О третьем красном дипломе и безуспешной карьере чиновника

На родину я вернулся с тяжелым сердцем. Предчувствие беды не покидало меня. Я с жадностью глотал каждое сообщение из Лондона. Узнал о заявлении Джона Профьюмо в палате общин, об откровениях Кристины в печати, о расследовании лорда Деннинга…

Не обошла своим вниманием события в Лондоне и советская пресса. В июне Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) сообщило о том, что военный министр Великобритании Джон Профьюмо подал в отставку. Журналисты-международники центральных газет наперебой комментировали вопиющий факт: один из ведущих деятелей правящей партии был уличен во лжи, и не где-нибудь, а в стенах Вестминстера перед членами британского парламента. В Москве не без оснований полагали, что правительство тори доживает свои последние дни.

Консерваторы, тем временем, попытались перевести стрелки на Советский Союз, в очередной раз (правда, не без оснований) заговорив о «руке Москвы». Премьер-министр Гарольд Макмиллан в своей речи в парламенте заявил о причастности к делу Профьюмо советского дипломата.

Кремль отреагировал однозначно. 20 июня 1963 года во всех центральных изданиях страны было обнародовано официальное заявление ТАСС. В нем «со всей категоричностью» указывалось, что появившиеся в английской печати на сей счет сообщения «лишены каких-либо оснований, являются злостным вымыслом и делаются, видимо, в интересах межпартийной борьбы».

Этот вопрос оказался для Кремля настолько важен, что на следующий день, 21 июня, с материалом на полполосы за подписью «Обозреватель» выступил главный орган ЦК КПСС газета «Правда». Пространная статья, составленная, по всей видимости, в международном отделе Центрального комитета партии, была озаглавлена: «Заявление английского премьер-министра бьет мимо цели».

«Можно подумать, — писала газета, — что в правительственном кризисе в Великобритании виноваты «не слабости Джона Профьюмо, не чары мисс Килер, а «интриги» Советского Союза и его представителей в Англии». Далее в материале отмечалось, что «к английским консерваторам давно уже привилось название «твердолобых».

В правдинской статье, в заключение, говорилось, что «на Советский Союз и его представителей в Англии возводится напраслина», и подчеркивалось, что «это не может не нанести вреда советско-английским отношениям».

Руководство ГРУ отреагировало на позицию Кремля безотлагательно. Мне приказали «забыть» о работе в Лондоне. В те июньские дни 1963 года меня раз за разом вызывали на ковер. Партийные бюрократы, не зная и не понимая моей работы, требовали объяснений, принуждали каяться в собственной невиновности. Я все делал, как этого от меня требовали. Объяснял, в том числе и в письменной форме, что во внутренние дела суверенной Великобритании не вмешивался, британское правительство и его министров не свергал, а занимался лишь дипломатической деятельностью, боролся, так сказать, за мир во всем мире.

Всю эту чиновничью канитель я смиренно переносил, понимая, что другого выхода у меня нет.

В августе 63-го я узнал о смерти друга: не стало доктора Уарда. Было ясно, что Стива заставили уйти из жизни, Он мешал, его признаний на суде боялись. Он слишком много знал, и его убрали из жизни.

Тем временем мою собственную судьбу решало руководство ГРУ. Начальство предложило мне отправиться на учебу в Академию Генерального штаба. Ее диплом был пределом мечтаний любого советского офицера. Для меня же это была по сути дела почетная ссылка. Третий диплом о высшем военном образовании мне был вовсе ни к чему.

— Пойми, — пытался по-дружески объяснить мне целесообразность этого шага начальник Генштаба маршал Бирюзов, — тебе нужно временно уйти из управления, переждать смутные времена. Жизнь — это тебе, брат, не математика. Она не всегда предлагает логичные решения.

Маршал Бирюзов, очевидно, хотел мне помочь. В ГРУ наступали нелегкие времена. Дело Пеньковского стоило карьеры многим чинам в советской военной разведке. Маршал это знал и советовал мне отправиться на четыре года в академию. Я согласился, надеясь, что после окончания учебы меня вернут на оперативную работу. Бирюзов обещал мне возвращение «в поле».

Но маршала вскоре не стало. Он погиб в авиакатастрофе в Югославии.

Наступали смутные времена, и не только в ГРУ ГШ. Кадровые перестановки готовились практически повсюду. Хрущевские реформы в экономике вызвали скрытое, но широкое недовольство. Внешняя политика пришлась не по вкусу военным. Назревал переворот. На октябрьском пленуме ЦК КПСС второй секретарь партии Леонид Ильич Брежнев провел тихую, но эффективную операцию, сплотив вокруг себя недовольных самоуправством Хрущева функционеров. Старику даже не дали сказать последнее слово на пленуме. Он был вынужден подать в отставку со всех постов.

