О «беспроигрышных» партиях в бридж, о гостях Кливдена, британском «гей-истеблишменте» и о первых спутниках-шпионах
— Зачем Вы ходите на курсы игры в бридж? — спрашивал меня молоденький стажер в нашем посольстве в Норвегии, где я служил в с 1953 по 1958 год. — Ну, я понимаю, когда нужно выучить иностранный язык или освоить вождение автомашины. А в карты-то Вам зачем учиться играть?
Помню, парнишка был явно озадачен тем, как усердно я заучивал правила игры в бридж. Юный пинкертон, судя по всему, усматривал в моем увлечении нечто низменное, а, может быть, и вредное. И хотел, наверное, вывести меня на чистую воду.
Не так-то просто было объяснить зеленому еще стажеру-дипломату с чекистскими замашками, что уметь играть в бридж мне необходимо вовсе не для шикарного времяпрепровождения в злачных местах. Нужно это было для дела. Чтобы иметь возможность за игрой в карты вести беседу, завязывать нужные связи, а значит, и получать необходимую информацию.
Парень проникся пониманием поведанного ему старшим товарищем секрета оперативной работы. Вернувшись в Москву, он отказался от дипломатической карьеры и принял предложение перейти на работу в КГБ.
Тем бдительным пареньком был Виктор Федорович Грушко. В середине пятидесятых — стажер в советском посольстве в Норвегии, а три десятилетия спустя — первый заместитель председателя Комитета государственной безопасности СССР. Тот самый, что допрашивал тридцать лет спустя полковника КГБ Олега Гордиевского, но упустил его, что называется, из-под носа. Предатель сбежал при помощи англичан через финскую границу на запад.
Позднее за соучастие в попытке государственного переворота в августе 1991 года Виктор Грушко и его шеф Владимир Крючков были арестованы и преданы суду.
Бридж же выручал меня и в Норвегии, и в Англии. Сколько важных и нужных встреч не состоялось бы, не умей я в подходящий момент и в соответствующем окружении составить компанию для популярной карточной игры! Сколько бы интересных сведений и данных не попали на стол начальства, не будь я «страстным поклонником» игры в бридж!
По мнению Уарда, — а он был заядлым картежником, — играля неплохо. Стивен регулярно усаживал меня за карточный столик со своими высокопоставленными гостями. Случалось это и в различных привилегированных клубах, и в его лондонской квартире на Уимпол Мьюз, и в Спринг-коттедже в Кливдене, куда я наезжал по выходным.
Хозяин Кливдена тоже был страстным картежником. Эту страсть он, возможно, унаследовал от своего деда по материнской линии — Чизвела Дэбни Лэнгхорна. Первая же попытка испытать меня в качестве партнера его удовлетворила, я пришелся, что называется, ко двору. Мои навыки в бридже были не настолько хороши, чтобы раздражать соперников, но и не слишком заурядны, чтобы расхолаживать их в игре. Так что участие в картежных баталиях у лорда Астора постепенно стало привычным и довольно частым моим занятием.
За партиями в бридж я свел знакомство с лордом Эднамом, лордом Гаррингтоном, сэром Годфри Николсоном и многими другими влиятельными и осведомленными политиками. Игра в бридж — это ведь идеальная возможность познакомить и сблизить людей. Разведчику она позволяет закрепить полезный контакт, обменяться мнениями, прозондировать позицию соперника, причем не только в карточной игре.
Замечу, кстати, что игральные карты появились на свет более тысячи лет назад. Возникли они в Китае. Первые документальные свидетельства о них относятся еще к 969 году н. э. Игра в карты быстро покорила многие страны мира.
Что касается бриджа, то он появился в Англии в середине XIX века. А родоначальником его был русский вист, точнее древнерусский «бирич», то есть глашатай. Первая книга по бриджу в Англии, вышедшая в Лондоне в 1886 году, так и называлась «Бирич, или русский вист». Англичанам было трудно произнести это слово, поэтому в обиходе прижилось английское «бридж», то есть мост.
