1

Павлов с жадностью набросился на свежие газеты.

Центральный Комитет партии снова рассматривает положение дел в сельском хозяйстве. Их область критиковали в докладе и в нескольких выступлениях. Даже главный козырь — выполнение плана хлебосдачи, на который так рассчитывал Смирнов, теперь оказался битым. Было сказано, что в погоне за рапортом оставили без семян многие районы.

Оторвавшись от газеты, думает: «Пожалуй, больше всех виноват я. На моих глазах вершились «победные» рапорты».

Откинувшись на спинку стула, Павлов прикрыл глаза. В памяти помчалось время его работы в обкоме. Лучше всего запомнились первые дни… Впрочем, что ж тут удивительного? Первые шаги! Как горячо принялся он за дело! И думается, начало было очень правильное. Но тогда где же он споткнулся? И Павлов начинает восстанавливать по памяти свои «первые шаги»…

…Все непривычно для Павлова в этом просторном кабинете. Не сразу угадывает, какой из телефонов звонит. Первым пришел к нему завсельхозотделом Королев — тучный, с очень бледным лицом человек. Он сменил снятого с работы Кролевца, а до этого работал его заместителем.

Зайдя в кабинет, поздоровался, грузно опустился в кожаное кресло, провел ладонью по бритой голове, заговорил приглушенно:

— С планами, Андрей Михайлович, много возни.

По телефонным звонкам Павлов знал это. В районах шло уточнение ранее разработанных планов. Ориентир дан внеочередным партийным съездом.

— Давайте вместе разбираться.

— У меня сидит секретарь Лабинского райкома Шапошников. Приглашу его к вам, Андрей Михайлович.

Павлов близко не знаком с Шапошниковым, но знает, что он первый год секретарем райкома, а до этого был директором крупного совхоза, по образованию агроном. Несгибаемый хвалил Шапошникова. А Несгибаемый зря хвалить не будет.

Шапошников молодцевато, по-военному подошел к столу.

Пожимая протянутую руку, Павлов всматривался в лицо Шапошникова. Совсем еще молодой человек, лет тридцать с небольшим. Присев на краешек кресла, сразу приступил к делу.

— Наш район, Андрей Михайлович, в основном со старопахотными землями. Целины распахано тысяч около двадцати, а сеем сто сорок. Урожаями за последние пять лет не можем похвастаться. Вот у меня тут… — Он раскрыл кожаную папку, достал лист бумаги, протянул Павлову. — Видите, какая нехорошая кривая с урожаями. Ни один год больше десяти центнеров не получали. Дело красит только Лабинский совхоз. Там Никаноров, вы его знаете? У него меньше пятнадцати редко бывает. А по плану району надо иметь четырнадцать.

— Можно иметь четырнадцать — Никаноров путь показал.

— Правильно! — словно обрадовался Шапошников. — Мы так и намечаем. Вот посмотрите, какая картина получается. — Он протянул Павлову еще один лист.

Павлов внимательно просмотрел расчеты. Они очень похожи на планы Дронкинского района, словно бы одной рукой делались.

— Расчеты, на мой взгляд, доказательные.

— Спасибо, Андрей Михайлович! — поднялся с кресла Шапошников.

И получилось так, что Павлов согласился с обоснованными расчетами и других районов. Поправлять пришлось лишь три плана. В то же время его беспокоило вот что. Руководители многих районов не высказали возражений по посевным площадям. «Или так точно научились планировать, или… не придают значения этим планам?» Павлову хотелось выехать в один из таких районов, чтобы на месте ознакомиться. Но готовилось совещание животноводов, а Павлов — докладчик.

Накануне совещания Смирнов собрал руководителей районов.

— По мясу обязательства на этот год плохо продумали, — начал он. — Читали в сегодняшних газетах? Некоторые области по два-три плана берут! А у нас два плана даже лучшие районы боятся взять. Надо пересматривать…

Павлов удивлен.

Вчера разбирались с обязательствами и как ни прикидывали, но больше ста двадцати тысяч тонн мяса не сдать. Это на двадцать тысяч больше плана.

Смирнов торопил:

— Тебе, Несгибаемый, можно на большее замахнуться! На целине животноводство должно сильно расти.

Павлов с интересом наблюдал за своим преемником.

Тот заговорил решительно:

— Именно развиваться, Иван Петрович. В первый год мы на десять процентов перевыполним план сдачи мяса, а поголовье увеличим по свиньям в два раза, по крупному скоту — раза в полтора. И тогда в будущем году…

— Мы про этот год говорим, — прервал его Смирнов. — Значит, боишься? Вот вам и новый секретарь…

— Да поймите же, товарищи, — загорячился Несгибаемый. — Как это можно! Планы только-только составили, все обдумали, а прошло две недели — зашумели: перевыполним в два раза составленный план!.. Я, Иван Петрович, не верю… точнее, не понимаю этого движения!

— Хватит, Несгибаемый! — резко оборвал его Смирнов. — Не дозрел ты, видать, до понимания больших задач. Так кто у нас инициатором?..

Инициатор нашелся. Секретарь Приреченского райкома Попов заявил, что они готовы замахнуться «на два плана по мясу». По настоянию Смирнова и совещание животноводов приняло обязательство: сдать 160 тысяч тонн мяса.

А после совещания Павлов получил директиву Смирнова:

— Разверстывайте новые наметки к обязательству по мясу. Исходная цифра — сто шестьдесят тысяч тонн.

— Уж очень несолидно все получается, Иван Петрович. В районах проводилась большая работа. Надо думать, с карандашом считали… А теперь без всяких доказательств мы назовем им новую цифру. Вы думаете, Приреченский район выполнит два плана?

— А ты как думал?

— У него нет поголовья для этого. Я проверял расчеты.

— А вот мы тебя и закрепим за этим районом.

К Павлову зашел Королев.

— Вот я подготовил, — положил он на стол бумагу. — Чтобы все районы не путать, только шестнадцати прибавил.

— А есть какие-нибудь основания для этой прибавки?

Королев непонимающе посмотрел на Павлова.

— Но как вы будете разговаривать с секретарями райкомов, с директорами? Они же потребуют доказательств.

— Не все потребуют, — отмахнулся Королев. — Это только молодые ершатся. Так вы, Андрей Михайлович, не возражаете против этой разбивки?

— Разве имеет значение, кому сколько нереальных тонн добавить?

— Тогда завизируйте, понесу Старику.

Павлов знал, что Смирнова в аппарате звали Стариком.

Он подумал: визировать или нет? А какое это имеет значение? И все же… Все же виза означает и твое участие…

— Я визировать не буду.

По губам Королева скользнула улыбка. Он поднялся:

— Старика не сердите, Андрей Михайлович.

Королев ушел, а через полчаса пришел снова.

— Задали вы нам работу, — покрутил он головой. — Старик распорядился обзвонить эти районы, чтобы оттуда прислали телеграммы на новые обязательства с этими добавками.

«Хитро сделано, — подумал Павлов. — Ловко… Но по-партийному ли это?.. Пришлет ли такую телеграмму Несгибаемый? Конечно, нет!» И он идет к Смирнову.

— Ты опять об этом? — Смирнов отодвинул бумаги в сторону, вышел из-за стола. — Посидим тут, — показал он на стулья вдоль стены. — Вот что ты должен понять, Андрей Михайлович… У тебя хорошее знание жизни деревни, прошел путь от агронома и председателя колхоза до лучшего секретаря райкома. — Он глянул на Павлова, и тот невольно опустил голову: не любил он, когда в глаза хвалят. — Ты знаешь, как людей поднять на дела. Знаешь! Иначе я не стал бы тебя рекомендовать в секретари обкома. Но вот… Это ты из района вывез: по расчетам не получается — протестую! На мальчишество похоже.

— Нет, Иван Петрович, это не мальчишество. Надо прежде создать хорошую кормовую базу, а уж потом увеличивать задания.

— Мы еще не знаем своих резервов, Павлов. Я, например, давно убедился: дай напряженное задание — толку больше будет. Пусть некоторые районы и не выполнят своего повышенного обязательства, но зато, будь уверен, приложат максимум усилий, выжмут все, что только можно. Читаешь же, поди, газеты. Некоторые области на три плана замахнулись!

— Я скажу честно, Иван Петрович, — я не верю в подобные обязательства! Как же можно верить? — загорячился Павлов. — Только что составили план и сразу заявляют: перевыполним этот план в три раза! Это несерьезно. Или такой заниженный план составили, что его легко перекрыть в три раза, или это обычное шапкозакидательство. И я боюсь, Иван Петрович, что некоторые наши товарищи в погоне за выполнением повышенных обязательств сдадут и тот скот, который должен пойти на прирост стада. В будущие годы сдача мяса должна сильно возрастать, а мы одним неверным шагом можем подорвать основы будущего.

— За всем следить надо, но в таких делах лучше перегнуть малость, чем недогнуть.

— Нет, я с этим не могу согласиться! — возразил Павлов, с трудом сдерживая охватившее его волнение.

Так начинал Павлов. Это было и началом неприязненных отношений с первым секретарем. А ведь он искренне уважал Смирнова, пока работал в Дронкино. Но познакомился ближе — увидел нечто другое… С каждым днем, с каждым новым фактом крепло убеждение, что Смирнов из тех, кто «работает на себя». Но, как видно, и Смирнов скоро убедился, что Павлов не станет слепым исполнителем его установок. Он настоял на закреплении Павлова за тремя самыми отдаленными северными районами области, сказав, что «ближние районы у нас под руками». И большую часть времени Павлов провел в роли уполномоченного в этих районах.

А дела? В первом году семилетки все обязательства остались невыполненными, но план по сдаче зерна перекрыт. Во втором году повторилось то же самое… Несколько утешало Павлова то, что урожаи зерновых чуть повысились. И еще то, что в районах, где он был уполномоченным, все хозяйства обеспечены своими семенами. Утешение слабое… Но ему теперь ясны ошибки… Кажется, только теперь понял он, как надо было работать.

Но вспомнилось сказанное Смирновым в день отъезда на Пленум ЦК: «Я ошибся в тебе, Павлов, нам трудно работать вместе…»

 

2

Вернувшись с Пленума, Смирнов первым вызвал Павлова.

Округлое лицо Смирнова сурово, строгие круглые глаза сосредоточены, и никакой растерянности…

— Ну как тут, Андрей Михайлович? С семенами ясность есть?

Павлов немного растерялся. Он ждал завершения разговора, а тут добродушный тон.

— С семенами все ясно, — глухо начал Павлов. — Не хватает семидесяти тысяч тонн. Я сообщал вашему помощнику по телефону. В Москву…

— Это я знаю. Значит, других уточнений нет? — глянув на Павлова, чему-то усмехнулся. — Понадеялись мы с тобой, Андрей Михайлович, на помощников, а они… Ну ладно. Надо за работу браться обеими руками. Я добился нарядов на сто тысяч тонн семян. Нынче нам надо любыми силами перевыполнить план ярового сева. Разверстай семена по районам, еще раз все уточни.

— И так просто дали сто тысяч тонн? — удивился Павлов.

— Очень просто… — горько усмехнулся Смирнов. — Да ты присядь, чего, как солдат, вытянулся? — Когда Павлов опустился в кресло, продолжал доверительно: — В придачу к семенам мне так всыпали! Предлагали тебя вызвать, но я решил принять удар на себя. Или, может, надо было вызвать и тебя? А? — он переждал, наблюдая за выражением лица Павлова. — Ты ведь недовольство все высказывал. Смирнов, видишь ли, развернуться не дает. Так, что ли?

— Мне кажется, каждому надо отвечать за свои грехи…

— Такая возможность еще представится, — опять усмехнулся Смирнов. — И за старые, и за новые… А за сельское хозяйство области нам с тобой, Андрей Михайлович, отвечать придется. И очень скоро. Съезд партии в октябре, вот тогда и ответ держать. А каковы у нас с тобой перспективы? Мясо перевыполним?

— Надежды мало, Иван Петрович. Осенью молодняка много сбросили…

— Вот видишь. Значит, с мясом ничего не выйдет. С молоком тоже туго. Как тут первая половина января?

— Сдача ниже прошлогоднего.

— Да‑а… Остается только хлеб! Надо обязательно перевыполнить хлебосдачу миллионов на десять. И еще… На маяки ставка! Наш козырь — свинарка Сибирякова. Надо, чтобы рекорд страны был у нас. Пусть она пересмотрит обязательство. Десять тысяч центнеров свинины она может взять. Любой ценой! Через три дня актив, переговори с районом, вызови Сибирякову. Договорились?

Накануне совещания Сибирякова сама зашла к Павлову.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович, — как-то робко проговорила она и нерешительно протянула руку. На ее миловидном лице чувство тревоги, озабоченности. — Дела неважные…

— Что такое? С кормами?

— Нет, не с кормами… Нам дают по нарядам. Я к вам посоветоваться зашла, вспомнила, как в прошлом году из Москвы ехали, разговаривали, вот и подумала… — Она уселась в кресло, заговорила более решительно: — Выступать мне завтра, вот и речь написана. — Она достала три листа, передала Павлову.

— Что ж, показатели высокие…

— Хорошие… Только тут неправда написана… Наврано тут…

Над Сибиряковой шефствовал сам Смирнов. Павлов слышал в районах разговоры о некоторых натяжках в показателях Сибиряковой, но думал, что это от зависти к передовику. А теперь сама Сибирякова сообщала:

— Привесы и поголовье, которое откормлено, это все правильно… Но не одна я ухаживала. Трое нас работало, а написано, будто я все одна. И в газете так напечатали. Теперь в глаза людям смотреть стыдно. Я говорила, что нас трое, а напечатали, что я одна будто бы. — Сибирякова достала из кармашка кофточки платок, приложила его к глазам. — И теперь говорят, будто помощников называть не обязательно. Что посоветуете, Андрей Михайлович? Как мне говорить?

Что мог посоветовать Павлов? Ему ясно: надо говорить только правду.

— Я тоже так думала, — вздохнув, сказала Сибирякова. — Вот брошу эти бумажки и расскажу все, как есть. Ведь знаете… У нас много хорошего сделано! Летний лагерь, бесклеточное содержание, кормораздатчик изобрели… У нас многим можно поучиться. Дело-то хорошее сделано… — Она встала. — Спасибо за добрый совет, Андрей Михайлович… Сразу легче сделалось, — улыбнулась она. — Верно, полегче. А то как в воду опущенная…

— Задержитесь немного, — смущенно попросил Павлов. Он чувствовал, что лицо его покраснело… «Как же теперь говорить с Сибиряковой о новом обязательстве?» Повел разговор издалека: сколько вообще можно откормить свиней, что для этого потребуется… Но, к радости Павлова, Сибирякова сама заявила, что они решили откормить нынче двенадцать тысяч свиней.

— В мою речь эту цифру не поставили, наш секретарь будет согласовывать с Иваном Петровичем. А может, с вами можно?

— Разве обязательства надо согласовывать? — смутился Павлов. — Вообще же двенадцать тысяч — это здорово!

— Это голов откормить. А свинины сдадим десять тысяч центнеров. Тогда, Андрей Михайлович, я так и скажу: десять тысяч центнеров. Втроем!

Павлов вздохнул облегченно.

И вот Сибирякова на трибуне. Заговорила весело, звонко:

— Дорогие товарищи! Я не буду называть цифр. Вы их читали, да и в докладе наши показатели были названы. Только самой мне было тяжело слушать доклад. Потому что про нас сказали неправду!

В зале стало тихо-тихо.

— Неправда это, товарищи! Не я одна работала, нас работало трое, и все мы с желанием работали. — Она назвала имена своих помощников. — Если наши показатели заслуживают похвалы, то всех троих надо отметить.

Из зала напомнили о газете.

— В газете тоже неправильно написали. Трое мы это сделали! И вообще, надо комплексной бригадой за свиньями ухаживать. Одному человеку в наше время ничего почти нельзя сделать. Вот и в третьем году семилетки наше звено решило получить не меньше десяти тысяч центнеров свинины. И мы это обязательство выполним! Честное слово, выполним!

Сибиряковой долго аплодировали.

— Об очень злободневном и важном вела здесь речь Сибирякова. Резко и честно говорила! — так начал свое выступление Несгибаемый. Он решительно обрушился против очковтирательства в любых формах, назвал имена некоторых очковтирателей и, повернувшись к Смирнову, сказал: — Хотелось бы, Иван Петрович, услышать вашу оценку всем этим неблаговидным делам.

Досталось и Павлову, особенно в выступлении нового секретаря Пановского райкома Гребенкина. То и дело взмахивая своей правой рукой, он выговаривал:

— Мы на местах не чувствуем секретаря обкома по сельскому хозяйству. Когда ни позвонишь ему, ответ один: «В своих районах». Что же он, секретарь по трем районам или по области? Говорю это потому, что товарища Павлова хорошо помнят целинники. За добрые дела помнят. Он и нам, особенно молодым, мог бы много полезного подсказать, сам на целине работал. А его в леса упрятали, на север. Неразумно это. Надо, Иван Петрович, заставить Павлова повернуться лицом к целинным районам, лишить его спокойной жизни.

«Знал бы он мою спокойную жизнь», — с горечью думает Павлов.

После совещания Смирнов упрекнул Павлова:

— Напутали с Сибиряковой… К чему это: на троих, на двоих? Она запевала, она и…

— Она честная работница, Иван Петрович, и в этом конкретном случае совершенно права. Она хорошо поняла свою задачу.

— А вот ты так ничего и не понял, Павлов, — совсем другим тоном заключил Смирнов и отвернулся.

Странно, но Павлов почему-то даже рад этому новому охлаждению в отношениях со Смирновым. Так лучше, честнее…

 

3

В степи буранило. С высокого шоссе белая заснеженная степь кажется покрытой дымкой. Бесконечные снежные ручейки торопливо ползут поперек асфальта…

Точно так было и в ту зиму, когда Павлов, став секретарем райкома, поехал в колхоз «Сибиряк», чтобы у опытнейшего председателя Соколова «ума набираться». Тогда Павлов раздумывал о линии поведения. И нашел эту линию. Дронкинский район заметно опередил соседей и по урожаям, и по другим показателям.

И сейчас ему надо продумывать линию поведения. Ехал он в Пановский район к Гребенкину, оттуда собирался в бывший свой Дронкинский. Павлов знал Гребенкина еще тогда, когда тот был заместителем заведующего сельхозотделом обкома, и с особым интересом ждал встречи с ним.

Здание райкома в Паново точно такое, как и в Дронкино: двухэтажный каменный дом. В приемной секретарей только дежурный. Он доложил:

— Все в районе!

Гребенкин был в колхозе «Путь к коммунизму». Павлов услышал по телефону полушутливый голос:

— Надо предупреждать, Андрей Михайлович, а то традиции нарушаете: большое начальство всегда предупреждает…

Буран разыгрался вовсю. И вездеход местами пришлось выручать лопатой. В колхоз Павлов приехал в сумерках. Гребенкин ждал его в колхозной конторе.

— Помучались? Это не город, — подмигнул он, подавая руку. С его лица не сходила веселая улыбка. — Мы думали, успеете… Обсуждали животноводческие дела. А завтра агрономы именинники, обсудим рабочие планы на весенний сев.

— Что ж в райкоме-то ни души не оставил?

— А разве что случилось?.. — усмехнулся Гребенкин. — Вы не раздевайтесь здесь, Андрей Михайлович, — остановил он Павлова. — Пора на покой, люди все в кино, отрывать не стоит.

— А ты где остановился?

— Так я тут свой человек!

Уже на улице, пересиливая вой разгулявшейся пурги, Гребенкин рассказал Павлову, что усадьба колхоза построена почти заново. Старых домов осталось десятка полтора. И все они в стороне от новой деревни.

Павлов вспомнил, как Соколов рассказывал ему о трехлетке Гребенкина по жилому строительству в колхозе. «Значит, выполнил трехлетку…» И это словно бы сблизило его с Гребенкиным. Непринужденность разговора тоже подкупала.

— Ночевать будем у парторга, — сообщил Гребенкин. — А то председатель наприглашал своих собратьев.

