воскресенье утром мне позвонил Тимка. Сперва он принялся выяснять, как вчера все прошло, потому что на просмотр не попал из-за своего бокса. Я рассказал, а потом он предложил мне погонять у них во дворе в футбол. Там по выходным обычно играла сборная команда. Очень, надо сказать, разновозрастная. Самому младшему участнику было семь лет, а самый старший, дворник Никита Пантелеймонович, давно уже отметил свое пятидесятилетие. Но в воротах он стоял классно. Видимо, за счет личного опыта, а также объема.

Я с радостью принял Тимкино предложение. Хоть как-то мозги переключить. Потому что, к большому своему удивлению, я уже просто весь извелся в ожидании понедельника. Ведь вроде бы пошел поступать в театральную студию просто за компанию с Будкой. Да и с Агатой разучивал сценку только из-за того, что она попросила, ну и Ваське, конечно, хотелось доставить несколько неприятных минут. А вот теперь как-то все изменилось, и я вдруг безумно захотел, чтобы меня приняли. Частично из-за Агаты. Но, главное, после таких усилий и волнений было бы очень обидно пролететь. В общем, в то воскресное утро я лишний раз убедился, что душа человека — потемки, даже собственная.

И вот, заглушая муки своей собственной души, я до самого обеда как одержимый играл в футбол. Тимка потом сказал, что я был в ударе. Наша команда под чутким руководством Никиты Пантелеймоновича уделала противника со счетом тридцать пять — три.

Однако как только игра прекратилась, я снова начал страдать и мучиться. Мне уже словно воочию виделся список участников студии, где нет моей фамилии. Будку, бесспорно, возьмут. Агату, естественно, тоже. Ну и, конечно же, Женьку. Вот тут она и порадуется. А наглый Васька, наверное, скажет что-нибудь высокомерно-сочувственное. Мол, не горюй, парень. Попробуешь свои силы на следующий год.

— Слушай, Клим, какой-то ты сегодня не такой, — оторвал меня от невеселых размышлений Тимур.

— А по-моему, совершенно нормальный, — откликнулся я.

— Ну, ни фига себе! — завопил Тимка. — Я уже три раза спрашиваю, что ты после обеда собираешься делать?

— Ах, после обеда, — откликнулся я. — Да не знаю.

— Может, пойдем по Сухаревке пошляемся? — предложил он.

— Пойдем. — Мне было все равно, что делать, только бы не оставаться наедине с самим собой.

Когда я вернулся к обеду, Женька оказалась дома. Вид у нее был мрачный и неприветливый.

Я знал, что с утра моя сестрица ходила к тети-Нонниной Нинке. Думаю, не без тайной мысли попытаться заранее расколоть тетю Нонну на результат.

«Неужели провалилась?» — глядя на угрюмую Женькину физиономию, подумал я и тут же осведомился:

— Ну, чего там тетя Нонна?

— Молчит, как партизан на допросе, — буркнула моя сестрица. — И что за люди пошли! Хоть бы намекнула! Так нет ведь! На все наши с Нинкой расспросы тетя Нонна твердила одно и то же: «Потерпите, девчонки, до понедельника. Мы так договорились».

И Женька, в сердцах хлопнув дверью, скрылась в их с Олькой комнате. Ольки не было дома. Она уехала на день рождения к какому-то сокурснику. Предки тоже куда-то ушли. Бабушка ми кухне разогревала обед. А близнецы, подойдя ко мне, шепотом сообщили:

— Клим, Женька сегодня сердитая. Очень кричит. Даже с бабой поругалась. Пойдем посмотрим, какой мы из «Лего» дом построили.

Я пошел и посмотрел. Надо же хоть иногда уделять время младшим братьям. А то, глядишь, совсем от рук отобьются.

— Хороший дом, — похвалил я.

Мишка с Гришкой обрадовались и предложили мне вместе построить еще один. Но в это время бабушка позвала нас обедать. Близнецы немедленно заявили, что не пойдут, пока я с ними не займусь «Лего»-строительством. Они подняли такой ор, что бабушка в результате жутко на них рассердилась. В общем, когда мы, наконец, пришли на кухню, то все, кроме меня, оказались друг на друга обижены. Мишка с Гришкой хлюпали носами. Женька злилась на весь мир из-за того, что не знает, приняли ли ее в студию. А бабушка была сердита одновременно на близнецов и на Женьку. В общем, обед прошел в скорбном молчании.

