1

Несгибаемый пришел к Павлову на квартиру без предупреждения. Он только что прилетел из Москвы, где «проталкивал» всевозможные заявки.

— Пришлось мне, Андрей Михайлович, попортить отношения с Шаталовым из Госплана. Вы же знаете его? Вообще-то он понимает нужды сибиряков, помогает, и все же…

— А разошлись-то в чем? — спросил Павлов. Он знал, что Несгибаемый всегда хорошо отзывался о Шаталове.

— Началось так… — Несгибаемый передохнул. — К Шаталову мы пошли вместе со своим собратом из Кулундинской области, он добивался нарядов на мясо сверх установленных фондов, говорил, что с мясными продуктами у них перебой, в результате цены на рынке подскочили. Кулундинцы же снизили производство мяса потому, что кормов заготовили мало, а кормов мало потому, что все еще сказывается былое увлечение пропашной системой земледелия — без паров и многолетних трав. Шаталов ко мне: придется, мол, помочь кулундинцам за счет ваших фондов, потому что вы перевыполнили план и имеете право на расходование мяса сверх установленного. Вот я и вскипятился: наговорил резкостей насчет нечеткого планирования сельского хозяйства. Все же сами знаете, Андрей Михайлович, Госплан тут небезгрешен, факты у меня были, вот и высказал их Шаталову.

— А с фондами на мясо-то чем кончилось? — затревожился Павлов.

— Наши фонды не убавили, но кулундинцам порядочно подкинули сверх положенного! А надо бы их покритиковать как следует: животноводство запустили.

— Да ты присаживайся, Михаил Андреевич, — спохватился Павлов. — С дороги же…

Усевшись в кресло, Несгибаемый закурил.

— Вот бывает так… Но и в самом деле, Андрей Михайлович, есть ошибки и у Шаталова. Теперь-то я хорошо знаю, кто у него планирует сельское хозяйство. Почти все женщины — милые, хорошие, неглупые, но сами не работали в сельском хозяйстве, а сибирскую специфику и вовсе мало знают. Укажешь на ошибку — разводят руками: «А мы и не предполагали, что у вас не так, как на Кубани…»

— Ну не одни же эти «милые женщины» все вопросы решают, — перебил Несгибаемого Павлов. — А где еще базарные цены на мясо высокие?

— Да почти везде подскочили, — вяло взмахнул рукой Несгибаемый. — Думаете, и у нас не поднимутся? Этот процесс — как в сообщающихся сосудах.

Павлов понимал: если на рынке мясо вздорожало, это не могло не отразиться на материальном благополучии людей, на их настроении. Правда, у них в магазинах есть выбор колбасных изделий, есть окорока, буженина. Это он в последние месяцы сам видел, так как по давней привычке часто «прогуливается» по магазинам и столовым. А вот свежее мясо — не всегда. Значит, надо идти на рынок. И тут вдруг вспомнилась поездка в Уковский район.

Как раз перед его приездом секретарь райкома пригласил к себе трех девушек — молодых специалистов, и Павлов попросил продолжать беседу при нем. Оказывается, девушки задумали уезжать, прожив в районе три или четыре месяца. Они были явно смущены, отвечали робко, односложно: да, нет… Сетовали на неустроенность с жильем… Секретарь кое-что пообещал, словом, уговорил девушек остаться.

На другой день Павлов зашел в районную чайную и увидел там этих самых девушек. На столе перед ними — стаканы с чаем, мятные пряники, конфеты, пачка печенья. Присев к их столу, Павлов выяснил, что эти пряники и конфеты — основная пища молодых специалистов. А в столовой на завтрак нет ничего мясного, яиц не было…

— Зато в обед бывают щи пустые, — усмехнулась одна из девушек.

Вчера, слушая девушек в райкоме, Павлов внутренне упрекал их в изнеженности. Сам-то он после учебы больше года снимал у старушки угол, питался не ахти как. Но он понимал, что положение изменилось, и смешно требовать от молодых людей своеобразной «закалки» в плохих условиях. «Да они просто молодцы! — подумал он о девушках. — Вчера ни слова не сказали про то, как в чайной кормят…»

Приглашенные в райком снабженцы только руками развели: малы фонды на мясо и другие продукты.

Павлов решил разобраться. И что же? Фонды выделены такие, какие район запрашивал. В прошлом году хватало и этих фондов, даже не все выбирали. Теперь же не хватает.

Секрет приоткрывался с неожиданной для Павлова стороны. Раньше потребкооперация закупала мясо по дешевой цене у тех, кто держал свой скот. А в последнее время стало трудно найти желающих продавать мясо, вот и заговорили о фондах.

Павлов уезжал из района в тревожном настроении и только дома несколько успокоился: из принесенной справки было видно, что в целом по области поголовье скота в личной собственности не убавилось. Вот в Уковском районе оно действительно сократилось и довольно значительно. Павлов подумал, что это чисто местная проблема.

Об этом он и рассказал сейчас Несгибаемому.

— Положение-то гораздо серьезнее, чем нам казалось, — заметил тот. — Моя беготня по комнатам Госплана принесла много информации, а информация, как там шутили, — мать интуиции. — Он усмехнулся. — Вот говорят: возрос спрос населения на мясные продукты! Но дело не только в этом. Производство мяса в стране мало увеличилось, да плюс этот удар со стороны частного сектора: по Федерации коров убавилось чуть не на восемьсот тысяч.

Павлов хорошо запомнил, как после мартовского Пленума ЦК сельские жители начали спешно обзаводиться своими коровами. Что же сейчас происходит?

— Тут много причин, — бросил Несгибаемый, поднимаясь из кресла. — Помните, как в шестьдесят шестом — шестьдесят седьмом мучились со сдачей молока и мяса? В очереди на мясокомбинат стояли по десять дней, тысячи голов скота угоняли обратно в хозяйство, потом снова, уже истощенных, доставляли на мясокомбинат. А молоко? Мы тогда всем набивались со своим сливочным маслом, потому что негде было его складывать. Молоко от населения запретили покупать: девать некуда. А все почему? Несвоевременно спланировали сооружение мясокомбинатов, холодильников. Вот так людей расхолодили… — Несгибаемый сделал два шага в сторону от кресла, опять вернулся и сел. — Для чего увеличивать поголовье скота, если с ним только мученье? А каково колхозникам? Молоко не берут, зачем корову держать? А нет коровы, нет и теленка на мясо. Теперь селяне сами съедают овечек, гусей, уток — то, что прежде на рынок вывозили.

— Что же ты раньше-то молчал?

— А я и сам только в эти дни на сей счет просветился, — возразил Несгибаемый.

 

2

Павлов поручил Сергееву подготовить анализ развития животноводства, сопоставив его с данными по республике и по стране. И первый же выходной день выделил на эти анализы.

Сергеев, как всегда, в готовой справке красным карандашом подчеркнул наиболее важное.

Листая таблицу за таблицей и опять возвращаясь к уже просмотренным, Павлов выписывал некоторые цифры, и постепенно перед ним вырисовывалась определенная закономерность в развитии животноводства: взлеты и падения почти одновременно в области, в республике, по стране. Особенно четко видно это на графике продуктивности коров. А Павлов знал, что удойность коров — это барометр, отражающий состояние всего животноводства. Если снижаются удои, то ниже и привесы молодняка. Это и понятно: лучшие корма в первую очередь дают корове, а потом уже откормочному поголовью.

И вот она — кривая продуктивности коров: 1953 год. Удои в колхозах не достигли и тысячи килограммов. Затем начался подъем: по двести, триста килограммов прибавки в год. Но вот линия постепенно выпрямляется: удои коров держатся на одном уровне год, второй… Затем кривая пошла под гору. Началось это падение в конце пятидесятых годов, а приостановилось лишь в шестьдесят третьем. Удои снизились до уровня пятьдесят шестого. Значит, в развитии животноводства как бы потеряно семь лет…

Потом снова подъем, особенно крутой в шестьдесят пятом — шестьдесят шестом. Но и этот рост связан с определенными мерами партии и правительства. Это же после мартовского Пленума шестьдесят пятого года кривая удоев пошла вверх. Но она уже опять выравнивается. Так что же? Решения Пленума исчерпали себя? Смешно об этом говорить, но вот факт…

Павлов особенно внимательно изучает таблицы по своей области. Вот показатели удоев по лучшим совхозам. «Приречный» племзавод… Удои коров в минувшем году 4485 килограммов. Павлов знал, что это самый высокий показатель по Сибири, один из лучших в стране. Он и сам в своих выступлениях ссылался на этот передовой коллектив. Но вот такой цифры почему-то не знал: оказывается, еще в 1953 году, то есть пятнадцать лет назад, здесь надоили от каждой коровы в среднем по 5485 килограммов. Ровно на тысячу больше! На тысячу… А ведь «Приречный» не укрупняли… Что же? Ухудшились породные качества скота? Тогда совсем плохо. Ведь отсюда во все области Сибири отправляются на племя бычки и телочки!

В других передовых совхозах удои коров тоже ниже, чем были в середине пятидесятых годов. Единственное хозяйство — Лабинский совхоз, где директорствует Герой труда Никаноров, — достигло и чуть превзошло показатель далекого 1956 года. Здесь в минувшем году надоили по 4500 килограммов!

Павлов не имел обыкновения тревожить своих помощников в выходные дни. А тут не удержался, позвонил Сергееву. Тот мгновенно поднял трубку.

— Чем занимаешься? — спросил Павлов.

— Да вот сижу, эти самые цифры обсасываю…

— Ну и какие мысли?

— В основном грустные…

— У меня создалось впечатление, что у нас не очень правильно подобраны кадры. Я — агроном, Несгибаемый и Гребенкин — тоже агрономы, ты — экономист. Ни одного зоотехника у руководства. Потому и провалы.

— Это еще как сказать…

Павлов мысленно видит, как покривились в усмешке тонкие губы Сергеева.

— Как раз, Андрей Михайлович, вина на агрономах… Я завтра покажу вам свои разработки. Животноводство-то скачет взад-вперед только потому, что агрономы не производят нужного количества кормов. Одним словом, — заключил Сергеев, — зоотехники слишком добры к агрономам, в том числе и к руководящим. Шума не поднимают, не называют вещи своими именами. А вина-то на агрономах!

Павлов извиняется за беспокойство, кладет трубку. Опять смотрит таблицы.

А что же с индивидуальным скотом? Потолок достигнут вскоре после мартовского Пленума, когда с частного сектора были сняты многие ограничения.

Павлов еще раз нарушает свое правило: звонит Гребенкину, просит зайти на квартиру.

— Что случилось? — весело произнес Гребенкин, заходя к Павлову.

— Случилось ЧП! — не принимая его веселого настроения, сказал Павлов. — Ты у нас секретарь по сельскому хозяйству, с тебя и спрос… Ты не знаком с этими анализами? — кивнул он на таблицы.

Гребенкин пожал плечами, протянул свою здоровую руку к бумагам, сел в кресло-качалку.

— Да не спеши, Сергей Устинович, я подожду. — Павлову не хотелось, чтобы Гребенкин обиделся за резкий прием.

Гребенкин, помогая подбородком, листал таблицы.

Чтобы не мешать ему, Павлов вышел, попросил приготовить чаю. А когда вернулся, Гребенкин, как видно, был готов к беседе: таблицы лежали у него на коленях.

— Ну, что сказать? — поднял голову Гребенкин. — Шагаем в ногу со всеми, — он усмехнулся. — Не лучше, но и не хуже.

— А кое-где с мясом плохо, на рынке берут до четырех рублей за килограмм. Это тебя не волнует?

— Значит, так было и запланировано, — в том же тоне продолжал Гребенкин. — Планы-то мы выполняем!

Павлов хорошо знаком с подобными приемами Гребенкина: умеет так повернуть суть вопроса, что нападающая сторона невольно становится обороняющейся. Вот и сейчас Павлову фактически нечего возразить Гребенкину. Он понимал, что все сказанное Гребенкиным — лишь злая ирония. Однако она может быть и совершенно непробиваемой защитой! В самом деле, какие могут быть претензии к тем, кто перевыполняет установленные задания по закупкам молока и мяса?

— А ведь дело-то, Сергей Устинович, серьезное…

— Конечно, серьезное, — строго выговорил Гребенкин. — Я, Андрей Михайлович, честно скажу: радовался, когда было принято решение устанавливать план-заказ государства не по тем заданиям, какие раньше существовали, а по сниженным. Нам дали почувствовать реальность планов, уверенность в своих силах. Дело прошлое, но когда работаешь изо всех сил, а задания выполнить не можешь — руки опускаются. Очень уж напряженными были тогда планы, часто просто нереальными. А вот теперь думаю, Андрей Михайлович, что на вооружение приняли другую крайность, и она может вызвать…

— Расслабленность?

— Совершенно точно, Андрей Михайлович! Расслабленность… Планы по продаже молока, мяса, зерна и других продуктов снизили, надеялись на подъем энтузиазма, да так оно и получилось в первые годы, это факт! А все же и расслабление уже заметно. Произошла переоценка в понимании своих задач… Да вот вам пример: Егоров из Кулундинской области задается — в прошлом году перевыполнил план поставок зерна на семь процентов. Сколько о них писали! И ведь что удивительно: вроде все уже забыли, что их области еще недавно доводился план сдачи зерна триста миллионов пудов. Правда, они ни разу его не выполнили, но все же до двухсот восьмидесяти миллионов дотягивали. Помните? Ну вот. А теперь у них план-заказ на сто шестьдесят миллионов, они продали сто семьдесят, то есть на сто миллионов меньше, чем когда-то, и уже герои! За двести восемьдесят миллионов, бывало, поругивали, а за сто семьдесят — хвалят, да еще как!

Теперь Павлов понял ход мыслей Гребенкина. В самом деле: после мартовского Пленума в целом по стране план-заказ на зерно снижен почти на тридцать процентов. И сделано это с определенной целью: сильнее заинтересовать хлеборобов в увеличении продажи зерна, потому что сверхплановое оплачивается теперь в полтора раза дороже. Материальная заинтересованность хлеборобов! А моральная? Это уже в большой степени относится к руководителям районов и областей. Тут прав Гребенкин: послабление ведет к расслаблению…

И еще больше эта расслабленность чувствуется в животноводстве. Здесь твердые планы-заказы тоже были несколько снижены в сравнении с прежними, но в отличие от хлеба за сверхплановую сдачу молока и мяса пока что нет поощрительной оплаты. В этих условиях и сами животноводы, как видно, расслабились. План-заказ перевыполнили, скажем, на пять процентов — и все довольны! А предоставленная всем возможность продать сверх плана 30—35 процентов зерна и 8—10 процентов продуктов животноводства все же воспринимается как доброе пожелание: кто не исполнит его, наказанию не подлежит.

«Да что ссылаться на Егорова», — думает уже Павлов. Однако полезли в голову оправдания: у Егорова в области урожаи за эти годы снизились, а у нас увеличились все-таки. И тут Павлов невольно подумал: вот она, расслабленность в действии…

Гребенкин все посматривал на примолкшего Павлова и, как видно, уловил ход его мыслей.

— Это вам, Андрей Михайлович, надо войти с предложением в правительство.

— С каким предложением? — очнулся от дум Павлов.

— Надо считать планы-заказы своеобразной расчетной нормой. Что сдано сверх этого заказа, оплачивается поощрительно. А контролировать особо строго нужно планы производства продукции. Производства! — повторил Гребенкин. — Потому что, в конечном-то счете, важно произвести определенное количество зерна или мяса, а как всем этим добром распорядиться, государство скажет: скоту ли скормить зерно, на элеватор ли сдать… Важно произвести! А при подведении итогов соревнования, скажем, по зерну победителем считать только тех, кто перевыполнил план-заказ государства не менее чем на тридцать процентов. Вот тогда все встанет на свои места, и с этой самой расслабленностью будет покончено.

Павлов с признательностью глядит на Гребенкина: умело раскрыл все стороны нового порядка в планировании заготовок.

— А с животноводством положение сложное, — продолжал Гребенкин. — Позавчера я ночевал в Лабинском совхозе у Никанорова…

— Они же превзошли все прошлые показатели.

— Вот-вот… Превзошли! А я обрушился на Никанорова: почему двенадцать лет самих себя догоняли! А он посмеивается: отстал, мол, ты от жизни… Мы, говорит, среди передовых хозяйств страны совершили такой прыжок, что впору ждать второй звезды Героя труда. И прижал меня! Да, — вдруг спохватился Гребенкин. — У меня же она осталась в кармане. — Он поднялся, вышел в прихожую и скоро вернулся с пожелтевшим газетным листом. — Вот полюбуйтесь, Андрей Михайлович…

То была «Совхозная газета» за 1953 год. На второй странице опубликован список совхозов страны, в которых удои коров превышали 4000 килограммов. Таких хозяйств тогда было 212. Павлов обратил внимание на подчеркнутое. Это совхозы их области. «Приречный» за 1952 год надоил 5335 килограммов и занимал 23‑е место. А «Лабинский» с удоем в четыре тысячи с небольшим был на 193‑м месте.

— Понимаете суть-то? — спросил Гребенкин. — Я жму на Никанорова, а он показал мне эту газету и сводку министерства за прошлый год. Его совхоз-то с удоем в четыре пятьсот оказался на девятом месте в стране! А «Приречный», снизивший удои чуть не на тысячу, теперь на четвертом месте!

— В чем же дело? Может быть, поголовье коров в совхозах сильно увеличилось?

— Так если и увеличилось, то ведь за счет своих лучших племенных телок, — отпарировал Гребенкин. — Нет, Андрей Михайлович, тут дело в другом. Необоснованно бросаемся из стороны в сторону: то боремся за высокие удои, то вдруг выступаем против высоких, хотя настоящих рекордов у нас достигли лишь немногие хозяйства. Надо было всемерно поддерживать такие достижения. Я сам с этого года возьмусь за «Приречный»! — неожиданно заключил Гребенкин. — Не сумеем за два-три года подтянуться до уровня пятнадцатилетней давности — сам подам в отставку, если раньше не выгонят.

Это прозвучало как клятва. И Павлов знал, что Гребенкин не отступится от своего слова.

— Теперь насчет индивидуального скота, — Гребенкин взял таблицы. — Третья часть всех коров находится в личной собственности. Двумя третями занимаемся все мы, тысячи ответственных работников, отводим сотни тысяч гектаров пашни под кормовые культуры, используем все луга и пастбища. А той третью кто озаботился? Матрена да Марья. Ни лугов у них, ни силоса, ни концентратов. А ведь живет та треть! Да и удои тех коров ничуть не ниже. Мы со всеми своими землями не можем две трети досыта накормить, а Матрена и Марья без земли, без лугов как-то прокармливают… За это же надо благодарить их! И всеми силами поддерживать.

Павлову горьковато от этих слов Гребенкина. Сам он против личного скота у сельских жителей никогда не выступал, но и особой заботы о нем не проявлял. И, видимо, напрасно. Конечно, не в плане они, эти коровы, и ему, руководителю, нет до них никакого дела. А ведь еще на мартовском Пленуме ЦК было прямо сказано, что нельзя сбрасывать со счета возможности личного хозяйства. Значит, надо ставить их на службу.

Павлов взял у Гребенкина таблицы. Вот они — показатели по республике: частный сектор производит 36 процентов мяса и столько же молока. Мы пока еще не готовы отказаться от такого резерва.

— В этом деле надо как следует разобраться… — продолжал между тем Гребенкин. — Вот тоже недавно был я в колхозе «Россия», и там председатель говорил, что за три года почти половина колхозников лишились коров. При этом выразил удовлетворение: меньше, мол, будут кормов растаскивать. Или вот пример другого рода. Позавчера звонил Григорьев — директор Березовского совхоза. По другому делу звонил, но я спросил и про частных коров. Он заявил, что в последние годы коров у рабочих стало в полтора раза больше. Понимаете? Нам надо разобраться в причинах этого явления: почему тут так, а там иначе?

У Павлова назревал план действий: надо самому побывать и в Березовском совхозе, и в колхозах, чтобы получше понять, что же происходит в частном секторе и как управлять этим процессом. И одновременно, конечно, продолжать поиски путей увеличения производства животноводческой продукции в общественном хозяйстве. Скоро совещание актива, и этот выезд будет очень кстати.

— А теперь чай пить! — пригласил Павлов.

Проводив Гребенкина, он тут же позвонил в Березовский совхоз Григорьеву, чтобы предупредить его о своем приезде. Не удержался, спросил: действительно ли у них поголовье коров в личной собственности выросло в полтора раза.

— Не меньше! — подтвердил Григорьев. И в свою очередь спросил: — А это как, плохо или хорошо?

Павлов уклонился от ответа, но попросил Григорьева сделать подсчеты: сколько примерно продукции производят частники, куда она расходуется.

Потом Павлов звонил еще в некоторые районы, при этом узнал, что особенно резко снизилось поголовье индивидуального скота в колхозе «Путь к коммунизму».

«Там же живет Варвара Петровна!» — вспомнил Павлов.

 

3

Апрельское солнце пригревало хорошо! Но и оно не в состоянии быстро согнать с полей снега: только на возвышенных местах виднелись проталины.

— Значит, Андрей Михайлович, сначала в Ясную Поляну? — уточняет Петрович.

— Да, в Ясную, к Варваре Петровне. Не забыл ее?

— Еще бы! — усмехнулся Петрович. — В прошлый раз она давала нам перцу!

Вот и свернули с асфальта, вот и Ясная Поляна завиднелась лесом антенн.

— А тогда было вроде бы пять или шесть антенн, — заметил Петрович.

Машина остановилась у дома Варвары Петровны, и хозяйка мигом оказалась рядом.

— Андрей Михайлович, дорогой ты наш! — нараспев заговорила она. — Как чуяло мое сердечко: вот-вот заедет Андрей Михайлович! — она сильно сжала его узкую руку в своих шершавых ладонях. — Вот спасибочко-то! Вот хорошо-то!

Павлов заметил, что Варвара Петровна навеселе: глаза блестят, язык немножко заплетается, лицо раскраснелось.

