17-летний Анри Бейль служил вахмистром и сублейтенантом в 6-м драгунском полку, а затем подал в отставку.
«Мне крайне надоели мои товарищи, и я находил, что нет ничего лучшего, как жить в Париже философом…»
«… Я провел два года на шестом этаже улицы д'Анживилье, в квартире с прекрасным видом на Луврскую колоннаду, читая Лабрюйера, Монтеня и Ж Ж Руссо, напыщенность которого вскоре стала меня раздражать. Там сложился мой характер».
«В октябре 1806 года, после Йены, я стал помощником военного комиссара — должность, презираемая солдатами, в 1810 году, 3 августа, — аудитором Государственного совета, а через несколько дней — главным инспектором коронной недвижимости. Я был в милости не у повелителя (Наполеон не разговаривал с глупцами моего сорта), но на очень хорошем счету у лучшего из людей, герцога Фриульского (Дюрока)».
Слово «глупец» в данном переводе выглядит не самым уместным. «Шалый» — пожалуй, точнее. Анри Бейль с его «последовательным бейлизмом» — действительно шалый!
В 1806 году он вступил в масонскую ложу «Каролина», входившую в объединение «Великий Восток Франции». Наполеон, централизовавший государственное управление, церковь, систему образования — одним словом, все, что поддается централизации, — объединил и масонов. Во главе «Великого Востока» стоял Камбасерес.
Может быть, Бейль остепенится, заняв важные государственные посты? «Главный инспектор коронной недвижимости». По-другому это называлось «инспектор счетов, зданий и мебели Империи». В его обязанности входило управление Версалем, Фонтенбло и музеем Наполеона (Лувром).
«Итак, вот главные разделы моего повествования: родился в 1783 году, драгун в 1800-м, учение с 1803 по 1806-й. В 1806 году — помощник военного комиссара, интендант в Брауншвейге. В 1809 году подбираю раненых под Эсслингом и Ваграмом, выполняю поручения вдоль Дуная, на его оснеженных берегах, в Линце и Пассау влюблен в графиню Дарю, ходатайствую о посылке меня в Испанию, чтобы свидеться с ней. 3 августа назначен ею или почти ею аудитором Государственного совета. Это почетное существование, связанное с большими расходами, приводит меня в Москву, делает интендантом в Сагане, в Силезии и, наконец, приводит к падению в апреле 1814 года. Кто бы поверил этому! Лично мне это падение доставило только удовольствие».
В Париже или в походе он гнался за наслаждениями. Еще во время Итальянской кампании юноша оказался вынужденным посещать кабинеты случайных докторов. Анри Бейль был свидетелем того, как солдаты ведут себя с местными женщинами, и не хотел отстать от товарищей.
Так писал Франсуа Вийон (перевод Ф. Мендельсона).
Стендаль никогда не был женат, но всю жизнь размышлял об отношениях полов и страдал от любви. «Мне случалось видеть, — откровенничал он, — как самые интересные женщины пленялись умным человеком (под которым я не разумею себя) и тут же, сразу, почти в тех же выражениях, восхищались величайшими глупцами. Меня это возмущало, как возмущается знаток, когда на его глазах лучшие брильянты принимают за стразы и отдают предпочтение стразам, если они крупнее.
Из этого я сделал вывод, что с женщинами надо дерзать на все. Там, где генерал Лассаль потерпел поражение, усатый капитан, любящий крепкое словцо, может одержать победу».
Сравнив Лассаля, одного из лучших генералов Империи, с усатым капитаном, Стендаль имел в виду подлинное событие. Дело было в 1807 году, в Познани — куда Наполеон вошел триумфатором. Автор «Трактата о любви» описывает «мужские победы», одержанные в перерывах между битвами, но большинство из этих историй не слишком интересны.
