Что это? Где мы? Островерхие красные крыши. Улицы — кривые, а на крышах домов ни одной телевизионной антенны. Но собак-то! И при этом ни одной породистой.

Тише! Тише! — Сказка уже началась!

Вы видите этого господина, с несколько старомодным лицом, о котором нам известно только одно: он стекольщик, и этого, вполне современного сорванца, о котором известно только то, что он сын этого господина? Давайте послушаем, о чем они говорят.

ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ НАСТОЯЩИМ СТЕКОЛЬЩИКОМ

— А теперь, мой мальчик, вытри стол и возьми карандаш и бумагу. Сегодня у тебя экзамен. Ты многому научился за последний год: не станешь смеяться над прохожим, если нос у него немного набок, и сумеешь разжечь печь, не спалив при этом полгорода. Но жизнь — сложная штука. Умирая, твой дед говорил… Гм… Ты не помнишь, что говорил твой дед, умирая?

— Человек без образования — книга без названия. Человек без имени — корова без вымени. Человек без носа…

— Прекрасно, мой сын, прекрасно, — сказал стекольщик. — Должен тебе признаться, это был первый экзаменационный вопрос. И ты ответил на него без запинки.

— Я хочу тебе сказать, — мальчик, на всякий случай, посмотрел на окна и на дверь, — мне послышались какие-то незнакомые голоса про крыши, про собак — «и при этом ни одной породистой». И какие-то антенны.

— Ах, мой мальчик, не обращай на эти голоса внимания. Это голоса читателей. Их слышат все герои сказок. Читатели все время шушукаются. Они говорят: «Ха, этого не может быть», «ха, это не правда», а сами ждут, когда, наконец, появятся Баба-Яга или Кощей Бессмертный. Но мы пойдем, как советует господин мусорщик, другим путем.

— Папа, я слышал, как он объяснял прохожим: «Не надо расстраиваться, не надо кричать: „Когда же подметут эти бумажки! Когда же подберут эти банановые очистки и эти старые ящики!“ Не расстраивайтесь, изберите другую дорогу, и вы увидите не эти, а другие бумажки, очистки, ящики…».

— Ты слово в слово повторил мудрые обращения господина мусорщика к горожанам. Но нам пора вернуться к экзамену.

Сын стекольщика вытер стол ладошкой, которую, конечно, потом вытер о штаны. По штанам можно было догадаться, что на завтрак у стекольщиков был черный кофе, брынза и что-то похожее на яблочное повидло.

— Я готов, — сказал мальчик, приготовив бумагу и карандаш. — Скажи только, ты подаришь мне алмаз, если я отвечу на все твои вопросы?

— Если, сын, ты сдашь экзамен, мой алмаз станет и твоим.

— Хорошо, положи наш алмаз так, чтобы я его видел, когда буду отвечать на вопросы.

Папа-стекольщик вытащил из бокового кармана старый футляр, в котором он хранил самый замечательный в королевстве стеклорез и, самое главное, — единственный, потому что и стекольщик в королевстве был один. Надо было видеть, как засверкал алмаз, когда его коснулось утреннее солнце. В маленьком камне жили все цвета, которые только можно себе представить: оранжевые, лиловые, синие, зеленые… Стекольщик вместе с сыном полюбовался замечательным камнем.

— А теперь продолжим? — сказал он. — Впереди у нас много работы.

— Сегодня мы будем вставлять стекла вместе! — воскликнул мальчик.

— Да.

— Голубые, матовые, увеличительные?

— Да.

— И мне ты дашь нести наш алмаз?

— Да. Ведь ты не станешь бегать с алмазом за каждой собакой?

— Я уже не маленький, — сказал мальчик.

— Тогда, малыш, скажи, что ты знаешь по географии.

Мальчик набрал побольше воздуха, поднял глаза к потолку — все знают, как важно смотреть в потолок, когда внизу тебя поджидают неожиданные неприятности, — и начал:

— Если забраться даже на самую высокую башню королевского дворца, то все равно не увидишь ни гор, ни вулканов, ни пещер, ни айсбергов, ни джунглей, ни пустынь, ни телят, которые хотят стать большими рогатыми коровами, ни коров, больших и рогатых, которые не верят, что были телятами, ни баобабов, ни других городов — ничего этого с башни королевского дворца увидеть нельзя, это, — мальчик перевел дыхание, — можно увидеть лишь на картинках в учебнике географии.

— Молодец! Ты понял самое главное. Я не стану тебя спрашивать, что такое остров…

— Часть суши, отделенная…

— Ни что такое полуостров…

— Часть суши, соединенная…

— Но я бы хотел узнать, что ты усвоил по такому предмету, как литература.

— Знаю! Знаю!

— Прекрасно! Но не забудь, что стихи нужно читать с выражением. Стихи, прочитанные без выражения, как бутерброд, который упал маслом вниз: хлеб остался, масло тоже, но не знаешь, отправить его в рот или лучше выбросить в помойное ведро.

Мальчик застегнул на куртке все пуговицы и без единой запинки прочел:

— По-моему, очень хорошее стихотворение! — сказал папа-стекольщик.

— Этому стихотворению я научился у девочки с музыкальным слухом.

— В литературе, вижу, ты не уступишь отцу. Но без математики нам тоже не обойтись.

— Папа, господин учитель говорил об этом сорок три раза! — Мальчик торопил отца, потому что ему давно уже хотелось отправиться с алмазом в футляре на улицы города.

— Хорошо, я задам тебе задачу не из простой, а сразу из высшей математики. Докажи, что ты не зря сидел за партой, когда я вставлял горожанам стекла. Задача такая. Нам с тобой за работу заплатили три сантима. Спрашивается: как разделить их поровну? Не спеши, подумай. Задача кажется простой, но решить ее сумеет не каждый, даже из тех, кто закончил два королевских университета.

— А как решать, — спросил мальчик, — с действиями или без действий?

— С действиями, обязательно с действиями. Ты еще услышишь о мудрецах, которые славно решают задачи на сто лет вперед, но все без действия.

Мальчик взял карандаш и бумагу. Нарисовал себя в куртке и сандалиях, потом папу в суконной шляпе и три сантима.

— Готов?

— Готов! — сказал мальчик. — Итак, действие первое: один сантим берешь, папа, ты. Второе действие: другой сантим, если ты разрешишь, возьму я. Мне можно взять один сантим?

— Конечно! Ведь эти сантимы мы заработали вдвоем.

— А на третий сантим мы покупаем бутылку сельтерской и пьем воду вместе, а ты мне рассказываешь, чего еще не видно с башни королевского дворца.

— Молодец, так всегда и делай. Раз люди придумали нечетные числа, нужно уметь их правильно делить.

— Папа, ты совсем забыл про действие четвертое. А не стоит ли нам купить в лавке немного хлеба и сыра, — говорим мы. Мы складываем вместе наши сантимы и отправляемся в лавку: «Дайте нам, пожалуйста…»

— Но выбрать поджаристый хлебец и хороший сорт сыра — это, малыш, уже совсем другая задача. Теперь покажи, что ты умеешь отгадывать загадки. Кто это: поет, поет, пока не упадет?

— Не господин ли это мусорщик, папа? — воскликнул маленький стекольщик. — Каждое воскресенье он возвращается из таверны, выпив эля, и поет-поет, пока не упадет.

— Тогда, сын, последний вопрос. Ответишь на него — и можно будет сказать, что ты знаешь всё, что положено знать настоящему гражданину нашего королевства кукурекексов.

Маленький стекольщик вздохнул.

— О, наш бедный король! Когда я был совсем маленький, я думал: а почему никто перышком не пощекочет нашего короля… Это бы могло его рассмешить. А потом, когда я стал почти взрослым, то в сочинении на тему «Что могло бы обрадовать нашего славного, доброго, достопочтенного короля?» написал: пусть знаменитые живописцы нарисуют нашего короля смеющимся и повесят его портреты всюду, где грустит наш король. Но господин учитель поставил мне кол «за неуважение к печали короля, столь тщетно стремящегося сделать всех своих подданных счастливыми, в том числе и автора сего сочинения». Я буду каждый день думать о том, что могло бы сделать нашего бедного короля счастливым.

— Признаюсь, дорогой, мне было приятно слушать твои рассуждения. Не знаю, какие сочинения пишут тайные советники, чтобы доставить приятность королю, но твои мысли о портретах мне кажутся не такими уж бесполезными.

ПОРА ЧИТАТЕЛЮ УЗНАТЬ, КАК ВОЗНИКЛА ПОГОВОРКА: «СМОТРИТЕ, У НЕГО ПУСТУЕТ ПЕРЕНОСИЦА».

Они шли по главной улице города. Здесь на каждом углу торговали мороженым, стоял полицейский, мальчишки, продавцы газет кричали: «Последняя новость! Наследный принц гуляет в королевском саду в голубом камзоле. Голубые берут верх! Покупайте газеты!»

Так кричали одни, другие газетчики в ответ кричали: «Белиберда! Белиберда! Знаменитый профессор Бурундукс доказал: красный цвет произошел от слова „прекрасный“. Красные внесли проект: говорить слово „прекрасный“ без приставки „пре“».

Горожане покупали газеты, отпечатанные голубой и красной краской. В петлицах у одних были незабудки, у других — красные гвоздики. Горожане с незабудками старались сесть в трамваи голубого цвета, с гвоздиками — в красные. Одни слизывали с вафель земляничное мороженое, другие покупали только сливовое.

— Папа, — сказал маленький стекольщик, — расскажи мне, пожалуйста, о дедушке еще раз. Я, наверно, плохо тебя в прошлый раз слушал.

— О чем же я тебе рассказывал?

— А вот обо всем этом. — И маленький стекольщик сделал на пятке полный круг, чтобы папа понял, о чем он спрашивает. Ведь неприлично показывать на весь город пальцем.

— Что ж, давай присядем на эти ступеньки. Я закурю трубку, а ты слушай и хорошо запоминай. В те времена, когда дедушка твой был молод, а мудрый ворон уже достаточно стар, в наш город привезли много очков, целый корабль очков с красными и голубыми стеклышками. И все, конечно, стали их покупать, потому что сразу догадались, что очки придают человеку очень важный и умный вид. А про тех, кто очки не носил, стали говорить: «Смотрите, какой идет легкомысленный и неумный человек — у него пустует переносица». Что было делать человеку, у которого пустовала переносица? Он шел в лавку, покупал очки и начинал сам говорить о других: «Ха, у этого господина пустует переносица!» Все бы ничего, но одни стали говорить: «Смотрите, этот господин носит красные очки — какая безвкусица!» А другие… Что стали говорить другие?

— Папа, почему ты мне задаешь вопросы, когда я уже сдал экзамен? Но если ты очень хочешь узнать, что говорили другие, я отвечу. Другие стали говорить: «Вот тоже, напялил голубые очки и думает, что он министр… Такого балду свет еще не видел. Этому гусю не хватает в голове нескольких колесиков, и притом самых важных…»

— Да, да, — другие так и говорили.

— Не перебивай меня. Другие говорили: «Посмотрите, как он задрал нос! Как будто интересно знать, что у него в носу творится!»

— Но слушай, что было дальше. С тех пор горожане потеряли покой. Одни признавали лишь голубой цвет, другие — только красный. Хотя никто, кроме древних старожилов, не помнит, с чего все началось. С той далекой поры осталась одна поговорка: «Смотрите, у него пустует переносица!» Так говорят про тех, кто делает не так, как все. И наш бедный король никак не может решить, какой же из этих цветов, все-таки, лучший… Нужно сказать, что в последнее время королю нравился красный цвет. Он сам поливал из лейки красные пионы, а маленький принц гулял в красной курточке. Все поэты, чтобы понравиться королю, сочиняли стихи о закатах. Наш славный король любил на военных парадах напевать песенку: «Лучше нет, лучше нет помидоров».

Это еще ничего. Нашлись горожане, которые убедили короля издать закон, по которому учителя стали исправлять в тетрадях ошибки только красными чернилами. Многие говорят, что скоро во всех окнах будут красные стекла. Но голубые не сдаются.

— Голубые никогда не сдаются, — сказал господин в голубых штанах, который как раз проходил мимо стекольщиков.

— Им недавно удалось доказать, — продолжал папа-стекольщик, — что слово «голубой» произошло от слова «голубь». А наш король очень любит голубей.

— Все порядочные люди любят голубей, — сказал господин с голубыми глазами.

— И вот сегодня принц гуляет в саду в голубой курточке.

— Так, значит, ошибки теперь будут исправляться голубыми чернилами!

— Этого можно ожидать, малыш. Но не будем спешить. Не нужно думать, что вокруг живут круглые дураки.

— И дураки квадратные, — добавил господин в красном халате.

Папа-стекольщик выбил трубку, и стекольщики пошли дальше, через центральную площадь, мимо королевского дворца, с башни которого не было видно ни айсбергов, ни ананасов, ни индейцев, ни коров… У решетчатой ограды стояли горожане. Они смотрели на маленького принца, который бегал с обручем по королевскому саду в голубой курточке.

Горожане с незабудками в петлицах кричали:

— Принц, как прекрасно смотреть через голубое стеклышко, не правда ли? Даже черные тучи кажутся голубым небом.

Горожане с гвоздиками старались перекричать голубых:

— Как хороши пионы! Ты только посмотри, принц, как они напоминают помидоры. А что может быть прекраснее помидор?!

На углу улицы стоял человек в шляпе и грустно говорил прохожим: «Знайте, счастливы только дальтоники! Вступайте в общество дальтоников! Только среди счастливых дальтоников вы поймете, что красный и голубой цвет невозможно различить. Покупайте газету „Обозрение дальтоника“».

— Кто это? — спросил мальчик. — И почему никто не покупает его газету?

— Это — дальтоник, — сказал папа-стекольщик. — Он — единственный дальтоник в городе. Он не может отличить голубой цвет от красного. С ним почти никто не хочет разговаривать — он ведь может все перепутать. Мы купим у него газету, тогда, может быть, ему не будет так одиноко. Пожалуйста, друг, дайте мне номер вашей газеты.

— О, вы дальтоник! Вы в самом деле дальтоник?! Как я счастлив! Пожалуйста, мне не нужно денег!.. Постойте, возьмите свои деньги! Скажите, где вы живете? Правда, что этот трамвай голубой? — спросил господин, показывая на красные вагоны.

— Конечно! Это пре-красный голубой трамвай.

— Вы не шутите, это действительно голубой трамвай?

— Какой же это голубой трамвай?.. — удивился сын стекольщика.

— Да, конечно, это голубой трамвай, но, когда посмотришь пристально, думается, что он одновременно и красный.

— Да, да, это всегда так! — подтвердил растроганный дальтоник. Сперва он кажется красным, а потом голубым. Правда, вы тоже счастливы, как счастливы все дальтоники?

— Да, конечно, нам с малышом порой трудно сказать, какой цвет лучше, этот или тот?

— Ужасно, ужасно трудно, — говорил господин дальтоник, вынимая платок из кармана.

Стекольщики быстро пошли по улице, — у них впереди было много работы, а господин дальтоник с восхищением смотрел им вслед, вытирая выступившие от радости слезы.

БЕЛЫЕ ПАРУСА ГОСПОДИНА МЕЧТАТЕЛЯ

Папа-стекольщик зашел во двор большого дома и закричал:

— Чинить-вставлять! Чинить-вставлять!

Маленький стекольщик дернул отца за рукав:

— Не так, папа: если выбили стекло вам мячом, мяч, конечно, был при этом ни при чем. Позовите нас, есть и стекла, и алмаз.

И тотчас под самой крышей распахнулось окно и высунулась взъерошенная голова:

— Мальчик, мальчик, а у вас есть матовое, прекрасное матовое стекло? Мне нужно матовое, обязательно матовое стекло.

— Конечно! — крикнул маленький стекольщик.

— Тогда чего же вы стоите? Скорее, скорее!

Стекольщики запыхались, когда добрались до мансарды. Человек ждал их на лестнице, от нетерпения подпрыгивая.

— У вас в самом деле есть матовое, настоящее матовое стекло, матовое, как туман, как сон, как пена на песке южных островов?

Стекольщики закивали — им было трудно говорить после подъема по такой крутой лестнице.

— Пожалуйста! У меня мячом-нипричем разбили матовое, прекрасное матовое стекло. И я не знал, что мне делать…

— Кто этот господин? — тихо спросил мальчик отца, когда они шли следом за заказчиком.

— Это господин мечтатель. Мечтатели, мой сын, всегда живут на мансардах.

Нужно сказать, что в первую минуту мальчик был озадачен. На столе тараканы шевелили хлебные крошки и о чем-то шептались. Из угла выползла черепаха и не мигая посмотрела на гостей.

— Поздоровайся, Ахо, — сказал господин мечтатель.

Ахо покивала головой и с королевской важностью удалилась в свой угол. Папа-стекольщик стал примерять к дырке в окне матовое стекло, а господин-мечтатель подвел мальчика к креслу, такому большому, что оно удобно уместило их двоих.

— Ты видишь там, — сказал господин мечтатель таинственно, закинув голову к потолку, — леопарда?

Маленький стекольщик посмотрел на потолок, но, креме трещин и рыжих пятен от сырости, ничего не увидел.

— Маленький господин, вы не видите там леопарда?

— Это похоже знаете на что? Будто бы господин маляр уронил ведро с краской. С той самой краской, которой они красят ржавые водосточные трубы. Одно из тех ведер, которых сколько угодно на каждой королевской свалке.

— Так значит это маляр! — всплеснул руками удивленный мечтатель. — Но когда господин маляр успел побывать в моей комнате? Наверно, когда я уходил гулять. Но это еще ничего! Как он сумел пройти по потолку?! И это не так уж загадочно — тараканы тоже умеют ходить вниз головой. Но почему краска пролилась не на пол, а на потолок?..

Я знаю, есть страна, где все наоборот, страна шиворот-навыворот. Там рубашки надевают левой стороной, входят не в двери, а в окна, у короля большой оркестр, но на всех музыкантов всего лишь одна труба.

Как жаль, что господин маляр из страны шиворот-навыворот прошел по потолку в мое отсутствие! — Мечтатель вздохнул, но тут же сжал руку мальчика и кивнул за окно. — Посмотри, какое огромное облако! Видишь?

— Да.

Но это не облако. Это тысячи миллионов мотыльков — красных, белых, зеленых, шелковых, бархатных! Когда они окажутся над городом, с их крылышек полетит разноцветная пыльца. Это будет красный, зеленый, голубой теплый снег. Мальчишки станут лепить разноцветные снежки и разноцветных баб. Разве ты не хочешь, чтобы пошел разноцветный снег?

— Хочу, — сказал мальчик, которому и на самом деле показалось, что он видит в окно не обыкновенное облако, а тучу из множества мотыльков.

— Но, — вздохнул господин мечтатель, — этого как раз нельзя. Как только захочется разноцветных снежков, так мотыльки обращаются в самую скучную тучку, — я знаю это. Поэтому, когда ты что-нибудь захочешь, сразу же нужно придумать что-нибудь другое… Погоди, погоди… Да, да, конечно, это не облако, это — остров. Теплое голубое море окружает его. Да, да, — это море… А вон корабль с белыми парусами. Он отправился в далекие страны. Он отвезет туда игрушки, а вернется с апельсинами, ананасами, бананами. Когда ананасы режут, сок так и брызжет из-под ножа. Ты хочешь ананасов из трюма корабля, который, мне кажется, уже возвращается?

— Хочу, — сказал мальчик, — и апельсинов.

— Я так и знал, что тебе захочется ананасов и апельсинов. Но ничего — я сейчас придумаю что-нибудь другое.

— Я не хочу другое.

— Тогда ты никогда не станешь настоящим мечтателем. Настоящий мечтатель ничего не хочет.

— Когда я очень сильно захочу ананасов, я сяду на корабль и поплыву в дальние страны.

— Ты думаешь, что стоит отправиться в путешествие за ананасами? Как я до сих пор об этом не подумал!

Папа-стекольщик уже вставил прекрасное матовое стекло, закрепил его маленькими гвоздиками и сказал:

— Ну, вот и готово!

— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул мечтатель, глядя из кресла на новое стекло. — Я вижу, вижу, как сажусь на корабль. Он поплывет в дальние страны за ананасами. Какие у капитана усы! Какой у него ослепительно белый китель с золотыми нашивками. «Доброе утро, Джон Билль!» Он говорит, что у меня вид настоящего молодчаги. «Поднять паруса!..» Если бы вы знали, какой прекрасный вид открывается с мачты!..

Папа-стекольщик грустно улыбнулся и поманил сына. На цыпочках они вышли из мансарды. На улице мальчик сказал:

— Папа, мне не очень нравится господин мечтатель.

— И напрасно, сын. Кто другой сумеет сделать из обыкновенного серого облака что-нибудь стоящее? Только господин мечтатель! Я бы сказал, он — неплохой человек. Я бы сказал, что господин-мечтатель — хороший человек. Я бы сказал, что наш заказчик — отличный человек. Разве тебе не захотелось отправиться за ананасами в дальние страны? А это не так уж мало! Господин мечтатель никогда не придумает страну, где на каждом шагу валяются пустые консервные банки, а короли не умеют пользоваться носовым платком. Мечтатели, мне думается, придумали много хороших вещей и, конечно, географию.

— Папа, а сколько стоит поставить прекрасное матовое стекло господину мечтателю?

