В дверь старшего следователя по особо важным делам в областном Управлении милиции аккуратно постучали. Хозяин кабинета, краснолицый капитан с большим животом жестко отозвался, выждав паузу, соотвествующую занимаемому положению. На пороге возникла фигура Пулипера, известного ростовского скупщика ценностей, напоминающая вечный вопросительный знак. Он, пройдя на середину небольшой комнаты, остановился, вежливо поздоровавшись, повертел длинным носом по сторонам. Голые управленческие стены, покрашенные темной краской, давили на психику, заставляя искать изъяны внутри самого себя. Пулипер встряхнулся, перевел взгляд ярко-голубых глаз на капитана за столом. Тот продолжал неторопливо перебирать пачку бумаг, наконец, отложил ее на край столешницы, поднял голову, начавшую лысеть:

— Присаживайтесь, гражданин Пулипер. Сейчас мы быстренько пробежимся с вами по некоторым вопросам, и я вас отпущу.

— Было бы неплохо, господин капитан, — согласился скупщик, складываясь на стуле перед столом. — Как только ваше Управление в очередной раз призывает меня к себе, так у меня сразу возникают нежелательные отрицательные эмоции. А в моем возрасте, согласитесь, было бы предпочтительнее состояние спокойствия.

— Я вам вашу профессию не подбирал, она у вас действительно беспокойная, — хозяин кабинета прищурил нагловатые глаза. — Поменяйте принцип деятельности, и отрицательные симптомы снимет как рукой.

— А на что прикажете жить, на пенсию в тридцать долларов? Увольте, уважаемый капитан, в России даже бомжи не обходятся без побочного приработка.

— Ну-у, до бомжа вам разоряться и разоряться, в вашей квартире только на вид не на чем взгляд остановить. По последнему делу картина художника Горобцова потянула на несколько тысяч долларов. Мы не спрашивали, откуда у вас такие деньги и за сколько вы на самом деле ее приобрели.

— Добавьте, пожалуйста, что государство отобрало у меня картину за бесплатно, не вернув из истраченного на нее ни копейки.

— Не надо было покупать, — развел капитан полными руками. — Кстати, вы захватили с собой тот знак, о котором мы вас просили?

— Обязательно, не дожидаться же мне внезапного ментовского шмона.

— Ну вот, господин Пулипер, вы уже и на грубость перешли.

— Прошу прощения, гражданин начальник, сказывается советское тюремное прошлое, когда за колючую проволоку загоняли ни за что.

— Я вас не загонял, а на дворе не советская власть. Покажите, что вы принесли, и давайте обсудим некоторые детали в связи приобретением данного знака.

— Пожалуйста. Только я хочу сразу предупредить, что не грабил никаких государственных музеев, не шастал по закромам любимой родины, никаких дел по поводу этой вещицы с частными коллекционерами не имел.

Еврей в возрасте неторопливо достал из внутреннего кармана черного пальто коробочку из-под ювелирных изделий, положил ее на стол перед следователем. Тот молча посмотрел на нее, потом попросил:

— Откройте.

— Пожалуйста.

Знак в лучах зимнего солнца, приглушенных решетками на окнах, тускло блеснул гранями. Капитан взял коробочку, поднес к себе поближе, почувствовал тяжесть редчайшей награды, как-то само собой пришло мнение, что этому ордену нет цены. Отсвет от лампочки под потолком упал на камни вокруг портрета императора Петра Первого, на корону с маленьким крестиком не над головой реформатора, а над овалом из драгоценной россыпи, окружающим портрет, с надписью вверху “За храбрость” по цветной эмали. Первоначальное мнение утвердилось окончательно. Старший следователь по особо важным делам, с трудом оторвавшись от раритета, уставился с недоумением на еврея с двойным гражданством, сидящего перед ним:

— Разве имеют право быть подобные государственные награды в личных коллекциях? Золото, бриллианты, самоцветы, не говоря о единственном числе этого ордена.

