Париж отмечал Новый год, на Елисейских полях деревья на бульварах были обнаряжены гирляндами разноцветных лампочек с бесчисленным множеством блестящих игрушек. Сама Эйфелева башня представляла из себя елку, более чем трехсотметровую, с увенчавшей вершину электрической шапкой. Была середина сероватого дня, тротуары заливал свет неоновых реклам, воздух пропитался вездесущим французским парфюмом. По одному из бульваров с зеленой травой на цветниках прохаживался худощавый мужчина в возрасте. Это был Пулипер, он недавно прибыл из Германии и теперь, в ожидании нумизмата с международным именем, любовался видами столицы мировой моды, исполняющей заодно обязанности столицы старушки Европы. Парижский собиратель редкостей был как и Пулипер евреем, выходцем из России, из благословенной Одессы, попросившим с началом перестройки политического убежища у французского правительства. Он за каких-то десяток лет сумел раскрутиться на русских раритетах в мировую известность, к которой обращались за консультацией солидные люди. Аркадий Борисович, присев на аккуратную лавочку, вытащил небольшую бутылочку с чаем, отпил несколько глотков, затем поднял руку, чтобы посмотреть на часы, и сразу опустил ее. К нему приближался по дорожке, присыпанной желтоватым каменным крошевом, тоже худощавый человек за пятьдесят лет в короткополой фетровой шляпе и длинном черном пальто. Рядом как бы самостоятельно передвигалась тонкая бамбуковая трость.

— Бонжур, месье, — притронулся подходивший еще издали к головному убору.

— Бонжур, дорогой мой друг, — приподнялся с лавочки Пулипер, прикасаясь в свою очередь к меховой шапке.

— Силь ву пле, — нумизмат, пожав руку, вежливо указал на лавочку.

— Мы так и будем говорить на французском? — улыбнулся Аркадий Борисович, занимая место вновь. — Учти, из каждого языка я знаю всего по нескольку слов.

— Пуркуа?.. — насмешливо сощурился собеседник и рассмеялся. — Сегодняшнее утро у меня началось с большого подъема.

— Все твои дела я сразу отбрасываю в сторону, они могут принести только беспокойство. Остается шерше ля фам?

— Си, ля мур, увы, я не исключаю возникновения семьи.

— Поздравляю, ты, я вижу, на Западе нашел себя окончательно.

— Почти, плохо только одно — налоги, они здесь выше, чем в Америке, — нумизмат поудобнее устроился на аляповато покрашенной лавочке, облокотился о ее спинку. — Приходится по старой одесской привычке шельмовать.

— Этот грех в крови у всех евреев, мне довелось прежде, чем покинуть Россию, пойти на такие уловки, что вспоминать об этом до сих пор тягостно.

— Я тебе сочувствую, ты во Францию прибыл по визе или по дипломатическим каналам?

— В Париж я по шенгену прилетел из Берлина, а выбираться из России в Германию пришлось с помощью дипломатов. Меня на тот момент уже повязали подпиской о невыезде.

— Наверное, основания на то были серьезные?

— Кое-что из этих оснований я прихватил с собой.

Парижский нумизмат с интересом воззрился на собеседника, по тому, как спокойно он себя вел, можно было сделать заключение, что французским полицейским до лампочки, чем занимается подданный их свободной страны.

— И ты прямо здесь можешь это показать? — пощелкал он пальцами в воздухе.

— Если ты согласишься посмотреть.

— А что же ты молчал, когда звонил по телефону?

— Привычка, дорогой мой друг, на родине телефон у меня прослушивался.

— До сих пор? Не может быть!

— Я так думал, потому что думал так со времен советской власти.

— Ты прав, дорогой, я тоже не до конца избавился от ощущения, что за мной постоянно подсматривают, — мировая известность с сочувствием поцокал языком. — Тогда пойдем ко мне, я живу недалеко, на одной из рю за площадью Клемансо.

