Стихотворения (Полное собрание стихотворений)

Иванов Георгий

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В АВТОРСКИЕ СБОРНИКИ

 

 

СТИХОТВОРЕНИЯ 1908–1914 ГОДОВ

 

458

Поцелуй струи рассвета, Поцелуй мечту! Тает в бездне луч привета, Нежит пустоту. В пустоте плывут бездонной Дни и ночи цепью сонной… Поцелуй мечту.

<1908–1909>

 

459

Зачем никто из тихих и скорбящих Не уронил слезы в обители моей? Зачем никто движеньем рук молящих Не заслонял томительных огней? Их зажигает ночь у ложа одиноких, В нее влюбленных — в тихую печаль. Зачем никто не направлял очей глубоких В мою таинственную даль?

<1908–1909>

 

460

Ночь колыбельную песню поет, Сладко прильнувши к земле. Чудится ангела тихий полет В мягкой воздушной струе. Чудится грустный, ласкающий зов Чьей-то плененной души: Взвейся на крыльях порхающих снов, Сбудутся грезы твои!

<1908–1909>

 

461

Сверкал зеленый луч и даль пылала… Среди раздолья млеющей травы Она в забытьи пламенном стояла, Как песнь из света, зноя и любви. У ног ее цветы томились, изнывая, Дышали трепетно, глотая жар лучей, И пламени небес восторг свой поверяя, Блаженно замирал молитвенный ручей.

<1908–1909>

 

462

Я устал от грез певучих. Я устал от жарких снов. И не надо мне пахучих, Усыпляющих цветов. Девы бледные лелеют Грезы бледные любви В сердце мужа грозы зреют И душа его в крови.

<1908–1909>

 

463

Печаль сидела у окна. Вдруг смерть с ней поравнялась. — Зачем скитаешься одна? Но смерть не отозвалась. Прошла сурова и нема, Прошла, окутав дали — И вдруг нагрянула зима, Печальнее печали.

<1908–1909>

 

464

Был грустен дня осенний склон И ночь была как лед. Я задремал под перезвон, Струившийся с высот. Но глас небес был зов могил, Стеснилась хладом грудь. И снилось мне, что я свершил Последний в жизни путь.

<1908–1909>

 

465

Одна меж сонными домами Ночь ходит тихими шагами. Как сладок звук ее шагов Под замогильный скорби зов. Была за лесом, за горами. Пришла с безумными мечтами. О, если б в крик один излить Всю боль, всю жизнь и все забыть!

<1908–1909>

 

466. ЛУННОЕ ТОМЛЕНИЕ

Я забылся в томительном сне. Ты шепнула: "Проснись… Золотые цветы в тишине Убирают холодную высь"… Вот ползу по железной трубе Мимо окон пустых. С каждым мигом — все ближе к тебе, К царству скал, серебром залитых. Ты близка… Я у грани мечты… Льется свет, точно мед. Твои взоры бесстрастно-пусты, Теплый ветер куда-то зовет… Покатилась по небу звезда И угасла вдали… Я — не буду любить никогда Твои ласки мне душу сожгли.

<1910>

 

467. ОСЕНЬ

Лето сверкнуло последней зарницею Глянули в парке печальные просини. В душу ворвались могильными птицами Мысли унылые призрачной осени. Осень идет по лесам увядающим, Жжет изумруды, сменяя их лалами; В небе загадочном, точно страдающем, С поздними зорями рдеет кораллами. Скованы чувства цепями железными В сумерки эти осенние, длинные… Вихри несутся над черными безднами, С кручей срывают жилища орлиные…

<1910>

 

468. МОЯ ПОЭЗИЯ

(Акростих)

Минутою — душа истомлена. Икар упал и не расторгнут плен. Хаоса дар — на сердце черный тлен, А в небе мертвом — бледная луна. И я — огнем предельным сожжена — Любовница испытанных измен. Убийца царь разрушил Карфаген. Куда зовет безмолвно тишина? У льдяных скал, у диких берегов, Зиждителю Таинственных миров Мечи победные звените, о, звените! Их свет — огонь — багряная заря. Над нами млеет, блеском янтаря, Ущербный лик, восставленный в зените.

<1910>

 

469. ГРОМ

Свинцовые, с налетом молчаливым, Они несли — стоустые дожди. И был восторг пред огненно-красивым В моей груди. Они пришли, и потемнели дали, И над водою лег прозрачный дым. И тишь была… И в ней благоухали Цветы — святым. Сиянье грозное пылало в темном взоре, Вдали сверкнула молния огнем, И крылья черные вдруг дрогнули над морем: Ударил гром.

<1910>

 

470. НАСТУПЛЕНИЕ НОЧИ

В небе — хризантемы умирали, Проносились птицы черной тенью, На далеких скалах догорали По-закатно солнечные звенья, Над водою — сонные туманы Закрывали звезд печальных взгляды, И лучи луны, как кровь багряной, Плыли сквозь туманные преграды. И, как тайного гашиша ароматы, В воздухе носилося ночное. Все бледнее зарево заката, Ближе ночь, пьянящая весною… А, сквозь дымку сребро-лунной ткани, Мгла любви дрожала и манила, Опустилась в радужном обмане, Жемчугами воздух перевила… Подымаясь вверх, луна бледнела И погибшей сказки было жалко… Песню ночи сладострастно пела В камышах зеленая русалка.

<1911>

 

471. ТАЙНА ВЕЧНОСТИ

Три мудреца в далекий путь ушли, Чтобы узнать, чем светятся огни, У той скалы, где скрыты хрустали, Где близок свет и бесконечны дни. И долго шли в страну, где вечны сны, Длинны, как ночь, извилины-пути, И, наконец, в лучах седьмой весны Пришли, нашли, отчаявшись найти. Три мудреца стояли у скалы, У злой скалы, где скрыты хрустали, И тайну тайн, манившую из мглы, Печальнее — постигнуть не могли. И был восход, и полдень, и закат, И вновь восход… И так тянулись дни… Свиреп был гром, и с неба падал град, А все стояли скорбные они. В часы весны, когда поля цвели, В обратный путь, назад ушли они От той скалы, где скрыты хрустали, Ушли, не знав, чем светятся огни…

<1910>

 

472. НЕОБЪЯТНОСТЬ

На мраморном острове лилии спят утомленные, И дремлют лазурные струи в безбрежность морскую влюбленные, И травы, уснувшие в полночь, луною холодною пьяные, Склонили цветы бледно-синие на стебли свои златотканые. О, девственный северный ветер, упоенный воздушными танцами, Посмотри, как бледнеет луна, как заря отливает багрянцами, И волны шумят и бегут в бесконечность, горя сладострастием, Облитые светом пурпурным, таинственным полные счастием…

 

473. ЗАКАТНЫЕ ТУМАНЫ

Они — живые. Они — как девы, Но я не верю их поцелуям. Медвяной влагой плывут напевы: Мы очаруем… Мы околдуем… Ах, я не верю их ароматам. Они красивы, но бессердечны; Я верю скалам, тоской объятым, Покрытым снегом, покровом вечным. Как девы ночи, плывут туманы Печальным флером над сонным морем. Они — как розы. Они — как раны. Их смех беззвучен и дышит горем. Они как девы во мгле вечерней Хоронят тайно любви потерю. В них яд волшебный и шелест терний. И я — страдаю, но им не верю.

<1910>

 

474. ОБЪЯВЛЕНИЯ

Ах, как сладко читать объявления В какой-нибудь столичной газете: Лучшего средства для усыпления Не найти на целом свете. "Ежедневно свежие пирожные… Большой выбор дешевых граммофонов.. Электричеством болезни накожные Излечивает доктор Семенов. Получена японская парфюмерия… Замечательное средство даром… В кинематографе необычайная феерия: Похищение одалиски гусаром. Молодая дама интересная… На все за пять рублей готова… Вдова из себя полновесная Экономкой хочет быть у пожилого… "Крем Реформ"… Голова опускается… "Для мужчин"… Сладко ломит спину… «Высылаю»… Веки смыкаются, И глаза уже не видят — "Угрина".

<1911>

 

475. ЭЛЕГИЯ

— В воде погасли брызги янтаря, И в тверди золотой На западе туманная заря Горела одноцветною косой. Я знал, что завтра снова в облаках Родится свет. Зачем же душу мучил тайный страх, И сердце не могло найти ответ? Зажглися звезды. Месяц в небе стал И разлилась печаль. Багряный пламень стаял и пропал И дымкою подернулася даль. Ах, пронзена была душа моя В вечерний час! Все время в светлых звездах видел я Огонь давно умерших милых глаз… ……………………………………… Угасли звезды… Месяц доцветал… Родился свет. Я все мечтал, все о любви мечтал… И сердце не могло найти ответ.

<1911>

 

476. ВЭРЛЕНУ

Сонет

Мой друг Вэрлен! Вы мэтр, я — ученик, Но оба мы любовники и братья Того, чье имя — лунное проклятье, Чей странный пламень жег вас каждый миг. И я, как вы, с мольбою сладкой ник Пред розами старинного распятья И сколько раз (не в силах сосчитать я) Искал Мадонн под складками туник. Меня еще безгрезье не сломило, И я живу, а вы уже давно Увенчаны бессмертьем и могилой. Но думаю, что отдых вам приятен: Как сладостно в Эдеме пить вино Запретных взоров — черных виноградин.

<1911>

 

477. МАЙСКАЯ БАЛЛАДА

Принцесса, больная скарлатиной, Убежала вечером из спальной И, склонясь над розовой куртиной, Прислушивалась к музыке дальной. Посинел золотистый вечер, Но трещал еще кузнечик шустрый… За дворцовыми окнами зажглись свечи И хрустальные люстры. И принцессе было странно, Что болит у нее голова и горло… Голубые крылья тумана Наступающая ночь простерла. И стояла над розовой куртиной Принцесса, сама не зная, Больна ли она скарлатиной Или это шутка Мая.

<1911>

 

478–479. ПЕСЕНКИ

 

1. ПРИКАЗЧИЧЬЯ

Я иду себе, насвистывая, Солнце льется на меня. Вижу — блузочка батистовая Замечталась у плетня. Не модистка и не горничная, Гимназисточка скорей. Лейся, лейся, пламя солнечное, Пуще душу разогрей! И плетень толкаю тросточкою, И улыбка мне в ответ: Миловидного подросточка я Поцелую или нет?

<1912>

 

2. ДЕВИЧЬЯ

Рассвет закинул полымя И в горницу мою. Я с птицами да с пчелами Ранехонько встаю. Уж звезды утром всполоты, Шумит вороний грай, И скоро божье золото Польется через край. Зовет меня околицей Чуть слышный голосок. Иду — и ноги колются Босые о песок. Ах, все забыть готова я От сладостной тоски! Кругом сады фруктовые Роняют лепестки…

<1912>

 

480

Вы уронили веер. Я поднял. Вы мне шепнули: "В среду, в пять…" Ах, только четверг сегодня, Целую неделю придется ждать. Целую неделю, целую неделю… Ну что же, мне сладостна эта боль! Только зачем Вы платье надели Такого цвета, как любит король…

<1912>

 

481. РОЗА И СИРЕНЬ

Прекрасна роза без сомненья, Но лишь для тех, в ком страсти нет. Увы, до первого влюбленья Прекрасна роза, без сомненья, Но в час любовного томленья Милей сирени нежный цвет. Прекрасна роза без сомненья, Но лишь для тех в ком страсти нет.

 

482. КИЛИПОКОРОС

Вольное подражание А. Скалдину

Детям Латоны хвалу бедный поэт воссылая В звучных стихах — оные мне посвятил. Я, смущенный зело, у него вопрошаю — за что же? Грязи великой по тротуаров Градопетровских Шли медлительно мы. Ах, лавры клонятся не Улиц этих среди. И тусклы огни изрядно. Я помяну еще о саме с усами вирши, Кои сплетали мы, впредь как к трамваю тащиться. Вирши весьма плохи, — исключая первые строки. Мирно пиши, поэт, свою Страховую отчетность, Вакса твоих сапог да смердит благовонной розой, Я ж нашатырным спиртом травиться вовсе раздумал.

<Осень 1911>

 

483

У пахоты протяжный рев вола Усталого, со взглядом оловянным. Над лесом золотистым и багряным Птиц к югу распростертая стрела. Рука рабочая бессильно затекла И стал покой мучительно-желанным, Но маслом налитая деревянным, Лампада тихая горит, светла. Марии лик мерцающий и строгий К окошку обращен. Все видит взор Божественный, — и желтые дороги, И в поле дымно блещущий костер, И на траве в одной из дальних просек Пастушкою оставленный волосик.

<1912>

 

484. ОЗЕРО

У озера все ясно и светло. Там нет ни тайн, ни сказок, ни загадок. Прозрачный воздух — радостен и сладок И водное незыблемо стекло. Во всем разлит торжественный порядок, Струится мысль в спокойное русло. Днем не тревожит дерзкое весло Сияния в воде дрожащих радуг. Но в час, когда петух поет зарю И ветер движет аромат рассвета, Я — трепетом сомнения горю. И верит мозг, что близится Комета, Что все подвластно Черному Царю, А озеро — зияющая Лета.

<1912>

 

485

Еще с Адмиралтейскою иглой Заря играет. Крашеные дамы И юноши — милы и не упрямы, — Скользя в туман, зеленой дышат мглой. Иду средь них, такой же, как они, Развязен вид, и вовсе мне не дики Нескромный галстук, красные гвоздики… Приказываю глазу: "Подмигни". Блестит вода за вычуром перил, Вот — старый сноб со мной заговорил. "Увы, сеньор, — моя специальность — дамы!" Отходит он, ворча: "Какой упрямый!" Но что скажу при встрече с дамой я? — "Сударыня, специальность не моя!"

 

486

Луна, как пенящийся кубок, Среди летящих облаков. Тоска томит не зло, не грубо, Но легких не разбить оков. Я пробовал — забыть томленье, Портьерою закрыв луну, Но знаю, — коль возьмусь за чтенье, — Страницы не переверну. Все помню: фонари на шторах… Здесь — рот, глаза, дрожанье плеч (И разноцветных писем ворох, Напоминающий, — не сжечь!). Вы где теперь — в Крыму ли, в Ницце! Вы далеки от зимних пург, А мне… мне каждой ночью снится Ночной, морозный Петербург.

 

487. ИЗ ОКНА

Запад в багровом тумане, От заревого огня. Рыжебородый крестьянин В море купает коня. Треплется черная грива, Точно из стали — узда. В крепкие мышцы — игриво Пенная плещет вода. Конь и хозяин достойны Кисти и бронзы равно! (Ветер прохладою хвойной Дышит в мое окно…) Вот уж оседлан и взнуздан Топчется конь и храпит… Скачут! Зеленая, грузно Пена слетела с копыт. Холодно. Руки озябли. Запад одет в полутьму. Окна закрою и капли От малярии прийму.

 

488. В ВАГОНЕ

Снова вагонной тоски Я не могу превозмочь. В тусклом окне — огоньки Мчатся в весеннюю ночь. Серых диванов сукно — Трудно на нем засыпать! То, что забыто давно, Припоминаю опять. Поезд бежит и бежит, Гонит нечаянный сон. Сердце мое дребезжит Или разбитый вагон! Боже! — что будет со мной, Скоро ль подымет заря За занавеской цветной Синий огонь фонаря.

 

489

Поблекшим золотом и гипсовою лепкой Здесь разукрашен невысокий потолок. Прилавок с пальмами, с Венерою-калекой, И стонет граммофон у выщербленных ног. Олеографии отличные на стенах, — От дыма вечного они старинный вид Приобрели. Из разноцветных кружек пена Через края на мрамор столиков бежит. Все посетители пивной сегодня в сборе: Пальто гороховые, в клетку пиджаки. Галдеж неистовый кругом, — и в этом море Я, за бутылкою, спасаюсь от тоски. Здесь я не чувствую ее (непобедимой!) Воображение туманно и пестро. Не страшно мне среди бродяг, ругательств, дыма: Ведь я не гость. Я свой. Я уличный Пьеро!

 

490

Ты томишься в стенах голубого Китая. В разукрашенной хижине — скучно одной. В небесах прозвенит журавлиная стая, Пролепечет бамбук, осиянный луной. Тихо лютню возьмешь и простая, простая, Как признанье, мольба потечет с тишиной… Неискусный напев донесется ль на север В розоватом сиянии майской луны! Как же я, недоверчивый, — сердцу поверил, Что опущены взоры и щеки бледны, Что в прозрачной руке перламутровый веер Навевает с прохладою пестрые сны.

 

491. ШАРМАНЩИК

С шарманкою старинной (А в клетке — какаду) В знакомый путь, недлинный, Я больше не пойду. Не крикну уж в трактире, — Ну, сердце, веселись! Что мне осталось в мире, Коль ноги отнялись. Хоть с койки не подняться Больничной — никогда, А каждой ночью снятся Бывалые года. С утра ж — другая лямка Растит мою тоску: Достанется шарманка Жиду-покупщику. Пойдет он весью тою, Где прежде я певал, Под чуждою рукою Завсхлипывает вал.