— Сейчас имеет право быть все, — суетливо подергал руками Пулипер, облизывая губы. — Труд великих мастеров всех стран и народов находится в частных коллекциях в Англии, в Америке, в других развитых странах, по одной причине. Коллекционер зарабатывает на этом не только большие деньги, но и сберегает мировое достояние лучше, чем в государственных хранилищах.

— Почему вы так считаете?

— Потому что, уважаемый, деньги, — покривился перекупщик снисходительно. — Капитал — это движитель прогресса, собиратель истории.

— Прошу прощения, тогда мне не совсем ясно, по какой причине в парижском Лувре хранится, к примеру, картина “Мона Лиза” Леонардо да Винчи? А в дрезденской галерее вывешена “Сикстинская мадонна” Рафаэля, в музее Ван Гога в Амстердаме его “Подсолнухи”. Не говоря о сокровищах искусства в Ватикане. В папской вотчине собраны не только творения Рафаэля, Микеланджело, Леонардо, Боттичелли, величайших художников света, но и все самое значительное, созданное гениальными умами человечества.

— Вы там были? — быстро спросил Пулипер.

— Нет, конечно, эти сведения почерпнуты из справочников, проспектов, из разговоров с такими, как вы, например.

— Если бы вы посетили те благословенные места, вы бы поняли, что ваш вопрос абсолютно не к месту. Дело здесь в другом.

— В чем, скажите?

— В том, что шедевры, перечисленные вами, не имеют цены вообще, они бесценны как звезды на небе, как наша матушка Земля. Как, наконец, сама жизнь.

— А этот петровский знак имеет определенную стоимость?

— К сожалению, да.

— Потому что к нему прикоснулись руки не Рембрандта, или Боттичелли с Сезаном, даже не Фаберже, а русских обыкновенных мастеровых. Вы так хотите заметить?

— Опять, к сожалению. Хочу напомнить, что раритет выполнен тоже не отечественными ювелирами. Если вы посещали Оружейную палату, Алмазный фонд в Кремле, то должны были увидеть, что русскими умельцами из творений из золота и серебра, выставленных на обозрение, сделаны единицы. Остальное иноземного происхождения, в том числе кареты для монархов, старинные иконы. Иконы больше сербские, македонские, монтенегровские.

— Извините, какие?

— По английски Монтенегро — Черногория в бывшей Югославии.

— То есть, в России ничего из значительного нет?

— Почему? На всемирных аукционах торгуют яйцами Фаберже, знаменитую “Троицу” Рублева причисляют тоже к сокровищам мировой культуры. В настоящий период на международных торгах стали пользоваться повышенным спросом русские художники Васнецов, Саврасов, Шишкин, Иванов с “Явлением Христа народу”.

Капитан вытащил из коробочки наградной знак, покрутив в пальцах, перевернул другой стороной, но фамилии мастера нигде проставлено не было. Подумал, что еврей в возрасте, сидящий перед ним, в чем-то прав, даже лесковская сказка про искусного оружейника Левшу, подковавшего блоху, оказалась на деле обманом, если не сказать вредной. Блоха двигала ногами, танцевала, не успел оружейник ее подковать — навечно замерла. То ли ноги отяжелели, то ли Левша одно вылечил, а другое покалечил. Следователю стало обидно за свой народ, не берегущий и не ценящий ничего из своего, в то время, как вот такие пулиперы в полный рост пользуются невежеством. Вывозят за границу самое дорогое, где есть стоимость всему и она не заставляет себя ждать. Он подумал о том, что этот грабеж пора прекращать, иначе можно остаться с голой задницей на ледяном революционном ли, демократическом ветру. Уставился, положив знак в коробочку, тяжелым взором на перекупщика:

— Откуда у вас этот орден?

— Господин капитан, не орден, а всего лишь наградной знак, — подобрался Пулипер. — Эдакая царская цацка на мундир какому-нибудь сиятельному жополизу при дворе.

