Арабской вязью

Тюрки, дети Великой Степи, не испугались Великого Леса.

Больше тысячелетия назад из южных степей они двинулись на север, в тайгу Сибири. В XI веке на реке Ишим появилось первое сибирское государство тюрков – Ишимское ханство. Его подданных впервые назвали сибирскими татарами.

Ишим – приток гигантского Иртыша, который берёт начало на Монгольском Алтае. В своём движении на запад монголы не миновали Иртыш. На его берегах белели ханские юрты великого Джучи. При Джучи Ишимское ханство разрослось до Тюменского, столицей его был город Чинги-Тура на месте нынешней Тюмени. Когда же удар Тимура на куски развалил Золотую Орду – бывший улус Джучи, Тюменское ханство отползло к северу и превратилось в Сибирское ханство со столицей в городке Искер.

Средневековый сибирский воин в бронированном тулупе. Реконструкция из музея в Ханты-Мансийске

При Тимуре сюда, в дикие леса Иртыша, обращать татар лицом к Мекке пришёл проповедник Багауддин, а с ним 366 бухарских шейхов и войско. Татары дрались с яростью язычников. Триста шейхов легло в могильные ямы под священные шестигранные срубы-астаны, однако в 1395 году Сибирское ханство стало мусульманским.

Азиатские походы Тимура оборвали караванные нитки Великого Шёлкового пути. А шелка Китая были мировой валютой наравне с золотом и пряностями. Чем же тогда Азии торговать с Европой? И шелкам подобрали замену: меха Сибири. В один миг всеми подзабытое Сибирское ханство превратилось в пушной Кувейт эпохи Возрождения.

На ханскую кошму Сибири тотчас отыскались претенденты: Москва и Бухара. Бухара оказалась проворней. Из Арка, бухарской цитадели, гремя копытами по кирпичам пандуса, выехало конное войско. Его вёл решительный хан Кучум, прямой наследник Чингисхана, до этого тихо живший при бухарском хане Абдаллахе II. Бухарцы Кучума пролетели через пустыни и степи и прорубились сквозь тайгу. На берегу Иртыша они разметали батыров сибирского владыки Едигера. Бухарский чингизид Кучум в городке Искер сел на белый войлок Сибирского ханства, а пушной трафик из Сибири потёк в Бухару. Вот так вышло, что предыстория горных заводов Урала была написана арабской вязью.

Но Руси пушнина была нужна позарез. На русских землях не было ни единого месторождения золота. Всё золото, что лежало в сундуках царя и бояр, привозили из иных государств в обмен на пушнину. А без золота экономика державы умирала. Хитрый царь Иван Грозный задумал отбить Сибирь у татар. Скудной русской казны на войну изначально не хватало. И Грозный поступил с византийским лукавством. Он принялся дарить восточные земли Руси новгородским солепромышленникам Строгановым.

За двадцать лет на реке Каме у Строгановых выросла целая империя с крепостями, монастырями, солеварнями и крепостным людом: первый промышленный холдинг в истории России. Однако Грозный ещё и превратил вотчины Строгановых в подобие Ост-Индских компаний, до которых Европа додумалась только через сорок лет. Царь даровал купцам право изготовлять порох, держать войско, крестить инородцев и захватывать чужие земли. Наконец, в 1574 году Грозный «подарил» Строгановым Сибирь. Это была провокация на войну.

Царь не зря откармливал купцов. Война разразилась, когда Кучум попытался разрушить строгановские форпосты. Строгановы развязали кошели, а звон золота приманил ватаги казаков с Волги и Яика. Это было в 1579 году. Одну из ватаг привёл атаман Ермак. Он стал лидером разбойной дружины, которая получила от Строгановых вполне разбойный заказ: разгромить Кучума, конкурента Строгановых. И грянула великая эпопея «Сибирского взятия».

Восемь сотен казаков Ермака от Камы перевалили Уральский хребет и прорвались к Иртышу, а здесь разбили и прогнали войско Кучума, взяли его столицу, городок Искер. Три года казаки держали Искер, осаждённый Кучумом, отбивали штурмы, бросались в контратаки, ходили в походы, принимали присягу лесных народов – и гибли, гибли, гибли. Но Сибирь сделалась русской.

Чтобы взять её, Ермак получил деньги купцов, но отдал Сибирь не купцам, а царю, а потом защищал, сколько было сил. Вольный казак, он отказался от воли ради своего дела. Это на века определило главную ценность уральских рабочих: своё дело. Ермак станет образцом, идеалом, атлантом горнозаводского Урала.

 

Уральские атланты

До ухода к Строгановым Ермак обретался на Яике. В те годы казаки ещё не разгромили город Сарайчик. Разгром Сарайчика атаманами Нечаем и Мещеряком и разгром Искера атаманом Ермаком – звенья одной цепи. Поэтому яицкие казаки, наследники Нечая и Мещеряка, одновременно уважали и осуждали Ермака: отдав Сибирь царю, он предал казачью вольницу. Усомнившись в «казачестве» Ермака, на Яике считали, что Сибирь Ермак взял не сам, а с помощью чертей. Черти, как известно, охотно превращаются в свист или в бочки, чертей легко возить с собой. Вот в бою против сибирских татар Ермак и выставлял не казаков, а бесов.

Зато на Урале в память о Ермаке накатывали часовни из кондовых брёвен. Отказ Ермака от свободы выразил суть уральских рабочих: жертвовать всем ради своего дела. Разница в оценке поступка Ермака отразила разницу между казаками с их ценностью справедливости и рабочими с их ценностью дела.

На горнозаводском Урале существовал культ труда, работы, своего дела. На неплодородной земле труд был единственным способом выжить и потому для Урала стал «нашим всем»: наказанием, наградой, привычкой, развлечением, смыслом жизни. Ценность труда фиксировали главные герои Урала – Ермак и Симеон Верхотурский

Ермак проторил путь через Урал в Сибирь. Тотчас по этому пути побрели измордованные Смутой крестьяне, что искали хлебные земли без жадных бояр. Потом пошагали отряды стрельцов с воеводами, заскрипели обозы монахов. Урал и Зауралье потихоньку усеялись слободами, острогами и монастырями. Из чащоб на пришельцев смотрели куницы, лисы и соболи.

С татарами Сибири русские переселенцы начали осторожный торг, и не было предела их изумлению: за простой железный котёл татары давали столько пушнины, сколько её в этот котёл и влезало! И тогда русские повсюду принялись рвать кайлами жилистые бока уральских увалов – искали железную руду. При слободах, острогах и монастырях задымили маленькие заводики: рудная яма, глинобитные горны и кузница. Русские ковали котлы, серпы, ножи, подковы – и меняли на меха. Так пушной торг с сибирскими татарами открыл Руси железные потроха Урала. Не зря потом герб Строгановых украсит соболь, а клеймом «старый соболь» своё железо будут метить Демидовы.

С середины XVII века на лесной Урал и в степное Зауралье хлынул поток гонимых раскольников. Они шли, охваченные дивными и грозными мечтами о Беловодье, о городе Веденец, о праведном царстве Опоньском, о блаженных островах Макарийских. Многие беглецы оставались на Урале.

Но видения прекрасного мира порой становились страшной явью. Если стрелецкие отряды находили селения раскольников, жители, не желая сдаваться властям, запирались в храмах и поджигали их изнутри. Это называлось «гарь». В ней принимали «огненную купель», после которой очищенные пламенем души погибших воскресали в многоцветных небесных вертоградах. Первая и самая страшная «гарь» задымила под Ялуторовской слободой в 1679 году, когда в райские кущи вознеслось сразу 1700 человек. Подобных массовых самосожжений на Урале было много. И даже во времена Пугачёва в казематах Тобольского кремля ещё догнивали ересиархи, старцы-расколоучители, изловленные солдатами с огневищами в руках.

В дремучих урманах Урала раскольники выжили только благодаря каторжной работе. Ни бог и ни царь не спасли бы пришельцев в снежной непролазной тайге, на неплодородных берегах студёных рек – только неистовая, пожирающая душу работа. И раскольники сделали труд смыслом жизни, культом, мерой всех вещей.

Реконструкция острога в городе Ялуторовске

В те же годы близ города Верхотурья жил мужик Семён, портной на отхожем промысле. Но странный портной: он не брал плату за свою работу. Он ходил по земле туда-сюда и как-то незаметно помер, а спустя годы из земли всплыл его гроб с нетленными мощами. Так был явлен святой Симеон Верхотурский. Он не совершал миссионерских или молитвенных подвигов, он явил чистый и ясный идеал труда. И потому стал главным святым горнозаводского Урала. Святой Симеон и былинный витязь Ермак – два атланта, которые держали небо Урала.

«Дело» Ермака, «работа» раскольников, «труд» Симеона – три названия одной и той же ценности, которая для рабочих была превыше всего. Когда пугачёвские казаки покусятся на эту ценность горнозаводских рабочих, казачий бунт превратится в гражданскую войну.

 

«Злодейское литьё»

Мужицкие заводики при слободах могли обеспечить крестьян котлами и гвоздями, серпами и топорами, но никак не смогли бы обеспечить державу пушками и ружьями. Для этого требовались большие горные заводы.

В ту эпоху мощные силовые агрегаты работали на водобойных колёсах. Людской натуги или конной тяги не хватало, чтобы качать огромные меха печей или поднимать тяжёлые хвостовые молоты. Неизбежно приходилось сооружать пруд и строить завод под его плотиной, где на водосбросах вращались колёса, приводившие в движение заводские механизмы.

Пруд должен был сохранять воду на год заводской работы, под него подыскивали уёмистую долину реки. Плотину возводили между гористых береговых склонов. А ещё для завода требовался лес, потому что доменные печи работали на древесном угле. Разумеется, требовались рудники. В центральной России сложно было найти зону, которая удовлетворила бы всем требованиям водобойной промышленности. Либо руда бедная, либо пруд мелкий, либо леса редкие. Пётр I пробовал строить заводы вокруг Тулы – они получались слабосильные. Пробовал в Карелии – иссякала руда. И взор государя обратился на Урал, где слободские мужики уже разведали сотни рудных ям, а лесов, рек и гор было вдосталь.

Пётр собирался воевать со Швецией, ему нужна была артиллерия. И в самом конце XVII века царские дьяки и мастера заложили на Урале два первых настоящих больших завода. Один из них – Невьянский – встал на месте мужицкого заводика Невьянской слободы, а другой – Каменский – встал на месте заводика Далматовского монастыря. Пушки – вот главная продукция Урала.

Невьянский завод долго не мог встать на крыло, а Каменский оперялся быстро. В это время на хмурых ветрах Балтики Пётр осаждал шведскую крепость Нарва. Но к крепости ринулся король Карл XII. Бывалые шведские вояки так ударили по новобранцам Петра, что русские полки раскатились по ижорским болотам. Зимний дождик капал на стволы брошенных пушек. Под низкими бастионами Нарвы лежала вся артиллерия России за двести лет.

Пётр в бешенстве выпучил глаза. На Каменском заводе доменные печи раздули кирпичные груди. И завод всего за один год выпек императору новую артиллерию. Ещё через год каменские пушки с рёвом прогрызли нарвский бастион Хонор, и русские гренадеры ворвались в крепость Нарву.

Взятие Нарвы – триумф русского оружия, а русское оружие – это Каменский завод. И вместо победного салюта на Урале загрохотали копры, вколачивая сваи новых плотин. Каменск оправдал промышленное будущее Урала. В XVIII веке заводы строились один за другим: каждые два года по три новых предприятия. Через 70 лет, ко времени пугачёвщины, на Урале дымила сотня горных заводов. С тех пор и доныне Урал – самая индустриализованная зона планеты Земля.

Провиантские склады Каменского завода. 1829 год

В бунт на Каменский завод въедет конница пугачёвского атамана Чира. Самозванцу Петру Фёдорычу, как императору Петру Алексеичу, тоже будут нужны пушки, чтобы штурмовать крепость, только теперь – каменную твердыню Далматовского монастыря. Мятежники примутся раздувать остывшие домны остановленного Каменска.

Не единожды на разных захваченных заводах пугачёвцы пытались изготовить себе пушки. Иногда у них получалось, и эти орудия власть потом называла «злодейским литьём». Впрочем, пушка – машина смерти, и «злодейским литьём» можно назвать всю продукцию заводов Урала.

Но чаще вместо пушек у мятежников выходили какие-то косые чугунные дубины. Почему? Ведь на заводах работали мастера уже третьего поколения. Дело в том, что в пугачёвщину опытные литейщики с опалёнными бородами угрюмо отсиживались по своим избам, а на месте профессионалов у доменных печей самоуверенно орудовали восставшие крестьяне. Рабочие не приняли Пугача.

 

Иго работы

Строителями заводов были бессловесные рекруты и каторжники. Часто власти направляли на стройки изловленных раскольников. Потом многие староверы оставались при доменных печах и превращались в мастеровых. Так на горные заводы пробирался раскольничий культ работы.

Но мастеровых было немного. Жили они вполне сносно, не грызли от голода деревянные ложки: начальство ценило профессионалов. Однако заводам требовалась уйма внезаводской работы: ломать руду, рубить лес, выжигать уголь, возить грузы. Кто будет этим заниматься? Квалифицированные рабочие? Нецелесообразно. Значит, крестьяне.

С самого рождения горных заводов на Урале появилась система «приписки». К каждому заводу начальство приписывало несколько десятков деревень, жители которых вместо барщины должны были отработать для завода определённое количество дней. То есть, пахарь бросал поле, чтобы полгода махать топором на лесосеке или кайлом в руднике. Свои тощие пашни Уралу были не нужны.

Старинный хвостовой молот в «Демидов-парке» Нижнего Тагила

Заводы XVIII века решали проблемы за счёт крестьян, как индустриализация XX века решала проблемы за счёт коллективизации села. И на горнозаводском рабочем Урале острее всего стоял «крестьянский вопрос». Кто будет сеять и жать? Откуда взяться урожаю, если хозяина угнали на завод? И что хозяин будет есть, когда вернётся в свою избу к пустым сусекам? Из-за приписки деревня начинала люто ненавидеть завод.

Первый же опыт приписки дал первый же крестьянский бунт. В 1703 году в городе Кунгур воевода послал местных крестьян копать руду на речку Бым. Мужики похватали вилы, оседлали лошадёнок с копытами, расшлёпанными в бороздах, и по дремучим травам июля помчались на город. Бревенчатый кремль Кунгура поспешно затворил ворота. Из башен по смутьянам ударили пищали. Но мужики не отступили, поклявшись всех приказных «убить до смерти». Две недели Кунгур стоял в осаде. Сотник пытался вывести городовых казаков на схватку в поле, но лапотники дрались как черти. Крестьянин Ершов косой подсёк ноги двух казачьих коней, зарезал одного казака, поранил другого – и упал под ударом сабли. Казаки убежали обратно в кремль и сидели там, пока из Верхотурья гонец не привёз в Кунгур бумагу, которая отменила все крестьянские работы для заводов.

Но такое было исключением. Власть подготовилась основательнее и наглухо загнала крестьян в ярмо приписки. Десятки тысяч уральских мужиков оказались в рабстве у доменных печей и заводских управителей.

Власть понимала, что миром всё это не кончится. В 1762 году император Пётр III манифестом отменил приписку. А государыня Екатерина отменила Петра III, и приписка вернулась в прежнем виде. Однако крестьяне запомнили доброго царя. Бумагу с манифестом мужики прятали в красном углу за иконами. Когда появится Пугачёв, воскресший Пётр Фёдорыч, крестьяне поднимутся ему на подмогу.

Для рабочих труд являлся эквивалентом качества жизни. Если втрое больше наломать руды, то металла выплавишь в три раза больше и получишь тройной заработок. А для крестьян труд был традицией, и увеличение труда не имело смысла. Можно трижды вспахать поле, но с него не снять три урожая

В пугачёвщину на горных заводах бунтовали многие, но сжигали заводы не местные рабочие, а приписные крестьяне. Рабочий не желал разорения своему заводу, как крестьянин не желает гибели своему коню. И кое-где мастеровые выходили на защиту заводов.

Приписные крестьяне были земледельцами, и они вняли призыву земледельцев-казаков. Пугачёвский передел России на казачий лад был ясен и прекрасен для тех, кто кормится от земли. Григорий Туманов, пугачёвский трибун, в Челябинске гремел крестьянским глаголом: «Господь наш Иисус Христос соизволяет своим промыслом избавить от ига работы!» «Иго работы» – это не святое земледелие, а работа для заводов. Приписка.

Мятежный кунгурский июль 1703 года – только начало бешеной столетней борьбы крестьян за право быть крестьянами, за свою идентичность. Пугачёвщина превратила эту борьбу в гражданскую войну. Но крестьянский обух не перешиб ствол заводского молота. «Иго работы» царь снял с мужика только в 1804 году.

 

Две машины

Нельзя на одном и том же поле одновременно сеять хлеб и копать руду. Царь Пётр это понимал. Чтобы провести индустриализацию в крестьянской империи, ему, императору, надо отгородить заводы, которые он ещё строит, от государства, которое он перестраивает.

Ко времени формирования Сената и коллегий на Урале было около двух десятков горных заводов, казённых и частных, и все они работали вразнобой. Хозяева собачились между собой и с властями, воеводы совали палки в колёса, вымогая мзду, крестьяне грозили дубьём. Не хватало то одного, то другого. Что делать?

Вопросами промышленности ведала Берг-коллегия, одна из знаменитых двенадцати. Для этой коллегии, то есть для заводов и рудников, в 1719 году были составлены два основополагающих документа: Берг-регламент, то есть правила существования промышленности, и Берг-привилегия – список законов, которые можно и должно нарушать, чтобы процветали заводы.

Заводы были выведены из-под власти воевод и приказных, губернаторов и чиновников. Заводы составили особое, собственное государство в государстве, которое отчасти подчинялось Берг-коллегии, а в целом – только Сенату и государю. В общем, для развития дела Пётр поступил с заводами так же, как Иван Грозный со Строгановыми.

Потом, осмотревшись, прагматичные горные командиры сядут за стол, сняв треуголки, и начнут пункт за пунктом детально разрабатывать порядок, который им необходим на Урале. Без такого порядка дело – швах. Нужно своё войско – раз. И для начала горные командиры получат несколько тобольских батальонов. Нужны свои крепостные – два. И к каждому заводу власть припишет крестьянские волости, обрекая тамошних мужиков на голодную смерть. Нужны свои земли – три. И чертёжники примутся красными чернилами обводить на картах заводские вотчины, куда помещиков не пустят ни на шаг. Нужны свои законы – четыре. Наконец, пятое: нужны свои руководители и нужна своя столица.

Столицу заложат на реке Исеть в 1722 году и назовут Екатеринбургом. Это будет не город при заводе, а гармоничный город-завод. Первый, идеальный город-завод в мировом градостроении, индустриальная утопия XVIII века. Здесь разместится управление всеми предприятиями Урала и дом горного начальника: правительство горнозаводской державы.

Горный завод на гравюре XVIII века

Нынешний Екатеринбург, евроазиатский мегаполис, сохранил изначальную идею технического производства. Пруд и плотина несут образ горного завода XVIII века. Классицизм дворцов впитал имперский триумф горнозаводской державы XIX столетия. Нагромождения коробок конструктивистских причуд – пылкая вера XX века в индустриализм, именно она вдохновляла Советский Союз. Наконец, циклопический хайтек в пёстрых отражениях православного кича – самолюбование постиндустриальной цивилизации XXI века. В ткань Екатеринбурга вплетена вся «генетическая цепочка» индустриальных смыслов.

Рациональный XVIII век создавал миры не в порыве вдохновения, а строгим напряжением мысли. Горные инженеры конструировали свою горнозаводскую державу как сложный механизм. Через два десятилетия так же технично и мастеровито генерал Неплюев и академик Рычков изобретут и соберут Оренбургскую губернию и Оренбургское казачье войско. На Урале, словно два гигантских агрегата, заработают два искусственно созданных социума: горнозаводский и казачий.

Они отличались друг от друга способами функционирования: промышленное и земледельческое. Различались целями: делать пушки и стрелять из пушек. Различались принципами: для делающих пушки – «работа превыше всего», для стреляющих из пушек – «справедливость превыше всего».

Пугачёв станет вирусом, который переформатирует программу одной из этих систем. Будто боевой робот, сошедший с ума, оренбургская казачья машина вылезет из оврагов Общего Сырта и пойдёт в бой на уральскую горнозаводскую машину. С громом и лязгом они сшибутся среди хвойных увалов, повалят леса, ножищами расплещут реки, выжгут селения, разметают тучи над горами. Но заводской робот нанесёт казачьему такие увечья, что, оглушённый, казачий титан, шатаясь, ушагает с Урала прочь.

 

Казнокрад

Первым начальником уральских заводов стал Василий Татищев.

Родовитый русский боярин, он построил свою судьбу по-дворянски. Татищев пошёл в армию в 18 лет простым драгуном. В 23 года он рубился со шведами на полтавском поле и упал, сбитый вражеской пулей. Потом наступило время учёбы. В гулких залах германских университетов Татищев изучал оптику, фортификацию и геологию. В Москве с верхотуры Сухаревой башни вместе с Яковом Брюсом Татищев разглядывал в трубу звёздное небо над луковками храмов. Когда Пётр произвёл Брюса в президенты Берг-коллегии, Брюс отправил Татищева на далёкий Урал строить горные заводы.

Татищев и де Геннин на памятнике в Екатеринбурге похожи на механических кукол XVIII века. Это солдаты эпохи просвещения с её идеальным гуманизмом и реальной бесчеловечностью. Культуру они вбивали плетями и штыками двигали прогресс

Боярская кровь брала своё. Спесивый Татищев не желал слушать безродных купцов вроде Демидовых – подлое сословие должно молчать, когда говорит аристократ. Татищев истово следовал интересам империи: для государства горные заводы важнее всего, и тяжёлый ботфорт заводского командира беспощадно сшибал с пути чужие выгоды. Даром Татищеву это не прошло.

Никита Демидов настрочил донос, что Татищев – казнокрад. В 1722 году конвой снял с боярина шпагу. В столице суд оправдал Татищева, но горным начальником Урала теперь уже был генерал Виллим де Геннин, который умел поладить с Демидовыми. А Татищеву осталась замаранная честь.

Памятник Татищеву и де Геннину в Екатеринбурге

Его отправили посланником в Швецию. Но вместо дворцовых интриг Татищев вникал в устройство шведских заводов. Он смотрел опыты в Академии, читал фолианты в библиотеках, ползал по откосам рудников. Его околдовали чудеса превращения веществ, окаменевшие силы земляных толщ, магия рычагов и зубчатых передач. Если эти тайны натуры помножить на силу империи, России во всём мире не сыщется равной державы.

Татищев вернулся в Россию, и начались его скитания по судьбе. После смерти Петра петровские идеалы дворянства были отброшены, но боярский гонор не позволил Татищеву смириться с этим. Он хотел работать на державу, но державе давно не требовались ретивые работники.

Глупой, толстой и ленивой императрице Анне Иоанновне Татищев предложил учредить парламент – так сказать, «коллективного Петра». Но парламент отнял бы власть у жирующего герцога Бирона, фаворита государыни, невенчанного мужа венценосной жены. Татищев в то время возглавлял Монетный двор. На этом и сыграли его враги. «Казнокрад!» – крикнул Бирон, указывая на Татищева.

Татищева сослали на Урал – снова начальником горных заводов: «Пёкся о заводах? Езжай туда!» Татищев развил на Урале бешеную деятельность. С 1734 по 1737 год он удвоил количество заводов – а хотел учетверить. Урал стал давать такую прибыль, что фаворитов опять повернуло к Татищеву. Бирон, а потом Миних пожелали приватизировать заводы. А Татищев не желал подарков курляндцам. «Казнокрад!» – закричал теперь Миних.