— Я затрудняюсь тебе ответить. У меня очень слабое воображение…

ЕСЛИ ВСЕХ МУХ ПОСТАВИТЬ ДРУГ НА ДРУГА

— Вы стекольщики? — открывая им дверь, спросила женщина в белом переднике.

— Да, — сказал папа-стекольщик.

— Вы должны были прийти в одиннадцать часов, а сейчас без пяти секунд одиннадцать. Нужно подождать.

Большие часы в прихожей сердито зажужжали и начали бить.

— Скорее, — сказала женщина в переднике, и они побежали по коридору.

Но все-таки папа-стекольщик успел сказать сыну, чтобы он ни в коем случае ничего у заказчика не трогал и ни в коем случае не называл помещение, в котором работал профессор, комнатой — он это очень не любит, ибо называется оно лабораторией, и только в крайнем случае можно ошибиться и назвать препараторной.

— Ла-бо-ра-то-ри-я, — повторил мальчик, — пре-па-ра-тор-на-я.

— Правильно, — сказал отец.

Такой комнаты, вернее, лаборатории, то есть препараторной, маленький стекольщик никогда не видел. Тут были колбы, пробирки, трубки, а пахло здесь так, что, если бы сюда случайно забежала собака, она наверняка бы чихала потом до самого вечера. В колбах булькало, пузырилось. Сам профессор в белом халате сидел за столом, заглядывая в какую-то трубку. Наконец он их заметил и строго посмотрел на папу-стекольщика:

— Вы опоздали на полторы секунды. Время нужно догнать.

Маленький стекольщик никогда не слышал, что можно догонять время, но его папа не удивился, быстро снял с плеча ящик и вытащил увеличительное стекло.

Профессор на одну секунду схватил его, повертел перед носом и сказал, что это недостаточно толстое стекло. Папа достал необыкновенно толстое стекло. И тогда профессор кивнул.

— Смотрите, — сказал маленький стекольщик, — у вас в комнате… я хотел сказать, в лаборатории, масса дохлых мух. Если их выкинуть в окно, воробьям они пригодятся.

— Не смейте, мальчик! — ужасно рассердился профессор. Казалось, он был готов пришпилить непоседливого гостя к стене, как были уже пришпилены на картонках бабочки, осы, мухи, мотыльки.

— Извините его, профессор, — сказал папа-стекольщик, — он ничего не смыслит в мухах. А биология — это очень трудный предмет.

— Это ужасно — он ничего не понимает в мухах, не имеет представления о мухах, некомпетентен в мухах!!! Мух насчитывается десять тысяч видов. Одновременно на земле летает тридцать два миллиарда миллиардов мух. Если мух выстроить друг за другом, они сорок раз опояшут земной шар. Но еще удивительнее будет картина, если их поставить друг на друга. Тогда спинка верхней мухи достала бы солнце в период апогея, а в период перигея высота всех мух превзошла бы расстояние до солнца… Спешите, господин стекольщик! Со вчерашнего дня я еще не видел мою любимицу мухус-цекотухус.

— Я спешу, профессор… Сейчас кончу, профессор!.. Готово, профессор!

— Да-а-а-а-а, — сказал профессор, заглядывая в трубу через новое, необыкновенно толстое стекло… — Так я и знал, профессор Дефинитор — заурядный тупица! Я так и знал, гипотеза академика Унификатора ничего не стоит. Концепция Гипотоламуса — мальчишечья забава! Так-так! Ха-ха! Бр-бр! Хе-хе-хе!

— Могу ли и я заглянуть в трубку? — спросил маленький стекольщик. Но профессор уже ничего не слышал.

— Не сердись, малыш, на господина профессора, — сказал папа-стекольщик сыну. — Пойдем и не будем ему мешать — мы свое дело сделали, и неплохо.

А когда они оказались на улице, папа-стекольщик сказал:

— Я дам тебе стекло, правда, не такое толстое, но это не так важно. А муху ты можешь поймать сам. Но и на муху смотреть необязательно, взгляни-ка на свою царапину. Давай сядем на лавочку. Я разожгу трубку, а ты посмотришь на свою царапину через увеличительное стекло.

Стекольщик достал из ящика круглое увеличительное стекло и дал сыну.

О, с царапиной случилось настоящее чудо! Мальчик увидел не след от когтей кота Оболтуса, а — да-да — настоящий горный хребет. Вершины хребта блестели, а между вершинами темнели тени. Там, в долинах, можно было бы поместить города с колокольнями и садами, поставить лавочки и торговать орехами и свистульками. И почему там никто не живет! А может быть, живет?! Только их не видно — жителей царапины. Для этого как раз и нужно необыкновенное толстое стекло.

— Папа, послушай! Тебе не кажется, что там живут люди, и, может быть, сейчас там на лавочке тоже сидит стекольщик, мы только его не видим?

— Может быть. Сидит и курит свою трубку. Но, мне кажется, если он сидит и курит, не стоит ему мешать. С ним рядом, быть может, сидит его сын и тоже смотрит в увеличительное стекло на царапину — верно?

— И тоже видит горы и долины, — продолжил мальчик, — и тоже думает: а не сидит ли там тоже стекольщик с сыном, который тоже смотрит в увеличительное стекло и тоже думает, что там…

— Я согласен с тобой, мой сын. Но если помешать стекольщику, который сидит на твоей царапине, то почему бы, подумает он, не вмешаться ему в дела господина, который меньше его и сидит и курит на царапине его сына?.. Пусть отдыхают все стекольщики на всех царапинах. Я не думаю, что они понимают в деле хуже меня, а если у них есть заботы, то, наверно, есть и свои радости. Я так думаю.

— И я так, — сказал маленький стекольщик. — А если посмотреть на муху?

— Получится, что муха вдруг станет больше тебя, меня, этого дома и этого города. Ничего, кроме мухи, не окажется.

— Мне было бы скучно смотреть на такую муху так долго, как профессор.

— Я тебя понимаю, мой сын. Твоя тетка сердится даже тогда, когда видит на столе муху самую обыкновенную.

— А сколько стоит вставить необыкновенно толстое стекло в микроскоп профессора?

— Хороших два сантима, малыш.

— Значит, нам опять не придется решать задачу с четырьмя действиями?

— Но ты не забывай, что два сантима мы все-таки получили: мы со всем искусством вставили профессору славное стекло, и ученый заказчик, как ты видел, остался нашей работой очень доволен.

В БАШНЕ КОРОЛЕВСКОГО ИСТОРИКА

Маленький стекольщик устал, но мужественно шагал рядом с отцом. Когда человек устает, ему уже не хочется ни бегать за собаками, ни кувыркаться через голову, ни даже важничать. Только и остается — примерно вести себя и думать. Умные люди нарочно не спят по ночам, чтобы тихо сидеть и думать. И мальчик думал, думал и, наконец, придумал.

— В каждом доме, папа, живут разные-преразные люди — это раз. И каждому человеку нравится смотреть через свое стеклышко — это два. И свое стеклышко кажется самым замечательным — это три.

— Да, сын, ты прав. Я знал, что ты сам скажешь то, что любил говорить твой дед. Но даже он не догадался подсчитать свои мысли. Но ты еще не знаешь самой большой истины. Я подожду, когда ты сам догадаешься о ней. Эта истина как алмаз среди других камней. Но всему свое время.

Так говорил папа-стекольщик, направляясь к господину историку, который за работу всегда платил три сантима. Эти сантимы были очень нужны — солнце опускалось за дома, и пора было подумать об обеде. И потом, в этот торжественный день, сын должен был на практике решить задачу с четырьмя действиями. Наука без практики, как паук без паутины в углу посидит-посидит и засохнет.

Наконец они добрались до красного дома с высокой башней, правда, не такой высокой, как у королевского дворца.

Двери им открыла маленькая старушка, сморщенная, как воздушный шарик, из которого вышла половина воздуха. Она ужасно шепелявила и, когда нужно было что-нибудь сказать (и это был как раз такой случай), брала с собой ворона. Ворон неприлично зевнул и сказал:

— Здррррррррррррравствуйте, здррррррравствуйте, молодые люди! И запирррайте двери.

Господин историк жил в башне, куда вела узкая винтовая лестница. Маленькому стекольщику лестница понравилась, но папе трудно было подниматься с большим ящиком со стеклом.

— Папа, — спросил мальчик, — а почему ворон сказал «молодые люди»?

— Ворон такой старый, что для него все — молодые люди. Никто, кроме него, не помнит, что было тысячу лет назад. Он помнит времена, когда не было ни пушек, ни очков, ни зоопарков. Детям не нужно было экономить на школьных завтраках, чтобы посмотреть за сантимы на сердитые физиономии хищников. Звери гуляли где попало. Ворон помнит все сражения и большие пожары. Сейчас ему, правда, уже ничего не кажется интересным. Он говорит: «все проходит».

Лестница кончилась, и стекольщики оказались в круглой башне.

— Добрый день, — сказал папа человеку, который смотрел через длинную трубу на улицу. Но это была совсем не такая труба, как у господина профессора. У господина профессора труба была вначале тонкая, а потом становилась все шире и шире — здесь же, наоборот, труба к концу делалась все уже и уже, как кулек.

Такие вещи маленький стекольщик замечал.

— Добрый день, — сказал мальчик. — Сегодня на улице прекрасная погода, — продолжил он громче. У королевского историка, наверно, не все было в порядке с ушами, он продолжал смотреть в трубу. — Самое хорошее, — закричал маленький стекольщик, — в такую погоду есть мороженое!

— Мороженое! — удивился человек и повернул свою длинную трубу в сторону маленького стекольщика. — Что такое мороженое? От слова мороз? Да, да, мороженое — это то, что едят в мороз. У древних греков мороженого не было, и они, чтобы согреться, любили бегать, прыгать, кидать тяжелые предметы. Отсюда и произошли олимпийские игры и вообще все игрушки: ваньки-встаньки, погремушки, хоккей, прыжки с шестом и парашютом. Все очень просто: младенцу давали в холодный день погремушку, и он тряс ее, пока пот не начинал бежать по его личику. И так далее, и тому подобное.

— Господин королевский историк, — сказал большой стекольщик, — я принес вам уменьшительное стекло. Оно уменьшает в тысячу раз.

— Прекрасно! — воскликнул историк, наконец отрываясь от окуляра. — Это стекло сыграет большую роль в истории… Ни у одного моего коллеги нет такого замечательного инструмента, который будет у меня. За дело, мой друг!

В башне стояли шкафы, заставленные книгами невероятной толщины, на стене висел чертеж с линиями, кружочками, крестиками. На круглом столике красовался королевский дворец из картона — совсем игрушечный.

— Что это? — спросил мальчик, показывая на чертеж, — он, хотя и устал, не терпел никаких неясностей.

— Это? Ну, как же! Разве не узнаете! Это же наш город!

— Наш город? Такой маленький?!

— Да, маленький. Мы сейчас разговариваем вот здесь, — и королевский историк с удовольствием показал на бумаге еле заметный крестик.

Мальчик так удивился, что даже вспотел… То он открыл на царапине целую горную страну, то весь город умещался на каком-то листе бумаги.

Но папа не удивился. Он положил суконную шляпу на королевский дворец и начал исправлять длинную трубу.

В это время в кабинет влетел ворон… Под самым потолком у него была качалка. Он устроился на перекладине и закричал:

— Карррлики! Карррррлики, карррррапузы!

Ворон заглянул под крыло и нос так и не вытащил: то ли увидел там что-то интересное, то ли уснул.

Маленький стекольщик сел на ящик и стал смотреть, как папа вставляет самое крохотное стеклышко в узкий конец трубы. Это была очень сложная работа. Папе все время нужно было вытирать руки о фартук.

Королевский историк спросил:

— Как вам кажется, господин стекольщик, не повлияло ли настроение его королевского величества на удивительный урожай орехов в Аргентине?

— А почему бы и нет! — ответил папа-стекольщик. — Хорошее настроение стоит не меньше старого пианино — так говорит мой знакомый настройщик роялей. Доброе намерение растений похвально. Жаль, что люди часто забывают делать хорошие дела.

— Вы говорите «жаль». А что такое «жаль»? Никогда в трубу я такого предмета не видел.

— ЖАЛОСТЬ, — сказал папа-стекольщик, чтобы господину историку была понятна его мысль.

— Я и его не видел, хотя «жалость», по-видимому, больше «жаль» в два раза.

— У вас слишком уменьшительное стекло, господин историк.

— Нет, если хотите знать, оно недостаточно уменьшительное, я возлагаю большие надежды на стекло, которое вы вставляете! Мне еще попадаются мелкие вещи, но — как вы говорите? — «жалость» не попалась, потому что она не-су-щес-твен-на. Я знаю, что не вижу воробьев и запонки, но какое значение имеют для истории воробьи и запонки, хотя они и существуют! Я пишу историю королевства и, как его, — мороженого тоже не вижу, не учитываю, хотя его и едят в мороз, — королевский историк тяжело вздохнул. — Очень трудно смотреть в трубу, особенно ночью, когда ничего не видно, но ведь и ночью иногда происходят великие исторические события. А пока я открыл, что в прошлом столетии люди ложились спать в десять часов, теперь же — в девять. Тайному совету мое открытие очень понравилось. Он учредил медаль «Спящая кошка». Это будет изящная медаль с изображением грациозной кошечки и надписью: «Поел и на бок».

— Я вам сочувствую, господин королевский историк. Редко происходят такие большие события, которые можно увидеть в такое уменьшительное стекло. Пожалуйста, можете взглянуть в новое стеклышко.

— Великолепно! — произнес королевский историк, направив трубу в окно. — Наконец-то я не вижу этих негодных трамваев, которые всегда куда-то торопятся, как будто началось нашествие, как будто начался большой исторический пожар… Я скоро выступлю на заседании тайного совета, я скажу, что нужно сделать, чтобы наше время стало по-настоящему историческим. Это, мои друзья, я надеюсь, наконец-то развеселит нашего доброго короля.

Потом маленький стекольщик увидел, как королевский историк вытащил красивый кожаный мешочек и извлек из него несколько блестящих монеток.

— Это вам за прекрасное стекло, а это — за вашу прекрасную работу. И я хочу привести в летописи, которую будут читать через тысячу лет, ваши слова: «Хорошее настроение стоит старого пианино!» Вот за эту мысль я дам вам еще монетку.

— Помню, в прошлый раз, господин историк, когда я вам вставил не очень уменьшительное стекло, вы уже записали мои слова: «За плохое настроение никто не даст даже старого башмака». Но я возьму монетку, если вы считаете мои высказывания для истории очень важными, к тому же, мой мальчик сегодня должен на практике решить задачу с четырьмя действиями.

Маленький стекольщик не стал спрашивать отца про Аргентину и что это за орехи, которые растут в зависимости от настроения короля. Он даже не спросил, настала ли пора решать задачу со всеми действиями на практике. Когда они подошли к своему дому, было уже совсем темно. Мальчик устал. Он даже не заметил, что было на ужин. Маленький стекольщик уснул, как только коснулся щекой подушки. Снилась ему огромная муха, ползающая по земному шару. Вместо дождя на землю падали разноцветные мотыльки. Он гулял по городу и заблудился среди линий, кружков, крестиков. И сон был бы совсем страшным, если бы вдруг не появился ворон, который сел на спинку кровати и сказал:

— Все прррроходит, каррррапуз, — и подмигнул, — но… что-нибудь хорррошее всегда остается.

РАЗГОВОР НА КРЫШЕ ВОЗЛЕ ТРУБЫ

Вечером маленький стекольщик и девочка с музыкальным слухом сидели на крыше возле трубы. Из трубы шел дым. От дыма труба стала теплой. Это бабушка Кхем топила печь. Она говорила, что ее перестала греть кровь.

Девочка и мальчик смотрели на город. Не вообще на город, а на другие дома, на трубы других домов и главную башню королевского дворца.

— Вы не могли бы мне объяснить, — спросила девочка, — что делают на крыше коты?

— Коты? Они, наверно, забираются на крыши, чтобы отдохнуть.

— А вот и неправда. Когда мы отдыхаем, мы занимаемся чем-то интересным. Я говорю про переводные картинки и игру в театр. Мама говорит: «Садись за рояль, ты уже достаточно отдохнула». Котам, я думаю, ловить мышей в кладовке интереснее, чем на крыше чесать задней ногой за передним ухом. Так что мы сейчас с вами делаем?

— Ничего. Просто сидим и всё! Я часто тут сижу и смотрю. Как только солнце за башню скрывается, так у господина часовщика часы начинают бить, значит, кофе у папы закипел, значит, сейчас он позовет меня на ужин.

Девочка покачала головой.

— Просто так ничего не бывает.

— Мне нравится ходить с папой по улицам и кричать: «Если выбили стекло вам мячом», а раз нравится, получается, что мы с папой на работе отдыхаем… — сбился маленький стекольщик и покраснел.

Девочка с музыкальным слухом всплеснула руками.

— Вот уж ерунда!.. О, извините, что я сказала это слово. Вы никому об этом не расскажете? Если об этом узнают, меня никогда не примут в королевскую консерваторию.

— Ерунда, — успокоил девочку маленький стекольщик, — я еще не такие слова знаю. Вы слышали: галиматья или — бе-ли-бер-да?

— Чудо какое! — хлопнула в ладоши девочка. — Мне очень нравятся галиматья и белиберда. Я ни одного такого слова не знаю. Мне говорят: гавот, менуэт, фортиссимо или ре-диез.

— Ну и что! — сказал маленький стекольщик. — Их очень просто придумать. Вы говорите не гавот, а гавотина, не менуэт, а менуэтщина, не фортиссимо, а фортиска — и все! Про себя, конечно, если не разрешают.

— А ре-диез?

— Ре-диезина или ре-диез-белибердез. Или: ре-диез на елку влез. Или: кто скажет ре-диез, тот хвост крысиный с булкой съест.

— Я так не запомню. Повторите, пожалуйста!

— В следующий раз, — сказал маленький стекольщик. — Вы слышите? Это засвистел наш кофейник. А теперь посмотрите на солнце. Видите, оно заходит за башню королевского дворца. Как только засвистит наш кофейник — так оно и скрывается.

Мальчик встал и помахал солнцу.

— До завтра!

— До завтра! — крикнула Виола… А когда солнце скрылось совсем, она пожаловалась: — Вам хорошо, маленький стекольщик, вы будете отдыхать, а меня мама непременно заставит играть. Ведь завтра у меня экзамен.

— А мне папа играть ни за что не позволит, чтобы я завтра не зевал и не спотыкался на улице, когда идем к заказчику. Во что вы будете играть?

— Я буду играть гаммы, ужасные скучные гаммы.

— В гамки. В гам-гамы с усами, — поправил девочку маленький стекольщик.

И, пока они спускались с крыши, девочка и мальчик вместе придумали песенку, которую теперь знают все мальчики и девочки с музыкальным слухом, когда их заставляют разучивать гаммы, а им ужасно хочется спать:

А все же… Что делают коты на крышах?

ВСЕ РАВНО БОЛЬШЕ УЧИТЕЛЯ ЗНАТЬ НЕЛЬЗЯ

— Наши дети не слушаются нас. И вот почему… Ведь все равно, что наши дети разучивают: стихотворение про помидоры или о том, как прекрасно плыть по голубому морю в голубой лодке и в голубых штанах. Главное, чтобы дети сидели по вечерам над книгой, и зубрили, и получали колы, иначе эти сорванцы никогда не будут похожи на нас, родителей.

Оказывается, пока маленький стекольщик разговаривал с девочкой на крыше, к папе-стекольщику пришли гости. Господин часовщик и папа задумчиво курили трубки, а господин учитель расхаживал по комнате и говорил. Нужно еще добавить, что господин учитель все время трогал потолок — такой он был длинный — и потом отряхивал мел с пальцев.

— Прежде всего надо поздороваться, — сказал господин учитель маленькому стекольщику.

— Господин учитель, я поздоровался, — сказал мальчик. Он и вправду поздоровался, но господин учитель под самым потолком, наверно, плохо слышал.

— Господин часовщик, вы слышали, как поздоровался этот мальчик?

— Я слушал в это время вас, господин учитель, — ответил усатый часовщик.

— А вы, папа невоспитанного ребенка, слышали?

— Да, уважаемый, он сказал «добрый вечер», но так неразборчиво, что можно подумать: он — невоспитанный мальчик.

— Вот видите, — сказал господин учитель, — не то поздоровался, не то нет. Не то нужно ставить ему по поведению «пять», не то ставить к «печке». Ставить к «печке» — это значит ставить к печке за неумение прилично вести себя. Хорошо, господа, я продолжаю. Вы следите за ходом моей мысли?

— Я очень напряженно слежу, — сказал усатый часовщик, который жил на первом этаже со своей строгой мамой — бабушкой Кхем.

— Так вот, не все ли равно, что зубрит сорванец, главное, чтобы он зубрил, получал колы. Тогда дети будут похожи на родителей. Потому что и мы зубрили и получали колы, а лучшие из нас — пятерки. Вы помните то прекрасное стихотворение, которое задавали нам на дом?

И сейчас я, будто наяву, вижу этого незабываемого ежа в макинтоше. И вижу ту пятерку, которую красиво и четко вывел в моем дневнике учитель. А сегодня маленькие негодники говорят, что не хотят учить про помидор, а завтра скажут — не хотят про голубое море. Скоро они скажут, что вообще не хотят зубрить, сидеть на парте, не ерзая, не стуча ногами, не пуская из трубок мыльные пузыри. А разве вы не хотите, господин стекольщик, чтобы ваш сын был похож на вас?

