1.1. Контрразведка Российской империи в преддверии мировой войны

Начало XX века стало для России временем потрясений. Поражение в Русско-японской войне и последовавшая за ним революция 1904–1905 годов пошатнули основы самодержавия и породили в обществе страх перед будущим. В этих условиях все большую роль в жизни страны начинали играть органы государственной безопасности, призванные обеспечить незыблемость существующего строя.

Это происходило на фоне роста недоверия к Русской армии, оказавшейся не в силах противостоять японским вооруженным силам. Общественные деятели Российской империи стали ратовать за проведение широкомасштабных военных реформ, потеряв веру в боеспособность имперских войск. Издание Манифеста 17 октября дало им возможность открыто высказывать эти суждения в Государственной Думе, что подтолкнуло Николая II к началу преобразований.

В течение 1907–1912 годов в Российской армии были проведены следующие мероприятия. Во-первых, осуществлена реорганизация военного управления, способствовавшая его централизации путем сосредоточения контроля над армией исключительно в Военном министерстве. Во-вторых, введена территориальная система комплектования вооруженных сил, увеличившая их численность. В-третьих, создана Высшая аттестационная комиссия, на которую с 1906 года было возложено определение порядка назначения офицеров на высшие командные должности. В-четвертых, Военное министерство приступило к перевооружению армии современной техникой.

В ходе военных реформ помимо вооруженных сил претерпела заметные изменения и система отечественных спецслужб. Активная деятельность вражеской разведки в годы Русско-японской войны была сочтена одной из немаловажных причин поражения России. Поскольку в Российской империи не существовало единого органа по борьбе с иностранным шпионажем, отсутствие четкого разграничения «сфер влияния» в этой области между Департаментом полиции (ДП), Отдельным корпусом жандармов (ОКЖ) и Отдельным корпусом пограничной стражи, а также бессистемность контрразведывательных мероприятий в значительной степени затрудняли выявление агентов противника. Разбалансированность системы государственных учреждений в области контршпионажа вынудила царское правительство пойти на создание специальной службы военного контроля, обеспечивающей борьбу с иностранными разведками как в мирное время, так и в период военных действий.

Следует заметить, что организация профессиональной службы военной контрразведки развернулась в России не на пустом месте. Так еще в 1903 году по инициативе военного министра генерала А. Н. Куропаткина и с согласия Николая II было создано «Разведочное отделение Главного штаба» под руководством жандармского ротмистра В. Н. Лаврова. Это был, без сомнения, выдающийся для своего времени человек, которого характеризовали не только высокий профессионализм в области агентурной работы, но и «наблюдательность, дотошность, умение разбираться в людях и быстро находить выход из самых затруднительных ситуаций».

Возглавляемое им отделение представляло собой немногочисленную (всего 21 сотрудник), хорошо законспирированную организацию, не имевшую, однако, филиалов на местах. Одной из ее задач стало негласное наблюдение за деятельностью иностранных шпионов и их агентов из числа русских подданных.

Конечно, называть это учреждение полноценной службой контрразведки было бы опрометчиво, так как оно далеко не во всем соответствовало основным признакам, превращающим контршпионаж в самостоятельный вид государственной деятельности:

1) возникновение обособленного в структурном отношении органа контрразведки;

2) постановка четких самостоятельных целей и задач перед данным органом;

3) специальное нормативно-правовое обеспечение его организации и деятельности;

4) формирование специальных сил, средств, форм и методов;

5) выделение в государственном бюджете отдельных статей финансирования.

Вообще создание «Разведочного отделения» шло в общем русле развития Европейских служб внутренней безопасности, вызванных небывалым ростом международной напряженности в начале XX века. Главным фактором в данном случае являлось усиление противоречий между Великобританией и Германией, повлекшее за собой серьезную активизацию немецкой разведки, что вынуждало правительства многих европейских стран уделять большое внимание борьбе с иностранными шпионами.

Франция сосредоточила свою контрразведку в ведении «Второго бюро» Генерального штаба, образованного в 1871 году. В 1877 году в Англии с этой же целью был создан Криминалистический департамент расследований. Несколько позже подобную деятельность стал вести и Генштаб Австро-Венгрии.

Российская империя серьезно отстала как от своих противников, так и союзников на поприще организации военно-контрольных ведомств, но все же успела создать их до начала мировой войны.

Необходимость создания такой организации, по мнению А. Н. Куропаткина, определялась тем, что «совершенствующаяся с каждым годом система подготовки армии, а равно предварительная разработка стратегических планов на первый период кампании приобретают действительное значение лишь в том случае, если они остаются тайной для предполагаемого противника; поэтому делом первостепенной важности является охранение этой тайны и обнаружение преступной деятельности лиц, выдающих ее иностранным правительствам».

Для того чтобы точнее понять суть деятельности «Разведочного отделения», не лишним будет уточнить терминологический аппарат. Итак, согласно официальной трактовке начала прошлого века, военной разведкой считался «сбор всякого рода сведений о вооруженных силах и укрепленных пунктах государства, а также имеющих значение географических, топографических и статистических данных о стране и путях сообщения, производимый с целью передачи их иностранной державе».

Исходя из этого определения контрразведывательная деятельность заключалась «в своевременном обнаружении лиц, занимающихся разведкой для иностранных государств, и в принятии мер для воспрепятствования разведывательной работе этих государств в России. Конечная цель контрразведки есть привлечение к судебной ответственности уличенных в военном шпионстве лиц на основании ст. 108–109 Уголовного уложения 1903 года или прекращение вредной деятельности названных лиц хотя бы административными мерами».

К слову, названные статьи Уголовного уложения определяли наказанием за умышленный шпионаж в пользу противника смертную казнь, а за передачу секретных сведений вражеским агентам — бессрочную каторгу.

За первый же год своего существования подчиненные И. Н. Лаврова раскрыли разведывательную деятельность князя Готфрида Гогенлоэ-Шиллингсфюрста из Австро-Венгрии, немецкого барона фон Лютвица и подполковника Мотоиро Акаши, занимавшегося шпионажем в пользу Японии. Тем не менее эти результаты не были в достаточной степени оценены царским правительством, и начавшийся процесс формирования самостоятельных контрразведывательных органов Российской империи не получил дальнейшего развития вплоть до окончания Русско-японской войны.

В 1906 году в нескольких военных округах была создана сеть специальных отделений, ведавших как разведкой, так и контрразведкой. Однако совмещение этих функций в одних руках при недостаточной конкретизации целей и задач, неразработанности структурно-функциональных связей и малой численности сотрудников не позволило этим учреждениям приступить к полномасштабной борьбе с вражеским шпионажем.

К тому же законы Российской империи давали право производить обыски, аресты и предварительное дознание только работникам МВД и ОКЖ, поэтому штабным офицерам часто приходилось просить санкции на проведение оперативно-следственных мероприятий у местной полиции и жандармерии, что, конечно, затрудняло и усложняло работу. Между тем еще в 1905 году на территории России действовало до 15 германских и австрийских разведывательных организаций, и их число постоянно росло.

По данным Департамента полиции и Генерального штаба, «шпионство получило небывалое ранее развитие и в настоящее время уже не имеет, как прежде, случайного характера, а сделалось систематическим и постоянным, обнимая собою собирание самых разнообразных сведений о состоянии вооруженных сил». Вражеских агентов интересовала любая информация о «1) нравственном элементе русской армии; 2) командном составе; 3) обмундировании; 4) вооружении; 5) снаряжении; 6) воинском обучении; 7) дислокации войск; 8) воздухоплавании; 9) железных дорогах; 10) организации войск на случай войны; 11) русских крепостях; 12) интендантских складах и магазинах» и т. д.

На этом поприще активно действовали не только германские и австрийские, но и японские разведчики. Например, в подобной деятельности русскими властями обвинялось общество «Кёрюминкай», объединявшее выходцев из Страны восходящего солнца на территории Сибири и Дальнего Востока: «общество является лучшей организованной системой шпионства: все пять тысяч японцев, живущих во Владивостоке, входят в постоянную связь через общество с официальным представителем своего государства», «общество служит японскому правительству орудием для собирания через членов общества всех необходимых сведений, благодаря своей массе и в связи с работой профессиональных шпионов».

Несмотря на это, многие офицеры Русской армии были мало знакомы с методами работы иностранных разведслужб и воспринимали просьбы подданных других государств «за вознаграждение сообщать сведения, необходимые для военных целей» как форму литературного творчества, позволяющую зарабатывать по 12 копеек за строчку! В то же время Российская империя стала одним из важнейших объектов германской разведки, что требовало организации адекватного противодействия.

Тем не менее своеобразным препятствием на этом пути было отношение высших государственных чиновников к борьбе со шпионажем. В частности, по мнению небезызвестного П. А. Столыпина, «контрразведка, в сущности, является лишь одной из отраслей политического розыска». Военные же вообще считали нецелесообразным выделение в структуре силовых ведомств самостоятельного контршпионского органа, так как военный контроль воспринимался лишь как одна из форм разведывательной деятельности.

* * *

Для разрешения возникших противоречий в 1908–1910 годах состоялись два межведомственных совещания, в ходе работы которых все же было принято решение о создании в Российской империи единого органа контрразведки, непосредственно подчиненного Военному министерству, а не МВД, как предлагалось изначально. Тем не менее из-за недостатка денежных средств и бюрократических проволочек ведомства по борьбе со шпионажем получили собственный правовой статус, штатное расписание и финансовое обеспечение лишь в 1911 году после утверждения начальником Генерального штаба Я. Г. Жилинским и новым военным министром В. А. Сухомлиновым «Положения о контрразведывательных органах» и «Инструкции начальникам контрразведывательных органов». Эти документы составили нормативно-правовую базу, на основе которой развернулось строительство контрразведывательных отделений (КРО) на территории Российской империи.

Согласно «Положению» 1911 года, руководство контрразведкой было возложено на особое делопроизводство при отделе генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба, а на местах — на штабы военных округов. Задачи нового ведомства состояли в «обнаружении, обследовании, разработке и ликвидации в кратчайший срок всякого рода шпионских организаций и агентов, тайно собирающих сведения о наших вооруженных силах и вообще всякого рода сведения военного характера, дабы воспрепятствовать этим организациям и агентам действовать нам во вред». Для исполнения этих функций из государственной казны ежегодно предполагалось выделять 583 500 рублей, то есть 27 % всех «секретных» расходов Военного министерства. Немаловажно, что эти средства не подлежали государственному контролю.

Вместе с тем сторонникам «столыпинской» точки зрения все же удалось частично отстоять свои убеждения, поэтому начальниками новообразованных КРО стали назначать исключительно офицеров российской жандармерии. Этот шаг был одновременно и попыткой решить остро стоявший кадровый вопрос — ведь в империи отсутствовала система подготовки контрразведчиков, а чины ОКЖ обладали достаточным опытом агентурной работы.

Впрочем, несмотря на это, численный состав контрразведывательных отделений все равно не выдерживал никакой критики. Например, штатная численность КРО штаба Иркутского военного округа составляла всего 12 сотрудников, причем в самом Иркутске контршпионажем занимались только 5 агентов, а остальные были весьма неравномерно разбросаны по территории Сибири, организуя агентурное наблюдение за 104 подозреваемыми в шпионаже лицами. Видимо, именно ограниченность кадрового потенциала заставила местных контрразведчиков придерживаться тактики пассивного наблюдения за выявленными агентами.

Также к недостаткам принятых в 1911 году документов можно отнести и чрезмерную секретность военно-контрольной службы. Созданные на территории Российской империи одиннадцать КРО были очень сильно законспирированы, что жестко декларировалось «Инструкцией» их начальникам: «Необходимо принимать все меры, чтобы секретные агенты ни в каком случае не обнаруживали бы своего участия в работе контрразведки и никоим образом не выяснили своей роли на предварительном следствии и суде».

