Теплым сентябрьским вечером Богдан возвращался с занятий домой. В этот день у него было прекрасное настроение. Занятия закончились раньше обычного, солнце еще не скрылось за горизонтом и раскаленные камни столичной застройки продолжали держать тепло бабьего лета. На душе у него было легко и светло. Он, как обычный нормальный человек, спешил домой, где его ждала любимая жена. По пути, возле городского сквера он купил у старушки букетик крупных ромашек для Инге и улыбнулся, предвкушая, как она им обрадуется.

«Интересно, почему именно на ромашке, люди гадают, любят их или нет». — Подумал Богдан и для убедительности пересчитал лепестки на цветке. — Любит» — Остановившись на последнем из них, в голос произнес он и, не прекращая улыбаться, вновь поспешил туда, где его с нетерпением ждали. Поднявшись на четвертый этаж, он открыл дверь своим ключом и с порога крикнул:

— Инге, я вернулся и очень проголодался.

Однако ответа не последовало. Он прошел по коридору и заглянул в комнату. Супруги там не оказалось. Тогда он прошел в кухню. Женщина сидела в углу возле окна и, прикрыв ладонями лицо, тихо всхлипывала.

— Дорогая, что случилось? — он бросился к Инге и, присев перед ней на колени, попытался убрать ее руки.

— Не трогай меня. — Резко выкрикнула девушка и оттолкнула от себя Богдана.

— Да, ты можешь сказать, что произошло?

Инге вытерла внутренней частью ладони, распухшие от слез глаза, и уже более спокойным тоном произнесла:

— Я беременна.

Богдан облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Глупенькая! Это же прекрасно. У нас будет ребенок, а ты плачешь. — Он попытался прижать Инге к себе, но та, как уж, выскользнула из его объятий.

— А что здесь прекрасного? — в ответ бросила она. — Ты считаешь нормальным, если наш будущий ребенок будет расти в этой халупе, где нам вдвоем негде развернуться? Что хорошего он может получить в этой стране, где прилавки магазинов пусты, одеться-обуться толком не во что, в аптеках хороших лекарств не достать и при этом везде нужно выстаивать многочасовые очереди. А где наш ребенок будет гулять? Неужели ты не видишь, какая кругом грязь и антисанитария на улицах, пьяные на каждом углу.

— Инге, по-моему, ты сгущаешь краски. — Попытался сгладить ситуация Богдан. — Это так на твоем настроении сказывается беременность. На самом деле, здесь скоро все образуется. Посмотри, какое идет строительство в городе. — Он кивнул в сторону башенных кранов, возвышающих над крышами домов за окном. — Когда родится ребенок, мы получим другую, более просторную квартиру. И продуктов в магазинах станет больше. Неужели ты не замечаешь, как развивается наша страна. Началось освоение целины, мы запустили в космос спутник…

— Хватит мне читать политинформацию. — Перебила его жена. — Я устала от достижений вашего социализма.

— И все же, — не унимался Богдан, которому в последнее время понравилось жить в Москве, — они реально существуют. У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны. Конечно, мы живем беднее, чем вы или жители в других стран Запада, но это все временные трудности. Нельзя забывать, какой ущерб мы понесли во время войны.

— А что ты скажешь на это? — она протянула ему почтовый конверт.

— Что это? — с недоумением посмотрел на Инге Богдан, но все же протянул руку к конверту.

— Это письмо от моей мамы. — Пояснила Инге, глядя прямо в глаза своему мужу, — Я нашла его в нашем почтовом ящике вскрытым.

Богдан покрутил конверт в руках и даже посмотрел на свет, тщетно пытаясь найти на нем какие-то следы.

— Такое иногда бывает. Может быть, нерадивые сотрудники почты пытались там найти переводные открытки. — Неуверенно пробормотал Сташинский и сам смутился от собственной глупости.

— Может быть. — Кивнула головой Инге и продолжила, — А может быть, твои коллеги стали интересоваться нашей жизнью?

— Этого не может быть. — Категорично заявил Богдан, хотя его глаза красноречиво говорили, что в этом он уже начал сомневаться. И, тем не менее, он продолжал настаивать на своем. — Если б мои коллеги проявили интерес к твоей переписке, они бы никогда не оставили конверт вскрытым. Это грубое нарушение службы оперативно-технического обеспечения. Поверь мне на слово.