Прогулка с Тимуром по Сухаревке и окрестностям тоже не доставила мне радости. Обычно мы с ним любим пошататься по округе. Ходим себе, глазеем по сторонам и болтаем о всякой всячине. Но в то воскресенье Тимур соловьем разливался про свою секцию бокса. И тренер-то у него классный, и группа подобралась отличная, и вообще из этой секции уже вышло несколько чемпионов города, два чемпиона России и даже один олимпийский. В общем, перед Тимкой открывались широкие перспективы.

Конечно, я был за него очень рад. Однако счастья его в тот день разделить не мог. Потому что невольно думал: «Тебе хорошо. Тебя уже приняли, а вот мне еще ждать. И, вполне вероятно, завтра окажется, что мое театральное будущее накрылось». Но Тимка ничего не замечал и по-прежнему с азартом потчевал меня историями про свою секцию.

Так мы и кружили по Сухаревке, потом по Сретенке и переулкам и, наконец, спустились к Цветному бульвару. Деревья были еще совсем зеленые, и вообще день стоял по-летнему теплый. Мы двинулись по бульвару.

— Смотри, — внезапно ткнул меня в бок Тимка. — Агата с Бесиком. И с ней, — пригляделся он, — этот тип из десятого.

Я глянул вперед. Дыхание у меня перехватило. Все верно: Агата с Бесиком и белобрысый Васька с довольно крупным псом песочного цвета. Собаки носились по бульвару. А Агата самозабвенно болтала с Васькой.

— Подойдем? — спросил Тимка.

— Ну их, — постарался как можно равнодушней ответить я. — Пошли лучше к Самотеке.

— Как скажешь, — не возражал Тимка.

Мы развернулись и направили стопы в обратном направлении. Тимка, по-моему, даже был доволен, что мы не стали окликать Агату. Ему хотелось еще похвастаться своей замечательной секцией. Это он с удовольствием и принялся делать.

Я несколько раз украдкой оглядывался. Агата настолько была поглощена болтовней с Василием, что даже не заметила нас. До меня донесся дурацкий смех Лосева.

«И что ей в нем нравится?» — недоумевал я.

Тимка тем временем все рассказывал мне о боксе. О каких-то чемпионах, новых и старых правилах ведения боя, дозволенных и запрещенных приемах и еще многом, многом другом. Я время от времени вставлял что-то вроде: «Ух ты!», или «Классно!», или «Прико-ол!» — и моему лучшему другу этого было вполне достаточно.

Его просто распирало от радости и гордости. И хотелось со мной поделиться, и не так уже было важно, что я там бубню в ответ.

А мне было совершенно не до бокса. Я мог сейчас думать лишь об Агате. «Зачем она вчера наврала, что уедет на целое воскресенье? Наверняка у нее уже было назначено свидание с Васькой. А я… Ну а что я? Сыграл с ней сцену, теперь моя роль в ее жизни окончена. И наврала она, вероятно, из жалости, чтобы я не расстраивался. А я-то, кретин, еще на что-то надеялся». И мне окончательно стало ясно, что завтра моего имени наверняка не окажется в списках. У меня началась полоса невезения.

В понедельник всю школу опять лихорадило. Мы-то надеялись, что списки повесят с утра, но эти садисты ограничились объявлением, которое гласило: «Результаты просмотра будут объявлены в 16.00 в актовом зале. Отборочная комиссия театральной студии».

Настоящая пытка. Представьте себе, просидеть все уроки в полном неведении. Даже наша Предводительница возмутилась: «Устроили нездоровый ажиотаж. Можно подумать, что в Голливуд на съемки какого-нибудь „Титаника“ отбирают. И вообще, неизвестно, что еще выйдет из этой театральной студии. Детей только перебаламутили!»

Возмущалась она не только из сочувствия к нам. У них была давняя и непримиримая вражда с Изольдой Багратионовной. Конфликт возник так давно, что никто в нашей школе не помнил причины. Но тетя Нонна рассказывала, что если Изольда Багратионовна по какому-нибудь поводу говорит «да», то наша Предводительница немедленно отвечает: «Нет. Ни в коем случае».