Татищева перевели командиром Оренбургской экспедиции. От его свирепости взвыли башкиры, прокляв боярина. Чужим криком Татищев словно хотел докричаться до трона: дайте мне делать дело чести – служить державе умом и талантом! Но полковник Тевкелев, метивший на должность Татищева, написал донос: «казнокрад». Снова суд – и снова оправдание.

Потом Татищева назначили астраханским губернатором. И тут всё кончилось скандалом. Кому нужен реформатор в тёплой и сытой провинции, где начальству и так хорошо, и ничего возмутительного не происходит? «Казнокрад», – нашептали в Петербурге астраханские чиновники.

Татищев хотел поприща чести – вот по его чести враги и били наветами. А власть уже не знала, куда услать столь неугомонного деятеля. И в 1745 году его отправили в родовое имение под домашний арест.

Через пять лет местного попа ожидало потрясение. Суровый барин твёрдым шагом обошёл заросшее лопухами кладбище, выбрал себе место под могилу и велел соборовать себя. Вернулся домой, отужинал и лёг умирать. Наутро у постели Василия Татищева появился курьер, который привёз орден и указ о полном оправдании. Но Татищев властно отослал орден тем, кто его давал, закрыл глаза и умер. Всех богатств у казнокрада нашли только рукописный том первой «Истории Российской».

 

Горнозаводская держава

Горнозаводская держава началась с екатеринбургского плацдарма размером в уезд. На нём уместились 4 завода, 18 деревень и две речные пристани. А в пугачёвщину держава накрывала собой уже весь Урал, залезая на территории трёх губерний – Казанской, Оренбургской и Тобольской. Заводов уже было около сотни. Горные генералы, командиры заводов, вели дела подобно индустриальным полководцам.

Обычное государство состоит из правительства, армии, полиции, таможни, суда, почты и других специфических казённых структур. Горнозаводская держава состояла из правительства, рудников, заводов, лесосек, углежжений, солеварен, пристаней, приисков и других специфических горнозаводских структур.

В 1745 году на лесной дороге возле Екатеринбурга раскольник Ерофей Марков поднял булыжник, в глубине которого блеснула искра. Так было найдено первое золото России. Горнозаводская держава становилась не только военным, но и финансовым оплотом империи.

Самое зримое наследие горнозаводской державы – градостроительный тип «горного завода», когда в центре селения – пруд и завод. Европа не знала таких селений, потому что в Европе заводы строили не на прудах, а на каналах. Ныне завода может уже и не быть, но селение по планировке всё равно остаётся горнозаводским – с прудом и главной улицей, идущей по плотине. Пример – Екатеринбург

Не раз горные генералы получали от мужиков грамоты о находке «узорчатых камней». В 1765 году в Мурзинскую слободу вкатились гружёные телеги экспедиции братьев Торторри, итальянских знатоков камня. В горе прямо напротив слободы итальянцы откопали первый природный погреб, полный сказочных аметистов. И началась история уральских самоцветов. По легенде, самое богатое месторождение в сосновых борах Ильменских гор обнаружил казак Прутов. Вместе с жителями крепости Чебаркуль Прутов рыл траншеи, чтобы отражать атаку Пугачёва, и поднял на грязной лопате лучистый топаз. Держава угрюмых заводов обзавелась блистающей фабрикой драгоценностей.

На гравюре XVIII века – типичный горный завод внутри крепости

Но заводы приносили прибыль не меньшую, чем выплавка золота или огранка топазов и рубинов. Понимающие люди умели видеть сияние золота за копотью заводской работы, умели слышать волшебный звон монет в громе молотов и скрипе водобойных колёс. Эти понимающие люди, разумеется, держались возле трона, и скоро с трона прозвучало повеление раздать казённые заводы в частное владение.

В 1739 году началась первая приватизация. Её проводили фавориты русских императриц – сначала Бирон, потом Миних. В руки их компаньонов-курляндцев перешли 18 самых мощных заводов Урала. Но фавориты скоро сверзились с престола, а новоявленные хозяева, забыв о предприятиях, попрыгали в кареты и умчались за кордон. Заводы вернулись в казну.

Русские переделали за немцев всё, как надо. В 1754 году грянула вторая приватизация. Весёлая государыня Елизавета воздушным взмахом платочка распрощалась вообще со всеми заводами Урала, кроме Екатеринбургского и Каменского. Графы и князья кинулись делить добычу. Но управлять предприятиями никто из них не умел. И через несколько лет почти все сиятельные владельцы разорили свои заводы и стыдливо спихнули их профессионалам из подлого сословия – откупщикам, промышленникам и купцам. Они-то и станут биться с Пугачёвым.

До середины XVIII века заводы толпились по среднему Уралу, вдоль пути Ермака. С 1753 года началось наступление на север и на юг. Ямщик Максим Походяшин построил первые предприятия в глухой северной тайге, где раньше стояли только чумы вогулов. А Иван Неплюев, оренбургский губернатор, призвал заводчиков приходить в Башкирию и пообещал, что оренбургские казаки защитят заводы от мятежных башкир.

История не знала таких темпов индустриализации, как в России XVIII века. Россия завалила Европу железом и стала мировым промышленным лидером. Такого в истории России больше не повторится никогда.

Чем был Урал в то время? Гнездом промышленных городков среди огромной аграрной страны. Рабочим отсюда просто некуда было уходить, ведь сеять и пахать они давно разучились. И потому свобода для рабочих стала не важна. И пашни тоже стали не важны. А Пугачёв, который обещал рабочему свободу и пашню, попал не по адресу.

Пугачёвщина была бунтом нации против бесчестной знати. Бунт начался в 1773 году 17 сентября. А 21 октября в Петербурге открылось горное училище, будущий Корпус горных инженеров, а ныне Горный университет. Для промышленного Урала власть сделала то, чего для всей России дерзал сделать бунтовщик: создала кузницу подлинной элиты.

 

Сын Никиты, внук Никиты

Двести лет у заводчиков Урала был комплекс неполноценности, который назывался «Демидовы». Все хотели их превзойти.

И заводчики, и рабочие Урала как сокровенную мечту об удаче рассказывали сказку про пистолеты царя Петра. Будто бы как-то раз Пётр был в Туле проездом и попросил кузнеца Никиту Демидова починить ему сломанный пистолет. За ночь Никита не только исправил пистолет, но и сделал другой такой же – Пётр даже различить их не смог. Царь полюбил ловкого кузнеца и потом осыпал милостями.

Демидов взлетел в 1702 году, когда Пётр даровал ему целый Невьянский завод. С этого подарка началась частная индустрия Урала. Впрочем, Никита не поверил в Урал и послал туда сына Акинфия. А сын Акинфий оказался промышленным гением. Под его рукой Невьянск наковал Никите капитала на сотни тысяч. Но 15 лет Акинфий никак не мог уломать упрямого батюшку разрешить ему построить на Урале другие заводы. В конце концов уломал – и построил ещё 15 заводов.

В обширном и разветвлённом роду Демидовых никогда не было согласия, а предприятия разных хозяев не составляли единого комплекса. Однажды брат Никита попросил у Акинфия взаймы денег – дескать, помоги, родные ведь люди, – и Акинфий отчеканил: «Моему карману брата нет!» По этому принципу Демидовы и жили.

В посёлке Дугна Калужской области всё как на Урале: пруд, плотина, завод в центре селения, улицы на неудобных косогорах. Дугнинский горный завод – удивительный обломок далёкого Урала, заброшенный чуть ли не под Москву грандиозным взрывом промышленной экспансии Демидовых

Никита Демидов рассорил своих сыновей Акинфия и Никиту. Большие заводы Урала отец завещал Акинфию, а малые заводы Тулы – Никите. Никита Никитич подал на Акинфия в суд и оттягал себе часть уральских заводов. На его тульских предприятиях начал свою деятельность Евдоким Демидов – сын Никиты и внук Никиты. Потом Евдоким вернётся на Урал и купит два Авзянских завода, а ещё построит заводы Кагу и Кухтур.

Следить за уральскими заводами Евдоким определит сына Ивана. В Уфе Иван построит себе богатый дом. В пугачёвщину Иван с ружьём в руках будет стоять в карауле на городской заставе, а после разгрома бунта в уфимском доме Ивана Демидова остановится сам Суворов, который усмирял Башкирию. Все заводы Ивана будут разорены, но Иван не забудет, что чуму крестьянского бунта на Урал занёс его отец Евдоким.

Дом Демидова в Уфе, где жил Суворов

Под Тулой на речке Дугне, что впадает в Оку, у Евдокима дымил Дугнинский завод. К нему было приписано село Ромодановское. Руду заводу в зачёт оброка рыли не только мужики, но и бабы – а в избах мёрли их оставленные детишки. Работников хозяин не кормил: артели ходили в Калугу выпрашивать подаяние. Ромодановское терпело до 1752 года. Когда приказчик объявил, что хозяин всё равно не снял оброк, хотя и обещал, 12 мужиков повесились. Остальные восстали.

Над речкой Дугной загудел набат. Село Ромодановское не забунтовало – оно готовилось к войне. Бабы и девки надевали штаны и рубахи. Отставной ветеран учил товарищев «экзерциции» – боевым порядкам и перестроениям.

К Ромодановскому пошагала команда полковника Олица с полутысячей солдат. На околице села команда сшиблась с крестьянским войском. Осатаневшие мужики и бабы врукопашную повалили тридцать солдат и поранили двести. В траву замертво легла сотня крестьян. Но команда полковника Олица бежала, а сам полковник, связанный, сел в погреб. Крестьянам досталось 250 ружей и 180 шпаг.

На обезумевшее село ринулся отряд бригадира Хомякова. Мужики встретили его на берегу речки и бешеной пальбой отбросили от переправы через Дугну. Хомяков в бессилии сжёг окрестные деревни и ушёл к начальству за приказами, а начальство отправило Хомякова под трибунал.

Против восставшего села Ромодановского власть двинула регулярную армию: два полка генерал-майора Опочинина. Картечь распахала улочки села. Драгуны вышибали ворота и втаптывали в землю заборы. Штыки припёрли бунтарей к бревенчатым стенам изб. А потом началась расправа.

700 ромодановских крестьян, безносых, обритых и заклеймённых, звеня цепями, навсегда убрели на далёкий Урал. Правительственная комиссия расследовала причины бунта, но оставила Евдокима Демидова без порицания, потому что 250 рабочих Дугнинского завода сказали, что Евдоким-Никитичем они премного довольны. А крестьян никто не спросил. Дети тех крестьян на Урале отплатят за отцов и сожгут заводы Евдокима.

 

Насильно мил

Никита Демидов, брат Евдокима, владел двумя вотчинами: на реке Чусовой – двумя Шайтанскими заводами, на озёрах южного Урала – двумя Кыштымскими. Полцарства своего он бросил к ногам возлюбленной.

Никита Никитич влюбился в красавицу Соню Ширяеву, купеческую дочь из Гороховца. Судьбу Сони решали братья Сергей и Ефим. Никита Никитич с ними договорился: поменял братьям Соню на Шайтанские заводы. Братья были без ума от счастья. Соня убивалась от горя.

Ширяевы явились на Чусовую. Захудалые купцы, они не только вдруг разбогатели, но и вкусили сладость власти над людьми. При Ширяевых ужасы рабства на Шайтанке познали уже не только приписные крестьяне, но и рабочие. Тем, кто не угодил, надевали на шею цепь с ядром или рогатки – ошейник с рогами, на которых висели гирьки: раскачиваясь, гирьки били по лицу и за день превращали его в кровавую кашу. Баб сажали в клетки со спицами. Конторщиков за мелкой бумажкой посылали пешком в Петербург. Ефим Ширяев ходил по заводу с железным прутом, обтянутым кожей, и бил провинившихся: один удар такого прута ломал человеку кости.

В то время самым известным разбойником на Чусовой был Андрей Плотников по прозвищу Рыжанка. Грамотный и хитрый, он выписал себе «пашпорт» и был неуловим: то грабил на Чусовой и Каме без стыда и совести, то работал как простой бурлак. Угроза налёта Рыжанки вышибала у заводчиков холодный пот. Однажды торговый караван с заводов графа Воронцова отбивался от шайки Рыжанки даже из пушек.

Рабочая Шайтанка зачерствела в угрюмом мнении: «довольно будет богомольцев за того, кто убьёт Ширяева». В 1771 году мастеровые собрали денег для разбойника и отыскали Рыжанку среди хмурых утёсов Чусовой. Рыжанка выслушал заводских ходоков, ссыпал рабочие медяки в карман и обещал разобраться с людоедом.

Его шайка нагрянула на Шайтанский завод светлой летней ночью. Рыжанка гирей на цепи вынес двери господского дома и выволок Ефима Ширяева на двор, а потом выстрелил заводчику в лицо из пистолета. Рабочие, что сбежались со всего посёлка, вытаскивали из ширяевского дома ружья, заряжали их и палили в мертвеца. Позже приказчик в письме к Сергею Ширяеву добавит: «да сверх того ещё руками две стрелы с железными копьями во утробу затолкнули до половины».

Свою ярость приписные крестьяне вымещали в бунте, а рабочие наняли киллера. Это объясняется тем, что у рабочих врагом был заводчик, потому на Шайтанке и появился наёмный убийца. А у крестьян врагом был завод, поэтому приписные взрывали доменные печи.

В пугачёвщину рабочие бунтовали вместе с крестьянами до тех пор, пока адресат гнева был общим. Когда гнев бунтовщиков с заводчиков переместился на заводы, рабочие повернули пушки против крестьян.

Шайка Рыжанки обшарила дом Ширяева и ушла в леса. Но ей не удалось загулять надолго: через несколько дней пьяных разбойников на лесной поляне скрутили солдаты. Рыжанку били кнутом в Екатеринбурге, били на Шайтанке, били в Оренбурге, там он и умер.

Застроенная площадь Шайтанского завода, ныне города Первоуральск. Здесь убивали заводчика Ширяева

А у Никиты Никитича Демидова жизнь с Софьей Ширяевой так и не сложилась. Никита Никитич устроил жене домострой с розгами, и Софья трижды убегала от мужа, хотя её супружество было залогом благополучия брата и матушки. Обливаясь слезами, Софья писала государыне: «во всё время замужества жизнь была горестная, что безчеловечный нрав и зверския мужа поступки доводили до того, что должна наконец или сама себя лишить жизни, или быть жертвою его гонения». В 1779 году Екатерина утвердила развод Софьи Ширяевой и Никиты Демидова – вняла мольбам страдалицы.

Вот только мольбам рабочих никто внимать не хотел. И в пугачёвщину с Шайтанских заводов бунтовщики пойдут на штурм Екатеринбурга.

 

Компанейщики

На южном Урале нашлись заводчики, которые заткнули за пояс Демидовых. Это было «кумпанство» решительных симбирских купцов Ивана Мясникова и трёх братьев Твёрдышевых. Но легенду о своём взлёте компанейщики всё равно придумали по демидовскому образцу.

Будто бы во время похода в Дербент император Пётр остановился в Симбирске и захотел отобедать на зелёном острове посреди Волги. На вёсла в его галеру сели молодые купцы – будущие компанейщики. Пётр разговорился с добрыми молодцами и посоветовал им строить заводы в дикой Башкирии, а для старта отвалил 500 рублей золотом.

Но по-настоящему дело компанейщиков началось вовсе не на галере посреди блещущей Волги. Дело началось с мелкой торговли там и сям, а торговлишка принесла капиталец. Локомотивом «кумпанства» стал Иван Твёрдышев, а Иван Мясников держал казну. Братья Твёрдышевы, Иван, Пётр и Яков, женили товарища на своей сестре Татьяне.

Здесь не было подвоха. Купцы росли на одной улочке и дружили с малолетства, с общих соплей и разбитых в мальчишеских драках носов. И дело они выбрали общее, и одинаково горели им, и Таня любила своего Ваню, а Ваня любил Таню. И всей этому «кумпанству» Таня родила четырёх наследниц, и больше детей ни у кого из компанейщиков не было.

Иван Твёрдышев следил за событиями в Башкирии и понял, что Оренбургская экспедиция – это серьёзно. В убыток «кумпанству» он подрядился на поставки для губернатора Неплюева. И не прогадал. Когда Неплюев решил строить в Башкирии заводы, на его стол легли заявки от многих охотников, в том числе и от Демидовых, но Неплюев выбрал проверенного Твёрдышева и отдал ему богатейший медный рудник Каргалу.

Старинная плотина завода Верхотор

С 1745 по 1759 годы компанейщики построили пять медных заводов, один продали, один купили. Не обошлось без жульничества: в губернской канцелярии доверенный человечек компанейщиков тихонько вытащил из сундука пухлый том с ландкартами и вырвал из него листы чертежей с землями Твёрдышевых и Мясникова. Теперь компанейщики могли провести границы своих владений, где захотят.

Постепенно компанейщики дозрели до мысли, что надо строить не скромные медеплавильные заводы, а могучие железоделательные. В 1754 году на реке Катав два Ивана заложили Катав-Ивановский завод. А потом возвели Усть-Катавский, Симский, Юрюзанский и Белорецкий заводы.

Через 15 лет железо намагнитило компанейщикам почти 500 рудников, 78 тысяч приписных крестьян и два с половиной миллиона капитала – это когда бюджет всего российского государства составлял сорок миллионов. Государыня Екатерина лично подыскала достойных женихов-дворян четырём дочерям Ивана Мясникова.

Пётр Твёрдышев упокоился молодым, а Иван, опора всего дела, умер в 1773 году. Он не увидел, как по его державе пронёсся вихрь пугачёвщины. Мятежники сожгли восемь заводов из десяти. Управители потом дотошно подсчитали число убитых заводских жителей: 1340 мужиков, 1161 баба, 132 старика и 300 детей-малолеток.

Компанейщики начнут возрождать, восстанавливать заводы, капитала им хватит. Но два могучих старика – Иван Мясников и Яков Твёрдышев – оглядят свою выжженную землю и не смогут понять: для кого они старались всю жизнь? В гроб богатство не положишь. Знатные зятья – не хозяева, а растратчики приданого и будущего наследства. И старики-заводчики поедут по тюрьмам вызволять своих бунтовщиков под личное поручительство. Поедут по башкирским аулам выкупать пленных из рабства.

Памятник Ивану Твёрдышеву в городе Белорецке

Мужики, возвращённые из неволи на пепелища, уливаясь слезами, надиктуют списки того, что отнял у них бунт. Будут в тех списках и лошади: Рыскуша, Нега, Сорокина Дочь, Каракуля, Крыса, Пролаза, Мала Сковородка. И старики-заводчики сами станут искать по всей России и Каракулю, и Крысу, и даже Малу Сковородку. Только когда заводы опять задымят, а мужики наденут на свои новые избы соломенные шапки крыш, старые компанейщики перекрестятся, и бог отпустит их души на покаяние.

 

Копи царя-самозванца

Чтобы выиграть у судьбы большой куш, компанейщики имели два козыря, медный и железный. Медный – это Каргалинские рудники.

Каргалка и Янгиз, Усолка и Уран, тихие и мелкие степные речки, блуждая между сыртов, обнажили в береговых обрывах толщи сыпучих красных песчаников. Эти породы содержали медную руду: синие жилы азурита и зелёные гнёзда малахита.

33 века назад на холмы Каргалки пришли древние рудокопы. За полтора тысячелетия лопатами из бычьих лопаток и зубилами из кабаньих клыков они выкопали под речками грандиозный лабиринт из сотен километров шахт. Ямы и отвалы превратили степь в лунный пейзаж. Полынные сырты Каргалки стали одними из великих копей древности, вроде копей царя Соломона у Мёртвого моря. Здесь у горняков были городища с земляными домами, и возле домов – маленькие священные шахты, заваленные кусками руды. Древние лозоходцы отыскивали месторождение за месторождением, и над каждым ворожили по гадальным костям: рыть или не рыть?

Но потом Великую Степь завоевали кочевники-сарматы, которые добывали медь в набегах, а не в трудах, и шахты были заброшены. Их отвалы заросли дикой ползучей вишней. Огромные кузнечики-кобылки стрекотали на глыбах руды. Но в умолкших недрах сквозь столетия тянулись катакомбы из трубообразных штреков и сферических камер. Их не точили подземные воды, а табуны сарматов, гуннов и монголов не сотрясали степь на такую глубину, чтобы шахты обвалились.

Медные поля Каргалы – фантастические степи, изрытые воронками шахт и взгорбленные грудами отвалов. В недрах земли под этими пустошами простираются гигантские древние катакомбы. Может быть, удивительная открытость этого памятника и есть причина того, что его мало кто замечает?

В 1744 году оренбургский губернатор Неплюев основал на устье Каргалки татарскую слободу Каргала. В её окрестностях рудознатцы компанейщиков вскоре наткнулись на древние «ордынские рудники». Иван Твёрдышев осмотрел выработки и в ошеломлении заключил: «штольны поныне нимало не осыпались. По великому множеству рудокопных мест должно мнить, что бывали здесь и великия для того заводы».

В 1745 году губернатор Неплюев наградил компанейщиков за помощь рудными полями Каргалы в своё владение. Маркшейдеры намерили здесь участки для 482 рудников. Площадь этих рудников и на треть не покрывала пространство взрытой степи, однако компанейщики помалкивали о подлинном размере своих сокровищ, чтобы не нагрянули жадные горные власти или непобедимые конкуренты Демидовы.

Древние подземелья станут местом действия повести Ивана Ефремова «Путями старых горняков». Богатства Каргалы иссякнут только к началу XX века, и рудники опустеют. А в Гражданскую войну в Оренбурге сожгут все архивы с планами горных выработок, и с тех пор лабиринты под сыртами превратятся в совершенную тайну. Они и поныне лежат в бескрайней холмистой степи грядами отвалов и дырами шахт: если шахты с деревянной крепью, то нового времени, а если круглые – значит, тысячелетние. Лишь в 1989 году катакомбы Каргалы заново откроет археолог Евгений Черных.

На каргалинской руде у компанейщиков работали все их медные заводы. А добывали руду приписные крестьяне. На сырте стояла контора: бревенчатый форт с солдатами и четырьмя пушками. Вокруг – землянки и убогие балаганы рудокопов, которые в бадьях спускались сквозь узкие колодцы шахт в древние подземелья. Здесь силикоз быстро превращал молодого мужика в развалину. А мужиков были тысячи. И работали они по пять месяцев в году. И ещё при рудниках были тысячи возчиков: они в телегах возили руду на пристань Стерлитамак.

Сезон 1773 года начался как обычно – 1 октября. Но в этот день в соседней слободе Каргала тамошние татары встречали царя Петра Фёдорыча. Рудокопы заволновались. Крестьянин Кузьмин собрал дюжину товарищей, и они по лужам ушлёпали в слободу. Вернулся Кузьмин уже атаманом. 1300 рудокопов выслушали царский манифест и, присягая самозванцу, под дождём опустились в грязь заплатанными коленями. Забрав из конторы четыре пушки, мятежники двинулись на Стерлитамак и дальше – на Воскресенский медный завод компанейщиков.

Древняя шахта Каргалы в Ордынском овраге

Каргалинские рудники обезлюдели и замерли. Мокли в мороси неподвижные вороты подъёмников, в шахтах угасли лампы-блёндочки, стих звон каёлок. Вместо руды Каргала отправила на заводы бунт. Медные заводы восстали первыми.

 

Медный бунт

Воскресенский завод близ крепости Табынск в 1736 году основал первый командир Оренбургской Экспедиции Иван Кирилов. Основал «для блезиру», чтобы показать, будто дело его экспедиции ширится и процветает. А в действительности рудные месторождения тогда ещё даже не были найдены. К счастью Кирилова, башкиры почти сразу сожгли стройку – война скрыла все просчёты основателя.

