Виталик не спеша направился к нам, и с каждым его шагом я все более уверенно констатировал отличия этого «воплощения» Кегли от так хорошо мне знакомого незадачливого эталона. Этот Кегля явно был парнем посерьезнее: в глазах его, во всяком случае, не было и намека на легкомыслие.

– Помог?.. – веско, с вкрадчивой учтивостью поинтересовался Виталик, остановившись возле тела убитого им омоновца, и брезгливо потыкал его носком ботинка, что, впрочем, было излишней предусмотрительностью: пуля попала точно в затылок.

– Спасибо, – не уступая в учтивости, скованно откликнулся я и бросил неуверенный взгляд на другого омоновца: однако и тут, несмотря на бронежилет, все было кончено – Юлия прострелила ему артерию на шее. Однако меткие здесь любители…

– Это она? – спросил Виталик, бесцеремонно разглядывая молчащую Юлию: девушка все еще держала револьвер в руке.

– Хочу отвести ее домой, – сказал я, уворачиваясь от прямого ответа.

– Зачем? – удивленно вскинул брови Кегля – видно, уворачивался я не особенно удачно. Однако Виталик продолжал смотреть на меня с искренним недоумением: похоже, он ни о чем не догадывался…

– Затем! – зло отрезал я, пустив в расход скопившийся во мне адреналин.

– Сердитый… – примирительно констатировал Кегля. – Ну, давай отвезем…

Я наклонился над омоновцем, забрал у него автомат и повесил на плечо. Кегля подхватил второй и направился к «Хаммеру».

– Времени все меньше остается, – нейтрально заметил он.

– Успеем, – нарочито бодро откликнулся я, взглянув на Юлию. Ее лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций. Я кивнул, чтобы она садилась в машину.

Кегля включил двигатель и резко рванул с места:

– Французика нашего отпустили, – сказал Виталик. – Даже не представляю, как он вывернулся… Хотя Франции-то, считай, уже нет – какой из него теперь шпион…

– И где он? – лениво поинтересовался я, старательно скрывая волнение: «Неужто Насим тут нарисовался?..»

– Пока не знаю, – пожал плечами Виталик и, почти не снижая скорости, вывернул на Литейный. – Где-то гасится… Если оружие надыбает – а он надыбает, сам понимаешь, – к тебе придет. Но ты же готов…

Мы неслись по Литейному в сторону Загородного, стремительно лавируя между искореженных, обгорелых автомобилей и щербатых воронок, оставленных в асфальте явно не ремонтными службами, и Кегля проделывал эти маневры с таким невозмутимым видом, будто занимался подобным слаломом всю свою сознательную жизнь.

Повсюду я видел тела на асфальте, правда, из комфортабельного салона «Хаммера», сквозь тонированные стекла, они не казались такими уж реальными, словно пропадал эффект присутствия. Застывшие в нелепых позах трупы были похожи на брошенных кукол, и я вдруг подумал: «Как дети… Они ведут себя как дети, отрывающие куклам головы… Дети, ломающие свои игрушки… просто такие игры…»

Время от времени нам встречались и живые… Они двигались крадучись или замирали вовсе, когда к ним приближался «Хаммер»: вероятно, эта древняя повадка – замирать – связывала нас в истоках эволюции еще с насекомыми, только вряд ли она приносила большую пользу на улицах города…

Кегля уже подъезжал к Невскому, когда навстречу нам вывернула колонна бронетранспортеров с красными сигнальными флажками по бортам. Виталик выругался и с ходу въехал во двор Мариинской больницы, протаранив решетку ворот и протащив ее за собой с десяток метров. Сдав назад и избавившись от решетки, он снова надавил на газ, нырнул под арку во дворе, резко ушел вправо, перепахал пару газонов, окруженных скамейками, и снова вырулил на асфальт. На полном ходу он снес ворота и на другой стороне больницы, выскочив, в конце концов, на Маяковского.

– Не любишь пробки? – поинтересовался я.

