Что-то сбудется, что-то не сбудется. Перемелется все, позабудется… Но останется эта вот, рыжая, У заборной калитки трава. …Если плещется где-то Нева, Если к ней долетают слова — Это вам говорю из Парижа я То, что сам понимаю едва.

Все неизменно, и все изменилось В утреннем холоде странной свободы. Долгие годы мне многое снилось, Вот я проснулся — и где эти годы! Вот я иду по осеннему полю, Все, как всегда, и другое, чем прежде: Точно меня отпустили на волю И отказали в последней надежде.

Друг друга отражают зеркала, Взаимно искажая отраженья. Я верю не в непобедимость зла, А только в неизбежность пораженья. Не в музыку, что жизнь мою сожгла, А в пепел, что остался от сожженья.

Маятника мерное качанье, Полночь, одиночество, молчанье. Старые счета перебираю. Умереть? Да вот не умираю. Тихо перелистываю «Розы» — "Кабы на цветы да не морозы"!

Где прошлогодний снег, скажите мне?. Нетаявший, почти альпийский снег, Невинной жертвой отданный весне, Апрелем обращенный в плеск и бег, В дыханье одуванчиков и роз, Взволнованного мира светлый вал, В поэзию… В бессмысленный вопрос, Что ей Виллон когда-то задавал.

Воскресают мертвецы Наши деды и отцы, Пращуры и предки. Рвутся к жизни, как птенцы Из постылой клетки. Вымирают города, Мужики и господа, Старички и детки. И глядит на мир звезда Сквозь сухие ветки.

Мертвый проснется в могиле, Черная давит доска. Что это? Что это? — Или И воскресенье тоска? И воскресенье унынье! Скучное дело — домой… Тянет Волынью, полынью, Тянет сумой и тюрьмой. И над соломой избенок, Сквозь косогоры и лес, Жалобно плачет ребенок, Тот, что сегодня воскрес.

Он спал, и Офелия снилась ему В болотных огнях, в подвенечном дыму. Она музыкальной спиралью плыла, Как сон, отражали ее зеркала. Как нимб, окружали ее светляки, Как лес, вырастали за ней васильки… …Как просто страдать. Можно душу отдать И все-таки сна не уметь передать. И зная, что гибель стоит за плечом, Грустить ни о ком, мечтать ни о чем…

День превратился в свое отраженье, В изнеможенье, головокруженье. В звезды и музыку день превратился. Может быть, мир навсегда прекратился? Что-то похожее было со мною, Тоже у озера, тоже весною, В синих и розовых сумерках тоже… …Странно, что был я когда-то моложе.

Рассказать обо всех мировых дураках, Что судьбу человечества держат в руках? Рассказать обо всех мертвецах-подлецах, Что уходят в историю в светлых венцах? Для чего? Тишина под парижским мостом. И какое мне дело, что будет потом.

А люди? Ну на что мне люди? Идет мужик, ведет быка. Сидит торговка: ноги, груди, Платочек, круглые бока. Природа? Вот она, природа — То дождь и холод, то жара. Тоска в любое время года, Как дребезжанье комара. Конечно, есть и развлеченья: Страх бедности, любви мученья, Искусства сладкий леденец, Самоубийство, наконец.

Образ полусотворенный, Шопот недоговоренный, Полужизнь, полуусталость — Это все, что мне осталось. Принимаю, как награду, Тень, скользящую по саду, Переход апреля к маю, Как подарок, принимаю. "Тот блажен, кто забывает" — Мудрость хоть и небольшая!.. …И забвенье наплывает, Биться сердцу не мешая.

В награду за мои грехи, Позор и торжество, Вдруг появляются стихи — Вот так… Из ничего. Все кое-как и как-нибудь, Волшебно на авось: Как розы падают на грудь… — И ты мне розу брось! Нет, лучше брось за облака — Там рифма заблестит, Коснется тленного цветка И в вечный превратит.