Если обнаруживать иностранных агентов было действительно легче «из подполья», то возбуждение уголовных дел за шпионаж и ведение судебного разбирательства по этим делам без участия контрразведчиков было практически бессмысленно. Отчасти именно из-за этого большинство «шпионских» дел не доходило до суда, а запятнавших себя иностранных подданных просто высылали за пределы страны. Так, из 150 шпионов, выявленных контрразведкой Варшавского военного округа, осуждены были только 29. В Иркутском округе процент оказался еще ниже — из почти 50 подозреваемых, в конечном счете, перед судом предстал только один — японец Х. Кимуро.

Другой причиной малого количества судебных приговоров в отношении выявленных агентов были общие недостатки Уголовного уложения, на которые обратил внимание В. А. Сухомлинов в «Объяснительной записке к проекту об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» от 3 марта 1912 года: «Наше уголовное законодательство дает возможность бороться не с самим шпионством, а лишь исключительно с его проявлениями — передачею и сообщением […] сведений о военной обороне государства». Настойчивость военного министра и его убежденность в своей правоте привели к тому, что Государственная Дума внесла соответствующие изменения в действующий законы уже через 5 месяцев — в июле 1912 года.

К главным положительным составляющим нормативных нововведений можно отнести более точную конкретизацию терминологического аппарата контрразведывательной работы. Так, шпионаж был отделен от неумышленного разглашения секретной информации, и уточнено определение сведений, составляющих военную тайну, — под ними понимались «сведения или предметы, касающиеся внешней безопасности России или ее вооруженных сил, предназначенные для военной обороны страны».

В целом можно заключить, что учреждение в 1911 году органов армейской контрразведки далеко не означало создания специализированной системы противодействия иностранному шпионажу. Во-первых, в Российской империи по-прежнему отсутствовал центральный аппарат управления военно-контрольной деятельности, координирующего борьбу с агентурой противника, но именно с момента утверждения «Положения о контрразведывательных органах» и создания КРО при штабах военных округов контршпионаж в России становится самостоятельным видом государственной деятельности.

В то же время отсутствие у службы военного контроля единого управляющего органа, а также удаленность многих КРО от Санкт-Петербурга приводили к значительному повышению уровня автономности контрразведывательных отделений. Деятельность отделений слабо контролировалась как генерал-квартирмейстерами военных округов, так и Главным управлением Генерального штаба. Что касается межведомственного взаимодействия в сфере контрразведки, то оно, по выражению историка Б. А. Старкова, «носило характер переписки по общим вопросам динамики иностранного шпионажа».

Развитие контрразведки сдерживалось и факторами чисто психологического свойства. В частности, по словам историка Н. С. Кирмеля «менталитет кадрового офицерства изначально был негативен по отношению к любому виду оперативного поиска в своей среде». Это затрудняло выявление завербованных иностранными спецслужбами высокопоставленных офицеров русской армии.

Следует признать, что таких шпионов было не так уж и мало: за период с 1911 по 1913 год отечественная контрразведка смогла задержать полковника Штейна, пытавшегося продать немцам секретные карты Генерального штаба; полковника Лайкова, предлагавшего австрийским агентам мобилизационные планы российских вооруженных сил; а также полковника Леонтьева, решившего передать иностранным разведчикам планы наступления русской армии на случай войны с Германией и Австро-Венгрией.

Между тем иностранные спецслужбы постоянно усиливали свою активность в России. Например, немецкие агенты на Кавказе в одном только 1913 году потратили на организацию разведывательной сети около 10 миллионов марок.

Судьбоносный 1914 год становился все ближе…

 

1.2. Военная контрразведка России в 1914–1917 годах

Первая мировая война стала одним из важнейших событий XX века не только для России, но и для всей Европы. Принеся немыслимые бедствия и разорения большинству европейских народов, с другой стороны, она дала мощнейший импульс развития науке, искусству, военному делу. Аналогичное влияние она оказала и на контрразведывательные органы воюющих сторон. Российская империя не была исключением.

С первых же дней войны отечественные спецслужбы столкнулись с довольно высокой активностью иностранных разведчиков. К примеру, уже в конце августа 1914 года сотрудниками Департамента полиции в непосредственной близости от Архангельска был задержан немецкий пароход, имевший на борту радиотелеграфную станцию. В том же месяце ГУГШ вскрыло шпионскую деятельность немецкого агента К. Бергхарда, работавшего под видом коммивояжера в Петрограде и Саратове.

Не бездействовала и австрийская агентура: разведшколы в Вене, Кракове и Кошице форсированно готовили профессиональных шпионов для засылки на территорию России. А в октябре 1914 года Военное министерство засекло факты участия турецких дипломатов в ведении разведывательной деятельности и развертывании панисламистской пропаганды в разных концах страны.

Поскольку начальный этап военных действий характеризовался грандиозным всплеском патриотизма в Российской империи, это наложило свой отпечаток и на особенности контршпионской работы отечественных силовых структур. Многие русские солдаты и офицеры, завербованные иностранными спецслужбами, после попадания на территорию России тотчас же шли с повинной в контрразведку. Так, например, поступил подпоручик 23-го Низовского пехотного полка Я. Колаковский, признавшийся в получении от немцев заданий по подрыву моста под Варшавой и убийству великого князя Николая Николаевича. Впрочем, несмотря на такие проявления верности присяге и долгу, случаи измены российских подданных в 1914 году также были весьма нередки. К примеру, переправкой австрийских шпионов через границу стали активно заниматься жители прифронтовой полосы, получавшие за это жалованье в размере 20 рублей.

Под воздействием официальной антигерманской пропаганды подобные случаи привели к тому, что в общественном сознании наметился «перенос комплекса отрицательных эмоций ненависти и ожесточения, связанных с образом внешнего врага, на образ врага внутреннего — „внутреннего немца“». В свою очередь, подобная экстраполяция повлекла за собой развитие шпиономании и доносительства. Жандармский генерал А. И. Спиридович отмечал, что с первых же дней войны «как-то странно сильно стали говорить в Петербурге о шпионаже немцев», а с фронта «шли слухи, что еврейское население чуть ли не сплошь занимается шпионажем». Последнее грозило превратиться в настоящую проблему, поскольку эту точку зрения разделяли даже члены Совета министров!

Высшее военное командование также попало под влияние антисемитских настроений, посчитав, что «евреи деятельно скрывают дезертиров, способствуют побегам нижних чинов и вообще стараются ослабить мощь русской армии». А если высокообразованный офицерский корпус стал воспринимать российских евреев как пособников противника, то чего же следовало ожидать от простых солдат? Согласно докладам полицейских чиновников, к концу 1914 года в действующей армии укрепилось твердое мнение, что Генеральный штаб Германии всячески использует евреев, свободно владевших немецким языком, для ведения разведывательно-диверсионной работы на территории России «из-за склонности многих из них к преступлениям всякого рода за деньги».

В итоге убежденность военных властей в наличии массового шпионажа со стороны евреев вынуждала контрразведывательные органы тратить львиную долю своего времени на детальную разработку почти каждого доноса о фактах разведывательной деятельности иудеев. По данным С. Гольдина, на начальном этапе войны евреи «фигурировали как обвиняемые или подозреваемые в 20–30 % дел, заведенных контрразведывательными отделами 2-й, 8-й, 10-й армий».

Отчасти такая ситуация стала возможной вследствие недостатков кадрового комплектования военно-контрольной службы. По свидетельству современников, в органы по борьбе со шпионажем принимались строевые офицеры и прапорщики, некоторые из которых «не имели никакого понятия ни о существе розыска, ни о технической его стороне».

Попадая под влияние предрассудков и стереотипов, такие сотрудники часто неадекватно воспринимали поставленные перед ними задачи по обеспечению безопасности войск и стратегических объектов. Страдало же от этого местное население, подозреваемое в таких тяжелых преступлениях, как измена и шпионаж, независимо от наличия или отсутствия доказательств, не говоря уже о фактической вине.

* * *

Из этого корня проистекали две главные проблемы военно-контрольной службы на начальном этапе войны. Во-первых, придание национального, и даже националистического, характера контршпионской работе. Поэтому, по словам историка Н. В. Грекова, аресты подозреваемых в шпионаже проводились не в соответствии с «наличием у контрразведки компрометирующих конкретное лицо сведений, а национальной принадлежностью» этих лиц. Это подтверждается и данными А. В. Седунова.

Во-вторых, стремление контрразведчиков поставить знак равенства между изменой и германофильством повлекло за собой составление списков прогермански настроенных россиян, приравненных к изменникам и шпионам. В данные списки попадали «директора заводов, генералы, инженеры, присяжные поверенные, студенты наряду с рабочими, людьми неопределенных профессий; были католики, православные, лютеране, буддисты, были русские, эстонцы, латыши, китайцы». При этом невиновность большинства этих лиц была очевидна, но для контрразведчиков «величина списков служила признаком продуктивности работы». Подозреваемые задерживались десятками.

Главное управление Генерального штаба, разумеется, всячески боролось с подобными проявлениями непрофессионализма собственных армейских и тыловых сотрудников. В издаваемых инструкциях и приказах подчеркивалось, что данные списки должны составляться «с самым строгим разбором, дабы в них заключались только действительно неблагонадежные […] лица, о коих имеются более или менее обоснованные сведения, что они занимаются военным шпионством», но все эти меры пропадали втуне.

Что же до полноценной борьбы со шпионажем, то велась она крайне слабо во многом из-за того, что низкий уровень подготовки многих контрразведчиков и некоторая неопределенность их полномочий не позволяла в полной мере применять классические методы работы КРО. К тому же среди ряда сотрудников военного контроля бытовало мнение, будто «шпиона по роже видать», а подобная точка зрения делала все тонкости агентурной работы попросту бессмысленными и ненужными. В результате «агенты контрразведки пошли по жандармскому пути и сумели дискредитировать все дело». Сотрудники военно-контрольной службы на фронте и в тылу арестовывали десятки подозреваемых в шпионаже, но большая часть этих людей никакой разведывательной деятельности не вела, поэтому их приходилось отпускать на свободу.

Эти факты не отрицают того, что агенты военной контрразведки на некоторых участках фронта, столкнувшись с активной работой вражеских шпионов, показали довольно высокую квалификацию в деле их обнаружения и обезвреживания. Например, военным контролем 3-го кавалерийского корпуса в январе 1915 года была задержана группа разведчиков, распространявших среди солдат корпуса антивоенные пропагандистские прокламации.

Несмотря на подобные частные случаи, к весне 1915 года генерал-квартирмейстер ставки Ю. Н. Данилов констатировал полный развал фронтового контршпионажа. Исследуя причины сложившейся ситуации, генерал М. Д. Бонч-Бруевич сделал ряд неутешительных выводов. Во-первых, «контрразведывательные отделения обычно не знали, какую именно операцию развивает фронт, армия, корпус […], поэтому они и не могли представить себе, какие именно районы наиболее нуждаются в прикрытии их контрразведкой». Во-вторых, «руководство контрразведкою уходило от начальников штабов, а это имело своим последствием полную оторванность контрразведки от оперативной деятельности войск». В-третьих, КРО «не имели представления о системе шпионажа со стороны противника», поэтому их работа «сводилась к улавливанию случайно попавшихся разведчиков и шпионов».

Серьезные вопросы вызывала структурная подчиненность местных КРО и нормативная база борьбы с разведками противника: «С объявлением войны контрразведывательные органы штабов армий и военных округов на театре военных действий, естественно, вышли из ведения Главного управления Генерального штаба, перейдя под общее руководство штабов армий фронтов и отдельных армий. Причем, по-видимому, основы положения о контрразведывательных отделениях не соблюдаются и многие из таковых отделений […] вовсе этих положений не имеют. Между тем для успешности контрразведки необходимо, чтобы все органы ее как на театре военных действий, так и все его руководствовались какими-либо общими основаниями и поддерживали в известной степени связь между собой».