В четыре часа все участники субботнего просмотра вновь собрались в актовом зале. На сцену выплыла дородная Изольда Багратионовна. В руках у нее был список. Зал замер. Литераторша звучным поставленным голосом начала читать:

— На заседании отборочной комиссии школьной театральной студии было принято решение о приеме в труппу нашего театра следующих учеников.

И она начала читать фамилии. Никогда не думал, что это такая мука! О первом провале в нашем классе мы узнали почти сразу. Зойкиной фамилии среди принятых на букву «а» не оказалось. Агата с сочувствием произнесла:

— Не расстраивайся, Зойка. В другой раз попадешь.

— Было бы из-за чего расстраиваться! — Передернув плечами, Адаскина встала и начала пробираться к выходу.

— Погоди! — вцепился в нее Будка. — Там потом еще будет запись в осветители и костюмеры. Иди в костюмеры. Тебя, наверное, возьмут.

Зойка кинула на него такой взгляд, что я, честно сказать, испугался за Мишкину физиономию, но тут объявили его фамилию. Будка, вскочив с места, заорал:

— Ур-ра!

А так как он от радости еще и запрыгал, путь из зала для Зойки оказался отрезан. Махнув рукой, она вновь уселась рядом с Агатой.

— Тише, тише! — с улыбкой принялась успокаивать Будку литераторша. — Побереги эмоции для спектакля.

— Да у меня их до фига! — радостно проорал Будка. — На все хватит!

— Тогда позволь и другим тоже получить свою долю положительных эмоций, — улыбнулась Изольда Багратионовна.

«Кому положительных, а кому и отрицательных», — с тоскою подумал я и принялся поздравлять Агату, которую объявили следующей из зачисленных.

Хорошо еще, у меня фамилия не в самом конце списка, а в середине. Еще чуть-чуть промучившись, я сперва выяснил, что прошла Женька, и сразу же про себя: прошел. Взяли! На меня накатила волна счастья.

— Клим! Клим! — смотрела на меня с сияющими глазами Агата. — Мы оба в студии!

А Будка, перегнувшись через Зойку и Агату, врезал мне со всей силы по коленке и заорал:

— Наша взяла!

— Ребята! — вдруг зашлась в истерическом хохоте Зойка. — Вы слышали? Митичкину взяли! Ха-ха-ха-ха-ха! Вы представляете? Ха-ха-ха! Митичкина — актриса!

— А ты чего против Таньки имеешь? — вылупился на нее Будка.

— Ой, прости, — с убийственной иронией изрекла Адаскина. — Совсем забыла! Она же твоя личная, Митичкина Танька.

— Она Митичкина, — не поддержал шутку Будченко.

— Вы все актеры из погорелого театра! — крикнула Зойка. — Пусти меня!

И, отпихнув Будку, она кинулась прочь из зала.

— Зойка, да погоди ты! — пыталась остановить ее Агата.

Но та даже не обернулась.

— Ну вот. Ушла, — с грустью проговорила Агата. — Жалко мне ее. Могла бы хоть в костюмеры записаться. Она, между прочим, потрясающе шьет. Но разве теперь ее уговоришь. Ее заело. Нас приняли, а она не прошла.

В следующий миг я не поверил своим ушам. Костя Петриченко прошел! Тот самый чечеточник! Сидел он прямо передо мной. Хлопнув его по плечу, я сказал:

— Поздравляю.

— С-спасибо б-большое, — сильно заикаясь, откликнулся он. — С-сам н-никак н-не ожидал.

— Чего это с тобой? — удивился я.

— Ах, — махнул рукой Костя-чечеточник. — С-стресс. П-после с-субботы с-стал з-заикаться. В-вчера к д-доктору с м-матерью ездили. Он с-сказал: «С-скоро п-пройдет».

— Обязательно пройдет, — заверил я. А сам подумал: «Вдруг не пройдет? Как ему тогда в спектаклях играть? Если только немые сцены. Или чечетку бить».

Когда объявили весь список, Изольда сказала, что не прошедшие в актеры могут записаться в костюмеры, осветители, гримеры и работники сцены. По словам литераторши, это тоже очень важные творческие профессии. Потому что без них не может состояться ни один спектакль.

После этого мы потянулись к выходу. Возле лестницы меня перехватили сияющая от счастья Женька и ее подруга Нинка.