– Это ребята из Москвы, нам в такой пробке не выжить, – пояснил Кегля.

Я посматривал на него искоса и отчетливо видел, насколько сильно этот «приблудный» Кегля отличается от моего, «домашнего». Не зря я, видно, тогда Виталика шпынял – вон ведь какой тореро из него образоваться мог, если бы в свое время этот папочкин сынок школу хорошую прошел… Меня так и подмывало задать ему парочку вопросов относительно наших общих интересов. Но я даже не представлял, с какой стороны мне зайти, чтобы себя не выдать, поэтому продолжал помалкивать.

– Возьми, – нарушил молчание Виталик, протянув мне связку ключей. – Дома его не было, но теперь-то он уж точно разозлится, так что скоро и тебя выдернет, а я его тут встречу…

– Милое дело, – кисло отозвался я, взвесив в руке ключи от своей квартиры. – А что ж ты его не дождался?

– Да так… Прогуляться решил… – как будто слегка смутившись, пожал плечами Виталик. – Тихо там у них, будто ничего и не происходит.

Это он в самую точку попал – мне и самому так казалось…

Кегля вылетел на Невский, по-прежнему не снижая скорости. Вероятно, он правильно делал: в такие смутные времена «Хаммер» наверняка был притягательной мишенью. Со стороны площади Невский был перегорожен баррикадой из развороченных автомобилей, и эта баррикада выглядела довольно оживленно: множество вооруженных людей копошилось в ее ржавых кишках, что-то деловито перетаскивая и кантуя. Когда Виталик в очередной раз свернул и ушел направо, по Марата – они проводили нас пристальными взглядами. Я услышал пару хлопков автоматных выстрелов, а затем что-то гулко ухнуло, и нас резко бросило влево. Позади пышно расцвел алый тюльпан разорвавшейся мины. Кегля выровнял машину и еще прибавил газу.

– Идиоты, – сказал он. – Здесь же никто не ездит…

Эти слова ни на йоту не прояснили мою картину мира. Хотя подобные нюансы вряд ли могли что-то всерьез прояснить. Я видел, что мой город здесь превращается в кипящий котел войны, но в этом ведь не было ничего оригинального: тысячи лет в тысячах городов на этой земле люди заваривали такую же бессмысленную кашу. И всякий раз потом упорно ее расхлебывали, обычно даже гордились этими своими подвигами… И что же, теперь эта каша варится только тут, и нечем ее подсластить? Больше никаких перемирий? Долгожданная последняя каша ненасытного человечества?.. Так, может, оно и к лучшему, что эту кашу варят теперь только здесь, в этой забытой Богом реальности?..

Мне и прежде приходилось встречать людей, которые упивались войной. Война, видимо, была единственным средством их самовыражения. Они врастали в нее, отдавались ей истово и без остатка. Эти бравые парни становились идеальными машинами для убийства: на войне для этого всегда находятся железные оправдания… А здесь, кажется, и оправдания никакие не требуются: просто это их мир, где они могут безоглядно играть в свои игры – отрывать головы «куклам»…

Мы проскочили Марата до самой Разъезжей без каких-либо новых приключений. Здесь я попросил Кеглю свернуть. У Пяти углов Виталик притормозил:

– Куда дальше? – спросил он.

– Все, приехали, – сказал я и обернулся к Юлии: она молча открыла дверцу и выбралась из машины.

– Сейчас вернусь, – прихватив на всякий случай автомат, я последовал за девушкой.

– У тебя хороший друг… – сказала Юля, когда мы зашли в подворотню. – Он тоже приезжий?

– Приезжий?.. – удивился я, но тут же вспомнил про свою местную легенду. – Нет… Он здешний… Но парень неплохой, ты права.

Юля остановилась:

– А он знает, что у тебя бывают эти приступы?

– Конечно, – пожал я плечами: мне даже не пришлось лгать – нужно было всего лишь воспринимать ее слова метафорически.

– Значит, если это случится, он за тобой присмотрит, не бросит тебя?

