Уроки без правил

Иванов Антон Давидович

Устинова Анна Вячеславовна

Ура! Первого сентября я, Клим Круглов, и мои друзья идем в восьмой класс в новую школу. У нас даже будет собственная театральная студия. Но чтобы в нее попасть, нужно пройти прослушивание. Моя сестра Женька, которая учится в одиннадцатом, решила изобразить Отелло. Вот смеху-то будет, когда она, напялив на голову черный чулок, появится на сцене. А самый прикол в том, что в студию решил записаться наше «ходячее недоразумение» Митька Будченко по прозвищу Собачья Будка. Мы с моей подругой Агатой тоже не остались в стороне и решили вместе сыграть… даже не просите сказать что. Это пока огромная тайна. Хотите узнать, как все пройдет? Я лично уже заранее не могу удержаться от смеха…

 

 

Глава I. НОВАЯ СТАРАЯ ИЛИ СТАРАЯ НОВАЯ ШКОЛА

у, наконец-то. Свершилось. Она стояла передо мной. Абсолютно новенькая. С чистыми стенами темно-желтого цвета и сверкающими зеркальными окнами. Моя новая старая школа.

Новая, потому что ее только построили. Всего месяц назад. А старая, потому что именно на этом месте стояло здание нашей старой школы, куда меня семь лет назад холодным и пасмурным первосентябрьским днем приволокли за обе руки в первый класс мои старшие сестры Олька и Женька.

Помнится, я тогда сильно упирался и протестовал. Мне не хотелось учиться в этой, по моему глубокому убеждению, «девчачьей школе», и я по пути вопил на всю Сретенку, что «хочу учиться в отдельной школе, своей собственной, а не там, где учатся Олька и Женька». То есть я был не столь глуп, чтобы считать, будто там, куда волокли меня сестры, учатся одни девчонки. И вообще, дело было совсем не в девчонках. А именно в моих двух старших сестрах. Не знаю, поймете ли вы меня, но к семи годам мне окончательно осточертело все, совершенно все за ними донашивать: одежду, обувь, игрушки, их прежний детский сад, а теперь еще и школу. В детском саду мне то и дело ставили в пример «Женечку и Олечку». Если верить моей воспитательнице, обе мои старшие сестры были настоящими ангелами. Иными словами, они никогда не писали в штаны, не дрались, всегда до конца доедали огромные порции омерзительной манной каши и к тому же неизменно крепко спали на протяжении всего тихого часа.

Остается лишь удивляться, что у меня не выработались комплексы неполноценности. Весь период моего пребывания в детском саду я лелеял в душе мечту, что уж школу-то не буду за ними «донашивать». К семи годам я полностью себя в этом убедил. А ближе к первому сентября моя уверенность получила, так сказать, материальное подтверждение.

Предки купили мне совершенно новые вещи: рюкзак, тетради, карандаши, настоящий мальчиковый костюмчик — пиджак и брюки, черные ботинки и так далее и тому подобное. Вроде бы начиналась какая-то новая жизнь…

Мечты разом рухнули в тот самый день, когда меня повели записываться. Уже на подходе к Сретенским воротам я почуял неладное. Когда же мать подвела меня к дверям школы, где, как мне было прекрасно известно, учатся Женька и Олька, все нутро мое сжалось от горя. Я истуканом застыл на месте.

— Климентий, в чем дело? — потянула меня за руку мать.

— Не хочу, — глухим от подступающих к горлу слез басом откликнулся я.

— Чего ты на этот раз не хочешь? — устало выдохнула мать.

Надо честно признаться, я часто чего-нибудь не хотел.

— Не хочу здесь учиться, — пояснил я.

— Почему? — была явно потрясена мать.

— Потому, — немногословно объяснил я.

— Очень глупо, — нахмурилась мать. — Ты ведь еще там не был.

Она ничего не поняла! Мне не хотелось даже заходить в эту школу. И я потянул маму прочь от двери.

— Пошли в другую школу!

— Климентий, что ты несешь! — возмутилась мать. — Здесь нет других школ.

— Есть, — проявил большую осведомленность я. — Дальше по Сретенке. Там Генка учится.

Генка жил в соседней квартире и уже закончил первый класс. — Кто ж тебя, милый, туда будет водить? — совсем не обрадовалась моему сообщению мать. — А здесь ты под присмотром Оли и Жени. Они тебя приведут и домой отведут.

Едва услышав такое, я горько разревелся. Мне ничего не оставалось, как сдаться, и меня записали в эту школу. Единственное, чем я мог утешиться, — это личной учительницей. Во-первых, она никогда в жизни не видела Ольку и Женьку. А во-вторых, мой класс должен был стать первым в ее жизни, потому что она только окончила институт.

В общем, в конце концов я вроде бы как смирился. Да и выхода другого у меня не было. Однако первого сентября, едва глянув на Генку, который в сопровождении мамы и папы гордо отправился в свою недоступную для меня школу, я снова почувствовал, как меня захлестывает обида. Тем более что меня вели не мама и папа, а Олька с Женькой.

Я ощутил себя жутко несчастным и, естественно, принял все меры для отдаления встречи со школой. Олька и Женька, напротив, торопились встретиться с одноклассниками, поэтому сначала по очереди наподдали мне, затем, схватив за руки, грубо поволокли вперед. Силы были неравными. Теперь я мог лишь протестующе орать, чем в полной мере и воспользовался.

Наконец сестры сдали меня, злого, потного и красного, с рук на руки классной руководительнице. Всучив напоследок сильно потрепанный букет лохматых астр, Олька и Женька удалились к своим.

Только вы не подумайте, будто я терпеть не могу Ольку и Женьку. Наоборот, я их очень люблю, да и они меня тоже. Но просто тогда все так получилось. Кстати, с того далекого первого сентября количество детей в нашей семье возросло. Теперь у меня имеются еще два брата-близнеца Мишка и Гришка. Им по четыре года, и они теперь вместе донашивают наш детский сад. Правда, в этом году они туда не ходят. Там после ремонта что-то прорвало, и ремонт пришлось по-вторить. А пока Мишка и Гришка целиком и полностью на попечении бабушки. Кстати, как я в прошлом году случайно, но не без удовольствия выяснил, все та же воспитательница ставит в пример им не только Ольку и Женьку, но и меня. Так что я тоже оказался немножко ангелом. В общем-то нашу уже заметно постаревшую воспитательницу можно понять. Мишка и Гришка по сравнению со мной — это настоящий двойной удар. Может, нехорошо так говорить, но я с нетерпением жду момента, когда моим дорогим младшим братцам исполнится, наконец, по шесть и они пойдут в нашу школу. Уверен, мало никому не покажется.

Я вообще Мишку с Гришкой называю «своими мстителями». Во всяком случае, Ольке с Женькой отливается за все воспитательные опыты, которые они производили надо мной. Я-то был целиком и полностью им предоставлен. Потому что, когда я был маленький, мать, по ее собственным словам, «начала делать серьезную карьеру». Она устроилась юристом в молодую перспективную компанию и, кстати, не прогадала. Что касается отца, то он как раз завершал карьеру инженера, а после начал карьеру художника. В общем, родителям тогда было совершенно не до меня. Я оказался брошен на произвол Ольки и Женьки.

А вот Мишку и Гришку не тронь. Они маленькие. Их обижать нельзя. Так говорит наша бабушка. Она бывшая балерина. Танцевала в Мариинском театре. Потом учила танцевать других в Вагановском училище. Но стоило появиться на свет Мишке с Гришкой, как она, бросив все, перебралась из Питера к нам в Москву. Поэтому Мишка и Гришка могут теперь практически безнаказанно творить с Олькой и Женькой чего только их душам угодно. Правда, порой от их выходок страдаю и я. Тогда у нас с ними происходят «мужские разговоры». Но вообще-то близнецы меня скорей уважают. Все-таки старший брат.

Но вернемся к школе. Несмотря на столь трагическое начало первого в моей жизни первого сентября, я весьма быстро освоился в своем первом «Б». Тем более что из уст Ольки и Женьки я был достаточно наслышан о школьных порядках. И вообще, играя в учительниц и ученика (мне, естественно, всегда отводилась роль ученика), сестрицы мои прошли со мной практически всю программу первого класса. Поэтому наша классная чуть ли не с первых дней стала меня нахваливать. Мне это, естественно, понравилось. В кои-то веки в пример приводят не мне, а меня.

Правда, вскоре я познал оборотную сторону славы. Столь бурные мои успехи начали раздражать моего соседа по парте Тимура Сидорова. Палочки у него получались неизменно кривыми, при чтении он пропускал слоги, да и с арифметикой дела у него обстояли не лучше. Даже на рисовании у Тимки вместо цветка получалось нечто похожее на Снежного человека.

Сперва Тимка злился молча. Потом, видимо, терпение у него лопнуло. Однажды на перемене он во всеуслышание объявил, что «некоторые слишком много о себе воображают» и он, Тимка, глубоко убежден, что «таких гадов нужно учить».

В следующее мгновение я понял, что мой сосед по парте человек принципиальный и слово с делом у него не расходится. Но я уступать ему не собирался. Короче, мы подрались. С дракой у Тимки выходило куда лучше, чем с учебой.

Скоро я почувствовал, что выдыхаюсь. От горечи поражения меня спасла наша классная. Схватив нас за воротники, она пресекла дальнейшую борьбу.

— Сидоров? — тут же накинулась на Тимку классная. — Опять драку затеял. Завтра явишься в школу с матерью.

Я понял, что Тимка попух. Ему уже два дня назад сделали последнее предупреждение. И у меня вдруг вырвалось:

— Это не он драку затеял, а я.

До сих пор помню тогдашний Тимкин взгляд. С того самого дня мы и дружим. Собственно, вскоре нам с ним и делить стало нечего. Потому что в пример меня ставить перестали.

Когда мы закончили пятый класс, школу поставили на капитальный ремонт. Вернее, ремонтом то, что с ней сделали, назвать трудно. Школу просто построили заново на старом месте. А пока шло строительство, мы целых два года учились по всему району. Нас разбросали по разным школам, где наши учителя учили нас во вторые и в третьи смены. Аборигены этих школ презрительно называли нас бомжами. Многие вообще не верили, что новую школу так быстро построят. Поэтому класс наш за время скитаний изрядно поредел. То есть от него осталось чуть больше половины. И от других классов — тоже.

Зато теперь положение коренным образом изменилось. Те, кто ушел, фиг теперь просто так вернутся! Чтобы попасть в нашу школу, нужно выдержать конкурс, а выдерживает его, говорят, далеко не каждый. Иначе к нам набьется весь район.

Сам я, правда, в новом здании еще не был. До первого сентября туда никого не пускали. Толь-ко родителей, да и тех лишь по предварительной договоренности с директором. Однако, по слухам, там все просто супер.

Общая площадь по крайней мере в два раза больше, чем в старой школе. Огромный спортивный зал со всем необходимым снаряжением, вплоть до тренажеров. А в раздевалках даже душ имеется. Компьютерные классы оснащены техникой последнего поколения, а не тем допотопным старым оборудованием, на котором нам пытались преподавать информатику и к которому на самом деле ближе чем на два метра лучше не приближаться. Для здоровья вредно.

Химический и физический кабинеты тоже оборудованы по последнему слову техники. Кроме того, есть школьная телесеть со своей личной студией. Актовый зал с современной сценой не хуже, чем в настоящем театре. Лингафонные кабинеты, зимний сад и прочее, прочее, прочее.

Теперь вам понятно, почему родители со всего района кинулись переводить своих чад в нашу школу. Кстати, соседа Генку, которому я когда-то так завидовал, тоже перетащили. С большим трудом.

Дело в том, что старая наша директриса, подорвав здоровье на строительстве и скитаниях, ушла на пенсию. А новый директор, говорят, просто кремень-мужик. Во-первых, у него есть какая-то потрясающая концепция, по которой он собирается нас развивать вместе со своей, а точнее, с нашей школой. Об этом я сам вычитал в газетах. В августе о нас многие писали. Помните, о школе у Сретенских ворот? Одна статья даже называлась: «Оазис у Сретенских ворот».

Вообще-то у нашего «оазиса» есть номер. Однако за несколько десятилетий существования школы он несколько раз менялся. А вот «народное название» прочно укоренилось. Его знают все.

Из тех же августовских газет я выяснил, что на открытии нового здания старой школы первого сентября пожалуют сам мэр города, префект нашего Центрального округа и другие официальные лица. До сих пор такого с нами еще не происходило. Поэтому мы накануне договорились с Тимкой Сидоровым, что надо прийти пораньше. Во-первых, разведаем обстановку, а во-вторых, если удастся, займем самые лучшие места.

Главной моей задачей было улизнуть от Женьки. Она тоже шла на открытие, на свое последнее первое сентября, потому что будет учиться у нас в одиннадцатом классе. Мне, естественно, совершенно не улыбалось, чтобы она в самый неподходящий момент начала меня там воспитывать. А она это любит. Тренирует, видите ли, на мне свое красноречие! Она после школы в юридический поступать собирается. Ох, бедные ее подзащитные! Хотя мне, наверное, станет легче, когда она поступит. Вот Олька учится уже на втором курсе полиграфического института. Хоть она наконец-то оставила меня в покое. По-моему, высшее образование сильно пошло на пользу ее характеру.

Стремясь улизнуть от Женьки, я вышел заранее и дожидался Тимку на Сретенке. Долго ждать он меня не заставил. Ему тоже хотелось скорей попасть на открытие. Войдя на школьный двор, мы с Тимкой немедленно убедились, что не одни такие умные. Там уже стояло довольно много народа.

Мы двинулись ко входу в школу в надежде, что нам удастся заглянуть внутрь. Однако на подступах к двери и стоящей возле нее трибуны нас грубо остановил крепкий дядька.

— Куда претесь?

— К себе, — с ходу обиделся Тимка. — Это наша школа.

— А это для кого? — И дядька указал на канат, перегораживающий путь к двери и трибуне.

— Не знаю уж, для кого это, — возмутился я, — но это наша школа, сегодня первое сентября, так сказать, праздник знаний, и нам нужно внутрь.

На дядьку моя пламенная речь не произвела ровно никакого впечатления. Презрительно хмыкнув, он произнес:

— Когда будет нужно, вам сообщат. А пока отойдите от объекта.

И он решительно потеснил нас широкой грудью прочь от школьного здания. Мы с Тимкой, переглянувшись, сделали вид, что подчиняемся грубой физической силе, и с равнодушным видом поплелись в другой конец двора.

Однако в душах наших зрел решительный протест. Если бы не этот дядька, то мы, наткнувшись на запертую дверь, скорее всего, дождались бы, пока ее откроют. Но теперь мы просто перестали бы себя уважать, если бы не попытались проникнуть в новую школу раньше других.

Как всегда в таких случаях, Тимка с деловым и целенаправленным видом затащил меня в укромный уголок двора и заговорщицки прошептал:

— Ну, Круглый, вперед. А то к приезду мэра тут окончательно все оцепят. Тогда уж точно не проберемся.

Мы было начали пробираться сквозь толпу к воротам, но тут меня окликнули.

— Клим!

Я оглянулся и увидел Зойку Адаскину и Агату Дольникову. Наша старая гвардия.

— Первый раз в восьмой класс? — улыбнулась Агата.

— Как бы не так, — откликнулся я. — Ни в восьмой, ни в какой другой не пускают.

— Не пускают? Почему не пускают? — вытаращилась на меня Зойка.

— Очень просто, — вылез к нам из толпы Митька Будченко по прозвищу Будка или Собачья Будка, когда он кого-нибудь сильно достанет. — Мужик там стоит семь на восемь. И абсолютно всех заворачивает.

— О-ой, — разочарованно протянула Агата. — А мы с Зойкой как раз собирались перед торжественной частью посмотреть, что там внутри.

— Мы то же самое сделать хотели, — признался я.

— Кто это «мы»? — внимательно посмотрела на меня Агата.

— Естественно, мы с Тимом, — внес ясность я и только тут заметил, что Тимура нигде рядом не наблюдается. — Эй, а куда он делся? — растерянно посмотрел я на Агату, Зойку и Митьку.

— Тебе видней, — усмехнулась Агата. — Мы Тимура еще сегодня не видели.

— Как это не видели? — еще сильней изумился я. — Он ведь тут был, рядом со мной.

— Был, да, видать, сплыл, — гоготнул Собачья Будка.

Я продолжал вертеться и озираться, но Тимку по-прежнему нигде не видел.

— Да чего ты так волнуешься?! — вновь усмехнулась Агата. — Наш Тимур-Мурмурочка еще никогда нигде не пропадал. Надо будет, найдет нас. Кстати, Клим, ты еще кого-нибудь из наших видел?

— Пока нет, — развел руками я. — Кроме вас, никого.

— Ой! — воскликнула Зойка. — А у нас, говорят, в этом году столько новеньких! Не меньше десяти человек. Представляете, как здорово.

— Не вижу ничего здорового, — заспорил Собачья Будка.

— Как ты можешь! — вознегодовала Зойка. — Новенькие — это, к твоему сведению, самое интересное.

— Не уверен, — с мрачным видом мотнул головой Будка. — По мне, раньше было лучше. И школа нормальная, человеческая. А теперь вот отгрохали дворец, — неодобрительно покосился он в сторону нового здания. — Плюнуть страшно.

— Тебе, Будка, только бы плюнуть, — презрительно сощурилась Зойка.

— Говори, говори, — мрачно изрек Митька. — А вот как учиться начнем, сама замучаешься. Это не трогать, тут не ходить, другое… Зачем поцарапали — марш к директору. В общем, сплошное и тэдэ и тэпэ. Как видите, мужика уже перед дверью поставили. Тоже мне, день знаний!

И Митька смачно плюнул в сторону.

— Будченко! — немедленно накинулась на него неизвестно откуда взявшаяся биологичка. Ну, словно из-под земли выросла! — Тебе не стыдно плеваться?! Смотри, какая здесь чистота, красота! И вообще, вам построили новую школу. А ты…

— Извините, Варвара Аветовна. Понял. Признаю ошибку. Больше не буду, — бодрым голосом отрапортовал Будченко.

— Смотри у меня, — помахала перед самым его носом пухлым указательным пальцем Аветовна, которую в нашей школе, конечно, все звали Приветовной, — теперь эти штучки вам просто так не пройдут.

И Приветовна скрылась в толпе.

— Ну вот, — выразительно поглядел на нас Митька. — Что я вам говорил. Когда была старая школа, я тут плевался сколько угодно. И ни разу, ни разу, — подчеркнул он, — никто ничего не сказал. А теперь? Почему я не имею права плюнуть? Может, мне вообще муха в рот залетела.

— Демагог ты, Будка, — объявила Агата. — Еще бы сказал, что плеваться — твое суверенное право.

Митька с озадаченным видом посмотрел на Агату. По-моему, он не знал, что такое демагог. А потому терялся в догадках, как дальше себя вести. То ли возмущаться, то ли наоборот.

— Агата, — разгадала его состояние Зойка. — С нашим Будкой надо попроще. А то — демагог, демагог. Сказала бы лучше — болтун, и все дела.

До Будки, наконец, дошло, что его вроде бы оскорбили. Рожа у него сделалась зверская. Но тут, на счастье Агаты, перед нами возник Тимка.

— Ребята, — с сияющим и одновременно заговорщицким видом изрек он. — Если хотите пробраться внутрь, терять времени нельзя. Я тут одну дверь нашел.

И, не произнося больше ни звука, он двинулся прочь со двора. Мы, естественно, в едином порыве устремились за ним. Кто же мог упустить такую блестящую возможность. Проскользнув в ворота, Тимка добежал до угла здания и, жестом велев нам следовать за ним, скрылся из вида.

Мы, в свою очередь, завернули за угол. Тимка, прижав палец к губам, застыл возле какой-то двери.

Будка, несмотря на предупреждение, громко осведомился:

— Ну, и чего дальше?

— Заткнись, — прошипел Тимка. — Иначе нас сейчас отловят.

Будка послушно умолк. Тимка толкнул дверь. Она бесшумно отворилась.

— Айда за мной, — прошептал он.

Мы юркнули в проем. Тимка снова затворил дверь. Мы стояли в узком полутемном коридоре, который упирался в еще одну закрытую дверь.

— Вперед, — снова скомандовал Тимка.

За второй дверью оказались ступеньки, круто спускающиеся вниз.

— Мальчики, а вы убеждены, что нам именно туда надо? — спросила Агата.

— Уверены, — энергично кивнул головой Тимка. — Во всяком случае, это реальный шанс попасть раньше всех в нашу новую школу.

— А другие пускай себе дожидаются, когда им разрешат, — воодушевился Будка.

У меня лично тоже сомнений не возникало. Тем более, что мы теряем? Не выйдет, вернемся назад.

— Мальчишки, там что-то гудит, — свесив голову через перила, прислушалась Зойка.

— Тут, видно, какая-нибудь котельная, — с умным видом откликнулся Будка. — А в них вечно гудит.

— Котельная? — засомневалась Агата. — Но сейчас ведь еще тепло и не топят.

— Эй, — вмешался Тимка. — Одно из двух: либо мы идем вперед, либо возвращаемся обрат-но во двор. Потому что, пока мы будем тут обсуждать, что гудит, уроки успеют начаться.

— Пошли, — с решительным видом шагнул вперед Будка.

Лестница круто спускалась вниз. Затем поворачивала и снова шла вниз. Наконец, мы очутились в довольно большом помещении с окошками под самым потолком, сквозь которые с улицы струился тусклый свет. По стенам тянулась уйма каких-то труб разного диаметра. А в дальнем углу виднелось нечто вроде цистерн. От них и доносился негромкий, но явственный гул.

— Ну, а дальше куда? — огляделся по сторонам Будка.

— Туда, — указал пальцем Тимка на три двери, видневшиеся в противоположной стене.

— А ты уверен, что это в школу? — посмотрела на него Зойка.

— Куда же еще, — шепотом откликнулся Тимка. — Если там, — указал он на лестницу, по которой мы только что спустились, — улица, то тут — школа.

— Логично, — шепнула Агата.

И мы на цыпочках направились к закрытым дверям. За одной из них оказалось нечто вроде кладовки, в которой лежало множество набитых чем-то мешков. Вторая дверь не подалась. Тимка потянул за ручку третьей. Она отворилась. Тимка, едва глянув внутрь, тут же отпрянул назад и закрыл дверь.

— Ты чего? — уставились мы на него.

— Там кто-то роется, — испуганно прошептал он.

— Кто? — спросил я.

— Где роются? — подхватила Агата.

— Два мужика. В трансформаторе, — отрывисто и очень тихо проговорил Тимка.

— Откуда ты знаешь, что в трансформаторе? — спросил Будка.

— Во всяком случае, мне так показалось, — ответил Тимка. — Оттуда сильнее всего гудит. А мужики туда что-то запихивают.

— За-пи-хи-ва-ют? — по складам произнесла Зойка, и на лице ее отразился ужас.

— Ну да, — не сводил с нее глаз Тимка.

— Ребята, все ясно, — сказала Адаскина. — Теракт.

— Теракт? — словно эхо, выдохнули мы.

— А вы сами маленькие, не понимаете? — еще сильней исказилось от ужаса Зойкино лицо. — Сейчас сюда мэр приедет и еще куча начальства из Центрального округа. И, как только они приблизятся к школе, все это, — обвела широким жестом подвальное помещение Зойка, — взлетит вместе с ними на воздух.

— И вместе с нами, — побелел как полотно Будка.

Именно в этот момент мне все стало ясно. И я непослушными от страха губами прошептал:

— Гексоген.

— Че-его? — протянул Тимка.

— Ну там, в кладовке, — указал на первую из дверей я. — Мешки. Помните, как в тех домах, которые взорвали. Там ведь тоже сперва завезли в подвалы мешки, а потом…

Остальные мрачно кивнули. В Москве, наверное, не было ни одного человека, который не видел бы по телевизору репортажи об этих жутких трагедиях.

— Пошли проверим, — продолжал я. — Говорят, гексоген внешне похож на сахарный песок.

Но не успели мы сделать и шага, как дверь, в которую заглядывал Тимка, резко распахнулась. Из нее прямо на нас вышли три мужика со зверскими рожами и одним автоматом.

— Оп-ля? — голосом, не предвещающим ничего хорошего, воскликнул первый мужик. — Да у нас тут гости!

— Святые слова, — подхватил второй, и голос его прозвучал еще более угрожающе, чем у первого.

Тогда я впервые в жизни понял, что значит «волосы встают дыбом». И еще я понял: из этого подвала никому из нас уже никогда не выйти.

— Что вам тут надо? — оглушительно рявкнул третий мужик, сжимавший в руках автомат.

— Мы вот это… — жалобно пролепетал Будка и смолк.

— Мы в школу, — добавила Агата.

— Хотели посмотреть, — плачущим голосом сказала Зойка.

— Заблудились, — промямлил я.

А Тимка просто промолчал.

Мужик с автоматом окинул тяжелым взглядом сначала всех нас, а потом сообщников.

— Ясно. Дверь не заперли, — сухо произнес он.

— Да мы просто в натуре… — виновато откликнулся первый мужик.

— Инструктировали, инструктировали, — с досадой проговорил террорист с автоматом. — Эх! Теперь хоть и ребятня, а разбираться придется.

При слове «разбираться» меня с головы до пят пронизал холод. А Зойка вдруг зарыдала в голос:

— Дяденьки, отпустите, пожалуйста! Мы никому ничего не скажем.

— Ага, — покачал головой террорист с автоматом. — Не скажете вы. А мне потом отвечать. Нет уж.

— Дяденька, нас там ждут! — еще громче завыла Адаскина.

— Подождут, — отрезал мужик.

— Зойка, не унижайся, — резко дернул ее за руку Тимка. — Бесполезно.

— И впрямь бесполезно, — с какой-то садистской интонацией подтвердил главный террорист. — Ключ от кладовки есть? — повернулся к сообщникам он.

Один из них угодливо протянул главарю ключ.

— Та-ак, — перевел на нас взгляд человек с автоматом. — Марш в кладовку и без глупостей.

Силы были неравные. Мы подчинились. Дверь за нами немедленно захлопнулась. Щелкнул замок.

Я прильнул к двери.

— Так их в кладовке и оставишь? — донесся до меня голос первого мужика.

— Нет. Сперва доложу, — рявкнул тот, с автоматом. — А ты пока входную дверь запри. А то как бы еще не понабежали. Работнички!

Шаги удалились. Затем вообще смолкли. Нас оставили одних.

— Они ушли, — сообщил я.

— Дур-раки! — вновь разревелась Зойка. — Все из-за вас! Нужно им было лезть в школу первыми. А теперь…

И, не договорив, она продолжила рыдать. У Агаты глаза стали вполлица. Она не отрываясь смотрела на меня. Будто ждала, что я придумаю какой-нибудь выход.

— Надо отсюда срочно линять, — сказал Будка.

— Спасибо тебе за совет, — откликнулся Тимка. — А то мы сами не догадались.

— Дураки, дураки, дураки, — продолжала завывать Зойка.

— Тебя, между прочим, насильно сюда никто не тянул, — огрызнулся Тимка. — Оставалась бы во дворе.

— Вот и осталась бы, и осталась, — прохныкала Зойка.

— Никакой разницы, — отмахнулся Тимка. — Если взорвут, то всех. И здесь, и во дворе.

— Линять, линять надо, — гнул свое Будка.

— Согласен, — кивнул Тимка. — Но весь вопрос, как?

— Если нельзя через дверь, то линяют обычно в окно, — указал вверх Митька.

— Высоко, — с сомнением покачал головой Тимка. — Хотя если мешки подтащить к окну, то достанем.

— А смысл? — не понимал я. — Там все равно решетки. Пролезть сквозь них невозможно.

— Ну, во-первых, — внимательно разглядывал окно Тимка, — может, я и пролезу. Решетка довольно широкая. Главное, чтобы голова сквозь прутья прошла. А даже если и не пройдет, то хоть стекло разобью. Вдруг кто-нибудь услышит. Там ведь охраны полно. Вот и придут нам на помощь. В общем, подтаскиваем мешки.

— Не трогайте их! — мигом провыла Зойка. — Они взорвутся!

— Если мы в темпе отсюда не слиняем, они все равно взорвутся, — весьма трезво заметил Будка. Что-то он сегодня очень оперативно думал. Обычно с ним такого не бывает.

— И вообще, они раньше времени не должны взорваться, — поддержал Тимка. — Сперва нужно, чтобы детонатор сработал. А эти бандюги наверняка мэра ждут.

— Какой ужас! — выдохнула Агата, и глаза ее стали еще больше.

— Наоборот, у нас пока есть время, — постарался как можно спокойней произнести я.

— А если не используем последний шанс, — снова заговорил Тимка, — то уж точно взлетим на воздух. От нас с этим количеством гексогена, — указал на мешки он, — одни рожки да ножки останутся.

От одной мысли об этом меня передернуло. Остальным оканчивать свои дни в кладовке тоже совсем не хотелось. Поэтому все мы дружно, кинулись к мешкам.

Почти сразу же выяснилось, что мы явно переоценили свои возможности. Мешки были жутко тяжелые.

— Не получается снизу, попробуем сверху, — после нескольких неудачных попыток скомандовал Тимка. — Забираемся на эту кучу и сталкиваем мешок вниз.

— Не надо сталкивать, — вновь впала в панику Зойка.

Но Митька немедленно оборвал ее:

— Из-за таких, как ты, люди и гибнут во цвете лет.

Адаскина заткнулась. Мы стали карабкаться по мешкам, как на вершину какой-нибудь Джомолунгмы. Наконец общими усилиями нам удалось столкнуть самый верхний мешок. Упав вниз, он с оглушительным треском лопнул.

Кладовку заволокло густой завесой пыли.

Мы стали жутко чихать. А главное, нам теперь больше ничего не было видно. Даже друг друга.

Наконец, сквозь чих раздался недовольный Тимкин голос:

— По-моему, это не гексоген, а цемент. Во всяком случае, запах очень похожий.

И он снова зашелся от чиха.

— Цемент не пахнет, — на сей раз перестал чихать Собачья Будка.

— Пахнет. Я знаю, — стоял на своем Тимка.

— Апчхи, не пахнет, — не собирался уступать Митька. — Это точно гексоген. Вот сейчас взорвемся, тогда узнаете.

— Ма-альчики! Помогите! Спаси-ите! — умудрялась каким-то образом одновременно чихать и выть Зойка.

— Заткнись и не действуй мне на нервы, — злобным голосом оборвал ее Тимка. — Мне и без тебя от этого цемента тошно.

— Хам ты, Сидоров, — чихая и всхлипывая, произнесла Зойка.

— Так. Окно отменяется, — пропустив ее выпад мимо ушей, констатировал Тимка. — Придется линять через дверь.

Цементная пыль немного осела. Теперь мы могли разглядеть не только друг друга, но и запертую дверь.

— Интересно, как ты сквозь нее линять собираешься? — Без всякого воодушевления и без малейшей надежды я подергал ручку.

— Стратегически, — откликнулся Тимка.

— Все. Пропали, — снова завыла Зойка.

— Цыц! — шикнул Тимка. — Реветь будешь, когда взорвешься, а пока лучше меня послушай. По-моему, пока все для нас складывается не так уж плохо.

Я лишь плечами пожал. По моему глубокому убеждению, хуже было некуда. Тимка, однако, с весьма бодрым видом изрек:

— Сейчас эти типы доложат главному, тот примет решение, что с нами делать, а потом они наверняка вернутся. Вот тут мы с вами и должны осуществить прорыв. Если удастся, мы спасены.

— А если не удастся? — всхлипнула Адаскина.

— Об этом лучше не думать, — решительно произнес Сидоров. — Сделаем так, чтобы удалось. Главное для нас — внезапное и решительное нападение. Давайте, ребята, тут как следует пошуруем. Необходимо найти что-нибудь такое, чем можно будет этому, с автоматом, по кумполу врезать.

— Вот, — указал на мешки Будка. — Куда уж тяжелей.

— Мыслишь правильно, но примитивно, — откликнулся Тимка. — Мешки и впрямь тяжеленные. Таким врезать — самое милое дело, — с мечтательным видом добавил он. — Только ведь мы его не поднимем.