 

492

Любимая, я вяну, истомлен О днях былых безмерною тоскою. Ты ныне страстью тешишься другою, А я в тебя по-прежнему влюблен. По-прежнему… Нет, опытом разлуки Научен я любить тебя вдвойне. И с каждым днем в сердечной глубине Страсть множится и возрастают муки. Любимая, я вяну… Лишь одна Дает мне жизнь надежда золотая: Забудусь я в вечерний час, мечтая, И мне блеснет прошедшая весна!..

<1912>

 

493

Ветер колеблет колкий Шляпы моей края. Перелетают пчелки В зелени у ручья. Пыля, идут богомолки, Хотел бы уйти и я, — Туда, за дальние елки, В синеющие края!.. Но как же книжные полки И дом, и сад, и скамья? Ах, снова в висках иголки Задвигали острия…

<1912>

 

494. БРЕД

Я слышал топот множества коней. Лязг стали, воинства глухие клики, И этот шум все делался сильней. Казалось мне, что призрак огнеликий Безумия несется на меня; А я лежал меж сохлой повилики Измученный, бессилие кляня, Пытаясь тщетно, вставши на колени Произнести заклятие огня. Но вдруг сколь сладкое преображенье Произошло. — Лязг, топот, и пожар Растаяли туманом в отдаленьи, И замолчало пение фанфар; Прохладою целительной смененный, Оставил грудь мою смертельный жар. Я поднял взор и встретил взор влюбленный Прелестной девы. Светлой тишиной Все было полно, лишь прибой бессонный Звучал вдали, блистая под луной.

<1912>

 

495

Облаков закатные разводы, Сильно пахнет гретая смола. Волжские слегка дробятся воды Под ударами весла… Ты моя, или уже чужая? В этот миг ты думаешь о ком? Я тебя печально провожаю, Медленно машу платком. Тройка ждет, сверкая бубенцами И звеня. Все гуще синий мрак. Белый между смуглыми гребцами Тихо гаснет мой маяк.

<1912>

 

496

Давно угас блистательный Июль, Уж на деревьях — инея подвески. Мои мечты колеблются, как тюль Чуть голубой оконной занавески… …Любовь прошла и разлучились мы, К кому же я протягиваю руки? Чего мне ждать от будущей зимы, — Забвения или горчайшей муки. Нет, я не ожидаю ничего… Мне радостно, что нынче вечер ясный, Что в сердце, где пустынно и мертво, Родился звук печальный и прекрасный.

<1912>

 

497. КИНЕМАТОГРАФ

Воображению достойное жилище, Живей Террайля, пламенней Дюма! О, сколько в нем разнообразной пищи Для сердца нежного, для трезвого ума. Разбойники невинность угнетают. День загорается. Нисходит тьма. На воздух ослепительно взлетают Шестиэтажные огромные дома. Седой залив отребья скал полощет. Мир с дирижабля — пестрая канва. Автомобили. Полисмэны. Тещи. Роскошны тропики, Гренландия мертва… Да, здесь, на светлом трепетном экране, Где жизни блеск подобен острию, Двадцатый век, твой детский лепет ранний Я с гордостью и дрожью узнаю. Мир изумительный все чувства мне прельщает, По полотну несущийся пестро, И слабость собственная сердца не смущает: Я здесь не гость. Я свой. Я уличный Пьеро.

 

498

За трепещущей парусиной Вижу сад. Луна над осиной Выплывает. Все ветки голы. Вид — невеселый! Поздней осени пантомима! Тени цепью несутся мимо. О, фантомы! Их ветер гонит, Снег похоронит. Зыбкий луч трепещет на лицах, Красной слизи комки — в петлицах, На губах пустая забота, Вкус креозота. А луна не дышит в тумане, Как в английском старом романе, Где глядят с эстампов на меди Лорды и леди.

 

499

Все злит меня, но более всего Тоскливое бессилие мое. О, если бы не думать ничего, — Мгновенно унестись в небытие! И хитрости не надо никакой Для этого — английский пистолет Снять со стены спокойною рукой, Забыв сияние прошедших лет. Нет больше силы тешиться мечтой, И скучных дум внимать постылый плеск, Но страшен мне насечки золотой Таинственный и безразличный блеск!

 

500

Всегдашней лихорадкой, Притворною тоской, Ребяческий и сладкий Сменяется покой. С утра — привычный трепет С расчетливостью пью. Рука фигурки лепит И учит бытию. Владеет саблей турок И музыкант смычком… Среди моих фигурок Не вспомню ни о ком. Да! Сердце бьется скоро, Искусно трепеща, Отчетливы узоры Фиглярского плаща. Мелькают туфли, груди, Прически, рукава — Не мысли и не люди, — Постылые слова.

 

501. ОСЕНЬЮ

Плывет рассветное сияние, Шуршит увядшая трава, И шепчет ветер увядания Полузабытые слова. Среди стволов сверкают просини, Как вспышки синего огня, Но ласков лик туманной осени, Глядящей с неба на меня. И верит сердце утомленное, Что близок светлый, смертный час, Когда горит душа влюбленная В огне неумолимых глаз.

 

502. ВЕЧЕРОМ

Заката пламенные ризы Печалью сна окроплены, А на востоке в дымке сизой Встает холодный серп луны. Ручей журчит в саду старинном, И шепчут листья в полусне, Своим рассказом странно-длинным Так сладко раня душу мне. Чу! — Трели песни соловьиной Внезапно оживили сад, И ветерок принес с куртины Левкоя пряный аромат.

 

503. КИТАЙ

Она глядит с причудливых панно, С прозрачных чашек, с вееров мишурных Страна, где все прелестно и смешно, Где столько радостей миниатюрных. Вот светло-золотистый горизонт, Вот лотос розовый колеблет глубь немая, Вот китаяночка, раскрыв свой пестрый зонт, Сидит, забавно ножки поджимая. Косые глазки ввысь устремлены, Следят за ласточкой над озером красивым. А небеса — сиренево бледны, И лишь на западе заря скользит по ивам… И чудится: "Забудься, помечтай…" — Щебечет ласточка, и вяз шуршит верхушкой. И в сумерках сияющий Китай Мне кажется волшебною игрушкой.

 

504

Канарейка в некрашеной клетке, Материнский портрет на стене. По-весеннему голые ветки Колыхаются в низком окне. И чуть слышится гул ледохода… …Я — свободен от грусти смешной. Кто сказал, что такая свобода Достается нелегкой ценой!

 

505

Я вспомнил тот фонтан. Его фонтаном слез Поэты в старину и девы называли. Но мне почудилось благоуханье роз И отблеск янтаря на легком покрывале. Блистательная ночь. Восточная луна. В серале пленница, черкешенка младая, Откинув занавес, в унынье у окна Следит, как водомет лепечет, ниспадая, Лепечет и звенит о счастии тоски, Которая, как ночь, блаженна и просторна, И с розовой луны слетают голубки Клевать холодные серебряные зерна.

 

506. 26 АВГУСТА 1912 Г

Празднуем в этот день славную мы годовщину. Вновь Бородинских знамен шелест волнует сердца. Видит растроганный взор воинств грозные массы, Слышит ухо пальбу, звонкие клики побед. Но сияньем иным я взволнован сегодня, — Не победами лишь светел двенадцатый год: Юный Пушкин в те дни, миру еще неведом, Первые ласки муз в Царском Селе узнавал. Верит сердце мое в грядущую славу отчизны! Знаю, — последний герой не скоро умрет на Руси, Но, ответа страшась, судьбу вопросить не смею, Пушкину равный поэт будет у нас когда.

<1912>

 

507. ВЕЧЕРОМ

Веет прохладой хвойной В мое окно. Сердце мое спокойно Уже давно. С нежностью погребаю Любовный бред… Лампы не зажигаю, — Зачем мне свет? Тихо плывут мгновенья, Часы стучат. Сладостно пить забвенья Целебный яд. Но почему мне грустно, Печально мне? Месяц, как незабудка, Цветет в окне. Странно на ручке кресла Дрожит рука… Или опять воскресла Моя тоска?

<1912>

 

508. ПОКИНУТАЯ

На одиннадцати стрелка В доме уж заснули все. Только мысль моя, как белка, Словно белка в колесе. За окошком тусклый серпик Сыплет бисер в синеву… Все на свете сердце стерпит Из-за встречи наяву. Если только задремлю я, — (Пусть себе часы стучат!) Вновь увижу поцелуи, Милый говор, милый взгляд… Но прошли вы, встречи в сквере, В ботаническом саду. Больше другу не поверю, Если скажет он: "Прийду"… За окошком белый серпик Красным сделался, как кровь. Хороню глубоко в сердце Обманувшую любовь.

<1913>

 

509. ДЕВУШКА

Вечерний свет плывет в окошко, Мечтаешь ты над камельком, А на полу играет кошка С твоим оброненным клубком. На платье — брошенные спицы, Вязанье скучного чулка… Слегка дрожат швеи ресницы, Как будто крылья мотылька. Тебя страшит истомы голос, Мятежной сладости прилив, — Так по весне зеленый колос Глядится в небо, боязлив… …Пройдут года, истлеют грезы, И ты, усталая, поймешь, Какое счастье эти слезы, Как драгоценна эта дрожь!

<1913>

 

510

Зеленый кустарник Мне хлещет в лицо. Меж веток — янтарно Заката кольцо. Кольцо золотое Меж туч и огня… Томленье пустое, Не мучай меня. Ведь только и надо Для тихой души: Простая услада Вечерней тиши; Покой и прохлада, Закат золотой. Обширного сада Орешник густой.

<1913>

 

511. ТАНЦОВЩИЦА

Разве плохо я танцевала, Утомленно, как в забытьи, Разве неумело держала Я пунцовые розы свои? Почему же не мне улыбки И неистовые хлопки, А другой, изломанно-гибкой, Чьи руки слишком тонки; Чей рот совсем не накрашен, Но накрашенного красней. Мне взор ее светлый страшен, Я боюсь оставаться с ней. Одевается ли в уборной, Разговаривает ли со мной, — Все я вижу, как кто-то черный Стоит за ее спиной. Это он помог ей сегодня Быть воздушнее мотылька, Это он так мгновенно поднял Цветы — не ее рука. Кто под сердцем обиду носит, Тот поймет ненависть мою. После танцев она попросит Дать воды, я стакан налью. Знаю — самая черная сила Убежит молитвы святой. И недаром я, значит, купила Трехугольный флакон с кислотой.

<1913>

 

512. СТРАНСТВУЮЩАЯ ЛОТЕРЕЯ

Афиша самодельная пестро Раскрашена: "Спешите поскорее Испробовать судьбу на лотерее. Посуда, накладное серебро И всевозможная галантерея"… Взлохмаченный цыган у колеса, Без пиджака, в засаленном жилете, Мошенничает в сером полусвете. Жужжит «машина» гулко, как оса, И, затаив дыханье, смотрят дети. Не выиграл! Взволнованный галдеж.. Кружится вновь и счастие пытает Фортуны колесо. Надежды тают… А как заманчив перочинный нож, Как ваза та разводами блистает!

<1914>

 

513

Святки пройдут, пройдет и масляная, С зимними зорями — Великий Пост. Будет любовь томить напраслиной, Пламенным золотом дальних звезд. Все-то тревоги в пути испытанные Вернутся, взметнутся — опять уйдут. Вздохи любовные, печали молитвенные Листьями по осени упадут. Каждое утро — светлее горница, Слаще тревога, смутнее сны — Скоро идти — душе затворнице Лугом цветистым — молодой весны.

<1914>

 

514. УТРОМ В ЛЕСУ

Дышат свежею смолою Лес, трава и небеса. На проснувшуюся Хлою Брызжет солнце и роса. Птицы звонко распевают, Завивает кольца хмель. Словно влага ключевая, Где-то плещется свирель… Вспомни, Хлоя, день вчерашний — В алом блеске облака, Засыпающие пашни, Поцелуи пастушка! Ты вчера еще узнала Жар мальчишеской груди. Улыбнися — разве мало Поцелуев впереди.

<1914>

 

515. ПИЛИГРИМ

Вдыхаю сосен запах горький. Ах, я привык к нему давно! Зачем выходит на задворки Мое унылое окно. Невесело на эти сосны Глядеть с второго этажа, Тоска, тоска — комар несносный — Томится здесь, тебе служа! Еще я вижу купол дальний, Теперь на нем закатный блеск. Доносит ветер из купальни Веселый говор, легкий плеск. Луна, как пенящийся кубок Среди летящих облаков. Тоска томит не зло, не грубо, Но легких не разбить оков.

<1914>

 

516

Упал на лакированный ботинок Луч электрический — прозрачно-бел. "Мой друг, тебя не радуют и вина… Пьеро, Пьеро, лицо твое, как мел". — Да, не нуждаюсь я сегодня в пудре. Ты до щеки дотронься: — горяча? "Как лед, как лед". — А сердце помнит кудри, Ту родинку у левого плеча… Ах, что вино! Хотя налей мне, впрочем. "Пьеро, ты сделался еще бледней!" — Я о сегодняшней подумал ночи: Кто в эту ночь останется у ней?

<1914>

 

СТИХОТВОРЕНИЯ 1914–1917 ГОДОВ

 

517. ВИЛЬГЕЛЬМУ II

В стране солдатчины и Канта Родился ты, Вильгельм второй, — Завоеватель без таланта И без призвания герой. Мечты надменные лелея, Хотел ты стать царем земли, Но алчность и "Побед Аллея" Тебя не к славе привели! Шаг роковой безумца выдал: Среди всемирного костра Ударил гром, и рухнул идол, И облетела мишура… Как ночью крадется убийца, Так думал ты войну начать, — Но на челе твоем бельгийцем Позора выжжена печать! И на Париж стеною грузной Повел ты швабов, все дробя, Но крылья армии союзной Уже отбросили тебя! Теперь перед границей нашей Заносишь дерзкое копье… Так будь готовым — полной чашей Испить бесславие свое! Мы не кичливы, не надменны, Но верный есть у нас залог: Нам светит правды луч нетленный, И с нами честь и с нами Бог!

<1914>

 

518. ЗАПАДНЫМ СЛАВЯНАМ

Не снят урожай на Червонной Руси, И в рабстве бесправия чехи. Но крест, славянин, терпеливо неси — Ты ставишь великие вехи. Истоптаны нивы, дома спалены, Отчизна в кровавом тумане… Спешите, спешите на поле войны За общее дело, славяне! И дряхлые цепи тевтонских коварств Не сдержат возмездия лаву. И рухнут престолы неправедных царств Славянскому царству на славу!

<1914>

 

519. ПЫЛАЮЩИЙ ЛУВЕН

Они пришли. Столетних стен Не жаль разнузданным вандалам, И древний озарен Лувен Сияньем дымчатым и алым. Горят музеи и дворцы, Ровесники средневековья, И в медных касках наглецы Соборы обагряют кровью. И библиотека в огне, Которой в мире нету равной… Но как, Лувен, завиден мне Твой горький жребий, жребий славный. Известие, что ты сожжен, С вандалов новых сняло маски, И мир, злодейством поражен, Нетерпеливо ждет развязки. И пред судилищем веков Твои развалины святые И храмы, кровью залитые, Красноречивей будут слов.

<1914>

 

520. ПОБЕДИТЕЛЬ

Одной надеждою питаем, Одним желаньем окрылен, Я шел — и сад мне мнился раем И чистым — темный небосклон. Я шел на смертный поединок, Но сердцем славил бытие; Смирен и нищ, как Божий инок, И не отточено копье. И помню дальше, — мгла пылала, Цвела закатная гроза, И на меня из-под забрала Глядели мертвые глаза.

<1914>

 

521. РОДИНЕ

Спокойным взором вдаль смотри Страна людей, на подвиг щедрых: Еще живут богатыри В твоих, Россия, темных недрах! Еще в сердцах геройство есть, И всех живит святое пламя. Гражданский долг, прямая честь — Не стали дряхлыми словами. Уже слабеет враг, уже Готов он рухнуть с пьедестала, И на предательском ноже Зазубрин слишком много стали. А ты по-прежнему сильна, Глядишь в лицо грозовым тучам, Неизнуренная страна, Цветешь за воинством могучим! Мы верим: вражеский таран Рассеется, как вихорь черный, И разлетится ятаган О панцирь твой нерукотворный. И с заповеданной тропы, Как древле полчища Батыя, Изгнав врага, — свои стопы Направишь в дали золотые.

<1914>

 

522. С НАМИ БОГ

Мы были слепы, стали зрячи В пожаре, громах и крови. Да, кровью братскою горячей Сердца омыты для любви. Все, как впервые: песни слышим, Впиваем вешний блеск лучей, Вольней живем и глубже дышим, Россию любим горячей! О Воскресении Христовом Нам не солгали тропари: Встает отчизна в блеске новом, В лучах невиданной зари. Рассыпались золою сети, Что были злобой сплетены. Различий нет. Есть только дети Одной возлюбленной страны. И все поэты наготове На меч цевницу променять, Горячей крови, братской крови Благословение принять.