– Скорее наоборот, – беспечно усмехнулся я, прокрутив метафорическую ситуацию в голове, но не успев сообразить, куда она клонит.

– Не оставляйте меня… – мгновенно воспользовалась моей беспечностью Юлия. И у нее снова был тот же взгляд, который уже заставил меня однажды убить… Похоже, я опять ухитрился внушить ей какие-то надежды. Ее не пугало даже мое предполагаемое сумасшествие… если, конечно, друг за мной присмотрит… Впрочем, это была уже не первая девушка, готовая мириться с моим безумием. Только теперь мое безумие, пожалуй, выглядело детским лепетом по сравнению с безумием этого мира.

С мучительной гримасой на лице я покачал головой: она совершенно не понимала, о чем просила.

– Я хорошо стреляю, ты же видел, – сказала Юлия, пронзительно глядя на меня своими запавшими глазами, – и я врач… Поговори со своим другом…

«А почему, собственно, нет?» – подумал вдруг я. С чего это я так зациклился на собственной персоне? Чем этот Кегля хуже меня? И если он не сумеет «присмотреть» за мной, то уж за девушкой-то присмотреть сможет…

– Идем, – сказал я, поворачивая назад.

Виталик послушно дожидался меня. Он флегматично курил, выпуская дым в приоткрытую форточку. Сидя в только что угнанном пятнистом «Хаммере», в своей новенькой пятнистой униформе, с автоматом наперевес, смотрелся он вполне органично и, кажется, вовсе не нервничал. Я просто залюбовался своим уверенным другом…

Двое коренастых бородачей прошмыгнули мимо «Хаммера», плотоядно косясь на Кеглю: он даже не удостоил их взглядом, хотя вид у них был довольно хищный. Надеюсь, Кегля трезво оценивал свои возможности…

– Надо поговорить, Виталик, – сказал я, подойдя к водительской дверце.

Он посмотрел на меня прищурившись, потом перевел взгляд на Юлию, и я увидел, как вдруг сузились его зрачки. Не знаю, что его насторожило, но, кажется, притворяться дальше нужды уже не было.

– Не дергайся, – предупредил я, слегка тронув свой автомат. – Я не собираюсь с тобой воевать.

Он усмехнулся:

– Не держишь зла?

– Вы нашли второй медальон?

Некоторое время он смотрел на меня молча, вероятно, размышлял – имеет ли смысл откровенничать, потом порылся в кармане куртки и, вытащив связку ключей, потряс ею в окно машины: медальон – точная копия моего – болтался на этой связке.

– Не собираешься со мной воевать?.. – снова усмехнулся он.

– Зачем?

– Зачем?.. – подавшись вперед, Кегля слегка высунулся в окно, испытующе заглядывая мне в глаза. – А ты не в курсе?

– Нет…

– Останется только один… – нарочито мягко и даже как-то нараспев произнес он, улыбнувшись во всю ширь. И я заметил, что ствол автомата Кегли медленно опускается, норовя, как и его приветливый хозяин, заглянуть мне прямо в глаза. Я отскочил. Конечно, в данной ситуации я сам добивался доверительных отношений, но все же не был готов довериться «местному» другу до такой степени…

Виталик задорно рассмеялся:

– Это неизбежно, Валя. Тебе придется смириться…

Похоже, здешний Кегля не боялся ни меня, ни смерти, ни черта в ступе… Надо сказать, такого разнузданно бесстрашного Виталика я раньше и вообразить себе не мог, и эта дерзость вызывала определенное уважение.

– Нельзя ли поподробнее? – спросил я.

– Какие еще подробности тебе нужны?.. Иначе все бы просто остановилось, разве это не ясно? Нам нечего было бы делать. Это такая игра, ты еще не понял?

– Нет… – покачал головой я.

– Жизнь – игра, это еще Шекспир заметил… – насмешливо пояснил Кегля, и в его голосе я вдруг уловил какую-то наивную, буквально детскую интонацию. Или мне это только почудилось?..