Окончательно бридж сложился как полноправная игра в 1925 году, когда его правила были доработаны известным американским игроком Элаем Кулбертсоном.
В год моего приезда в Лондон бридж стал, так сказать, олимпийским видом спорта. В 1960 году была создана Всемирная федерация бриджа и учреждена Всемирная Олимпиада. У нас в Советском Союзе бридж был популярен еще с довоенных времен. Им увлекались композиторы Дмитрий Шостакович и Сергей Прокофьев, чемпион мира по шахматам Алексей Алехин и нарком иностранных дел Максим Литвинов. Советская же власть бридж вниманием не жаловала, отмечая его «вредную социальную направленность».
Что представляет собой эта игра? — Для тех, кто не в курсе, отвечу. Партию в бридж разыгрывают две пары игроков колодой из 52 карт. Каждому игроку сдается по 13 карт и назначается козырь. В ходе игры нужно взять как можно больше взяток. Цель игры — в правильном заказе и розыгрыше заявочного контракта и лишении такой возможности оппонентов. В ходе партии карты одного из партнеров в паре открываются, и партия разыгрывается вторым ее участником.
Нетрудно понять, что партия в бридж требует не только знания самой карточной игры, но и прекрасной памяти, аналитического склада ума и умения взаимодействовать с партнером. За партией в бридж игроки не обладают всей полнотой информации, поэтому бриджисту в своем анализе игровой ситуации приходится пользоваться различными оценками и моделями. А также прибегать к маскировочным и даже обманным приемам, что, безусловно, лишь усиливает драматизм поединка.
Такой характер игры неизбежно сближал играющих в паре, заставлял лучше знать индивидуальные особенности друг друга. Если игра в паре удавалась, то дружеское расположение партнеров росло, укреплялась взаимная привязанность и уважение. Именно это позволяло мне шаг за шагом устанавливать более тесные, достаточно доверительные отношения с весьма полезными и информированными людьми.
Пытались использовать партии в бридж для своих целей и англичане, игравшие против или на пару со мной. Они также рассчитывали подобрать свои ключи к офицеру ГРУ. В итоге бридж в моем случае становился скорее интеллектуальной дуэлью разведок, чем популярной карточной игрой.
Лорд Астор был асом в этом деле. Партии в бридж в его кливденском дворце разыгрывали лучшие игроки из МИ-6 или МИ-5. Я знал, с кем имею дело, и не строил иллюзий относительно своих возможностей как в карточной игре, так и в дуэли разведок. Но свою партию я вел решительно и со знанием дела. У меня на руках был главный козырь — компромат на хозяина дома. И я собирался его использовать.
Родовое гнездо Асторов, то, что радует глаз и по сей день, было построено в 1850 году при тогдашнем его хозяине герцоге Сазерлендском. Он заказал проект дворца создателю комплекса зданий парламента в Лондоне знаменитому архитектору сэру Чарльзу Берри. И тот блестяще, как считают знатоки, выполнил высочайший заказ. Сэр Чарльз спроектировал Кливден по образу и подобию знаменитой Виллы Альбано в Риме.
Но первый особняк на этом месте был построен двумя столетиями раньше. Жорж Виллье, второй герцог Букингемский, создал здесь романтическое поместье для себя и своей возлюбленной графини Шрюзберри. Здесь же Виллье дрался на дуэли с ее супругом и заколол ревнивца рапирой. В память об этой дуэле в Кливдене есть особая клумба, цветы на которой изображают форму рапиры и дату поединка.
Кливденский дом Жоржа Виллье, однако, сгорел во время пожара. Затем четверть века спустя его выстроил заново герцог Сазерлендский. Но особняк опять сгорел. Вот тогда и пришло время для каменного творения Чарльза Берри.