Молодая симпатичная хозяйка встретила укором:

— Сколько раз уже самовар подогревала.

— Ничего, Тоня, наваристей получится!

За чаем Павлов завел разговор о мясопоставках.

— По расчетам получается, что мяса мы можем набрать, — начал Гребенкин. — Конечно, падежа полностью не избежишь, но выкроить кое-что можно.

Павлов поинтересовался: почему так легко приняли дополнительное задание по мясу?

Гребенкин здоровой рукой положил на стол перебитую левую, облокотился на нее, но тут же распрямился.

— Что ж, теперь нужно говорить как на духу, — прищурил он левый глаз. — Кто же теперь, Андрей Михайлович, представляет свои расчеты, не имея, так сказать, резерва?

— Значит, заранее планируем легкую жизнь?

— А вы когда-нибудь наблюдали легкую жизнь руководителя в сельском хозяйстве Сибири? Сомневаюсь, Андрей Михайлович… Не было еще у нас легкой жизни, все с напряжением.

— Тогда что же: вроде обмана или…

— Обман? — Гребенкин провел ладонью по лысеющей голове. — Вообще-то термин довольно точный. Теперь он в моде… Только, Андрей Михайлович, вы же знаете: руководить — это предвидеть! Вот мы и предвидим, — усмехнулся он. — Мы заранее знаем, что ни один год не обойдется без дополнительных планов. Вот и планируем, как говорят, с резервом. У нас его называют заначкой. По кормам — заначка, по хлебу — тоже. Выработалось, так сказать, противоядие.

Когда легли спать, Павлов долго не мог уснуть: мозг сверлило впервые услышанное им словечко — «заначка»… Страшное словечко…

К утру буран стих.

Обрадованное солнце яркими лучами зашарило по белой-белой снежной равнине.

Павлов с Гребенкиным отправились на молочную ферму.

— Дворы тут построены заново, — объяснил Гребенкин. — Но все из самана, на каменном фундаменте, как у Соколова. Дешево, прочно… И тепло в таких дворах.

Они подошли к коровнику, до крыши занесенному свежим снегом. Девушки лопатами очищали территорию, пробивали проход к бурту наземного силоса.

Одна из девушек воскликнула:

— Дадим нагрузку товарищу Павлову! Он поможет силос таскать!

— Ну что вы, девушки! — смутилась другая.

— Девушки правильно говорят! — воскликнул Гребенкин. — Где у вас корзины под силос?

Павлову принесли большую корзину с двумя ручками.

— Давайте соревноваться, товарищ Павлов! — Черноглазая девушка, подхватив свою корзину, пошагала к бурту.

Павлов нерешительно взял корзину. Ему приходилось участвовать в различных работах, но корм таскать еще не доводилось.

— Андрей Михайлович, так пальто запачкаете. Возьмите, наденьте. — Ему подали фартук.

Девушки быстро откопали яму, где выбирали силос.

— Сегодня хорошо! — восхищалась черноглазая. — Снежком задуло, и силос не замерз, рубить топором не надо. Кому первому?

— Андрею Михайловичу! — крикнул Гребенкин.

— Без опыта нельзя, девушки, — взмолился Павлов. — Пусть кто-нибудь покажет, как это делается.

— А делается просто, по самой старинной моде! — Весело смеясь, заработала вилами черноглазая. Она быстро наполнила корзину, ухватила ее за обе ручки, подняла на живот, пошагала к коровнику.

У Павлова не так ловко отдирался силос, вилы срывались. Но вот корзина наполнена, поднял, понес. Думал, что удержит ее на вытянутых руках, но нет, сразу пришлось опустить на живот. Вот когда пригодился фартук!..

Навстречу ему бежала черноглазая.

— Нажимайте, Андрей Михайлович, — звонко крикнула она. — А то отстанете…

…Когда Павлов пошел за третьей корзиной силоса, он расстегнул воротник пальто, сдвинул шапку на затылок. А когда нес четвертую, то думал: «Вот заставить бы руководителей сельхозмашиностроения поработать здесь хотя бы недельку, тогда они быстро придумали бы механизацию кормораздачи». Внутренний голос совести заговорил на пятой корзине: «А что ты, Павлов, сделал, чтобы облегчить труд животноводов?» В свое оправдание он мог сказать, что в Дронкинском районе большая часть ферм механизирована… А тем временем черноглазая опередила его на две корзины, и смеется, полна задора.

«Когда же конец, — думает уже Павлов, неся седьмую корзину. — Или они нарочно решили так… — Начинает считать: — В последние годы стали много производить силоса. В некоторых хозяйствах до сорока килограммов на корову в день дают. Пусть здесь по тридцати… У каждой доярки пятнадцать коров, значит, в день четыреста пятьдесят килограммов. Кормят силосом два раза, а в корзину входит не больше двадцати пяти».

Этот расчет оказался близок к истине: он принес девять корзин. Но ему легче: доярки не заставили его разнести силос по кормушкам.

— Ну как, Андрей Михайлович? — улыбнулся Гребенкин.

— Тут не улыбаться надо, а… — Павлов достал платок, вытер лоб, шею.

— Это не облегчает труд.

Когда корм раздали, все собрались в красном уголке, отгороженном в самом конце коровника. Пришли доярки из других бригад.

Павлов просил совета: что делать, чтобы облегчить труд доярок и поднять продуктивность коров?

Черноглазая рассмеялась:

— Очень просто! Начальников наших на недельку поставить в доярки! Сразу найдется облегчение.

Все весело рассмеялись.

Любопытно, что сходные слова Павлову довелось услышать в тот день и в Дронкинском районе.

Его путь лежал через деревню с поэтическим названием — Ясная Поляна. А в этой деревне живет Варвара Петровна Петрова — колхозная доярка. В ее просторном доме останавливались все уполномоченные. Вот и Павлов в качестве уполномоченного тоже ночевал несколько раз в доме Варвары Петровны.

В этой связи вспомнилось Павлову и более далекое… Когда работал в МТС, был у них замечательный директор Сергей Федорович Жуков. Партизан гражданской войны, не очень грамотный, но отлично знающий жизнь. Он любил задушевные беседы. Однажды у него собрались: Павлов, зоотехник, бухгалтер и парторг. Бухгалтер доложил о предварительных итогах года. Все получалось вроде бы хорошо: планы перевыполнены и рост в сравнении с предыдущими годами заметный.

Радоваться надо! Но Сергей Федорович не очень радовался.

— Это хорошо, по всем статьям у нас получился порядок, — начал, как всегда спокойно, Жуков. — Только вот хотелось, чтобы бухгалтерия была у нас хорошим барометром, показывала бы в отчетах, когда ясно, когда буря впереди. Подожди, подожди, — поднял он руку в сторону бухгалтера. — Я знаю, чего хочешь сказать, ты отчеты в управление первым представляешь, премии получаешь. Я о барометре… Живем и работаем мы для чего? В конечном счете, для кого работаем?.. Для человека, для советского человека. Для того и Советскую власть завоевывали. И давайте посмотрим на достижения нашей МТС с этих самых позиций. Я вот годов двенадцать назад завел себе несколько барометров в нашей зоне. И вчера как раз посмотрел на один… И вот без особой радости буду подписывать этот отчет. Без радости.

— Почему же? — сразу четыре недоуменных возгласа.

Сергей Федорович деятельность МТС, района в целом, даже области анализировал через людей, наблюдал за жизнью многих семей. И в тот раз говорил так:

— Заслуга района и наша в том числе — почти полтора плана выполнили по сдаче хлеба. Хорошо это? По-нашему, хорошо. И секретарь райкома говорит — хорошо! И в центре, понятно, довольны. Но вот доярка Марья — а она тоже мой «барометр» — не очень довольна. А почему? Очень просто… Увлеклись перевыполнением — подчистили концентраты, на трудодни оставили маловато. Колхозу от сдачи хлеба радости никакой: цена-то за пшеницу рубль пуд, перевозка до станции дороже обходится. Вот Марья и рассуждает: сдали бы что по плану положено, а остальное частично скоту, да колхозникам побольше бы дали. Тогда она завела бы поросеночка, или теленочка в зиму пустила, жизнь в ее семье богаче бы стала, тем более, что и заработок прибавился бы: при концентратах удои коров поднялись бы. Видите, как глубоко заходят корни всякого дела.

Никогда не забыть Павлову той беседы. Позднее он и сам завел такие же, как у Жукова, «барометры». Семья Варвары Петровны — один из них.

Дом Варвары — второй от колхозной конторы. Варвара — словно ждала Павлова — оказалась на крыльце:

— Да никак это Андрей Михайлович! — радостно воскликнула она, сбегая по ступенькам. — Вот гость-то!

Павлов пожимал жестковатую руку Варвары Петровны, торопил ее, раздетую, в дом.

— Да мы привычные, — весело возразила Варвара, пропуская вперед Павлова. — Только что с дойки пришла, сбросила фуфайку, и вы тут как тут…

Зайдя в дом, Павлов огляделся. Кое-что изменилось за те два или три года, когда Павлов был тут в последний раз.

Прежде против печного очага стоял небольшой деревянный столик без клеенки, теперь стол больше и накрыт цветастой клеенкой. У стола была лавка, она сохранилась, но к двум табуреткам добавилось два новых стула. Стены оклеены газетами, а на окнах появились марлевые занавесочки.

Варвара засуетилась у самовара, а Павлову не терпится взглянуть в другую комнату, где он, как и другие уполномоченные, устраивался на ночлег.

— А вы, Андрей Михайлович, проходите в ту комнату, — пригласила хозяйка. — Самовар-то мы поторопим! — весело рассмеялась она.

Павлов снял пальто, повесил его на гвоздь — рядом с фуфайкой Варвары. Отметил: появился новый полушалок… В комнате же добавилась еще одна кровать. В углу под марлей висела какая-то одежда, видимо, выходное пальто хозяйки и что-то для детей. Раньше угол этот пустовал. На окнах — марлевые же занавесочки.

Павлов спросил хозяйку о детях.

— Вася-то трактористом теперь, в мастерской где-то робит, а второй сынок и дочка — в школе.

Павлов знал, что муж Варвары умер уже после войны, на руках у нее осталось трое детей: старший, как она говорила, — довоенный, а двое — послевоенных…

Пока закипал самовар, Павлов расспросил Варвару о жизни.

— Теперь полегче вроде стало, — заговорила Варвара. — Вася-то мой за кормильца стал, помните, вы еще помогали уговорить Васю учиться на тракториста. А теперь он больше моего зарабатывает, и хлеба ему больше дают на трудодни. Да и я побольше стала получать… Ничего, Андрей Михайлович, — отмахнулась она рукой. — Теперь в нашей семье легче будет, да и другие позажиточнее стали… Конечно, не то что у Соколова, но и мы маленько оклемались… Вот нам председателя бы получше, Андрей Михайлович… Не везет нам на председателей… Тут наши написали в райком, просят от Соколова заместителя взять к нам в председатели. Все говорят: к кому от Соколова председатель попал — те сразу в гору идут. Вот и наши стали просить, говорят, хороший есть у Соколова заместитель, вроде как Орлов по фамилии… Может вы, Андрей Михайлович, подмогли бы нам насчет Орлова, — неожиданно заключила Варвара.

Павлов обещал поговорить с Несгибаемым. А про себя подумал, что Варвара Петровна живет, конечно, получше прежнего. Но таким ли, как хотелось бы, стал ее доход?..

 

4

В колхозной конторе Павлову сказали, что Соколов болен, агроном Вихрова уехала в райцентр, а заместитель Соколова, он же парторг колхоза, Орлов — в мастерских.

На улице слабый морозец. Слабый по-сибирски — градусов пятнадцать. Грохочущий трактор заползал в переулок, волоча за собой огромный скирд сена, — тянул его к ферме, над которой, поблескивая на солнце крыльями, весело крутились два ветродвигателя…

Один за другим промчались два грузовика.

Все движется. И во всем этом Павлову видится надежная рука Соколова.

Павлов припоминает: скольких вырастил Соколов? Вырастил в смысле выдвижения на большую работу… Два бывших парторга стали хорошими председателями колхозов. Последний, Дмитриев, — теперь второй секретарь райкома. Все трое были одновременно и заместителями Соколова. И вот теперь Орлов…

В мастерской слышен звон металла, гул работающего мотора. А вот и знакомый резкий голос Орлова:

— Не подкачай, ребятишки!

Увидев Павлова, Орлов споро зашагал навстречу. Он в кожанке, и шапка с кожаным верхом. А рука шероховатая, сильная…

— Что с Иваном Ивановичем?

— Приболел маленько… Моторная группа нуждается в ремонте.

— А в хозяйстве как?

— В хозяйстве терпимо. Правда, на фермах я мало бываю, но у них все равно перевыполнение, — усмехнулся Орлов. — А я больше тут, — кивнул он на мастерскую. — Через недельку с тракторами разделаемся, моторы комбайнов тоже начали приводить в порядок и сельхозинвентарь поправляем.

Павлов прошелся по мастерским, побеседовал с механизаторами. Настроение у всех бодрое.

И вот он снова шагал по деревне. За последние годы на этой улице добавилось несколько новых домов — в большинстве пятистенки! Раньше в степи такие просторные не строили.

Соколов сам встретил Павлова.

— Раздевайся, Андрей Михайлович… А то прибегают из конторы, говорят, приехал, в мастерские пошел…

Все здесь знакомо Павлову. Просторная кровать в углу, потрепанный диван у стены, стол. На диване он спал много раз… А вот и новинка: телевизор.

— Хорошо видно?

— Ничего… У нас, понимаешь, девятнадцать человек уж… Еще заявки дадены на три десятка… Оно, когда прихворнул, и телевизор кстати… Да и то сказать: старуха хоть маленько… это… — Соколов пошевелил пальцами пухлой руки, перенес ее на голову, провел по стриженным под машинку сильно поседевшим волосам, но так и не нашел подходящего слова.

Павлов понял, что хотел сказать Иван Иванович. Жене председателя досталось много переживаний и, наверное, не так чтобы много радостей. Ей и в кино нельзя было уходить: муж не по часам работает, вот-вот прийти может, очень часто с гостем.

Так пусть хоть сейчас коснется ее наша культура, пусть увидит она, какую жизнь построили.

— Что же ты от курорта отказываешься?

— Не привык, Андрей Михайлович… Когда ближе к делу и к дому — оно, понимаешь, легче вроде. А на стороне не то… Раз я был, да ты знаешь ту историю… Хорошо там, однако скучал… Поближе к весне бодрости прибавится. Вот ведь, понимаешь, какое дело: пока горячая работа в колхозе — ничего, а как поспокойнее — заколотит тут, — приложил он руку к груди. — Привыкает к делу человек. Как-то разговорились у дочери, в совхозе… Отец ее мужа — чабан, старый совсем, ослеп. А весной просит: «Вывезите меня на поле, где овечки пасутся. Когда они ходят близко, травушку рвут — жизнь вижу, понимаю». Так целыми днями и сидел, слушал… Ну, ты извиняй меня, Михайлович, старику про стариков… По делу же приехал, не так. Тебе так просто нельзя — большое дело поручено, понимаешь… Где побывал-то?

— У Гребенкина, в его бывшем колхозе.

— А… Поднял ту деревню Устинович. При случае поимей в виду Сергея Устиновича: крепкий работник! Этот не подведет на любом месте. Главное, любит он, понимаешь, наше все это… производство деревенское. Не давай ему засиживаться на одном месте… Еще подбросьте ему на воз — вывезет.

Пришла Матрена Харитоновна, накрыла стол.

Когда обед подходил к концу, нежданно появился Несгибаемый.

— Вот он где! — забасил с порога. — Нехорошо так, Андрей Михайлович, потихоньку из чужого района…

Павлов рассказал о «заначке».

— Почему это развелось? У нас же в районе так не делали?

Несгибаемый глянул на Соколова, усмехнулся.

— И у нас так бывало, — выдохнул он. — После того как нас оставили без фуража да и семена зацепили, мы стали мудрить. Была и у нас «заначка», Андрей Михайлович. Пока шел обмолот, не все зерно показывали.

— Но ведь это же…

— Знаю, что это. Но породили не мы. Обстановка заставляла. Что значит совхозу вступать в зимовку с десятью тысячами свиней, не имея ни грамма концентратов? Губить дело. Я не имел права губить. А какой выход? О наших действиях я все же сказал бы так: святая ложь! Это не обман… Хотя… — Несгибаемый склонил голову. — Вообще-то обман. Но нельзя, Андрей Михайлович, доводить честных людей и до «святой лжи». Нельзя!

Соколов молчал. И Павлову вспомнилось, как Соколову объявили выговор за липовую сводку о севе. В апреле ничего не посеял, а сводку дал… Тоже «святая ложь», ради урожая. Эта «святая ложь» требовала больших раздумий…

— А ведь все это на делах сильно сказывается, — продолжал Несгибаемый. Он встал, зашагал по комнате. — Не могу уяснить: в чем дело? Порыв есть, обязательства берем все более высокие. А вот в два последние года, Андрей Михайлович, наша область ни по урожаям, ни по производству мяса вперед почти не продвинулась. По молоку тоже топтание на месте. Так ведь?

Посматривая на Несгибаемого, Павлов машинально думал: «Ко мне лично вопрос этот… Вот, мол, товарищ Павлов, два года как тебя выдвинули секретарем по сельскому хозяйству, а где сдвиги?» Несгибаемый так и не дождался ответа, заговорил снова:

— И у нас в Дронкино за эти два года продвижение вперед незначительное. От намеченного графика уже отстаем.

— По области урожай зерновых увеличился на центнер с гектара, — глухо отозвался Павлов.

— В год по полцентнера, — усмехнулся Несгибаемый. — Тоже от графика отставание. Потому и животноводство тянется… Нет, надо что-то капитально перестраивать! — Он опустился на диван рядом с Павловым. — Кто двигает нашу промышленность? Конечно, коллективы заводов, но во главе их — инженер! А кто должен двигать урожай? Инженер полей — агроном! В газетах можно встретить материалы, как у нас подменяют агрономов, диктуют им даты сева и уборки. Нет, Андрей Михайлович, если вы всерьез хотите удвоить урожай, дайте агрономам власть инженеров. А то на Пленуме же приводился факт — прокурор заставил косить зеленое просо, и в результате половина урожая потеряна. А сколько подобных фактов в жизни.

— А своим агрономам в районе ты дал самостоятельность?

Несгибаемый ответил не сразу. Сцепленными руками он обхватил колено правой ноги, склонил голову над ним, задумался. Заговорил тихо:

— Откровенно говоря, нет…

— Почему же, Михаил Андреевич?

— А вот потому! — Несгибаемый рассоединил руки, правой резанул по воздуху. — Происходит это из-за какого-то глупого недоверия. Вот тут-то, Андрей Михайлович, и скрыта самая большая моя ошибка. Был агрономом в совхозе, часто думал так: «Да не мешайте мне агрономическими советами! Неужели я не знаю, как и что надо делать на наших — на наших! — полях?» А ведь теперь я не очень-то терплю возражения агрономов… Почему? Потому что в некоторые приемы я уверовал десять лет назад, а в новые, может, более удачные, приемы верить не хочу… Так что, Андрей Михайлович, нам с вами надо перестраиваться. В первую голову нам самим!

С этим заключением согласен и Павлов: надо перестраиваться!

Он хотел было завести разговор насчет Орлова, но, взглянув на потного, тяжело дышащего Соколова, промолчал. Однако, когда заговорили о помощи отстающим колхозам, Несгибаемый сам напомнил о письме колхозников.

— Берите уж, понимаешь, от старика весь колхоз, — мрачно бросил Соколов и отвернулся.

Павлов с укоризной глянул на Несгибаемого, но тот заявил прямо:

— Сейчас Орлова не возьмем, Иван Иванович, а вот после уборки урожая, если тот председатель не проявит деловитости, придется откликнуться на просьбу колхозников.

 

5

После поездки в районы Павлов ринулся в бой. Он поручил Королеву подготовить проекты решений — обязать совнархоз изготовить необходимое количество деталей для машинной дойки коров, наладить производство подвесных дорог для скотных дворов.