<1914–1915>

 

523

Надежда встречи стала бредней. Так суждено. Мой друг, прости. Храню подарок твой последний — Миниатюру на кости. И в дни, когда мне очень грустно И нет спасенья в забытьи, — Запечатленные искусно Сияют мне черты твои. Глаза, что сердце утешали Так сладко, — смотрят горячо. Слегка из молдаванской шали Выходит нежное плечо. Ты где? В Неаполе иль в Ницце — Там, верно, места нет тоске, Но знай — на каждой ты странице В моем вечернем дневнике. Но знай, хоть встреча стала бредней, Все светит мне ее звезда. И выльется в мой вздох последний: Когда же свидимся, когда!

<1915>

 

524. ВЕСНА

Уже предчувствие весны Сквозит повсюду, И сердце снова видит сны И верит чуду. Все тоньше льды, снега рыхлей…: Какая нега! О, солнце, солнце, — не жалей Ни льда, ни снега! Вонзай веселые лучи В сердца и льдины, Весна, — сапфиры размечи И альмандины! Пускай порою виснет мгла. Томит ненастье — Пасхальные колокола Не лгут о счастье! И птицы вешние не лгут — О милом взоре… Ручьи певучие бегут, Пылают зори. И сладок гул колоколов, И сердцу снится… Полна невиданных цветов Весны кошница.

<1915>

 

525. ВЕСНА В ЦАРЬГРАДЕ

Опять весна в садах востока, Опять рокочут соловьи, Напоминая так жестоко О вдохновеньи и любви. И розы расцветают пышно, Жемчужные фонтаны бьют, Но криков радости не слышно, Веселых песен не поют. Давно ль, давно ль, любовью пьяны В гаремах — в неге и тиши Благоуханные кальяны Дымили сонные паши? Давно ли здесь виденьем рая, Лучом луны в весенней тьме, Призывно в бубен ударяя, Плясала смуглая Фатьмэ… И, улыбаясь, шерри-бренди Тянул сановник и поэт… …В гареме старого эфенди Теперь устроен лазарет. Слышны проклятия и стоны, И смерть приходит каждый день; А в окнах — солнце, сад зеленый, Благоухание и лень… И только с моря гул победный Громовых выстрелов летит, И над Софией — месяц медный В зловещем зареве блестит!

<1915>

 

526

Снастей и мачт узор железный, Волнуешь сердце сладко ты, Когда над сумрачною бездной Скрипя разводятся мосты. Люблю туман светло-зеленый, Устоев визг, сирены вой, Отяжелевшие колонны Столетних зданий над Невой. Скользят медлительные барки, Часы показывают три… Уже Адмиралтейства арки Румянит первый луч зари; Уже сверкает сумрак бледный, И глуше бьет в граниты вал… Недаром, город заповедный, Тебя Великий основал! И ветры с Ладоги — недаром Ломали звонкий невский лед — Каким серебряным пожаром Заря весенняя встает! Светлеет небо над рекою, Дробятся розы в хрустале, И грозен с поднятой рукою Летящий всадник на скале.

<1915>

 

527

Знаю — ложь все, что раньше было, Нет, не верю пустому сну. Все минувшее разлюбило, Сердце знает радость одну. Это выцветшее небо наше, Эти чахлые острова. Под лучами Господней Чаши Склонена моя голова. И чего мне бояться, право, Не амур и не жалкий лук. Вся любовь, вся тоска, вся слава В очертаниях этих рук. Ты свободна — люби иль мучай, Улыбайся иль отрави, Все редеют, редеют тучи В незакатном небе любви.

<1915>

 

528. 19 ИЮЛЯ 1915 г

Опять Июль! Под солнцем вянут травы… Звонят колокола… Опять Июль! О, годовщина славы Двуглавого орла! Пускай гремят военные литавры Торжественной волной. Твоею кровью смоченные лавры, Прийми, народ родной! Твои сыны идут, подобно тучам, Чудесны их дела. Слабеет враг под натиском могучим Двуглавого орла! Ты много совершил на поле брани И многое свершишь. Мы смело ждем, предчувствуя заране Отдохновенья тишь. Промчался год, но мы спокойно дышим, Уверенно глядим. Мы видим свет! Мы голос Славы слышим! И победим…

<1915>

 

529

Там, над Невой зеленоватой, На желтом небе сентября, Несутся клочья желтой ваты И дышит холодом заря. О, эти снасти над рекою, И гул толпы, и шорох вод! С тревогой сладкой и тоскою Встречаю осени приход! Опять, опять чудесно слиты И вещей тайною горды Похолодевшие граниты, Дворцы, каналы и сады. Опять волнует и тревожит Очарованье волшебства, И облетает в сладкой дрожи На землю влажную листва. Как позолота облетает, И угасает навсегда, И меркнет даль, сиянье тает, Темнеет гулкая вода. А он, Великий, он победный, На сером камне, над Невой, Глядит в просторы Всадник Медный, Благословляя город свой.

<1915>

 

530. ТРИ СВЕЧИ

(Народное поверье)

Как в пресветлой небесной горнице Пред иконою Богородицы Три свечи дни и ночи теплятся, Три огня на ризах колеблются. И одна свеча — воску белого, За страдания света целого. За измученных и обиженных, Обездоленных и униженных! А вторая желтого, ярого — Та за труженика усталого, За работника и отшельника, И за пахаря, и за мельника! Всех светлей горит свеча красная, Неоплывная, неугасная, — За воюющих, побеждающих, За Святую Русь погибающих! Высока небесная горница, Души чистые в ней находятся; Крепко молятся души чистые, Три свечи сияют лучистые. Крепко молятся небожители, Всех сильней мольбы за воителей, Неоплывная, неугасная Ярко светит свеча красная!

<1915>

 

531. СВ. ПОКРОВ

Служите, братья, молебны, Твердите вы тропари. Повеял ветер целебный, Зажглось сиянье зари. Пускай трудна и сурова Стезя несущих мечи. Опять Святого Покрова Горят над нами лучи. О, свет золотой, нетленный, Какой ты равен красе! Больной, измученный, пленный Тобою согреты — все! Светлеют души, светлеют, Встает надежды заря. Нам солнце мая алеет В ненастный день октября. И веет ветер целебный, И все ясней синева! Так пойте, братья, молебны, Встречая день Покрова!

<1915>

 

532. ГЕРОИ

Сколько воли, отваги, святого усердья В озареньи солдата, что в битву идет, В героической жертве сестры милосердья И во всех, кто Россию к победе ведет! Ядовитые газы, сверкание меди, Подгибаются ноги, и сохнут уста… Но отважно герои стремятся к победе, К лучезарной победе любви и Христа! Слава павших — отрада покинутым детям, Слава тем, кто вернется с победным щитом! Мы героев цветами и лаврами встретим, В ореоле любви золотом.

<1915>

 

533. ВОЛХВЫ

Опять простор небесной синевы Горит светло в лучах чудесных, И в дальний путь направились волхвы — Найти Младенца в яслях тесных. Идут в лучах серебряной звезды, Несется праздничное пенье… Но на пути — кровавые следы Убийства, злобы, разрушенья. На мир земной три старые волхва Глядят печальными очами, — Ужель бессилен праздник Рождества Перед слепыми палачами! Но белая безмолвствует земля… И все тревожней, все печальней В лучах звезды три старых короля Бредут искать пещеры дальней. Любовь — сильней тревоги и тоски, В сердцах крепка живая вера, Но правый суд и радость далеки, Как Вифлеемская пещера!

<1915>

 

534. РОЖДЕСТВО 1915 г

Прозрачна ночь морозная, Спокойна и светла. Сияет небо звездное, Гудят колокола. Как будто небо синее Само поет хвалы. А ветки-то от инея Белешеньки-белы. В годину многотрудную, Похожую на сон, Какую радость чудную Приносит этот звон, — Какую веру твердую, Сменяющую грусть, В великую и гордую Страдающую Русь! Промчатся дни тяжелые, Настанет торжество. И встретим мы веселое Иное Рождество. Теперь же будем сильными И верными труду, Молитвами умильными Приветствуя звезду.

<1915>

 

535. ПАСХА 1916 г

Опять серебряный апрель Сияет нам улыбкой ясной, Поет весенняя свирель О Пасхе радостной и красной. Скорей в веселые леса! Ликуют горы, реки, веси; Ручьи и птичьи голоса Поют светло Христос Воскресе! Свети, весна, и ветер вей, Пылай, восток, светлее розы! Засвищет в поле соловей И шумно загрохочут грозы. Как хмурая зима прошла, Пройдут сомнения и беды; И засияет нам, светла, Заря нетленная победы!

<1916>

 

536. ПЕРЕД ИКОНОЙ СВ. ГЕОРГИЯ

Луч лампады… Старая икона… Поле золотое, и на нем Светлый всадник, ранящий дракона Прямо в пасть пылающим копьем. Синий сумрак в опустевшем храме, Отблески закатные легли… Сладостно молиться вечерами О родимых, бьющихся вдали. И приходят матери и жены, И целуют всаднику плечо, Чтоб вернулся милый пощаженный, — Молятся светло и горячо. Кроткий взор святителя умилен, Но сильна разящая рука. Белый конь Георгия не взмылен, — Видно, служба ратная легка! А закат разбрасывает розы… Тени в храме распростерты ниц. Редкие, но пламенные слезы Падают с опущенных ресниц. О, не даром эти слезы льются В полутемных храмах без конца, И надеждой радостною бьются Так согласно русские сердца… Скоро, скоро минет ночь глухая, Дрогнет в небе первый отблеск дня, И дракон забьется, издыхая Под копытом белого коня!

<1916>

 

537

О, несобранные нивы! — О, растоптанные всходы! Он настанет, час счастливый, Час победы и свободы. Гром последний в небе грянет, Разрушителей карая, Солнце мира ясно глянет, Отдохнет земля сырая. Но пока грохочут битвы, Слышен тяжкий грохот меди, Все стремленья, все молитвы, Все желания — к победе! Бой упорен, долог, труден, Тем смелее будем верить: Твой, Россия, подвиг чуден, Твоей славы — не измерить! С нами Бог и сила с нами, Сила права и свободы. И сочтемся мы с врагами За растоптанные всходы.

<1916>

 

538. МЕЛОДИЯ

Опять, опять луна встает, Как роза — в час урочный. И снова о любви поет Нам соловей восточный. Пусть говорят, что радость — бред. Мне не слышны угрозы. Подумай: сколько тысяч лет Благоухают розы! Когда янтарный гаснет день, На крае небосклона Я снова вижу Сафо тень, Целующей Фаона… И снова дверь открыта мне Серебряного рая, И сладко грезить при луне, Любя и умирая…

<1916>

 

539

Солдаты проходили, барабаня, А я глядел в окно в старинном зале, Как медленно в тускнеющем тумане Их стройные шеренги исчезали. Уже темнело небо Петрограда, И месяц выплывал над Летним садом, И мне сладка была моя отрада Глядеть им вслед, благословляя взглядом. Рожденные в глуши, в убогих хатах, Теперь идут по рыцарскому следу, Чтоб на полях и славных и проклятых Узнать любовь, и муку, и обиду. Таинственно деревья шелестели Под лязг штыков и грохот барабана, Но глохнул шаг, и улицы пустели В холодной мгле осеннего тумана. И думал я, благословляя взглядом Ряды солдат: о, сохрани их Боже! А месяц выплывал над Петроградом, Над замком Павла и над Летним садом, На розовое облако похожий…

<1916>

 

540. ШОТЛАНДСКАЯ БАЛЛАДА

Зачем трубил зловещий рог, Прокаркал ворон под луной, Кого убийца подстерег На перекрестке в час ночной. Сверкает шлемов серебро И вьется белое перо, Стучат мечи, и льва смелей С убийцей бьется Беверлей. Сидит Матильда у окна В восточной башне, без огня. В фате венчальной и бледна… Чу! словно дальний храп коня… Там под луной не вьется ль пыль?.. От замка Мюсграф — восемь миль И близко полночь — о, скорей Спеши на помощь, Беверлей! В капелле свечи зажжены, Одет священник, гости ждут.. Шаги на лестнице слышны. Матильда, за тобой идут. Пойдешь ты замуж, не любя, Не защитит никто тебя: Лежит далеко средь полей, Смертельно ранен, Беверлей. Прощайте, арфа и луна, Вы за оградой, тополя, Восточной башни тишина И вересковые поля. Но настежь дверь, и веет хлад… В крови забрало, мертвен взгляд, В лучах луны, луны бледней, Стоял пред нею Беверлей. Скорей, Матильда, у ворот Копытом землю роет конь, Тебя к венцу не поведет Вестфильский лорд, гроза погонь. Скорей, пока не пел петух, Светляк волшебный не потух. Вперед — и скачет средь полей С Матильдой бледной Беверлей. Недаром ворон прокричал, Трубил недаром звонкий рог И грянул гром, и конь заржал На перекрестке трех дорог. До замка Мюсграф — восемь миль… В семейном склепе тишь и пыль. Туда с невестою своей Убитый скачет Беверлей. О, храп коней! О, клич погонь! Летит дружина по холмам, Но шибче мчится мертвых конь По рвам, болотам и лесам. Искать напрасно зыбкий след, Петух не пел и следа нет… Туман клубится средь полей, Исчез с Матильдой Беверлей.

<1916>

 

541. ПАМЯТИ ХОМЯКОВА

Одной любви он видел свет, Один завет хранил прекрасный — Любовь к отчизне! О, поэт, Вся жизнь твоя — как светоч ясный. Ты знал, ты знал, что грянет гром Навстречу злобы и коварства, Что под Архангела мечом Падут неправедные царства. И жизнь твоя была чиста, Как сердца кроткого моленье… Один порыв, одна мечта, Одно священное стремленье! О, Русь, как он тебя любил Светло и преданно, и верно! Тебя он нежным сыном был И за тебя страдал безмерно… Но взгляд его — орлиный взгляд Сквозь сумрак холода и тленья, Сквозь неустройство и разлад Провидел праздник искупленья! И час великий настает… И отступает враг унылый… И сердце вновь привет поет Тебе, певец славянской силы. О, Родина, благослови Благоговейно Хомякова! Он знал завет одной любви, Одне священные оковы! И в близкий час, когда падет Упрямый шваб по воле рока, Пусть в наших душах не умрет Завет славянского пророка!

<1916>

 

542. ПОЛЬША

Поляки, в дни великой брани Сияет нам одна звезда Великим лозунгом: — славяне, Разбита старая вражда. И прошлое с неверной славой: Стан Сигизмунда у Москвы И наши рати под Варшавой Забыли мы, забыли вы. Довольно! Долго были слепы, Теперь прозрели навсегда. Теперь мы знаем, как нелепы Братоубийство и вражда. Пусть наши облики не схожи, Но братская любовь крепка, И в грозный час — всего дороже Отчизна сердцу поляка! И в дни торжественной печали Спеша тевтонов отражать, Мы вам свободу обещали И слово поклялись сдержать. Пройдут года тревожной брани И, ослепительно горя, Для вас, свободные славяне, Зажжется ясная заря. Да будет так! Но враг не дремлет, Сплетает сеть свою паук, И Польша, пленная, приемлет Свободу из тевтонских рук! Нет, я не верю! Веет ложью Бессмысленная эта весть. Поляки не забыли Божью Угрозу, не забыли честь! Иль даром знамя подымала Освобождения война, Или тебе, о, Польша, мало, Что ты врагами сожжена? Я верю: как звезда во мраке, Достойный прозвучит ответ, Весь мир услышит, как поляки Ответят гордо швабам: "Нет!" "Нет! Ваша не нужна свобода, И дружба ваша не нужна, Во славу польского народа Ура! Да здравствует война!" "И до последней капли крови Врага мы будем биться с ним И в каждой мысли, в каждом слове Славянству верность сохраним!"

<1916>

 

543. ГЕРМАНИИ

Мы знали — наше дело право, За нас и Бог, и мир, и честь! Пылай, воинственная слава, Свершится праведная месть. Германия, твой император, — В какую верил он звезду, Когда, забыв о дне расплаты, Зажег всемирную вражду? Он на Париж стопою грузной Повел свинцовый ужас свой, Но крылья армии союзной Отбили натиск роковой. Вы тщетно под Верденом бились И разоряли города, За вашей армией влачились Братоубийство и вражда. Вы чуждыми остались Польше, И жребий ваш убог и сир. Когда надежд не стало больше, Произнесли вы слово: мир! Неправый вождь! Ты слишком поздно Сознался, что борьба невмочь… Для нас — в грядущем небо звездно, Твой черный жребий кроет ночь. Мир! Всем священно это имя И всем его желанна весть, Но не кровавыми твоими Ее устами произнесть! Ведь жизни всех, кто лег со славой, Вся кровь, пролитая в бою, Вильгельм Второй, Вильгельм кровавый, Падет на голову твою! Недолго ждать! Близка расплата! Нам — час веселья, вам — тоски. Пред мощью нашего солдата Бледнеют прусские полки! Они давно устали биться, И доблесть им давно чужда. Они идут… Им вслед влачится Братоубийство и вражда. Германия! Пред славой нашей Склони бессильное копье И переполненною чашей Испей бесславие свое. Тогда, позабывая беды, Мы вам даруем честный мир И бросим к алтарю победы Вильгельма глиняный кумир.