Большого стекольщика этот вопрос застал врасплох, и он крепко потер себе лоб. Но господин учитель не стал ожидать, когда мысль папы прояснится настолько, что ее можно будет представить на обозрение. Он продолжал:

— Кто-то должен быть похожим и на меня, хотя они и зовут меня Баскетболистом. Да, да! — я подслушал. Кто-то ведь должен стать учителем — учить читать с выражением, учить правильно пользоваться носовым платком.

— Ты видишь, маленький стекольщик, как я это делаю? Платок нужно слегка встряхнуть, затем слегка поклониться присутствующим и сказать «извините». Вот так! Потом сморкнуться негромко, но основательно, — учитель взмахнул платком, поклонился стекольщику и господину часовщику и, облегчив нос, показал, как надо потом платок сложить. — Всегда держите платок в одном и том же кармане. Это очень неприлично, — учитель строго посмотрел на мальчика, — вдруг в обществе начать рыскать по всем карманам, как будто вас обокрали.

— Вы смотрите на вещи через увеличительное стекло, — сказал большой стекольщик. — Мне думается, сыновья всегда хотят быть похожими на своих отцов, хотя среди отцов иногда встречаются негодяи. Верно я говорю, малыш?

— Когда с вами говорят старшие, нужно выпрямиться и спокойно смотреть им в глаза. Вот так! Отвечайте отцу! — сказал учитель.

— Дайте мальчику время, — сказал часовщик.

— Ответ должен быть лаконичным и четким, — сказал учитель.

— Примерно семь секунд, — добавил часовщик.

— Этого вполне достаточно, — пояснил учитель. — Когда я, например, спрашиваю, сколько прибавил в весе наш славный король за прошлый год, я считаю до пяти. Раз, два, три, четыре… И ставлю кол, если ответа не последовало. А теперь, — учитель сел за стол и перешел на шепот, — выдам вам один большой секрет. Я считаю кол второй оценкой после отлично. Что такое «хорошо» или «уд»? Это когда ученик урока не знает, но с большим или меньшим успехом выкручивается. А если говорить совсем откровенно, высшим баллом, в интересах королевства, нужно считать кол. Кол — это великолепно, господа! Кто такой отличник? Это ученик, который хочет знать больше учителя. Но больше учителя знать все равно нельзя. Или тогда он уже не учитель, тогда разобраться уже ни в чем невозможно… И ваш сын, господин стекольщик, уже на дурном пути…

— Ты огорчил меня, сын, — сказал большой стекольщик.

— Папа, мне не нравится господин учитель. Я же получил «пять», то есть единицу, которая лучше, чем «пять». Если ты хочешь, чтобы я получил «пять», которая хуже единицы, пусть господин учитель спросит меня по географии.

— Вот видите! — потряс рукой под потолком господин учитель. — Так и в школе. Что «кол», что «пять» — все равно. Попробуйте их учить!

— Да, вам трудно! — вздохнул папа-стекольщик.

— Невероятно трудно, — вздохнул часовщик.

— Погодите, — сказал господин учитель, — такое еще будет! Стрелки часов горожане будут пускать в обратную сторону, кинофильмы — задом наперед, а вам, господин стекольщик, придется вставлять стекла вверх ногами.

— Ну, это еще ничего, — сказал папа-стекольщик.

— И вы говорите, ничего! Если часы начнут ходить как угодно, стекла вставляться вверх ногами, ученики начнут учить учителей, — тогда станет непонятно, кто король, а кто трубочист, что нужно есть первым — компот или суп…

И тут разговор оборвался. С улицы донесся голос королевского скорохода:

— Слушайте, слушайте! Перестаньте играть в домино и лото. Женщины, у ворот и на лестницах, перестаньте сплетничать! Тихо! Тихо! Объявляем: сегодня за обедом у короля не было аппетита, термометр показывал: 37 и 7. Думайте о здоровье короля! Думайте о здоровье короля! Думайте о здоровье короля!

— Господа, — сказал учитель, — мы расходимся. О, наш бедный король! Все несчастья начинаются из-за термометра. До свидания, друзья!

— До свидания, господин учитель!

Господин часовщик вышел молча — он уже думал о здоровье короля.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ

Папа-стекольщик остановился у лестницы, которая вела вниз — к маленькой кривой двери.

— Мы идем к господину скептику, — пояснил он. — Все скептики живут в подвалах, потому что только из подвала можно увидеть жизнь с левой стороны.

— Шиворот-навыворот?

— Если говорить правду, на этот раз ты не совсем отгадал. Но ты — умный мальчик и сам все поймешь.

Стекольщики спустились по скользким ступенькам. В темном подвале под ногами шныряли крысы, гремели пустые консервные банки.

— Добрый день, господин скептик, — сказал папа, отворив противно скрипящую дверь.

Маленький стекольщик открыл рот, но поздороваться так и не смог, Он увидел в зеркале человека с головой величиной с яблоко и таким огромным животом, что было непонятно, почему его тонкие ножки еще не сломались.

— Что за чудище! Папа, посмотри быстрее!

И тут в зеркало вошла еще одна безобразина: узкая колонна с огромной головой.

— Так это ты, папка! — крикнул маленький стекольщик, узнав по зеленым штанам отца. — Можно подумать, что тебя лет пять держали в книжке господина учителя, как закладку.

— Нет, нет, это еще не все! — закричал маленький человечек с круглой и гладкой, как мяч, головой. Это и был, наверно, господин скептик. Он взял папу-стекольщика за руку.

— Теперь отходите, отходите! — И папа-стекольщик стал в зеркале пухнуть, как будто его надували дымом, и стал похожим на пивной бочонок. — И это не все! — Господин скептик заходил перед зеркалом на четвереньках и превращался то в пухлого, забавного поросенка, то в удава.

Маленький стекольщик хохотал до слез. Слезы падали на пол крошечными бомбочками, потому что пыль, которую метет по улице господин метельщик, похоже, вся собралась здесь. Кривому зеркалу — оно было во всю стену — мальчик высовывал язык, скакал перед ним, показывал пальцем на папу-стекольщика, господина скептика и самого себя — уродливых и смешных.

Папа-стекольщик вздохнул и снял с плеча ящик.

— У вас есть стекло, великолепное кривое стекло? — спросил господин скептик и кивнул на маленькое окно своего подвального жилища. — Посмотрите! — В окно были видны ноги прохожих. — Видите! В городе живут пять тысяч бот, семь тысяч сандалий, десять тысяч тапочек, шлепанцев, башмаков, туфель и пара генеральских сапог…

Можно умереть со смеху, когда все эти дурацкие башмаки и тапочки, как умные, отправляются утром на работу, а потом возвращаются, задирая носы. Эти слоняющиеся ноги воображают, что никто не видит их грязные мозоли, рваные носки и дыры на подошвах. Вы взгляните, какой идет гусь!

Слева вышел желтый ботинок. Он сиял, как пряжка на ремне полицейского в праздничный день. Остановился, сделал полуоборот. Его задранный нос важно повернулся вслед маленьким туфелькам, которые простучали по тротуару мимо.

Господин скептик и маленький стекольщик прыснули со смеха: из ботинка торчала чумазая пятка с румяными мозолями. Улыбнулся и большой стекольщик, которому, вообще-то, ротозейничать было некогда.

— Так вот, — сказал довольный скептик, — мне нужно кривое, никуда не годное, отвратительное стекло.

Папа-стекольщик перебрал в ящике стекла и вытащил одно из них.

— Мне подсунули вот это. Я хотел вернуть его, но, если оно подойдет, — вам я его поставлю.

Стекло было действительно никуда не годное. Господин скептик вытянул его в руках перед собой, и маленький стекольщик сказал:

— Вы стали похожими на обезьяну.

— Неплохо сказано! — подпрыгнул от удовольствия скептик. — А ты, в этой найденной на свалке шляпе, похож на начинающего мухомора.

— Если я — мухомор, а моя шляпа… — начал обиженный мальчик… И не договорил, потому что папа строго посмотрел на сына.

— Не мешайте! Не мешайте, старый гриб, — сказал скептик. — Ваш сын мне очень нравится. На твоем месте, — сказал он мальчику, — я не стал бы слушаться отца. Правда, что он пропивает все заработанные деньги, а потом колотит тебя и говорит: пусть тебя, оболтуса, кормят соседи? Но ты не унывай, у меня отец был тоже такой же пьянчужка. Приходи ко мне, я научу тебя смеяться над носами и усами, прическами и ушами. В мире все отвратительно и смешно.

— А солнце? — спросил маленький стекольщик.

— И солнце. Разве солнце не похоже на пятак, который специально нагрели на огне, чтобы дураки его не сцапали? А знаешь ли ты, маленький неряха, что самая веселая музыка — бурчание живота? Я могу эту музыку сыграть на контрабасе. У тебя нет контрабаса, этой раскормленной скрипки?.. Но, надеюсь, ты уже понял, что все дети воруют у родителей деньги на мороженое, съедают конфеты, припрятанные к празднику, а родители уминают все вкусные вещи, когда их дети спят?

— Я не знал этого! — сказал мальчик.

— Пора уже знать. Пора уже ничему не верить. Неужели ты еще думаешь, что цветы удивительно, восхитительно, поразительно пахнут?! Не будь вороной, маленький шалопай! Когда говорят «добрый день» — на самом деле посылают все к черту всех и мечтают только об одном — остаться самому с собой и посмеяться над всеми. Если ты не посмеешься над другими, то другие посмеются над тобой.

— Я никогда об этом не думал, — сказал маленький стекольщик.

— Но ничего, ты скоро сделаешь большие успехи. А теперь посмотрим, что делает твой пьянчуга-отец, который бьет тебя каждый день и выгоняет на улицу. Я знаю, он изо всех сил старается побыстрее отделаться от работы, получить свои деньги и посмеяться над заказчиком. Я знаю, что стекло выпадет, как только вы унесете ноги с моей улицы.

— Меня папа не бьет, — сказал маленький стекольщик, — и не выгоняет на улицу. А когда на веранде таверны он пьет с господином часовщиком или мусорщиком пиво, мне всегда покупает орехи. Знаете, есть такие орехи, которые продают в прозрачных пакетиках?

— Твой папка просто большой хитрец. Он ждет, когда ты сам станешь таскаться по дворам с этим ящиком, а он будет лежать на кровати, задрав в потолок свои грязные ноги, и объедаться, и толстеть, пока не станет контрабасом, на котором даже не надо играть — он сам будет бурчать, как оркестр.

— А вам верить можно?

— Ты думаешь, что мне тоже не надо верить? Ты, маленький никудышник, считаешь, что можно посмеяться и надо мной! Если говорить по правде, я тоже порядочный осел…

— Сынок, — сказал большой стекольщик, — ты видишь! С этим малышом случилось несчастье.

Через кривое стекло, которое прикрепил гвоздиками отец, мальчик увидел отвратительного карапуза с ушами, похожими на две резиновые грелки. Он растирал по щекам две забавные речки, бегущие из крошечных глаз.

— Вот так уродец! — воскликнул маленький стекольщик, но папа покачал головой, и мальчик выбежал на улицу, гремя консервными банками и наступая на хвосты крыс. Они нарочно, наверно, выставляли их в проход, чтобы отвратительно пропищать вслед.

На улице светило солнце, над городом кувыркались голуби. И под солнцем, не замечая голубей, в горячей пыли сидел малыш. Его нос распух от слез, на колене красовалась царапина, он смотрел на царапину и плакал. Это был, наверно, другой мальчик. У этого были совсем маленькие ушки, и они были красными от несчастья, маленький стекольщик присел на корточки рядом с ним.

— Что случилось? Можно подумать, что ты уронил мороженое, которое только что собирался лизнуть. Но где мороженое? Ты, может быть, видишь его? — Малыш тоже посмотрел вокруг. — Но я вижу пустяковую царапину! Какая маленькая, никуда не годная царапина! Такой царапиной даже нельзя похвастаться. — Маленький стекольщик задрал штанину и показал царапину, которой можно было похвастаться вполне. Это была та царапина, на которой могли разместиться города и горы, если на нее взглянуть в увеличительное стекло. — Потрогай! Нравится?.. А теперь вставай! На тебе зеркальце и попробуй пустить зайчик вон в того голубя. Это не так просто!

— Всё в порядке? — спросил большой стекольщик, поднимаясь по лестнице.

Маленький стекольщик взглянул на солнце, на голубей, на улицу с мальчиком. Никто не пытался сцапать солнце, голуби по-прежнему кувыркались в небе, а мальчуган уже не плакал. И сказал:

— Кажется, всё.

В подвальное окно маленький стекольщик увидел господина скептика. Был он похож на рыбу, которая подплыла к стеклу аквариума и пробует произнести речь. Мальчик показал язык, но папа взял его за плечо.

— Пойдем, не нужно слишком много смеяться даже над смешными людьми. Тем более, что наш заказчик часто говорит дельные вещи. Например, он прав, когда говорит, что не у каждого, кто носит красивые ботинки, целые носки, — ты сам это видел, и не под каждой красивой прической — умная голова.

— Да, конечно! Если видишь, например, голубей, — и маленький стекольщик поднял голову, — разве нельзя сказать: «Посмотрите на этих жирных лентяев, которые только и умеют, что разносить микробов!»

— А что ты думаешь, он сказал бы про славных рыцарей?

— В своих латах они похожи на никелированные чайники.

— И я уверен, — продолжал большой стекольщик, — что он назвал бы их последними трубочистами, потому что они никогда не мыли рук.

— И этими грязными руками они поднимали платки, которые бросали им на турнирах прекрасные дамы!!! — воскликнул маленький стекольщик.

— Да, малыш. В те времена еще не обязательно было мыть руки каждый день. Но, я уверен, перед тем, как поднять платок прекрасной дамы, они все-таки вытирали руки о штаны. Но не стоит придавать всему этому слишком большое значение. Мне кажется, в городе стало бы намного скучнее без голубей, а к рыцарям не стоит относиться плохо только потому, что они не мыли руки. В конце концов, подкладка — еще не весь пиджак, а двойка не означает еще, что школьник глуп.

— Тем более, — заключил маленький стекольщик, — что еще неизвестно, что лучше — пятерка или кол.

ВРАГИ ВСЕГДА ГОТОВЯТ ВОЙНУ

— Запомни, сынок, — сказал папа-стекольщик возле дома с высоким забором, — дом, в котором живет этот наш заказчик, называется штаб-квартирой. И не забудь: если генерал что-нибудь тебе прикажет, надо отвечать «слушаюсь». А если ты сам хочешь сказать что-нибудь генералу, начинать нужно так: «Разрешите спросить, мой генерал» или «Имею честь доложить, мой генерал». Да, чуть не упустил, вместо слова «слушаюсь», можно ответить: «Готов умереть, мой генерал!» Умирать тебе не придется, но генералы любят, чтобы так говорили. И закрывали бы при этом глаза.

— Будто умерли, да?

— Будто.

— Готов умереть, мой генерал! — сказал маленький стекольщик, зажмурившись. — Так?

— Так.

У ворот штаб-квартиры генерала стояла огромная пушка. Дуло ее было заткнуто цветочным горшком, а рядом стоял одноногий часовой в мундире с блестящими пуговицами. Бесхвостый бульдог у ноги часового терзал на своей груди блох.

— Добрый день, — сказал большой стекольщик.

— Здравия желаю, — ответил часовой. — Сегодня, действительно, добрый день, — сказал одноногий гренадер, доставая из-за обшлага рукава большой платок. — Сегодня, друг, годовщина славной битвы при Фурпуре. Эх, какое это было сражение! Пули сыпались дождем, а бомбы летели градом. О, их пушкари не давали промаха! Но мы держались молодцом. Пряжки наших ремней блестели. На начищенные ружья любо было смотреть. И мы, — голос старого солдата помолодел, — выпячивали и выпячивали грудь и кричали: «Ура! Ура! Ура!» — до тех пор, пока наш противник не обратился в бегство. В этот день мне отхватило ногу. Славное было сражение! Никогда не забуду тот день! Не будь сражения, мне не носить бы эту красивую медаль. — Солдат потрогал медаль на груди. — Проводи их, капрал, — сказал солдат бульдогу.

— Гав-гав, — рявкнул бульдог и побежал впереди стекольщиков.

В штаб-квартире на каждом шагу висели сабли и седла, а с потолка спускались очень красивые, но закопченные и дырявые знамена. Видно, было некому их залатать и прокипятить в щелоке.

Маленький стекольщик зазевался и не заметил, как перед ним оказались пышные, вверх загнутые усы.

— Здорово, молодцы! — вылетело из усов.

— Здравия желаем, господин генерал, — сказал большой стекольщик.

Грудь у господина генерала была выгнута так, что он, наверно, никогда не видел своих сияющих сапог. Но зато он мог обозревать свои орденские ленточки. Их было так много, что в первую минуту казалось, какой-то шутник наклеил на мундир генерала, пока он спал, бордюр от обоев.

— Располагайтесь на бивуак и ждите распоряжений.

Генерал вышел. Большой стекольщик присел на корточки и вытащил курительную трубку, а мальчик тотчас оказался у стены, где висели пугачи и кинжалы, потом — у карт, испещренных воинственными стрелами, потом — у бомбы, — на бомбу генерал вешал свою красивую фуражку.

— Папа, — сказал маленький стекольщик, — а почему на экзамене ты не спрашивал меня про войну?

— Я знаю, малыш, что в войнах ты разбираешься больше, чем я. Каждый настоящий мальчик — в душе генерал и хорошо понимает толк в сражениях.

На столе зазвонил телефон. Большой стекольщик снял трубку и услышал:

— Первый, первый, как слышите меня? Проверяю: раз, два, три, два, один… Прием.

— Я вас слышу, прекрасный генерал, то есть прекрасно слышу, господин генерал. Но вы все-таки говорите громче, потому что слишком плотно прикрыли дверь.

— Выслать связного! — послышалась в трубке команда.

— Мой маленький помощник сейчас будет у вас.

— Папа, ведь надо говорить: слушаюсь!

— Ах, я совсем запамятовал, но ничего.

Маленький стекольщик высунул нос за дверь. В соседней комнате господин генерал стучал карандашом по карте и напевал в усы:

— Бум-бум-бум, бум-бум-бум, мы идем наобум… А, вестовой, подойди-ка, милейший!

— Слушаюсь! — сказал мальчик. И хотя он никогда не был на войне, он понял, что теперь в самый раз выпятить грудь, как у генерала.

Генерал взял листок бумаги и написал несколько слов.

— Я бы мог передать приказ по телефону, но противник, — генерал снизил голос и кивнул на окно, — может перерезать провода или подслушать. У военных всегда перерезают провода и подслушивают. Ясно?

Теперь маленький стекольщик решил, что наступил самый момент сказать:

— Готов умереть, мой генерал!

— Мы никогда не должны забывать поучительную историю, которая случилась со славным фельдмаршалом Рольмопсом в битве за старую пекарню. Фельдмаршал Рольмопс передавал приказы по телефону, не зная, что на другом конце провода трубку держал, кто?..

— Господин часовщик! — тотчас ответил мальчик, который сразу понял, что генералам нужно отвечать быстро и не раздумывая. — Ну, тот, который живет в нашем доме и ходит гулять только со своей мамой… Нет? Тогда господин скептик. Он обязательно бы взял трубку и рассмеялся бы на всю войну.

— Ты прав. Да, он захохотал. Но это был не тот господин, которого вы, милейший, назвали. Это был фельдмаршал вражеской армии Монпансье. Он подслушал приказы Рольмопса — захохотал и бросил вперед полки, чтобы рассмеяться еще сильнее, но уже в лицо пленному противнику, который еще звонил и спрашивал, что?..

— Если у него не было часов, он спрашивал, сколько времени.

— Он спрашивал, кто смеет смеяться над его приказами. Для чего? А для того, чтобы посадить весельчака на гауптвахту. А зачем? Чтобы кормить блох. Понятно? А теперь, как говорил генерал Суфле, действуйте.

— Папа, вот тут приказ, — сказал мальчик, возвращаясь к отцу, держа, сам не зная почему, свою суконную шляпу на локте.

Большой стекольщик докурил трубку и прочел:

— Квадрат УАР 322. Пр. вед. бегл. огн. Нос. фил. за реш.

— Я ничего не понял, — удрученно сказал маленький стекольщик.

— Я тоже, — ответил большой, — но я знаю, нам предстоит какая-нибудь пустяковая работа, с которой мы справимся в два счета.

— Но что это за цифры? И бегл. огн.?

— Это, малыш, шифр. Шифром пишут для того, чтобы никто не мог понять, что написано. Но генералы никогда не придумают такого, что нельзя было бы разгадать. Мне кажется, кое о чем я уже догадываюсь… УАР — это, пожалуй, Арьергардная улица. Дом генерала на Арьергардной улице! Раньше она называлась иначе. Но когда генерал уходил в отставку, наш добрый король приказал ее назвать в честь генерала — Арьергардной. Генерал всегда на войне стоял в арьергарде, то есть позади армии. Но королевской армии часто приходилось отступать, и те, кто был позади, оказывались впереди. И поэтому наш заказчик — самый прославленный и самый изрешеченный пулями, штыками, пиками, шпагами генерал в королевстве.

— Папа, а не значит ли цифра три номер дома?

— Молодец, — похвалил сына отец, — я же говорил, что мы сумеем справиться с шифром в два счета. Дом три как раз напротив генеральского дома. А цифра два — это второй этаж.