Королев был настроен скептически:

— Все равно не выполнят. Не в первый раз… С них за сельское хозяйство не спрашивают.

Павлову ясно: Королева ни разу не заставляли таскать корзины с силосом…

В тот же день состоялся разговор с главным агрономом области Герасимовым. Год назад по рекомендации Павлова его выдвинули на этот пост из совхоза.

Это был немолодой уже человек с белесыми волосами. Когда он обдумывал ответ, то прикрывал глаза. И вообще казался человеком настороженным.

— Видите ли, Андрей Михайлович, — неторопливо говорил Герасимов. — Конечно, мы в общем-то знаем, как вырастить урожай. Каждую зиму разрабатываются планы агротехники… Они неплохие, продуманные…

— Извините, я прерву вас… Мне хотелось, товарищ Герасимов, чтобы разговор у нас был совершенно откровенный. Мы же не враждующие стороны.

— Видите ли… — Он опять прикрыл глаза. — Я вам расскажу про агронома совхоза «Борец» Климова. Он там лет пятнадцать, ввел правильные севообороты, урожаи всех культур всегда высокие. Умеет отстаивать правильную агротехнику. А другие не умеют. Скажут таким: сей полнормы, или: сей по снегу — выполнят и слова не скажут. А это, Андрей Михайлович, очень плохо. Только в борьбе за хороший урожай вырастает и сам агроном. Я в свое время в совхозе получил два выговора, но выдержал, и после за хороший урожай выговоры сняли.

— А здесь выговоров не получали? — улыбнулся Павлов.

— Видите ли… — Герасимов смутился. — Здесь не получал.

— Так давайте, товарищ Герасимов, вместе стоять за агрономов. Но построже и спрашивать с агрономов. Продумайте, как лучше узаконить планы, разработанные на период сева, чтобы без агронома никто их не отменял.

— Это бы надо сделать, Андрей Михайлович!

— Подумайте, как надежнее. Пригласите Климова, о котором вы говорили. И меня с ним познакомьте. Хорошо бы пригласить Шувалова из Дронкино. И еще кого-нибудь. А потом с конкретными предложениями приходите ко мне.

А через неделю в кабинете Павлова собралось десятка полтора ученых из обоих сельскохозяйственных институтов, агрономы.

Павлов поставил на обсуждение вопрос: что надо сделать для подъема урожаев?

Первым попросил слова Верхолазов.

— Вопрос не новый, — начал он, откинув густую прядь черных волос, скатившуюся на лоб. — Вопрос стоит об увеличении валовых сборов зерна. Надо хорошо обрабатывать землю. И едва ли не самое главное — зябь. Нет у нас ранней зяби, половина посевов размещается по весновспашке. Почему? — Верхолазов переждал. — Почему? — повторил он. — Потому, что уборка затягивается, не успеваем с осени распахать земли. А почему уборка затягивается? Потому, что у нас много любителей поздних сроков сева. Поздно сеем, поздно хлеба созревают, остаемся без зяби. Вот и цепь, в которой надо ухватиться за главное звено. За сроки сева. Надо освоить ранние сроки сева, тогда все станет на свои места.

Поднялся представитель сельхозинститута профессор Романов.

Вытерев платком лысину, заговорил:

— Потап Потапович не первый год выступает со своей теорией. А какие у него доказательства? Да если хотите — никаких. Посев середины мая дает урожай на тридцать, сорок, а иногда и на все сто процентов выше, чем в конце апреля. Это подтверждено и опытом передовых хозяйств. Зачем же наводить тень на ясный день?

Верхолазов с места бросил:

— Пусть выше, этого мы не отрицаем. Но если не доберем два-три центнера, зато напашем ранней зяби и в следующем году вернем недобранные центнеры! К тому же уборку проведем рано, хлебосдачу тоже!

— Я вас не перебивал, Потап Потапович, — мягко улыбнулся Романов и снова вытер лысину платком. — Верно, ранняя зябь прибавляет урожай против поздней. Но в каком случае? Только в том, если ранняя зябь будет засеваться в оптимальные сроки. Если раннюю зябь засевать рано, то никаких преимуществ против поздней, но засеянной позднее, не будет. Ранняя зябь дольше парует осенью, а та, что идет под посев во второй половине мая, дольше парует весной. При этом все знают: весеннее парование более эффективно, нежели осеннее. Так что не в этом главное. О главном хорошо сказано в партийных решениях: надо и в Сибири уборку проводить за десять дней максимум! Тогда будет и зябь, будет и своевременная уборка. И это зависит от руководства. Добивайтесь, товарищи, — повернулся он к Павлову, — добивайтесь оснащения техникой. Почему на юге страны некоторые хозяйства за пять дней убирают? Наличие техники позволяет.

Еще раз выступил Верхолазов:

— В академии придерживаются высказанного нами взгляда на сроки сева в Сибири.

Вот теперь Павлов понял Верхолазова! Он не имеет своего мнения. В душе Павлов поддерживает Романова. Его поддержал и дронкинский агроном Шувалов:

— Вообще, Андрей Михайлович, пора товарищу Верхолазову на землю осесть. Пусть послушает, что сама природа подскажет. Нельзя же так! Спросите любого агронома, который на поле работает, поддержит ли он рассуждения Верхолазова? Ни одного не найти такого! Возьмите наш район. По урожаям мы на втором месте в области.

И Шувалов рассказал, что сделано в Дронкинском районе: как по примеру колхоза «Сибиряк» планы агротехники составлялись, как закладывались опытные поля, как агрономам доверили решать вопросы агротехники…

А на другой день Герасимов, агрономы Климов и Шувалов пришли к Павлову с предложением. Оно состояло из нескольких слов: «Обязать райкомы партии рассмотреть рабочие планы агротехники весеннего сева по каждому хозяйству в отдельности, утвердить их, назвать агронома, ответственного за осуществление агротехники».

— И все? — удивился Павлов.

— Видите ли, Андрей Михайлович, главное, думается, в этом. Когда план агронома примет силу закона, агроном будет работать инициативнее.

Павлов доволен: к нему стало больше заходить людей — ученые, агрономы, секретари райкомов. Каждый имеет конкретные предложения, высказывает интересные мысли. Вот и сегодня с утра попросились на прием главный агроном Герасимов и ученый Романов.

В последние дни Герасимов заметно оживился, говорить стал уверенней и глаза свои не так часто прячет от собеседника. Зашел, и сразу о деле:

— Вы, Андрей Михайлович, поручили нам придумать что-нибудь такое, чтобы хлеборобов растормошить, задеть за живое…

— И мы, кажется, нашли, — весело вступил в разговор Романов. — Речь идет об урожае… Сами понимаете, десять центнеров зерна с гектара — это, строго говоря, не ахти какой урожай. Правда, это несколько выше, чем три года назад, — мягко улыбнулся Романов и махнул платком по лысине. — Но вообще-то, конечно… Ну вот вам интересная арифметика… Как агроном вы знаете, сколько зерен в обычном пшеничном колосе?

— Тридцать…

— Можно согласиться и с такой оценкой. Но бывает и больше. А теперь посудите сами: посеем мы зерно, от которого вырастет колос. Один обязательно! Хотя при нормальных условиях в Сибири должно вырастать два, минимум полтора, потому что у нас пшеницы хорошо кустятся. Но пусть даже один, только один! — Романов встал, подошел к Павлову. — Пусть даже один, Андрей Михайлович! Но ведь и в этом случае урожай должен быть сам-тридцать!

— А берем сам-семь! — воскликнул Павлов.

— А кое-кто снимает сам-шесть. Представьте себе колос из шести зерен! Да такие если бывают, то в самую страшную засуху. И ведь миримся с шестью-семью зернами, даже поощряем. А надо бы ремешком…

Романов снова уселся в кресло. Герасимов весело улыбался.

Павлов понимал, конечно, что урожай пока низкий. Передовики берут сам-десять, сам-двенадцать. Но о таком подходе к оценке урожая он не задумывался. В самом деле? Куда же деваются остальные зерна?

— Надо считать, — ответил Романов. — Откровенно говоря, я и сам с этой арифметикой столкнулся случайно. Как-то зашел разговор: если с колоса потеряем одно зерно, сколько это пудов с гектара? Словом, Андрей Михайлович, нынче я заложу несколько опытных делянок в институте и в совхозе. Проследим путь зернышка от посева до уборки. Я просто поражен этой арифметикой…

— Не все зерна всходят, — заметил Павлов.

— Так кто же этого не знает, дорогой мой… Полевая всхожесть не превышает семидесяти процентов, это общеизвестно. Но ведь можно же ее повысить, если засыпать семена с первых намолотов. Но пусть семьдесят процентов. И все же за счет кущения обеспечивается от посеянного зерна по колосу. И они вырастают, и зернами набиты… Выходит, самые большие потери мы несем в момент уборки урожая. Вот на этот канал и надо обратить особое внимание. Осенью, Андрей Михайлович, мы покажем вам эти потери.

«Вот на что обратить внимание всей партийной организации! — думает Павлов. — Каждое посеянное зерно должно дать колос, а каждый колос надо убрать без потерь!»

На пленуме обкома, состоявшемся накануне сева, Павлов рассказал и об арифметике с зернами в колосе.

В перерыве Несгибаемый досадовал:

— Что же раньше-то, Андрей Михайлович, не поднял этот вопрос?

После пленума Павлов зашел к Смирнову с давнишним своим предложением: воздержаться от посылки специальных уполномоченных на весенний сев, не связывать действия местных работников, агрономов.

— Нет уж, — возразил Смирнов. — Этот год проведем по-старому, а там видно будет. Сев нынче будет напряженный. Тебя самого закрепим за главнейшими зерновыми районами.

По-старому прошло и закрепление. Секретарь по промышленности Гаврилов забрал с собою группу заведующих отделами и инструкторов, Павлов — работников сельхозотдела. «Маленькие княжества создаем», — досадовал Павлов. И еще он подумал, что все не случайно, что Смирнов остался верен себе и опять будет командовать, торопя с севом. Сумеют ли в колхозах и совхозах не поддаться нажиму?

 

6

Приехав в Пановский район, Павлов скоро убедился, что делать тут ему особенно нечего. У Гребенкина были свои планы: куда поехать сегодня, куда завтра.

…Седьмого мая на радиосовещании Смирнов сообщил, что область по темпам сева отстала от соседей, поставил задачу: к пятнадцатому мая пшеницу посеять!

Павлов связался по телефону со Смирновым.

— Не паникуй, — гудел голос Смирнова. — Упреки не тебе, а мне выслушивать. Никогда наша область не плелась в хвосте у других. А назови более позднюю дату — в июнь уйдут с севом.

И вот опять Павлов связан по рукам. Опять названа дата завершения работ. И он не может назвать другую. «А почему не могу? Почему не могу, если мне поручено руководить сельским хозяйством?»

Эта решимость окрепла, когда к нему приехал главный агроном Герасимов.

— Кое-где спускают графики по завершению сева зерновых к двенадцатому, — взволнованно говорил он. — А ведь именно сейчас начинается интенсивный рост сорняков.

Герасимов смотрит на Павлова, ждет ответа.

— Соберите агрономов, проинструктируйте: строжайший контроль за качеством. Кто нарушает разработанную агротехнику — составлять акты, привлекать к ответу. Я вас поддержу.

Вечером двадцатого мая Павлов приехал к Гребенкину. Нашел его на полях колхоза «Путь к коммунизму».

— Старик уже звонил, — доложил Гребенкин. — Обещает голову снять, если сегодня не дадим сводку о завершении сева пшеницы. А у нас остается процентов двадцать, и все для раннеспелых сортов. Для нее самый хороший срок подошел. За три дня засеем. А вам, Андрей Михайлович, за нас не влетит?

Павлову «влетело». По телефону Смирнов выговаривал:

— Плохо в твоих районах. Всю область подвели… Весь сельхозотдел там у тебя, а отдача где?

А Павлов доволен уже тем, что хоть в его зоне посевная прошла нормально: каждое хозяйство сеяло в сроки, которые на основе практики считались наиболее удачными.

Уезжая из Дронкино, Павлов колесил проселочными дорогами и неожиданно попал в зону свиноводческого лагеря колхоза «Сибиряк».

В низине, возле озерка, опоясанного зеленой каймой молодой травки, раскинулся лагерь: просторные площадки, обнесенные жердяной изгородью, колоды, котлы, запарники.

Из-за изгороди вынырнул… Савелий Петрович.

— Здравствуйте-ка, Андрей Михайлович! — Савелий глянул на свою руку, вытер ее о полу пиджака, протянул Павлову. — Давненько не видать, скажу я вам, мимо все ездишь. А я‑то хотел уж заявление писать, и написал бы, да Варвара моя все отговаривает: «Начальству виднее», — передразнил он и сразу начал сердиться: — А я говорю, не виднее начальству! Нам бывает другой раз, скажу я вам, много виднее, потому что к делу ближе! Я уж Ивану Ивановичу надоел, а он тоже, как моя Варвара…

— В чем же дело-то, Савелий Петрович?

— Вот жалко, бабы мои на обед уехали, они бы показали, в чем дело! Труд неправильно оцениваете! — выкрикнул Савелий. — Мысленно ли дело, если, скажем, всю честь отдавать не тому, кто молоко добывает, а тому, кто только маслице выделывает? Правильно это будет? — Савелий Петрович взял в горсть свою бородку, немигающими глазами смотрел на Павлова.

— Плохой маслодел и молоко испортит…

— Испортит… Было бы чего портить! — усмехнулся Савелий. — Не надоят доярки, так и портить нечего. А только скажи по-партийному, Андрей Михайлович, кого надо больше… Ну, на кого опираться: на доярку или на того человека, который молоко через сепаратор пропускает?

— Конечно, главная фигура — доярка.

— То-то же! На словах, как на гуслях, — все больше сердился Савелий. — А сам все наоборот делаешь.

— В чем же дело?

— В свинарках, вот в чем! Ты видывал, как свинарки свое дело справляют? Кому всех трудней? Как у людей возьми, — нашелся вдруг Савелий. — С кем хлопот больше: с маленькими или с парнями?

— Всяко бывает.

— Нет, не всяко, — рассердился Савелий. — А если взять маленьких поросяток, то всякий тебе скажет, что за маленькими поросятками нужен уход да уход, а подсвинкам только корм вали — вот и вся работа. Подсвинок, он не запоносит, не пропадет. А с поросеночком хлопот да хлопот! А кого, Андрей Михайлович, в самую голову поставили? Как раз, скажу я вам, ту свинарку, которой много легче и проще, которая за подсвинками ухаживает. Только и пишут о Сибиряковой, да и о других, которые взялись подсвинков откормить. Это же все равно, что наш районный маслодел взял обязательство план по выработке масла перевыполнить. Да если доярки не поработают, так и план по маслу не перевыполнишь. Так и тут: если свинарка не вырастит поросят, так и откармливать некого будет. Неправильно ты сделал, Андрей Михайлович! — сурово заключил Савелий Петрович. — Труд людей не мог правильно оценить, вот что! — добавил он и отвернулся в сторону загонов, где у корыт копошились свиньи.

Теперь Павлов понял. И в самом деле: свинарок, которые занимаются выращиванием поросят, то есть самой ответственной работой на свиноферме, как-то позабыли, обязательств их не публикуем, имен таких свинарок не слышно. А ведь в конечном счете они решают судьбу производства свинины…

А Савелий еще не успокоился:

— Ну скажи, Андрей Михайлович, неправильно, что ли, наши свинарки толкуют? Сам же, поди, знаешь: за матками и поросятами ухаживать подбираем самых опытных, самых что ни на есть хороших работниц, а на откорме кто хочешь сможет, особенно теперь, когда клетки повыбросили. Тут хоть сто голов, хоть тысяча — ничего не меняется: подвози побольше кормов, вот и весь уход. Не с того конца за главное ухватились.

Павлов достал свой блокнот.

— Не забудь, смотри, — усмехнулся Савелий Петрович. — А то, скажу я тебе, по нонешнему времени нам недолго и в Москву пожаловаться.

Павлов перевел разговор на житье-бытье. Ведь дом Савелия Петровича Шишина тоже был для него своеобразным «барометром».

— Жизнь теперь, скажу я вам, пошла в гору, — оживился Савелий. — У меня в дому теперь, как бывало у самого богатого: машинку швейную Варвара купила, пальто модное в городе достала, платья там разные, да и мне — старику, — усмехнулся Савелий, — новый костюм привезли. А у меня нового-то и не бывало, все с чужого плеча донашивал. Нет, Андрей Михайлович, я теперь, считай, самый богатый тут. Поди, говорили уже тебе — Варвара моя хорошего механизатора захороводила, с Кубани на уборку приезжал. В дом, выходит, приняла, мужик работящий, сама она тоже, да и я, скажу вам, не отстаю еще от молодых. Иван Иванович заставил до уборки этим лагерем заведовать… А зять-то наш телевизор поставил, мотоцикл купил… Да, скажу я вам, и деньги есть отложенные… Не так много, но есть… Да ты, Андрей Михайлович, заезжай как-нибудь, угостить есть чем, корову завели, есть курицы… И дом-то, чуть не забыл, — взмахнул рукой Савелий. — К тому дому мы трехстенок прирубили. Выходит, теперь и для меня отдельная комната. Вот как! — весело рассмеялся Савелий. — Богатеет наш колхоз, вот и колхозники, скажу я вам, богатеют… И настроение доброе…

Павлову ясно: этот «барометр» показывает на хорошую погоду!

Вернувшись в обком, Павлов собрал зоотехников управления, ученых. И все поддержали мысли, высказанные стариком Савелием. Было решено «поднять на щит» также и свинарок, выращивающих поросят. Областная газета запестрела материалами о свинарках-маточницах. Были разработаны новые условия соревнования и премирования свинарок.

 

7

Королев только в июне вернулся из командировки. После сева его «бросили» на ремонт комбайнов.

Зайдя к Павлову, возмущается:

— Гребенкин ведет себя вызывающе! По каждому вопросу у него свое мнение…

Оказывается, с санкции Гребенкина двум целинным совхозам установили задание закончить ремонт комбайнов на пятнадцать дней позже, чем предусмотрено графиком.

— Я его притащил сюда, Андрей Михайлович… Позвать?

И вот они заходят. Гребенкин улыбающийся, Королев официально строг. Гребенкин сразу к делу.

— И вы так же поступили бы, Андрей Михайлович, — начал он, усаживаясь в кресло. — В совхозе «Тамбовский» у нас туго с кадрами трактористов. По одному на трактор получается, и то, если комбайнеров посадить на тракторы. И вот теперь решайте, что делать: совхозу пахать четыре тысячи гектаров целины и залежи. Вы же сами знаете: не вспаши их в июне — не доберешь в будущем году центнеров по пяти с гектара. Но в июне же требуют завершить ремонт комбайнов. Вообще-то правильно, хорошо бы их подготовить еще зимой. Но сил не хватило. А уборка у нас в начале августа. Руководители совхоза расставили силы так, чтобы сначала залежь поднять, а потом комбайны отремонтировать. Райком рассмотрел расчеты совхоза, нашел их разумными.

— А график обкома? — бросил Королев.

— Вот зарядил: график, график! — рассердился Гребенкин. — Надо же учитывать реальные возможности.

Павлов не перебивал. Перед ним типичные представители двух направлений: напористый, беспокоящийся за дело Гребенкин и живущий «от» и «до» Королев.

— Анархию разводишь, — сердился Королев.

Гребенкин соскочил с кресла, но Павлов остановил его:

— Райком поступил правильно, — просто сказал он.

После ухода Гребенкина Королев сердился:

— Я понял это, Андрей Михайлович, как недоверие.

— Исправление ошибки, допущенной вами.

— Я действовал на основании решения обкома.

— Правильно. Но вы обязаны были разобраться с фактической обстановкой и доложить обкому. Вы что же думаете: здесь тумаки сидят и не смогут понять разумных расчетов? А получилось так, что райком и его секретарь Гребенкин разобрались по-государственному, а представитель обкома… Некрасиво получилось. Вы это должны понять. А пока займитесь-ка проверкой решений — как изготовляют на заводах инвентарь для ферм.