— Не поднимем, — разочарованно выдохнул Митька.

— А если они стрелять начну-ут? — все никак не могла успокоиться Зойка.

— А башка на что? — постучал себя кулаком по макушке Тимка. — Дымовую завесу устроим.

— Мальчишки, давайте же что-нибудь делать! — взмолилась дотоле молчавшая Агата. — Они же с минуты на минуту могут явиться.

— Мы, между прочим, думаем, — сурово глянул на нее Будка. — А думать, к твоему сведению, — это уже значит делать.

— Нашел! — вдруг радостно кинулся в угол кладовки Тимка. — Как раз то, что нам требуется!

И он схватил помятое жестяное ведро. Указав на прорванный мешок, он продолжил:

— Наполним ведро цементом. И тяжести будет достаточно, и дымовая завеса обеспечена. Уроним первому вошедшему гаду ведерко на голову.

— Как ты уронишь, когда они выше нас, — тут же подверг Тимкин план критике Будка.

Тимур задумался, но лишь на секунду:

— Способ знаю. Я сяду тебе на плечи, вот и получится, что ведро полетит сверху.

— Почему на меня? — Явно не улыбалось Митьке держать на своих плечах и шее Тимура вместе с наполненным цементом ведром.

— Потому что ты, Будка, самый высокий, — пояснил Тимур.

— И самый широкий, — добавила Агата.

— Вот именно, — кивнул Тимур, — а в этом деле важен каждый лишний сантиметр.

— Черт с вами, — махнул рукой Будка. — Пожертвую уж собой ради общего дела.

Тут на Агату снизошло озарение, и она предложила:

— У меня в сумке есть два пластиковых пакета. Наполним их тоже цементом. А когда эти типы войдут, бросим в них. Тогда дымовая завеса усилится.

— Классное решение, — кивнул Тимка. — Давай пакеты.

— А если они все-таки стрелять начнут?! — не переставала ныть Зойка.

— Да как ты сама не врубишься, — словно к маленькой, обратился к ней Тимка. — Какой дурак на их месте станет стрельбой привлекать внимание охранников. Это для них ведь смерти подобно.

«Молодец, Тимка, — отметил про себя я. — Мне самому такого в голову не пришло. И только сейчас я понял: раз они нипочем не решатся стрелять, значит, у нас действительно есть шанс спастись».

Надежда всегда прибавляет сил. Я немедленно кинулся наполнять цементом Агатины пакеты.

Кстати, у воющей Зойки в рюкзачке тоже нашлись пакеты, в результате мы заготовили пять замечательных пылевых бомб. Тимка с удовольствием взвесил их на руках. Они получились тяжелыми, плотными.

— Теперь главное действовать всем дружно и слаженно.

— Идут, — перебил стоявший ближе всех к двери Будка.

Мы услышали отчетливый звук шагов и приглушенные голоса.

— По местам, — шепотом скомандовал Тимка.

Мы затаились.

 

Глава II. ЗДРАВСТВУЙТЕ, НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ!

 замочной скважине заскрежетало. Теперь мы боялись даже дышать.

— Вот. Глядите, — узнали мы хриплый голос террориста с автоматом.

Дверь распахнулась. В нее вошел какой-то мужик. Больше мы ничего разглядеть не успели. Тимка мигом обрушил ему на голову свое ведро. Мужик жалобно вскрикнул и исчез в густом столбе пыли.

Тимка мигом обрушил ему на голову свое ведро. Мужик жалобно вскрикнул и исчез в густом столбе пыли.

Мы тоже не растерялись и метнули свои бомбочки. Не дожидаясь, пока рассеется пыльная завеса, мы ринулись на прорыв. Вслед нам раздавались проклятья, громкие чихи, и наконец послышался истошный вопль:

— Держите! Держите их!

Мы с космической скоростью взлетели по крутой лестнице и, отворив первую дверь, устремились к той, которая вела на улицу. Увы! Путь к свободе был отрезан. Только тут мы вспомнили, что мужик с автоматом категорически приказал запереть выход.

Мы чувствовали себя, как в мышеловке. За дверью на улице грянул оркестр. А по лестнице уже с топотом поднимались наши преследователи. Мы в полном ужасе сгрудились у двери и со страхом взирали на верхнюю площадку лестницы.

Первым поднялся мужик с автоматом. Лицо у него было совершенно белым от нашего то ли цемента, то ли гексогена. И на этом белом как простыня лице чернели два поблескивающих глаза. Ниже глаз обозначился еще один черный круг, из которого раздалось:

— Ну вы, блин, ребята, даете. Совсем с катушек слетели.

Тут подоспел еще один террорист, с ног до головы припорошенный густым белым порошком. Мужик с автоматом повернулся к нему и, указывая на нас, спросил:

— Так это ваши или не ваши?

Тот уставился на нас, словно баран на новые ворота. Затем несколько раз шумно чихнул и задал нам крайне странный для террориста вопрос:

— Вы где учитесь?

Я, честно сказать, прибалдел. Какая им разница, где мы учимся? Друзья мои тоже в полном недоумении молчали.

— Языки со страха сожрали? Вас спрашивают, где учитесь?

— A-а, это… тута, — неожиданно пискнул Будка.

— В каком классе? — задал еще более глупый вопрос мужик.

— В восьмом, — нестройным хором отозвались мы.

— В каком восьмом? — устало простонал все тот же мужик.

— Восьмой класс «Б» этой самой школы, — чуть более стройным хором ответили мы.

— Как зовут вашего классного руководителя? — На мой взгляд, более идиотского вопроса в данной ситуации просто невозможно было придумать. Однако скрывать имени своей классной у нас никаких оснований не было. Хочется этому террористу знать, пусть подавится.

Кроме того, у меня возникло серьезное подозрение, что именно ему досталось ведром по голове. Во всяком случае, это объясняло его дурацкие вопросы.

— Имя классного руководителя? — угрожающе повторил осчастливленный нашим ведром мужик.

— Мария Владимировна Предводителева, — слабым голосом сообщила Агата.

— Ясно, — устало выдохнул любитель глупых вопросов. — Выходит, действительно наши. Я могу их забрать? — перевел он взгляд на мужика с автоматом.

Тут Зойка, которая до этого лишь тихо и жалобно всхлипывала, внезапно забилась в истерике и оглушительно заверещала:

— Никакие мы не ваши! Никуда с вами не пойдем! Хотите стрелять, стреляйте на месте!

— Девочка, да ты что? Ты что? — схватил ее за руку мужик с автоматом.

Того, что случилось в следующее мгновение, я от Зойки не ожидал. Резко выбросив вперед ногу, она врезала автоматчику по колену, а затем вцепилась ему зубами в руку.

Подвал прорезал истошный рев террориста:

— Отпусти меня, чертова кукла!

Но Адаскина, по-моему, на время превратилась в бульдога, и зубы ее мертвой хваткой держали руку автоматчика.

— Пре-кра-тить! — гаркнул второй мужик.

Зойка, наконец, отпустила руку автоматчика.

— Как вам не стыдно! — продолжал разоряться второй мужик. — У нас такой праздник! Открытие школы! День знаний! А вы чего тут устроили!

Зойка разразилась истерическим хохотом:

— Это не мы! Это вы устроили! Новую школу хотели взорвать вместе с мэром!

— Девочка, что ты такое несешь! — всплеснул руками любитель вопросов и ответов.

От резкого движения в воздух поднялась пыль.

Оба мужика снова начали бурно чихать. И два других, которые стояли на лестнице, тоже.

— Ничего мы не несем, — с обличительным видом сообщил Будка. — Думаете, мы дураки? У вас там внизу мешки с гексогеном. И взрыватель в трансформаторах спрятан.

— Где гексоген? — взвыл как ужаленный автоматчик. — Ежели чего конкретное знаешь, говори!

— Вы сами знаете! — продолжал обличать преступную группу Митька. — Гексоген в кладовке. В мешках. А взрыватель в трансформаторах. Мы засекли, как вы его туда устанавливали.

На улице вновь оглушительно грянул оркестр.

— Да вы чего? — обалдело потряс запорошенной головой автоматчик. — Мы не устанавливали, а, наоборот, проверяли, чтобы не было.

Внезапно в голове у меня что-то щелкнуло, и я, кажется, начал врубаться в ситуацию.

— Так вы, значит, не террористы? — обратился к автоматчику я.

Тот вдруг звонко расхохотался. И, ткнув указательным пальцем в грудь второго, сквозь смех проговорил:

— Ну, ребятки у вас! Не соскучишься! Это мы-то террористы?

И он снова зашелся от хохота.

Мы смотрели на них, разинув рты.

— Между прочим, ничего смешного, — проворчал второй мужик. — По вашей вине могла произойти трагедия.

— Это по их вине она могла произойти, — все еще хохоча, указал на нас мужик с автоматом. — Как они вас ведром-то, а? Террористы, гы-ы-ы…

И он скорчился от нового приступа смеха.

Тут я окончательно понял, что перед нами, наверное, все-таки не террористы. И друзья мои, кажется, тоже поняли.

— А вы вообще кто? — уставилась своими огромными глазами на осчастливленного ведром мужика Агата.

— Вообще я ваш новый завуч, — весьма свирепо откликнулся тот.

— Гы-ы-ы, — продолжал надрываться мужик с автоматом.

— Хи-хи-хи, — вторили ему двое, стоявшие на лестнице.

И только тот, кто назвал себя новым завучем, угрюмо молчал. Что касается нас пятерых, мы пребывали в состоянии «немой сцены» и могли лишь таращиться друг на друга и на нового завуча. Я наконец смог как следует разглядеть его. Маленький, кругленький, по бокам башки — редкие волосы, а посредине — огромная лысина, щедро припудренная пылью из нашего ведра.

— Выходит, это все-таки не гексоген, а цемент, — зачем-то произнес вслух я.

— Больше времени нужно занятиям уделять и меньше смотреть телевизор, — назидательно произнес завуч.

— Какие занятия. Ведь каникулы были. Летние. Целых три месяца, — весьма логично возразил ему Будка.

С автоматчиком стало твориться что-то жуткое. Я никогда раньше не видел, чтобы человек так смеялся. Вернее, он не смеялся, а рыдал. Лицо у него стало кирпично-красного цвета. А обеими руками он крепко вцепился в свое личное оружие. Оставалось надеяться, что автомат стоит на предохранителе. В противном случае мужик мог в любую секунду открыть непроизвольную пальбу, и тогда неизвестно еще, вышли бы мы из этого подвала живыми.

Оркестр снаружи смолк. Теперь вместо него слышались звуки явно торжественной речи. Однако слов отсюда мы разобрать не могли. Лишь какое-то жизнеутверждающее «ав-ав-ав».

Завуч прислушался- Подняв еще один небольшой столб цементной пыли, он повернулся в сторону лестницы и властно скомандовал нам:

— За мной. Сейчас разбираться будем.

Мужик с автоматом, который чуть-чуть успокоился, уступил нам дорогу. Мы вслед за завучем снова спустились по лестнице, проделали обратный путь до той самой двери, где находились трансформаторы, миновали это помещение, затем еще один коридор, за которым шла вверх более широкая лестница. Поднявшись по ней, мы наконец оказались там, куда так стремились, — в широком светлом коридоре новой школы.

Едва ступив на сияющий свежим лаком паркет, Тимка ткнул меня в бок и торжественно прошептал:

— А все-таки, Клим, мы сегодня сюда попали самыми первыми.

И это было совершеннейшей правдой. Как, впрочем, и то, что наш внешний вид явно входил в глубокий и непримиримый конфликт с окружающим великолепием. Правда, завуч выглядел не лучше нас, а может, даже и хуже.

Ощущение дисгармонии возникло, по-видимому, и у него. Он вдруг резко остановился посреди коридора и буркнул:

— В таком виде здесь находиться нельзя.

Распространив вокруг себя клубы пыли, он принялся рыться в карманах костюма и через некоторое время извлек на свет записную книжку и ручку.

— Ваши фамилии, — строго уставился он на нас.

— Адаскина, — прохныкала Зойка, которая была первая среди нас по алфавиту.

— Будченко! — наглым и самоуверенным тоном объявил Митька.

— Дольникова, — звонко произнесла Агата.

— Круглов, — настала моя очередь.

И наконец Тимка голосом триумфатора изрек:

— Сидоров.

Я понял: он по-прежнему внутренне празднует победу. Как бы там ни было, Тимур обещал раньше времени провести нас в школу и наших надежд не обманул.

— Все из восьмого «Б»? — с хмурым видом уточнил завуч.

— Если не верите, посмотрите в журнале! — гордо вздернула подбородок Агата.

— И посмотрю, уж будьте спокойны, — пообещал завуч.

— И еще, извините, пожалуйста, — явно задела его подозрительность Агату. — Мы вам представились, а вы нам — нет. А нам очень хотелось бы знать, как к вам обращаться.

— Вот это уж точно, — поддержал Будка. — Мы с вами пока вроде как и не знакомы. У нас раньше другой завуч был. Может, мы тоже проверить хотим.

Рот на цементном лице завуча широко распахнулся и некоторое время оставался именно в таком положении. По-моему, он такой наглости от нас не ожидал. Казалось, он думает, как подостойнее нам ответить. Но в результате он ничего не придумал и попросту скучным голосом произнес:

— Николай Иванович. — Затем, еще немного подумав, добавил: — Камышин. В общем, так, — взглянул на часы он. — Даю вам ровно час. Сбегаете домой. Помоетесь, переоденетесь и чтобы ко второму уроку были на месте. Я лично проверю.

— Ой, Николай Иванович! — всплеснула руками Зойка. — А сами вы, значит, так и останетесь?

— Это уж мое дело, — нерадостно оглядел свой грязный костюм и не менее грязные ботинки наш новый завуч. — Сейчас речь о вас. И вам, кажется, все сказано. Хотя нет. Не все. — Глаза на цементном лице мстительно блеснули. — На большой перемене жду вас у себя в кабинете. Тогда и поговорим как следует.

— Николай Иванович, а я за час волосы высушить не успею, — заявила Агата. — Вот. Видите?

И она сунула ему прямо под нос длинную русую косу. Николай Иванович отшатнулся и буркнул:

— Значит, не мой. В общем, твои проблемы.

Чувствовалось, что он уже на пределе и вот-вот взорвется. Поэтому я решил переключить его внимание на себя:

— Один вопрос, Николай Иванович. Как нам отсюда выйти? Через главный вход или…

— Только не через главный, — всполошился завуч. Ему, естественно, не хотелось, чтобы кто-нибудь из почетных гостей увидел его или нас в таком виде. — За мной. Сейчас я вас выведу.

Он вывел нас через боковую дверь. Мало того, тщательно пересчитал, видимо, до ужаса опасаясь, что кто-нибудь останется в школе и попадется на глаза начальству.

Лишь произнеся цифру «пять», Николай Иванович запер за нами дверь. Мы разбежались по домам.

Всю дорогу до собственной квартиры я надеялся на чудо. Оно должно было заключаться в том, что я прихожу, а дома совершенно никого нет. Но чуда, увы, не произошло. То есть почти не произошло. Ольки с Женькой, естественно, уже не было. Мать тоже уехала на работу. И даже отец отправился к себе в мастерскую несколько раньше обычного. А вот бабушка и Мишка с Гришкой спокойно себе сидели на кухне и завтракали. То есть завтракали они очень шумно. Потому что, когда я вошел, Мишка опрокинул на Гришку тарелку с кашей, а тот, в качестве мести, вылил на него полный стакан апельсинового сока.

Бабушка как раз собиралась принять срочные меры, когда я попытался под шумок, а точнее, истошные вопли обоих братьев, тихонечко пробраться в ванную и смыть там с себя эту жуткую пыль, которая теперь у меня даже на зубах скрипела.

Но у моей бабушки, похоже, даже на спине есть глаза. Она немедленно обернулась и, театрально всплеснув руками, воскликнула:

— Климентий, почему ты в таком виде и дома? Что стряслось?

Вопрос ее застал меня врасплох. Честно сказать, я растерялся, ибо не знал, что ей лучше ответить. Поэтому, бормоча: «Умоюсь, потом объясню», все же предпринял попытку проскочить в ванную. Но бабушка недаром была когда-то балериной… В три прыжка достигнув двери ванной комнаты, она преградила мне дорогу.

— Сначала, Климентий, ты все-таки внятно мне объяснишь, что случилось.

Деваться мне было некуда. И я с трагическим видом проговорил:

— Нас в подвале заперли. По ошибке.

— В каком подвале? — еще сильнее заволновалась бабушка. — И вообще, каким образом ты очутился в подвале, когда шел в школу?

— Так это школьный подвал и был, — пытался я втолковать ей элементарные вещи.

Но бабушка не врубалась.

— Я тебя спрашиваю, что ты делал первого сентября в подвале?

— В школу шел, — объяснил я.

— А почему, Климентий, в школу надо идти через подвал, а не через обычную дверь? — осведомилась бабушка.

— Потому что через обычную не пускали, — продолжал втолковывать я. — Там охрана все заблокировала. Видите ли, мэр на открытие должен приехать, поэтому нам внутрь нельзя.

— А вам, конечно, приспичило, — наконец что-то просекла бабушка. — И подвал, естественно, был открыт. Вот вы туда и направились.

— Ну, — кивнул я. — Только больше мне некогда разговаривать. Нам дали всего час на мытье и переодевание.

— Так, так, — осуждающе покачала головой бабушка. — Хорошо же у тебя, Климентий, новый учебный год начинается.

Я приготовился слушать длинную нотацию. Но тут мне на выручку пришли близнецы. Конечно, я понимаю: в действительности обо мне они думали меньше всего. Просто без бабушкиного контроля конфликт у них перешел в следующую фазу. Сцепившись, они рухнули на пол и истошно орущим клубком выкатились из кухни в коридор прямо под ноги бабушке. Та, естественно, отвлеклась. Я юркнул в ванную и заперся.

Этот проклятый цемент, видимо, был какого-то эксклюзивно высокого качества. Теперь я совершенно уверен: наша новая школа не скоро развалится. Думаю даже, она простоит века. Утверждаю, руководствуясь личным опытом. Потому что отмылся я с большим трудом.

Бабушка тем временем успела разнять близнецов, развела их по разным комнатам и чем-то загрузила. Во всяком случае, когда я вышел из ванной, Мишку и Гришку почти не было слышно.

Быстренько одевшись, я сообразил, что с такой сумкой идти нельзя. Утром она была совсем новой, однако теперь казалось, что ее нашли во времена раскопок в древнем Новгороде. Я заметался по квартире. Ничего подходящего. Тогда я обследовал стенной шкаф. И, конечно же, за моей спиной тут же возникла бабушка.

— Что ты ищешь?

— Какую-нибудь сумку, — объяснил я. — С моей сегодня больше идти нельзя. А нам учебники наверняка выдадут.

— Возьми отцовскую. — Бабушка вытащила огромную сумищу ядовито-зеленого цвета, слегка заляпанную краской. Мой предок ездил с ней на этюды. — Сюда уж у тебя точно все учебники влезут. — Тонкие бабушкины губы скривились в ироничной усмешке.

Учебники-то влезут. И, вероятно, даже за два следующих класса тоже. Однако тащиться с подобной страшной торбой в школу мне совершенно не улыбалось. Бабка мигом проинтуичила мое состояние.

— Ничего, — сказала она. — В следующий раз не будешь без надобности лазить по подвалам.

Вздохнув, я нехотя принял из ее рук зеленое чудище и отправился к себе в комнату, чтобы переложить туда тетради, ручки и прочее.

В это время из коридора послышались истошный вопль, звон и крик бабушки:

— Замри!

Кажется, затишье кончилось, близнецы открыли новый этап боевых действий, и бабушка снова была при деле. Упускать такую блестящую возможность я, естественно, не собирался. Запихнув зеленое чудище обратно в шкаф, я дунул в родительскую спальню. Там лежала новая кожаная сумка отца, на которой была выдавлена надпись «Босс». Так сказать, скромненько и со вкусом. Цвет черный. Неброский. Да и размер подходящий. Как раз все учебники влезут. А предку она сегодня все равно не понадобится. Он вчера говорил, что до вечера проторчит у себя в мастерской. Будет чей-то портрет дописывать.

Схватив сумку, я, чутко прислушиваясь к продолжавшимся военным действиям (кажется, Мишка с Гришкой опять что-то грохнули в бабушкиной комнате), в третий раз упаковал школьные принадлежности и, повесив отцовского «Босса» на плечо, крикнул:

— Пока! Я ушел!

Бабушка мне даже не ответила. Видимо, Мишка и Гришка поглотили всю ее немалую энергию. По-моему, они с лихвой заменяют ей Вагановское училище.

По дороге в школу я нагнал Агату.

— Ну как? С косой справилась?

— И не думала, — покачала головой она. — Мне бы потом до вечера сушиться пришлось.

— Зря, — сказал я. — Учти, это какой-то жуткий цемент.

— Ничего не поделаешь, — отозвалась Агата. — У меня не было другого выхода. А насчет цемента ты прав. Он и впрямь жуткий. И Зойка тоже едва отмылась.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Она звонила, — пояснила Агата и с тревогой осведомилась: — Клим, как ты думаешь, что нам теперь за это будет?

— За что? — не понял я.

— Ну, мы же новому завучу по башке ведром…

Она произнесла это таким тоном, будто, если бы мы огрели ведром с цементом старого завуча, все было бы вполне нормально.

— Но мы ведь не знали, что это завуч, — возразил я. — Он только потом нам представился.

— Ты думаешь, это на что-нибудь повлияет? — по-прежнему тревожилась Агата.

Я ничего в данном случае не думал. О чем и сказал ей.

— Первое сентября у нас вышло неудачное, — посмотрела на меня своими огромными черными глазами Агата.

Кстати, я раньше думал, что свое имя она получила именно за цвет глаз. Однако в седьмом классе, то есть год назад, она объяснила мне, что, когда родилась и ей придумывали имя, глаза у нее были не агатовые, а скорей голубые, как практически у всех новорожденных. А имя свое она получила в честь Агаты Кристи, детективами которой зачитывалась ее мама, как по-русски, так и по-английски. И вот сейчас Агата смотрела на меня своими огромными черными глазами и продолжала:

— На торжественную часть так и не попали, мэра живьем не увидели…

— Зато завуч о нас теперь долго будет помнить, — бодрым голосом произнес я.

— То-то и оно, — не разделяла моего воодушевления Агата. — Завуч теперь нам этого никогда не забудет, не простит.

— Слушай, не гони волну раньше времени, — откликнулся я. — Почем ты знаешь, может, наш Николай Иванович добрый и справедливый. Ну, позлился немного. Кому такое приятно. А теперь вымылся, переоделся, подумал и понял, что мы не нарочно.

— Все может быть, Климентий, — вздохнула Агата. — Но что-то я сомневаюсь.

— Да чего раньше времени сомневаться, — мне хотелось ее успокоить. — Вот когда нам устроят разборку, тогда и будешь сомневаться. А то ты, как умная Эльза: охаешь, прежде чем что-то конкретное произошло. А нервные клетки беречь надо. Они, говорят, не восстанавливаются.

Мы поравнялись со школой. Во дворе теперь было пусто. Ни ребят, ни охранников, даже трибуну и ту унесли. Агата оказалась совершенно права. Встреча с мэром и другим городским начальством протекла мимо нас.

Мы наконец на законных основаниях вошли в школьное здание. Взорам нашим открылся широкий великолепный вестибюль. Однако попасть в него мы не могли. Дорогу нам преграждала широкая цепь турникетов. Прямо как в метро. Для полноты ощущений не хватало лишь эскалаторов.

Мы с Агатой переглянулись. Что это такое и как сквозь это проходят?

— Вам чего, ребята? — будто прочел наши мысли парень, сидевший в углу.

— В школу нам надо, — объяснил я.

— А почему опаздываете? — с осуждением осведомился парень.

— Домой послали, — ответила Агата.

— Так было нужно, — добавил я.

— А-а-а, — протянул парень и почему-то улыбнулся. — Фамилии ваши как?

Мы назвались. Парень взял со столика бумажку и сверился с ней. Раздался щелчок. Один из турникетов открылся.

— Проходите, — коротко распорядился парень. — Сегодня вам выдадут магнитные карточки учеников. После вы должны будете всегда носить их с собой. Иначе в школу больше не войдете. И кстати, не выйдете, — с какой-то садистской усмешкой добавил парень. — Турникеты у нас двусторонние. Это все для вашей же пользы. От чужих охраняем.

Пройдя заграждения, мы ступили в святую святых. Действительно, как в метро. Много светлого мрамора и колонн. Я даже обнаружил шикарный лифт. Правда, над дверями оказалась крупная надпись: «Только для преподавателей».

Агата прочла ее и сказала:

— Дискриминация.

— Лучше давай поищем расписание. — Вдруг сообразил я, что бурные события помешали нам даже узнать, где и чем наш класс сегодня будет заниматься.

— Наверное, это вон там, — указала Агата в противоположный конец вестибюля, где на стене висела большая доска.

Мы двинулись к ней, но тут нас окликнули. Сквозь турникет проходил Тимка.

— Привет честной компании, — подбежал он к нам.

— Честная компания в поисках расписания, — в рифму откликнулся я.

Подойдя к доске объявлений, мы довольно быстро нашли свой восьмой «Б». По расписанию у нас должен быть классный час. Второй этаж. Двадцать восьмая комната.

— Зойку с Будкой не видели? — деловито осведомился Тимка.

— Нет, — одновременно покачали головами мы с Агатой.

— Куда ж они делись-то? — с беспокойством показал на часы Тимур. — По идее второй урок уже начался.

— Да, может, они уже наверху, — предположил я.

— Пошли, — взмолилась Агата. — Еще один втык хотите получить?

— «Еще один»? — изумленно уставился на нас Тимка. — По-моему, мы даже первого не получили.

Он был по-прежнему настроен бодро и радостно. И, конечно же, едва увидев надпись на лифте: «Только для преподавателей», вознамерился именно в нем подняться к нашей классной комнате.

Однако едва Тимка дотронулся до кнопки вызова, к нам со стороны турникетов подскочил все тот же парень.

— В восьмом классе учитесь, а читать не умеете? Здесь, — ткнул он пальцем в закрытые створки лифта, — не для вас.

— Может, и школа не для нас? — с ходу начал качать права Тимка. — С утра не пускали. Теперь вот в лифте, видите ли, подняться нельзя. А в старом здании нам, между прочим, все позволяли. И с преподавателями мы пользовались одной и той же лестницей.

— Тогда тебе без проблем, пацан, — миролюбиво произнес охранник. — Продолжай своей лестницей пользоваться. А эта фигня все равно пока отключена.

— Тем более зачем тогда писать, что только для преподавателей? — не унимался Тимка.

— На случай, когда включат, — с ударением на «ю» ответил парень. — Потому что преподавателей мало, а вас много. Никакой лифт не выдержит.

— Тимка, пошли! — поторопила Агата. — Чего спорить, если лифт все равно не работает.

Тимка махнул рукой. Мы побежали наверх. И немедленно услышали жалобный Зойкин голос:

— Ребята, подождите меня!

Мы остановились, Адаскина в панике металась за цепью турникетов.

— Ребята, как тут пройти? — вновь прокричала она.

— Вот к нему обратись, — указали мы на охранника.

Зойка быстро ответила на его вопросы и побежала к нам.

— Где мы учимся, знаете?

— Да, да, — уже на ходу бросил Тимка. — Пошли.

Мы беспрепятственно поднялись на второй этаж и, пройдя по длинному коридору, нашли кабинет номер двадцать восемь. Из-за двери слышался голос нашей классной — Марии Владимировны Предводителевой. Она что-то объясняла.

Агата постучалась. Мы вошли. На нас уставилось множество глаз. Большая часть ребят была нам совершенно незнакома. Однако во взглядах своих можно было уловить скрытый восторг. Я понял: весть о наших утренних подвигах уже успела облететь школу.

— A-а, это вы, — выразительно произнесла Мария Владимировна. — Явились наконец.

— Нас отпустили. На час, — торопливо проговорила Зойка. — Завуч отпустил.

— Николай Иванович, — уточнила Агата.

— Наслышаны, — сухо, но многозначительно откликнулась Предводительница.

По классу пронеслось несколько сдавленных смешков. Это, конечно, наши. Новенькие продолжали просто внимательно нас разглядывать. Для них мы пока были безымянными героями.

— Садитесь, — явно не хотелось усиливать нашу популярность классной. — Вы крайне кстати. Мы как раз собирались идти в библиотеку за учебниками.

— Так нам садиться или не садиться? — поинтересовался Тимка.

— Если я велела садиться, значит, сядьте, — строго поджала губы Мария Владимировна.

Мы сели. Мария Владимировна пристально посмотрела на нас и осведомилась:

— А Будченко вы где потеряли?

— Мы его не теряли, — пояснила Агата. — Он просто пока не вернулся.

— Будка, наверное, еще в душе моется, — сказал Лешка Ключников.

Из этого я сделал вывод, что класс уже в курсе событий. Меня всегда это поражало. Стоит чему-нибудь произойти, как в мгновение ока вся школа уже в курсе. Беспроволочный телеграф мигом доносит весть до самых дальних уголков. Так сказать, от буфета до туалета.

— Значит, Будченко с нами пока нет? — повторила классная.

«Странный вопрос, — подумалось мне. — Неужели она сама не видит?»

— Уже есть! — И в дверь просунулась чумазая Митькина физиономия.

В следующий момент он вошел в класс, и это, я вам скажу, было зрелище. Дело в том, что с тех пор, как мы расстались, внешний вид Митьки мало изменился. Разве только совсем чуть-чуть. Наверное, и я сам до того, как помылся и переоделся, тоже так выглядел. Но я-то привел себя в порядок, а Митька остался прежним.

Класс разразился неистовым хохотом. Будченко с укором поглядел на ребят и спросил:

— Чего ржете, дураки? Разве не видите, у человека горе!

Лучше бы ему этого не говорить. Класс застонал от хохота. Даже наша Мария и то улыбалась.

— Будченко, ты неисправим! — сдавленным голосом обратилась она к нему. — Тебя зачем Николай Иванович домой отправил?

— Да ведь объясняю же вам, — с досадой произнес Будка. — У меня горе.

В классе уже творилось что-то невообразимое.

— Какое у тебя горе? — едва сдерживалась от смеха Мария Владимировна.

— Ключ сломался, — трагическим голосом изрек Митька. — Прямо в замке.

К хохоту прибавился оглушительный грохот. Это наш амбал Сережка Винокуров вывалился в проход.

— Какой ключ? В каком замке? — уже откровенно смеялась Мария Владимировна.

— Мой Ключ, от моей входной двери, — пробубнил Митька. — Я, естественно, так в квартиру и не попал. Хотел у соседки помыться, но она меня не пустила. Говорит: «Я только что генеральную уборку сделала, а ты мне сейчас все испачкаешь». Я матери стал звонить. А ее на работе нету. Потом ее все-таки нашли. Но я решил пока к вам забежать. Предупредить, что я еще не помылся. И, между прочим, не скоро теперь помоюсь, — счел своим долгом уточнить он. — Потому что дверь у нас металлическая, фирменная. Ее выламывать минимум час.

— Ну! — с торжеством проорал Лешка Ключников. — Говорил же, что Будка у нас еще моется.

— Успокойтесь, ребята, — уже справилась к этому времени с собой Мария Владимировна.

Митька, распространяя вокруг себя облака цементной пыли, начал бурно рыться в карманах. Затем, со словами: «Вот! Смотрите!» — выложил что-то на учительский стол.

Мария Владимировна недоуменно уставилась на странный предмет.

— Зачем мне это?

— В качестве вещественного доказательства, — очень серьезно произнес Будка. — Все, что осталось от бедного моего ключа. Другая часть там, в двери.

И он неопределенно махнул рукой в сторону окон.

— Ладно. Садись, Будченко.

Митька было двинулся по проходу к свободной парте.

— То есть нет! Лучше ни в коем случае не садись! — видимо, осознала всю глубину собственной ошибки наша классная.