— А что значит вторая двойка?

— Тут-то просто! Второе окно, если считать по часовой стрелке.

— А почему по часовой?

— Генералы в нашем королевстве всегда считают по часовой стрелке, чтобы не забыть, откуда надо считать.

— Мне кажется, — воскликнул маленький стекольщик, — я вижу «фил», только не понимаю дальше.

Из второго окна, если считать по часовой стрелке, на втором этаже дома, стоящего напротив генеральской штаб-квартиры, высовывалась голова. Она была такой большой, что было непонятно, как она могла пролезть в такую узкую форточку.

— Привет, генерал! — кричал сосед генерала на всю улицу. — Так вы сможете поставить яйцо на попа, не разбив его?!

— Вы видите! — в комнату вбежал генерал. — Проклятый философишка! Пятый год, каждый день он мне задает по утрам этот дурацкий вопрос. Мне, кавалеру ордена «Не умом, а храбростью», мне, кавалеру медали «Вкопанному, как столб» и так далее и тому подобное! В битве с карамелями, когда пули сыпались градом, а бомбы, как дождь, я стоял в каре, как статуя. Нет, я не спрашивал, почему я стою здесь и почему бомбы и пули сыпятся градом. И, если мне прикажет король, я расшибу все яйца королевства, но они будут у меня стоять — и не шелохнутся! Вы можете, милейший, вашим замечательным стеклорезом начертить на стеклах нечто… э… э… похожее на решетку? Когда я буду видеть эту физиономию через решетку, я смогу спокойно ждать, когда наступит время новых больших и прекрасных сражений. Мой отец, славный полководец Драже, любил говорить: «В королевстве всегда должно быть место, где можно говорить, что угодно, и это место — за решеткой».

Папа-стекольщик вытащил из футляра алмаз и принялся за работу.

— А наш учитель любит говорить так, — сказал маленький стекольщик, — «болтайте, что угодно, но только на перемене».

— Ваш учитель — мудрый господин. У каждого должно быть место в строю. Не будь я генералом, я стал бы учителем, хотя учителя и не носят такую красивую форму…

— Вы совершенно правы, генерал, — сказал большой стекольщик, — но я думаю так: зачем мыть чашки вечером, если утром из них будешь пить.

— Повторите, мой друг, — попросил генерал.

— Я к тому, — сказал папа-стекольщик, — что если посадить за решетку всех, кто умеет говорить о чем угодно, то все равно их придется потом выпустить. Потому что всем станет интересно, что они там говорят.

— Не понял, но мнение ваше уважаю…

— Это же очень просто, мой генерал, — сказал мальчик. — Вот наш учитель. Выгонит учеников за дверь, а потом говорит: «Интересно, о чем там сейчас болтают эти шалопаи?» И посылает шпиона подслушать.

— Да, друзья, у вас нет с собой куриного яйца? Я бы вам показал, как Колумб поставил его на попа, и оно не двинулось.

— Готов умереть, мой генерал, — сказал маленький стекольщик. — Хотите, я достану вам воронье?

— Отставить! Когда нас учили на генералов, говорили так: «Полководец берет в руки куриное яйцо» и так далее. Остальное я вам покажу.

— Конечно, не курицам же показывать этот фокус, — сказал мальчик.

— Куры — не стратеги, — сказал папа-стекольщик.

— Куры — даже не птицы, — сказал генерал.

— Но, позвольте доложить, господин генерал, — у меня все готово. — И большой стекольщик отступил от окна в сторону. Нельзя сказать, что, после того как стекольщик расчертил алмазом стекла на квадраты, это стало сильно похоже на решетку. Но генералу новый вид окна очень понравился.

— Отлично, дорогой! — генерал захохотал. — Пусть этот философишка теперь задает мне свою дурацкую задачу! Прекрасный вид! Капрал, принеси мне, пожалуйста, пенсионную сумку!

Бульдог тотчас выполнил приказание генерала. Но напрасно генерал опускал руку в сумку — она была пуста.

— Я очень сожалею, друзья, но армии всегда не хватает денег… Я выношу вам благодарность. А главное, выше держите подбородок и веселее смотрите в будущее. Так любил говорить фельдмаршал Пюре. Нужна лишь превосходная война, и какое великолепное наступит время! — И генерал, подмигивая, запел:

Вы сможете увидеть дальние вражеские страны. Почетные инвалиды будут по вечерам беззаботно сидеть на скамеечках и получать пенсию. А когда еще так славно хоронят — с салютом! Ты, маленький стекольщик, станешь тамбур-мажором. И наступит время, когда противник окружит нас. Пули будут сыпаться дождем, а бомбы — градом. Враг закричит: «Сдавайтесь, ослы!» И тогда ты поднимешь славное королевское знамя и пойдешь врагу навстречу. Дрогнут грубияны, когда увидят мальчика-героя. Сто пуль вонзятся в тебя, но ты будешь идти вперед, пока не остановится твое смелое сердце. Подкрепление будет спешить на помощь, но подкрепление всегда опаздывает. Старые гренадеры увидят тебя, лежащего со знаменем в руках в назидание потомкам. У меня слезы наворачиваются на глаза, когда вижу перед собой почетный эскорт, сопровождающий пушечный лафет: героев всегда хоронят на лафетах. Войска идут с приспущенными знаменами, офицеры — с обнаженными палашами, с интервалом в три шага. Справа и слева — барабанщики. Дробь: «Внимание все!»… А теперь скажу вам по секрету: противник всегда готовит войну. А в память о нашей встрече возьмите эту книгу. Ее мне подарил генерал Транже. Он понимает толк в книгах.

— Спасибо, генерал, — сказал папа-стекольщик. — Правда, я редко читаю книги. Я думаю так: пока писатель напишет: «Белый снег сверкал на солнце, как чисто вылизанная тарелка», и пока я прочту в книге это место, снег тот давно уже растаял. Во всяком случае, мне не приходилось видеть снега, который сверкал бы, как чисто вылизанная тарелка. Но я вижу, переплет книги делал хороший мастер. Мне кажется, что эта книга стоит наваристой свиной ножки. За это я могу ручаться. До свидания, господин генерал!

— Выше нос, молодцы! Не проговоритесь о том, что я вам сказал по секрету: враги всегда готовят войну.

Большой и маленький стекольщики прошли мимо старого гренадера, который еще не вытер всех слез воспоминаний о славном сражении при Фурпуре.

У книги, подаренной стекольщикам генералом, было очень длинное название: «Как разбогатеть в два счета, и что любят есть богачи».

КТО ТАКИЕ КОРОЛЕВСКИЕ ФИЛОСОФЫ?

Большой стекольщик нес на плече ящик со стеклом, мальчик под мышкой — книгу.

— Папа, кто такие королевские философы? — спросил мальчик.

Папа-стекольщик подумал и сказал:

— Они знают то, что не знает никто. Это, наверно, самые умные люди. Они такие умные, что могут разговаривать только сами с собой или друг с другом. Они всегда спорят. Один, например, говорит: все идет по кругу, а другой — нет, по квадрату.

— Как по кругу? Как по квадрату? И это очень смешно, как это можно разговаривать самому с собой! Я ни разу не видел, чтобы кот стал выть сам на себя, а потом сам себя загнал бы на дерево.

— А все же это так, мой мальчик. Я же тебе сказал, что философы невероятно умные люди. А почему ты думаешь, что нельзя самому спорить с собой? Это очень просто. Например, я послал тебя с кувшином за молоком, и вот ты идешь по улице.

— Хорошо, и вот я иду.

— А почему бы тебе не сказать самому себе: «Самое хорошее на свете занятие — это играть в лото». И почему бы тебе самому себе не ответить: «В лото играют только лентяи, которые ни на что не способны, кроме как ожидать, когда им попадет хорошая фишка». — «Вы сами, любезный, порядочный лентяй, — скажешь ты в ответ, — только глупый человек может обругать эту прекрасную, занимательную игру». — «Я — лентяй, — скажешь ты сам себе. — Если я лентяй, то вы… М-ммм… Бурундук». — «А вы клоун!» — «А вы… м-м…»

— Рохля! — пришел на помощь папе мальчик.

— Ты хочешь назвать себя рохлей?

— Папа, я никому не позволю назвать себя рохлей.

— Но ты уже назвал себя бурундуком, клоуном…

— Я?..

— Конечно, ведь мы начали с того, что ты отправился с кувшином за молоком и сказал себе: «Самое хорошее на свете — играть в лото». И потом неплохо ответил: «В лото играют только лентяи…» Ты теперь понял, как можно поспорить самому с собой? Разве тебе не приходилось видеть: идут по улице люди, сами себе улыбаются, размахивают руками и иногда себе говорят: «Я — порядочный осел» или «Нет, только один я в королевстве умею шить порядочные брюки!»

— Но я все равно не буду оскорблять себя как попало. Этого еще не хватало!

— Ты этого можешь и не делать, но философы все равно будут спорить сами с собой. Кот никогда сам себя не загонит на дерево. Но я, например, много раз видел, как котенок играл со своим хвостом и неплохо проводил время… Однако я сказал тебе не все. Есть философы, которые думают, что все идет по ступенькам, только одни считают — по ступенькам вверх, другие — по ступенькам вниз. Но самые мудрые говорят, что ничто не вертится, ничего не поднимается и не опускается, и вообще ничего нет.

— Как ничего? Ни кошек, ни шляп, ни сыра?..

— Да, ничего, — я так слышал. Ты, может быть, когда-нибудь встретишь на улице господина с палкой и в старинных башмаках с бантами. Вот уже сорок лет он говорит: «Я ничего не знаю»… И нет никого, кто мог бы ему доказать, что он что-то знает. Встретиться с ним из-за океана специально приплывал другой знаменитый философ. Два месяца он говорил нашему мудрецу: «Я знаю все!» А наш: «А я — ничего».

— И кто победил? — спросил мальчик.

— Я думаю, что наш. Что бы там ни говорил философ из-за океана, но, как закрепить стекло, чтобы оно не упало от первого ветра, он все-таки не знает.

— Это еще что! Пусть мне на голову упадет штукатурка, но он не знает, что у меня сейчас чешется нога. И я не согласен с философом, который говорит: «Ничего нет». И пусть нас не будет, вот нет нас, но все-таки девочка с музыкальным слухом есть и будет обязательно играть на рояле.

— И потом, я думаю так, — сказал папа-стекольщик, закуривая трубку. Он всегда закуривал, когда задумывался, и поэтому мальчик, когда был совсем маленький, считал, что трубка думала за папу. — Я думаю так, — продолжил папа: — Если идти все время прямо, перед носом в конце концов окажется яма. Если идти все время по кругу, то обязательно придешь туда, откуда вышел. А если идти все время по ступенькам вверх или вниз — где-нибудь придется остановиться… Все, сын, зависит от того, что мы хотим. Мы сейчас пойдем по кругу и прямо, по квадрату и по ступенькам, но сумеем добраться до нашего дома.

— Конечно. Было бы очень смешно, если бы мы ходили вокруг своего дома. Или прошли бы на чердак мимо нашей двери. Даже бабушка Кхем вышла бы на лестницу посмеяться над нами. А самое главное, чтобы эти самые умные люди не сбили нас с толку.

— Это ты хорошо сказал. А теперь нам нужно найти господина, который любит читать книги про прошлогодний снег.

ПРИДУМАЙТЕ НАЗВАНИЕ ГЛАВЫ САМИ

— Зачем? — спросил маленький стекольщик. Он не знал, что началась новая глава, и этим вопросом сразу же запутал читателя.

Но главы придумывают писатели, на самом же деле никаких глав нет — большой стекольщик как шел с ящиком на плече, так и продолжал идти, размышляя о битвах и о философах, и о многом другом, потому что стоит однажды не подумать от завтрака до ужина, и в голове будет такой беспорядок, как будто там целый день играл котенок. Поэтому большой стекольщик сразу понял вопрос сына.

— Ты спрашиваешь, зачем нам нужен господин, читающий книги про прошлогодний снег? Если, малыш, мы его не встретим, то сегодня нам придется вечером пить кофе без сахара, а мясник не предложит нам в лавке славную свиную ножку.

— Я не люблю господина мясника, — сказал маленький стекольщик. — Он каждую ножку расхваливает так, как сам поросенок не стал бы ее расхваливать.

— Ты напрасно, мой мальчик, плохо относишься к господину мяснику. Ему и вправду нравятся все ножки. Он съел бы их сам, но, бедняга, стал такой толстый, что уже два раза ему пришлось расширять двери в своем доме. Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы мы остались без ужина. Людям, которые остаются без ужина, всю ночь снится, как они намазывают хлеб маслом, пекут в духовке пирог или отрезают от него лакомый кусочек… но никак не могут приступить к делу. Разве ты хочешь всю ночь резать свиную ножку, но так ее и не попробовать? Но все будет в порядке. В королевстве всегда можно найти господина, который хочет все знать про прошлогодний снег.

Папа-стекольщик остановился на перекрестке и поставил ящик на тротуар.

— Ну-ка, малыш, дай мне книгу! Как она называется? «Как раз-бо-га-теть в два счета, и что едят богачи» — прочел он. — Здесь, наверно, рассказывается о том, как можно было разбогатеть в прошлом году и поужинать в позапрошлом.

Большой стекольщик держал книгу так, чтобы каждый видел, какой у нее замечательный переплет, и по-дружески подмигнул проходившему господину.

Господин взглянул на книжку и покачал головой. Папа-стекольщик подмигнул другому прохожему. Прохожий остановился, вслух прочел название, и через секунду вокруг стекольщиков собралась целая толпа, Стоял такой шум, что трудно было что-либо расслышать.

— Мясорубка! — сказал один господин.

— Глобус! — сказал другой.

— Перо страуса с футляром! — сказал третий.

— Меняю шило на мыло! — сказал четвертый.

— Мыло на мочалку! — сказал пятый.

— Прибью картину! — сказал шестой.

Маленький стекольщик вертел головой во все стороны, но не было вокруг никого, кто бы держал под мышкой свиную ножку или кулек сахара.

Тут появился господин полицейский. Пряжка его ремня горела огнем. Конец сабли волочился по земле. Все затихли, а господин полицейский посмотрел на книгу и сказал:

— Ночные туфли!

Папа-стекольщик отрицательно покачал головой. Даже маленький стекольщик понял, что ночные туфли можно надеть только после сытного ужина.

Седьмой господин сказал:

— Семечко ананаса!

— Барабан без палочек! — сказал восьмой.

— Научу говорить с французским акцентом, — сказал девятый. Но тут подъехал на лошади старший полицейский. Старшие полицейские всегда ездили по городу верхом. Он сказал:

— Приручу вашего слона.

— Сверло на восемнадцать! — услышал маленький стекольщик, и тут папа-стекольщик улыбнулся и сказал: «Подходит!»

Стекольщик тотчас передал этому господину книгу «Как разбогатеть в два счета» и получил сверло, которым можно просверлить отверстие точно в восемнадцать миллиметров.

На броневике подъехал самый главный полицейский города. Он сказал: — Разве не интересно взглянуть на план тайного подземного хода в тюрьму, в которой содержатся королевские преступники?!

Пока он говорил это, папа-стекольщик успел поднять ящик на плечо и отправиться по своим делам дальше.

— Не отставай, — сказал он сыну. — Видишь угол? Как только мы завернем на другую улицу, мне можно будет закурить трубку, а тебе задать свои вопросы.

Рядом с ними шли господин с глобусом и господин, который сказал «прибью картину». Он нес молоток и большой гвоздь. Хотя они уже далеко ушли от перекрестка, слышно было, как главный полицейский спрашивал:

— А кто тут говорит с французским акцентом?

Наконец они свернули за угол. Папа-стекольщик стал набивать трубку, а мальчик сказал:

— Папа, у меня к тебе вопрос. Я не понял, зачем нам сверло на восемнадцать миллиметров?

— Сверло мы отнесем господину аптекарю, который за это сверло поставит пиявки точильщику ножей.

— Пиявки точильщику?

— Да, малыш. В прошлом году мы вместе с ним были в парикмахерской, и он мне сказал, что становится очень добрым человеком, — стоит только подержать на груди пиявки. Самое интересное начинается потом: господин точильщик в награду за пиявки наточит ножи господину мяснику, а тот попробует нож на палец и скажет: «Так какую вам отрезать свиную ножку?»

— Но скажи, пожалуйста, зачем сверло понадобилось господину аптекарю?

— На этот вопрос тебе ответит господин аптекарь. Попроси его вежливо, и он расскажет лучше, чем я.

Стекольщики подошли к аптеке. Папа-стекольщик дернул за веревку звонка. Дверь открыл господин в белом халате.

Это и был тот аптекарь, который ставил пиявки, градусники, разводил в бутылках порошки и настаивал травы, которые растут летом у каждого забора. Маленький стекольщик спросил:

— Господин королевский аптекарь, если вам нетрудно, скажите, пожалуйста, зачем вам сверло, которое делает дырки ровно на восемнадцать миллиметров?

— Мне нужно сверло?! Да, оно мне нужно, как грудному младенцу пенсне, как тебе, уважаемый мальчуган, грелка. Я это сверло сегодня же отдам самому большому лентяю на свете — сторожу городского сада. Ночью он спит, а днем ловит для меня в пруду пиявки.

— А зачем сверло такому большому лентяю? — спросил маленький стекольщик.

— Он отнесет его старушке, которая будит сторожа по утрам. Старушка передаст сверло господину кузнецу, который каждый день делает ей спицы, потому что она их каждый день теряет. Кузнец сменяет сверло на канарейку — он очень любит пение птиц. А господин птицелов пустит сверло в ход: он давно хочет просверлить во дворце дырку, чтобы можно было увидеть, наконец, нашего славного доброго короля и его фрейлин. Он разрешит заглядывать в нее всем, кто заплатит за это два сантима. На эти сантимы он каждый день может покупать пиво и сидеть в таверне — смотреть, как по улицам едут трамваи, прохожие друг другу кланяются и наступают друг другу на ноги и как заходит солнце за главную башню королевского дворца. Но я, как королевский аптекарь, обязан сообщить о намерении господина птицелова охране его величества. Но господин кузнец — старый друг господина птицелова. Он, конечно, предупредит его: первый, кто придет посмотреть в дырку, — будет переодетый сыщик. Теперь ты всё понял, сын замечательного отца?

Потом всё было быстро, как в кино. Господин аптекарь поставил пиявки на грудь господину точильщику. Господин точильщик, уже добрый, побежал к господину мяснику. Искры так и посыпались с точильного камня разноцветным снопом. Господин мясник получил сияющий нож и в одно мгновение отрезал великолепную свиную ножку.

Если все поступили бы так быстро: господин сторож, бабушка, которая никогда не спит, господин кузнец и птицелов, то уже вечером во дворце должна была появиться дырка ровно на восемнадцать миллиметров. И каждый, кто не пожалеет два сантима, сможет заглянуть во дворец. Если, конечно, первым к дырке не подойдет главный сыщик города и не скажет птицелову: «Вы арестованы!»

СВИНУЮ НОЖКУ МОЖНО ВСЕГДА ОБМЕНЯТЬ НА ДРУГА

Наступил вечер. Жители города вышли на улицы. Перед сном очень важно подышать свежим воздухом. Папы и мамы везли малышей в колясках, а взрослые дети катили престарелых родителей в креслах на колесиках. Из окон доносился запах кофе и поджаренного хлеба.

Маленькому стекольщику показалось, что у его папы слишком большой нос, и он улыбнулся. А папа-стекольщик думал: много дней он прожил на свете, но каждый из них все-таки кончается хорошо. С ними был полегчавший за день ящик и наваристая свиная ножка.

Дом стекольщиков был совсем близок, когда они услышали разговор:

— Папа, а почему ты ничего не читаешь про солянку, настоящую солянку с колбасой, ветчиной и яйцом?

Это говорил мальчик, который держал под мышкой рваный мяч, тот рваный мяч, каким может играть сразу вся улица.

— И про крендели, крендели с маком?

Это уже говорила девочка с заколотой в волосы ромашкой.

— Про крендели слушай сама, — сказал мальчик, — лучше про орехи. Про те орехи, которые нам раздавала принцесса в позапрошлом году.

Большой и маленький стекольщики остановились. Они увидели того самого господина, который обменял сверло на их книгу. Он сидел на ступеньках дома и держал ее на коленях. Мальчик, девочка и женщина в белом переднике — все заглядывали в книгу.

— Вы можете, наконец, помолчать! — рассердился господин.

— Но там есть, по крайней мере, про муку — самую обыкновенную муку, из которой в два счета можно приготовить блины, пироги, лапшу, булочки?.. — спросила госпожа.

— И про сахар, — добавила девочка.

— Вот, нашел! — воскликнул господин. — «Для того, чтобы разбогатеть, — прочел он, — во-первых, надо рано ложиться спать». Вы меня слушаете?

— Папа, это неинтересно, — сказала девочка.

— Дальше, пожалуйста, читай! — сказал мальчик.

— «И никогда не кладите деньги»… Не перебивайте!.. «Никогда не кладите деньги в верхние карманы»… Это какие верхние карманы? Вот эти! Видите! Сюда, — господин показал на карманы куртки, — сюда никогда нельзя класть деньги. А я, помнишь, дорогая, — сказал он госпоже, — именно сюда всегда клал деньги.

— Какие деньги, милый! Я не помню, когда вообще у нас были деньги.