— А я только от сынка приехала, в гостях была… У меня же выходной сегодня, Андрей Михайлович! Да пошли скорее в хату, — торопила она.

— А председатель на месте? — спросил Павлов.

— Где же ему быть? — пожала плечами Варвара. — Ох, и тяжелый день этот понедельник, — покрутила она головой. — Гуляем шибко, Андрей Михайлович, одного воскресенья в неделю никак не хватает, ей-богу, не хватает. — Она рассмеялась. — Председателю по понедельникам приходится бегать, высунув язык на плечо…

Павлов попросил Петровича разыскать председателя.

В избе Варвары Павлов сразу увидел новинку — телевизор с большим экраном.

— Значит, с покупкой!

— Второй год уже… Да все больше ребята мои: купи да купи, мама, когда приедем, чтобы вроде не забыли про городскую жизнь, — снова весело смеется Варвара. Она приняла от Павлова его пальто, пристроила на вешалку. — Так вы к телевизору в комнату и проходите, Андрей Михайлович. Идите-идите, а я тут мигом…

Павлов начал отказываться от еды, сказал, что заехал на полчасика о деле поговорить, но Варвара заявила решительно:

— Нет уж, Андрей Михайлович, так не пойдет! В кои-то веки заглянет наш главный руководитель, и так сразу его отпустить? Нет, не обижайте меня, Андрей Михайлович…

Павлов огляделся. Тесно в этой половине от мебели и вещей. «Надо расширять крестьянские хаты», — подумал он и вышел на кухню. Варвара вылезла из подпола, выставив на пол посудины и свертки. Павлов спросил про ребят:

— Все пристроены, Андрей Михайлович… Старший, Ваня, вы его знаете, — на центральной. Механизатор он хороший, и бабенка ему попалась подходящая — учителка, уж второй раз меня в бабушки произвели, вот и ездила внучатков посмотреть. Сама я на пенсии, но работаю. Дочка Лизавета — в городе на швейной фабрике. И сын на завод пойдет.

Еще в прошлый приезд Павлов узнал, что Варвара настроила младших детей уезжать в город. И он чувствовал в этом не ее вину, а больше свою: не удержали на селе детей отличной работницы. «Ну, пусть, — думает Павлов, — не остались они на ферме, как их мать, но на зоотехника или агронома могли учиться?» Досадно Павлову…

А Варвара тем временем сняла со стола в комнате клеенку, постелила скатерть, торопливо расставила закуски.

— Петрович вернется, колбаски принесет, — сказал Павлов.

— Да вот она — колбаска, — откликнулась Варвара из кухни, неся блюдце с нарезанной колбасой.

— Что, в колхозе колбасу продают? — удивился Павлов.

— Нет, это из города. Вчера Лизавета привезла.

И тут Павлов увидел, что стол накрыт не так, как в тот приезд. Тогда было свиное сало, холодец, яйца, капуста. Правда, и теперь огурцы с капустой на тарелку положены, но появились чисто городские закуски: колбаса, сыр, шпроты…

— По-городскому зажили, Андрей Михайлович! — воскликнула Варвара, подставляя стулья к столу. — Присаживайтесь, гостенечек наш дорогой! — пригласила она. — А выпивка у нас деревенская… Уцелела в шкафу поллитровочка, сама удивляюсь! А чего не пить? Мне ведь только пенсии платят чуть не семьдесят рублей, да и заработок весь отдают.

— Вы по-прежнему дояркой работаете?

— Не, Андрей Михайлович, я теперь… — Варвара неожиданно весело рассмеялась. — Я теперь, как тут по телевизору говорили, вроде как тренером работаю.

— Это как? — не понял Павлов.

— Ну, как у футболистов… Бегает, пока помоложе, по мячику бьет, а отбегается, его тренером — молодых обучать. Вот и я доярок тренирую теперь, вроде как помощник зоотехника, а когда беда какая — за подменную доярку. Называюсь я инструктором по машинной дойке. Да в общем, Андрей Михайлович, работа не ахти как выматывает, не то что бывало… Вот и лень пришла. Ей-богу, лени много… За своей коровой и то неохота ухаживать, продала я свою корову, Андрей Михайлович, вот телевизор купила, — кивнула она в угол. — С соседкой Матреной так постановили, обе сразу. Молочко, брат, покупаем у других, зажили как барыни…

Этот хмельной лепет Варвары Петровны не очень радует Павлова. Не на такой разговор рассчитывал он, собираясь взглянуть на свой «барометр». Ему трудно понять, почему Варвара отказалась от коровы. Работать при двухсменке стало легче, об этом она сама говорила, дети повседневной заботы не требуют. А корова все же доход приносит…

— Дался вам, Андрей Михайлович, этот самый доход, — отмахнулась Варвара. — Кажись, и в тот раз вы все про доход больше говорили. Ну, хорошо это, Андрей Михайлович, от коровы доход — я не понимаю, что ли? — Она глядит своими большими серыми глазами на Павлова. И вдруг выкрикивает: — Жить-то повольготней захотелось, Андрей Михайлович. Всю же жизнь в тяжелой работе, а года уходят, когда и пожить повольней-то? Мне уже пятьдесят семь годов… Недавно от нас уехал в райцентр лучший комбайнер, всегда был впереди всех, хоть на тракторе, хоть на комбайне, да вы его, наверное, помните, Андрей Михайлович, — Каширин… Василий Каширин. Помните?

Павлов хорошо помнит Каширина: ему тоже вручал орден.

— Уехал… Сам секретарь райкома уговаривал остаться, чего только не обещал! Василий-то с этим отъездом много терял… Ему за выслугу лет каждый год начисляли, никак рублей по четыреста, а он в райцентре на движок работать-то настроился, а там не платят за выслугу. А Василий зарядил одно: «Дайте мне пожить по-человечески». Вот так и сказал, сама слыхала, Андрей Михайлович… Он говорит, как после войны пришел, так и не выпрягался из работы, все время надо было спешить: когда посевная — до солнца вставать, когда уборочная — тут и говорить нечего, чуть свет выходи, работай до большой росы… И зимой не успеваем с ремонтом машин, работать приходилось, не считаясь со временем. А ведь и верно, Андрей Михайлович, у нас в деревне все так — не считаясь со временем! Да вы и сами знаете, если не забыли… Помните, уполномоченным были, у меня первый раз квартировали, — улыбнулась Варвара. — До солнца разбужу вас, как сама на ферму соберусь, а вы соскочите с кровати и сразу: «А трактора работают?» Тоже боялись опоздать к началу-то… Так вот Василий и сказал: дайте под конец жизни пожить нормально. Чтобы к каким там часам пришел и знаешь точно, когда уйдешь, и в остальном времени сам себе хозяин. Вот так и сказал! Никакие, говорит, большие заработки мне теперь не нужны. И они с женой коровы лишились — хлопот много, а в райцентре особенно…

Примолкла Варвара. Задумался и Павлов.

— Чего пригорюнились-то, Андрей Михайлович, — вдруг оживилась Варвара. — Нагнала я вам тоски, а вы не слушайте меня, старую! Это я под горячую руку. Конечно, правду я вам сказала, чистую правду! Только другой раз и сама думаю: чего это с тобой, Варварушка, приключилось? Сколько годков ждала зажиточной жизни, а дождалась — и вроде скучно… Я еще в прошлом году собралась на пенсию, да пришел Орлов, наш председатель, усовестил, и опять вот работаю… И Матрену уговаривала. Погодки мы с ней, дружим, телевизор-то напополам купили, только у меня поставили, ко мне каждый вечер приходит, сидим, смотрим: везде у нас живут-то уж дюже складно! Все, чего надо, есть, а веселья сколько! Смотрим-смотрим да с расстройства по рюмочке пропустим, — рассмеялась Варвара и сразу спохватилась: — А мы тут засохли совсем! — Долила стопки. — Давайте, Андрей Михайлович, за хорошее за все…

Павлов решил до конца выяснить, почему Варвара продала свою корову. Она вытерла рукой губы, вздохнула:

— Я и раньше говорила вам, Андрей Михайлович, трудно управляться с коровой-то… Главное, корму где добыть? Кажинный год летом и осенью побираешься: там вырешат покосить маленько, там соломки выпросишь, там ребятишек ночью пошлешь к силосной яме — украдут маленько… Это я как на духу говорю, Андрей Михайлович. И вот набегаешься, намучаешься и каждый раз зарок себе даешь: последний год держу, ну ее к дьяволу! А чем ребятишек кормить? И другой год мучаешься, и третий… А теперь все — дети выросли. Как барыня живу. У нас тут учительница корову держит, так у нее литру молока покупаю. Двадцать копеек в день, зато никакой тебе заботушки ни летом, ни зимой.

— А все же какая-нибудь скотина осталась?

— Не… Без коровы-то и поросенка трудно выкормить. Пять куриц да петух — вот и вся моя скотина, — рассмеялась Варвара. — Куры-то яички уже несут вовсю, три-четыре каждый день, на еду хватает, и для ребят припасаю… Может, яичек сварить, Андрей Михайлович?

Павлов отказался.

— Тогда колбаской-то закусывай, да вот сыр, — пододвинула она тарелки к Павлову.

Павлову не до еды. Ему понятны доводы Варвары. Но тогда почему в Березовском совхозе так много коров в личной собственности? Ему хочется уехать поскорее, он уже сожалеет: зачем послал за Орловым? Ситуация-то ясная, Варвара мастерски разъяснила все. Он спросил про жизнь колхозников.

— Живут теперь хорошо, Андрей Михайлович, — просто ответила Варвара. — При плохой жизни от коров не отказывались бы… Чуть не у всех телевизоры. Только, Андрей Михайлович, не так дружно как-то стали мы жить, разбрелись: кажинный в свою хату, к телевизору, будто сурки. Как какое собрание объявят, не шибко идут. Бывало чуть скажут — собрание! — бежишь, опоздать боишься: вдруг чего интересного пропустишь. Теперь трудно стало собирать… Как хуторяне стали. Еще когда мало телевизоров было, так в те избы, где есть, наберется народу, все же как-то повеселее: пошутишь, посмеешься, а теперь кажинный по-своему…

Приехал Орлов.

Павлов рассеянно слушал сообщение Орлова о производственных делах. Уловил, правда, что к севу колхоз в общем готов, недостает лишь запасных деталей на два трактора. Спросил про животноводство.

— Животноводство? — сверкнув карими глазами, заспешил Орлов. — План по сдаче молока выполнили, квартальный имею в виду, и по мясу тоже…

— А прибавка против прошлого года большая?

— Прибавки почти нет, — сокрушенно покрутил головой Орлов.

— А сколько колхозников лишились коров в том году? — все больше нервничая, спросил Павлов.

— Да, пожалуй, семей полсотни за весь-то год…

— И как вы на это смотрите?

— Подальше от хлопот, Андрей Михайлович! С этими индивидуалами возни столько, что… Тому дай участок, у того не хватило сена на зиму, тому отходов выпиши, — сплошное мученье.

— Значит, доволен, что колхозники остаются без коров?

По тону, каким были произнесены эти слова, Орлов, как видно, догадался о настроении Павлова, замялся, но все же ответил в том же духе:

— Замучили меня индивидуалы, Андрей Михайлович… Как на всех напастись кормов? Да некоторые и поворовывают.

Павлову ясно: вот откуда все идет. И он задал последний вопрос Орлову: перекроет ли колхоз недобор молока, потерянного из-за продажи коров колхозниками?

— Это если считать весь удой? — спросил Орлов.

— В прошлом году те полсотни коров дали примерно полторы тысячи центнеров молока. В общегосударственный фонд…

— Так его сами хозяева потребляли, — усмехнулся Орлов.

— А масло или сметану они на рынок возили?

— Это было… Излишки продавали.

— Да, поди, всей семьей ели молоко и сметану, — чуть не выкрикнул Павлов, и Орлов сразу как-то съежился.

— Установки на поддержку индивидуалов не было же.

— Значит, колхоз эти полторы тысячи не перекроет? А кто же за вас будет прибавлять? Теперь и колхозников будем кормить продуктами из города? Вот и Варвара Петровна уже на городскую пищу переходит, — кивнул Павлов на закуску. — Вы считаете это правильным?

Орлов молчал. На висках показались капли пота.

Молчание нарушила Варвара.

— А ведь и верно… Из города продукты в деревню приходится возить. Бывало, наши колхозники то и дело выпрашивали у бригадира лошаденку, чтобы на рынок чего отвезти продать, а теперь никто не ездит. Задумает если овечку или кабана резать, к нему набегут свои же деревенские: тот килограмм, другой два — и разберут.

Павлов все же переборол себя, попытался спокойно объяснить Орлову, что невмешательство в это дело может привести к весьма нежелательным последствиям, что надо изыскивать корма и для скота колхозников, потому что вся произведенная продукция в конечном счете попадает на общий стол советских людей, и она сейчас пока что очень нужна.

— Тогда и в планах надо предусматривать частный скот, — заговорил Орлов после некоторого раздумья.

— Может быть, и так. Даже обязательно так! — поправился Павлов. — Надо понять, что не чужой нам этот скот. А разве в создании кадров деревни этот скот не играет роли?

— Играет… Я понимаю это, Андрей Михайлович.

Павлов поднялся. Варвара спохватилась:

— Как же, Андрей Михайлович, а чаек?

Прощанье на этот раз было тягостным.

— Чем-то обидела я вас, Андрей Михайлович, а вот чем — не могу в толк взять, — завсхлипывала Варвара. — Уж простите, если чего не так…

Павлов холодно простился. И потом всю дорогу до Березовского совхоза корил себя за это. Ведь Варвара честно рассказала ему о некоторых явлениях в жизни деревни, и он обязан поблагодарить ее… И вот теперь решил: надо извиниться перед Варварой Петровной.

 

4

Григорьев, как всегда, подтянут, одет опрятно.

— А мы ждем, ждем — нет начальства! — улыбаясь, говорил он, провожая Павлова в свой просторный кабинет.

Павлов давно уже уважительно относится к Григорьеву прежде всего за его постоянное стремление к новому, передовому. Григорьев исколесил страну в поисках новинок, и теперь Березовский совхоз для многих стал образцом в механизации производства.

— С чего начинать? — осведомился Григорьев, усаживаясь за стол.

Павлов напомнил о вчерашнем поручении.

— Мы тут подготовили, что вы просили, — начал Григорьев, забирая со стола расчеты. Однако начал не с цифр. — Мы, Андрей Михайлович, на это дело смотрим вот с каких позиций… Есть, на наш взгляд, крестьяне оседлые, есть неоседлые. Кто обзавелся своим домом, завел корову, поросенка, овечек, птицу — этот уже оседлый крестьянин. А живет человек на селе без всего этого — он вроде как кандидат в крестьяне, в любой момент может оставить крестьянское дело. Понимаете? Вот этим мы тут и руководствовались, — закончил свое вступление Григорьев. — Вы же, наверное, помните, как нам однажды досталось? Вы и приезжали разбираться насчет моих выговоров…

Павлов помнит ту встречу. Тогда он был секретарем по сельскому хозяйству и приезжал в совхоз по поручению первого. Григорьеву объявили выговор за то, что отказался выполнить директиву района о ликвидации скота в личной собственности рабочих. После второго выговора встал вопрос о доверии директору. Павлов тогда еще понял правоту Григорьева в этом вопросе, свое мнение доложил и на бюро, настаивал на снятии выговоров. Но тогда его предложение не прошло. Григорьеву объявили третий выговор.

А тут и горячка насчет индивидуального скота прошла, и Григорьев остался на месте.

— За последние три года наши рабочие увеличили поголовье коров, как я уже докладывал, почти в полтора раза, — начал Григорьев. А затем он назвал такие цифры, что Павлов не удержался, забрал у него расчеты.

Оказывается, кроме полутора тысяч коров, рабочие держат свыше двух тысяч овец, две с половиной тысячи свиней, сорок тысяч голов птицы…

В течение года рабочие и служащие забили на мясо три тысячи свиней, столько же овец, около тысячи голов молодняка крупного рогатого скота и свыше ста тысяч голов разной птицы…

— А сбоку две цифры особые, — комментировал Григорьев. — Эти животные не забиты, а проданы: пятьсот телят у своих рабочих купил совхоз, а четыреста голов — потребкооперация, в порядке комиссионной торговли.

И вот заключительный итог: частный сектор в «Березовском» произвел за прошлый год 45 тысяч центнеров молока, 9 тысяч центнеров мяса и свыше 10 миллионов штук яиц. Иначе говоря, к тому, что совхоз получил от своих ферм, как бы добавлено еще 60 процентов молока и мяса.

— Подспорье заметное, — резюмировал Григорьев.

«Подспорье, — мысленно повторяет Павлов. — Именно подспорье!» И думает: «А что, если бы тогда Григорьев испугался выговоров и «провернул» мероприятие по ликвидации скота в личной собственности? Сколько бы надо было выделять для снабжения людей совхоза мясных и молочных продуктов? Сами бы съедали не меньше половины того, что производит совхоз».

Павлов поинтересовался: сколько же теперь расходуется совхозной продукции внутри хозяйства?

— Совсем мало, — быстро ответил Григорьев. — Выделенный лимит мы и на треть не используем.

— А где берете корма на такое поголовье?

— В основном солома, — ответил Григорьев. — Раньше большую часть соломы сжигали на поле, а теперь все идет в дело. У нас же зерновыми засевается двадцать пять тысяч гектаров, соломы много, для своего хозяйства и половины не использовать…

Но, как выяснилось в ходе дальнейшей беседы, не только соломой кормят коров. Каждой семье, имеющей скот, разрешено накосить на территории совхоза тонну сена среди защитных полос, в перелесках. Каждой семье совхоз продает две тонны соломы.

— Но свиньи и птица солому не едят, — возразил Павлов.

— А концентраты! — воскликнул Григорьев. — У нас же пятьсот механизаторов, все они зарабатывают зерно на законных основаниях. Кроме того, мы имеем право продавать определенное количество зерна всем рабочим. Мы этим правом каждый год пользуемся в полной мере. А потом вот еще что надо иметь в виду. Когда держат свой скот, Андрей Михайлович, то и земля на приусадебном участке используется на все сто. Осенью я прошелся по огородам, и, знаете, сразу видно, где чей огород. Кто скота не держит, у того на огороде так… горох для баловства, картофеля немножко, морковь, всякая мелочь. Всегда какая-то часть земли пустует. А вот кто со скотом, у того, что называется, под самую завязку! И картофеля много и свеклы. Кое-кто в уголке и ячменя посеет. И отходы с огорода — капустный лист, ботва — все идет в дело, все перерабатывается в продукцию. А разве это плохо?

— Значит, у вас крестьяне оседлые?

— Не все еще. Но абсолютное большинство!

Этот вопрос Павлов задавал по инерции. Мысль его шла уже дальше. Березовский совхоз отказался от помощи горожан. Больше того, образовался излишек рабочей силы, Григорьев уже требует строить у них швейную фабрику, чтобы занять всех женщин. Но фабрики пока нет, так пусть домохозяйки мясо и молоко производят. Видимо, не только механизация решила здесь проблему кадров, но и эта самая оседлость.

И еще об одном подумал Павлов: а если бы скота у рабочих не было, но весь он был сохранен и поставлен на государственные фермы, то сколько людей потребовалось бы для ухода за ним? И сколько бы надо было дополнительных помещений для этого скота.

— Таких подсчетов мы не делали, — ответил Григорьев. — Но сейчас подсчитаем. — Он надавил на один из клавишей аппарата, стоящего на столе, бросил: — Зайди, пожалуйста! — И к Павлову: — Экономиста пригласил.

Вошел экономист. Григорьев объяснил ему задачу. Тот записал исходные цифры, ушел к себе.

Павлов заговорил о закреплении кадров. Он хорошо знал, что эту проблему решили здесь не какие-то отдельные меры, а целый комплекс их. Здесь прекрасный Дом культуры, спортивный зал, отличная больница, летний стадион. Зимой — хоккейные площадки, начато строительство плавательного бассейна. Все квартиры газифицированы, и теперь Григорьев занялся водопроводом. Короче говоря, здесь создано то, о чем многие сельские жители еще только мечтают. А что нового придумал неуемный Григорьев?

— На эту тему мы тут много дискуссий провели, — начал Григорьев. — На общем партийном собрании дважды обсуждали молодежную проблему, с комсомолом советовались, с учителями… Помните, мы предлагали установить должность заместителя директора по культуре? Дали нам эту должность, вот только где подобрать человека, чтобы сам был, как тут у нас говорят, и культурный и физкультурный… Без помощи города, видимо, не обойтись, таких людей надо где-то готовить, такие кадры теперь нужны больше, чем агрономы…

— Ну и что же все-таки решили после всех дискуссий?

— План мы приняли такой… — Григорьев вышел из-за стола, подошел к Павлову и, жестикулируя обеими руками, начал рассказывать.

Оказывается, здесь уже разработана пятилетка по быту и культуре. Развертывается строительство своеобразного лагеря, в который на все лето будут вывозить ребятишек. Малых — с детсадом, а школьников устроить так, чтобы отдых и физкультурные занятия сочетались у них с трудовым воспитанием: вблизи лагеря будут возделываться подходящие для ребячьих рук культуры. Руководить этой работой будут специально назначенные педагоги. В лагере создается искусственное озеро — и для купанья и для разведения рыб, которым будут заниматься сами ребята. С определенного возраста все они будут проходить курс по овладению современными машинами.

— Словом, — заключает рассказ Григорьев, — думаем организовать трудовое воспитание по-настоящему. Тут очень умные нужны наставления и наставники. И без помощи ученых-педагогов нам, конечно, не обойтись…

Рассказал Григорьев и о других наметках разрабатываемого плана. Будет расширена больница, появятся кабинеты для водных процедур и грязелечения, новое современное оборудование. Подобрано место для постройки совхозного дома отдыха — на берегу реки.