<1917>

 

544. ПОЛЬША

О, Польша, сколько испытаний Судьбой назначено тебе! Расцветов сколько, отцветаний В твоей изменчивой судьбе! О, сколько раз заря блистала, И снова делалось темно, Ты в небо высоко взлетала, Срывалась, падала на дно!.. Но времени поток холодный Отваги пламенной не смыл… Свободы облик благородный, Как прежде, цел, как прежде, мил. Не высохла живая лава, И не развеялась тоска. Все та же честь и та же слава Пылают в сердце поляка! Но вот свершилось! Вызов брошен. Постыдную играя роль, В Варшаву, не зван и не прошен, Вступить сбирается король! И на твоем старинном троне, Поправ славянства светлый стяг, В своей порфире и короне Надменно встанет гордый враг… Нет! Я не верю! Быть не может! Бог святотатцу отомстит, Вам Ченстоховская поможет И Остробрама защитит. Поляки! Недругу не верьте! Нужна тевтонам ваша кровь. Свобода их чернее смерти, Отравы горче их любовь! …И слышит Русь далекий голос Своей страдающей сестры: "Моих полей растоптан колос, Деревни польские — костры. В плену мои томятся дети, Рекою льется кровь моя, И унижения, и плети, И слезы испытала я. С любовью к польскому народу Они сжигали города, И я славянскую свободу Продам тевтонам? — Никогда!"

<1917>

 

545. ВОЙНЕ

На небе времени безумная комета. В багровом облаке проносится она… И кисть художника, и звонкий стих поэта Твой облик отразят, Великая война! Картины сменятся… И нового столетья Настанут мирные, цветущие года, Но будет помнить мир, как под твоею плетью Соборы рушились и гибли города… Как странно будет вам, грядущие потомки, Небрежно оборвав листок календаря, Вдруг вспомнить: "В этот день спокойные потемки Зажгла в недобрый час кровавая заря!" И глядя на портрет того, кто битву начал, Свершит потомство свой нелицемерный суд, — Виновнику убийств, страдания и плача Нетленный приговор уста произнесут. Война всемирная! Твой свет жесток и горек, Но ясным маяком в грядущем будешь ты, И станет изучать внимательный историк Жестокие твои и славные черты. Теперь — ты бич судьбы над родиною милой, Но светлой радостью заблещет русский взор, Когда постигнет он германского Атиллы Бесстрастным временем отмеченный позор.

<1917>

 

546. СВОБОДА! СВОБОДА!

Мы видим: Свобода, свобода Как райская птица светла, Ясней огневого восхода Ее золотые крыла! Мы слышим пасхальное пенье, Блаженное пенье весны, Довольно тоски и терпенья, Сбывайтесь, чудесные сны! О, люди, дышите и верьте Славнейшей из пламенных слав: Христу, победившему смерти, Их черную силу поправ!

<1917>

 

547

Не забывайте о победе, Не забывайте о войне! Тяжелый грохот вражьей меди Должны мы слышать и во сне. Солдат на фронте и рабочий У орудийного станка, Пусть будут зорки ваши очи, Спокоен ум, тверда рука! Друзья, мужайтесь! Враг не дремлет, Ему мила бесправья ночь. Мольбам низвергнутых не внемлет И злу готовится помочь. Нет, братья, этого не будет, В нас голос чести не умолк! Народ свободный не забудет Свой первый, свой священный долг. Россия, жребий твой чудесен, Судьба прекрасна и светла! Достойны мрамора и песен Тобой свершенные дела. Твои сыны неколебимы, Испытан в битвах тяжкий меч, За славу родины любимой Готовы все костями лечь. Тебя свобода увенчала Своим сияющим венцом, И в нем начнешь ты жизнь сначала, С открытым, радостным лицом. Теперь же в грохотаньи меди Все силы напряжем вдвойне: Не забывайте о победе, Не забывайте о войне!

<1917>

 

548

Свобода! Что чудесней, Что сладостней, чем ты, Дарит нам с громкой песней Улыбки и цветы! Устали мы томиться В нерадостном плену. Так сладко пробудиться И повстречать весну! О, гостья золотая, О, светлая заря. Мы шли к тебе, мечтая, Не веря и горя. И вот настало ныне Свершенье всех чудес… Как наше небо сине, Как весел вешний лес! И горизонты шире, И пламенней цветы… Сбылись в холодном мире Нездешние мечты. Теперь — довольно грусти! Пусть будет жизнь ясна! Тебя мы не отпустим, Нежнейшая весна. Ты будешь вечно с нами Свершившейся мечтой, С лучами и цветами Свободы золотой!

<1917>

 

549. ВЕСНА

Сладко выйти в весеннее поле. Ярко светит заря. Тишина. Веет ветром, прохладой и волей, И далекая песня слышна. Вновь весна. И осыпался иней, Раскрывается трепетный лист. Вечер русский, торжественно-синий, Как ты благостен, нежен и чист! Вот оглянешься, так и поверишь, Что напрасны тревога и грусть… Никакой тебя мерой не смеришь, О, Великая Красная Русь! Мать-отчизна! Ты долго томилась, Восставая на черное зло, Сколько гордых с неправдою билось, Сколько смелых в бою полегло! Говорили они, умирая: "Крепко знамя держите, друзья! В нем величье родимого края, В нем, Россия, свобода твоя!" И в несчетных мучительных жертвах Наконец мы ее обрели. Наконец-то воскресла из мертвых Воля древняя русской земли! Расцветайте же, красные зори, Наша гордость, и слава, и честь! От Невы до Каспийского моря Разносись, вдохновенная весть! Но сплотимся, друзья, наготове, Не забудем в торжественный час. О войне и о пролитой крови, — Крови смелых, погибших за нас. Мы покончили с черной тоскою, Так воспрянем, чудесно-сильны, И подымем победной рукою Ярко-алое знамя Весны!

<1917>

 

550

Снова янтарны и алы Плывут облака, Снова сижу я усталый, И в сердце — тоска. Медленно гасит просторы Весенняя ночь. Тихо колышутся шторы — И сердцу не в мочь! В городе пусто, уснувшем Под светлой луной. Тайная боль о минувшем, Ты снова со мной. Милого голоса звуки Мерещатся мне… Тщетно ломаю я руки В высоком окне. Тщетно — никто не услышит, И грезить смешно. Сумрак серебряный дышит Прохладой в окно. Медленно, медленно тая, Скользят облака… Счастья пора золотая, — Увы, далека!..

<1917>

 

551

Я часто слышал этот звук "свобода" И равнодушно улыбался я. Но вот благоуханней смол и меда Ваш голос прозвучал, ворожея. И мне почудилось, что в самом деле Каким-то розам суждено расцвесть. Что сквозь отчаянье, тоску, мятели К нам донесется золотая весть. Я шел назад смущенный и безмолвный. Сияло небо над моей рекой. И глядя на закат и слыша волны, Все слышал я ваш голос колдовской.

 

552

Когда впервые я услышал голос, Такой простой и величавый вместе, Вдруг потускнели зеркала в гостиной И оборвался праздный разговор. И я почуял, словно моря рокот И сладкий шелест заповедной рощи, И легкое шуршание сандалий По золотому, влажному песку… Мгновенье было точно воздух горный. Блаженное, оно недолго длилось… Вновь вспыхнула оранжевая лампа, И в синих чашках задымился чай. Но с той поры я вслушиваюсь жадно, Когда звучат торжественные струны Ее стихов, как будто повторяя "Сия скала… Тень Сафо… Говор волн!.."

Май 1917

Петроград

 

СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ ЖУРНАЛА "ЛУКОМОРЬЕ"

 

553

Песни звонкие девчонок Возле озера слышны, И похоже на бочонок Отражение луны. Город в сумраке закатном На развалины похож. В поле дышит ароматно Зеленеющая рожь. Дождь прошел, дорога вязка, Ночь прохладна и свежа. Старомодная коляска Прокатилась, дребезжа. Я ушел сюда забыться От удушливой весны. В сердце ласково дробится Отражение луны.

<1912>

 

554

Мы с мамашею скучаем В деревенской тишине, За обедом или чаем Говорим о старине. Все знакомые рассказы — Севастополь да Париж. А в окошке шепчут вязы, За стеной скребется мышь. Лишь кукушка закукует На прадедовских часах, Тотчас сердце затоскует, Всколыхнется в сердце страх. Три недели милых писем, Ах, не получала я… Золотятся мехом лисьим Кофты маминой края; Да поблескивает спица Нежно в старческой руке… Что сегодня мне приснится Душной ночью в гамаке?

<1914>

 

555

Снега буреют, тая, И трескается лед. Пасхальная, святая Неделя настает. Весна еще в тумане, Но знаем мы — близка… Плывут и сердце манят На волю облака. И радуется Богу Воскресшая земля. И мне пора в дорогу, В весенние поля. Иконе чудотворной Я земно поклонюсь… Лежит мой путь просторный Во всю честную Русь. Лежит мой путь веселый, На солнышке горя, Чрез горы и сквозь села, За синие моря, Я стану слушать звоны Святых монастырей, Бить земные поклоны У царских у дверей. Но вольные вериги Надежнее тюрьмы, — Нет сил оставить книги, Раздумья и псалмы. Увы! — Из тесной кельи Вовеки не уйти К нетленному веселью По светлому пути. Но в душу наплывает Забытое давно — Гляжу, не уставая, В высокое окно. Светлеют дол и речка, И дальние снега, А солнце, словно свечка Святого четверга.

<1915>

 

556

Снова влечет тебя светлое знамя, Знамя войны! Мы-то гадали — пробудешь ты с нами Хоть до весны. Мы-то надеялись Пасху с тобою Вместе встречать. Но отдохнул ты и светлой борьбою Полон опять! Сняты твои перевязки недавно, Щеки бледны. Но вдохновенно рокочут и славно Трубы войны! Сердцу отважного эти призывы Жизни милей. Властно зовут тебя дымные нивы Бранных полей. Что ж, улетай в золотое сиянье, Милый герой! Скажем мы тихо тебе на прощанье: "С Богом, родной!" Ангел-хранитель тебя не оставит В смертном бою. Недругу в сердце он верно направит Саблю твою!

<1915>

 

557

Люблю рассветное сиянье Встречать в туманной синеве, Когда с тяжелым грохотаньем Несутся льдины на Неве. Холодный ветер свищет в уши С неизъяснимою мольбой… Сквозь грохот, свист и сумрак глуше Курантов отдаленный бой. Облокотившись о перила, С моста смотрю на ледоход — И над осколками берилла Встает пылающий восход! Все шире крылья раскрывая, Заря безмолвствует, ясна, — А там, внизу, кипит живая, Ледяная голубизна; И брызги светлые взлетают То в янтаре, то в серебре… А на востоке тучи тают И птицы тихо пролетают Навстречу огненной заре.

<1915>

 

558. НА НАЧИНАЮЩЕГО БОГ

Еще кровавого потопа Не подымался буйный вал, Зловещий призрак над Европой Войны великой не вставал, — Сбирали — Франция искусства И Англия — наук плоды, И человеческие чувства Казались немцам не чужды. Отчизна древняя бельгийцев Культурой мирною цвела, — Но меч уже точил убийца, Чтобы занесть из-за угла. И час великой бури грянул, И долы кровью залиты. Что ж неожиданно увянул Венец германской мощи, ты? Горит Лувен незащищенный, Разрушен древний Шантильи. Но где немецкий флот хваленый, Где их победные бои? Напрасно ждать — я верю: скоро Кровавый прекратится дождь, Венец нетленного позора Начавший смуту примет вождь; Вздохнет свободная Европа, И все молитву принесут Творцу за грозный, правый суд, Свершенный, как во дни потопа.

<1915>

 

559. ПЕТРОГРАДСКИЕ ВОЛШЕБСТВА

Заря поблекла, и редеет Янтарных облаков гряда, Прозрачный воздух холодеет, И глухо плещется вода. Священный сумрак белой ночи! Неумолкающий прибой! И снова вечность смотрит в очи Гранитным сфинксом над Невой. Томящий ветер дышит снова, Рождая смутные мечты, И вдохновения больного, Железный город, полон ты! Дрожат в воде аквамарины, Всплывает легкая луна… И времена Екатерины Напоминает тишина. Колдует душу сумрак сонный, И шепчет голубой туман, Что Александровской колонны Еще не создал Монферран. И плющ забвения не завил Блеск славы давней и живой… Быть может, цесаревич Павел Теперь проходит над Невой!.. Восторга слезы — взор туманят, Шаги далекие слышны… Тоской о невозвратном — ранят Воспоминанья старины. А волны бьются в смутной страсти, Восток становится светлей, И вдалеке чернеют снасти И силуэты кораблей!..

<1915>

 

560. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПЕСНЯ

Мы родились в Тоскане старой, Но с детства бродим да поем. Всего имущества — гитара И плащ с оборванным шитьем. Болонья, Пиза иль Романья, Деревня, Рим ли — все равно — Повсюду — вольное скитанье, Повсюду — славное вино! Как сладко на рассвете раннем Идти полями налегке, — А вечером, когда устанем, Сидеть за кьянти в кабачке. Джузеппе — арию выводит — Напев любви, слова тоски… Потом со шляпою обходит И собирает медяки. А я, беспечный, за гитарой Романсы старые бренчу. За легкий труд в таверне старой Ночлег и ужин получу! Давно ли мы играли танцы И собирали медяки? Теперь мы оба — новобранцы, Гарибальдийские стрелки. Джузеппе — не выводит арий — Сменив гитару на ружье — Мы в деревушке на базаре За лиру продали ее. Прощайте, рощи и таверны, Что заменяли отчий дом… Шагаем в ногу ровно, мерно И не жалеем о былом. Веселый ветер треплет травы И освежает душный зной… Идем, идем на голос славы За честь Италии родной. Вернемся живы или ляжем На поле гнева и любви, Как знать! Но, умирая, скажем Одно: "Италия, живи!.."

<1915>

 

561. ГОДОВЩИНА ВОЙНЫ

Выхожу я из леса. Закатный Отблеск меркнет, тускнеет земля… Вот он, русский простор необъятный Все овсы да ржаные поля! Словно желтое море без края, Бесконечные нивы шумят, И над синью лесов, догорая, Алой лентою светит закат. О, равнины, привыкшие к вьюгам, Чернозема и глины пласты — Вы тяжелым распаханы плугом, Вы крестьянской молитвой святы. Полевая уходит дорога, Загораются звезды вдали… Сердцу слышно так много, так много В легком шуме родимой земли… Так же зыблились нивы густые, Урожаем гудела земля, — И тяжелые кони Батыя Растоптали родные поля! Сколько было изведано муки, Сколько горестных пролито слез, Но простер Благодатные Руки Над Крещенною Русью — Христос. Не осилили ложь и коварство, Не осилили злоба и ад!.. Где татарское, темное царство? Только нивы, как прежде, шумят! Сколько раз грозовые зарницы Бороздили твои небеса, И зловещие, черные птицы Населяли родные леса… А теперь лишь без счета могилы Затерялись в раздольных полях… Где врагов смертоносные силы, Где их славы развенчанной прах! Сладко пахнет цветущей гречихой, Ночь прохладна, ясна и строга. Знаю — сгинет проклятое лихо, Верно, — Русь одолеет врага! Мы окрепли в бореньи суровом, — Мы воскресли, Отчизну любя. Богородица светлым покровом, Русь, как встарь, осеняет тебя! В годовщину великих событий, Люди, — в небо глядите смелей! И шумите, колосья, шумите Над раздольями русских полей!

<1915>

 

562. У ПАМЯТНИКА ПЕТРА

Уже чугунную ограду И сад в уборе сентября Одела в дымную прохладу Янтарно-алая заря. Лучами красными одела На финском камне тень Его, И снизошла, и овладело Столицей невской волшебство. Колонны дряхлого Сената, На дымном небе — провода, В лучах холодного заката И мост, и снасти, и вода. Прислушайся к сирены вою И к сердцу своему в груди! Над Петроградом и Невою В холодный сумрак погляди! Какая тайна все объемлет, Какой простор закрыла синь, Какая сила выше дремлет Среди гранитов и твердынь. Безмолвны сфинксы над Невою, Тускнеет пламени игра, Но торжествует над змеею Рука Великого Петра. И в сердце радость расцветает, И верим утренней заре, И все тревоги отлетают, Как будто листья в сентябре.