В 1893 году его купил Вильям Уолдорф Астор, первый в династии лордов Асторов — дед Билли. Он перестроил все интерьеры замка в любимом им итальянском стиле. На полу главного холла появилась римская мозаика. Потолок столовой был расписан итальянскими художниками в стиле псевдоклассицизма. Гостиную украсили деревянные панели из охотничьего домика мадам де Помпадур в Асниере. Были куплены и привезены в Кливден гобелены, некогда украшавшие замок первого герцога Мальборо. В холле были установлены римские скульптуры и античные вазы. Территорию имения украсили не только прекрасные сады и цветники, но и древние балюстрады из Боргезе, а также римские саркофаги.
Когда леди Нэнси Астор, принимая в 1919 году Кливденское имение после смерти свекра, впервые увидела его убранство, она заявила в сердцах: «У Асторов совершенно нет вкуса». И переделала интерьер замка по-своему. Убрала мозаику и роспись потолков в гостиной. Приказала унести в подвал римские статуи и вазы. Купила французскую мебель и повесила шторы. Тем не менее, декор имения в исполнении первого лорда Астора остался большей частью нетронутым.
Управление столь обширным владением, как Кливденское, потребовало использования целой бригады слуг. Дворецкий имения мистер Ли проработал здесь четыре десятилетия и оставил Кливден вместе с леди Астор, когда она после смерти супруга в 1952 году переехала в Лондон в дом номер 100 на Итон-сквер.
Именно в этом доме 85-летняя леди Астор, икона британской политики двадцатого столетия, узнает в 1963 году во время скандального дела Профьюмо о низвержении имени Асторов с политического пьедестала. Ее сын как один из участников «скандала века» дискредитирует не только самого себя, но и всю династию Асторов. Старая женщина будет раздавлена этой новостью и скончается несколько месяцев спустя в 1964 году.
Одним из летописцев Кливдена и леди Астор станет ее преданный дворецкий мистер Ли.
— В Кливдене бывали все короли и королевы Великобритании этого столетия, — с гордостью отмечал он в одном из своих интервью. — Их величества, впрочем, никогда не останавливались здесь на ночь. Ведь Виндзор совсем рядом.
Мистер Ли любил комментировать записи в знаменитой книге посетителей Кливдена, которая читается теперь как настоящая энциклопедия исторических имен. Помимо друзей леди Астор, коими, в первую очередь, были знаменитый разведчик Лоренс Аравийский, британский премьер Ллойд Джордж и драматург Джордж Бернард Шоу, в книге посетителей Кливдена можно найти имена Невилла Чемберлена, Уинстона Черчилля, Энтони Идена, Гарольда Макмиллана, маркиза Керзона, принцессы Патриции Коннот, маркиза Лотиана, короля Швеции Густава, королевы Румынии Марии, лорда Хейли, лорда Галифакса и многих, многих других.
В начале века здесь побывал великий князь Кирилл, племянник царя Николая II. Потом в конце 20-х — соратник Ленина Соколиков, полпред Советской России в Англии. Он был весьма дружен с леди Астор. А позднее, в тридцатые годы Кливден посещал наш посол в Лондоне Майский.
Имя великого князя Кирилла Владимировича, контр-адмирала русского флота, участника русско-японской войны, хорошо известно. Ведь именно он, первый племянник расстрелянного большевиками русского царя, в эмиграции провозгласил себя наследником Романовых и царем Кириллом I. Смерть в 1938 году прервала претензии родственника последнего русского царя на свергнутый престол.
Что касается товарища Соколикова, то он был первым послом СССР в Лондоне после установления дипломатических отношений между двумя странами в 1924 году. Он же стал организатором знаменитой поездки леди Астор вместе с ее пожизненным другом английским писателем Джорджем Бернардом Шоу в июле 1931 года в «совдепию». Советский посол полагал, что известный драматург симпатизирует революционной России. Леди Астор он относил к левому крылу партии тори и считал, что в ходе поездки по стране Советов ее удастся перековать в большевичку. С Бернардом Шоу полпред Соколиков не ошибся. Писатель был влюблен в новую Россию, и повсеместно расточал ей комплименты. С леди Астор, к несчастью дипломата, вышла серьезная промашка. Нэнси считала большевиков воинствующими безбожниками, а советскую власть презирала.