Увлеченно рассказывал Григорьев! Видно, хорошо уже выношено все это в его седой голове. Павлов с восхищением глядел на него и мысленно представлял себе все эти и лагеря, и озера, и ребятишек, познающих машины…

Вошел экономист, передал Григорьеву свои расчеты. А тот, взглянув на них, воскликнул:

— Это что же! Еще один совхоз надо создавать!

Чтобы обеспечить содержание скота, находящегося сейчас в личной собственности березовцев, по существующим нормам нагрузки, с учетом трудовых затрат на производство кормов необходимо создавать совхоз на семьсот человек рабочих и служащих. А чтобы разместить этот скот в типовых помещениях, нужно затратить более двух миллионов рублей на их строительство и оборудование…

Павлов взял бумаги у Григорьева, придвинулся к столу, сам начал прикидывать.

Расчеты были верны. «Вот это подспорье, — думает уже Павлов. — Сейчас-то все частное поголовье содержится как бы между делом. И где бы мы взяли этих дополнительных семьсот человек? И с каких строек сняли бы два миллиона рублей, материалы на скотные дворы? Выходит, эти силы и средства сэкономлены для государства: затрат никаких, а производство мяса и молока идет!»

Павлов попросил дать ему экземпляр всех подсчетов. Теперь он за поддержку тех, кто создает такое подспорье.

После беседы Григорьев предложил поехать на ферму, которая, как сказал он, полностью механизирована.

Когда проезжали усадьбу отделения совхоза, директор обратил внимание Павлова на дома.

— Многие строят новые, собственные! А некоторые, видите, пристройку делают, но большую, на две комнаты. Вообще мода у нас пошла: новый дом чтобы не меньше трех-четырех комнат. Мода хорошая! А ведь кто возводит в совхозе такой просторный дом, тот думает тут жить, верно ведь? Значит, тот тоже оседлый… Между прочим, в постройке нового дома своя корова и другая живность играют далеко не последнюю роль…

Это уже понятно Павлову.

Машина остановилась. В механизированном коровнике, куда привел Григорьев Павлова, было все не так, как в большинстве подобных помещений.

Григорьев показал Павлову, как действуют фиксаторы, транспортер по раздаче кормов. Здесь доярок освободили от самой тяжелой работы — от раздачи кормов животным, и это, пожалуй, самое важное.

Павлову сразу вспомнилось тревожное сообщение Гребенкина: в области сорок тысяч коров не закреплено за постоянными доярками. Доит их кто попало и как попало. А вот здесь можно рассчитывать на планомерное повышение продуктивности животных и производительности труда животноводов. Но вот вопрос: двор-то этот по оригинальному проекту сделан, в других хозяйствах таких нет. Павлов напомнил об этом Григорьеву, и тот ответил:

— Это общая беда, Андрей Михайлович… Мы как-то узнали, что Коршун наладил пневматическую уборку навоза в коровниках, я сам туда сбегал, посмотрел: очень здорово! У него на центральной ферме двенадцать однотипных коровников. Всей пневматикой управляет один техник! Разнотипность скотных дворов мешает комплексной механизации, тут что и говорить.

Павлов вдруг решил, что поедет сейчас к Коршуну. Давно хотелось обстоятельно поговорить с ним: ведь Коршун всю жизнь в животноводческих совхозах, знаток этого дела, у него продуктивность коров перешагнула за четыре тысячи килограммов.

Григорьев пригласил закусить, но Павлов спешил — дело-то к ночи.

 

5

Коршун оказался в конторе один, он просматривал почту.

— Что-то подолгу директор засиживается! — начал Павлов, протягивая руку.

Александр Кириллович Коршун — седоволосый, с густыми клочковатыми бровями, поднялся, худощавое лицо его осветилось улыбкой.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович… Почты много идет, за выходные дни скапливается. Выносят решения, чтобы поменьше было директив, но бумаг не убывает…

— А почему, как вы думаете?

— Очень уж много теперь ступенек стало, видно, и здесь в моду входит строительство высоких зданий, — усмехнулся Коршун.

Павлов понял намек на громоздкость и многоступенчатость управленческого аппарата, но почему именно теперь, как подчеркнул Коршун, стало больше ступеней?

— Ну как же, Андрей Михайлович? — сказал Коршун. — В тридцатые и сороковые годы совхозы были подчинены своему тресту, а трест Москве — вот и вся лестница. Так или иначе, но вопросы решались быстро. Теперь же смотрите, как получается с совхозами… Районному начальству они подчинены, тресту совхоза тоже, и все равно к нам идут директивы и из управления сельского хозяйства, и из министерства, да не из одного, из обоих… Вон сколько, — кивнул он на бумаги в папке, — из всех инстанций.

— А что же не назвал райком, обком?

— Это уже само собой разумеется, — улыбнулся Коршун.

— А что бы вы предложили?

— Так ведь много раз предлагали, — бросил Коршун, и седоватые брови его сердито задвигались. — Толку-то?

— И все же, Александр Кириллович, что?

— А чего мы стоим? — Коршун пододвинул стул, опустился на свой и после паузы продолжал: — Я совхозник, и мое мнение может быть пристрастным… До войны, знаете ли, директора племенных хозяйств и многих крупных совхозов входили в номенклатуру наркома. Это сказывалось и на подборе кадров и, как бы это точнее выразиться… — Коршун прикрыл глаза, нахмуренные брови его опять задвигались. — Ну, воспитывало более уверенных в себе директоров. А в нашем деле без риска не обойдешься, производство сложное, часто решать надо немедленно, и тут уверенность нужна. Если директор знал, что без наркома его из-за каких-то мелких придирок никто не снимет с поста, он действовал решительно.

— Продолжайте, продолжайте, Александр Кириллович!

— Когда руководитель начинает чувствовать себя уверенно, он уже не похож на того, который все время оглядывается да прячется за согласованные решения. Так вот мы, Андрей Михайлович, и воспитали целую плеяду безвольных директоров… Подумайте сами: сколько над директором вышестоящих теперь? В районе — три организации, любая из них может ставить вопрос о непригодности директора, а разве серьезный директор на всех угодит? Три начальника, у каждого свой характер… В области — все начальники над директором, в министерстве — тем более. Не о себе, Андрей Михайлович, пекусь, но раз уж зашел разговор, поимейте в виду эту ненормальность. Теперь совхозы в несколько раз крупнее, чем в сороковые годы, по тому времени все нынешние директора были бы в номенклатуре министра… Возьмите положение в промышленности. Разве директора крупного завода райком может спять с поста? Нет! И обком не всегда властен над ним. А директора совхоза? Не угоди секретарю райкома — а секретари тоже всякие бывают, каждый со своим опытом, со своими замашками, — так вот возрази ему, и он может ставить вопрос о непригодности, и добьется снятия.

Коршун сунул в папку недочитанные бумаги.

— Я наблюдаю за соседними районами… Смотришь, иной директор год-два пробыл в одном совхозе, — уже снимают или переводят в другой район, потому что, видите ли, не сработался с местными властями. — Коршун говорит это сердито, и брови его двигаются тоже сердито. — А что директор сделает в хозяйстве за год-два? Только присмотрится да правильный ход мыслям даст насчет будущего. Словом, Андрей Михайлович, надо взять директоров совхозов под более высокую защиту, — заключил Коршун и, машинально раскрыв папку с бумагами, сразу же прикрыл ее.

— Я сейчас опровергну ваши доводы, Александр Кириллович, — улыбнулся Павлов. — Коршун — директор совхоза, Никаноров, ваш друг, — тоже… От всех остальных совхозов вы ушли далеко по урожаям, по продуктивности скота. Значит, вам местные организации не мешают?

Брови Коршуна взметнулись вверх, и Павлов увидел выцветшие, но отдающие синевой смеющиеся глаза.

— Так это потому, Андрей Михайлович, что и я, и Никаноров подчинены непосредственно Москве, а иначе меня тут давно бы не было!

Павлов, что называется, прикусил язык. Он совсем забыл, что директора племенных заводов находятся в непосредственном подчинении министерства…

— Я обещаю вам, Александр Кириллович, подумать об этом разговоре, посоветуюсь с товарищами.

— Очень надо об этом подумать. Надо учесть, Андрей Михайлович, что в совхозах кадры специалистов, как правило, опытнее, чем в районном управлении. Агроном, который с интересом, творчески работает на земле, ни за что не пойдет в канцелярию. И плохо, когда любители канцелярий пытаются руководить более опытными собратьями. Правда, опытного, самостоятельного специалиста они не собьют, однако крови немало могут попортить. А вот молодых часто сбивают! И если уж партия дала нам право планировать производство и всю технологию, пусть не мешают самостоятельно хозяйствовать! — решительно заключил Коршун.

«Вот вам и тихий мужичок», — подумал Павлов, вспомнив, как аттестовывали Коршуна многие.

— А вы обедали сегодня? — задал Коршун традиционный вопрос гостеприимного хозяина.

— Честно говоря, нет, но…

— Тогда пойдемте на квартиру. Правда, хозяйка моя к ребятам уехала, но что-нибудь приготовлю, накормлю, — говорил Коршун, направляясь к вешалке.

Павлов обрадовался: хорошо, что так — никому не помешают, если засидятся.

— Чем же ребята заняты в городе?

— Двое студентов у меня, будущие медики. А один журналист, на телевидении работает, деревенские дела освещает.

— Шофера надо где-то пристроить, — напомнил Павлов.

— Гараж рядом, а заночует у нас, места хватит.

Квартира директора совхоза не отличалась от городских. Правда, горячая вода в ванну поступала не из теплосети, а из водонагревательной колонки, но колонка работала на газу, на кухне — газовая плита, отапливался дом от водяных батарей.

Коршун сказал, что у специалистов квартиры такие же, а газом пользуются все жители совхоза.

Павлов не без удовольствия помогал Коршуну хозяйничать на кухне; чистил картошку, резал лук, как это иногда приходилось делать и дома. Скоро кухня наполнилась ароматом, предвещавшим аппетитный ужин. Вот теперь Павлов понял, что проголодался. Он в дороге еще упрекал себя за игнорирование колбасы у Варвары. Но колбасу достал из холодильника и Коршун, предложил поджарить с яичками. На этот раз Павлов не отказался от такого блюда, однако спросил:

— Город грабите колбасой-то?

— Привозим иногда… Корову теперь не держим.

— А рабочие ваши?

Коршун сказал, что почти все рабочие имеют скот в личной собственности.

— Значит, и у вас крестьяне оседлые?

— То есть? — не понял Коршун.

Павлов рассказал, как у Григорьева заботятся об индивидуальном скоте.

— Да, в этом смысле — оседлые. Но насчет заботы мы пошли дальше Григорьева.

— Дальше-то вроде бы и некуда, — усмехнулся Павлов.

Но оказалось, есть куда! Коршун резонно заметил, что плохо, когда механизаторы в горячую пору ночами или в свой выходной день спешат в луга и леса, чтобы запасти для своей коровы сено. Это сказывается на их основной работе, на производительности труда. Люди нервничают: удастся или не удастся? Поэтому совхоз решил взять на себя заботу о кормах для коров механизаторов. И теперь люди с полным напряжением сил работают на своих участках, в том числе и на заготовке кормов.

— Но есть у нас нарушение, — признался Коршун. — Мы выделяем каждому механизатору, имеющему скот, бесплатно три тонны сена.

— А это-то зачем?

— Вот так решили… Как бы особое поощрение для трактористов и комбайнеров. Это примерно двести пятьдесят тонн сена. Убытки относим на фонд директора. Правда, — вдруг оживился Коршун, — есть одна оговорка: если механизатор допустит нарушение трудовой дисциплины, то сено даем уже за плату.

— А другим рабочим?

— Другим отводим участки на свободных землях — по лесам, низинам, бесплатно даем конные грабли, косилки. Но тут привилегия животноводам: для них мы подкашиваем нужное количество травы, только сушат и стогуют сами. За косьбу тоже ничего не берем…

Все это неожиданно для Павлова. Он лишь нащупывает пути помощи частному сектору, а тут уж вон как далеко пошли! Начали уточнять детали, и оба так увлеклись, что Петрович, читавший газету, заглянул на кухню.

— Горелым пахнет, товарищи повара…

Действительно, картошка подгорела…

Когда поели, Петровича отправили спать в одну из трех директорских комнат, а сами засели за тем же столом. Разговор продолжался.

Коршун, как и Григорьев, утверждал, что наличие подсобного хозяйства у рабочих способствует закреплению людей. Здесь тоже не прибегают к помощи горожан в период урожая. Но наличие частного скота вызывает и не очень приятное явление. Когда нет кормов, некоторые люди готовы переступить черту дозволенного. Воруют совхозное сено. Иные работники животноводства попадались на хищении концентратов, их судили. Но судом не все поправишь, нужно думать о мерах, которые предотвратили бы подобные преступления. Рассуждая так, руководители совхозов пришли к выводу, что надо продавать рабочим ценные зерноотходы и другие концентраты — по два-три центнера на семью.

— В первую очередь — дояркам и скотникам. Покупают охотно. И вот уже два года не замечаем случаев хищения концентратов. Между прочим, — заспешил Коршун, — мы и еще одну меру ввели: работающим на токах тоже продаем зернофураж или пшеницу, в пределах законных норм, из первых намолотов. Тоже, по нашим наблюдениям, действует хорошо. Никто не набирает зерна даже в карманы…

Павлов посматривал на Александра Кирилловича и припоминал все, что знал о нем. Это он, Коршун, в течение десяти лет строил лучший в крае племенной завод «Приречный». Потом из этого хорошо налаженного хозяйства Коршуна в 1949 году перебрасывают в самый отстающий тогда — Иртышский совхоз. Коршун выводит его в передовые и заслуженно получает звание Героя Социалистического Труда. «Какой же он у нас умница. Великолепный воспитатель… Ему бы на партийной работе быть…»

Не стесняясь и не рисуясь, Павлов просто попросил совета:

— Как же дальше вести общественное животноводство?

— А вины-то больше на агрономах, — говорит Коршун, повторяя слова Сергеева, будто вместе с ним думали об этом. — Топтание на месте, провалы и новые подъемы — все это на семьдесят процентов зависит от агрономов. — Он смотрит на Павлова, ждет реакции.

— Поди, не семьдесят? — защищается агроном Павлов.

— Если не больше, Андрей Михайлович. Я примерчик приведу из нашей практики. Однажды мы взяли шефство над соседним колхозом, это еще в пятидесятые годы. Каждый год давали им по двадцать племенных телок, выделяли племенных быков, чтобы стадо улучшить. Потом своими силами из своего кирпича построили два коровника. А что получилось? Наши племенные телки, когда стали коровами, молока давали меньше, чем беспородные. До скандала дело доходило, колхозники в райком жаловались: плохих, мол, телок им дали. Я поехал туда, посмотрел. Наши коровы по живому весу раза в полтора превосходят колхозных. А стоят все вместе, кормов получают поровну. Вот и секрет! Кормов нашим коровам хватало лишь на поддержание жизни, о продуктивности и говорить нечего.

— И чем же все кончилось?

— Кончилось-то так… К нашему совхозу присоединили этот колхоз, и в первый же год удои коров там удвоились, а наши, те, что плохими у них прослыли, стали давать молока в три раза больше. И только потому, что кормить их стали по обоснованным нормам, с учетом веса и продуктивности.

— Правильно, — резюмировал Павлов.

— Я к тому его привел, что главное в кормах! — снова подчеркнул Коршун и тут же начал излагать свою, как он выразился, «стратегию» в животноводстве.

В самый короткий срок, считает он, надо в каждом хозяйстве создать переходящий страховой фонд кормов для скота. В условиях Сибири он должен составлять 30—40 процентов годовой потребности. В трудную зиму страховой фонд можно расходовать, чтобы не допустить снижения продуктивности скота, а летом из первых же укосов немедленно пополнить его! Страховой фонд может быть использован лишь с разрешения вышестоящей организации!

— Только не районной, — заметил Коршун, — потому что тогда запасных кормов не останется, их раздадут нерадивым хозяевам…

Помолчав, Александр Кириллович принялся обосновывать свою мысль.

— Посудите сами, Андрей Михайлович: когда снижаются удои коров и привесы молодняка? После засушливого лета, когда хлеб и кормовые не уродили. А если одну зиму плохо кормить корову, это скажется не только на данной лактации, но и в будущем. Это вы поймете, как агроном! Первое поле севооборота у нас паруется, чтобы после отдыха и очищения от сорняков оно могло родить нормально еще шесть-семь лет. Так ведь? А ну, не дайте этому полю паровой обработки и семь лет подряд сейте. Урожаи-то будут все ниже и ниже…

— Это точно, — согласился Павлов.

— Вот-вот, — кивнул Коршун. — Между прочим, в Сибири не чувствуется роста урожаев именно из-за недопонимания этой простой истины. Так и с животными. Корова перенесла тяжелую зимовку из-за бескормицы, мало дала молока, принесла слабого теленка, который плохо развивается, плохо прибавляет в весе. И еще полбеды, если он потом на мясо пойдет, съели — и все. А вот если слабую телочку на племя пустят, то недоразвитость скажется не только на ее молочной продуктивности, но и на потомстве… Думается мне, Андрей Михайлович, что многие племенные заводы страны попортили стадо именно по этой причине. Племя-то стало хуже! Это после увлечения кукурузой, когда и племенных коров держали в основном на кукурузном силосе, значит, на голодной белковой норме. Возьмите совхоз «Приречный». Еще в сорок девятом году, когда я там работал, были десятки коров с суточным удоем в сорок — сорок пять литров, теперь же, спустя двадцать лет, таких коров почти нет.

— Ладно, это я уяснил, Александр Кириллович, — сказал Павлов. — Но как создавать страховой фонд, если уже сейчас приходится делить остатки кормов, брать у тех, кто их приберег, и спасать скот у других.

— Вот этот путь и есть самый неправильный!

— Но ведь скот-то государственный, — возразил Павлов. — Что же, пусть пропадает?

— А представьте, что в следующем году и у хорошего хозяина излишка кормов уже не будет. Как станете спасать нерадивых?

Тут Коршун, что называется, припер Павлова к стене.

— А между прочим, Андрей Михайлович, — продолжал он, — к такому положению мы и шагаем. Сейчас забирают не только излишки кормов, но районные товарищи заставляют нас кормить свой скот похуже, чтобы других выручать. Будет ли в следующем году радивый хозяин проявлять большую заботу о заготовке кормов про запас? И что же мы выиграли? Нерадивые не развернутся, они уже привыкли к постоянной помощи за чужой счет. А у радивых отбили охоту запасать корма впрок. Выходит, проигрываем во всех отношениях, а в воспитательном особенно! Волей-неволей, а поощряем-то бездельников… Что, не верно?

— Продолжайте, Александр Кириллович, я слушаю, — сказал Павлов. Про себя же отметил: «И тут он прежде всего усматривает воспитательную роль. Настоящий партийный работник!»

— Так вот, Андрей Михайлович, с этих позиций надо предъявить несколько иные требования и к районному руководству. Некоторые товарищи активизируются только тогда, когда надо спасать скот от гибели. Изыскивают корма у одних, отдают их другим. Они хорошо понимают, что им в целом за район отвечать, и действуют так, словно работают тут последний год…

Павлов перебил Коршуна, сказал, что если приходится спасать скот именно сейчас, то надо все резервы использовать, раздумывать некогда.

Но Коршун упорно стоит на своем:

— Вот я и говорю! Если мы тут последний год живем, то все правильно! А если думаем работать много лет, то зачем рубить тот самый сук, на котором сидим? Понимаете? Да вот вам конкретный пример… Товарищи из района недавно целой бригадой явились: за кормами. Мы каждый год кормов заготовляем с резервом, и каждую весну у нас этот резерв забирают. Надоело все это, Андрей Михайлович… Москва ругает нас за разбазаривание страхфонда, а не дать корма — намекают насчет партийной ответственности. Да и по-человечески жалко: общее дело-то страдает.

— Вот-вот, — оживился Павлов, — общее!

— Да, общее, — согласился Коршун, и по его губам скользнула ехидная улыбочка. — Вот теперь и у нас не стало страхового запаса. Приходится снижать норму своему скоту, но ведь в результате и мы центнера два молока на корову недобираем…

— Но у вас хватает кормов?

— Я же говорю: отдаем самые лучшие корма. Потому что к концу зимовки мы всегда оставляем самое ценное сено, лучший силос из сеяных трав. Словом, мы с нерадивцами поделились, и теперь получится так: если у соседей за счет наших кормов суточные удои коров прибавятся, скажем, на литр, то наши коровы недодадут два-три литра.

Коршун примолк, потом встал, сходил на кухню, принес оттуда чайник, налил в стаканы, а выпив чай, продолжал:

— Вы, Андрей Михайлович, как я понимаю, не согласны с такой постановкой вопроса… Но мне думается, надо бы запретить, категорически запретить перераспределение кормов между хозяйствами. И еще одно: строже спрашивать с районных руководителей именно за отстающие хозяйства. Честно говоря, сильный директор не очень-то нуждается в помощи районных организаций. Нуждаются слабые. Если, скажем, райком не смог отстающий колхоз или совхоз подтянуть до нормального уровня, значит, с руководителей надо строго взыскивать. А как же иначе? — Коршун неожиданно для Павлова пристукнул кулаком по столу, но тут же, успокоившись, продолжал: — Однажды я попал на соревнование велосипедистов, болельщиком, конечно… Так вот у них командный зачет производится по показателям последнего в команде. Интересно было наблюдать, как команда проявляет заботу об отстающих: каждый, когда надо, по очереди берет на себя лидерство, чтобы дать передохнуть уставшему товарищу. Очень интересное соревнование, а в воспитательном отношении созвучно нашему времени… Вот и работу райкома надо оценивать по показателям самого отстающего в районе хозяйства. Сейчас-то судят по средним показателям, и если в районе есть два-три крепких хозяйства, то начальство может спать спокойно, пока не заездят этих передовиков.

