О «первой леди ГРУ» и о генерале Серове, о моем однокашнике пане Пеньковском и об агенте «Топхэт»
— Женя, брось на пару дней все дела и займись нашей гостьей, — приказал резидент, тут же познакомив меня с находившейся в его кабинете дамой средних лет и миловидной девушкой, очевидно, ее дочерью.
Так летом 61-го года к гуще навалившихся на меня в ту пору дел добавилось еще одно — сопровождение в Лондоне супруги начальника ГРУ генерала армии Ивана Александровича Серова мадам Серовой с дочерью. Вера Ивановна, супруга «главного шефа», и Светлана Ивановна, дочь начальника советской военной разведки, оказались в Англии в составе делегации ученых, но к их миссии не имели, естественно, никакого отношения.
Вере Ивановне было сорок семь лет. Уроженка станицы Усть-Медведицкой Ростовской области, она вышла замуж за Ивана Александровича Серова в 1933 году, когда тот служил командиром разведбатареи 9-го артиллерийского полка Рабоче-крестьянской красной армии в Краснодаре. Вера Ивановна родила ему двух детей: в 1933 году сына Володю и в 1939-ом — дочь Светлану.
Нельзя сказать, что поручение резидента я встретил с восторгом. Мне было некогда развлекать мадам Серову и ее дочь. Да и стремлением выслужиться перед начальством я никогда не отличался. Но приказ есть приказ. Поэтому два жарких июльских дня я был вынужден прислуживать дамам, к которым не питал особой симпатии. Уж слишком одиозной была фигура самого Серова, с которым я пару раз сталкивался в коридорах ГРУ и о стычках с которым мне неоднократно рассказывал тесть Александр Федорович Горкин, председатель Верховного суда СССР.
Старик время от времени давал мне один и тот же совет, постоянно забывая, что повторяется:
— Женя, держись подальше от своего шефа.
Александр Федорович был человеком строгих правил и никогда за всю свою долгую жизнь, — а прожил он немного немало девять десятков лет, — не позволял себе произнести ни одного матерного слова. Но когда речь заходила о Серове, он каждый раз едва сдерживал себя от площадной брани.
— Ух, этот Иван, этот… — скрипел зубами Александр Федорович, стараясь подавить эмоции и возмущение.
Однажды на подмосковной даче в Снегирях, во время прогулки тесть снова вспылил на Серова:
— Сегодня было совещание в Кремле. Твой шеф такраско-мандовался, будто стоял на плацу перед вверенным ему полком. Слушать никого не хотел. Всем брался указывать. А сам-то, — ну да ты его знаешь, Женька, — низкорослый, голосок тонкий, то и дело срывается. И вот этот человечишка то и дело вскакивал с места, прерывал выступающих и начинал присутствующим свою волю диктовать. Пришлось мне вмешаться. Я ему говорю: «Товарищ Серов, уважайте аудиторию! Что это за манера постоянно командовать!» И что ты думаешь, он остановился? Ни боже мой. Продолжал в том же духе. Я его одернул второй раз, третий. Только тогда его, наконец, проняло. Успокоился твой генерал.
— Что это вы, Александр Федорович так неравнодушны к моему главному шефу. С чего бы это? — спросил я однажды.
— С чего, Женя? — переспросил он. — А ты поинтересуйся, за что Серов получал от Сталина полководческие ордена или звание Героя. Думаешь, за борьбу с фашистами? — Нет. За истязание собственного народа. За услуги жандарма и палача.
Иван Александрович Серов начал свое восхождение к высотам власти в 1939 году после окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе. Тогда он, не слишком удачливый выпускник этой академии, нежданно-негаданно попал под так называемый «бериевский призыв». Майор-артиллерист понравился Лаврентию Павловичу Берии. И вскоре стал генерал-майором. Его назначили сначала заместителем начальника Московской рабоче-крестьянской милиции, через пару недель — уже ее начальником, а через шесть месяцев — аж министром внутренних дел Украины и по совместительству заместителем наркома НКВД.
Такой головокружительный взлет простого офицера-артиллериста, впрочем, мало кого мог удивить в то время. Шла жестокая чистка кадров Красной армии, точнее говоря, расправа над ней. Более сорока тысяч офицеров стали ее жертвами. На смену расстрелянным и сосланным в ГУЛАГ командирам становились малоопытные, но беззаветно преданные сталинскому режиму новобранцы.
На Украине в 39-м судьба свела Серова с Хрущевым, где тот возглавлял республиканский ЦК. В грозные годы репрессий они поддерживали друг Друга. Оставались друзьями и в пору военного лихолетья, и после войны.