Половому распутству солдат и офицеров он противопоставляет строгость Наполеона: «Одна знаменитая женщина неожиданно сказала Бонапарту, который был тогда молодым генералом, увенчанным славой, и не совершил еще преступлений против свободы: “Генерал, женщина может быть только вашей супругой или сестрой”. Герой не понял комплимента; она отомстила ему за это великолепными оскорблениями. Таким женщинам нравится, когда любовники презирают их; они нравятся им, только когда они жестоки».
Пошлое отношение к женщине, принимающее форму волокитства или «гусарской удали», — не для Стендаля!
«Возлюбленная, которую мы желаем три года, — поистине возлюбленная в полном значении этого слова; к ней приближаются не иначе как с трепетом, а я должен сказать донжуанам: мужчина, который трепещет, никогда не скучает. Наслаждения в любви тем сильнее, чем больше в ней робости.
Несчастье непостоянства заключается в скуке; несчастье страстной любви заключается в отчаянии и смерти. Отчаяние, вызванное любовью, замечается другими, и из этого делают анекдот; никто не обращает внимания на старость пресыщенных развратников, дохнущих от скуки, которыми полон Париж».
Вот и найден способ борьбы со скукой, от которой так страдал Стендаль, — приближение к любви!
«Я только раз остался совсем без денег — в конце 1805 года и в 1806-м до августа, когда отец перестал посылать мне деньги, даже не предупредив об этом, что было хуже всего; один раз он не платил мне моего содержания в сто пятьдесят франков в течение пяти месяцев».
В разгар революционного террора отец попал в число «явно подозрительных» и провел в тюрьме «тридцать два или сорок два дня». Освобожден он был за три дня до смерти Робеспьера.
В 1813 году отец оставит в наследство сыну двухэтажный дом на площади Гренетт в Гренобле.
— Вот весь твой майорат, — скажет он.
Вступив во владение недвижимостью, Анри Бейль узнает о том, что ему придется оплатить множество долгов и огромные налоги. Отец предупредил сына:
— Я буду жить в этом доме на твой счет — и очень долго буду жить.
Анри отдаст свои накопления в уплату долга. Позже он назовет отца «ублюдком» и скажет: «…мой отец, ставший “ультра”, разоряется и умирает, кажется, в 1819 году…»
А вот как он описал ранние чувства к матери: «Свою мать я хотел покрывать поцелуями, и чтобы мы были при этом раздеты. Она страстно любила меня и часто обнимала, а я возвращал ей поцелуи с таким пылом, что часто она вынуждена была удаляться. Я ненавидел отца, когда он приходил и прерывал наши поцелуи. Я постоянно хотел целовать ей грудь. Прошу не забывать, что она умерла от родов, когда мне не было еще полных семи лет».
Человек гуманитарного склада ума, Анри Бейль настойчиво изучал математику, которая казалась ему наукой самой объективной и наименее «лицемерной»: «Если “минус на минус дает плюс” причиняло мне столько огорчений, то можно представить себе, какое отчаяние овладело моей душой, когда я принялся за “Статику” Луи Монжа, брата знаменитого Монжа, который должен был приехать, чтобы экзаменовать желающих поступить в Политехническую школу».
Именно этот Луи Монж — а не брат его Гаспар, как обычно думают, — постоянно преподавал в Парижской военной школе, где его учеником был Наполеон.
«В начале геометрии говорится: “Параллельными называются две линии, которые при продолжении их до бесконечности никогда не пересекаются”, — продолжает Стендаль свою «Жизнь Анри Брюлара». — А в самом начале своей “Статики” этот замечательный глупец Луи Монж написал приблизительно следующее: “Две параллельные линии можно рассматривать, как такие, которые при продолжении их до бесконечности пересекаются”.
Стендаль, похоже, не изучал геометрию Лобачевского!
«Моей навязчивой мыслью по приезде в Париж, мыслью, к которой я возвращался четыре или пять раз в день, выходя из дому в сумерки, в час, располагающий к мечтательности, было: красивая женщина, парижанка… падает из опрокинувшегося экипажа или подвергается какой-нибудь большой опасности, от которой я ее спасаю, и, начав таким образом знакомство, становлюсь затем ее любовником. Мои рассуждения были рассуждениями охотника.