Коршун склонил голову, длительное время молчал, и Павлову подумалось, что он устал. Все же ему шестьдесят шесть лет. Но Коршун просто призадумался и вот заговорил опять, даже более оживленно, чем прежде:

— Надо, Андрей Михайлович, в планах каждого хозяйства предусматривать закладку кормов в страховой фонд. С учетом этого планировать структуру посевов, может быть, потеснить другие культуры в пользу кормовых…

— Даже зерновые? — не выдержал Павлов.

— Любые! — резко выговорил Коршун. — Раз начинается важнейшее дело, значит — любые!

Переждав немного, спохватился:

— Да, Андрей Михайлович, вы спрашивали: как же быть, если в конце зимовки кормов у кого-то не хватило? Тут вам решать! Бывают, конечно, и объективные причины. Тогда помочь. Но не за счет соседей, а из государственных фондов. Не разоряйте радивых хозяев, Андрей Михайлович! — взмолился Коршун.

— Я сдаюсь, Александр Кириллович, — поднял обе руки Павлов. — Мне возразить нечего. Эти предложения мы обсудим. Но вы уж, пожалуйста, продолжайте. Ваш совет по созданию прочной кормовой базы для скота?

— В нашей зоне чем-то другим заменить кукурузу…

— Но ведь коровы хорошо ее поедают!

— Вы тоже, наверное, с удовольствием кушаете арбуз. Все его любят. Но на арбузах долго не проживешь. Арбуз — это лакомство после сытного обеда. Так и кукурузный силос, когда он хорошо приготовлен. Коровы его едят, это верно, да толку от такой еды мало. Мы в этом достаточно убедились и теперь сеем кукурузы совсем немного, ради разнообразия рациона и для осенней подкормки скота — она до заморозков все же зеленая остается. А в кормовом отношении — это самая неважная культура. Да и урожаи ее в Сибири низкие. Наши экономисты, показали мне анализы. Меньше всех кормовых единиц с гектара пашни дает именно кукуруза.

— А чем заменить?

— Любая замена будет выгодной, Андрей Михайлович. Мы прикидывали… Если для силоса, то лучше всего брать подсолнечник в смеси с викой и овсом: и урожай выше, и качество корма лучше. А у нас, например, неплохо идет белый донник. Это прекрасный корм, хорошо родит и на солонцовых землях, урожай его более ровный по годам и всегда высокий. Он годится и на сено и на силос. Ну и, конечно, люцерна. Мы освоили ее, семена сами выращиваем. В прошлом году часть люцерны силосовали, до трехсот центнеров зеленой массы с гектара взяли за один укос! Представляете? Сенную муку из нее же готовим, ну, и сенаж попробовали заложить, для начала недурно получилось…

— Но нет же пока семян в достаточном количестве ни люцерны, ни донника.

— Нет, мы белый донник культивируем.

— А еще у кого в районе есть белый донник?

— Ни у кого… Вот за это-то и надо бы спросить с районных руководителей.

— Видимо, районные руководители вам сильно досаждают, вы все время о них…

— Не в этом дело, Андрей Михайлович, — отмахнулся Коршун. — Но они могли бы получше разобраться, где перспектива, а где застой. Раньше, когда в нашем районе было семьдесят колхозов и совхозов, им было трудно за год побывать в каждом хозяйстве. А теперь-то, Андрей Михайлович, — шесть совхозов и три колхоза. Зато аппарат районный стал более многочисленный, все на легковых машинах, суеты много, а… — Он не договорил, развел лишь руками.

Павлов встал.

— Спасибо, Александр Кириллович! Извините, что я вас мучил своими прозаическими вопросами. — Он посмотрел на часы: — Второй час уже, вам отдыхать надо… Или у вас еще что-то есть сказать?

— Совсем маленько, Андрей Михайлович. — Коршун подождал, пока Павлов опустился на стул. — Мы все говорили о кормах… А надо подумать о людях. О животноводах. У нас хозяйство животноводческое, главная фигура, все так говорим, — доярка, скотник… В любой отрасли народного хозяйства люди ведущей профессии — на привилегированном положении, у них и зарплата повыше. А вот для животноводов в животноводческом хозяйстве нет этих привилегий. Зарплата у них ниже, чем у механизаторов, у строителей, у других подсобных рабочих. Надо бы устранить эту несправедливость. А то ведь с кадрами животноводов все хуже и хуже…

— И это обсудим, — ответил Павлов, доставая из кармана записную книжку. И когда кончил заметки, спросил: — Мне говорили, что у вас действует пневматическое устройство для уборки навоза?

— Да, первую зиму работает, и очень хорошо.

— А больше в районе ни у кого таких устройств нет?

— Насколько я знаю, и в области еще никто подобного не сделал, — язвительно бросил Коршун.

— Все, Александр Кириллович, — поднял еще раз руки вверх Павлов.

 

6

Павлов умел вставать в любое назначенное им самим время. Работая в МТС, он обычно давал себе команду на подъем в пять утра, став председателем райисполкома, поднимался в шесть, а переехал в город — «превысил» этот показатель еще на час…

А здесь, в совхозе, укладываясь спать, он решил проснуться в шесть часов, рассчитывая, что и Коршун поднимется не раньше.

Проснулся, глянул на часы — начало седьмого… Живо поднялся, оделся и, выйдя из своей комнаты, осторожно приоткрыл дверь к Коршуну. Кровать была заправлена, в комнате никого. Петрович же спал, его храп доносился из соседней комнаты.

«Идиллия!» — усмехнулся Павлов. Умываясь, провел рукой по подбородку: можно не бриться.

На улице было светло и от яркого солнца и от белого-белого снега, какой в городе можно увидеть лишь сразу после бурана. Легкий морозец приятно освежал, дышалось легко. Тополя, окружающие директорский дом, припудрены инеем, не шелохнутся даже. А под ними в кустах возятся воробьи.

Вздохнув полной грудью, Павлов подумал: жаль, что молодые не понимают прелести сельской жизни. А когда поймут, может, будет уже поздно, потому что определится жизненный путь… И вспомнят про деревню, когда начнут принимать всевозможные пилюли и капли…

Павлов вышел на главную улицу. Это был бульвар. Посередине прямой и длинной улицы — широкая полоса деревьев. Здесь березки соседствовали с тополями, а по краям — сирень и акации. Павлов пошагал по певучему снегу этой лесной полосы, миновал два двухэтажных кирпичных здания. В одном из них размещалась средняя школа, на другом вывески не было, но Павлов догадался: это новый интернат, о котором вчера упоминал Коршун. Почти вся улица застроена кирпичными домами, точно такими, как у директора — двухквартирными, просторными, обнесенными штакетником, за которым в глубоком снегу торчат яблоньки, какие-то кустики, остатками стеблей обозначены цветочные клумбы.

В конце бульвара — Дом культуры, а по соседству с ним возводят новое светлое здание из стекла и бетона. Завершают второй этаж, но, как видно, будет и третий. «Почему Коршун не сказал об этой стройке? — подумал Павлов. — Неужели новый дворец? Пожалуй!..» Он вспомнил, как Григорьев еще говорил, что Коршун был у них и тоже решил строить дворец в комплексе с физкультурным залом, но в современном стиле…

Отсюда хорошо виден животноводческий городок: двенадцать кирпичных корпусов под черепицей. Павлов круто зашагал в ту сторону.

На ферме его и встретил Коршун. Он, оказывается, побывал уже и в отдаленных поселках.

— Сейчас тут никого уже нет, — доложил он Павлову. — Дойка закончилась, скот накормлен, отдыхает…

Павлов все же зашел в коровник. Коршун подробно объяснил ему действие пневматической установки. Теперь один лишь механик следит за работой пневматики. И что особенно важно — навоз автоматически подается в хранилище, а это позволило механизировать вывозку его на поля.

— Установка эта оправдается за два года, — замечает Коршун. — Это в смысле затраты средств. Но трудно оценить выгоды, так сказать, моральные: облегчение труда, повышение культуры производства…

После завтрака Павлов и Коршун пришли в контору, а там их ждал секретарь райкома Каштанов.

Павлов в этот раз не собирался быть в райкоме, но коли встреча произошла, он решил поближе присмотреться к Каштанову, сравнительно молодому еще секретарю — ему нет и сорока. Каштанов партийную работу начинал в колхозе, потом был секретарем совхозного парткома здесь, в «Иртышском», а после учебы в партийной школе стал директором другого совхоза в этом же районе. Второй год, как он сменил тут Попова.

Каштанов со знанием дела доложил о положения в районе. Упомянул и о перераспределении кормов.

Павлов заметил, что некоторые недовольны, когда «урезают» сильных.

Каштанов взглянул на Коршуна, смутился, бледные щеки его порозовели.

— А как же быть, Андрей Михайлович. Губить скот?

— Ну, а если бы совхоз Коршуна был в другом районе и у вас запасливых хозяев не оказалось, как бы вы поступили? — спросил в свою очередь Павлов.

Каштанов замялся. Чуть развел руками, хотел что-то сказать, но поперхнулся, закашлялся.

— Вы тоже были директором, от вас забирали корма для других? — прямо поставил вопрос Павлов.

— Каждый год забирали, — быстро ответил Каштанов.

— И вы не роптали?

— Конечно, роптал, Андрей Михайлович… Даже жаловался…

— Значит, то, что вам не нравилось как директору, нравится как секретарю райкома? — усмехнулся Павлов.

— Тогда я смотрел только со своей колокольни…

— Значит, ваше мнение было ошибочным? — продолжал испытывать Павлов. — А вот Александр Кириллович считает, что такие действия неправильны, так как подрывают общее дело, отбивают руки у заботливых хозяев, плодят бездельников. Как вы на это смотрите?

— Другого выхода я не видел, Андрей Михайлович, — тихо начал Каштанов. — Но вообще-то… Александр Кириллович прав! — более твердо произнес он.

Такой ответ понравился Павлову: честный! И он высказал свое личное мнение, укрепившееся после ночной беседы: следует запретить такие изъятия «излишков». Страховые фонды кормов должны создавать все хозяйства без исключения. И это дело райком должен взять под свой особый контроль.

— Но прорывы бывают, Андрей Михайлович, они почти неизбежны. В любом районе есть отстающие…

— Конечно, даже в самом передовом районе кто-то будет последним… И вот тут поступило предложение: в сводках о работе районов рядом со средними цифрами обязательно давать показатели самого отстающего хозяйства. И работу первого секретаря оценивать по этой дополнительной графе.

— Это мысль Александра Кирилловича, — догадался Каштанов. — Когда вместе работали, мы осуществили ее в совхозе: работу управляющих оценивали по показателям отстающей бригады. Тогда это вызвало большое оживление! Получилось хорошо, отстающие бригады быстро подтягивались при помощи управляющего…

— И опять управляющий в ответе за отстающую, — воскликнул молчавший до этого Коршун. — Это стимул. Мы и сейчас при подведении итогов соревнования придерживаемся того же принципа.

— Думаю, что и в области он привьется, — твердо сказал Павлов. И перевел на другое: — К вам, товарищ Каштанов, претензия. Вы ведь много почерпнули, работая в этом хозяйстве, сами проводили, оказывается, интересные начинания, а потом растеряли этот опыт.

— А мы агитируем… Мы не делаем секрета из передового опыта, но планирование-то предоставлено руководителям хозяйств. Доверие…

— Вот-вот! — подхватил Павлов. — Но доверие должно быть активным, а не пассивным. Вы не имеете права быть только популяризатором. Что проверено практикой, в чем вы совершенно убеждены, то надо энергично проводить в жизнь. А как же иначе? Если, скажем, белый донник показал себя с хорошей стороны, обяжите все хозяйства использовать его. А для выбора путей и способов — полная свобода действий! Понимаете? Дайте срок на освоение правильных севооборотов, предложенных руководителями хозяйств, но проверяйте исполнение, наказывайте тех, кто только на бумаге мастер пользоваться своими правами.

Павлов разговорился. Собственно, излагал он то, что будет в его докладе на совещании актива. Ведь и в самом деле у них найдены уже разумные решения многих трудных проблем производства на полях и фермах. И нужен более строгий спрос за практическое применение проверенного передового опыта.

Каштанов с вниманием, как казалось Павлову, выслушал его. И все же опять спросил:

— А как быть сегодня с кормами?

Павлов ответил на это так, как вчера Коршун:

— Обратитесь к нам, поможем. И лучше будем знать, кто чего стоит… А то штопальщиков развелось много, — уже сердито проговорил Павлов. — Районные руководители накладывают заплатки на слабые хозяйства, словно не понимают, что залатанная одежда мало носится. А вырезают на заплаты из более дорогой одежды. Надо покончить с такой практикой.

— Согласен! — решительно заявил Каштанов.

— А раз согласны, то не забирайте корма у Коршуна. Подожди, подожди, — остановил он Каштанова. — Знаю, что сказать хочешь… Чем завтра скот кормить? Так вот, завтра втроем — с председателем райисполкома и начальником райсельхозуправления — приезжайте к нам со своими расчетами. Быть может, всыплем вам — каждому по заслугам, но будем искать выход. Вероятно, в полной мере не поможем, это не так просто, тогда обяжем вас приехать на поклон к тому же Коршуну: просите у него помощи, вымаливайте, унижайтесь перед ним, кланяйтесь в ноги! Быть может, он вам что-то и продаст. Понятно? И если продаст, то по двойной цене! Я это при вас говорю, Александр Кириллович, и на активе прямо скажем! Пусть это будет ясно всем.

— Да, конечно, в принципе это правильно.

— Значит, договорились! — резюмировал Павлов. — А теперь посудачим насчет увеличения производства кормов вообще. Будет достаточно кормов — не придется применять и крутых мер. Что вы наметили конкретно в этом году?

Каштанов сказал, что план посевов утвержден, но планы по урожайности обычно не выполняются. В этом и причина всех бед.

— У нас мало уделяется внимания лугам и пастбищам, — сказал Коршун. — А ведь именно здесь надо искать главный резерв кормов, особенно в нашей зоне, — подчеркнул он. — А пока вот картина-то: у нас, к примеру, пашни около пяти тысяч гектаров, за порядком на ней следят четыре агронома. Лугов и пастбищ имеем восемь тысяч, но ни одного специалиста по луговодству нет, штатами не предусмотрено. Кажется, и в области таких специалистов нет.

Павлов знал об экспериментах ученых, знал, что внесение удобрений удваивает, утраивает урожайность лугов и пастбищ. Но Коршун говорил о таких мерах, которые позволяют удвоить урожаи и улучшить качество естественных трав, не дожидаясь, когда промышленность даст на них удобрения. Поэтому Павлов слушал его с особым интересом.

— Почему все ниже и ниже урожаи лугов? — спрашивал Коршун. И сам же разъяснял: — Неправильно их используют. Каждая деревня с годами выработала привычку начинать сенокос с какого-то определенного луга. Но сенокос тогда начинали позднее, чем теперь, косили травы в полном цвету. В наше же время требуют начинать косьбу трав как можно раньше — в начале цветения. Ученые говорят, и, наверное, справедливо, что качество сена в этом случае будет выше. И руководители знают: пораньше начнешь, наверняка с планом косьбы справишься…

Коршун посмотрел на Павлова, на Каштанова, как бы спрашивая: вам это интересно или нет? Павлов попросил продолжать.

И Коршун рассказал, почему снижаются урожаи лугов: ранняя косьба привела к тому, что многие цветущие растения — а они самые ценные в кормовом отношении — постепенно выпали из травостоя, так как не успевали обсеменяться. И теперь на многих лугах не осталось цветущих трав.

— Человек должен помочь лугам. И очень срочно! — Коршун прихлопнул ладонью по столу. — Надо организовать сбор семян дикорастущих трав, привлечь к этому делу школьников, платить любую цену за собранные семена, это оправдает себя! И высевать на лугах эти травы, конечно, и культурные многолетние тоже. А как правильно использовать луга? У нас в совхозе лет пять уже делается так. Каждый год какой-то массив оставляем для скашивания в последнюю очередь, когда большинство трав образуют семена. На следующий год этот луг косим пораньше, зато соседний оставляем для обсеменения. Это везде надо делать, Андрей Михайлович.

— Дельное предложение? — повернулся Павлов к Каштанову.

— Очень дельное! — воскликнул тот.

— А сам ты этого не знал? — посуровел Павлов.

Каштанов только руками развел. Знал, конечно, но… Подходит сенокос — все силы на косовицу! А откуда начинать? Об этом не задумывались.

Коршун нанес еще удар по агрономам:

— А еще хуже у нас на пастбищах… На лугах все же мы скашиваем вредные травы. Но пастбища-то в распоряжении скота, а скот ядовитые травы не ест, они остаются до полного созревания, значит, хорошо и распространяются, пастбище от этого ухудшается. Понимаете?

— Вы, Александр Кириллович, лучше скажите, что у вас делается против этой беды? — попросил Павлов. Он уже понял, что Коршун говорит только о тех проблемах, ключ к решению которых он уже нашел. Так оно и оказалось!

Рецепт очень прост: в совхозе применяется загонная пастьба скота. Несколько дней стадо пасется на одном участке, затем перегоняется на другой, на третий… Но сразу же после перегона скота на новый участок по стравленному пускается косилка, и все несъеденные травы скашиваются, этим предотвращается распространение ядовитых растений.

Легко и просто! Павлову пришлось достать записную книжку. Созрело решение: надо пригласить на беседу тех, кто имеет удачный опыт в производстве кормов на лугах и пастбищах. Ведь в области свыше пяти миллионов гектаров таких угодий.

Из дальнейшей беседы Павлову стало ясно: любыми средствами надо налаживать производство семян трав, особенно луговых! Коршун рассказал, как они восстановили белый донник. Он возделывался здесь давно, но в годы похода против многолетних трав сильно пострадал, а когда кампания прошла, спохватились — семян донника нигде нет… Но, к счастью, он сохранился по обочинам дорог, на межах, на лесных опушках. Обратились за помощью к школьникам, и те под руководством учителей вручную набрали около пятнадцати килограммов семян донника. При этом, как выразился Коршун, золотых семян — хорошо акклиматизировавшихся в Сибири. Теперь в совхозе донник занимает сотни гектаров, дает и сено и семена.

— Для района что-нибудь выдели, Александр Кириллович, — попросил Каштанов. — Чтобы начать…

— Начните, как мы начинали, — усмехнулся Коршун. — Кто соберет пуд — тому мы своих продадим столько же. Согласны?

— Согласны! — за Каштанова ответил Павлов. Он уже думал: а если бы большую часть донника оставить на семена и по определенному эквиваленту выкупить их у Коршуна в обмен на овес, на ячмень, на сено, на что угодно! Он записал для памяти эту мысль, но решил вернуться к ее реализации попозднее — летом, когда будет ясность с состоянием посевов донника. Однако перед отъездом эту мысль все же высказал Каштанову, попросил и его поговорить летом с Коршуном.

— Только, пожалуйста, не путем нажима, а так…

— Да его нажимом-то и не возьмешь, — усмехнулся Каштанов.

Возвращаясь домой, Павлов перебирал в памяти то, что «выездил» за эти два дня. «Улов», как ему казалось, был удачный, потому что перед ним как бы приоткрылось многое из того, что было за горизонтом. Вспомнились слова, сказанные Коршуном при прощанье. Опять о кукурузе…

«Как же раньше-то не обратил внимание на эти факты, — начинает упрекать себя Павлов. — Почему Коршун, опытный хозяин, сводит на нет посевы кукурузы, а менее опытные держатся за нее, хотя урожаи у них ниже, чем у Коршуна?»

На следующий день Павлов пригласил к себе руководителей, имеющих непосредственное отношение к сельскому хозяйству, рассказал им о своей последней поездке и о вопросах, выдвинутых товарищами в районах. Было решено поручить районам еще до совещания областного актива подготовить обоснованные расчеты по обеспечению кормами всего скота — и государственного, и частного, предусмотреть постепенное накапливание кормов в страховом фонде.

После совещания у Павлова задержался Сергеев. Он заговорил о предстоящих расчетах:

— Потребность в кормах определить легко. А вот источники… Ежегодно планируется собрать двести центнеров зеленой массы кукурузы с гектара. А фактически сбор за последние четыре года ниже ста центнеров. Как же считать? Брать мифические двести центнеров или ориентироваться на фактические урожаи?

В самом деле: наполовину не выполняется план по главной кормовой культуре! Не здесь ли корень зла?

— Делайте несколько вариантов, — посоветовал он Сергееву. — В том числе и самый реальный — по фактическим средним урожаям. Но вам надо и пофантазировать… На землях, отведенных сейчас под кормовые, попробуйте разместить наиболее урожайные в наших условиях культуры.

Павлов верил в известное изречение: на ловца и зверь бежит. Стоило ему увлечься интересным делом, как начинали попадаться под руку дополнительные источники информации, происходили неожиданные встречи, которые помогали его поискам. Вот и сегодня…

В поздний час, который отводится на чтение, он взял полистать столичный журнал. Сразу его внимание привлек заголовок «В поисках резервов». Начав читать статью, удивился: о том же самом, о чем и он и его помощники говорили в эти дни. Больше того: автор для доказательства своих выводов приводил материалы по их области и его главный вывод: «Увлечение кукурузным силосом нанесло урон животноводству».

С некоторыми доводами он соглашался сразу, настолько они были очевидны, другим внутренне сопротивлялся. А одно место в статье заставляло чуть ли не выругаться вслух по адресу горе-ученых.

Когда началось массовое внедрение кукурузы, они утверждали: пять килограммов зеленой массы кукурузы — это кормовая единица. И если собрано хотя бы двести центнеров с гектара — это четыре тысячи единиц! Эту арифметику Павлов знал. И свои урожаи в сто центнеров зеленой массы оценивал в двадцать центнеров кормовых единиц. Правда, он знал, что в кукурузном силосе мало белка и что это самый большой ее недостаток, но все же — двадцать центнеров!