Началась новая эра советской истории. Никто еще не знал, что будет означать приход Брежнева на первые роли в партии и государстве. Но мало кто ожидал, что после хрущевской оттепели наступит долгая брежневская зима. Леонид Ильич на два долгих десятилетия обеспечил практически пожизненные привилегии высокопоставленным советским партаппаратчикам и чиновникам средней руки. В стране воцарилась убаюкивающая безмятежность. Советский Союз вступил в полосу исторического штиля.

Ну а я по мудрому совету родственников и начальства спокойно пережидал все эти метаморфозы за штабными играми в просторных залах старого здания Академии Генштаба, что находилось тогда в переулке Хользунова. Мои друзья были правы в том, что после расследования дела Профьюмо мне лучше всего на некоторое время отойти от дел.

Что ж, я получил очередной красный диплом об окончании третьей в моей биографии советской военной академии. А с ним и звание капитана первого ранга. Пока я занимался военной учебой, в моем родном управлении провели чистку. Новый руководитель страны Леонид Брежнев направил начальником управления кадров ГРУ партийного аппаратчика Сергея Ивановича Изотова, которого тут же произвели в полковники, а некоторое время спустя и в генералы. А главным шефом уже работал Петр Иванович Ивашутин, старый и добрый приятель Брежнева еще по военному времени.

Под крылом генерала Изотова в ГРУ расцвела коррупция и угодничество. Достаточно сказать, что именно Сергей Изотов за взятки и подарки покровительствовал агенту ЦРУ «Топхэт» — Дмитрию Полякову, четверть века проработавшему на своих хозяев из Лэнгли. Звание генерал-майора ГРУ американский шпион получил с подачи Сергея Изотова досрочно, уже в 1974 году. Сразу после того, как принял от предателя подарок, купленный его благодетелями из ЦРУ. Это был уникальный серебряный сервиз.

Меня же к оперативной работе за рубежом допускать не собирались. Планировали окончательно оставить в центральном аппарате. Назначили начальником управления анализа. Вручили кожаную папку с выведенными на ней золотом тремя словами «Главное разведывательное управление». Ее через день я должен был носить с подготовленными материалами на ознакомление начальнику ГРУ. День докладывал я, другой — один из назначаемых мной сотрудников управления. И так каждую неделю, каждый месяц, каждый год. Вплоть до ухода в отставку в 1981 году.

К информационно-аналитической работе в ГРУ многие относились пренебрежительно. Чаще всего к ней привлекались «невыездные» офицеры. Аналитики оперативной работой не занимались. Проводили время в режиме кабинетного затворничества, что никак не соответствовало традиционным представлениям о службе военного разведчика. Да и вообще мало кто из сотрудников управления анализа имел личный опыт работы «в поле».

Для меня, проведшего восемь лет за кардоном, на оперативной работе в резидентурах ГРУ, такой переход был равносилен тому, что профессионального гонщика пересадили со скоростной машины в инвалидную коляску.

Утешало то, что, работая в управлении анализа, я имел дело с интересными материалами из секретных и конфиденциальных источников, тем самым получая возможность знакомиться с оценкой, прогнозами и предложениями ведущих специалистов мира: военных, дипломатов, политиков, экспертов в различных областях знаний.

В 60-е и 70-е годы далеко не все усилия советской разведки были направлены лишь на противоборство с США и странами Североатлантического блока. Огромное место в военнополитических заботах СССР отводилось тогда странам так называемого «третьего мира». Они практически за бесценок получали советское оружие, крупные займы, экономическую помощь.

Москва стремилась к расширению географии социализма. Однако к началу семидесятых годов стало ясно, что такая экспансия становится достаточно обременительной. Но ЦК партии никак не мог отказаться от убежденности, что «третий мир» является резервом социализма. В решения съездов партии неизменно вписывались разделы о национально-освободительном движении в странах «третьего мира», о солидарности Советского Союза с ними.

Но СССР уже не мог подкрепить свои претензии финансовыми и экономическими возможностями. В итоге на передний план сотрудничества со странами «третьего мира» стали преимущественно выходить факторы военно-технического характера — поставки вооружений, направление военных советников, налаживание военного строительства. ГРУ стало заложником этой политики. Военные поставки за рубеж росли, как раковая опухоль, отнимая силы у слабеющего организма нашей страны.