Будущий академик и замнаркома иностранных дел Иван Михайлович Майский вслед за полпредом Соколиковым также имел честь быть гостем Кливдена. Несмотря на то что в ранге посла он пробыл в Великобритании больше десяти лет, ни деловые, ни личные отношения у него с леди Астор так и не сложились.
— Однажды мы пригласили советского посла в Кливден. — вспоминала леди Астор в одном из своих интервью. — На приеме мы заметили, как грубо вел себя мистер Майский по отношению к своей жене. Поговаривали, что она вовсе не была его женой, что ее приставили к нему специально, дабы она приглядывала за ним и обо всем доносила Сталину. После того визита господин Майский исчез из нашего поля зрения и больше в Кливдене не появлялся.
Судя по гостевой книге Асторов, я оказался четвертым в группе весьма привилегированных российских особ, удостоенных чести быть официально приглашенными в Кливден. Надо, однако, иметь в виду, что визиты конфиденциальных гостей в книге посещений дворца не фиксировались. Так что в ней не найти имена участников закулисных переговоров и тайных встреч. А ими секретная история Кливдена была очень богата. Именно к ней, к тайной жизни родового гнезда Асторов, и было обращено мое внимание.
Одна из таких тайн была связана с нетрадиционной сексуальной ориентацией Асторов. Раскрыв ее, я получал компромат, который мог оказаться полезным.
Бобби Шоу, сводный брат лорда Астора по матери, со слов доктора Уарда, был редким гостем Кливдена. Их отношения с Билли давно уже не были безоблачными. Еще в молодые годы они ревновали друг к другу. Бобби был красив собой, а Билли все считали «гадким утенком». Билли получил прекрасное образование, а Бобби прошел свои университеты в окопах Первой мировой войны. Наследник Асторов сделал прекрасную карьеру, а его сводный брат был с позором выгнан из армии и даже попал в тюрьму.
— Бобби оказался геем, — поведал мне семейную тайну Асторов доктор Уард. — Однажды он попался за любовными забавами со своим приятелем в части, где служил. Бобби уволили из Полка королевских драгун и отправили на четыре месяца за решетку. Лорд Астор сделал все возможное, чтобы замять эту историю. К счастью, она не попала на страницы газет.
Как оказалось, доктор Уард был хорошо знаком с Бобби Шоу. Тот был любителем Мельпомены. А Стивен, как художник, вращался в кругах артистической интеллигенции Лондона. В ее рядах было немало гомосексуалистов. Многие из них дружили с Уардом, из-за чего порою возникал вопрос и о сексуальной ориентации самого Стивена. Он с юмором относился к этим подозрениям.
— Если б я был геем, — говорил он друзьям, — об этом бы давно знал уже весь Лондон.
Тем не менее доктор Уард был своим человеком в этом мире, который называют «гей-истеблишментом». Бобби Шоу был в нем одной из заметных фигур.
Со временем Стивен познакомил меня с наиболее известными людьми этого круга. В него входили не только писатели Годфри Винн и Роберт Харбинсон или художники Роберт Макбрайд и Роберт Колкуун. В этот «закрытый» для чужого взгляда мир входили и весьма влиятельные люди — сэр Малкольм Буллок, депутат парламента от консервативной партии, или его преосвященство монсеньер Хью Монтгомери. От своих друзей-гомосексуалистов Стив был неплохо осведомлен о любовных связях в этом запретном мире. Хью Монтгомери, с его слов, был, например, любовником будущего Папы Римского Иоанна Павла I. А интимным поклонником Бобби Шоу оказался небезызвестный сэр Гилберт Лезуэйт, один из лидеров тори и помощник государственного секретаря по делам Содружества в консервативном правительстве Великобритании.
