Александр Сергеич, я о вас скучаю. С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю. Вы бы говорили, я б, развесив уши, Слушал бы да слушал. Вы мне все роднее, вы мне все дороже. Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже Захлебнуться горем, злиться, презирать, Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.

Кошка крадется по светлой дорожке, Много ли горя в кошачьей судьбе? Думать об этой обмызганной кошке Или о розах. Забыть о себе. Вечер июльский томительно душен. Небо в окне, как персидская шаль. Даже к тебе я почти равнодушен. Даже тебя мне почти уж не жаль.

Я жил как будто бы в тумане, Я жил как будто бы во сне. В мечтах, в трансцендентальном плане. И вот пришлось проснуться мне. Проснуться, чтоб увидеть ужас, Чудовищность моей судьбы. …О русском снеге, русской стуже… Ах, если б, если б… да кабы…

Мне уж не придется впредь Чистить зубы, щеки брить. "Перед тем, как умереть, Надо же поговорить". В вечность распахнулась дверь, И "пора, мой друг, пора!"… Просветлиться бы теперь, Жизни прокричать ура! Стариковски помудреть, С миром душу примирить… …Перед тем, как умереть, Не о чем мне говорить.

В громе ваших барабанов Я сторонкой проходил — В стадо золотых баранов Не попал. Не угодил. А хотелось, не скрываю, — Слава, деньги и почет. В каторге я изнываю, Черным дням ведя подсчет. Сколько их еще до смерти — Три или четыре дня? Ну, а все-таки, поверьте, Вспомните и вы меня.

А может быть, еще и не конец? Терновый мученический венец Еще мой мертвый не украсит лоб И в fosse commune мой нищий ящик-гроб Не сбросят в этом богомерзком Иере. Могу ж я помечтать, по крайней мере, Что я еще лет десять проживу. Свою страну увижу наяву — Нева и Волга, Невский и Арбат — И буду я прославлен и богат, Своей страны любимейший поэт… Вздор! Ерунда! Ведь я давно отпет. На что надеяться, о чем мечтать? Я даже не могу с кровати встать.

Воскресенье. Удушья прилив и отлив, Стал я как-то не в меру бесстыдно болтлив. Мне все хочется что-то свое досказать, Объяснить, уточнить, разъяснить, доказать. Мне с читателем хочется поговорить, Всех, кто мне помогали — поблагодарить. Есть такие прекрасные люди средь вас. Им земной мой поклон в предпоследний мой час.

Ку-ку-реку или бре-ке-ке-ке? Крыса в груди или жаба в руке? Можно о розах, можно о пне. Можно о том, что неможется мне. Ну, и так далее. И потому, Ангел мой, зла не желай никому. Бедный мой ангел, прощай и прости!.. Дальше с тобою мне не по пути.

Аспазия, всегда Аспазия, Красивая до безобразия — И ни на грош разнообразия. А кто она была такая?.. И кто такая Навзикая?.. Себя зевотой развлекая, Лежу, как зверь больной, в берлоге я — История и мифология. А за окошком нудь и муть, Хотелось бы и мне уснуть. Нельзя — бессонница терзает. Вот елочка, а вот и белочка, Из-за сугроба вылезает, Глядит немного оробелочка, Орешки продает в кредит И по ночам прилежно спит.

Ночь, как Сахара, как ад, горяча. Дымный рассвет. Полыхает свеча. Вот начертил на блокнотном листке Я Размахайчика в черном венке, Лапки и хвостика тонкая нить… "В смерти моей никого не винить".

Ночных часов тяжелый рой. Лежу измученный жарой И снами, что уже не сны. Из раскаленной тишины Вдруг раздается хрупкий плач. Кто плачет так? И почему? Я вглядываюсь в злую тьму И понимаю не спеша, Что плачет так моя душа От жалости и страха. — Не надо. Нет, не плачь. …О, если бы с размаха Мне голову палач!

На барабане б мне прогреметь — Самоубийство. О, если б посметь! Если бы сил океанский прилив! Друга, врага, да и прочих простив. Без барабана. И вовсе не злой. Узкою бритвой иль скользкой петлей. — Страшно?.. А ты говорил — развлечение. Видишь, дружок, как меняется мнение.