* * *

По мнению современных исследователей, весь начальный период войны отечественные контрразведывательные структуры вынуждены были работать по собственным правилам и принципам, как, например, КРО Двинского военного округа, функционировавшее на основе специальных «Правил о ведении контрразведки», разработанных П. Г. Курловым. Это, безусловно, снижало уровень взаимодействия между военно-контрольными органами, а значит, и уровень общей работы. Отдельный успехи, как задержание австрийского шпиона Ф. С. Посовина, были в большей степени достигнуты благодаря личным качествам контрразведчиков, а вовсе не эффективности службы в целом.

Забегая вперед, отметим, что в дальнейшем опора на личные достоинства сотрудников военного контроля была даже законодательно закреплена в «Инструкции наблюдательному агенту контрразведки». Согласно данному документу, «каждый агент должен быть идейно предан делу контрразведки, т. е. все его стремления должны быть направлены исключительно на это дело. Он неусыпно обязан обращать внимание на окружающих его лиц, знакомиться с жизнью всякого, быть разговорчивым в публичных и других местах, читать газеты и вообще быть деятельным и наблюдательным». Как говорится, комментарии излишни.

Однако дальше так продолжаться не могло — необходимость реформы назрела. Суть ее сводилась к пересмотру нормативно-правовой базы контрразведки. В первую очередь, для выполнения этой задачи в апреле 1915 года в Петроград руководителями региональных военно-контрольных учреждений были направлены все документы, регламентировавшие их работу. На основе глубокого анализа этих «инструкций», «правил» и «положений» Ставкой при непосредственном участии генерала М. Д. Бонч-Бруевича, а также ряда сотрудников ГУГШ было разработано и утверждено «Наставление по контрразведке в военное время» от 6 июня 1915 года. Позволю себе процитировать отдельные фрагменты данного документа.

Согласно статье 1: «Общая цель контрразведки заключается в обнаружении, обследовании, разработке и ликвидации в кратчайший срок — как в районе, занятом нашими войсками, и его ближайшем тылу, так и вообще на всей территории государства — всякого рода шпионских организаций и агентов, тайно собирающих сведения о наших вооруженных силах и вообще всякого рода сведения военного характера, дабы воспрепятствовать этим организациям и агентам действовать нам во вред».

Статья 3 гласила, что «Специальными органами контрразведки служат: контрразведывательные отделения штабов армий, входящих в состав фронтов, штабов фронтов, штабов военных округов на театре военных действий, штабов отдельных армий, штабов внутренних военных округов вне театра военных действий и Главного управления Генерального штаба».

А в статье 33 декларировались следующие положения: «Контрразведка, всеми мерами стремясь к достижению общей цели, указанной в ст. 1. данного наставления, в частности должна: а) ограждать войска, штабы, управления и заведения, обслуживающие армию, от проникновения в них агентов противника; б) освещать по получении особых указаний генерал-квартирмейстера личный состав штабов, управлений, учреждений и заведений; в) заблаговременно обнаруживать готовящиеся забастовки на заводах и фабриках, изготавливающих необходимые для армии и флота предметы и материалы».

Кроме прочего, в «Наставлении» оговаривались вопросы полномочий, структурной подчиненности и форм делопроизводства КРО. Этот документ, несмотря на ряд недостатков, отмеченных такими исследователями, как В. Н. Венедиктов, А. С. Яковлев и А. А. Зданович, в целом оказал позитивное влияние на эволюцию отечественной контрразведывательной службы. Нормативная составляющая работы военного контроля была унифицирована, а опора борцов со шпионажем на «Наставление» в повседневной деятельности помогала избежать разнообразных недоразумений в процессе осуществления агентурных мероприятий.

* * *

Тем не менее ни «Наставление по контрразведки в военное время», ни «Инструкция наблюдательному агенту контрразведки», утвержденная 6 июня 1915 года не смогли искоренить изъяны КРО, впоследствии подмеченные директором Департамента полиции Р. Г. Молловым. Военно-контрольные органы оставались глубоко законспирированными учреждениями, что подтверждалось некоторыми положениями вышеупомянутой «Инструкции»: «Наблюдательный агент должен прибегать к личному задержанию подозреваемых, […] лишь в крайних случаях, поручая таковые при малейшей к тому возможности жандармским чинам или общей полиции, имея в виду, что задержание упоминаемых лиц самим агентом может обнаружить принадлежность последнего к контрразведке». То есть ведущей функцией контрразведывательной службы было определено лишь выявление вражеских агентов и координация действий по их обезвреживанию, что в значительной степени снижало значимость подобной организации.

Ввиду этих факторов далеко не все контрразведчики одобрили новые документы. Сотрудники столичного КРО, например, были недовольны ограничением своих полномочий противодействием лишь военной разведке противника, а экономический и дипломатический шпионаж выпадали из сферы ответственности контршпионских ведомств. По их словам, контрразведывательные отделения «влачат малополезное существование, так как деятельность их направлена исключительно лишь на борьбу с военным шпионством… И если иногда деятельность этих органов является успешной, то в большинстве случаев благодаря лишь постоянной и энергичной помощи жандармских управлений и охранных отделений, а также перлюстрационным данным, поступающим в ГУГШ».

С этим не во всем можно согласиться, поскольку условия мировой войны далеко не благоприятствовали формированию столь разностороннего органа безопасности, а его создание повлекло бы за собой необходимость решать огромное количество управленческих конфликтов с полицией и жандармерией. Да и получившиеся в ходе такой реорганизации учреждения были обречены на излишнюю бюрократизацию и громоздкость руководящего аппарата вследствие чрезмерного количества функций и обязанностей. Подобного рода требования не отвечали интересам молодой российской контрразведки и вполне могли поставить крест на ее самостоятельном динамичном развитии.

К тому же при выдвижении лозунгов расширения сферы ответственности КРО не учитывалась известная мудрость: «Лучшее — враг хорошего». Ведь даже по признанию противников России, отечественная система противодействия иностранным спецслужбам была одной из лучших в Европе и опередила в своем развитии, скажем, немецкую контрразведку минимум на три года. Историк спецслужб Л. С. Яковлев так сформулировал главное преимущество российских контршпионских ведомств по сравнению с их зарубежными аналогами: «удачно был выбран принцип создания самостоятельных органов контрразведки. Они создавались не в системе политического розыска, а отдельно от нее. Это создавало для контрразведки определенный положительный имидж и гарантировало ограждение от занятий несвойственными ей функциями».

Однако желание военного командования во что бы то ни стало исправить имеющиеся в военно-контрольной службе недостатки до окончания Первой мировой войны в дальнейшем привело к созданию целого ряда комиссий и проектов по реформированию контрразведки. Первая из них относится к 1915 году, когда по инициативе Р. Г. Моллова и при содействии нескольких высокопоставленных сотрудников Министерства внутренних дел была составлена «Записка о мерах борьбы со шпионством».

В данном документе, представляющем собой интереснейший источник по истории российских спецслужб, отмечалось следующее: «контрразведывательные бюро, будучи учреждениями нелегализованными, должны работать как бы из подполья и скрывать свою деятельность и существование даже от воинских частей», в то время как «борьбу со шпионажем нужно сделать открытой, популяризировать ее, придать ей патриотический характер», вовлечь в контршпионскую деятельность «все слои общества, все правительственные учреждения независимо от того, к какому они принадлежат ведомству».

Эти утверждения, конечно, носят весьма спорный характер, так как привлечение широких слоев населения к борьбе с профессиональными агентами иностранных разведслужб при всех очевидных преимуществах в области сбора информации автоматически приводило к повсеместному росту шпиономании в стране, что было доказано историком Н. В. Грековым и подтверждалось всей контрразведывательной практикой спецслужб Российской империи.

Другим небезынтересным предложением Моллова была передача КРО в подчинение губернским жандармским управлениям (ГЖУ), хотя сам автор подчеркивал, что «к жандармским чинам военная среда вообще относится недружелюбно». Данный проект, по-видимому, должен был способствовать легализации контрразведывательных отделений и преодолению их структурной оторванности от других силовых ведомств России. Тем самым провозглашался курс на интеграцию контршпионской службы в систему политического сыска, что вряд ли было целесообразно. Ведь самым очевидным последствием утверждения данного предложения стала бы утрата отечественной контрразведкой своего главного достоинства — независимости, о чем уже говорилось выше. Скорее всего, аналогичная точка зрения разделялась и высшим военным руководством страны, поэтому проект был отвергнут.

Тем не менее работа подчиненных Моллова все же не была безрезультатной. Как верно заметил историк В. М. Мерзляков, сотрудники Департамента полиции и МВД одними из первых обратили внимание, что эффективной борьбе со шпионажем мешало «отсутствие реальной исполнительной власти у начальников КРО […], ибо санкцию на оперативные действия они должны были получать у чинов Генерального штаба, состоящих при соответствующих генерал-квартирмейстерах или у самих генерал-квартирмейстеров в случае необходимости наблюдения за офицерами. Начальнику КРО, как правило младшему офицеру, „добраться“ до генерала, загруженного текущей штабной работой, было непросто», следовательно, ни о какой оперативной контршпионской работе на фронте не могло быть и речи.

Некоторые генерал-квартирмейстеры, вынужденные заниматься решением контрразведывательных проблем, отправляли командованию доклады с просьбами дать им возможность «заниматься стратегическими вопросами». Если же сотрудники армейских и фронтовых штабов уделяли чрезмерно большое внимание военному контролю, то часто «забывали все свои остальные прямые обязанности».

Кроме принятия «Наставления по контрразведке в военное время» 1915 год остался в истории отечественных спецслужб еще и как год основания профессиональной военно-морской контрразведки. В конце сентября морской министр адмирал И. К. Григорович направил руководителю Военного министерства генералу А. А. Поливанову проект «Положения о морских контрразведывательных отделениях», выработанный Морским Генеральным штабом (МГШ). Согласно этому «Положению» на территории России учреждались 5 КРО: Балтийское, Черноморское, Тихоокеанское, Беломорское и Финляндское.

Задачи нового ведомства были определены как «борьба с военно-морским шпионством и вообще воспрепятствование тем мерам иностранных государств, которые могут вредить интересам морской обороны империи». То есть деятельность морских органов военного контроля должна была быть направлена не только на пресечение сбора секретной информации вражеской агентурой, но также на противодействие диверсионным и пропагандистским акциям иностранных шпионов, что выгодно отличало военно-морской контроль от его армейских аналогов.

Однако не обошло и без недостатков. К примеру, ведение контрразведывательной деятельности на местах возлагалось на сотрудников жандармских команд, что не может быть признано положительной практикой, так как местные жандармы оказались в подчинении одновременно двух силовых ведомств — ОКЖ и МГШ. В то же время отсутствие в вышеназванном «Положении» четко обозначенных форм взаимодействия военно-морского контроля с Департаментом полиции и Отдельным корпусом жандармов в дальнейшем привело к совершению контрразведчиками ряда ошибок, самой известной из которых стало печально знаменитое «дело „аскольдовцев“».

Толчком к этому делу послужило донесение начальника Архангельского ГЖУ, согласно которому моряки крейсера «Аскольд», находящегося на ремонте в Тулоне, готовились поднять на корабле бунт после его выхода в море. Дело было передано в Морской Генеральный штаб. В ночь на 21 августа 1916 года на крейсере произошел взрыв в кормовом погребе 75-миллиметровых снарядов. Несмотря на незначительность повреждений, взрыв был сочтен попыткой диверсии.

В ходе расследования комиссией, в состав которой вошли столичный военный следователь подполковник И. Найденов и офицеры корабля, было установлено, что взрыв был подготовлен по заданию германской разведки унтер-офицером И. М. Андреевым, сбежавшим с крейсера за 3 дня до диверсионной акции. Исполнителями были признаны четверо матросов крейсера, которым был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение 15 сентября 1916 года в Мальбурске. Впоследствии выяснилось, что унтер-офицер И. М. Андреев к взрыву причастен не был, а расстрел матросов был необоснован ввиду недоказанности обвинений.

* * *

Несмотря на общие особенности и общие недостатки, анализ источников свидетельствует, что развитие военно-морской контрразведки на каждом российском флоте представляло собой самостоятельный процесс, поэтому органы морского контршпионажа на Черном, Охотском, Балтийском и Белом морях сильно отличались друг от друга.

