков пел не про бабло на халяву и не про понты. Он пел про жажду экзистенциального «Газпрома». Про стремление стать членом самой крутой корпорации, которая спасёт и сохранит, как господь бог и вера православная.

В полудохлой и больной России самой реальной корпорацией была Москва. Сюда и бежали. Все умрут, а она останется. И он, Глеб, прибежал за МКАД из Апатитов, и Орли с Вятки. Конечно, внутри всё оказывалось сложнее, чем виделось снаружи, но так всегда. И Глеб подыскал здесь себе другую, более совершенную структуру — «ДиКСи». Глеб не желал Гермесу зла не потому, что был меркантилен или подл, а потому что Гермес и создал ту корпорацию, которая спасала душу Глеба от неприкаянности. Во всяком случае, до появления чумы.

— Послушай, Орли, — осторожно заговорил Глеб. — А что ты вообще хочешь? Получить от Гермеса половину «ДиКСи»?

— Я хочу получить то, что хотел отдать мне мой отец, — отчеканила Орли, и в тоне её зазвучала сталь моральной правоты. — Отец ведь имеет право распоряжаться своей долей, не так ли?

— Да я не спорю! — Глеб поднял ладони, словно сдавался в плен. — Но Гермес тебе ничего не отдаст. Даже по завещанию отца. Он добьётся, чтобы ты подала на него в суд — и купит решение суда.

— Я догадываюсь, — мрачно сказала Орли.

Пробка подползла к площади Европы и Киевскому вокзалу.

— У меня два пути, — усмехнулась Орли. — Один — вот с ними. — Она показала Глебу айпэд. — Другой — чума. Вдруг Гермеса сожрёт чума?

— Хорошо бы, — вздохнул Глеб и полез за сигаретами. — У Гермеса двое детей в Штатах. Каждому из них досталось бы по двадцать пять процентов, а тебе — пятьдесят. Ты стала бы хозяйкой «ДиКСи».

— А твоя какая выгода? — лукаво спросила Орли.

— Я бы женился на тебе из-за денег.

Орли убрала подлокотники, потянулась и поцеловала Глеба.

— Но смотри, — предостерёг Глеб. — С «ДиКСи» ты будешь в числе тех, против кого все они и выступают. — Глеб указал на айпэд. — В числе тех, кто решает и за себя, и за других, потому что богат и влиятелен.

— А я согласна, — просияла Орли.

Мы скорбящие, но мы не лохи, подумал Глеб.

— Может, тогда с площади обратно повернём? — предложил Глеб.