Хрущев относил Серова к наиболее надежным и верным своим союзникам. Доверие это прошло испытание временем. Не случайно в июле пятьдесят третьего Хрущев предложил членам Президиума ЦК именно кандидатуру замминистра внутренних дел Серова для организации ареста Лаврентия Павловича Берии. Тот после смерти Сталина вновь возглавил как Министерство внутренних дел, так и Министерство госбезопасности — главные крепости власти в стране. Хрущев эту реставрацию властных полномочий Берии рассматривал как претензию на абсолютную власть и решился на физическое устранение опасного соперника.
Арест Берии и его ликвидация были возложены на генерала Москаленко. Кандидатура Серова тогда не прошла. Зато позднее решением Хрущева он сменил Игнатьева, ставленника Маленкова, на посту руководителя Лубянки. Вскоре, впрочем, Хрущев снял и самого Маленкова с должности премьер-министра страны. Никита Сергеевич смещал с кремлевского пьедестала всех, кто мешал его единоличной власти.
Серов был уникальной фигурой в истории советской разведки. Четверть века (!) он стоял у ее руля: сначала на первых ролях в НКВД, затем стал председателем КГБ и, наконец, начальником ГРУ ГШ — военной разведки страны. Дослужился до звания генерала армии, получил звание Героя Советского Союза, стал кавалером чуть ли не всех известных в стране орденов. Его парадный китель украшали шесть орденов Ленина, ордена Суворова и Кутузова 1 степени, три ордена Красного Знамени и золотые погоны генерала армии — разве эти отличия не говорили сами за себя?
Весь жизненный путь генерала Серова в представлении самого Ивана Александровича был наполнен огромным, упорным, особым, а посему всегда напряженным, порой бессонным трудом. Главный смысл этого труда в его понимании состоял в том, что он возникал по требованию и во имя интересов партии. Высшая награда за этот труд для него, большевика с 1926 года, состояла лишь в одном — доверии партии.
Он, генерал Серов, должен был защитить страну от шпионов и провокаторов, от потенциальных изменников родины — волжских немцев, крымских татар, чеченцев, ингушей и иже с ними. Он был горд тем, что выполнил свой долг с честью. Войска НКВД не дали раковой опухоли предательства разрастись по стране. Красная армия могла уверенно вести победоносные бои с гитлеровскими дивизиями, не беспокоясь о тыле. Его прикрывали чекисты. Его защищал генерал Иван Серов.
Разве легко было, полагал он, по приказу Сталина и Берии организовать переселение более чем миллиона человек в Казахстан и Сибирь, да еще в условиях военного времени?! Но сотни тысяч людей оказались врагами социалистической родины, выступили на стороне оккупантов! И он, верный защитник родины, вступил в решительную борьбу с ними. Серов никогда не сомневался в праве партии действовать мечом диктатуры, в святом, на его взгляд, праве революции уничтожать своих врагов. Он и оппозиции никогда не сочувствовал. Он всегда утверждал, что Бухарин, Рыков, Каменев, Зиновьев или Троцкий шли антиленинским, антисталинским путем.
Пройдут годы, и история сама разберется, кто кого защищал. И расставит все имена по своим местам.
— В царские времена твой главный шеф был бы отличным тюремщиком, как и его отец, — однажды сказал мне старик Горкин.
Председателю Верховного суда СССР было известно о досье, подготовленном на генерала Серова министром внутренних дел страны Дудоровым. Было это досье сфабриковано по приказу сталинского министра госбезопасности Виктора Семеновича Абакумова, с которым соперничал генерал Серов, или нет, — об этом до сих пор идут споры. Но в нем было личное дело отца Серова. А из него следовало, что с 1905 по 1917 год он работал в полицейской страже Вологодской тюрьмы. После революции Александр Серов скрылся в неизвестном направлении, а его сын, чтобы избежать неприятностей, утаил от партии прошлое своего отца, преследовавшего революционеров-большевиков. Хрущев знал об этом деле, но Серов после смерти Сталина был нужен ему для борьбы с друзьями-соперниками, и он его не трогал. В благодарность за доверие Иван Александрович верноподданно служил своему благодетелю..
Честно говоря, я остерегался своего начальника. И умышленно обходил кабинет шефа стороной, стараясь избегать малейшей возможности попастся ему на глаза. Однажды, после возвращения из Норвегии это мне не удалось. Заметив меня ретирующимся в коридоре, дабы избежать встречи с ним, Серов бросил мне в спину:
— Куда вы так спешите, товарищ Иванов? Ну-ка зайдите ко мне на минутку.
В кабинет начальника ГРУ я вошел как на аутодафе.
— Отступать, если уж таков ваш выбор, надо незаметно, Евгений Михайлович, — сказал мне Серов. — Если же противник видит ваш отход, вы обречены: спасенья не будет. Ни к чему столь вызывающе избегать свиданий со мной. Вы что же, боитесь немилости? Так за один самовольный отъезд из Осло она вам была гарантирована. Разве не так? А я подписал приказ о вашем переводе на английское направление. Желаю успехов, капитан. И не спешите записывать меня в стан своих врагов. Нам еще долго плыть в одной лодке. Вы меня поняли?