Однако автор знакомит читателя совсем с иной арифметикой. На кормовую единицу действительно идет пять килограммов зеленой массы кукурузы. Но в процессе силосования происходит так называемый угар массы, она много теряет в весе. Приведены данные: за последние три года в их области выход силоса от веса заложенной зеленой массы составил лишь 58 процентов! А силосной массы из кукурузы в кормовую единицу идет уже не пять килограммов, как зеленой, а больше семи… Таким образом, при урожае зеленой массы в двести центнеров с гектара, кормовых единиц будет не сорок, а только пятнадцать центнеров.

Павлов прикидывает в уме: при их средних урожаях кукурузы кормовых единиц выходит всего семь-восемь центнеров, а не двадцать, как считали они…

Автор продолжает «развенчивать» кукурузу: в Сибири под нее отводятся самые лучшие поля, вносятся почти все полученные от государства минеральные удобрения. «Очень верно!» — мысленно подтверждает Павлов. Он согласен и с таким выводом автора: если бы вместо «королевы» такие же площади засевать овсом или ячменем, выход кормовых единиц с гектара увеличился бы примерно в два раза — это по нынешним фактическим урожаям. Но если бы овес и ячмень сеяли на тех лучших землях, где возделывают кукурузу, да отдали этим культурам все ее удобрения, то сбор кормовых единиц увеличился бы не менее чем в три раза. При этом и корм получился бы прекрасный, с нормальным содержанием белка. Даже солома овсяная по качеству своей кормовой единицы превосходит силос из кукурузы…

«Черт знает что такое! — возмущается Павлов. — Почему этот вопрос поднимает писатель, а не ученый? Или ученые не знают этих цифр?»

Усилием воли он подавляет эту вспышку, продолжает читать. И вот еще сюрприз: кукуруза, выращенная в Сибири, отличается по кормовым достоинствам от общепринятых оценок, в ней значительно меньше белка, каротина и других питательных веществ. Выходит, даже от семи-восьми центнеров кормовых единиц надо еще сколько-то отнимать. Что же останется? И сведения эти взяты из материалов исследования института, расположенного в областном центре… Это-то обстоятельство все больше и больше злит Павлова: почему никто из ученых не пришел и не раскрыл ему этой арифметики? «А если они кому-то из наших докладывали об этом? — думает уже Павлов. — Тогда еще хуже…»

Автор высказывается за замену кукурузы более урожайными культурами, выдвигает и совсем уже новое: обоснованно ли так сильно увлекаемся силосом? В годы наивысшей продуктивности племзавод «Приречный» израсходовал на корову лишь немногим более трех тонн силоса из подсолнечника. Теперь же расходуется более десяти тонн, однако удои коров ниже на целую тысячу килограммов! К тому же большие дозы силоса осложнили работу доярок — затраты труда на раздачу кормов увеличились в несколько раз.

«Все это верно, очень верно», — повторяет Павлов. А автор наносит еще один удар: с внедрением кукурузы в Сибири ухудшились условия для выращивания урожаев зерна, создалось дополнительное напряжение на уборке хлебов. Дело в том, что кукурузной массы надо вывезти с полей по весу и объему больше, чем зерна. Значит, и грузовиков надо больше. А так как уборка зерновых и кукурузы идет практически одновременно, автотранспорта обычно не хватает, и тогда что-то должно пострадать: или кукуруза попадает под заморозки, или хлеба осыпаются, иногда и под снег уходят. Кукуруза влияет и на судьбу будущего урожая зерновых: из-за нее затягивается взмет зяби. А вот подсолнечник на силос можно скосить задолго до уборки хлебов, освободив поля для ранней осенней вспашки. И весной подсолнечник сеют раньше кукурузы, что создает разрядку на севе.

В третьем часу Павлов закончил чтение статьи, отложил журнал, выключил свет. Но уснуть не мог… В голову лезли цифры, факты, выводы из прочитанного. Вспомнилось выступление в печати группы ученых, которые утверждают, что если в кормовой единице содержится только восемьдесят граммов белка, то сорок процентов этого корма вообще не усваивается организмом коровы. А ведь в кормовой единице из кукурузного силоса нет и восьмидесяти граммов… Нет, Павлову решительно нечем защитить кукурузу. И раз так, то пора делать практические выводы…

Утром Павлов забрал журнал с собой, и когда Гребенкин и Сергеев пришли со своими расчетами, рассказал им о статье, коротко изложив ее суть.

Сергеев сразу же уткнулся в журнал.

— Оба прочитайте, — сказал Павлов. Он тут же позвонил Несгибаемому, попросил, чтобы и тот ознакомился со статьей. — А теперь показывайте ваши расчеты…

Сергеев разложил перед ним на столе таблицы, начал комментировать:

— Вот этот вариант самый близкий к жизни… Если запасать в полной норме грубые корма для всего скота, а сочные только для общественного, то необходимо в полтора раза увеличить площади кормовых культур. Если считать по среднему фактическому урожаю.

— А луга?

— Луга мы учли и урожай взяли тоже фактический…

Павлов, просматривая расчеты, думает: «Это сказать просто — увеличить посевы в полтора раза… Ведь и сейчас кормовыми культурами занято свыше миллиона гектаров пашни. За счет чего увеличивать? Нет такой возможности, это совершенно ясно!»

— А если, как писатель советует, — кивнул Павлов на журнал, — посевы кукурузы заменить овсом и ячменем… Пока не все, а, скажем, триста тысяч гектаров?

Прикидывать стали вместе. Если взять в расчет достигнутый средний урожай овса и ячменя, то сбор кормовых единиц, с учетом соломы, увеличится с этих трехсот тысяч гектаров почти в два раза.

— Фактически будет больше! — заявил Гребенкин. Он держал в руках журнал. — Правильно тут пишут — удобрения идут под кукурузу, хорошие земли тоже. Если удобрить овсы, урожай удвоится.

Павлов дивился: только от замены кукурузы овсом как бы выигрывали триста тысяч гектаров пашни…

— Мои расчеты надо переделывать, — говорит Сергеев. — И районам надо подсказать насчет переоценки кукурузы.

— Этот расчет — на будущее, — возразил Гребенкин. — Семена-то кукурузные уже завезены полностью, а овса в резерве нет, подсолнечника — тоже…

— Искать будем! — воскликнул Павлов. — Сергеев пусть уточняет расчеты, а ты, Сергей Устинович, берись за семена, созвонись с соседями, позондируй в столице. Несгибаемый на этой неделе в Москву летит — поможет… Задача ясна?

— Ясна! — весело уже откликнулся Гребенкин. Павлов знал эту его черту: почувствовав возможность проявить свою энергию, он загорался, становился неутомимым, настойчивым, даже дерзким.

 

7

В кабинете Павлова собрались те, кто знал «секрет» увеличения производства кормов. Отбор кандидатов производил Гребенкин. Павлов всматривался в лица рассаживающихся за большим столом людей, отметил, что всех их знает, почти с каждым приходилось беседовать. И сразу же упрекнул себя: выходит, о главном разговора не зашло.

Впрочем, есть и оправдание: в последние годы больше занимался проблемой зерновых культур. И здесь наметились успехи: урожаи повысились. Однако концентрированных кормов все еще недостаточно. Других — тоже. Вот об этих других-то ему и хотелось услышать как можно больше деловых предложений. Так он и сказал, начиная беседу. Попросил совета и насчет кукурузы: насколько верно сказано о ней в журнале?

Начал профессор Романов:

— Статья заставляет думать о правильном использовании земли. Мы в общих-то чертах все это знали раньше писателя, и он воспользовался нашими же данными…

— Очень правильно сделал! — бросил Гребенкин.

— Разумеется! — воскликнул Романов. — Потому и вину беру. Но и в оправдание обязан сказать. Нас, ученых, не так еще давно приучали к особой роли: обосновывать мероприятия. Так было? Было.

Павлов очень любил Романова. Но такое начало ему не понравилось. До каких же пор будем ссылаться на волевые решения? Практические работники на местах перестроились, развивают творческую инициативу, а ученые все еще кивают на те годы. Павлов хотел было высказать это замечание Романову, но тот как раз заговорил об интересном деле:

— Надо обратить внимание на наши луга и пастбища — главный резерв кормов скрыт именно здесь!

И привел любопытные факты. Урожай сена с естественных лугов не превышает в среднем пяти центнеров с гектара, а в степной зоне на солонцах — еще ниже. Поднять его хотя бы на двадцать процентов, то есть на один центнер, — это получить дополнительно пять миллионов центнеров сена!

— Эта прибавка, Андрей Михайлович, и обеспечит полную потребность в сене для индивидуального скота, — повернулся он к Павлову. — Но суть-то в том, что увеличить урожайность лугов можно не на двадцать процентов, а в два-три, даже в пять раз!

Он рассказал об опытах, заложенных его кафедрой еще десять лет назад в Алексинском совхозе. Путем распашки, фрезования и подсева трав улучшено около пятисот гектаров естественных лугов. И в первые три года сбор сена увеличился на этой площади в три с половиной раза, на лучших участках он превышал тридцать центнеров с гектара!

Другие ученые поделились опытом выращивания донника на засоленных землях — а таких земель в области сотни тысяч гектаров, — говорили о большой эффективности минеральных удобрений, вносимых на луга и пастбища.

Много деловых предложений внесли практики. Директор Лабинского совхоза Никаноров заявил, что он не согласен с полным вытеснением кукурузы. Зеленая масса ее хороша для осенней подкормки скота.

Но и Никаноров согласен: кто не научился выращивать трехсот центнеров кукурузной массы с гектара, тот должен отказаться от кукурузы, внедрять более урожайные культуры. А заключил неожиданно для Павлова:

— Вообще-то, Андрей Михайлович, вы виноваты в том, что у нас кукурузу сеют и там, где она плохо растет. Конечно, даже при высоких урожаях зеленой массы ее можно заменить овсом, потому что овес родит у нас не менее тридцати центнеров зерна с гектара да плюс солома. Но вы дайте нам гарантию, Андрей Михайлович, что овес останется в нашем распоряжении! Если бы такая гарантия была, то посевы кукурузы многие бы заменили овсом и ячменем. Официально заявите! После этого, — улыбнулся Никаноров, — можно сократить норму силоса в два, а то и в три раза. Мы в пятьдесят шестом году скормили три тонны силоса на корову, а молока получили четыре тысячи четыреста килограммов. Комбикорма и зернофуража надо давать побольше, тогда и продуктивность скота повысится. Это я вам точно говорю, — обычной своей присказкой завершает Никаноров.

Поднялся агроном Климов из совхоза «Борец».

— Сегодня разговор только о кормах для скота, — начал он неторопливо. — Но все равно, Андрей Михайлович, мы никуда не уйдем от правильных севооборотов, потому что на земле все взаимосвязано. Если вырастет на гектаре тридцать центнеров сена многолетних трав, то по пласту таких трав в будущем году и пшеница уродит хорошо, это давно известно. У нас по многолетним травам урожай пшеницы примерно такой же, как и по чистым парам. Понимаете, что получается? Значит, надо принять меры к тому, чтобы как можно выше был урожай многолетних трав в полевом севообороте, тогда и животноводы будут довольны, и хлеборобы. Надо максимально приблизить посевы трав к паровому полю. А пока в большинстве хозяйств полевые севообороты построены так, что многолетние травы подсевают по овсу, который всегда размещается на самых истощенных полях. Отсюда и результат: сбор трав низкий, влияние их на будущий урожай ничтожное.

— Ваше предложение! — воскликнул Гребенкин.

— Скажу, как мы делаем в своем хозяйстве, — спокойно ответил Климов. — У нас в полевом севообороте первое поле — чистый пар, по нему идет пшеница с подсевом многолетних трав. Вот на этом-то поле, да если оно еще и удобрено, отлично растут травы, особенно когда высеваем костер безостый в смеси с люцерной. Здесь Андрей Михайлович называл урожай сена — пятнадцать центнеров. А у нас в среднем выше тридцати, в хорошие годы — сорок и больше. Так что, Андрей Михайлович, — повернулся к Павлову Климов, — правильный севооборот с обязательным полем чистого пара нужен и для животноводства, для кормов.

И опять Павлов вынужден упрекнуть себя: каждый год бывает он на полях Климова, беседует об урожае, об агротехнике, но до этой минуты не знал, что в этом совхозе чередование культур в севообороте не совсем такое, как в других хозяйствах. И ему, агроному Павлову, ясно: только от перестановки полей севооборота можно рассчитывать на удвоение урожая многолетних трав. И что важно — эта перестановка ни в какой мере не отразится на урожаях пшеницы.

Гребенкин подошел к Павлову.

— А ведь это очень верно! — с чувством произнес он.

Павлову казалось, что теперь внесена полная ясность в дела, связанные с увеличением производства кормов. Наметилось два пути, на которых и надлежало искать решение проблемы.

Путь первый: более эффективное использование пашни, и прежде всего — замена малоурожайных кормовых культур. Подсчеты, сделанные Сергеевым, показывали, что если сохранить лишь пятую часть теперешних площадей под кукурузой — в тех районах и хозяйствах, где она дает приличные урожаи, — а остальную заменить посевом овса и подсолнечника в смеси с другими культурами, то производство кормов с пашни увеличится в два с лишним раза. Урожай многолетних трав можно удвоить, если размещать их так, как в совхозе «Борец» у Климова.

Второй путь не менее важный: повышение урожайности естественных лугов и пастбищ.

На вчерашнем бюро обкома партии эти мероприятия были одобрены. И теперь Павлов расскажет о них на совещании актива.

Павлову хотелось бы немедля осуществить одобренные меры. Но… Нет нужного количества семян овса, вики, ячменя, да и подсолнечника. Павлов созванивался с Москвой, но ему разъяснили: на юге страны морозы и бури нанесли серьезный ущерб посевам озимых, пришлось пересеять миллионы гектаров, и резервы семян яровых культур были направлены туда.

Но на бюро родилось разумное решение: полностью обеспечить заявку на семена для замены кукурузы двум экспериментальным районам — Дронкинскому и Лабинскому, чтобы осенью получить более наглядные результаты.

Члены бюро одобрили предложение Павлова о бережном отношении к кадрам директоров совхозов: назначение и освобождение любого директора должно быть санкционировано бюро обкома партии.

Павлов объявит это на активе, куда приглашены все директора совхозов.

Уверенность, с какою Павлов шел на встречу с активом, не обманула его. Участники совещания поддержали все намеченные меры, внесли немало конкретных деловых предложений.

 

8

В этот теплый, солнечный день и настроение у Павлова было солнечным. Вчера побывал в двух районах центральной зоны, сегодня добрался до «своего», Дронкинского района.

Павлов всматривался в окружающие поля. Урожай явно лучше прошлогоднего. Нельзя сказать, что лето нынче благоприятное для хлебов. Были суховеи, даже пыльные бури прошлись по югу, а дожди — лишь в норме. Но заметно изменился вид полей. Не так еще давно они не отличались большим разнообразием: пшеница, кукуруза… Все засеяно, ни клочка черной земли в летнюю пору. И тогда это считалось самым лучшим способом использования матушки-земли. Теперь все иначе. Часто попадаются черные, хорошо обработанные квадраты полей — это чистые пары. Впервые в этом году они получили права гражданства в полном объеме, как это и предусматривалось севооборотами.

А как часто встречаются массивы овса! И что-то почти совсем не видно бывшей «королевы» — кукурузы.

Да, много изменилось даже только в этом году: площадь под кукурузой сократили в два раза. Убавилась бы и больше, но нечем было заменить. Весной Павлов звонил Соколову, попросил его на одном поле заложить делянки с набором всех возделываемых культур на силос. Иван Иванович торопил Павлова посмотреть эти опыты в натуре.

И вот показалась усадьба колхоза «Сибиряк». Сколько раз Павлов бывал здесь! Сколько хороших мыслей и добрых советов увозил он отсюда. Сколько упреков выслушал от Соколова… И если Варвара Петровна и несколько других семей были барометром Павлова для оценки материального благополучия людей, то колхоз «Сибиряк» тоже стал барометром, но в ином плане: по нему Павлов выверял правильность многих решений, многих новинок.

Вроде бы шире стала центральная улица… Много новых домов, много пристроек к старым. Во многих местах стучат топоры, кое-где шифером кроют крыши. Жизнь кипит!

В конторе сказали, что Соколов ушел к силосным ямам.

Там его и нашел Павлов.

Иван Иванович шагнул навстречу Павлову:

— Седеть стал, Андрей Михайлович…

Павлов присмотрелся к Соколову и с радостью отметил: несмотря на приближающиеся семьдесят лет, выглядит довольно бодро, настроение у него, как видно, хорошее.

Недалеко от того места, где остановилась машина, работал бульдозер.

— Новую траншею готовим, понимаешь, — заметил Соколов. — Здесь хотим заложить страховой фонд силоса. Это согласно решению.

— Как нынче с кормами вообще-то?

— Пока нормально, понимаешь. Сена побольше прошлого года, вот только подрезали нас с многолетними травами. Выполнили мы ваше решение, все посевы на семена оставили, а сена-то хорошего мало будет!

— Компенсируем, Иван Иванович, — горячо заговорил Павлов. — Хочешь сеном, хочешь комбикормами.

— Сено-то болотное привезут? Вот в чем наша печаль. Ну, да для общего дела ладно, — решительно махнул Соколов рукой.

Павлов поинтересовался, как колхоз помогает колхозникам кормами для их скота.

— Больше-то делаем, как у Григорьева. По тонне сена дали накосить каждой семье, дадим соломы на заработанные рубли. Ну, и сами колхозники решили из общих фондов давать зерно.

— Всем поровну?

— Нет, уравниловки не будет. Решили так, — почему-то передохнул Соколов: — на заработанный рубль выдавать пятьсот граммов зерна как бесплатное приложение, понимаешь. Я хотел за плату, но колхозники настояли. Везде, говорят, и в отстающих тоже платят колхозникам гарантию; заработки, выходит, уравнялись, передовым колхозникам никаких привилегий. Так пусть хоть зерно будет добавкой.

Когда поехали в поля, Соколов сказал:

— Правильное, Андрей Михайлович, решение насчет силоса. Шибко много, понимаешь, ни к чему его, только тяжесть для доярок. Мы с доярками и зоотехниками обсуждали. У нас удой на корову больше трех тысяч, и вот, понимаешь, сошлись на том, что зимой на день десяти килограммов хватит. Ну, может, самым удойным — по пятнадцать. А недоданный силос заменим овсянкой.

Правее поверни, — тронул Соколов за плечо Петровича. — А теперь прямо кати, вот они, подсолнухи-то, цвести начинают. — Выйдя из машины, сказал: — Тут вот, Андрей Михайлович, мы выполнили твою просьбу.

— Вижу, вижу, Иван Иванович. Спасибо. Но это что-то новое. Подсолнечник с пшеницей?

Павлов присмотрелся к просторному полю. На крайнем участке шелестела широкими листами кукуруза, рядом повернул свои цветущие шляпки в сторону солнца подсолнечник, до самых его шляпок подтянулась пшеница. А еще дальше уже овес, горох и вика окружили подсолнечник. А еще дальше — чистый овес.

— Тут, Андрей Михайлович, ровно четыреста гектаров, — заговорил Соколов. — Все поля у нас теперь по четыреста. Так вот, на каждой опытной грядке по сто гектаров четыре варианта, понимаешь. На трех ты попросил проверить, а четвертую я от себя добавил. Подсолнухи с пшеницей. Мы давно еще пробовали так сеять, хорошо получалось! Когда зацветут подсолнухи, у пшеницы зерно уже восковой спелости. И такой силос получается! Тогда-то как раз наш колхоз, если помнишь, зашумел с высокими надоями. Помню, корреспондент все спрашивал насчет секретов, а мы этот силос в секрете держали. Вдруг узнают, что мы пшеницу на корм скоту пускаем! В те годы, понимаешь, всыпали бы по первое число…

— Почему же бросили сеять?

— Кукуруза пришла! Забыл, что ли? — усмехнулся Соколов. — Да и кто-то все же донес про нашу пшеницу. Тогда как раз Обухов был в райкоме-то. Мне выговорок записали… А теперь вот проверим заново.

Павлов помнил эту историю и теперь дивился деликатности Соколова. Павлов ведь был на бюро, когда Соколову за эту самую пшеницу влетело. А сейчас Соколов так все обсказал, будто Павлов ничего не знает.

— Так и я голосовал за выговор, — признался Павлов.

— Значит, вспомнил, понимаешь, — широко улыбнулся Соколов. — А теперь вот смотри сам, Андрей Михайлович, что получилось.

Павлов прошагал два километра поперек поля, осмотрел все четыре участка. Тут и кукуруза стояла неплохо. Он сказал об этом Соколову.

— Уберем — узнаем… А зимой приезжайте еще один опыт смотреть… Все три вида силоса разложим на площадке, выпустим коров, посмотрим, сами-то коровы какой корм лучше уважают.

Овес же на этом массиве был просто великолепен.

— Тонны три с гектара возьмете.

— Не меньше, — согласился Соколов. — Здесь же второй хлеб после чистого пара, кукурузу-то всегда по хорошему предшественнику размещали, а овес по плохому. А теперь он и взыграл!

Павлов несказанно благодарен своему учителю за этот великолепный эксперимент. Напросилось решение: пригласить сюда Несгибаемого, Гребенкина, профессора Романова, райкомовцев, десятка два-три директоров и председателей, пусть посмотрят!

— Ты можешь, Иван Иванович, задержать начало уборки?

— А зачем? Я вчера хотел начать, но тебя ждал. Пшеничную-то делянку надо убирать, а другие постоят. Кукуруза с месяц будет ждать.

Павлов рассказал о своем намерении. И Соколов согласился переждать с уборкой еще день-два.

Когда вернулись, Павлов позвонил Гребенкину, поручил ему организовать выезд на опытное поле Соколова.

— Ты не очень проголодался? — спросил Соколов. — Я хотел показать еще одно опытное поле. Тоже ты совет-то давал…

Павлов с радостью согласился поехать, потому что знал: просто так Соколов не пригласил бы. Но забыл уже, какой он давал совет.

В километре от деревни Соколов попросил остановить машину.