— Это, во-первых, — сказал мальчик. — А во-вторых, я не помню, когда мы обедали. Наверно, в те времена, когда солнце садилось чуть правее королевской башни.

— Вы лучше послушайте, что тут написано: «Никогда не давайте деньги детям». Понятно?! Умереть мне на рассвете, но больше не дам вам ни сантима.

— Неужели там не написано, как можно достать самую обыкновенную наваристую свиную ножку? — сказала госпожа грустно.

— Извините, что я говорю неправду, — сказал большой стекольщик, опуская ящик на землю, — но в самом конце этой книги сказано, что эту книгу всегда можно обменять на ту самую ножку, о которой вы, госпожа, только что упомянули. Вот на такую! А ну-ка, малыш, разверни обертку и покажи, на какую ножку всегда можно обменять эту книгу.

— Какая прелесть! — воскликнула женщина, как только маленький стекольщик развернул бумагу.

— Чудо! — сказала девочка и, как ее мама, потрогала ножку пальчиками.

— Я, на вашем месте, не стал бы менять такую ногу на эту дурацкую книгу, — сказал мальчик с рваным мячом.

— Вы не шутите? — спросил господин папу-стекольщика.

— Нисколько! — ответил большой стекольщик.

— Только вы не подумайте, — сказал господин, — что от бессистемного питания я все перестал понимать. Я все понимаю. Но мои дети голодны, а супруга любит вечером заняться чем-нибудь у плиты. Вы помогли мне в нелегкую минуту, и я не забуду вас, мой друг. Вот вам моя рука.

— Я очень рад нашему знакомству, — сказал большой стекольщик.

— Спасибо, — сказал господин. — По правде говоря, мне кажется, эту книгу надо читать на сытый желудок.

— Совершенно верно, — сказал папа-стекольщик. — И обязательно летом, после снежной зимы.

— Да, да, после снежной зимы, после обеда, лежа на солнцепеке. Я живу в этом доме, мой друг. Мы вышли на улицу, потому что у нас в лампе вышел керосин. В ближайшее воскресенье я жду вас в гости. Моя девочка разожжет вам трубку. Мой сын покажет вашему сыну замечательную коллекцию засушенных тараканов. А жена расскажет, что делается на нашей улице.

— Спасибо за приглашение, — сказал папа-стекольщик. — Спокойной ночи вашей семье.

— Спокойной ночи, — сказали господин и госпожа. Девочка сделала книксен, а мальчик так поддал свой рваный мяч, что он взлетел выше крыши. Через две секунды было уже слышно, как госпожа говорила: «Доченька, принеси мне воды! Сын, разожги плиту!»

— Папа, — спросил маленький стекольщик, когда господин еще раз пожал руку и ему, и папе и вошел в дом. — Почему ты не взял взамен даже книгу про прошлогодний снег?

— А ты, малыш, разве ничего не заметил? — удивился папа.

— Нет.

— Неужели, в самом деле, ничего?

— Ничего…

— Но ты видел, как я отдал ножку?

— Конечно.

— А что мы получили взамен?

Маленький стекольщик посмотрел на отца, но у отца ничего не было ни в руках, ни под мышкой.

— У нас с тобой, мой сын, теперь есть друг, хороший друг. И мне кажется, тебе будет интересно посмотреть на эту замечательную коллекцию тараканов?

— Но теперь нам будет всю ночь сниться свиная ножка?

— А я думаю, что нет. Нам приснится наш новый друг. А это совсем другое. Это совсем другое. Ты понимаешь, это совсем-совсем другое.

Так, между прочим, и получилось. Во всяком случае, когда лохматое страшилище ночью вылезло из-под стола и сказало маленькому стекольщику: «Ты видишь, какие у меня зубы?» — вдруг, откуда ни возьмись, появился человек со сверлом и так замахнулся на страшилище, что оно сразу улыбнулось всей своей пилой и сказало: «Извините, что я такое невоспитанное».

ЦИРК, ЛОШАДИ, КОЛЬЧУГИ, ПИЯВКИ, СЕРА ТОЖЕ НЕ ПОВРЕДИТ

Маленький стекольщик прибежал с улицы. Шляпа на боку, карманы оттопырились от гаек, пробок, проволоки. Все это может пригодиться, правда, не знаешь когда.

— Папа, — сказал он, — золотых рыбок в фонтане на королевской площади забывают кормить. Они перестали плескаться — смотрят на небо и ждут, когда про них вспомнят. Мы с Виолой решили собрать крошки и навестить их.

— Хорошо, дети. Но не забывайте правильно переходить улицы. Послушайте заодно, что говорил на Тайном совете наш уважаемый заказчик — королевский историк. Я надеюсь, мой мальчик, если пойдет дождь, ты куртку обязательно отдашь девочке.

— А как же! Я уже давно жду дождя. Папа, а что такое Тайный совет? Ты никогда про Тайный совет не рассказывал.

Папа-стекольщик отодвинул свисток кофейника, который почему-то сегодня не засвистел, и ответил так:

— Я бы мог тебе сказать, что в Тайном совете королевства заседают самые умные люди, но это было бы неправдой. Все знают, там есть один очень хвастливый человек. Каждый день он натягивает поперек улицы веревку и на ней развешивает бархатные камзолы, плюшевые панталоны, шляпы со страусиными перьями, хотя даже твой дед не помнил, когда их намочил дождь. Может быть, Тайный совет — это самые честные люди королевства? Но и это не так. Один член Тайного совета, уходя из гостей, обязательно положит в портфель коврик для вытирания ног или вывернет в прихожей лампочку и спрячет под парик. Там есть храбрые люди, которые не побоятся пройти по черной лестнице ночью. Но один министр такой пугливый, что спит между двумя телохранителями. Один из них целится из пугача в окно, а другой — в дверь. Как и всюду, там, мой мальчик, есть люди с добрым сердцем, они стараются помогать другим. Ведь не только рыбам приходится смотреть на небо — иногда и люди смотрят и ждут, когда появится суп с пельменями или сандалии, в которых можно выйти на улицу.

— Папа, а что же делает господин с плохим, никуда не годным сердцем? Вместо супа он посылает салфетки? Ну, те салфетки, которыми вытирают губы после обеда?

— Нет. Его обязанность — помогать горожанам, у которых потерялись кошки, собаки, мартышки. Этот господин должен звонить в полицию и строго говорить: «Найдите немедленно дога с белым пятном и ехидными глазами!» Или: «Потерялась пушистая белая кошечка. Любит лазать по занавескам». Каждый день у кабинета этого члена Тайного совета выстраивается длинная очередь. А как поступает этот господин! Он на цыпочках выходит из кабинета через вторую дверь и сам к себе занимает очередь. И ругается, и кричит: «Сколько можно ждать, сколько можно стоять в очереди! О, моя бедная мартышка. Она тоскует где-нибудь одиноко на дереве, голодная и грустная». Как видишь, мой сын, ты задал мне непростой вопрос. Нельзя сказать, что это самые умные, честные, самые смелые и сердечные люди. Но я не ошибусь, если скажу: члены Тайного совета — самые важные люди в королевстве.

— Но что они делают тайно?

— Очень просто: они хотят, тайно ото всех, всех сделать счастливыми. И чтобы наш король, наконец, улыбнулся.

— Улыбнулся тайно от всех?

— Нет, чтобы он вышел на балкон и его улыбку все увидели. А теперь, малыш, тебе пора идти, золотые рыбки давно ждут вас. Есть дело и у меня, что-то случилось со свистком нашего кофейника.

— В нем, наверно, застрял пар, — сказал маленький стекольщик. — Но у меня есть проволочка. Возьми.

— Спасибо, сын. Проволока мне обязательно пригодится. А теперь иди.

— До ужина, папа!

Маленький стекольщик сказал Виоле, что он не собирается переходить улицу где попало, и взял ее за руку. Потом по секрету сообщил, что такое Тайный совет: это ужасно важные люди в больших париках, в которых они прячут электрические лампочки. Но когда он рассказывал Виоле про дырку на восемнадцать миллиметров во дворце, он ничего не прибавил.

Мальчику очень хотелось заглянуть во дворец — увидеть короля и фрейлин.

— Как жаль, — сказал он девочке, — что у нас нет двух сантимов!

— Как жаль, что нет дождя, — девочка взглянула на небо.

— Мне тоже, — маленький стекольщик выгнул грудь.

На всех скамейках сидели горожане. Они делали вид, будто бы играют в лото, вяжут носки и разговаривают. На самом деле, все хотели знать, о чем говорил на тайном-претайном совете господин королевский историк. Они передавали слухи.

Дети остановились возле мальчика, который будто бы привязывал консервную банку к хвосту кота, на боку которого мелом было написано «метеор».

— Вы не расскажете нам, мальчик, о чем говорил господин королевский историк?

— Тише! Тише! Можно подумать, что вы никогда не играли в шпионов. А может быть, вы и есть настоящие шпионы? — мальчик подозрительно посмотрел на маленького стекольщика и Виолу. — Кстати, все шпионки красивые.

— Мы не шпионы, — сказал маленький стекольщик. — Шпионы ходят в темных очках и прицепляют бороду тестом.

— Шпионы не умеют играть на рояле, — добавила девочка с музыкальным слухом и быстро-быстро заработала пальчиками.

— Это правда, — сказал мальчик, наконец приладив банку, — тогда слушайте. Королевский историк сказал: куда делись «более удобные лошади»? А потом: надо в цирк пускать всех, кто принесет какую-нибудь рухлядь — старый шкаф или этажерку… Одним словом, хорошие новости, — подмигнул мальчик.

— У нас дома есть старая арфа, — сказала девочка. — Это «старинный инструмент» — так пишут в кроссвордах.

— Тащите в цирк этот инструмент из четырех букв.

— Я ничего не понял про более удобную лошадь, — сказал маленький стекольщик.

— А я — да, — ответил мальчик и многозначительно поднял палец.

— Но кота я все равно не стал бы мучить, — сказал стекольщик, — если даже он был бы шпион.

— А я разве мучаю? Пожалуйста, кот, гуляй! — сказал мальчик. Кот прыгнул — банка загремела. И через секунду кот исчез, непонятно в каком направлении.

— Я как будто бы мучил, — пояснил мальчик, — на самом деле меня послали в лавку за сельдереем. Видишь! — Мальчик подкинул и поймал сантим. — До встречи в цирке, как будто бы не шпионы!

Маленький стекольщик и Виола пошли дальше, обсуждая поведение мальчика.

Они увидели господина, выбивающего ковер. Он как будто бы колотил по ковру палкой. Пыль так и должна была лететь тучей. Но никакой тучи не было. Сразу было видно, что он слушает, что говорят горожане на другой стороне улицы.

— Мой папа, — сказал господину маленький стекольщик шепотом, — хочет узнать, что говорили там, — и показал на башню королевского дворца.

— Мальчик, — огорчился господин. — Разве можно об этом говорить друг другу на ухо? Все сразу подумают, что мы секретничаем. О секретах нужно говорить изо всей силы.

— Я ничего не понял про более удобных лошадей, — крикнул мальчик. — Самые удобные кони — это пони?

— Пони!.. «Где, скажите мне, настоящие герои в кольчугах и шлемах? Довольно покрываться славному оружию пылью в музеях! В кольчугах и шлемах, с мечами и шпагами заберемся в троянского коня, вместительного и удобного!» — Вот, что говорил, мальчик, королевский историк. — И господин снова принялся изо всех сил колотить ковер.

Маленький стекольщик хотел спросить о цирке, но решил разузнать о нем у какого-нибудь другого горожанина, потому что девочка с музыкальным слухом совершенно не выносила стука.

Проспект они перешли по всем правилам. Нужно было видеть, как они посмотрели сперва налево, а потом направо. Все, кто видел их, захлопали в ладоши. А одна госпожа послала им из окна воздушный поцелуй.

Теперь до королевской площади оставалось совсем немного.

Посреди тротуара на стуле сидел толстый парикмахер и как будто стриг ножницами ногти. Маленький стекольщик попросил его объяснить про героев, которые покрываются пылью в музеях, и про цирк.

— Ха, — сердито хмыкнул толстяк. — Скажите тому господину, который будто бы выбивает ковер, что он совершенно не умеет передавать слухи. Королевский историк, напротив, сказал, что героев у нас сколько угодно. Это, прежде всего, наш славный добрый король и его двоюродный брат. Кольчуги и шлемы им ничего не стоит надеть. Но им не хватает коней, более удобных и современных. А про цирк он сказал то, что много лет всем говорю я, — пора его разрыть и узнать, куда деваются лилипуты во время этих дурацких фокусов.

Но женщина, которая как будто бы катила детскую коляску, сказала, что господин королевский историк не стал бы говорить такую чушь. Для этого у него слишком мало времени.

— Скоро, дети, будет большая настоящая война, и господин историк посоветовал уже сейчас купить в аптеке пилюли, мази, примочки и немного серы — немного серы также не повредит. Скажите вашему отцу — пусть поторапливается, иначе в аптеке останутся лишь тощие голодные пиявки.

— Но вы ничего не сказали про лошадей!

— И про цирк!

Но женщина с коляской уже исчезла.

Маленький стекольщик вздохнул: «Нам не повредит спросить еще у кого-нибудь… А вот и королевский дворец!»

Виола вприпрыжку побежала к фонтану, где голодали всеми забытые рыбки. А мальчик, который, как мы знаем, никогда не терпел никаких неясностей, подошел к господину, как будто читающему газету на скамейке.

— Мне неудобно вас беспокоить, но мой папа просил… А я ничего не понял: старые шкафы, удобные лошади, пиявки, кольчуги, лилипуты, «немного серы не повредит»… разрыть цирк не повредит…

Господин улыбнулся, посадил мальчика рядом и вытащил из потайного кармашка маленький блокнотик.

— Слушай внимательно. — И господин прочел речь королевского историка.

«Я знаю, почему так грустен наш король. Потому что никто не творит историю, господа, почему у нас нет исторических героев, кроме его величества короля и членов королевской фамилии! Почему нет исторических событий? Где крестовые походы? Где нашествия? Где, спрашиваю я, варвары? Где троянский конь? Почему никто не открывает новые материки? Должны же быть неоткрытые материки?

Пройдите по улице — и вы не встретите ни одной баррикады!

Нельзя жить, господа, без истории! Что скажут о нас потомки?

Историческому герою интересно поговорить с другим историческим героем. А с кем может поговорить по душам наш добрый и славный король?!

Пора начать рытье под нашим цирком катакомб.

А разве нельзя организовать сожжение на кострах, четвертование, колесование?

Я предлагаю начать строительство баррикад. Все старые вещи — бочки, шкафы, сундуки, старинные музыкальные инструменты должны поступить в распоряжение строительства!

Что нам помешает открыть особые школы? В этих школах мы начнем подготовку Чингисханов, Робинзонов Крузо, Дон Кихотов, Магелланов и Васко де Гамов, Томов Сойеров и Карлов Великих.

Кто поверит, что королевские плотники не могут сделать троянского коня, при этом более современного, более удобного, более исторического, — и торжественно ввезти его в город!

А если наши дипломаты договорятся с соседними королевствами о нашествии — к этому времени мы построим стену вокруг города с башнями и тайными подземными ходами, подготовим горячую смолу с пятнадцатью процентами серы. Немного серы не повредит.

Каждый горожанин должен подумать об исторических поступках и начать открывать новые материки, составлять заговоры и публично выйти на главную площадь и, несмотря на пытки, например, утверждать: „А все-таки земля плоская, как стиральная доска“ или каждую речь начинать так: „Доколь ты, Каталина…“ и так далее.

Счастливо только то королевство, в котором исторического героя можно встретить на каждом углу. В счастливом королевстве король начинает улыбаться с восходом солнца. И даже ночью, во сне смеется несколько раз».

— Теперь вы все поняли, мальчик? — спросил господин.

— Да! Но, мне кажется, мой папа скажет так: «Зачем мыть чашки, если они давно уже вымыты. Или вы считаете, вымыть еще раз не повредит? То есть неплохо бы снова открыть Америку и снова вылить варварам на голову кипящую смолу с пятнадцатью процентами серы, если, конечно, варвары еще где-нибудь спасаются?»

— Вы очень умный мальчик, — сказал господин, который как будто бы читал газету. — Такой умный, что я ничего не понял про эти тарелки и про ту смолу, которую любят варвары. Я — самый обыкновенный шпион.

— Шпион! — обрадовался маленький стекольщик. Он никогда еще не видел настоящего шпиона. — Но раз вы шпион, вы должны знать, как надо передавать секреты — громко или шепотом. Лично мне кажется, что секреты нужно передавать не очень громко, но так, чтобы всё было всем слышно. Иначе получается какая-то белиберда.

— Мальчик, — обеспокоился господин, — никому не говори об этом, иначе никто не станет мне платить. Иметь прекрасные уши — и не получать за это ничего, разве так будет справедливо!

И только тут маленький стекольщик заметил, что уши у господина-шпиона действительно превосходные. Они были не меньше сачка, которым удобно ловить бабочек, и все время поворачивались то налево, то направо.

— Тише, — сказал шпион. — Сейчас начнет свое выступление господин философ. Одно враждебное государство очень интересуется, что он скажет Тайному совету.

«Я ЗНАЮ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ»

Виоле, разумеется, также было интересно знать, какие речи произносятся на королевском Тайном совете. Поэтому она вместе с маленьким стекольщиком подошла к широкой мраморной лестнице дворца, на каждой ступеньке которой стоял часовой с ружьем и саблей. Рядом с ними установил свой мольберт художник, который как будто бы рисовал море и белый пароход с красными трубами.

Вдруг часовой, стоящий на верху лестницы, повернул голову к часовому, стоящему на ступень ниже его, а этот часовой повернул голову к часовому, стоящему еще ниже: они передавали друг другу то, что говорили сейчас на заседании Тайного совета. Все знали, что сын господина часовщика работает во дворце капельдинером. Его задача как можно неподвижнее стоять у дверей Тайного совета во время заседания и передавать другим обо всем интересном, что там происходило.

И вот часовой, который стоял на самой последней ступеньке лестницы, прошептал тихо, но так, что его услышали и художник, который рисовал пароходу третью трубу, и Виола со стекольщиком, и, конечно, господин шпион с его бесподобными ушами:

— Министр финансов сказал, что сейчас, когда лучшие умы города накалены, как спирали электрической плитки, что предложите вы для блага его королевского величества?

— Уважаемые господа, — прошептал часовой.

— Уважаемые господа, — сказал художник и нарисовал пароходу четвертую трубу.

— Уважаемые господа, — сказала девочка с музыкальным слухом, поклонившись, наверно, точь-в-точь как господин философ на заседании Тайного совета. — Я когда-нибудь играл в карты, бросал бумажки мимо урны, писал на заборах? — продолжила девочка, то есть господин философ на заседании тайного совета.

— Нет, — сказал маленький стекольщик, который сразу понял, что ему предстоит сыграть роль министра финансов, — именно он председательствовал на Тайном заседании — задавал вопросы, звонил в колокольчик и пил из большого графина воду.

— Ссорился ли я когда-нибудь с соседями из-за того, что их сорванцы катаются на моей двери? — спросила девочка.

— Нет, — ответил маленький стекольщик.

— Был ли я хотя бы раз привлечен к суду, тащили меня хоть раз полицейские в свой участок? — Виола высокомерно подняла голову.

— Пока еще нет, — сказал маленький стекольщик, то есть часовой на нижней ступеньке лестницы дворца.

— Теперь представьте, что в городе живу лишь я. Или все граждане нашего города такие, как я. И мы видим порядок, о котором можно только мечтать.

— Прекрасное изложение! — похвалил маленький стекольщик девочку с музыкальным слухом. — Но как этого достигнуть? Как сделать, чтобы никто не играл в карты, не писал на заборах, соблюдал законы и прекрасным поведением радовал бы нашего доброго короля?

— Это очень просто. «Я ничего не знаю», — вот что каждый должен говорить из нас. Позвольте вас спросить, господа: сколько будет дважды два?

— Четыре, — ответил маленький стекольщик, который и без министра финансов знал, как надо ответить.

— Вот видите! — воскликнула девочка. — А другой скажет «пять», и через полчаса оба окажутся в полицейском участке. «Не знаю», — вот что должен ответить на вопрос каждый из вас. Не знаю, луна или солнце светит над городом; не знаю, растут деревья корнями вверх или вниз; не знаю, сколько стоит фунт гребешков. Этот пример я привел специально для вас, господин министр финансов. Только в НЕ ЗНАЮ наше спокойствие.

— Но я — министр, — сказал маленький стекольщик. — Я знаю, что я — министр финансов, и почему я должен делать вид, что я об этом не знаю или об этом забыл?

— Но как же вы можете помнить, господин министр, если вы не знаете, что вы министр, — сказала Виола и строго посмотрела на маленького стекольщика.

— Но я же знаю, что я — министр, — сказал маленький стекольщик.

— Это вам только кажется, уважаемый, что вы министр. На самом деле вы, может быть, кондуктор красного или голубого трамвая или стрекоза, которая ловит комаров на лету и любит посидеть на ветке головой вниз и полюбоваться сиянием своего фюзеляжа. Мир обманчив, — сказала Виола важно и насмешливо — так, что маленький стекольщик покраснел. — Разве вы можете доказать, что не во сне, а наяву сидите сейчас в кресле? Но проснетесь — и окажется, что вы сидите сейчас в трамвае с роликом билетов на груди и старой сумкой для сантимов или головой вниз на рябине. Все — сон, иллюзия, кино. Мы ничего не знаем. Пусть каждый скажет: «Я ничего не знаю».