— Попробую, — нехотя поднялся Королев.

Вернувшийся из районов Герасимов нарисовал Павлову не особенно отрадную картину.

— Видите ли, — говорил он, — где главной целью поставили одно: как можно раньше посеять зерновые, там получилось шиворот-навыворот.

Герасимов не упоминал Смирнова, но было ясно, что думает он прежде всего о нем. Ведь в большинстве районов спешили сеять, подчиняясь как раз смирновской команде.

Павлов рассказал о наблюдениях Герасимова на бюро обкома.

— Тебя послушаешь, так и урожая не ждать, — бросил Смирнов. — И будущий урожай подорван.

— Если не будем готовить, именно готовить, будущий урожай на научной основе, то надеяться надо только на счастливый случай, — отпарировал Павлов.

— Что же ты предлагаешь?

— Мне хотелось, Иван Петрович, чтобы из всего этого были сделаны правильные выводы на будущее. Районам предоставлены права планировать производство. Но получилось так, что именно мы поломали во многих хозяйствах планы и в ряде случаев напортили!

— Все портили или некоторые здраво поступали?

— О правах, Иван Петрович, я напомнил не случайно. Работникам сельхозотдела ни разу еще не поручали командовать на автомобильном заводе.

— А чего они там понимают?

— Правильно, Иван Петрович. А чего в агрономии понимают инструкторы промышленного отдела? Надо сделать так, чтобы каждый отдел занимался своим делом.

— Мы тебе же помогали на севе! — сказал Гаврилов.

— Не всегда помогали, иногда мешали, — спокойно возразил Павлов. — Я хочу одного: чтобы сельхозотделу доверили руководство делами сельского хозяйства. Да и изменения на селе большие.

— Что там изменилось? — удивленно воскликнул Гаврилов. — Пять посевных провел, и все со скрипом…

— Это вам так кажется, — занервничал Павлов. — Неужели вы не видите, как выросли люди, как много стало дельных специалистов, как возмужали местные партийные работники? А товарищ Гаврилов оказал бы гораздо большую помощь сельскому хозяйству, если бы эти полтора месяца занимался делами промышленности и обеспечил бы выполнение заказов сельского хозяйства. Вы только посмотрите, Иван Петрович, что получается? — поднялся Павлов. Он достал из папки справку Королева. — К производству сложных сортировок даже не приступали, резины для доильных агрегатов не изготовили, вил так и нет, снова посылали за ними на Урал. Вот где бы развернуться товарищу Гаврилову! А сейчас и посылка механизаторов из города на уборку задерживается.

— Знаешь, что значит оторвать сотни людей с завода? — бросил Гаврилов.

— Знаю! — отрезал Павлов. — Надо отказываться от этого. — Он достал справку. — Видите, что получается?.. В прошлом году на сортировке и сушке зерна в совхозах области было затрачено человеко-дней почти столько же, сколько на уборке и обмолоте всех зерновых! На токах отработано восемьсот сорок тысяч человеко-дней. А все горожане за год отработали в совхозах немногим более семисот тысяч. Понимаете, что это такое? Если механизировать подработку зерна на токах, тогда от помощи горожан можно отказаться.

— Покажи-ка расчеты, — протянул руку Смирнов. — Чего же в секрете держишь?

Ознакомившись с цифрами, Смирнов поручил Гаврилову на завтра вызвать директоров предприятий, выполняющих заказы села.

Но об уполномоченных вопрос опять остался открытым.

 

8

Накануне уборки Павлов ездил на поля подшефных районов. Его радовали и встречи с множеством знакомых людей, и бодрая атмосфера, и сам урожай — он в большинстве хозяйств выше, чем намечалось по плану.

Однако, возвращаясь домой, он чувствовал, что ему еще чего-то недостает. Скоро он понял, что ему необходимо свидеться с Гребенкиным. Он полюбил этого деятельного человека.

— К Гребенкину, — сказал он водителю.

Навстречу неслись груженые автомашины, бензовозы. Стороной вдоль шоссе двигались новенькие тракторы с новенькими комбайнами на прицепе. Встречались автобусы, просто грузовики с людьми. Все это спешило на передний край битвы за хлеб.

На этот раз Гребенкин оказался в райкоме. На столе у него листы бумаги, таблички, сводки.

— Поди, сверхплановый хлебушко ищете? — весело спросил он, подавая руку.

Павлов невольно улыбнулся: Гребенкин угадал. В числе прочих он имел поручение Смирнова «прощупать» сверхплановую сдачу зерна, так как было уже ясно, что некоторые районы не выполнят плана. Он сказал, что дронкинцы собираются сверх плана продать не меньше миллиона пудов.

— А не рановато так заявлять? — метнул на Павлова суровый взгляд Гребенкин. — Не сдали еще ни грамма, а уже миллион сверх плана! Надо прежде все подсчитать, взвесить. А бросать слова на ветер негоже.

— Но ориентироваться все же можно, — возразил Павлов.

— Ориентироваться… — ухмыльнулся Гребенкин, глядя на свои бумаги. — Все, что намолотим, сдадим независимо от обязательств… Нужно лучше считать, Андрей Михайлович, перед севом. А то получается так, как один бригадир мне вчера сказал: «Сами себе создаем трудности, а потом боремся с ними». И ведь он прав, вот что досадно!

Павлов внимательно слушал Гребенкина. «Да, видно, действительно накипело у бригадира», — думал он, забыв о том, что ему нужно «прощупывать» Гребенкина насчет сверхплановой сдачи.

— Забываем мы, что одновременно с хлебом надо убирать кукурузу, корнеплоды, зябь пахать. На каждую эту работу составлен отдельный план, а нужен-то общий, так сказать, генеральный, тогда и картина получится совсем другая. Вот вам простой расчет… — Гребенкин взял со стола один лист бумаги. — В целом по району мы сможем обмолотить валки за шестнадцать рабочих дней. Потребуется три тысячи грузовиков на отвозку зерна от комбайнов. Теперь дальше… В это же время надо убирать кукурузу на силос. У нас сто пять силосных комбайнов, под каждый надо пять грузовиков. Есть и другие работы. Одним словом, четыре тысячи грузовиков в эти шестнадцать дней нужны обязательно. А у нас вместе с мобилизованными около двух тысяч. Вот вам и шестнадцать дней…

Эти расчеты не были неожиданными для Павлова. Сходная картина получалась и в целом по области. Но требуемого количества грузовиков страна не могла пока выделить. И без того область получала больше десяти тысяч машин из других районов страны.

— Был я вчера у Ивана Ивановича Соколова, — совсем иным тоном заговорил Гребенкин. — У него почти половина силоса уже в траншеях. Он посеял на силос не только кукурузу, но и подсолнечник, и разные травосмеси, которые уже убрал полностью. Освободившиеся поля под зябь пашет — эта ранняя зябь мало чем уступит пару. А главное — разрядка. Теперь он и кукурузу уберет вовремя.

Гребенкин положил рядом два больших листа бумаги с множеством цифр.

— Вот посмотрите, Андрей Михайлович, — ткнул он здоровой рукой в лист. — План уборки урожая колхоза «Сибиряк» и моего бывшего… Земли почти одинаково, разница четыреста гектаров. В «Пути к коммунизму» на сено почти семьсот гектаров однолетних трав, а у Соколова однолетних на сено совсем нет. Нам эти однолетние убирать надо в разгар хлебоуборки. Понимаете, что получается?

— Значит, и зябь, и сев…

— Вот-вот… И весной однолетние надо сеять, землю для них пахать. Я другой раз задумываюсь: почему мы — это когда и я вроде бы руководил из области — почему мы наплодили этих однолетних трав на сено? Зачем создали себе дополнительные трудности?

Павлов записал в свою книжечку: «Однолетние травы». Он заинтересовался рабочими планами двух колхозов, выписал себе некоторые сравнения. Гребенкин напал на очень важный след! А тот тем временем продолжал:

— Соколов и пшеницу трех сортов сеет, у каждой свой срок созревания. И корнеплоды у него разных сортов. Словом, все обдуманно делается. Это же, Андрей Михайлович, и есть ведение хозяйства на научной основе. Так ведь можно и в рамках района, и области. А главное, нужно! Жив буду, Андрей Михайлович, я перекрою на соколовский лад все наши урожайные дела.

Павлов не привык сложные вопросы решать на ходу. Пока что он говорил себе: хорошо, что завернул к Гребенкину. В другой раз такого разговора могло и не возникнуть. И он решил поделиться с Гребенкиным еще одним соображением, услышанным вчера от ученого Романова. Тот сказал, что многолетние опыты на полях института убедили его: на посев будущего года надо отбирать семена с первых намолотов, конечно, сортовые. Это, естественно, наиболее полно вызревшее зерно убирается в самое теплое время, оно обладает высокой энергией прорастания, полевая всхожесть таких семян почти на треть выше, чем семян поздней уборки. Романов своими опытами доказал, что посев семенами первых намолотов дает урожай на два с лишним центнера выше. Вчера Несгибаемый заявил Павлову:

— Засыплем семена с первого намолота!

Павлов понимал, какое сложное это дело: начнется обмолот хлебов, а сдачи зерна государству не будет. Всегда хлебозаготовки проходили под лозунгом: «Первое зерно — в закрома государства!» Правда, теперь разрешено засыпать семена независимо от выполнения плана, но… Все же семян пшеницы для области нужно больше четырехсот тысяч тонн, или двадцать пять миллионов пудов!

— Сомневаться-то в этом не приходится, — прервал размышления Павлова Гребенкин. — Два центнера прибавки — это тебе не фунт изюму… И ведь без копейки затрат! — воскликнул он. — Как, Андрей Михайлович? Неужели не ухватимся за этот дармовой резерв?

Павлов улыбнулся.

— Да я понимаю, Андрей Михайлович, — махнул рукой Гребенкин. — А если вопрос серьезно поставить? Ведь строго говоря… — Он взял карандаш, зачеркал по бумаге. Считал вслух: — У нас сто тысяч гектаров пшеницы, значит, семян надо полтораста тысяч центнеров, по двенадцати в среднем на семенных возьмем, значит, тринадцать тысяч, а точнее, пятнадцать тысяч гектаров обмолотить и ничего не сдавать… Вот и все! При наших силах это три дня работы. Ну пусть пять дней. Это что же? Перетерпеть пять дней ругачки из области и в будущем году дать лишний миллион пудов хлеба! Перетерплю, Андрей Михайлович! Ей-ей, перетерплю! Уеду в колхоз или… А может, и мирным путем решить?.. Поговорите со Стариком. Хотите, я выдвину это предложение, а он вас вызовет? А? Дело-то какое! А?..

Павлов пообещал поговорить сам.

— Только обязательно! Дело-то какое! И если уж, Андрей Михайлович, нынче нас будут клеймить позором, то знайте: не преступник Гребенкин, не срывщик плана. — Большие глаза его лукаво смеялись.

Павлов рад. Наверное, и он на его месте пошел бы на это.

А Гребенкин развивал свои мысли дальше:

— Тут ведь можно и по-другому, Андрей Михайлович! В некоторых колхозах семена надо заменять, десять лет сортообмен не производили. Вот эти хозяйства пусть сдают зерно за счет соседей, а соседи и для них из первых намолотов семена будут готовить. Вот и выход!

В ответ Павлов только улыбнулся. Гребенкин нравился ему все больше и больше.

Они побывали на полях. И, уезжая домой, Павлов думал о Гребенкине. Он имел обыкновение сравнивать с собой людей равного звания с позиций своих недостатков. При таких сравнениях они более рельефно выступали. И вот сейчас он сравнивал Павлова — секретаря Дронкинского райкома с Гребенкиным. Чем Гребенкин сильнее? Знанием жизни, знанием людей. И Павлов был председателем колхоза, но в другие, совсем в другие годы. Техника не та, масштабы несравнимы, люди… люди не так горячо были настроены. А Гребенкин попал в колхоз при большом взлете новой жизни, в годы больших изменений, в колхоз пришел, имея неизмеримо больший кругозор, чем Павлов. И потому для него работа в колхозе была школой, высшей партийной и хозяйственной школой. Павлов же смотрел на изменения жизни деревни с другой высоты, вернее, глубины. Для него тоже школа, но не переподготовка, а обычный переход в старший класс. Правда, и у Павлова кругозор расширился, у него оказались замечательные учителя: Иван Иванович, Несгибаемый. И помощники. А Гребенкин в это время… Нет, не то… Тут трудно проводить аналогии. Но для Павлова ясно одно: Гребенкину самое время быть в обкоме!

 

9

В ряде районов уже велась выборочная косовица хлебов. И вот в преддверии большой страды Смирнов собрал у себя в кабинете ближайших помощников. Он попросил «высказать все разумные мысли по организации уборки и хлебосдачи».

Павлов понимал, что первое слово его. И он высказал свои мысли об уполномоченных: надо попробовать обойтись без них.

— Что? На самотек? — Смирнов обвел взглядом сидящих. — На самотек пустить самое главное — хлеб?

— За нами право проверять, где плохо — вмешаться. Но надо же снять опеку. Мелочная опека играет роль тормоза, сковывает инициативу людей на местах. Люди же в районах сильно выросли, — защищался Павлов.

— На местах выросли. А вот в областном аппарате этого не чувствуется! — бросил Смирнов. — Несвоевременно это, Павлов.

Но второй секретарь Ларионов возразил:

— Из газет известно, Иван Петрович, что в некоторых областях начинают отказываться от руководства с помощью постоянных уполномоченных. Мне думается, надо попробовать, хотя бы в южных районах, как предлагает Павлов.

— Еще что нового? — глянул Смирнов на Павлова.

Павлов поднял вопрос о засыпке семян из первых намолотов.

— Вот он о чем думает! — покрутил головой Смирнов. — А ведь все это звенья одной цепи: уполномоченных не посылать, чтобы в районах жилось поспокойней, хлеб первых намолотов не сдавать. Это не государственный подход к делу!

Раздался спокойный голос Ларионова:

— Иван Петрович, я тоже слышал эту мысль от хорошего ученого. Все же два центнера прибавки урожая.

— Допустим, что все это так, — заметил Смирнов. — Однако что же получается? Если в государственные закрома будет сложено зерно первых намолотов, это плохо, а если оно останется в хозяйстве, то… отлично?

— Но это же семена, Иван Петрович! — Павлов даже руку к груди приложил. — У каждого хозяйства свои, местные, а на элеваторе они будут обезличены.

— Это от нас зависит. Во всяком случае, не эта задача главная. Нам надо решить с графиками сдачи хлеба. А отсюда и уборки. Надо поставить задачу: к десятому августа скосить половину зерновых, к двадцатому — все остальное. Тогда массовый обмолот развернется с десятого августа. За двадцать дней можно все обмолотить. Прибросим на погодные и прочие условия еще пять дней. Стало быть, к пятому сентября можно завершить весь обмолот, а к десятому выполнить план сдачи хлеба. Вот об этой задаче давайте толковать.

— Теоретически расчеты правильны, — глухо отозвался Павлов. — У нас они давно составлены. Но вот одно обстоятельство: до десятого нельзя скосить половину зерновых, потому что не будет такого количества зрелых. Даже в южных районах, где я только что был, возможна лишь выборочная косовица. А сегодня второе августа.

— И у Павлова зеленые настроения, — усмехнулся Смирнов. — К твоему сведению, Павлов, хлеба кое-где уже перестаивают… Значит, сегодня задания надо послать райкомам. А чтобы не допустить раскачки, сегодня же утвердим бригады уполномоченных. Выезд людей — в ночь.

Часа через три Королев принес Павлову графики по косовице и обмолоту зерновых. Бросались в глаза цифры: к десятому августа каждый район обязан скосить половину зерновых. Разве хлеба созревают по этому графику?

— А какое это имеет значение? — пожал плечами Королев.

Павлов забрал расчеты, пошел к Смирнову.

— У меня, Иван Петрович, серьезный разговор относительно вот этих графиков, — показал он бумагу. — Нельзя ориентировать на косовицу половину зерновых к десятому. Нет столько зрелых хлебов. Зачем же заставлять людей губить выращенный урожай?

— Губить-губить… — сердито передразнил Смирнов.

— Иван Петрович! Скажите откровенно: вы верите в реальность этого задания? Я не верю. Говорю прямо.

— Ну ладно. Через час — бюро. Будем утверждать. — Строго взглянув на Павлова, показал ему на стул, приглашая садиться. — Тебе, Андрей Михайлович, пора уже понимать кое-что в политике, — неожиданно мягким тоном продолжал он. — Скоро областная партийная конференция, а там съезд. С чем мы с тобой придем на конференцию? В промышленности у нас терпимо. А в сельском хозяйстве? На твоем участке. По мясу не только обязательство — план проваливаем…

— Мы его еще в прошлом году провалили, низковесный молодняк гнали ради рапорта.

— Ты думаешь, там, в Москве, удовлетворятся таким твоим объяснением? — покривил губы Смирнов. — По молоку план тоже под угрозой. Таким образом, у нас с тобой остается один козырь — хлеб! С первых дней набрать темпы косовицы, опередить соседние области. Урожай нынче выше прошлогоднего, значит, сверх плана можем сдать миллионов десять.

— Если начнем валить зеленые хлеба, то и план может оказаться под угрозой.

Лицо Смирнова стало хмурым.

— Ничего ты, Павлов, не понял, — глухо произнес он. — Бюро будет утверждать графики, не я один.

— Не нужны никому эти графики! — почти выкрикнул Павлов. — Люди на местах лучше нашего знают, какое поле когда надо косить.

— Похоже, что до работы в низах тебе недолго осталось ждать. Планы провалены на твоем участке…

С грустными мыслями уходил Павлов. Ему все хотелось понять Смирнова. Но чем дальше, тем сильней крепла мысль: «На себя работает… только на себя… И сейчас ему нужен только рапорт…» Зрело решение: бороться! Не за свой пост, нет! Бороться с любителями работать на себя. Он напишет в Центральный Комитет, если надо, поедет туда, но молчать больше не будет. Пусть и его накажут — есть за что. Но нельзя, чтобы большим делом и дальше руководил человек, думающий только о себе, о своем благополучии.

К концу дня телеграммы с графиками, подписанные Смирновым, полетели в районы. Разъехались и бригады уполномоченных.

И скоро Павлову пришлось выдерживать недоумевающий взгляд Несгибаемого.

— Вы же только что у нас были, Андрей Михайлович… Большинство полей видели. Как же вы могли согласиться с таким графиком?

— Посмотрим еще раз, — смущенно произнес Павлов.

Уже в дороге спросил, довели ли задания до хозяйств.

— Нет. Зачем же ставить себя в глупейшее положение?

На полевых дорожках стояли комбайны, сцепы жаток, виднелись и тракторы. Все наготове. Кое-где уже косили: подошел ячмень. Но картина ясна: в ближайшую неделю подойдет для косовицы не более десятой части хлебов… И Павлов посоветовал Несгибаемому установить колхозам и совхозам лишь сроки завершения косовицы.

А Гребенкин настроен бодро. Начал с критики:

— Что? Не выдержал, представитель низовки? — весело рассмеялся он. — Я ведь вижу, чей тут почерк!

Веселое настроение Гребенкина передалось и Павлову. В самом деле: о чем горевать? Нужен ли график таким, как Гребенкин? И здесь они договорились — вместе с агрономами и руководителями хозяйств обследовать все поля, наметить примерные даты косовицы, а отсюда и маршруты передвижения отрядов жаток и комбайнов.

Но на другой день позвонил помощник Смирнова. Павлову надлежало съездить в Тавровский район. Помощник намекнул, что, возможно, секретарь Тавровского райкома Кутузов станет «первой жертвой». Павлов знал, что этим приемом иногда пользовался Смирнов.

И вот бюро обкома. Докладывает Кутузов.

— Что ты нам рассказываешь о будущем, о планах? — сердится Смирнов. — Ты объясни членам бюро, почему не довел наш график до колхозов и совхозов? Почему?