Предупреждение прозвучало вовремя. Те, мимо кого Митька уже прошел, вовсю чихали. Несмотря на прогулку до дома и обратно с кратким визитом к соседке, цемента на Будченко было еще полно.

— Иди домой, Митя, — как-то даже ласково проговорила Мария Владимировна. — До завтра можешь в школу не приходить.

— Ладно, — кивнул Митька и проникновенно добавил: — К завтрашнему дню я уж точно помоюсь.

Класс снова грохнул. Так под наш хохот Будка и удалился.

 

Глава III. БУДКА, ЗАВУЧ И ДЯДЯ ГОЧА

ария Владимировна еще долго не могла нас успокоить. Класс охватила настоящая истерика. Смех вроде бы несколько раз затихал, но потом кому-нибудь вспоминался Митька в цементе, он фыркал, и это, как искра, попавшая в бензин, приводило к новому взрыву. Кстати, наша Предводительница тоже не оставалась безучастной. Видимо, Будкин вид произвел на нее сильное впечатление.

Наконец, окончательно взяв себя в руки, Мария Владимировна скомандовала:

— А ну тихо! Идем за учебниками.

В голосе ее послышались жесткие нотки. Мы, ветераны класса, немедленно притихли. Когда Предводительница начинала говорить таким тоном, могли запросто последовать репрессивные меры. Новая часть класса, видимо, тоже что-то почувствовала и хохотать перестала.

— А куда за учебниками, наверх или вниз? — полюбопытствовал Тимка.

— Наверх. Третий этаж, — объяснила классная. — Кстати, запомните, где и что теперь находится. Все совсем иначе, чем в нашем старом здании.

— Это мы уже поняли, — сказал я.

— Тогда вперед, — отдала новую команду Мария Владимировна.

Мы поднялись по широкой лестнице на еще один этаж и пошли по еще одному светлому просторному коридору с блестящим паркетом.

Библиотека вообще оказалась отпадной. Мы попали в огромный читальный зал, где среди многочисленных стеллажей стояли удобные столы и даже диванчики с креслами. Никогда бы не подумал, что такое может быть в школе. Однако мебелью новшества не ограничивались.

Как с гордостью объяснила нам библиотекарша Нонна Аристарховна, в библиотеке теперь есть не только книги, но и видеотека с кучей разных учебных программ, языковых видеокурсов и прочего, а также компьютеры, подключенные к Интернету. В общем, живи и радуйся.

Прочтя нам краткую лекцию о том, как правильно пользоваться всем этим богатством, Нонна Аристарховна начала раздавать учебники. В общем-то, для меня она никакая не Аристарховна, а просто тетя Нонна. Потому что ее дочь, Нинка, и наша Женька учатся вместе с первого класса и с того же момента дружат. А так как Женьке часто поручали сидеть со мной, то она повсюду таскала меня за собой. И чаще всего это «повсюду» оказывалось у Нинки.

Будку нашего тетя Нонна тоже очень хорошо знает. Они с ним в одном подъезде живут. Только на разных этажах. Когда они близко познакомились, Будка еще не успел пойти в первый класс.

До школы ему оставалась всего какая-нибудь неделя. Бот предки и привезли его из деревни, где он проводил каждое лето у прабабушки. Будке купили все, что требовалось ученику первого класса, а после, как он сам говорит, «бросили на произвол судьбы». То есть пока Митькины родители были у себя на работах, он совершенно самостоятельно и бесконтрольно гулял во дворе. В общем-то, у них во дворе образовалась целая разновозрастная компания, догуливавшая на свободе последние деньки перед школой.

А деньки эти в тот год, надо заметить, выдались очень жаркие. И как-то раз Будке с его друзьями жутко захотелось мороженого. Денег, однако, ни у кого не было. Они стали ходить по Сретенке и переулкам в надежде, что им попадутся оброненные кем-то купюры или монетки. В их компании был один такой Вадик. Так он уверял, что однажды на Сретенке возле «Галантереи» нашел столько денег, что потом обожрался мороженым и даже заболел ангиной.

Однако в тот день напряженные поиски не привели Будку и его друзей ровно ни к какому успеху. Тогда еще один парень, Борька, сказал, что надо попробовать попросить. Но люди по Сретенке ходили сплошь какие-то черствые. И в основном, от Будки с компанией просто шарахались.

Тогда тот же Борька еще немного подумал (видимо, он в их компании был мозговым центром, потому что уже перешел в пятый класс) и объявил:

— Ребята. Я знаю. Большие деньги часто прячут в вентиляции. Вот мы сейчас слазим и возьмем.

Народ засомневался. Им было непонятно, как в сквозном вентиляционном коробе можно что-нибудь спрятать. Но Борька сказал, что они дураки, а тайник в вентиляции делается очень просто. Сперва вбивают гвоздик, а на него вешают мешочек с деньгами. Мол, Борька сам такое по телику видел, когда показывали захват одной опасной банды.

Слова его произвели на всех большое впечатление. Мороженого захотелось еще сильнее. Теперь малышня только немного побаивалась, не обидятся ли те, у кого они возьмут деньги. Но Борька убедил их, что, если взять только на несколько порций мороженого, никто вообще не заметит.

Сказано — сделано. Раздобыв где-то длинную бельевую веревку, все эти идиоты забрались на чердак Будкиного дома. Это сейчас на большинстве чердаков понаделали железных дверей и серьезных замков. А в годы нашего с Будкой дошкольного детства подъезды и чердаки даже в центре Москвы были расхлебастаны. Лезь, куда только душе угодно.

Изучив вентиляцию, умный Борька сказал:

— Очень узкая шахта. Тут из всех нас только Митька пролезет.

Должен сказать, что сейчас Будка и впрямь превратился в настоящую будку. А тогда был маленьким и щупленьким. Кроме того, в глухой орловской деревне у прабабушки мороженого не продавали. Они вообще там жили натуральным крестьянским хозяйством. В магазин раз в неделю завозили только хлеб и крупу. Поэтому Митьке больше остальных хотелось мороженого.

Словом, он покорно позволил обвязать себя бельевой веревкой, и его спустили в длинный вентиляционный короб. На веревке Будка просуществовал недолго. Она почти тут же оборвалась. Так что этажей шесть искатель чужих заначек миновал в свободном полете.

После все удивлялись, каким образом он не разбился насмерть. Митька объяснял, что сперва зацепился ногой за скобу, потом его развернуло, сложило вдвое, и он заткнул собой вентиляцию.

Едва оборвалась веревка, другие любители мороженого перепугались и сбежали. Они решили, что Митька сразу погиб. Ведь падал он совершенно молча. От страха у него пропал голос и дар речи. Когда же дар речи вернулся и Митька с удовольствием бы позвал на помощь, ребята уже смылись. Впрочем, он все равно громко кричать не мог. Его так сложило, что он едва дышал. Да и пошевелиться боялся, чтобы снова не начать падать.

Поэтому Будка принялся осторожно скрестись, чтобы привлечь чье-нибудь внимание, и тихонечко подвывать, потому что ему было очень страшно. И еще он надеялся, что ребята позовут кого-нибудь на помощь и его вытащат.

Однако судьба распорядилась иначе. Ребята разбежались и, конечно же, никому ничего не сказали. Они боялись, что им влетит.

Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Муж тети Нонны, дядя Сережа, как раз за день до этого возвратился домой из больницы, где его лечили от инфаркта. Зайдя в ванную помыть руки, он вдруг услышал, что за стеной скребутся. Правда, Будка еще и выл. Но это дядя Сережа приписал водопроводным трубам. У них в доме они часто выли. Куда сильней озаботило тети-Нонниного мужа поскребывание.

Дело в том, что квартира их находилась на третьем этаже, а в квартирах на первом уже несколько раз появлялись крысы. В тот год вообще весь центр города был наводнен ими. А Сретенка ими просто кишела, потому что в переулках стояло полно заброшенных домов. Их поставили на капитальный ремонт, а пока суд да дело, там жили бомжи.

В общем, дядя Сережа подумал: «Ну вот. И до нас добрались!» — расстроился и начал соображать, как бы отвадить от дома чертову крысу. Перво-наперво он проверил вентиляционную решетку. Держалась она очень плохо. «Значит, точно надо отпугивать, — утвердился в своем решении дядя Сережа, — иначе в квартиру пролезет».

Встав на ванну, он заколотил по стене, крича: «Кыш, кыш, тварь проклятая!»

А его в ответ слабым потусторонним голосом попросили:

— Дяденька, спасите меня и дайте попить.

Тут у дяди Сережи снова случилось что-то вроде инфаркта, и он рухнул прямиком в большой таз, где тетя Нонна замочила белье. Сперва дядя Сережа решил, что он умер. Потом, полежав чуть-чуть в ванне в обнимку с тазом и бельем, понял, что все-таки пока жив. Только стал очень мокрым и мыльным.

Из стены по-прежнему доносились жалобные причитания Будки:

— Дя-яденька, дя-яденька, где же вы? Что с вами случилось? Не уходите. Мне страшно. И пить хочется. И писать тоже.

Услышав последнее заявление, дядя Сережа несколько приободрился и, расставшись с тазом, снова забрался на ванну:

— Ты где? — крикнул в вентиляционную решетку он.

— Ту-ута, — простонал Митька. — Спасите. Застрял.

— А что ты там делал? — поинтересовался дядя Сережа.

— Упал, — не стал вдаваться в подробности Будка. — Дяденька, если вы меня не спасете, я тут совсем умру.

Тети-Ноннин муж предпринял решительные действия. Оторвав решетку, он запихнул в отверстие руку по самое плечо. Но Митька был где-то далеко.

— Сиди там и не двигайся, — велел дядя Сережа. — А я пошел за помощью. Одному мне не справиться.

Службы спасения тогда еще не было. Поэтому дядя Сережа вызвал милицию, слесаря из домоуправления и тетю Нонну из школы, где она готовила библиотеку к новому учебному году.

Митьку извлекали из вентиляционного плена целый час. Пришлось ломать стену не только тети-Нонниной ванны, но и у соседей снизу, потому что Будка умудрился застрять между вторым и третьим этажами.

Вот так и состоялось близкое знакомство нашей библиотекарши с Будкой. Кстати, он даже ничего себе не сломал и отделался несколькими пустячными царапинами. Но тетя Нонна и особенно дядя Сережа сказали, что все равно «этого парня до конца своих дней не забудут». Да тетя Нонна его бы при всем желании не забыла. Потому что скоро вновь повстречалась с ним в нашей школе. А вернее, в библиотеке. Но это уже другая история. Я расскажу ее вам, но чуть позже…

Предводительница весь наш восьмой «Б» поставила в очередь за учебниками. Мы с Тимкой, Зойкой и Агатой оказались в середине и, пока ждали, разглядывали новеньких. Новенькие — это всегда интересно. Так сказать, новые люди, новые характеры и новые отношения. Особенно когда их так много.

Я сразу заметил: Агата с Зойкой разглядывает свежих мальчиков и при этом шушукаются и хихикают. Девочек они тоже внимательно разглядели, но уже без хихиканья. Я тоже посмотрел и на тех, и на других. Ребята как ребята, вполне нормальные. Впрочем, время покажет.

Наконец мы получили учебники и вернулись в свою классную комнату. Уже шел третий урок. По расписанию это была алгебра. Алгебру, как и геометрию, нам преподает Предводительница. Поэтому перемещаться из классной комнаты не пришлось. Да и алгебры, собственно, не было. Во-первых, еще пол-урока народ медленно тянулся из библиотеки. А те, кто уже вернулся, запихивали в сумку учебники.

Я тоже начал совать их в отцовского «Босса», Агата заметила и сказала:

— Клевая у тебя, Климентий, сумка.

Я лишний раз порадовался, что догадался взять именно «Босса», а не зеленое чудовище, которое предлагала мне бабушка. Хорошо бы я сейчас выглядел в глазах Агаты. Сидящая рядом с ней Зойка тоже заинтересовалась «Боссом». Обернувшись, она протянула руку, пощупала сумку и с уважением произнесла:

— Настоящая кожа. Круто.

Зойкино мнение меня мало интересовало, но все равно было приятно. Правда, неумолимой судьбе удалось тут же испортить мне настроение. Учебники я запихнул. Все до единого. Но вот «молния» после этого закрываться не пожелала. Уж я и так ее тянул, и эдак. В результате раздался треск. Я с ужасом увидел, что одна сторона «молнии» напрочь оторвалась от родного «Босса». Агата фыркнула.

— Плевать, — небрежно махнул рукой я. — В конце концов, мы для сумки или сумка для нас?

— Красиво жить не запретишь, — сказала Агата и занялась утрамбовкой собственных учебников.

Сами понимаете, что в действительности мне было совсем не плевать. Ладно бы этот «Босс» принадлежал лично мне. Но он ведь отцовский. А тот жутко не любит, когда кто-нибудь берет его вещи, а тем более портит их.

Тимка, видимо, что-то просек и, хлопнув меня по плечу, ободряюще бросил:

— Не страдай, Клим. После уроков сбегаем в одну мастерскую. Там так прострочат, что больше уже никогда не оторвется.

Я несколько приободрился. Однако пока Предводительница втолковывала, чем мы будем в этом году заниматься на математике, я вспомнил, что уже на ближайшей перемене нам всем надо идти к завучу, и настроение у меня вновь испортилось.

Никакой особой вины я за собой не ощущал. До сих пор считаю, что вышло обыкновенное недоразумение. Однако у меня появилось дурное предчувствие, что утренняя разминка нам просто так с рук не сойдет. «Нам, но не Митьке», — сообразил вдруг я и немедленно поделился своим открытием с Тимкой:

— Вот сволочь Будка. Он ведь нарочно сломал ключ в замке.

— Нарочно? — сощурил и без того узкие глаза Тимка. — Зачем?

— Чтобы к завучу не ходить, — объяснил я. — Явился сюда весь в цементе. Предводительница вполне официально до завтра его отпустила. Вот он от завуча и отмазался. А мы вчетвером отдувайся.

Тимка немного подумал. Затем свирепо произнес:

— Если так, то Будке не жить.

Видя, что Тимка уже сегодня готов привести приговор в исполнение, я счел за лучшее несколько остудить его пыл:

— Сперва проверим. Вдруг я ошибаюсь и у Будки все вышло совсем не нарочно.

— Ежу понятно, что не ошибаешься, — продолжал кипеть Тимка. — Не нарочно. Ты еще скажи, что случайно. Какое интересное совпадение. Ну, ничего. Теперь Будка у нас попляшет. Любую подлость надо пресекать сразу.

— Сперва убедись, что это действительно подлость.

Я уже жалел, что затеял этот разговор. Тимка сильно завелся, а его в таких случаях очень трудно остановить.

— Убежусь, будь спокоен, — упрямо изрек Тимка.

Тут нашу дискуссию прервала Мария Владимировна:

— Круглов! Сидоров! Я, конечно, понимаю, что вам очень интересно. Но вы мешаете. Еще одно слово, и вызову вас обоих к доске. Проверим, не забыли ли вы курс алгебры за прошлый год.

— Молчим, молчим, Мария Владимировна! — хором заверили мы.

Впрочем, молчать нам оставалось недолго. Вскоре звонок возвестил о большой перемене. Счастливые наши одноклассники бодренько понеслись в столовую. Все, кроме нас четверых. Предводительница, взяв журнал, тоже собралась уходить из класса.

— Мария Владимировна, а вы с нами к Николаю Ивановичу разве не пойдете? — жалобно осведомилась Зойка.

— Уже была, — с безразличным видом ответила Предводительница. — Теперь ваша очередь.

Она скрылась за дверью.

— Ну, пошли, что ли? — посмотрел на нас Тимка.

— Ой как не хочется, — впала в тоску Зойка.

— Пошли, пошли, — поторопил Тимур. — Чем скорее туда попадем, тем быстрее выйдем.

И мы побрели в поисках резиденции завуча. На двери одного из кабинетов висела блестящая табличка: «Камышин Николай Иванович».

— Шумел камыш, деревья гнулись, — даже в такой ситуации не терял чувства юмора Тимка.

— Это не деревья, а мы сейчас все согнемся, — поежилась Агата.

— Не нагнетай, — откликнулся Тимка и мужественно постучал в дверь.

— Войдите, — послышалось изнутри.

Кабинет завуча сильно смахивал на офис предпринимателя средней руки. Николай Иванович гордо восседал в огромном кожаном кресле за широченным письменным столом. К этому, основному, столу был перпендикулярно приставлен еще один, длинный стол для заседаний, по обе стороны которого стояли модные, обтянутые кожей стулья.

Сейчас мы впервые увидели нового завуча без цементной корки. Он оказался лысеньким, пухленьким мужчиной лет сорока с весьма неприятным одутловатым лицом, очень белой кожей и водянисто-серыми глазами, которые сейчас сурово и неприязненно взирали на нас.

— Явились, значит? — сухо произнес Николай Иванович.

— Ну, вы же нас звали, — попробовал пошутить Тимка.

Однако шутка до адресата не дошла, и завуч столь же суровым голосом изрек:

— Не звал, а вызывал. Это совершенно разные вещи.

Мы молчали. Завуч тоже немного помолчал и побарабанил короткими, толстыми пальцами по полированной столешнице.

— Не понимаю, как вы могли? — наконец произнес он.

— Мы не хотели, — промямлила Зойка.

— Они не хотели! — повысил голос Николай Иванович. — Так подвести наш огромный дружный коллектив! И это в торжественный день, когда мы наконец открыли для вас замечательную новую школу.

— Никого мы не подводили! — конечно, тут же выступил Тимка. — Это, наоборот, нас зачем-то заперли.

— И между прочим, нам тоже испортили этим праздник, — осмелел я.

— Ну, естественно, — одарил нас крайне противной улыбкой Николай Иванович. — Вы совершенно ни в чем не виноваты. Наоборот, это школа перед вами виновата, потому что дала вам возможность сунуться куда не надо.

— Так получается, — с чувством собственной правоты развел руками Тимка.

— А по-моему, получается совсем по-другому! — блеснули холодком водянисто-серые глаза завуча. — На мой взгляд, получается полное безобразие, — продолжал он. — Вы своим наглым и безответственным поступком едва не сорвали торжественное мероприятие с личным присутствием мэра.

Взгляд мой упал на Тимку, и я сразу понял, что он сейчас снова выступит. Даже во вред себе. Так оно и получилось.

— Мы ничего не срывали, — отчетливо произнес он. — Наоборот, пытались спасти мэра и всех остальных от взрыва террористов.

— Террористов? — взвился на ноги завуч. — Где, скажите на милость, вы видели террористов?

Он забегал взад-вперед по кабинету, и я сделал еще одно открытие. Без цементного оформления Николай Иванович оказался совсем маленьким.

— Где вы видели террористов? — повторил он.

— Ну, мы же не знали, что это вы, — сказала Агата.

— А вели вы себя так, как могут только террористы! — уже вовсю несло Тимку. — Зачем понадобилось запирать невинных учеников?

— И эти дядьки были такие страшные, — прохныкала Зойка.

— А ты, Адаскина, вообще молчи! — напустился на нее завуч. — Это же надо! Искусать человека из охраны мэра! При исполнении! Вопиющее безобразие!

— Но, Николай Иванович, — пытался внушить ему я. — В результате ничего страшного не случилось. Простая накладка. Сперва мы не поняли. Затем — нас.

— А кусаться зачем? — От гнева и возмущения у завуча начал срываться голос. Пухлые щеки его раскраснелись, и на их фоне глаза стали казаться совсем прозрачными.

Как-то он странно все время говорил о покусанном охраннике и ни слова не произнес о ведре с цементом. Хотя, готов присягнуть, именно оно-то и отзывалось гневом и болью в его травмированной душе.

Николай Иванович распалялся все больше и больше, Тимка тоже стоял жутко злой и, по-моему, снова готовился возражать. Осуществи он свое намерение, неизвестно, чем кончилась бы для нас эта дружеская беседа. Однако Тимуру неожиданно помешала Зойка. Она разрыдалась и сквозь слезы залепетала:

— Простите, простите, Николай Иванович, я больше никогда не буду! И все мы никогда не будем!

У Николая Ивановича словно выключился внутри какой-то мотор, нагнетающий гнев. Снова усевшись в свое огромное кресло, он спокойно и с чувством выполненного долга проговорил:

— Ради первого сентября на первый раз прощаю. Но учтите: беру вас на заметку. У вас теперь вроде как испытательный срок. А пока вы свободны.

И он указал нам на дверь. Мы, естественно, задерживаться у него в кабинете не стали. Как только мы оказались в коридоре, слезы на глазах у Адаскиной мигом высохли. Теперь она радостно и даже ехидно улыбалась.

— Ну, ты, Зойка, даешь, — покачал головой я.

— А вы, дураки, еще больше бы спорили, — усмехнулась она. — Очень его ваше мнение интересовало.

— Все равно я должен был ему свое мнение высказать, — все еще злился Тимка. — Надо же, такую чушь про нас молол. Сорвали мероприятие, — передразнил Николая Ивановича он. — Это они сами все чуть не сорвали.

— Эх, Сидоров, — покачала головой хитрюга Зойка. — Прямолинейность когда-нибудь тебя погубит.

— Пусть лучше погубит, — сердито пробурчал он, — но так, как ты, я не могу.

— А если бы не я, — стояла на своем Зойка, — мы бы все завтра, по меньшей мере, явились к нему с родителями.

Тимка ничего не смог возразить. Лишь заговорщицки произнес:

— Значит, Николай Иванович взял нас на заметку. Ну, ничего. Мы тоже его возьмем.

— И это будет совершенно правильно, — на сей раз одобрила его Зойка, и мы снова пошли учиться.

Отсидев скучнейший урок географии, мы на следующей большой перемене наконец попали в столовую. Она оказалась тоже что надо. Зал просторный. Стены под мрамор. И почему-то полно зеркал. Агата по сему поводу высказала догадку. Мол, зеркала для того, чтобы мы себя видели, когда едим, и вырабатывали изящные манеры. Хорошо, Будки при этом не было. Он обожает за едой хлюпать и чавкать, да так громко, что на всю столовую слышно. И я почему-то думаю, что его никакие зеркала от этого не отучат.

Обслуживание оказалось тоже на уровне. Никто не топчется с подносами, не обливает друг друга супом и не роняет тебе на голову макароны с подливкой. В новой столовой раздачу пищи поставили на поток. Прямо как в самолетах. Все порции разложены и запакованы. Остается лишь выбрать, что хочешь, и заплатить деньги. Дальше — неси свою герметически упакованную жратву на стол. А там уже спокойно распаковывай и ешь.

В общем, нам понравилось. Достаточно вкусно и удобно. Насытившись, Тимка вспомнил про Будку.

— Нет, какой гад, а? — принялся возмущаться он. — Смылся, а мы отдувайся.

— Кто гад? Куда смылся? Почему мы должны за кого-то отдуваться? — были пока не в курсе Агата и Зойка.

Я снова пожалел, что поделился с Тимкой подозрениями. Видимо, иногда невредно попридержать язык, пока не убедишься в чем-то наверняка. Даже если при этом перед тобой самый близкий друг.

Пока я предавался запоздалым раскаяниям, Тимка с таким самоуверенным видом прочел обвинительную речь Будке, словно его вина перед нами и впрямь была доказана.

Я тщательно пытался сгладить эту пафосную и пламенную речь. Девчонки слушали Тимура разинув рты. Когда он наконец умолк, Зойка с гневом воскликнула:

— Как же я сразу не сообразила! Ну, Собачья Будка! Главное, все рассчитал! Не придерешься. И, что характерно, Николай Иванович даже о нем не вспомнил.

— А к завтраму вообще забудет, — подлил масла в огонь Тимка. — Вот он и выкрутится. А мы теперь на заметке.

— С испытательным сроком! — добавила Зойка.

— Нет, — возразил я. — С испытательным сроком все пятеро. У завуча наши фамилии с утра на бумажке записаны.

— И вообще, — сказала Агата. — Куда мы так торопимся? Давайте все-таки с Митькой сначала поговорим.

— Это уж будьте спокойны, — потряс в воздухе кулаком Тимка. — Поговорю.

На этом большая перемена кончилась. И мы отправились к Приветовне на биологию.

С утра у нее настроение сильно улучшилось. Проведя краткую экскурсию по новому биологическому кабинету с зимним садом и пока еще пустым «живым уголком», если не считать одинокого ежа, который, кажется, благополучно впал в осенне-зимнюю спячку, она сказала, что мы можем идти домой отдыхать. Этим предложением мы с удовольствием воспользовались.

— Значит, так, — сказал Тимка, когда мы расстались с Агатой и Зойкой, которые почему-то спешили, — по-моему, домой тебе с этой сумкой лучше не заходить.

Я был с ним совершенно согласен. Если я вернусь с порванной сумкой, кто-нибудь из нашего многочисленного семейства непременно меня засечет.

— Поэтому прямиком идем в мастерскую, — продолжал Тимка.

Взглянув на его доверху набитый учебниками рюкзак, я предложил:

— А может, сначала к тебе заскочим? Хоть выгрузимся.

— Да ну, — поморщился Тимка. — Ходить туда-назад. Выгружать. Только время зря потеряем. Пошли уж как есть.

— Слушай, — забеспокоился я. — А ремонт будет дорого стоить? А то у меня с собой денег мало.

— Спокуха, — хлопнул меня по плечу Тимка. — Во-первых, недорого. А если денег все-таки не хватит, потом занесем. Я там всех давно знаю.

И, больше не тратя слов, он двинулся по Сретенке.

— А нам вообще-то куда? — поинтересовался я.

— До Сухаревки, — лавируя между снующими в обе стороны по узкому тротуару пешеходами, а порой и наступая им на ноги, следовал прямо по курсу Тимка. — Потом перейдем Садовое кольцо, дальше — сам увидишь.

— Нахал! Паразит! Хам! — крикнула мне прямо в ухо какая-то тетка.

Так всегда бывает, когда мы с Тимкой куда-нибудь спешим. Он идет впереди и всех толкает, а ругань достается мне.

Проигнорировав теткины вопли, я, сгибаясь под тяжестью сумки, продолжал следовать за другом. Наконец, мы перебрались на ту сторону Кольца, затем пересекли проспект Мира и, пройдя мимо книжного магазина, нырнули в арку с надписью: «Медицинская газета». За ней оказался тесный старинный двор, с четырех сторон огороженный домами и плотно заставленный машинами.

Тимка чувствовал себя тут как дома. Свернув от арки направо, он распахнул дверь и пустился по длинному коридору к освещенному проему, который перегораживал деревянный прилавок.

Достигнув его, друг мой даже не подумал остановиться. Наоборот, поднял уверенным жестом прилавок и бросил небрежно мне:

— Заходи, Клим.

Мы оказались в сапожной мастерской. Как раз когда я переступил границу, отделяющую заказчиков от мастеров, в помещении оглушительно загудел станок. Темноволосый мужчина, обтачивающий на нем каблук чьего-то ботинка, перекрывая механический гул, радостно воскликнул:

— A-а, Тимурчик! Чего давно не было?

— Так получилось, дядя Гоча, — откликнулся Тимка.

Дядя Гоча остановил станок и осведомился:

— Опять кроссовки порвет? Давай сделаю.

— Кроссовки сегодня не надо, — мотнул головою Тимур. — У нас вот тут сумка.

— Твоя? — внимательно и участливо посмотрел на него дядя Гоча.

— Нет, друга, — указал на меня Тимка. — Он учебники положил, она порвалась.

— Покажи, — перевел взгляд на меня Гоча.

Сняв с плеча сумку, я опустил ее на стол.

— Н-да-а, — протянул дядя Гоча. — Варвар ты, парень. Еще камней бы туда наложил. Зачем с такой сумкой так обращаться?

— Ну, я думал…

Видимо, вид у меня был очень расстроенный. Во всяком случае, дядя Гоча вдруг улыбнулся и бодро произнес:

— Сейчас Марина придет, застрочит тебе «молнию», как новая будет. — И он положил руку на спинку стула возле. швейной машинки. — Выгружай книги.

— Ну, что тебе говорили! — с такой гордостью воскликнул Тимур, будто сам сейчас собирался заняться моей оторванной «молнией».

— Фирма гарантирует, — подхватил дядя Гоча. — В пределах разумного для нас нет ничего невозможного. Марина! — высунул он голову в проем. — Где ты там пропала?

Входная дверь тут же хлопнула. Я посмотрел в конец коридора и обмер. Внутрь входили моя собственная бабушка с Мишкой и Гришкой.

 

Глава IV. ДРАМА В МАСТЕРСКОЙ

меня все внутри опустилось. Попасться сейчас на глаза бабушке с этой сумкой, да еще после утренних приключений..

— Тимка, там моя бабка, — отпрянув от проема, прошептал я.

Верный мой друг сразу все понял.

— Дядя Гоча, — взмолился он. — Спрячьте нас куда-нибудь. Там его бабушка.

Тот не стал задавать лишних вопросов. Нелишних — тоже. Он попросту подтолкнул нас к лесенке, ведущей на антресоли, и коротко бросил:

— Туда, ребята. Быстро наверх.

Мы с Тимкой двумя пулями взлетели по лесенке и оказались в темном душном помещении, завешенном сапожными материалами. Снизу послышались вопли двух моих братьев. Затем строгий окрик бабушки:

— Немедленно прекратите драться!

Драка отнюдь не прекратилась. По надсадным воплям «Отдай! Это мое! Я первый нашел!» мне стало ясно: Мишка и Гришка в очередной раз что-то не поделили.

— Чего они там нашли? — поинтересовался Тимка.

— Цыц, дурак, — шикнул я на него. — Главное, чтобы нас сейчас не нашли.

Тимка затих. Голоса братьев и бабушки приближались. Затем прямо под нами послышались шум, возня и надсадное сопение. Видимо, Мишка и Гришка пролезли под прилавок и теперь действовали на территории самой мастерской.

— Тихо, тихо, орлы, — принялся увещевать их дядя Гоча.

Но он плохо знал моих братьев.

— Пусть сначала отдаст! — заорал Мишка.

— Нет, это ты отдай! — еще громче завопил Гришка.

Может, конечно, сначала заорал Гришка, а потом уже Мишка. Но это совершенно неважно. Они у меня вообще абсолютно одинаковые — и внешне и внутренне. Предок мой говорит, что именно поэтому они все время и дерутся.

— Прекратите! — снова крикнула бабушка. — Вы уж не сердитесь, пожалуйста, — обратилась она к дяде Гоче, — совсем с ними сладу нет. И чем дальше, тем хуже.

— Ничего, бывает, — бодренько откликнулся дядя Гоча. — Вырастут — поумнеют. Вообще-то, ребята хоро…

Не договорив, он взвыл. То ли кто-то из моих милых братьев случайно заехал по нему кулаком, то ли оба прошлись по его ногам.

— Мишка! Гришка! Последнее предупреждение! — снова вмешалась бабушка.

Это наконец подействовало. Возня внизу прекратилась.

— Ну, энергия, — ошеломленно изрек дядя Гоча. — Что там у вас? — обратился к бабушке он.

— Набойки на туфли, — объяснила она.

— Прямо сейчас или потом зайдете? — задал новый вопрос дядя Гоча.

— Лучше сейчас, — ответила бабушка. — А то снова с этими головорезами идти к вам придется.

— Это еще неизвестно, что лучше, — с сомнением произнес дядя Гоча. Я понял, что ему не слишком улыбается работать в компании двух моих милых братьев. — Ладно, давайте сделаю. А вы, молодые люди, — последнее явно относилось к Мишке и Гришке, — поиграйте пока в коридоре. И вы с ними там посидите, — посоветовал бабушке он. — Там кресла удобные.

— О-о-о! Книжки! Много! — полностью проигнорировав пожелания дяди Гочи, проорали близнецы. — Прямо как у Женьки и Климки!

Мы с Тимуром переглянулись. Какого же мы сваляли дурака! Это же надо, оставить в мастерской учебники. То есть оставил учебники я. Тимка как был с рюкзаком за плечами, так сюда и поднялся. Тут я с ужасом сообразил и другое: мой, а вернее, отцовский, «Босс» тоже валялся на самом видном месте. Единственная надежда, что бабушка за прилавок не сунется и ничего не заметит.