Павлов догадался, что за символической изгородью из двух проволочек — опытный участок. Издали заметил различные цветы, желтые корзинки подсолнечника, стройные ряды низеньких деревьев. Что за поле?

— Это пришкольный участок, — пояснил Соколов. — Помнишь, приезжал к нам и со школьниками беседовал? Твой совет выполнили, понимаешь…

Когда они перешагнули через проволочки, откуда-то вынырнули паренек и девочка.

— А мы дежурные, — звонким голосом заявила девочка. — Сейчас обеденный перерыв, все ушли домой.

— А что тут делали? — спросил Павлов.

— Пропалывали свеклу, собирали огурцы.

— Ты про все расскажи Андрею Михайловичу, — посоветовал Соколов.

— Мы из шестого класса, мы не все еще можем правильно рассказать, — нашлась девочка.

Рассказал сам Соколов, пока они ходили между грядками и деляночками. Ребята-школьники работают под руководством колхозного агронома. Сами обрабатывают участок. Пахали старшеклассники на тракторе. И, пожалуй, самое интересное, что ребята здесь учатся многим наукам: как выращивать различные культуры, как экономить затраты, сами ведут учет труда, начисляют зарплату и даже выводят себестоимость. В этом им помогает колхозный бухгалтер.

— Хотим, понимаешь, чтобы ребята имели полное представление о сложном хозяйстве, чтобы, заканчивая школу, могли быть и счетоводами, и полеводами, и механизаторами, и немножко агрономами, — говорил Соколов. — Ребятишки третий год тут, с большим интересом работают. У них и бригадир избран, и учетчики. А заработанные деньги распределяют так: половину для школы, половину на руки, по выработке. А прибыль — на премирование самых лучших, они сами и решают, кого премировать. Как будто, понимаешь, маленький колхоз создали…

На обратном пути Соколов досадовал: нет у нас тракторов и машин, так сказать, в детском исполнении. Нужны небольшие тракторы и автомашины, маленькие комбайны, но такие, которые могли бы убирать хлеб. Разве нельзя сделать их для сельских ребят?

— Можно, — отвечает Павлов, записывая это себе в книжку.

Разве так уж трудно выпустить несколько тысяч машин для ребят. Да они вообще-то есть, Павлов видел под Москвой в теплично-парниковом хозяйстве юркие тракторишки, работающие даже в теплицах, под стеклом. Ох, как нужны эти учебные пособия!

— Попробуем добиться, Иван Иванович…

— Поимей это в виду, Андрей Михайлович! Очень важное дело-то. А то говорим: прививать у ребятишек любовь к сельскому труду, а о настоящей помощи никто, понимаешь, не думает. Ездил я в некоторые другие школы, думал опыт перенять, а там и совсем плохо. Скажем, выделили школе списанный трактор: он пять минут работает, день стоит. Только уважение к технике у ребятишек отбивает. А в городской школе был — там станочки подобраны как раз для ребят. Почему же сельской-то не наделать умных машинешек, понимаешь? Колхозы сами бы за все заплатили.

— Все верно, Иван Иванович.

— Поимей это в виду, — повторил Соколов. — И вообще, Андрей Михайлович, надо больше делать насчет воспитания, понимаешь, уважения к труженику деревни. Чего там ни говори, а многие считают труд на земле, тем более на ферме, — самый зряшный, хуже любой городской профессии. Верно говорю, Андрей Михайлович?

— Но почему же? — возразил Павлов. — Комбайнеры, трактористы — сколько героев среди них. Думается, любой горожанин уважает звание комбайнера, шофера…

— Ну, если говорить о механизаторах, то к ним отношение получше, — согласился Соколов. — А возьми простого хлебороба или животновода. Ведь никто, понимаешь, не поставит рядом их труд, скажем, с трудом токаря, слесаря или там швеи. Многие считают так: что значит пастух или доярка? Никакого образования не нужно для этого звания. А на самом-то деле, понимаешь, трудно обрести крестьянскую профессию.

Соколов рассуждал по-своему логично. Сколько времени нужно учиться, чтобы стать токарем, слесарем или шофером? Несколько месяцев. И многие другие профессии рабочий осваивает быстро. А хлебороб своему делу учится всю жизнь! С детства он познает природу, приметы всевозможные. Знания эти и опыт впитываются с молоком матери. Они-то и дают ему власть над землей. Такой не ошибется в выборе сроков полевых работ, уверенно решит сотни других задач, которые ставит жизнь.

Павлов слушал и дивился мудрости слов этого хлебороба по призванию. Раньше ему не доводилось слушать от Соколова философских рассуждений. Он говорил чаще всего о промахах в планировании, в руководстве сельским хозяйством. Видно, много раздумывал он о проблеме, которая теперь стала предметом обсуждения в печати, на совещаниях, — о молодежи, о любви к земле.

— Дело-то вот какое, — продолжал после некоторого молчания Соколов. — У отца-сталевара никогда не вырастет сын-хлебороб, это уж ясно. И не потому, что неспособен. Тут, понимаешь, другое совсем дело. Настоящий хлебороб от отца, а больше того, может, от деда навыки перенимает. Да еще от матери, от бабушки. Такой человек, поучившись, может стать и сталеваром. У кого есть любовь к земле родной, у того любовь ко всякому хорошему делу быстро привьется. Из крестьян же вышел весь рабочий класс. А все же, Андрей Михайлович, надо подумать, как сделать, чтобы не упустить из деревни настоящих-то хлеборобов. Потом их не найдешь вовсе.

И, словно угадав вопрос Павлова, спросил сам:

— Поди, скажешь: чего ты проблемы выдвигаешь? Ты совет дай, как решить! Верно? Вот-вот. А совет самый простой: если уважение к хлеборобскому делу будет, понимаешь, настоящее, с учетом, как говорят, сложности и длительности обучения, то и проблему решим. И моральный, и материальный стимул тут должен, понимаешь, свою роль очень сильно играть. Когда за хлеборобский труд платили намного меньше, то крестьянин быстро перешел на токаря, на слесаря, на строителя.

— Но сейчас-то…

— Плата неплохая, — перебил Соколов. — Это ты хотел сказать? Плата поднята, это верно, понимаешь. Только она все же опять ниже других, а надо-то возвысить хлеборобскую профессию. Вот я присматриваю за ребятишками на опытном поле. Хорошо работают, разбойники, все кипит у них, когда подскажешь правильно, подмогнешь. И ведь вижу, Андрей Михайлович, вижу, что к десятому классу половина, не меньше, в душе-то готовые хлеборобы. Нам этой половины за глаза бы хватило. Но в десятом-то классе наши ребята уже хорошо знают, какой труд как ценится. Вот и разволнуюсь другой раз так, что, понимаешь, места себе не нахожу. У нас с людьми все же терпимо, а вот заехал недавно к одному председателю — он бегает по селу, ищет хоть кого, чтобы коров подоить. Заболели сразу две доярки — и караул кричи. Вот беда-то откуда надвигается, Андрей Михайлович. И ты поимей это в виду… А теперь пошли обедать!

Шагая рядом с Соколовым, Павлов вспомнил, что и Коршун говорил о повышении заработков животноводов, потому что у них в совхозе это ведущая профессия! Вот и Соколов — о большем уважении работающих на земле. Сложная проблема…

— Строят! — не без гордости произнес Соколов, кивнув в сторону нового дома. — Богатеют люди!

 

9

Павлов рассказывал товарищам о поездке в Москву — о съезде колхозников, о Пленуме ЦК партии. Ему особенно запомнились выступления старейших и опытнейших колхозных вожаков из разных районов страны.

После совещания Сергеев доложил Павлову предварительные итоги года. В целом по области подсолнечник уродил зеленой массы почти на тридцать процентов больше, чем кукуруза, а смесь подсолнечника с овсом и викой дала массы почти в полтора раза больше. Хорошо уродил и овес, особенно на полях, предназначавшихся под кукурузу.

Значит, эксперимент удался!

Сергеев протянул Павлову листок с данными по опытному полю у Соколова.

Павлов, что называется, набросился на этот листок. Кукуруза дала по сто девяносто центнеров массы с гектара. Это неплохо. А подсолнечник с овсом и викой? Двести тридцать! Подсолнечник с пшеницей и горохом — двести сорок три! И массы больше, и корма неизмеримо лучше кукурузного силоса. Четвертая сотня гектаров, засеянная овсом, дала по тридцати одному центнеру зерна и по двадцать два соломы. Павлов прикинул. Это же почти сорок центнеров кормовых единиц. А кукуруза — меньше двадцати… Впрочем, в следующих колонках таблицы приведены точные подсчеты и по кормовым единицам и по белку. Да, овес по сравнению с «королевой» дал в два с лишним раза больше кормовых единиц и почти в четыре раза — белка! Великолепно!

Сергеев назвал и такие цифры: семян многолетник трав собрано почти в три раза больше, чем в прошлом году. Школьники собрали 160 центнеров семян дикорастущих трав!

— Молодцы! — не удержался Павлов от восклицания. — Надо будет лучшие школы наградить Почетными грамотами, а отличившихся школьников — ценными подарками. Возьми это на себя, Сергей Устинович. Свяжись с отделом народного образования, с профсоветом.

Из сообщения Сергеева вытекало, что многие хозяйства создали небольшие страховые фонды сена и силоса. А зерна, как и было условлено, засыпано в страхфонд в размере месячной потребности для скота.

Настроение Павлова поднималось с каждой новой цифрой, сообщенной Сергеевым.

Беседа перешла на перспективы. Они складывались благоприятно. Впервые сохранен весь паровой клин под урожай будущего года, зяби подготовлено больше, и что особенно важно — много ранней, вспаханной до начала хлебоуборки. Это то, что принято называть полупаром. В дальнейшем можно будет заменить другими культурами еще двести тысяч гектаров кукурузы. Но это пусть решают сами хозяева.

— На самотек-то пускать стоит ли? — заметил Несгибаемый.

— Пусть сами решают! — взмахнул рукой Павлов.

— Между прочим, Андрей Михайлович, — продолжал Сергеев, — в экспериментальных районах во всех хозяйствах заложили страховые фонды кормов. В пределах десяти процентов годовой потребности.

«Слишком много сегодня приятных сообщений», — почти суеверно подумал Павлов.

Вскоре Павлову пришлось беседовать с товарищем из ЦК партии Моргуновым. Еще с прошлого приезда Моргунова Павлов знал, что он тоже агроном, осваивал казахстанскую целину, был директором совхоза, там его выдвинули на партийную работу.

Главная миссия Моргунова, как понял Павлов, — проверить работу по сокращению управленческих расходов. Однако он живо интересовался и зимовкой скота, ходом подготовки к севу, ездил с Гребенкиным по районам.

— Я должен сказать, Андрей Михайлович, мне нравится, как у вас подошли к решению кормовой проблемы. И дело не только в том, что развернулись работы по улучшению лугов и пастбищ, по замене малоурожайных культур. Мне нравится принцип: никакого перераспределения кормов между хозяйствами. В бытность директором я страшно возмущался, когда у нас забирали корма для соседей-бездельников. Именно бездельников, потому что условия-то были одинаковы, в степях нескошенными оставались десятки тысяч гектаров лугов, солома на полях сжигалась. Только бездельники могли остаться без кормов, тем более что тогда в целинных совхозах и скота-то было совсем мало. А у вас принципиально правильно решен этот вопрос! Но… — Моргунов замялся, чему-то усмехнулся. — А выдержите, Андрей Михайлович? Вдруг — а это вдруг часто бывает, — так вот вдруг в апреле выяснится, что в ряде хозяйств кормов нет. Как тогда?

Павлов ответил, что выдержат. Это особенно важно — в первую же зиму проявить твердость! Тогда всем станет ясно: поблажек не жди, думай всерьез о кормах.

— Чтобы предотвратить эти «вдруг», мы старались с осени поточнее все считать.

Сказал он и о том, что определенное количество комбикормов держат в резерве. Если случится где прорыв, помогут из этого резерва.

— Есть и еще резерв на крайний случай, — все больше раскрывался Павлов. — Тот директор, который прогорит с кормами, может обратиться к более богатому соседу за помощью: или в долг выпросит, или за деньги купит корма, но уже по двойной цене. Мы это разрешили.

— Правильно! — воскликнул Моргунов. — Заботливый хозяин будет иметь от излишков прибыль, и это не разохотит его в следующем году заготовить кормов побольше.

— Мы настраиваем руководителей на создание страхового фонда.

— Об этом Гребенкин рассказывал… Я не собираюсь перехваливать, но эти меры очень разумны! А эксперимент в колхозе у Соколова чрезвычайно поучителен, я уже отослал статью об этом в центральную газету. Ну и, разумеется, доложу в ЦК. Соколов демонстрировал перед нами качество кормов. В разных углах денника разложили по возу силоса — из кукурузы, подсолнечника и его открытие — из подсолнечника с пшеницей. Выпустили коров, и они по запаху учуяли, что где лежит, — бросились к пшеничному! И агитировать, как говорится, не надо. Нет, это просто великолепно!

Павлов спросил, как Моргунов отнесется к тому, чтобы в этом году бо́льшую часть кукурузы заменить другими культурами, в том числе и подсолнечником с пшеницей. Моргунов ответил просто:

— Это же право каждого хозяйства!

«Да, что ни говори, а приятно беседовать вот с такими вышестоящими товарищами», — думает Павлов.

Моргунов спросил: выдержат ли животноводы сегодняшний темп роста продуктивности коров?

Павлов и сам уже задумался над этим. Нынешняя зима принесла заметные успехи: за первые два месяца удои коров в сравнении с тем же периодом прошлого года увеличились на сорок семь килограммов, и что особенно важно — в феврале на тридцать два. Специалисты утверждают, что причин для тревоги нет. Так он и ответил Моргунову.

— Тогда сможете за год литров на триста прибавить?

— Специалисты говорят: дайте норму высокобелковых кормов, и за три года перешагнем рубеж трех тысяч.

— Думаю, Андрей Михайлович, именно ваша область первой перешагнет этот рубеж. О ваших мероприятиях надо бы в печати вам выступить, у вас есть о чем рассказать. Ваша статья в журнале о планировании имела резонанс, так что надо бы еще…

— Завершим пятилетку, тогда уж…

 

10

Самолет плавно оторвался от земли, круто набирал высоту. Внизу серебром блеснула водная гладь широкой реки.

Без жены Павлов отправился на курорт первый раз. Валентине жаль было расставаться с цветами, которых насадили на даче великое множество. И тут еще внука маленького невестка привезла с Тюменского Севера.

Он смотрел в окошечко самолета, пока не миновали южную границу области. Всюду видны зеленые-зеленые березовые колочки, буйно зеленеющие луга, еще не совсем уверенная зелень на квадратных массивах — это всходы яровых.

Павлов откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Было ему как-то легко и свободно в этот солнечный июньский день. Всякий раз, уезжая из дому, Павлов с беспокойством думал о множестве незавершенных дел, оставшихся там, позади, и ему всегда казалось, что если бы не уезжать на очередное совещание, он успел бы то-то и то-то сделать, там-то и там-то побывать. А сегодня у него состояние человека, который сделал то, что задумал.

Павлов невольно усмехнулся. Ведь и сейчас осталась куча срочных дел, во многие места надо бы съездить, со многими людьми встретиться. Да не мешало бы и с внучонком повозиться. Нет, и сейчас там, позади, дел осталось ничуть не меньше, чем всегда. Но почему же сегодня такое особенное настроение? Тому много причин. И сейчас Павлов пробует назвать для себя самые главные.

Весенний сев… Много посевных кампаний на памяти Павлова, у скольких людей из-за них нервы потрепаны. Всегда как-то не хватало сил вовремя справиться с севом, а это вызывало повышенную нервозность во всех звеньях управления. Но вот в последние годы многое изменилось, теперь даже графиков сева не «доводят», люди на местах сами определяют, когда, что и как сеять. Теперь совсем иной подход к делу, более грамотный. Да и сам весенний сев стал обычным, сравнительно не трудным делом. В этом году все виды на хороший урожай: сеяли отличными семенами, май оказался дождливым. И вчера прошел дружный теплый дождик. Это по всходам-то!

Внутренний голос нашептывал: это же не самое главное для хорошего настроения. Главное, пожалуй, в том, что нынче завершена перестройка кормовой базы, как это и было решено в прошлом году. Вытеснена кукуруза, осталась она только у любителей… Она заменена более урожайными культурами — подсолнечником в смеси с овсом, викой, горохом, пшеницей — многие учли опыт Ивана Ивановича.

Подумав о Соколове, Павлов вспомнил и о недавнем звонке секретаря Кулундинского обкома Егорова. Павлов знал, что тот ревниво следит за делами у соседей. Егорова, как видно, беспокоит отставание своей области и по урожаям, и по животноводству. Знает Егоров, конечно, и о приросте удоев за первые пять месяцев этого года. «Как выручил нас овес в апреле, — думает Павлов. — Впервые апрельские удои коров оказались выше мартовских! А теперь скот вышел на хорошую траву. У Егорова же в апреле, как это бывает каждый год, удои коров сильно снизились. Ох, уж этот переходный период!»

В течение мая Егоров звонил дважды. Спрашивал о ходе сева, об удоях, напоминал о готовящемся Пленуме ЦК по животноводству.

Вспомнилось, как зимой на одном из совещаний в Москве Егоров подошел к нему, ехидно улыбаясь, спросил:

— Говорят, ты на «королеву» замахнулся? — Покровительственно похлопав Павлова по плечу, добавил: — Молодым везде у нас дорога… Давай, низвергай!

А при последнем разговоре по телефону начал расспрашивать, как им удалось удержать высокие удои в переходный период, какие кормовые культуры пустили взамен кукурузы. Павлов посоветовал съездить к Соколову самому или послать специалиста.

— А что у Соколова? Это кто — Соколов?

А Соколов провел еще один любопытный эксперимент. Собрав урожай со своего опытного поля, где выращивались четыре культуры, заложил силос трех сортов. И всю зиму три гурта коров, примерно равноценных по продуктивности, кормили разными силосами. Концентратов и сена всем трем гуртам давали поровну. И силоса поровну, но одному гурту только кукурузного, второму — из подсолнечника в смеси с овсом и викой, а третьему — из смеси подсолнечника с пшеницей. Результаты удивительные! О них рассказано в газетах и брошюрах, за них ухватились теперь ученые-животноводы… При кукурузном силосе удои коров сохранились на уровне прошлогодних, при овсяном за семь месяцев зимовки увеличились на двести двадцать килограммов, а при пшеничном — на триста сорок.

Павлов удивился, когда недавно прочел в центральной газете, что за первые четыре года пятилетки сбор зеленой массы кукурузы в стране составил всего 111 центнеров с гектара! Значит, и в других местах она родит не лучше, чем в Сибири? Овес же в целом по стране за этот период дал урожай почти четырнадцать центнеров, то есть в полтора раза больше кормовых единиц!

По радио объявили:

— Граждане пассажиры, приготовьте столики, сейчас вам будет предложен легкий завтрак. Столики находятся…

Павлов очнулся от дум. Приспособил столик. А вскоре с аппетитом съел кусок телятины. Она-то и заставила его вспомнить…

Дважды они подготавливали обстоятельные докладные о необходимости повышения закупочных цен на продукты животноводства, о поощрительной оплате за сверхплановую продукцию. Павлов знал, что и другие области ходатайствовали об этом же, потому что при существующих ценах даже самые передовые животноводческие хозяйства с трудом сводили концы с концами, большинство же работало себе в убыток. И вот новые цены объявлены. Они обеспечивают безубыточную работу почти всех колхозов и совхозов. И это открывает дорогу к более высоким темпам развития животноводства.

Когда убрали посуду, Павлов по примеру других пассажиров опустил спинку кресла, пристроился поудобнее и быстро заснул.

…Павлов любил кисловодский санаторий «Красные камни» и ездил только сюда. Здесь уютно, всегда тихо, есть плавательный бассейн, а Павлов любил «побрызгаться» в воде. Каждый раз он попадал к своему постоянному, очень милому и заботливому врачу Валерии Георгиевне — она отлично знает все «пороки» его здоровья.

И началась обычная жизнь дисциплинированного курортника: гимнастика, плаванье, через день нарзанные ванны, утренние прогулки. А вечером кино, шахматы, бильярд.

Павлов попал за один стол с седым профессором. Тот назвал себя первым. Фамилия его показалась очень знакомой, однако Павлов долго рылся в уголках памяти, прежде чем вспомнил: когда шли дискуссии об экономических проблемах социализма в нашей стране, то именно этот профессор осмелился не согласиться с выводами авторитетного теоретика и тем привлек внимание читающей публики.

Профессор любил шахматы, и это их сблизило. Они стали совершать совместные прогулки. И разговор с каждым днем затрагивал все более острые темы. Профессор интересовался делами сельского хозяйства, его проблемами, много знал и часто ставил Павлова в трудное положение. Он, например, решительно не одобрял перевод колхозов в совхозы. Говорил, что производство продукции на сто гектаров земли в колхозах выше, чем в совхозах, приводил по памяти цифры.

Павлову пришлось ходить в библиотеку за справками. Он не согласен с профессором, более того, уверен, что в условиях Сибири этот переход надо было сделать гораздо раньше, а не тогда, когда многие колхозы стали отстающими. В этом случае удалось бы больше удержать людей в деревне. Да и с наблюдениями профессора он не мог согласиться: у них в области многие совхозы, организованные на базе отстающих колхозов, работают прибыльно, утечка людей прекратилась. И по выходу продукции совхозы впереди, и производительность труда у них выше, чем в колхозах, почти в два раза.

Но когда Павлов отыскал нужные цифры, то понял, что правы они оба. Профессор оперирует цифрами по стране в целом, Павлов же — по своей зоне. Дело в том, что колхозов больше осталось на юге страны, то есть в более благоприятных природных зонах, а совхозов больше всего в Сибири и в Казахстане. И если кубанские колхозы легко получают тридцать центнеров зерна с гектара, то сибирским совхозам, конечно же, за ними не угнаться. Поэтому показатели работы колхозов и совхозов надо сравнивать по зонам: кубанские с кубанскими, сибирские с сибирскими, тогда и выводы будут объективными.