Кутузов переждал поток вопросов, заговорил сам:

— Я звонил в обком, но все разъехались, не с кем было посоветоваться. А дело серьезное, товарищи… Хлебов, которые можно косить в ближайшую пятидневку, не больше пяти тысяч гектаров, а по графику — сорок пять тысяч. Скосить мы можем, но…

— Ты ответь по-русски: почему не спустил график? Он, видите ли, не уверен в разумности графика. Видели его?

— Да, товарищи, я не уверен. Полагал, что информация, на основе которой разрабатывались графики, была необъективной.

— Хватит! — крикнул Смирнов. — Кутузова следовало бы снять с поста секретаря. Но первый год он там — ограничимся строгим выговором… Он говорит: хлеба зеленые. А Гаврилов нашел ему целые массивы зрелых. Есть такие массивы?

— Мы их косим, Иван Петрович… Но если по-хозяйски, надо бы переждать дней пять. Вот колосья с тех массивов. — Кутузов достал из кармана завернутые в газету колоски пшеницы, положил на стол перед членами бюро.

Смирнов взял колосок, протянул руку и Гаврилов.

— Ты мог нарвать их где угодно! — усмехнулся Смирнов.

— Нет, мы были вместе с товарищем Гавриловым.

Наступило тягостное молчание. Нарушил его Павлов:

— Если такую пшеницу косят, надо наказать за сознательную порчу урожая! И если об этом распорядился Кутузов, я за то, чтобы объявить ему строгий выговор!

— О твоих делах, Павлов, разговор особый, — бросил Смирнов. — Три дня ты в своей зоне, а скошено всего шесть тысяч во всех трех районах.

Павлов встал, чтобы успокоить себя, сжал кулаки.

— Я, Иван Петрович, агроном, и понимаю: зрелый или зеленый хлеб. Любой крестьянин это определит. Я проверил посевы Дронкинского и Пановского районов. Наши графики не учитывают действительного состояния хлебов. Я не мог разрешить губить хлеб. Я считаю долгом коммуниста и здесь сказать об этом. Сегодня утром я запретил в Тавровском районе косить эти массивы, о которых только что говорили. Я тоже привез сноп скошенной пшеницы, он сейчас в лаборатории. Специалисты оценят, сколько на тех полях загублено хлеба, уже выращенного хлеба! Официальный документ будет. Я прошу бюро обсудить этот документ. Речь идет о государственном добре! И я готов, Иван Петрович, нести наказание за эти свои действия. Но скажу сразу: я обращусь за помощью в Центральный Комитет. В данном конкретном случае, Иван Петрович, есть ваша вина. Ее легко доказать документами. Так нельзя, Иван Петрович… Наши действия должны укреплять у людей веру в наши планы, тогда и дело пойдет совсем иначе. — Затем он рассказал, как подготовились к уборке в Дронкинском районе, у Гребенкина. А закончил так: — Что же касается наказания товарища Кутузова, я против этого. Виноваты мы, а не Кутузов. Я вношу предложение: проверить качество уборки в Тавровском и еще в нескольких районах и при обнаружении преждевременно скошенных хлебов виновных наказать строжайшим образом. С первого дня страды нужно вести решительную борьбу с любыми потерями урожая.

Заговорил Ларионов:

— В отличие от Павлова, я не агроном. Потому я пригласил с собой главного агронома Герасимова. Мы видели много полей. И только в трех или четырех случаях Герасимов сказал, что можно начинать косить на свал. Я не имею оснований не доверять главному агроному. Да и на местах специалисты…

— Предложение твое? — бросил Смирнов.

— Я, товарищи, должен поддержать Павлова…

Решение приняли «обтекаемое»: Кутузову указать, а районы предупредить о недопустимости скашивания зеленых хлебов.

После бюро к Павлову заглянул Кутузов:

— Я на минуту, Андрей Михайлович… Спасибо вам, — протянул он руку. — Поддержали…

— Будьте всегда честным, — только и нашелся сказать Павлов.

 

10

В Дронкинском районе, так же как и в Пановском, массовая косовица зерновых началась после десятого августа. А ведь это самые южные районы области. По сводке же, переданной Павлову, некоторые районы свалили до трети урожая, а по области скошено почти пятьсот тысяч гектаров…

Это означало, что при помощи графиков сложная машина пущена в ход. А каков будет результат?

Приехал Герасимов и сообщил Павлову печальные вести: кое-где скосили на свал явно зеленые хлеба. По его определению, многие недоберут три-четыре центнера зерна с гектара, да и качество зерна плохое.

Павлов поручил Герасимову провести контрольный обмолот в ряде хозяйств, определить качество зерна, подсчитать недобор урожая. Однако эти результаты вскоре стали известны и без контрольных обмолотов. Началась сдача зерна на элеватор. Много пшеницы первых намолотов оказалось натурой ниже шестисот пятидесяти граммов. А сколько недобрано хлеба? И как в этих условиях говорить о засыпке семян из первых намолотов? Наносился ущерб и будущему урожаю…

А вскоре пошли дожди. Обмолот и сдача хлеба замедлились. Смирнов решил провести кустовые совещания. В Дронкино собрались южане — представители девяти районов.

Смирнов нервничал. Первоначальный график оказался не под силу ни одному району.

— Ссылки на непогоду неосновательны! Молотить нужно в любую погоду! Доложи, Гребенкин, когда твой район заканчивает план?

Гребенкин помолчал, склонив голову, провел рукой по подбородку. Павлов волновался: как он ответит?

— Сейчас сдача хлеба пойдет более быстрыми темпами, — негромко заговорил Гребенкин. — Семена у нас в основном засыпаны, так что, как будем молотить, так и сдавать.

— Дату назови! Дату!

— За четырнадцать рабочих дней мы можем все обмолотить. Но сколько будет дождливых, я не знаю.

— Хорошим работникам дождь не помеха! — почти выкрикнул Смирнов. — На какие сроки ориентируете партийную организацию?

Совещание не понравилось Павлову. Он не понял, для чего оно вообще созывалось.

Об опыте работы в этих трудных условиях почти не говорилось.

Свое выступление Смирнов закончил требованием: молотить и в ненастную погоду!

И это Павлову не совсем понятно. Конечно, нужно напрячь усилия. Но молотить в ненастную погоду — значит сознательно идти на огромные потери зерна. Трижды проводил он контрольный обмолот копен соломы от влажных валков, и результаты: больше двух центнеров зерна с гектара! Но ведь и повторный обмолот не был идеальным… Ну, а если дожди не прекратятся?..

И словно бы проверяя упорство людей, дожди усилились. Дороги развезло, автомашины стояли в кюветах, на приколе у токов и складов. Павлову пришлось пересесть на вездеход.

Сквозь пелену дождя он видел движущиеся и стоящие комбайны, людей, конечно, промокших до нитки.

— Последние известия, — напомнил шофер. — Может, про погоду хорошее скажут.

— Включи, — машинально ответил Павлов.

Областное радио сообщало о самоотверженном труде комбайнеров. Некоторые и в дождь обмолачивали по пять-шесть гектаров за сутки…

И вот о погоде: «Ожидается облачная погода, временами небольшой дождь…»

И этот голос, чем-то напоминавший монотонные удары капель дождя по брезентовому верху машины, и бесстрастность диктора, не понимающего, очевидно, что это такое «временами дождь», сразу рассердили Павлова.

Они подъехали к стоящему неподалеку от дороги комбайну. Три механизатора возились у машины: клепали сломанные планки главного полотна. На приветствие ответили, но только один из них оглянулся. Едва заметная улыбка скользнула по его мокрому и грязному лицу, Павлов узнал комбайнера.

— Ну как оно, Василий Васильевич?

— Если коротко, Андрей Михайлович, то худо, — поднялся комбайнер. — За четыре дня второе полотно кончаем.

Павлов порылся в соломе.

— Потери большие, Андрей Михайлович, — сказал комбайнер, увидев в руке Павлова невымолоченные колосья. — И колос плохо вымолачивается, и в мякину много идет.

Павлов знал, что комбайнер Величко из числа лучших в районе. О полотнах, о невымолоченном зерне он слышал в эти дни от многих комбайнеров. Но ему и самому казалось, что иного выхода нет.

— Что же делать?

— Думать! — крикнул другой механизатор, поднимаясь с полотна. — Думать надо, — повторил он спокойней. — Вчера один человек рассказывал… У Соколова трактора в такую погоду зябь пашут, будущий урожай готовят.

Долго еще перед глазами Павлова маячили трое вымокших до нитки механизаторов. Маленькая ячейка армии, которая выполняет приказ. Они нашли, что так, как делается сейчас, плохо. После этого как они смотрят на своих руководителей? Павлов сам вручал партийный билет Величко. Комбайнер тогда сказал что-то вроде: «Оправдаю, Андрей Михайлович! Не сомневайтесь!»

А сегодня Павлову казалось, что он вот-вот скажет: как оправдаешь при таких руководителях?.. Или, может, действительно лучше зябь пахать? Прибавка урожая гарантирована. А если дожди не перестанут? И Павлов терялся… А ведь хорошо понимал: он должен решить!

И он спешит к Соколову.

По полю ползли два самоходных комбайна. «Значит, и Соколов убирает при любой погоде».

Комбайны ползли еле-еле… Но не валки подбирали, а косили напрямую.

Появилась Зина Вихрова в голубом прорезиненном плаще с поднятым капюшоном.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович! — обрадовалась она.

— Значит, и дождь нипочем, Зинаида Николаевна! — воскликнул Павлов.

— Нет, Андрей Михайлович, дождь «почем», — усмехнулась Зина. — Видите, как ползут? Того и гляди остановятся. А быстрее нельзя, плохой вымолот. Иван Иванович заставил меня следить.

Зина рассказала, как расставлены силы на уборке. Жатки косят на свал, самоходные — напрямую, часть тракторов — на вспашке зяби. А автомашины переброшены на вывозку кукурузной массы.

— Пока дожди, мы всю кукурузу уберем, силос заложим, ее ведь так и так убирать. Так что в дождь главные силы туда!

Павлов слушал и думал: «Вот оно — не шаблонное решение. «В любую погоду!..» В самом деле: есть же неотложные работы, которые можно выполнять и в дождь. Почему не бросить весь автотранспорт на уборку кукурузы? Ведь придет хорошая погода, и силы придется дробить — на силос, на хлеб, на зябь».

Ночью он позвонил Гребенкину и услышал его бодрый голос:

— Мы решили, Андрей Михайлович, перестраиваться! Прогноз на ближайшую пятидневку неважный. Был и я у Соколова.

Павлов звонил и в Черновский район. Разбудил Королева — он спал в кабинете секретаря, — рассказал ему о перестройке. Но Королев не в восторге:

— Надо поговорить с Иваном Петровичем…

Утром Павлов по телефону доложил Смирнову об обстановке и принятых ночью решениях.

Смирнов слушал не перебивая, а когда Павлов закончил, сказал:

— Сегодня спускаем график сдачи хлеба в очередной пятидневке. Надо сдать минимум двадцать миллионов пудов! А ты силосом занимаешься.

— Но и зябь, и силос — все это урожай, забота о будущем. А в дождь губим хлеб…

— А ты не губи. Организуй дело. Могу зачитать пятидневные задания по твоим районам. Запиши…

А дождь все навещал хлеборобов. Пятидневный график не выполнил ни один район. Дронкинский сдал десять тысяч тонн, а Черновский четырнадцать. Однако в последующие дни положение резко изменилось. В Дронкинском стали намолачивать в день по семи тысяч тонн зерна, а в Черновском не больше четырех.

Королев звонит Павлову: все тока забиты влажным зерном, оно начало гореть, надо спасать. А как? Влажным зерном забиты все заготовительные пункты.

Павлову очень хотелось сказать Королеву: поезжай к Соколову, учись, как правильно хозяйствовать. И надо бы так сказать… Павлов едет в Черновку, потом в город — мобилизовать машины, чтобы подпорченное уже зерно вывезти на комбикормовый завод. А в области испорчены миллионы пудов зерна… Кто в ответе? И почему на уборке командуют не Соколовы, а Королевы? Эти раздумья все яснее говорили Павлову: нужна свежая струя! Надо, чтобы к руководству большим делом стали люди типа Соколова, Гребенкина.

Павлов навестил ученого Романова. Тот опытным путем исследовал каналы потерь выращенного уже урожая: две недели лежки валков, скошенных переоборудованным комбайном, уносили больше центнера зерна с гектара, при обмолоте сырых, промокших валков терялось до трех центнеров зерна с гектара.

Но вот, наконец, установилась погода, ударили первые заморозки. И Павлов увидел в Черновском районе поля неубранной кукурузы с желтыми поникшими листьями. Урожай загублен…

А у Несгибаемого и Гребенкина вся кукуруза уже убрана.

Хорошие солнечные дни чередуются с дождливыми. И Смирнов, как видно, не выдержал напряжения. В районы выехали новые группы уполномоченных с задачей: любыми путями перевыполнить план сдачи хлеба! А Павлова отозвал в обком.

— Вот тебе боевое задание, — строго выговаривал Смирнов. — К дню открытия партийной конференции план по мясу выполнить процентов на восемьдесят, к открытию съезда — полностью! А хлебом займусь сам.

Павлов пробовал доказывать: нельзя гнать на мясо низковесный молодняк, он сейчас поставлен на усиленный откорм, через месяц-полтора он будет хорошей упитанности. Говорил, что при сложившихся условиях к съезду не выполнить плана по мясу.

— Неужели ты, Павлов, не понимаешь момента? Одним словом, организуй! Указания районам и заготовителям уже даны, мы тут без тебя на бюро разбирались.

И повторилось старое: под нажимом уполномоченных гнали плохо упитанный скот, оформляли в сдачу сырое, несортированное зерно.

Павлов решил обратиться с письмом в Центральный Комитет. Он написал о всех, по его мнению, антигосударственных делах Смирнова, честно признал свои ошибки.

Скоро из Москвы приехала группа товарищей. В их числе и Лихачев, давний знакомый Павлова.

— Приехали ваши письма проверять, — сказал он.

— Почему письма? — удивился Павлов. — Я писал только одно письмо.

— Не один ты писал… Будем разбираться…

 

11

Делегаты партийной конференции внимательно слушали отчетный доклад Смирнова. Промышленность области справилась с поставленными задачами, хлеба, мяса и молока нынче произведено больше, чем в прошлом году. Смирнов особо подчеркнул эти моменты в своем докладе. В качестве «козырей» использовал и широко развернувшееся соревнование свинарок, занятых выращиванием поросят, и успех свинарки Сибиряковой, и сверхплановые урожаи в целинных районах — Дронкинском и Пановском. В свете этих фактов словно бы сгладился главный недостаток — ни одного взятого обязательства область не выполнила.

Но вопрос, заданный Несгибаемым, сразу разрушил это ветхое сооружение: на сколько область отстала от темпов производства сельхозпродуктов, запланированных на этот год по семилетнему плану? Отставание уже ощутимое — на целый год.

Был задан и такой вопрос: каковы потери урожая за счет преждевременного скашивания хлебов?

Справка грустная: элеваторы приняли почти двадцать миллионов пудов щуплого зерна. Если бы убрали этот хлеб вовремя, то дополнительно было бы собрано не меньше десяти миллионов пудов.

Отставание от темпов семилетки и явилось главной темой выступлений делегатов. Названы и причины: неквалифицированное руководство, работа на сводку. Павлов признал эту критику справедливой, рассказал, как осуществлялось руководство сельским хозяйством, какой ущерб в результате «работы на себя» нанесен государству, колхозам и совхозам. Он прямо заявил, что считает невозможным оставлять Смирнова во главе партийной организации.

Это требование прозвучало в выступлениях Гребенкина, Несгибаемого и еще нескольких делегатов.

Тогда Смирнов сделал «хитрый» ход: при выдвижении кандидатур в члены обкома обратился с заявлением о самоотводе, сказал, что решил уйти на пенсию по состоянию здоровья.

Павлов смотрел на это просто: лишь бы любители «работать на себя» не мешали движению вперед, пусть уходят на любую пенсию.

Первым секретарем был избран Ларионов. В ходе конференции критиковали и Павлова, напомнили ему, что он активно работал лишь в районах своей зоны, слабо влиял на сельское хозяйство области. Но Павлова поддержал Иван Иванович Соколов… И при голосовании против его кандидатуры было подано лишь два голоса. Он остался секретарем по сельскому хозяйству. А заведующим сельскохозяйственным отделом, по предложению Павлова, утвердили Гребенкина.

 

12

Всякий раз, когда городские постройки оставались позади, у Павлова невольно вырывался вздох облегчения. Сказывалась давняя привычка: когда работал в районе, то чаще всего вызов в областной центр был связан со всевозможными «накачками». Так было заведено Смирновым.

— Опять вздыхается, Андрей Михайлович, — участливо произнес водитель.

— Пробуждается природа-то, вот и дышится лучше, свободнее.

— Природа-то пробуждается, как и всегда. А на селе опять реорганизация, — вздохнул и Петрович.

Павлов не без удивления посмотрел на обычно молчаливого шофера.

— Все, что делается, Петрович, все к лучшему.

— К лучшему-то к лучшему, — задумчиво проговорил Петрович. — А я почему начал-то… Недавно вы давали машину — возил в район специалистов. Так они говорят: «Нашему брату теперь похуже будет».

— Почему же?

— А потому, говорил тут один, что ступенек будет больше от первого начальника до специалиста.

Павлов в последнее время и сам раздумывал насчет беспрерывных реорганизаций. Это, конечно, не значит, что до этого он бездумно принимал все реорганизации. Нет. Но обдумывал их как бы только с одной стороны — с тех преимуществ, которые они сулили. Павлов считал себя солдатом партии, и ему никогда в голову не приходило пытаться ревизовать решения ЦК, сомневаться в их правильности. Даже в тех случаях, когда некоторые положения явно не подходили для условий их зоны. Павлов считал это лишь исключением из правила. Так он был воспитан. И еще: во всех неудачах при выполнении этих решений прежде всего искал свою вину, недостатки в своей партийной организации. И обычно находил. Все это было…

Павлов отлично помнит, с каким воодушевлением он воспринял решения сентябрьского Пленума ЦК по сельскому хозяйству, как дружно приветствовали эти решения в их МТС, в районе. Именно тогда он согласился пойти председателем колхоза. Тогда в их колхоз вернулось более двадцати семей, ранее уехавших в райцентр, в города. Что это означало? Да только то, что и рядовые люди деревни увидали перспективу, поверили в силу мер, намеченных партией. Так было и при освоении целины, вплоть до самого урожайного 1958 года. Все тогда пошло в гору: и урожай, и продуктивность животноводства. Люди села по крупицам собирали все, что помогало продвижению вперед. Но этот интерес к кропотливой работе как-то стал утрачиваться после 1958 года. В чем причина? Уж не в том ли, что мыслить стали крупными категориями: догнать Америку по производству мяса за три года, планы первого года семилетки перевыполнить в два-три раза, все сложные проблемы животноводства решить при помощи одной лишь «королевы» полей! Да и все в таком духе. А когда не получалось, стали изыскивать обходные маневры, пышно расцвело очковтирательство…

«Но что же все-таки произошло? — снова и снова спрашивает себя Павлов. — Не вместе ли с массовыми реорганизациями пришла эта беда?» И опять мысли возвращаются к исходному рубежу — к сентябрьскому Пленуму. Почему меры последних лет оказались менее эффективными?

Сегодня Павлов ехал в Дронкино, к Несгибаемому, который только что назначен начальником производственного территориального управления.

Надеялся он, что в этой поездке развеются некоторые тревожные думы.

А Петрович разговорился:

— Люди, Андрей Михайлович, больших сдвигов ждут в сельском хозяйстве, а их что-то не видно.

Павлов пробует отшутиться:

— Надо бы, Петрович, раньше в дискуссию вступать.

— Не мне же поручено руководить сельским хозяйством, — на полном серьезе произнес Петрович. — Мне поручили вас возить, я и стараюсь, чтобы по моей причине ни минуты машина не простояла, чтобы в любой момент быть наготове.