Сэр Джон Гилберт Лезуэйт, выпускник элитарного Тринити-колледж в Оксфорде и ветеран Первой мировой войны, был одним из опытнейших британских дипломатов и разведчиков. Он в течение многих лет работал в азиатских странах: Индии, Бирме, Пакистане. Представлял Великобританию в Ирландии, Австралии и Новой Зеландии. Был рыцарем Мальтийского ордена и постоянным консультантом руководителей дипломатических и разведывательных служб британского правительства. Его карьера в 60-е годы уже клонилась к закату. И под угрозой разоблачения его нетрадиционной сексуальной ориентации сэр Гилберт вполне мог пойти на сотрудничество с нашей разведкой. А знал он совсем немало из того, что представляло для нас значительный интерес.
Центр был неплохо информирован о британском «гей-истеблишменте», поскольку в числе наших агентов долгие годы были такие гомосексуалисты, как Гай Берджесс и Энтони Блант — двое разведчиков из знаменитой Кембриджской пятерки.
Тем не менее я не пропускал мимо слуха сведения о геях в правительственных кругах Великобритании. Эта информация могла быть использована при «подходе» к ним как потенциальным источникам важных данных. Из всей этой гомосексуальной братии я выделил двух персонажей — сводного брата лорда Астора Бобби Шоу и его друга сэра Гилберта Лезуэйта. Я был уверен, что, взяв их в оборот, можно будет получить неплохие результаты.
Гомосексуализм в те годы считался «золотым фондом» для любой спецслужбы. Гомосексуалисты объективно были более наблюдательны и проницательны. Если они достигали определенного положения в обществе и государстве, то, безусловно, представляли для разведки немалый интерес.
Это сейчас гомосексуалисты получили право спокойно жить и работать в большинстве стран Запада. Не так давно педерастия резко осуждалась практически повсеместно и обществом, и государством. А в некоторых странах преследовалась по закону и каралась тюремным заключением. В таких условиях обнародовать свою нетрадиционную сексуальную ориентацию было совсем небезопасно.
Гомосексуализм, как известно, существует ровно столько, сколько существует человечество. Жители древней Америки и Африки находили когда-то особый изыск в мужских ласках. Древние греки сумели возвести его в своеобразный культ. От греков гомосексуализм перекочевал к римлянам, а также скифам и сарматам. Существовал он и у древних славян.
Распространение христианской религии в мире с ее неприятием содомии положило конец «золотой эре» гомосексуализма. Отношение к этой человеческой страсти менялось с годами от тотального неприятия и гонений на гомосексуалистов до свободного распространения и даже пропаганды педерастии. Мир и поныне разделен в своем отношении к этому явлению.
На поприще секс-шпионажа и, в частности, на его гомосексуальном направлении российская разведка имела несколько громких успехов в XX столетии. Назову лишь два.
Первый связан с работой резидента российской военной разведки в Варшаве накануне Первой мировой войны полковника Николая Степановича Батюшина. Это он завербовал шефа военной контрразведки Австро-Венгрии полковника Альфреда Редля под угрозой предания огласке его гомосексуальных связей. Хотя Редль тщательно скрывал от окружающих подробности своей интимной жизни, полковнику Батюшину, опытному «ловцу душ», было известно о порочной страсти своего коллеги. Шантаж и подкуп сделали из полковника Редля первого в истории российской разведки «голубого крота».
В конце концов нашего агента раскрыли и казнили. Но гомосексуальная страсть стоила жизни не ему одному. Альфред Редль передал Николаю Батюшину детальные планы всех новейших крепостей на австро-русской границе, подробности военной инфраструктуры приграничья. В итоге австро-венгерская ров. Военное поражение привело к развалу Австро-Венгерской империи и падению династии Габсбургов.