— Книжки, книжки! — продолжали радостно вопить братья.

До нас с Тимкой донесся громкий шелест страниц. Братья вступили в новый этап борьбы.

— Отдай! — потребовал кто-то из них.

— Не отдам! — пропыхтел второй. — Тут картинки!

Я словно бы наяву увидел, как один из моих несчастных учебников сейчас раздирают на две части. Тимка, видимо, представив себе тоже самое, нервно захихикал.

— Не трожь книжки! Они чужие! — самоотверженно бросился на спасение моих учебных пособий дядя Гоча.

— Неправда! Тут больше никого нет! — хором возразили оба близнеца. — А ты, дядя, в школе не учишься. Ты большой.

— Мальчика одного эти книги! — Судя по напряжению, которое слышалось в голосе дяди Гочи, я понял, что в настоящее время он из последних сил удерживает обоих моих младших братьев. — Мадам! — жалобно прокричал он. — Заберите же их, наконец, в коридор! Освободите мое рабочее место. Иначе я ни одной набойки не смогу вам сделать!

Подлец Тимка уже трясся от беззвучного смеха. Не удержавшись на корточках, он неожиданно завалился на бок. В этот момент в мастерской наступило временное затишье. Так что Тимурово падение услышали все присутствующие внизу.

— Что это у вас там? — испуганно осведомилась бабушка.

Дядя Гоча и на сей раз не подкачал.

— А-а, — небрежным тоном отозвался он. — Кошки, несколько штук живут. Даже с котятами.

— Котя-ята! Хотим котенка! — немедленно заканючили два моих братца. — Бабушка, возьми нам котенка.

— Сперва в коридор выйдите и спокойно посидите, — предпринял тактический маневр дядя Гоча. — Тогда бабушка, может быть, подумает.

Мишка с Гришкой молчали. Видимо, они взвешивали, есть ли смысл соглашаться на предложение. Воспользовавшись временным замешательством дорогих моих младших братьев, бабушка и дядя Гоча с грехом пополам вытолкали их в коридор.

— Мадам, — умоляюще произнес дядя Гоча, — продержитесь хотя бы пять минут. Больше мне на ваши набойки времени не надо.

— Я постараюсь, — не очень уверенно произнесла бабушка.

Дядя Гоча вернулся в мастерскую. Все это время Тимка тихо лежал на боку. Он боялся пошевелиться и правильно делал. Иначе бы внизу нас опять услышали. Ведь за плечами у него по-прежнему был рюкзак, набитый тяжелыми учебниками. Попробуйте совершенно бесшумно встать с таким грузом.

Выждав, когда дядя Гоча наконец застучал молотком, Тимур с немалыми усилиями поднялся.

— Слушай, Тимка, — прошипел я ему прямо в ухо. — Прекрати ржать. А то мне самому смешно. Представляешь, если я не выдержу. Тогда уже никакие кошки не помогут.

— Ладно, не злись, — примиряюще шепнул он. — Думаю, недолго нам тут сидеть осталось. Сейчас дядя Гоча твоей бабке туфли сделает, она с близнецами слиняет, а мы спустимся.

— Будем надеяться, — вздохнул я.

На антресолях было не только темно, но еще к тому же пыльно и душно. И жутко воняло резиной от материала для набоек. У меня даже голова начала болеть от этого запаха.

Дядя Гоча с шумом отложил молоток и крикнул:

— Сейчас, мадам, чуть подсохнет, обточу, и порядок. Классная у вас, между прочим, обувь.

— Представляете, десять лет назад их в Париже купила, — с гордостью отвечала бабушка. — И почти как новенькие.

Мишку и Гришку, к моему удивлению, слышно не было. По всей видимости, они усиленно зарабатывали себе котенка. Однако я-то знал, что не видать им его как своих ушей. У нашей мамы жуткая аллергия на кошек.

Дядя Гоча начал еще что-то говорить бабушке по поводу туфель, но его заглушили радостные вопли близнецов:

— Бабушка! Котенок! Вот этого хотим!

Из коридора до нас с Тимкой донеслись топот и истошный кошачий ор. Мы осторожно высунулись в люк. Тут как раз в мастерскую влетела взъерошенная и обезумевшая бело-рыже-черная кошка. За ней ворвались близнецы.

— Киса, киса! Не уходи, — орали они. — Мы тебя домой к себе возьмем!

Дядя Гоча застыл с бабкиной туфлей в руке. Киса, которая, судя по ее размерам, уже очень давно перестала быть котенком, вихрем пронеслась мимо него и взлетела сперва на станок для обточки каблуков и подметок, а с него сиганула на стеллажи с инструментами и разной утварью.

— Осторожно! — неизвестно кому прокричал дядя Гоча.

Впрочем, ни киса, ни близнецы не обратили на его слова ровным счетом никакого внимания. Мишка с Гришкой, тут же сориентировавшись на местности, схватили мои учебники и начали пулять ими в кошку. Та в ужасе заметалась.

Мишка с Гришкой, тут же сориентировавшись на местности, схватили мои учебники и начали пулять ими в кошку.

— Не уходи! — продолжали пулять в нее учебниками Мишка и Гришка. — Тебе у нас хорошо будет!

Кошка, видимо, придерживалась иного мнения. Спасаясь от моих младших братьев, она носилась по стеллажу, сметая все на своем пути. На стол со звоном свалилась большая стеклянная бутыль.

— Кранты. Там клей, — схватился за голову Тимка.

Дядя Гоча впал в полный ступор. Бабушки тоже почему-то не было слышно. Я посмотрел в сторону коридора и обнаружил ее в согнутом состоянии под доской прилавка. Видимо, бабушка в панике не сообразила, что эту доску можно просто-напросто поднять и пройти, и полезла под нее. И, как это уже случалось неоднократно, ей прихватило поясницу.

— Мишка, Гришка, перестаньте! — жалобно прокричала она. — Никакой кошки вы теперь не получите.

— И не надо, — с возмущением произнес Гришка.

А Мишка добавил:

— Она плохая! Ба, пошли отсюда. Нам тут скучно.

Бабушка наконец с трудом распрямилась. Мои замечательные младшие братья, чавкая подметками по резиновому клею, с чувством выполненного долга удалились в коридор.

— Вы уж, пожалуйста, нас извините, — виновато проговорила бабушка.

— Бывает, — наконец немного пришел в себя дядя Гоча.

— Может, мы лучше сейчас пойдем, а за туфлями я попозже без них зайду? — посмотрела на близнецов она. — Другие внуки из школы придут, я Мишу и Гришу им оставлю, а сама — к вам.

— Да, наверное, так будет лучше, — согласился дядя Гоча.

— Пошли домой, варвары! — крикнула бабушка, и все трое удалились.

Дверь в конце коридора громко хлопнула. Мы с Тимкой мигом ссыпались вниз и первым делом начали выуживать из лужи с клеем мои еще недавно новенькие учебники. Вид у них был сейчас тот еще. Все в резиновом клею, а у некоторых даже обложки оторваны.

— Не повезло тебе, парень, — посочувствовал дядя Гоча.

— Вам, по-моему, тоже, — обозрел я разгром в мастерской.

— Я один раз с ними встретился, — возразил дядя Гоча. — А тебе каждый день приходится.

— Ничего, он уже привык, — выудил из клея мой последний учебник Тимур.

— Ой, а сумка-то где? — забеспокоился я.

— С сумкой порядок. — И дядя Гоча указал на стул перед швейной машинкой.

Этот уголок каким-то чудом избежал близнецовского цунами, и «Босс» остался целым и невредимым.

В мастерскую влетела какая-то женщина.

— Гоча, — едва глянув на бедлам вокруг, всплеснула руками она. — Что тут случилось?

— Рэкет, Марина, наехал, — усмехнулся тот.

— Ка-ак? — не на шутку перепугалась женщина.

— Очень просто, — продолжал Гоча. — Сказали, если эту сумку сейчас не сделаешь, еще раз наедут.

— Вечно ты со своими шутками, — немного успокоилась Марина. — Сумка-то ваша? перевела она взгляд на нас.

Я кивнул.

— «Молнию» прострочи, — сказал Гоча. Видишь, у человека беда. Из школы идет. Учебники донести до дома не может.

— Сейчас сделаем, — улыбнулась Марина и села за машинку.

— А вы пока клей помогите собрать, — распорядился дядя Гоча.

Из-под верстака послышалось недовольное «мяу», и оттуда, брезгливо дрыгая всеми четырьмя лапами, вышла та самая киска. По сравнению с ней мои учебники, можно сказать, были в идеальном состоянии. Потому что к киске поверх клея налипли обрезки кожи, резины и всего остального, чем пользовался дядя Гоча, ремонтируя ботинки.

— Теперь стричь придется, — внимательно посмотрел на кошку Тимур. — И скорее всего, наверное, наголо.

— А-а, — махнул рукой дядя Гоча. — Она из «Медицинской газеты». Вот пусть сами теперь и стригут.

Кошка с таким видом на него посмотрела, что дядя Гоча, кажется, изменил решение и, повернувшись к Марине, осведомился:

— Как ты думаешь, что с животным делать?

— А чего тут думать, — вместо Марины ответил Тимур. — Резиновый клей, как известно, растворяется бензином. Вот им и ототрем.

Но кошке, видимо, предложенный способ совсем не понравился. Добежав до коридора, она сиганула в открытую форточку и устремилась к родной «Медицинской газете».

— Может, она и права, — проводил ее задумчивым взглядом дядя Гоча. — Там все-таки люди опытные, с медицинским образованием.

Мы с Тимкой, вооружившись дощечками, собрали клей. На полу стало гораздо менее липко. Дядя Гоча доделал бабушкины туфли. А Марина замечательно пристрочила «молнию». Теперь никто бы не догадался, что я утром ее оторвал.

Мои израненные учебники лежали стопкой на крышке дяди-Гочиного верстака. Я хотел переложить их в сумку, но Марина протестующе крикнула:

— Ты что? Прилипнут к подкладке. После не отдерешь. Давай я тебе пакетики дам.

— Сперва их вытереть надо. — И, вооружившись тряпкой, дядя Гоча провел ею по учебнику физики.

Лучше бы он этого не делал. Ворс от тряпки приклеился к обложке, и учебник стал почти таким же лохматым, как кошка из «Медицинской газеты».

— Ну, извини, — расстроился дядя Гоча.

Я начал его успокаивать:

— Ничего страшного. Приду домой, обложки надену, никто и не заметит.

Воспользовавшись Мариниными пакетиками, мы разложили в них учебники, затем я сгрузил все в сумку, но «молнию» застегивать поостерегся. Так посоветовал мне дядя Гоча. Иначе ювелирная работа Марины могла пойти насмарку.

Наконец, расплатившись, мы с Тимкой собрались уходить. В последний момент дядя Гоча окликнул нас:

— Подождите. Климентий, ты бабушкины туфли забыл.

— А у меня больше денег нету, — признался я.

— Денег не надо, — твердо проговорил дядя Гоча. — Ты, главное, отнеси. Нехорошо пожилому человеку лишний раз бегать.

И он решительным жестом вручил мне туфли, которые Марина положила еще в один пакет.

— Заходите, если чего, хорошим людям всегда рады, — сказал на прощание дядя Гоча.

Я, конечно, все понял. Дядя Гоча боялся, что бабушка случайно опять придет с Мишкой и Гришкой. Видимо, он считал, что второго их посещения его мастерская не выдержит.

Пройдя сквозь арку, мы оказались на шумном Садовом кольце.

— Ну, — с гордостью посмотрел на меня Тимка. — Что я тебе говорил. Отличная мастерская. Все сделали. Теперь можешь спокойно возвращать предку его «Босса».

Я кивнул. В общем-то, не считая некоторых нервных потрясений, все обошлось нормально. Мы вернулись на Сретенку и поспешили домой.

— Смотри, — указал вдруг вперед Тимур. — Будка. Сейчас догоним и проведем допрос с пристрастием, — кровожадно добавил он.

— Давай, — прибавил шаг я. Уж лучше было и впрямь поскорей все выяснить. Все равно Тимка теперь с этой темы не съедет.

Мы уже почти догнали Будку, когда он, словно что-то почувствовав, пошел быстрее. Мы тоже поднажали. Хотя нам приходилось куда трудней, чем ему. Ведь мы волокли сумки, полные учебников.

— Будка! Будка! — окликнул я. — Постой! Поговорить надо!

Митька вздрогнул. Не остановившись, оглянулся и, неожиданно перейдя на бег, смылся в Большой Сергиевский переулок.

— Ну, ни фига себе! — Продолжать с тяжелой сумкой преследование было выше моих сил.

Тимка тоже не захотел. Кинув сумрачный взгляд на Большой Сергиевский переулок, он с угрозой произнес:

— Никуда ему от нас не деться. Завтра разберемся.

Мы уже нормальным шагом двинулись дальше. Дома я, тихонько открыв дверь ключом, прошмыгнул в свою комнату и оперативно вытряс из «Босса» учебники.

— Климушка, это ты? — немедленно раздался бабушкин голос со стороны кухни.

— Я! Сейчас иду.

Схватив уже опустошенного «Босса», я закинул его в отцовскую комнату. Затем потащил на кухню бабушкины туфли.

— Вот. Возьми. Тебе сделали.

Глаза у бабушки стали квадратными.

— Климентий, откуда? — выдохнула она.

— Из мастерской, — сказал чистую правду я.

В следующую секунду до меня дошло, что я совершенно по-идиотски влип. Как мне теперь объяснить свой визит в мастерскую? И каким образом, наконец, дядя Гоча вычислил, что я внук собственной бабушки, если сегодня нас обоих впервые увидел?

— Клим, — нахмурилась бабушка. — Объясни, пожалуйста, как к тебе попали мои туфли?

— Говорю же: из мастерской. На Сухаревской площади, — старался как можно медленнее говорить я, ибо одновременно искал выход из создавшегося положения. — На Сухаревской площади, — нудным голосом повторил я. — Потом надо за книжным магазином в арку свернуть, там с левой стороны вход в «Медицинскую газету», справа…

— Клим? — оборвала меня бабушка. — Местонахождение мастерской я сама прекрасно знаю. Тебя спрашивают совсем о другом: что ты там делал и откуда у тебя взялись мои туфли?

— Делал Тимка, — решил ограничиться полуправдой я. — Свою сумку. Она у него порвалась. А я пошел за компанию.

— Допустим, — несколько успокоилась бабушка.

Тут, наконец сообразив, что надо сказать, я скороговоркой выпалил:

— А когда мы пришли, в мастерской оказался полный погром. Там все было в клею, даже кошка. Тамошний хозяин дядя Гоча, они с Тимкой давно знакомы. И Тимка спросил, что случилось. А дядя Гоча ответил, что к нему одни близнецы приходили с бабушкой. Я сразу заподозрил, что это наши, и спрашиваю: «А их, случайно, не Мишкой и Гришкой зовут?» Ну, дядя Гоча и подтвердил.

По смущенному выражению бабушкиного лица я окончательно убедился, что нахожусь на верном пути, и продолжал:

— Потом я узнал твои туфли. Ну, дядя Гоча говорит: «Вот и отнеси их бабушке. Чего ей зря бегать».

— А ты заплатил ему за работу? — с тревогой осведомилась бабушка.

— Нет. Дядя Гоча сказал, что это подарок фирмы, — вновь не пришлось врать мне.

— Как неудобно, — покачала головой бабушка. — И Мишка с Гришкой там набедокурили. Ладно. Буду проходить мимо, сама зайду.

У меня словно камень с плеч свалился. Кажется, мне удалось выкрутиться. Отметив про себя, что впредь буду думать, прежде чем что-нибудь делать, я уселся за стол. Когда понервничаешь, а потом успокоишься, почему-то всегда разыгрывается жуткий аппетит.

— Ба, обедать хочу.

— Садись, все горячее, — ответила она. — Мишка с Гришкой только что поели. Теперь спать ложатся. А ты, кстати, пойди вымой руки.

Поев, я снова отправился к себе в комнату, которой очень горжусь, а все остальные члены семьи мне завидуют, ибо, как однажды сказал мой предок: «Клим — единственный в этой квартире, у кого настоящий суверенитет».

Живем мы на Рождественском бульваре. Дом наш, говорят, был построен еще в конце девятнадцатого века. Раньше квартира, где мы обитаем, была коммунальной. Наше семейство еще без меня жило всего в двух комнатах, а остальные занимали совсем посторонние люди. Одна комната принадлежала одинокой старушке. А в другой обитала молодая семья — мама, папа и ребенок. В тот год, когда я родился, молодая семья получила квартиру, а старушка вскоре умерла. Так что квартира стала целиком нашей. А мою комнату сделали из бывшей кладовки. Когда ее разобрали, там даже оказалось крохотное окно на улицу. Во время ремонта его расширили до нормальных размеров, и я стал обладателем собственной шестиметровой комнаты.

Квартира наша находится на последнем этаже, а кусок чердака над нами отец выкупил и устроил там себе мастерскую. Как я уже говорил, он теперь у нас художник. Причем довольно известный. В основном он пишет портреты, и от заказов просто отбоя нет. Многим как очень знаменитым людям, так и не очень почему-то до зарезу хочется, чтобы мой отец отобразил их на холсте. Предок постоянно жалуется. У него, мол, совершенно не остается времени на «настоящее серьезное творчество». Вообще-то он уже несколько лет пишет какую-то большую картину, но никому ее не показывает. Даже маме. По словам предка, когда он наконец «это допишет», в современном изобразительном искусстве «случится переворот». Однако из-за хронической нехватки времени переворот в искусстве пока откладывается.

Оказавшись после обеда в своей комнате, я первым делом занялся учебниками. Сперва подклеил оторванные корешки, потом натянул синие пластиковые обложки. Теперь следов сегодняшнего происшествия практически не было видно. Затем я отправился в ванную, где выстирал свою сумку, чтобы она успела высохнуть к завтрашнему утру. Ибо отцовского «Босса» я больше брать не решался, а с зеленым чудовищем идти в школу категорически не желал.

Мне казалось, что бурные события сегодняшнего дня уже позади, однако я ошибся. Вечером, когда вся наша семья уселась за круглым столом в кухне пить чай, Женька начала бурно делиться впечатлениями от первого сентября.

Понятное дело, без упоминания моей скромной персоны не обошлось. Женька заложила меня по всем статьям. По ее словам выходило, что мы неизвестно зачем сунулись в подвал. Когда же новый завуч Николай Иванович пытался нас оттуда выгнать, мы стукнули его по башке ведром, а потом еще изваляли в цементе.

Я, естественно, тут же выступил с гневным опровержением:

— Что ты врешь? Тебя ведь там не было, и ты ничего не знаешь!

— Я рассказываю, что слышала, — не растерялась моя сестра. — А если ты знаешь лучше, то расскажи сам.

— Действительно, — поддержала Женьку бабушка. — А то днем ты как-то невнятно все объяснил.

Родители тоже захотели меня послушать. Я, естественно, совершенно не горел желанием возвращаться к этой истории, но лица у бабушки и родителей посуровели, и выхода у меня не было.

— Тут и рассказывать нечего, — я постарался ограничиться самыми общими сведениями. — Пришли утром в школу — нас не пускают. Тогда мы решили войти через подвал. А там оказался какой-то мужик с автоматом. Он запер нас, а потом пришел завуч. Но мы ведь с ним не были тогда знакомы. Поэтому нам показалось, что это террорист.

— И что вы с ним сделали? — напряженным голосом спросил предок.

— Ну, мы его, м-м-м, обезвредили, — выдавил из себя я. — С помощью подручных средств.

— Ведром и цементом, — вдруг прыснула Женька. — А Ника..

— Какая Ника? — посмотрела на нее мать.

— Не какая, а какой. Это у нас в школе так завуча прозвали, разве не понимаете? Николай Иванович Камышин. Вот сокращенно и выходит Ника. В общем, наш Ника на этих идиотов, — указала она на меня, — жутко обозлился. Потому что целую неделю разучивал речь, которую сегодня собирался произнести перед мэром. А в результате его речь произнесла Полина Семеновна — это еще одна наша завуч. Потому что пока Ника отмывался и переодевался, мэр и другое городское начальство уже успели школу открыть и уехать. В общем, думаю, Ника теперь Климке и его друзьям этого не простит.

— Откуда ты все это знаешь? — живо поинтересовалась мама.

— Тетя Нонна рассказала, — внесла ясность моя средняя сестра. — А еще, — в полном раже продолжала она, — тетя Нонна говорит, что этот Ника учился на одном курсе с Макаркой Вэ Вэ.

— Что еще за такой Макарка Вэ Вэ.? — хохотнул отец.

— Макарихин Виктор Владимирович. Наш новый директор, — объяснила Женька. — В общем, они учились на одном курсе в педагогическом. А потом Ника ушел в коммерцию. У него тут где-то на Сухаревке был киоск и…

— Хватит! — перебила мать. — Как тебе не стыдно повторять всякие глупые сплетни!

— Это никакая не сплетня, а факт, — обиделась Женька. — Тетя Нонна сама несколько лет назад у Ники в киоске что-то покупала.

— Все равно это не ваше дело, — сказала мать.

— А чего тут такого, — пожала плечами Женька. И с воодушевлением продолжила: — В общем, киоск у Ники сгорел в буквальном смысле слова. Он там кому-то чего-то недоплатил, и рэкетиры его сожгли.

— Евгения! — прикрикнула мать. — Вас совершенно не касается личная жизнь ваших преподавателей!

Но Женьку, когда она заведется, остановить невозможно. Уж на что у нас мама кремень, и то перед моей средней сестрой иногда пасует. Вот и сейчас Женька немедленно возразила:

— Личная жизнь — это если бы я сейчас вам про Никину жену или любимую девушку рассказала. А то, что вы сейчас слышали, называется трудовой биографией. Вот, например, министра какого-нибудь нового назначают, и в прессе немедленно появляется информация, где и сколько он до этого работал. Так почему же о нашем новом завуче этого знать нельзя?

— Знать можно, — сказала мама. — Но ты же, Евгения, не просто сообщила, что у него был киоск. А вот скандальные подробности, непроверенные слухи — это уже из области сплетен и досужих домыслов.

— Мама, ты вообще меня слушаешь или нет! — возмутилась Женька. — Все данные абсолютно проверены. По поводу этого киоска даже суд состоялся. Потому что…

— Достаточно, Евгения! — окончательно рассердилась мать. — Тема закрыта. Мы с тобой отдельно по этому поводу побеседуем.

Женька осталась очень недовольна.

— Как хотите, — пожала плечами она.

Утихомирив Женьку, мама перевела взгляд на меня.

— Клим, вы правда ударили нового завуча по голове?

— Ну-у… — я замялся. — Вообще-то несильно. Он больше испачкался. Мы потом его чистым видели, так у него на голове от нашего ведра не осталось ни шишки, ни синяка, ни даже царапины.

— Так, может, у него под волосами ушиб? — провел ладонью по своей густой шевелюре папа.

— На себе показывать не полагается, — тут же назидательно произнесла Женька.

Отец отдернул от головы руку, будто обжегся.

— Откуда ты такого понабралась? — затравленно посмотрел он на Женьку.

— В школе, — сквозь зубы процедила она. Видимо, все еще дулась, что ей не дали дорассказать про Нику.

— Папа, он лысый, — вмешался я.

— Кто? — уставились на меня родители и бабушка.

— Новый завуч. Он лысый как коленка. Поэтому любой след от ведра сразу был бы виден.

Ответ мой, похоже, несколько успокоил родителей. Однако мать продолжала расспросы:

— Ну, и чем эта история кончилась?

— Да, в общем, ничем, — откликнулся я. — Поругали. Потом отпустили.

— А ты не врешь? — кинула на меня пытливый взгляд бабушка.

— Если бы врал, то вас бы уже вызвали в школу, — с чувством собственного достоинства отозвался я. — И Женька наверняка бы вам об этом доложила!

 

Глава V. ГИДРОГОЛОВАСТИК

общем, Женьку заткнули, и она была ужасно недовольна. Я — тоже, потому что основное внимание достаюсь мне. Правда, на сей раз ничего особенного со мной не произошло. Однако я почувствовал: не только завуч, но и родители взяли меня на заметку. Как вы, наверное, понимаете, радоваться было нечему. Если меня огорчило слишком пристальное внимание к собственной персоне, то Женька, наоборот, страдала от недостатка внимания к ее персоне. Мою сестру просто распирало от новостей и желания ими поделиться. Поэтому, допив в совершенно угрюмом состоянии чай, она демонстративно уволокла Ольку в их комнату.

Проходя через некоторое время мимо их двери, я услышал взволнованный Женькин голос и остановился. Она взахлеб рассказывала Ольке о школе и о новых мальчиках из их класса. Хотя мне это было довольно скучно, я уселся на пол возле закрытой двери в надежде узнать еще что-нибудь интересное про Нику. Однако Женька никак не могла съехать с темы новых мальчиков. Когда же она наконец перебрала как достоинства, так и недостатки всех, слово взяла Олька, и я минут десять вынужден был выслушивать историю про какого-то Витьку с четвертого курса. Как он на Ольку смотрел, что сказал и как смешно извинялся, когда наступил ей на ногу. Словом, я чуть не заснул.

Когда же наконец Женька добралась до того, на чем ее прервали за столом, в коридоре совершенно некстати возникла бабушка, и мне пришлось спешно ретироваться к себе в комнату. Я только и смог подслушать, что Ника жаловался тете Нонне. Мол, Макарка В. В. зазвал его в новую школу завучем. Он, Ника, думал, что это такая спокойная безопасная работа. А на самом деле, получается, что тут чуть ли не опаснее, чем в киоске. Вон только первое сентября, а его уже едва не покалечили. Я полагаю, что тетя Нонна еще что-нибудь рассказала про Нику, но я этого не узнал. И, наверное, уже никогда не узнаю.

Поздно вечером мне позвонил Тимка.

— Можешь себе представить, Климентий, он так и скрывается.

— Кто? — не сразу дошло до меня.

— Естественно, Будка, — ответил Тимур. — Сперва я звонил ему. Потом даже зашел.

— Ну? — заинтересовался я.

— Мать сказала, что его нету, — сердито произнес Тимка.

— Может, и правда. Мало ли куда он мог уйти, — предположил я.

— Никуда он не уходил, — отрезал Тимка. — Я собственными глазами в окне его видел.

— Неужели и впрямь от нас прячется? — не понимал я логику Будки. — Какой смысл? Все равно ведь завтра в школе увидимся.

— Ясное дело, увидимся, — многообещающим голосом подтвердил Тимур.

Я понял, что Будку завтра ничего хорошего не ждет.

— Слушай, Тимка, — принялся увещевать я. — Только не переходи завтра сразу к вооруженным действиям.

— Даже не собираюсь, — сказал Тимур. — Я пока только поговорить с ним хочу. А он увиливает.

— Вот это мне и странно, — задумчиво произнес я.

Тут по второй трубке раздался голос Ольки:

— Климентий, слезай с телефона. Мне позвонить надо.

Вот так всегда, Олька с Женькой часами на телефоне висят, и ничего. А стоит мне с кем-нибудь созвониться по делу, как меня тут же сгоняют.

— Ладно, увидимся в школе. А там видно будет.

И я положил трубку. Беседа с Тимкой оставила у меня неприятное ощущение. Но я решил больше не ломать голову по поводу Будки. Утро вечера мудренее. Поговорим с Митькой, тогда и будет ясно.

Наутро мы снова проходили в школу по списку. Наш восьмой «Б» вчера так и не получил карточек учеников. Их не успели заполнить. Мы с Тимкой решили подождать Митьку в коридоре около класса. Он все не появлялся. Мы уже не знали, что и подумать, когда наконец перед самым звонком он, запыхавшись, подбежал к нам.

— Привет. Как жизнь?

— У нас-то нормально, — сразу перешел к делу Тимка. — А ты почему скрываешься?

— Я? — округлились глаза у Будки. — От кого?

— От нас, естественно, — свирепо проговорил Тимка.

А я добавил:

— Ты разве вчера нас не видел на Сретенке?

— Видел, — махнул рукой Будка. — У меня из-за этого ключа вся жизнь под откос пошла. Мать с отцом, просто озверели. Потому что старый замок пришлось высверливать, а потом новый покупать и вставлять. А вечером еще мать мои грязные вещи в стиральную машину запустила, там что-то замкнуло. Я думаю, совпадение. Но мать говорит, от цемента.

— Не вижу связи, — пожал плечами Тимка.

— Я тоже, — охотно согласился с ним Будка. — И вообще, стиральная машина ведь существует не для чистых вещей, а для грязных.

— Я не об этом, — суровым голосом прервал его Тимка. — А о том, что ты, Будка, вчера…

Но Тимку, в свою очередь, прервали звонок и появление нашей Предводительницы, которая громко скомандовала:

— Мальчики, быстро в класс!

В общем, вытрясти истину из Будки нам так до конца и не удалось. Следом в класс вбежали Агата и Зойка. Пока я и Тимка с ними здоровались, Будка смылся за свою парту.

Целый урок нам было не до Митьки. Предводительница принялась выяснять, что у нас сохранилось в головах после летних каникул. Результаты опроса ее не слишком вдохновили. Поморщившись, она сказала:

— Очень плохо.

Впрочем, такая сцена повторяется каждый год. Поэтому на нас с Тимкой слова Предводительницы не произвели ровно никакого впечатления. Пройдет два-три дня, наши башки настроятся на учебу, и там все, что надо, всплывет. Во всяком случае, у тех, кто более или менее нормально занимался в прошлом году. У нас с Тимкой, например, всплывет. У Зойки с Агатой — тоже. И у Будки. А вот у амбала Винокурова — нет. Там всплывать абсолютно нечему. Для меня вообще полная загадка, как он переходит из класса в класс. Но пока Сережке это удается, и он вполне доволен.

На опрос ушел весь урок. А как только началась перемена, Тимур немедленно заловил Будку и тоном, не допускающим возражений, изрек:

— А ну пошли. Разговор есть.

— О чем? — вытаращился на него Митька.

— Там узнаешь. — И Тимка подтолкнул его к лестнице.

Будка, пожав плечами, повиновался. То ли и впрямь не понимал, чего мы от него хотим, то ли прикидывался. Но если прикидывался, то мастерски. Мы спустились на пол-этажа вниз и заблокировали Митьку возле подоконника.

— Вот теперь ты нам все объяснишь, — сквозь зубы процедил Тимка.

— Да чего объяснять-то? — вытаращился на него Будка.

— Почему вчера не остановился, когда мы тебе орали? — спросил Тимур.

— Но ведь я уже говорил, — откликнулся Митька.

— И что ты нам говорил? — возмутился Тимур. — Нес какую-то чушь про стиральную машину?

— Да стиральная машина тут ни при чем, — отмахнулся Митька. — Это уже потом было.

— А что было до? — задал вопрос я.

— А про «до» вам уже было сказано, — отозвался Будка. — Предки разозлились на меня из-за двери и ключа.

Тут Тимка совсем озверел и как рявкнет:

— Ну и что?

— А то, что мне после этого велели в наказание до конца дня из дома никуда не высовываться. Хотя я-то чем виноват? Сами ключ бракованный подсунули, и я же еще отдувайся.

Тимка, выразительно покосившись на меня, задал разоблачительный вопрос:

— В таком случае, Будка, как же ты оказался на улице?

Мы ждали, что Митька стушуется. Но, к нашему удивлению, этого не произошло. Он совершенно спокойно ответил:

— Оказался, потому что мать начала готовить. А у нее масло кончилось. Вот она и отправила меня в магазин. Но предупредила: «Если ровно через пятнадцать минут не вернешься, пеняй на себя». А в магазине, как назло, касса сломалась. Я все пятнадцать минут возле нее проторчал. Вот и понесся потом домой, чтобы лишний раз не будить в матери зверя. Я и так уже опаздывал. А если бы с вами остановился, то вообще бы попух.

Я не сводил глаз с Будки. Голос его звучал искренне, да и история с маслом показалась мне вполне правдоподобной. Правда, у меня осталось полное впечатление, что, когда он вчера от нас улепетывал, в руках у него ничего не было. Если это на самом деле так, значит, Митька все-таки врет, чтобы мы не догадались, как он вчера нас подставил. Поэтому я быстро проговорил:

— Митька, а в чем ты масло-то нес?