Через десять лет компанейщики заполучили медные поля Каргалы и задумались о заводах. Строгий губернатор Неплюев поставил условие: хотите иметь завод – верните в казну убыток от кириловской затеи. И компанейщики, вздыхая, купили закопчённые руины. А свой завод построили совсем в другом месте: на речке Тор, на полпути от Оренбурга к Уфе. Название же сохранили прежнее – Воскресенский.

Огромный комплекс воскресенского завода выехал на обрыв, словно могучий кирпичный бронепоезд. Корпуса завода построены в XIX веке, но их масштаб говорит о том, что и в пугачёвские времена здесь тоже было очень крупное предприятие

За пятнадцать лет компанейщики построили ещё четыре медных завода: Берсудский, Преображенский, Богоявленский и Верхоторский. С последним заводом они вернулись к первому – на речку Тор. В придачу к Верхотору и Воскресенке они возвели ещё два малых, вспомогательных предприятия. Так на Торе сложился комплекс из четырёх заводов, нанизанных на речку, словно бусины на нитку.

В ту эпоху все заводы, которые были в зоне досягаемости башкир, строились внутри укреплений: или бревенчатых острогов со стенами и башнями, или земляных «транжементов» с бастионами. Штурм завода для мятежников был такой же боевой операцией, как штурм крепости.

Заброшенный комплекс Воскресенского завода. XIX век

12 октября 1773 года Воскресенку захлестнула ревущая толпа рудокопов Каргалы. Привёл их крестьянин Кузьмин. Приписных лапотников на четырёх заводах Тора была целая армия, и они забунтовали вместе с рудокопами. Они с натугой закатили в телеги стволы уже отлитых пушек, чтобы увезти Пугачёву, а заводского управителя заперли в доме и сожгли живьём.

Григорий Туманов, конторщик Воскресенки, стал главным трибуном бунта. В своём воззвании Туманов потом скажет: «Конпанейщики завели премножество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в сылках тово никогда не бывало, да и нет». Туманов станет командиром крепости Челяба, попадёт в плен и после бунта навсегда исчезнет в казахских степях.

Рабочих на заводах Тора тоже было немало. Поначалу они примкнули к мятежу приписных крестьян, но вскоре почуяли железную лапу бунта на своих выях. Пугачёв прислал на заводы речки Тор атамана Якова Антипова, который должен был наладить производство пушек «по своему попечению и благоискуству». Однако литьё пушек было уже государственной изменой. Такую вину перед государыней рабочие не искупили бы потом плетями или каторгой, за это следовала только одна кара – плаха.

Командовать «злодейским литьём» Антипов принудил мастера Василия Алимпиева. Литейщик отпирался, но казак дружески похлопал его по плечу: ничаво, брат, коли сразу не получится, казнить не буду, а попробуем вдругорядь. Алимпиев отлил Антипову одну медную мортиру – и её разорвало первым же выстрелом. Атаман в гневе перегнал мастера с Воскресенки на Верхотор, и там Алмпиев нехотя отлил ещё несколько пушек: их увезли под Оренбург, и все они раскололись при пальбе.

За саботаж казак кинул литейщика в «холодную», а лить пушки вызвал умельцев с мятежных Авзянских заводов. Алимпиев решил, что сидеть в тюрьме безопаснее, чем отливать пушки для разбойников. Но в апреле 1774 года на Воскресенский завод нагрянул сам Пугачёв. Мастер думал, что самозванец казнит его, а Емельян уходил от царских войск, и ему некогда было разбираться с саботажниками. Литейщик уцелел. Когда Пугачёв покинул Воскресенку, Алимпиев сбежал из-под стражи и сдался властям. До суда ему дозволили вернуться на свой завод.

Однако для Воскресенки с уходом Пугачёва война ещё не закончится. Летом 1774 года Пугачёв будет жечь заводы и деревни далеко на севере, на Каме и Волге, а рядом с Воскресенкой, на пристани Стерлитамак, башкирские полковники начнут собирать всадников для похода на Уфу. Воскресенка окажется у бунтовщиков занозой в боку.

Разорванная выстрелом мортира из музея города Верхнеуральск

Шесть дней будет греметь пальба у заводской крепости. Спасая завод, рабочие с бастионов будут стрелять по башкирам, своим недавним союзникам. Башкирская стрела на куртине «транжемента» пробьёт грудь литейщика Алимпиева, защитника крепости. Башкиры проломят оборону мастеровых, ворвутся на завод и обрушат плавильные печи. В рабство по башкирским аулам уйдут 2500 рабочих и крестьян Воскресенки.

Среди всех горных заводов Урала Воскресенский завод был первым бунтовщиком – и станет последней жертвой бунта.

 

Горнозаводский рейдер

Воскресенский завод породил двух вождей: крестьянского трибуна Григория Туманова и горнозаводского рейдера Ивана Грязнова. Рейдера в военном смысле, а не в криминальном.

Грязнов был купцом из Симбирска. Ему не повезло: он проторговался в пух и прах. Оставив дома семью, он подался за удачей в Башкирию, но и здесь тоже не пофартило. Толстосумы-компанейщики из милости приняли земляка приказчиком на свой Воскресенский завод. Иван Грязнов встретил пугачёвщину 48-летним лузером с бородой и плешью. В бунт и вскипела гневом его оскорблённая душа.

Едва с рудников Каргалы на заводы речки Тор нагрянули восставшие рудокопы, Грязнов воодушевился, быстро собрал на Воскресенке и Верхоторе отряд лиходеев и ринулся в свой первый рейд – по другим медным заводам компанейщиков. Мстить благодетелям за успех.

Крепость Табынск прикрывала Богоявленский завод, а крепость Зилаир – Преображенский. Но Грязнов взбунтовал заводских крестьян и бесстрашно взял заводы, а казачьи крепости, прижавшись к земле, отлежались за горами, не ввязываясь в драку. Первый рейд Грязнова переполошил все заводы в Башкирии. После пугачёвщины следователь Савва Маврин заключит, что приписные крестьяне, «как услышали жадную для них милость, сами, раззоряя многия помещиков своих заводы, явились к самозванцу и всё нужное, касающееся до артиллерии, привезли». Разбирая причины бунта, власть перевесит вину с себя-любимой на хозяев-кровопийц. Князь Голицын, спаситель Оренбурга, укажет в доношении: «жестокость, употребляемая заводчиками с крестьянами, возбудила их к ненависти против господ».

Восставшие крестьяне, овладевая ненавистными заводами, гасили огонь в печах, сжигали конторы, грузили в телеги пушки и везли их под Оренбург, где Пугачёв щедро ляпал печатью по листам указов, производя вожаков в полковники. От лапотных полковников Емельян и узнал о неистовом рейдере Грязнове и послал письмо мятежному конторщику Туманову на Воскресенку.

Устроив разгром на Богоявленском и Преображенском заводах, Грязнов отправился назад на Воскресенку и по пути взял пристань Стерлитамак, откуда, теряя треуголки, сбежали в Уфу два секунд-майора. На пристани рейдера перехватил Григорий Туманов. Он сообщил Грязнову, что государь призывает его пред свои светлые очи в Бёрды. Грязнов поехал под Оренбург.

В Бёрдах Пётр Фёдорыч поцеловал Ивана Грязнова, одарил офицерским камзолом, почти новым, лишь маненько простреленным в грудях, и подчинил Чике, Ваньке Зарубину. С Чикой Грязнов отправился под Уфу. Дорога от Оренбурга до Уфы проходила через Воскресенку, и Грязнов забрал с собой конторщика Туманова, своего товарища, и своих мужиков-лиходеев.

Заводские крестьяне шли за Грязновым, потому что верили, будто Пугачёв – царь. Крестьяне – не казаки, они на службу не ездили, в столицах не бывали. В их представлении царь – тот же мужик, только ему больше дано: за один присест съедает поросёнка, парится в бане цельный день. А Пугачёв на аппетит и здоровье не жаловался. Начальство говорило, что Пугачёв – клеймёный вор, а Пугачёв в ответ на это снимал шапку и, хохоча, показывал народу лицо: чистое, без клейма. Значит, врёт начальство. А Грязнов говорит правду и зовёт к воле от заводов.

Однако под Уфой Грязнову особенного дела не нашлось, и в декабре Чика послал рейдера на Челябу. Вместе с Тумановым Грязнов вышел в свой второй рейд. Сатка, Златоуст и два Кыштымских завода были уже в смятении. Они ждали самозванца и остановили работу. Дымы не мутили небес, охваченных холодными вишнёвыми зорями. Грязнов по-хозяйски забирал на заводах пушки и казну, вешал приказчиков и уходил дальше.

Заброшенный корпус Преображенского завода. XIX век

Крепости Чебаркуль и Коелга, а с ними и Кундравинская слобода, пошумели и сдались Ивану Грязнову, вздёрнув офицеров на виселицах. Грязнов осадил крепость Челябу. Однако Челяба не хотела сдаваться. Чтобы не терять времени в осаде, рейдер Грязнов двинулся в свой третий рейд – на север, к Екатеринбургу, на заводы Щелкунской дороги. И третий рейд оказался бесславным.

 

На Щелкунской дороге

Дорога из Кыштымских заводов в Екатеринбург в старину называлась Щелкунской, потому что проходила мимо весёлого озера Щелкун. На этой дороге стоял – и ныне стоит – Сысертский завод, а неподалёку от него – Полевской и Северский заводы.

Через полтора века после бунта их осветит волшебное зелёное солнце сказов Бажова, и станет ясно: эти заводы – сердце горнозаводского Урала. Что они скажут об Урале – то есть истина, аминь. Пугачёвщине эти заводы сказали «нет!».

Алексей Турчанинов, хозяин заводов, загодя велел приготовиться к обороне. Заводские лазутчики, напялив лисьи малахаи, шныряли по башкирским аулам, вызнавая новости. Рабочим запретили покидать посёлки, и смотрители трижды в день обходили все дома. Двери кабаков заколотили досками крест-накрест. Ненадёжных мужиков вызвали в конторы, где на них набросились дюжие молодцы, заковали в кандалы и запихали в подвалы. Надёжным мужикам раздали сабли. Приказчики руководили возведением защитных ледяных валов и установкой рогаток. Наконец, в январе заснеженные горы качнулись от гула: это на прудах взорвали лёд, огородив заводы полыньями. Всё было не зря.

4 февраля 1774 года по берегу сысертского пруда восемь сотен повстанцев Грязнова с криками и пальбой побежали в атаку и полезли на ледяные валы заводских укреплений. Три сотни рабочих отбивались врукопашную: кололи длинными пиками, сбрасывая врагов с ледяных скатов, отражали удары штыков ржавыми саблями. И приступ захлебнулся.

Вечером на затихшие валы слетелись снегири, они клевали капли крови, принимая их за осыпанную стрельбой рябину. Вьюжным утром Иван Грязнов увёл своё войско обратно под крепость Челябу. 8 февраля Челяба сдалась. Грязнов отгулял победу, опохмелился и снова пошёл на Сысерть.

По пути он свернул на Полевской и Северский заводы, которые сидели рядышком, словно два птенца в гнезде рудника Гумёшки. Рудник медной рудой питал Полевской завод, а железной рудой – Северский завод. Рабочие обоих заводов сбились в Петропавловском храме Полевского завода. Они решали, что им делать. Ведь мятежники погубят предприятия и оставят заводчан без хлеба. Стрелять в бунтовщиков? Но бунтовщики – братья. Такие же подневольные люди. В церкви гремел молебен. Литургия взывала к низкому февральскому небу: господи, надоумь, как быть?

Горнозаводская держава Урала, конечно, никогда не объявляла о своей независимости от крестьянской России. Но разная природа этих социумов впервые была высвечена огнём пугачёвских бомбардировок, и святые на Никольской горе обеспечили легитимность этой разницы

И тут с колокольни грянул набат. Люди ринулись из храма. С его паперти был виден взорванный заводской пруд. За прудом виднелась плоская гора. А на вершине горы до облаков стоял столб света, и в нём сияли три старца: апостолы Пётр и Павел, которым и был посвящён заводской храм, и сам Никола Угодник. Святые сошли с небес, чтобы сказать рабочим: коли, ребяты, ваше дело – работа, обороняйте свой завод.

Никольская гора за прудом Полевского завода

Заводчане истолковали чудо именно так – и выкатили пушки на валы заводской крепости. Залпы картечи из колотого чугуна отбросили мятежников Грязнова назад на Щелкунскую дорогу. Крепостные рабочие стреляли по крепостным крестьянам, потому что заводы и пашни оказались разными мирами. Их разность для рабочих утвердило явление святых на горе, которая с тех пор называется Никольской.

Мятежники ушли к Сысертскому заводу и вновь осадили его 16 февраля. По глубоким сугробам они втащили орудия на Караульную гору, что взгорбилась прямо над заводской крепостью, и открыли огонь. Караульная гора колотила по заводу ядрами. Гранаты лопались на рудничных дворах, дырявили кровли над водобойными молотами, крушили деревянные колёса, раскачивали кирпичные туши печей. Завод дымил в бою, словно в работе.

Петропавловская церковь Полевского завода

Но пока Грязнов ходил в Челябу, из Екатеринбурга в Сысерть прибыла команда поручика Томилова – двадцать солдат. Рабочие, оборонявшие завод в одиночку, укрепились духом. Отбомбив завод, мятежники покатились со склона Караульной горы в атаку. Из амбразур бревенчатых куртин и бастионов заводской крепости вылезли железные дула мушкетов. Треща ружьями, солдаты и рабочие повалили ряды атакующих в снег. Грязнов был отбит. Три упрямых завода отстрелялись от бунта. А награду за стойкость потом получил тот, кто сбежал с поля боя, – заводчик Алексей Турчанинов.

Разозлённый Иван Грязнов по Щелкунской дороге ушёл из Сысерти в Челябу ни с чем. Он ещё вернётся к Пугачёву: в марте Пугачёв потребует, чтобы его рейдер приехал в Бёрды. Вместе с Емельяном Иванычем Грязнов пройдёт полдержавы – от оренбургского разгрома до казанского. И под Казанью он бесследно потеряется в круговерти сражения на Арском поле.

 

Меж двух цариц

Алексей Турчанинов стал богатым и знаменитым, хотя должен был носить суму нищеброда. Сейчас Турчанинова назвали бы гением пиара.

Всё началось на ярмарке в Иркутске. Соликамскому промышленнику Михаилу Турчанинову подвернулся беспризорник Алёшка Васильев. У малолетнего босяка было пять секунд, пока богач ищет в кошеле копейку на милостыню. И смышлёный мальчишка успел понравиться богачу. Это была главная пиар-победа, изменившая судьбу беспризорника.

Турчанинов увёз Алёшку с собой в Соликамск и пристроил бойкого мальца к делу. Алёшка рос летами и карьерой и к двадцати годам стал при благодетеле приказчиком. А у благодетеля была единственная дочь, давно засидевшаяся в девках. Михаил Турчанинов скоро умер, и приказчик Алексей женился на его дочери. На венчании он почтительно принял фамилию тестя – Турчанинов.

Алексей Турчанинов стал хозяином Троицкого медного завода на Каме. Однако превзойти пушками Демидовых, Строгановых и компанейщиков ему не светило. Тогда он пригласил заморских мастеров и открыл посудную фабрику, в XVIII веке это был очень выгодный бизнес. Тарелки Турчанинова, медные и модные, добрались до дворца. Они стали пиаром заводчика перед весёлой царицей Елизаветой, которую тарелки интересовали больше мортир. И когда государыня взялась раздаривать Урал, Турчанинов получил три казённых завода: Полевской, Северский и Сысертский.

Приватизации народ нашёл понятное объяснение. Ещё Татищев заложил на заводе Сысерть храм Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. А народ зашептал, что царица Анна Иоанновна от своего полюбовника Бирона родила сынка Семёна. Злые вельможи хотели сгубить младенца, и царица укрыла его – отдала верному Турчанинову, и «на кормление» младенца подарила три завода. Но хилый царевич помер и был погребён в Сысерти у храма.

В легенде Турчанинов попал меж двух цариц, между Анной и Елизаветой, потому что обе они проводили приватизации заводов. Народ не понимал смысла приватизаций и придумывал сказочные объяснения. Сказка о тайном царевиче Турчанинова была из того же разряда, что и сказка о пистолетах, которые Демидов сладил царю Петру и за это получил Невьянский завод. Царю Петру – мужицкая причина для подарка: оружье. Царице Анне – бабская причина: дитё.

На самом же деле подаренные заводы разорились и прокормить хозяина уже не могли. Турчанинов перевёл на них своих мастеров с Камы, вложил деньги и возродил производство. Медную и железную руду поставлял рудник Гумёшки на Медной горе. Это там царила прекрасная и грозная Хозяйка, там цвёл дивный Каменный цветок. На заводах Турчанинов, гений пиара, опять угодил меж двух цариц: между земной Екатериной Великой и подземной Хозяйкой Медной горы.

Грамота Екатерины о даровании дворянства Турчанинову из музея в Екатеринбурге

Турчанинов первым понял, что малахит – не просто медная руда, а прекрасный поделочный камень, и на Северском заводе появилась камнерезная фабрика: это при ней в сказах Бажова работал Данила-мастер. Неведомый зелёный самоцвет заводчик привёз в столицу. Новая пиар-кампания Турчанинова сделала малахит главным самоцветом империи.

Рабочим Сысертских заводов было, за что ненавидеть хозяина. Ведь это их двужильный труд превращал медное самоварное золото в золото настоящее. Но было, и за что ценить. Поэтому в бунт рабочие заняли оборону, упрямо отбивая атаки мятежников Ивана Грязнова. Но рабочие спасали заводы, а не заводчика. Турчанинова с ними не было: он отсиделся на Троицком заводе. Однако после разгрома Пугачёва он в последний раз провёл пиар-кампанию, превознося себя как воина. И государыня за борьбу с пугачёвцами отблагодарила род Алексея Турчанинова дворянством. Гербом стала цапля, которая в одной лапе цепко держит камень.

Корпус Сысертского завода. XIX век

Турчанинов упокоится в 1787 году в некрополе Александро-Невской лавры. Его надгробие с бюстом, плакальщицей и крылатым Хароном изваяет скульптор Иван Мартос – тот самый, что на Красной площади поставит памятник князю Пожарскому и гражданину Минину.

 

Дубинщина

В середине января отряды Ивана Грязнова стояли в крепости Чебаркуль. Сюда пришли два одичавших мужика в одёже из звериных шкур. Они пересекли завьюженные лесостепи на лыжах, подбитых бобрами. Это были крестьяне Лобов и Жернаков, вожаки Дубинщины – давнего уже бунта крестьян Далматовского монастыря. Десять лет беглые вожаки прятались от властей по урманам.

К середине XVIII века по всей державе от гнёта работ и поборов озверели и монастырские крестьяне, и заводские. Пётр III понял, что его пахари готовы жечь и заводы, и обители, и освободил мужиков от горнозаводской и монастырской барщины. Но Екатерина единым махом отменила все реформы супруга.

На Урале монастыри стали главными помещиками, а Далматовский оказался богаче всех. На обиду от Екатерины его крестьяне ответили «великим буйством». Рядом с обителью находилось большое село Николаевское. Зимой 1763 года здешние мужики схватили дубины и взашей прогнали хозяев-монахов. В селе мятежники учредили своё правительство: мирскую избу. Тут сели «выборные». Потом такой принцип самоуправления будет внедрять Пугачёв, организуя станичные избы в захваченных им селениях. Но это не казачий эксклюзив – это общий порядок организации общин, что казачьих, что крестьянских.

Коварные монахи призвали «выборных» на переговоры в обитель, а там скрутили руки, устроили «пристрастие» кнутами и бросили пленников в «запорные чуланы». Тогда вокруг Николаевского восстали все окрестные сёла. Но Далматовский монастырь умел драться. За 130 лет жизни он отбил немало башкирских приступов. Ещё в 1713 году, после пожаров, братия решила строить каменную цитадель «от огненного запаления». Строили её сорок лет – до 1754 года. Получился гибрид древнерусского кремля с Петропавловской крепостью-ретраншементом.

Юго-восточная башня крепости Далматовского монастыря

Над рекой Исеть поднялись две громады гранёных шатровых башен-столпов, как строили двести лет назад. А на другой стороне, полевой, вместо башен возвели два пятиугольных бастиона «с отверстиями по бокам» – с амбразурами. В одной крепости сошлись разные градостроительные эпохи. От «бунташного века» – зубцы «ласточкин хвост» и мрачные арки-печуры для «подошвенного боя», от эпохи «транжементов» – ворота посередине приземистых стен-куртин, а не в проездных башнях.

Дубинщина полгода держала монастырскую твердыню в осаде. Рядом с обителью стояли остроги с гарнизонами – Катайский, Шадринский, Колчеданский, – но офицеры побоялись вывести солдат на бой. Всю зиму обитель одиноко стыла на морозе, отстреливаясь из пушек, а вокруг горели костры бунтовщиков. Весной, когда просохли дороги, к монастырю прискакали драгуны Азовского полка и разметали отряды и караулы мятежников. Полторы сотни смутьянов угодили под кнуты. А вожаки Лобов и Жернаков, спасаясь от плахи, ушли в леса.

Забвение и пренебрежение хуже Дубинщины и пугачёвщины. В обители старца Далмата обрушились купола храмов, покосились сторожевые башни, осыпались «ласточкины хвосты» зубцов. Даже река ушла в сторону. Но крепость ещё держит оборону. Ещё можно успеть на подмогу. Было бы кому

Через десять лет вожаки Дубинщины услышали, что государь Пётр III воскрес, и заводские крестьяне захватывают заводы. Значит, Дубинщина продолжается. Вожаки выбрались из укрытия и в Чебаркуле отыскали атамана Грязнова. Атаман выслушал их и направил к Далматовскому монастырю отряд есаула Пестерева. Пушек для Прохора Пестерева у Ивана Грязнова не имелось. Грязнов велел есаулу за пушками заглянуть на Каменский завод, что находился неподалёку от Далматова.

Сто лет назад на речке Каменке рудознатцы Далматовской обители нашли руду. В 1682 году задымил домницами Железянский заводик монастыря. Монахи ковали себе косы и гвозди, а ещё меняли железо на пушнину у сибирских татар. Когда государь Пётр I приказал строить большие заводы, тобольский воевода не знал, с чего начать, и попросту отнял у обители рудоносную речку Каменку. На старом и надёжном месте, на готовой базе Железянского заводика, воевода заложил новый Каменский завод – первый из всех, что были на Урале.

Есаул Пестерев отправил на завод атамана Чира. Завод не работал, рабочие попрятались. Самоуверенный Чир велел своим крестьянам раздувать печи и лить пушки. Обжигаясь и матерясь, мужики с грехом пополам за две недели отлили для есаула 11 орудий. Получилось, что Каменский завод поднял руку на родителя.

 

Стены обители

Далматова обитель поняла: Дубинщина возвращается пугачёвщиной. Едва дошёл слух, что мятежники двинулись на монастырь, настоятель – архимандрит Иакинф – упал в санки и, свистя полозьями, улетел в Шадринский острог. Он бежал из каменной крепости обители в деревянную крепость острога, потому что, видно, верил не в бога и не в братию, а в начальство. Но шадринский комендант Кених свёл иерея со своего крыльца под локоток, любезно усадил в те же санки и отослал обратно. Однако Иакинф всё равно уехал из обители в Тобольск.

8 февраля 1774 года генерал Деколонг сдал Челябу полковнику Грязнову и отступил в Сибирь по Шадринской дороге. 11 февраля есаул Пестерев подошёл к Далматовской обители. У есаула был шанс разломать твердыню, пока Деколонг прорывается сквозь мятежи на дороге. Есаул начал крушить боевой дух монахов.

За стены монастыря полетели указы и манифесты самозванца. Мятежники кричали, что их полторы тысячи при 15 пушках. Кричали, что царь Пётр Фёдорыч уже взял Оренбург и Казань, Нижний Новгород и Москву, что вся Расея встала за государя, который дарует «крест и бороду». Будет и вам милость от царя, кричали мятежники монахам, если сдадитесь.