— Так точно, товарищ генерал армии, — отбарабанил я.
А вечером рассказал об этом случае Горкину. Тот лукаво улыбнулся и заметил:
— Вот каналья! Заискивает с нами. Недавно Анатолия Константинова отправил военно-воздушным атташе в Лондон, теперь тебя, мужа второй моей дочери, готовит к командировке в Англию. Лучший способ победить врага — усыпить его бдительность. Не теряй ее, Женечка, никогда, особенно с такими людьми, как Серов.
Это напутствие Горкина я запомнил надолго, хотя под командованием Серова в Москве проработал всего лишь два года. Когда же вернулся из Англии, шефом ГРУ уже был назначен Петр Иванович Ивашутин. А генерал Серов после разоблачения предателя Пеньковского исчез с политической сцены так же быстро, как и многие его предшественники.
Но до рокового для Серовых часа оставалось еще полтора года, и супруга шефа ГРУ с дочкой спешила насладиться пребыванием в Лондоне.
Мои подопечные, как выяснилось, оказались дамами весьма начитанными и знающими. Здания парламента и Тауэр не представляли интереса для них. Это был уже пройденный этап знакомства с Лондоном. И мы отправились сначала в Британский музей полюбоваться египетскими мумиями и камнем Розетты. Затем зашли в Национальную галерею посмотреть работы Леонардо да Винчи, Рембрандта и Ван Гога.
Не знаю, посещал ли Национальную галерею генерал Серов. Лично я сомневаюсь. Хотя Иван Александрович не раз бывал в Великобритании. Первый его визит состоялся, кажется, весной 1956 года. Председатель КГБ тогда занимался обеспечением безопасности пребывания Хрущева и Булганина в этой стране. Результаты подготовительной поездки в Лондон генерала ничуть не обрадовали. Командировка была фактически сорвана британской прессой. Газетчики устроили ему скандальный прием и унизительные проводы, поведав своим читателям о военном прошлом генерала, не столько, по их мнению, воевавшего против фашизма, сколько против собственных соотечественников. Английская пресса открыто называла его кровавым палачом.
В итоге многие намеченные на поездку дела пришлось наспех перепоручать помощнику председателя КГБ генерал-майору Сахарову и ретироваться из Лондона в Москву, отбиваясь перед вылетом из страны от оскорбительных выпадов и реплик журналистов.
Серов никогда не простил нанесенной ему англичанами обиды. Он надеялся хотя бы начать диалог, встретиться с Джоном Синклером и Диком Уайтом, тогдашними руководителями МИ-5 и МИ-6, завязать с ними личные отношения. Увы! У Серова не получилось ничего. В холодном и вежливом отказе генерал без труда усматривал откровенное нежелание англичан иметь с ним какое-либо дело.
После своих поездок в Лондон Иван Серов невзлюбил и эту страну, и ее высокомерных руководителей. Для генерала достойным завершением его турне по Англии должно было стать воскресенье 22 апреля. Официальный визит советского руководства в эту страну подходил к концу. Чтобы выиграть очередную битву в пропагандистской войне, в этот день по приказу Серова в Берлине должен был быть «обнаружен» секретный тоннель к советским коммуникациям, построенный совместными усилиями английской и американской разведок. Наш «крот» у англичан Джордж Блейк двумя годами раньше информировал своих кураторов с Лубянки об этой тайной операции.
Срыв англо-американской операции «Гоулд» обещал Серову немалые дивиденды. Тоннель откопали ночью с субботы на воскресенье. А утром 22 апреля Серов, распираемый желанием как можно быстрее доложить «первому» об успешном выполнении операции, поджидал Хрущева в зале приемов советского посольства на Кенсингтон Пэлас Гардене Никита Сергеевич встретил председателя КГБ неожиданным заявлением.
— Ну и молодцы же наши военные. В Берлине шпионский тоннель откопали!
— Какие военные?! — опешил Серов. — Это наша работа. Я же вам докладывал!
Но Хрущев его не слушал. О тоннеле первым доложил ему министр обороны Георгий Константинович Жуков, которому ночью раньше всех об успешной операции сообщил главком Группы советских войск в Германии маршал Андрей Антонович Гречко. В итоге все лавры победителя, премии и награды получило Министерство обороны, а не КГБ.
Серов и тот свой провал связывал с Лондоном. Будь он в Москве, на Лубянке, Жуков бы его не опередил.