– Шекспир… – нахмурился я. – И ты хочешь в этой игре выиграть?

– А иначе, какой смысл?

На подобный вопрос я не был готов ответить… Но и играть в такую жизнь мне совсем не хотелось. Пожалуй, я даже не был уверен, хочется ли мне вообще жить, учитывая обстоятельства…

– Я не хочу играть с тобой в эту игру, Кегля, – вздохнул я. – И не жизнь – игра, а война твоя – игра… Ты ведь не совсем тут рехнулся, у тебя же иммунитет есть, разве не так?.. У нас у всех иммунитет.

– А у тебя-то от чего иммунитет? – с невинным видом поинтересовался Виталик. – Не от морали, случайно?

– От морали? – недоуменно переспросил я…

И тут же, как ушат холодной воды, на меня обрушилось понимание. А он, кажется, прав… Я ведь даже себе объяснить не смог бы, почему, к примеру, убивать нельзя, особенно за дело, если естественный ход событий всегда доказывал обратное, и вполне убедительно. Реальность упорно игнорировала христианские заповеди… И от чего это я такой белый и пушистый, по сравнению с собственными двойниками, при всем нашем завидном иммунитете?

– Ты-то у нас из какой стихии? – уже издевательски допытывался Кегля. – Из ветреной?

– Я понимаю, что это давит, – угрюмо подтвердил я. – Но кое-что я знаю наверняка… Сам по себе… Всегда знал…

Виталик снова беззаботно расхохотался:

– А помнишь того мальчишку?.. Ведь он был прав, ты же сам это признавал. Забыл?..

Я вздрогнул: про того мальчишку я тут никому не рассказывал, а уж тем более этому раздолбаю Кегле… Если он, конечно, имел в виду именно того мальчишку… Еще бы я не помнил – этот мальчишка перевернул всю мою жизнь…

Да, там, в Сомали, я подстрелил ребенка… Хотя не совсем так… Говоря формально, я подстрелил снайпера, и никто меня за это не осуждал. Но снайпер оказался обычным мальчишкой, лет десяти. Он был еще жив, когда мы отыскали его внизу, в кустах, куда он свалился. Ранение было жуткое. Он умер у меня на руках. И я видел его глаза – глаза уходящего из жизни мальчишки. Эти глаза дочиста выжгли из меня те жалкие ошметки романтики, которые во мне еще тогда оставались.

Он не сказал ни слова, он не плакал, он просто смотрел на меня. В его взгляде не было ни укора, ни мольбы. Была только растерянность. Растерянность ребенка, который играл в хорошо ему знакомую игру, и вдруг эта игра сложилась совсем не так, как он привык. Игра заманила его в смертельную ловушку, и он оказался на земле, скованный болью и холодом, не способный пошевелиться.

Игра закончилась. Но он, кажется, так и не понял, что закончилась не только игра. Он просто не мог себе этого представить…

Зато я в тот момент совершенно ясно осознал, что ничем от этого мальчишки не отличаюсь. Никто из нас не отличается. С раннего детства мы все играем в одни и те же игры и только на каком-то этапе вдруг перестаем понимать, чем мы заняты, – думаем, что стали взрослыми, и игры закончились. А на самом деле просто взвинчиваем ставки в игре и иногда оказываемся настолько безумными, что бросаем на кон и саму жизнь – когда свою, а когда и чужую… Потому-то я и стал дезертиром – не хотел больше играть по этим правилам. Они стали мне отвратительны – они оказались обманом… И в первую очередь – самообманом. Причем же тут мораль, если все ясно как день?.. Просто правила должны быть другими. Если то же самое проповедовал Христос, я ничего не имею против…

– Ну, что, понял, на чем тебя поймали? – продолжал снисходительно усмехаться Кегля. – Ценится только то, что можно поставить на кон, а самая высокая ставка – жизнь.

Как-то подозрительно в унисон моим собственным мыслям изъяснялся Виталик, от этого мне стало совсем не по себе.