<1915>

 

563. ПОКРОВ

О, тихое веселье, О, ясная тоска! Молитвенная келья, Как небо, высока. Гляди — туманы тают, Светлеет синева. То утро расцветает Святого Покрова. Вы, братия, вставайте До утренней зари, В веселье распевайте Святые тропари. Кто слабый, сирый, пленный Над всеми навсегда Лампадою нетленной Засветится звезда. Забудем наши муки, Уныния улов, — Опять Благие Руки Простерли Свой Покров. Над Родиной крещенной, Над холодом и тьмой, Ты вольный, ты прощенный Владычицей самой. Хоть ждут тебя сторицей Сомненья и тоска, Взвивайся белой птицей, Лети под облака. И все изведай встречи На долгом на пути… Горите жарко, свечи, Ты, книга, шелести. Мы духом не убоги, Мы верою сильны — Окончатся дороги В преддверии весны. Уже туманы тают, Светлеет синева, И утро расцветает Святого Покрова…

<1915>

 

564. БОЛГАРАМ

Свершилось. Хитростью упорной Убита честь. Еще один Подъемлет меч на ниве черной Братоубийца паладин! Ужели правда, о, болгаре, Что факел ваш в огне войны, Ужель в убийственном пожаре Живые узы сожжены! Еще не в силах сердце верить Испепеляющему сну, Еще рассудку не измерить Измены черной глубину… Итак — забыто все, что было: И честь, и вера, и любовь; Освобожденная забыла Освободительницы кровь! Да, все ужасной дышит новью, Не черный вымысел, не сон: Славянский меч славянской кровью Отныне будет обагрен. Ударил гром и вынут жребий. Братоубийцу судит Бог. Еще один сияет в небе Величья нашего залог. И дети гибнувших под Плевной За честь отчизны — рады лечь… Но страшен лик России гневной, В ее деснице — грозен меч! И с ними тех героев тени, Благословение и месть, Что полегли в огне сражений За жизнь Болгарии и честь!.. Пройдут года. Войны потемки Заменит золото огней… Прочтут бесстрашные потомки Страницы скорбных наших дней… Но ужас в душах колыхнется, Узнавших черный жребий твой, И каждый, каждый содрогнется Перед изменой роковой!

<1915>

 

565. ПЕТРОГРАДСКОЕ УТРО

Опять знакомое волненье, Как незабытая любовь! Пустынных улиц усыпленье Меня оковывает вновь. Иду по серым тротуарам, Тревогой смутною горя, А там серебряным пожаром Уж занимается заря. О, легкий час, когда воздушны Все очертанья, дали все, И город черный, город душный К небесной тянется красе. Гляжу: свершенье ожиданий — Я новый город узнаю. Средь этих улиц, этих зданий Мечту старинную мою. Тяжелым гулом плещут волны С неизъяснимою тоской. Там — вдалеке, гранит безмолвный, Гранитный холод под рукой. И сердцу ль помнить шум житейский И смену дней, и смену лиц, Когда горит адмиралтейский Лучами розовыми шпиц! Стою, и щеки холодеют От дуновенья ветерка, Но розовеют и редеют На светлом небе облака, — Крылами чайки чертят воду, Где блещет золото и кровь. И всю тревогу, всю свободу Душа испытывает вновь. Иди, мечтатель, путник странный, Дорогой прежнею назад, Минуя серый и туманный, Еще безмолвный Летний сад. И площадь мертвую минуя, Каналы с розовым стеклом, Вновь сердце раня, вновь волнуя, Воспоминаньем о былом. Ты завтра встанешь очень поздно И глянешь в серое окно, И будет небо так беззвездно И безнадежно, и темно. И дождь осенний биться будет В стекло мутнеющее вновь, Но сердце — сердце не забудет Тревогу, солнце и любовь.

<1915>

 

566. НОВОГОДНИЕ СТАНСЫ

Здесь мебель в стиле рококо И печь натопленная жарко, А в окнах — зыблются легко В морозной мгле — деревья парка. О, родовая старина, — Зеленый штоф, портретов лица… Как далека и не нужна Теперь гранитная столица. Как хорошо, — вдали невзгод, В родной затерянной деревне, Тебя встречать, о, Новый Год, — С тревогой юною и древней!.. Как хорошо тебя встречать Так и торжественно и просто, Но в миг заветный — промолчать, И ничьего не слышать тоста… Все ближе, ближе тайный час… Что скажет вестник лучезарный? Играй, играй в бокале, квас Холодный, чистый и янтарный. Когда душа ясна моя И в сердце радостная вера — Мне эта светлая струя Милей и слаще редерера… Двенадцать пробило. И вот Развеялись тревоги чары, И только звон еще плывет От прозвучавшего удара… Я мирно лягу спать теперь, И солнца свет — меня разбудит. О, сердце, — бейся, сердце, — верь, Что Новый Год — счастливым будет. Взойдет морозная заря За сине-розовым туманом, И первый лист календаря Позолотит лучом румяным. Алее утро расцветет Красою нежною и зыбкой, И новый день, и Новый Год Я встречу песней и улыбкой!

<1915>

 

567

Мороз и солнце, опять, опять. Проснись скорее, довольно спать. Ты видел осень в тревожном сне. Проснись! Все было в минувшем дне. Когда умолкнул столицы гул И серый город во мгле заснул, Свершилось чудо. Смотри, смотри — Сугробы блещут в лучах зари. Мы все грустили, томились все О снежной, белой, святой красе. Так трудно было вздохнуть порой, И вот нагрянул веселый рой. Ах, ты не видел, ты спал, когда Зажглася в небе зимы звезда, И белый ангел сияньем крыл Всю землю нежно засеребрил. Простор морозный и первый снег, И в сердце радость нежданных нег. Проснись скорее, довольно спать: Зима и солнце пришли опять.

<1915>

 

568. МОСКВА

Опять в минувшее влюбленный Под солнцем утренним стою И вижу вновь с горы Поклонной Красу чудесную твою. Москва! Кремлевские твердыни, Бесчисленные купола. Мороз и снег… А дали сини — Ясней отертого стекла. И не сказать, как сердцу сладко… Вдруг — позабыты все слова. Как вся Россия — ты загадка, Золотоглавая Москва! Горит пестро Замоскворечье, И вьется лентою река… …Я — в темной церкви. Дышут свечи, Лампадки теплятся слегка. Здесь ночью темной и беззвездной Слова бедны, шаги глухи: Сам царь Иван Васильич Грозный Пришел замаливать грехи. Глаза полны — тоскливой жаждой, Свеча в пергаментной руке… Крутом опричники — и каждый Монах в суровом клобуке. Он молит о раю загробном, И сладко верует в любовь, А поутру — на месте лобном Сверкнет топор и брызнет кровь. …Опять угар замоскворецкий Блеснул и вновь туманом скрыт… …На узких улицах — стрелецкий Несется крик, и бунт кипит… Но кто сей всадник гневноликий! Глаза блистающие чьи Пронзили буйственные крики, Как Божий меч — в руке судьи! И снова кровь на черной плахе, И снова пытки до утра. Но в грубой силе, темном страхе Начало славное Петра!.. …Сменяли снег листы и травы, И за весною шла весна… Дохнуло пламенем и славой В тот год — с полей Бородина. И вдохновенный и влюбленный В звезду счастливую свою, Великий, — на горе Поклонной Он здесь стоял, как я стою. И все дышало шумной славой Одолевавшего всегда, Но пред тобой, золотоглавой, Его померкнула звезда… А ты все та же — яркий, вольный Угар огня и пестроты. На куполах первопрестольной Все те же светлые кресты. И души русские все те же: Скудеют разом все слова Перед одним, как ветер свежим, Как солнце сладостным: Москва.

<1916>

 

569. РУССКАЯ КРАСОТА

Давно, от первых дней творенья, От первой радости мечте, Слагают сладкие моленья Святые гимны красоте. И ассирийские драконы, И пирамиды над песком, И храмов греческих колонны Рассказывают об одном. О, красота! Как много славы На солнечном твоем пути. Краснеют розы, светят травы, Все хочет жить, дышать, цвести. И юга пышная порфира, И севера кристальный лед, Резец и кисть, и скальда лира Все — о единственном поет. Я много видел стран волшебных, Любви, и песен, и вина. Душа источников целебных Живой водой напоена. Я видел рощи и аркады, И колыханье опахал. Тысячелетие прохлады В гробницах древности вдыхал. Я видел все, что пела лира, Весь пламень жизни золотой, Но блекнут все красоты мира Пред нашей русской красотой. Весной ли синей, робкой, зыбкой, Едва тепло вернется вновь, Едва блеснет полуулыбкой Сквозь сумрак утренний любовь, Когда огонь струится летний, В тумане осени немой… Всего пышней ж, всего заметней Ты буйной, вьюжною зимой. О, даль полей пушистых, ровных И белый, белый, тихий день. Псковских, рязанских, подмосковных Очарованье деревень. Лесов глухих, дорог почтовых Вся эта ширь, вся эта гладь. И бег коней, всегда готовых За край земли тебя умчать. Покой, ленивая отрада, И одинокие скиты, И гулких улиц Петрограда Прибой и, Медный Всадник, ты! Неизъяснимая загадка, Очарованье бытия… О, русская краса — как сладко Любить и знать, что ты моя! И знать, что все красоты мира Должны, как перед солнцем медь, Как перед гласом Бога — лира, Перед тобою побледнеть.

<1916>

 

570

Опять заря горит светла Всех зорь чудесней, Опять гудят колокола Весенней песней… О, Пасха красная, твой звон Так сердцу сладок, Несет нам разрешенье он Всех, всех загадок!.. И утоленье скорби, бед, Земных печалей: Мы видим незакатный свет Янтарных далей. О, час, едва пропет тропарь Христос Воскресе. И радостью полны, как встарь, Леса и веси. О, час, когда чужой дарит Лобзанья встречным, Он наши души озарит Сияньем, вечным. А поутру как сладко встать В пасхальном свете, И радостью затрепетать Светло, как дети. Весна и солнце — даль светла, Прошло ненастье. Пасхальные колокола Поют о счастье. Земля и небо, водоем, Леса и веси, И люди — вместе все поем: Христос Воскресе!

<1916>

 

571. РОНДО

Ты — далека. Ты обо мне забыла. Со мной давно любовная тоска. Взывает ветер нежно и уныло — "Ты далека"… В окне луна пронзает облака Зеленой шпагою. Тебе, Лейла, Элегию плетет моя рука. "Ты далека"… Цветка, что ты когда-то подарила, Касаюся губами я слегка, И сердце вдруг томительно застыло. Ты — далека!

<1912>

 

572. РУССКАЯ ВЕСНА

О, тайное томленье — Весенняя тоска, На душу умиленье Наводят облака. Все дышит, плещет, тает, Все в солнце и воде, Подснежник расцветает При утренней звезде. Вся Русь, как будто море Кудесницы-весны, А в небе птицы, зори Янтарные и сны. О, первое томленье Проснувшихся ветвей, И боль, и умиленье В тревожности твоей. А этот легкий холод Растаявшего льда, С тобою каждый молод И счастлив навсегда. Я радостно-печальный Путем своим иду. Конца дороги дальней Во веки не найду. Лишь белой ночью долгой Припомню жизнь свою, Над матушкой, над Волгой Я песню пропою. Как море, широка ты, Родимая земля, От беломорской хаты До славного Кремля. Мне сладостно бродяжить В сермяге и с клюкой, Никто меня не свяжет Тревогой иль тоской. Иду и не скучаю — И доли не кляну. Я песнею встречаю Кудесницу-весну.

<1916>

 

573

Вновь зеленые шорохи в лесе Разогнали зимы тишину, И холмы, и озера, и веси — Молодую встречают весну. Здравствуй, здравствуй в цветистом наряде, Озарившая серую высь. Мы тоскуем о светлой прохладе, Мы улыбки твоей дождались. Веселее сверкайте, криницы, Ветер, запах полей разноси — Вылетайте, веселые птицы С громкой песней по красной Руси. Сладко встретить румяное утро, Улыбнуться в сосновом бору. На завалинке грустно и мудро Помечтать над судьбой ввечеру. Ой, судьба, ты и радость, и горе, Ты и буря, и сладкая тишь, Словно Волга в далекое море Неустанные волны катишь. Веет ветер и плещутся воды, И несется, несется ладья, И в раздольи тревожной свободы Несказанная радость моя! Как и встарь — зеленя изумрудны, Дышит вольно и сладостно грудь, Только вспомнишь и больно, и трудно, И несладко порою вздохнуть. Но не надо печали и боли — Скоро кончится горестный гнет: К светлой радости, к солнечной воле Нас весна молодая зовет. Русь родная, выращивай нивы — Не устанут твои сыновья. Будет вольною, звонкой, счастливой И победною песня твоя. Ведь не даром вся слава Господня В каждом шорохе леса слышна, Ведь не даром сошла к нам сегодня Золотая, как солнце, весна.

<1916>

 

574–576. СТИХИ О ПЕТРОГРАДЕ

 

1

На небе осеннем фабричные трубы, Косого дождя надоевшая сетка. Здесь люди расчетливы, скупы и грубы, И бледное солнце сияет так редко. И только Нева в потемневшем граните, Что плещется глухо, сверкает сурово. Да старые зданья — последние нити С прекрасным и стройным сияньем былого. Сурово желтеют старинные зданья, И кони над площадью смотрят сердито, И плещутся волны, слагая преданья О славе былого, о том, что забыто. Да в час, когда запад оранжево-медный Тускнеет, в туман погружая столицу, Воспетый поэтами, всадник победный, Глядит с осужденьем в бездушные лица. О, город гранитный! Ты многое слышал, И видел ты много и славы, и горя, Теперь только трубы да мокрые крыши, Да плещет толпы бесконечное море. И только поэтам, в былое влюбленным, Известно Сезама заветное слово. Им ночью глухою над городом сонным Сияют туманные звезды былого…

 

2

Не время грозное Петра, Не мощи царственной заветы Меня пленяют, не пора Державныя Елизаветы. Но черный, романтичный сон, Тот страшный век, от крови алый. …Безвинных оглашает стон Застенков дымные подвалы. И вижу я Тучков Буян В лучах иной, бесславной славы, Где герцог Бирон, кровью пьян, Творил жестоко суд неправый. Анна Иоанновна, а ты В дворце своем не видишь крови, Ты внемлешь шуму суеты, Измену ловишь в каждом слове. И вот, одна другой черней, Мелькают мрачные картины, Но там, за рядом злобных дней, Уж близок век Екатерины. Година славы! Твой приход Воспели звонкие литавры. Наяды в пене Невских вод Тебе несли морские лавры. Потемкин гордый и Орлов, И сердце русских войск — Суворов… Пред ними бледен холод слов, Ничтожно пламя разговоров! Забыты, как мелькнувший сон, И неудачи, и обиды. Турецкий флот испепелен, Под русским стягом — герб Тавриды. А после — грозные года… Наполеона — Саламандра Померкла! Вспыхнула звезда Победоносца-Александра. И здесь, над бледною Невой, Неслись восторженные клики. Толпа, портрет целуя твой, Торжествовала день великий. Гранитный город, на тебе Мерцает отблеск увяданья… Но столько есть в твоей судьбе И черной ночи, и сиянья! Пусть плещет вал сторожевой Невы холодной мерным гимном, За то, что стройный облик твой, Как факел славы в небе дымном!

 

3

А люди проходят, а люди не видят, О, город гранитный, твоей красоты. И плещутся волны в напрасной обиде, И бледное солнце глядит с высоты. Но вечером дымным, когда за снастями Закат поникает багровым крылом, От камней старинными веет вестями И ветер с залива поет о былом. И тени мелькают на дряхлом граните, Несутся кареты, спешат егеря… А в воздухе гасит последние нити Холодное пламя осенней зари.

<1916>

 

577

Я слышу святые восторги Победы — и чудится мне Святой полководец Георгий На белом крылатом коне. С веселою песней солдаты Без страха идут умирать, Ведь он, полководец крылатый, Ведет нашу грозную рать. И клонятся вражьи знамена, И славится имя Твое, И черное сердце дракона Разит золотое копье.

<1916>

 

578. ВЕРХАРН

Мы все скользим над некой бездной, Пока не наступает час… Вот рок туманный и железный Похитил лучшего из нас! Блеснули тяжи, и колеса По гладким рельсам пронеслись, Да искры — золотые осы Снопом сияющим взвились. Судьба ль шальная так хотела, Чтоб в тихий сумеречный час На полотно упало тело Поэта — лучшего из нас?.. Или простой, нелепый случай… Не все ли нам равно — когда Стих вдохновенный, стих певучий Уже оборван навсегда! Судьба поэта! Жребий сладкий Изведать: мудрость, славу, страсть И с гулкой поездной площадки На рельсы черные упасть! Нет, знаю я, не случай это Слепой, без смысла и вины — Судьба великого поэта, — Судьба родной его страны. Поля отчизны процветали, Дыша и славя бытие — Ее железом растоптали И кровью залили ее! И поезд, что над славным телом С тяжелым грохотом прошел, Сияет перед миром целым Немой и горестный симв л! Убита плоть! Но дух чудесен, Еще вольней свободный дух… Верхарна вдохновенных песен Навеки не забудет слух. Как бесконечно лучезарна Вовеки будет жить она, Страна Альберта и Верхарна, Великой доблести страна!