— Все равно. Где вы взяли знак с драгоценными камнями?

— Мне его предложил один из валютчиков, я слышал, что того, кто его первым купил, убили.

— А кто продал его вам?

— Скупщик монет, орденов с медалями, старинных часов по кличке Чох, он приобрел знак у убиенного и перепродал мне. Сумму называть, или не стоит?

— Обязательно.

— Она незначительная, потому что никто не знает настоящей цены данной вещи, может быть, двести рублей за грамм золота, а может, тысяч десять долларов. Я заплатил, кажется, несколько десятков тысяч российских рублей.

— А точнее?

— Точнее, гражданин следователь, только у прокурора, если, конечно, вы решите завести дело по незначительному поводу. Но я предупредил, что не грабил, не воровал, не убивал.

Капитан, вспоминая разговор в кабинете начальника Управления, постучал авторучкой по столу, давал генерал указание принести знак ему на просмотр, или доверил самому подчиненному провести исследование? Он, кажется, предупреждал, чтобы Пулипер захватил раритет с собой, значит, не прочь и сам прикоснуться к истории. Оправив китель, он встал из-за стола:

— Гражданин Пулипер, попрошу вас выйти из кабинета и подождать меня в коридоре. Мне необходимо посоветоваться.

— Помилуйте, я имею возможность дать вам по данному вопросу любую информацию, — вскочил со стула перекупщик, ощущая, как возникший в груди холодок начинает разгуливать по всему телу. — Лучше меня в наградах и других знаках отличия никто, поверьте, не разбирается. Тот, с кем вы желаете пообщаться, сам обращается ко мне.

— Уже догадываетесь, у кого я хочу спросить совет?

— Думаю, выше начальника Управления идти просто некуда.

— Вот и отлично, пока выйдите в коридор, я скоро вернусь.

Пулипер на глазах постарел еще лет на десять, он понял, что обычный вызов может обернуться задержанием на неопределенный срок. Начнется шмон в квартире, набитой раритетами, придирки по поводу двойного гражданства, подключится УФСБ, выкрутиться станет намного сложнее. Помогут ли статьи в газетах вкупе с влиятельными людьми из администрации области? Россия — страна азиатская, здесь не только — закон что дышло, куда согнул, туда и вышло, тут чаще имеет место: как решат, так и будет. Зря он все-таки утром, перед вызовом к старшему следователю, надумал позвонить этому Коце и забрать у него звезды с монетами и перстнями, лучше бы он сделал это после похода в Управление. Столько денег отвалил, в том числе валютчику, выкупая ценности выше потолка в рассчете на новые поступления. Если произойдет самое неприятное, и из квартиры вынесут все до незначительного винтика, восстановиться вряд ли будет возможным. И это не загадывая о наваре, ожидавшемся от продажи сокровищ за границей. Впрочем, счастье еврея всегда зависело от судьбы, предначертанной богом Яхве. Пулипер, глубоко вздохнув, шаркающей походкой подался на выход.

В кабинете генерала УВД области, похожем на зал, никого не было, хотя время обеда еще не наступило. Хозяин, борясь с многолетней привычкой опрокинуть перед едой стопку-другую коньячка, мял во рту со вставными зубами пластинку обыкновенной жвачки. Он ждал телефонного звонка по поводу предварительного расследования кражи большой суммы долларов с евро, произошедшей вчера из одного из крупных пунктов обмена валюты. Оперативники почему-то молчали, зато на коммутаторе загорелся сигнал от секретарши. Генерал нажал на кнопку.

— К вам с докладом капитан Марфушин, старший следователь по особо важным делам, — сообщила приятным голосом женщина за двадцать лет.

— Пусть войдет, — разрешил хозяин, прислушиваясь к себе. Чувства спали, женщины ему сейчас не хотелось.