— Белиберда, — сказал маленький стекольщик, — я все равно министр. Продолжим, господа, наше заседание. А вы, господин философ, свободны.

Виола фыркнула и повернулась к маленькому стекольщику спиной.

— Постойте, — прошептал усатый часовой на ступеньках дворцовой лестнице. — Постойте, — крикнул маленький стекольщик. — Вы знаете, по крайней мере, что сейчас вы свободны?

— Не знаю, — сказала девочка. — Разве стражи не могут сейчас подойти ко мне и сказать: следуйте за нами? И я окажусь в башне королевской тюрьмы.

— Это говорит о вашей скромности. Никто не знает, какие мудрые решения всегда готов принять Тайный совет. Но мы, члены Тайного совета, еще не висим головой вниз и не дремлем в трамвае с роликом билетов. Мы сидим в креслах, и курим сигары, и стараемся украсить блестящий фюзеляж королевской славы… Разве вы не любите нашего короля?

— Я не знаю.

— Стража, — крикнул господин министр, — заключите философа в башню! Пусть он там посидит и наконец решит, любит он нашего короля или нет.

— Я прав! Я прав! — воскликнул самый мудрый философ королевства. — Нельзя знать даже то, что может случиться через одну лишь секунду.

— Отпустите этого чудака, — сказал маленький стекольщик. — Пусть теперь все знают, что его философия не стоит и фунта гребешков.

— Как! — воскликнула довольная девочка Виола. — Я снова на свободе! Если секунду назад я поверил бы, что меня ждет тюремная башня, где по стенам ползают мокрицы и пауки, я ошибся бы! (Нужно сказать, что про мокриц и пауков девочка придумала сама.) Но я не знаю, буду ли я на улице через две минуты или нет… И не знает этого никто. Я знаю, что ничего не знаю.

— Вы продолжаете упорствовать в своем заблуждении, — сказал маленький стекольщик, которому, между прочим, давно уже надоело выступать в роли министра финансов. — Стража, отправьте его все-таки в башню… А! Он только этого и ждет! Отпустите его на все четыре стороны… Вы опять глупо улыбаетесь? Тогда замкните его на сто замков, но так, чтобы он ходил по улице, куда захочет, и наконец понял, что тут не глупцы, а люди, умеющие разобраться во всех хитросплетениях. И пусть этот господин, сидя в башне с мокрицами и одновременно разгуливая по улице, поймет, как неудобно сидеть между двумя стульями, когда мы не то министры с роликом трамвайных билетов на груди, не то стрекозы, катающиеся на чужих дверях, не то кондукторы с фюзеляжами, не то члены Тайного совета, ловящие комаров головой вниз и пытающиеся понять, что за кинокартину нам показывают и сколько будет дважды два четыре, а фунт гребешков… а фунт гребешков… — повторил маленький стекольщик.

Но продолжения не последовало. Художник взял под мышку картину, на которой был нарисован пароход с тридцатью тремя трубами — из каждой валил черный дым, — и помчался через площадь. На площади поднялась паника, девочка с музыкальным слухом так смеялась, что ее смех эхом отдавался от мраморных стен дворца.

— Заговорился! Заговорился! Так сколько, скажите мне, стоит фунт гребешков?

— Это министр заговорился.

— А вы и есть министр финансов! — и Виола важно прошла перед мальчиком, — так должен был ходить министр финансов. — А я ничего не знаю. И знать не хочу, кто вы: маленький стекольщик или толстый министр финансов.

— Верно, девочка! Так всегда и говорите: я ничего не знаю. — Перед детьми стоял знаменитый философ. Они не заметили, как он спустился по лестнице аккуратный, сияющий, с палочкой в руках. Маленький стекольщик поклонился, девочка сделала книксен, а знаменитый философ приподнял над головой шляпу.

— Впрочем, — сказал он, улыбаясь, — может быть, вы совсем и не девочка. Может быть, вы лишь цветная картинка из азбуки: там час то рисуют таких девочек, как вы, — и господин философ пошел прочь.

Виола хотела объяснить ему, что она самая настоящая, живая девочка, но в это время из дворца выбежал скороход.

— Слушайте! Слушайте! — крикнул он в рупор. — Министр финансов Портмоне скоропостижно скончался, произнося речь на Тайном совете. Последними его словами были: «А все-таки я — министр финансов!»

НЕ ПОРА ЛИ НАМ ПОЗНАКОМИТЬСЯ С БЕДНЫМ КОРОЛЕМ?

Маленький стекольщик и Виола подошли к дворцу не с той стороны, где поднималась белая мраморная лестница и на каждой ступеньке стоял часовой, а с той, где глухую стену обвивал густой темно-зеленый плющ.

— Извините, пожалуйста, — сказал мальчик, — я отлучусь на несколько минут. Возьмите, на всякий случай, мою куртку. Мне кажется, как только вы останетесь одна, обязательно начнется гроза с градом.

— Мальчик, вы, как господин философ, еще многое-многое не знаете! Куртку нужно передавать только во время дождя. Все мальчики носят куртки перед дождем, как будто они им очень нужны, а когда начинается дождь, они отдают их девочкам, как будто теперь они стали им совершенно ненужными.

Маленькому стекольщику снова пришлось надеть куртку, а девочка с музыкальным слухом пошла туда, где королевский сад окружала ограда из толстых прутьев, — таких толстых, что казалось, в этом саду держат самых ужасных, самых… ну, как зовут тех зверей, которые все едят с аппетитом?

Железные прутья были похожи на струны. Виола это сразу поняла, как только ее палочка задела потемневший от ржавчины прут. Он издал толстое, немного поржавевшее «до». «Бедное „до“, — сказала девочка, — бедный прут!» Соседнему пруту она сказала: «Бедное „фа“», — потому что соседний прут был, действительно, «фа»…

А в это время… А в это время маленький стекольщик скрылся за плющом и стал внимательно осматривать стену. Он не был сыщиком, но сразу догадался, что если господин птицелов и просверлил дырку, то обязательно где-нибудь здесь. Так и есть, чуть повыше своей головы он заметил отверстие. Мальчик подкатил под ноги камень и теперь мог заглянуть в дырку.

У мальчика перехватило дыхание. Он никогда еще не видел такой большой комнаты. Жираф мог бы спокойно разгуливать по ней, не задевая потолка, который поддерживали огромные колонны.

Маленький стекольщик понял, что когда-то в этом зале заперли художников и не выпускали их до тех пор, пока от нечего делать они не разрисовали все стены, двери, колонны. А когда не осталось свободного места, они добрались до потолка и его размалевали красивыми картинками.

Посередине зала стояло кресло. Оно было таким большим, что в нем могли бы уместиться и папа-стекольщик, и он сам с Виолой — и еще осталось бы свободное место. В этом кресле — это был, разумеется, королевский трон, — сидел огромный чей-то папа. На голове его было то, о чем поется в гимне королевства: «Сия-сия-сияние короны…» А у подножия трона стоял, похожий на чучело, лев. Ну, конечно, это был бедный славный король! Так вот он какой, оказывается!

Перед королем стояли люди: все разодетые, словно сегодня был праздник. Ближе всего к трону стоял человек, в одной руке державший шляпу со страусовым пером, а в другой — бумажный свиток.

— Ваше величество, — говорил он, — на ваше имя поступил проект господина учителя. Он предлагает считать высшим баллом кол, а за отличные оценки выгонять из школы. Господин учитель утверждает, что все равно больше учителя знать нельзя, а тот, кто хочет знать больше, всем мешает своими глупыми вопросами. Господин учитель спрашивает: «Кто должен готовиться к урокам, кто должен дрожать в ожидании каверзных вопросов — учитель или ученик?» Автор заканчивает проект обращением к вам: «Ваше Величество, не пора ли нам с умилением взглянуть на всеми обижаемого, несчастного двоечника, который, когда учитель входит в класс, вздрагивает и заикается, когда наступает очередь идти к доске?»

От сияющей короны во все стороны побежали зайчики. Король вытер слезы. И раздался голос, похожий на раскат грома:

— Дать учителю медаль!

— Но нам кажется, Ваше Величество, родители отличников будут чрезвычайно недовольны. Они объединятся вместе в тайные общества и станут подмигивать друг другу на улицах, писать ночами на заборах нехорошие слова. Покой жителей города будет нарушен.

— Отрубить учителю голову! — донеслось до маленького стекольщика. Он тотчас вспомнил тонкую шею господина учителя.

— Я бы предложил, — сказал советник, — отложить решение до более спокойных времен. А сейчас проект лучше всего положить под королевское сукно.

Маленький стекольщик услышал, как вздохнул король:

— У-х-х-х-х-х-х!

Теперь к трону подошел человек с саблей, которую сзади помогали нести два гренадера. Скорее всего, это был главный полицейский города.

— Ваше Величество, — сказал он, — сегодня на замке банка, который хранит королевские сокровища, обнаружены следы от зубьев пилы. Какие-то негодяи, неряхи, мошенники, потерявшие человеческий облик лунатики пытались проникнуть в сокровищницу.

— Казнить их! — разгневанно сказал король.

— Но полицейским, Ваше Величество, не удалось задержать злодеев…

— Казнить полицейских!

— Эти лодыри, обжоры, которые только и думают, как бы подлиннее отрастить усы, вполне заслуживают этого. Но кто будет тогда охранять королевский банк?

— Откройте банк и раздайте сокровища!

Главный советник короля снова выступил вперед:

— О, добрый наш король! Мы с радостью выполним ваше решение, но жалование!.. Мы тогда не сможем платить жалование полководцам и министрам, послам в далеких странах и астрономам. Их дети похудеют и побледнеют, будут плакать и говорить: «Папа, когда же ты подаришь нам хотя бы самую маленькую игрушку?»

Король всхлипнул и вытер платком щеки.

— Так что же должен сделать я — его величество король?

— Ничего! — ласково сказал главный советник, сам вытирая слезы. — Абсолютно ничего.

— Но я король! Я должен казнить преступников и миловать невиновных. Я должен принимать парады и награждать медалями, объявлять войны и давать мудрые советы, спасать мой народ от несчастий, а не ездить в этом троне на колесиках из одного зала в другой. Мне надоело только есть помидоры и кормить голубей, хотя они и произошли от слова «голубой». Попробуйте только не сделать троянского коня, о котором говорил на заседании Тайного совета господин историк! Пусть скажет мне кто-нибудь из вас, что сооружение троянского коня вызовет землетрясение или повышение цен на сено! Он будет повешен, да, повешен немедленно, если даже столбы подорожали, а у палача только что начался отпуск.

— Ваше Величество, — главный советник прижал руку к сердцу, — указ о строительстве коня уже в действии. Поверьте, этот конь будет более удобным и более вместительным, чем у древних греков.

И тут маленький стекольщик увидел старого знакомого — генерала. Бульдог был с ним. Пес, на всякий случай, два раза тявкнул на бывшего льва.

— Ваше Величество, — сказал генерал, — я бесконечно счастлив, что наконец могу показать всем, чему нас обучали в военной академии. Принесите мраморный столик! Вот яйцо, которое я достал с таким трудом! Сейчас я покажу, как яйцо можно поставить на острый конец и оно не двинется.

— Очень, очень интересно, мой верный Меланж! — сказал славный король. — Вы уверены, что яйцо будет стоять?

— Да! И еще как! Я разобью его в лепешку, но оно не шелохнется!

Но тут главный советник показал королю на часы.

— Ваше Величество, позвольте напомнить о времени. — Крышка часов открылась и выскочила кукушка: «Ку-ку, ку-ку…» — Надо опасаться, Ваше Величество! Если вы задержитесь в голубом зале, голубые завтра же станут кричать на всех перекрестках: смотрите, наш король отдает предпочтение нам! Это нарушит спасительное равновесие. Камердинеры, отвезите Его Величество в Красный зал!

Маленький стекольщик только тут заметил, что вдоль стен стояли вовсе не статуи, это были, наверно, те самые камердинеры. Они подошли к трону короля и покатили кресло к выходу. Там, где оно стояло, остался один бывший лев.

— А как же яйцо? — воскликнул генерал.

— В следующий раз, мой верный Меланж!

— Яйцо может испортиться… Мне нелегко было его достать. Эти проклятые куры…

Но зал уже опустел. Около старого генерала остался лишь королевский остряк, который должен был сказать свою знаменитую остроту, чтобы потом ее привели во всех школьных учебниках. Господин остряк улыбнулся, взял яйцо двумя пальцами, поднес к носу и произнес так, чтобы его можно было услышать даже на улице:

— Никакое яйцо, милейший, не портится дважды! — И откланялся. В зале остался один лев. Он клацнул зубами и снова величественно застыл.

ЧТОБЫ ВСЕ

— Папа, папа, папа…

— Что, мой мальчик?

— Мне ничего не нравится.

— Интересно, что же тебе не нравится? Сегодня такой тихий и теплый день. Взгляни, сколько показывает наш друг-термометр?

— Семнадцать градусов, — маленький стекольщик взглянул на термометр и спустился с подоконника. — Я же сказал тебе, папа, мне ничего не нравится.

Большой стекольщик тяжело вздохнул и закурил свою старую трубку.

— Я так и знал, что семнадцать градусов. Я так и знал, — что когда ты лучше узнаешь жизнь, тебе многое не понравится. Но все-таки погода вчера и сегодня была прекрасная — и тебе не пришлось укрывать курткой девочку от дождя. Ты, наверно, думаешь: разбил коленку, оса ужалила тебя в ухо — значит, весь день никуда не годится! А как хорошо сегодня пахли на бульваре розы! А тополя королевской аллеи, жаль, что ты не заметил, все окутались пухом.

Папа-стекольщик положил свою большую руку на плечо сына.

— Все это оттого, мой друг, что ты не умеешь превращать свои несчастья в счастье. А это не так трудно. Если хочешь, я научу тебя. Послушай! Вот ты разбил коленку и поэтому скучал на скамейке во дворе, когда другие дети бегали, прыгали и кувыркались. Но когда ты сидел на скамейке и завидовал им, ты мог бы увидеть, какие прекрасные облака пришли к городу вечером. А дети, которые бегали, прыгали и кувыркались, конечно, увидеть их не могли… Тебя ужалила оса, но ты разве не знаешь, как интересно можно рассказать об этом, — все будут слушать, раскрыв рот, и завидовать. Почему у них нет такого большого и красного уха! Им захочется, чтобы оса укусила и их тоже. И так всегда. Нужно только уметь хорошо распоряжаться своими несчастьями. И конечно, не стоит брать пример с тех горожан…

— С каких «тех» горожан? — спросил маленький стекольщик.

— Те горожане, если их ужалила оса, говорят: «Почему до сих пор нет землетрясения, пожара или болезни, такой болезни, от которой не вылечивает ни мазь, ни капли датского короля?» Они ходят с красным распухшим ухом и всем объявляют: «Всё отвратительно». Они перестают желать соседям доброго утра и спокойной ночи, пока их ухо не станет таким же неинтересным, как у всех.

— Но я не хочу смотреть на облака, когда у меня болит коленка, — сказал мальчик. — Я не хочу рассказывать про ос, я не хочу менять несчастья на счастье. Я не отдал бы шляпу, которую ты мне купил, даже за целый корабль с апельсинами. Мне не очень нравится твоя бородавка, но что с того! Если бы в городе вдруг наступила темнота, ночь долгая, понимаешь, а ты был бы где-нибудь далеко-далеко, то я бы тебя мог всегда разыскать. Я знаю: человек с бородавкой возле носа — это мой папа, которого я люблю… Пусть меняется девочка, она меняется без всякого.

И маленький стекольщик рассказал о том, что произошло сегодня у ограды королевского сада: девочка с музыкальным слухом забыла про маленького стекольщика и стала гулять с маленьким принцем. Правда, Виола гуляла по одну сторону ограды, а принц, — по другую.

— Как бы тебе понравилось, если бы тебя сменили на принца, потом ты себе разбил коленку, а когда думал, что на сегодня все несчастья, наконец, кончились, тебя кусает оса за ухо, которое еще не прошло с тех пор.

— С каких это тех пор?

— С тех пор, когда все в городе играли в игру «терпи ухо, пока не лопнет брюхо».

— Так, значит, девочка с музыкальным слухом сменяла тебя на самого… то есть, я хочу сказать, на самого обыкновенного принца, про которых рассказывается в каждой сказке?

— Да.

— Он был в красивой, расшитой золотом курточке?

— Да.

— И в красных сапожках с загнутыми носами?

— Ну, конечно! В каждой сказке они ходят в этих сапожках.

— Ах, малыш! Ты напрасно рассердился на Виолу. Разве неинтересно все-таки посмотреть, как одеты принцы, хотя об этом всем известно? Твоя куртка не такая красивая, как у принца, но зато, я знаю, не пропускает ни капли дождя. Виола — умная девочка. Она хорошо знает, что из башни королевского дворца не видно ни айсбергов, ни тюленей…

— Ни снежных гор…

— Ни леопардов…

— Ни коров, которые…

— Ни телят, которые…

— Спи, малыш! Может быть, ты все это увидишь во сне. Не думай больше про коленку, не думай про ос.

— Я и не думал о коленке. Я сидел на скамейке один и думал про господина мечтателя. Ему тоже плохо, думал я, сидит на чердаке и видит только облака. И господину профессору плохо. Что же хорошего видеть одних мух! И господину историку, и старому генералу, и безногому солдату, и господину скептику. Я знаю, как можно устать от смеха. Тогда становится грустно-грустно, как будто никогда уже больше не засмеешься. И нашему королю. Он совсем один — ни одного короля вокруг, а все остальные готовят войну. Вот тогда я и подумал: всем плохо. Разве это может понравится? Мне ни-че-го не нравится. А ты? Почему ты всех не научишь превращать свои несчастья в счастье?

— Неужели ты не заметил, малыш, что все взрослые это сами прекрасно делают. Разве муха, спина которой достает солнце, ничего не значит?! Через матовое стекло господину мечтателю трудно разглядеть свое несчастье, а в кривом зеркале, как, наверно, ты и сам заметил, все наоборот. И господин скептик, получается, тоже неплохо справляется со своими несчастьями. Скажу тебе по секрету, взрослые все заранее обдумывают.

— И про осу?

— Про осу, может быть, прежде всего. Оса только села на голову взрослому, а он уже начал придумывать, как бы поинтереснее рассказать про этот случай…

— Я все понял про взрослых, — сказал мальчик.

— Но я рассказал тебе еще не все. Если ты решил, например, стать храбрецом, то должен заранее подумать, кого ты примешь в эту игру. Ты должен заранее объявить, что в этой игре не участвуют львы, тигры, все, кто сильнее тебя, а также полицейские, другие храбрецы и так далее. Ты всем говоришь, к примеру: «Самый главный, ужасный враг, он опаснее всех львов и тигров, — бурьян, который так густо растет вдоль всех заборов. И потом ты будешь отважно рубить его, какие бы полчища врагов на тебя ни наступали, и лучше падешь сраженным, чем сдашься в плен…»

Нужно было видеть, как смеялся маленький стекольщик. За это время его папа успел, улыбаясь, выкурить трубку.

— Я совсем не знал, — наконец сказал мальчик, — что взрослые такие смешные! Я думал, что они важные, как члены Тайного совета. Папа, я только не понимаю: наше королевство сказочное или нет?

— Конечно, сказочное. Только некоторые думают, что наша сказка не очень хорошо придумана.

— Когда я смотрел на коленку, мне показалось… Мне показалось, — мальчик стал говорить шепотом, — что в этой сказке очень много неинтересных мест. Разве нельзя было придумать по-другому? Хорошо-хорошо… А еще мне показалось…

— Что тебе показалось, малыш?

— Я тебе скажу, но…

— Я слушаю тебя. Мне очень интересно, что тебе еще показалось.

— Ты ничего от меня не скрываешь? — спросил мальчик и положил руку на плечо отца.

— Нет.

— Ничего-ничего?

— Погоди… — Папа-стекольщик потер лоб. — Что же я от тебя скрываю? Я говорил, что иногда смотрю на тебя, когда ты спишь?

— Это я знаю. Прикрою глаза, а сам вижу, как ты на меня смотришь.

— Может быть, я забыл тебе рассказать, как однажды шел домой поздно вечером и разговаривал с ящиком?

— Это бабушка Кхэм каждый день во дворе всем рассказывает.

— Что же я от тебя тогда скрываю? — спросил сам себя озадаченный стекольщик. — Я тебе говорил, как однажды твоя мама посмотрела на мою бородавку, на наш кофейник, дырку в окне, потом на себя в зеркало — и ушла. Она шла и пела — на лестнице, на улице… Она отправилась искать сказочное королевство…

— Папа, я не расстраиваюсь, и ты не расстраивайся. Я сам тебе скажу, что ты от меня давно-давно скрываешь.

— Ты прости меня, если я от тебя что-нибудь скрыл. Ведь я не очень это скрывал, если ты знаешь, что я скрываю!

— Ладно… Ты хочешь, чтобы все-все…

— Я хочу, чтобы в с е-в с е?..

— Вот и все: ты хочешь, чтобы все-все.

— Да, ты прав, мальчик, я хочу, чтобы все. — Большой стекольщик стал ходить по комнате, запуская руки во все карманы. Он искал трубку, которую держал в зубах.

