Вту же ночь я вбежал домой и сообщил маме, что Зяма несчастна с Игорем Южанином и я должен ее спасти. Мама сделала себе крепкий чай, закурила и стала думать. Выше уже было сказано, что мама моя работала в КГБ – она любила крепкий чай и курила, когда думала. Все это были мужские привычки. Я ждал. Я наделся, что мама и в этот раз поддержит меня. Я верил, что в этот трудный час меня не бросит материнское сердце. Мама докурила, посмотрела в окно, помолчала и сказала:

– Привози.

Мама всегда говорила мало и делала, что говорила.

Потом она же разработала, по моему заказу, план похищения Зямы у Игоря Южанина – это было нетрудно, мама была мастером по похищению людей, по специальности. Ставка была сделана на внезапность. Зяма сообщила Игорю, что она немного задержится дома и пока не поедет в Краснодар, где они гнездились, поэтому Игорь должен прислать ей первым же поездом все ее вещи, а так как здесь часто меняется погода, Зяме нужны и все летние, и все зимние вещи. Ставка, как можно понять, была сделана не только на внезапность, но и на отчаянную глупость противника, то есть Игоря Южанина.

План сработал. КГБ – это была школа. Враг проглотил наживку, и вскоре приехали вещи Зямы. Я попросил Стасика помочь мне встретить вещи Зямы. Надо сказать, Стасик неодобрительно отнесся к моему решению полностью перебазировать к себе свою любовь. Стасик, конечно, понимал, что моя любовь к Зяме важна, потому что благодаря любви ко мне приходили стихи, а они были нужны для посылки Вознесенскому. Но вот решение похитить Зяму Стасик не одобрял. Он сказал:

– Лучше бы ты ее любил, пока она в Краснодаре. Любовь только сильнее от преград. А привезешь ее домой – вдруг любовь станет слабее? Вдруг ты от этого перестанешь писать стихи? Ты хоть понимаешь, как они нам нужны! Их ждет Вознесенский!

Стасик почему-то считал, что Вознесенский очень ждет наши стихи. Стасик в те дни часто рисовал мне такую жуткую картину: у калитки стоит Вознесенский, ждет почтальона, вот почтальон появляется, Вознесенский сразу бросается к нему, как баба-солдатка, а почтальон и рад бы обрадовать Андрюшеньку, да нечем, и только сочувственно качает головой, и Вознесенский идет сиротливо в свою дачу и тихонько сидит там у камина, несчастный.

Как бы там ни было, Стасик согласился помочь мне перевезти Зямины вещи. Мы пришли на вокзал. Нам нужен был проводник Жора.

Оказалось, что Жора – проводник почтового вагона. Он спросил нас:

– Машины где у вас, хлопцы?

– Мы не хлопцы, мы поэты, – сказал я.

– Ну так где машины у вас, поэты-хлопцы? – спросил Жора.

Мне понравилось это сочетание – поэты-хлопцы. Было в этом что-то хорошее, народное, фольклорное, гоголевское. Но мне не понравилось, что Жора настойчиво шутит про машины.

– Какие машины, Жора? – спросил я.

– Як какие! Грузовые! – сказал Жора.

И провел нас в свой почтовый вагон. Который под самый потолок был забит тюками. Это были Зямины вещи.

Конечно, мы со Стасиком не могли найти с ходу колонну грузовиков. Я в панике снова обратился за помощью к материнскому сердцу. Мама сделала звонок Матвей Матвеичу, и на вокзал скоро прибыли два больших военных «Урала». Битый час мы со Стасиком, как биндюжники, кидали тюки в грузовики, а проводник Жора ругался, потому что рассчитывал выпить водки, пока поезд не отправят на мойку. Мы ему говорили, утирая пот:

– Так пойди попей водки, Жора, пока мы разгружаем, чего ты…

– Не могу! Я тут не хуи пинаю, я отвечаю за вагон! – отвечал Жора. – Знал бы, яких пельменей на разгрузку пришлют, ни в жизнь бы не взял цэ барахло в свой вагон…

Пельмени – это было оскорбительно для нас как поэтов, но мы со Стасиком терпели унижения и продолжали работать.