Я так пылко буду любить ее, что должен ее найти!
Это безумие, в котором я никогда никому не признавался, продолжалось, может быть, лет шесть. Меня слегка излечила от него лишь сухость придворных дам в Брауншвейге, в обществе которых я дебютировал в ноябре 1806 года».
«Большую тоску вызывала у меня грязь Парижа, отсутствие гор, вид такого множества занятых людей, быстро проезжавших мимо меня в красивых экипажах с таким видом, как будто им нечего было делать».
«Парижская кухня не нравилась мне почти так же, как и отсутствие гор…»
Анри обедал у своих родственников Дарю и испытывал настоящие муки: «Вежливые, церемонные манеры, с тщательным соблюдением всех правил приличия, манеры, которых у меня нет еще и теперь, заставляли меня цепенеть и погружаться в молчание. А когда к этому еще присоединяются религиозные нотки и декламация о великих моральных принципах, я совсем погибаю».
«Счастье мое заключается в том, чтобы ничем не управлять; я был бы очень несчастен, если бы у меня было 100 тысяч франков дохода в землях и домах. Я тотчас же продал бы все или, по крайней мере, три четверти, хотя бы в убыток, чтобы купить ренту. Счастье для меня — это никем не управлять и не быть управляемым…»
Прошло десять лет после первого приезда в Париж Анри Бейль теперь при хорошей должности и участвует в работе Государственного совета. Но где та красивая женщина-парижанка, о которой он мечтал? Его вдруг привлекает госпожа Беньо, «синий чулок», по отзывам, вовсе не симпатичная внешне. Но она умна, у нее тонкий вкус. Бейль наслаждается времяпровождением в ее салоне.
Минует и эта передышка между войнами, «великими, но бесполезными». 23 июля 1812 года Анри Бейль получил аудиенцию у императрицы Марии-Луизы. В его портфеле лежат министерские доклады и сотня писем для армии. Сестра Полина зашивает ему в пояс тужурки золотые луидоры — столько, сколько поместилось.
В день отъезда он пишет ей прощальное письмо:
«Сен-Клу, 23 июля 1812 года.
Случай, дорогой друг мой, представляет мне отличный повод к переписке. Сегодня в семь часов вечера я отправляюсь на берег Двины. Я явился сюда получить приказание ее величества императрицы. Государыня меня удостоила беседой, в которой расспрашивала о пути, каким я намерен следовать, о продолжительности путешествия и пр. Выйдя от ее величества, я отправился к его высочеству королю Римскому. Но он спал, и графиня де Монтескью только что сказала мне, что его невозможно видеть раньше трех часов. Мне придется таким образом ждать часов около двух. Это не особенно удобно в парадной форме и кружевах. К счастью, мне пришло на ум, что мое звание инспектора даст мне, может быть, некоторый вес во дворце; я отрекомендовался, и мне открыли комнатку, никем не занимаемую теперь.
Как зелено и как спокойно прекрасное Сен-Клу!
Вот мой маршрут до Вильны: я поеду очень быстро, до Кенигсберга нарочный курьер поедет впереди меня. Но там милые последствия грабежа начинают давать себя знать. Около Ковно они чувствуются вдвое более. Говорят, что в тех местах на пятидесяти милях расстояния не встретишь живого существа. (Думаю, что все это очень преувеличено, это парижские слухи, а этим сказано все относительно их нелепости.) Князь-канцлер пожелал мне вчера быть счастливее одного из моих товарищей, ехавшего от Парижа до Вильны двадцать восемь дней. Особенно трудно продвигаться в этих разграбленных пустынях да еще в злосчастной маленькой венской колясочке, загруженной множеством разных посылок, — все, кто только мог, надавал их мне для передачи».