Последний день лондонской эпопеи «первой леди ГРУ» был отдан походам за покупками. Никакого сверхинтереса к заграничным товарам проявлено не было. Но лучшие магазины Лондона дамы успели посмотреть. Побывали для начала в «Либерти» на Риджент стрит, затем заглянули в «Селфриджиз» на Оксфорд стрит и завершили свой поход в «Хэрродс» на Бромтон роуд. Кроме скромных блузок, спортивных костюмов и теннисных ракеток Серовы не купили ничего.
Меня это не удивило. Насколько мне было известно, семья генерала получала из-за границы все, что только она могла пожелать. Доходило порой до абсурда. Курьерской почтой в Лондон приходили поручения купить колготки, дамскую косметику, дефицитные лекарства или спортивный инвентарь, подготовить посылку для родственников, знакомых и так далее. Шифровальщик резидентуры перестал удивляться попадавшим в его руки шифровкам из Центра в Лондон и обратно, в которых речь шла о ширпотребе для начальствующих чиновников из Москвы и членов их семей.
Распрощавшись с мадам Серовой, я тут же взялся наверстывать упущенное. Заехал на работу, чтобы просмотреть последнюю почту из Москвы. В коридоре столкнулся с военно-морским атташе капитаном 1 ранга Сухоручкиным. Чтобы избежать вопросов, я тут же отрапортовал, что пару дней работал с Серовой.
— Да знаю я, можешь не докладывать, — с напускным равнодушием заявил Сухоручкин. — Вчера к нам Олег Пеньковский заходил, он и рассказал о Серовой.
— При чем здесь Пеньковский? — удивленно спросил я шефа. — Разве он в Лондоне?
— Чудак-человек, это же он и привез сюда Серову в составе своей делегации.
Я прямо таки опешил от этой новости. С паном Пеньковским у меня были давние счеты.
Дня через два после отъезда Серовой ко мне в кабинет неожиданно зашел Анатолий Георгиевич Павлов. Обычно он сам вызывал меня к себе. Столь неожиданное появление резидента немного насторожило меня. Неужели что-нибудь случилось? Павлов действительно был чем-то озабочен.
— Женя, ты сейчас не занят? — спросил он с непонятной деликатностью.
— Пока нет, первая деловая встреча сегодня у меня назначена на одиннадцать. Так что еще есть время.
— Тогда пойдем пройдемся в садике. Душно что-то сегодня. Не возражаешь?
Мы вышли из здания посольства в парк и тут же окунулись в прохладу тенистых аллей Кенсингтон Пэлас Гардене. В утренний час в парке было немноголюдно. Мы молча прогуливались по пустынным дорожкам какое-то время, пока генерал Павлов, как будто все еще не решаясь, наконец, не спросил:
— Женя, ты ведь давно уже знаешь полковника Пеньковского?
— Лет десять, не меньше, еще с академии, мы же учились на одном курсе, а вы были курсом старше.
— Вот и я его знаю уже не первый год. Особенно то, как он любит лебезить перед начальством.
— Это у него врожденная черта характера.
— Так почему же он сам не захотел уделить внимание Серовой?
— Может быть, с делегацией было много работы?
— Да нет, я навел справки, — тут же заметил Павлов, — с делегацией у него работы было не так уж и много. Если б Пеньковский был сильно занят, как он мне и толковал, уговаривая поручить сопровождение Серовой кому-нибудь из наших ребят, то откуда тогда у него появилось время на объезд многих наших сотрудников и в посольстве, и в торгпредстве, и в атташате. Мне уже человек десять на этой неделе о встречах с ним докладывали. С чего бы такая прыть?
— А ко мне он не заезжал.
— Ну, к тебе он не заехал, а к другим наведался. Значит, свободным временем он не был обделен. Только распорядился он им совсем не так, как, казалось бы, должен был. Разве не так, Женя?
— Неувязка какая-то получается, — согласился я.
— А в чем причина? — спросил генерал.
— Мы с паном Пеньковским давно не ладим. Мне трудно о нем объективно судить. Кто его знает? Может быть, у него с Серовым конфликт.
— Да нет, Женя, — возразил Анатолий Павлов, — мне ребята рассказывали, что с главным шефом отношения у него что надо. В кабинет к нему входит без стука. Да и жена Серова с дочкой у него в делегации оказались не случайно. Наверняка по просьбе самого Ивана Александровича.
Сказав это, Анатолий Георгиевич Павлов резко переменил тему разговора.
— Ну, да хватит об этом, Женя. А то я тебе совсем голову заморочил своими вопросами. Да и не за этим вовсе я к тебе заходил. У меня, понимаешь, жена сегодня из Москвы приезжает. Ты же знаешь, сколько мы с ней не виделись. Так что милости прошу тебя с Майей вечером к нам в гости на чай. Будем рады.
Вечером Майе, к сожалению, пришлось в гости к Павловым идти одной. Меня задержали неотложные дела.