При очередной встрече он высказал это профессору. Тот пожевал-пожевал губами, подумал и сказал, что, возможно, Павлов и прав, и что дома он попробует анализировать по зонам. И перевел разговор на проблемы молодежи в деревне и будущее села. Высказал мнение, что путь один: создавать агропромышленные комплексы, где люди были бы заняты и производством сельскохозяйственной продукции, и ее переработкой. Это будут поселки городского типа со всеми городскими удобствами, а в семьях — и колхозники, и работники промышленных предприятий. Привел в пример один из колхозов Крыма, где такой комплекс уже создан: хозяйство перерабатывает на своих предприятиях овощи, фрукты, виноград.

Мысль эта не нова для Павлова, но профессор с такой убедительностью рассказывал о том колхозе, что увлек и Павлова. И тому опять пришлось долго раздумывать. Конечно, идея великолепна! Тем более что комплексы уже есть. Но опять вопрос: где они есть? Почему профессор назвал Крым, Кубань. Там же своя специфика. А какой комплекс можно создать в сибирском колхозе или совхозе? Павлов берет одно из лучших хозяйств, самый крупный Березовский совхоз, где директорствует Григорьев. Какую фабрику по переработке своей продукции можно там построить? Маслозавод? Но это будет небольшое предприятие. Теперешние крупные маслозаводы обеспечивают переработку молока от десятков таких хозяйств, и людей там занято совсем мало, потому что все механизировано. Что же тогда? Мясокомбинат? Не подходит. Теперешние мощные мясокомбинаты успевают перерабатывать продукцию десяти-двенадцати районов. Овощи? В Березовском овощи не выращивают, этим занимаются пригородные хозяйства, но они всю продукцию сдают городу в свежем виде, перерабатывать нечего.

И опять Павлову ясно: профессор знает условия южных районов и совершенно не представляет сибирских. При очередной прогулке он сказал о своих выводах, и профессор ответил просто:

— Давайте создавать где можно, а тем временем будем думать о других зонах!

Но Павлов заметил, что после этого разговора профессор стал больше интересоваться Сибирью, задавал множество вопросов, завел разговор о производстве мяса и молока.

— Вот вы назвали цифры производства. Внушительно! Но знаете вы, что мы производим еще очень мало этих продуктов? Если взять потребность по научно обоснованным нормам, наше сельское хозяйство удовлетворяет ее в молоке и мясе только на пятьдесят процентов, а в яйцах на одну треть. А ведь прирост населения большой, через тридцать-сорок лет оно может удвоиться. Чувствуете, какие к вам претензии? Выходит, за сорок лет надо в четыре раза увеличить производство молока и мяса. А на сколько мы увеличили его, скажем, за последние двадцать лет? Незначительно. Между прочим, у вас в Сибири многие держат свой скот, личный? — Выслушав ответ Павлова, пожал плечами. — Значит, у вас даже прибавляется. Это хорошо. А знаете, что за четыре года в стране поголовье коров частного сектора сократилось почти на миллион? И все же в шестьдесят девятом году частный сектор произвел ровно треть всей сельскохозяйственной продукции. Это в денежном выражении. Сбрасывать это с общего нашего счета слишком рано.

Профессор все больше нравился Павлову. Он умел так подать свою мысль, что заставлял думать, спорить, искать. Но профессор закончил курс лечения и завтра уезжает. И это последняя совместная прогулка.

Они присели передохнуть на зеленую скамейку. Легкий ветерок трепал совсем седые, непричесанные волосы профессора, он щурился на солнце, блаженствовал.

— Знаете, Андрей Михайлович, я много думал о ваших рассказах про Сибирь. Проблемы у вас, конечно, очень сложные. Правда, я и в газетах, и в журналах читал об этих проблемах, стараюсь не отставать. Но есть у меня одно замечание. Все знают, что, скажем, производительность труда у нас в сельском хозяйстве ниже, чем, например, в Америке. А ведь Ленин особо подчеркнул, что в конечном счете все решает производительность труда.

Павлов согласно кивнул головой.

И профессор продолжал:

— Пишущие люди — журналисты, писатели — видят причину недостатков в том, что плохо подобраны кадры председателей или директоров, или плохо организовано соревнование, или не внедрена передовая агротехника, технология…

— Так это же верно! — воскликнул Павлов.

— Конечно! — улыбнулся профессор. — Все эти недостатки имеют значение, их надо устранять. Но главное все-таки не в этом, и, как я понял, вы не называете и писатели не называют самого главного виновника, хотя он, так сказать, на виду у всех.

— Кто же? — не терпится Павлову.

— Промышленность! Что вы так удивленно смотрите на меня? Виновата наша промышленность! — повысил голос профессор. — Вы что думаете, в Америке или Голландии сами фермеры такие умные, богатые, что перевели свое производство на промышленные рельсы? Они ничем не лучше наших крестьян, у наших организаторские способности даже лучше, образование выше. Это промышленники там вмешались и заставили, именно заставили фермеров перейти на промышленные рельсы! Они наготовили хороших машин, провели прекрасные дороги, электрифицировали, словом, как у нас говорят, подняли сельскохозяйственное производство на должный уровень. А наши промышленники отворачиваются от нужд села, у них свои программы, в которые не входит всемерная забота о сельском хозяйстве, поэтому у нас все еще нет комплексной механизации в животноводстве, нет многих необходимых машин в других отраслях. Это ведь смешно, Андрей Михайлович, когда крупное промышленное предприятие в наши дни посылает своих рабочих для помощи на севе, на уборке урожая. Это дико, если хотите. Промышленность должна обеспечить заказы сельского хозяйства на умные машины, а не слать людей от станков и счетно-решающих устройств на ручные работы в деревню.

Павлов молчал, он был подавлен логикой суждений ученого.

— Если бы у нас была слабо развита промышленность, так остро вопрос ставить, может, и не следовало бы. Хотя все равно промышленность, даже только развивающаяся, должна позаботиться о полной механизаций сельского хозяйства, чтобы потом в любое время можно было без ущерба брать из села необходимую рабочую силу, получать нужное количество сырья. У нас пока не все так, как следовало бы, значит, Андрей Михайлович, надо поправлять, — улыбнулся профессор. — И никуда мы от этого не уйдем, надо заставить наших промышленников исправить эту колоссальную ошибку. А между прочим, промышленность и сейчас еще, когда приняты важные партийные решения, я имею в виду мартовский Пленум ЦК партии, не хочет помогать селу в полную силу.

— Ну как же?..

— Андрей Михайлович, вы же сами знаете, что промышленность за первые четыре года этой пятилетки не выполнила планов снабжения сельского хозяйства ни по одной важной позиции. Возьмите машины, тракторы, автомобили, минеральные удобрения — всего недодано, по сельскому строительству план тоже не выполнен. Вот так, Андрей Михайлович… Пойдемте дальше. — Он поднялся.

 

11

На Пленум ЦК Павлов прилетел прямо из Кисловодска.

Слушая доклад Генерального секретаря о состоянии дел в сельском хозяйстве, о перспективах, Павлов не мог не погордиться: их линия — на лучшее использование земли — правильна!

Особенно ему приятно было слышать, как Генеральный секретарь определил главную задачу в области развития животноводства: корма, корма и еще раз корма! И в этом вопросе они у себя заняли принципиально правильную позицию!

В докладе их область названа в числе тех, где достигнуты некоторые успехи в повышении урожайности полей, в развитии животноводства. И Павлов досадует: почему они запоздали с заменой малоурожайных кормовых культур?

Гребенкин сообщил в письме, что нынче особенно хорошо показали себя луга, где в прошлом году проводились работы по улучшению.

И особенно порадовало Павлова сообщение Гребенкина о том, что урожаи всех культур обещают быть рекордными и только кукуруза, на тех небольших площадях, где ее оставили, развивается плохо. И это понятно Павлову: год явно не кукурузный — дождливый, с прохладным летом. С ужасом думает: а если бы и в этом году судьбу кормовой базы вверили «королеве»? И ведь соседи-то вверили…

«Надо все силы бросить на заготовку кормов, — думает Павлов. — И горожан поднять. Побольше заложить кормов в страховой фонд. В докладе сказано: корма заготавливать с расчетом удовлетворения потребности в них и скота, находящегося в личной собственности колхозников и рабочих совхозов. Значит, взятая нами линия на подспорье — правильная».

И только сейчас вдруг Павлову подумалось, что надо бы выступить на Пленуме, рассказать о первых удачах, о допущенных просчетах в создании кормовой базы, о значении этого самого «подспорья». Предъявить и претензии к руководителям промышленности. В докладе особо подчеркнуто, что подъем сельского хозяйства — дело общее!

В перерыве Павлов встретился с Моргуновым.

— Вот когда вам, Андрей Михайлович, надо выступить. Все ваши темы в докладе затронуты, а вам есть что сказать по каждой из них.

Павлов послал записку: просил слова. И, вслушиваясь в речи ораторов, стал набрасывать тезисы своего выступления.

На трибуну выходили и промышленники. Павлов отрывался от своих раздумий, слушал. Опять помощь обещают. Но беседы с профессором в Кисловодске не прошли даром для Павлова. На прошлом Пленуме он встретил бы аплодисментами заверения о помощи сельскому хозяйству, произнесенные представителями промышленности. Но сегодня он смотрит на это иначе. Что значит обещания столько-то дворов механизировать, столько-то станков сверх плана продать? «Нет, — думает Павлов, — селу нужны не отдельные благодеяния, не подачки бедным родственникам, а всесторонняя забота, о которой говорилось в докладе. Штопкой тут не обойдешься».

Павлов удивлен: судостроительная промышленность проявляет больше заботы о деревне, нежели те, кому это по штату положено. Нет, Павлов недоволен. Он выскажется за создание своеобразного центра, который возглавил бы разработку мер по комплексной механизации труда в животноводстве и других отраслях, по совершенствованию строительства на селе.

Вечером в гостинице Павлов продолжал обдумывать свое выступление, работал над тезисами. Однако выступить ему не пришлось: оказалось много желающих поделиться своими мыслями, предложениями.

Досадно, но что же делать… Вообще-то многое было высказано и другими. Правда, никто пока не поставил остро вопроса о вине промышленности за отставание сельского хозяйства. Но он найдет возможность высказать и это. А пока — нажмет на промышленников своей области.

В самолете уже прикидывал, каким путем лучше всего привлечь промышленные предприятия к более действенной помощи сельскому хозяйству.

Эти мысли Павлов и высказал членам бюро, когда докладывал о Пленуме ЦК.

Они были поддержаны, дополнены. Создали штаб под председательством Несгибаемого, которому поручили разработать конкретные планы шефства заводов и фабрик, учреждений культуры.

А Павлов отправился в поля — не мог он после месячного отсутствия оставаться в стороне от урожая. Тем более что через неделю опять в Москву — на сессию Верховного Совета.

 

12

Утром лил дождь, потом налетел сильный ветер, разогнал тучи. И когда Павлов выехал из города, засветило солнце.

Начались поля. Павлову рассказывали о состоянии хлебов во всех районах, и теперь он видит, что тревога товарищей вполне обоснованна. Действительно, зерновые, как выразился Несгибаемый, и радуют, и печалят. Да, добрые выросли хлеба! Но многие уже полегли. А рано полегшая пшеница — это до половины потерянного урожая. И уборка, это уже совершенно ясно, предстоит трудная: многие массивы придется косить лишь с одной стороны, а это вдвое снижает производительность машин.

Глядя на полегшие хлеба, Павлов думает: как не посетовать на сибирских селекционеров? На юге страны, на Кубани, на Украине, есть великолепные сорта озимых пшениц. При урожае в пятьдесят-шестьдесят центнеров с гектара не полегают! А в Сибири яровые пшеницы местной селекции не выдерживают и двадцатицентнерового урожая. Что же дальше? С каждым годом совершенствуется агротехника, с каждым новым циклом севооборота поля будут родить все лучше и лучше, этому поможет и нарастающее производство минеральных удобрений. Но ведь если в ближайшие годы не появятся высокоурожайные сорта яровых пшениц для Сибири, таких, которые не полегли бы при урожае в тридцать-сорок центнеров, то фактически усилия агрономов могут быть сведены на нет.

Павлову вспомнилось межобластное совещание, проходившее несколько лет тому назад, когда Терентий Мальцев, стоя на трибуне и по привычке выставив обе свои руки вперед, просил:

— Дорогие товарищи ученые и селекционеры! Нам очень нужен такой сорт яровой пшеницы, которая и при урожае в шестьдесят центнеров не полегла бы. Наши поля, особенно паровые, могут уже родить пятьдесят-шестьдесят центнеров, но не родят, потому что предельные возможности существующих у нас сортов не позволяют этого. Так, пожалуйста, не подведите нас…

Прошло несколько лет, но пока не слышно ничего обнадеживающего. А теперь к просьбе Мальцева присоединятся тысячи агрономов Сибири. Да, нужны чрезвычайные меры! Ученые обязаны чувствовать это, иначе подведут хлеборобов.

Павлов достал из папки сводку за первое полугодие. Она составлена для членов бюро и несколько необычна: рядом с показателями удоев коров по району в среднем стоит показатель самого отстающего хозяйства. Это, так сказать, характеристика работы и первого секретаря райкома партии. Разница между средним и отстающим весьма чувствительна.

Но Павлов понимал, что эти несколько цифр далеко не полно характеризуют отстающее хозяйство. Беды его можно увидеть и понять лишь на месте. Вот он и решил навестить самое отстающее хозяйство Приреченского района.

Секретарь райкома Каштанов ждал Павлова. Они сразу же поехали в колхоз «Смена». В дороге Павлов попросил рассказать, почему это хозяйство оказалось в числе отстающих.

Каштанов начал перечислять причины. Они в общем-то характерны для большинства отстающих: маловато людей, слабовата механизация на фермах, плохо со строительством, трудное финансовое положение.

— Что же за год сделал секретарь райкома?

Каштанов заметно оживился:

— Кое-что удалось, Андрей Михайлович. Поручил отделению «Сельхозтехники» механизировать в колхозе два коровника. Полная механизация! Но в других-то коровниках современные машины не приспособишь. Выделили побольше минеральных удобрений. Райком комсомола отобрал десять лучших комсомольцев из числа окончивших школу механизации и всех их направил в «Смену». Нынче помогли им людьми на заготовке кормов, и сена запасли со страховым фондом. Это впервые в истории колхоза. Ну, и укрепили руководство партийной организации — перевели сюда Бурмистрова, от Коршуна взяли.

— А Коршун не в обиде? — спросил Павлов.

— Не в первый раз от него забираем кадры. А в колхозе Бурмистров очень нужен. Все же два года проработал в передовом хозяйстве, многому научился.

— И как пошло у него?

— Неплохо. Он только три месяца там, но взялся за дела с желанием. По его просьбе и Коршун колхозу помогает: выделил семян донника, люцерны, продал двух племенных быков, десять чистопородных телок.

— Когда же можно ожидать результаты?

— А мы с предриком соревнуемся, — улыбнулся Каштанов. — По вашему указанию за ним закреплен самый отстающий совхоз. Вообще же, Андрей Михайлович, если говорить о производственных показателях, то «Смена» нынче все планы-заказы перевыполнит. Правда, вы теперь принимаете во внимание прежде всего планы производства. Здесь сложнее… По зерну, это уже ясно, перевыполнение будет, а по молоку и мясу потруднее.

Вот она «расслабленность», о которой говорил Гребенкин в прошлом году. План-заказ выполняют — и уже спокойны. А ведь теперь очень важно как можно больше производить, чтобы продавать сверх плана! Особенно отстающим, у которых денег в запасе нет. Теперь же мясо и молоко, проданные государству сверх годового плана, оплачиваются по полуторной цене, да и основная-то цена повышена весьма существенно.

Каштанов показал Павлову поля колхоза «Смена». Они мало чем отличались от соседних. Когда год благоприятный, то разница в урожаях мало заметна, это Павлов давно знал. И стада коров выглядели обычными, никто не определил бы по виду животных, что эти — отстающего колхоза. Отставание в удоях, как пояснил Каштанов, определилось в стойловый период: не хватило кормов до конца зимовки. А это удел всех отстающих.

Ферма, на которую они приехали, мало походила на современные. Здесь только два двора типовые — о них-то и рассказывал Каштанов, другие же старенькие, с множеством подпорок. И усадьба колхоза бедновата. Выделялось лишь здание клуба. Но и клуб этот не сравнишь с теми, что у Коршуна или Григорьева. Новые дома в деревне есть, но их мало, а главное — лишь «возрастом» они и отличаются, по размерам же — как старые.

И контора колхоза размещалась в старом доме, составленном из двух избенок.

Председатель колхоза — коренастый крепыш, с сильно загоревшим лицом, с белесыми волосами — ждал гостей, поднялся навстречу:

— Председатель Борисов…

Представился и парторг Бурмистров. Тот, в отличие от Борисова, был рослый, тонкий, с правильными чертами бледного лица.

— Хозяйство посмотрите, Андрей Михайлович? — спросил Борисов.

— И поля, и выпасы, и ферму мы уже посмотрели, — за Павлова ответил Каштанов. — О твоих показателях я тоже рассказал. Хвастаться-то нечем было, — усмехнулся он.

— Пока нечем, но… — Борисов переждал, посмотрел на парторга. — Все же надеемся первого секретаря райкома перебросить на другой отстающий, — он улыбнулся. — Постараемся снять с вас хлопоты за «Смену»…

— Еще с годик такого шефа не мешает иметь, — возразил Бурмистров.

Сидя у стола председателя, Павлов присматривался к Борисову. От Каштанова он знал, что по образованию Борисов агроном, работал в совхозе, третий год руководит здесь. Человек умный, трезвый, старательный.

Павлов спросил, сколько выигрывает колхоз от нового повышения цен на мясо и молоко.

— Поддержка большая, — заговорил Борисов. — Мы прикидывали: тысяч шестьдесят за счет повышенной цены, а вот за сверхплановую продажу — самая-то выгода! — тут мы пока только мечтать можем. Но стимул хороший!

Бурмистров несколько охладил пыл председателя, заметив, что хотя выигрыш и шестьдесят тысяч, но и в этом году прибыль от продукции животноводства они не получат, лишь сведут концы с концами.

— Это правильно, — подтвердил Борисов. — Но все же! Убытков нет, и то хорошо…

— А передовые-то как наживутся на новом порядке оплаты! — продолжал свое Бурмистров.

— Чего говорить о передовых, если мы никогда не поравняемся с ними, — пожал плечами Борисов.

— Это почему же? — удивился Павлов. — Думаете держаться ближе к отстающим? Разве эта позиция чем-нибудь удобна?

— Позиция плохая, Андрей Михайлович… Но передовых нам теперь не догнать, и мечтать об этом фактически бесполезно. — Заметив на лице Павлова недоумение, поспешил как-то сгладить впечатление: — Мы, конечно, настраиваем людей, говорим, что всех можем опередить, но люди-то, Андрей Михайлович, теперь грамотные и понимают не хуже нас. И все мы знаем, что нам никогда не опередить Коршуна и многих других, которые раньше нас сумели встать на ноги. Теперь-то они пошагают на третьей скорости! Получается так, что они на ТУ летят, а мы за ними на «кукурузнике» трепыхаемся…

Павлов уже понял, что председатель разговорчивый, решил не перебивать его, пусть выскажет все, что «накипело». И Борисов очень популярно объяснил, почему им не догнать передовых. Еще при первом повышении цен на продукты сельского хозяйства и при введении поощрительной оплаты за сверхплановое зерно передовые хозяйства получили больше преимущества; они и до этого планы по зерну перевыполняли, а новый план-заказ стал меньше, значит, сверхплановая сдача возросла, и им в карман пошли, как выразился Борисов, «шальные деньги». Если передовое хозяйство даже не увеличило сдачу продукции, оно все равно стало получать многие тысячи рублей дополнительных средств. А в отстающих хотя и поднялся денежный доход, но прибыли почти не было, так как сверх плана много сдать не могли.

— А все это влияет на настроение людей, — говорит Борисов. — В передовых много денег, там и настрой другой…

— Но зарплата гарантирована всем, — перебил Павлов.

— Это мы знаем, Андрей Михайлович. Мера эта помогла удержать людей и в отстающих колхозах. Вообще колхозники стали жить много лучше даже в самых отстающих. За это все говорят спасибо! Однако, Андрей Михайлович, теперь мы начинаем чувствовать и минусы гарантийной оплаты…

— Это верно! — поддержал председателя парторг.

Павлов с возрастающим интересом слушал Борисова, почувствовал в нем человека думающего, наблюдательного.

В гарантийной оплате Борисов увидел вдруг, как он выразился, «определенное зло»: колхозники стали получать хорошо, но у них еще мало стимулов поднимать общее артельное хозяйство. Если поднимут его даже до уровня средних, то в заработке-то ничего решительно не выиграют, он уже не будет выше теперешнего. Но еще опаснее другое: если производственные показатели их колхоза хуже, то опять же колхозники не пострадают материально, их заработок гарантирован.

— Моральную сторону почему отбрасываешь? — возразил Каштанов.

— Тут надо учитывать конкретную обстановку, — отозвался Борисов. — С моральной-то стороной у нас давно смирились, в передовых не ходили, все в отстающих, к этому уже привыкли. За последние два года у нас дела заметно улучшились, однако все видят: до передовых стало еще дальше.

Доводы Борисова кажутся Павлову убедительными. Если у колхозников утратился интерес к росту общественного производства, то надо что-то менять, как-то иначе воздействовать на психологию людей. А как?

Ответ оказался неожиданным для Павлова.

— Надо переводить наш колхоз на совхозные рельсы.

— Это почему же?