В монастыре укрылись не только монахи, но и беглые крестьянские богатеи во главе со старостой Игнатием Степаниным. Оборону возглавил экономический казначей Иван Заворотков, бывший секунд-майор. Обитель имела артиллерию: 14 пушек и два фальконета; командовал батареями секунд-майор Алексей Ижевский, которые за какие-то грехи был сослан в монастырь на послушание. Вооружёнными монахами руководил чернец Потап Зайков. Всего же на стены обители встали четыре сотни защитников.

На манифесты пугачёвцев злоязыкие монахи ответили своим посланием – подлинным эпистолярным шедевром, достойным письма запорожских казаков турецкому султану. Монахи сообщали: милостями обитель и от царицы осыпана преизрядно, так что благодарствуем за предложеньице. Ворота братия, конешно, откроет, но тока на то нужен государев указ из Петербурга, и пущай он будет не каракулями на мятом листе, как нынеча, а печатный, с красивой подписью своеручной, «с подобающей честью и славою». А что до бороды, писали дерзкие монахи, то у них в обители «бороды природныя у всякаго по человечеству имеются, растущие на ней власы по своей воле кто стрижёт, а иной отпущает, в том принуждения нет».

Бастион Далматовского монастыря

В Петре Фёдоровиче монахи усомнились: «помыслить ужасно, что покойному государю прежде чаемого общего воскресения из мёртвых одному воскреснуть»! Но ежели такое чудо всё же сотворилось, то ведь «тем воскресшим не понадобится ни царю престола своего, ни богатому имения своего» – Бог-то всем воздаст по вере. И почему государь всея Руси «только в одну Оренбургскую губернию вкрался»? Не иначе, как «Пётр Фёдорович» – просто «гнусная чучела» Емелька Пугачёв.

Шатровые башни обители чётко рисовались на стылой желтизне заката. Над селом Николаевским вырос целый лес дымовых столбов: мятежники расположились в селе на постой. Всю долгую зимнюю ночь по созвездиям гулял гул колоколов: братия молилась о спасении. 383 человека в храме приняли вторичную присягу государыне. Морозным утром 14 февраля бунтовщики пошли на приступ.

Они атаковали с той стороны, где в длинной низкой стене между бастионами располагались деревянные Святые ворота. Загрохотали пушки. В небо взмыли клубы пороховых выхлопов. Ядра, звеня, лупили по стенам. В тучах снежной пыли повалились вниз сбитые двухвостые зубцы. С башен пластами осыпалась белая штукатурка. Обитель из стрельниц тарахтела ружейной пальбой, амбразуры и печуры в подножиях стен отхаркивались ответным огнём. Колокольня гремела набатом.

Пушки бунтовщиков раскрошили Святые ворота, открывая доступ в крепость. Но уже багровел закат, и есаул Пестерев отложил штурм до утра. А к рассвету в проломе вырос свежий вал из мороженой земли и ломаного кирпича. Есаул велел наводить дымовую завесу, чтобы идти на приступ, но монастырские канониры выстрелами разнесли в щепу все крестьянские сани с горящим сеном. Мятежники и защитники сшиблись на валу в проломе под ярким солнцем врукопашную.

Монастырь защищал не только свои богатые амбары и сусеки. Он защищал храмы и гробницу святого Далмата, где на стене висели кольчуга и шлем старца, защищал библиотеку-древлехранилище и школу, ремесленные мастерские и аптекарские огороды. Грудой тел монахи перегородили вход и не пропустили бунтовщиков в обитель. Потом, в память о всех павших на этом рубеже, здесь будет воздвигнут надвратный храм.

Надвратная церковь Далматовского монастыря, построенная в память о штурме

Мятежники отступили от кровавых развалин, потеряв двести человек. Пестерев обложил непокорную обитель осадой. Три недели крестьянские пикеты стерегли монахов, вымещая ярость в коротких схватках, когда осаждённые делали вылазки.

23 февраля 1774 года истрёпанный отряд генерала Деколонга добрался до Шадринского острога. Отогревшись в казармах, солдаты замотали раны тряпками и вновь вышли на мороз – спасать монахов Далматова. Есаул Прохор Пестерев не стал дожидаться солдат. 1 марта, бросив четыре лопнувшие пушки, Пестерев увёл свою армию в бунтующие слободы Зауралья.

 

Вера в сказки

Зауральские слободы стояли в южной лесостепи западной Сибири, и для них не было поводов бунтовать. Климат здоровый. Поля плодородные и просторные. Налоги небольшие. Крепостного права нет. И самоуправление. С чего мятеж-то? Воинский дух Зауралья, когда крестьяне всюду строили остроги, защищаясь от казахов и джунгар, давно ушёл в прошлое, и о нём напоминали только ветхие деревянные крепости. Губернатор Денис Чичерин в письме генералу Деколонгу желчно объяснил истоки бунта: «Всему причиною пьяные наши попы».

Было дело, пили батюшки, и паству свою поили. Неукротимый поп Антонов из Курганской слободы считал, что брага – благо, надо лишь следить, чтобы мятежники выпивали непременно за здоровье Петра Фёдорыча. Этот поп за чином атамана сгонял под Оренбург к Пугачёву, вернулся и взбаламутил три слободы.

Бунтовских попов и вправду оказалось много: каждый пятый из пойманных мятежников. Но корень бунта крылся в том, что слобожане были потомками раскольников, которые бежали в Сибирь, охваченные дивными и дикими мечтами о блаженных землях и праведных царствах. За эти мечты раскольники шли даже в «огненную купель», бестрепетно сжигая себя вместе с бабами, детишками и стариками. Время не остудило их истовость. И воскресший «Пётр Фёдорыч» стал для слобожан новым раскольничьим мифом, а бунт – новой «гарью».

Сибиряки будто и не нуждались в правде о бунте. Ремесленник Рукавишников зачем-то прибежал в Тобольск и кричал на торгу, что царь Пётр и царевич Павел уже идут на Тобольск из Тюмени, а его, Рукавишникова, послали наперёд, штоб поставил три виселицы, одну – для губернатора. Горлопана запороли насмерть.

Прапорщик Поплавский повёл из Тюмени на разведку отряд солдат, но вдруг сдался мятежникам, стал атаманом, писал манифесты сам от себя и зачем-то хвастал, что нынеча жалованье у него без счёта: сколь хошь гребёт рукой из царской казны.

Неистовые попы врали, что Москва и Петербург взяты царём, что «турский салтан» идёт на Расею войной, что Пугачёв то в Ирбите, то в Ялуторовске, то в Кургане. Поле брани у попов воистину было для брани: перед боем они на все корки ругали и проклинали солдат. А потерпев поражение, попы прибегали в другие слободы и на колокольнях трезвонили благовест: якобы одержали победу.

Порой религиозный экстаз даже мешал мятежникам. Толпа бунтовщиков, шедшая на захват Белоярской слободы, была поражена чудом: сам Георгий Победоносец показал мятежникам «огромные полчища войск сибирских», и мятежники в страхе обошли слободу стороной.

В конце XIX века купцы провели апгрейд российской провинции. Её новый образ – достоинство и достаток, фигурная красота, надёжность. XX век «бил-бил, не разбил», теперь бьёт век XXI. Но «тоска», «захолустье» и «безнадёга» – совсем не то, для чего была предназначена провинция в России

Губернатор Чичерин, генерал-майор, отправил генерал-поручика Ивана Деколонга, командующего всеми сибирскими войсками, из Тобольска на помощь Оренбургу. Военными командами Зауралья руководил майор Эртман. Его отряды рыскали вдоль Тобола и Исети. Они входили в одну мятежную слободу – бунтовщики стремглав уносились в другую. Солдаты уходили – бунтовщики возвращались, как перелётные птицы. Мятежные «партии» возникали и рассыпались, сливались вместе и делились порознь, кружили по снежным степям, нападая на солдат врасплох.

Крестьянин Семён Новгородов из Утяцкой слободы ускакал за чином к Чике под Уфу. Чика дал пять пушек, а Семёну страстно хотелось получить знамя. Чика, матёрый казак, закрыл лицо ладонью и тихо посоветовал «купить объяри или тафты» и смастерить флаг самому. Новгородов улетел обратно и вскоре прислал письмо: флаг он сделал, намалевал на нём Христа и Богородицу, тока объяри или тафты не нашёл, но добыл «кановату», дак сгодится это знамя, али переделать?

Знамя пугачёвцев из музея города Златоуст

С флагом Новгородов оказался вне конкуренции – и объединил почти все сибирские отряды: пять тысяч слобожан. Новгородов хотел вести их в великий поход на Тобольск, но майор Эртман встал на пути мятежников, разбил их под деревней Кобылкиной, учинил побоище под Пуховой слободой, а потом добил убежавших в снегах под слободой Иковской.

2 марта 1774 года генерал Деколонг снял блокаду с Далматовского монастыря и вышел в Сибирь. 9 марта возле села Уксянского Деколонг расстрелял и рассеял огромное войско бунтовщиков: погибло 800 крестьян, пугачёвцы потеряли 25 пушек. Команда Деколонга проутюжила вьюжные степные берега Исети и Тобола, подавила бунт и усмирила слободы. Сибирские попы протрезвели.

Но после окончательной победы над пугачёвщиной карающая десница власти в Сибири больше не обагрится кровью казней: никого из мятежников не накажут смертью. Губернатор Чичерин только припугнёт смутьянов – прикажет привести их к присяге, обрить им лбы и потом отпустить: дескать, если бритый лоб снова будет пойман на бунте, его сразу повесят без суда.

Изловленный Семён Новгородов проведёт остаток своей жизни в балтийской крепости вместе с пугачёвским поэтом Ванюшкой Почиталиным, а поп Антонов 27 лет оттрубит на каторге в Нерчинске и вернётся в родную Курганскую слободу глубоким стариком, но всё таким же фантазёром.

 

Страшнее Пугачёва

Среди слобод Зауралья Ирбитская слобода стояла наособицу.

Основали её в 1631 году, а на третье лето здесь уже загомонил первый торг. Ирбитская ярмарка расцветала на мехах. Воеводский Тобольск, жирея у таможни, прохлопал, что капитал куётся торговлей, а не поборами, и спохватился только в 1686 году, когда Ирбит завёл себе Гостиный двор не хуже тобольского. А Ирбит неудержимо богател и превращался в главную пушную биржу державы. Здесь инородцы со всей неоглядной таёжной Сибири продавали песцов и куниц, бобров и соболей, чтобы купить хлеб из слобод и ружья уральских заводов.

В XVIII веке «мягкая рухлядь» перестала быть главным экспортом страны, но не подешевела. Горнозаводский командир Татищев хотел перевести ярмарку в Екатеринбург, но Ирбит не дался. Потом в России отменили внутренние таможни, и к ярмарке потянули руки обедневшие тобольские губернаторы, но Ирбит снова отвертелся. Мятеж дал Тобольску шанс перетащить пушное торжище к себе.

Театр в городе Ирбит, перестроенный под Пассаж

В феврале 1774 года самозваный полковник Ерушов забунтовал три слободы и двинулся на Ирбит. Ярмарочные воротилы пали в ноги губернатору Денису Чичерину: спаси, батюшка! А Чичерин коварно ответил, что рад бы, да нету войска. Возможно, он надеялся, что полковник Ерушов спалит Ирбитскую слободу дотла, и тогда ярмарка сама переползёт из Ирбита в губернский Тобольск.

Ирбитский поп Удинцев и ярмарочный писарь Мартышев созвали слобожан на сход. «Никто нас не выручит, братцы! – кричали они. – Надо ополчаться! Отобьёмся сами! Потеря барыша страшнее Пугачёва!»

23 февраля мятежники Ерушова заняли Зайкову деревню в 30 верстах от Ирбита. Ирбитское ополчение вышло на битву. По торговому тракту в заснеженном лесу, гудя, шагала длинная толпа мужиков с дедовскими фузеями, с вилами и топорами, с дубинами и длинными пистолетами, с цепами и кистенями, с крестьянскими косами на ратовищах и с купеческими гирями на верёвках.

На околицу деревни высыпала такая же толпа мятежников. Драка началась по-деревенски: стенка на стенку, будто масленичная потеха. Но здесь бились не до первой крови, а до последней. Мужики с матом рубили и кололи друг друга, таскали за бороды, валили ударами в ухо. Вытоптанные сугробы усыпали шапки и рукавицы. Мятежники сначала одолевали, Мартышева уже поволокли за воротник на расправу. Но ирбитские нажали, отбили вожака и погнали бунтовщиков из деревни. Ирбит без помощи войск отмахался от бунта и этим спас свою ярмарку.

Уездный краснокирпичный город Ирбит – как песня «Коробейники»: то ли про торговлю, то ли про любовь. Детище барыша, Ирбит украшался во всю широту души, и даже театр здесь перестроили под торговый Пассаж: всё равно ярмарка – тот же спектакль

Государыня сполна отблагодарит Ирбит за верность и храбрость: в 1775 году слобода станет городом. Князь Щербатов, герольдмейстер, составит для Ирбита герб: сабля, символ войны, скрестится с жезлом Меркурия, символом торговли. В указе Екатерина скажет: ежели кто ещё придумает чего-нибудь этакое на пользу новому городу, «Ея Величеству будет приятно».

Торг получит полную волю, и через столетие по богатству Ирбитская ярмарка станет второй в империи. В 1883 году на ярмарочные барыши в Ирбите воздвигнут бронзовый памятник Екатерине. Ваять государыню пригласят скульптора Михаила Микешина, автора знаменитого монумента «Тысячелетие России». И памятник, и ярмарку уничтожит советская власть.

Отважный писарь Мартышев, герой битвы у Зайковой деревни, в награду получил дворянское достоинство. А вот мятежный полковник Ерушов, попавший в плен, вскоре был четвертован на площади в Тобольске. Тобольск поторопился отомстить полковнику сразу и за бунт, и за крах надежд на разорение Ирбита.

Другим сибирским мятежникам повезло куда больше, чем Ерушову. В 1775 году, начиная новую войну с Турцией, государыня «покрыла милостивым указом» тех бунтовщиков, кто ещё не принял кары. Смертную казнь заменили каторгой, каторгу – ссылкой, ссылку – кнутом, обречённых на кнут вообще простили. Это спасло пугачёвцев Сибири, сидевших в тобольских казематах. Курьеры так долго возили судебные бумаги туда-сюда из Тобольска в Петербург, что указ помиловал узников раньше, чем судьи осудили их, а палачи исполнили приговоры.

Милость императрицы не позволила пугачёвщине стать в Сибири таким же могучим мифом, пожирающим жизни людей, как поверья раскольников о райских вертоградах и огненной купели.

 

Новое небо и новая земля

Из бойни в Сакмарском городке в марте 1774 года Пугачёв вырвался с полутысячей казаков. Ещё с ним был Кинзя Арсланов: мудрый, как змей, владыка мятежной Башкирии. Окровавленным казакам Кинзя дал ночлег в деревне Ташла, а потом тайными тропами через снежные леса привёл Емельяна и остатки его войска в свою деревню Красная Мечеть. Здесь казаки охолонули от поражения.

Да, их разбили наголову – но война не проиграна. А Емельян осознал, что теперь он свободен от интересов Яика. Он стал царём, когда лишился царства. Пугачёв решил идти под Уфу на соединение с Ванькой Зарубиным-Чикой. Путь к Уфе пролегал через Воскресенский завод. «С Красной Мечети пошел на Каргалинской завод», – запишут потом следователи. Каргалинский – потому что на руде Каргалы.

Емельян на своём веку повидал русские, европейские и турецкие города, но уральский город-завод видел впервые: горы, пруд, плотина, под ней – крепость, но в крепости не храмы с колокольнями, а цеха с трубами. Это был особый мир, загадочный для донского казака, – «новая земля и новое небо».

Зачем заводам крепости, если в них нет гарнизона? И почему многие заводы дерутся с мятежниками, хотя не присягали престолу, как «транжементы»? С горы над ледяным прудом Пугачёв оглядывал завод, это странное индустриальное пространство, и чувствовал: ежели он вздыбит такую мощь, то дворянам конец.

На Воскресенский завод из-под Уфы прискакал полковник Канзафар. Он сказал, что Чика тоже разбит. И тогда Пугачёв принял совет мудрого Кинзи: идти дальше по таким же вот заводам среди лесов и гор. Тут Пугачёву всегда помогут башкиры. Главной силой Пугачёва тогда оставался Авзянский полк: двести отчаянных крестьян с Авзянских заводов Демидова. Коней и оружие авзянцы добыли в боях под Оренбургом. Командовал ими полковник Дорофей Загуменных. Полк и полковник дойдут с Пугачёвым до самого конца и полягут на поле последнего сражения.

Пугачёв приказал поворачивать на Авзян. Это было так неожиданно для жителей Воскресенки, что потом они сложат легенду, будто пугачёвцы исчезли с их завода, уйдя из храма во время службы через подземный ход.

Дорога вела к реке Большой Ик. Здесь, в лесных теснинах, стоял погибший Покровский завод. Пугачёв увидел унылое селение, чёрные остовы плавильных печей, пробитую плотину и ледяное ложе спущенного пруда, сияющее на мартовском солнце. Сквозь руины цехов журчал Большой Ик.

Отряд шёл дальше по тракту через дебри горной Башкирии. Дорога на Авзян проходила через другой завод – Вознесенский на реке Иргизле. Завод основал остзейский барон Карл фон Сиверс, гофмаршал императрицы Елизаветы. Сиверс был таким же баловнем приватизации, как Турчанинов, но куш урвал поменьше – несколько рудников Каргалинских медных полей. Гофмаршал сумел построить завод, а справиться с делом не сумел и сдал разорённый завод в казну. Вознесенка питалась рудой Каргалы и поэтому забунтовала вместе с Каргалой и Воскресенкой – в октябре 1773 года. Сейчас Вознесенка встречала Пугачёва с благовестом. И здесь Емельян в третий раз увидел каноническую иконографию горного завода.

Маленькая речка Иргизлы и прокопанная плотина Вознесенского завода

Все заводы были похожи друг на друга, как друг на друга были похожи «транжементы». А заводская жизнь отличалась от казачьей так же сильно, как сторожевые крепости отличались от промышленных предприятий.

Где-то неподалёку от Вознесенки в заповедных скалах реки Агидель таилась огромная пещера Шульган-Таш, по-русски – Капова: стойло священного крылатого коня Тулпара. Башкиры не желали, чтобы русский завод коптил небо, где летал их Тулпар. «Сожжём?» – спросил у Емельяна Кинзя, кивая на завод.

Пугачёв был казак, а казак – сразу воин и крестьянин. Как воину, Пугачёву нужны были заводы: они делали пушки. Но как крестьянину, заводы были ему враги: они уводили работников с полей. Под Оренбургом Пугачёв оставался казаком, и пока длилась осада, гибель заводам не угрожала. Но по Уралу Пугачёв пошёл уже крестьянским вождём, и заводы оказались обречены. «Жги», – ответил Кинзе Емельян. И Вознесенский завод сгорел, погибнув безвозвратно.

А Пугачёв уходил всё дальше, за крутые лесные горы и ледяные реки. Авзян, главный арсенал бунта, ревниво ожидал царя, потому что по всем окрестным дорогам, поднимая мятеж, полгода назад уже прошёл пугачёвский атаман Хлопуша.

 

«Самый бедный человек»

После первого штурма Оренбурга Пугачёву привели добровольно сдавшегося киллера: 60-летнего костлявого старика с каторжными клеймами на лбу и на щеках. У старика были вырваны ноздри, поэтому он носил поперёк лица повязку. Звали убийцу Хлопушей. В гиблой тюрьме Оренбурга он сидел пожизненный срок.

Когда бунт подступил к городу, губернатор Рейнсдорп вытащил Хлопушу из каземата и предложил: убей самозванца – получишь волю. Каторжник согласился. Он пришёл в Бёрды в лагерь бунтовщиков и сдался пикету, честно рассказал всё о заказе на убийство и попросился на службу к Емельяну. Ошарашенный караул отослал старика к Пугачёву. Однако Пугачёв не поверил и велел повесить гостя.

Жизнь Хлопуши была цепью несправедливостей, и завершить её должна была главная несправедливость. Хлопуша понуро пошагал по лужам к виселице. Но вдруг Емельяна за плечо схватил атаман Максим Шигаев. Жалостливый Шигаев и так заступался за всех подряд, но теперь просто взмолился о Хлопуше: не казни его, государь, это «самый бедный человек!»

Родился Хлопуша Афанасием Соколовым, крепостным тверского архиерея. Парнишкой он ушёл в Москву зарабатывать оброк извозом, но там деревенского дурня облапошили и едва не сдали в солдаты. Он еле унёс ноги, потеряв коня-кормильца. Потом три года горбатился в деревне, чтобы купить новую лошадь. Купил. Оказалась – краденая. И невезучего Афоню забубенили в ссылку.

Его определили жить в Бёрдах под Оренбургом, возить руду с Каргалы на Покровский завод. Этот завод на реке Большой Ик основал граф Александр Шувалов. Познаний в деле графу не хватило, завод он разорил и спихнул в казну, а уж потом его купили компанейщики.

15 лет Хлопуша мирно отработал возчиком, и опять его жизнь сломалась. Татары из города Касимов украли у его товарища лошадь. Воры были известны, но власть их не наказала. Когда бездействуют законы государства, действуют законы общины. По таким законам виноват не вор, а его город. И мужик, ограбленный касимовцами, сколотил артелку, которая увела коней у другого касимовского татарина. В той артелке мстителей был и Хлопуша. Но теперь лиходеев поймали.

Хлопуше «повезло» через два века после гибели. В пугачёвщине он был фигурой эпизодической, но в поэме Есенина «Пугачёв» стал одним из главных героев. Образ Хлопуши потряс Россию в исполнении Высоцкого. Есенин и Высоцкий вернули пугачёвщине пушкинскую высоту драматизма и сделали Хлопушу олицетворением национального бунта

За кражу лошади тогда полагалась виселица. На счастье Хлопуши, а может, и на горе, смертную казнь в России в 1754 году отменили. Два года Хлопуша просидел в остроге Екатеринбурга, затем его кинули под кнут, заклеймили, вырвали ноздри и отправили на каторгу в Нерчинск. На этапе Хлопуша сбежал. Он вернулся домой, и здесь его снова сцапали. Опять кнуты и этап – уже в Омскую крепость, – и опять Хлопуша сбежал домой. Дома его скрутили в третий раз и больше никуда не угоняли: оставили гнить заживо в оренбургском каземате. Не убийца и даже не конокрад, Хлопуша стал мучеником державного равнодушия.

В Бёрдах в честь Хлопуши названа улица

В каземате с Хлопушей познакомился казак Максим Шигаев, который сидел здесь после первого яицкого бунта 1772 года. И под виселицей в Бёрдах судьба вновь свела атамана и арестанта. Шигаев заставил Емельяна узнать историю Хлопуши, «самого бедного человека». Ночью в своей «золотой избе» при свете лучины Пугачёв слушал старика, стискивал кулаки, скрипел зубами, мотал башкой, а потом обшарил карманы и отдал Хлопуше все деньги, которые нашёл, – семь рублей.

С уральских заводов к Пугачёву бежали приписные крестьяне: рудокопы, возчики, углежоги. Пугачёв формировал из них отдельные «заводские» полки, а командовать ими должен был тот, кто знает жизнь заводов. Уральский каторжник Хлопуша знал. Пугачёв для проверки дал Хлопуше отряд и отправил на Авзян.

Когда Хлопуша повёл своих молодцев поднимать бунт на Авзяне, мятежные каргалинские рудокопы нагрянули на Покровский завод, где Хлопуша прежде работал возчиком. Рудокопы сломали плавильные печи и водобойные колёса Покровки. Взрыв вырвал из заводской плотины бревенчатый короб вешняка, пруд водопадом обрушился на цеха и половодьем хлынул на посёлок. Покровский завод на реке Большой Ик стал первым заводом, погибшим в пугачёвщину, и его уже никогда не возродят, а посёлок исчезнет с лица земли, аминь.