Но разговор в парке не прошел бесследно. Через год с небольшим после той беседы осенью 62-го года я узнал об аресте в Москве полковника ГРУ Олега Пеньковского. Его измена стала крупнейшим провалом советской военной разведки. Опасения нашего резидента в Лондоне были ненапрасными: офицер ГРУ оказался оборотнем. Британская и американская разведки выпотрошили из полковника Пеньковского все, что он знал. Это на несколько лет вперед расстроило механизм работы ГРУ.
Олег Пеньковский стал ценнейшим приобретением западных спецслужб за годы «холодной войны», их величайшей удачей. И, в то же время, позорнейшим просчетом. Ибо провал «агента века» был воистину стремителен. Полковник ГРУ не проработал на своих новых хозяев и двух лет, как был разоблачен советской контрразведкой.
Но произойти это могло существенно раньше. В августе 1961 года агент из Военного министерства Франции, завербованный сотрудником парижской резидентуры ГРУ Вадимом Георгиевичем Ильиным, заявил, что в спецслужбах Советского Союза есть предатель и даже назвал его фамилию — Пеньковский.
Казалось бы, дело ясное: необходимо срочно информировать Центр о «кроте». Однако резидент ГРУ в Париже Николай Иванович Чередеев посчитал полученную информацию недостоверной и запретил упоминать ее в отчете. Ильин стоял на своем. В итоге Вадим Георгиевич был отозван в Москву, а затем и вовсе оказался вынужден уволиться из ГРУ и перейти на работу в «Воентехиздат».
Бороться с Пеньковским становилось небезопасным. Слишком прочной была броня, окружавшая предателя.
По сей день аналитики ЦРУ и МИ-6 ломают голову над вопросом, что же привело к разоблачению Пеньковского, и безапелляционно обвиняют друг друга в провале суперагента. Насколько теперь можно судить, операция по ведению ими полковника ГРУ была действительно сработана несогласованно и топорно. И все же Пеньковский «завалил» себя сам. Он был слишком увлечен своей новой ролью, неосторожен и беспечен, самоуверен и чрезмерно тороплив. Такое поведение не могло не навлечь на него подозрений «топтунов» из 7-го управления КГБ. Это они засекли 30 декабря 1961 года контакт «в одно касание» между сотрудницей английского посольства и МИ-6 Джанет Чисхолм и неизвестным русским в Москве на Цветном бульваре. Дальнейшая слежка за мадам Чисхолм вывела нашу контрразведку на Олега ГТеньковского.
Супруги Чисхолм были под «колпаком» КГБ с самого начала их пребывания в СССР. Наводка на них была получена еще в середине 50-х от Джорджа Блейка, работавшего вместе с четой Чисхолм в западноберлинской резидентуре МИ-6.
Я же впервые встретился с Олегом Пеньковским во время учебы в Академии Советской армии. Мы попали на один курс. Олег был мужчина видный, бывалый, общительный. Он быстро наладил контакт с однокашниками. Стал вожаком в коллективе. Не случайно поэтому на собрании в начале учебного года его избрали старостой курса. Против голосовал только я да еще несколько ребят, моих товарищей, предложивших мою кандидатуру на выборах. Нужного числа голосов она не набрала. Зато злые языки тут же причислили меня к конкурентам и завистникам Олега Пеньковского.
Так волею случая мы еще с академической скамьи оказались по разные стороны баррикад. Соперничали друг с другом. Вскоре я понял, что противостояние это не случайно. Некоторые черты характера моего однокашника, которые постепенно проявлялись в каждодневном общении, не вызывали у меня особых симпатий. Олег был до крайности тщеславен и самодоволен. Охотно пресмыкался перед начальством. Старался угадать любое желание начальника курса, не стеснялся на собраниях громко похвалить кого-то из руководителей академии, дать критическую оценку тем, кто был не в фаворе.
Но была у Пеньковского и одна заметная слабость. Он порой беспардонно врал. И, как водится, иногда попадался. А однажды угодил в такой скандал, который в те времена должен был стоить ему карьеры. Но Пеньковскому удалось выбраться из, казалось, безвыходного положения. Связи и блат помогли ему спастись от увольнения из академии.
А дело было так.
В одной из кампаний Пеньковский познакомился с певичкой из Мосэстрады, молодой, красивой и беспечной особой. Новое увлечение заставило его на время забыть о жене (дочери маршала ракетных войск и артиллерии Сергея Варенцова) и с головой окунуться в чувственные переживания. Артистка, зная, что ее ухажер уже «окольцован», не помышляла о браке с ним, но требовала денег, развлечений и удовольствий. Тогда не на шутку увлеченный прелестями певицы слушатель академии решился на авантюру. Он сказал жене, что его отправляют в командировку в Польшу. У начальника курса взял отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам и отправился с любовницей к морю в Крым, чтобы отдаться нахлынувшей страсти. Жена же возьми да и позвони в академию, чтобы узнать, нет ли известий из Польши от ее мужа.