— Ты прав, Петрович! — И опять тяжело стало на сердце у Павлова, словно это он, только он виноват в отставании области от задания семилетки.

Началась степь. Кругом никакой еще зелени, но весна вступила в свои права. Необычайно рано пришла она нынче. Уже к середине марта на полях не осталось снега. И с того времени ни капли дождя. Заговорили о возможной засухе, называли характерные приметы.

Павлов и сам знал многие из этих примет. За годы жизни в Сибири он убедился, что слишком ранняя весна — примета плохая: может быть засуха.

Но вот и хорошо знакомое здание… Вернее, два одинаковых. Они и возводились одновременно — оба каменные, двухэтажные, под шифером. Райком и райисполком. Между ними просторная площадь, засаженная деревьями.

В здании райисполкома и разместился штаб Несгибаемого.

Михаил Андреевич в окно еще увидел машину Павлова, торопливо сбежал по лестнице.

— Прошу, Андрей Михайлович, — широко улыбнулся он, изобразив обеими руками открытый семафор.

Павлов подал руку и сразу ощутил так знакомое крепкое пожатие Несгибаемого.

— Что-то спокойно здесь, ни единой машины у штаба, — начал Павлов, всматриваясь в лицо друга.

— В наш штаб пока что ездить незачем.

Они поднялись на второй этаж.

Несгибаемый присел в кресло у стола, Павлов — напротив, в другое кресло.

— Ну что же, Андрей Михайлович, можно докладывать?

— Дело не в докладе, Михаил Андреевич… Дело в хлебе. Стране нужен хлеб. Ты это, конечно, и сам хорошо понимаешь. С этих позиций и расскажи о начальных шагах.

— Сам я успел побывать только в наиболее отстающих хозяйствах района. Правда, сегодня собрался в «Борец», но…

— Поедем вместе, — предложил Павлов. — Мне давно хотелось Климова повидать.

— Прекрасно! — обрадовался Несгибаемый. — И главного агронома возьмем.

В кабинет вошел главный агроном Михайлов. Он молод еще, на нем темно-синий костюм, лакированные ботинки.

Пожимая руку Михайлова, Павлов подумал: «Да, это явно не полевой агроном…»

У машины Несгибаемый сказал Михайлову:

— Вы будете ведущим, садитесь впереди.

 

13

В машине Павлов думал об агрономе Климове. Он встречался с ним, но только на совещаниях и в кабинете. Впечатление осталось хорошее. Но каков он и деле? И прав ли был Гребенкин, когда досадовал, что Климов решительно отказался от поста главного агронома треста совхозов.

— С Обуховым не виделся? — спросил Павлов Несгибаемого.

— По телефону недавно говорил. Рвется в передовики, просил подкинуть гусеничных тракторов.

И тут Павлову пришла неожиданная идея: а что, если побыть эти дни в роли гостя Несгибаемого, простого свидетеля его действий? Ни во что не вмешиваться, только сопровождать и наблюдать?

Он высказал идею Несгибаемому:

— Не удержишься, Андрей Михайлович, — усомнился Несгибаемый.

— Начинаются климовские поля! — объявил Михайлов.

Обращали на себя внимание стройные ряды лесных полезащитных полос, они уже высокие, метра четыре-пять…

— Во многих хозяйствах района есть защитные полосы? — спросил Павлов.

— Кое-где есть, но мало… А в «Борце» успели опоясать чуть ли не половину полей.

…Как и следовало ожидать, Климова на усадьбе не оказалось. Посоветовали искать его в первом отделении.

По просторному полю, отмеченному со всех сторон лесными насаждениями, ползал трактор с двумя сеялками на прицепе.

Несгибаемый удивленно глянул на Михайлова. Тот в ответ пожал плечами. А когда вылезал из машины, сказал:

— Вообще-то Климов не признает ранних сроков посева…

Климов неторопливо шагал навстречу. Это был невысокого роста человек, в синем плаще. Ветерок играл вихрами волос льняного цвета, сильный загар подчеркивал сплетения морщинок на лице. На губах Климова добродушная улыбка.

— Сев развертываете? — кивнув в сторону трактора, спросил Несгибаемый Климова.

— Десять гектаров выделили для раннего сева… Без этого нельзя. Наш секретарь райкома товарищ Топорков настроен и нынче всех обогнать на севе… Так что… Поле у нас отведено для опытов по срокам сева. Сорт «мильтурум» посеем в четыре срока. — Покопав носком сапога землю, добавил: — Говорят, Обухов тысячу гектаров уже посеял.

— Позвольте! — удивился Несгибаемый. — Я немножко следил за Обуховым, писали о неплохих урожаях в его совхозе.

— Первые два года были, пока агроном опытный держался. А в прошлом году Обухов собрал по восьми центнеров зерна, сорняки разводит. Вот и нынче: на севе будет первый, а в связи с плохим урожаем получит самый низкий план по хлебосдаче и по проценту к плану опять будет впереди. Да разве это правильно, товарищ Павлов? — загорячился вдруг Климов. — Разве это нормально? Живем рядом, земли одинаковые, мы в прошлом году собрали с гектара по семнадцати центнеров, в два раза больше, чем Обухов, а по проценту к плану хлебосдачи он даже выше нашего, потому что ему план нищенский установили.

Гости молча выслушали благородный гнев агронома.

К машине подошла миловидная женщина, поздоровалась. Климов представил:

— Вера Васильевна, агроном. И еще — моя жена.

Вера Васильевна смутилась, на ее лице заиграл густой румянец. Она пошутила:

— Семейственность, одним словом…

Павлов когда-то работал на сортоиспытательном участке, и у них с Верой Васильевной завязался оживленный, сугубо специальный разговор. Оказалось, что многие из его замыслов по сортоиспытанию Вера Васильевна осуществила на полях совхоза. Он записал в свою книжечку названные Верой Васильевной цифры урожая отдельных сортов при различной обработке и в зависимости от сроков посева. Из цифр явствовало, что разница в урожае за счет сроков сева достигала в некоторые годы десяти центнеров с гектара.

— А ведь что получается, Андрей Михайлович, — загорячилась Вера Васильевна. — Мы, например, придерживаемся оптимальных сроков, у нас для каждого сорта найден лучший срок посева. Все наше зерно идет только на семенные цели. Теперь возьмите Обухова. Мы ему в позапрошлом году дали семян пшеницы на три тысячи гектаров. Очень хорошие, раннеспелые семена. А он взял да и посеял их в конце апреля. Ну, конечно, поля сорняками заросли. Расшумелся на весь район: соседи плохих семян дали. Это же возмутительно! Мы на тех же семенах по двадцати с лишним центнеров с гектара вырастили, а он и восьми не собрал. Понимаете, что наша работа по семеноводству смазывается? Вот вы теперь, как начальник управления, — повернулась она к Несгибаемому, — наведите порядок…

— Предложение дельное, — просто ответил Несгибаемый. — Мы его, Вера Васильевна, принимаем к исполнению.

Павлов, помня обещание, отключился было от общего разговора. Но сообщение о том, что Обухов уже сеет, его возмутило. Разве их установка на оптимальные сроки сева не ясна? Он так и поставил вопрос перед Климовым.

— Мы Топоркову позавчера еще на совещании напомнили про установку области, а он зачитал нам статью из центральной газеты. Там один ученый-метеоролог рекомендует нынче, именно нынче, учитывая раннюю весну в Сибири, посеять пораньше, чтобы вовремя получить всходы.

Павлов тоже читал статью.

— А вы как думаете? — спросил он Климова.

— Этот ученый напоминает мне работников инкубаторной станции. Они заботятся только о том, чтобы вывести как можно больше цыплят. А вот есть ли чем цыплят кормить, где содержать, их это не интересует. Так и здесь: получим всходы! Да если в почве малы запасы влаги, то ведь ранние-то всходы и влагу из почвы рано высосут, не дождутся июньских дождей и погибнут. Разве это не ясно? Задержать же влагу в почве мы знаем как. Боронить!

— Все же когда развертывать массовый сев?

— У нас?.. — Климов посмотрел на Павлова, чему-то усмехнулся. — В середине мая. Потому что в начале мая похолодание будет. А при нашей технике пшеницу мы посеем за восемь дней. И вообще, Андрей Михайлович, надо все же больше доверять агрономам. — Откинув назад волосы, он продолжал наставительно: — Не может честный агроном повторить заведомую ошибку в агротехнике, если, конечно, он сам распоряжается на полях. Это же как врач! Если он ошибся с применением какого-то лекарства, то второй раз он не ошибется. А почему? Потому что сам предписывает рецепты, а не под диктовку уполномоченного. Может, потому в медицине и прогресс заметен…

— Там много достижений, — начал было Михайлов, но его перебил Климов:

— В сельском хозяйстве тоже немало открытий. Разве сельскохозяйственная техника шагает вперед хуже, чем медицина?.. Но вот болезни полей никак не переборем. Сорняки одолевают, роста урожаев не чувствуется. Значит, болезнь не излечивается. А все потому, как мне думается, что из года в год повторяются одни и те же ошибки. Первая и главная из них — нет полного доверия агрономам…

— А вторая, — перебил его Несгибаемый, — нет строгого спроса за урожай.

— Верно! — воскликнул Климов. — Где доверие, там и спрос; где нет спроса, там нет и доверия. Вспомните сами, Михаил Андреевич, мечтали вы о самостоятельной работе, когда заканчивали институт?.. Нас же до двадцати трех лет, можно сказать, за ручку водили, все поучали. После этого так хочется самостоятельно поработать! А кое-где молодого агронома так и продолжают за ручку водить: то-то так делай, а этак тебе нельзя… Вот так и воспитываются безвольные агрономы. Таким диктуют агротехнику все, кому не лень. И еще замечу: если урожай хороший — премируют. Это правильно. А если неурожай? Спроса фактически ни с кого нет. Надо бы с агронома спросить… Но как спросишь, если он точно выполнял данные ему установки? И вот тогда-то замалчиваются недостатки, выискиваются для оправдания всякие причины: то, видите им, лето сухое, то дожди излишние…

Вера Васильевна поддержала мужа:

— Странно получается: ветеринарам доверяют, агрономам же… — Она запнулась, исподлобья посмотрела на Несгибаемого, усмехнулась: — Это потому, Михаил Андреевич, что у нас очень много стало агрономов. Всякий, кто читает газеты и журналы, уже считает себя достаточно осведомленным в делах агрономии. А ведь вы хорошо знаете: каждое поле — это все равно что у ветеринаров отдельное животное. Нельзя и подумать, что ветврач всему стаду пропишет одно лекарство. А у нас не только одному хозяйству, целому району порой предписывают одно лекарство. И в то же время много говорят о научно обоснованном ведении земледелия. А ведь научно обоснованное ведение земледелия — как раз и есть индивидуальный подход к агротехнике каждого поля.

Она начала называть номера полей, характеризовать каждое. Очень убедительно показала, что даже на двух соседних полях не может быть одинаковой агротехники.

Павлов прислушивался к словам Веры Васильевны, а сам думал так: вот собрались пять агрономов, у всех разные чины, но все имеют отношение к земле-матушке. И кому же пытаются доказать свою правоту эти труженики земли, двадцать лет работающие агрономами в одном хозяйстве, на одних и тех же полях? Агрономам!

До чего же грустно становится Павлову.

Вера Васильевна осталась, чтобы проследить за закладкой опытных делянок, муж отдал ей ключ от своего потрепанного «Москвича», стоявшего у лесополосы. Климова посадили рядом с шофером.

У каждого поля Климов останавливал машину и вел гостей по дороге вдоль лесозащитной полосы, рассказывал историю поля.

Павлов думал: много ли найдется таких агрономов, которые проработали в одном хозяйстве пусть не двадцать, а хотя бы десять лет? Единицы. И не в этом ли одно из главных объяснений беспорядка на полях многих хозяйств?

Он высказал свою мысль. Климов первым отозвался:

— Опять же причина одна: доверие! Если агроному доверяют, разве он согласится на частую смену хозяйств? Никогда. Если он, конечно, настоящий агроном, — уточнил он. — Поля надо полюбить. А тут, — он усмехнулся, оглянулся на Павлова, — тут, пожалуй, не бывает любви с первого взгляда. Нет. Нужно сначала по́том полить землю; за один-два года не успеешь влюбиться… Читал как-то в газете восторженную статью о молодом агрономе… Приехал накануне сева, а осенью его колхоз собрал хороший урожай. И что вы думаете — весь успех приписан молодому агроному. Да разве можно так? За одну весну он ничего капитального для урожая сделать не мог, это ясно всякому агроному. Природа, конечно, помогла. Я к тому говорю, что такими приемами можно испортить молодых агрономов. А потом, смотришь, человек после похвалы на выдвижение пошел — в райплан, в райком комсомола или еще куда-то.

Несгибаемый заметил, что выдвигать надо умных, энергичных людей, знатоков своего дела.

— Именно так, — согласился Климов. — Знатоков! Но разве тот, кто два года побыл полевым агрономом, знаток? Разве он заслужил уже право давать советы другим, более опытным?.. Продвижение для агронома — это ежегодная прибавка урожая на полях.

— Но кто-то должен же руководить! — бросил Михайлов.

Климов, ничего не ответив, повернул направо.

— А вот и шестое поле третьего отделения.

Когда вышли из машины, Климов сказал примерно так: если к нему приедет опытный агроном, знаток сибирских условий, он с душой выслушает его советы и мысли. Если же приедет «канцелярский агроном», он будет слушать его только из деликатности.

Михайлов взбеленился:

— А дисциплина?

— Бросьте, Борис Петрович, на дисциплину ссылаться, — резко ответил Климов. — Давайте на вещи смотреть трезво. Вот вы главный агроном управления, мне нельзя вас ослушаться, я это понимаю. Но если не по чинам, а по совести: есть ли у вас серьезные основания давать нам агрономические советы?

— Много на себя берете, Василий Васильевич! — зло бросил Михайлов.

— Может быть. Но откровенно говоря, я не могу понять: что вы советуете молодым агрономам?

— Ладно вам, петухи, — видя, что назревает конфликт, проговорил Несгибаемый. — Давайте лучше поговорим о деле, которое ждет решения. Какая агротехника для нынешней весны самая подходящая и надежная?

— Пусть скажет товарищ Михайлов! — отрезал Климов.

Куда девалось простодушное выражение на лице Климова! Он сразу посуровел, серые глаза его стали какими-то колючими.

— А ваше мнение? — настаивал Несгибаемый.

— Пусть сначала скажет главный агроном, — упорствовал Климов.

Михайлов молчал и смотрел на носки своих модных ботинок.

Павлов поинтересовался: ведется ли в совхозе книга истории полей?

— А как без истории полей можно вести полевое хозяйство? — удивился Климов. — Эта книга — наш главный советчик.

И вот теперь, попав в родную стихию, Климов заговорил об особенностях нынешней весны, о состоянии своих полей, о наиболее целесообразной агротехнике. Говорил он вдохновенно, просто и очень убедительно.

Когда добрались до совхозной усадьбы, Климов привел гостей в свой кабинет. Тут множество снопов и снопиков различных культур. Эти снопы и снопики стояли вдоль стен, висели на стенах, лежали на столе. А возле стола с двумя тумбами стоял большой шкаф. За его стеклянными дверцами аккуратно расставлены книги, журналы. Несгибаемый сразу же подошел к книжному шкафу.

— И время для книг находите? — повернулся он к Климову.

— Приходится выкраивать… Иначе нельзя! Столько новинок рождается, столько интересного, проверенного в других местах… Чтобы не открывать уже открытое, приходится следить за литературой. Вот только беда… — Климов показал рукой на полку в шкафу, на которой размещались сельскохозяйственные журналы. — Мы выписываем девять журналов, а всех-то их несколько десятков. Очень уж узко специализированы наши сельскохозяйственные журналы. По каждой отрасли — свой журнал, даже по отдельным культурам, и в каждом есть что-то нужное любому агроному. Но все эти журналы даже просмотреть немыслимо. Да и выписать все их не каждому по силам…

— Вы правы, — согласился Несгибаемый. — Я давно вносил предложение издавать специальный журнал для агронома. Чтобы в этом журнале концентрировались все новейшие достижения агрономической науки и практики.

— Именно такой журнал и нужен! — горячо подхватил Климов. — Зональные журналы стали выпускать — это хорошо. В них бы и надо концентрировать главные новинки.

Несгибаемый открыл дверцу шкафа, взял наугад сразу три книжки, но, увидев в них закладки, осторожно поставил на свое место.

— Василий Васильевич, — тихо произнес Несгибаемый. — Познакомьте нас, пожалуйста, с книгой истории полей.

Климов извлек из своего стола весьма объемистую книгу. В ней для каждого поля выделено по нескольку страниц и на каждой из них описаны «повадки» поля: степень засоренности, какой обработке каждый год подвергалось, какие сорняки особенно активно проявили себя, какой урожай и многое другое.

Павлов с затаенной завистью смотрел на эту книгу. Их же еще в институте учили, как надо вести историю полей, говорили, как это важно для агронома, для повышения урожаев на каждом отдельном поле. И первые два года работы Павлов тоже вел книгу истории своих полей, убедился, какой это мог быть увлекательный труд: назначать лечение «заболевшим полям», выписывать своеобразный рецепт лекарств для излечения и наблюдать за выздоровлением. Ему самому не довелось выписывать подобные рецепты: его начали выдвигать по служебной лестнице, и уже не было с чего писать историю полей.

И теперь он листал большую книгу, внимательно вчитывался в отдельные записи.

Но вот и последняя страница. Он захлопнул книгу, повернулся к Михайлову:

— Где еще ведется такая книга?

— Таких обстоятельных я не припомню, но… отдельные записи некоторые агрономы ведут.

Несгибаемый укоризненно покрутил головой. Теперь он начал листать книгу.

Когда вышли из конторы, Климов пригласил к себе.

— Пора бы немножко перекусить, — сказал он.

— Закусить рано еще, а вот стаканчик воды… — начал было Несгибаемый и сразу примолк, виновато глянул на Климова.

Павлову понятен этот взгляд: Несгибаемый только что пил воду в конторе из графина на столе у Климова. Но, конечно же, ему хотелось посмотреть квартиру агронома. И Павлову хотелось.

Дом Климовых — совершенно новый, переселились они прошлой осенью, но вдоль ограды уже торчат саженцы тополей, сирени, акации. А квартира светлая, просторная — в три комнаты. Павлову понравилась планировка квартиры, и он записал себе в блокнот: «Квартиры для специалистов по типу климовской».

В одной из комнат стоят два книжных шкафа, но и они не вместили в себя всех книг: стопки их лежат прямо на шкафах.

— И эти успеваете прочесть? — не без удивления спросил Несгибаемый.

— Постепенно… Вера Васильевна — охотница до художественной литературы. Ну и меня втянула…

Павлов внимательно наблюдает за Несгибаемым. По всему чувствуется, что тому понравился порядок в квартире Климовых. Ему казалось, что он хорошо понял Климова-агронома. Агронома, страстно влюбленного в свое дело, в свои поля. И ему понятны теперь решительные отказы Климова от выдвижения в трест и на другие посты: он не может оторваться от земли, от своей земли.

— Директор ваш, Сергей Петрович, когда будет? — спросил Несгибаемый.

— Обещал ночью вернуться, — ответил Климов.

Когда собрались уже уходить, в дверях показалась Вера Васильевна.

— Вася! — воскликнула она. — Кажется, ты наших гостей и не покормил!

Климов смущенно посмотрел на Несгибаемого, как бы спрашивая: «А что же вы отказывались? Теперь вот ответ держи перед супругой».

— Тогда за стол, за стол, — властно приказала хозяйка.

Несгибаемый благодарил, отказывался, но Вера Васильевна настаивала на своем. Гости сдались тогда, когда Вера Васильевна с обидой заметила, что новое начальство считает зазорным отобедать у сельских агрономов.

— Ну что вы, что вы, Вера Васильевна! — оправдывался Несгибаемый.

Вера Васильевна отослала куда-то своего мужа, сбросила плащ, захлопотала на кухне.