 

Тропы каторжан

Верхний и Нижний заводы на речке Авзян основал граф Пётр Шувалов. В свою честь граф назвал их Авзяно-Петровскими.

Судьба сделала графа лидером елизаветинской приватизации: Шувалов отхватил три самых мощных завода Урала – Гороблагодатские заводы. Граф возомнил себя круче Демидовых и быстро заложил ещё шесть заводов, в том числе и на Авзяне. К успеху графа Петра бочком пристроился и брат, граф Александр: он основал Покровский завод. Но в 1762 году граф Пётр скончался, и его заводская империя посыпалась. Казна милостиво купила предприятия братьев Шуваловых – и продала тем, кто реально мог и умел работать. Авзян взял Евдоким Демидов.

В придачу к Авзяну Евдоким Демидов, «сын Никиты и внук Никиты», возвёл ещё заводы Кагу и Кухтур. Получился комплекс из четырёх заводов – как на речке Тор у компанейщиков. Правил здесь сын Евдокима Иван. А приписных пригнали сюда с далёкой Оки, с Дугнинского завода, где ещё был памятен отчаянный мятеж села Ромодановского.

Мужики Авзяна подняли бунт, едва услышали про Пугачёва. Попу Агафону, который пробовал их вразумить, вырвали бороду и разбили морду. Рабочего, что кинулся ударить в набат, сбросили с колокольни. Не мешкая, гонцы помчались из Авзяна под Оренбург – просить Петра Фёдорыча прислать на завод войско.

Отряд Хлопуши авзянцы встретили за сорок вёрст до Авзяна. Заводы ликовали, приветствуя Хлопушу. На площади, запруженной народом, казак-глашатай с седла начал читать манифест, но оборвал себя и, смеясь, свернул лист в трубку: государевы титлы слышали, а прочее, братцы, вам и так ясно. Это было 17 октября 1773 года.

Хлопуша по-хозяйски вошёл в заводскую контору и велел служкам нести сундук с кассой. Угрюмые приказчики по шнурованным книгам отчитались атаману, сколько заработал каждый работник. Хлопуша выплатил работникам всё до копейки, а книги сунул в печь. Оставшиеся деньги Хлопуша завернул в скатерть вместе с серебряной посудой из господского дома и под конвоем казаков отправил Пугачёву. Конвой увёл и семерых закованных приказчиков. Все они дружно откажутся служить самозванцу и будут повешены в Бёрдах.

Хлопуша объявил: рабочие пускай идут к доменным печам отливать царю пушки, а приписных крестьян государь верстает в своё войско. Рабочие побоялись сказать атаману, что без крестьян заводы быстро истратят запасы угля и руды и встанут. Рабочие решили: чем погибать от ножа каторжника, лучше лить чугун из печи, авось пронесёт нелёгкая.

«Льстясь благополучию», авзянские приписные крестьяне составили полк из пятисот человек. Командовать им Хлопуша назначил Дорофея Загуменных. Хитрые мужики Авзяна держали на уме, что из-под Оренбурга государь пойдёт на Москву и Петербург, и на его дороге как раз окажется родная Ока и отцовское село Ромодановское.

С шестью пушками и новым Авзянским полком Хлопуша ушёл к Оренбургу и на полпути встретил отряд Андрея Овчинникова, который направлялся бить генерала Кара. Объединив силы, Хлопуша и Овчинников разгромили генерала у деревни Юзеевой. Первый раз за долгую жизнь Хлопуша познал удачу.

Вскоре после ухода безносого Хлопуши на Авзян явится казачий атаман Яков Антипов. Он наладит работу промышленной базы мятежников: четырёх заводов на Авзяне и четырёх заводов на Торе. Мастера будут отливать для мятежников ядра, бомбы и орудия: толстые гаубицы «единороги» и «секретные картечницы» с овальным сечением жерла – эти пушки граф Шувалов придумал лично сам и считал их лучшими в мире. Опробовать «злодейское литьё» на точность авзянцы будут на мишенях, поставленных на горе, что возвышается над заводским прудом. Гору прозовут Мишенной.

Мишенная гора над прудом Авзянского завода

Казённые командиры в далёкой Уфе взвоют от наглости мятежников. С пристани Стерлитамак отбивать Авзян поскачут 1300 башкир, но под Авзяном взбунтуются, порубят своих офицеров и переметнутся к Пугачёву.

Антипов до марта будет командовать артиллерийской базой на Авзяне и Торе и станет главным поставщиком «злодейского литья». Потом Пугачёв призовёт его к себе. Антипов уйдёт с Авзяна к государю и погибнет в бою под Оренбургом. А извилистые тропы мятежа вскоре приведут на Авзян самого Емельяна Иваныча.

 

«Вечное зрение»

За победу над генералом Каром под деревней Юзеевой Пугачёв произвёл Хлопушу в полковники. Но вот второй поход Хлопуши – на Верхнеозёрную крепость, где засел француз Отто де Марин, – провалился. Пугачёв нахмурился. Благорасположение государя Хлопуша вернул себе в январе, когда мятежники разгромили вылазку оренбуржцев. И в феврале Пугачёв дал Хлопуше новое задание: взять крепость Илецкую Защиту.

За Яиком, в 60 верстах от Оренбурга, близ реки Илек высилась удивительная гора из каменной соли. В России в ту эпоху соль была стратегическим ресурсом. В 1754 году власть прибрала его к своим рукам. Соледобычей стали ведать горные генералы в Екатеринбурге. Но илецкие «ломки» соли находились на «азиатической стороне» Яика, то есть под угрозой казахских набегов. Поэтому заводской Екатеринбург просил помощи у казачьего Оренбурга.

Возле карьеров встал «транжемент» Илецкая Защита. Оренбургские казаки охраняли каторжников, которыми командовали горные инженеры. От Защиты через Оренбург пролёг соляной тракт, который заканчивался на реке Белой, Агидели, пристанью Стерлитамак. Там мешки с солью грузили на барки и отправляли в Россию речным ходом.

Каторжники кайлами вырубили в соляных толщах целые пропасти. Потом эти пропасти будут изумлённо озирать российские императоры и светила науки. Огромные прозрачные кристаллы минерала галенит, каменной соли, назовут «илецкими сердцами» и приравняют к сокровищам. В 1906 году паводок прорвёт перемычку между речкой и карьерами, вода затопит соляные пропасти, и они превратятся в целебные солёные озёра вроде Мёртвого моря. А добыча соли в Соль-Илецке всё равно останется, но уйдёт шахтами в недра земли.

Во времена Пугачёва на стенах котлованов, на глыбах-балконах, в солёной пыли скрипели колёсами деревянные машины-подъёмники, сконструированные академиком Рычковым, «оренбургским Фаустом». Рычкова назначили командиром конторы соляных дел в Оренбурге. В осаждённый пугачёвцами Оренбург Илецкая Защита посылала хлеб и соль, и 16 февраля 1774 года Хлопуша привёл к крепости свой Авзянский полк.

Степная метель хлестала по куртинам и бастионам. Защищать Защиту решились только 15 солдат и капитан, а гарнизон сдался и открыл ворота. Хлопуша покарал не врагов, а воров: повесил интенданта, который морил каторжников голодом. Хлопуша раздал жителям крепости хлеб, чтобы хватило до весны, и выплатил каторжникам деньги за их работу в рудниках.

В Илецкой Защите Хлопуша нашёл жену и сына. Хлопуша потерял их очень давно, когда его угнали на каторгу в первый раз. Начальство насильно выдало его бабу, как вдову, замуж за другого мужика. А Хлопуша ведь не умер. И он любил свою семью – за семью он потом и погибнет.

В конце марта князь Голицын завалил трупами мятежников поля у Татищевой крепости и двинулся на Бёрды. Хлопуша отпросился у Пугачёва всего на полдня: перед бегством мятежников он хотел увезти жену и укрыть её в Сакмарском городке. Но дорога туда проходила через Каргалу, где хитрый Муса Улеев уже задумал измену. Для Мусы сдать Хлопушу губернатору было хорошим способом заслужить прощение. Поэтому в Каргале татары перевернули сани Хлопуши, повязали бывшего каторжника и поволокли к властям в Оренбург.

Войска мятежников были разгромлены, Пугачёв бежал, а Хлопуша вновь очутился в том же каземате, откуда его вытащили, чтобы он убил самозванца. Судьба, как буран, завершила последний круг. Хлопуша знал, что его уже не спасут ни губернатор Рейнсдорп, ни самозванец Пугачёв.

Рогатки каторжника из музея Ижевска

В мае Хлопушу осудили на казнь. Ярким зелёным утром 18 июня его вывели из тёмного, сырого каземата на площадь. Хлопуша увидел плаху и врытый в землю кол, на который насадят его голову. Старый измученный каторжник в последний раз, щурясь, посмотрел на небо, на огромный и прекрасный мир, где не нашлось малого уголка, чтобы тверской крестьянин Афоня прожил жизнь по-человечески. Палач повалил Хлопушу грудью на плаху и топором перерубил шею. Голову Хлопуши воткнули на кол, что стоял над Яиком, для «вечного зрения».

 

Воистину воскрес

Пугачёв пришёл на Авзян в начале апреля. Меж гор по бирюзовым долинам растекался мёд благовеста: заводы праздновали Пасху. И явление Пугачёва на Авзяне было символичным вдвойне – словно государь, как Спаситель, воистину воскрес и после смерти под Петербургом, и после разгрома под Оренбургом.

На Авзянских заводах Пугачёв пробыл три дня. Здесь ему приготовили не только хлеб-соль, но и невесту. Эту девку родители привели царю сами. Емельян не стал отпираться, но не стал и венчаться, а приступил сразу к первой брачной ночи.

Потом при войске мятежников образуется целый «поезд с царицками» – обоз с гаремом хана Емельяна и любовницами его полковников. Пугачёв на следствии станет смущённо отнекиваться: «Было у меня женщин около десятка, однакож – не жёны, а только адевали и готовили для меня есть и делали всякия прислуги». За эти «всякия прислуги» мятежники – молодые ведь мужики – оберегали свой обоз до последнего. Обоз попадёт в руки властей только после окончательного разгрома бунта. Дурёх-«царицок» начальство разошлёт по монастырям или вернёт обратно родителям. Привезут домой и авзянскую невесту Емельяна – уже брюхатую. И в Авзяне на двести лет вперёд появится род своих Пугачёвых.

В Авзяне в войско Пугачёва вступило ещё полторы сотни крестьян. Куда вести их дальше, Пугачёв не выбирал. На Белорецкий завод, куда же ещё? Авзян «подарил» Пугачёву Белорецк, будто крашеное яичко к Христову дню. Это был не просто соседний завод, а боевой трофей Авзяна. Авзянский завод одержал победу в маленькой, но кровавой войне с Белорецким заводом.

Ещё нигде никогда не бывало, чтобы два горных завода сражались между собой. Эту войну устроил казак Яков Антипов, присланный Пугачёвым после Хлопуши, чтобы наладить «злодейское литьё» на Авзяне и Торе. Бравому казаку хотелось не трудовых подвигов, а ратных.

Приписные крестьяне Белорецкого завода забунтовали в октябре 1773 года. Но с первым снегом из Верхнеяицкой крепости в Белорецк подавлять мятеж нагрянула команда подпоручика Козловского: 33 казака и 300 башкир. Бунт словно подморозило. Оробевшие мужики Белорецка послушно пошли к присяге. Об этом на Авзяне узнал Антипов, собрал отряд в 600 человек, двинулся на Белорецкий завод и в декабре осадил его. Рабочие Белорецка ожесточённо отстреливались с бастионов заводской крепости, а жёнки рабочих за куртинами собирали в подолы пули, расплющенные о кирпичи доменных печей. Из ворот «транжемента» на улицы посёлка вылетали верхнеяицкие казаки и рубили мятежников саблями. На обороне завода полегло 62 человека, из них 14 – бабы.

Природа умеет залечивать раны, и в урочище Кухтур сейчас не найти следов завода, сожжённого мятежниками. Маленькая речка Кухтур течёт сквозь густые липовые заросли. Невозможно вообразить, что здесь были пруд и плотина, дымили доменные печи, а мятежные казаки заставляли угрюмых рабочих лить чугунные пушки

Антипов свистнул подмогу, и в январе 1774 года к авзянцам пришли башкиры, а бунтовской завод Усть-Катав прислал две пушки. Ядра мятежников в щепу разбили ворота Белорецкого «транжемента», и завод наконец вывесил белый флаг. Мятежники осторожно вступили в крепость. Они решили не мстить рабочим, лишь сожгли заводскую контору и долговые книги. А завод стал пугачёвским. И поэтому в апреле 1774 года Пугачёв из Авзянского завода отправится на Белорецкий, ибо честь государя обязывала его принять подарок от преданного холопа.

В Белорецке Пугачёв просидит три недели. В конце апреля на Авзян из Табынского острога двинется отряд генерала Фердинанда Фреймана. 2 мая фельдъегерь Фреймана, опередив отряд, въедет в Авзян, созовёт жителей и сообщит, что генерал требует сложить оружие. Авзянцы поспешно пошлют к Пугачёву в Белорецк двух гонцов – крестьян Мещерякова и Кунгурцева. Пугачёв выслушает гонцов и объявит своему новому войску общий сбор в большой поход – подальше от Фреймана. Всем, кто не пойдёт вместе с ним, Пугачёв прикажет поджигать заводы и бежать в леса.

Чёрные дымы вырастут над двумя Авзянскими заводами, над заводами Кага и Кухтур. Солдаты Фреймана уже вступят на улочки Авзяна, а крестьяне, обезумев, будут ещё продолжать рушить и поджигать свои заводы с разных концов. Солдаты схватят Мещерякова и Кунгурцева – зачинщиков погрома, и Фрейман повесит их на заводской площади, затянутой дымом. Но заводы сгорят: бунт воистину воскрес.

Потом Кага и Авзян возродятся, а Кухтур в том пожаре погиб навсегда.

 

Живущие неубого

У компанейщиков было два козыря – медный и железный. Медный – рудные поля Каргалы. А железный – пятиглавая гора Атач, сложенная Аллахом из магнитного железняка. Русские звали эту гору Магнитной.

Русскому начальству её выдал башкир Баим Кедряев. Атач стоял на Яике, на тревожной границе с казахами. В 1747 году компанейщики вкопали на Атаче три столба «со своими литерами», закрепляя сокровище за собой. Но до завода дело дошло только через пятнадцать лет. Компанейщики построили его за гребнем Уральского хребта на реке Белой, Агидели. Это был их десятый и последний завод. За год он пожирал четыре тысячи тонн руды. Руду требовалось доставить от Яика до Агидели за полсотни вёрст. Каждую зиму руду горы Атач, Магнитной горы, на Белорецкий завод возили две тысячи приписных крестьян, шлифуя дорогу санями до ледяной гладкости.

Компанейщикам не хватало работников. Иметь крепостных могли только дворяне, и компанейщики мольбами и подарками выцыганили у государыни дворянство, а потом накупили себе крестьян для заводов. Больше всего – в Арской округе Казанской губернии. Так рядом с заводским посёлком Белорецка появилась крестьянская деревня Арская.

Она встала над Агиделью на широком приземистом утёсе, который назвали Арский камень. Потом появится легенда, что скала получила имя от некоего управителя Арского, которого в пугачёвщину злобные рабочие сбросили с обрыва. Однако не было ни управителя такого, ни казни. Связь утёса и бунта указывает, что бунтовали не рабочие, а приписные крестьяне, перевезённые из Арской округи Казанской губернии.

Скала Арский камень в окрестностях Белорецкого завода

«Живут неубого», – незадолго до пугачёвщины заключил академик Паллас о рабочих на заводах компанейщиков. Бунтовать рабочим было не с руки. Однако смутьяны Авзяна и свои же приписные всё запутали: где правда, чей верх, какую сторону держать? Мастеровые Белорецка растерялись и затихли, пока через их завод перекатывались волны мятежа.

В апреле буря принесла самого Пугачёва – снова в силе и славе, будто и не было оренбургского разгрома. Пугачёв осел в Белорецке на долгих три недели. Со всех окрестных урманов к нему шли бунтовщики, их скопилось на заводе пять тысяч. Но завод не дал им ни одной пушки: крестьяне-то бунтовали, а без них вся работа затихла. Война же громыхала где-то за горами, а может, это загремели первые ледоходы весны.

Пугачёв примеривался, куда идти дальше. Агидель вела к Уфе, но на этом пути стоял Табынский острог, занятый командой генерала Фреймана. Лазутчики Пугачёва попробовали проплыть мимо острога по реке, спрятавшись в выдолбленных брёвнах. Но дозорные генерала заметили шпионов, на лодках подгребли к плывущим брёвнам, зацепили баграми и прибуксировали к берегу. Заледенелых лазутчиков повязали. Путь от Белорецка вниз по Агидели был закрыт. И тогда Пугачёв выбрал путь белорецких возчиков – на Магнитную гору.

До появления позиционных противостояний XX века войны были путешествиями и сражениями армий, и потому они всегда «вписывались» в территорию. На одном и том же пространстве сходны были и «сюжеты» военных действий. И знаменитый рейд партизанской армии Блюхера по южному Уралу от Белорецка до Кунгура во многом совпадает с движением войска Пугачёва

А что делать с оставленными заводами? 2 мая 1774 года, уходя из Белорецка, Пугачёв грянул по Уралу своим страшным указом: заводы «жечь до пошвы!» «До пошвы» – значит, до почвы, дотла. Этот указ сделал пугачёвский бунт крестьянским уже бесповоротно. Пламя прокатилось по всем окрестным заводам: по двум Авзянам, по Каге и Кухтуру, по Зилаирскому и Кананикольскому заводам. И по Белорецку.

Со своим войском Пугачёв угнал из Белорецка 700 заводчан – не бойцами, а поварами и дровосеками. Их Пугачёв бросит в сожжённой Магнитной крепости: они будут уже не нужны. Брошенных рабочих офицеры прикажут обрить по-каторжному и всем стадом отправят восвояси на сгоревший Белорецкий завод. Рабочие займут уцелевшую деревню Арскую – свои-то избы мятежные крестьяне не сожгли. Едва рабочие опомнятся, на них налетят башкиры и угонят всех в рабство. В ноябре 1774 года старики-компанейщики разыщут своих мастеровых по башкирским аулам, вывезут и поселят зимовать на Богоявленском заводе. И здесь ещё 106 человек умрут от голода. Только весной 1775 года, через год после пугачёвщины, заводчане Белорецка окончательно вернутся на родные пепелища. В Белорецке бунт загубит 786 человек – почти половину «живших неубого».

 

Гроза в начале мая

Под пятиглавой горой Атач яицкие броды от «воровских перелазов» стерегла большая крепость Магнитная – двойной «транжемент». Здесь первое укрепление 1744 года было встроено во второе – 1752 года. Но крепость обороняла всего сотня солдат, и половина их была стариками-ветеранами, которых тогда называли «инвалидами». Нёс службу даже столетний Евдоким Темников, ровесник Петра I.

Сейчас территория крепости затоплена водохранилищем. Там, где Пугачёв бился за крестьянскую утопию, возведена рабочая утопия – город Магнитогорск: город-машина, конструктивистский идеал в тоталитарном ампире. Он вытянулся во фрунт вдоль грандиозного металлургического комбината, отделённый прудом. 110 цехов комбината уже исторгли миллиард тонн продукции: чудовищный «завод заводов» в дыму и громе догрызает былую громаду горы Атач – Магнитной горы.

При Пугачёве крепостью Магнитной командовал капитан Сергей Тихановский, 27-летний шляхтич из Смоленска. У него было четыре пушки, а у Пугачёва – ни одной. Зато у Пугачёва была башкирская конница Баима Кедряева, того самого тархана, который указал гору Атач компанейщикам.

Конница с визгом и гиканьем разогналась вниз по склону Атача и напоролась на картечь Тихановского. Лапотная пехота с пиками и саблями полезла на кручи бастионов, и солдаты сбросили атакующих штыками. Крепость отбивалась стойко. На штурме Пугачёв положил пятьсот бойцов – и скомандовал отступление.

Бунтовщики отошли на 15 вёрст к ласковому озеру Маузлы. Озеро рябило под солнцем – от ветерка, словно от картечи. В яркой майской траве ржавыми ядрами лежали глыбы яшмы: железного камня ташбулат. В озере жил огромный священный змей Аждарха, но пугачёвцы его не испугались. Они соорудили шалаши, накатали из яшмы печи-каменки и в походных банях отпарили наудачу, с криком бултыхаясь в синюю воду. С тех пор озеро стали называть Банным.

Банное озеро

На Банное озеро к Пугачёву вышел отряд Андрея Овчинникова и Афанасия Перфильева – яицких соратников. После разгрома у Татищевой крепости они ушли в Илецкий городок, а потом месяц с боями прорывались на соединение с государем через степи и горы, реки и «транжементы».

7 мая с яицким подкреплением Пугачёв вернулся к Магнитной крепости. Мятежники ударили сразу с пяти сторон, распыляя силы маленького гарнизона. Тихановский отбился бы, но грянул страшный взрыв, разворотивший куртину: это лазутчики подожгли бочки с порохом. Бунтовщики сквозь пролом хлынули в крепость. Магнитная пала.

Победители повесили взятых в плен офицеров, офицерских жён и попа. Уцелевших жителей под караулом отогнали в поле. В толпе укрывались капитан Тихановский и его жена Вера с двумя детьми. Но шляхетская честь не позволила Тихановскому прятаться. Он поцеловал жену, вышел и объявил мятежникам, кто он. Его тоже повесили.

А молодую капитаншу Веру Тихановскую нашла служанка Авдотья Яковлева. «Не ты, а я теперь госпожа!» – прошипела Авдотья и выдала жену офицера казакам. Авдотья отомстила за то, что капитанша отстегала прутом её детей. Казаки притащили ревущую женщину к Пугачёву. А Пугачёв велел её казнить. Почему он не смилостивился? Он был очень зол на такую же вот бабу. В захваченной Магнитной крепости его ранили в руку – жена какого-то убитого офицера зарядила мужнин пистолет и бабахнула в главаря разбойников из окошка избы. Обидно! Пугачёв был не трус, ходил в атаки среди первых, только надевал простую одёжу. Но получить рану от врага – это одно, а от жены врага – совсем другое. Бабу, конечно, второпях зарубили, а Емельян хотел казни. Вот тут и подвернулась капитанша Вера. О ранении Емельян потом говорил, что на приступе его посекла картечь.

Капитанша Вера, выданная служанкой Авдотьей, заплатила жизнью за вдовий выстрел. Но служанка тоже заплатит за капитаншу. Когда власть вернётся, Авдотью забьют в колодки и отправят в Челябу, а там казнят: отрубят руки, ноги и голову и выложат у ворот города на тележных колёсах.

8 мая мятежники увидели, что к их крепости приближается какой-то отряд. Он шагал колонной, под треск барабанов и со знамёнами. Бунтовщики так ходить не умели и решили, что их атакует правительственное войско. Начался переполох. Но отряд остановился, завидев на «транжементе» Пугачёва, и преклонил флаги. Это с горных заводов в Магнитную крепость прибыл атаман Иван Белобородов.

 

Отставной канонир

Иван Белобородов с Пугачёвым был одногодок. Он родился в селе Медянка, стоящем на реке Ирень между Кунгуром и Красноуфимском. В этих местах природа свела крестьян и рабочих непримиримо. Здесь под самыми северными в мире чернозёмами лежат мелкие, но частые гнёзда руд. Меж покатых холмов со скальными обрывами текут извилистые речки. Что делать на этой земле? Строить заводы, вытоптав поля, или пахать, забыв о рудах? Заводчики Осокины и Демидовы построили заводы.