— Какая Польша, какие новости? — недоумевало в ответ курсовое начальство.
Грянул скандал. После долгих извинений мужа и увещеваний его друзей маршальскую дочку удалось убедить в том, что поездка Пеньковского в Крым была якобы необходима ему для того, чтобы составить кампанию одному очень нужному человеку, от которого зависело и распределение, и дальнейшая судьба начинающего военного разведчика.
Ну, а руководство академии предпочло этот инцидент замять, дабы не устраивать лишнего шума и не выносить, как говорится, сор из избы. О происшедшем было решено забыть.
Но история с Пеньковским все-таки получила огласку. На ближайшем собрании слушателей старостой его не переизбрали. Это уже я постарался. Взял слово на собрании и сказал все, что о Пеньковском думаю. А потом добавил, что свою кандидатуру на избрание старостой курса снимаю. Чтобы никто не подумал, будто я сам хочу занять его место.
По результатам проведенного голосования Пеньковский остался без какой-либо поддержки даже со стороны своих бывших друзей. После собрания ребята собрались в курилке и обсуждали итоги состоявшихся выборов.
Я честил проштрафившегося однокашника на чем свет стоит.
— Догулялся, пан Пеньковский! Съездил в Польшу в командировку! Теперь пусть дома посидит!
Выпалил я эти фразы, обернулся, а за моей спиной Пеньковский стоит. И в глазах — одна ненависть и злоба.
Так в 51-м году авторитет и репутация лидера оказались у Пеньковского изрядно подмоченными. Но тот факт, что он, несмотря ни на что, выжил, остался в академии и не был уволен, не мог не удивлять.
Я же с тех самых пор раз и навсегда попал в стан врагов Пеньковского. Все последующие годы Олег нарочито избегал встреч со мной, Возможно, побаивался, памятуя о крутом и вспыльчивом характере своего бывшего однокашника. Поэтому, наверное, приезжая в Лондон в б 1-м году, Олег ни разу не зашел ко мне повидаться или перекинуться словом. Старые счеты не давали покоя. Хотя, очевидно, необходимость в такой встрече у него была. Британская контрразведка наверняка расспрашивала его обо мне. А былое знакомство давало Пеньковскому повод попытаться разговорить меня на какую-нибудь актуальную тему и выудить полезную для англичан информацию. Но он на это не пошел. Возможно, решил, что риску будет больше, чем дивидендов.
Уже дома, по возвращении из Англии я узнал, что Олег Пеньковский предложил свои услуги британской разведке примерно в то же время, когда я в Лондоне встретился с Колином Кутом. Именно в ноябре 1960 года он вышел на свою первую связь в канадском посольстве в Москве, а я познакомился на посольском приеме с редактором «Дейли телеграф».
Весной и летом 61-го года, когда я начал активно работать в Кливдене, Пеньковский, он же агент «Алекс», стал наезжать в Лондон на встречи с сотрудниками МИ-6 и ЦРУ, держа наготове для своих новых хозяев солидный багаж секретных данных. В ту пору слежка за мной со стороны британской контрразведки стала особенно интенсивной. Видимо, это произошло не без участия Пеньковского. Он знал о круге моих интересов в стране и, безусловно, передал эту информацию чинам из МИ-5.
Окажись в августе 1961 года резидент ГРУ в Париже Николай Чередеев более решительным и расторопным, получив информацию о «кроте» в советской военной разведке, Пеньковский был бы раскрыт на год раньше. Стоило лишь своевременно установить за ним наблюдение, и полученный след неизбежно вывел бы нашу контрразведку на конспиративные квартиры в Лондоне и Париже. Там часами напролет ведущие сотрудники ЦРУ и МИ-6 проводили дебрифинги Олега Пеньковского, чтобы взять от «Алекса» максимально возможный объем ценной информации.
На первых порах почти никто ни в КГБ, ни в ГРУ не хотел верить в причастность Пеньковского к шпионажу. Да и прямых доказательств этого у советской контрразведки не было. Точнее говоря, их просто не пытались получить.
Тогдашний шеф Второго главного управления КГБ, управления контрразведки, генерал Грибанов и начальник Шестого главного управления комитета, управления военной контрразведки, генерал Ивашутин, получив первые косвенные данные о возможных связях Пеньковского с западными спецслужбами, долго отказывались этому верить.
Боязнь ошибиться и навлечь на себя гнев высших государственных чинов, покровительствовавших Пеньковскому, не давала им покоя. Кроме фотографий случайных встреч Пеньковского в Москве с иностранцами никакой конкретной информации против полковника ГРУ на Лубянке не было.