Дымные пятна соседних окон, Розы под ветром вздыхают и гнутся. Если б поверить, что жизнь это сон, Что после смерти нельзя не проснуться. Будет в раю — рай совсем голубой — Ждать так прохладно, блаженно-беспечно. И никогда не расстаться с тобой! Вечно с тобой. Понимаешь ли? Вечно…

Меня уносит океан То к Петербургу, то к Парижу. В ушах тимпан, в глазах туман, Сквозь них я слушаю и вижу — Сияет соловьями ночь, И звезды, как снежники, тают, И души — им нельзя помочь — Со стоном улетают прочь, Со стоном в вечность улетают.

Зачем, как шальные, свистят соловьи Всю южную ночь до рассвета? Зачем драгоценные плечи твои… Зачем?.. Но не будет ответа. Не будет ответа на вечный вопрос О смерти, любви и страданьи, Но вместо ответа над ворохом роз, Омытое ливнями звуков и слез, Сияет воспоминанье О том, чем я вовсе и не дорожил, Когда на земле я томился. И жил.

Все розы увяли. И пальма замерзла. По мертвому саду я тихо иду И слышу, как в небе по азбуке Морзе Звезда выкликает звезду, И мне — а не ей — обещает беду.

В зеркале сутулый, тощий. Складки у бессонных глаз. Это все гораздо проще, Будничнее во сто раз. Будничнее и беднее — Зноем опаленный сад, Дно зеркальное. На дне. И Никаких путей назад: Я уже спустился в ад.

"Побрили Кикапу в последний раз, Помыли Кикапу в последний раз! Волос и крови полный таз. Да-с". Не так… Забыл… Но Кикапу Меня бессмысленно тревожит, Он больше ничего не может, Как умереть. Висит в шкапу — Не он висит, а мой пиджак — И все не то, и все не так. Да и при чем бы тут кровавый таз? "Побрили Кикапу в последний раз…"

Было все — и тюрьма, и сума, В обладании полном ума, В обладании полном таланта. — С распроклятой судьбой эмигранта Умираю…

Пароходы в море тонут, Опускаются на дно. Им в междупланетный омут Окунуться не дано. Сухо шелестит омела, Тянет вечностью с планет… …И кому какое дело, Что меня на свете нет?

В ветвях олеандровых трель соловья. Калитка захлопнулась с жалобным стуком. Луна закатилась за тучи. А я Кончаю земное хожденье по мукам, Хожденье по мукам, что видел во сне — С изгнаньем, любовью к тебе и грехами. Но я не забыл, что обещано мне Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.

…И Леонид под Фермопилами, Конечно, умер и за них. Строка за строкой. Тоска. Облака. Луна освещает приморские дали. Бессильно лежит восковая рука В сиянии лунном, на одеяле. Удушливый вечер бессмысленно пуст. Вот так же, в мученьях дойдя до предела, Вот так же, как я, умирающий Пруст Писал, задыхаясь. Какое мне дело До Пруста и смерти его? Надоело! Я знать не хочу ничего, никого! …Московские елочки, Снег. Рождество. И вечер, — по-русскому, — ласков и тих… "И голубые комсомолочки…" "Должно быть, умер и за них".

Из спальни уносят лампу, Но через пять минут На тоненькой ножке Лампа снова тут. Как луна из тумана, Так легка и бела, И маленькая обезьяна Спускается с потолка. Серая обезьянка, Мордочка с кулачок, На спине шарманка, На голове колпачок. Садится и медленно крутит ручку Старой, скрипучей шарманки своей, И непонятная песня Баюкает спящих детей: "Из холода, снега и льда Зимой расцветают цветы, Весной цветы облетают И дети легко умирают. И чайки летят туда, Где вечно цветут кресты На холмиках детских могилок, Детей, убежавших в рай…" О, пой еще, обезьянка! Шарманка, играй, играй!

А что такое вдохновенье? — Так… Неожиданно, слегка Сияющее дуновенье Божественного ветерка. Над кипарисом в сонном парке Взмахнет крылами Азраил — И Тютчев пишет без помарки: "Оратор римский говорил…"

Вас осуждать бы стал с какой же стати я За то, что мне не повезло? Уже давно пора забыть понятия: Добро и зло. Меня вы не спасли. По-своему вы правы. — Какой-то там поэт… Ведь до поэзии, до вечной русской славы Вам дела нет.