— Вы не бойтесь, Михаил Андреевич, — слышался оттуда ее голос. — Я вас не перекормлю… Только на скорую руку все… Мама наша уехала в гости, ребята сегодня на пришкольном участке работают, там их и обедом покормят, так что…

Последующие ее слова заглушило шипение сала на сковородке.

Гости и оглянуться не успели, как в просторной, светлой комнате стол был накрыт белой скатертью и заставлен закусками: тут и соленые грибочки, и свиное сало, и зеленый лук, и… свежие огурчики.

— В совхозе своя теплица? — спросил Павлов Веру Васильевну.

Ответил Климов, опять появившийся в комнате:

— Да, своя. Для разнообразия. Скоро помидоры начнем снимать.

— А теперь прошу к столу! — провозгласила Вера Васильевна, успев уже и приодеться в модное голубое платье.

Было очень заметно, что здесь, в доме, по давно заведенному порядку полноправной хозяйкой является Вера Васильевна. Климов беспрекословно выполнял все ее мелкие поручения. А ведь утром на поле все казалось иначе: там распоряжался Климов.

Разговором за столом быстро завладела хозяйка. Она начала рассказывать о недавно прочитанных книгах. И всякий раз обращалась к Несгибаемому:

— Вы читали ее, Михаил Андреевич?

Умные глаза Несгибаемого сразу как-то скучнели. И вспыхнули только один раз: из пяти или шести названных Верой Васильевной книг одну он все же читал.

Честно говоря, боялся таких вопросов и Павлов.

Вскоре Вера Васильевна перевела разговор на театр. Она разбирала последние постановки, досадовала, что со многими спектаклями пришлось знакомиться по радиопередачам, а не в театре.

Несгибаемый заспешил вдруг:

— На поля, товарищи! Засиделись…

В дороге Климов убеждал своих собеседников, что надо шире вести опытную работу.

Он привел очень интересный пример. К их совхозу прирезали земли двух колхозов. И хотя с первой весны на всех полях применялась совершенно одинаковая агротехника, высевались одинаковые семена, урожай на прирезках хотя и увеличился, но два года был на четыре центнера с гектара ниже, чем на старых совхозных землях.

Это обстоятельство убедительно показывало, что значит запущенная земля.

Несгибаемый предложил созвать к Климову агрономов из всей зоны управления, чтобы тот подробно рассказал о своем опыте ведения полевого хозяйства.

— Особенно важно рассказать, как вы приводили в чувство прирезки двух колхозов, — наставлял он. — Во всех деталях, с первой же весны. И затем — о книге истории полей.

— Это нетрудно, — охотно согласился Климов.

— Значит, договорились. В четверг — на десять утра!

Когда въезжали в районный центр, Несгибаемый повернулся к Павлову:

— Скоро начнет выходить межрайонная газета, мы опубликуем в ней историю некоторых полей, как она изложена в книге Климова, со всеми подробностями. Ее, уверен, будут читать, как хороший роман!

Ночью Михаил Андреевич снова вспомнил о семье Климовых:

— Вот хороший образец современной культурной семьи. Я чуть со стыда не сгорел, когда Вера Васильевна начала экзаменовать по художественной литературе. Хорошо еще, насчет театра вопросов не задавала… Да, отстаем… Ох, как надо подтягиваться нашему брату!

Подумав о чем-то, продолжал:

— А Василий Васильевич — вполне современный агроном. Он же в курсе всех важнейших открытий в агрономической науке, внимательно следит за достижениями практики. Да… агроному надо много читать. Много! А Василий Васильевич и сам пишет. Я помню его выступления в газетах. Его книга истории полей — это же и научный труд, и литературный. Да, да! Литературный труд! В том смысле, что создается эта книга вдохновенно, с большой любовью, пишется сердцем.

— Согласен с тобой, Михаил Андреевич, — проговорил Павлов.

— А вот наш брат мало читает. Правильно, что надо больше ездить, заниматься организаторской работой. Но это с одной стороны. А с другой… Если взглянуть на нашу миссию с другой стороны?

Если нам не следить за литературой, не знать всех новинок производства, то ведь скоро можно отстать от жизни… Такие, как Василий Васильевич, перестанут нас слушать. Не только слушать, здороваться с нами не будут. Надо выкраивать время на чтение. Надо как-то упорядочить трудовой день наших организаторов, да и нас самих, чтобы часа два в день выделялось на чтение.

И, уже лежа в постели, закончил:

— Сразу после посевной постараемся узаконить эти два часа. Иначе, как говорит Климов, нельзя.

 

14

И эта весна повела себя так, как и все рано наступавшие весны в Сибири. После очень теплых дней в конце апреля сразу вдруг похолодало, в воздухе замелькали белые мушки. Пришел отзимок…

А вскоре после майских праздников Ларионов позвонил Павлову на квартиру, сообщил, что из Москвы прибыла группа товарищей во главе с весьма ответственным работником Ласточкиным. И первый вопрос его: почему не развернут массовый сев?

— Сейчас никак нельзя, — горячо заговорил Павлов. — Только что началось потепление, сорняки вот-вот пойдут…

— Это ты, Андрей Михайлович, доложи им. А мне, сам знаешь… С моими инженерными знаниями… На десять утра приглашены ученые, некоторые руководящие товарищи.

В кабинете Ларионова собралось человек с полсотни.

Ларионов начал с сообщения о том, что по темпам сева их область отстала от соседей и это обстоятельство вызывает беспокойство. Он попросил высказать предложения по усилению работ на севе, чтобы «наверстать упущенное».

Последние слова неприятно резанули Павлова. Он-то убежден, что никакого отставания не допущено. Так он и сказал, выступив первым:

— Мне непонятно, о каком отставании идет разговор, — начал он. — Считаю своим долгом заявить, что именно сейчас нельзя развертывать массовый сев яровой пшеницы. Именно сейчас самое неподходящее время.

Когда Павлов говорил, он все время посматривал на руководителя бригады — серьезного на вид человека в больших очках. Сидел он рядом с Ларионовым и время от времени делал пометки на листке бумаги.

Павлов закончил призывом не мешать агрономам самим решать, когда, на каком поле сеять. Ласточкин сразу же к нему с вопросом:

— Значит, вы, товарищ Павлов, считаете, что в соседних областях работают плохие агрономы, а в вашей квалифицированные, дельные и только они знают, когда что делать, а в соседних областях не знают? Так, что ли?

— Я говорю о своей области, — спокойно возразил Павлов. — В других областях, возможно, иные условия.

Москвич поднялся.

— Вы, товарищи, не забыли, что сегодня уже седьмое мая, а у вас три процента яровой пшеницы посеяно? В соседней области около сорока процентов посеяно, в Оренбургской — больше половины.

— Оренбург не Сибирь, а скорее Поволжье, — бросил Павлов.

— А в Курганской как? — громко спросил Гребенкин.

Но москвич не обратил внимания на эти реплики.

— Сегодня утром я беседовал по телефону с несколькими секретарями райкомов. Товарищи на местах опасаются, что из-за затяжки сева можно недобрать много хлеба. А товарищ Топорков, секретарь Белозерского райкома, прямо заявил, что установка товарища Павлова ошибочна.

«Вот кто, оказывается, мутит воду, — с горечью думал Павлов. И еще мелькнуло в голове: — Почему же урожайными делами в Сибири послан руководить товарищ Ласточкин, а не тот, кто наладил урожаи, скажем, в Курганской области и знает условия Сибири?»

— Я не знаю, что там вам говорил Топорков, — обращаясь к Ласточкину, начал свое выступление Гребенкин, — но зато хорошо знаю другое: тот, кто дает шаблонные установки по агротехнике, оказывает урожаю медвежью услугу. Сколько вреда приносят эти общие установки, скольких агрономов они сбили с толку! А это не что иное, как выражение недоверия агрономам. Надо положить конец шаблону в агротехнике, — строго взглянул он на москвича. — Вы, товарищ Ласточкин, как мне известно, в Сибири не работали, а даете такую директиву. Ведь всего несколько дней прошло после опубликования постановления ЦК и Совмина о повышении роли специалистов сельского хозяйства. И вот вам — повышение роли! Я, товарищи, возражаю против шаблонных директив. И если товарищ Ласточкин требует развертывать массовый сев повсеместно, пусть он дает письменное указание об этом. Надо же кому-то после отвечать за урожай. А как же иначе, товарищи! Отвечать! А то товарищ Ласточкин уедет, а мы расхлебывай последствия.

В кабинете стало очень тихо. Павлов всей душой на стороне Гребенкина. Он тоже поднялся, заспешил:

— Мы не побоялись поставить свои подписи под директивой об агротехнике весеннего сева. А эта директива гласит так: сеять только после провокации сорняков и уничтожения их предпосевной обработкой. Думаю, что и главный агроном области Герасимов и все мы не откажемся от своих подписей. Но если у кого есть намерение зачеркнуть их — пусть официально отменит нашу инструкцию. Только так надо решать этот очень важный и принципиальный вопрос.

Торопливо поднялся с места ученый Верхолазов. Он напомнил, что в отдельные годы и ранний сев давал приличные результаты.

Но и Верхолазов на этот раз не был столь решителен, как раньше, когда рекомендовал сеять пшеницу в апреле.

А другой ученый, Романов, выступил решительно против шаблона в сроках сева. Он поддержал Гребенкина и Павлова. С мнением Романова солидаризировался главный агроном области.

Все это, как видно, произвело впечатление. Ласточкин снова поднялся, заговорил более спокойно:

— Товарищи не совсем правильно поняли меня. Если говорить откровенно, то я лично — за ранние сроки сева. Там, где я до последнего времени работал, сеяли рано. Правда, это не Сибирь… Но ведь нельзя не считаться и с соседями. Вот поэтому-то мы и решили пригласить вас коллективно обсудить и принять определенные рекомендации. Вы сами решайте, когда сеять, но хочу предупредить: если осенью выяснится ошибочность вашей позиции, то ведь тоже надо будет отвечать.

— Только так! — бросил Павлов.

— Да, только так, — согласился Ласточкин. — Осенью я приеду. Сибирь — моя зона.

Дальнейший разговор пошел уже по-другому — более спокойно и деловито.

По мнению Павлова, это совещание прошло хорошо. Они одержали принципиально важную победу. Но и опасения его оправдались: звонки Ласточкина в райкомы сделали свое дело — в ряде районов сразу же развернули массовый сев.

А ведь и переждать-то надо было, может быть, одну неделю. Павлов ездил на поля и видел, как дружно пошли сорняки. Вот когда надо уничтожать их предпосевной обработкой! Но беда-то в том, что кое-где сорняки дружно пошли уже после посева пшеницы…

Павлов позвонил в Дронкино Несгибаемому. Тот настроен бодро:

— Только Топорков вдохновился после телефонного разговора с представителем столицы, отдал команду развертывать массовый сев. Учтите, Андрей Михайлович, не все агрономы приняли к исполнению эту команду, звонили к нам, мы поддержали агрономов. А Обухов выслуживается — первое место по посеву за ним. А в остальных наших районах линия единая: агрономы скажут, когда на каком поле начинать.

Несгибаемый сообщил, что в их зоне будут заложены сотни опытов по срокам сева различных культур на разных почвах.

Павлов решил съездить в Иртышский совхоз. Это единственное хозяйство области, где комплекс мальцевской агротехники осуществляется в полном объеме. Директор совхоза Коршун еще пять или шесть лет назад распорядился сдать в утиль все отвалы от тракторных плугов, чтобы не было у кого-либо соблазна вернуться к отвальной пахоте.

Подъезжая к совхозу, Павлов ощутил какую-то неловкость. Его не только сейчас мучил вопрос: почему получилось так, что Коршун остался в одиночестве с новыми приемами обработки почвы и посева? Правда, одно время горячо взялись за новые приемы, но не было нужных орудий. К тому же мальцевская пахота не приглянулась Смирнову. А раз первый секретарь обкома против, то и руководители районов быстро настроились, как выразился Григорьев, на правофлангового… Только Коршун не настроился, смело отстаивал это новое, понравившееся ему дело. Именно поэтому оказался в опале. Смирнов требовал даже отстранить от работы Коршуна за срыв графика сева. Но тогда Павлов защитил Коршуна. Однако и он мало интересовался его делами. Знал только, что в его хозяйстве всегда высокие урожаи.

Тихо в эти дни на совхозных полях: выжидают сорняки…

С Коршуном Павлов встретился на таборе полеводческой бригады.

Коршун — высокий, уже немолодой, с седыми волосами. Густые клочковатые брови его тоже поседели, и даже большие голубые глаза казались поседевшими: немного выцвели и как бы побелели…

Директор стоял возле деревянного настила, сделанного прямо на земле. На этот настил притянули тракторный культиватор.

— Хорошо! — отметил Коршун. — Давайте следующий.

Павлов понял: проверяют регулировку лап культиваторов. Заговорил о полевых работах.

— Горох и бобы мы посеяли, — неторопливо начал Коршун. — А для пшеницы срок еще не подошел. Сорняки только-только начали показываться… Вот готовим наступление против них, — кивнул он на очередной культиватор и тут же присел на корточки. — Постой-постой! — воскликнул он. — Две лапы плохо отрегулированы. Кто проверял?

Виновником оказался смуглолицый тракторист.

— Недосмотрел, Александр Кириллович, — смущенно произнес он.

— Сейчас же отрегулируйте, — сказал Коршун. Повернувшись к Павлову, заметил: — В нашей агротехнике самую главную роль играют культиватор и лущильник. У нас же большая часть посевов не на паханой, а только взлущенной стерне. И тут самое главное — уничтожить сорняки. Кое-кто утверждает, что при посеве по лущевке много сорняков разводим, а у нас не так. Все дело в культиваторах…

Павлов проявил интерес к этому. Коршун стал «просвещать» его: если лапы культиватора стоят неровно, то они не подрежут сорняки в момент предпосевной обработки поля, оставят полоски необработанной земли, своеобразные рассадники сорняков. Значит, и урожай будет ниже, а главное — сорнякам поддержка, а новой системе обработки почвы — удар.

— У нас в каждой бригаде специальные площадки устроены, — говорил Коршун. — В разгар работ все культиваторы ежедневно проверяются на площадках.

— Это же важно и при любой системе обработки, — заметил Павлов.

— Очень правильно, — согласился Коршун. — Но не везде следят за регулировкой культиваторов. А ведь вся зябь должна культивироваться перед посевом.

Разговор насторожил Павлова: в области десятки тысяч культиваторов, все они вот-вот ринутся на сорняки. И если лапы не отрегулированы, то ведь культиваторы совершенно не оправдают своего звания и назначения…

На другой день во все районы выехали представители — это, в основном, инженеры областных управлений, институтов. Задание у них совершенно конкретное: проверить, отрегулировать все культиваторы.

Это дело явилось важной новинкой в борьбе за урожай.

 

15

По полю движется комбайн с подборщиком, а за ним тянется длинный хвост пыли… Редки копешки соломы, обмолоченной комбайнами. Стерня на полях какая-то грязная… Трава вдоль шоссе реденькая и совсем сухая. А у колодца, в сотне метров от дороги, колоды перевернуты вверх дном: видно, иссякла вода в колодце. Листья на березках тоже поскучнели, а на осинках попритихли: не шелохнутся даже…

И чем дальше к югу, тем заметнее следы засухи.

Да, прогнозы, высказанные старожилами еще весной, оправдались: засуха опять навестила Сибирь…

Павлов побывал уже во многих районах. Везде шел обмолот хлебов. И урожай в общем-то ясен: где-то в пределах семи-восьми центнеров с гектара.

Он по телефону разговаривал с Ларионовым, тот «порадовал» Павлова: у ближайших соседей намолачивают еще меньше…

Но вот что требовало раздумий: засуха коснулась всех хозяйств, а урожай очень уж пестрый: кое-где по два центнера с гектара намолачивают, а есть по десяти, по двенадцати. Даже выше… Павлову ясна причина: разные хозяева на полях.

В эти дни Павлов «настраивал будущий урожай». Уже первые намолоты показывали: в Дронкинском управлении урожай зерновых на два центнера с гектара выше среднеобластного показателя, и разрыв может еще увеличиться, потому что первыми убираются менее урожайные участки раннего сева. Но пусть только два центнера. Если бы остальные управления не потеряли нынче этих двух центнеров!

Павлов прикидывал. Это дало бы дополнительно шестьдесят миллионов пудов товарного зерна! Шестьдесят миллионов… До освоения целины их область столько вообще не продавала государству. А ведь нельзя забывать и о другой стороне — о денежной. Недобрали шестьдесят миллионов пудов зерна — значит, потеряли шестьдесят миллионов рублей… Именно потеряли, потому что эти два центнера с гектара можно было получить без дополнительных затрат, только за счет более разумной агротехники.

Была тут вина и Павлова. Это он знал. После того как весной была одержана победа в споре с Ласточкиным, можно было приостановить массовый сев в тех районах, где его развернули. Правда, Павлов хорошо понимал: пущенную в ход сложную, громоздкую машину сразу не остановишь. При теперешней вооруженности область за сутки может засеять десять процентов плана. И все же Павлову хотелось остановить сев. Но, подумав, он решил не делать этого, тем более, что после 9—10 мая многие поля и на самом деле можно было засевать… Впрочем, удержало его от вмешательства не это. Он надеялся, что снижение урожая из-за раннего сева, наконец-то, заставит всех агрономов серьезнее думать об агротехнике. Именно всех, а не только лучших. Уж в другой раз промаха с ранним севом они не допустят. Ведь и Соколов обучал Зину Вихрову урожайным делам, жертвуя хлебом на половине поля. И каким действенным оказался тот урок!

И еще об одном не забывал Павлов. Ласточкин обещал приехать осенью. Значит, и для него печальные результаты вмешательства будут наглядны и полезны. А попутно урок извлечет и Ларионов… Неприятно было думать, что лишь таким образом, такой нелегкой для сельского хозяйства ценой можно доказать правильность передовой агротехники.

Теперь, во время уборки, все заботы Павлова в первую очередь о будущем урожае. В каждом из четырех производственных управлений, где он уже побывал, нашли своих Климовых — по два передовых хозяйства, где наиболее высока агрономическая культура, где и нынче, в засуху, сумели вырастить приличный урожай. На опыте этих хозяйств будут учить агрономов зоны, их опыт ляжет в основу, но, попятно, с дополнениями, с учетом конкретных условий хозяйства, каждого поля.

В других управлениях этой работой занимаются Гребенкин и главный агроном области Герасимов.

Нынче в области с особой силой идет соревнование за подготовку зяби, за засыпку отборных сортовых семян для посева.

Павлов направился в зону Дронкинского управления и на одной из полевых дорожек неожиданно встретился с Михайловым. С тем самым, который в начале весны занимал пост главного агронома в управлении Несгибаемого. Он стоял у своего мотоцикла — запыленный, небритый.

Выяснилось, что Михайлов послушался совета Несгибаемого — стал работать инспектором. Ехал он в Дронкино.

— Думал застать Несгибаемого, а он, оказывается, уехал в Курганскую область, к Мальцеву, — бодро выговаривал Михайлов.

— Ну, как нынче с урожаем? — спросил Павлов.

— Какой там урожай, — Михайлов слабо махнул рукой. — Кое-где по полтора центнера намолачивают.

— А в среднем?

— В среднем?.. В управлении мне говорили, что центнеров девять соберут в среднем.

— А у Климова?

Михайлов ответил не сразу, пожевал-пожевал губами, усмехнулся чему-то:

— У Климова почти как и в нормальный год, а на парах просто рекордный сбор…

— А как у Обухова?

— У Обухова? — Михайлов нахмурился. — У Обухова совсем плохо. Особенно на апрельских посевах. На тех полях Обухов соберет урожай только в будущем году… Что? Неясно выражаюсь?.. На тех полях Обухов ничего не убирал: они не выдержали засухи, еще в июле их пришлось перепахать, а теперь обрабатывают как паровые.

Все правильно в общем-то: природа наказывает тех, кто действует по принципу: «Невзирая на погоду»…

Павлов предложил Михайлову вместе съездить к Обухову. Он охотно согласился и помчал впереди машины на мотоцикле.