— Ты хочешь придумать другую сказку для всех-всех. Я тоже хочу придумывать новую сказку… Есть на свете одно ужасно сказочное королевство. В каждое окно можно увидеть далеко-далеко: как плывут за окнами айсберги и корабли с игрушками и апельсинами, идут по пустыням верблюды. И там, на кораблях и верблюдах, приставят руку к глазам, и увидят тебя, и закричат: «Э-эй! Чем помочь вам?» И сам крикнешь: «Э-эй! У нас сегодня все в порядке!» Живут в том королевстве разные люди, но каждый там знает высшую математику: разделит три на два — и всем хорошо. У каждого в кармане зеркальце. Идет человек по улице, увидит — в окно не падает солнечный луч — вытащит зеркальце и пускает туда солнечного зайчика — туда, где темно и скучно. И каждый там — волшебник. Вот если бы ты, папа, был волшебником! Неужели совсем нет волшебников? Это верно, что они умерли даже в волшебных сказках?

— Волшебники умирают, но они всегда остаются.

— А что же они делают теперь?

— О, много! Они придумали грелку и велосипед, кофейник со свистком и кресло на колесиках… Но мне кажется, малыш, для того, ЧТОБЫ ВСЕ, волшебником быть не нужно. Я тоже думал вначале о волшебниках, выходил часто на улицу посмотреть, не идет ли какой-нибудь из них, который придумает для всех новую сказку. А потом понял: надо придумать такое, что может сделать каждый человек. И тогда ничего не будет проще, ЧТОБЫ ВСЕ.

— ЧТОБЫ ВСЕ трудно, — подумав, сказал мальчик.

— ЧТОБЫ ВСЕ — очень трудно, — согласился большой стекольщик, — трудно потому, что слишком легко. Все думают — трудно, совсем трудно, а на самом деле это совсем нетрудно, до последней возможности легко. И кто первый поймет, что трудно, потому что необыкновенно легко, — тот и расскажет до конца сказку, которую ты так хорошо начал.

— Папа, я все время буду думать о том, что так легко, что совсем трудно.

— Хорошо, мальчик. Теперь я, кажется, ничего от тебя не скрываю?

— Теперь ничего.

— Тогда спи. — Большой стекольщик поправил под головой сына подушку. — Ведь очень трудно держать глаза открытыми, когда город весь давно уже спит.

— Это не очень трудно, потому что… — И маленький стекольщик уснул.

В ТОТ УДИВИТЕЛЬНЫЙ, УДИВИТЕЛЬНЫЙ, УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ…

Хорошо проснуться ранним утром и потянуться. Становишься все больше и больше, таким, как взрослые, потом, как целый город, потом, как весь мир.

Легко рассмеяться утром. Щеки сами хотят быть круглыми, как румяное восходящее солнце.

Очень просто стать утром, как мир, как солнце.

Откроешь глаза — и видишь: пока ты спал, ничто никуда не делось: ни дом твой, ни папа. И даже ботинки стоят там, где вчера остановились у постели.

— Папа! Папа! Пала!

— Я слышу тебя, сын. Я смотрю, как бы не убежал наш кофе.

— Доброе утро, папа!

— Доброе утро, мой мальчик! Не пора ли тебе вставать? Сегодня мы отправимся к госпоже танцовщице. Мне передали, что она переехала в новый дом и просит вставить в окна самые чистые, самые прозрачные на свете стекла. Одевайся, кофейник уже зашумел.

— Почему он шумит так сердито? Посмотри, как задрал он свой нос! Знаешь, что он бормочет? — «Опять вари им кофе. Дождетесь, выплесну его вам на горелку!» И тебе, наверно, надоело готовить каждый день завтрак?

— Нет, я не сказал бы этого.

— Значит, легко? Совсем легко?

— Легче трудно что-нибудь придумать, если, конечно, на кухонной полке не совсем пусто.

— Папа, мне очень нравится, как ты сказал: «Легче трудно что-нибудь придумать». А почему ты не сказал: «Так легко, что и придумывать ничего не надо»?

— Я так и хотел сказать, — засмеялся большой стекольщик.

Но маленький стекольщик даже не улыбнулся. Он вспомнил, что ему ничего не нравится и тяжело вздохнул.

— Я не знал, что повара — самые счастливые люди на свете!

— Я разве сказал, малыш, что повара — самые счастливые на свете люди? Не так-то легко, мой сын, целый день стоять у раскаленной плиты и отгонять мух — ведь мухи стараются все попробовать первыми! Но однажды я видел, как господин повар, пробуя соус, улыбался, а добавляя в жаркое перец, подмигнул, а потом крикнул сам себе «Браво!», когда закончил делать большой кремовый торт. Я уверен, повар в тот раз собирался на славу угостить своих друзей… Ты одеваешься?

— Штаны уже на мне. И я все понял: самое легкое — стоять целый день у раскаленной плиты, когда хочешь славно угостить своих друзей.

— Именно так, — подтвердил большой стекольщик.

Мальчик шнуровал ботинки. И хотя он торопился и пропускал дырочки, все-таки успел подумать: «А господину часовщику? — спросил он себя. — Для своего друга ему легче легкого исправить часы! Разве он хочет, чтобы его любимый друг приходил в кино к окончанию сеанса, когда всех врагов уже убили, а шпионов поймали? И господину мусорщику нетрудно, до невозможности легко подмести как следует улицу, если по улице ходят только его друзья. Но для главного полицейского, которого ругает через каждые полчаса, он обязательно оставит на тротуаре скользкую банановую корку. Сколько у него врагов — столько и банановых корок. Сколько у господина часовщика недругов — столько и часов, которые ходят как попало…»

Папа-стекольщик подумал, что его сын бормочет про себя, потому что в уме решает задачу с нечетными числами. Поэтому, когда ботинки были завязаны, он спросил:

— И сколько получилось?

— Папа, — сказал мальчик, — самое трудное, потому что оно самое легкое, получилось совсем-совсем простым!

Если бы сейчас в окно к стекольщикам кто-нибудь заглянул с улицы, он бы увидел, как маленький стекольщик подошел к отцу и протянул к нему руку, затем рукой показал на себя, потом снова на папу и опять на себя. «В какую это игру они собираются сыграть», — подумал бы тот, кто лазает по водосточным трубам и заглядывает в окна. А на самом деле?..

На самом деле это не была считалка. Мальчик подошел к отцу и сказал:

— Послушай, папа! Ты любишь меня — и тебе совсем нетрудно встать рано-рано, варить кофе и без конца воспитывать меня. А я очень люблю тебя — и мне ничего не стоит зажечь тебе трубку, задавать вопросы и носить наш славный алмаз. Господин мусорщик — твой друг, и, конечно, ты вставишь лучшее наше стекло, если кто-нибудь разобьет у него старое. А где, скажи мне, банановые корки, на которых легко поскользнуться, особенно с тяжелым ящиком? Возле нашего дома их нет. Но господин мусорщик любит и меня. Он всегда спрашивает: «Как дела, мастер?» А я всегда ему говорю, когда он подметает улицу: «Ветер в помощь!..»

Папа-стекольщик внимательно слушал сына и вдруг подскочил так, что чуть не выпрыгнул из своих старых шлепанцев:

— Браво, малыш! — крикнул он и обнял своего сына. — Не есть ли это — чтобы все! Да, да — это оно! Оно! Оно! Как тебе удалось до этого додуматься?! — Большой стекольщик радовался так, что на карнизе, за окном перестали ссориться голуби. — Мы сегодня же попробуем начать новую сказку! А теперь за стол!

Они спешили начать новую сказку, в которой все счастливы, и король, и все горожане начинают улыбаться с рассвета. Но вместо этого им пришлось изо всех сил дуть на кофе, чтобы он скорее остыл.

Маленький стекольщик не выдержал:

— Папа, разве ты не видишь, что пить горячий кофе до невозможности трудно. А самое легкое — это поставить чашки и скорее отправиться к госпоже танцовщице, которую мы любим.

— Верно, малыш! Как я сразу не догадался взять на плечо ящик!

Стекольщики в один миг поставили чашки на стол. Во вторую секунду они уже надели свои замечательные войлочные шляпы.

— Папа, тебе лучше носить шляпу чуть-чуть набекрень.

— Так?

— Так.

— А ты, малыш, забыл вытереть губы.

— Вот так?

— Так.

— Пошли?

— В путь!

— ЧТОБЫ ВСЕ?

— ЧТОБЫ ВСЕ!

И они побежали по лестнице, потом по двору, по улице, городу. Бабушка Кхем в окно увидела их и сказала своему усатому сыну:

— Разве можно бежать на работу, как на пожар?! Если бы мой сын был пожарником, я все равно не разрешила бы ему мчаться на работу, как на пожар.

Ни бабушка Кхем, ни ее сын — господин часовщик, ни господин королевский сыщик — он-то должен все знать, ни даже старый ворон, который помнил все войны и все большие пожары, — никто в городе еще не знал, что начался удивительный день, который закончится невиданным и небывалым карнавалом. Да, невиданным, да, небывалым, потому что и сегодня он продолжается и никто не знает, когда он закончится. Но самое главнее, никто и не хочет, чтобы он когда-нибудь прекратился.

ПРЕКРАСНАЯ ТАНЦОВЩИЦА

Стекольщики нетерпеливо постучали. Еще бы! — уже прошел целый час, как начался удивительный, по-настоящему праздничный день, а все оставалось по-старому, потому что никто, абсолютно никто об этом не знал.

На дверях красивого нового дома они уже прочли на золотой дощечке:

ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ПРЕКРАСНАЯ ТАНЦОВЩИЦА. ОСТАВЛЯЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, САБЛИ, ПАЛАШИ, ШПАГИ, ПИСТОЛЕТЫ В ПРИХОЖЕЙ.

— Папа, — спросил маленький стекольщик, — госпоже танцовщице становится дурно, когда она видит оружие?

— Нет, госпожа танцовщица смелая, может быть, самая смелая женщина в королевстве. Однажды я видел, как она танцевала на тоненькой проволоке. При этом она весело пела и бросала вниз конфетти. С оружием запретил приходить в гости к прекрасной танцовщице министр здравоохранения.

— Этот министр больше всех беспокоится о своем здоровье?

— О своем тоже. Но он должен также беспокоиться и о здоровье королевских подданных, о том, чтобы в городе было как можно больше толстых и румяных щек…

— Но я все-таки ничего не понял, — обиженно сказал маленький стекольщик, он, как известно, не терпел никаких неясностей. — Сабли, палаши, пистолеты, румяные щеки, конфетти…

— Пока прекрасная танцовщица надевает халат и спускается к нам по лестнице, я тебе все объясню. Нет горожанина, мой сын, который бы не обожал прекрасную танцовщицу, не мечтал бы встретить ее на улице, поднять ее платок или подарить цветы. Но многие из этих горожан почему-то считают, что только они имеют право испытывать к ней такое чувство — и никто другой. И что же получается? Приходит, например, в гости к прекрасной танцовщице господин офицер. В его руках букет роз или гладиолусов. А господин королевский поэт пришел к госпоже раньше и уже читает ей стихи о том, как она прекрасна. Офицер с золотыми эполетами не теряет ни секунды. Он бросает в поэта свои перчатки, выхватывает из ножен саблю или из кобуры пистолет, и начинается ужасный поединок. Ты теперь понял, почему к госпоже танцовщице нельзя приходить с оружием?

Маленький стекольщик кивнул, а большой стекольщик продолжил:

— Прекрасную танцовщицу любило бы еще больше горожан, если бы половина офицеров, поэтов, королевских чиновников не погибла в поединках и не была похоронена на том кладбище, где на каждом надгробии нарисовано сердце, пронзенное стрелой.

— Но почему, папа, прекрасная танцовщица нам не открывает?

— Мы, наверно, пришли слишком рано.

— А может быть, дверь не закрыта?

Дверь и в самом деле открылась, как только ее слегка толкнули. В прихожей они должны были бы оставить свои сабли и палаши, но стекольщики не носят оружия. Папа-стекольщик нес свой ящик, в котором сегодня были самые прозрачные стекла, потому что прекрасное не любит, когда его искажают, а мальчик — алмаз в футляре. Они оказались у двери с красивой фарфоровой ручкой и постучали.

— Кто смеет меня беспокоить в такой ранний час?! — услышали стекольщики удивительно ЧИСТЫЙ голос.

Отец и сын вошли в будуар прекрасной танцовщицы и сказали в один голос:

— Доброе утро, прекрасная танцовщица!

Танцовщица сидела перед зеркалом, спиной к двери, и золотым гребнем расчесывала великолепные блестящие волосы. Мальчик сказал шепотом:

— Она нас не слышит.

— А мне кажется, — сказал большой стекольщик, — мы с ней поздоровались не очень сердечно. Она могла подумать, что сегодня слишком рано пришел кто-то сражаться и палить из пистолетов. Попробуем поздороваться еще раз. Очень важно поздороваться как следует. Раз, два, три…

— Доброе утро, — снова произнесли стекольщики и, нужно сказать, совсем не так, как в первый раз: приветливо-приветливо.

Но и на этот раз госпожа ничего им не ответила. Она нарисовала помадой губы сердечком, которые и так были у нее сердечком, потом кисточкой начернила брови, которые и так были прекрасны. Она открыла сияющий флакон — и благоухание наполнило комнату.

— Она опять не ответила нам, — опечалился маленький стекольщик. — Мы так хорошо начали сказку: «Есть на свете ужасно сказочное королевство. Там не забывают тех, кто плывет по бурному морю, ведет по пустыне верблюда, там все любят друг друга и все начинают улыбаться, как только утром откроют глаза». Разве в сказочном королевстве могут быть прекрасные танцовщицы, которые не отвечают на «доброе утро» и сидят к гостям спиной?..

— Мне кажется, — сказал большой стекольщик, — госпожа нам улыбается. Посмотри в зеркало!

— Добрый день! — с последней надеждой закричали стекольщики. Они ведь очень хотели добавить в сказку хотя бы несколько, но по-настоящему сказочных слов.

В одну секунду прекрасная танцовщица оказалась возле отца с сыном.

— Какие вы милые! — Она расцеловала большого и маленького стекольщиков и отступила, чтобы лучше рассмотреть своих утренних гостей. И удивилась:

— Я никогда не видела таких настоящих мужчин. Таких смелых и добрых! Таких сказочных стекольщиков! Где вы были раньше? Почему я не видела вас — мужественный рыцарь с нелегким ящиком и тебя, чудесный малыш?! Я знаю, ты всегда отдаешь куртку девочке, если начнется дождь или подует холодный ветер. Мне ужасно нравится начало вашей сказки! Очень скучно жить в самом обыкновенном, несказочном королевстве. Пожалуйста, возьмите меня в вашу сказку! Я умею танцевать и петь. Когда я танцую — танцует все королевство, если я спою песенку — ее поет потом весь свет. Стойте, стойте! Что же делают прекрасные танцовщицы в сказках? Они — да! да! — танцуют и поют на улицах!

Из гардероба полетели платья: красные, зеленые, белые, синие. Одни платья были легкие, как морская пена, другие — словно выкованы из золота и серебра, короткие и такие длинные, что, поднимись в таком платье на шестой этаж, шлейф платья еще будет тянуться на улице. Наконец прекрасная танцовщица выбрала платье, которое блистало, как алмаз, когда солнечный луч падает на его грани.

— Через две минуты я буду танцовщицей сказочного королевства. Пожалуйста, не покидайте меня.

— Мы никогда никого не покидаем, — сказал маленький стекольщик, — мы только иногда жалеем. Мы немного жалели вас, госпожа, когда вы смотрели в зеркало и видели там одни неприятности.

Через две минуты прекрасная танцовщица вышла из-за ширмы, одетая в свое чудесное платье. Стекольщики зажмурили глаза — так она была прекрасна. Они могли бы на нее смотреть сколько угодно, но нужно было спешить. Ведь никто, кроме прекрасной танцовщицы, еще не знал, какой удивительный, удивительный день уже наступил!

Стекольщики надели свои шляпы, прекрасная танцовщица заложила за пояс веер.

— Почему вы так долго не приходили?! — смахнула слезу с ресниц погрустневшая танцовщица.

— Все будет прекрасно, прекрасная танцовщица! — сказал папа-стекольщик.

— Все будет прекрасно! — сказал мальчик, не понимая, как можно грустить в такой день.

— У-и-и-и-и-и-и, — присвистнула танцовщица, улыбаясь. Папа-стекольщик обрадованно кивнул, а маленький стекольщик, еще более удивленный, воскликнул:

— Вы знаете, как свистит наш кофейник!

Однако почему прекрасная танцовщица знает, как свистит кофейник стекольщиков, мальчик узнал только вечером, когда начался тот необыкновенный карнавал, который до сего времени еще не закончился. Тогда же в комнату один за другим вошли: офицер с золотыми эполетами, чиновник в черном без пылинки мундире и поэт. Каждый в руках держал огромный букет. И сразу было видно, что в этих букетах они запрятали кинжалы, сабли, пистолеты. А карманы гостей так и топорщились от боеприпасов.

Офицер прижал руку к нагрудному карману, из которого торчала ручка револьвера, и поклонился прекрасной танцовщице. Он заявил, что сегодня отличная погода, затем, презрительно оглядев своих соперников, дерзко бросил в физиономию поэта и чиновника перчатки.

— Приступим! — решительно сказал он.

— Начнем, — согласился чиновник и запустил руку в букет.

— Начнем, пожалуй! — пропел поэт, грустно посмотрев на прекрасную танцовщицу.

Танцовщица же уже мурлыкала, сочиняя песенку, которую вечером будет знать весь город.

— Итак, — прошептала она стекольщикам, — карнавал начнем в восемь. До скорой встречи, малыш!

— Карнавал начинается в восемь, — повторили отец и сын.

— Карнавал, значит, в восемь! — сказали соперники, смерив друг друга взглядом с головы до пят. — Но что это за карнавал, на котором вы назначили это свидание?

— Скажу вам по секрету, — сказал большой стекольщик, поднимая ящик на плечо, — госпожа прекрасная танцовщица отправилась в сказочное королевство. В восемь часов начнется великолепный, невиданный карнавал. Не забудьте и передайте всем, что карнавал начнется ровно в восемь.

— Я знаю, — сказал офицер с золотыми эполетами, — что сказочные королевства обычно находятся за тридевять земель. Но и там, на краю света, я отыщу прекрасную госпожу и убью каждого, кто осмелится поцеловать ее руку.

— Я забыл вам сообщить, хотя это очень большой секрет, — вполголоса сказал большой стекольщик, — в сказочном королевстве поцелуи бывают только воздушные…

ЧТО ВЫ ДЕЛАЛИ В ТОТ УДИВИТЕЛЬНЫЙ, УДИВИТЕЛЬНЫЙ, УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ?

Господин королевский историк написал историю удивительного, удивительного, удивительного дня. С картинками, картами, сносками, примечаниями она заняла — представьте! — восемьсот тридцать три тома! Написать такую историю было необыкновенно трудно: летописец королевства побывал в гостях у каждого горожанина. Пил кофе, ел яблочный пирог и записывал, что делали горожане в тот незабываемый день.

И сейчас к историку часто прибегают взволнованные жители королевства: «Я вспомнил! Вспомнил!» — и сообщают все новые подробности того необыкновенного дня. В новых изданиях истории появляются дополнения и уточнения и, разумеется, новые, более красивые, картинки.

Не будь этой истории, разве кто-нибудь запомнил бы, что в этот день ветер был слабый восточный, а потом — юго-восточной четверти и случилось два дождика. Правда, второй дождик был такой маленький, что заметил его лишь главный судья. В саду он читал свод законов, и в половине второго пополудни ему упала на голову капля, как уверял господин судья, большая и холодная. Так вот, даже эта капля — единственная капля дождя, выпавшего только над головой главного судьи, отмечена в этой превосходной истории.

Разумеется, побывал королевский историк и у стекольщиков. В четыреста двадцать четвертом томе вы можете прочесть о том, что они делали в тот первый, по-настоящему сказочный день.

— Гм-гм, — сказал большой стекольщик, угощая гостя кофе. — Кажется, мы спешили, говорили, считали…

— Забивали гвозди, — помог отцу мальчик.

— Думали…

— Пели…

— Хлопали в ладоши…

— И конечно, вставляли стекла.

— Хороший был день!

— Славный был день!

— Незабываемый день!

— Такой хороший, славный, незабываемый день! Мы даже не помним, что мы все-таки делали.

Стекольщики беседовали с королевским историком и делали маленькие удобные зеркальца. Каждый горожанин хотел иметь такое зеркальце, чтобы пускать солнечные зайчики в темные окна горожан, в которые не падает солнечный свет.

Но многие горожане отличались изумительной памятью. Они сообщили историку интереснейшие подробности. Откроем один из томов на первой попавшейся странице… Вот, пожалуйста. Послушайте, что рассказал о том удивительном дне главный силач города:

«Утром в тот день я, как всегда, поднимал тяжести: гири, наковальни, колеса от трамвайных вагонов и другие железные вещи. У меня была мечта поднять автобус. Готовясь к этому, я отрабатывал дыхание, сердцебиение, пищеварение, поднимая мотор от автобуса. Я сделал глубокий выдох и собирался его выжать, но мне помешали. В окно заглянули двое прохожих. Один — в полусреднем весе, другой — в весе мухи. Один из них сказал:

— Ведь поднимать такую железину очень трудно!