В 18 лет Белобородова отдали в рекруты. В Выборге его записали по ведомству артиллерии и отправили на Охтинский пороховой завод. Охта начиняла боевые гранаты и пушечные «картузы», а заодно – ракеты и фейерверки для дворцовых увеселений. Белобородов и устроит на Урале фейерверк, оспорив у заводов щедрые лесостепи.

К 25 годам служба Белобородову осточертела вусмерть. А как уйти? Однако у молодого канонира была железная воля. Он начал «притворно хромать». Его положили в госпиталь, но невозможно вылечить болезнь, которой нет. Через полгода Белобородову дали отставку, а с ней и свободу от крепости. Держава щедро дарила таким калекам «билет» на сбор милостыни.

Белобородов вернулся в родные края и занялся торговлей мёдом и воском. Потом казённые бумаги изобразят его жалким нищебродом: «отставной солдат, скитавшийся и во всём претерпевающий бедность, имея последнее средство разжиться грабительством и нарушением общаго покоя». Но в селе Богородском изба у Белобородова была самой большой и богатой. Изба и решила судьбу бывшего канонира.

В конце декабря 1773 года башкирский полковник Канзафар вёл свой отряд на Кунгур и остановился на ночлег в Богородском. Себе Канзафар выбрал лучший дом. Долгая беседа при лучине переменила жизнь Белобородова. Утром он вышел на крыльцо атаманом. Взяв 25 односельчан, Белобородов отправился в поход, который завершится через 8 месяцев на плахе Болотной площади в Москве.

В «Капитанской дочке» Пушкин изобразил Ивана Белобородова злобным стариком, который губит людей наветами. Реальный Белобородов был молодым мужиком и не приезжал под Оренбург. Но эта ошибка ничуть не умаляет ни достоинство Белобородова, ни гений Пушкина

Заводы чернозёмных лесостепей к тому времени уже забунтовали сами, взбудораженные отрядами башкирских атаманов. Но русские крестьяне опасались идти под командование к башкирам. Таких бунтовщиков и верстал Белобородов. Его отряд распахал десяток заводов кунгурской округи. Самый жестокий бой разгорелся на заводе Тис. Не дрогнув, Белобородов ошпарил завод картечью, уложив сотню жителей, среди которых были и бабы с детишками. Защитник Тиса старый сержант Курлов отступил, чтобы потом схватиться с Белобородовым насмерть на другом заводе. Но отставной канонир понимал: надо бить по штабу, то есть, по Екатеринбургу. И он повёл отряды к демидовскому заводу Ревда.

Троицкая церковь Ревдинского завода

В Троицкой церкви Ревдинского завода Иван Белобородов увидел необычную икону – написанную на холсте. С одной стороны был изображён Христос, с другой стороны – архангел Михаил, архистратиг святого войска, что стоит на страже Божьего закона. Белобородов приказал снять икону с рамы иконостаса и приколотить на древко: это будет знамя повстанцев.

Из Ревды мятежники перешли на Шайтанские заводы, где три года назад рабочие наняли лиходея, чтобы убил заводчика Ширяева. В Шайтанке тот, кто не присягнул Петру Фёдорычу, полетел вверх ногами в шахту. Властный Белобородов установил безжалостный порядок: за пьянство, насилие и грабёж – петля. Шайтанка стала военной базой: здесь отставной канонир муштровал своё войско для штурма Екатеринбурга, столицы горных заводов.

У Белобородова было 500 бойцов и 5 пушек. Пушки он уложил на сани, и получились танки-снегоходы. Крестьян поделил на роты и батальоны и наскоро начал обучать «экзерциции» – боевым перестроениям. Ревда принялась ковать для Шайтанки штыки, палаши и сабли. В итоге у Ивана Белобородова оказались самые боеспособные части – а против него был самый беспомощный город из всех больших городов Урала.

 

Польза «крапивного семени»

Дела Екатеринбурга складывались плачевно. Горная столица уже забыла, что горы её немирные. Валы старого «транжемента» оплыли, бастионы разъехались квашнёй. Горным командиром в Екатеринбурге был полковник Василий Бибиков, дальняя родня генерала Бибикова, который в Казани собирал войско против Пугачёва. Генерал хотел взять Оренбург, а полковник решил сдать Екатеринбург.

На военном совете Бибиков стучал кулаком по столу, обвиняя всех в измене. Он приказал сжечь документы, смять в ком монеты на Монетном дворе, а «знатному сословию» бежать из Екатеринбурга к Демидовым в Тагил. Эвакуация означала, что сложнейший механизм горнозаводского управления рассыплется, а ведь его самоотверженно создавали три поколения горных инженеров. Защищать надо было не чин и казну, а дело.

Горный инженер Якоб Рооде застегнул камзол на все пуговицы и напомнил чиновникам, что их дворянские мундиры – военного покроя. Чиновники надели треуголки и начистили шпаги. Екатеринбург сформировал отряд ландмилиции. Командование отрядом принял капитан Ерапольский – крещёный турок, взятый в плен в минувшую войну.

Базой для ландмилиции Ерапольский определил деревню Решёты неподалёку от Шайтанских заводов, базы мятежников. Вскоре в Решёты к капитану-турку явились два перебежчика. Они горячо уверяли, что войско в Шайтанке ненадёжное: разбежится от пистолетного выстрела. Ерапольский спешно выслал на Шайтанку отряд. Но это была ловушка.

В зимнем лесу сошлись отряд чиновников и войско крестьян. «В кого веруете?» – кричали они друг другу, словно в тайге не нашлось вопроса поважнее. «В государя Петра!» – отвечали одни. «В государыню Екатерину!» – отвечали другие. Меж сосен взлетели снежные фонтаны гранатных разрывов. Лыжники помчались в штыковую атаку. Ландмилиция дралась храбро, но Белобородов умело маневрировал санями с артиллерией, и картечь разметала чиновников по тайге.

Уцелевшие чиновники еле добрели до Екатеринбурга. Но офицер Рооде что-то нашептал на ухо Бибикову, и побледневший полковник объявил горожанам о блестящей победе. Израненным и обмороженным беглецам в награду насыпали денег. А на Шайтанку ушёл отряд поручика Костина.

В этом отряде было 400 бойцов и 7 пушек. Мятежники встретили врага у Талицкой елани. Из снегов встала пехота Белобородова. Из леса вылетела конница. Белобородов сам командовал пушками. Закат окрасил снега елани в красно-синие цвета побежалости. Отряд поручика Костина тоже был разбит.

Белобородов направил своё войско на вражескую базу в Решётах, где ещё сидел Ерапольский. Отстреливаясь, Ерапольский «сделал ретираду к городу». Лишь в пяти верстах от Екатеринбурга ландмилиция заняла оборону за изгородями городских выпасов и ружейной пальбой отбила натиск мятежников. Белобородов не попёр на рожон, развивая победу, и отвёл войско на передышку. Он решил, что можно не спешить: Екатеринбург обречён. И отвлёкся от него на штурм завода Старая Утка.

Пока мятежники штурмовали непокорную Старую Утку, в Екатеринбург вошёл секунд-майор Фишер, которого генерал Деколонг прислал из осаждённой Челябы. Генерал пожертвовал Челябой ради Екатеринбурга. А чиновники, бесполезное «крапивное семя», погибая в сугробах, удержали город до прихода настоящих солдат.

14 февраля сибиряки Фишера в отсутствии Белобородова разгромили базу мятежников в Шайтанке: взяли в плен поголовно всех, кого нашли, взяли казну – 20 тысяч рублей, и отступили, запалив селение с шести сторон.

Из Утки Белобородов увидел за Чусовой дым горящей Шайтанки, бросился назад, но было поздно. Тогда он рванулся к Екатеринбургу – и его встретил огонь сибирских батарей с новых ледяных редутов.

Пока атаман мчался от Шайтанки к Екатеринбургу, из Кунгура пришёл отряд секунд-майора Гагрина и взял только что оставленную мятежниками Старую Утку. Ни с того, ни с сего Иван Белобородов оказался без базы и без надежды на успех. Он потерпел поражение, хотя одерживал только победы.

 

Сержантская дочка

На завод Старая Утка Белобородова сманил шихтмейстер Павел Жубринский. За 1500 рублей он обещал провести войско мятежников по чусовским заводам купца Саввы Яковлева.

Яковлев сколотил капитал на винных откупах и по совету Ломоносова решил вложиться в уральские горные заводы. В 1769 году на реке Чусовой он купил казённую Новую Утку, а также Старую Утку и Старую Шайтанку Демидовых. После пугачёвского бунта, когда конкуренты ослабеют, Яковлев станет главным промышленником Урала, хозяином 22 заводов – богаче даже самих Демидовых.

Войско Белобородова, ведомое Жубринским, двинулось по Чусовой. Новая Утка и Старая Шайтанка оказались без рабочих: они все сбежали на Старую Утку, чтобы обороняться сообща. Там собралось около 800 чусовских мастеровых. Ими командовал упрямый сержант Курлов. Под его началом было всего шесть «инвалидов», но эта великолепная семёрка сумела организовать рабочих на защиту своих заводов. С Курловым бешено отбивался завод Тис, оттуда Курлов попятился на Чусовую и закрепился на Старой Утке. Он велел поставить рогатки и наморозить ледовые валы. С плотины завода ощерились три батареи из 15 пушек.

Белобородов начал бомбить Утку с Аникиной горы над прудом. Батареи рабочих в ответ крушили избы посёлка, занятого мятежниками: мастеровые ядрами разнесли 49 своих домов. Бунтовщики пошли на приступ. Рабочие картечью скосили две атаки, засыпав ледяное поле пруда телами убитых.

Сержант Курлов послал гонца к управителю Нижнего Тагила. «Мы теперь в огне, – написал сержант. – Народом подкрепите. Худо наше дело». Тагил и сам, без гонцов, понимал, что надо помочь, но высланный отряд угодил в засаду на заводе Висим и не дошёл до Чусовой.

Грандиозный комплекс староуткинского завода ныне стоит заброшенный. Он похож на индустриальный замок. Плотина – словно крепостной вал, пруд и водосброс – оборонительные рвы, ржавые заводские агрегаты – стенобитные орудия и катапульты. Работа с расплавленным металлом похожа на сражение, а горные инженеры – рыцари технологий

А Белобородов начал третий штурм Старой Утки. Мятежники вытолкали на лёд пруда сани с сеном, подожгли, и, скрываясь в густом жёлтом дыму, прорвались к плотине. Защитники-мастеровые полегли в рукопашном бою. Сержанта Курлова и его отважных «инвалидов» зарубили на батареях. Старая Утка пала.

От тех сражений на заводе осталось предание о Насте Курловой, дочери сержанта. Будто бы шихтмейстер Жубринский любил Настю, потому и привёл бунтовщиков – хотел отвоевать девчонку у отца. А на заводе работал Настин жених Паша Мутовкин, плотинный мастер. Настя и Паша вместе были в осаде в заводской крепости.

Руины заброшенного завода Старая Утка. 1854 год

Это Настю сержант Курлов послал гонцом в Тагил – надеялся, что девчушка прошмыгнёт между пикетов мятежников. Но Жубринский узнал Настю и крикнул караулу схватить её. Пленную дочку он издалека показал Курлову: дескать, сдавайся, подмоги вам не будет. А Паша тоже увидел, что Настя в руках у злодея. Ночью он пробрался на стан к мятежникам, зарезал часового и увёл Настю к себе на завод.

В последнем бою, когда погиб сержант Курлов, Паша был ранен. Настя затащила его в свой дом и заперлась. Белобородов приказал поджечь избу. И тут Жубринский упал Белобородову в ноги: не губи мою любовь! Грозный атаман смилостивился, дозволил Насте выйти и вынести приданое для свадьбы. Атаман обещал охранить девку от насилья, а её приданое от порухи. И Настя вышла из дома, волоча на санках израненного Пашу Мутовкина.

Жители Старой Утки не знали легенду германского города Вейнсберг. А в этом городе в 1140 году верные жёны так же вынесли из крепости своих мужей, которые обороняли стены от войск короля Конрада III. В память о Насте Курловой в Старой Утке зимой станут праздновать день «спасённого Адама», и краснощёкие заводские девчонки на санках будут втаскивать своих женихов на Аникину гору.

Когда Белобородов покинул Старую Утку, гарнизон мятежников запил по-чёрному и проворонил, что из Кунгура идёт отряд секунд-майора Гагрина. 26 февраля майор одним ударом выбил пьяных бунтовщиков с завода. Жубринский попал в плен.

Уже через три дня Белобородов с остатками своего войска прибежал из-под Екатеринбурга и вновь набросился на Старую Утку. Он надеялся воссоздать здесь базу для штурма горнозаводской столицы. Гагрин отбил мятежников от плотины, и они откатились по пруду за Аникину гору. А майор устремился в погоню.

 

Вотчины зверя

Белобородов откатился от Старой Утки всего с двумя пушками. Выбирать не приходилось, и он двинулся к Челябе на соединение с Иваном Грязновым. А по следам Белобородова неотступно следовал отряд секунд-майора Дмитрия Гагрина. Гагрин догнал Белобородова в Кыштымской вотчине Никиты Демидова.

У Никиты были две группы заводов: Шайтанская и Кыштымская. В обе эти вотчины Белобородова привёл не античный рок, а свойства демидовского бизнеса: умение выжимать из народа все соки. Замордованные рабочие и приписные крестьяне были готовы к бунту. Белобородов чутко ловил эту готовность, словно акула – вкус крови.

Кыштымская вотчина состояла из Верхнего и Нижнего Кыштымских заводов и завода Касли. В декабре 1773 года порядок на этих заводах оберегал гарнизон майора Чубарова. Когда на соседний завод Златоуст вступил рейдер Иван Грязнов, майор огородил свою вотчину пикетами. Но дозорные потолковали с мятежниками и привезли в Кыштым пугачёвские манифесты. Приписные прочитали о милостях самозванца, и Кыштымская вотчина восстала. Заводы призвали к себе Грязнова.

Грязнов явился. Майора Чубарова повесили, шихтмейстера закололи, горный надзиратель бежал в Екатеринбург и в дороге замёрз. Из касс заводских контор Грязнов выгреб огромную казну – 60 тысяч – и расплатился с рабочими. А потом ушёл в Челябу, увёл с собой самых рьяных мятежников и увёз пушки.

И вот теперь, спустя почти три месяца, в Кыштымскую вотчину вошёл отряд Ивана Белобородова, что отступал от Екатеринбурга. Белобородов занял крепость Каслинского завода. Завод мостился на пятачке меж трёх дивных озёр – Иртяша, Больших Каслей и Малых. 11 марта 1774 года заводской «транжемент» осадила команда секунд-майора Гагрина, который преследовал Белобородова. Майор послал в крепость ультиматум, Белобородов его порвал. 12 марта Гагрин двинулся на штурм. Бомбёжка подожгла посёлок, где загорелось 270 домов. На куртинах и бастионах полегло 130 каслинских мятежников. Солдаты Гагрина взорвали ворота. Белобородов скомандовал отход на Кыштым.

А Кыштым уже ничем не мог пособить: местных буянов давно забрал Иван Грязнов. Измотанные повстанцы Белобородова тихо прошли по тракту мимо горы Егоза между озером Сугомак и прудами Кыштымских заводов.

В Кыштыме на берегу озера стояла усадьбы Демидова: две башни и недостроенный дворец. Через полвека после пугачёвщины здесь будет жить управитель Григорий Зотов, которого назовут Кыштымским Зверем.

На каждом старом уральском заводе должна быть своя страшная тайна. Без неё огонь горит не так жарко, и железо звенит не так звонко. Заводской злодей в историю завода входит как легирующая добавка в состав самой лучшей стали

В XVIII веке Кыштымская вотчина ещё ничем не славилась. В 1812 году её заводы получат большой заказ на гранаты. Для изготовления гранат мастера Каслей найдут тончайшие озёрные пески, а потом управитель Зотов заведёт на этих песках отливку художественных изделий из чугуна. Так родится знаменитое каслинское литьё. В 1900 году в Париже его увенчает Золотая медаль Всемирной выставки.

Усадьба Демидовых на Кыштымском заводе – дворец Кыштымского Зверя

Григорий Зотов был крепостным раскольником – и гением масштаба Акинфия Демидова. Он разбогатеет, выкупит себя на волю, в карьере дойдёт до административных вершин и даже будет принимать в своём доме в Екатеринбурге императора Александра I. Однако в Кыштыме его рабочие станут исчезать в пыточных подземельях дворца, и в лесах появятся тайные погосты для «скоропостижно умерших». Рабочие скажут, что Зотов – зверь.

Для расследования его злодеяний в Кыштым приедет комиссия графа Строганова. Потрясённый граф сообщит суду, что мастеровые Зотова «сравнимы с неграми». Изверга осудят на пожизненное заключение в крепости Корела – там, где жили и умерли Устинья Кузнецова, «атаманская дочка», и жена самозванца Софья. Зотов ещё застанет в Кореле заключённую Христину Пугачёву – дочь Емельяна. Но увы: в памяти заводчиков звон барышей слишком быстро заглушил пугачёвские канонады.

В Кыштыме Белобородов понял, что майор Гагрин будет гнаться за ним до самой Челябы, а потому с тракта свернул на завод Сатку. А Гагрин по Щелкунской дороге ушёл в Челябу.

Упрямый секунд-майор дойдёт до цели: разобьёт отряды Григория Туманова и возьмёт Челябинскую крепость. Завершится ещё один круг пугачёвской метели: генерал Деколонг отдал Челябу мятежникам, чтобы спасти Екатеринбург, которому угрожал Белобородов, а майор Гагрин разгромит Белобородова и отнимет Челябу у бунтовщиков.

Весь апрель 1774 года Иван Белобородов провёл на Саткинском заводе: зализывал раны и готовил новое войско – «сибирский корпус». Он обучил две тысячи бойцов и добыл шесть пушек. С этим «корпусом» Белобородов уже двинулся на Кунгур, но его догнал и поворотил обратно приказ Пугачёва: иди к Магнитной крепости под руку государя.

 

«Под тоё крепость грудью шли»

Приказ Пугачёва Белобородову доставил казак Шибаев: он приехал в Сатку, отдал бумагу и отправился назад. Но далеко он не ускакал. Через неделю жители Златоуста пожаловались Белобородову, что Шибаев торчит на их заводе, пьёт и грабит всех подряд. Белобородов велел посадить Шибаева в колодки, чтобы протрезвился. Шибаев протрезвел, озлобился, уехал к Пугачёву и возвёл на Белобородова «извет»: изменник, мол.

Пугачёв выслал навстречу изменнику гонцов. Они явились к Белобородову и отняли у него саблю, хотя оставили до суда командиром «сибирского корпуса». Так что парад у Магнитной крепости с преклонением знамён был защитой Белобородова от «извета». Но Пугачёв до конца не поверил: «сибирский корпус» Белобородова он разделил пополам, и второй половине назначил командиром доносчика Шибаева.

От Магнитной крепости Пугачёв решил перейти на Уйскую крепостную линию и по ней двигаться к большой и богатой Троицкой крепости, главной на линии. Уйская линия тянулась вдоль реки Уй от Яика до Тобола.

Но дорогу стерегла Верхнеяицкая крепость. Комендантом здесь был полковник Егор Ступишин. Он лично видал в Петербурге Петра Фёдоровича и не обманывался на счёт самозванства Пугачёва. В крепости Ступишина были две пушки, фальконет и шесть сотен защитников – включая тех, кто прибежал сюда из других крепостей Уйской линии. Ступишин мобилизовал для защиты всех мирных жителей – «кто в силе поднять хоть камень». Чтобы обмануть Пугачёва мнимой многочисленностью гарнизона, Ступишин приказал натыкать по бастионам торчком снопы, обряженные в солдатскую форму, а на поле расставить армейские палатки.

Пугачёв на коне въехал на оттаявшую гору Извоз, с которой можно было обозреть Верхнеяицкий «транжемент», и увидел на стенах крепости солдат с ружьями и на поле – палатки. Пугачёв не разглядел, что солдаты из соломы, их ружья из жердей, а палатки – пустые. Уловка Ступишина сработала. Пугачёв опасливо обошёл Верхнеяицкую крепость стороной.

Уйский собор (так называли Троицкий храм), в котором оборонялись защитники Троицкой крепости

Дальше на пути мятежников стоял Карагайский «транжемент». Его охраняли всего двадцать «инвалидов» – гарнизон ушёл в Верхнеяицкую крепость. Казаки хотели налететь лихой конницей и порубить «инвалидов», а Белобородов сходил в крепость пешком и уговорил защитников покориться государю. На Пугачёва это произвело нужное впечатление. Он сделал правильные выводы: турнул доносчика Шибаева и возвратил Белобородову полную власть над «сибирским корпусом». Через два месяца неуёмный Шибаев докуражится у Пугачёва до виселицы.

Потом мятежники вышли к реке Уй, на которой стоял Петропавловский «транжемент». Пугачёв отлёживался в своей кибитке, баюкая раненую руку, а на штурм крепости войско повёл Белобородов. Пугачёв слушал пушечную пальбу и крики дерущихся, а потом над кибиткой поплыл дым. Значит, взяли.

Армия двигалась по Уйской линии. Следующей была Степная крепость – она стояла на правом, «степном» берегу, который принадлежал казахам. Белобородов не беспокоил государя. Трижды «сибирский корпус» всем телом бился в куртины крепости, гремели пушки и ружья, сизая пороховая мгла заволокла бастионы, утыканные башкирскими стрелами. Степной «транжемент» погиб, казнить было некого.

В XVIII веке Троицкий собор Троицкой крепости открывал Российскую Империю с востока, а Петропавловский собор Петропавловской крепости закрывал её с запада. Пока мёртвый император не ляжет в усыпальницу собора на западе, на востоке в двери другого собора будут бить ядра из пушек самозванца

Извилистая речка Уй сверкала на солнце и журчала перекатами. Пугачёву казалось, что удача снова с ним. Опять вокруг бескрайний простор, только не завьюженный, а цветущий. По земле ползут тени облаков. Полощутся знамёна, стреляют пушки, горят «транжементы». Зеленеют свежие травы на «усатых курганах» сарматов и на городищах древних ариев. Май, жаворонки, яркое поднебесье.

«Комендантский мостик» в городе Верхнеуральске – памятник пугачёвщине

Огромная Троицкая крепость, расставив локти бастионов, лежала на мысу, под которым в Уй впадала речка Увелька. Главный «транжемент» Уйской линии караулил самую большую в державе меновую ярмарку. Меновая – это где меняют товар на товар без денег. Орда Пугачёва заняла Меновой двор на степном берегу Уя. Двор был обнесён валом и рвом. Въезжали сюда сквозь сторожевую башню. Мимо двора по речной глади лебедем плыло отражение Уйского собора, построенного по образцу Петропавловского в Петербурге.

Повстанцы поставили пушки на валу Менового двора и через реку бомбардировали крепость с фланга. На приступ пошли почти 9 тысяч мятежников. Гарнизон бригадира Антона де Фейервара имел 23 пушки и насчитывал 900 солдат. Но беда была в том, что крепость оказалась слишком большой. Силы защитников расточились по длинному периметру обороны. Впрочем, «транжемент» сумел отбить три лобовых удара.

Однако повстанцы и в четвёртый раз подобрались к крепости: проползли по-пластунски под ружейным огнём и под картечью, в «мёртвой зоне» поднялись на ноги и побежали в атаку. Участник боя потом даст показания властям: «В одних рубахах, с одними ружьями и копьями, под тоё крепость грудью шли». Четвёртый штурм проломил сопротивление.