Он уставился на меня, словно на сумасшедшего, и ответил:

— В руках, естественно.

— Просто в руках или в пакете? — задал новый вопрос я.

Митька глубоко задумался и наконец медленно произнес:

— Вспомнил. Я эту бутылку просто держал в руках.

«Про пакет не соврал, — отметил про себя я. — А бутылка у него и впрямь могла быть. Он нес ее перед собой, вот мы со спины и не заметили. Нет, кажется, он говорит правду».

— Теперь ясно, — произнес вслух я.

Тимка, однако, все еще сомневался в искренности Будки. Поэтому полюбопытствовал:

— Если ты сидел весь остаток дня дома, почему твоя мать по телефону мне ответила, что тебя нету? И когда я к тебе зашел, сказала то же самое?

Лицо у Будки вдруг стало густо-красного цвета. И он с усилием выдавил из себя:

— Это они… то есть предки… так меня наказали. Мол, будешь сидеть дома, но видеться ни с кем нельзя. И по телефону разговаривать — тоже. И сами они со мной почти не разговаривали. Только по делу.

Будка посмотрел на нас со столь несчастный видом, что я окончательно понял: он говорит чистую правду.

Однако Тимка и после этого, недоверчиво покачав головой, проворчал:

— Допустим.

Митька с изумлением на него уставился и хотел что-то добавить к невеселой своей истории. Однако ему опять помешал звонок. Мы побежали на вторую математику.

Усевшись за парту, я шепнул Тимке:

— Чего ты к Будке привязался? Ведь все же ясно. Он не виноват.

А Тимка ответил:

— Это таким доверчивым дуракам, как ты, может, ясно. А я по-прежнему думаю, что Будка врет.

Дальше нашим вниманием вновь завладела Мария Владимировна. Она наконец принесла наши карточки учеников. Раздавала она их не просто так, а под расписку, поэтому процесс шел долго. Карточки оказались похожи на единые проездные билеты. Только были именными. И еще на карточке имелась строгая надпись: «Без права передачи».

Как объяснила Мария Владимировна, каждого из нас снабдили индивидуальным электронным кодом, который нанесен на карточки. Стоило опустить карточку в турникет, специальное устройство считывало личный код ученика, и в компьютере, подключенном к турникету, фиксировался ваш номер, а также время прихода или ухода ученика. Таким образом, администрация школы полностью контролировала наши появления и исчезновения.

— Это что же получается, — выслушав Предводительницу, возмущенно зашептал мне на ухо Тимка. — Мы теперь у них полностью под колпаком. Никакой свободы. Даже с уроков теперь не слиняешь.

— Слинять-то можно, — отозвался я.

— Ну да, — снова заговорил Тимка. — И тебя мигом засекут.

— Раньше тоже иногда засекали, — ради справедливости отметил я.

— Не понимаешь? — просто весь кипел Тимка. — Раньше можно было какую-нибудь лапшу на уши повесить. А теперь у них будут точные данные.

Я промолчал. Мне это новшество тоже не слишком понравилось. В общем-то, я редко прогуливал. Но сам факт, что теперь этого делать нельзя, вызывал у меня в душе гневный протест. Я обвел глазами класс. Лица у всех были какие-то кислые. Даже у новеньких.

Тут Сережка Винокуров поднял руку и поинтересовался:

— Мария Владимировна, а педагогам тоже такие карточки выдали?

— Выдали, — ухмыльнулась уголком рта она. — Всем, кто тут учится или работает, выдали.

— А-а-а, — расплылся в широкой улыбке Серега.

Остальные тоже заметно приободрились. Выходит, учителя наши теперь тоже под колпаком. То есть нам не должно быть обидно.

— Карточки и коды — это меры, которые обеспечат вашу безопасность, — продолжила объяснение Предводительница. — По крайней мере, теперь никто из посторонних не пройдет без специального разрешения в нашу школу.

— А если предков вызовут? — радостно спросил Серега Винокуров. — Их чего, тоже не пустят?

— Успокойся, Винокуров, — отвечала Мария Владимировна. — Если мне понадобятся твои родители, я закажу им пропуск и оставлю его на вахте.

— Понятно, — поскучнел Винокуров.

Тема посещения школы родителями волнована не только его. Едва Винокур умолк, с места вскочила Танька Митичкина, которая ненавидела, когда ее называли Митичкиной. Виноват в этом был все тот же Будка. Ненависть началась в первом классе. Нас там все время строили парами. Причем так, чтобы мальчик ходил обязательно с девочкой. И за парты нас рассаживали по тому же принципу.

Так вот, Таньку посадили рядом с Будкой. Ну и мы, естественно, стали над ней издеваться: Митичкина личная Танька. Тут она Будченко и возненавидела. И принялась всем твердить: «Во-первых, я Митичкина, а во-вторых, Будка дурак». Митька, понятное дело, стерпеть такого не мог, и они постоянно дрались.

Наконец, нашей первой учительнице надоело их разнимать, и она посадила Митичкину с Винокуром, а Будку с Адаскиной. В классе наконец воцарился мир. Однако Танька до сих пор Митьку терпеть не может. Хотя он теперь относится к ней более чем лояльно. По-моему, она даже ему нравится. Но это так, к слову. В общем, едва Винокур замолчал, Митичкина поинтересовалась:

— А вот если мои родители сами, без приглашения, захотят зайти в школу, их пустят?

— Без предварительной договоренности — нет, — отозвалась наша классная. — Если они захотят с кем-нибудь из нас встретиться, нужно позвонить в канцелярию и заказать пропуск. Или передать записку учителю, и он закажет пропуск. Только в школу потом нужно обязательно явиться с паспортом или другим документом, удостоверяющим личность.

— Ой, как сложно, — вздохнула Танька, однако по ее сияющим глазам я понял: она осталась вполне довольна.

За раздачей карточек и ответами на эти и другие вопросы прошла почти вся вторая математика. Лишь в самом конце урока Предводительнице удалось совсем немного объяснить из нового материала.

На перемене Тимка собирался еще раз побеседовать с Будкой, однако тот куда-то исчез. Тимур по этому поводу слегка побурлил и в который раз принялся убеждать меня, что все это неспроста.

— Неужели, Климентий, сам не врубаешься? Когда Будка нам нужен, его все время нигде нет. А раньше он, между прочим, от нас никогда не бегал.

Слушая его, я осматривал коридор. Митьки нигде не наблюдалось. Зато я вдруг увидел другое. Возле одного из подоконников стояла Агата. Она весело трепалась с парнем из десятого «А». Как раз когда я засек их, парень ей что-то рассказывал, а она с большим интересом ему внимала.

Мне это совсем не понравилось.

— Ты слушаешь меня или нет? — повысил голос Тимка.

— Да, — растерянно отозвался я и продолжал наблюдать за Агатой.

— Ну, и что ты думаешь? — допытывался Тимур.

— Ничего, — ответил я. Что я мог думать, когда даже не слышал его.

— Чего ты туда уставился? — спросил Тимур.

Я не ответил. Теперь парень из десятого «А» молчал, а Агата, наоборот, что-то с улыбкой ему говорила.

— А-а-а, — наконец врубился мой старый друг.

— Бэ, — огрызнулся я.

— Интересный расклад, — многозначительно изрек Тимка.

— Ничего интересного, — буркнул я.

И, демонстративно отвернувшись, добавил:

— Мы, кажется, Будку с тобой искали. Вот и пошли.

Однако Митьку нам обнаружить так и не удалось. Мало того, на биологии, которая началась после этой перемены, он тоже отсутствовал. Мы с Тимкой терялись в догадках. Ну даже, допустим, у Митьки и впрямь была совесть нечиста перед нами. Но смываться из-за этого с уроков… Особенно после того, как выяснилось, что все уходы и приходы фиксирует компьютер. Ведь Будку вчера дома и так репрессировали. А значит, смыться с урока сегодня — полный идиотизм.

Минут через пятнадцать дверь кабинета биологии резко распахнулась, и в класс с независимым видом вошел Будка.

— Ты, Будченко, не слишком поздно на урок приходишь? — сердито посмотрела на него Приветовна.

Но Митька и тут не смутился. Наоборот, гордо прошествовав к учительскому столу, положил на него записку.

— Варвара Аветовна, у меня уважительная причина. Вот здесь.

И Будка для убедительности потыкал пальцем в бумажку. Приветовна, развернув, прочла чье-то послание и сказала:

— Ладно. Садись, Будченко. Продолжаем урок.

Мы с Тимкой переглянулись. Видимо, причина была и впрямь очень уважительная. В противном случае Приветовна еще минут десять бы верещала, как нехорошо и невежливо опаздывать.

— Где тебя носило? — прошипел Тимка, когда Будченко шествовал мимо нашей парты.

— Сидоров! — прикрикнула Варвара Аветовна. — Оставь обсуждение личных дел до конца урока!

Митька, гад, уже в это время успел пройти дальше, и нам так ничего и не удалось выяснить. Тимка, конечно, не мог так вот сразу успокоиться. За неимением Будки он принялся спрашивать у меня:

— Как ты думаешь, где он был?

— Почем мне знать? — пожал плечами я и добавил: — Наверное, отсутствовал по какой-то уважительной причине.

— Это мне и без тебя ясно, — буркнул Тимка и принялся строчить записку.

Написав своим мелким почерком длинное послание, он начал передавать его Митьке, но снова потерпел неудачу. На середине пути послание было безжалостно перехвачено Аветовной.

— Опять, Сидоров, отвлекаешься? — сурово поглядела она на моего друга и соседа по парте.

— Нет, это как раз по делу. Насчет зоологии, — промямлил Тимка. — Я хотел у Будченко спросить…

Приветовна внимательно посмотрела на сложенную записку. Затем с достоинством изрекла:

— Я чужих писем никогда не читаю. Так что поверю тебе, Сидоров, на слово. Это, — положила она на стол послание, — возьмешь после уроков. А если ты действительно собирался задать Будченко какой-то интересный вопрос по зоологии, то мы с удовольствием послушаем.

Кажется, Тимка крупно влип. Меня совершенно некстати разобрал нервный смех, и я был вынужден прикинуться, будто сосредоточенно изучаю пока еще девственно-чистую тетрадь. Я тщетно пытался настроить себя на грустный лад, но подлое воображение услужливо рисовало одну и ту же картину: Тимка с важным видом задает Будке интересный и содержательный зоологический вопрос про что-нибудь вроде кольчатых червей, которых мы под руководством Приветовны изучали в конце прошлого учебного года. А Митька, по-профессорски солидно откашлявшись, в ответ разражается целой лекцией.

Мне пока удавалось себя сдерживать. Однако остальные одноклассники оказались не столь деликатными и открыто хохотали.

— Ну, смелее, Тимур, — подбодрила биологичка.

Тимка пнул меня ногой. Мне стало ясно, что он нуждается в помощи. Я зашуршал страницами учебника в надежде отыскать для Тимки интересный вопрос. Однако Приветовна опередила меня.

— Эх, Сидоров, Сидоров, — покачала головой она. — Новый учебный год, а все по-прежнему. Кстати, а как у нас с тобой насчет задания на лето? Ты, конечно, его выполнил и хочешь поделиться с нами своими наблюдениями.

По вытаращенным глазам друга я мигом смекнул, что ему не только совершенно нечем с нами делиться, но он вообще не помнит, что должен был выполнить какое-то задание. Тем не менее он имел наглость заявить:

— Ну, естественно, Варвара Аветовна. Все в порядке. Сейчас найду и поделюсь.

С этими словами он опустился на стул и, делая вид, что роется в сумке, тихо спросил у меня:

— Клим. Быстро. Чего там мне задавали на лето?

— Ты разве сам не помнишь? — прошептал я в ответ.

— Абсолютно, — признался мой друг. — Давай, давай, говори скорей.

— Сидоров, как там у тебя дела?

— Ищу, — деловито начал выкладывать из сумки на парту учебники и тетради он.

— Гидры, — прошептал ему на ухо я. — Ты сам этих гидр и выбрал.

У меня четко запечатлелось в памяти, как это произошло. Тимке почему-то жутко понравилось название «гидры», вот он и выбрал их. А после, естественно, задание напрочь вылетело у него из головы.

— Клим, найди мне срочно что-нибудь про гидр, — продолжая возводить на парте стену из тетрадей и книг, взмолился он. — Я про них ни фига не знаю.

Мне наконец удалось незаметно от Аветовны раскрыть учебник на нужном месте, и я сунул его прямо под нос другу:

— Вот. Читай.

Едва Тимка успел пробежать столбец текста, Приветовна вновь привязалась к нему:

— Ну, Сидоров, нашел тетрадку?

— Да, знаете, не совсем, — уклончиво произнес он. — Она у меня, в общем, дома осталась.

— Жаль, Сидоров, — и круглое лицо Варвары Аветовны приняло какое-то неприятно-задумчивое выражение. — Очень жаль, — повторила она. — Нам так сегодня хотелось тебя послушать. Ты ведь, наверное, летом старался, наблюдал?

Я, конечно, очень сочувствовал Тимке, однако меня против воли вновь начал душить смех. На вопрос биологички друг мой ответил очень скромно, одним лишь утвердительным кивком головы.

— Вот и хорошо, Сидоров, — продолжила Приветовна. — Может, ты нам без тетрадки сейчас все расскажешь? Выходи, выходи, не стесняйся.

— А можно с места? — осведомился Тимур.

— Можно, — смилостивилась биологичка.

По классу вновь пронеслись смешки. По-моему, остальные не хуже меня догадывались, что прошедшее лето Тимка посвятил совсем не гидрам.

Взгляд мой упал на Будку. Он, подлец, тоже ржал. Хотя убежден: если бы его спросили про летнее задание по биологии, он выглядел бы не лучше Тимки. А тот как раз держался молодцом. Учитывая, конечно, создавшуюся ситуацию.

Украдкой подглядывая в раскрытый учебник, Тимка довольно уверенно начал:

— Сперва мне пришлось очень долго искать водоем. Хоть какой-нибудь. Понимаете, Варвара Аветовна, наши садовые участки расположены в таком месте, где вообще никаких водоемов нету. Одно только озеро. Но оно в лесу, и предки меня туда одного не пускали. А бабушка у меня старенькая и тащиться со мной в такую даль не могла.

Я из последних сил сдержался. Другие — нет. Они бестактно ржали.

— Очень жаль, Сидоров, что так получилось, — как-то странно посмотрела на него биологичка. — Но, надеюсь, твои поиски все-таки увенчались успехом?

— Не увенчались, — покачал головой мой друг. — Просто потом у папы был отпуск, он приехал на дачу, и мы с ним вместе пошли на озеро.

Тимка заглянул в учебник, почерпнул из него очередную порцию разумного, доброго, вечного и продолжил:

— Ну, я взял пакет, набрал в него из озера всякой-разной воды и растительности.

— Замечательно! — воскликнула Приветовна.

Тимка вновь подглядел в задание. И, видимо, ободренный похвалою Приветовны, самоуверенно изрек:

— Когда мы вернулись домой, я все это положил в банку, поставил на освещенное место и, представьте себе… — Друг мой выдержал эффектную паузу. — Никаких гидр там не обнаружил.

Класс грохнул.

— Да чего вы смеетесь? — возмутился Тимка. — Сами попробовали бы поймать этих гидр. Видимо, пока я траву рвал, они смылись.

Теперь Варвара Аветовна взирала на него с неподдельным интересом.

— С ума сойти, — всплеснула руками она. — Надо ж, какие твари коварные.

Тимке бы остановиться и подумать. Глядишь — все бы и обошлось. Но его уже охватил азарт, и он вдохновенно продолжил:

— Только, Варвара Аветовна, не подумайте, что я сдался. Мы с предком еще раз ходили на это озеро. Он не хотел, но я настоял.

— Какой молодец! — воскликнула Приветовна, и мне показалось, что она скоро тоже не выдержит.

— Я повторил весь эксперимент сначала, — по-моему, Тимка уже сам сейчас верил, что так все и обстояло на самом деле. — Наконец эта гидра как миленькая оказалась у меня в банке.

— Что же ты с ней потом делал? — осведомилась Приветовна.

И Тимур не задумываясь ответил:

— Я, конечно, хотел за ней наблюдать. Но, понимаете, сперва ее кормить было нечем. Озеро-то далеко. Откуда я ей буду рачков носить?

Тут Серега Винокуров проорал:

— Подумаешь, рачков нет! Попросил бы предков из города креветок привести!

Все снова расхохотались. Приветовна резко повернулась к доске и не своим голосом скомандовала:

— Тише, тише. Не мешайте человеку отвечать.

— Тимка, закругляйся, — шепотом посоветовал я.

Вот он и закруглился:

— А во-вторых, мою гидру слопала наша кошка Мурка.

Тимка, видимо, счел это эффектной концовкой. Однако Приветовна жаждала продолжения:

— Сочувствую тебе, Сидоров. Но раз ты все-таки имел возможность хоть какое-то время наблюдать гидру, может, расскажешь нам, как она выглядит? А еще лучше выйди к доске и нарисуй.

Класс выжидающе затих. Тимка с остановившимся взглядом поплелся к доске. В последний момент я все же успел шепнуть ему: «Гидры бывают до трех сантиметров».

Тимур не торопясь приблизился к доске. Каждый бы на его месте не стал спешить. Взяв мел, он, как бы примериваясь, потыкал им в доску. Затем кинул сосредоточенный взгляд на биологичку:

— Варвара Аветовна, как вы ее предпочитаете? В натуральную величину или в масштабе?

Вопрос застал Приветовну совершенно врасплох.

— Наверное, все-таки лучше в масштабе, — неуверенно ответила она.

— Ну, конечно, — небрежно бросил Тимка. — Гидры-то они всего до трех сантиметров длиной бывают. Как же мне такую махонькую нарисовать?

— Рисуй, Сидоров, какую хочешь. Но, разумеется, лучше, чтобы все могли разглядеть. Даже Винокуров на задней парте.

— И раков, Сидор, нарисуй, — немедленно заржал Серега.

Ну, Тимка и нарисовал. Во всю доску. Нечто среднее между головастиком и одноглазым китом.

— Эт-то что такое? — потыкала указкой в чудище биологичка.

Эт-то что такое? — потыкала указкой в чудище биологичка.

— Как что? — в свою очередь изумился Тимка. — Гидра. Вы просили, я нарисовал. Вот тут у нее рот, — указал киту куда-то под глаз он. — А здеся, — палец его коснулся хвоста чудовища, — подошва такая.

Про подошву гидры Тимка почерпнул сведения откуда-то из глубин своей прошлогодней памяти. В задании, которое я нашел ему, этого не было. Хотя подошва у гидры и впрямь есть. Вот только ни на кита, ни на головастика гидра не похожа. Уж если с чем ее можно сравнить, так скорее с пальмой.

— Сидоров, Сидоров, — покачала головой Приветовна. — Сказал ты все правильно, но нарисовал не гидру.

— А у меня такая была, — ткнув пальцем в свой рисунок, заявил он.

— В таком случае и поймал ты не гидру, а головастика, — вынесла вердикт Варвара Аветовна.

— Не! — воскликнул Тимка. — Головастиков я знаю. А это, — упрямо тыкал он в свой рисунок, — гидра.

Я подавал ему отчаянные знаки. Но он умолкать не собирался.

— Если не головастик, значит, малек какой-нибудь рыбки, — проговорила биологичка.

Тут раздался спасительный звонок. Тимка обрадовался. Аветовна, по-моему, тоже. Напоследок она сказала:

— Кто не забыл принести летние задания — сдайте. А ты, Сидоров, к следующему уроку, пожалуйста, нарисуй мне гидру. Причем цветную. И подробно опиши, что она собой представляет.

Старая гвардия нашего класса, всю дорогу отпускавшая шуточки в адрес Тимки, положила на стол Приветовне тетради с летними заданиями.

— А новенькие? — с негодованием крикнул Серега Винокуров. — Мы делали, они нет, так нечестно.

— Но они ведь пришли из других школ и не знали, — откликнулась биологичка. — На следующее лето тоже получат задание.

И, взяв тетради, она вышла из класса.

— Все равно нечестно, — проводил ее обиженным взглядом Тимка. — Новеньким ничего, а я теперь с этой гидрой возись.

Тут он увидел на учительском столе свою записку и, схватив ее, понесся за только что вышедшим в коридор Будкой.

 

Глава VI. СЧАСТЬЕ У ВСЕХ РАЗНОЕ

ну, стой, гидра!

— Погоди, Тимка, — кинулся следом я. У меня были серьезные опасения, что все неудачи с гидрой он сейчас выместит на несчастном Будке.

— Стой, гидра проклятая! Долго мы за тобой будем гоняться?

Митька покорно остановился.

— Ты чего? Я же не виноват, что Приветовна перехватила записку.

— При чем тут записка? — отмахнулся Тимур. — Говори, где был на прошлой перемене? И почему на урок опоздал?

— Ну, ты, Тимка, даешь, — ошалело уставился на него Будка. — Прямо хуже Приветовны. С каких это пор тебя стало интересовать, кто и на сколько опаздывает на уроки? Гидра на тебя, что ли, так подействовала?

Тимка поморщился. Любые напоминания о проколе на биологии были ему явно неприятны.

— Мне совершенно плевать, на сколько ты опоздал к Приветовне, — зло произнес он. — Но где ты был?

— У завуча нашего, — просто ответил Митька. — Я же вчера из-за этого цемента к нему не попал. Вот Предводительница и велела идти сегодня.

Мы с Тимкой переглянулись. Похоже, мой друг сегодня терпел поражение по всем фронтам. И с гидрой не получилось, и Будка оказался совершенно перед нами не виноват.

— Ну и гад этот новый завуч, — тем временем с возмущением говорил Митька. — Представляете, не поверил, что у меня вчера ключ от замка сломался и я не смог вовремя помыться. Будто мне самому охота была целый день в этой жуткой грязи ходить! Так завуч начал прямо при мне звонить матери на работу. Мол, надо проверить, не вру ли я. Но ничего, — вдруг злорадно добавил Митька. — Мать ему выдала по полной программе. По-моему, он даже пожалел, что начал при мне звонить. Тем более мать так орала, что мне все было слышно. Она ему такую нотацию закатила. Мол, мы своих детей вам доверяем, а вы в подвале их запираете среди цемента. Они, вообще, там могли задохнуться от цементной пыли! В общем, Иваныч наш ерзал, ерзал…

— Его не Иваныч, а Ника зовут, — поправили мы.

— Да-а? — протянул Митька. — А почему?

Мы объяснили. Митьке понравилось. Тогда мы ему рассказали про прозвище директора. Митька и его одобрил, а потом вернулся к своей встрече с завучем:

— В общем, Ника после того, как поговорил с моей матерью, смотрелся уже совсем не так бодро. И прочитал мне какую-то хилую нотацию, что школьникам не положено лазить в не предназначенные для них помещения. И вообще посоветовал сперва думать, а потом делать, чтобы не наносить ущерба окружающим и не портить всей школе праздников.

Мы сообщили Будке, отчего Ника так убивается по поводу испорченного праздника. Митька посмеялся и спросил:

— А у вас-то как вчера прошло?

— На заметку нас взяли, — ответил я.

— Меня тоже, — обрадовался Будка и уточнил: — На особую заметку. Значит, все вместе будем.

— Выходит, что так, — улыбнулся Тимка.

Я понял: он больше ни в чем не подозревает Будку.

— Мальчики! — раздалось за нашими спинами.

Мы обернулись. К нам, держась за руки, подошли Агата и Зойка.

— А мы, между прочим, в театр записались, — хором сообщили они.

— В какой еще театр? — не поняли мы.

— Ну, вы даете, — уставилась на нас Агата. — Неужели сами в вестибюле не заметили?

— А чего там, конкретно, надо было замечать? — осведомился Будка.

— Там, на доске объявлений, вывесили список разных кружков, где можно заниматься, — пояснила Зойка.

— А самое большое объявление о театре, — добавила Агата. — И мы с Зойкой записались.

— И чего, актрисами будете? — спросил Будка.

— Пока не знаем, — скромно потупилась Зойка.

— Даже если и не актрисами, все равно интересно, — подхватила Агата. — Там ведь можно и костюмы делать, и декорации. Кстати, осветители тоже требуются. Мальчики, может, хотите?

— Вообще-то я в осветители бы пошел, — задумчиво произнес Будка.

— Сиди и не рыпайся, — покровительственно похлопал его по плечу я. — Там все места уже заняты десятиклассниками.

— Правда? — не смог скрыть разочарования Будка.

— Не слушай его, врет он все, — отозвалась Агата, но почему-то покраснела до корней волос.

Зойка низко склонила голову так, что мелкие черные кудряшки закрыли ей лицо, и хихикнула.

Кажется, мое замечание попало не в бровь, а в глаз. Ясненько, отчего Агата понеслась записываться в этот кружок. А ведь раньше она к театру никакого интереса не проявляла. Наверное, белобрысый тип из десятого «А», с которым я засек ее на прошлой перемене, большой театролюб. Кстати, неплохо бы выяснить, как этого парня зовут. И вообще, с чего он уделяет такое внимание Агате?

— А еще какие у нас есть кружки? — спросил Тимка. — А то в театр я чего-то не хочу.

— Хор, — опять захихикала Зойка.

— И еще кружок кройки и шитья, — ехидно произнесла Агата.

— И все? — удивился Тимка.

— Да нет, еще какие-то спортивные секции есть, — пояснила Зойка. — Мы с Агатой собираемся походить на шейпинг, но думаю, мальчики, вам это тоже неинтересно.

— Ребята, вы разве не понимаете, что они над нами издеваются, — окончательно обозлился я. — Пошли вниз и сами посмотрим.

— Вот это правильно, — обрадовался Будка.

Ему просто приспичило хоть куда-нибудь записаться.

Мы спустились на первый этаж. Возле доски объявлений толпился народ. Винокуров внимательно читал объявление о секции футбола.

— Давайте, ребята, вступим, — увидев нас, принялся агитировать он.

Немного подумав, мы отказались. Одно дело погонять мяч во дворе, и совсем другое — всерьез заниматься футболом.

— Ну, как хотите, а я запишусь, — сказал Винокур.

— Я бы на твоем месте выбрал баскетбол, — посоветовал Тимка.

— Правда? — По Сережкиному лицу можно было легко догадаться, что друг мой посеял в его душе большие сомнения.

— Конечно, — продолжал Тимур. — При твоем росте баскетбол самое оптимальное. Можешь больших успехов добиться.

— А у нас разве есть баскетбол? — вновь уставился на доску объявлений Серега. — О! Нашел! Туда и запишусь. Спасибо тебе, Тимка, большое. Ты прав: и рост у меня подходящий, и вообще баскетбол лучше, чем футбол, потому что им можно круглый год в помещении заниматься!

И Винокур куда-то унесся.

— Как все-таки мало нужно человеку для счастья, — проводил его задумчивым взглядом Тимур.

— Это смотря какому человеку, — откликнулся я. — Счастье-то у всех разное.

— А говорили, тут будет своя телестудия, — пробежав глазами объявления о кружках и секциях, разочарованно протянул Тимка.

— И впрямь, — подхватил я. — Никакого телекружка тут нет.

— Наверное, еще не организовали, — предположил Будка.

— Совершенно верно, — немедленно подтвердила стоящая рядом девочка. — Говорят, запись туда начнут только в октябре.

Тимур продолжал задумчиво разглядывать объявления.

— Ребята, а может, вам на теннис записаться?

— Офигел? — откликнулся Будка. — Ты погляди, — ткнул он пальцем в объявление о теннисной секции. — Во-первых, это не в нашей школе и на стадион пилить надо. Во-вторых, бешеных денег стоит. Секция платная. А потом еще нужно покупать ракетку, мячи, одежду специальную. Не. Мои не согласятся. В особенности сейчас. Их вчера дверь внепланово разорила. Теперь, боюсь, даже компьютер на день рождения накрылся. И этот Ника еще сегодня подлил масла в огонь. На фига ему понадобилось звонить моей матери. Она и так против компьютера возражала. Мол, вредные излучения, вредные излучения… Правда, предок меня поддерживал. Он почти убедил маму, что если к делу подойти с умом, то вредных излучений можно избежать. А развиваться мне надо. И вообще, без компьютера теперь никуда. Но после всей этой истории никакой надежды нет.

Мы с сочувствием поглядели на Будку. Он продолжал жаловаться:

— Главное, если бы я был хоть в чем-нибудь виноват. А то ведь ключ сам по себе сломался.

— Можешь нас не убеждать, — мне уже надоело слушать историю про Будкин ключ. — Мы лично с тобой вполне согласны.

— Вот именно, — поддержал меня Тимка. — Лучше думайте, куда запишетесь.

— А это обязательно? — спросил Будка.

— Да нет, — откликнулся я. — С чего ты взял?

— Ну, откуда я знаю? — пожал плечами он. — Меня ведь вчера практически не было в школе. Вдруг вам сказали, что эти кружки добровольно-принудительные.

— Ничего подобного нам не говорили, — внес ясность Тимка.

— Тогда я никуда записываться не буду, — решительно произнес Будка.

— Не хочешь — не надо, — согласился я.

— А вы чего, будете? — тут же полюбопытствовал Будка.

— Надо подумать, — испытывал серьезные колебания я.

Вообще-то мне хотелось в театральный кружок. Но если я сейчас туда запишусь, Агата наверняка подумает, что из-за нее. Да и Тимка на смех меня поднимет. Он театром совершенно не увлечен. Ему всегда был ближе спорт.

— А ты, Тимка, чего-нибудь выбрал? — повернулся к нему Будка.

— Выбрал, но не здесь, — откликнулся тот. — Меня предок уже на бокс записал. К динамовцам. Буду туда ездить.

— Чего же ты раньше молчал? — удивился я. Тимка ни словом при мне не обмолвился, что его записали в секцию бокса.

— Да предок только вчера меня окончательно записал, — принялся объяснять мой друг. — Во-первых, мать была против. Она, видите ли, боится, что на боксе меня изуродуют. А потом там конкурс. Берут не всех, а только кто по данным подходит. Я с августа ждал результатов просмотра. А вчера предок съездил, и выяснилось, что меня зачислили.

Я не мог отделаться от обиды. Раньше мы всегда с Тимкой всем делились. А тут он от меня утаил такое важное событие. Почему, скажите на милость? Неужели для него эта секция так важна, что он, рассказав мне заранее, боялся сглазить? Или просто не хотел хвастаться? Вдруг бы его потом не приняли, и ему стало бы передо мной стыдно. Но, как ни объясняй, все равно в моей душе оставался горький осадок. Видимо, в нашей жизни что-то изменилось.

Будка с восторгом и завистью посмотрел на Тимку:

— Во повезло тебе, Сидор. Немного потренируешься, а потом любому сможешь морду набить.

— Тебе бы только морду набить, — покачал головой Тимур. — А настоящий бокс — это, между прочим, искусство.

— А я разве возражаю, — ухмыльнулся Митька. — Хорошо набить морду — тоже искусство.

Тимка собирался что-то ему возразить, но тут раздался звонок на четвертый урок. Оставив до лучших времен теоретические споры о боксе, мы понеслись наверх.

Два последних урока я провел в тяжких сомнениях и размышлениях. Существуй уже телекружок, мне бы даже задумываться не пришлось. Непременно бы туда записался. Мне очень хочется быть оператором. И видеокамера у меня есть. То есть вообще-то она принадлежит родителям, но снимаю в основном я. И у меня хорошо получается.

Однако телекружок пока только обещают. И не раньше, чем через месяц. Значит, пока можно попробовать что-нибудь еще. Но что? Больше всего из имеющегося в наличии меня, как уже было сказано, привлекала театральная студия. Вот я и подумал: «А может, все же, никому ничего не говоря, по-тихому туда записаться и походить? А дальше видно будет».