Капитан прошел к столу, следуя молчаливому движению генеральской руки, опустился на стул из ценной породы дерева. Вытащил картонный футлярчик под ювелирные изделия, раскрыл и положил перед начальником.

— Пулипер, — вскинул хозяин кабинета властные глаза. — Выдрал у него что-нибудь новенькое?

— Нет, товарищ генерал, он рассказал только то, про что мы уже знаем.

— Это плохо, не мешало бы провести новую проверку его гнезда. Уверен, перекупщик, за то время, когда мы у него побывали с обыском, успел набить редкими вещицами не одну трещину в стенах.

— Я тоже так думаю.

— Ты сверял орден по каталогу? — генерал вынул из коробочки нагрудный знак, повертел в разные стороны. Света в кабинете начальника оказалось больше, чем в служебном помещении его подчиненного. Раритет расцвел бутоном разноцветных искр. — Ух ты, красота какая! Жаль, что камешки мелковаты, а цветная эмаль потускнела.

— Еще не сверял, протокол об изъятии тоже не составлял. Решил сначала посоветоваться с вами, а потом уже вгрызаться зубами в перекупщика, чтобы растрясти его по полной программе.

Хозяин выдвинул ящик стола, достал из него многократную лупу из толстого стекла, надолго приник к поверхности знака. Перевернул через молчаливую длинную паузу тяжеленький раритет на другую сторону, внимательно проверил, не замечая влаги, набежавшей из носа на верхнюю губу, надписи в середине и по краям награды. Знаков было мало, то ли на строславянском, то ли на древнем иностранном языке.

— В единственном числе, что-ли? Ни порядкового номера, ни двора-изготовителя, — пробурчал он рассеянно. — Или очередная подделка…

— На подделку по внешнему виду не походит, — заметил полноватый следователь скованно. — Золото настоящее, тоже ограненные алмазы с другими самоцветами.

— Живописная эмаль… Это мы видим, так-же рассмотрели в некоторых местах и сколы. Бриллианты — если это они, а не очередные цирконы с фианитами — пожелтели, внутри с паутинкой. Похоже на то, что вещь довольно старая, — генерал оторвался от лупы, обвел помещение невидящим взглядом. — Очень похоже, если бы мы не были знакомы с еврейским людом, способным на все. Этот Пулипер может запросто подсунуть нам копию, а оригинал по своим каналам отправить за границу.

— Да, уж, такой народ.

— Тут необходим анализ, для его проведения потребуется вызов опытного ювелира со специальными приборами. Эту цацку надо арестовывать вместе с ее хозяином, а у нас нет доказательств о незаконном ее приобретении. Так?

— Пока доказательств нет.

— Канитель долгая и дорогая, если взять в расчет ответный ход необыкновенно дружной этой диаспоры, — генерал отложил лупу со знаком, подвигал волевым подбородком. — Как ювелирное изделие этот знак ценности никакой не представляет по причине нанесения временем необратимых ущербов, это практически, лом. А как историческая ценность он нуждается в специальной проверке соответствующими службами, — он встал с кресла. — Вот настали времена, раньше шевельнул бы пальцем и покатил бы изворотливый гражданин Пулипер считать снежинки на крайнем Севере. А теперь попробуй придерись безо веских на то доказательств.

— Да уж, начитанные до умопомрачения, в первую очередь по уголовному кодексу, — старший следователь заерзал на стуле. — Я вас, говорит, по любому вопросу проинформирую, тот, к кому вы направляетесь, сам обращается ко мне за советом.

— Так и сказал?

— Слово в слово.

— А зачем ты перед ним разоткровенничался?

— Простите… он меня вынудил, — смешался капитан, привставая.

— Сиди, сиди.