Комендант и офицеры забаррикадировались в Уйском соборе. Пугачёвцы развернули захваченные пушки и стали палить по храму прямой наводкой. Ядра разбили обе дубовые двери, окованные железными полосами. Мятежники ворвались в собор. Под сводами храма началась последняя отчаянная драка на саблях. И вскоре над поверженным и дымящимся «транжементом» расстелился колокольный звон победы.

 

Деташемент

Расправа над Троицкой крепостью была страшной. Бригадира де Фейервара повесили. Его жену казнили по-ордынски: привязали к хвосту лошади и волоком таскали по улицам, пока женщина не умерла. Взятых в плен солдат выстроили в шеренгу, и казаки словно в джигитовке перекололи их пиками, лихо пролетая мимо на конях.

Пугачёв разбил стан за версту от Троицка. Победители пировали до рассвета. А к ним сквозь майскую тьму по травам Уйской поймы без ночлега бежало войско генерала Деколонга. Генерал вышел из Челябы на помощь Магнитной крепости, но опоздал. Он двигался вдоль Уя по сожжённым «транжементам» и видел лишь «немалое число уже убитых трупов». Ночное небо озарил дальний пожар Троицка. Солдаты скинули ранцы, отказались от привала и бегом бросились в атаку.

Карьер возле былой крепости Коелга выглядит как-то антично: мраморные руины, скифский простор, ступени амфитеатра… Грандиозный масштаб горных разработок раздвигает перспективу. И мятежники Пугачёва кажутся здесь древнегреческими титанами, что идут вдоль речки Увельки, потерпев поражение в битве с богами Олимпа

В синем рассветном тумане взревела битва. Тусклые багровые молнии пушечных выстрелов залетали над долиной. Дико заржали лошади. Толпы людей метались во мгле, ощетинившись копьями и штыками. Пленных солдаты не брали, сдающихся – убивали. Это было 21 мая 1774 года.

Когда туман растаял, на кровавом и вытоптанном поле громоздилось пять тысяч телег, лежали четыре тысячи мертвецов, остывали 23 пушки. Под копыта генеральского коня офицеры бросили восемь пугачёвских знамён – словно тряпки после мытья полов. За ноги притащили изрубленного покойника и сказали: это Белобородов.

Мраморный карьер в посёлке Коелга

Однако Пугачёв всё-таки ускользнул. Тысяча башкирских всадников сквозь солдатский строй прорубила ему путь вверх по речке Увельке: башкиры вывели и Емельяна, и живого Белобородова, и всё командование повстанцев, и обоз с «царицками» – гарем. Без орудий и знамён отряд Пугачёва мрачно проскакал берегом Увельки через крепость Кичигину и крепость Коелгу. Пугачёв принял совет Белобородова: укрыться на Саткинском заводе среди высоких гор и дремучих лесов.

Емельян Пугачёв объявил себя царём, но, конечно, не ведал, что здесь, на Увельке, к царским богатствам он ближе, чем в Петербурге. Через семьдесят лет в этих местах обнаружат скопища золотоносных песков, вспыхнет золотая лихорадка. Триста приисков будут давать по 17 тонн золота в год. А тихие воды Увельки бегут по белым валунам дворцового мрамора, и в XX веке рядом с былой крепостью Коелга разверзнутся гигантские ступенчатые пропасти мраморных карьеров, похожие на закопанные в землю Колизеи. Коелгинский мрамор приравняют к паросскому.

Но дорогу к заводу Сатка перегораживала Кундравинская слобода, занятая деташементом подполковника Ивана Михельсона. Деташементом назывался автономный отряд из конницы, пехоты и артиллерии. Михельсон набрал себе русских солдат-добровольцев, пленных польских шляхтичей, которые у себя на родине поднимали мятеж против российского засилья, и башкирских тарханов, которые подавляли этот мятеж.

Деташемент шагал из Уфы в Челябу: преодолел 37 разрушенных мостов, усмирил заводы, разбил батыров Салавата. На полпути между Кундравами и Коелгой на речке Маскайке Михельсон впервые столкнулся с Пугачёвым.

Ни Пугачёв, ни Михельсон не подозревали, что они ещё много раз сойдутся друг с другом в жестоких сражениях. Не подозревали, что деташемент будет гнаться за «разбойной толпой» ещё тысячи вёрст. Что небольшой спецотряд окажется для бунтовщиков опаснее регулярных армий. Никто не мог знать, что в конце концов на нижней Волге под Царицыном – далеко-далеко от Урала! – воинство Пугачёва окончательно разгромят не важные генералы с орденами, а вот этот упрямый подполковник.

Поначалу Михельсон не поверил, что видит мятежников: думал, что перед ним команда генерала Деколонга. А пугачёвская конница разбрызгала копытами речку Маскайку, смяла фланг растерявшегося деташемента и захватила десять пушек. Мятежников было вдвое больше, но Михельсон собрал деташемент и бросил его в контрудар. Солдаты отбили свои пушки. Артогонь разметал пугачёвцев.

Четыре сотни мятежников упали в луговую траву. Остальные вразнобой помчались прочь, нахлёстывая коней. Шляхтичи рыскали 15 вёрст вниз по Маскайке и поймали ещё триста раненых и заплутавших повстанцев. Но остальные ушли. Деташемент не удержал бунтовщиков: Пугачёв прорвался на горные заводы. В досаде Михельсон велел солдатам срезать с камзолов обшлага и пуговицы – пришьют обратно, когда победят разбойников.

 

Навеки здесь

Солнечное сплетение горных кряжей вокруг заводов Златоуст и Сатка называют Златоустовским Уралом: это узел из гребней Уреньги, Таганая, Ильмен, Жукатау, Иремеля, Аваляка, Нургуша, Ирендыка и ещё десятка других хребтов. Здесь зелёные гиперболы таёжных склонов в апогее обрываются гранитным оперением скал, по нисходящим глиссадам стекают безводные «каменные реки» – потоки из валунов, а в долинах сияют озёра, синие, как стратосфера. Красота этих гор – в точной пропорции, когда горы не высокие или низкие, а равны сами себе и соразмерны человеку.

Пугачёвцы кружили здесь последние десять дней мая 1774 года, уворачиваясь от деташемента Михельсона. Они безжалостно сожгли крепость Чебаркуль – отомстили за то, что крепость не сопротивлялась и дала приют деташементу. Одну из ночей бунтовщики провели в деревне Караси, жители которой сбежали от мятежников на остров посреди Миассова озера. Башкиры читали следы, как индейцы, и нашли это укрытие. Они переплыли на остров и, махая саблями, зарубили всех беглецов – больше сотни человек – чтобы никто из них не выдал ночлег Пугачёва. Сейчас на тихом Убиенном острове мирно машут спиннингами приезжие рыбаки.

Пугачёву не дано было узнать, по какой волшебной земле ходит его упрямое воинство. С берега Миассова озера казаки поднялись на покатый перевал лесных Ильменских гор. Копыта коней подковами выбивали искры из замшелых булыжников, будто намекали на грядущий безумный пожар самоцветов, до поры скрытый в тёмных подземных погребах Ильмен.

Мятежники спустились к дивому озеру Тургояк. Сейчас на Тургояке плавают белые яхты – даже не плавают, а парят над зернистыми донными песками, словно облака. А на той поляне, где ныне шумит кемпинг, два с половиной века назад был разбит стан Пугачёва. По легенде, Пугачёв принимал тут «посыль» – бочку золота от Златоустовского завода. Так завод откупался, чтобы мятежники его не сожгли. Местная легенда превратит Пугачёва в Стеньку Разина: сохраняя верность свободе, Разин бросил в Волгу княжну, а Пугачёв, сохраняя верность бунту, бросил золото в озеро Инышко.

Это маленькое озеро отделено от огромного Тургояка перешейком шириной в триста шагов. Но уровень воды в Инышко на 50 метров выше: озерцо лежит на более высокой ступени горной террасы. В XIX веке некий златоустовский купец прокопает перешеек и спустит Инышко в Тургояк, чтобы найти пугачёвскую бочку с сокровищами, но ничего не найдёт. Купца заставят засыпать прокоп и восстановить Инышко.

Пугачёвские клады – они лежат под Кладовой горой на реке Ай. Здесь их будет искать Дуняша Невзорова, «маленькая разбойница» из Сатки, возлюбленная Пугачёва. Будет искать – и, по сплетням, найдёт.

Хотя о главных сокровищах этих мест Пугачёв не узнает. Он явится в Кундравинскую слободу, чтобы спалить её, как Чебаркульскую крепость, за то, что слобода без боя открыла ворота Михельсону. От горящей слободы Пугачёв направится по древней тропе через хребет Уреньгу на озеро Зюраткуль. Мятежники проедут по долине маленькой, неприметной речки Таш-Кутарган. В 1797 году рудознатец Евграф Мечников отыщет здесь золотые россыпи. Долину потом назовут Золотой, и окажется, что пойма Таш-Кутаргана – самая богатая золотом зона планеты Земля.

Высокогорное озеро Зюраткуль – нежное и суровое, как боевая песня эльфов. В 1949 году единственный сток из озера – реку Сатку – перегородят плотиной и поднимут уровень Зюраткуля, затопив кромку берега, по которой шло пугачёвское войско. Но уцелеет Пугачёвская Копань на речке Сатке: щербатая бурая скала над быстротоком. Здесь, по легенде, мятежники взорвут гору, чтобы реку завалило, и её разлив уничтожил в ущелье погоню.

Скала Пугачёвская Копань

Пугачёв навеки заплутал в дебрях Златоустовского Урала. Казаки в бараньих шапках, вольные и жестокие мятежники, одетые в камзолы убитых офицеров, третий век ходят в горной тайге по забытым тропам и заброшенным просёлкам. Их кони пьют из родников, пещеры пахнут дымом их костров, здесь в ночь на Ивана Купалу светятся под валунами заклятые клады Пугачёва. В этих горах перед рассветом пикет мятежников можно увидеть на любой далёкой вершине, и странные, заросшие соснами «рёлки» в дремучих лесах – сторожевые редуты бунтовщиков, вечно готовые к обороне от вечного деташемента.

 

Касатка с завода Сатка

Саткинский завод пал жертвой собственного страха. Заводчане боялись нападения башкир и поэтому приняли сторону Пугачёва, но, освободившись от башкирской угрозы, завод Сатка стал, по словам генерала Деколонга, «главным скопом башкирцев».

Железоделательный завод на реке Сатка в 1756 году основал барон Сергей Строганов. Предприятие получало руду с богатейшего рудника Бакал, который «кормит» Сатку до сих пор. В середине XVIII века Строгановы ещё не были значительными заводчиками. Соль Илецкой Защиты лишила их промыслы былых прибылей: пришлось заняться металлургией. Но горное начальство отказало баронам в приписных крестьянах, и в 1769 году наследники Сергея Строганова продали завод купцу Лугинину.

Ларион Лугинин входил в десятку самых состоятельных купцов России. Родом он был из Тулы. Совместно с тульскими оружейниками Мосоловыми Лугинин владел пятью уральскими железными заводами. Барыш выходил отличный, и при оказии Лугинин купил ещё два завода на Урале: у баронов Строгановых – Сатку, у своих компаньонов Мосоловых – Златоуст.

Оба этих завода пугачёвцы спалят дотла, но Лугинин от пожара только обогатится – как, впрочем, и другие заводчики Урала. После бунта они выкатят правительству счёт за своё разорение, и власть всё оплатит. На «компенсацию» Лугинин восстановит Сатку и Златоуст и построит ещё три новых завода – Кусу, Миасс и Верхние Арти. Через десять лет после бунта Лугинин воздвигнет в Златоусте дворец не хуже, чем у Демидовых в Кыштыме. Подозрительный старик-миллионщик будет спать на сундуке с деньгами, здесь тёмной ночкой его и зарежет грабитель – бывший лакей.

Земли Сатки граничили с землями завода Сим. За эти земли старшина Юлай Азналин, отец Салавата Юлаева, вёл с «кумпанством» Маясникова и Твёрдышевых яростную борьбу. Сатка понимала, что Симом башкиры не ограничатся. И Сатку не убережёт крепость с тремя бревенчатыми башнями.

Час пробил, когда в декабре 1773 года башкиры зарубили двух саткинских крестьян. Унять свирепого Юлая мог только Пугачёв, и Сатка запросила манифест, чтобы на нём, как на Библии, присягнуть самозванцу. «Все заводские крестьяне пришли в конечное осатанение», – испуганно сообщила своему хозяину заводская контора Сатки.

Через покорную Сатку проходили отряды пугачёвских полковников. Весь апрель в Сатке стоял Иван Белобородов, который формировал тут свой «сибирский корпус». Наконец, в конце мая 1774 года, нагулявшись по Златоустовскому Уралу, в Сатку нагрянул и сам его сиятельство Пугачёв.

Бунтовщики перерыли контору в поисках денег и не нашли ни шиша. Но к Пугачёву явилась заводская девчонка Дуняша Невзорова и указала на бабу Шарабаниху, наложницу Лугинина: вот кто знает, где спрятана казна. Вроде бы, Шарабаниху Пугачёв велел повесить. А ночью на попойке мятежников отчаянная Дуняша лихо сплясала для огнеглазых атаманов.

«Маленькой разбойнице» было 15 лет. Она сама пошла в объятия Емельяна. Дерзкая и красивая, Дуняша поступила наперекор всем правилам. Слюбившись с главным вором державы, она должна была погибнуть. Но бунт – это кровавый карнавал, когда всё наоборот.

Дуняша уедет из Сатки в гареме Емельяна. Потом жена Пугачёва Софья на допросах станет горевать, «до какого почтения дошёл ея муж», и припомнит простодушный рассказ Дуняши Невзоровой о «царицках»: «Мы с государем спим на одной постеле по две, а он у нас всегда спит в серёдках».

Бунт сродни средневековому карнавалу, когда всё наоборот. Те стратегии поведения, которые обычно спасают, в бунт губительны. А стратегии, которые кажутся самоубийством, в бунт выручают из беды

Чуя разгром, перед последней битвой Пугачёв позовёт любимицу Дуняшу и наденет ей пояс с червонцами: возьми золото, касатка, и спасайся. И «маленькая разбойница» через пол-империи вернётся на свой завод. Власти не станут её наказывать. Дуняша выйдет замуж и родит 14 детей. Один из её сыновей с русской армией в 1813 году дойдёт до Парижа.

Дуняша доживёт до восьмидесяти лет. О ней будут шептать, что не сберегла чести, что казнила приказчиков, выдала Шарабаниху, плясала под виселицей, выкопала клады у Кладовой горы. А баба Дуня, окружённая оравой внучат, будет, смеясь, плевать на эти сплетни и наветы. И ещё она до самой могилы будет истово молить бога за упокой души Емельяна Иваныча Пугачёва: «святого пророка правды и воли».

 

Златоуст

Легенда о том, что Пугачёв утопил в озере Инышко бочку золота – «посыль» Златоустовского завода, – объясняет, как Златоуст выживал в бунт: он откупался. Только не золотом, а людьми.

Всю зиму через Златоуст проходили пугачёвские полковники – Иван Кузнецов на Кунгур, Иван Грязнов на Челябу, Иван Белобородов на Магнитную крепость. Каждый полковник забирал с собой по нескольку сотен мастеровых. Получилось, что Златоуст в одиночку дал бунту больше людей, чем четыре Авзянских завода.

Откуда здесь взялись такие толпы смутьянов? А их и не было. Мужики, повёрстанные одним полковником, сбегали и возвращались домой – чтобы их поверстал следующий полковник. Златоуст не хотел бунтовать: он не имел проблем. Ему не угрожали набеги башкир, как случилось на заводе Сатка. Тут не было свирепых порядков, как в вотчинах Демидовых. На заводских рудниках работа не вытягивала жилы у рудокопов, как на Каргале в рудниках компанейщиков. Потому Златоуст отделывался от пугачёвщины людской «посылью» – но многоразовой, словно из неразменных пятаков.

Дом Лугинина в Златоусте. Конец XVIII века

Завод родился из надежды на фарт. Клан тульских оружейников Мосоловых решил повторить успех Демидовых. Своих заводов под Тулой Мосоловым уже не хватало, и в 1754 году Мосолов Иван Большой прорвался на Урал. Реку Ай под горой Косотур перекрыла плотина, над ней поднялись трубы завода Златоуст. Но фарт не дался. Иван Большой внезапно помер, его клан рассорился в дележе наследства, и купец Лугинин выкупил завод.

Лугинины тоже не удержат Златоуст. В XIX веке завод станет казённым, и тогда придёт время его великой славы. Инженер Павел Аносов раскроет забытый древний секрет булата. Мастер Иван Бушуев создаст школу золотой гравюры на оружии. Металлург Павел Обухов разработает технологию литья орудийной стали. В Златоусте появятся оружейная и сталепушечная фабрики. И сейчас нерушим закон: пока в русской армии будут клинки, эти клинки будут златоустовскими.

Для Пугачёва проводником по окрестностям завода стал местный приказчик Иван Трофимов. До бунта его судьба походила на судьбу рейдера Ивана Грязнова. Купеческий сын, только из Мценска, он разорился и ел хлеб наёмного заводского служителя. Вместе с Грязновым он и ушёл из Златоуста под Челябу, а потом к Пугачёву. Дороги мятежа привели его обратно на свой завод. Пугачёв оценил грамотея Трофимова и взял секретарём на место Ванюшки Почиталина. Но Ванюшка был наивным поэтом, а Трофимов оказался гордецом. Он даже имя своё сменил на благородное: стал Алексеем Дубровским. Это он, златоуст Дубровский, напишет самый страшный манифест Пугачёва – манифест о всеобщем истреблении дворянства.

Граф Панин, командующий армией, которая добьёт бунт, скажет о Дубровском: «был всех умнее». Но не только умнее. На излёте бунта в горячих степях понизовой Волги один лишь Дубровский увидит горючие слёзы казака Емельяна, тоскующего о пропавшей жизни. Но из царского шатра Дубровский будет выходить к народу гордо, как вельможа: высокий, белолицый, с холёной бородкой и нежными руками. Тихим голосом он будет оглашать мятежному войску громовую волю государя Петра Фёдорыча.

Гордый Дубровский не предаст Пугачёва и сполна заплатит за бунт. После окончательного разгрома две недели он будет скрываться в калмыцких степях, пока не попадёт в плен. В Царицыне его кинут под кнут, а потом повезут на судилище в Казань, и по дороге он умрёт.

А Златоустовский завод Пугачёв приказал уничтожить. Мятежники сожгли цеха, контору, храм, посёлок и даже барки на берегу реки Ай. Казнили попа, приказчиков и судовых мастеров. Никакие «посыли» не выкупили завод у Пугачёва. Долину Ая затопило дымом, и по его волнам поплыла подожжённая гора Косотур, словно горящий корабль.

 

Битвы на луне

Подполковник Михельсон ещё не знал, что войско Пугачёва подобно демону: от удара оно рассыпается в прах, но через миг может возникнуть заново в другом месте – словно из пустоты. Михельсон думал, что на речке Маскайке он разбил Пугачёва наголову, и в горах, дрожа, прячется только жалкая шайка, достойная лишь презрения. Шайкой следует пренебречь, ибо надо «зделать поиск на Салаватку».

Михельсон повёл свой деташемент на завод Сим, в логово Салавата Юлаева. А Салават и сам уже спешил навстречу Михельсону. Два отряда встретились у пристани на реке Ай. «Ай» – по-башкирски значит Луна. В районе пристани по наплавному мосту Тубаляс реку-Луну пересекал Кунгурский тракт. Он начинался в Златоусте и далее шёл так: завод Сатка, заводская пристань, мост Тубаляс, деревни Киги и Уразметьево, крепость Красноуфимск, Иргинские заводы, город Кунгур. По этому тракту бунт скатывался с кручи Златоустовского Урала на пологий северо-запад.

Башкиры порубили снасти моста Тубаляс, и Ай раскидал дощатые понтоны по прибрежному тальнику. Солдаты Михельсона взяли в зубы верёвки и вразмашку поплыли через реку. Но Салават приготовил западню. Доски для пристанской верфи резала пильная мельница в трёх верстах выше по течению Ая. Здесь речку Иструть, приток Ая, запруживала плотина. Башкиры взорвали её, и в Ай, как цунами, хлынул поток из пруда Иструти. В стремнине катились, подпрыгивая на донных камнях, огромные водобойные колёса лесопилки. Ай у Тубаляса мгновенно вздулся, разливаясь, и понёс плывущих солдат на скалы. Солнце замигало от башкирских стрел, что падали с небес, и волны забурлили. Солдаты, хрипя, еле выгребли к отмели.

Река Ай в том месте, где был мост Тубаляс

За верёвки они переволокли свои пушки по дну реки, на плотах перетянули припасы. Чугунные орудия легли на береговые валуны, будто на лафеты. Грохот выстрелов эхо умножило до канонады. Со скал посыпались глыбы, отколотые ударами ядер и разрывами гранат. По каменным обрывам захлестала картечь. Мокрые пушки от стрельбы нагрелись и закурились паром. Салават скомандовал отступление. На залитых кровью утёсах Лунной реки осталось полторы сотни убитых башкир.

Деташемент ушёл к деревне Верхние Киги, а Салават, уступив путь Михельсону, встретил Пугачёва возле Пьяной горы у Саткинского завода. Пьяной гора названа в честь той встречи. Вожди не виделись со времён Оренбурга. Пугачёв отпустил Салавата юнцом, а теперь обнял опытного воина. За бой у Тубаляса Пугачёв произвёл Юлаева в бригадиры.

В XX веке к берегу реки Ай в районе былого моста Тубаляс подведут просеку для автомобильной дороги. На старых соснах лесорубы поломают зубья бензопил, потому что стволы деревьев окажутся нашпигованы железным горохом картечи Михельсона

3 июня Салават и Емельян догнали деташемент у Верхних Киг. Конница Салавата налетела на деташемент и сразу отскочила. Конница Михельсона бросилась в погоню. Это была «скифская ловушка» – излюбленная тактика башкир. Деташемент остался без прикрытия, и по нему со всей силы ударил Пугачёв. «Неожидаемо», – честно записал Михельсон в походном журнале.

Михельсон сумел собрать солдат вокруг обоза, и деташемент попятился в речку Киги, прижимаясь тылом к крутому склону горы. Пугачёвцы яростно наседали с трёх сторон. Но бывалые солдаты метко отстреливались из-за телег, кидались в штыковые контратаки. Обоз продержался до возвращения конницы. Погрозив деташементу, Пугачёв и Салават не спеша удалились по цветущим холмам вдоль речушки Киги опять к Аю: к другой переправе через Луну. Там за бродом стояла деревенька Уразметьево.

Но Михельсон не желал, чтобы ему, офицеру, навязывали свою волю казак и пастух. 5 июня деташемент врезался в войско мятежников, которое переходило Ай через брод. Арьергард Пугачёва весь полёг, обороняясь, но основное войско всё же переправилось на другой берег и потом скинуло обратно в воду конницу преследователей. Убитые солдаты и убитые мятежники вперемешку уплыли вниз по течению за излучину.

А дальше Пугачёв направился к Кунгуру – брать горные заводы. Салават устремился в Сим: он готовился штурмовать крепость Бирск. Михельсон сделал ретираду в Уфу: истрёпанный в боях деташемент нуждался в отдыхе. После трёх ожесточённых сражений на Лунной реке противники разошлись вничью. Они думали – насовсем.

 

Поворот

Красноуфимская крепость была построена для защиты от башкир, но долгое пребывание в тылу разложило её воинский дух. Крепость открывала ворота всем: и мятежным крестьянам, и царским войскам, и тем же башкирам. 10 июня 1774 года в крепость вошли пугачёвцы. Емельян, грязный и усталый, ехал верхом, держал раненую руку на перевязи, и жители запомнили его «страховитые глаза».