Лишь несколько месяцев спустя шеф госбезопасности Владимир Семичастный решился отдать приказ произвести в отсутствие Пеньковского обыск у него на московской квартире. Каково же было удивление чекистов, когда они обнаружили в одном из тайников целый арсенал шпионской амуниции: минифотокамеры, диктофоны, деньги, шифры, инструкции и так далее. Только эта находка на квартире Пеньковского окончательно решила судьбу агента.
Шеф военной контрразведки КГБ генерал Ивашутин получил за проведение этой операции новое назначение — начальником ГРУ вместо погоревшего из-за скандала с Пеньковским генерала Серова. Не менее трети сотрудников ГРУ в ту пору были заменены новыми кадрами: крупный провал потребовал серьезной чистки. И большинство новобранцев пришло в управление из кабинетов Лубянки. Престижу военной разведки был нанесен сокрушительный удар.
Тогда, в середине шестидесятых, официальная советская пропаганда всячески стремилась преуменьшить значение той информации, которой обладал Пеньковский и которую он передал разведкам Великобритании и США. Это были тщетные потуги, рассчитанные лишь на обман непосвященных. Ущерб, нанесенный Пеньковским, было невозможно скрыть даже тройной пропагандистской завесой. Проведенное в ГРУ по заданию руководства страны расследование показало, что через Пеньковского спецслужбам США была выдана важнейшая стратегическая информация о советских ракетно-ядерных силах, то есть о военном потенциале СССР. И не когда-нибудь, а в разгар Карибского кризиса, когда военное противостояние двух стран достигло своего апогея и вполне могло перерасти в вооруженное столкновение с непредсказуемыми последствиями.
Более того, оказались переданными западным спецслужбам десятки имен сотрудников ГРУ и КГБ, работавших за рубежом легально и нелегально. Контрразведке Великобритании и США стали известны также те из граждан этих стран, кто работал на Москву, поставляя секретные сведения, представлявшие большую ценность для советского военного и политического руководства.
Столь существенный урон стал возможным, не в последнюю очередь, из-за особых и отнюдь не только служебных отношений, установившихся между Пеньковским и Серовым, из-за коррупции и взяточничества, поразивших Главное разведывательное управление Советской армии в те годы.
Покровительство со стороны начальства открывало предприимчивому полковнику двери многих кабинетов и секретных архивов. Оно делало доступными для него шифровки, получаемые из зарубежных резидентур, документы, подготавливаемые для высшего руководства страны. Эти материалы никак не должны были по законам конспирации и правилам внутреннего распорядка ГРУ попадать Пеньковскому на глаза. Он же получал возможность не только знакомиться с ними, но и копировать некоторые из секретных материалов, переправляя все наиболее важные сведения на Запад.
В ряде случаев Пеньковскому не нужно было даже выяснять имена агентов, завербованных военной разведкой в Англии или США. Ему достаточно было передать своему связному в Москве, что в ГРУ получена копия документа с таким-то грифом и порядковым номером, чтобы из расчета рассылки этого документа вражеская контрразведка могла определить, откуда произошла утечка.
Под крышей Государственного комитета СССР по науке и технике, куда полковник был направлен работать по заданию Главного разведывательного управления, ему было поручено вести весь комплекс вопросов экономического и научно-технического сотрудничества с западными странами. На языке ГРУ это означало, что на этом посту полковник Пеньковский отвечал за организацию военно-промышленного шпионажа по каналам ГКНТ.
Работа в этом ведомстве предоставляла отличные возможности для получения закрытой информации о советском экономическом, технологическом и военном потенциале. Статус советника Государственного комитета обеспечивал Олегу Пеньковскому выход на руководителей крупных военных заводов и конструкторских бюро, высокопоставленных чиновников министерских аппаратов, управлявших военно-промышленным комплексом страны.
Еще одним важным источником секретных данных оказались родственники Пеньковского. Ведь тестем Олега был никто иной как маршал ракетных войск и артиллерии страны Сергей Варенцов. За непринужденной беседой в семейном кругу Пеньковский получал от него бесценные для западных спецслужб данные о реальном состоянии и технических характеристиках новейшего советского ракетно-ядерного оружия, эффективность и боеспособность которого в ту пору была на деле не такой впечатляющей, как это пыталась представить официальная пропаганда. Потерять такого ценного агента в разгар «холодной войны» было непозволительной роскошью как для американцев, так и для англичан.
Я не присутствовал на процессе Пеньковского, но о нем мне рассказал Горкин. Как председатель Верховного суда страны он был в курсе всех нюансов дела, хотя вела его военная прокуратура.
— Как он держался на суде? — спросил я однажды Горкина.
— Держался, как ни в чем ни бывало. Очень нагло. На вопросы отвечал надменно, самоуверенно. Видимо, рассчитывал, что ему дадут не больше десяти лет, а американцы уж как-нибудь потом о нем позаботятся, организуют обмен.