Второй громкий случай в истории российской разведки связан с работой «голубой» звезды царской разведки Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова. В начале XX века он руководил нелегальными резидентурами в Париже и Риме. В «вечном городе» его любовником и поставщиком секретной информации для российской разведки был главный редактор газеты «Аванти» и будущий дуче Италии Бенито Муссолини. Сведения, добытые резидентом-геем, имели ценность и немалую.
В 30-е годы Сталин вынашивал планы ослабления доверия между лидерами фашистской оси. Начальник 4-го управления НКВД генерал Павел Судоплатов предложил скомпрометировать Муссолини в глазах Гитлера, используя архивные материалы из дела Манасевича-Мануйлова. Сталин этот план одобрил. Видимо, зря. Ибо план сработал совсем не так, как рассчитывали в Москве.
Судоплатов добился того, чтобы копии материалов о работе Муссолини на разведку царской России попали на стол фюрера. Тот был взбешен, но не стал портить отношений с Италией и ее дуче. Он просто использовал полученные материалы в интересах Германии. Путем шантажа Гитлер заставил Муссолини отдать свои колонии в Африке и гарантировать участие итальянских войск в военных действиях вермахта. Так непродуманный план Сталина не ослабил, а укрепил гитлеровскую коалицию.
Увы, одно дело — получить информацию, а другое — ее правильно использовать. И то и другое требует ума и удачи.
С каждым новым визитом в кливденское имение лорда Астора я все свободнее ориентировался в становившейся мне более знакомой среде. Громкие имена приглашенных стесняли меня значительно меньше. Я раскованнее чувствовал себя в непривычной дворцовой обстановке.
Раз за разом я все смелее пытался разглядеть особняк изнутри, узнать расположение комнат, их назначение. Определить, что и где находится. Меня, естественно, больше всего интересовал рабочий кабинет лорда Астора, его библиотека, приходившая в адрес хозяина дома почта, документы и материалы его исследований.
Была сыграна не одна партия в бридж, прежде чем я смог определить это, усвоить заведенные в доме Асторов порядки, понять уже укоренившуюся и ставшую обычной манеру поведения лорда с гостями, образ жизни четы Асторов, заведенный в доме ритуал общения гостей.
Миниатюрный фотоаппарат «Минокс» всегда был при мне. Небольшой плоский брелок, висевший у меня на груди оставался практически незаметен за полами пиджака. Я легко доставал его в нужный момент и простым нажатием кнопки копировал нужный документ.
Иногда, если отобранный мною материал в кабинете лорда Астора, был слишком объемный, и времени на съемку не хватало, я быстро прятал документы в потайной карман своего пиджака. То есть, попросту говоря, крал их. Прием был не новый. Но и расчет — простой: документов на столе у лорда Астора лежало так много, что исчезновение одного вряд ли могло насторожить хозяина дома.
Однажды в «хозяйстве лорда Астора» мне на глаза попалось письмо из Америки. В этом письме один из заокеанских друзей Билли информировал его о создании в Штатах в 1961 году новой структуры — Национального центра по интерпретации фотоснимков, куда его определили на работу. Я посчитал этот факт заслуживающим внимания и сообщил о нем резиденту. Тот информировал Центр. В Москве по возвращению из Лондона я узнал о «раскрутке» этого факта.
Создание такого центра означало, по мнению специалистов, завершение испытаний и начало работы в США системы «Самос». Это была программа создания и выведения на околоземную орбиту первых американских спутников-шпионов. Национальный центр, о котором сообщалось в письме лорду Астору, создавался для работы с разведывательными материалами, которые ЦРУ и Пентагон получали из космоса.
Фотоснимки с космических кораблей «Дискаверер» или «Корона» нужно было обрабатывать и интерпретировать. Этой работой предлагалось заняться американскому другу Билли, о чем он и поспешил сообщить ему в Кливден. Для Москвы это означало, что испытательные пуски ракет завершены и начато создание космической группировки спутников-шпионов. Времена разведывательных самолетов типа «У-2 Локхид» безвозвратно уходили в прошлое. Им на смену пришел более совершенный и практически неуязвимый шпион — космический корабль на околоземной орбите.