– Мораль – утешение слабых, – вещал Кегля. – Ее ты на кон не поставишь – она ничего не стоит… Ницше читал?

Шекспир… Ницше… Какого лешего он тут передо мной выпендривается – тоже мне, умник!..

– По твоим правилам я у тебя выиграю… – мрачно заметил я. Усмешка на его лице бесследно растаяла. Не знаю уж, насколько хорошо он знал моего брутального двойника и насколько «хорош» был сам этот двойник, но относиться к моим словам легкомысленно Кегля явно не был склонен.

– Может быть… – сказал он задумчиво. – На то и игра…

– Так говоришь, это неизбежно?

– Такие правила, не я их придумал, – скромно пожал плечами Виталик: видимо, мой двойник был все же достаточно «хорош».

– И откуда эти правила?

– Древние правила… Из договора…

– Что за договор?

– Так ты совсем ничего не знаешь? – удивился он. – Про Этану?..

– Про Этану знаю, – кивнул я, – но, видимо, не все… И что он такого натворил, чего я не знаю?

– Договор нарушил.

Я вздохнул: вытягивать из Виталика слова было делом нешуточным.

– Валентин… – окликнула меня Юлия. У меня совершенно вылетело из головы, что я должен ее «пристроить». Все это время она стояла у меня за спиной и, вероятно, пыталась понять, о чем мы говорим… Наверное, все-таки поняла, что не о ней…

– Слушай, ты не мог бы присмотреть за Юлей? – спросил я у Кегли.

– Посторожить тебе девочку? – На лицо Виталика мгновенно вернулась лукавая усмешка.

– Валентин! – снова окликнула меня Юлия, но на этот раз в ее голосе звучал страх. Я обернулся – и рухнул на асфальт: автоматная очередь разнесла вдребезги лобовое стекло «Хаммера», и на меня посыпалась крупа осколков. Рядом со мной уже лежала Юля. Я встревоженно покосился на нее, но, слава богу, она была в порядке и целилась из револьвера в сторону Загородного: один из его скандально известных пяти углов предательски подпустил к нам незваных гостей. Вероятно, это были «люди в черном»… то есть это точно были люди во всем черном. Скорее всего, так они себя и позиционировали, поскольку ни один предмет их траурного гардероба не дерзал выделиться из этого сдержанного стиля. Но сами они не были такими уж сдержанными, бодро двигаясь к нам и задорно кроша все перед собой из автоматов, словно дружная бригада косарей. Или это была метафорическая гримаса старухи с косой?.. В общем – жизнеутверждающее зрелище… Однако во мне теперь тоже проснулся задор, и я с размеренной методичностью уложил их одиночными – по очереди… Стрелял я все же лучше.

«Видимо, приличная порция иммунитета от морали мне теперь перепала», – подумал я, поднимаясь на ноги, и заглянул в окно «Хаммера». Глаза у Кегли были стеклянные, а на новенькой камуфляжной куртке добавилось два уродливых багровых пятна…

Юлия решительно распахнула дверцу машины и дотянулась до шеи Виталика:

– Умер… – сказала она.

– Иди домой, – нарочито строго велел я, протягивая ей автомат. – Больше у меня тут друзей нет…

Автомат она взяла, но уходить, кажется, никуда не собиралась. Я поднялся на подножку «Хаммера» и вытащил у Кегли из кармана связку ключей с прикрепленным к ним золотым брелком. Я тревожно вгляделся в тусклое мерцание медальона… и едва снова не сломал себе руку, растянувшись на асфальте: сиденье «Хаммера», на которое я опирался, просто исчезло… вместе с машиной, разумеется… я успел заметить, как шарахнулись от меня прохожие: Любопытно, все же, как это выглядело со стороны… Ну чем не терминатор? Хорошо, хоть не нагишом…

* * *

– Слава богу, что я его узнал, – покачал головой Виталик, взволнованно расхаживая по комнате. В квартире уже было прибрано – Ирка почему-то так домой и не ушла.