За столько лет такого маянья По городам чужой земли Есть от чего прийти в отчаянье, И мы в отчаянье пришли. — В отчаянье, в приют последний, Как будто мы пришли зимой С вечерни в церковке соседней, По снегу русскому, домой.

До нелепости смешно — Так бесславно умереть, Дать себя с земли стереть, Как чернильное пятно! Ну, а все же след чернил, Разведенных кровью, — Как склонялся Азраил Ночью к изголовью, О мечтах и о грехах, Странствиях по мукам — Обнаружится в стихах В назиданье внукам.

Отчаянье я превратил в игру — О чем вздыхать и плакать в самом деле? Ну, не забавно ли, что я умру Не позже, чем на будущей неделе? Умру, — хотя еще прожить я мог Лет десять иль, пожалуй, даже двадцать. Никто не пожалел. И не помог. И вот приходится смываться.

Для голодных собак понедельник, А для прочего общества вторник. И гуляет с метелкой бездельник, Называется в вечности дворник. Если некуда больше податься И никак не добраться домой, Так давай же шутить и смеяться, Понедельничный песик ты мой.

Теперь бы чуточку беспечности, Взглянуть на Павловск из окна. А рассуждения о вечности… Да и кому она нужна? Не избежать мне неизбежности, Но в блеске августовского дня Мне хочется немного нежности От ненавидящих меня.

Вечер. Может быть, последний Пустозвонный вечер мой. Я давно топчусь в передней, — Мне давно пора домой. В горле тошнотворный шарик, Смерти вкус на языке, Электрический фонарик, Как звезда, горит в руке. Как звезда, что мне светила, Путеводно предала, Предала и утопила В Средиземных волнах зла.

Вот елочка. А вот и белочка Из-за сугроба вылезает, Глядит, немного оробелочка, И ничего не понимает — Ну абсолютно ничего. Сверкают свечечки на елочке, Блестят орешки золотые, И в шубках новеньких с иголочки Собрались жители лесные Справлять достойно Рождество: Лисицы, волки, медвежата, Куницы, лоси остророгие И прочие четвероногие. …А белочка ушла куда-то Ушла куда глаза глядят, Куда Макар гонял телят, Откуда нет пути назад, Откуда нет возврата.

Если б время остановить, Чтобы день увеличился вдвое, Перед смертью благословить Всех живущих и все живое. И у тех, кто обидел меня, Попросить смиренно прощенья, Чтобы вспыхнуло пламя огня Милосердия и очищенья.

Ликование вечной, блаженной весны, Упоительные соловьиные трели И магический блеск средиземной луны Головокружительно мне надоели. Даже больше того. И совсем я не здесь, Не на юге, а в северной, царской столице. Там остался я жить. Настоящий. Я — весь. Эмигрантская быль мне всего только снится — И Берлин, и Париж, и постылая Ницца. …Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем, Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты, Мы спокойно, классически просто идем, Как попарно когда-то ходили поэты.

Бороться против неизбежности И злой судьбы мне не дано. О, если б мне немного нежности И вид на «Царское» в окно На солнечную ту аллею, Ту, по которой ты пришла. Я даже вспоминать не смею, Какой прелестной ты была С большой охапкою сирени, Вся в белом, в белых башмаках, Как за тобой струились тени И ветра ласковый размах Играл твоими волосами И теребил твой черный бант… — Но объясни, что стало с нами И отчего я эмигрант?

В небе нежно тают облака: Все обдумано и все понятно, Если б не бессонная тоска, Здесь бы мне жилось почти приятно И спокойно очень. Поутру Вкусно выпить кофе, прогуляться И, затеяв сам с собой игру, Средь мимоз и пальм мечтам предаться, Чувствуя себя — вот здесь — в саду, Как портрет без сходства в пышной раме. Если бы забыть, что я иду К смерти семимильными шагами.

Во сне я думаю о разном, Но больше все о безобразном, О том, что лучше промолчать, Когда вам нечего сказать, Что помнить следует об этом Зря разболтавшимся поэтам.

Поговори со мной еще немного, Не засыпай до утренней зари. Уже кончается моя дорога, О, говори со мною, говори! Пускай прелестных звуков столкновенье, Картавый, легкий голос твой Преобразят стихотворенье Последнее, написанное мной.