Генерал прошелся по кабинету, пососал задумчиво губу. То, что его подчиненному далеко до перекупщика по части разных уловок, было ясно без покаяний первого. Смущало другое, теперь еврей Пулипер на сто процентов осведомлен, от кого будет зависеть его дальнейшая судьба. А лишние хлопоты в период неустоявшейся пока демократии были ни к чему, слишком много вопросов личного характера по обустройству семьи с родственниками, обучению детей в престижных зарубежных колледжах, находились лишь в стадии разрешения. К тому же, перед глазами маячил пример первой в стране “семьи”, подгребающей под себя все подряд. Хозяин кабинета остановился, вновь покосился на нагрудный знак времен Петра Первого, лежащий на столе, интуиция выходца из крестьян, развитая довольно сильно, подсказывала, что на этой награде дело не заканчивается. Он, усевшись в кресло, хлопнул по столешнице грубой ладонью:

— Поступим так, ты берешь у Пулипера подписку о невыезде до выяснения всех обстоятельств дела, мол, это связано с убийством валютчика, причастного к покупке и продаже награды. Отдаешь орденок, чтобы перекупщик успокоился, и отпускаешь его на все четыре стороны. Слежку ни в коем случае не снимаешь, при малейшем подозрении на занятие незаконной деятельностью закрываешь его в ИВС. Тем более, при скупке краденого.

— Мы кражу доказать не можем, я имею ввиду, по этому знаку.

— А ты постарайся, намекни, что от такого-то музея, или частника, в конце концов, поступило заявление, требующее внимательного рассмотрения на предмет пропажи подобного нагрудного знака. Пока без предоставления его описания. Как только к заявлению приложится опись или фотография цацки, так все вопросы в ту или другую сторону отпадут.

— Я понял, товарищ генерал. Разрешите идти?

— И чтобы комар носа не подточил. Ты в пресс-службу звонил?

— Так точно.

— Что там сказали?

— Ситуацию держат под контролем.

— Иди.

Хозяин кабинета, когда закрылась за подчиненным дверь, набрал один из телефонных номеров в администрации области.

— Ты отпустил его? — спросили после короткого приветствия на том конце провода.

— Доказательств по этому делу нет никаких, но мы продолжаем следить за развитием событий. У меня есть информация, что на рынке объявился тот-же мужик с новой коллекцией императорских звезд.

— Вот как! Значит, слухи о найденном кладе начинают подтверждаться? Кстати, мне по поводу этого Пулипера был предварительный звонок от Лазаря Моисеевича. Я пообещал, если что, посодействовать, но все в твоих руках.

— Гм… не дремлет, Моисеево племя, значит, торопиться с выводами не стоит.

— Понятное дело.

Пулипер, выйдя из Управления на центральную улицу города, принялся отряхивать пальто, словно к нему прилипла собачья шерсть. Подписка о невыезде, которую пришлось дать в кабинете старшего следователя, легла камнем на грудь, но основания, приведенные капитаном, показались вескими. Странно, что среди маститых коллекционеров не муссировался до сих пор слух о пропаже из какого-то областного музея в другом городе раритета, похожего на наградной знак. А может, особист решил взять на понт? Вряд ли, он обрисовал кражу красноречиво и убедительно. Из этого следовало, что и остальные звезды с медалями тоже краденные. Запахло не только обыкновенным составлением протокола об изъятии, при котором терялась крупная сумма денег. Если это было правдой, то так не долго поплатиться свободой, самым дорогим после жизни. Одна редкость, пусть и редкость, но всего лишь одна, а много раритетов в одних руках — уже преступление. Пулипер, чертыхнувшись, прибавил шагу, его перед аудиенцией в правоохранительные органы всегда тянуло в туалет. Накрывала медвежья болезнь. С настоящим зверем подобная оказия происходила тогда, когда он сталкивался с опасностью, организм выбрасывал все ненужное, чтобы легче было двигаться. Неизвестно, как чувствовал себя медведь, когда опасность проходила, но Пулипера чувство голода после посещения заведений такого рода заставляло присматриваться даже к кошкам, шастающим по дворам. Вот и сейчас он проглотил обильную слюну и заспешил по Буденновскому проспекту, от которого было рукой подать до его дома на Пушкинской. В квартире он первым делом навалился на холодный суп, потом отрезал солидный кусок колбасы. К этому времени закипел и чайник. Резко зазвонил телефон, заставив перекупщика вздрогнуть, но абонентом оказался Рувим Израилевич, старый друг:

— Как прошла встреча, мой добрый товарищ?