— Все равно, Богдан, я так больше не могу. — Инге обреченно вздохнула и, наконец, положила ему голову на плечо…

* * *

В очередной выходной, Сташинский решил уделить время косметическому ремонту их квартиры. С утра он покрасил рамы на окнах, поправил покосившиеся плинтуса и ближе к обеду стал подклеивать оторвавшиеся обои. Дело оказалось не таким простым, как показалось ему на первый взгляд. До этого, Богдану никогда в жизни не приходилось разводить клейстер, и он долго не мог подобрать нужную консистенцию смеси воды и муки. Наконец, когда бумага стала держаться на стене, он приступил к работе, с которой ранее никогда не сталкивался. Забравшись на табурет, он жирным слоем стал намазывать на стену смесь и тут же прикладывать к ней листы обоев. Первые шаги вселили ему оптимизм, и, окрыленный успехом в начале ремонта, он стал вскрывать целые участки, наслаждаясь тем, как на глазах их жилье приобретает относительно пристойный вид. Инге молча смотрела на своего мужа и улыбалась. Никогда ранее она не видела Богдана, занятого домашней работой. С одной стороны это ее радовало, постепенно ее муж становился настоящим хозяином в семье. С другой стороны пугало — Ее Йозеф, которого она вынужденно называла Богданом, не собирался бросать это жилье и перебираться вместе с ней в Берлин.

* * *

Оторвав очередной, местами порванный лист, Сташинский не сразу обратил внимание на темную точку в стене с вывалившимися вокруг нее кусками штукатурки. Он попытался поддеть отверткой несколько выпирающую над поверхностью ее часть, но она не упала на пол, а осталась висеть на тоненькой проволочке, змейкой тянувшейся в соседнюю квартиру. Сомнений не было, это был микрофон. Богдан осторожно оглянулся на Инге. К счастью, та подметала пол и не обратила внимания на его находку. Сташинский намазал это место толстым слоем клейстера и плотно прижал к нему обои. После этого, он спустился с табурета и, ничего не объясняя Инге, стал сантиметр за сантиметром осматривать каждый закуток квартиры. К своему удивлению точно такие же микрофоны он нашел в коридоре, на кухне и в ванной комнате. Его возмущению не было предела. «Да, как они посмели, меня, героя — орденоносца проверять, как последнего шпиона. Сволочи, козлы» — про себя негодовал Богдан. — Ладно, еще, если прослушку устроили свои, с этим я разберусь. А если враги?»

* * *

На следующий день, минуя плановые занятия, Сташинский вошел в кабинет начальника курса подготовки.

— Разрешите, Аркадий Андреевич, — обратился Богдан, оставаясь стоять на пороге.

Седой полковник, что-то напряженно писал в своем журнале. Опустив очки на кончик носа, он сначала посмотрел на часы, а затем на Сташинского.

— Крылов, а ты почему не на занятиях?

— Товарищ, полковник, — начал Сташинский, едва стараясь себя сдерживать. — Есть два момента, о которых я обязан Вам доложить.

— Слушаю тебя. — Полковник отложил в сторону ручку и снял очки. Рукой он указал Богдану на свободный стул.

— Спасибо, я постою. — Ответил Сташинский и подошел ближе к столу, — Вчера в своей квартире я обнаружил несколько подслушивающих устройств. Как это понимать?

От неожиданности полковник заерзал на стуле и заметно покраснел, однако в течение нескольких секунд взял себя в руки и добродушно улыбнулся.

— Ничего сказать тебе конкретно не могу, потому что сам не знаю. Но ты не паникуй. Ты же знаешь, где мы все работаем, поэтому должен понимать, что слушают всех, независимо от чинов и заслуг. Не ты первый, не ты последний. Порядок такой. Это своего рода, элемент системы собственной безопасности. — Он посмотрел в глаза слушателю и не найдя на его лице и тени понимания, продолжил. — Согласен, приятного в этом мало, но что делать. Не нами это заведено, не нам и отменять. А с другой стороны, твоя квартира раньше использовалась в других целях, может быть с того времени и оставили оборудование. Уяснил?

Сташинский не первый год работал в разведке и прекрасно знал, что никто никогда не оставляет «технику» в помещении после проведения оперативно-технических мероприятий, но, тем не менее, ответил:

— Уяснил.

— Вот и прекрасно. — Потер руки Аркадий Андреевич, посчитав, что первый вопрос Сташинского закрыл. — Давай излагай суть второго вопроса.

— Моя жена беременна. — Также лаконично, без предисловий, заявил Богдан.

— Ни хрена себе. — Непроизвольно проронил полковник и откинулся на спинку кресла. — Это уже серьезнее.