Когда процесс закончился и обвиняемому был вынесен смертный приговор, не подлежавший обжалованию, это мало кого удивило, но, видимо, было шоком для Пеньковского. Горкин так описал последние минуты процесса.
— Когда Олег узнал, что ему дали «вышку», он сломался. Закрыл лицо руками и долго их не опускал. Такого приговора он не ожидал. Все надежды рухнули для него в одночасье.
Приговор Пеньковскому стал суровым приговором и для ГРУ. Серову дело его бывшего любимчика стоило карьеры. Почти четверть века он правил бал в советской разведке, сначала будучи замом у Берии, затем во главе КГБ, а потом и ГРУ. Измена Пеньковского отправила генерала армии в преждевременную отставку сроком на 28 лет. Его лишили званий и наград. В 1990 году бывший шеф КГБ и ГРУ Иван Александрович Серов тихо умер в Москве без каких-либо объявлений в газетах и официальных траурных церемоний.
В 1963 году в спешном порядке были смещены с постов многие руководители Главного разведывательного управления. Советской военной разведке пришлось срочно отзывать своих сотрудников из-за рубежа. А кое-кого отзывать было уже поздно. Ряд многообещающих разведывательных операций был безнадежно провален. Многие агентурные связи утрачены навсегда. Долгие годы ушли впоследствии на восстановление утраченных позиций.
Не успев залечить полученные раны, организм советской военной разведки уже был поражен новым недугом. Имя ему— генерал Поляков. Он начал работать на американскую разведку примерно в одно время с Олегом Пеньковским, но оставался неразоблаченным четверть века.
Офицер-артиллерист, орденоносец, как и Пеньковский, Дмитрий Поляков начал свою карьеру в ГРУ в начале 50-х в Нью-Йорке, работая в советской миссии при ООН. В 61-м, как и Пеньковский, он предложил свои услуги противнику и начал работать на ЦРУ под псевдонимом «Топхэт».
Ущерб, нанесенный Дмитрием Поляковым, был поистине колоссальный. Проведенное расследование установило, что предатель выдал ЦРУ до полутора тысяч агентов советской разведки, два десятка нелегалов, более полутора сотен агентов, завербованных ГРУ и КГБ за рубежом.
Если бы не Олдрич Эймс, наш «крот» в оперативном директорате ЦРУ, Дмитрий Поляков мог бы и дальше работать на Лэнгли. Но благодаря информации Эймса агент ЦРУ «Топхэт» в 1986 году был арестован и через два года по решению суда расстрелян.
Многие полагают, что на начало шестидесятых годов прошлого века выпала золотая пора в истории Советского Союза. Несмотря на международные кризисы и внутренние проблемы, страна была на подъеме. Сбросив с себя сталинские путы, семимильными шагами двигались вперед экономика, наука, культура. Рос и креп лагерь союзников СССР, причем не только среди стран народной демократии, но и в так называемом «третьем мире». Поднимался престиж государства трудящихся.
Но вот парадокс — именно в эти годы стране Советов стали все чаще изменять ее наиболее преданные стражи: разведчики. Только за два года — с 61-го по 63-й — на советскую разведку обрушилась настоящая лавина измен и предательств. Изменили родине, помимо упомянутых уже Пеньковского и Полякова, Анатолий Голицын, Юрий Носенко, Богдан Сташинский, Николай Чернов. Это не могло не сказаться на работе ГРУ и КГБ. Наиболее чувствительный урон был нанесен резидентурам советской разведки в Англии и США.
— Сворачивай свои проекты, Женя, и ложись на дно, как подводная лодка, — советовало мне начальство. — Если высунешься, съедят!
За дружескими советами следовали должностные инструкции и приказы из Москвы: прекратить контакты, свернуть связи, законсервировать агентуру, быть сверхбдительным и осторожным.
Руководство разведки пыталось застраховаться от новых провалов.
Подогревался ажиотаж в английской печати, без устали писавшей о коварных и вездесущих красных шпионах. Русских агентов призывали искать чуть ли не под кроватью в каждом доме.
Из-за предательства к 1962 году оказалась проваленной лондонская нелегальная резидентура Конона Трофимовича Молодого. В тюрьму вместе с ним попали замечательные разведчики супруги-нелегалы Леонтина и Моррис Коэны. Был арестован в Лондоне Джон Вассал, агент КГБ в Адмиралтействе. Бежал в Москву Ким Филби, которого в последнюю минуту удалось вывезти из Бейрута в Одессу. Оказался «засвечен» и другой член «Кэмбриджской пятерки» — Энтони Блант.
Эта цепочка провалов заметно сказалась на работе советских спецслужб. Она существенно повлияла и на деятельность лондонской резидентуры ГРУ, разработку и реализацию планировавшихся Центром операций.