Как начальник управления анализа я понимал опасность продолжения такого курса. Экономика Советского Союза не в состоянии была выдержать бремя помощи государствам «третьего мира». Я предлагал руководству ГРУ использовать английский опыт. Великобритания контролировала в мире всего несколько точек на карте: Гибралтар, Мальту, Суэц, Аден, Сингапур. Но обеспечивала этим себе господство на важнейшем морском пути из Европы в Азию.

Мое предложение не было оригинальным. Были и другие аналитики в разведке, МИДе и ЦК, утверждавшие, что СССР не может позволить себе разбрасывать средства и усилия по безмерному пространству трех материков — Азии, Африки и Латинской Америки, соря деньгами направо и налево. Кремль тратил тогда в год на помощь странам «третьего мира» такую сумму, которой бы хватило на строительство полутора миллионов квартир или 400 тысяч километров автомобильных дорог. У нас был огромный неудовлетворенный спрос в стране. Практически все товары и услуги были в дефиците. А мы вели себя, как беспечные богачи.

Необходимо было сосредоточить внимание на весьма ограниченном числе стран, сотрудничество с которыми было бы наиболее выгодно для Советского Союза в политическом, военно-стратегическом и экономическом отношении.

Я подготовил докладную записку на эту тему и лично вручил ее начальнику ГРУ генералу армии Ивашутину. Петру Ивановичу было к тому времени уже далеко за шестьдесят. Он вообще оказался долгожителем на посту руководителя советской военной разведки. Никто за всю историю СССР не находился на должности ее руководителя целых пятнадцать лет. Бывший в молодости летчиком, Петр Иванович быстро оставил небо и еще в тридцатые годы перешел на работу в военную контрразведку. В 1963 году, после увольнения генерала Серова, Ивашутин был переведен с должности руководителя третьего управления КГБ, управления военной контрразведки, на место начальника ГРУ ГШ. Его снял с этой должности лишь Михаил Сергеевич Горбачев в 1987 году, когда генералу исполнилось уже 78 лет.

Реакция генерала Ивашутина на мою докладную записку была взрывоподобной.

— Это ты сам придумал или тебе кто подсказал? — спросил он, едва сдерживая свой гнев.

Я молчал, не считая нужным отвечать на оскорбительный вопрос.

— Андропов со своей командой эту же песню последнее время заводит. Теперь и ты подпевать начал. Хочешь сук срубить, на котором сидишь? Валяй. Руби. Только подумай сначала хорошенько, мягко ли падать будет.

Генерал взял со стола мою докладную и, демонстративно разорвав ее на мелкие кусочки, выбросил в корзину.

В брежневские времена никакие реформистские идеи не имели ни малейшего шанса на успех. Гигантская страна буксовала. А брежневское Политбюро не хотело этого замечать.

Свой ежедневный доклад я направлял в четыре адреса: начальнику Генерального штаба, министру обороны страны, начальнику главного оперативного управления Генштаба и, конечно же, начальнику Разведупра. Генерал Ивашутин в моем присутствии читал подготовленные материалы, задавал вопросы, получал необходимые разъяснения, благодарил за доклад.

Разведка — глаза и уши государства. Именно по ее каналам высшее руководство страны получает жизненно важную информацию, на основе которой принимается значительная часть принципиальных решений на военно-политическом уровне. Беда Советского Союза заключалась в том, что изменение политического и экономического курса страны было практически невозможно, какие бы причины ни диктовали необходимость радикальных перемен и что бы ни подсказывала руководству страны разведка.

Понимая это, бюрократия всех уровней, в том числе и военная, постепенно перестала вникать в суть насущных проблем страны. Она только делала вид, что занимается ими. Престарелые члены брежневского Политбюро ценили лишь стабильность и неизменность своего курса и принимаемых решений. В обществе нарастала апатия. На всех уровнях процветала коррупция. Партократия обладала почти неограниченной властью, что развращало людей. Они, как Тартюф из пьесы Мольера, говорили одно, думали другое, а делали третье. Привыкшая к тепличной жизни, к персональным лимузинам, дачам и пайкам, московская знать была бесконечно далека от реальной жизни. Она не знала, что такое варить сталь или пахать землю. Она никак не могла идти впереди народа, увлекая его за собой.

Мне, как профессиональному разведчику, привыкшему смотреть на вещи прямо, было невмоготу видеть это. Ко всем бедам под занавес 1979 года добавилась новая. Советский Союз по решению брежневской верхушки ввел свои войска в Афганистан. Началась афганская война, губительные последствия которой были очевидны для всех здравомыслящих людей, но не для кремлевского руководства.