— Рувим, в газетах есть такой раздел: нарочно не придумаешь. Вот так примерно прошла моя аудиенция к старшему следователю Марфушину из областного Управления милиции.

— Аркадий, ты настраиваешь меня на беспокойство. Скажи конкретно, что случилось?

— У меня взяли подписку о невыезде.

На том конце провода надолго замолчали, затем попытались изменившимся голосом кого-то позвать. Снова взволнованно задышали в трубку:

— Ты в состоянии пересказать о визите в подробностях? Я включу запись и мы поробуем после проанализировать наговоренное, чтобы принять правильное решение.

— А может, не стоит ничего делать, просто воспользоваться твоей дружбой с товарищем из администрации области? Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Конечно, но пусть этот ход останется на всякий случай, нам же пока необходимо сделать анализ событий. На будущее.

— Хорошо, я постараюсь быть кратким…

Пулипер, опустив трубку на рычажки, прошел на кухню, допил чай, беспорядочный рой мыслей начал выстраиваться в одну цепочку. В спальне он выдвинул из старинного дубового секретера ящик с документами, вернувшись в комнату, разложил неторопливо их на столе. В заграничном паспорте было проштамповано несколько зелененьких виз с серебряными голограммами по верху, французская, итальянская, английская, особо выделялась на следующей странице открытая виза в государство Израиль. Пулипер прибавил к загранпаспорту внутренний российский, затем израильский, отложил их в сторону и занялся перебиранием остальных документов. Нужно было подготовиться покинуть в любой момент страну, которой отдал лучшие годы своей жизни. Он побывал уже в земле обетованной, репатрианты из России чувствовали себя на исторической родине ничуть не хуже, чем на родине приемной. Им были предоставлены обустроенные квартиры, коттеджи, высоко оплачиваемая работа, их дети продолжали бесплатное обучение в школах, в высших учебных заведениях, после окончания которых они получали право в течении определенного времени объездить за счет государства весь мир, чтобы иметь о нем представление. Все было замечательно, разве что в гены иудеев успела за несколько поколений внедриться чисто русская черта — ностальгия по стране, вместе с которой шагали трудными дорогами в светлое будущее. Странно, именно эти трудности прозябания, а не радости жизни, вызывали щемящее чувство то ли квасного патриотизма, то ли обыкновенной биологической хандры. Вот и сейчас Пулипер вдруг остро ощутил в себе обыкновенного изгнанника, каковым являлся со времен исхода из святой земли по вине Тита, римского императора. Он ускорил, чертыхнувшись, возню с документами, подумав, что в Россию необходимо возвращаться только за одним — делать немерянные капиталы на не тронутом акулами капитализма, девственном, необъятном пространстве. Чем и занимаются более молодые и шустрые его соплеменники, приобретая за красивые глазки пакеты акций неповоротливых организаций, контролирующих земные недра. Он, отложив пачку нужных деловых бумаг в угол ящика стола, чтобы иметь возможность ими немедленно воспользоваться, задвинул его и поднялся со стула. Подошел к окну, завернул край портьеры, поеживался на том же месте за тем же деревом на морозе на Пушкинской тот же агент национальной безопасности. В руках, засунутых в карманы пальто, не хватало лишь бамбуковой тросточки, по всему выходило, что господа заседатели решили продолжать заседание. Это обстоятельство подлило масла в огонь, заставив усыпаться лоб мелкими бисеринками пота и ускорив принятие окончательного решения. Пулипер, пройдя снова к телефону, набрал номер человека, известного только ему, и договорился о встрече в ближайший вечер.