Что касается Беломорского, Финляндского и Балтийского КРО, то их отличительной чертой служил факт отделения контрразведывательной службы от разведки с момента ее основания и до конца мировой войны, а это, без сомнения, нужно считать достоинством. Кроме того, хотя морская разведка в России и не являлась основным видом немецкого шпионажа вследствие общей пассивности русского флота, военно-морской контроль на Европейском Севере столкнулся с серьезной активностью кайзеровских агентов, использовавших такие методы, как минирование кораблей и диверсии.

Вот лишь некоторые факты, наглядно демонстрирующие высокую степень угрозы Русскому Северу со стороны немецких и австрийских разведчиков. В мае 1916 года в собирании сведений военного характера был уличены русский подданный из норвежцев О. Нильсен и торговец Сканке. 6 июля 1916 года в городской черте Архангельска по «невыясненным причинам» произошел пожар, уничтоживший крупные запасы экспортных и импортных товаров. В сентябре того же года сгорела кабельная станция в Александровске, обеспечивавшая телеграфное сообщение России с Англией. Причины пожара так и не были установлены, но он, скорее всего, был следствием диверсионного акта.

В октябре 1916 года в Архангельске у причала № 20 во время разгрузки, произошел взрыв парохода «Барон Дризен», прибывшего на Север прямым рейсом из Нью-Йорка с грузом военного снаряжения. На борту судна находилось 1600 т взрывчатых веществ, поэтому разрушения в порту были очень значительными. Повреждены оказались пароходы «Рекорд» и «Earle of Farfor», были уничтожены электростанция, а также десятки жилых домов и складских помещений, погибло и пропало без вести около тысячи человек, а число раненых составило 1166 человек. Газета «Новое время» от 30 октября 1916 года писала по этому поводу следующее: «Начато следствие для исследования причины взрыва на пароходе „Барон Дризен“, причем власти уже в настоящее время имеют серьезные основания предполагать наличие злоумышления, организованного германскими эмиссарами».

Следственная комиссия пришла к выводу, что взрыв был подготовлен по заданию германской разведки боцманом П. Полько, против которого было возбуждено уголовное преследование. На суде боцман признался, что в Нью-Йорке был завербован германской разведкой и получил аванс за организацию взрыва на пароходе. Во время разгрузки судна в Архангельском порту он подложил в носовой трюм парохода бомбу с часовым механизмом. В итоге П. Полько был приговорен к смертной казни через повешение.

Финляндское КРО помимо выполнения своих основных обязанностей было вынуждено принимать участие в разоблачении финских националистических организаций, так как эти тайные общества спонсировались германскими спецслужбами и использовались ими для организации полноценных разведывательно-диверсионных акций против русских и союзных военных кораблей на Балтике. То есть здесь контрразведка плотно смыкалась с политическим сыском. Опасность для местных вооруженных сил Российской империи представляла и деятельность солдат финского егерского батальона, сражавшегося в составе немецкой армии. В воспоминаниях генерала П. Талвела, проходившего военную подготовку в этом подразделении, содержится информация о том, что во время войны агентурной деятельностью и подрывными работами в Финляндии и на Кольском полуострове занимались 38 егерей.

Наиболее известными акциями финских диверсантов являлись взрыв склада военного имущества в Финляндии в июне 1916 года и попытка взорвать 5 принадлежащих Антанте судов, стоявших в финских гаванях. А информационные сводки, направляемые подпольщиками в Германию, содержали точную информацию о численности русских войск и местах их дислокации. В итоге контрразведчики стали оказывать всемерную поддержку Финляндскому ГЖУ, объявившему в розыск почти 300 человек. В дальнейшем по этому делу одной только контрразведкой было привлечено 45 финнов, 12 из которых были студентами Гельсингфорского университета.

На Черноморском флоте (ЧФ) ситуация была диаметрально противоположной. Начнем с того, что еще в 1915 году местное КРО получило собственное нормативно-правовое обеспечение, имевшее мало общего с «Положением о морских контрразведывательных отделениях». Задачи, структура и штатное расписание Черноморского военно-морского контроля определялись «Положением о разведывательном и контрразведывательном отделениях штаба ЧФ», утвержденным начальником штаба ставки генералов М. Н. Алексеевым.

Одним из главных вдохновителей идеи создания этого документа был офицер штаба ЧФ капитан I ранга К. Ф. Кетлинский, то есть инициатива отказа от навязанного Морским Генеральным штабом «Положения» исходила «снизу». Подобное проявление сепаратизма на флоте могло быть логически обосновано только несоответствием местных условий борьбы со шпионажем провозглашаемым «сверху» принципам работы КРО, но ничего такого на Черном море не существовало. Поэтому сознательное дистанцирование южной контршпионской службы от разработанных в столице правил и инструкций в дальнейшем сыграло роковую роль. Однако обо всем по порядку.

Трактовка целей и задач флотской контрразведки в утвержденном М. Н. Алексеевым документе несколько отличалась от «Положения» разработанного Морским Генштабом: «Целью учреждения контрразведывательного отделения Штаба Черноморского флота является охранение Черноморского флота, военных портов, учреждений и заведений Морского Ведомства Черноморского побережья от иностранного соглядатайства». Таким образом, морские контрразведчики на Юге России сознательно ограничили свои полномочия борьбой с вражескими разведками, что не замедлило сказаться на уровне обеспечения безопасности флота.

Ни Севастопольское ГЖУ, ни агенты военно-морского контроля не смогли предотвратить гибель новейшего российского линкора «Императрица Мария». Несмотря на то, что не было найдено прямых доказательств непосредственного участия вражеских диверсантов в этой трагедии, среди матросов ходили слухи, будто «взрыв был произведен злоумышленниками с целью не только уничтожить корабль, но и убить командующего Черноморским флотом, который своими действиями за последнее время, а особенно тем, что разбросал мины у Босфора, окончательно прекратил разбойничьи набеги турецко-германских крейсеров на побережье Черного моря».

Слухи при этом имели под собой вполне реальную основу, так как предупреждения об интересе немцев к этому кораблю были направлены в МГШ еще в апреле 1915 года, то есть за много месяцев до катастрофы. Предотвратить данный теракт местные контрразведчики не смогли по нескольким причинам, главными из которых были слишком поздние сроки формирования КРО (октябрь 1916 года) и неспособность работников военно-морского контроля наладить качественное взаимодействие с контрразведывательными пунктами (КРП) Департамента полиции, охватывавшими своей деятельностью районы Одессы, Николаева, Новороссийска и Батума.

Не меньшую роль сыграл и отказ от принятия на вооружение «Положения о морских КРО», обязывавшего контрразведчиков предотвращать диверсионные акты на флоте. Эта ошибка стоила жизни 228 матросам «Императрицы Марии», а Российская империя потеряла один из мощнейших боевых кораблей. Одной-единственной диверсии оказалось достаточно для изменения баланса сил на Черном море, были сорваны планы А. В. Колчака по овладению турецкими проливами. Это стало печальным доказательством той непреложной истины, что именно грамотное составление нормативных документов, в конечном счете, определяет общую эффективность практически всех органов безопасности.

Таким образом, проанализировав историю становления, развития и функционирования органов военноморской контрразведки России в 1915–1916 годах, можно сделать суммарный вывод, что поздние сроки формирования военно-морского контроля, несовершенство его организационной структуры и недостатки нормативно-правовой базы обусловили довольно низкий уровень борьбы с вражеским шпионажем и диверсионной деятельностью на большинстве морских ТВД в Европе.

* * *

В несколько иные обстоятельства попала армейская контрразведка. Ее сотрудники, приспособившись к условиям мировой войны, к 1916 году приступили к активному и весьма массовому обезвреживанию вражеских агентов. Если в начальные годы войны всеми армейскими КРО было задержано около 90 германских шпионов, то за неполные три месяца 1916 года только контрразведкой Юго-Западного фронта было арестовано 87 агентов, а КРО 7-й армии смогло выявить еще 37 разведчиков. Кроме того, в расположении 3-го кавалерийского корпуса был задержан австрийский шпион С. А. Пукача, на Западном фронте — генерал-майор Грейфен, а в Петрограде — банкир Д. Рубинштейн, заподозренный в связях с немецкими промышленниками.

Вполне возможно, что последнее обвинение было не совсем обоснованным, а явилось прямым следствием антисемитской направленности в работе КРО начального этапа войны. Ведь реформирование нормативно-правовой базы не смогло полностью искоренить эту пагубную черту в деятельности контршпионских ведомств Российской империи. Даже в конце 1915 — начале 1916 годов в официальных военных документах продолжали фигурировать следующие формулировки: «Предписываю предпринять безотлагательные меры к прекращению разъездов и путешествий евреев в районе от австрийской границы до Днестра. […] Нарушителей же арестовывать». Хотя, справедливости ради, необходимо заметить, что таких фактов становилось все меньше.

Помимо задержания вышеупомянутых агентов, контрразведкой были достигнуты определенные успехи на поприще вскрытия шпионской деятельности иностранных торговых фирм в России. В разных регионах страны были заведены уголовные дела против фирм «Ферстер и Геппенер», «Гергард и Гей», «Книп и Вернер», «Гейдеман», «Шмидт» и др.

Тем не менее всех этих успехов, по мнению как военного командования, так и российского общества, было недостаточно. По словам известного общественного деятеля И. Солоневича, контрразведка работала «скандально плохо». Эту точку зрения разделяли многие обыватели, поскольку большинство из них не имели точных данных о секретной деятельности военного контроля. Выводы делались ими на основе слухов, сплетен и информации о нескольких шпионских скандалах, связанных с военным министром В. А. Сухомлиновым и председателем Совета министров Б. В. Штюрмером. Свою роль сыграли и не утихавшие разговоры о шпионаже фаворита Николая II Г. Распутина и императрицы Александры Федоровны (Алисы Гессен-Дармштадтской) в пользу немцев.

Исходя из этого информационный вакуум, царивший вокруг работы контрразведки, вполне может служить своеобразным оправданием ошибочности общественного взгляда на военно-контрольную службу. К примеру, во избежание подобной ситуации спецслужбы Великобритании еще в октябре 1914 года сделали следующее заявление: «По причине естественного беспокойства, проявляемого общественностью, в связи со шпионской системой, на которую в значительной степени рассчитывала Германия, мы считаем целесообразным кратко сообщить о согласованных мерах, принятых Министерством внутренних дел вместе с Адмиралтейством и Военным министерством в этой области. Больше нет необходимости сохранять в секрете от общественности этот факт, который должен был храниться в тайне до сего момента».

Так оперативная и своевременная работа английской контрразведки по формированию общественного мнения способствовала предотвращению естественным образом возникающих конфликтов между спецслужбами и обывателями, что выгодно отличало ее от коллег в Российской империю.

Однако суть проблемы заключалась в том, что аналогичные негативные суждения были широко распространены и в среде профессиональных военных: «Не только в том штатском обществе, в котором я постоянно вращался, не имели никакого представления о контрразведке, ее назначении и цели, но и среди военных было весьма смутное понятие о сущности этого крайне сложного и необходимого учреждения».

Недовольство работой контршпионских органов на фоне повышения качества их деятельности принимало все большие масштабы. Кульминацией этой парадоксальной ситуации стал доклад генерал-квартирмейстера штаба Юго-Западного фронта генерала Н. Духонина своему непосредственному начальству, в котором отмечалось, что контрразведка фронта действует безуспешно: «Контрразведывательное отделение не дало за время войны сколько-нибудь останавливающего внимания материала. Возникавшие дела оказывались по обследованию и разработке не шпионскими и были ликвидированы; обследование и разработка материала, полученного отделением, иногда давали некоторые данные уличающего характера, но, главным образом, касались дел незначительных и в большинстве передавались в контрразведывательные отделения других округов и армий. Были случаи явно погасших дел, вследствие недостаточности, и, главным образом, несвоевременности их обследования и разработки; ликвидация дел в кратчайший срок, тесно связанная с качествами разработки первоначально добытых сведений, не могла быть при вышеназванных условиях успешной».