– И как же ты его узнал? – поинтересовался я.

– Скотина он… – описал Кегля основную примету моего альтер эго. Учитывая, что эта выразительная примета позволила Виталику быстро сориентироваться и, возможно, даже спасти себе жизнь, он, пожалуй, был чрезмерно критичен.

– …Чуть дверь не сломал от злости… – посетовал Кегля. – Я хотел милицию вызвать, но вовремя спохватился.

– Да, они бы удивились: чего это вы хозяина в квартиру не пускаете, – кивнул я. – А замок уже ломаный, хлипкий… Повезло тебе, что он этого не знал.

– Повезло, – согласился Виталик. – Но я ему сказал, что вызвал, и он ушел.

– Понятно. С ментами ему встречаться не резон – наверняка у него оружие с собой было.

– Ты меня нарочно, что ли, пугаешь? – возмутился Виталик.

– Считаешь, лучше тебе не знать?

Кегля обиженно смолчал в ответ.

– Да… француз твой звонил, – вспомнил вдруг он. – Только я ничего не понял…

– Откуда звонил? – насторожился я.

– Понятия не имею.

– Все равно хорошо…

– Живой, значит?

– Отчасти, видимо.

– Ты-то как? Ужасно там?

– Я-то ничего, а вот тебе туго пришлось.

– Мне?..

– Застрелили конкурента твоего.

– Почему конкурента? – удивился Кегля.

– Я с ним немного пообщаться успел… Кажется, неплохой парень был, жаль… Но он сказал, что мы вроде как должны друг друга перебить, что ли… Так что тебе, считай, и тут повезло.

– Как это?.. Зачем перебить? – опешил Виталик.

– Правила такие, – пожал я плечами. – Должен остаться только один.

– Кто?.. Ты?.. – пришел в ужас Кегля.

– Точно не знаю, – попытался успокоить его я. – Не успел подробности расспросить.

– И кто это придумал?! – возмущенно воскликнул Кегля. – Какие еще правила? Они там с ума посходили, что ли?

– Где там? – заинтересованно откликнулся я: знать бы, в самом деле, в какой канцелярии такими делами ворочают…

– Думаешь, у тебя медальон, так ты тут главный? – подозрительно прищурился Виталик. – У меня, между прочим, не меньше прав, чем у тебя!

Я вытянул из кармана связку ключей с золотым «брелком» и бросил ему:

– Бери – это твой.

Кегля рефлекторно поймал ключи, брезгливо взял их двумя пальцами за кольцо, посмотрел на брелок, как на таракана, и с отвращением бросил обратно:

– Мне не надо.

– Ты не бойся, – сказал я, подхватив связку, – я по их правилам не играю.

– Я тоже, – смягчившись, доблестно заявил Виталик.

Сняв медальон с Кеглиной связки, я прицепил его к собственным ключам, сунул в карман и снова бросил связку Виталику:

– Возьми. Может, пригодятся.

Он уселся напротив меня и закурил. Руки у него слегка подрагивали.

– Значит, все это действительно настолько серьезно… – словно бы мы впервые обсуждали эту тему, угрюмо сказал Виталик, рассеянно роняя пепел на пол.

Вязкая, мутная обыденность этого мира, в котором мы проводили большую часть времени, и его странная незыблемость, в отличие от остальных, – так стремительно менявшихся, – определенно сказывалась на наших мозгах… Отсюда – из этого мира, – остальные миры казались совершенно нереальными, и это ощущение было настолько мощным, что, если бы не мои постоянные отлучки, я бы, вероятно, давно ему сдался… Представляю, насколько труднее было Кегле продолжать во все это верить. А может, он уже и не верил?..

– Мне тут предъявили, что я моралист, – насмешливо заметил я, приглядывая за реакцией Виталика. Но он, похоже, совсем не был озабочен подобными материями.

– Местами ты нудноват… – апатично кивнул Кегля, погруженный в свои мысли.