Но меня тут же вновь одолели сомнения. Ведь Агата и Зойка уже там. Значит, едва я появлюсь в театральном кружке, они тут же решат, что я не случайно записался. Начнутся хихоньки, хахоньки и издевки. С другой стороны, почему я должен из-за каких-то девчонок отказываться от того, что мне хочется? Да и вообще, может, Агата еще ничего и не подумает…

Об этом я размышлял оба урока. То почти окончательно убеждая себя, что не будет ничего страшного, если пойду и запишусь. То напридумывая себе всякие ужасы, словно насмешки и унижения стали уже свершившимся фактом.

Наконец учебный день кончился. Мы с Тимкой и Митькой вышли на школьный двор. Тут Будка и заявил:

— Знаешь, Клим, я тут сидел, сидел, думал, думал…

— О чем ты? — уставился на него я.

— Да об этих кружках, — объяснил Митька.

— Ты же вроде решил ни в один кружок не записываться, — хохотнул Тимур.

— Это я тогда решил, — немного смутился Будка. — А потом на уроках прикинул. Может, Клим, нам с тобой все-таки записаться в театральный?

Его вопрос порядком меня удивил. Театр и Будченко казались мне понятиями мало совместимыми.

— В театральный? — не веря собственным ушам, переспросил я.

— Ну, — энергично кивнул Митька. — По-моему, осветитель — это классно.

— А по-моему, актером быть интересней, — заспорил я.

— Да ну, — отмахнулся Митька. — Актеру нужно роли наизусть заучивать. А с меня стихов по литературе хватит. Мне их бы запомнить. Короче, мне в театральной студии подойдут либо свет, либо звуки.

— И какие же, Будка, звуки ты собираешься там издавать? — заржал Тимур.

— Какие угодно, — ничуть не смутился тот. — У меня к этому есть способности. Могу по-разному свистеть, каркать, как ворона, мычать, как корова, и лаять, как собака.

— Тогда ты ошибся адресом, — продолжал веселиться Тимка. — Тебе надо не в театральную студию, а в зоопарк записываться. Как неизвестному науке животному, которое изъясняется на разных звериных языках. Посадят тебя, Будка, в клетку и, если повезет, даже бесплатный корм дадут. А мы с Климом будем покупать билеты и приходить на тебя смотреть, когда соскучимся.

Едва представив себе мычаще-свистяще-лающе-каркающего Будку в клетке, я расхохотался. Но оказалось, что Митька не на шутку обиделся. И, сжав кулаки, спросил:

— Думаешь, Тимка, если тебя на бокс записали, ты теперь можешь безнаказанно над людьми издеваться?

Тимка от растерянности даже рот разинул.

А я торопливо проговорил:

— Да ты чего, Будка. Он ведь просто так. Шутит. А если хочешь, можно пойти и прямо сейчас записаться.

— Пошли, — мигом забыл о своих обидах Митька. — Я даже думаю, так лучше всего. А то, знаешь, потом набежит народу, и нам с тобой места не останется.

— Тимка, ты с нами пойдешь? — спросил я.

— Нет, — покачал головой тот. — Мне домой срочно надо. Одежду поедем с матерью покупать. Она сегодня специально с работы отпросилась.

— Тогда потом созвонимся, — сказал я.

— Пока, — грустно бросил мне Тимка и удалился. По-моему, в последний момент ему тоже захотелось пойти в театральную студию.

Что касается меня, то Будка, сам, естественно, об этом не догадываясь, разрешил все мои сомнения. Теперь у меня появилась уважительная причина. Я шел записываться в театральный кружок словно не по собственной воле, а только ради того, чтобы Будка не поссорился с Тимуром.

— Слушай, а где туда записывают? — поинтересовался я.

— Фиг его знает, — пожал плечами Будка. — Пошли к доске и посмотрим.

Мы снова поперлись к доске объявлений и там выяснили, что запись в театральный кружок производилась во время большой перемены, а кроме того, происходит как раз сейчас.

— Между прочим, в актовом зале, — показал на объявление Митька. — Заодно и посмотрим.

Я уже несколько раз совался туда поглядеть. Но было заперто.

Я тоже актового зала еще не видел. А потому мы с Будкой бодро побежали по лестнице на последний этаж. В зале было довольно много разновозрастного народа.

У самого входа в зал стоял столик. Там и производилась запись. Глянув на сидящего за столом, я едва не ушел. Им оказался тот самый наглый белобрысый десятиклассник, с которым трепалась на перемене Агата. Какая же у него была противная самодовольная рожа! Каждого пришедшего этот тип окидывал высокомерным взглядом, а затем спрашивал:

— Имя? Фамилия? Класс?

Выслушав, он с видом величайшего одолжения производил запись.

— Пойдем отсюда. — Я решительно потянул Будку прочь.

— Ты чего, ты чего? — принялся изо всех сил упираться он. — Ведь только пришли.

— Мне тут не нравится. — Я продолжал упорно тянуть его к лестнице.

— Да чему тут нравиться? — удивился Будка. — Мы ведь пока еще только записываемся.

— Не будем мы записываться. — Мне хотелось скорее уйти подальше от этого мерзкого типа.

— Клим, какая муха тебя укусила? — вконец прибалдел Будка. — Зачем тогда мы сюда пилили? Или мне что, одному теперь записываться?

И Митька кинул на меня такой взгляд, будто я предал его. Ситуация возникла сложная. Не объяснять же Будке про этого десятиклассника. И, вздохнув, я смирился.

— Ладно, уговорил.

А про себя я добавил: «В конце концов, кто мне мешает сейчас записаться, а после попросту не ходить».

В общем, мы встали в длинную очередь. И пока этот мерзкий тип записывал впереди стоящих, принялись разглядывать актовый зал.

Мне показалось, что слухи о его великолепии сильно преувеличены. В нашей старой школе был почти такой же. Только здесь все чистенькое и новенькое. Может, правда, сцена тут и впрямь какая-нибудь особенная. Но как раз ее-то мы и не видели. Она скрывалась за тяжелым бархатным занавесом золотистого цвета. Такого в нашей прежней школе действительно не было.

— Отлично. Наконец-то мальчики, — отвлек меня от дальнейшего созерцания зала голос наглого десятиклассника.

Наша очередь совсем незаметно для нас подошла.

— Очень удачно, — продолжал разглагольствовать белобрысый тип. — А то идут в основном девчонки или мелочь пузатая из пятых классов.

И он кинул радостный взгляд на нас с Митькой. Я тем временем оглядел очередь. Кажется, этот тип был прав. Как же мы с Будкой раньше не заметили. И впрямь одни девчонки.

Будка тем временем бодро принялся диктовать белобрысому типу свои анкетные данные. Когда тот зафиксировал все на бумаге, Митька осведомился:

— А тебя самого-то как звать?

«Очень хорошо, — пронеслось у меня в голове, — сейчас все про него выясним».

— Василий Лосев, — с большим чувством собственного достоинства представился он. — Из десятого «А».

— Слушай, Вась, — с очень серьезным выражением будки произнес Митька. — Ты там запиши, что я хочу в осветители.

— Не могу, — мотнул головой белобрысый Василий.

— Почему? — расстроился Будка.

— Куда тебя примут, решит только просмотр, — с важностью пояснил Лосев.

— Да на фига мне просмотр? — возопил Будка. — Я светом хочу заниматься или там, в крайнем случае, звуками.

— Все равно без просмотра нельзя, — повторил Василий. — Понимаешь, порядок такой. Сперва все пройдут просмотр, а потом уж будем решать, кого в актеры, кого в костюмеры, кого в осветители. Но вообще-то ты, Дмитрий, подумай. По-моему, тебе лучше пойти в актеры.

— Это еще почему? — захлопал глазами Будка.

— Фактура у тебя хорошая, — ответил Василий.

— Фа-актура? — переспросил Будка. — Это в каком еще смысле?

— В смысле роста и фигуры, — пояснил Лосев.

— А-а-а, — протянул Митька.

— В общем, к следующей субботе подготовь наизусть какое-нибудь стихотворение, или басню, или отрывок в прозе, — сказал десятиклассник.

На Митькиной фактурной будке отразился смертельный ужас. И он дрожащим голосом пролепетал:

— Отрывок в прозе? А какого размера?

— Ну, хотя бы на страничку, — небрежно бросил Василий.

— Н-на с-страничку? — стал заикаться Митька.

— Неужели нельзя быстрее, — уже галдели дожидающиеся своей очереди девчонки.

— Ты все понял? — посмотрел Василий на Будку.

Тот, кивнув, уступил место возле столика мне. Лосев занес мои данные и счел своим долгом напомнить:

— Значит, пожалуйста, не забудьте. Просмотр через неделю ровно в три часа. Здесь. В актовом зале.

— Понял, — кивнул я и подумал: «Разбежался. Приду я на твой просмотр».

Мы с Будкой двинулись мимо неиссякающей очереди к лестнице. Среди жаждущих записи по-прежнему преобладали девчонки. Можно было подумать, что три четверти нашей школы вознамерились податься в актеры.

В самом конце очереди с гордым видом стояла Митичкина. Увидав нас с Будкой, она, видимо, глазам своим не поверила.

— Вы чего, тоже записались?

— Да, — с важностью изрек Будка. — Между прочим, в следующую субботу просмотр. Так что, готовься, Митичкина.

— Чего мне готовиться, — вздернула голову Танька. — Если уж даже таких, как ты, записывают, то меня точно возьмут.

— Ну, как хочешь, — ни к селу ни городу пробормотал Митька.

Когда мы уже спускались по лестнице, он с грустью спросил у меня:

— И чего эта Танька такая вредная?

— Да они все вредные, — думая о своем, откликнулся я.

— Считаешь? — внимательно смотрел на меня Будка.

— Уверен, — подтвердил я. — Мало того, они чем старше становятся, тем вреднее. Изучено на примере двух моих сестер.

— Ясно, — совсем расстроился Митька. Видимо, он понял, что шансы на успех у Таньки с каждым годом у него теперь будут только уменьшаться. Однако Будка никогда не умел долго унывать. А потому, чуть помолчав, совсем другим тоном добавил: — Круглый, а ты чего наизусть учить собираешься?

Я уже принял твердое решение, что не буду присутствовать на просмотре. Однако извещать об этом Митьку было бы с моей стороны глупо. Во-первых, он наверняка решит, что я испугался. А во-вторых, примется расспрашивать, почему да отчего. Так я и объяснил ему! Я даже Тимке ничего об этом не скажу.

В общем, я расплывчато произнес:

— Да просто повторю что-нибудь из стихов, которые в прошлом году учили.

— Ты, значит, еще чего-то помнишь? — с завистью изрек Будка.

— Чего-то да, — подтвердил я.

— А у меня лично все, что заставляют учить наизусть, мигом потом из башки вылетает, — посетовал Будка. — Понимаешь, Клим, сперва долблю, долблю, мучаюсь, мучаюсь, а как отвечу, тут же и забываю. Ну, прямо от первой до последней строчки.

— Видать, Будка, у тебя мозги так устроены, — отвечал ему я.

— Вида-ать, — протянул он. — А Василий, ты слышал, говорит, в прозе отрывок выучи. Да это, по-моему, вообще невозможно. Как, скажи на милость, прозу учить? Она ведь совсем не рифмуется.

— При чем тут рифма? — не понял я Будкиной логики. — Прозу надо по смыслу учить. И стихи, впрочем, тоже.

— А ты, Клим, по смыслу учишь? — искренне изумился Митька.

— Естественно, сперва представляю, что там происходит, а потом оно как-то само собою заучивается.

Будка сперва глубоко и надолго задумался. А потом сказал:

— Надо мне, Клим, твой метод опробовать. Вдруг получится. Тем более Василий сказал, у меня фактура.

И по выражению, которое воцарилось на Митькиной физиономии, я понял: он уже видит себя на сцене. Причем, может, даже в роли Гамлета. Если Будка, конечно, знает, кто такой Гамлет.

— Значит, в осветители уже не хочешь? — осведомился я.

— Не. Я сперва актером попробую, — немедленно подтвердил верность моей догадки Митька. — А уж если не выйдет — пойду в осветители. Так что мне все-таки выучить?

— Да возьми какого-нибудь Тютчева. Ну, вроде грозы в начале мая.

— Нет, — поморщился Митька. — Это фигня. Про природу я не люблю.

— Тогда учи то, что любишь, — посоветовал я.

— В плане стихов? — решил уточнить Будка.

— Ну да, — кивнул я.

— Я их вообще не люблю, — признался Будка.

— Тогда учи прозу, — ответил я. — Только ты сам ведь только что сказал, что не справишься.

— Да-а, — совсем загрустил Будка. — Чего же мне делать?

— Ну, выбери книжку, которая тебе больше всего понравилась…

Будка опять глубоко задумался и, по-моему, не из-за того, что чересчур много в своей жизни читал, а как раз совсем наоборот. Физия у него при этом делалась все более растерянной.

— Ладно, — наконец устало выдохнул он. — Приду домой и пошурую на книжной полке, чего там есть интересного.

— Валяй, — кивнул я.

Мы вышли из школьного двора.

— Ну чего? По домам? — посмотрел на меня Будка.

— Ага. Пока. До послезавтра.

И мы разошлись на Сретенке в разные стороны. Он к себе в Большой Сергиевский переулок, а я — на Рождественский бульвар.

Дома меня встретила полная тишина. Явление для нашей квартиры практически уникальное. Однако эту субботу каждый из членов нашей семьи решил использовать по своему усмотрению. Предки уехали на машине за город, в гости к друзьям. Мать сказала, что наконец хоть денек отдохнет ото всех нас. Отец собирался там писать этюд на пленэре. А то ему от постоянных портретов по ночам уже снятся кошмары. Бабушка с близнецами упилила к одной близкой подруге, у которой есть внук их возраста. Представляю, что после ухода моих братьев у этой подруги от квартиры останется. Женька, судя по тому, что ее школьная сумка валялась под вешалкой в прихожей, пришла из школы и снова куда-то учесала. А Олька, наоборот, еще не являлась из своего института. То есть наше жилище на какое-то время оказалось в полном моем распоряжении.

В кои-то веки я мог расслабиться и пожить по-своему. Не переодеваясь, я протопал прямиком на кухню. Там, на столе, лежала бабушкина записка: «Суп в холодильнике. Котлеты на плите. Гречка на гарнир стоит у меня под подушкой».

Суп я, естественно, проигнорировал. Возись с ним еще, разогревай. А холодный суп, по-моему, жуткая гадость. Вот я и решил обойтись котлетами. Тем более они даже еще не совсем остыли.

Сперва я намеревался переложить их со сковороды на тарелку, однако при одной мысли о мытье посуды передумал. Отрезав несколько ломтей белого хлеба, я разложил на них котлеты. И вкусно, и удобно. К тому же никакой привязанности к обеденному столу.

Естественно, я взял бутерброды и уперся в большую комнату смотреть телевизор. То есть полный кайф. Растянулся на диване. Жру лежа. Смотрю то, что хочется именно мне, а не Женьке с Олькой. Никто при этом меня не выпихивает с дивана и не читает лекций, что есть лежа вредно. Бывают же в жизни счастливые мгновения!

Балдеж продлился около часа. Потом зазвонил телефон. Не поднимаясь с дивана, я взял трубку. Зойка.

— Привет. Как жизнь? — игриво произнесла она в трубку.

Я мигом насторожился. Адаскина звонила мне очень редко и, как правило, не просто так.

— Все нормально, — коротко отозвался я.

— Просто нормально и все? — переспросила Зойка.

— А что, по-твоему, обязательно должно быть сложно нормально? — ломая голову, куда она клонит, ответил я.

— Ну, я немножко не то, Клим, имела в виду, — прежним игривым тоном продолжала она. — Одна птичка мне принесла на хвосте, что вы с Будкой в театральную студию записались. Интересно как получается, а? Ты ведь днем, вроде бы не хотел там заниматься?

«Вот сволочь Васька, — захлестнуло негодование меня.:— Лось сохатый. Агате уже успел доложить, а та через Зойку проверяет информацию».

— Это какая же, интересно, птичка? — ледяным голосом произнес я. — Длинная, белобрысая и носатая?

— Почему белобрысая и носатая? — охватило замешательство Зойку. — Ты кого, Клим, имеешь в виду?

— Птичку! — уже не в силах был сдерживать злость я.

— Понятно, что птичку, — откликнулась Адаскина. — Но какую?

— Тебе виднее. Между прочим, про птичку сказала ты.

— Но моя птичка не белобрысая и не носатая, — проговорилась Зойка.

Я спохватился. Ну и дурак! Зойка ведь явно имеет в виду Митичкину. На фига Ваське про нас Агате докладывать. А вот Танька — другое дело. И я напрямик осведомился:

— Митичкина, что ли, звонила?

— Попал! — захихикала Адаскина. — Только не мне, а Агате. А она уже позвонила мне. Но кого ты, Климчик, подразумеваешь под белобрысой птичкой с длинным носом?

— Никого, — поторопился замять тему я. — Это я просто так.

— Да-а? — с какой-то полувопросительной интонацией протянула Зойка. Кажется, она догадалась.

Зато я так и не мог пока догадаться, зачем она звонит мне.

— Значит, все-таки передумал и будешь в студию вместе с нами ходить? — спросила Адаскина.

— Не с вами, а с Будкой, — злорадно проговорил я. — Сам-то я совершенно не собирался. А Митька уговорил. Ему одному было скучно записываться.

— Понятно, — враз поскучнела Адаскина.

— Там придурок один нас записывал. Из десятого, — с удовольствием начал я. — Представляешь, он Будке сказал, что у него фактура. Тот, чудик, поверил. И теперь к просмотру даже что-то учить собрался.

— Какой придурок? — Я словно наяву увидел любопытное выражение лица Адаскиной.

— Я же тебе говорю, из десятого. Некий Васька Лосев, — небрежно произнес я.

— Такой беленький? — с придыханием произнесла Зойка.

— Ну, — подтвердил я и с удовольствием добавил: — Вошь белая.

— Фу, Клим, как грубо. — Теперь в голосе моей собеседницы звучало осуждение.

— Ты спрашиваешь, я отвечаю.

— А ты представляешь, Танька Митичкина тоже в театральный записалась, — спешно ушла от опасной темы Адаскина. Видимо, она еще не полностью выполнила миссию, возложенную на нее Агатой.

— Естественно, представляю, если Танька за нами в очереди стояла, — буркнул я.

— Нет, но Митичкина — актриса, — с убийственной иронией продолжила Зойка.

— А чего такого? — не понял я. — Чем она хуже многих других?

— Клим, да ты что? — возмутилась Зойка. — Разуй глаза! Мы ведь с тобой говорим о Митичкиной.

Такая реакция меня совершенно потрясла. Вот уж воистину век живи — век учись. Мне даже в голову не приходило, что наши девчонки с таким презрением относятся к Таньке.

— Клим, тебе что, нравится Митичкина? — с наигранным ужасом принялась допрашивать меня Зойка.

— Да как-то не знаю, — растерялся я. У меня вообще не было никакого отношения к Таньке. Митичкина как Митичкина. Ничем вроде особо не выделяется. Разве что Будку жутко не любит. Но это их сугубо личное дело. Меня не касается.

— То есть как это так, не знаю? — негодовала Адаскина. — Человек или нравится, или не нравится. Третьего не бывает.

— Почему не бывает? — возразил я.

— Очень просто, — наседала Зойка. — Вот я, например, тебе нравлюсь или не нравлюсь?

Час от часу не легче. Я был вынужден взять тайм-аут и закашляться. Вообще-то человеком она была неплохим. Хотя иногда и жутко противным. И глаза у нее вечно на мокром месте, а я этого просто не выношу. И как девчонка она совершенно не привлекает меня. Словом, не ясно, что ей ответить. Скажешь, что не нравится, — обида на всю жизнь обеспечена. А если скажу, что нравится, еще не так поймет и к тому же доложит Агате.

— Чего умолк? — ехидно спросила Зойка. — Может, тоже не знаешь?

— Я к тебе хорошо отношусь, — к счастью, мне удалось найти компромиссный вариант.

— И к Митичкиной ты тоже хорошо относишься? — хмыкнула Зойка.

— Нормально, — мне уже стал надоедать этот разговор. — Девчонка как девчонка.

— Ты еще скажи — симпатичная, — убийственно хохотнула Зойка.

— Между прочим, некоторым даже очень нравится, — ради справедливости отметил я.

— Кому? — воскликнула Зойка.

— Так тебе все и скажи, — не собирался выдавать Будку я.

— Клим, умоляю, скажи, — начала умирать от любопытства Зойка.

— Это чужой секрет, — твердо стоял на своем я.

Поняв, что меня не расколоть, Зойка просто заахала:

— Ну, Танька! Ну, Митичкина! Роковая девушка! Кто бы мог подумать!

Мы еще немного потрепались в том же духе. Однако мне так и не удалось понять, зачем она звонила. А потом пришла из института Олька, и ей, естественно, тут же потребовался телефон. Да и моим «счастливым мгновениям» настал конец. Наша большая семья начала стекаться под крышу родного дома.

Окончательно она собралась лишь в воскресенье, когда предки возвратились от своих друзей, и вечером разразился кошмарный скандал. К счастью, его виновником был не я. Хотя рикошетом мне тоже досталось. Скандал же произошел из-за Женьки.

Вечером мы, как всегда, уселись всей семьей пить чай. Тут Женька с гордостью сообщила, что записалась в школьную театральную студию. И тут началось такое…

Если вы помните, Женька в этом учебном году заканчивает школу и соответственно летом намерена поступать в институт. Она решила пойти по стопам матери и стать юристом. По этому поводу все давно уже было обсуждено и решено. Мать наняла Женьке кучу репетиторов и к тому же определила ее на подготовительные курсы. Какой тут, к черту, театральный кружок. И так времени ни на что не хватает!

В данном случае я вполне разделял логику матери. Однако Женька закатила такую истерику, что стены на кухне дрожали. Она топала ногами и орала, что играть в школьном театре — мечта всей ее жизни. Но в старой школе у них ничего подобного не было. И вот наконец, когда появилась такая возможность, ей, видите ли, нельзя. А раз так, она, Женька, ставит родителям ультиматум. Если ей разрешат заниматься в театральной студии, она обещает закончить школу на одни пятерки и обязательно поступить в институт. А если нет, поступать вообще никуда не будет. И к репетиторам ходить тоже. Не говоря уж обо всяких дурацких курсах.

Мне Женьку даже стало жалко. И вообще, кто бы мог подумать, что мою железобетонную сестрицу тянет в искусство. Предки наши тоже совершенно прибалдели. Отец, по-моему, был готов на безоговорочную капитуляцию. А вот мать — нет. Она у нас никогда просто так не сдается. И на сей раз не собиралась.

В общем, я решил немножко помочь Женьке и этак небрежно ляпнул:

— Да чего вы раньше времени волнуетесь. Может, Женьку еще в актрисы и не возьмут. У нас там только в следующую субботу отборочный просмотр состоится.

— Что значит — у нас? — сощурила глаза Женька.

— А я тоже записался, — радостно сообщил я.

— Ты? — изумилась мать.

— Мне разве тоже нельзя? — поинтересовался я.

— Тебе как раз можно, — вполне мирно ответила мать. — Просто я никогда не думала…

— А-а! — взвыла, как пикирующий бомбардировщик, Женька. — Значит, ему все можно, а мне ничего нельзя? Вот так всегда. Все дорогому Климочке! И отдельную комнату! И театр, пожалуйста! А мне только учись, с Климочкой сиди, Климочку отведи в школу, Климочку на горшок посади…

— Я уже давно на горшке не сижу, — перебил я.

— Неважно! — рыдала и бушевала сестра. — Зато эти сидят! — перевела она злобный взгляд на непривычно притихших Мишку и Гришку. — А они еще хуже!

Мишка и Гришка вдруг хором заревели.

— А мне когда-нибудь что-нибудь для себя можно? — перекрывая их рев, продолжала рвать и метать Женька. — Есть у меня, скажите на милость, право на жизнь?

Я посмотрел на мать. Выражение лица ее изменилось. И она вдруг тихо сказала:

— Евгения, успокойся. Пошли поговорим.

И она увела Женьку в свою комнату. Когда они удалились и нам удалось унять рев близнецов, Олька тихо спросила меня:

— Ты действительно записался?

— А почему вас всех это так удивляет? Может, мне тоже нравится сцена.

— Ну, у нас сегодня прямо вечер откровений, — покачала головой Олька.

 

Глава VII. ЖИЗНЬ ЕСТЬ ТЕАТР

идимо, театр — вещь такая. Сразу затягивает. У нас еще прослушивание не состоялось, а драмы уже разыгрывались вовсю. Правда, пока не на сцене, а в жизни.

Мать и Женька, проговорив за запертой дверью до самого позднего вечера, достигли компромисса. Женька пойдет на прослушивание. И, если ее возьмут, может заниматься в театральной студии. Пусть попробует совмещать ее с основными занятиями. Но только не в ущерб им. Иначе придется со студией распрощаться.

Так сказала мать. А Женька ответила, что пусть другие прощаются. Она же запросто выдержит и то и другое. Словом, воскресенье в нашей семье все-таки кончилось вполне мирно. Это была, так сказать, трагедия со счастливым концом.

На следующее утро я столкнулся у входа на школьный двор с сияющим Будкой.

— Круглый, ты представляешь, кого я вчера видел? — с таким видом произнес он, будто ему, по меньшей мере, встретился инопланетянин.

— И кого же? — поинтересовался я.

— Василия! — выдохнул Будка. — У него пес такой классный.

— A-а, у него пес есть.

Мне про Василия слушать было совершенно неинтересно, однако Митька этого не замечал.

— Ну да, — с телячьим восторгом продолжил он. — Они с собаками на бульваре гуляли, а я подошел.

— Кто — они? — спросил я, хотя в общем-то мне было совершенно плевать, с кем там гулял Василий.

— Ну, как кто, — откликнулся Будка. — Естественно, Агата с Бесиком и Василий со своим Тинде. Он у него редчайшей породы. Южноафриканский бурбуль.

На бурбуля мне было плевать с такого же высокого этажа, как на Василия, но Агата… Неужели у них это и впрямь серьезно? Теперь мне стоило очень больших усилий казаться спокойным, а Будка в полном раже вещал:

— Понимаешь, Клим, этот Тинде такой здоровый и сильный, и грудь широкая, а Бесик, сам знаешь… Но дружба у них…

Бесика я, естественно, хорошо знал. С ним была связана целая история. Порода у Бесика — левретка. Наверное, сами таких видели. Это нервные, спортивно подтянутые собачки на тонких ножках. И спина у них выгнутая. Когда Агате подарили Бесика, она была еще маленькой. И он был маленький, к тому же без имени. В общем, когда его подарили, Агатина бабушка глянула, поморщилась и воскликнула:

— Ну, гадость! Какая же это собака? Это ведь чистый бес!

А Агата ей ответила:

— Ничего ты, бабушка, не понимаешь. Никакой он не бес, а бесик. Потому что он еще щенок.

Так он и остался Бесиком. Бабушка постепенно к нему привыкла и стала очень жалеть. По ее мнению, Бесик был слишком худым, а потому несчастным. Тщетно Агатины родители запрещали бабушке его закармливать. Она все равно это делала. В результате ее стараний Бесик превратился в шарик на тонких ножках, которые уже почти не выдерживали его веса. Пришлось принимать срочные меры. Бесика посадили на строжайшую диету. Пес часами сидел возле своей пустой миски и плакал. И Агатина бабушка тоже плакала. Она-то первая и сломалась. И заявила, что больше такого не выдержит.

Однако Бесику было жизненно необходимо еще похудеть. Поэтому Агатины предки определили его на постой к каким-то собачникам с более крепкими нервами, чем у Агатиной бабки. Правда, Бесик их тоже достал. Он выл и плакал сутками напролет. Эти героические люди выдержали неделю. Зато Бесик похудел. Правда, вернувшись домой, он снова немного прибавил в весе. Потому что у бабушки сердце все-таки было не камень. Но теперь Бесик хотя бы напоминал нормальную левретку, а не ливерную колбасу на ножках. Мы с Агатой иногда вместе выгуливали его. Но, похоже, теперь мне подыскали замену.

— Ты, Клим, чего, не слушаешь? — вывел меня из задумчивости обиженный окрик Будки.

— Да слушаю, слушаю, — отмахнулся я.

— Тогда почему не реагируешь? — удивился Будка.

— На что? — естественно, не понял я.

— Значит, все же не слушаешь, — продолжал Митька. — Ладно, повторяю для тупых. Василий вчера на бульваре сказал очень важную вещь.

Нет, Будка меня положительно достал со своим Василием. На фига мне знать, какие он там, на бульваре, говорил важные вещи. Но Митьку, когда он раздухарится, заткнуть невозможно.

— Понимаешь, мальчиков записалось очень мало. Поэтому у нас с тобой есть все шансы попасть не в какие-нибудь осветители, а в актеры.

— Ну, и отлично, — вяло откликнулся я. Мне было полностью плевать, попаду или нет в эту студию.

— Слушай, Клим, какой-то ты сегодня небодрый, — покачал головой Митька. — Я тебя прямо не узнаю.

— Пошли в школу. — Я опасался, что он снова начнет распространяться про Василия, от которого меня лично просто тошнило. — Звонок скоро.

— Нет, Круглый, ты все-таки врубись, — словно назло мне завел свое Будка. — У нас с тобой появились реальные шансы. Понимаешь, Василий сказал: мы идем как бы вне конкуренции.

Я немедленно про себя отметил, что в отличие от Будки у меня как раз имелся конкурент. И очень даже серьезный. Однако, понятное дело, растолковывать Митьке этого не стал. Лишь снова вяло кивнул.

Тут, на мое счастье, к нам подошел Сережка Винокуров. Его широкую грудь обтягивала алая гайка с белой надписью: «Я люблю баскетбол». Мне сразу стало ясно: в баскетбольную секцию Винокур уже записался.

— Серега, где майку такую чумовую оторвал? — немедленно полюбопытствовал Будка.

«Чем бы дитя ни тешилось, — пронеслось у меня в голове. — По крайней мере, о Василии своем забыл».

— В магазине одном, — охотно поделился информацией Серега. — Там прямо при тебе какую хочешь надпись сделают.

У Будки загорелись глаза:

— А про театр там что-нибудь заказать можно?

— Да хоть про космос, — хохотнул Винокур. — А тебя что, уже приняли в театральную студию?

— Пока еще не совсем, — внес ясность Будка. — Только записали. Но говорят, у меня фактура. — И он гордо поднял голову.

— А меня в баскетбол сразу приняли, — похвастался Винокур. — Сказали, я по всем данным подхожу. Потому что даже сейчас выше многих десятиклассников.

— Это у вас все просто, — свысока откликнулся Будка. — А у нас в театре большие сложности.

Кажется, Митька и впрямь уже вообразил себя звездой школьной сцены. Мне это надоело, и я с наигранной серьезностью произнес:

— Да, да, Серега, у нас там такие интриги.

— Че-его? — вылупился на меня Винокур.

— Шутка, — поторопился внести ясность я.

— Правда шутка? — заботливо осведомился Винокур.

— Ну, естественно, — улыбнулся я и вдруг сообразил, что Тимки так еще и нет. — Слушайте, Сидорова никто не видел? — осведомился я у своих собеседников.

— Ни фига, — покачал головой Серега.

Тут как раз к нам пулей подлетел Тимка.

— Фу, черт! Будильник! — задыхаясь после стремительного бега, начал объяснять он. — Вечно я ставлю его, он звонит, я выключаю, а после как-то совсем незаметно снова засыпаю. Ну и вот.

Он развел руками. Мы услышали первый звонок.

— Во всяком случае, Тимка, на этот раз ты успел, — сказал я, и мы всей компанией двинулись в школу.

Этот учебный день не ознаменовался ничем примечательным. Мы, что называется, постепенно входили в рабочий ритм после летних каникул. Зато когда я вернулся после уроков домой, меня уже в передней оглушил дружный рев близнецов.

Выяснилось, что Женька сегодня вернулась домой гораздо раньше меня, и бабушка, оставив на нее близнецов, упилила по каким-то своим делам. Женька же решила сочетать приятное с полезным. Моя мудрая сестрица принялась оттачивать на Мишке и Гришке свой актерский талант.