— Я так понимаю, Андрей Михайлович: наверное, к нам приехали сразу два секретаря не для прогулки, а чтобы решить, как нам дальше жить. И потому разговор должен быть совершенно откровенным. Несколько лет уже мы проедаем государственные денежки. На гарантийную оплату кредиты банк дает бесперебойно. Но знаете, сколько мы уже набрали кредитов под эту оплату? Больше трехсот тысяч. Теперь надо рассчитываться, сроки пришли. А чем? Хорошо, что повысили закупочные цены, в этом году мы, может быть, сведем концы с концами, обойдемся без нового кредита. А когда же отдавать долг? Да и трудно хозяйничать, когда банк выдает деньги только на зарплату, а насчет других расходов мудрить каждый раз надо.

Павлов думает: «Борисов управлял фермой в совхозе, Бурмистров тоже совхозник, потому и захотелось им в совхоз».

Борисов словно угадал ход мыслей Павлова.

— Не подумайте, Андрей Михайлович, что мы с Бурмистровым бывшие совхозники и гнем свою линию… Строго-то говоря, мы фактически и здесь как в совхозе, потому что живем за счет государственных средств, на зарплату себе не зарабатываем, а получать ее все равно получаем, благо государство у нас доброе. Так что с этой стороны все ясно. А теперь с другой: в совхозе все же дисциплину легче наладить, в совхозах, вы сами знаете, производительность труда в два раза выше. Нам нужно фермы заново возводить, все равно без кредитов государства ничего серьезного нам не построить. Культурные учреждения тоже надо строить, а денег нет. Выходит, так и так за счет государства, — развел он руками. — Так лучше, сразу встать, на правильную дорогу.

Павлову вспомнился недавний разговор с профессором. Его сюда бы, послушать сибиряков…

Однако сам Павлов попытался перевести разговор в иное русло. Обратил внимание колхозных руководителей на решения последнего Пленума: какие огромные вложения намечены в очередной пятилетке в сельское хозяйство — на механизацию, на новое строительство! И нам надо думать, как эти средства лучше использовать для подъема общественного хозяйства.

— И опять, Андрей Михайлович, все это только для передовых стимулирующие средства. Они еще круче зашагают, еще быстрее будут от нас удаляться, — упорствовал Борисов. — Вот и теперь посмотрите: кто много строит? Передовые! У них деньги есть. Где создаются механизированные комплексы, в каких колхозах? Только в самых передовых. А как же иначе? Все резонно. Но теперь с другой стороны взгляните на дело. Кому строительные колонны да отряды посылают? Конечно, тем, кто много строит, значит, опять же передовым. Мы в прошлом году двор поставить затеяли, поехал я за строительными материалами, а надо мной смеются: просит, мол, на какой-то дворишко! Вот в Кузинском совхозе возводят свиноводческий комплекс, там в пятнадцать раз объем строительных работ больше. Видите, как? Или другой пример. Мы ездили недавно в колхоз «Сибиряк», что в Дронкинском районе. Там Соколов Иван Иванович председателем… Этот для колхозников дом отдыха строит, спортивный зал, и фермы у него, как игрушки. Так и на него строительная колонна работает, ей там есть где развернуться. А кто построит первый механизированный комплекс, тот первым и сливки снимет, прибыль-то расти будет! А с нашими малыми деньгами никуда не сунешься — ни шабашников не подговоришь, ни материалов на стороне не достанешь, ни запчастей к машинам. Нет, Андрей Михайлович, переведите нас на совхоз! — заключил Борисов.

На некоторое время все примолкли. Заговорил Бурмистров:

— Сложно все это, Андрей Михайлович… Но вот что надо учесть: не только передовые хозяйства решают задачи, поставленные перед деревней. И наша продукция играет свою роль. А нас, отстающих, немало, к сожалению. Да и середняков порядочно. И вот о чем приходится задумываться: все — и передовые, и отстающие — выполняют одну общую задачу, а дороги у них теперь разные. Одни уже по асфальту покатили вперед, да на новейших машинах, а другие все еще по бездорожью тянутся. Вины передовых тут нет, это мы понимаем. Но и винить отстающих… Конечно, вина есть, — спохватился Бурмистров. — Отстающие есть отстающие. Но всю вину перекладывать на плечи колхозников, которые еще остались и работают в артели, — тоже вроде бы не очень правильно. Не век же им рассчитываться за грехи прежних руководителей, которых часто не они себе и выбирали. И вот с этих позиций что-то надо делать.

Он переждал, достал папиросу, но, увидев, что никто не курит, спрятал ее обратно, продолжал рассуждать:

— Вы думаете, почему Борисов о совхозе заговорил? Наши колхозники видят: прирезали к Коршуну отстающий колхоз, он там за пять лет все производство перекроил, заново все отстроил, бывшие колхозники только радуются. От нас за последний год восемь семей уехали и все на ту ферму, что была отстающим колхозом. Пример-то наглядный, как говорится.

— Так это уже другое дело! — воскликнул Павлов. — Борисов поднял вопрос, а Бурмистров подсказал его правильное решение! Следует проявить особую заботу об отстающих хозяйствах. Только на передовиках, конечно, не выедешь. Но ведь в наших силах преодолеть отставание хотя бы и вашего колхоза!

Но Борисов стоял на своем:

— Сильно ушли от нас передовики, Андрей Михайлович. Пусть их не очень много, не большинство, как говорят, но эти хозяйства для отстающих вон какой пример: в ту сторону колхозники все время посматривают и если не в город уезжают, то к передовикам. Да что сравнивать, — взмахнул он рукой. — Смотрите, что получилось со школой. У нас в двух бригадах теперь стали эти трехлетки — три класса. И что же? Девчонке или мальчишке десять лет, а родители должны отрывать их от дома — в другую школу, в другую деревню посылают. До восьмого класса еще хоть в своем колхозе, а затем — в райцентр, в среднюю школу, а там еще дальше. Словом, с десяти лет в наших бригадах колхозники своих ребятишек в глаза, считай, не видят. Разве это привьет любовь к родным местам? И думать нечего! Почему наши подались к Коршуну? Там средняя школа на месте, больница лучше, чем в райцентре, дворец тоже лучше районного.

Павлов и сам часто раздумывал обо всех этих проблемах, искал выхода из заколдованного круга. И вот теперь, как ему казалось, он нашел его. Конечно же, надо все силы бросить на помощь отстающим. Почему бы в некоторых отстающих не возвести механизированные комплексы? И сделать это с помощью государственных средств. Почему бы к отстающим в первую очередь не направить механизированные строительные отряды и колонны, лучших шефов из города. И тем самым вдохнуть, что называется, жизнь в сердца людей, помочь созданию того самого настроя, о котором говорил Борисов.

Выслушав горячую речь Павлова, Борисов словно бы потеплел, оттаял, заулыбался:

— Если бы все так, Андрей Михайлович, тогда и разговор другой. Тогда было бы у нас с Бурмистровым с чем выступить перед своими колхозниками. А то читаем в газетах: там-то уже разработан план социально-культурных мероприятий, там-то санатории свои. А наши говорят: разве для государства мы другие? Почему где-то колхозники в свои санатории ездят, а мы и слово-то это только из газет знаем. Разве там совсем другие колхозники? И поверьте, Андрей Михайлович, я и сам над этим задумываюсь. Или в печати так подбирают факты, что все про плавательные бассейны да про санатории колхозные пишут, или так оно и есть. Вот потому я и сказал вам про совхоз. Нельзя же так: звание одинаковое — колхозник, а жизнь очень уж разная.

Заговорил опять Бурмистров:

— И все же, Андрей Михайлович, надо прямо сказать: сибирскому колхознику, да и совхознику, конечно, почету много меньше, чем… — Он замялся. — Но и дразнить сибирского селянина соблазнами Юга, как это делается у нас в печати, — не очень умно, я бы сказал. Читаешь о богатстве колхозов, и руки опускаются.

— Пишут правду, — отмахнулся рукой Борисов. — Так это все и есть. — И вдруг рассердился: — Тут не знаю к кому претензии — к Госплану или еще к кому, а может, и к нашим сибирским руководителям, — глянул он почему-то на Каштанова. — Может, наши руководители не так заботливы о людях, как тамошние? Иначе почему такая разница? Несправедливо это, Андрей Михайлович. Тут ведь, как говорят некоторые: раз, мол, люди уезжают на Кубань, значит, там руководители лучше, сумели создать более привлекательную жизнь своим колхозникам.

И эти «колючки» Павлов выслушал молча. В самом деле, нельзя считать нормальным, когда колхозник или рабочий совхоза на Юге зарабатывает не меньше сибиряка, а прожиточный минимум в Сибири в полтора раза выше, особенно в расходах на одежду, на топливо, на фрукты. Павлов давно собирался поставить эти вопросы перед Москвой. И сегодняшний разговор лишь укрепил его намерение.

«Да, надо ставить вопрос, и как можно скорее, пока рассматриваются планы на очередную пятилетку», — думает Павлов. Он уже рад, что такой острый разговор сегодня произошел. И решил поделиться своими планами помощи отстающим. В очередной пятилетке надо поставить задачу: по два самых отстающих хозяйства в каждом районе подтянуть во всех отношениях к уровню передовых. Он увлекся этой идеей, считая ее совершенно реальной, и сейчас горячо говорит как о вопросе решенном. И ему кажется, что Борисов и Бурмистров начинают верить в возможность коренного перелома.

На следующий день Павлов высказал эти мысли и своим ближайшим соратникам, когда рассказывал о поездке в колхоз. Его предложения поддержали. За пятилетку наметили вывести в число передовых восемьдесят самых отстающих сейчас хозяйств. Построят там силами городских организаций все необходимое для нормальной работы и жизни — и комплексы механизированные, и культурно-бытовые помещения, и все, что будет к концу пятилетки в передовых.

В этот же день началась работа по составлению списков отстающих хозяйств. Районам предложено разработать перспективные планы их развития и подъема. Несгибаемый и Гребенкин подбирают шефов, строительные тресты, которым будет поручено работать в отстающих хозяйствах.

 

13

Всем было ясно, что урожай нынче будет хороший, но далеко не все предполагали, что он окажется рекордным! Особенно в южных, самых хлебных районах области. Соколов сообщил, что пшеницы намолачивают более тридцати центнеров с гектара, а Григорьев и Коршун хвалились намолотами овса: до сорока центнеров!

Однако вслед за радостями пошли огорчения. Трудно было косить на свал, а молотить тем более — хлебные валки мощные, соломистые, поэтому производительность комбайнов низкая. Даже 15—17 дней отличной сентябрьской погоды не решили судьбы уборки. В валках оставались еще сотни тысяч гектаров зерновых, когда на Сибирь снова обрушились дожди.

Еще в июле, читая газеты, Павлов восхищался: на Кубани некоторые хозяйства завершили обмолот хлебов за неделю. Правда, он знал, что это совсем не потому, что комбайнеры вырабатывают там по пять норм за день. А потому, что нагрузка на машины нормальная, а точнее — значительно ниже, чем в Сибири. Разве это можно назвать разумным планированием? На Юге можно убирать дольше, чем в Сибири, — погода позволяет, в июле страда-то. А в Сибири совсем другие условия. Выход один: здесь нагрузка на комбайн не должна превышать ста — ста двадцати гектаров. Тогда в любой год можно убрать без потерь все хлеба. Иначе…

Иначе будут повторяться картины, напоминающие и нынешний год, и многие предшествующие. Ведь не раз уже бывало, что в Сибири и Казахстане большие площади хлебов уходили под снег. Реальная угроза этого есть и нынче. И Павлов никак не может принять вину только на себя, на сибирских хлеборобов. На его памяти уже не однажды принимались решения, в которых признавался необходимым такой уровень механизации сельского хозяйства Сибири, при котором уборка урожая продолжалась не более 10—15 дней. Решения эти пока не выполнены. И если сохранятся нынешние темпы оснащения Сибири комбайнами и автомашинами, то в будущем потери могут быть более значительными, потому что урожаи-то растут! А каково труженикам, вырастившим хороший хлеб, терять его при уборке? С этим никак нельзя мириться!

Эту свою горечь Павлов выговаривал Моргунову, когда они поехали по полям. Павлову хотелось, чтобы Моргунов возражал ему, доказывал неправильность его суждений. Он готов спорить, у него в запасе есть и другие доводы.

Но Моргунов не спорит с ним. Больше того, успокаивает: в соседних областях еще тяжелее с уборкой, там больше хлебов лежит в валках. Тоже утешение!..

А по обе стороны от шоссе видны комбайны. Они не двигаются. Ночью прошел дождь. Павлов попросил Петровича подвернуть к видневшейся группе комбайнов. Из полевого вагончика вышли механизаторы, окружили приезжих. Один из комбайнеров, отвечая Павлову, взмахнул рукой:

— Будь она неладна, ваша Сибирь…

Выяснилось, что он с Кубани, по фамилии — Кочубей. Приехал две недели назад помогать сибирякам.

— И убрать-то удалось всего шестьдесят четыре гектара, и то хлопцы в обиде, — кивнул он на ребят.

— Да разве мы на тебя! — сказал кто-то.

— Ну, все же урожай вы своими руками выращивали, надеялись сами его убрать, значит, и заработок за него получить, а теперь я несколько сотенок увезу на Кубань. Что, неверно?

Никто не ответил.

Проверили состояние хлебных валков. Молотить нельзя — это ясно. Механизаторы рассказали, что испробовали все приемы — пускали комбайны друг за другом, — один молотил, другой вторично перемолачивал массу, но потери все равно большие.

Когда поехали дальше, Моргунов заговорил о кормах, о животноводстве. И Павлову подумалось, что этот добрый человек старается отвлечь его от грустных размышлений. По кормам-то Павлову было что ответить: впервые выполнен план заготовки сена. А план был увеличенный, с учетом потребности и скота, находящегося в личной собственности.

Вскоре после октябрьских праздников выпал снег. И теперь окончательно ясны итоги сельскохозяйственного года. Перед Павловым лежат сводки, анализы. «Все хорошо, — вздыхает он, — если бы не заглядывать под снег…» А под снег ушли десятки тысяч гектаров прекрасных хлебов. И не только у них — у соседей тоже. А сколько потеряно при запоздалом обмолоте валков в октябре и ноябре? Многие миллионы пудов.

Павлов давно приметил, что трудные годы имеют и свои положительные стороны: заставляют серьезнее думать о будущем, глубже анализировать недостатки и просчеты. Но вот что удивляет: почему никто даже не пожурил его за потери? Неужели потому, что продали сверх плана двадцать миллионов пудов зерна, перевыполнили задания пятилетки по всем видам продукции? Но как можно прощать потери выращенного уже урожая? Он лично не хочет этого прощения, он ждет обвинения! И тогда со всей серьезностью он стал бы доказывать, как много трудностей создают общие просчеты, нашел бы и конкретных виновников огромных потерь хлеба. Значит, были бы приняты меры по предотвращению ошибок в будущем. А пока… пока глубокий снег прикрыл все ошибки.

Успокоившись немного, Павлов изучает сводки по животноводству, по кормам. Тут много отрадного: хорошо продвинулись вперед с удоями коров. Уже шесть хозяйств области одолели рубеж 4000 килограммов, а племзавод «Приречный» почти «догнал себя» — перешагнул за 5000. Это Гребенкин, выполняя взятое на себя обязательство, помог коллективу племзавода. И, судя по его рассказу, помощь потребовалась небольшая: установили рацион кормов коровам такой, каким он был в годы наивысшей продуктивности, и удои круто пошли вверх.

Все районы, кроме одного, уже перевыполнили годовые планы по продаже мяса и еще порядочно скота сдадут сверх плана. А с кормами просто хорошо! В экспериментальных районах страховой фонд грубых кормов — свыше сорока процентов, в остальных тоже есть переходящие фонды и грубых, и сочных кормов, везде зарезервированы концентраты.

Вспомнилась вчерашняя поездка в Дронкинский район, встреча с Соколовым. Не было еще случая, чтобы у этого передового председателя не нашлось претензий к Павлову. Вот и на этот раз он обрушился на него с упреками:

— Подвел ты нас, Андрей Михайлович! Прибылей больших лишил…

В свое время, когда экспериментальным районам было дано право самим определять, какие отрасли развивать, какие ликвидировать, Соколов решил избавиться от свиней, потому что они приносили убыток. Зато он увеличил поголовье овец. Теперь же, когда ввели новые цены на мясо, Соколов подсчитал, что ему было бы выгоднее держать свиней, а не овец. И отсюда упреки:

— Я сколь раз говорил тебе, Андрей Михайлович: объявите цены на наши продукты, а мы сами решим, чего больше производить! Ведь если нам выгодно, значит, понимаешь, и государству выгодно, потому оно хорошую цену на тот продукт и назначило. Только цены-то надо потверже устанавливать, не кажинный год менять их, понимаешь, а то совсем задергаете нас…

Упрек серьезный. И Павлов скажет о нем в докладной записке, которая почти готова. Через два дня он летит в Москву для участия в работе одной из комиссий Верховного Совета СССР.

А вот справка о наличии скота в личной собственности. И опять вспомнилась вчерашняя поездка. Он побывал и у Варвары Петровны в Ясной Поляне. Первое, что бросилось в глаза, — корова в деннике. А Варвара Петровна, выскочив на улицу, сразу поняла, почему Павлов стоит у денника. Закудахтала:

— Так вот опять завела коровенку-то, Андрей Михайлович. Не одна, правда, а с соседкой Матреной. И телевизор на двоих, и корова теперь напополам, — весело смеется она. — Да и как не заведешь, Андрей Михайлович! Бывало, с кормами-то одно мученье, а сейчас списки составили, кому сколько сена привезти, за доставку только уплатить надо. Тут и дурак будет держать скотину-то. У нас в деревне еще три коровушки нынче добавилось… И еще некоторые думают обзаводиться.

Глядя в сводку, Павлов видит и этих трех коровушек, и Варварину буренку, уже вошедших в статистические отчеты. Значит, стало побольше оседлых крестьян, более весомо и «подспорье»!

Вечером у себя дома Павлов продолжал работать над докладной, уточняя кое-что. Вот раздел о кормах. Теперь каждый год будут улучшать 200—250 тысяч гектаров лугов и пастбищ. Это позволит применять широкозахватные сеноуборочные машины, вообще вводить комплексную механизацию — простор велик! Но пока очень мало машин для этого.

Большой раздел посвящен зерновому хозяйству. Главные нужды: велика нагрузка на комбайны, вечно не хватает автотранспорта для отвозки зерна. И особая претензия к селекционерам: в Сибири очень нужны свои высокоурожайные сорта яровых пшениц.

А дальше об удобрениях. Решения по этому вопросу ясны: в первую очередь удобрения направляют туда, где наиболее высока отдача урожаем. Но почему считают, что на Юге отдача выше? Павлов приводит материалы опытных станций и особенно интересные многолетние данные агронома Климова: на паровых полях центнер удобрений обеспечивает прибавку не менее четырех центнеров пшеницы. Такой высокой отдачи на Юге нет! К месту, как кажется Павлову, приведено высказывание академика Прянишникова. В свое время он побывал в Зауралье и после этого написал следующее: «В качестве первоочередной зоны химизации по яровой пшенице выдвигается Зауралье». А ведь академику Прянишникову можно верить! Однако этот завет остался без внимания со стороны плановых органов.

И вот последний раздел. Грустная справка: за пять лет из колхозов и совхозов области выбыло более 130 тысяч человек. Вывод тоже ясен: необходимо создать более привилегированные условия земледельцам Сибири.

Но самое главное — механизация! По темпам ее Сибирь вправе занять первое место. Пока же уровень механизации здесь ниже, чем на Кубани, на Украине. А ведь из сел Сибири люди будут уходить не только из-за условий жизни, но и потому, что сибирская промышленность развивается быстрее, чем в любой другой зоне, притягивая к себе новую рабочую силу.

Наконец-то Павлов почувствовал, что докладная, как она была задумана, получилась! Завтра на бюро обсудят ее, и тогда — в добрый путь.

Приехав в Москву, Павлов сразу же попросился на прием и в ожидании ответа приступил к работе в комиссии. На третий день ему позвонили поздно вечером в гостиницу, сказали коротко:

— Завтра к одиннадцати утра вас просит Генеральный секретарь…

Павлов встал, заходил по комнате. Ему не доводилось еще один на один беседовать с Генеральным секретарем. И вот теперь, когда до встречи осталось совсем немного времени, он думает: с чего начать? До сей минуты все было ясно: он вручит подготовленную записку и постарается обстоятельно прокомментировать ее. Теперь же вдруг понял, что план этот плох. Записку он мог передать и обычным путем. О встрече-то просил потому, что сам хотел высказать все, что «наболело», чтобы самому знать и результат.

И созрело другое решение. Записку он отдавать не будет. Он лишь скажет в ходе беседы, что все изложено подробно в записке, и если ею заинтересуются, — отдаст.

Начнет же вот с чего. На его взгляд, к выполнению решений мартовского Пленума ЦК не все подошли с должной ответственностью, особенно в отношении поставок сельскому хозяйству добротной техники, автомашин, запасных частей, удобрений. И в первую очередь это ощущают на себе сибирские хлеборобы и животноводы. Выскажет претензии к Госплану, где, по его мнению, не очень умело разрабатывают планы развития сельского хозяйства. Этот орган необходимо укрепить отличными знатоками села вообще и сибирского в особенности, потому что Сибирь занимает большой удельный вес в производстве товарной продукции сельского хозяйства. (Мелькнула мысль: «Несгибаемого в Госплан бы! Он-то уж учел бы интересы сибиряков, отстоял бы!»)

А затем расскажет о разработанных мерах помощи отстающим хозяйствам, об улучшении использования земли-кормилицы, об экспериментальных районах и о выводах из этого эксперимента, наконец, о том, какая помощь нужна в связи с реализацией намеченных планов.

И в заключение — об особом внимании к сибирской деревне, к сибирякам. О создании большей заинтересованности — и моральной, и материальной — для тех, кто трудится в этом плодородном, но суровом крае.

Еще и еще раз обдумывает Павлов предстоящий разговор и, сам того не замечая, все убыстряет шаги, ускоряет повороты…