– Как ты считаешь, мораль – это выдумки слабаков? – продолжал домогаться я.

– Ты что, Ницше начитался? – удивленно посмотрел на меня Кегля. – Тебе-то это зачем?

– Что значит – «зачем»? – обиженно нахмурился я: какого черта все эти «Кегли» так задавались?.. И почему это меня не может интересовать Ницше?

– Я думал, тебе все и так ясно… и без Ницше, – смиренно пожал плечами Виталик.

– А тебе ясно? – желчно поинтересовался я.

– Мне нет, – сознался Кегля. – Но я в тебя верю.

Это было несколько неожиданное признание… Я вздохнул и посмотрел на него с завистью: кажется, он гораздо охотнее меня верил в сомнительные вещи…

– Не обижайся, но Ницше тебе лучше не читать, – виновато сказал Виталик. – Он тебя только запутает… Он гораздо глубже, чем это может показаться.

Так деликатно меня тупым еще никто не называл… Только с чего это они все решили, что я не читал Ницше? Впрочем, в данном случае Виталиков, наверно, можно было рассматривать в «едином» лице.

– Твой двойник пытался внушить мне мысль, что мы не обладаем иммунитетом к влиянию собственной реальности, – сказал я. – И это логично, поскольку «мы все» явно отличаемся друг от друга…

– Действительно, логично… – согласился Кегля. – И как же мы с тобой…

Сообразив, в чем дело, он посмотрел на меня с пониманием:

– Так вот ты о чем…

– Об этом, – кивнул я.

– Ну… я не знаю… Возможно, это трудно осознать…

– Вот именно.

Виталик всерьез задумался: очевидно, анализировал уровень своей аморальности… Надо сказать, его халявные походы по ресторанам слегка подрывали теорию.

– Хороший человек тем и хорош, что удобен и никому не мешает, – сказал я. – Но это если смотреть на него со стороны… А изнутри он либо бессильный приспособленец, либо дурак, правильно?

– Так ты читал Ницше…

– Мораль – стадное чувство.

– Это совсем не то, что хотел сказать Ницше, – безнадежно покачал головой Виталик.

– Я не претендую на статус хорошего человека, – заметил я, – но я не стану делать некоторые вещи, даже если мне это очень выгодно и ничем не грозит.

– Я тебя понимаю, – морально поддержал меня Кегля.

– Одно из двух, – продолжил я, – либо человек, идя вопреки собственной выгоде, действительно знает, что поступает правильно, либо пребывает в иллюзии, что это так… И такая иллюзия позволяет ему оправдывать собственную слабость, не презирая себя… Или даже предаваться самолюбованию, что опять возвращает нас к исходной позиции – он вовсе не хорош, этот человек…

– Логика железная, – подтвердил Виталик.

– Иногда я совершенно уверен, что поступаю правильно, но очень редко до такой степени, чтобы знать наверняка…

– Ты в этом не одинок.

– Но и тогда нет никакой гарантии, что это не иллюзия, – добавил я.

– Само собой.

– Однако это меня вовсе не заводит…

– В каком смысле?

– Даже если буду знать, что мои представления иллюзорны и я могу совершить ужасную ошибку, некоторые вещи я все равно не стану делать. Особенно теперь…

– Теперь?

– Когда нас всех по полочкам расставили… Показали, что мы на самом деле из себя представляем – то есть ничего не представляем… Я все равно не буду играть по их правилам. Больше мне ничего не остается.

– Тогда это тупик, – заключил Кегля.

– А может быть, не тупик, а дно?

– Дно чего?

– Дно меня…. Я же не такой глубокий, как Ницше.

– Я имел в виду, что у нас действительно нет иммунитета, – уныло пояснил Виталик.

– Я тебя понял…

В комнату заглянула Ирка.

– Мальчики, вы будете ужинать? – как ни в чем не бывало спросила она: просто удивительно, с какой непосредственностью ей удавалось приспосабливаться к капризам реальности…