Оба крупных дельца пошли пешком по авеню Густава Эйфеля, свернули в сторону художественно освещенных шикарных дворцов, построенных еще по приказу Марии Медичи. Углубились за ними в одну из нешумных каштановых улочек в богатом районе города. Парижский нумизмат остановился перед скромным на первый взгляд подъездом, показал пальцем на свою квартиру на третьем этаже великолепно сохранившегося здания из восемнадцатого века с лепниной по фасаду. Затем прошел ко входу, дернул за веревочку, дверь открыл портье в расшитом позументами галантном костюме. Они поднялись по мраморной лестнице, обрамленной ажурным ограждением, на просторную площадку, и вошли в прихожую квартиры. Хозяин провел гостя в уютную комнату, усадил в мягкое кресло перед дубовым столом. Сказал что-то на французском языке возникшей на пороге миловидной женщине, она через несколько минут принесла поднос с маленькими чашечками с дымящимся кофе.

— С чего мы начнем? — хозяин, сделав несколько глотков и отодвигая чашечку от себя, промокнул губы салфеткой.

Пулипер, последовав его примеру, отметил про себя, что нумизмат сразу перешел к делу, отбросив как ненужные восточные витиеватости. Достав из бокового кармана пиджака толстое портмоне, он разложил его на столе, вытащил из отделения орден Виртути Милитари, одновременно наблюдая за выражением лица собеседника. Тот засопел не поднимая головы, казалось, он моментально ушел в себя. За первым раритетом на стол, покрытый плотной скатертью, легла золотая звезда ордена святой Анны за военные заслуги, рядом пристроился знак ордена в виде креста с живописной эмалью, со скрещенными на нем мечами. Преуспевающий нумизмат не выказывал никакого волнения, он словно не замечал ничего вокруг, намеренно уставившись в одну точку. Пулипер, подождав немного, раздвинул ногтем кожу на следующем отделении портмоне, подковырнул за сияющий луч звезду ордена Екатерины, учрежденного Петром Первым еще в 1713 году. Внизу расположил знак ордена ввиде небольшого креста с отлично сохранившимся шелковым бантом. Драгоценные камни в золотых ячейках сыпанули по богато обставленной комнате бесчисленными разноцветными искрами, кольнули острыми лучами в глаза. Пулипер сквозь проступившие слезы отметил, как у собеседника дрогнули длинные тонкие пальцы, сплетенные над столом, как поджал он большие губы, стремясь удержать эмоции, хлынувшие на лицо. Эффект неожиданности, на который еще в России рассчитывал пожилой еврей, был достигнут, теперь за царские награды не грех было запросить ту цену, о которой он мечтал. На самой родине блестящими цацками интересовались разве что больные люди, в среде которых вдруг оказывался какой — нибудь истинный ценитель раритетов. Но для того, чтобы выйти на него, требовалось перелопатить тысячную армию обычных перекупщиков с не менее презренными хапугами от истории из собственного народа. А в портмоне ждали своего часа другие сокровища, завладеть которыми посчитали бы за честь самые знатные нумизматы мира. Пулипер, откинувшись на спинку кресла, осторожно перевел дыхание. Парижский ценитель расцепил, наконец, пальцы, протянул руку к ордену Екатерины, набросив на длинный горбатый нос сильные очки в золотой оправе, перевернул звезду тыльной стороной, долго изучал выбитые там обозначения. Отложив раритет, он пододвинул к себе тяжеленький знак от него, обследовал и его, ни слова не говоря, с такой же скрупулезностью.

— Санкт-Питербурхский, свидетель многих неправедных, но светлых, дел, — негромко пробурчал он с ударением на “бурх”. — Император был крут на расправу, наверное, и орден не избежал омовения болотной водицей.

— Все имеет место быть, но что орден из первых рук, сомнений не возникало и у меня, — отозвался Аркадий Борисович, с виду равнодушно. — Кстати, волноваться по другим раритетам тоже нет причин. Это подлинники.

— Может быть, может быть, — рассеянно произнес нумизмат, откладывая Екатерину и придвигая к себе Анну, он снова приник очками к тыльной стороне звезды. — А этот будет помоложе, работа ручная, огранивали как бы не при Второй великодержавнице. Или доводили…

— Доводки исключены, единственное, что было допустимо, это чистка награды шерстяной тряпицей с золой, — Пулипер непримиримо отсек подозрения. — Такую премудрость позволяли себе даже высокопоставленные придворные, не упоминая о боевых генералах.