— Молодец, братец, — чмокнула меня в щеку Женька. — Поздравляю. Вы с Агаткой молодцы.

— Слышала? — хотел я привлечь внимание Агаты.

Но ее рядом не оказалось. Вместо нее я увидел ухмыляющегося Будку.

— А за тебя мама голосовала! — тут же сообщила ему Нинка.

— Тетя Нонна? — изумился Митька.

— Ну, — энергично кивнула Нинка. — Мама говорит, что теперь поняла: у тебя просто с самого раннего детства была инстинктивная склонность к театральным эффектам.

И Женька с Нинкой убежали вниз.

— А где Агата? — спросил у Будки я.

— Не знаю, — судя по его виду, Агата его совершенно не интересовала. — Ушла, наверное. Чего ж теперь, — добавил он.

Я на всякий случай заглянул в зал. Там записывались на, так сказать, побочные, но важные сценические профессии. И еще посреди зала Костя-чечеточник в тысячный раз объяснял кому-то, почему начал заикаться.

Мне снова сделалось очень тоскливо. И несмотря на кучу народа вокруг, я ощутил себя жутко одиноким. Я попал в студию, но что с того? Агата убежала, даже не попрощавшись. Странно как-то. А мне казалось, она обрадовалась, когда меня объявили в списке. Наверное, мне именно казалось.

«Хотя нет, — уже медленно спускаясь по лестнице, продолжал размышлять я. — У нее глаза просто сияли. Или они у нее сияли, потому что она попала в студию? — вновь одолели меня сомнения. — А я просто так. Сбоку припека».

И зачем мне вообще ходить в эту студию? Любоваться на Ваську с Агатой? Между прочим, она так и не удосужилась мне признаться, что на самом деле никуда в воскресенье не уезжала. А сегодня вела себя как ни в чем не бывало. Хотя кто я такой, чтобы передо мной отчитываться.

— Слушай, Круглый, ты чего скис? — врезал мне по плечу Будка.

Я от неожиданности чуть не полетел кубарем вниз по лестнице.

— А чего особенно радоваться, — не смог сдержать своих чувств я.

— Чокнулся? — покрутил пальцем возле виска Митька. — Нас ведь приняли! В театральную студию!

— Ну и что? — пожал плечами я. «Ходи себе на здоровье, — добавил я про себя. — Будешь под руководством Василия репетировать пьесы. Ты, но не я. Ноги моей там больше не будет!»

— Как, что? — естественно, не врубился Будка. — Василий сказал: «Сейчас быстренько определимся. Пьесу подходящую выберем. Роли распределим. И дней через десять начнем репетиции».

Я выдавил из себя кислую улыбку. Зачем портить человеку праздник. Сам ненавижу таких людей, которые стараются всем отравить удовольствие. А Будка продолжал размахивать руками и сыпать восторженными междометиями. Я поневоле слушал его. Домой мне тоже возвращаться не хотелось. Там сейчас примутся меня поздравлять, обсуждать, а у меня для этого настроение неподходящее.

К нам подошли другие ребята. Мы еще немного потрепались. Успокоившись, я все же решил идти домой, но меня окликнули:

— Клим! Наконец-то! Куда ты девался?

И ко мне подбежали Агата и Зойка. Вид последней меня поразил. Она сияла не меньше, чем подруга.

— А Зойка в костюмеры записалась, — с гордостью сообщила Агата.

Я понял: это ее работа. Уговорила-таки. И, судя по Зойкиному счастливому виду, не зря. Хотя мне-то что. Их дело.

От входа в школу раздался громкий счастливый визг. Мы обернулись.

— Ой! — воскликнула Агата. — Ваське Лосеву сюрприз!

И действительно: у белобрысого Василия на шее повисла не менее белобрысая девица с длинными распущенными волосами.

— Ленка приехала, — продолжала Агата. — Он так ее ждал. У них роман, а она с родителями на отдыхе задержалась.

— Роман? — как полный идиот, переспросил я.

— А ты что подумал? — внимательно посмотрела на меня Агата и улыбнулась.

Я заглянул ей в глаза и понял: все только начинается. И знаете, я не ошибся. Нас много чего ожидало впереди. Но это уже совсем другая история. А точнее, множество историй…