Вынеся столь неутешительное суждение, Духонин предложил свой выход из создавшихся обстоятельств, который он видел в «ограничении круга ведения контрразведывательного отделения исключительно делами, имеющими отношение к контрразведке», более строгом подборе служащих и секретной агентуры, налаживании более широкого взаимодействия с ГЖУ и полицейскими структурами.

Большинство этих мер были вполне рациональны, но на практике малоосуществимы. Вообще представляется не совсем ясным, каким образом КРО Юго-Западного фронта должно было «придать более широкое развитие контрразведывательным пунктам» и «насадить во всех важнейших местах» секретную агентуру, учитывая, что его личный состав насчитывал чуть более 60 человек, а на вербовку осведомителей отводилась символическая сумма в 1500 рублей в месяц. Для сравнения — в тылу на аналогичные нужды отдельные КРП тратили по 1700 рублей при несопоставимых масштабах и значимости работы.

Что же до требования любыми мерами ограничить сферу ответственности органов контрразведки, то это была очередная крайность весьма популярная у генерал-квартирмейстеров Русской армии. Аналогичные требования отстаивал и М. Д. Бонч-Бруевич, курировавший работу КРО Западного фронта. Эта позиция логически вытекала из первой статьи утвержденного летом 1915 года «Наставления по контрразведке в военное время». Однако практика показала, что частичное вмешательство некоторых военно-контрольных органов в несвойственные для них области (политический сыск, секвестрование имущества и т. д.) было напрямую связано с расширением информационного пространства контрразведывательной службы, позволявшего ей получать сведения о разведывательно-диверсионной деятельности иностранцев из самых разнообразных источников. Иными словами, как писал начальник КРО Северо-Западного фронта генерал Н. С. Батюшин, объектом работы контрразведки должны являться все сферы «материальной и духовной деятельности народов».

Условия Первой мировой войны наиболее благоприятствовали постепенному расширению задач военного контроля, так как противники Российской империи использовали против нее разнообразные формы и виды разведывательной работы, как, например, политический шпионаж. К примеру, по данным ГУГШ, немецкое командование в 1916 году направило в Россию группу агентов с целью ведения «агитации по возбуждению революционного движения» на военных заводах и других промышленных предприятиях.

Общий вывод был таков: «Шпионство не только имеет тесную связь с политическим движением в России, но можно с известной достоверностью сказать, что оно даже питает таковое движение», а это требовало значительной диверсификации контрразведывательной работы.

* * *

Возложение дополнительных обязанностей на уже существующие КРО, с трудом справлявшиеся даже со своими непосредственными обязанностями в силу перегруженности, было нецелесообразно. Поэтому в 1915–1916 годах отечественные контрразведывательные отделения активно приступили к массированному созданию своих региональных филиалов. В частности, центральная контрразведка Иркутского военного округа сформировала 14 местных КРП, к числу которых относились Читинский, Омский и Харбинский.

Оформление столь разветвленной сети военно-контрольных учреждений требовало решения кадровых вопросов по их комплектованию. Нередко в течение нескольких месяцев штаты контрразведывательных пунктов увеличивались в 1,5–2 раза, а столь быстрый рост при общей нехватке в стране специалистов в области борьбы со шпионажем привел к назначению на ответственные посты в КРП мало подготовленных для этой работы офицеров.

Некоторые из них, как, например, ротмистр Н. Я. Чихачев, занимались арестами российских подданных «по обвинению в политической неблагонадежности», напрямую вторгаясь в сферу ответственности ГЖУ, что вызывало развитие параллелизма в работе различных служб внутренней безопасности. Неквалифицированность многих сотрудников контрразведки не позволяла им уловить тонкую грань между противодействием политическому шпионажу и политическим же сыском, между предотвращением провоцированных немецкими агентами забастовок и борьбой с рабочим движением. Все это дискредитировало отечественную военно-контрольную службу, создавая весьма предвзятое отношение к ней не только современников, но и многих историков.

В частности, Н. В. Грековым было высказано мнение, что процесс эволюции военного контроля Российской империи к концу 1916 года «определялся уже не реальными потребностями армии и страны, а внутренней динамикой самого процесса», то есть контрразведка замкнулась сама в себе. С этим тезисом сложно согласиться, учитывая, что контршпионаж в любом государстве выполняет лишь ресурсосберегающие функции и даже в условиях военных действий не может иметь самодовлеющего характера.

При этом руководители военно-контрольных органов при проведении любых преобразований всячески обосновывали необходимость реформ с позиции повышения качества контрразведывательного обеспечения действующей армии, тыла и различных государственных учреждений. Так, например, поступил начальник КРО штаба Петроградского военного округа подполковник В. Якубов, аргументируя насущную потребность развития системы внешнего контршпионажа в Скандинавии.

В его докладе на имя главы штаба округа от 25 июня 1916 года отмечалось следующее: «Считая, что борьба с иностранным шпионством имеет своей целью не только принятие тех или иных общих мероприятий, препятствующих развитию в пределах России иностранного соглядатайства […], но, главным образом, агентурное освещение деятельности вражеских разведывательных органов и отдельных лиц за границей и в империи, полагалось бы особенное внимание в деле борьбы с иностранным военным шпионством уделить развитию местной и заграничной агентурной сети». Усиление внешней контрразведки также проходило в общем русле диверсификации работы КРО, будучи направленным на повышение их эффективности.

Параллельно с этим началось и исправление недостатков организационной структуры военно-морского контроля. В частности, в январе 1917 года был образован Мурманский особый морской контрразведывательный пункт во главе со штабс-капитаном А. Петровым. Этот КРП был первым в своем роде, и в дальнейшем его, видимо, собирались преобразовать в самостоятельное КРО, однако существенные коррективы в планы Морского Генштаба внесла Февральская революция.

 

1.3. Отечественная контрразведка в период революционных потрясений (февраль 1917 — июль 1918 г.)

В феврале 1917 года в России пала монархия, не выдержавшая тягот мировой войны. К власти в стране пришло Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым. Одновременно с этим свержение самодержавия стало катализатором создания по всей стране различных общественных организаций, наиболее многочисленными и влиятельными из которых были Советы рабочих и солдатских депутатов (СРСД). Так в России оформились два основных носителя революционного процесса, являвшиеся выразителями демократических тенденций. Отныне судьба отечественных контрразведывательных структур зависела от позиции руководителей данных учреждений.

В первые послереволюционные месяцы политика большинства Советов была направлена на распространение своего влияния почти на все сферы управления страной. Такой сферой стала и служба внутренней безопасности России, ведущими элементами которой к 1917 году были органы политического сыска и контрразведки.

Одной из немаловажных задач повсеместно создаваемых Совдепов было провозглашено противостояние попыткам реставрации в России монархии. Поскольку данный вид деятельности является одним из составных элементов системы государственной безопасности, можно сделать вывод, что произошло закрепление за советскими учреждениями функции обеспечения внутренней безопасности России. На практике это нашло свое отражение в создании под эгидой Советов разнообразных правоохранительных органов.

В Петрограде реализация данных функций была возложена на милицию, целью которой являлась как охрана правопорядка, так и защита завоеваний революции. В Свеаборге при местном Совете существовала Секция охраны народной свободы. А на Европейском Севере России был создан «комитет общественной безопасности», взявший на себя обеспечение охраны Архангельского порта и поддержание порядка в городе.

Однако, несмотря на региональные особенности данного процесса, для всех местных Советов был характерен один вид деятельности — упразднение органов политического сыска России: Департамента полиции МВД и Отдельного корпуса жандармов. Причем эта деятельность встречала полную поддержку Временного правительства, законодательно закрепившего ликвидацию полиции и ОКЖ. По словам начальника КРО штаба Петроградского военного округа Б. В. Никитина, революция «с корнем вырвала не только политическую полицию, но все органы государства, ограждающие общество от всякого рода нарушений закона». Таким образом, Февральская революция спровоцировала начало распада едва сложившейся системы правоохранительных органов Российской империи.

* * *

Одной из немногих отечественных силовых структур, уцелевших в период революционных потрясений, стала служба военной и военно-морской контрразведки.

Что касается армейских органов по борьбе со шпионажем, то управление и контроль ими были возложены на Военное министерство. А по отношению к военно-морской контрразведке было принято следующее решение: «Отпускать Морскому министерству потребные на ведение морской контрразведки в 1917 году суммы из казны в пределах ассигнованных на эту надобность, согласно положению бывшего Совета министров от 29 января 1917 года, 585 320 рублей, с тем, чтобы самое расходование указанных сумм, без его оглашения, производилось по правилам, выработанным начальником Морского Генерального штаба, по соглашению с государственным контролером»2. Таким образом, контрразведка не только не была ликвидирована новой властью, но даже не утратила прежнего уровня финансирования. Отчасти это было связано с тем, что Временное правительство приняло решение о продолжении войны с Германией и жизненно нуждалось в обеспечении безопасности армии и флота.

Однако недоверие к бывшим сотрудникам службы политического сыска заставило Г. Е. Львова и военного министра А. И. Гучкова пойти на увольнение всех ранее зачисленных в КРО жандармских офицеров. Свои посты покинуло немало квалифицированных контрразведчиков из числа бывших жандармов. Так, например, были отстранены от должности начальник КРО при штабе флотилии Северного Ледовитого океана подполковник П. В. Юдичев, начальник контрразведки 13-й армии полковник Б. В. Фок, глава столичного морского КРО полковник И. С. Николаев и др..

По словам современников, «эта мера лишила контрразведку опытных работников, в некотором отношении даже незаменимых». К примеру, из Петроградской контрразведки было уволено 24 служащих, из КРО Черноморского флота — 34 человека.

Однако, если армейские военно-контрольные органы оказались в весьма непростой ситуации в связи с увольнением жандармов, контрразведка МГШ перенесла эти потери сравнительно легко. Бывших сотрудников ОКЖ в военно-морском контроле было немного, и их уход мало повлиял на состояние дел. Тем не менее необходимость заполнения образовавшихся кадровых «дыр» привела к привлечению на службу в КРО бывших гражданских чиновников. Так, в мае 1917 года в Мурманский контрразведывательный пункт был направлен зауряд-военный чиновник Н. П. Черногоров, ставший в июне того же года помощником начальника пункта. А контрразведывательный пункт в Кронштадте возглавил чиновник Н. Д. Приселков.

Тем не менее проблем флотской контрразведке избежать все-таки не удалось. Исключение из общей системы борьбы со шпионажем такого структурного элемента, как жандармские управления, фактически разрушило систему противостояния вражеской агентуре на местах. Однако это, в свою очередь, спровоцировало начало формирования службой военно-морского контроля собственных местных подразделений. Так в разных концах страны появились Кемский, Николайштадтский, Белоостровский и др. военно-контрольные пункты. Кроме того, резко увеличилось число КРО: если в начале мировой войны общее число отделений военно-морской контрразведки в России составляло всего 5 единиц, то к осени 1917 года только на Черном море оно достигло 9, а на Балтике — 6 отделений. Аналогичная деятельность велась и в отношении армейских контрразведывательных структур. В частности, штаб Омского военного округа вынашивал планы формирования военно-контрольных пунктов в Барнауле, Томске, Тюмени, Новониколаевске и Кургане.

* * *

Следующей вехой на пути реформирования службы по борьбе со шпионажем стала разработка новой нормативно-правовой базы. В частности, 23 апреля 1917 года было принято «Временное положение о контрразведывательной службе во внутреннем районе», согласно которому задача военно-контрольных органов состояла «исключительно в обнаружении и обследовании неприятельских шпионов, а также лиц, которые своей деятельностью могут благоприятствовать или фактически благоприятствуют неприятелю в его враждебных действиях против России и союзных с нею стран». Аналогичными были задачи этого ведомства и на театре военных действий.