<1916>

 

579. СВЯТОЧНАЯ ПОЕЗДКА

Настали солнечные святки, И, снег полозьями деля, Опять несут меня лошадки В родные дальние края. Мороз и снег. Простор и воля. Дорога ровная долга. Задорный ветер веет волей, Блестит зеленая дуга. И колокольчик подпевает Веселым звоном ямщику. И сладко сердце забывает Свою тревогу и тоску. Мы все томимся и скучаем И долю грустную клянем, Мы ночью звезд не замечаем И солнца мы не видим днем. Но стоит только город бросить — И снова оживаешь ты, Вновь сердце бьется, сердце просит Простой и ясной красоты. Душой овладевает нега Пустых таинственных полей. И что тогда милее снега И ветра вольного милей? …Плетень разломанный и шаткий Отбросил голубую тень. Но резвые — летят лошадки, И вот — уж далеко плетень. Леса на горизонте, иней, Темнеет издали река, А в небе — золотой пустыни Плывут, слетая, облака. Скрипят полозья, точно лыжи, И напевает бубенец, Что с каждым шагом ближе, ближе Дороги сладостной конец. Как хорошо проснуться дома (Еще милей, чем дома лечь!) Все там любимо и знакомо; Трещит натопленная печь. Как хорошо напиться чаю В столовой низкой, в два окна, Где, верно сердцу отвечая, Покоем веет старина. И сладко знать, что в самом деле Прийдут волхвы, зажгут звезду, Что две счастливые недели Я в этом доме проведу.

<1916>

 

580

Теплятся жаркие свечи В сельских убогих церквах, Тихие слышатся речи, Тихое горе в глазах. Ветер шумит над деревней, Веси пылью поит, Рядом с старушкою древней С мальчиком баба стоит. Низки земные поклоны. Милой-то нынче — солдат. В темных окладах иконы Хмуро и тускло глядят. Вспомнить ли луг изумрудный, Теплое солнце весной? Дети… И справиться трудно, Горько работать одной. Знаю, родная, что горько. Бога покрепче моли. Уж занимается зорька Красной победы вдали. Сила немецкая гнется, Глохнет в неравном бою. Скоро и милый вернется В темную хату твою.

<1917>

 

581. КУЛИКОВО ПОЛЕ

Когда я слышу — ветер воет, Морозным снегом в окна бьет, Что сердце тайно беспокоит, О чем тоска ему поет, Я слышу, словно отзыв тайный, И, через сумрак голубой, Неизъяснимый и печальный Шуршит таинственный прибой. Растет неясная тревога: Зовет куда, о чем поет?.. Нагие ветки шепчут строго, Морозный ветер в окна бьет. Вот — отступает все живое В объятья мглы, в пределы сна. Я вижу поле роковое, Где кости павших и луна. Давно здесь рокотали громы И стрел врывалися дожди — Разбиты крепкие шеломы, Недвижны павшие вожди. Глядит луна холодным взором, Дробится в омуте ручья; Над полем крадется дозором Глухая сила воронья. Но нет! Бегут виденья ночи, И, зыбкой славою горя, С улыбкой смотрит мертвым Над Русью вставшая заря. Да, много павших в битве славной, Но подвиг светлый совершен — В борьбе тяжелой и неравной Татарский латник побежден. О, поле, поле Куликово, Ты первый луч средь черной мглы! Достойно имени какого, Какой достойно ты хвалы. Навстречу вражеским преградам, Любовью к родине святы, Удельный князь и ратник рядом Несли тяжелые щиты. Пусть гневно кличет ворон черный; Мы знали — царь всевышний благ, Мы знали, что нерукотворный Над Русью светлый веет стяг. Да, мы падем за честь отчизны, Мы все костьми поляжем тут, Но даже имя нашей тризны Потомки — славой назовут. Несите братские молитвы О всех, о всех, кто пал в бою, В великий день великой битвы Погиб за родину свою. И, сквозь свинцовый мрак столетий, Пожаром сладостным горя, Моленья пламенные эти Златит нетленная заря!

<1917>

 

582. ДЕКАБРИСТЫ

Декабристы, Это первый ветер свободы, Что нежданно сладко повеял Над Россией в цепях и язвах. Аракчеев, доносы, плети И глухие, темные слухи, И слепые, страшные вести, И военные поселенья. Жутко было и слово молвить, Жутко было и в очи глянуть. Суд продажный творил расправу. Вдруг повеял ветер свободы, Вдруг запели вольную песню Декабристы! День морозный Был нерадостным солнцем залит. Заиграли трубы в казармах, Заблестели холодом ружья, И полки на улицу вышли. "Ну, товарищи, Бог нас видит, Постоим за правое дело, Разобьем постылые цепи, Есть присяга вернее царской, То присяга родины милой, Умереть за нее — клянемся!" Обнимали друг друга, плача, И сияло зимнее солнце Так тревожно, темно, печально, Точно знало… Точно знало: Близок час — и серые пушки Задымятся вдоль по Галерной, И мятежники в страхе дрогнут Пред железною царской силой… "Все погибло — прощай свобода — Чья судьба — тосковать в Сибири, Чья судьба — умереть на плахе. Все погибло — прощай, свобода". Грохотали царские пушки. И туманилось дымное солнце, И неправда торжествовала На Сенатской площади мертвой. Вольный ветер свободы милой, Где ты, где ты! Декабристы! Умирая на черной плахе, Задыхаясь в цепях в Сибири, Вы не знали, какою славой Имена засияют ваши. Слава мученикам свободы, Слава первым поднявшим знамя, Знамя то, что широко веет Над Россией освобожденной: Светло-алое знамя чести. Пропоем же вечную память Тем, кто нашу свободу начал, Кто своею горячей кровью. Оросил снега вековые — Декабристам!

<1917>

 

583

Кто говорит: "Долой войну!", Кто восклицает: "Бросим меч!", Не любит он свою страну И речь его — безумца речь. Ведь все мы потом и трудом Свой созидаем кров и дом, И тяжко каждому свою Покинуть пашню и семью. Но непреложно знаем мы, Что только сильным духом — весть О мире солнечном, средь тьмы, Господь позволит произнесть. Затем, что пролитая кровь За честь и веру, и любовь В великий и тревожный час Зовет сражаться властно нас. Друзья! Мы были юны все, И нас заботливая мать Любви — божественной красе Учила верить и внимать. И вот знамен трепещет шелк, И слово честь, и слово долг Среди блаженной тишины Так звонко произнесены. Кто услыхав — остался глух, Тому презренье — он не наш. В ком победил крылатый дух, Достоин славы гордых чаш. Настанет день. И слово "мир" Звончее будет громких лир, Торжественнее пенья птиц, Пышней победных колесниц. Тогда мы скажем: "Вот конец, Достойный чести и любви. Вот искупительный венец, Омытый в пролитой крови!" И бросим меч, и мирный плуг Уже не выпустим из рук, На все четыре стороны Развеяв черный прах войны.

<1917>

 

584

Сколько лет унижений и муки, Беспросветной, томительной мглы. Вдруг свобода! Развязаны руки, И разбиты твои кандалы! Развевается красное знамя, И ликует родная страна, И лучи золотые над нами Зажигает свободы весна. Как же это случилось, о, Боже! Что сменила восторги тоска? Светит солнце над Русью все то же; Те же долы, леса, облака. То же солнце, да жалобно светит, Те же очи, да тускнут от слез. Что с тобою, о, Русь, кто ответит На томительный страшный вопрос? Братья, мы ли забудем отчизну, За свободу пролитую кровь. Пусть тревога и мука за нами, Впереди — торжество и любовь. Словно плещет широкое море, Бьется сердце в народной груди. Птицы райские, радуги, зори, И свобода, и мир впереди.

<1917>

 

585

Выхожу я в родные просторы, На зеленые нивы смотрю, Подымаю тревожные взоры, На багряную ленту — зарю. Надвигаются синие тучи, И тревожная плещет река, И звенит о тоске неминучей Старомодная песнь ямщика. Больно сердцу от пенья свирели, Грустно видеть, как блекнет заря, И качаются старые ели, О тревоге своей говоря. Незаметно она наплывала, Пелена серо-пепельной мглы, А давно ли душа ликовала, Разбивая свои кандалы. А давно ли, давно ли, давно ли, Жизнь была озаренно-светла, Словно радуга в солнечном поле, Наша дивная радость цвела. И казалось, свершаем мы тризну Над неправдой, изменою, злом, И Россию — Россию-отчизну Мы по праву свободной зовем. Как забуду я красные флаги, Эти буйные дни февраля? Полный кубок любви и отваги, Что пила ты, родная земля! Много лет ты в неволе томилась, Восставая на черное зло, И с жестокой неправдою билась, И страдала за правду светло.

<1917>

 

СТИХОТВОРЕНИЯ 1918–1922 ГОДОВ

 

586

Любимы Вами и любимы мною, Ах, с нежностью, которой равных нет, Река, гранит, неверный полусвет И всадник с устремленной вдаль рукою. Свинцовый, фантастический рассвет Сияет нам надеждой и тоскою, Едва-едва над бледною рекою Рисуется прекрасный силуэт… Есть сны, царящие в душе навеки, Их обаянье знаем я и Вы. Счастливых стран сияющие реки Нам не заменят сумрачной Невы, Ее волны размеренного пенья, Рождающего слезы вдохновенья!

<1918?>

 

587

Еще не молкнет шум житейский И легкая клубится пыль, Но золотой Адмиралтейский Уже окрашен розой шпиль, И в воздухе все та же роза: Гранит, листва и облака, — Как от веселого мороза Зарозовевшая щека. Но тени выступили резче, Но волны глуше в берег бьют. Послушай: медленно и веще Куранты дряхлые поют. Прислушайся к сирены вою И к сердцу своему в груди; Над Петербургом и Невою В холодный сумрак погляди! Да, плещут царственные воды, И сердце понимает вновь: Мой Петербург — моя свобода, Моя последняя любовь. Мое единственное счастье Адмиралтейство, ночь, тоска И угасающие снасти, И над Невою — облака.

<1918>

 

588

Пушкина, двадцатые годы, Императора Николая Это утро напоминает Прелестью морозной погоды. Очертаниями Летнего Сада И легким полетом снежинок… И поверить в это можно с первого взгляда, Безо всяких ужимок. Мог бы в двадцатых годах Рисовать туманных красавиц, Позабыв о своих летах, Судейкин — и всем бы нравилось. Конечно — автомобили, Рельсы зеленой стали, Но и тогда кататься любили, А трамваи уже ходить перестали. И мебель красного дерева, Как и тогда, кажется красивой, Как и тогда, мы бы поверили, Что декабристы спасут Россию. И, возвращаясь с лицейской пирушки, Вспомнив строчку расстрелянного поэта, Каждый бы подумал, как подумал Пушкин: "Хорошо, что я не замешан в это"…

<1919?>

 

589

Оцуп Оцуп где ты был Я поэму сочинил Съездил в Витебск в Могилев Пусть похвалит Гумилев Так уж мной заведено То поэма то пшено То свинина то рассказ Съезжу я еще не раз Сто мильонов накоплю Бриллиантов накуплю Посмотрите как я сыт Толсторож и знаменит Удивив талантом мир Жизнь окончу как банкир Свой поглаживая пуп Уж не Оцуп, не оцуп.

21 сентября 1920 г.

 

590. МАДРИГАЛ

Печален мир. Все суета и проза. Лишь женщины нас тешат да цветы. Но двух чудес соединенье ты: Ты женщина! Ты роза!

<Ноябрь 1920>

 

591

Сейчас я поведаю, граждане, вам Без лишних присказов и слов, О том, как погибли герой Гумилев И юный грузин Мандельштам. Чтоб вызвать героя отчаянный крик, Что мог Мандельштам совершить? Он в спальню красавицы тайно проник И вымолвил слово "любить". Грузина по черепу хрястнул герой И вспыхнул тут бой, гомерический бой. Навек без ответа остался вопрос: Кто выиграл, кто пораженье понес? Наутро нашли там лишь зуб золотой, Вонзенный в откушенный нос.

<Декабрь 1920>

 

592. БАСНЯ

В Испании два друга меж собой Поспорили, кому владеть Арбой. До кулаков дошло. Приятелю приятель Кричит: "Мошенник, вор, предатель". А им все не решить вопрос… Тут, под шумок, во время перип тий Юрк и арбу увез Испанец третий. Друзьям урок: как об арбе ни ной, На ней катается другой.

<Начало 1921>

 

593. БАЛЛАДА ОБ ИЗДАТЕЛЕ

На Надеждинской жил один Издатель стихов, Назывался он господин Блох. Всем хорош бы… Лишь одним он был Плох. Фронтисписы слишком полюбил Блох. Фронтиспис его и погубил. Ох! Труден издателя путь, и тяжел, и суров и тернист, А тут еще марка, ex-libris, шмуцтитул, и титул, и титульный лист. Книгу за книгою Блох отправляет в печать — Издал с десяток и начал смертельно скучать. Добужинский, Чехонин не радуют взора его, На Митрохина смотрит, а сердце, как камень, мертво. И шепнул ему дьявол однажды, когда он ложился в постель: "Яков Ноевич, есть еще Врубель, Бирдслей, Рафаэль". Всю ночь Блох фронтисписы жег, Всю ночь Блох ex-libris 'ы рвал, Очень поздно лег, С петухами встал. Он записки пишет, звонит в телефон, На обед приглашает поэтов он. И когда собрались за поэтом поэт, И когда принялись они за обед, Поднял Блох руку одну, Нож вонзил в бок Кузмину. Дал Мандельштаму яду стакан, Выпил тот и упал на диван. Дорого продал жизнь Гумилев, Умер, не пикнув, Жорж Иванов. И когда покончил со всеми Блох, Из груди его вырвался радостный вздох, Он сказал: "Я исполнил задачу свою: Отделенье издательства будет в раю — Там Врубель, Ватто, Рафаэль, Леонардо, Бирдслей, Никто не посмееет соперничать с фирмой моей".

<1921>

 

594

Мы дышим предчувствием снега и первых морозов, Осенней листвы золотая колышется пена, А небо пустынно, и запад томительно розов, Как нежные губы, что тронуты краской Дорэна. Желанные губы подкрашены розой заката, И душные волосы пахнут о скошенном сене… С зеленой земли, где друг друга любили когда-то, Мы снова вернулись сюда — неразлучные тени. Шумят золотые пустынные рощи блаженных, В стоячей воде отражается месяц Эреба, И в душах печальная память о радостях пленных, О вкусе земных поцелуев, и меда, и хлеба…

Сентябрь, 1921

 

595

Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать, Печаль моя! Мы в сумерках блуждаем И, обреченные любить и умирать, Так редко о любви и смерти вспоминаем. Над нами утренний пустынный небосклон, Холодный луч дробится по льду… Печаль моя, ты слышишь слабый стон: Тристан зовет свою Изольду. Устанет арфа петь, устанет ветер звать, И холод овладеет кровью… Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать Воспоминаньем и любовью. Я умираю, друг! Моя душа черна, И черный парус виден в море. Я умираю, друг! Мне гибель суждена В разувереньи и позоре. Нам гибель суждена, и погибаем мы За губы лживые, за солнце взора, За этот свет, и лед, и розы, что из тьмы Струит холодная Аврора…

<1921?>

 

596

Охотник веселый прицелился, И падает птица к ногам, И дым исчезающий стелется По выцветшим низким лугам. Заря розовеет болотная, И в синем дыму, не спеша, Уносится в небо бесплотная, Бездомная птичья душа. А что в человеческой участи Прекраснее участи птиц, Помимо холодной певучести Немногих заветных страниц?

<1921?>

 

СТИХОТВОРЕНИЯ 1922–1933 ГОДОВ

 

597

Мы из каменных глыб создаем города, Любим ясные мысли и точные числа, И душе неприятно и странно, когда Тянет ветер унылую песню без смысла. Или море шумит. Ни надежда, ни страсть, Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа. Если ты человек — отрицай эту власть, Подчини этот хор вдохновенью поэта. И пора бы понять, что поэт не Орфей, На пустом побережьи вздыхавший о тени, А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей На залитой искусственным светом арене.

1922

 

598

Пожалейте меня, сир! Я давно позабыл мир, Я скитаюсь двенадцать лет, У меня ничего нет! "Для того чтоб таких жалеть У меня хороша плеть. У меня молоток-гвоздь Прямо в кость, дорогой гость".