Парижский нумизмат уже придвигал к себе замысловатый орден Виртути Милитари, с императорской короной над крестом на подобие георгиевского, покрытого толстым слоем черной и зеленой эмали. Посверкивали вызолоченной бронзой бока короны и круг в центре самого креста, отсвечивали глубоким агатовым блеском его конические стороны Скоро очередь дошла до не менее солидных знаков с надежным креплением из медных деталей. Перебрав по очереди каждую вещь, крупный делец снял очки, протер платочком сначала их, потом глаза. И поднял голову:

— Как ты умудрился протащить через границу весь этот багаж? — спросил он на полном серьезе. — Если бы тебя задержали, могли бы намотать срок не меньший, чем генералу Диме, книжному ленинградскому воришке. А сидеть в России сейчас, означает вычеркнуть эти годы безвозвратно, в то время, когда другие будут продолжать ковать капиталы.

— Во первых, Дима был причастен к воровству фолиантов, принадлежащих только к израильской с иудейской историям, он подавался адвокатами на суде как еврейский патриот. Отчасти это правильно, в России до сих пор немало картин, не возвращенных Дрезденской знаменитой галерее, — заметил Аркадий Борисович рассудительно. — А если бы поймали меня, то судили бы уже как расхитителя исторических реликвий, как вора, обокравшего, например, египетские гробницы. Я уже говорил, что пришлось изворачиваться ужом под русскими вилами.

— Но как ты сумел! — настаивал нумизмат. — В Европе подобное нонсенс.

— У нас на родине это является обыденностью, сокровища до сих пор вывозятся мешками, поездами, самолетами, кораблями, как после революции тысяча девятьсот семнадцатого года. Лично я воспользовался за определенный процент не как Ленин, посланный Парвусом возглавить бывшую империю — немецким поездом — а многотонным немецким же трейлером. Этот путь является пока наиболее надежным.

— В таких машинах есть куда спрятать, а границы с бывшими странами из соцлагеря наиболее дырявые, — согласился собеседник, поразмыслив. — Например, из Польши в Германию можно вывезти хоть корову, если в кузове поместить ее стоя.

— Ты забыл добавить, если даже на боку будет красоваться огромная красная печать с гербом Советского Союза. Факт известный, — засмеялся Пулипер. Посерьезнел, — Но мне хотелось бы о наградах узнать твое мнение, и на что рассчитывать в денежном отношении.

— Дорогой мой друг, не знаю, что сказать, я повидал много отличий из царской России, но признаюсь честно, не часто встречался с такими раритетами, — богатый собиратель старинных знаков и монет побарабанил по столу пальцами. — Если бы орденов был полный комплект, чтобы звезды можно было разложить по ранжиру и по годам, тогда никаких бы вопросов не возникло. Тогда хоть сразу к королю Саудовской Аравии, самому богатому человеку на планете.

— И у меня в голове вертелась подобная мысль, высших российских императорских отличий наберется всего штук одиннадцать, — Аркадий Борисович пощипал пальцами подбородок. — Первым идет орден Андрея Первозванного за 1698 год, учрежденный Петром Первым, золотой, с драгоценными камнями. Вторым Святой Екатерины, тот, который лежит перед нами, тоже петровский, третьим — святого Александра Невского, опять от реформатора. Четвертым святого Георгия первой степени по указу ее величества Екатерины Второй, пятым святого Владимира первой степени, и снова от императрицы. Потом орден Белого Орла, сятого Станислава двух степеней, и так далее…

— Ты забыл про орден святого Иоанна Иерусалимского, — напомнил парижский нумизмат, не спуская остреньких глазок с беженца из России.

— Этот мальтийский орден сложновато назвать русским, — не согласился Пулипер. — Его учредил, если не ошибаюсь, Павел Первый, член масонской ложи.

— Орден Белого Орла тоже не русский, но это не важно, потому что их у тебя нет, — собеседник снова побарабанил пальцами по столу, бросил изучающий взгляд на портмоне. — Ты все разложил передо мной, или решил что-то припрятать на черный день?