Столь широкая формулировка целей и отсутствие конкретизации в определении объектов контршпионской деятельности являлись отражением тенденции к расширению полномочий военной контрразведки и включению в сферу ее ответственности борьбы с проявлениями национализма и сепаратизма, а также пацифистской и пораженческой пропагандой на фронте и в тылу. В дальнейшем с этой же целью 5 мая 1917 года была утверждена и «Инструкция по организации и осуществлению негласного наружного наблюдения за лицами, подозреваемыми в военном шпионстве».

Однако действие этих документов распространялось лишь на армейские органы контрразведки, военно-морской контроль по-прежнему функционировал на основе дореволюционного «Положения». В связи с этим, актуальным становился вопрос об унификации нормативно-правового обеспечения морских и сухопутных КРО. Для этого летом 1917 года было утверждено «Временное положение о правах и обязанностях чинов сухопутной и морской контрразведывательной службы по производству расследований».

Согласно этому документу задачей сотрудников контршпионских ведомств было обнаружение «неприятельских шпионов и их организаций, а также лиц, которые своею деятельностью могут способствовать или благоприятствовать неприятелю в его военных или иных враждебных действиях против России и союзных с нею стран». «Временное положение» также давало контрразведчикам очень широкие полномочия, позволяя осуществлять весь комплекс следственных мероприятий наравне с работниками прокурорского надзора, а его главной положительной составляющей было наличие четко обозначенных форм взаимодействия военного контроля с другими правоохранительными структурами: милицией и прокуратурой. В частности, чины местной милиции могла быть привлечены для содействия в проведении обысков и арестов, а сотрудники прокуратуры имели права лишь наблюдать за производством расследований контрразведки, но не вмешиваться в их ход.

Одной из главных особенностей упомянутых документов было заметное расширение полномочий сотрудников военно-контрольных органов. По мнению Н. В. Грекова, причина таких действий Временного правительства заключалась в стремлении легализовать фактическую независимость контршпионских органов, бороться с которой ни Военное министерство, ни ставка, ни Генштаб были не состоянии. Однако решающим фактором, по-видимому, была необходимость повышения качества борьбы со шпионажем вследствие масштабных сокращений личного состава КРО.

* * *

При этом бесконечная череда реорганизаций не отменяла необходимости ведения борьбы с вражеской агентурой, активность которой существенно возросла. Например, вот сводки контрразведки Иркутского военного округа за 1917 год: «Получены сведения, что во второй школе прапорщиков состоит в качестве парикмахера неизвестный японец, проживающий в городе Иркутске, угол Тихвинской и Баснинской улиц, в японской парикмахерской. Указанный японец, по сведениям, устроился в школе прапорщиков с целью военного шпионства». Схожая информация поступала и с Дальнего Востока: «Получены сведения, что проживающий в городе Чан-Чунь некий Морис Умлауф или Морис Миллер командирован германским консульством в Шанхае с целью собирания в России нижеследующих сведений: 1) Были ли американские и японские военные припасы отправлены во Владивосток и в Николаевск; 2) Закончена ли постройка Амурской железной дороги, если нет, то какая часть не закончена и сообщить приблизительно число дня открытия».

Помимо этого, весной 1917 года на железнодорожной станции «Байкал» местными контрразведчиками был задержан подозрительный субъект, «при обыске у которого обнаружено 8 взрывчатых снарядов, план Кругобайкальской железной дороги, револьвер системы „Браунинг“ и 8 к нему обойм».

Кроме того, шпионскую деятельность стали вести уже не только противники России, но и ее западные союзники. В Мурманске и Архангельске стали появляться английские и американские офицеры и всякого рода представители. Одним из них был консульский агент США, датский подданный Карл Леве. Находясь в 1917 году в Архангельске, Леве предпринимал попытки получения секретных карт фарватеров Северной Двины, Белого моря и Кольского залива, что не могло остаться без внимания контрразведки. В ответ на последовавший протест Временного правительства Леве был отстранен от должности консульского представителя США в Архангельске, его место занял другой дипломат — Феликс Коул.

Помимо этого, сложности вызывали не только обнаружение и арест иностранных агентов, но и их содержание в тюрьмах, поскольку многие задержанные шпионы нередко силой освобождались из-под ареста революционными солдатами и матросами, видевшими в заключенных «защитников народа». Фактически эффективность контрразведывательных структур в таких условиях была сведена почти к нулю. Кроме того, отмена смертной казни за шпионаж и измену ликвидировала определенные психологические барьеры, удерживающие граждан России от вступления в связь со спецслужбами других государств.

В то же время объем работы местных КРО сильно сократился, а качество добываемой информации становилось все хуже. В частности, по мнению Н. В. Грекова, в работе контрразведки «в 1917 году анализ фактов окончательно подменили оценочные, эмоционально окрашенные суждения, основанные на домыслах». Шпиономания принимала все более угрожающие масштабы. К примеру, по мнению начальника Генерального штаба М. А. Беляева, в своих разведывательно-диверсионных акциях против России Германия использовала австрийских сестер милосердия и других делегатов Красного Креста в Сибири, что не может не вызывать сомнений.

Однако реформы Временного правительства в области борьбы со шпионажем имели и свою положительную составляющую. Желание князя Г. Е. Львова и его преемников как можно скорее включить Россию в круг развитых демократических государств Европы предопределило тесное взаимодействие отечественных и иностранных военных ведомств, благодаря чему активно стала развиваться внешняя контрразведка. Подобная деятельность велась русскими агентами в Дании, Швеции, Голландии, Румынии, Швейцарии, Англии и Франции. При этом до лета 1917 года финансирование внешней контрразведки осуществлялось из сумм, выделяемых на разведку, и лишь 1 июля 1917 года заграничные борцы со шпионажем получили собственную ведомость расходов.

Согласно докладу обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба от 22 сентября 1917 года, для ведения внешней контрразведки в 7 государствах Европы было затрачено около 25 000 рублей, хотя в Англии к этому времени «самостоятельной контрразведки организовано не было», в Швейцарии «специальных контрразведывательных сетей не существовало» до конца июля, как и во Франции.

Тем не менее польза от ведения контршпионской деятельности за пределами России была очевидна и не вызвала сомнений у русского генералитета. Подтверждением может служить доклад начальника КРО Юго-Западного фронта подполковника Арнольдова: «Опыт настоящей войны показал, что базой для агентурной разведки противника являются нейтральные страны, прилежащие к неприятельской территории, так мы ведем свою агентурную разведку из Голландии и Швейцарии, а ранее вели ее и из Румынии, наши противники вели ее из Румынии и Швеции, а в настоящее время ведут из Швеции и Стокгольма. […] Вся работа контрразведки, не захватывающей такого важного центра как Стокгольм и вообще Швеция, не может дать тех плодотворных результатов, какие бы могла дать, если бы в Швеции нами была раскинута контрразведывательная сеть с пунктом в Стокгольме». Таким образом, члены Временного правительства осознали необходимость сохранения органов госбезопасности в условиях революционной нестабильности.

* * *

Важность сохранения контрразведывательных структур была очевидна и членам Петросовета, считавшим, что «необходимо надзор иметь, чтобы [не допустить шпионажа]».

Одной из форм этого надзора стала интеграция членов советских учреждений в структуры военно-морского контроля. Например, начальником КРО при штабе флотилии Северного Ледовитого океана стал член Архангельского Совдепа меньшевик прапорщик А. А. Житков, включивший некоторых советских служащих в состав военно-морской контрразведки. При этом отделение не испытывало особых неудобств и продолжало функционировать в штатном режиме.

Кроме того, заместитель начальника КРО штаба Иркутского военного округа капитан А. Н. Луцкий был избран в Харбинский Совет РСД. А один из основателей российской военной контрразведки генерал М. Д. Бонч-Бруевич был «кооптирован и в Псковский Совет, и в его Исполком».

Это позволяло советским учреждениям использовать органы военного контроля для решения собственных задач. К примеру, по просьбе Закавказского Совета РСД Петроградскими контрразведчиками был арестован дезертир Еремеев, бежавший в столицу из Тифлиса после обвинения в воровстве и враждебной пропаганде. Впоследствии члены Петросовета ходатайствовали об освобождении Еремеева, но, ознакомившись с материалами его досье, признали законность ареста. Для расследования этого дела была создана специальная комиссия, в состав которой наравне с членами Совета вошли представители столичной контрразведки.

Этот случай показателен во многих отношениях. Во-первых, он служит ярким примером сотрудничества органов военного контроля с советскими учреждениями. Во-вторых, подтверждает неконфликтный характер взаимоотношений советских лидеров с контрразведчиками. В-третьих, доказывает возможность компромисса между этими двумя организациями.

Приведенные факты позволяют сделать вывод о том, что отношения Советов РСД с контрразведывательными структурами в период «мирного развития революции» носили характер сотрудничества. Советские учреждения признали необходимость сохранения службы военного контроля для обеспечения безопасности государства и поддержания правопорядка.

* * *

Однако нарастание противоречий между Временным правительством и Петросоветом оказало серьезное воздействие на дальнейшее развитие контактов советских учреждений с органами военного контроля в разных регионах страны. Например, на территории Европейского Севера произошло некоторое ухудшение отношений данных структур. Член Архангельского Совдепа прапорщик А. А. Житков 16 июля 1917 года был снят с должности начальника Беломорского КРО, а его преемником на этом посту стал следователь Архангельского окружного суда коллежский асессор М. К. Рындин. Таким образом, несмотря на продолжение сотрудничества между местными административными органами Временного правительства и Советами РСД, произошло изъятие некоторых элементов системы государственной безопасности из-под контроля Совдепов.

Более того, с этого момента контрразведчики в разных регионах России стали вести пристальную слежку за членами Совдепов, разделявшими идеи большевиков. Подобные факты впоследствии позволили Л. Д. Троцкому утверждать, что сотрудники военного контроля установили «во всей стране систему контрразведочного феодализма».

Все это весьма негативно сказывалось на взаимоотношениях советских лидеров и борцов со шпионажем. Аналогичный эффект произвело и формирование после «июльского кризиса» 1917 г. контрразведывательного отдела Министерства юстиции. Финансирование данного ведомства производилось из суммы в 100 тысяч рублей, которую Временное правительство ассигновало министру юстиции П. Н. Переверзеву «для расследования по делам о германском шпионаже».

Этот орган, по словам его бессменного руководителя эсера профессора Н. Д. Миронова, имел своей целью «борьбу со шпионажем под политическим флагом и контрреволюционными попытками». Что же до необходимости создания такого учреждения, то она мотивировалась тем, что «чины военной контрразведки слишком мало были подготовлены для такой работы, не разбираясь в политических группировках, кроме того, при неопределенности политического положения часто не имели достаточной решительности».

Несмотря на то, что штат контрразведки Минюста не превышал 8 человек, деятельность этой организации вызвала колоссальное негодование. Объяснялось это очень просто: сотрудники отдела, по большей части не имевшие никакого опыта агентурной работы, регулярно выдвигали беспочвенные обвинения в шпионаже против представителей политической оппозиции. Так в разработке контрразведки Миронова находились дела социал-демократа А. Ф. Аладьина, черносотенцев В. М. Пуришкевича и В. С. Завойко (ординарца и политического советника генерала Л. Г. Корнилова). Кроме того, в сношениях с германской разведкой были заподозрены член столичного Совета от партии эсеров В. М. Чернов и его однопартиец М. А. Натансон. Все это делалось подчиненными Миронова публично, вызывая дальнейший рост недовольства представителей Совдепов.

Работа КРО Петроградского военного округа также не способствовала снятию напряженности в отношениях столичных контрразведчиков с Петросоветом. После того, как Б. В. Никитин был назначен генерал-квартирмейстером штаба округа, а отделение возглавил судебный следователь А. М. Волькенштейн, конфликты с советскими учреждениями стали возникать значительно реже, однако полностью не исчезли. Один из таких конфликтов был вызван арестом члена исполкома столичного Совета Ю. М. Стеклова. Вообще-то в июле — августе 1917 года аресты членов Петросовета контрразведчиками происходили довольно часто, но этот случай наиболее интересен для понимания тенденций развития отношений отечественных силовых структур с местными Советами РСД. Примечателен он тем, что именно Стекловым впервые был поднят вопрос о самом праве сотрудников органов военного контроля на арест депутатов Совета.