1922

 

599

Мы живем на круглой или плоской Маленькой планете. Пьем. Едим. И, затягиваясь папироской, Иногда на небо поглядим. Поглядим, и вдруг похолодеет Сердце неизвестно отчего. Из пространства синего повеет Холодом и счастием в него. Хочешь что-то вспомнить — нету мочи, Тянешься — не достает рука… Лишь ныряют в синих волнах ночи, Как большие чайки, облака.

1922

 

600. РОЗА

Я в мире этом Цвету и вяну, Вечерним светом Я скоро стану. Дохну приветом Полям и водам, Прохладным летом, Пчелиным медом. И ты, прохожий, Звался поэтом, А будешь тоже Вечерним светом. Над тихим садом Под ветром юга Мы будем рядом, Забыв друг друга.

1922

 

601

Ужели все мечтать? Ужели все надеяться? И только для того, Чтобы закрыть глаза и по ветру развеяться, Не помня ничего. И некому сказать, как это называется… Еще шумит гроза, Еще сияет день, но сами закрываются Усталые глаза.

<1923>

 

602

Прорезываются почки (Как сыро в беседке), Развертываются листочки На оттаявшей ветке. Во все закоулки сада Тепло проникает, И прошлогодняя падаль Догнивать начинает. Сладко нам в лучах серебристых, Да и некуда деться… Ничего, что сгнием так быстро, Только б согреться.

1923

 

603. РАЗГОВОР

Грустно? Отчего Вам грустно, Сердце бедное мое? Оттого ли, что сегодня Солнца нет и дождик льет? Страшно? Отчего Вам страшно, Бедная моя душа? Оттого ли, что приходит Осень, листьями шурша?. — Нет, погода как погода, Но, наверно, веселей Биться в смокинге банкира, Чем скучать в груди твоей. — Нет, но завтра, как сегодня, И сегодня, как вчера, Лучше б я была душою Танцовщицы в Opera! — Так нетрудно, так несложно Нашу вылечить тоску — Так нетрудно в черный кофе Всыпать дозу мышьяку. — Я Вам очень благодарен За практический совет. Я не меньше Вас скучаю Целых двадцать восемь лет.

1925

 

604

Это качается сосна И убаюкивает слух. Это последняя весна Рассеивает первый пух. Я жил и стало грустно мне Вдруг, неизвестно отчего. Мне стало страшно в тишине Биенье сердца моего.

1923

 

605

Закрыта жарко печка, Какой пустынный дом! Под абажуром свечка, Окошко подо льдом. Я выдумал все это И сам боюсь теперь. Их нету. Нету. Нету. Не верь. Не верь. Не верь. Под старою сосною, Где слабый звездный свет, Не знаю: двое, трое Или их вовсе нет. В оцепененьи ночи Тик-так. Тик-так. Тик-так. И вытекшие очи Глядят в окрестный мрак. На иней, иней, иней — Или их вовсе нет — На синий, синий, синий Младенческий рассвет.

<Март> 1923

 

606

Мне грустно такими ночами, Когда ни светло, ни темно, И звезды косыми лучами Внимательно смотрят в окно. Глядят миллионные хоры На мир, на меня, на кровать. Напрасно задергивать шторы, Не стоит глаза закрывать. Глядят они в самое сердце, Где усталость, и страх, и тоска. И бьется несчастное сердце, Как муха в сетях паука. Когда же я стану поэтом Настолько, чтоб все презирать, Настолько, чтоб в холоде этом Бесчувственным светом играть?

Март 1923

 

607

Как осужденные, потерянные души Припоминают мир среди холодной тьмы, Блаженней с каждым днем и с каждым часом глуше Наш чудный Петербург припоминаем мы. Быть может, города другие и прекрасны… Но что они для нас! Нам не забыть, увы, Как были счастливы, как были мы несчастны В туманном городе на берегу Невы.

Май 1924

 

608

Если все, для чего мы росли И скучали, и плакали оба, Будет кончено горстью земли О поверхность соснового гроба, Если новая жизнь, о душа, Открывается в черной могиле, Как должна быть она хороша, Чтобы мы о земной позабыли.

<1924>

 

609

Все тот же мир. Но скука входит В пустое сердце, как игла, Не потому, что жизнь проходит, А потому, что жизнь прошла. И хочется сказать — мир чуждый, Исчезни с глаз моих скорей — "Не искушай меня без нужды Возвратом нежности твоей!"

<1924>

 

610

Мы только гости на пиру чужом, Мы говорим: былому нет возврата. Вздыхаем, улыбаемся и лжем, "Глядя на луч пурпурного заката". Былое… Та же скука и вино Под тем же заревом банально-красным. Какое счастье в нем погребено? Зачем сердцам рисуется оно Таким торжественным, печальным и прекрасным?

<1925>

 

611

Еще мы говорим о славе, о искусстве И ждем то лета, то зимы. Сердцебиению бессмысленных предчувствий Еще готовы верить мы. Так, кончить с жизнию расчеты собираясь, Игрок, лишившийся всего, Последний золотой бросает, притворяясь, Что горы денег у него.

<1925>

 

612

Забудут и отчаянье и нежность, Забудут и блаженство и измену, — Все скроет равнодушная небрежность Других людей, пришедших нам на смену. Жасмин в цвету. Забытая могила… Сухой венок на ветре будет биться, И небеса сиять: все это было, И это никогда не повторится!

<1925>

 

613

Сияет ночь, и парус голубеет, И плещет море, жалобно шурша, И, как в руках любовника, слабеет Возлюбленная грустная душа. Увы, она отлично знает цену Его мольбам и счастью своему. И все-таки — которую измену — Который раз она простит ему За эти звездно-синие шелка, За этот шепот страсти и печали Ложь, за которую во все века Поэты и влюбленные прощали.

<1926>

 

614

Я не хочу быть куклой восковой, Добычей плесени, червей и тленья, Я не хочу могильною травой Из мрака пробиваться сквозь каменья. Над белым кладбищем сирень цветет, Над белым кладбищем заря застыла, И я не вздрогну, если скажут: "Вот Георгия Иванова могила…" И если ты — о нет, я не хочу — Придешь сюда, ты принесешь мне розы, Ты будешь плакать — я не отличу От ветра и дождя слова и слезы.

<1926>

 

615

На старых могилах растут полевые цветы, На нищих могилах стоят, покосившись, кресты, И некому больше здесь горькие слезы ронять, И бедной Жизель надмогильной плиты не поднять. — Мой милый, мой милый, о, как это было давно, Сиял ресторан, и во льду зеленело вино, И волны шумели всю ночь, и всю ночь напролет Влюбленное сердце баюкал веселый фокстрот.

<1926>

 

616

Скажи, мой друг, скажи (Не надо лжи), Скажи мне правду Хоть раз один. — Сказать я не могу, Я все равно солгу — Так приказал мне Мой Господин. Скажи, мой друг, скажи (Не надо лжи), Открой мне правду О Нем хоть раз. — О, если б я открыл, Тебя бы ослепил Блеск синих крыл И черных глаз…

Декабрь 1926

 

617

Серебряный кораблик На красных парусах Качается, качается, Качается в волнах. Ютится у горы Игрушечная гавань Из камешков и раковин, Из дерева и коры. И голубой осколок Бутылочного стекла — Звезда взошла, звезда взошла, Гляди — звезда взошла! Ну что, как тебе нравится? Вот так, повыше, стань: Направо от нас Нормандия, Налево от нас Бретань.

 

618

Угрозы ни к чему. Слезами не помочь. Тревожный день погас, и наступила ночь. Последний слабый луч, торжественно и бледно Сиявший миг назад, — уже исчез бесследно. Ночь — значит, надо спать. Кто знает — в смутном сне, Быть может, жизнь моя опять приснится мне. И, сердце мертвое на миг заставив биться, Наш первый поцелуй блаженно повторится.

<1927?>

 

619

Это только бессмысленный рай, Только песен растерянный лад — Задыхайся, душа, и сгорай, Как закатные розы горят. Задыхайся от нежных утрат И сгорай от блаженных обид — Это только сияющий ад, Золотые сады Гесперид. Это — над ледяною водой, Это — сквозь холодеющий мрак Синей розой, печальной звездой Погибающим светит маяк.

<1930?>

 

620

В погожий день, вдоль сада проходя, Юристик испугался вдруг дождя И говорит: — Хоть нет сейчас дождя, Но может он пойти немного погодя, Давайте же, друзья, я лучше пережду Вот этот дождик в том саду.

Ницца 1930

 

621–626. РАЗРОЗНЕННЫЕ СТРОФЫ

(1930)

 

1

И нет и да. Блестит звезда. Сто тысяч лет — все тот же свет. Блестит звезда. Идут года, Идут века, а счастья нет… В печальном мире тишина, В печальном мире, сквозь эфир, Сквозь вечный лед, летит весна С букетом роз — в печальный мир!

 

2

…Облетают белила, тускнеют румяна, Догорает заря, отступают моря — Опускайся на самое дно океана Бесполезною, черною розой горя! Все равно слишком поздно. Всегда слишком рано. "Догорели огни, облетели цветы" — Опускайся на дно мирового тумана, В непроглядную ночь мировой пустоты.

 

3

Бессонница, которая нас мучит, Бессонница, похожая на сон. Бессмыслица, которая нас учит, Что есть один закон — ее закон. На бледном мареве абракадабры, В мерцаньи фосфорического дна, Больные рыбы раздувают жабры…

 

4

Черные ветки, шум океана, Звезды такие, что больно смотреть, Все это значит — поздно иль рано Надо и нам умереть…

 

5

Райской музыкой, грустной весной, Тишиной ты встаешь надо мной. Твой торжественный шаг узнаю, Вижу черную славу твою, Узнаю твой блаженный полет, Стосаженный, сквозь розы и лед!..

 

6

В совершенной пустоте, В абсолютной черноте — Так же веет ветер свежий, Так же дышат розы те же… Те же, да не те.

 

627

Мир торжественный и томный — Вот и твой последний час. Догорай, пожар огромный, Догорай без нас. Мы уходим в вечность, в млечность Звезд, сиявших зря, Нас уводит в бесконечность Черно-желтая заря. И потерянный, бездомный Не оглянется назад. — Догорай, пожар огромный! И не дрогнет факел темный, Освещая ад.

<1931>

 

628

Гаснет мир. Сияет вечер. Паруса. Шумят леса. Человеческие речи, Ангельские голоса. Человеческое горе, Ангельское торжество… Только звезды. Только море. Только. Больше ничего. Без числа, сияют свечи. Слаще мгла. Колокола. Черным бархатом на плечи Вечность звездная легла. Тише… Это жизнь уходит, Все любя и все губя. Слышишь? Это ночь уводит В вечность звездную тебя.

<1931>

 

629

Я люблю эти снежные горы На краю мировой пустоты. Я люблю эти синие взоры, Где, как свет, отражаешься ты. Но в бессмысленной этой отчизне Я понять ничего не могу. Только призраки молят о жизни; Только розы цветут на снегу, Только линия вьется кривая, Торжествуя над снежно-прямой, И шумит чепуха мировая, Ударяясь в гранит мировой.

<1932?>

 

630

Обледенелые миры Пронизывает боль тупая… Известны правила игры. Живи, от них не отступая: Направо — тьма, налево — свет, Над ними время и пространство Расчисленное постоянство… А дальше? Музыка и бред. Дохнула бездна голубая, Меж «тем» и «этим» — рвется связь, И обреченный, погибая, Летит, орбиту огибая, В метафизическую грязь.

<1932?>

 

631–632. ЯМБЫ

 

I

Как туча, стала Иудея И отвернулась от Христа… Надменно кривятся уста, И души стынут, холодея Нет ясной цели. Пустота. А там — над Римом — сумрак млечный Ни жизнь ни смерть. Ни свет ни тьма. Как музыка или чума Торжественно-бесчеловечный…

 

II

Все до конца переменилось, Все ново для прозревших глаз. Одним поэтам — в сотый раз — Приснится то, что вечно снилось, Но в мире новые законы, И боги жертвы не хотят. Напрасно в пустоту летят Орфея жалобные стоны — Их остановят электроны И снова в душу возвратят

<1933?>

 

633

Час от часу. Год от году. Про Россию, про свободу, Про последнего царя. Как в него прицеливали, — Как его расстреливали. Зря. Все зря. Помолиться? Что ж молиться. Только время длится, длится Да горит заря. Как ребята баловали, Как штыком прикалывали — Зря. Все зря.

<1933?>

 

СТИХОТВОРЕНИЯ 1944–1958 ГОДОВ

 

634

Она летит, весна чужая, Она поет, весна. Она несется, обнажая Глухие корни сна. И ты ее, покойник храбрый, Простишь иль не простишь — Подхвачен солнечною шваброй, В канаву полетишь. И как простить? Она чужая, Она, дитя зимы, Летит, поет, уничтожая Все, что любили мы.

1944–1945. Биарриц

 

635. НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ

Над облаками и веками Бессмертной музыки хвала — Россия русскими руками Себя спасла и мир спасла. Сияет солнце, вьется знамя, И те же вещие слова: "Ребята, не Москва ль за нами?" Нет, много больше, чем Москва!

<1945>

 

636

Я за войну, за интервенцию, Я за царя хоть мертвеца. Российскую интеллигенцию Я презираю до конца. Мир управляется богами, Не вшивым пролетариатом… Сверкнет над русскими снегами Богами расщепленный атом.

 

637

Видишь мост. За этим мостом Есть тропинка в лесу густом. Если хочешь — иди по ней Много тысяч ночей и дней. Будешь есть чернику и мох, Будут ноги твои в крови — Но зато твой последний вздох Долетит до твоей любви. Видишь дом. Это дом такой, Где устали ждать покой, Тихий дом из синего льда, Где цветут левкои всегда. …Поглядишь с балкона на юг, Мост увидишь и дальний лес, И не вспомнишь даже, мой друг, Что твой свет навсегда исчез.

1946

 

638

Ты протягиваешь руку — Вот она, твоя рука. За свиданье, за разлуку, За мгновенье, за века. Нас никто не пожалеет, А себя жалеть смешно. Звезды гаснут, день белеет Сквозь закрытое окно. Распахни его пошире Или шторы опусти: За свиданье в этом мире Или вечное прости.

<1940-е>

 

639

Уплывает в море рыбачий челнок, Разбивается пена у ног, Зеленая ветка в закатном огне Кивнула доверчиво мне. И птица запела о чем-то своем, — О чем и мы, под сурдинку, поем, — Когда грустить устаем: О том, что счастье длится века И только жизнь коротка. И мы напрасно тоскуем о том, О чем забудем потом.

 

640

Собиратели марок, эстеты, Рыболовы с Великой реки, Чемпионы вечерней газеты, Футболисты, биржевики; Все, кто ходят в кино и театры, Все, кто ездят в метро и в такси; Хочешь, чучело, нос Клеопатры? Хочешь быть Муссолини? — Проси! И просили, и получали, Только мы почему-то с тобой Не словчили, не перекричали В утомительной схватке с судьбой.

1948

 

641

Все еще дышу, люблю, Многое еще стерплю. Но о том, зачем пишу, Ямбами не напишу. Но того, кого люблю, Музыкой не оскорблю.

<1948?>

 

642

Вот дуры едут в первом классе, Не думая о смертном часе. Когда настанет смертный час, На что вам будет первый класс?

<1948?>

 

643

Скользит машина возле сада, И мы въезжаем на курорт: Так вот она, граница ада, — На перекрестке встречный чорт. С давно забытым благородством Он пожимает руку мне, Гордясь усами и уродством, И вообще семейным сходством С тем, что царит в моей стране.

Август 1948

 

644

Россия тридцать лет живет в тюрьме, На Соловках или на Колыме. И лишь на Колыме и Соловках Россия та, что будет жить в веках. Все остальное — планетарный ад, Проклятый Кремль, злощастный Сталинград — Заслуживает только одного, Огня, испепелящего его.

1949

 

645

Несколько поэтов. Достоевский. Несколько царей. Орел двуглавый. И — державная дорога — Невский… Что нам делать с этой бывшей Славой? Бывшей, павшей, обманувшей, сгнившей… …Широка на Соловки дорога, Где народ, свободе изменивший, Ищет, в муках, Родину и Бога.

1949

 

646

Я в Вашем доме — гость случайный, Встречались мы не много раз. Но связывает нежной тайной Поэзия обоих нас. Вы и в своем вечернем свете — О, это так понятно мне! — Общаясь с Пушкиным и Гете, Остались верною весне. И в этом мире зла и скуки, Где нас обоих грусть томит, Вам с нежностью целует руки Ваш преданный… "Антисемит".

1 ноября 1949

 

647

Вот, дорогая, прочтите глазами газели, Теми глазами, что весь Петербург чаровали В лунном сиянье последнего акта Жизели, Или в накуренном, тесном, волшебном "Привале". Имя Карсавиной… В этом сияющем звуке Прежнее русское счастье по-новому снится. Я говорю Вам, целуя прекрасные руки: — Мир изменился, но Вы не могли измениться.

Май 1950 г.