В отставку я подал сразу, как только истек срок моей службы, — в 1981 году. Мне исполнилось пятьдесят пять лет, и я ушел из Главного разведывательного управления в звании капитана первого ранга. Никто меня не задерживал.

Боль бездарно прожитых последних лет в Главном разведывательном управлении Генштаба не давала мне покоя. А тут еще умерла мать. А потом предложила разойтись жена Майя, с которой мы прожили вместе три десятка лет. Нет, мы не ссорились, как обычно бывает при разводе. Все произошло тихо и мирно. Почему? — Может быть потому, что мы так и не обзавелись детьми. А может быть потому, что я стал слишком раздражительным и нетерпимым. Так или иначе, но жизнь все сильнее стала отдалять нас друг от друга.

Чтобы чем-то занять себя, я устроился на работу в Агентство печати Новости в Главную редакцию по изучению методов эффективности пропаганды (ГРМЭП). Писал бэкграунды по военно-политической тематике, справки по итогам пропагандистских кампаний агентства.

Привыкать к новой работе было непросто. Журналистика — не разведка. Мне было не с руки пописывать статейки, угождая их конформистским содержанием редакторам-начальникам главного пропагандистского агентства Советского Союза. Каждый материал, прежде чем попасть к переводчику и отправиться за кардон, проходил до десяти инстанций. На паспорте каждой статьи набиралось до одиннадцати подписей! Целая коллекция разнообразных виз: подписи редакторов всех уровней от рядовых до главных, «добро» проверки и главлита, главного выпуска и ответственного руководства…

В 1986 году количество подписей на материалах Агентства печати Новости сократили вдвое. К власти в стране пришел Михаил Горбачев. Началась перестройка.

Поначалу обещанные новым руководством перемены были встречены многими с энтузиазмом. Я тоже связывал с приходом к власти в Кремле молодого энергичного лидера определенные надежды на перемены к лучшему. Страна устала от престарелых, немощных и больных руководителей. Натерпевшись от глупости и несостоятельности прежнего дряхлого кремлевского начальства, я смотрел на Горбачева с надеждой и верой.

Такова уж, видимо, психология русского человека. Мы радуемся новому, прежде всего, в пику старому, надоевшему, а вовсе не потому, что твердо убеждены, будто это новое есть нечто непременно лучшее. К середине восьмидесятых годов людям опостылела престарелая партократия. Новый лидер, уже потому что он был моложе, заставлял в себя верить.

Но вскоре у меня, да и у многих других неизбежно стали возникать недоуменные вопросы по поводу слов и действий автора перестройки. В твердой поначалу позиции Михаила Сергеевича Горбачева появились трещины, а потом и разломы. Страна с подачи своего нового реформатора занялась «перестройкой», по ходу ее пытаясь докопаться до смысла этого слова. В конце концов, стало ясно, что «перестройка» — это лишь благое реформаторское пожелание, не подкрепленное никаким реальным содержанием.

Основной парадокс Горбачева был в том, что, начав перестройку под лозунгом обновления социализма, он пришел спустя шесть лет к его ликвидации. Человек, безусловно, неглупый и одаренный, он не понимал, что перестраивать советскую систему нельзя. «Преимущества» большевизма как раз и состояли в его косности и консерватизме. Как только Горбачев начал рушить эти опоры тоталитарной системы своей политикой гласности и демократизации, она тут же рухнула.

Я и в доперестроечные времена не слишком боялся выступать с критикой начальства, а под лозунгом горбачевской гласности и вовсе перестал стесняться собственного диссидентства. Горбачев мне не нравился. Меня раздражало в нем все: его южный говор и нескончаемая демагогия, откровенная слабохарактерность и политическая близорукость.

Непонятные инициативы Горбачева стали головной болью не только для меня. Вслед за «строительством безъядерного мира» в обиход были запущены и другие «мыльные пузыри» вроде концепций «общеевропейского дома», «общечеловеческих ценностей» и тому подобное. К бесталанным внешнеполитическим идеям добавились неграмотные экономические лозунги типа «всем жителям страны по квартире к 2000-му году» и бездарные проекты вроде пресловутой антиалкогольной кампании.

Я пытался отстаивать свою критическую точку зрения на совещаниях в АПН, предлагал собственный авторский анализ происходящего. Однако, результат был легко предсказуем. Диссиденты не нужны не только в разведке, но и в пропаганде. Меня из Агентства «ушли».

В 1990 году я остался совсем не у дел. Моя жизнь теперь гораздо больше состоит из того, что было, чем из того, что будет. Воспоминаниями о былом я и решил поделиться с Вами.