В результате вмешательства Керенского Стеклова освободили из-под стражи, а Волькенштейна — от занимаемой должности, что лишь усилило противоречия между контрразведкой и Совдепом. Место главы окружного КРО занял Миронов, совмещавший с этого момента руководство сразу двумя военно-контрольными учреждениями.

Под его руководством отделение продолжило разработку дела большевиков, по-прежнему остававшихся одним из главных объектов деятельности спецслужб. Агентами контрразведки были добыты сведения о планах РСДРП(б) по проведению очередного выступления, о чем был незамедлительно проинформирован А. Ф. Керенский.

* * *

Получение этой информации могло повлечь за собой очередную серию арестов представителей Петросовета, но свои коррективы в этот план внес «Корниловский мятеж».

Немаловажно, что данная попытка переворота могла быть успешно предотвращена подчиненными Миронова, если бы он придавал большее значение получаемой информации. В частности, еще в конце июля 1917 года вольноопределяющийся 11-го Сибирского стрелкового запасного полка Н. М. Палутис лично сообщил Миронову о готовящемся выступлении. В дальнейшем, согласно показаниям Палутиса, «Миронов мне ответил, что политическим сыском не занимается, и указал, что по поводу моего заявления он переговорит с А. Ф. Керенским и Борисом Викторовичем Савинковым. По предложению Миронова я явился к 12 ч. вечера в дом военного министра на Мойку, 67, просидел там до четырех часов утра, но ни Савинковым, ни Мироновым принят не был. […] Несколько дней спустя я звонил Миронову по телефону, который сообщил мне, что Савинсков по моему доносу ничего сделать и предпринять не может. После этого я неоднократно звонил Миронову, но он меня просил им не надоедать». Так некомпетентность контрразведки Министерства юстиции спровоцировала начало очередного кризиса Временного правительства.

Оправданием проявленной некомпетентности должен был служить тот факт, что «контрразведка Петр[оградского] воен[ного] округа была поставлена крайне слабо», а доставляемые ей сведения «иногда были ошибочны». Однако, даже принимая во внимание это обстоятельство, возникает вопрос, почему именно обращение Палутиса было оставлено без внимания, а согласно материалам Чрезвычайной следственной комиссии, расследовавшей обстоятельства «Корниловского мятежа», «выступление генерала Корнилова было для Н. Д. Миронова полной неожиданностью и никаких предвестников такового выступления он раньше не имел».

Одной из главных причин «мятежа», по словам его инициатора, были полученные агентурой сведения о подготовке в столице большевистского восстания между 28 августа и 2 сентября: «Это восстание имеет целью низвержение власти Временного правительства, провозглашение власти Советов, заключение мира с Германией и выдачу ей большевиками Балтийского флота». Однако, не надеясь на сознательность Керенского, генерал решил покончить с надвигавшейся угрозой самостоятельно, о чем не преминул сообщить генералу А. С. Лукомскому: «По опыту 20 апреля и 3–4 июля я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут смещены, а если чудом Временное правительство останется у власти, то при благоприятном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов останутся безнаказанными. Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать так, чтобы он нигде и не собрался».

Исходя из такой версии августовских событий, можно считать «Корниловский мятеж» антисоветским выступлением, что прекрасно понимали и члены Совдепов. Как следствие Временное правительство вполне могло рассчитывать на их поддержку в деле подавления «мятежа». С этой целью А. Ф. Керенский решил использовать контрразведку Минюста.

Для переговоров с Корниловым в ставку был направлен Б. В. Савинков в сопровождении Н. Д. Миронова. Последний намеревался произвести в ставке обыск и арестовать сторонников Корнилова, рассчитывая в этом деле на поддержку Могилевского Совета рабочих и солдатских депутатов. Однако по прибытии на место у Савинкова и Корнилова состоялся разговор следующего содержания:

Савинков: «Александр Федорович поручил мне еще простить вас откомандировать в его распоряжение полковника Пронина».

Корнилов: «Пронина? Зачем. Я понимаю — скрытый арест. Пронина я не отпущу. Дайте мне доказательства, и я сам арестую Пронина».

Савинков: «Хорошо, я так и доложу Александру Федоровичу».

Корнилов: «Так и доложите. Керенский хочет арестовать достойного офицера Пронина, с вами он посылает профессора санскритского языка Миронова… Я знаю зачем. Миронов занимается политическим розыском. Он приехал сюда следить…»

Савинков: «Миронов приехал со мной. С моего разрешения. Керенский не знал даже, что он едет со мной».

Корнилов: «Все равно. Предупреждаю: я велю текинцам его расстрелять, если он посмеет здесь арестовать кого-либо».

Савинков: «Он никого не может арестовать без моего приказания. Приехал же он потому, что у него есть поручение от начальника штаба Петроградского округа к начальнику контрразведки в ставке».

Корнилов: «В контрразведке он ничего не понимает. Он занимается политическим сыском».

Так что глава КРО Министерства юстиции оказался в безвыходном положении и поставленной перед ним задачи выполнить не сумел.

Тем не менее «Корниловский мятеж» был успешно подавлен и без участия контрразведывательных органов, а попытка Л. Г. Корнилова совершить государственный переворот снизила доверие населения к Временному правительству, одновременно вызвав рост авторитета РСДРП(б), в которой все больше стали видеть «действительный оплот революции». В середине октября Исполком Петроградского Совдепа принял решение о создании в своем составе Военно-революционного комитета (ВРК). Главной задачей ВРК была объявлена мобилизация солдат и матросов для осуществления вооруженного восстания, хотя на практике его функции были гораздо шире. В сущности, данный орган взял на себя реализацию мероприятий по интеграции старых силовых ведомств, к которым относилась и контрразведка, в структуру советских учреждений.

Свержение Временного правительства и приход к власти большевиков ознаменовали собой начало совершенно нового этапа в истории отечественных спецслужб. Однако, в отличие от общепринятого мнения, Октябрьская революция не положила конец деятельности прежних учреждений по борьбе со шпионажем. Благодаря работе ВРК органы военной контрразведки не были разгромлены, продолжая успешно функционировать.

С целью контроля над контршпионской деятельностью в окружное контрразведывательное отделение был назначен комиссар Военно-революционного комитета, которым стал поручик Н. Н. Асмус. Для скорейшего налаживания нормальной работы КРО новыми властями был принят ряд мер: отделению возвратили автомобиль, отобранный революционными солдатами 25 октября, а комиссар отделения получил право пользоваться прямыми проводами штаба округа. Это говорит об осознании большевистскими лидерами важности сохранения органов по борьбе со шпионажем.

В итоге, согласно донесениям Асмуса, работа отделения в ноябре 1917 года шла «нормально и беспрерывно». Петроградские контрразведчики вели агентурную слежку за датским, шведским, румынским, китайским и японским посольствами, а также членами турецкой и австро-германской военных делегаций.

Несколько иная ситуация наблюдалась в военно-морском ведомстве. В частности, заместитель начальника КРО Черноморского флота С. М. Устинов считал, что «Россия погибла, став жертвою революции, созданной германскими агентами на германское золото». А начальник военно-морского контроля МГШ А. К. Абрамович «инстинктивно ненавидел большевиков».

Точно так же приход к власти в стране членов РСДРП(б) был негативно воспринят морскими контрразведчиками и на Европейском Севере. Согласно свидетельству одного из сотрудников Мурманского КРП флагманского обер-аудитора В. К. Бондарева, сразу после октябрьских событий в Петрограде «между Советом и штабом был заключен договор двойного страхования, по которому штаб обязался поддержать Совет, если победит Временное правительство, а Совет, в свою очередь, обязался не дать в обиду адмирала Кетлинского (начальника Мурманского оборонительного района. — Авт.) и его сотрудников, если победят большевики».

В дальнейшем установление на Мурмане советской власти способствовало усилению антагонизма между военными властями и местными Советами РСД. Отчасти это было связано с позицией, занятой контрразведчиками по отношению к новой власти. В частности, начальник Мурманского КРП коллежский асессор В. А. Эллен указывал, что после Октябрьской революции его подчиненные открыто вели антисоветскую деятельность, «при чем делали мотивировку, что критика власти в свободной стране не является преступной и не опорочивает лиц, ее критикующих».

Однако, даже если контрразведчики в целом приветствовали новую власть, что было характерно, скажем, для Дальнего Востока России, их сильно беспокоил вопрос об отношении большевиков к военно-контрольным органам и дальнейшей судьбе отечественной контршпионской службы. К примеру, в начале 1918 года в штаб Иркутского военного округа поступила телеграмма от начальника харбинского КРП: автор считал, что, поскольку «на 1918 год смета на контрразведку может быть не утверждена… существование пункта подлежит сомнению». Это сомнение было вполне обоснованным, если учесть, что даже комиссар контрразведки МГШ Лукашевич называл контршпионскую службу «умирающим учреждением».

Не добавлял оптимизма сотрудникам контршпионской службы и приказ исполняющего обязанности Верховного главнокомандующего А. Ф. Мясникова № 986, согласно которому «в наступивший период перемирия и ведения мирных переговоров органы контрразведки, имея меньшую напряженность работы, могут быть значительно сокращены и упрощены без существенного вреда для дела». Как следствие «был прекращен отпуск денег Главному управлению Генерального штаба на секретные расходы ввиду общего стремления сократить ассигнования денежных сумм на непроизводственные надобности». Причисление контрразведки к «непроизводственным» потребностям повлекло за собой масштабное увольнение контрразведчиков и сокращение числа КРО.

* * *

Но наряду с этим 20 декабря 1917 года в Советской России была создана Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) под руководством Ф. Э. Дзержинского. В сферу ее ответственности входила и контршпионская деятельность.

В итоге уже в январе 1918 года в структуре чекистского ведомства было создано Контрразведывательное бюро (КРБ) во главе с А. К. Шеварой (Войцицким). Идеологическим обоснованием для формирования такого рода учреждений можно считать тезис В. И. Ленина, высказанный им еще в 1902 году. Суть этого предложения сводилась к тому, что большевистская партия «должна стремиться создать организацию, способную обезвреживать шпионов раскрытием и преследованием их». С приходом РСДРП(б) к власти этот тезис обретал огромную актуальность. Следовательно, образование чекистской контрразведки шло в общем русле ленинской идеологии.

КРБ было глубоко законспирированным, а решение о его создании не проходило ни через Совнарком, которому была подчинена ВЧК, ни через другие управленческие структуры РСФСР. Как следствие, у КРБ не было ни нормативно-правовых документов, ни штатного расписания, ни сметы финансирования. Однако А. А. Здановичу удалось установить, что на службе у Шевары состояло более 30 сотрудников, а финансовые расходы на их содержание и вербовку агентуры определялись в 80 тысяч рублей. На первый взгляд это сумма была невелика, но на тот момент она превышала, к примеру, размер финансирования контрразведки МГШ в 7–8 раз.

Успешно созданное Контрразведывательное бюро стало своего рода подтверждением ненужности старых военно-контрольных органов, поэтому уже 26 января 1918 года Президиум ВЧК отдал распоряжение Д. Г. Евсееву и В. А. Александровичу ликвидировать аппарат контрразведки Генштаба. Этот приказ не был приведен в исполнение, но он продемонстрировал «старорежимным» контрразведчикам, что большевики в их услугах не нуждаются. В результате многие борцы со шпионажем стали активными участниками антибольшевистских организаций.

В 1918 году некоторые из них были расстреляны Советской властью «по подозрению в шпионаже в пользу англо-французских банд». Например, так закончили свою жизнь В. М. Окулов и Л. Н. Пашенный. В дальнейшем аналогичная участь постигла и видных работников контрразведки МГШ, обвиненных в сотрудничестве с британскими спецслужбами и антисоветской деятельности. По данным члена ВЦИК В. Э. Кингисеппа, «морская контрразведка за весь 1918 год не произвела ни одного ареста ни одного шпиона, не дала никаких сведений о противнике». Расследование показало, что ряд сотрудников военно-морского контроля входили в состав подпольной антисоветской организации «ОК», возглавляемой лейтенантом Р. А. Окерлундом и курируемой британским атташе в Петрограде Ф. Кроми. В итоге наиболее активные члены организации были расстреляны.