Красноуфимск находился почти посередине между Екатеринбургом и Кунгуром, но ближе к Кунгуру. Екатеринбург охранял генерал Деколонг, поэтому Пугачёв решил идти на Кунгур. А из Кунгура навстречу самозванцу уже шагал отряд майора Александра Папавы. Зимой Папава разбил Салавата, осадившего город, а теперь судьба потребовала от майора повторить подвиг. Пугачёв и Папава сшиблись на речке Зюрзе под двойной Титечной горой.

У майора Папавы было 810 солдат и 4 пушки. Войско Пугачёв впятеро превосходило отряд майора. Но храбрый Папава не дрогнул: он выстроил отряд в каре, словно соорудил живой «транжемент». Мятежники атаковали солдат со всех сторон, пешие и конные, но каре опоясывала полоса непроходимого ружейного и артиллерийского огня.

Титечная гора вразнобой вздрагивала вершинами. Папава понял, что ему отмерено столько жизни, сколько пороха есть в пороховницах. Он начал отступление, не рассыпая спасительного строя. Шесть часов каре шагом пятилось к Кунгуру по зеленеющим лугам, отстреливаясь на ходу. Трижды оно останавливалось, чтобы ошпарить врага из пушек картечью. Это была битва черепахи и сокола, и Пугачёв устал.

Сражение проползало мимо Иргинских заводов, и Пугачёв приказал своему воинству бросить Папаву и занимать заводы. Папава осмотрел опустевший дол, где пороховой дым смешался с вечерним туманом, и распорядился расчехлить знамя для победного марша в Кунгур. Майор дважды спас свой город: один раз – отвагой, другой раз – стойкостью.

Титечная гора, под которой Папава сражался с Пугачёвым

Двумя заводами на реке Иргине, Верхним и Нижним, владел Пётр Осокин, главный заводчик Кунгурского края. От деятельных дедов он унаследовал десять заводов. Осокины, солепромышленники из Балахны, за образец взяли Строгановых, а не Демидовых, как прочие заводчики. Подобно Строгановым, Осокины построили на Урале варницы, но гораздо южнее, чем Строгановы, – у Табынского острога. Однако «башкирцы» спалили эти промыслы, и Осокины перебрались на средний Урал, поближе к кумирам.

Строгановы переключились с солеварения на металлургию, и Осокины тоже принялись возводить заводы, а вскоре и превзошли Строгановых. Потом, после пугачёвщины, Пётр Осокин увлечётся благотворительностью и вложит половину своего капитала в богадельни и в поэтов. Одним из его подопечных будет Державин. А сыновья Петра Осокина на утехи растрясут последние богатства рода и окончательно уйдут с Урала.

А в пугачёвщину Пётр Осокин сразу понял, что плетью обуха не перешибёшь. Он собрал по заводам 550 самых ценных рабочих и угнал их в Казань. Эти рабочие были теми, кто мог организовать оборону заводов. Без них заводы один за другим впадали в бунт как в ересь или без сопротивления сдавались мятежникам. Осокин спас рабочих – и погубил свои заводы. Уходя с Иргины, пугачёвцы взорвали плотины и спустили пруды.

С Иргинских заводов Пугачёв мог уйти на север или на восток – на другие горные заводы. Мог уйти на юг – к башкирам. Но он решил повернуть на запад: на крепость Осу, что стояла на Каме, и дальше вниз по Каме на Волгу. Пугачёв разочаровался в горных заводах. Ясно, что им не нужны ни казачья воля, ни крестьянские пашни.

К Осе Пугачёва повёл Иван Белобородов, отставной канонир. Здешние места были ему родными: до солдатчины он был приписным крестьянином Иргинских заводов. По пути Белобородов забрал из своего села Богородского жену с двумя дочерьми. Семья-то и сгубит его. После казанского разгрома Белобородов уведёт жену и дочек в лес, а потом решит перепоручить их попечению властей. Он выйдет из убежища и назовётся отставным солдатом Шеклеиновым. Но его опознает и выдаст приказчик, которого Белобородов ещё в Шайтанке на свою беду спас от расправы.

Белобородова будет допрашивать сам Михельсон. Затем пленника отправят в Москву. 5 сентября 1774 года Ивана Белобородова обезглавят на Болотной площади – там же, где через четыре месяца казнят и Пугачёва.

 

Асессор и агрессор

15 июня Пугачёв пересёк реку Ирень и сжёг небольшой Уинский завод Саввы Яковлева. Туча дыма зацепилась за Кержачью гору. От Иргины к Осе Пугачёв шёл напрямик, и основное скопище заводов осталось севернее. Но горные заводы уже не интересовали Пугачёва, Уинский просто подвернулся под горячую руку.

Лирические лесостепи между Красноуфимском, Кунгуром и Осой были старинной областью Башкирии, которая называлась Осинской даругой. В XVIII веке русские и башкиры жили тут вперемешку. На бунт против заводов башкир поднимали муллы, а крестьяне со злорадством пособляли соседям-инородцам. Поля здесь кормили пахарей лучше, чем работа для заводов.

Чем плодороднее была земля, тем охотнее крестьяне бунтовали – и тем проще были их цели: месть и выгода. В XX веке Ленин заявит, что оценка крестьянского бунта как реакционного – «идиотская». Но как иначе, если заводы, хоть и косо, всё же вели Россию к прогрессу и капитализму, а крестьяне желали разрушить заводы «до пошвы»? «Прогрессивность» крестьян лишь в том, что система приписки несовместима с капитализмом. Однако, разбирая причины мятежа, вопрос «кто виноват?» власть задала «виноватым» – заводчикам, которым приписка была выгодна. Поэтому на заводах пугачёвщина ничего не изменила: приписка тянула жилы ещё тридцать лет.

Центром сопротивления бунту на Осинской даруге стали казённые Юговские заводы. Там, где в речку Юг впадает речушка Северный Юг, два медеплавильных производства основал ещё Василий Татищев. Ко времени пугачёвщины два Юговских завода слились в единый комплекс. В ноябре 1773 года горное начальство прислало сюда из Екатеринбурга надёжного чиновника: коллежского асессора Михаила Башмакова. Ему дали знамя и порох. Он должен был наладить оборону края.

Башмаков принялся воевать спокойно и деловито, будто взялся за работу. С окрестных заводов он мобилизовал на Юг всех рабочих и свёз все пушки. Рабочим выдал ружья, какие нашлись, и поломанные велел починить – чай, мастеровые. Заводы занялись изготовлением пик и отливкой ядер. Посыльные асессора Башмакова объехали деревни и переписали крестьян в тетрадки: кто не забунтовал, того наградили хлебом и деньгами.

Из рабочих Башмаков сформировал деташементы, назначил командиров из заводских мастеров – разных гиттен-фервальтеров и берг-гешворенов. И деташементы отправились в боевые походы. Они разили бунт точечными ударами – так бьёт молотом умелый кузнец. Деташементы выколотили мятежников, как шлак из железа, из Ашапского, Аннинского и Суксунского заводов, разгромили войско муллы Адигута под Юго-Камским заводом.

Салават, осаждавший Кунгур, нажаловался Пугачёву на асессора Башмакова: «чинит против воли его величества многие невежества». Пугачёв повелел атаману Гавриле Ситникову штурмовать Юговские заводы, заковать Башмакова в кандалы, ручные и ножные, и прислать на суд. Ситников взбунтовал свой Юго-Осокинский завод. Собрав «толпу», он пошёл за указаниями под Кунгур к Салавату, но там попал в мясорубку разгрома и в бою сложил буйну голову. А на Юго-Осокинский завод вступил деташемент с Юговских заводов. Им командовал унтер-шихтмейстер Леонтий Яковлев. Он и привёл заводских крестьян в покорность.

На плодородных чернозёмах кунгурской лесостепи крестьяне всё-таки одолеют рабочих. Из трёх десятков старых горных заводов в этих местах к концу XX века уцелеют только два предприятия – саранинский и суксунский заводы

Яковлев оказался лучшим командиром у Башмакова. В апреле 1774 года он вышвырнул мятежников из крепости Оса, что стояла на впадении в Каму реки Тулвы. Деташемент Яковлева совершил рейд по Тулве, сжёг бунтующие башкирские аулы и разгромил отряды мятежных мулл. Башкиры прокляли свирепого и храброго шихтмейстера.

Пугачёв не желал драться с Башмаковым и не свернул на Юговские заводы, а Башмаков был прагматичным и не стал рисковать, атакуя врага. Казачья и заводская силы на Осинской даруге разошлись по касательной. У них были разные цели: казаки искали победы, заводы хотели работы.

Но с Пугачёвым встретился шихтмейстер Леонтий Яковлев. Летом 1774 года он в одиночку попытался остановить армию мятежников на подступах к Осе. 14 июня рабочий деташемент занял маленький Шермяитский заводик Саввы Яковлева и открыл стрельбу по огромному войску бунтовщиков – словно шпиц затявкал на медведя. Но медведь опешил и грузно осел задом в речку Тулву. Спалив весь порох, Яковлев отвёл свой деташемент в крепость Осу. Пугачёв подступился к ней только 19 июня. Крепость поколебалась и открыла ворота бунтовщикам. Однако унтер-шихтмейстер не сдался и с двумя товарищами принял свой последний бой у последней пушки.

 

Заводы Камы

За Осой по россыпи Частых островов орда Пугачёва перебралась на правый берег Камы, в неразберихе утопив семь пушек. На правом берегу на пристани мятежники захватили горнозаводский караван с хлебом: три больших барки и несколько мелких судов. Пугачёв уже твёрдо решил идти на Казань, и корабли ему пригодились бы. Он организовал флотилию: вооружил барки пушками и разместил на посудинах три сотни мужиков, взятых с Шермяитского завода. Флотилия получила приказ следовать до пристани Котловка, а там Емельян придумает, чего делать дальше.

До Котловки эта флотилия не дойдёт. Она угодит в засаду у деревни Бедьки. Здесь по судам с берега откроет артиллерийскую пальбу полковник Обернибесов. Мятежники ответят с барок и расстреляют весь свой боезапас, но не прорвутся сквозь огневой заслон. Тогда они прорубят брюхи своим баркам, и флот Пугачёва ляжет на камское дно.

А Пугачёв никак не мог покинуть зону горных заводов. Его армия вступила на Рождественский завод, построенный самим неистовым Акинфием Демидовым на речке Ножовке. Завод мятежники подожгли.

Камские заводы, в том числе и Рождественский, в 1773 году уже пережили первую атаку бунта. В декабре здесь заволновались приписные крестьяне, и на каждом заводе появились свои отчаянные атаманы. Они послали гонцов под Уфу к Ваньке Чике, «его высокографскому сиятельству», за манифестами. «Сиятельство» отправило на Каму команду из 800 башкир во главе с сотником Юскеем Кудашевым. Юскей прошёл по Каме, собирая отряды местных «оружных робят», и принял присягу от шести заводов: покорность выказали три Рождественских завода Демидова, казённые заводы Ижевск и Воткинск и Камбарский завод Саввы Яковлева.

Родовитый мурза, молодой Юскей перевёл манифесты Пугачёва на язык тюрки и воевал отважно. После разгрома Чики он сдастся, покается и этим избежит кары. Через сорок лет Юскей Кудашев, уже старик, уведёт четырёх сыновей на войну с Бонапартом и потом вернётся в Башкирию героем.

Пруд, плотина и площадка Рождественского завода

Во времена Пугачёва главным заводом на Каме считался Ижевский, хотя пока что он ничем особым не отличался от других крупных заводов. Ижевск изъявил «покорение», и Юскей, подобно казаку Антипову на Торе и Авзяне, попробовал наладить здесь производство оружия. Однако мастера Ижевска тоже устроили саботаж. Плавильщик неправильно смешивал руды, и чугун получался колкий и с пузырями, а заводской управитель не выдал провиант, и рабочие разошлись по деревням за хлебом. Юскей не разбирался ни в литейном деле, ни в организации заводской жизни, а потому не мог понять, почему у него ничего не выходит, хотя все очень стараются.

С Ижевского завода, спасаясь от Юскея, в декабре в Казань сбежал важный чиновник – Фёдор Венцель, командир казённого Гороблагодатского горного округа, крупнейшего округа на Урале. В Ижевске Венцель очутился случайно – приехал по делам. Казанский губернатор фон Брант приказал Венцелю возвращаться в Ижевск, из тамошних рабочих формировать деташементы и самостоятельно усмирять камские заводы – то есть делать то, что на Юговских заводах делал асессор Башмаков.

Венцель подождал, пока царские войска начнут наступление на Чику и на Пугачёва, и в начале марта отбыл из Казани в Ижевск с небольшой воинской командой гиттен-фервальтера Ивана Алымова. Голодающие заводы Камы ждали беглых командиров как избавителей от крестьянской дурости. Слыша ропот рабочих, Юскей Кудашев покидал заводы без борьбы.

Испытав, что такое бунт, рабочие уже охотно вступали в деташементы Фёдора Венцеля, Ивана Алымова и его брата Николая, секунд-майора и управителя Воткинского завода. К концу марта 1774 года деташементы очистили камские заводы от смутьянов. В апреле башкиры левого берега Камы попробовали перейти в контрнаступление на заводы, но Иван Алымов разбил башкир в сражении на мягком и мокром льду возле деревни Сайгатка.

В мае полковник Фёдор Венцель думал, что с бунтом покончено. Однако в июне Пугачёв погнал вниз по Каме вторую и куда более высокую волну бунта. Когда над камской излучиной встал дым горящего Рождественского завода, Николай Алымов собрал гарнизон Воткинска и увёл в Ижевск. Брошенный Воткинск охраняла жалкая команда «инвалидов» полковника Грязного. 24 июня «инвалиды» безропотно сдались Пугачёву. Полковник спрятался в заводском пруду в камышах, но его нашли и подняли в петле над площадью – сушиться и остывать. Хищный взор Пугачёва отыскал за лесами притихший Ижевский завод. Мятежники дошли до пристани Гольяны и повернули от Камы в чащу тёмных лесов – на Ижевск.

 

Прощальный пожар

Воткинский завод своё название получил от вотяков, хозяев этой земли.

Вотяки – это удмурты, финно-угорский народ. Они миролюбиво покорялись Волжской Булгарии и Вятской вечевой республике, Орде и Казани, Руси и России. Вотяки занимались лесными промыслами, поэтому заводы не мешали им так, как мешали крестьянам. Но где появлялись заводы, там появлялись русские, а куда приходили русские, туда приходили и попы. Попы крестили язычников-вотяков, и «новокрещены»-инородцы становились крепостными крестьянами. Заводы были опорой христианизации, поэтому доменные печи угрожали вотякам не меньше православных храмов, только угроза была не в потере промысла, а в потере свободы.

На горнозаводском Урале главный удар бунта был направлен на заводы, а в крестьянско-инородческом Поволжье – на храмы. Ижевск и Воткинск стояли на рубеже двух миров и получили вдвойне: мятежники сожгли заводы и разорили храмы, казнили и горных инженеров, и священников.

На подступах к Ижевскому заводу Пугачёв остановился в большом селе Завьялово. Крестьяне встретили анпиратора благовестом и живым двухпудовым осетром, что грузно плескался в корыте. В местных байках XX века Пугачёв лихо вкатит в село на тачанке с пулемётом и тотчас, разумеется, обрюхатит селянку. Вместе с вотяками-«новокрещенами» мятежники устроили в завьяловском храме погром. «Не гните морды!» – весело кричал Пугачёв попам, которых в петлях поднимали на ворота церковной ограды. Емельян чуял несправедливость, как магнит чует железо. Своей державе Пугачёв хотел быть костоправом, но – увы – стал костоломом.

Пугачёвщина уничтожила на Урале около пятидесяти горных заводов – половину из имеющихся. После бунта власти выплатили заводчикам щедрую компенсацию за убытки. На эти деньги заводчики отстроили и реконструировали свои предприятия. Без Пугачёва они бы не раскошелились на модернизацию

Ижевский завод работал в комплексе с Воткинским. Оба завода основал граф Шувалов, который основал и заводы на Авзяне. Земли по реке Иж граф занял самозахватом у генерала Тевкелева – попавшего в опалу идеолога Оренбургской экспедиции. Граф мечтал совершить революцию в артиллерии и придумал орудия с овальным сечением жерла – «секретные картечницы». Для отливки таких орудий ему были нужны заводы. Граф их получил – и разорил, и после смерти графа казна забрала все предприятия себе.

Полковник Венцель попытался отбить Пугачёва от Ижевска. Венцель послал на мятежников воткинскую команду Николая Алымова с тремя пушками. Воткинцы и пугачёвцы сшиблись под селом Завьялово на Казачьем лугу. Битва гремела восемь часов. Николай Алымов звал на подмогу брата, но Иван Алымов заробел и не вывел свою команду из Ижевска. Воткинцы, не выдержав натиска, побежали. Ижевский завод капитулировал. 27 июня бунтовщики заняли затихший от ужаса Ижевск. «Хотя заводские обыватели вооружённо отпор имели, ничего не защитило. Неприятель, грудью наступя, совсем завод осилил», – грустно сообщила заводская контора.

Предчувствуя поругание от «новокрещенов», ижевские попы вынесли из храма и закопали в лесу большой серебряный напрестольный крест. Мятежники перебили попов. Но крест не потерялся. Через полвека в лесу перед дровосеками вдруг с неба упадёт столб света. Сквозь корни деревьев подо мхом и суглинком засияет спрятанное распятье. Сокровище выкопают и с почётом вернут в храм, а на месте находки воздвигнут часовню. В Ижевске её будут любовно называть «Крестик».

Захватив завод, мятежники выволокли из погребов и амбаров укрывшихся офицеров, инженеров и чиновников. 42 человека взлетели в петлях к перекладинам виселиц. Были казнены и братья Алымовы. А полковника Венцеля решили не вешать, а четвертовать, и на это дело вызвались крестьяне-добровольцы. Венцеля изрубили на берегу пруда у родника, и родник с тех пор называют Полковницким.

Часовня «Крестик» в Ижевске

Над Ижевским заводом всплыла чёрная туча дыма от горящих цехов. Пугачёв уходил. Уходил из Ижевска – и вообще из горнозаводского мира. Он покорил заводы, но ничего на них не изменил. Его идея казачьей России не была ошибочной, однако для Урала она оказалась слишком простой.

Приписку крестьян к заводам власть прекратит лишь в 1804 году. Деревня вздохнёт свободно, а горные заводы взвоют, оставшись без дармовой рабочей силы. Получится, что ради прав своих граждан Россия откажется от мирового промышленного лидерства. Заводы поневоле отчаянно погребут к прогрессу – к новым технологиям, к паровым машинам.

Полузаброшенный Главный корпус Ижевского завода-дворца

Сожжённый в бунт Ижевский завод подлатают, но он не оправится и потихоньку придёт в упадок. Терять ему будет уже нечего, и в 1807 году инженер Андрей Дерябин начнёт грандиозную реконструкцию: Ижевский железоделательный завод решено будет переделать в оружейный. Вместо ветхих цехов, подпёртых жердями, вырастет грандиозный промышленный комплекс – классицистический завод-дворец с башней над прудом. Ижевский завод преодолеет все беды освобождения и превратится в титана: на два века он станет главным арсеналом державы.

 

Неоплошные

Пугачёв уходил с заводов, но пугачёвщина для них ещё не закончилось. В горах Башкирии в осаде стоял Катав-Ивановский завод компанейщиков.

У компанейщиков половина империи была из меди, половина – из железа. Кроме Белорецкого, они построили ещё четыре железоделательных завода: два на реке Катав, один на реке Юрюзань, один на реке Сим. Катав – приток Юрюзани, и три завода оказались рядом, а злополучный Сим – на отшибе. Земли под эти заводы компанейщики за гроши купили у башкир. Башкиры потом спохватились, но было уже поздно. С потерей родовых угодий не смирился только староста Юлай Азналин, отец Салавата Юлаева. И в бунт Юлай и Салават отомстили компанейщикам за двурушничество.

Едва башкиры понесли по аулам манифесты самозванца, контора Катав-Ивановского завода поняла, что быть беде. Приказчики Никита Абаимов и Иван Кондратьев взялись за организацию обороны. Они перевели к себе на завод рабочих с других заводов, собрали оружие и починили стены крепости. Приписные крестьяне Катава и Юрюзани шумели о победах воскресшего государя и о вольностях, которые он дарует, но отряд рабочих прошёлся по деревням, похватал самых рьяных, заковал в цепи и отослал в Уфу.

Зиму заводы простояли настороже, однако битвы громыхали где-то вдали. В начале мая 1774 года Михельсон отбил войско Юлая и Салавата от завода Сим. Но Михельсон ушёл, а башкиры остались. 23 мая отряды Юлая обрушились на Сим и завалили его изрубленными трупами. Бойня была такая, что приказчики Катав-Ивановского завода открестились от мысли сдаться и написали хозяевам письмо: «мы против злодеев единодушно удерживаемся до последней крови капли стоять неоплошно».

12 июня башкирский полковник Аминь Абраев повёл свою конницу на штурм Катав-Ивановска. Заводская крепость находилась под скалой. Башкиры сыпали сверху стрелами и пулями, но заводчане, втянув головы в плечи, отчаянно бабахали из пушек. Завод у плотины отстреливался, как линкор, пришвартованный к пирсу. Аминь отступил.

Ему на смену пришёл сам грозный Юлай. Старый воин, он давил мятежи в Польше и знал, как надо воевать. С ним было 1500 всадников. Катавские приказчики уже из блокады сумели переслать хозяевам ещё одно письмо. Оно кричало: «Катавский завод в атаке состоит!» Но хозяева ничем не могли помочь своим предприятиям. Князь Фёдор Щербатов, командующий всеми войсками, давно ответил на все просьбы компанейщиков о защите: нечего докучать, сами берите сабли и ступайте служить в войско, а он, князь, не пойдёт воевать, чтобы сберечь чужое добро.

19 июня Юлай направил своих воинов на приступ. Кони пронесли войско сквозь заградительный огонь завода. Башкиры с сёдел совали ружья в нижние амбразуры бревенчатых стен, палили по защитникам внутрь крепости. Заводчане голыми руками хватали ружья врагов за стволы, пиками скидывали башкир, запрыгнувших на боевые ходы. Завод отбился каким-то отчаянным чудом, и даже опытный Юлай понял, что ему не прорваться сквозь ожесточённую оборону. Юлай увёл своё войско.

За непокорство Катав-Ивановска заплатили два других завода. Жители Усть-Катавского завода успели сбежать в леса, и башкиры в Усть-Катаве убили только 12 человек, но сожгли 114 домов, цеха, амбары, пристань и 35 готовых барок. А Юрюзанский завод Юлай застал врасплох, и его батыры безжалостно вырезали на этом заводе 138 человек.

В городе Катав-Ивановск нынешний завод стоит на историческом месте – у пруда под плотиной рядом с водосбросом. Над цехами возвышается скала. С неё башкиры как на ладони видели всё, что происходит на осаждённом заводе. Видели, что здесь никто и никогда не сдастся на милость мятежникам

Башкиры обложили Катав-Ивановский завод пикетами, но штурмов больше не предпринимали. Салават посылал парламентёров с предложением о сдаче, а заводчане хватали их и запирали под замок, не отвечая ничего. Блокада Катав-Ивановского завода продолжалась четыре месяца. Воинские команды не могли прорваться к заводу сквозь бунтующие башкирские леса. Солдаты пришли в «неоплошный» Катав-Ивановск только в октябре, когда Пугачёв был уже схвачен, а власти добивали бунт по всей Башкирии.

Пруд, плотина и водосброс Катав-Ивановского завода

На Катаве ненависть крестьян к заводам куда-то испарилась. Приписные крестьяне окрестных деревень тайком помогали осаждённым рабочим. Однажды они даже привезли на завод пять пудов пороха: его в страхе бросили казаки, посланные в Катав из Уфы. Крестьяне Катава поняли: лучше заводская кабала, чем башкирская сабля. Потому что башкирская сабля взлетела над Уралом на страшную высоту праведного двухвекового гнева.