Для выступления на просмотре Женька разучила финальный диалог Отелло и Дездемоны. Сестрица моя, натянув на голову черный чулок, изображала Отелло. А в Дездемону превратила свою старую большую куклу, за которую тоненьким голосом произносила ее слова.

Все шло просто отлично до того самого момента, когда Женька, а вернее Отелло, осведомилась у куклы Дездемоны, молилась ли она на ночь. Близнецы наши хотя и не знали трагедию Шекспира, однако, по-видимому, что-то просекли и принялись тихо всхлипывать. Когда же обтянутые черными мамиными перчатками кисти Женьки-Отелло яростно сомкнулись на шее куклы Дездемоны, Мишка с Гришкой подняли ужасающий рев.

Когда же обтянутые черными мамиными перчатками кисти Женьки-Отелло яростно сомкнулись на шее куклы Дездемоны, Мишка с Гришкой подняли ужасающий рев.

Его-то я и услышал, едва переступив порог родного дома.

Вслед за ревом в коридор вылетели сами близнецы.

— Клим! Клим! — в ужасе прижались они ко мне. — Отелла убила куклу!

И они скорбно завыли.

— Нет, Клим, ты видел таких идиотов! — на ходу сдирая с головы черный чулок, обратилась ко мне за сочувствием Женька. — Для них искусство — закрытый мир!

— При чем тут какой-то мир, — пожал плечами я. — По-моему, они просто испугались. И вообще! — рявкнул я. — Вы все уже мне надоели со своим театром!

— А тебя, между прочим, никто туда насильно не тянет, — обозлилась Женька.

— Клим! Клим! — теребили меня за руки Мишка и Гришка. — Не ходи в театр! Он плохой! Там куклу убивают!

И они опять хором завыли.

Нам с Женькой еще долго пришлось успокаивать их. Однако на этом моя театральная эпопея не завершилась. Во вторник на большой перемене меня отозвала в сторону Агата.

— Мне с тобой надо поговорить, — косясь на Тимку и Будку, сказала она.

— Говори, — холодно произнес я.

— Нет. Лучше… — И, выдержав короткую паузу, Агата быстро добавила: — Только не здесь, а то Зойка сейчас подойдет. Сможешь после уроков ко мне заскочить? Часика в четыре.

— Если надо, пожалуйста, — ледяным тоном ответил я.

Агата широко раскрыла глаза. Кажется, тон мой потряс ее. Она хотела что-то спросить, но ей помешала Зойка. Подлетев к нам, она принялась тараторить какую-то чушь. Да я и не слушал. Все мои мысли были заняты неожиданным приглашением Агаты. Интересно, зачем я так ей понадобился? Ведь, кажется, уже все ясно. Какие же у нее могли возникнуть проблемы, что она обращается не к своему замечательному Василию, а ко мне?

Конечно, я мог отказаться идти к ней. Но в таком случае мне никогда не узнать, зачем она с такой настойчивостью звала меня. А узнать, скажу честно, ужасно хотелось.

Оставшиеся уроки я высидел с трудом. Как только раздался последний звонок, я, бросив на ходу Тимке: «Извини, сегодня очень спешу!» — кинулся домой. Однако Тимур не отставал от меня. Переходя на бег, он гаркнул: «Да я, Клим, тоже спешу! У меня сегодня первое занятие по боксу. Еле-еле на тренировку успею!» И он продолжил кросс по Сретенке в направлении собственного дома.

Ровно в четыре часа я, стоя перед дверью Агатиной квартиры, со всей силы давил на звонок. Открыли мне Агатина бабушка и Бесик. Затрудняюсь сказать, кто из них больше обрадовался мне. Бесик принялся прыгать и облизывать мои руки. А бабушка заахала:

— Ой, Клим! Очень давно тебя не видела! Как ты вырос!

Тут появилась Агата:

— Пошли ко мне в комнату!

Едва я вошел, она плотно прикрыла дверь. Я огляделся. Последний раз я был у Агаты в конце прошлого учебного года. С тех пор в комнате ничего не изменилось.

«А интересно, — сам того не желая, задумался я. — Когда она ухитрилась познакомиться с этим Василием? В конце прошлого года о нем точно ни слуху ни духу не было. То есть в школе он нашей учился. Я его белобрысую рожу запомнил. Но Агата с ним не общалась. Наверняка не общалась. Иначе я бы заметил».

— Чего застыл? Садись, — подтолкнула меня к креслу Агата.

С той стороны двери поскреблись и поскулили. Агата впустила Бесика. Он подбежал ко мне и потребовал, чтобы я чесал его за ухом.

«Что ж, почешу, — подумал я. — Может, вообще в последний раз».

— Видишь ли, Клим, — как-то смущенно начала Агата. — Понимаешь, тут такое получается дело…

Она умолкла. Я напряженно ждал продолжения. В общем-то, мне уже все почти было ясно. Агата меня позвала, чтобы честно рассказать про Василия.

— В общем, — вновь медленно заговорила она, и опять пауза.

— Знаю, — решил облегчить ей задачу я. — Можешь не рассказывать.

— Знаешь? — в полном изумлении смотрела на меня Агата. — Но откуда? Я ни одной живой душе еще об этом не говорила.

— О таком необязательно говорить, — мрачно изрек я. — Без слов все видно.

— Видно? — Черные глаза Агаты округлились. — Не понимаю, как такое может быть видно. Если ты, Клим, конечно, не стал телепатом.

— При чем тут телепатия? — постарался как можно небрежней откликнуться я.

— А как же иначе ты мог прочесть мои мысли? — спросила Агата.

У меня возникли серьезные сомнения. Кажется, я все-таки ошибся, и она позвала меня совсем не для разговора о Василии.

— Да брось ты, Агата. Ни о чем я не догадываюсь. Просто пошутил, — удалось найти мне выход из положения.

— Фу-у, — с облегчением выдохнула она. — Как ты меня напугал.

— Почему напугал? — поинтересовался я.

— Ну, знаешь, не очень приятно, когда кто-то читает твои мысли, — сказала Агата.

— Увы, не читаю, — еще раз заверил я. — Ну, так чего ты хотела сказать?

Агата выдержала довольно длинную паузу. Затем, видно, набравшись смелости, скороговоркою выпалила:

— Клим, ты не согласишься со мной для отбора в театральную студию отрепетировать сценку? Ведь все равно ты тоже должен что-то готовить. А сценка смотрится гораздо лучше, чем, например, по отдельности читать стихи или басни. Понимаешь, мы сперва вместе с Зойкой хотели. Я выбрала «Ромео и Джульетту». Сцену на балконе. Но Зойка категорически отказалась играть Ромео. Тогда я предложила ей роль кормилицы. Но она заявила, что кормилица старая и некрасивая. И вообще ей хочется играть только главную роль, а я, мол, все лучшее беру себе. В общем, сперва мы с ней чуть не поругались. А потом она сказала, что будет одна учить стихотворение. А я обязательно хочу сценку.

— И чего вас всех переклинило на Шекспире? — вырвалось у меня.

— Всех? — заволновалась Агата. — А кого еще?

— Да Женька моя, — засмеялся я. — Отелло изображает. Близнецов до истерики довела.

И я в подробностях поведал о Женькиных творческих успехах. Агата внимательно выслушала и снова осведомилась:

— Клим, ты согласен или нет?

Я, немного подумав, спросил:

— А ты хочешь именно «Ромео и Джульетту»?

— Да понимаешь, я дома порылась в разных пьесах и ничего более подходящего не нашла, — принялась объяснять Агата. — Все другие героини какие-то слишком взрослые, если не сказать — старые.

— Так давай возьмем какую-нибудь детскую пьесу, — предложил я.

— Ага, например, про репку, — скривились губы в усмешке у Агаты. — Я — репка, ты — дедка.

— А Зойка — бабка, — подхватил я.

— А Будка — мышка, — засмеялась Агата.

— А Тимка — внучка…

— Полный бред, правда? — резко оборвала смех она.

— А мне кажется, не важно что, важно, как сыграть, — возразил я. — Хорошие актеры даже репку с бабкой классно изобразят.

— Не хочу ерундой заниматься, — упрямо проговорила Агата. — Хочу сыграть настоящее. А если отказываешься, так прямо и скажи.

Я снова задумался. С одной стороны, у меня не было никаких иллюзий. После этой сценки, где я выступлю в роли Ромео, нас будут дразнить до окончания школы. И основные лавры, конечно, достанутся мне. Пацаны наши такой блестящей возможности не упустят. Да я и сам бы не упустил. Но с другой стороны, Агате тоже достанется, и именно это вполне может отпугнуть от нее проклятого и наглого Ваську. К тому же мы будем разыгрывать сцену прямо у него на глазах. А это наверняка ему не понравится.

И, набрав в легкие побольше воздуха, я сделал выбор:

— Ладно, Агата, сыграем.

— Правда? — просияла она. — Клим, а я так боялась, что ты откажешься! Так боялась!

— Да чего тут бояться? — небрежно откликнулся я.

— Ну, вдруг ты застесняешься, — сказала она.

Я дернул плечами.

— Будь спокойна. Мы не стесняемся.

Наградой мне стала благодарная улыбка.

— Только, Клим, никому ни слова, — предупредила Агата. — Особенно Зойке. А то она обзавидуется. Пусть это будет нашим с тобой секретом.

— Естественно, — кивнул я.

— Слушай, у нас осталось всего три дня, — продолжила Агата. — Ну, не считая, конечно, сегодняшнего. У тебя Шекспир дома есть?

— Ясное дело, — подтвердил я.

— Тогда беги и начинай учить свою роль, — уже распоряжалась Агата. — А завтра после уроков начнем репетировать. И так все оставшиеся до просмотра дни. Согласен?

Естественно, я был согласен. Однако не собирался выдавать своей радости и сдержанно ответил:

— Придется.

— Сможешь? Получится? — с тревогой посмотрела она на меня.

— Приложу все силы, чтобы получилось, — пообещал я.

— Репетировать будем у меня, — объявила Агата. — У вас слишком много народу. И Женька может нас выдать.

Душа моя ликовала. И, выходя из квартиры Агаты, я подумал: «Ну, погоди, Васька. Посмотрим еще, чья возьмет!»

 

Глава. VIII. ПРОСМОТР

сновным событием следующего учебного дня стал Тимка, а верней, огромный черный фингал у него под глазом. Едва Тимур вместе со своим синяком возник на школьном дворе, мы, естественно, окружили его.

— На тренировке небось заработал? — с уважением осведомился Винокуров.

— Не совсем, — мрачно мотнул головой Тимка.

— Как так — не совсем? Объясни, — потребовал Будка.

— Ну, на тренировках у нас пока идет общая физподготовка, — нехотя начал ему растолковывать Тимка. — А вот после мы с одним парнем одолжили у тех, кто давно занимается, боксерские перчатки. Ну, в общем, охота было попробовать.

— Ну и? — Теперь просто пожирал его глазами Будка.

— Безо всяких «ну», — отрезал Тимур. — Сам, что ли, не видишь. Результат на лице. У него фингал. И у меня тоже. И еще оба мы получили по ультиматуму от тренера. Он сказал: «Еще одна самодеятельность, и с боксом можете попрощаться».

— Ну, и зверь он у вас, — посочувствовал Винокур.

— Супербизон, — очень к месту воспользовалась выражением из известной рекламы Агата.

— Нет, все-таки театр лучше, чем бокс, — внимательно разглядывая повреждение на Тимкином лице, заявил Будка. — Вообще-то там тоже можно на фейсе все, что хочешь, гримом зафигачить. Зато потом смыл — и порядок. А тебе, Тимка, теперь, по крайней мере, неделю с этим ходить. Ты вообще-то подумай, пока не поздно. Может, с нами пойдешь в театральную студию? Василий говорит, мальчиков недобор.

По-моему, Митька уже был готов всю нашу школу превратить в одну театральную студию. И еще интересно, он когда-нибудь перестанет к месту и не к месту твердить про Василия? Впрочем, в данный момент Будке больше не удалось распространиться по поводу театра, потому что Тимка воспринял его предложение как издевательство и тоном, не сулящим ничего хорошего, произнес:

— Слушай, Станиславский, валил бы ты отсюда подальше.

— Да ты чего, ты чего? — оторопел Митька.

— Я-то? — продолжал свирепо взирать на него Тимка. — Еще слово, Будка, и я поставлю тебе такой же, притом абсолютно без помощи грима. — И он осторожно дотронулся пальцем до своего фингала.

— Во чумовой! — заржал Винокур. — Будка ведь тебе просто так предлагает. От чистого сердца! А вообще, Тимка, иди лучше к нам в баскетбол. Там, конечно, тоже могут мечом заехать, но все-таки не так часто.

Тимур скрипнул зубами.

— Еще одно предложение, и кому-то точно будет плохо.

Тут во дворе возник наш любимый завуч. Встречаться с ним нам совершенно не улыбалось. И, заранее приготовив личные карточки учеников, мы устремились к турникетам.

Больше ничего интересного в тот день не произошло. И в последующие два дня тоже. С утра мы учились, а после уроков до посинения репетировали с Агатой. Каким-то чудом нам все-таки удалось сохранить наши репетиции в тайне от одноклассников. Хотя Зойка беспрестанно прерывала нашу работу своими звонками по телефону, но Агата от нее отбивалась. Впрочем, Адаскина и сама была занята напряженной подготовкой к просмотру.

Что и как учил к предстоящему испытанию Будка, я не знал, да и не старался выяснить. Зато он каждый день насильственно потчевал меня свежей информацией о Василии и театральной студии.

Выяснилось, что Васька Лосев не будет принимать участия в просмотре. То есть вообще-то будет, но отнюдь не в роли испытуемого, а в составе отборочной комиссии. Помимо него, в комиссию войдут руководительница кружка, наша литераторша Изольда Багратионовна Соловейчик, и вторая литераторша, которую я еще ни разу не видел, потому что ее взяли к нам только в этом году. Привела ее наша Соловейчик. Они вроде бы с ней подруги и обе помешаны на театре. Кроме Людмилы Григорьевны (так зовут новую литераторшу), в комиссию взяли нашу библиотекаршу тетю Нонну. Так что Женькины шансы попасть в студию повысились. Да, может, и мои тоже. А вот насчет Будкиных шансов не очень уверен.

Конечно, тетя Нонна, как вы помните, Митьку прекрасно знает. Однако у нее сложилось четкое убеждение, что там, где Митька, и неприятности. Возможно, та история, о которой я вам уже рассказал, если и не окончательно стерлась бы из памяти тети-Нонниного семейства, то, по крайней мере, превратилась бы со временем просто в забавный эпизод из жизни. Однако спустя три месяца Будка усилил впечатление о себе.

К тому моменту он уже проучился в первом классе целую четверть, отгулял каникулы и снова начал учиться. Тут все и вышло.

Так как у Митьки одни бабушка с дедушкой жили на окраине Москвы, а другие вообще в Саратове, предки определили его в группу продленного дня. Впрочем, я тоже ходил туда. Только совсем ненадолго. Я успевал там лишь пообедать да чуть погулять. А потом Женька или Олька, смотря у кого раньше кончались занятия, забирали меня и волокли домой. А вот за Митькой предки являлись только вечером, когда возвращались с работы.

Короче, именно на продленном дне у Митьки произошел какой-то серьезный конфликт с одним третьеклассником. В результате тот погнался за ним. Будка, спасаясь от преследования и неминуемого возмездия за какие-то теперь давно забытые прегрешения, кинулся на другой этаж и начал метаться там в поисках надежного убежища.

Он нашел лишь одну отпертую дверь, которая вела в библиотеку. У Будки времени на размышления не оставалось. Прошмыгнув внутрь, он спрятался за доходящей до самого пола шторой. Враг немедленно вбежал следом. В библиотеке посетителей не было. А тетя Нонна чем-то занималась в хранилище. На Митькино счастье, она появилась оттуда как раз в тот момент, когда его враг принялся заглядывать под столы.

Выяснив, что подлый мститель ничего не потерял и не хочет почитать никакую книгу, тетя Нонна попросту выставила его в коридор. Будка сидел на корточках за своей занавеской тише воды ниже травы. Он боялся, что тетя Нонна и его выставит, а это было равносильно гибели. Третьеклассник наверняка ошивался где-то неподалеку.

Однако тетя Нонна, ничего не подозревая, повозилась еще какое-то время в библиотеке и ушла. Будка, осторожно покинув укрытие, подкрался к двери. Он хотел выйти, но дверь оказалась запертой.

Будка расстроился. На продленке его наверняка скоро хватятся, начнется скандал, и ему, Митьке, потом, конечно, влетит. Но что он мог поделать. Единственная надежда на скорое возвращение тети Нонны.

Ожидая ее, Митька нашел интересную книжку с картинками и лег на диванчик, стоявший в дальнем углу библиотеки. Он смотрел-смотрел книжку, а тетя Нонна все не шла и не шла…

Проснулся Будка в полной темноте, и до него не сразу доперло, где он находится. Когда же он вспомнил, его охватила паника. У Будки в те далекие годы часов еще не было. Но судя по темноте за окном, давно наступил вечер. А может, даже ночь. Будка еще раз подергал запертую дверь, а потом сел и заплакал.

Некоторое время спустя он, однако, сообразил, что слезами горю не поможешь, и зажег свет. Потому что сидеть в темноте Митьке тоже было страшно. Но и со светом оставаться дольше в библиотеке Будке не хотелось. Тем более что он понимал: дома его ждет неминуемая взбучка. И чем дольше он будет отсутствовать, тем серьезнее окажутся последствия.

В общем, Митька решил, что у него есть единственный выход: высунуться в окно и позвать на помощь. Вдруг кто-нибудь заметит его или услышит. С большим трудом справившись со старым тугим шпингалетом, Митька отворил створку окна и свесился вниз. Однако на улице словно все вымерло. Все-таки Будка пару раз пропищал: «Помогите!» — но тщетно.

Тут, повернув голову, он заметил, что из соседнего окна льется свет.

«Значит, там есть люди», — сделал вывод Митька.

Он начал осматриваться. Карниз оказался широким и к тому же сухим. В общем, Будка решился. Забравшись на подоконник, он осторожно ступил на карниз. Вниз он старался не глядеть. Цепляясь пальцами за кирпичные стены, он мелкими шажками двинулся к соседнему окну.

Откуда же Будка мог знать, что за этим окном находилась учительская и там как раз в это время заседал экстренно созванный штаб по его поиску и спасению. Ибо, по официальной версии, которая зиждилась на показаниях вероломного третьеклассника, Будка еще днем на всех обиделся и ушел домой. Правда, руководительницу группы продленного дня удивило, что он ушел без портфеля и верхней одежды. Однако родителей она все-таки известила о происшествии.

Митькина мать немедленно примчалась с работы домой, ибо знала, что у сына нет ключа. Беглеца, однако, нигде не обнаружили: ни во дворе, ни у соседей, ни у друзей. Тогда она вызвала с работы мужа. Тот остался караулить сына дома, а она понеслась в школу. К моменту, когда Митька проснулся, его мать, наша старая директриса, завуч младших классов и руководительница группы продленного дня решали в учительской, какие шаги нужно предпринять в первую очередь.

Воображаете, что с ними сделалось, когда в темном окне внезапно возник Митька! А он ведь не просто возник, а еще и постучал. После его мать рассказывала моей: «Знаешь, Лида, мне показалось, что Митьки уже нет в живых, а это привет с того света».

До сих пор никому не ясно, как Митька не ухнул вниз и каким образом его удалось, целого и невредимого, втащить в учительскую. Но в результате все кончилось хорошо. Все говорили, что Будка в рубашке родился. А его мать поправляла: «Нет, в двух». Она, естественно, никак не могла забыть историю с вентиляцией.

Руководительнице группы продленного дня ужасно влетело. Но она хоть была виновата, что не уследила. А вот тетя Нонна пострадала, можно сказать, ни за что. Митька-то объяснил, что его заперли в библиотеке. Но тетя Нонна это сделала ненарочно. Откуда ей было знать, что у нее там Будка остался. В общем, ей вкатили строгий выговор и впредь обязали перед уходом тщательно осматривать всю библиотеку.

Третьекласснику за вранье досталось, но несильно. Потому что Митька вообще о нем не сказал ни слова. Правда, они потом с Винокуром все-таки для порядка морду ему начистили. Он с той поры к Будке на пушечный выстрел не подходил. Но речь не о нем, а о тете Нонне. Я сильно сомневался, что появление Будки на школьной сцене вызовет в ее душе умиление. Так что Митькины шансы от ее присутствия в отборочной комиссии, пожалуй, даже уменьшались. Но я, конечно, ничего об этом ему не сказал. Зачем человека расстраивать раньше времени.

А вот кто действительно продолжал возмущать меня, так это Васька. Видите ли, он будет оценивать нас и отбирать в студию! Но тут ничего не поделаешь. По сообщению все того же Будки, этот Лосев ходит в больших любимчиках у Изольды. Она убеждена, что он бешено талантлив и его ждет большое будущее на сцене и в кино. Словом, главные роли во всех школьных спектаклях Ваське обеспечены.

Наконец наступила долгожданная суббота. С самого утра нашу школу у Сретенских ворот лихорадило. Полагаю, в тот день учителя наставили рекордное количество двоек. О занятиях никто из нас даже думать не мог. Все жили в предвкушении прослушивания, даже те, кто в нем не участвовал.

Наконец наступил час икс. Наш огромный актовый зал мигом набился народом. Часть зрителей пришла просто поболеть за друзей, знакомых или просто одноклассников. Отборочная комиссия сидела в первом ряду.

Занавес на сей раз был раздвинут. Сцена и впрямь оказалась просторной. Когда в зале все уселись, из-за кулис вышла длинная худая девица из десятого класса и громким противным голосом произнесла:

— Начинаем отборочный просмотр в нашу школьную студию. Первой выступит… — Она сверилась с бумажкой. — Ксюша Мыльникова из пятого «А». Приготовиться Лене Крюковой из шестого «Б».

— А почему не по алфавиту вызываете? — выкрикнул кто-то из публики.

— Вызываем в порядке записи, — пояснила девица с противным голосом. — Кто раньше записался, тот раньше и выступает.

— Агата, а как же мы? — тихонько прошептал я. — Ты ведь раньше меня записалась.

— Пойдешь вместе со мной, — уверенным голосом отозвалась она. — Я уже обо всем договорилась.

«Ну-ну, — пронеслось у меня в голове. — Значит, и тут без Васи не обошлось!» От одной мысли об этом мне стало ужасно мерзко и захотелось уйти. Но в следующий миг я не без злорадства сообразил: «Ведь если Агата с ним договаривалась, значит, он в курсе, с кем в паре она будет играть. Что ж, пусть полюбуется».

На сцену под аплодисменты зала вышла пигалица с огромной гитарой. Долговязая девица с противным голосом семенила следом за ней и тащила стул. Стул поставили. Пигалица уселась на него. Долговязая девица опустила микрофон. Ксюша Мыльникова тоненьким голосом пропищала:

— «Не уходи». Романс.

Гул в зале смолк. Пигалица громко, но не слишком хорошо аккомпанируя себе на гитаре, неожиданно низким басом запела:

Не уходи, побудь со мною, Я так давно-о тебя люблю, Тебя я страстью огневою И обожгу, и утолю.

По залу пронеслись смешки. Ксюша, однако, была полностью поглощена романсом и, ничего не замечая, продолжала. Смех усиливался. На очередном «не уходи» кто-то из задних рядов простонал:

— Нет, лучше уйди. Иначе я сейчас умру.

И тут, словно бы по его заказу, Ксюша пропела:

Пылает страсть в моей груди, Восторг любви нас ждет с тобою, Не уходи, не уходи!

Зал зарыдал… от смеха. Ксюша поклонилась и вышла. Публика благодарно захлопала. На сцену вылетела разъяренная девица с противным голосом.

— Если еще кто-то будет мешать и кричать, выведем из зала, — гнусаво предупредила она.

Следующие несколько выступающих оказались очень скучными. Девочки и мальчики нудно читали стихи из школьной программы. И вообще, мы с Агатой ждали, когда вызовут нас. И, естественно, волновались. Несколько развлекла нас одна девочка, фамилию которой я прослушал. Она сделала сальто, а потом долго ходила по сцене на руках. И при этом не проронила ни слова. Я, честно сказать, не понял, зачем ей нужна театральная студия. Ей бы художественной гимнастикой заняться или, например, в цирк пойти. Пока я об этом думал, объявили следующего кандидата и велели приготовиться Будченко.

Митька сидел с нами рядом. Ткнув его в бок, я спросил:

— Что еще за дела? Мы с тобой вместе записывались, а Агата раньше.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Наверное, так Василий решил. Ладно, ребята. Пойду готовиться. А то очень волнуюсь.

И, не удостоив нас больше ни словом, Будка направился за кулисы.

— Видала? — посмотрел на Агату я.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами она. — Видно, наш Будочка как-то к Васе подкатился. Но что теперь поделаешь. Подождем.

Впрочем, мне было даже интересно, как и с чем выступит Митька.

Перед Будкой вышел Костя Петриченко из седьмого «А». Сперва его заклинило, и он минут пять торчал столбом посреди сцены. Тогда долговязая ведущая начала ему что-то бубнить из-за кулис. Костя затравленно поглядел на нее и как-то по-крабьи, боком, двинулся в противоположный край сцены. Там он вновь на какое-то время замер. Затем, вытянув тонкую шею, поглядел вниз и, испуганно воскликнув: «Ой!» — ретировался назад.

— Ну, наконец-то настоящий комик! — узнал я голос Сереги Винокурова.

Зал в предвкушении чего-то веселого обрадованно загудел. Однако мы все ошиблись. Костя оказался совсем не комиком. Он вдруг вытаращил глаза. Рот у него скривился, будто бы он внезапно вывихнул челюсть. Костя начал отбивать чечетку. Более душераздирающего зрелища трудно себе представить.

Немного поразвлекав нас подобным образом, Петриченко махнул рукой и бегом убежал за кулисы. И тут же с другой стороны из-за кулис вышел на четвереньках Будка. Зал разразился аплодисментами. Будка в ответ громко залаял, поднялся на ноги, еще раз как следует гавкнул в микрофон и объявил:

— Позвольте начать? Ну так вот, меня зовут Пес Бутс. По-английски это значит «сапожки». Я — сын Килдонана Брога. Он — кандидат в чемпионы нашей породы шотландских терьеров. А живу я с моим Повелителем. Хозяин у меня просто отличный.

Все засмеялись. Будка и впрямь был очень похож на собаку. То опускаясь на четвереньки, то изображая, будто почесывает бок ногой и обнюхивает другого пса, он принялся излагать, как познакомился на прогулке с еще одним скотчтерьером по имени Слипперс, что в переводе с английского означает «тапочки».

Митька потрясающе показал, как эти два пса сперва поговорили, принюхиваясь друг к другу. Затем Будка, изображая сперва Бутса, а потом Слипперса, подошел на четвереньках к микрофону и поднял ногу.

— Слушай, — повернулась ко мне Агата. — Ну, кто бы мог подумать, что наша Собачья Будка такой гений.

— Никто, — в свою очередь ошеломленно ответил я.

Меня изумило сразу несколько вещей. Во-первых, Митька чувствовал себя на сцене как дома. Во-вторых, похоже, мог изображать что угодно. И в-третьих, спокойно заучил текст в прозе. Выходит, этот Васька не зря ему сказал насчет фактуры? Неужели он что-нибудь понимает?

Будка раскланялся и ушел, но к нам почему-то не вернулся. Куда он исчез? Сколько я ни оглядывал зал, так нигде и не обнаружил его присутствия. Зато после потрясающего выступления Митьки следующие кандидаты казались совсем убогими. Несколько человек опять читали стишки из школьной программы. Потом одна девчонка жонглировала мячиками, причем весьма скоро они все упали на комиссию и один даже попал Ваське по голове. Девочка сделала книксен и с чувством выполненного долга удалилась.

В общем, у меня постепенно складывалось впечатление, что половина учеников нашей школы вообще понятия не имеет о театре и чем там занимаются. Наконец вызвали Зойку и велели приготовиться нам.

— А почему все по одному, а они вдвоем? — немедленно поинтересовались из зала.

— Так надо! — отрезала ведущая. По-моему, она и сама была не в курсе, почему.

Пробираясь за кулисы, мы с Агатой смотрели Зойку. Бурно жестикулируя и как-то странно подвывая, она читала письмо Татьяны к Онегину. Глядя на Адаскину, я начал по-настоящему волноваться.

«Она-то хоть выступает одна, — в панике размышлял я. — А нас будет двое. Вдруг окажется, что мы смотримся, как Зойка в квадрате».

Эта мысль привела меня в полный ужас, и к тому моменту, когда мы наконец достигли кулис, у меня начали трястись коленки.

Зойка закончила выступление. Раздалось несколько нестройных хлопков. Она вышла за кулисы и, даже не заметив нас, пролетела куда-то дальше.

— Пора, — объявила нам долговязая девица.

— Пошли, Клим, — тронула меня за руку Агата.

И я на трясущихся ногах двинулся к сцене.

 

Глава IX. РОМЕО, ОТЕЛЛО И ДРУГИЕ

ыйдя из-за кулис, я испытал настоящий мандраж. Последний раз мне довелось выступать на сцене еще в младших классах. По-моему, это было на Восьмое марта. Я в составе хора орал какую-то песню. Но одно дело хор, и совсем другое, когда стоишь посреди освещенной сцены, а на тебя смотрят десятки глаз. Вернее, смотрят они на нас с Агатой, но это ничего не меняло. Теперь мне стало ясно, что испытывал несчастный Костя-чечеточник! И я проникся к нему невольным сочувствием.

Бездна зала при нашем появлении зашумела аплодисментами. Но меня это совершенно не ободрило. Ноги мои теперь не тряслись, но зато почему-то перестали сгибаться. Только не думайте, что я стоял на месте. Ничуть не бывало. Наоборот я, как на ходулях, двинулся на негнущихся ногах по маршруту Кости-чечеточника.

— Куда тебя несет? — слышал я за своей спиной панический шепот Агаты.

Однако остановиться было выше моих сил. То есть в результате я, конечно, остановился. И, что примечательно, снова на том же самом месте, где замер Костя. И, как он, глянул вниз. В следующий миг мне потребовалось все напряжение воли, чтобы не воскликнуть: «Ой!» Сцена неожиданно оказалась очень высоко.

— Вы будете выступать или нет? — вывел меня из ступора противный голос ведущей.

— Б-будем, — заикаясь, откликнулся я.

Дальше я выкинул совсем уж неожиданный для себя номер. На по-прежнему не гнущихся ногах я задним ходом двинулся обратно к Агате. Мне почему-то показалось, что так будет удобнее.

Из зала раздался совершенно идиотский, по моему мнению, гогот.

«И чего ржут? — медленно двигаясь задним ходом к намеченной цели, размышлял я. — Сами бы попробовали».

Наконец я прибыл в пункт назначения и, с трудом развернувшись лицом к Агате, зачем-то громко и радостно сообщил:

— А вот и я!

Наконец я прибыл в пункт назначения и, с трудом развернувшись лицом к Агате, зачем-то громко и радостно сообщил:

— А вот и я!

Смех в зале усилился. А у Агаты глаза сделались вполлица, и она дрожащими губами прошептала:

— Это провал.

Ее слова разом привели меня в чувство. Страх куда-то ушел, и я, повернувшись лицом к залу, уже почти уверенным голосом произнес:

— Сцена на балконе из трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта».

По залу пронесся недоуменный гул. Я публику не осуждал. Наоборот, вдруг подумал: припрись Ромео в сад Капулетти таким же макаром, как я сейчас выпер на сцену, никакой бы трагедии и не было. Вернее, Джульетта могла бы умереть, только от хохота, а Ромео в свою очередь, вполне вероятно, не вынес бы стыда. Но если бы они оба это выдержали, то наверняка им предстояла бы долгая жизнь до глубокой старости, причем совершенно отдельно друг от друга.

Размышляя в подобном духе, я терпеливо выждал, когда смех в зале стихнет. Затем шепнул Агате:

— Ты готова? Тогда начинаем.