 

648

Человек природно-мелкий, Разносолов не ища, Я довольствуюсь тарелкой Разогретого борща. Но, когда тарелку супа Подаешь мне, Тася, ты, Для меня (пусть это глупо!) В нем капуста — как цветы. От того ли? От сего ли? Добровольно? Поневоле? Я в Твой борщ всегда влюблен. И — когда он не досолен, И — когда пересолен.

1950

 

649

— В этом мире любила ли что-нибудь ты?.. — Ты, должно быть, смеешься! Конечно, любила. — Что? — Постой. Дай подумать! Духи и цветы, И еще зеркала… Остальное забыла.

1950

 

650

Плавают в море различные рыбы, То в одиночку, то целой гурьбой. Если тех рыбок поймать мы могли бы, Были б мы сыты с тобой. Вялили, жарили, впрок бы солили, Теплые шубки на рыбьем меху К зимнему холоду сшили…

<1950?>

 

651

Я не знал никогда ни любви, ни участья. Объясни — что такое хваленое счастье, О котором поэты толкуют века? Постараюсь, хотя это здорово трудно: Как слепому расскажешь о цвете цветка, Что в нем ало, что розово, что изумрудно? Счастье — это глухая, ночная река, По которой плывем мы, пока не утонем, На обманчивый свет огонька, светляка… Или вот: у всего на земле есть синоним, Патентованный ключ для любого замка — Ледяное, волшебное слово: Тоска.

<1950>

 

652

С пышно развевающимся флагом, Точно броненосец по волнам, Точно робот, отвлеченным шагом, Музыка пошла навстречу нам. Неохотно, не спеша, не сразу, Прозревая, но еще слепа, — Повинуется ее приказу Чинно разодетая толпа. Все спокойно. Декольте и фраки Сдержанно, как на большом балу, Слушают в прозрачном полумраке Смерти и бессмертию хвалу. Только в ложе молодая дама Вздрогнула — и что-то поняла. Поздно… Мертвые не имут срама И не знают ни добра, ни зла! Поздно… Слейся с мировою болью. Страшно жить, страшнее умереть… Холодно. И шубкою собольей Зябнущего сердца не согреть.

<1950>

 

653

На один восхитительный миг, Словно отблеск заката-рассвета, Словно чайки серебряный крик, Мне однажды почудилось это. Просияли — как счастье во сне — Невозможная встреча-прощанье — То, что было обещано мне, То, в чем Бог не сдержал обещанья.

<1952>

 

654–655. СТАНСЫ

 

I

 

1

Судьба одних была страшна, Судьба других была блестяща, И осеняла всех одна России сказочная чаша.

 

2

Но Император сходит с трона, Прощая все, со всем простясь, И меркнет Русская корона В февральскую скатившись грязь.

 

3

…Двухсотмиллионная Россия, — "Рай пролетарского труда", Благоухает борода У патриарха Алексия.

 

4

Погоны светятся, как встарь На каждом красном командире, И на кремлевском троне "царь" В коммунистическом мундире.

 

5

…Протест сегодня бесполезный, — Победы завтрашней залог! Стучите в занавес железный, Кричите: "Да воскреснет Бог!"

 

II

 

1

…И вот лежит на пышном пьедестале Меж красных звезд, в сияющем гробу, "Великий из великих" — Оська Сталин, Всех цезарей превозойдя судьбу.

 

2

И перед ним в почетном карауле, Стоят народа меньшие "отцы", Те, что страну в бараний рог согнули, — Еще вожди, но тоже мертвецы.

 

3

Какие отвратительные рожи, Кривые рты, нескладные тела: Вот Молотов. Вот Берия, похожий На вурдалака, ждущего кола…

 

4

В безмолвии у Сталинского праха Они дрожат. Они дрожат от страха, Угрюмо морща некрещеный лоб, — И перед ними высится, как плаха, Проклятого «вождя», — проклятый гроб.

Р. S. Первое стихотворение написано незадолго до смерти Сталина, второе вскоре после его смерти.

Г. И.

 

656

Ну да — немного человечности, Клочок неснившегося сна. А рассуждения о вечности… Да и кому она нужна! Ну да — сиянье безнадежности, И жизнь страшна и мир жесток. А все-таки — немножко нежности, Цветка, хоть чахлый, лепесток… Но продолжаются мучения И звезды катятся во тьму. И поздние нравоучения, Как все на свете — ни к чему.

<1954>

 

657

Это было утром рано Или было поздно вечером (Может быть, и вовсе не было). Фиолетовое небо И, за просиявшим глетчером, Черный рокот океана. …Без прицела и без промаха, А потом домой шажком… И оглохшая черемуха Не простит на дне морском!

<1954>

 

658

Как тридцать лет тому назад, Как тридцать пять, возможно, сорок, Я заглянул в твой сонный сад, Царица апельсинных корок, Царица лунной шелухи, Сердец, которые не бьются, Где только мучатся стихи И никогда не создаются. И все не разрешен вопрос, Один из вечных и напрасных: Что слаще — запах красных роз Иль шорох туфелек атласных?

<1954>

 

659

Умер булочник сосед. На поминках выпил дед. Пил старик молодцевато, — Хлоп да хлоп — и ничего. Ночью было туговато, Утром стало не того, — Надобно опохмелиться. Начал дедушка молиться: "Аллилуйа, аль-люли, Боже, водочки пошли!" Дождик льет, собака лает, Водки Бог не посылает. "Аллилуйа! Как же так — Нешто жаль Ему пятак?" Пятаков у Бога много, Но просить-то надо Бога Раз и два, и двадцать пять, И еще <раз>, и опять Помолиться, попоститься, Оказать Ему почет, Перед тем как угоститься На Его небесный счет.

<1954>

 

660

История. Время. Пространство. Людские слова и дела. Полвека войны. Христианства Двухтысячелетняя мгла. Пора бы и угомониться… Но думает каждый: постой, А, может быть, мне и приснится Бессмертия сон золотой!

1954

 

661

Слава, императорские троны, — Все, о них грустящие тайком, Задаетесь вы на макароны, Говоря вульгарным языком. Что мечтать-то: отшумели годы, Все исчезло, сгнили мертвецы. Но, пожалуй, рыцари свободы, Те еще отчаянней глупцы: Мнится им — из пустоты вселенской, Заново, и сладко на душе, Выгарцует этакий Керенский На кобыле из папье-маше. Чтобы снова головы бараньи Ожидали бы наверняка В новом Учредительном Собранье Плети нового Железняка.

<1954?>

 

662. ПЕЙЗАЖ

Перекисью водорода Обесцвечена природа. Догорают хризантемы (Отголосок старой темы). Отголосок песни старой — Под луной Пьеро с гитарой… Всюду дрема. Всюду убыль. Справа Сомов. Слева Врубель. И, по самой серединке, Кит, дошедший до сардинки. Отощавший, обнищавший, Сколько в прошлом обещавший! В — до чего далеком — прошлом, То ли звездном, то ли пошлом.

1955

 

663

Истории зловещий трюм, Где наши поколенья маются, Откуда наш шурум-бурум К вершинам жизни поднимается, И там на девственном снегу Ложится черным слоем копоти… "Довольно! Больше не могу!" — Поставьте к стенке и ухлопайте!

<1955>

 

664

Мимозы солнечные ветки Грустят в неоновом чаду, Хрустят карминные креветки, Вино туманится во льду. Все это было, было, было… Все это будет, будет, бу… Как знать? Судьба нас невзлюбила? Иль мы обставили судьбу? И без лакейского почету Смываемся из мира бед, Так и не заплатив по счету За недоеденный обед.

<1955>

 

665

Жизнь продолжается рассудку вопреки. На южном солнышке болтают старики: — Московские балы… Симбирская погода… Великая война… Керенская свобода… И — скоро сорок лет у Франции в гостях. Жужжанье в черепах и холодок в костях. — Масонский заговор… Особенно евреи… Печатались? А где? В каком Гиперборее? …На мутном солнышке покой и благодать, Они надеются, уже недолго ждать — Воскреснет твердый знак, вернутся ять с фитою И засияет жизнь эпохой золотою.

<1955>

 

666

Паспорт мой сгорел когда-то В буреломе русских бед. Он теперь дымок заката, Шорох леса, лунный свет. Он давно в помойной яме Мирового горя сгнил, И теперь скользит с ручьями В полноводный, вечный Нил. Для непомнящих Иванов, Не имеющих родства, Все равно, какой Иванов, Безразлично — трын-трава. …………………………………. Красный флаг или трехцветный? Божья воля или рок? Не ответит безответный Предрассветный ветерок.

<1955?>

 

667

Не верю раю, верю аду, Счет потеряв своим заботам. Но вот — читаю Илиаду, Как ходят в баню по субботам. И, точно гимны на рояли, Гекзаметры перебираю: Раз так писали — не гуляли, — Не верю аду, верю раю.

<1955?>

 

668

Сквозь рычанье океаново И мимозы аромат К Вам летит Жорж Иванова Нежный шопот, а не мат. Книжки он сейчас отправил — и Ждет, чтоб Гуль его прославил — и Произвел его в чины Мировой величины. (За всеобщею бездарностью.) С глубочайшей благодарностью За сапожки и штаны.

Hy res, 24 мая 1955 г.

 

669

Дождя осенняя туманность, Природы женское тепло. А я живу — такая странность — Живу и даже верю в зло. Все это было, было, было, Все это было, будет, бу… Плетется рыжая кобыла, Везет дрова, везет судьбу.

<1955?>

 

670

Никому я не враг и не друг. Не люблю расцветающих роз. Не люблю ни восторгов, ни мук, Не люблю ни улыбок, ни слез. А люблю только то, что цвело, Отцвело и быльем поросло, И томится теперь где-то там По его обманувшим мечтам.

<1955–1956>

 

671

Памяти провалы и пустоты. Я живу… Но как же так? Постой… …Чайка ловко ловит нечистоты Из волны лазурно-золотой. — Проглотив какую-нибудь пакость, Весело взлетает в синеву… Малоутешительно — однако Никаких сомнений — я живу!

<1955–1956>

 

672

Построили и разорили Трою, Построили и разорят Париж. Что нужно человеку — не герою — На склоне?.. Элегическая тишь. Так почему все с большим напряженьем Я жизнь люблю — чужую и свою, — Взволнован ею, как солдат сраженьем, Которое окончится вничью.

<1955–1956>

 

673

Кавалергардский или Конный полк — Литавры, трубы, боевая слава, Простреленных штандартов дряхлый шелк, Ура… Урра!.. Равнение направо!.. И Государь, в сияньи, на коне… Кругом ни шороха, ни дуновенья… …Так издали рисуются — не мне! — Империи последние мгновенья.

1956

 

674

Повторяются дождик и снег, Повторяются нежность и грусть, То, что знает любой человек, Что известно ему наизусть. И, сквозь призраки русских берез, Левитановски ясный покой Повторяет все тот же вопрос: "Как дошел ты до жизни такой?"

1956

 

675

И сорок лет спустя мы спорим, Кто виноват и почему. Так, в страшный час над Черным морем Россия рухнула во тьму. Гостинодворцы, царедворцы Во всю спасались рысь и прыть; Безмолвствовали чудотворцы, Не в силах чуда совершить. И начался героев — нищих Голгофский путь и торжество, Непримиримость все простивших, Не позабывших ничего.

 

676

Стонет океан арктический, Зреют кисти винограда… И презренный ум практический В мире — высшая услада. И плывет недоумение Вечно к Западу, к Востоку: — Ну, раздай свое имение. — Ну, подставь вторую щеку.

 

677

Прозрачная, ущербная луна Сияет неизбежностью разлуки. Взлетает к небу музыки волна, Тоской звенящей рассыпая звуки. — Прощай… И скрипка падает из рук. Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает. Жизнь размыкает на мгновенье круг И наново, навеки замыкает. И снова музыка летит, звеня. Но нет! Не так, как прежде, — без меня.

 

678

Все на свете очень сложно И всего сложнее мы, Недоступно, невозможно, Кроме музыки и тьмы, Снов, изгнанья и сумы. Все на свете очень просто, Да и мы совсем просты — Как могильные кресты, Как ослиные хвосты — Досчитай, не сбившись, до ста В звонком мире суеты. И тогда, что пожелаешь, Все твое — и то, и то! Только нет, не досчитаешь, Как не досчитал никто — Девяносто девять, сто.

 

679

Упал крестоносец средь копий и дыма, Упал, не увидев Иерусалима. У сердца прижата стальная перчатка, И на ухо шепчет ему лихорадка: — Зароют, зароют в глубокую яму, Забудешь, забудешь Прекрасную Даму, Глаза голубые, жемчужные плечи… И львиное сердце дрожит, как овечье. А шепот слышнее: — Ответь на вопросец: Не ты ли о славе мечтал, крестоносец, О подвиге бранном, о битве кровавой? Так вот, умирай же, увенчанный славой!

 

ЭКСПРОМТЫ, ФРАГМЕНТЫ

 

680

По крыше дождя дробь, В саду болота топь. Ну, прямо копия Картины Клевера — Бездарная утопия Осеннего севера…

<Начало 1940-х>

 

681

Творю из пустоты ненужные шедевры И слушают меня оболтусы и стервы.

 

682

…Кругом безденежье, счета от прачки, Хула полуврагов, полудрузей подачки. Зато всю жизнь стучася лбом о стену, Узнал я цену вам… себе я знаю цену!

 

683

Шагайте смело, в добрый час, Хорошенькие ножки! Шагать придется вам не раз По этой вот дорожке.

<1947>

 

«ВАРИАНТЫ». 1958 г

 

684

Теперь я знаю — все воображенье, Моя Шотландия, моя тоска. Соленых волн свободное движенье, Рога охоты, песня рыбака. Осенний ветер беспокойно трубит, И в берег бьет холодная вода. Изгнанник ваш, он никого не любит, Он не вернется больше никогда. И покидая дикий и печальный, Его тоскою сотворенный мир, Не обернется он на звон прощальный Несуществующих шотландских лир.

 

685

От сумрачного вдохновенья Устало выйти на простор, Увидеть море в отдаленьи, Деревья и вершины гор. Солоноватый ветер дышит, Зеленоватый серп встает, Насторожившись, ухо слышит Согласный хор земли и вод. Сейчас по голубой пустыне, Поэт, для одного тебя, Промчится отрок на дельфине, В рожок серебряный трубя. И тихо выступив из тени, Блестя крылами при луне, Передо мной, склонив колени, Протянет лиру ангел мне.

 

686

О расставаньи на мосту, О ней, о черноглазой Ане, Вздохнул. А за окном в цвету, Такие русские герани. И русских ласточек полет. Какая ясная погода! Как быстро осень настает Уже семнадцатого года… …Как быстро настает зима Уж пятьдесят седьмого года. Вздохнул. Но вздох иного рода Изгнание. Тюрьма — сума. — Не выдержу! Сойду с ума!..

 

687

Синеватое облако (Холодок у виска) Синеватое облако И еще облака… И старинная яблоня Зацветает опять Простодушная яблоня… (Может быть подождать?) Все — до странности — русское (Подожди до семи!) Это облако узкое (Улыбнись — и нажми!) И по русскому синяя (С первым боем часов) Безнадежная линия Бесконечных лесов.

 

688

Теплый ветер веет с юга, Умирает человек. Это вьюга, это вьюга, Это вьюга крутит снег. "Пожалейте! Сколько горя, Так ужасно умирать". Теплый ветер веет с моря Да и слов не разобрать. — Тот блажен, кто умирает, Тот блажен, кто обречен, В миг, когда он все теряет Все приобретает он. "Пожалейте! Сколько горя". И уже не стало сил. Теплый ветер веет с моря, С белых камней и могил, Заметает на просторе Все, что в жизни ты любил.

 

689

Проклятие шепотом шлет палачам Бессильная злоба. Сиянье. В двенадцать часов по ночам Из гроба… В парижском окне леденеет луна, Шампанское взоры туманит… И музыка. Только она Одна не обманет. Гитарные вздохи ночных голосов — О, все это было, когда-то — Над синими далями русских лесов В торжественной грусти заката, "Из плена два русских солдата"… Сиянье. Сиянье. Двенадцать часов. Расплата.

 

690

В шуме ветра, в женском плаче, В океанском пенном пенье — "А могло бы быть иначе" Слышится как сожаленье. Тень надежды безнадежной, Всю тоску, все неудачи Одевает в саван нежный. — "А могло бы быть иначе". Заметает сумрак снежный Все пути, все расстоянья. Тень надежды безнадежной Превращается в сиянье. Все сгоревшие поленья, Все решенные задачи, Все грехи, все преступленья… — "А могло бы быть иначе"

 

691

А что такое вдохновенье? Так, будто вскользь, едва, слегка Сияющее дуновенье Божественного ветерка. На мимолетную минутку Дохнул, повеял, озарил — И Тютчев пишет, словно в шутку: "Оратор римский говорил".

Братская могила (фр.)

"Поднимет лошадь ногу одну" (И. Одоевцева).