С тематикой космической разведки я столкнулся еще в Норвегии. Именно там за чтением периодики в библиотеке я впервые узнал о запуске в США программы WS-117L по разработке разведывательных спутников в интересах ЦРУ и ВВС.
Первые пять или шесть лет работы над этой программой мои коллеги по ГРУ без труда отслеживали ход ее развития. Публикаций на эту тему в американской печати было предостаточно. Было, например, известно, что на программу сначала выделялось 200, а затем 500 миллионов долларов ежегодно — сумма по тем временам немалая.
В апреле 1959 года, уже в Москве, я прочел в журнале «Интернэшнл Сайенс энд Текнолоджи» заметку некого Эмрома Каца из Рэнд Корпорэйшн о том, что первый американский спутник-шпион уже практически готов. Более того, автор другой статьи в том же журнале эксперт Рочестерского университета в области оптики утверждал, что для шпионской камеры разработан новый телескопический объектив с фокусным расстоянием 600 см, способный с высоты 200 км производить снимки, на которых будут видны 2 предмета, отстоящие друг от друга на 7,5 см.
Уже в Англии в августе 1960 года я узнал из сообщений прессы, что на борту спутника «Дискавери-13» американцы впервые вывели в космос радиотехническое оборудование под кодовым названием «Скотоп». Оно предназначалось для регистрации сигналов наших РЛС, следящих за полетом американских космических объектов.
Но после этого случилось непредвиденное. Новый президент США Джон Ф. Кеннеди, вступивший в должность в январе 1961 года, своим распоряжением строжайшим образом засекретил всю информацию, касающуюся американских разведывательных программ в космосе. Как говорят в таких случаях: «источник иссяк».
Дальнейшую информацию о начинке американских спутников-шпионов нам пришлось добывать уже агентурным путем.
Менялись названия разведывательных кораблей «Дискавери», «Самос», «Корона», но все они угрожали обороноспособности нашей Родины, выведывая тайны новейших вооружений. «Самос», например, весил около 2 тонн и запускался с базы ВВС США Ванденбери в Калифорнии. Когда он проходил над территорией, лишенной объектов, его фотокамера выключалась с целью экономии энергии. Если такие объекты возникали, начиналась съемка. «Самос» выпускался четырех типов. На одни корабли устанавливались телевизионные камеры для передачи изображения на землю. На другие — обычные фотокамеры для производства снимков, которые по команде с земли сбрасывались в специальном контейнере и подхватывались самолетом, оснащенным сетками-ловушками. Третьи имели камеры обоих видов. На четвертом типе спутников размещалось разведывательное радиотехническое оборудование.
Была, впрочем, и еще одна категория наиболее засекреченных спутников-шпионов — проект «Мидас». Это были ракеты с инфракрасными детекторами на борту. Они предназначались для обнаружения пусков наших межконтинентальных баллистических ракет и оповещения о них. «Мидас» мог предупредить о запуске МБР за 30 минут до того, как ракета выйдет на цель. Это было в два раза быстрее по сравнению с возможностями огромных дорогостоящих радиолокаторов системы дальнего обнаружения, таких как гренландская РЛС в Туле или британская в Филингдейлзе, за которой мне приходилось регулярно наблюдать. РЛС обнаруживали баллистическую ракеты лишь тогда, когда она уже была на полпути к цели. «Мидас» фиксировал запуск МБР мгновенно и в реальном времени передавал о нем информацию на землю. Такие революционные изменения в глобальной разведке нельзя было недооценивать.
За картежной игрой в Кливдене я нередко проигрывал своим оппонентам. Но как бы ни заканчивалась карточная баталия, в моем распоряжении оказывались ценные сведения, куда более важные для разведчика, чем результат игры в бридж.