— Невероятно трудно! — сказал другой. — Но самое трудное — поднять старушку, которая нечаянно наступила на подол своей старомодной юбки. А трудно, потому что невероятно легко.

— И очки поднять тоже нелегко, если их уронил близорукий господин. Правда, папа?

— Белиберда, — сказал я. — Хотите, я подниму двадцать ваших старушек и сорок ваших близоруких слабаков? Пусть только крепче держатся за рельс, который я буду с ними поднимать. Может быть, и за рельс я должен держаться вместо них?!

— Одну старушку поднять труднее, — сказал господин в весе мухи.

— Чепуха! — захохотал я. — Покажите мне вашу старушку и я покажу, как это делается. И я вышел на улицу.

Должен сказать, что поднимать старушек трудно, труднее, чем автобус, и, по правде сказать, ничего не стоит. Первая старушка, которую я поднял у обелиска фельдмаршалу Крюшону, сказала мне:

— Какой вы воспитанный молодой человек! Таких, как вы, нужно поискать по всему королевству. Счастлива мать, которая вырастила такого сына — чуткого и внимательного. Я прожила долгую замечательную жизнь и знаю, как трудно встретить вежливого молодого человека.

Старушка рассказала мне всю замечательную свою биографию. Как потом я узнал, у каждой старушки биография очень длинная. Им все приходится делать самим: носить провизию и передвигать комоды. Передвигать комоды очень трудно, потому что старушки никогда не знают, куда их надо поставить, и надо катать комод целый день.

С того замечательного дня я поднимаю старушек и двигаю комоды. Нахожусь в прекрасной спортивной форме».

А разве не интересные подробности сообщил историку дежурный полицейский Ромштекс?

«В этот день я нес охрану тишины и порядка. За время моего дежурства никаких ограблений, поджогов, покушений не было. Весь день я думал о сыне. Сорванец так зазубрил мою саблю, что на публике ее вынимать просто стыдно. В десять ноль-ноль ко мне с жалобой обратился господин инспектор. К нему в окно залетел бумажный голубь и попал в бульон с фрикадельками. Я поймал пускальщика голубей и крепко держал его за ухо.

В это время мимо меня пробегал господин в суконной шляпе и ящиком на плече… Он мне крикнул:

— Вы напрасно думаете, мой друг, что держите за ухо своего сына.

Я посмотрел на сорванца и вижу: это, действительно, не мой лоботряс, и отпустил его. Потом я дежурил на карнавале, который до сих пор не кончился. Моя задача — пускать вперед ребятишек, чтобы им все было прекрасно видно».

Возьмем другой том. Очень-очень любопытно! Здесь рассказ знаменитого королевского звездочета. Почитаем!

«Звезд в эту ночь не видел, потому что крепко спал. Во сне не видел снов. Вообще ничего не видел. В середине ночи меня разбудила госпожа уборщица и говорит:

— Проснитесь, господин звездочет, новая комета! — Откуда, спрашиваю, она взялась. Она мне говорит: — Их сколько угодно запускают на королевской площади.

Я пошел узнать, как их делают. Кометы запускаются очень интересным способом. Я сам могу их теперь запускать. Сперва записываю их в звездные каталоги, а потом, точно в астрономическое время, запускаю».

А вот что рассказал бывший главный мошенник города:

«Я готовился к этому удивительному, удивительному дню два месяца. Два месяца ничего не ел, кроме таблеток для похудения. Наконец наступил день, когда я мог спокойно пролезть через вентиляционные трубы в королевский банк. Я прополз через вентиляцию и оказался в сокровищнице. Нет ни одного настоящего мошенника, который бы не мечтал пробраться сюда.

Сокровищница до потолка набита золотыми чурками, корзинами с бриллиантами, корытами с жемчугом и изумрудами. Я чуть не увяз в сантимах. Вытащил ноги и сел на ящик с драгоценными камнями величиной с футбольный мяч. На эти богатства можно было купить целое море великолепного горохового супа с грудинкой, египетскую пирамиду голландского сыра и — не вру — столько чесночной колбасы, что ею можно было дважды опоясать земной шар по экватору. От всей этой еды мне стало плохо, и я пожевал пилюли для похудения. Но пилюли не помогли. Я поспешил выбраться на свежий воздух, ругая себя за распущенность воображения.

В это время мимо королевского банка проходили два „гаврика“. „Гавриками“ мы зовем тех, кто только и ждет, когда кто-нибудь догадается облегчить их карманы.

— Вы очень плохо выглядите, господин мошенник, — сказали они мне. — Похоже, что вы вылетели в трубу.

— Интересно, как выглядели бы вы, если в трубе были при этом извилистые колена!

— А вы знаете, господин мошенник, чем ваша специальность отличается от специальности фокусника? — спросил меня тот „гаврик“, который держал на плече ящик со стеклом.

— Очень, очень хотел бы узнать, — говорю. Кладу ему по-приятельски руку на плечо и думаю, в каком кармане он предпочитает держать свои сантимы.

— Вы отличаетесь от фокусников только тем, мой дорогой, чрезвычайно похудевший друг, что плату за представление предпочитаете брать сами.

Я извлек из заднего кармана мальчугана футляр с алмазом. Но, после того как я побывал в королевской сокровищнице, от всех драгоценных камней меня тошнит. Я не стал брать плату за представление и положил незаметно футляр назад в карман.

Сейчас я работаю в цирке. Зрители в первом ряду доверяют мне свои часы, кольца, бумажники. Вы знаете ведь, как горожане хохочут, когда эти часы, кольца, бумажники оказываются у кого-нибудь в кармане на галерке! Люди — растяпы. И такими будут всегда, и всегда будут приходить в цирк, чтобы посмеяться друг над другом. А у меня всегда в обед будет тарелка горохового супа и кружок прекрасной чесночной колбасы. И в этом весь фокус!»

А на этой странице летописи нарисована девочка. Вглядитесь внимательнее! Разве вы с нею уже незнакомы? Конечно, вы не ошиблись, это Виола, девочка с музыкальным слухом. О, у Виолы превосходная память! Столько запомнить о том замечательном, замечательном дне! Господин королевский историк, наверно, устал, когда записывал ее рассказ…

«Ах, ах, ах! Как плохо начался тот удивительный день! У меня губы, господин историк, устали надуваться. Мальчишки написали на всех заборах: „Виола + маленький стекольщик“, а он — совсем мне не друг. Он забыл пустить утром солнечный зайчик в мою комнату, и моя канарейка сидела в клетке грустная-грустная. Хорошо, сказала я, я буду играть с маленьким принцем. Посмотрим, как маленькому стекольщику понравится, когда на всех заборах напишут: „Виола + маленький принц“! Я взяла палочку и пошла к королевскому саду. Я была такая сердитая, что даже не заметила, как подкралась туча и пошел дождь. В это время прибежал маленький стекольщик, отдал мне свою куртку, которая как будто стала ему не нужна, и, не говоря ни слова, скрылся. Но я его все равно не простила. На этот раз он забыл сказать „Доброе утро“.

Когда я сыграла палочкой на прутьях ограды гимн, прибежал принц. Он очень милый мальчик. Мы с ним разговаривали и прогуливались: он — по ту сторону ограды, я — по эту. Я научила его играть на прутьях „Тот только крот и таракан“ и гимн королевства „Сия-сия-сияние короны“.

К нам подошел маленький стекольщик и сказал:

— Быть обыкновенным принцем, наверно, очень скучно.

— Ужасно скучно, — согласился принц. — Мне удается лазить по деревьям, стрелять из рогатки, играть в „терпи ухо, пока не лопнет брюхо“ только во сне.

— На вашем месте, — сказал маленький стекольщик, — я бы стал сказочным принцем. Им все можно.

— А что для этого нужно сделать?

— Во-первых, — сказал стекольщик, — нужно хорошо сдать экзамены.

— Я хорошо знаю французский язык.

— Французский язык можно сменять на семечко ананаса или ночные туфли. Но этого мало. Нужно уметь правильно делить два на три, знать, как превращать несчастья в счастье, а главное — уметь, ЧТОБЫ ВСЕ.

— Что такое ЧТОБЫ ВСЕ? — спросил принц.

Но тут слабый ветер перешел в умеренный. И тотчас к принцу подбежали гувернеры и гувернантки, дядьки, лакеи, няни, доктора. Принц отбивался мужественно, но их было слишком много. Принц кричал, что попросит своего папу отрубить им всем головы. Но его все-таки закутали в шали, шубы, шарфы и унесли. Маленький стекольщик крикнул маленькому принцу, что карнавал начнется ровно в восемь. Но с маленьким стекольщиком я все равно не помирилась, потому что приглашать надо сперва девочек, а потом уж мальчиков. Но все-таки я согласилась взглянуть в дырочку, которую под большим секретом показал мне маленький стекольщик.

В дырочку я увидела бедного принца. Он просил папу-короля отрубить головы гувернерам, гувернанткам, дядькам, лакеям и нянькам. Он сказал, что больше не хочет заниматься французским языком, потому что его можно сменять только на ночные туфли. И теперь не уснет, пока не узнает, что такое ЧТОБЫ ВСЕ. Принц горько плакал, и я крикнула в дырочку:

— Принц, не плачь! Мы встретимся на карнавале.

Все статуи, которые стояли вдоль стен, вдруг подпрыгнули и забегали. Поднялась ужасная паника.

— Бежим, — крикнула я маленькому стекольщику. И мы бы убежали. Но маленький стекольщик хотел заткнуть дырку пробкой, чтобы во дворце не было сквозняка. Не успели мы притвориться, будто играем с золотыми рыбками фонтана, как нас окружили гренадеры, сыщики и полицейские. Я, на всякий случай, заплакала и сказала, что мне некогда идти в тюрьму, потому что до обеда я еще должна поупражняться на фортепьяно.

— Во всем виноват я, — сказал маленький стекольщик. — Отпустите девочку, у нее музыкальный слух.

— Раз во всем виноват ты, — сказал главный полицейский, саблю которого поддерживали три человека, — пусть она идет домой, а ты пойдешь с нами.

Маленькому стекольщику надели наручники. И его увели. Я осталась совсем одна. „Бедный, бедный стекольщик, я на тебя совсем не сержусь, — чуть не заплакала я. — Ты — настоящий рыцарь, хотя у тебя нет ни шлема, ни шпаги“. Я бросилась к стене, где за зарослями плюща было отверстие, и вытащила из него пробку. В этот момент стража ввела маленького стекольщика в зал.

— Мой сын, — сказал король, — хочет узнать, что такое ЧТОБЫ ВСЕ.

Я не знала, что маленький стекольщик так прекрасно воспитан. Он внимательно выслушал короля, поклонился, а затем ответил:

— Это очень просто. Но я хотел бы, чтобы с меня сняли наручники. Мне будет очень трудно в наручниках рассказать, что такое ЧТОБЫ ВСЕ, хотя, как вы легко поймете, ЧТОБЫ ВСЕ — самая нетрудная на свете вещь.

В зале было очень много министров и советников. Знаете этих, с лентами через плечо. У одних ленты красные, у других — голубые. Но больше всего было стражников.

— Итак, господа, — сказал маленький стекольщик, когда с него сняли наручники, — я готов начать объяснение. Разрешите, принц, вас спросить, любите ли вы папу-короля?

— Если бы не мой папа, — сказал принц, — меня бы, кроме французского языка, заставили бы учить древнегреческий. Когда все оставляют нас одних, папа-король возит меня на курекушках и разрешает надевать латы и кольчуги, которых сколько угодно в каждом углу дворца. Он — славный папа. Очень жаль, что об этом не все знают. Я очень люблю его.

— А ее величество маму?

— Конечно. Ее величество мама…

— Хорошо, — остановил принца маленький стекольщик. — Папа-король, — обратился он к его величеству, — вы любите сына-принца?

В зале поднялся невероятный шум, совсем как в школе, когда учитель выходит из класса за журналом. Но король поднял руку — и воцарилась тишина.

— Да, мальчик, — сказал король.

— Теперь, — сказал маленький стекольщик, — прошу вас быть очень внимательными. Итак, принц, вы любите папу и маму. А папа и мама любят вас. Запомним это… Господин с голубой лентой, скажите, вы любите короля?

— Какие могут быть сомнения, мальчик! Каждое утро я кричу, как только проснусь: „Да здравствует наш король!“ Это могут подтвердить все соседи.

— А вы, господин с красной лентой?

— Я кричу „Да здравствует король!“ не только утром, но и перед сном. И даже днем восклицаю несколько раз от всего сердца: „Да здравствует наш король!“

— Да здравствует король!!! — закричали все в зале и захлопали в ладоши.

— Разрешите, — сказал маленький стекольщик, — считать ваши аплодисменты знаком общей любви к нашему королю.

— Ура! — закричали все придворные, советники, генералы, министры и статуи вдоль стен.

— Я продолжаю, — сказал маленький стекольщик, и стало снова тихо, как в классе, когда учитель с журналом возвращается. — А я, принц, люблю вас. Я не сомневаюсь, что мы могли бы прекрасно играть в индейцев или в лото. А меня, принц, очень любит мой папа. А если он любит меня, он любит и вас. Разве стал бы он мешать нам с вами играть в индейцев и лото. Но это не всё. Мой папа любит господина часовщика, а господин часовщик — папу. Но бабушка Кхем любит своего усатого сына и получается, что мой папа и я любим бабушку Кхем, потому что как мы ее можем не любить, если господин часовщик ее любит. А что делать бабушке Кхем, если мы ее любим?..

— Любить вас с папой, — сказал принц. — Я, может быть, сказал не так?

— Именно так, дорогой принц! Но вы не забыли, что я люблю вас?

— Я помню всех, кто меня любит…

— И тогда выходит, что вы любите моего папу, господина часовщика, и его маму, бабушку Кхем, господина мусорщика, потому что мы все любим господина мусорщика. И его величество король тоже любит господина мусорщика, если по-настоящему он любит вас, принц. Но и это еще не всё! Господин мусорщик любит господина аптекаря — вы посмотрели бы, как он весело сметает мусор со ступени аптеки, и господина мясника, который любит господина птицелова, а господин птицелов любит пить пиво. А раз главный полицейский королевства тоже любит пить пиво, то он любит и господина птицелова, и мясника, и аптекаря, и господина мусорщика, и меня с папой-стекольщиком. А раз мы все любим друг друга — тут легче простого разделить два на три, три на два или семь на сорок восемь. Мы покупаем на семь сантимов орехов, садимся вокруг кулька и грызем их, пока в кульке есть орехи. И мы не будем бросать скорлупу на тротуар, потому что никогда не забываем, что любим господина мусорщика, а господин мусорщик любит нас. Ведь для тех, кого мы любим, сделать самое трудное ничего не стоит.

Я ничего не сказал вам про господина мечтателя, про девочку с музыкальным слухом, которая смотрит в дырочку, просверленную господином птицеловом, про того господина, который однажды прогнал ночью чудовище, и его сына, готового каждому показать свою коллекцию засушенных тараканов…

— Я тоже хочу посмотреть на эту коллекцию, — сказал принц.

— Если вы вежливо попросите папу-короля, он, надеюсь, вам разрешит увидеть это замечательное собрание. Ведь его величество вас любит!

— Папа, — сказал принц, — мне можно посетить товарища маленького стекольщика? Я обещаю переходить улицу только там, где есть переход.

— И когда загорается надпись „ИДИТЕ“, — добавил главный полицейский.

— Конечно, разрешаю, мой сын! — сказал король.

— Теперь, — спросил маленький стекольщик, — все, кажется, поняли, что такое ЧТОБЫ ВСЕ?

— Это замечательно ЧТОБЫ ВСЕ! — сказали министры и тайные советники.

Маленький стекольщик поклонился и пригласил всех на карнавал.

— К сожалению, еще не все знают, что он начнется ровно в восемь, поэтому я должен спешить.

— А какой, по мнению твоего папы, — спросил король, — самый хороший цвет?

— Разноцветный, — ответил стекольщик. Все вокруг короля засмеялись:

— Разноцветный? Разве такой цвет есть?!

— Такого цвета не бывает.

— Самый славный цвет — голубой. Что может быть лучше, чем плыть по голубому морю в голубой лодке и в голубых штанах!

— Неправда! — закричали другие, — только красный цвет по-настоящему прекрасен! Да здравствуют помидоры!

Нет, маленький стекольщик не стал кричать и размахивать руками. Он стоял и ждал.

— Как видишь, мальчик, — сказал король, — разноцветного цвета не бывает.

— Он есть! — воскликнул маленький стекольщик.

И я увидела, как он вытащил из кармана футляр, из футляра — алмаз и поднял его над головой. Во все стороны брызнули разноцветные лучи: желтые, зеленые, красные, синие, пурпурные, лиловые, голубые…»

РОВНО В ВОСЕМЬ

Ровно в восемь весь город собрался на главной площади перед королевским дворцом.

Ровно в восемь прекрасная танцовщица вступила на канат, протянутый между самыми высокими тополями, и тотчас офицер с золотыми эполетами махнул саблей своим гренадерам. Тотчас вспыхнули разноцветные прожектора, а музыканты заиграли песенку, которую через пять минут стал напевать каждый горожанин: «Тот только крот и таракан, кто видит солнце и в карман кладет его лучи…» Прекрасная танцовщица пела песенку и бросала вниз конфетти. И не было на площади человека, который не послал бы ей с восторгом воздушный поцелуй.

Ровно в восемь господин мечтатель открыл на площади свой павильон. Кстати, господин мечтатель утверждает, что карнавал он предвидел. За неделю до удивительного, удивительного дня ему на улице слышалась музыка, и он не раз спускался с чердака вниз. И снились странные сны. Например, будто черепаха Ахо открыла школу, в которой совершенно бесплатно учила горожан кланяться друг другу. Что касается павильона господина мечтателя, то он был устроен поразительно остроумно. В павильоне не было ничего, кроме обыкновенной простыни, повешенной на гвоздях.

— Взгляните, — показывал на простыню господин мечтатель, когда павильон заполнялся народом. — Не кажется ли вам, что за этой простыней находится сказочное королевство?

— Кажется! Кажется! — кричали взрослые и дети.

— Так чего же мы стоим? Скорее, скорее!

Господин мечтатель отбрасывал простыню, и все действительно видели настоящую дверь. Все бросались в эту дверь, стараясь побыстрее попасть в сказочное королевство и оказывались… снова на площади перед королевским дворцом, которая празднично шумела и сверкала, как в волшебной сказке. Горожане хлопали в ладоши и говорили:

— Господин мечтатель, как вам удалось это царство придумать!

Господин профессор тоже был здесь на площади. Он всем разрешал заглянуть в трубку с увеличительным стеклом. И каждый, кто заглядывал, видел на балконе короля. Он стоял у перил и улыбался во весь объектив.

Ровно в восемь король приказал выкатить из подвалов дворца бочки с лимонадом, пивом, сельтерской водой и вынести мешки с орехами. Министры сказали королю, что сделать это очень трудно: орехи нужно предварительно подсчитать, а бочки измерить. На это, говорят, король ответил, что даст всем министрам отставку, если завтра же они не сдадут экзамен по высшей математике.

Генерал Пюре промчался из дворца в экипаже, а через полчаса вернулся на площадь с пушкой. Ровно в полночь пушка выстрелила, и над городом поднялся сноп разноцветных ракет.

Господин дальтоник плакал от счастья, потому что, когда он спрашивал:

— Верно, что вон там летит голубая ракета? — все отвечали:

— Не только голубая, но и красная.

Господин философ поднялся на помост, чтобы все его видели. На помост навели самые сильные прожекторы. Он объявил, сейчас сделает то, что не удалось сделать даже великому Колумбу: поставить яйцо на острый кончик, его не повредив.

Королевские трубачи в шляпах со страусовыми перьями сыграли сигнал: «Все — внимание!» Вся площадь затаила дыхание. Господин философ взял яйцо и одним быстрым движением заставил яйцо вращаться. И вот яйцо стоит, белое куриное яйцо, целое и невредимое, на самом-самом кончике. Оно вращалось так долго, что из него успел вылупиться крошечный цыпленок. Он пробил скорлупу и выглянул наружу. У него немного кружилась голова. Наверно, от счастья. Раздались бурные аплодисменты.

На помост поднялся главный остряк королевства. Он поднял палец и произнес остроту так, чтобы ее все услышали:

— А все-таки оно вертится!

Эту фразу вы можете прочесть в учебниках по физике, истории, философии и в других, если вообще существуют другие учебники.

Господин философ, который так запутал бедного министра финансов, по-прежнему утверждал, что ничего не знает, но при этом улыбался так, что его улыбку, как и упомянутую остроту, проходят в школе. «Попробуйте улыбнуться так, как этот господин, — говорит ученикам господин учитель, показывая на портрет философа. — Для этого нужно слегка приподнять голову, потом прикрыть веки так, чтобы на кончиках ресниц, если смотреть в сторону солнца, показались разноцветные мячики. А теперь — играйте, играйте этими мячиками, и вы научитесь улыбаться, как должен улыбаться каждый гражданин счастливого королевства!»

Маленький стекольщик не расставался в этот вечер с большим стекольщиком и с прекрасной танцовщицей. Рядом с ними была девочка с музыкальным слухом.

— Маленький стекольщик, — сказала Виола, — если мальчик любит девочку, он должен уметь это доказать.

— Мальчики всегда умеют это доказать, — сказал маленький стекольщик. — Для этого нужно хотя бы одно несказочное королевство.