Он нервно постучал кончиками пальцев по крышке стола. Это обстоятельство никак не вписывалось в план подготовки Сташинского.

— И что ты собираешься делать? — осторожно спросил он.

— А что тут можно поделать? — удивленно развел руками Сташинский.

— Ты что, идиот? — взревел полковник. — Неужели, в твоей дубовой башке не укладывается, куда и для чего тебя готовят?

Богдан молча стоял и слушал руководителя, опасаясь что-либо сказать в ответ. А тем временем, тот, не церемонясь в выборе эпитетов, продолжал закипать от возмущения.

— Вас дуроломов готовят для нелегальной работы в Западной Европе. Какой от вас там будет прок с ребенком? Родина ждет от всех нас конкретных результатов, а не пеленок с распашонками. Ты хоть отдаешь себе отчет, что ставишь под удар всю предстоящую операцию.

— А что мне теперь делать? — как школьник спросил Сташинский.

— Что делать, что делать, — передразнил его начальник. — Головой нужно было думать, когда на бабу залезал. А сейчас можно сделать только одно. — Полковник сделал паузу и, стараясь не смотреть в глаза Сташинскому, заявил. — Аборт.

От этого предложения у Богдана потемнело в глазах. Он был готов ко всему, но только не к этому. На аборт Инге не согласится никогда в жизни.

— Я думаю, моя жена на это не пойдет. — Буркнул в ответ Сташинский, не поднимая глаз на полковника.

. — Ну, надо же, она не пойдет? — с сарказмом повторил тот, — Вы посмотрите, какая принцесса. А кто ее будет спрашивать? Не для этого на тебя потрачено столько времени и средств, чтобы все бросить ради вашего будущего отпрыска. Короче так, через неделю ты мне докладываешь, что твоя жена сделала аборт, иначе пеняй на себя.

— А что будет, если она не согласится? — с вызовом спросил Сташинский.

Полковник тяжело задышал, его лицо заметно стало наливаться кровью.

— А ты не знаешь? Первый день работаешь в разведке. — Ехидно зашипел он. — Вылетишь из органов, как пробка из-под шампанского, причем без пенсии, без трудоустройства и без права выезда за рубеж. Немку твою отправят домой в Германию, а ты здесь начнешь свою новую жизнь с нуля. Изначально нужно было головой думать. Так что теперь сам решай, как жить дальше. А сейчас иди вон с глаз моих, видеть тебя не хочу. И запомни, через неделю жду с докладом.

Сташинский выскочил из кабинета начальника, вне себя от возмущения, обиды и ярости. Вернуться на занятия у него даже не возникло мысли. Он бежал домой, не чувствуя ног под собой. Еще ни разу в своей жизни он не испытывал подобного шока. Даже ликвидация Ребета и Бандеры не вызвали у него столь тяжелых эмоций, как этот приказ. На этот раз он должен был вновь убить человека, но только уже не врага, не предателя своего народа, а своего собственного ребенка. До этого момента, Богдан считал, что вполне способен себя контролировать, но оказалось, что и в этом он ошибался. Вне себя от перевозбуждения, он забежал в квартиру и, не заходя в комнату, сразу же влетел на кухню. Не обращая внимания на Инге, он вытащил из буфета початую бутылку водки и, едва сорвав с горлышка пробку, стал жадно пить ее, как воду.

— Что случилось, Богдан? — с тревогой в голосе спросила Инге. Она никогда не видела своего мужа в таком состоянии.

Сташинский оторвался от бутылки и молча посмотрел на свою жену. Затем, ни слова не говоря в ответ, вновь прильнул к горлышку.

— Хватит пить, — крикнула не него Инге и выхватила из рук бутылку. — Сядь на стул и скажи внятно, что произошло.

Богдан послушно опустился на табурет и, уткнувшись глазами в пол, тихо произнес:

— Инге, ты должна сделать аборт. Так требует мое руководство.

— Еще чего. — Даже не осмыслив услышанного, ответила женщина. — Это мой ребенок и только мне решать, оставить его или нет.

Сташинский тяжело вздохнул и с мольбой в глазах посмотрел на Инге.

— Тогда у меня по службе возникнут очень серьезные проблемы. Я думаю, что нам не разрешат быть вместе.

В этот момент, он вспомнил, что все помещения квартиры оборудованы микрофонами. Инге хотела что-то ответить, но Богдан зажал ей рот своей ладонью. Второй рукой он поднес указательный палец к губам, давая понять, чтобы она замолчала, а, затем, совершенно спокойным тоном предложил:

— Дорогая, давай выйдем на воздух, прогуляемся.