— Почему ты так спросил? — кашлянул Аркадий Борисович в кулак.

— Мне показалось, что твое портмоне опустело не до конца.

— Ты прав, я приберег на закуску самое сладкое.

— О, узнаю неискоренимые привычки кровной нации, — засмеялся парижанин.

Пулипер, придвинув к себе объемный кошель, расстегнул на одном из отделений молнию и молча извлек небольшой бумажный сверток. Развернув его, взглянул на затейливое бра над головой, прикрыл сверток ладонью.

— Включить? — тут-же сообразил собеседник.

— Желательно бы.

На стол упала мягкая струя света, Аркадий Борисович, подтолкнув ладонь на середину стола, выдернул бумажку пальцами другой руки и убрал движением фокусника обе кисти со скатерти. Над незнакомым предметом поначалу зависла разноцветная радуга, затем купол раздулся, заколыхался радужным шаром и начал как бы отрываться. Сидящий напротив коллекционер не сводил глаз с игры света и теней, потом нацепил сильные очки, придвинулся к редкому раритету почти вплотную. Из его груди вырвался невольный вздох изумления:

— Неужели тот самый знак императора Петра Первого, о котором мечтают многие музеи мира? Не может быть!

— Именно он, с портретом самодержца, усыпанным россыпью настоящих драгоценных камней, — объяснил Аркадий Борисович как можно сокойнее, теперь он твердо знал, что крупная сделка обязательно состоится. Надо было совсем не разбираться в раритетах, чтобы суметь отказаться от выложенных сейчас на скатерть. — Но я для начала хотел бы узнать, пока не начались торги, в какие руки попадут царские награды. Или ты оставишь их себе?

— Разве тебе не все равно? — с усилием оторвался парижский нумизмат от знака.

— Ты затронул важную тему о полном комплекте, хочу сказать, что ставить жирную точку я пока не собираюсь.

— Намекаешь на обладание дополнительной информацией по поводу местонахождения других редкостей? Я не хочу предполагать, что они уже у тебя в кармане.

— Этого я не сказал, но все возможно.

— Сомнительно, — собеседник невольно покосился на Пулипера. Поинтересовался. — Разве так важно, у кого осядут ордена?

— Для меня да, я хотел бы после окончательного обустройства в свободном пространстве выкупить их снова, чтобы оставить у себя. Как память о своей незаботливой матери-родине.

— Не строй из себя патриота, евреям это не к лицу.

— К сожалению, я чувствую себя больше русским, чем космополитом, или человеком мира, что одно и то же, — беженец откровенно пожал плечами. — Но ты не ответил на вопрос.

— Давай отложим торг до лучших времен, когда определишься с коллекцией, если, разумеется, это тебе под силу.

— А чем прикажешь заниматься сейчас?

— Обустройством, уважаемый, думаю, дороги назад у тебя теперь нет, — машинально пощипал собеседник кончик носа. — А пока продай мне знак Петра Великого, тем более, что он не входит в комплект.

— Но и в число просто орденов тоже.

— Я хорошо заплачу, цену назначу выше, чем Рокфеллер в свое время заплатил за небольшой этюд Манэ.

— А сколько он отвалил?

— Несколько сотен американских долларов.

— Так мало? — притворно удивился Аркадий Борисович, как бы не заметив подковырки, за которой, к тому же, крылась настоящая цена награды.

— Я же сказал, что ни Манэ, ни Ван Гог, ни месье Ренуар не стоили в те времена много, еще меньше котировался Дега. Именно за счет времени многие миллиардеры, известные ныне, нажили себе капиталы на коллекциях картин художников-импрессионистов, не успевших обрасти тогда популярностью. Разумеется, кроме доходов от основного бизнеса.