Когда мы свалили все тюки в грузовики, Усиевич сказал мне:

– Имей в виду. Я сделал все это только ради Вознесенского.

Это была правда. Стасик сделал все это только ради Вознесенского. А Вознесенский в этот момент, скорее всего, ничего не знал о том, какие страшные вещи делаются ради него на кишиневском вокзале.

Когда моя мама увидела, сколько вещей мы заносим в дом, она отвела меня в сторону. Мы с ней секунду смотрели друг другу в глаза. Мы ведь были сообщники и соавторы всего того, что случилось.

Потом мама мне тихо сказала:

– Это пиздец.

Моя мама работала в мужском коллективе и умела называть вещи своими именами.

Нужно было где-то разместить все эти баулы. Все вещи, которые когда-либо принадлежали нам с мамой, были размещены в одной тумбочке. Все остальные шкафы, антресоли, кладовки и коробки были полностью забиты вещами Зямы. Ими же был туго набит балкон. Оставшееся было с силой запихано под кровати, положено на шкафы сверху, и все равно еще оставались два гигантских баула. Мы с мамой и Стасиком часто дышали, мы обессилели, но все равно не могли победить: эти два тюка некуда было деть, места больше не было – никакого, оставались только проходы, необходимые для жизни, дыхания и эвакуации на случай пожара.

Тогда Стасик вдруг сказал:

– А давайте хоть посмотрим, что там?

Зяма при этом не присутствовала, она попросила меня перевезти ее с ребенком в последний момент, когда все будет готово. Конечно, было неловко вскрывать тюки без Зямы. С другой стороны, Стасик сказал, что это необходимо, потому что вдруг в них запасы еды. В этом случае Стасик был готов на время забрать тюки к себе домой, у него дома было два холодильника. Стасик гарантировал сохранность еды до приезда Зямы. Я не очень верил в это, но, в конце концов, Стасик не смог бы быстро сожрать два таких тюка – сожрать их за раз не могла бы даже белая акула. Мы вскрыли тюки. В них оказались юбки. Их был миллион. Нам так показалось. Юбок было столько, как будто домой я перевозил не Зяму Гиппиус, а главную цыганку страны.

Моя мама спросила:

– Что это такое? У нее столько юбок?

– Да, – сказал я. – У нее такие красивые ноги…

Стасик Усиевич попал в расклад – он уже пообещал мне помощь, и ему пришлось взять к себе домой два громадных баула с юбками. Дома Стасика отругали, потому что подумали, что Стасик украл все эти юбки. Но я сказал маме Стасика, что эти юбки – мои. Тогда мама Стасика посмотрела на меня с большой тревогой. Я объяснил, что они не мои лично, а Зямы, которую я спас и привез домой. Мама Стасика сказала:

– В добрый час, ребята…

Мама Стасика была доброй женщиной.

А потом наступил волнительный миг привоза мной Зямы. Моя мама накрыла стол. Стол ломился. Стасик тоже ломился – к столу, но моя мама его не пускала. Так они и сидели голодные – ждали меня.

В тот день утром я встал и первым делом выпил бутылку вина. Это был такой день. Это был серебряный день. Я победил Игоря, я спас Зяму, и теперь мы с Зямой будем жить, как птицы. Так я думал. Да, я так думал.

К дому Зямы я приехал на машине, которую опять выделил Матвей Матвеич. Машина была роскошной черной «Волгой» с кагэбэшными номерами.

Когда я вошел в подъезд Зямы, я не сразу позвонил в дверь. Было бы глупо не растянуть последние минуты, а сразу взять Зяму и повезти домой, как мебель. Во внутреннем кармане пиджака у меня была вторая бутылка вина. В наружном кармане пиджака у меня был штопор. Я был подготовлен. Открыл бутылку. В тишине подъезда пробка вылетела с оглушительным «пок».

Это был салют.