Холодно. В сумерках этой страны Гибнут друзья, торжествуют враги. Снятся мне в небе пустом Белые звезды над черным крестом. И не слышны голоса и шаги, Или почти не слышны. Синие сумерки этой страны… Всюду, куда ни посмотришь, — снега. Жизнь положив на весы, Вижу, что жизнь мне не так дорога. И не страшны мне ночные часы, Или почти не страшны…

Тихим вечером в тихом саду Облака отражались в пруду. Ангел нес в бесконечность звезду И ее уронил над прудом… И стоит заколоченный дом, И молчит заболоченный пруд, Скоро в нем и лягушки умрут. И лежишь на болотистом дне Ты, сиявшая мне в вышине.

Каждой ночью грозы Не дают мне спать. Отцветают розы И цветут опять. Точно в мир спустилась Вечная весна, Точно распустилась Розами война. Тишины всемирной Голубая тьма. Никогда так мирны Не были дома И такою древней Не была земля… …Тишина деревни, Тополя, поля. Вслушиваясь в слабый, Нежный шум ветвей, Поджидают бабы Мертвых сыновей: В старости опора Каждому нужна, А теперь уж скоро Кончится война!

Был замысел странно-порочен, И все-таки жизнь подняла В тумане — туманные очи И два лебединых крыла. И все-таки тени качнулись, Пока догорала свеча. И все-таки струны рванулись, Бессмысленным счастьем звуча…

Потеряв даже в прошлое веру, Став ни это, мой друг, и ни то, — Уплываем теперь на Цитеру В синеватом сияньи Ватто… Грусть любуется лунным пейзажем, Смерть, как парус, шумит за кормой… …Никому ни о чем не расскажем, Никогда не вернемся домой.

Отражая волны голубого света, В направленьи Ниццы пробежал трамвай. Задавай вопросы. Не проси ответа. Лучше и вопросов, друг, не задавай. Улыбайся морю. Наслаждайся югом. Помни, что в России — ночь и холода, Помни, что тебя я называю другом, Зная, что не встречу нигде и никогда…

Ничего не вернуть. И зачем возвращать? Разучились любить, разучились прощать, Забывать никогда не научимся… Спит спокойно и сладко чужая страна. Море ровно шумит. Наступает весна В этом мире, в котором мы мучимся.

На грани таянья и льда Зеленоватая звезда. На грани музыки и сна Полу-зима, полу-весна, К невесте тянется жених, И звезды падают на них, Летят сквозь снежную фату В сияющую пустоту. Ты — это я. Я — это ты. Слова нежны. Сердца пусты. Я — это ты. Ты — это я На хрупком льду небытия.

Отвратительнейший шум на свете — Грохот авиона на рассвете… И зачем тебя, наш дом, разбили? Ты был маленький, волшебный дом, Как ребенка, мы тебя любили, Строили тебя с таким трудом.

Как туман на рассвете — чужая душа. И прохожий в нее заглянул не спеша, Улыбнулся и дальше пошел… Было утро какого-то летнего дня. Солнце встало, шиповник расцвел Для людей, для тебя, для меня… Можно вспомнить о Боге и Бога забыть, Можно душу свою навсегда погубить Или душу навеки спасти — Оттого, что шиповнику время цвести И цветущая ветка качнулась в саду, Где сейчас я с тобою иду.

Поговори со мной о пустяках, О вечности поговори со мной. Пусть, как ребенок, на твоих руках Лежат цветы, рожденные весной. Так беззаботна ты и так грустна. Как музыка, ты можешь все простить. Ты так же беззаботна, как весна, И, как весна, не можешь не грустить.

Лунатик в пустоту глядит, Сиянье им руководит, Чернеет гибель снизу. И далее угадать нельзя, Куда он движется, скользя, По лунному карнизу. Расстреливают палачи Невинных в мировой ночи Не обращай вниманья! Гляди в холодное ничто, В сияньи постигая то, Что выше пониманья.

Летний вечер прозрачный и грузный. Встала радуга коркой арбузной. Вьется птица — крылатый булыжник… Так на небо глядел передвижник, Оптимист и искусства подвижник. Он был прав. Мы с тобою не правы. Берегись декадентской отравы: "Райских звезд", искаженного света, Упоенья сомнительной славы, Неизбежной расплаты за это.

Шаг направо. Два налево. И опять стена. Смотрит сквозь окошко хлева Белая луна. Шаг налево. Два направо. На соломе — кровь… Где они, надменность, слава, Молодость, любовь?.. Все слила пустого хлева Грязная стена. Улыбнитесь, королева, Вечность — вот она! Впереди палач и плаха, Вечность вся, в упор! Улыбнитесь. И с размаха — Упадет топор.