Ввиду этих обстоятельств чудом уцелевшим контрразведывательным отделениям и пунктам становилось все сложнее поддерживать работоспособность. Их сотрудники зачастую не получали жалованье месяцами, хотя круг их обязанностей постоянно рос. При полном развале системы правоохранительных органов в стране помимо борьбы со шпионажем на контрразведчиков было возложено и противодействие растущей преступности: обнаружение и поимка «воров и убийц».

Сложности в работе также вызывало и поведение солдат Красной Армии. Согласно докладам осведомителей контрразведки, «красноармейцами и лицами низшего командного состава очень открыто высказываются сведения военного характера о местонахождении штабов, частей войск на фронте и в тылу. Агентами во многих случаях указывается на явное злоупотребление своей осведомленностью чинов действующей армии и тыловых частей». Все это создавало весьма благоприятные условия для действий вражеской агентуры.

На этом фоне редкие успехи борцов со шпионажем на местах, обнаруживших деятельность японских военных агентов в Благовещенске, шпионскую работу японского консула Сугино в Иркутске, следивших за членами шведской миссии в Карелии, выглядят малоубедительно. Они свидетельствуют не столько об эффективности работы КРО, сколько об инициативности личного состава, преданного своему делу и готового вести борьбу с вражеским шпионажем даже в создавшихся невыносимых условиях — отсутствия финансирования, неопределенности прав и обязанностей, неясности ведомственного положения и давления со стороны ВЧК и местных Советов.

* * *

Что же до КРБ, то оно прекратило свое существование уже в марте 1918 года. На смену чекистской контрразведке пришли «отделения по борьбе со шпионством» (ОБШ) Высшего военного совета (ВВС) и Оперативное отделение Всероссийского Главного Штаба (ВГШ) и Военный контроль Народного комиссариата по военным делам (Наркомвоена). Впрочем, эффективность работы этих учреждений была далека от совершенства.

Поскольку основная масса сотрудников ВВС была представлена военспецами, а возглавлял этот орган уже упоминавшийся М. Д. Бонч-Бруевич, в рамках данной организации была предпринята попытка возрождения прежних контрразведывательных структур. Тем не менее составленный проект организации ОБШ не отвечал условиям 1918 года. К примеру, противодействием вражеской агентуре в каждой формируемой советской дивизии должны были заниматься 22 сотрудника, но из-за катастрофической нехватки кадров эту деятельность в воинской части численностью более 1500 человек нередко приходилось вести всего 4 контрразведчикам, то есть некомплект составлял до 80 %! Разумеется, ни о какой систематической работе по пресечению разведывательно-диверсионной деятельности противника не могло быть и речи.

В ВГШ ситуация была несколько иной. Ведением разведки и контрразведки занимался Военно-статистический отдел (ВСО) Оперативного отделения, образованный на базе Отдела 2-го генерал-квартирмейстера Главного управления Генштаба. Тем не менее организация контрразведывательной службы была для данного учреждения задачей второстепенной — из 12 отделов в структуре ВСО борьбой со шпионажем ведали только 3, в то время как разведывательной деятельностью — целях 7 отделов.

Личный состав контрразведки ВГШ был представлен опытными военспецами, многие из которых в свое время окончили Академию Генерального штаба. Однако эти лица «принципиально отказывались принимать участие в гражданской войне, мотивируя это тем, что контрразведка, как и армия, якобы должна стоять „вне политики“». Исходя из этого они не пользовались доверием высшего руководства РСФСР.

Кроме того, главным недостатком контршпионской службы Всероссийского Главного штаба было отсутствие сети местных филиалов, не переживших революционные потрясения 1917 года. Обладая большим потенциалом в сфере обработки и анализа поступающей информации, Военно-статистический отдел практически не имел возможностей для ее сбора, поэтому современные исследователи называли ВСО «головой без тела».

Фактически единственным полноценным органом советской военной контрразведки в этот период был Военный контроль (ВК) Оперативного отдела Наркомвоена. Главой данного ведомства был эстонский большевик М. Г. Тракман, а инициатива его создания исходила от начальника Оперативного отдела С. И. Аралова. Именно на этот орган, по задумке советских лидеров, должна была лечь основная нагрузка по противодействию иностранным спецслужбам и разведкам антибольшевистского движения. Отчасти по этой причине костяк контрразведки составили коммунисты, а на службу принимались лишь лица, получившие рекомендации от партийных комитетов.

Задачами сформированного учреждения были пресечение шпионажа Германии и стран Антанты, вскрытие подрывной деятельности в красноармейских частях, предупреждение диверсий, сохранение военных и государственных секретов, а также учет и регистрация мобилизованных в Красную Армию военспецов.

Однако из-за преобладающего политического подхода к формированию личного состава ВК Наркомвоена оказалось, что основная масса его сотрудников никогда не служила в контрразведке и имела мало представлений об организационном строительстве соответствующих органов. Помимо этого, даже, казалось бы, почти безупречная система подбора благонадежных кадров нередко давала сбои. К примеру, в состав центрального аппарата Военконтроля в Москве смог проникнуть анархист А. Бирзе, поддерживавший связь с членами контрреволюционной организации «Союз защиты Родины и Свободы», и данный случай не был единичным.

При этом некомпетентность многих сотрудников контрразведки Наркомвоена повлекла за собой передачу функций создания региональных отделений Военконтроля местным армейским командирам. В свою очередь, отсутствие централизованного контроля над процессами организационного строительства и кадрового укомплектования местных контршпионских подразделений на территории РСФСР привело в дальнейшем к многочисленным случаям измены принятых на службу сотрудников. Это было характерно для Москвы, Петрограда, Казани, Вологды, Восточного и Южного фронтов.

Однако, несмотря на перечисленные недостатки, ВК Наркомвоена смог добиться определенных успехов в деле борьбы с иностранным и белогвардейским шпионажем. К примеру, его сотрудники весной 1918 года задержали в Кяхте двух японских шпионов, направлявшихся в Иркутск для установления связи с местной резидентурой. А уже в самом Иркутске 17 апреля 1918 года при попытке получить доступ к документам Сибирского военного комиссариата были задержаны японские граждане Минами, Танака и уже упоминавшийся консул Сугино.

Что же до поимки разведчиков сил внутренней контрреволюции, то на этом поприще успехи работников Военного контроля были не так велики. В частности, атмосфера недоверия к бывшим офицерам и военспецам, царившая в 1918 году во многих советских учреждениях, спровоцировала несколько серьезных ошибок и просчетов в работе Военконтроля. Самым известным из них было печально знаменитое дело адмирала А. М. Щастного, обвиненного в шпионаже и подготовке антисоветского мятежа. За эти преступления командующий Балтийским флотом был расстрелян, хотя серьезных доказательств его вины так и не было представлено. В итоге адмирал был реабилитирован в 1990-е годы.

* * *

В апреле 1918 года Президиум Всероссийской чрезвычайной комиссии принял решение «взять в ведение ВЧК работу по военной контрразведке», а уже через месяц в структуре Отдела по борьбе с контрреволюцией был образован военно-контрольный орган под руководством эсера Я. Г. Блюмкина. По словам А. А. Здановича, при утверждении на эту должность высшие руководители ВЧК даже не навели «справок о нравственных и деловых качествах» будущего контрразведчика.

Причина назначения представителя небольшевистской партии на столь ответственный пост заключалась в увлеченности Блюмкина идеей создания контршпионского ведомства, по словам М. И. Лациса, «Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения в центр Всероссийской контрразведки и не раз подавал в комиссию свои предложения». Впрочем, по его же словам, социал-революционера чекисты «недолюбливали». Не во всем доверяя молодому эсеру, высшие руководители комиссии старались держать того под жестким контролем. По собственному признанию контрразведчика, «вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно в силу своего значения проходила под непосредственным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса. О всех своих мероприятиях (как, например, внутренняя разведка в посольстве) я постоянно советовался с президиумом Комиссии». Так контршпионский отдел ВЧК приступил к работе.

О деятельности данной структуры до нас дошли только обрывки информации — ведь главным источником по истории контрразведки Блюмкина являются его собственные показания, а также воспоминания людей, входивших в непосредственный контакт с контрразведчиками из ЧК. Изучив их, можно сделать вывод, что основной задачей вышеупомянутого отдела было наблюдение за «возможной преступной деятельностью» германского посольства в Москве, что, кстати, не осталось без внимания немецких дипломатов.

Однако у подчиненных Блюмкина напрочь отсутствовал необходимый для этой работы опыт: агентурная слежка велась ими слабо, информация поступала нерегулярно, а одной только идейной заинтересованности было мало. Конечно, сам Блюмкин с головой ушел в новый для него вид деятельности и был занят «допросами свидетелей целые ночи». Но, несмотря на это, вся работа отделения за июнь 1918 года позволила завести лишь одно уголовное дело.

Им было дело австрийского военнопленного Роберта Мирбаха — племянника немецкого посла в России В. Мирбаха. Родственник дипломата был заподозрен в контрреволюционной деятельности и после ареста подписал обязательство сообщать чекистам «секретные сведения о Германии и германском посольстве в России». Однако этим успехи Блюмкина и ограничивались.

Впрочем, молодой чекист был далеко не одинок в своих неудачах. В других контршпионских ведомствах РСФСР ситуация была не намного лучше. Неэффективность большинства контрразведывательных мероприятий создала предпосылки для начала реорганизации военно-контрольной службы. Первой вехой на этом пути стало внесение изменений в нормативную базу.

В целях унификации нормативно-правового обеспечения многочисленных советских контрразведок летом 1918 года было созвано заседание межведомственной Комиссии по организации разведывательного и контрразведывательного дела, в состав которой вошли представители ВГШ, ВВС, Наркомвоена, Морского Генштаба, штабов Московского и Ярославского военных округов, а также Северного участка отрядов «завесы». На одном из заседаний присутствовал и Блюмкин. Выработанный Комиссией документ получил название «Общее положение о разведывательной и контрразведывательной службе». В нем систематизировались принципы функционирования контршпионских учреждений, определялись их права и обязанности и оговаривались суммы, выделяемые на ведение борьбы с разведывательно-диверсионной деятельностью противника.

Впрочем, несмотря на все это, «Общее положение» не оказало на многочисленные советские контрразведки серьезного влияния, поскольку сохраняло децентрализацию соответствующих органов. Кроме того, дальнейшие события сильно подпортили репутацию некоторых составителей данного документа: делегат от Северного участка «завесы» В. Ф. Гредингер был арестован за измену, а Я. Г. Блюмкин совершил убийство В. Мирбаха и оказался вынужден бежать на Украину, будучи заочно приговорен к 3 годам заключения. Возглавляемый им отдел контрразведки, разумеется, был закрыт. В таком состоянии РСФСР вступила в Гражданскую войну.

Таким образом, отсутствие единой стратегии в деле формирования военно-контрольных служб оказывало на них негативное воздействие. Склонность советских лидеров к своеобразному сепаратизму в области государственного управления спровоцировала установление бессистемного параллелизма в сфере контршпионажа. А это затрудняло выявление вражеских агентов. Ситуация усложнялась и тем, что процесс организационного строительства отечественных спецслужб с 1918 года утратил единство, так как осуществлялся участниками Гражданской войны по разные стороны фронта. Поскольку противостояние советских и антибольшевистских сил носило региональный характер, а военно-контрольные учреждения на местах часто оказывались независимы от центра, каждый фронт и каждый регион становился самостоятельным военно-политическим конструктом. А значит, выявление общих тенденций развития контрразведывательных органов России в 1918–1920 годах возможно только индуктивным путем (от частного к общему) — через изучение деятельности контршпионских органов противоборствующих сторон на каждом конкретном фронте.