— Хорошо, — не понимая, что происходит, ответила Инге и пошла в коридор за плащом.

Когда они вышли во двор, Богдан уже вернулся в свое обычное относительно спокойное состояние.

— Инге, нам нужно сделать выбор. — Начал он. — Известие о твоей беременности мое руководство восприняло с большим возмущением. Они говорят, что не смогут послать нас за границу, если родится ребенок. Вполне возможно, что меня отстранят от нелегальной работы, а может быть, вообще выгонят из Комитета.

— Но это же прекрасно. — Наивно улыбнулась Инге. — Значит, вместе вернемся в Берлин и начнем жить, как обычные люди.

— Мы не сможем вернуться в Германию вместе. — Уныло произнес Богдан. — Боюсь, что после увольнения, меня вообще больше никуда за границу не выпустят.

Инге задумалась. Она сосредоточенно смотрела в одну точку, мысленно перебирая возможные варианты решения этой проблемы. Затем резко повернувшись лицом к Богдану произнесла.

— Поступим так. Аборт я не буду делать ни при каких обстоятельствах. Пусть меня отправят рожать в Германию, а ты останешься здесь. Но ведь на рождение ребенка тебя все равно отпустят ко мне. Вот тогда мы с тобой сбежим в Западный Берлин? — с надеждой в голосе предложила Инге. — Там попросим политического убежища. Сейчас так поступают многие беженцы из Восточной Германии.

— Но я не хочу быть перебежчиком. — Взмолился Богдан и взял Инге за руку. — Давай говорить начистоту, кто из немцев бежит в Западный Берлин? Подонки и жулики, стремящиеся любым способом делать деньги, а я не могу так. Я разведчик, понимаешь ты, — он со значением поднял указательный палец вверх и гордо повторил, — разведчик.

В ответ женщина резким движением освободила свою руку.

— Знаешь, Богдан, тебе здесь здорово забили голову пропагандой. Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь, в Советском Союзе, можно задохнуться от всеобщего рабства, серости и тотального дефицита. Поэтому передай своим начальникам, что я БУДУ рожать, — она сделала ударение на предпоследнем слове, — и буду рожать только в Германии, потому что не доверяю вашим коновалам. А как жить нам дальше, решать тебе, ты мужчина и ты должен принимать ответственное решение. Мою позицию ты знаешь.

В этот вечер они впервые серьезно повздорили и последующие два дня не разговаривали.

* * *

На третий день они помирились, однако в их отношениях образовалась невидимая трещина, которая круто изменила их последующие отношения. Богдан, как и прежде, старался оставаться с Инге заботливым и любящим мужем, периодически дарил ей цветы и даже по утрам готовил кофе, однако с ее стороны он перестал ощущать былое тепло и открытость. Хотя, именно в тот момент, ему, как никогда нужны была поддержка со стороны любимой женщины. Через неделю после беседы с начальником курса, Богдан так и не дал ему ответ относительно того, будет ли Инге прерывать беременность или нет. В свою очередь руководитель курса больше и не настаивал. Просто в один из учебных дней дежурный офицер сообщил Сташинскому, что его подготовка временно приостановлена до особого распоряжения. Это был первый сигнал к тому, что в его карьере, как нелегала-ликвидатора, начались серьезные проблемы, а точнее крах. Ему очень хотелось поговорить об этом с Инге, потому что никого ближе и роднее у него на тот период не осталось. Однако, после ссоры Инге совершенно перестал волновать внутренний мир мужа, она все чаще и чаще замыкалась в себе, порой даже не слыша, когда к ней обращался Богдан. Сам он неоднократно стал заставать ее дома со слезами на глазах или просто в раздраженном состоянии. Инге списывала изменения в своем настроении на беременность, однако Сташинский понимал, что женщина ждет от него не столько заботы и ласки, сколько ответственного поступка, на который он никак не мог решиться. По сути, он оказался на распутье, нужно было сделать очень ответственный выбор, пожалуй, самый главный выбор в своей жизни. Он по-прежнему любил Инге и с нетерпением ждал рождения их ребенка, но вместе с тем, дальнейшая жизнь, вне КГБ, теряла для него всякий смысл. Десять лет службы в органах госбезопасности сделали свое дело. Богдан перестал чувствовать себя живым человеком, он стал частью сложного механизма, который не мог функционировать вне отлаженной и работающей системы.