Теперь тебя не уничтожат, Как тот безумный вождь мечтал. Судьба поможет, Бог поможет, Но — русский человек устал… Устал страдать, устал гордиться, Валя куда-то напролом. Пора забвеньем насладиться. А, может быть — пора на слом… …И ничему не возродиться Ни под серпом, ни под орлом!

Стоило ли этого счастье безрассудное? Все-таки возможное? О, конечно, да. Птицей улетевшее в небо изумрудное, Где переливается вечерняя звезда. Будьте легкомысленней! Будьте легковернее! Если вам не спится — выдумывайте сны. Будьте, если можете, как звезда вечерняя, Так же упоительны, так же холодны.

Ветер тише, дождик глуше, И на все один ответ: Корабли увидят сушу, Мертвые увидят свет. Ежедневной жизни муку Я и так едва терплю. За ритмическую скуку, Дождик, я тебя люблю. Барабанит, барабанит, Барабанит, — ну и пусть. А когда совсем устанет, И моя устанет грусть. В самом деле — что я трушу: Хуже страха вещи нет. Ну и потеряю душу, Ну и не увижу свет.

По дому бродит полуночник — То улыбнется, то вздохнет, То ослабевший позвоночник — Над письменным столом согнет. Черкнет и бросит. Выпьет чаю, Загрезит чем-то наяву. … Нельзя сказать, что я скучаю. Нельзя сказать, что я живу. Не обижаясь, не жалея, Не вспоминая, не грустя… Так труп в песке лежит, не тлея, И так рожденья ждет дитя.

С бесчеловечною судьбой Какой же спор? Какой же бой? Все это наважденье. …Но этот вечер голубой Еще мое владенье. И небо. Красно меж ветвей, А по краям жемчужно… Свистит в сирени соловей, Ползет по травке муравей — Кому-то это нужно. Пожалуй, нужно даже то, Что я вдыхаю воздух, Что старое мое пальто Закатом слева залито, А справа тонет в звездах.

Если бы жить… Только бы жить… Хоть на литейном заводе служить. Хоть углекопом с тяжелой киркой, Хоть бурлаком над Великой Рекой. "Ухнем, дубинушка…" Все это сны. Руки твои ни на что не нужны. Этим плечам ничего не поднять. Нечего, значит, на Бога пенять. Трубочка есть. Водочка есть. Всем в кабаке одинакова честь!

В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах, И веерах, и страусовых перьях!.. В сухих цветах, в бессмысленных словах, И в грешных снах, и в детских суеверьях — Так женщина смеется на балу, Так беззаконная звезда летит во мглу…

Восточные поэты пели Хвалу цветам и именам, Догадываясь еле-еле О том, что недоступно нам. Но эта смутная догадка Полу-мечта, полу-хвала. Вся разукрашенная сладко, Тем ядовитее была. Сияла ночь Омар-Хаяму, Свистел персидский соловей, И розы заплетали яму, Могильных полную червей. Быть может, высшая надменность: То развлекаться, то скучать. Сквозь пальцы видеть современность, О самом главном — промолчать.

Остановиться на мгновенье, Взглянуть на Сену и дома, Испытывая вдохновенье, Почти сводящее с ума. Оно никак не воплотится, Но через годы и века Такой же луч зазолотится Сквозь гаснущие облака, Сливая счастье и страданье В неясной прелести земной… И это будет оправданье Всего, погубленного мной.

У входа в бойни, сквозь стальной туман, Поскрипывая, полз подъемный кран, И ледяная чешуя канала Венецию слегка напоминала… А небо было в розах и в огне Таких, что сердце начинало биться… Как будто все обещанное мне Сейчас, немедленно, осуществится.

То, о чем искусство лжет, Ничего не открывая, То, что сердце бережет — Вечный свет, вода живая… Остальное пустяки. Вьются у зажженной свечки Комары и мотыльки, Суетятся человечки, Умники и дураки.

В конце концов судьба любая Могла бы быть моей судьбой. От безразличья погибая, Гляжу на вечер голубой: Домишки покосились вправо Под нежным натиском веков, А дальше тишина и слава Весны, заката, облаков.