Она молча кивнула. Однако, судя по взгляду, который она бросила на меня, в успех ей уже не верилось. И все же она начала:

Как ты попал сюда? Скажи, зачем? Ведь стены высоки и неприступны. Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь Тебя здесь встретит из моих родных.

Слушая ее, я совершенно не представлял, как смогу без смущения произнести свою реплику. Но взгляд мой невольно упал на наглого Василия. Он с высокомерной ухмылкой уставился на Агату. Меня это так обозлило, что я пылко и яростно объяснил Джульетте:

Я перенесся на крылах любви. Ей не преграда каменные стены. Любовь на все дерзает, что возможно, И не помеха мне твои родные.

В зале, кажется, захохотали. Но мне уже было все равно. Наверное, это и называется — войти в роль. Теперь я видел перед собой только Агату, и еще там, у самой сцены, в первом ряду, маячила рожа ненавистного Васьки. Словом, когда мы завершили выступление, зал разразился овациями и даже криками «бис!». А тетя Нонна вытирала платочком слезы. Но самое большое удовольствие мне доставила физиономия Василия. Теперь, после нашего выступления, она была не наглой, а кислой.

Нас вызывали на сцену раз пять. Наконец долговязая ведущая заявила в микрофон:

— У нас, между прочим, тут не концерт, а прослушивание. Перестаньте хулиганить!

Только после этого нас отпустили, и мы вернулись в зал.

— Может, пойдем? — предложила Агата. — Все равно результаты до понедельника не объявят.

— Нет, — возразил я. — Я хочу посмотреть Женьку.

— Ах да! — хлопнула себя по лбу Агата. — Совсем забыла. Тогда останемся.

В зале к нам тут же подсел Винокур:

— Ну, вы, ребята, даете! И вообще, наш восьмой «Б» всех урыл. Сперва Будка, а после вот вы.

— А кстати, где Будка? — поинтересовался я.

— Сначала его не было, — сообщил Сере-га. — А теперь вон там сидит.

Он указал в конец зала. Митька сидел рядом с Лешкой Ключниковым и что-то говорил ему.

— Наверное, объясняет про театр, — фыркнула Агата. — Но вообще, — продолжала она, — я от Будки такого не ожидала.

— И я, — энергично кивнул Винокур. — Чего ж от Будки-то ожидать. А теперь выходит, что с нами учится, как его… дарование.

Мы с Агатой усмехнулись.

— А что, я разве не прав? — уставился на нас Винокур.

— Да нет. Все нормально, — хлопнул его по плечу я.

На нас зашикали, потому что начались новые выступления. Несколько человек оказались очень даже ничего. Я сделал интересное для себя открытие: смотреть чьи-то выступления просто в качестве зрителя — это совсем другое, чем смотреть после того, как сам удачно выступил. Откуда ни возьмись появляется, с одной стороны, доброжелательность, а с другой — снисходительность.

Женьку очень долго не вызывали. У меня даже закралось опасение: «Вдруг она в последний момент испугалась и передумала?» Но выяснилось, что я зря волновался. Женьку наконец объявили. Не знай я заранее, что это моя родная сестра, нипочем бы не догадался. На сцену выплыло существо, облаченное в длинную белую рубаху до пят. Женькина голова была обтянута черным чулком. Руки — в черных перчатках.

Зал загудел. Отелло-Женька уверенно вышла к самому краешку сцены, но, вдруг хлопнув себя по лбу, вновь убежала за кулисы.

— Это чего, так надо? — громко спросил Винокур.

Я подтвердил, что надо, ибо догадался: Женька забыла куклу. Впрочем, сестра моя тут же вновь появилась, волоча одной рукой стул, а в другой держа куклу.

Стул Женька поставила посреди сцены. Посадила на него куклу.

Тут Винокур громко осведомился:

— Это чего, будут дочки-матери в Африке?

Публика благодарно заржала. Я сунул под нос Винокуру кулак и сказал:

— Заткнись. Это моя сестра.

— Ну, извини, — смутился Серега. — Не сообразил.

На Женьку ни его реплика, ни последовавшие за ней смешки не произвели ровно никакого впечатления. Она даже бровью не повела. То есть, я думаю, что не повела, потому что на ее лице ничего не было видно, кроме черного чулка.

Повернувшись к микрофону она объявила:

— Шекспир. «Отелло». Сцена в спальне Дездемоны.

Потом ей не понравилось, как стоит стул с куклой, и она передвинула его поближе к микрофону. Затем трагическим голосом начала монолог Отелло, обращенный к спящей Дездемоне, которую он укоряет в неверности:

Я задушу тебя — и от любви Сойду с ума. Последний раз, последний…

Сестра моя это так сказала, что зал замер. А когда Женька, придушив Дездемону, выхватила неизвестно откуда огромный нож и со словами: «Еще жива? Я изувер, но все же милосерден. И долго мучиться тебе не дам!» — воткнула его в несчастную жертву, зрители охнули. Кстати, ножик был мой, со специальным лезвием, уходящим в рукоятку.

В общем, Женька сорвала такие аплодисменты, которыми не награждали ни нас с Агатой, ни даже Будку. Винокур вообще был в восторге:

— Ну, как он ее! То есть она — его. Вернее, она — ее. Фу, черт. Совсем запутался. В общем, прикольная у тебя сеструха. Слушай, Круглый, а я забыл, она у тебя в каком классе?

— В одиннадцатом, — ответил я.

— А-а-а, — разочарованно протянул Винокур. — Далеко.

— Бывает, — ответил я.

После Женьки было еще несколько выступлений. В результате мы с Агатой досидели до самого конца. Когда мы наконец покинули зал, она с досадой проговорила:

— Теперь еще ждать результатов. До самого понедельника.

— Ну, тебя-то точно возьмут, — ни секунды не сомневался я.

— Тогда и тебя, — ответила она. — Ты не хуже меня эту сцену играл.

— Не знаю, не знаю, — пожал плечами я.

А про себя добавил: «Если я попаду в студию, то только благодаря тете Нонне и еще потому, что мальчиков мало».

На выходе из зала нас поджидал Будка:

— Молодцы, — похвалил он. — Только ты, Круглый, в самом начале чего-то не по делу суетился. Но вообще это… талантливо.

Кажется, наш Будка уже вообразил себя мастером сцены. Хотя, наверное, у него какое-то право на это было. Я честно признался:

— Ты гораздо лучше нас выступил. Кстати, откуда у тебя такой классный текст про пса?

— Дома нашел, — широко улыбнулся Будка. — Мне книгу давно подарили, вот она и лежала. А теперь я прочел и понял, что это как раз то, что надо. И текст запомнился как-то сам собой. А книгу написал Киплинг. Называется «Ваш покорный слуга Пес Бутс».

— Дай почитать, — попросила Агата. — Я про собак люблю.

— В понедельник принесу, — пообещал Митька.

К нам подбежала Адаскина.

— Ну, вы хитрюги! — тряхнула она густыми черными кудряшками. — Надо же, какие военные тайны. Ты даже от меня, Агата, скрыла, что будешь выступать вместе с Климом.

Чувствовалось, что это сильно задело Зойку. Однако Агата ничуть не смутилась:

— Ну, ты же, Зойка, отказалась со мной репетировать.

— Зойка? — разинул рот Будка. — Она что, должна была Ромео играть? Тогда хорошо, что отказалась.

Я с ужасом покосился на Зойку. Ее круглое личико с пухлыми щечками залилось ярким румянцем. Глаза свирепо сузились. И она процедила сквозь зубы:

— Это почему же хорошо?

Момент наступил напряженный. Однако до Митьки, видно, уже дошло, что он ляпнул лишнего, и он постарался сгладить неловкость:

— Во-первых, Адаскина, ты на Ромео совсем не похожа. И даже ростом ниже Агаты. Вот и прикинь, как бы вы смотрелись на сцене.

Зойкино лицо несколько подобрело.

— Ну, в общем, конечно, да, — согласилась она. — Поэтому-то я и уговаривала Агату стать Ромео. Я бы сыграла Джульетту, и все было бы нормально.

— Теперь чего говорить, — махнул рукой Будка. — Уже поздно.

— А как вам мой сольный номер? — осведомилась Адаскина.

Будка крякнул, взглянул на часы и, выпалив вдруг: «Ой, мне пора!» — унесся прочь.

«Вот гад, — подумал я. — Удрал, а нам отдуваться».

— Так вам понравилось? — не унималась Зойка.

— Понравилось, понравилось, — скороговоркой произнесла Агата.

— О-о-о! — отделался ничего не значащим восклицанием я.

В это время из школы вышла Танька Митичкина, и Зойка полностью переключилась на нее.

— Видели? Вот кому на сцену противопоказано выходить.

— А по-моему, она была вполне ничего, — вырвалось у меня.

Я словно поднес фитиль к пороховой бочке, и Адаскина взорвалась. Закатив глаза к небу, она простонала:

— Ми-тич-кина? Ничего?

— Ну да, — уже был вынужден отстаивать свою точку зрения я.

— Агата, а ты что молчишь? — воззвала к подруге Зойка.

— Да не знаю, — пожала плечами та. — По-моему, Танька выступала вполне нормально. Во всяком случае, не хуже многих.

— Не хуже многих? — всплеснула руками Зойка. — Ну, я не знаю, где у вас были глаза. По-моему, Танька выглядела просто ужасно. Мне даже жалко ее. Ну, чего сунулась, куда не надо?

Зойка все больше меня раздражала. На себя посмотрела бы. Вот уж ее и впрямь было жалко.

— Да оставь ты в покое Митичкину, — наконец перебила ее Агата. — Какое тебе до нее дело. И вообще, мне пора домой. Я не думала, что просмотр так надолго затянется. Проводишь? — повернулась она ко мне.

— Конечно, — обрадовался я.

Адаскина, кинув на нас завистливый взгляд, с плохо наигранным равнодушием проговорила:

— Вообще-то я тоже спешу. Ладно, Агаточка. Созвонимся завтра утром.

Все-таки она была никудышной актрисой.

Я пошел провожать Агату домой. По дороге мы обсуждали разные выступления и много смеялись. Хорошо, когда испытания и волнения позади. Я даже изобразил, как пигалица из пятого класса пела жестокий романс, и в результате довел Агату до дикого смеха с икотой. А потом она принялась вспоминать наше выступление и хвалить меня.

— Понимаешь, когда ты начал шастать по сцене, я, честно говоря, решила, что все погибло. А ты вдруг собрался и классно сыграл. У тебя даже на репетициях так не получалось.

Естественно, я не стал распространяться, почему у меня получилось. Слишком было бы много чести этому Ваське! Но, естественно, Агатины похвалы были настоящим бальзамом для моего раненого сердца. И смотрела она на меня при этом так… Ну, в общем, хорошо смотрела.

Мне было радостно, но одновременно и грустно. Потому что наши репетиции кончились и отныне у меня нет больше предлога каждый день после уроков приходить к Агате. Да и наша вечерняя прогулка подходила к концу. Мы уже приближались к дому Агаты.

— Слушай, — решился наконец я. — А может, завтра куда-нибудь сходим? Или, например, с Бесиком погуляем вместе.

— Не могу. Извини. Завтра никак не могу, — по-моему, смутилась она.

— Ты куда-нибудь уезжаешь на воскресенье? — поинтересовался я.

Агата молча кивнула.

— Ну ладно. Тогда до понедельника, — вздохнул я.

Она снова кивнула и, бросив: «Пока», — скрылась в подъезде. Я повернул к Рождественскому бульвару. На душе у меня вмиг сделалось очень скверно. Однако, когда я подошел к родному дому, мне несколько полегчало. Я вдруг сообразил: если Агата и впрямь уезжает на воскресенье, значит, и с Васькой по идее раньше понедельника не увидится. А там посмотрим, как все пойдет.

И я уже в хорошем настроении надавил на кнопку звонка. Открыла мне мать.

— Где ты был? Женечка уже давным-давно пришла.

— Провожал Агату, — внес ясность я.

— А-а, — немедленно успокоилась мать.

— Климка! Климка! — наступая друг другу на ноги и пихаясь, вылетели в коридор Мишка с Гришкой. — Иди скорее на кухню! Там Женька рассказывает, как она сегодня в школе понарошке куклу убила твоим ножиком. И ей за это долго-долго хлопали.

— Дай нам ножик. Мы тоже хотим! — потребовал Гришка.

— Дай, дай, дай! — вцепился мне в руку Мишка.

Гришка вцепился в другую. И они хором загалдели:

— Дай, дай. Я тоже хочу! Нет, я! Нет, дай мне! Нет, мне, а не Гришке. Нет, не Мишке, а мне!

— Цыц! — пришлось крикнуть мне.

Братцы мигом заткнулись. Однако в следующий миг, синхронно выпятив нижние губы, завыли трубными голосами:

— Баба-а! Климка плохой! Ножик свой не дает, чтобы куклу убить!

— Идите сюда! — крикнула из своей комнаты бабушка.

Близнецы немедленно скрылись за дверью. Оттуда продолжал раздаваться голос бабушки:

— Куклу не надо убивать. Она хорошая.

— Нет, надо! — хором возразили близнецы. — Женька убила, и ей за это много хлопали. Мы тоже хотим.

— Кошмар! — войдя на кухню, ужаснулся я. — Слушайте, предки, кого вы растите? Почему Мишка и Гришка такие кровожадные?

— Это Женька виновата, — подергал себя за бороду отец. — Она дурной пример подает. А кстати, как твое выступление? — осведомился он у меня. — Ты стихи читал или басню?

— Бери выше, — вместо меня ответила Женька. — Он у нас теперь пылкий Ромео.

— Заткнись! — Я почувствовал, что мои уши начинают гореть.

— Ромэо? — заинтересовался отец. По-моему, он ожидал от меня чего угодно, но не этого.

— Ну, — подтвердила Женька. — Он со своей Агаткой любовную сцену на балконе разыгрывал. Только без балкона.

Отец с матерью переглянулись. Женькино сообщение явно их потрясло.

— Ну, разыгрывали, и что? — решил я отнять инициативу у Женьки. — Между прочим, это тоже Шекспир. Тебе можно, а нам нельзя? Кстати, нам тоже много хлопали.

— А я что, возражаю? — огрызнулась Женька. — Но, по-моему, вам рановато играть Ромео и Джульетту.

— Нам-то как раз в самый раз, — нашелся я. — А вот тебе, Женька, уже поздно. Переросла ты Джульетту. Отелла ты наша!

Женька, взвившись со стула, попыталась врезать мне подзатыльник, но между нами вклинился папа.

— Брек! — сказал он. — И вообще, мне не ясно, чего вы сейчас делите.

— Ничего мы не делим, — обиделся я. — Просто Женька хамит.

— Нет, это ты хамишь! — заверещала сестра. — И вечно все мне портишь.

— Ни фига я не порчу! — с обидой в голосе сказал я. — Между прочим, даже ножик тебе одолжил.

— Климка, дай ножик! Ножик дай! — немедленно появились в кухне Мишка и Гришка.

Вот тут я Женьке и отомстил за Ромео.

— Ножик у нее, — указал я пальцем на сестру. — Так что все вопросы к ней.

Вопросы не замедлили возникнуть. Близнецы бурно атаковали Женьку, и ей тут же стало не до меня. Когда Мишка и Гришка на кого-нибудь насядут, тут только бы выжить.

В результате Женька в сопровождении орущих близнецов направилась к себе в комнату за бутафорским ножиком. Едва эта орава испарилась из кухни, отец, прикрыв дверь, сказал мне:

— Клим, ты уже почти взрослый. Все-таки с сестрой обращайся повежливей.

— А чего она надо мной издевается, — парировал выпад я.

— Ну, она же так, любя, — принялся объяснять предок.

— И я тоже любя, — был вполне искренен мой ответ.

Отец тяжело вздохнул.

 

Глава X. А ТЫ ЧТО ДУМАЛ?

воскресенье утром мне позвонил Тимка. Сперва он принялся выяснять, как вчера все прошло, потому что на просмотр не попал из-за своего бокса. Я рассказал, а потом он предложил мне погонять у них во дворе в футбол. Там по выходным обычно играла сборная команда. Очень, надо сказать, разновозрастная. Самому младшему участнику было семь лет, а самый старший, дворник Никита Пантелеймонович, давно уже отметил свое пятидесятилетие. Но в воротах он стоял классно. Видимо, за счет личного опыта, а также объема.

Я с радостью принял Тимкино предложение. Хоть как-то мозги переключить. Потому что, к большому своему удивлению, я уже просто весь извелся в ожидании понедельника. Ведь вроде бы пошел поступать в театральную студию просто за компанию с Будкой. Да и с Агатой разучивал сценку только из-за того, что она попросила, ну и Ваське, конечно, хотелось доставить несколько неприятных минут. А вот теперь как-то все изменилось, и я вдруг безумно захотел, чтобы меня приняли. Частично из-за Агаты. Но, главное, после таких усилий и волнений было бы очень обидно пролететь. В общем, в то воскресное утро я лишний раз убедился, что душа человека — потемки, даже собственная.

И вот, заглушая муки своей собственной души, я до самого обеда как одержимый играл в футбол. Тимка потом сказал, что я был в ударе. Наша команда под чутким руководством Никиты Пантелеймоновича уделала противника со счетом тридцать пять — три.

Однако как только игра прекратилась, я снова начал страдать и мучиться. Мне уже словно воочию виделся список участников студии, где нет моей фамилии. Будку, бесспорно, возьмут. Агату, естественно, тоже. Ну и, конечно же, Женьку. Вот тут она и порадуется. А наглый Васька, наверное, скажет что-нибудь высокомерно-сочувственное. Мол, не горюй, парень. Попробуешь свои силы на следующий год.

— Слушай, Клим, какой-то ты сегодня не такой, — оторвал меня от невеселых размышлений Тимур.

— А по-моему, совершенно нормальный, — откликнулся я.

— Ну, ни фига себе! — завопил Тимка. — Я уже три раза спрашиваю, что ты после обеда собираешься делать?

— Ах, после обеда, — откликнулся я. — Да не знаю.

— Может, пойдем по Сухаревке пошляемся? — предложил он.

— Пойдем. — Мне было все равно, что делать, только бы не оставаться наедине с самим собой.

Когда я вернулся к обеду, Женька оказалась дома. Вид у нее был мрачный и неприветливый.

Я знал, что с утра моя сестрица ходила к тети-Нонниной Нинке. Думаю, не без тайной мысли попытаться заранее расколоть тетю Нонну на результат.

«Неужели провалилась?» — глядя на угрюмую Женькину физиономию, подумал я и тут же осведомился:

— Ну, чего там тетя Нонна?

— Молчит, как партизан на допросе, — буркнула моя сестрица. — И что за люди пошли! Хоть бы намекнула! Так нет ведь! На все наши с Нинкой расспросы тетя Нонна твердила одно и то же: «Потерпите, девчонки, до понедельника. Мы так договорились».

И Женька, в сердцах хлопнув дверью, скрылась в их с Олькой комнате. Ольки не было дома. Она уехала на день рождения к какому-то сокурснику. Предки тоже куда-то ушли. Бабушка ми кухне разогревала обед. А близнецы, подойдя ко мне, шепотом сообщили:

— Клим, Женька сегодня сердитая. Очень кричит. Даже с бабой поругалась. Пойдем посмотрим, какой мы из «Лего» дом построили.

Я пошел и посмотрел. Надо же хоть иногда уделять время младшим братьям. А то, глядишь, совсем от рук отобьются.

— Хороший дом, — похвалил я.

Мишка с Гришкой обрадовались и предложили мне вместе построить еще один. Но в это время бабушка позвала нас обедать. Близнецы немедленно заявили, что не пойдут, пока я с ними не займусь «Лего»-строительством. Они подняли такой ор, что бабушка в результате жутко на них рассердилась. В общем, когда мы, наконец, пришли на кухню, то все, кроме меня, оказались друг на друга обижены. Мишка с Гришкой хлюпали носами. Женька злилась на весь мир из-за того, что не знает, приняли ли ее в студию. А бабушка была сердита одновременно на близнецов и на Женьку. В общем, обед прошел в скорбном молчании.

Прогулка с Тимуром по Сухаревке и окрестностям тоже не доставила мне радости. Обычно мы с ним любим пошататься по округе. Ходим себе, глазеем по сторонам и болтаем о всякой всячине. Но в то воскресенье Тимур соловьем разливался про свою секцию бокса. И тренер-то у него классный, и группа подобралась отличная, и вообще из этой секции уже вышло несколько чемпионов города, два чемпиона России и даже один олимпийский. В общем, перед Тимкой открывались широкие перспективы.

Конечно, я был за него очень рад. Однако счастья его в тот день разделить не мог. Потому что невольно думал: «Тебе хорошо. Тебя уже приняли, а вот мне еще ждать. И, вполне вероятно, завтра окажется, что мое театральное будущее накрылось». Но Тимка ничего не замечал и по-прежнему с азартом потчевал меня историями про свою секцию.

Так мы и кружили по Сухаревке, потом по Сретенке и переулкам и, наконец, спустились к Цветному бульвару. Деревья были еще совсем зеленые, и вообще день стоял по-летнему теплый. Мы двинулись по бульвару.

— Смотри, — внезапно ткнул меня в бок Тимка. — Агата с Бесиком. И с ней, — пригляделся он, — этот тип из десятого.

Я глянул вперед. Дыхание у меня перехватило. Все верно: Агата с Бесиком и белобрысый Васька с довольно крупным псом песочного цвета. Собаки носились по бульвару. А Агата самозабвенно болтала с Васькой.

— Подойдем? — спросил Тимка.

— Ну их, — постарался как можно равнодушней ответить я. — Пошли лучше к Самотеке.

— Как скажешь, — не возражал Тимка.

Мы развернулись и направили стопы в обратном направлении. Тимка, по-моему, даже был доволен, что мы не стали окликать Агату. Ему хотелось еще похвастаться своей замечательной секцией. Это он с удовольствием и принялся делать.

Я несколько раз украдкой оглядывался. Агата настолько была поглощена болтовней с Василием, что даже не заметила нас. До меня донесся дурацкий смех Лосева.

«И что ей в нем нравится?» — недоумевал я.

Тимка тем временем все рассказывал мне о боксе. О каких-то чемпионах, новых и старых правилах ведения боя, дозволенных и запрещенных приемах и еще многом, многом другом. Я время от времени вставлял что-то вроде: «Ух ты!», или «Классно!», или «Прико-ол!» — и моему лучшему другу этого было вполне достаточно.

Его просто распирало от радости и гордости. И хотелось со мной поделиться, и не так уже было важно, что я там бубню в ответ.

А мне было совершенно не до бокса. Я мог сейчас думать лишь об Агате. «Зачем она вчера наврала, что уедет на целое воскресенье? Наверняка у нее уже было назначено свидание с Васькой. А я… Ну а что я? Сыграл с ней сцену, теперь моя роль в ее жизни окончена. И наврала она, вероятно, из жалости, чтобы я не расстраивался. А я-то, кретин, еще на что-то надеялся». И мне окончательно стало ясно, что завтра моего имени наверняка не окажется в списках. У меня началась полоса невезения.

В понедельник всю школу опять лихорадило. Мы-то надеялись, что списки повесят с утра, но эти садисты ограничились объявлением, которое гласило: «Результаты просмотра будут объявлены в 16.00 в актовом зале. Отборочная комиссия театральной студии».

Настоящая пытка. Представьте себе, просидеть все уроки в полном неведении. Даже наша Предводительница возмутилась: «Устроили нездоровый ажиотаж. Можно подумать, что в Голливуд на съемки какого-нибудь „Титаника“ отбирают. И вообще, неизвестно, что еще выйдет из этой театральной студии. Детей только перебаламутили!»

Возмущалась она не только из сочувствия к нам. У них была давняя и непримиримая вражда с Изольдой Багратионовной. Конфликт возник так давно, что никто в нашей школе не помнил причины. Но тетя Нонна рассказывала, что если Изольда Багратионовна по какому-нибудь поводу говорит «да», то наша Предводительница немедленно отвечает: «Нет. Ни в коем случае».

В четыре часа все участники субботнего просмотра вновь собрались в актовом зале. На сцену выплыла дородная Изольда Багратионовна. В руках у нее был список. Зал замер. Литераторша звучным поставленным голосом начала читать:

— На заседании отборочной комиссии школьной театральной студии было принято решение о приеме в труппу нашего театра следующих учеников.

И она начала читать фамилии. Никогда не думал, что это такая мука! О первом провале в нашем классе мы узнали почти сразу. Зойкиной фамилии среди принятых на букву «а» не оказалось. Агата с сочувствием произнесла:

— Не расстраивайся, Зойка. В другой раз попадешь.

— Было бы из-за чего расстраиваться! — Передернув плечами, Адаскина встала и начала пробираться к выходу.

— Погоди! — вцепился в нее Будка. — Там потом еще будет запись в осветители и костюмеры. Иди в костюмеры. Тебя, наверное, возьмут.

Зойка кинула на него такой взгляд, что я, честно сказать, испугался за Мишкину физиономию, но тут объявили его фамилию. Будка, вскочив с места, заорал:

— Ур-ра!

А так как он от радости еще и запрыгал, путь из зала для Зойки оказался отрезан. Махнув рукой, она вновь уселась рядом с Агатой.

— Тише, тише! — с улыбкой принялась успокаивать Будку литераторша. — Побереги эмоции для спектакля.

— Да у меня их до фига! — радостно проорал Будка. — На все хватит!

— Тогда позволь и другим тоже получить свою долю положительных эмоций, — улыбнулась Изольда Багратионовна.

«Кому положительных, а кому и отрицательных», — с тоскою подумал я и принялся поздравлять Агату, которую объявили следующей из зачисленных.

Хорошо еще, у меня фамилия не в самом конце списка, а в середине. Еще чуть-чуть промучившись, я сперва выяснил, что прошла Женька, и сразу же про себя: прошел. Взяли! На меня накатила волна счастья.

— Клим! Клим! — смотрела на меня с сияющими глазами Агата. — Мы оба в студии!

А Будка, перегнувшись через Зойку и Агату, врезал мне со всей силы по коленке и заорал:

— Наша взяла!

— Ребята! — вдруг зашлась в истерическом хохоте Зойка. — Вы слышали? Митичкину взяли! Ха-ха-ха-ха-ха! Вы представляете? Ха-ха-ха! Митичкина — актриса!

— А ты чего против Таньки имеешь? — вылупился на нее Будка.

— Ой, прости, — с убийственной иронией изрекла Адаскина. — Совсем забыла! Она же твоя личная, Митичкина Танька.

— Она Митичкина, — не поддержал шутку Будченко.

— Вы все актеры из погорелого театра! — крикнула Зойка. — Пусти меня!

И, отпихнув Будку, она кинулась прочь из зала.

— Зойка, да погоди ты! — пыталась остановить ее Агата.

Но та даже не обернулась.

— Ну вот. Ушла, — с грустью проговорила Агата. — Жалко мне ее. Могла бы хоть в костюмеры записаться. Она, между прочим, потрясающе шьет. Но разве теперь ее уговоришь. Ее заело. Нас приняли, а она не прошла.

В следующий миг я не поверил своим ушам. Костя Петриченко прошел! Тот самый чечеточник! Сидел он прямо передо мной. Хлопнув его по плечу, я сказал:

— Поздравляю.

— С-спасибо б-большое, — сильно заикаясь, откликнулся он. — С-сам н-никак н-не ожидал.

— Чего это с тобой? — удивился я.

— Ах, — махнул рукой Костя-чечеточник. — С-стресс. П-после с-субботы с-стал з-заикаться. В-вчера к д-доктору с м-матерью ездили. Он с-сказал: «С-скоро п-пройдет».

— Обязательно пройдет, — заверил я. А сам подумал: «Вдруг не пройдет? Как ему тогда в спектаклях играть? Если только немые сцены. Или чечетку бить».

Когда объявили весь список, Изольда сказала, что не прошедшие в актеры могут записаться в костюмеры, осветители, гримеры и работники сцены. По словам литераторши, это тоже очень важные творческие профессии. Потому что без них не может состояться ни один спектакль.

После этого мы потянулись к выходу. Возле лестницы меня перехватили сияющая от счастья Женька и ее подруга Нинка.

— Молодец, братец, — чмокнула меня в щеку Женька. — Поздравляю. Вы с Агаткой молодцы.

— Слышала? — хотел я привлечь внимание Агаты.

Но ее рядом не оказалось. Вместо нее я увидел ухмыляющегося Будку.

— А за тебя мама голосовала! — тут же сообщила ему Нинка.

— Тетя Нонна? — изумился Митька.

— Ну, — энергично кивнула Нинка. — Мама говорит, что теперь поняла: у тебя просто с самого раннего детства была инстинктивная склонность к театральным эффектам.

И Женька с Нинкой убежали вниз.

— А где Агата? — спросил у Будки я.

— Не знаю, — судя по его виду, Агата его совершенно не интересовала. — Ушла, наверное. Чего ж теперь, — добавил он.

Я на всякий случай заглянул в зал. Там записывались на, так сказать, побочные, но важные сценические профессии. И еще посреди зала Костя-чечеточник в тысячный раз объяснял кому-то, почему начал заикаться.

Мне снова сделалось очень тоскливо. И несмотря на кучу народа вокруг, я ощутил себя жутко одиноким. Я попал в студию, но что с того? Агата убежала, даже не попрощавшись. Странно как-то. А мне казалось, она обрадовалась, когда меня объявили в списке. Наверное, мне именно казалось.

«Хотя нет, — уже медленно спускаясь по лестнице, продолжал размышлять я. — У нее глаза просто сияли. Или они у нее сияли, потому что она попала в студию? — вновь одолели меня сомнения. — А я просто так. Сбоку припека».

И зачем мне вообще ходить в эту студию? Любоваться на Ваську с Агатой? Между прочим, она так и не удосужилась мне признаться, что на самом деле никуда в воскресенье не уезжала. А сегодня вела себя как ни в чем не бывало. Хотя кто я такой, чтобы передо мной отчитываться.

— Слушай, Круглый, ты чего скис? — врезал мне по плечу Будка.

Я от неожиданности чуть не полетел кубарем вниз по лестнице.

— А чего особенно радоваться, — не смог сдержать своих чувств я.

— Чокнулся? — покрутил пальцем возле виска Митька. — Нас ведь приняли! В театральную студию!

— Ну и что? — пожал плечами я. «Ходи себе на здоровье, — добавил я про себя. — Будешь под руководством Василия репетировать пьесы. Ты, но не я. Ноги моей там больше не будет!»

— Как, что? — естественно, не врубился Будка. — Василий сказал: «Сейчас быстренько определимся. Пьесу подходящую выберем. Роли распределим. И дней через десять начнем репетиции».

Я выдавил из себя кислую улыбку. Зачем портить человеку праздник. Сам ненавижу таких людей, которые стараются всем отравить удовольствие. А Будка продолжал размахивать руками и сыпать восторженными междометиями. Я поневоле слушал его. Домой мне тоже возвращаться не хотелось. Там сейчас примутся меня поздравлять, обсуждать, а у меня для этого настроение неподходящее.

К нам подошли другие ребята. Мы еще немного потрепались. Успокоившись, я все же решил идти домой, но меня окликнули:

— Клим! Наконец-то! Куда ты девался?

И ко мне подбежали Агата и Зойка. Вид последней меня поразил. Она сияла не меньше, чем подруга.

— А Зойка в костюмеры записалась, — с гордостью сообщила Агата.

Я понял: это ее работа. Уговорила-таки. И, судя по Зойкиному счастливому виду, не зря. Хотя мне-то что. Их дело.

От входа в школу раздался громкий счастливый визг. Мы обернулись.

— Ой! — воскликнула Агата. — Ваське Лосеву сюрприз!

И действительно: у белобрысого Василия на шее повисла не менее белобрысая девица с длинными распущенными волосами.

— Ленка приехала, — продолжала Агата. — Он так ее ждал. У них роман, а она с родителями на отдыхе задержалась.

— Роман? — как полный идиот, переспросил я.

— А ты что подумал? — внимательно посмотрела на меня Агата и улыбнулась.

Я заглянул ей в глаза и понял: все только начинается. И знаете, я не ошибся. Нас много чего ожидало впереди. Но это уже совсем другая история. А точнее, множество историй…