Обухов, как и всегда, был в темно-синей гимнастерке, перехваченной нешироким ремешком. Он поднялся с кресла, подал руку:

— Привет, Андрей Михайлович. Где побывал?

А на Михайлова только покосил глазами.

Присматриваясь к Обухову, Павлов увидел что-то новое, незнакомое во всем его облике. Весной Обухов был как Обухов, таким, как и пять лет назад на посту первого секретаря райкома, — самоуверенным, решительным. А вот сейчас… Сейчас он какой-то надломленный, устал, что ли? И глаза его вроде бы потускнели.

Зазвонил телефон. Обухов неторопливо потянулся к трубке, как-то небрежно взял ее.

— Ну, слушаю… Ну, чего ты там затараторил? Ну?.. Вот-вот… А сам как думаешь? Или ты не управляющий?.. Вот и управляй, раз такую должность тебе дали.

Положив трубку, продолжал сердиться:

— С каждым пустяком к директору. Барана для столовой надо зарезать — звонят директору. Никакой ответственности на себя не хотят взять.

Он налил из графина немножко воды в стакан, выпил.

Павлов спросил про урожай.

— Что же нынче толковать про урожай? — мрачно глядя в окно, произнес Обухов. — Засуха.

— А в «Борце», говорят, удалось.

— Раз на раз не приходится… И я снимал высокие урожаи. А Климов нынче в точку попал. На парах у них выделяется, это точно. Только кому разрешают пары-то иметь? У нас ни грамма их нет, а на климовские пары вы там, в области, смотрите сквозь пальцы.

— А как удались апрельские посевы?

— Как удались?.. Семенной материал попался неважный. Агроном у меня молодой, ты же знаешь… изреженные получились посевы…

Так и не сказал Обухов, что апрельские посевы погибли.

Не хочет признать своей ошибки. Не хочет…

— Что же вы, товарищ директор, отстранили агронома от семенных дел? — спросил Михайлов.

— Кто его отстранял?

— Ну как же? Закрепили его за третьим отделением и только по сдаче хлеба. Это же неразумное использование специалиста.

— Да уж директору-то, поди, виднее, что разумнее в его хозяйстве делать! — вспылил Обухов. Полное лицо его вроде бы еще больше пополнело, пальцами правой руки он провел по внутренней стороне воротника гимнастерки, расстегнул крючок.

Павлов присел на диван, стал ждать, чем кончится перепалка. Ему казалось, что этот решительный отпор со стороны Обухова быстро охладит Михайлова. Но не тут-то было… Возразил он весьма решительно:

— Управление предложило главных агрономов нацелить на будущий урожай. Вот и вашему агроному нужно поручить семена и зябь.

— Пусть сначала первую заповедь выполнит! — бросил Обухов и поднялся, словно изготовился для решительной борьбы. Так оно и было. — Что вы все указания мне даете? Вы инспектор-организатор, вот и занимайтесь своим делом. А то только указания дает. Вам деньги платят за то, что должны организовывать производство, помогать. Вот и сел бы на отстающее отделение да показал, как надо выполнять первую заповедь. А то указания, указания…

Обухов достал из кармана платок, смахнул пот, выступивший на лице и на шее, грузно опустился в кресло.

А Михайлов совершенно спокоен.

— Правильно, товарищ директор, — согласился он. — По должности я организатор. Но и инспектор, и мне далеко не безразлично, как выполняются рекомендации управления… Вчера, например, вы заставили увезти на элеватор с тока второго отделения пятьдесят тонн сортовой пшеницы, хотя было распоряжение агронома оставить это зерно на семена. Ведь оно сор-то-вое, — по складам произнес Михайлов. — А вы приказали сдать как рядовое, без сортовых свидетельств. Вы же нанесли хозяйству ущерб, не получили сортовую надбавку, а главное, обезличили ценный сортовой материал, похитили у будущего урожая не одну сотню центнеров зерна. Ведь теперь зерно пойдет на размол.

Лицо Обухова начало багроветь. Рука, выброшенная для удара по столу, сделав движение в воздухе, неожиданно опустилась… в карман брюк.

А Михайлов будто и не заметил всего этого:

— Я составил акт, отвез его в управление. Михаил Андреевич не оставит этот вопиющий факт без внимания.

— Составляйте! — не выкрикнул, а как-то прохрипел Обухов. — Актируйте! Только не мешайте работать. Актируйте! А зерно я не на базар отправил, в государственные закрома сдал. Мой долг — первую заповедь не забывать, а кто будет мешать мне, тому тоже не поздоровится.

— Пожалуйста, выполняйте все нужные заповеди, — спокойно произнес Михайлов. — Только учтите: со второго, четвертого и третьего отделений зерно без сортовых свидетельств на элеватор от вас больше уже не примут. Мы их об этом предупредили. Ваш агроном тоже знает свою заповедь насчет сортового зерна и документов на сдачу его не выдаст. А без подписи агронома… Словом, вы и сами знаете законы. У агронома первая заповедь — засыпать на семена только сортовое зерно. Наша партия так приказала! Так что… Вообще-то я все сказал…

Обухов встал. Полные губы его шевелились. Он, видно, подыскивал какие-то сильные слова, но, взглянув на Павлова, тяжело опустился в кресло.

— Видал как! — выдохнул он. — Директора по рукам и ногам связали, никакого доверия…

Но Павлову вспомнилось другое. Вот когда Обухов был секретарем райкома, то без его ведома действительно никто шагу не мог сделать самостоятельно. Только он определял, с какого числа начать полевые работы, сев или уборку. А теперь заговорил по-другому…

— А ведь Михайлов-то прав! — поднялся Павлов.

Неожиданно позвонили из Дронкина — разыскивали Павлова. Ларионов сообщал, что в область прибыл Ласточкин и что к четырем часам дня они будут на полях совхоза «Борец».

 

16

Павлов быстро отыскал гостей на полях «Борца».

Две «Волги» пристроились под сенью лесной защитной полосы, а пассажиры стояли у края пшеничного поля.

Ласточкин крепко пожал руку Павлову.

— Вот удивляемся, — начал он, — почему при общей беде с урожаем здесь выросла хорошая пшеница? В чем тут секрет? Расскажите! — обратился он к невысокому коренастому человеку с непокрытой, гладко выбритой и коричневой от загара головой.

Это Сергей Петрович Воронов — директор совхоза «Борец». Как-то Несгибаемый называл его своим учителем.

— У нас агроном очень опытный… Василий Васильевич Климов, — начал Сергей Петрович. — Поля наши он хорошо изучил и в агротехнике редко ошибается. У нас урожаи всегда приличные…

— Нет-нет… Вы про эту вот пшеницу расскажите. И у вас мы только что видели — по десяти центнеров намолачивают. А здесь сколько будет?

— Здесь? — переспросил Сергей Петрович. — Здесь агроном определил больше двадцати.

— Вот видите! В чем же секрет? Почему не везде так?

Сергей Петрович опять стал ссылаться на высокую агротехнику, на опытность агронома.

— А вообще-то это паровое поле, — как-то неуверенно произнес он. — Это поле недавно еще принадлежало колхозу. Агроном составил план оздоровления прирезанных земель, и участки, пораженные сорняками, решили пропустить через паровую обработку.

Ласточкин внимательно слушал директора, разминая на ладони крупный пшеничный колос. Размяв его, сдул с ладони мякину, пересчитал зерна. Повернувшись к Ларионову, спросил:

— Еще в каких хозяйствах есть такие хлеба?

— Таких не очень много, — заспешил Ларионов, поглядывая на Павлова. — В Иртышском совхозе есть хорошие, там придерживаются этой… мальцевской системы обработки.

— А у вас есть еще такие хлеба? — обратился Ласточкин к директору.

— Есть… у нас на прирезках четыре севооборота — по числу новых отделений, и на каждом по одному такому полю… Нынче, знаете, сильная засуха, и пары показали себя особенно удачно, — продолжал Сергей Петрович.

— Покажите нам и остальные поля, — попросил Ласточкин и зашагал к машине.

Ехать до первого такого поля пришлось недолго.

Пшеница здесь была, пожалуй, получше, чем там, у лесной полосы. Побуревшие стебли склонились под тяжестью крупных, туго набитых колосьев, а местами чуть полегли, однако не дали колосьям коснуться земли: они по-братски поддерживали друг друга.

— Вот это пшеница! — воскликнул Ласточкин. — А вы толкуете: засуха, засуха… Да если бы в засуху такие хлеба росли, тогда всеми силами надо было добиваться засушливого лета!

В стороне послышался грохот. Все оглянулись. К ним приближались два трактора с жатками на прицепе. Тут же их обогнал «Москвич». Павлов узнал его: климовский. А Сергей Петрович обрадованно воскликнул:

— Наш агроном! Он агрегаты на это поле переводит.

Климов неторопливо вышел из машины, а оказавшись на земле, заметно заспешил. Подойдя ближе, взглянул на свои руки и, чуть поклонившись, поздоровался.

Ласточкин первым подал руку Климову, назвал себя. Все окружили Климова.

Ласточкин начал задавать Климову вопросы, и тот обстоятельно отвечал на них. Разговор пошел о более надежной агротехнике для этой зоны, о борьбе с сорняками, о лучших сортах пшеницы. Говорили и о сроках сева. И под конец — о парах. Климов был решителен. Он сказал:

— Пока нет достаточного количества гербицидов, от сорной растительности можно избавиться только при помощи паровой обработки. Главное, чтобы земля была свободна от сорняков. На чистом поле все культуры при прочих равных условиях родят в полтора-два раза лучше, чем на засоренном. Но ведь в некоторых колхозах земель, чистых от сорняков, почти нет.

— Так ли? — взглянул Ласточкин на Ларионова.

Тот помедлил с ответом. А Павлов сказал решительно:

— Так. Агроном Климов прав!

Ласточкин попросил Климова отдельно учесть урожай на этом поле и на том — у лесной полосы, оформить все актом и прислать ему в Москву.

— Хорошо, — просто ответил Климов.

— Садитесь с нами в машину, покажите нам и другие поля, — обратился к Климову Ласточкин.

Климов посмотрел на «Москвича», видно, хотел сказать, что у него своя машина, но, махнув рукой, полез в «Волгу».

На других двух полях урожай тоже отменный. На одном из них Климов определил урожай не ниже тридцати центнеров с гектара.

Вот и засуха!

Павлов с нетерпением ждал выводов Ласточкина. Но тот, как видно, заинтересовался Климовым, записывал в блокнот некоторые цифры, затем попросил показать опытные делянки по срокам посева.

— Большая часть делянок уже обмолочена, — сказал Климов, — но и по стерне можно выводы делать.

Он заметил, что в этом засушливом году особенно сильно сказался правильный выбор сроков посевов. На опытных делянках посевы конца апреля дали урожай в три раза ниже, чем при посеве в конце мая.

Ласточкин заинтересовался данными по срокам сева за несколько лет. Пришлось ехать на усадьбу совхоза.

Познакомившись со всеми материалами, Ласточкин сказал Павлову:

— Вот теперь прояснились особенности земледелия в Сибири. Климов — отличный агроном! У него есть чему поучиться.

А на улице Ласточкин взял Павлова под руку, отвел шагов на полсотни, остановился, заговорил негромко:

— Я вижу, Андрей Михайлович, вы очень сердитесь на меня.

Павлов не понял еще, к чему затеян этот разговор, и потому насторожился. Однако сказал: «Сержусь…»

— А ведь если объективно разобраться, — продолжал Ласточкин, — то и к вам лично много претензий за сниженный урожай.

— Конечно, виноваты всегда…

— Не горячитесь, — остановил Павлова Ласточкин. — Вас-то к числу стрелочников никак нельзя отнести. И я имею право спросить у секретаря обкома по сельскому хозяйству: почему же вы, хорошо зная местные условия, так нерешительно восстали против людей, настаивавших на чрезмерно раннем севе? В том числе и против меня. А?.. Я же тогда откровенно сказал, что работал много лет в зоне, где именно ранний сев гарантирует урожай.

— Это я помню. Но ведь и вы помните, наверное, что мы решительно возражали.

— Отлично помню, Андрей Михайлович. Но ведь на совещании в кабинете Ларионова договорились не давать директив насчет развертывания массового сева. Мне пришлось тогда, что называется, воздержаться.

— Но беда-то в другом, — возразил Павлов. — Совещание уже не могло остановить тех, кто начал сеять. Вы же сами лично звонили в районы.

— Позвольте, — удивился Ласточкин. — Никакой команды о севе я не давал. Я только спрашивал: почему медлят с севом, хотя в соседних областях его ведут вовсю?

— Так разве этого мало? Вы же очень ответственный товарищ, и ваш вопрос: «Почему медлите?» — такими, как Топорков, был понят как директива развертывать сев! И наши топорковы сразу же поломали планы агрономов, сбили их с верной дороги к урожаю. Вы же не могли не знать, что есть еще люди, которые бездумно выполнят любую команду, зная, что за это не они в ответе.

Плотно сжав губы, Ласточкин долго смотрел в сторону. Потом, положив руку на плечо Павлова, сказал:

— Вот этого-то, Андрей Михайлович, я действительно не учел… Честно говоря, я без восторга принял решение вашего совещания, но насчет звонков телефонных… Да, признаю: виноват. Но и в ваш адрес замечание — надо быть потверже в вопросах, которые для вас совершенно ясны. Ларионов рассказывал мне о вашей установке на полное доверие агрономам. Думается, направление взято верное. Но оно нуждается в твердой руке, в постоянной и решительной поддержке. И эта рука — ваша рука. Вы сами агроном и должны стать главным шефом агрономов области. Оберегайте их от глупых наскоков со стороны, от кого бы они ни исходили.

— Будем стараться, — улыбнулся Павлов.

— Обязательно! И будьте тверже. Во всяком случае, Андрей Михайлович, и для меня то, что мы видели в «Борце» у Климова, — все это наглядный урок.

Павлов горячо заговорил о давно наболевшем:

— Кто у нас директором совхоза или председателем крупного колхоза? Специалист сельского хозяйства, чаще всего — агроном! Кто теперь первым секретарем сельского райкома или председателем райисполкома? Чаще всего — агроном! Да и в области та же картина. Стало быть, от нас зависит, какого руководителя выкуем из начинающего агронома: с настоящими крыльями или так… Есть курица, а есть орел! У обоих крылья, только очень разные, потому что росли в различных условиях. За последние годы среди агрономов куриц много нарастили, а орлов мало. Значит, воспитанию агрономов — больше внимания, в каждом агрономе надо видеть будущего руководителя — генерала от сельского хозяйства.

Ласточкин слушал не перебивая, и когда Павлов закончил свои рассуждения, что крайне необходимо оказывать больше доверия не только агрономам, но и всем, кто работает на земле, Ласточкин согласно кивнул головой:

— И я подпишусь под этим, Андрей Михайлович. Больше доверия людям, работающим на земле!

И Павлов теперь уже совсем иными глазами смотрел на этого очень серьезного и строгого человека.

Проводив гостей, Павлов заночевал в Дронкине. А утром из поездки в Курганскую область вернулся Несгибаемый.

Несгибаемый тяжело опустился на свой стул за столом, облизнул потрескавшиеся губы.

Павлов невольно обратил внимание на высокий лоб Михаила Андреевича. Вернее, на три морщинки, которые еще более углубились и как бы раздались вширь. А похудел он заметно…

Павлов сказал про приезд большого начальства в «Борец».

— Мне уже говорили… А я все же добрался до Терентия Семеновича Мальцева.

И морщинки на лице Несгибаемого разгладились.

— Четвертый год у них в области хороший урожай. И нынче засуха, как и у нас, а урожай зерна чуть не в два раза выше. За последние четыре года в среднем по области четырнадцать центнеров с гектара! А в колхозе самого Терентия Семеновича вот уже пятнадцать лет урожаи превышают двадцать центнеров с гектара. Какая же еще нужна практическая проверка мальцевских приемов? Между прочим, когда тут в мае прошлись пыльные бури, некоторые агрономы вспоминали про мальцевскую безотвальную пахоту и поверхностную обработку. Если бы стерня сохранилась на поверхности поля, таких печальных последствий от пыльных бурь не было бы. Вот завершим уборку и всех главных агрономов зоны пошлем к Терентию Семеновичу. Он обещал уделить им денька два-три.

Павлов перевел разговор на другую тему. Что дала перестройка управления? Что есть положительного, что требует каких-то дополнений, изменений? Справку на этот счет просил у Павлова и Ласточкин.

— Ну что же, — начал Несгибаемый. — Если судить по результатам года, то… урожай хуже прошлогоднего, а отсюда все беды и в животноводстве, и с доходами колхозов, и с оплатой труда. Впрочем, так сразу я не готов ответить.

Он встал, прошелся по кабинету, присел на диван.

— Одно ясно: трудно у нас парторгу. Он парторг обкома, все первые секретари стали теперь его заместителями. Но у его заместителей своих замов по десятку. К тому же кое-кто поговаривает: «Мы выбранные по закону, а парторг назначен…» Понимаешь? Я это не к тому, что райкомы стали помехой для управления, а к тому, что мы с ними не всегда в одну точку бьем, а это уже плохо. Но вообще-то думать и думать надо, чтобы разобраться до конца.

Павлов был согласен с Несгибаемым. Да, конечно, не так легко разобраться… Он вспомнил вдруг те сомнения, которые когда-то, еще весной, возникли у него самого. Не слишком ли громоздко управление сельским хозяйством? На пользу ли это делу?

Об этом Павлов раздумывал и позднее, когда заговорили об итогах года. Они не везде утешительны, поэтому анализ ошибок особенно въедлив. Павлов давно уже приметил, что серьезными анализами чаще всего занимаются именно в трудные годы. Когда урожай хороший, то об анализах как-то забывают. Тогда вроде все ясно: агротехника была на уровне, массово-политическая работа на высоте. Конечно, и тогда проводят анализы, но чаще ради того, чтобы из десятков лучших хозяйств отобрать несколько действительно самых передовых. А вот неурожай… В такие годы яснее видны промахи и недостатки. Засуха как бы сильнее подчеркивает их. Отсюда порождается стремление к анализам.

Павлов тоже подводил итоги минувшего года. Но подводил по-своему. По давно заведенной привычке он как бы оглядывался назад, отмечал все полезное и нужное, что удалось сделать. Сейчас это было особенно необходимо, потому что страна готовилась к очередному Пленуму ЦК по вопросам сельского хозяйства.

Год был сложный. Но не все в нем плохо. Очень важно, что удалось убедить в необходимости доверять агрономам. А создание опорных пунктов будущего наступления на урожай! Разве это не важно?

Если же о более близкой перспективе, то и для нее кое-что сделано. Никогда в области не было подготовлено такого количества ранней зяби. Впервые запасена полная потребность отборных сортовых семян. Именно сортовых! Больше половины хозяйств области обзавелись агрономическими лабораториями, почти везде заведены книги истории полей, как это делается у Климова. Серьезнее стали заниматься экономикой. При сельхозинституте начали работу постоянно действующие курсы по подготовке экономистов сельского хозяйства.

Павлов припоминает и другие дела. Приняты решения о создании лучших условий для специалистов сельского хозяйства — тут и быт, и условия работы, и снабжение. Павлов настоял, чтобы большая часть мотоциклов с колясками и легковых автомашин, выделяемых области, была продана специалистам сельского хозяйства. Потеснены со своих позиций руководители типа Обухова. И самого Обухова освободили от директорства.

Выйдя из-за стола, Павлов шагает по своему просторному кабинету. Да, кое-что все же сделано в нынешнем трудном году. Сделано… Но есть и промахи… В одних прямо виноват Павлов. В других… Вот они-то и не давали Павлову спокойствия.

Но что-то скажет предстоящий Пленум? Неужели опять реорганизация?

* * *

Опасения Павлова оправдались: снова реорганизация… И наиболее крупная из всех: партийные организации страны разделились по производственному принципу — сельская, промышленная.

Павлов был избран первым секретарем сельского обкома партии, а Несгибаемый — вторым. Ларионов возглавил промышленный обком.