Пулипер перекинул ногу за ногу, он прекрасно осознавал, что хозяин шикарной парижской квартиры, в которой он находится в настоящий момент, его не обманывает. Кроме того, еще долгое время никто не даст цены дороже сухощавого губастого соплеменника, от него же будет зависеть сделка на весь комплект, если, конечно, тот окажется в его руках. Побег из Ростова произошел столь стремительно, что о собственном исчезновении Аркадий Борисович успел предупредить лишь близких людей, как сложилась судьба Микки Мауса, исполнительного помощника, с его другом валютчиком Коцей, он не мог себе представить. Оба намеревались дня за три до наступления Нового года отправиться на заброшенный хутор, чтобы выследить мужика, раскопавшего клад донских атаманов. А что сокровища сущестуют на самом деле, Пулипер не сомневался ни минуты, и теперь терзался мыслью о результатах операции. Она просто обязана была пройти успешно и, что самое главное — выгодно. Нумизмат, приподняв голову, осмотрелся по сторонам, стены украшали несколько дорогостоящих картин известных художников, темнела в нише напротив античная скульптура с недостающим носом. То ли греческая, то ли из кладовых одного из римских форумов, недавно разрытых на Капитолийском холме. Чуть дальше блестел средневековыми доспехами немецкий рыцарь, один из углов занимал компьютерный столик с навороченным компьютером. В мозгу промелькнула броская мысль, Пулипер, наморщив сосредоточенно лоб, перекинул взгляд на богатого парижского дельца, снова взявшегося изучать ордена.

— Прости, дорогой, можно воспользоваться твоим компьютером? — осторожно спросил он.

— Естественно, а что это тебе даст? — насторожился хозяин.

— Надежду, дорогой мой друг, выход в Интернет, надеюсь, имеется?

— Конечно, и все-таки, что ты собрался искать?

— Я хочу напомнить о себе одной хорошей знакомой из оставленной мною родины, сделать это проще на компьютере, чем каким другим из способов. Недаром систему назвали мировой паутиной, — Аркадий Борисович с надеждой потер ладони друг о друга. — Если позвонить по телефону, на душе останется осадок — не подслушивает ли новая власть в лице ФСБ мои международные разговоры, а если я воспользуюсь интернетовским емайлом, то вряд ли какому модератору придет в голову гоняться за каждой строчкой из миллиардов их на дню.

Пулипер, переселившись за компьютерный столик, отыскал на панели кнопку пуска и включил ее, новейший японский монитор на жидких кристаллах отозвался мягким свечением. Войдя в интернет на почтовый портал, гость на минуту задумался, затем настрочил маленькое послание, в котором поздравлял абонента с наступающим Новым годом, желал ему здоровья. Напомнил, что ждет письма по новому — такому-то — электронному адресу, указал ящик компьютера, стоящего в берлинской квартире. В конце поинтересовался как бы невзначай о самочувствии молодого друга Микки Мауса. В окне набрал усвоенный наизусть электронный адрес Эльфриды Павловны Новицкой, живущей в в Ростове-на-Дону на проспекте Семашко и нажал на кнопку “отправить”. Дождавшись подтверждения, убрал скопированное отправление вместе с координатами и выключил компьютер. Дело было сделано, оставалось завершить начатый торг и отправляться восвояси. Он, разумеется, имел возможность отпраздновать Новый год в несравненном Париже, но в Берлине, на необустроенном пока месте, ждали разрешения проблемы куда более масштабные, нежели изысканный кутеж всего на одну ночь.

Часа через полтора гражданин Пулипер, имеющий двойное гражданство, без постоянного пока места жительства, отмерял по брусчатке расстояние до остановки маршрутного такси. До вылета самолета в Берлин с аэродрома “Орли” оставалось не так много времени. Вокруг шумел вечерний Париж, древние ухоженные здания времен королей Людовиков из династического древа Бурбонов делали стойку розовощекими французскими стариками, рядом мирно соседствовали современные, как в центре Жоржа Помпиду, навороты из стекла и бетона в форме прямоугольников с этажерками. Аркадий Борисович любовался этими видами не впервые, но как и в прошлые разы его охватывало радостное чувство первооткрывателя. Все у него было о, кей, приятно ощущался во внутреннем кармане пиджака плотный квадратик иностранной валюты, в записной книжке появилась запись о новых сделках. Выйдя через проспект Черчилля на площадь Клемансо, Пулипер посмотрел в сторону великолепного, ярко освещенного моста Александра Третьего, изогнувшегося над Сеной, затем сделал несколько шагов до притормозившего такси с водителем негром. И захлопнул дверцу.

В одиннадцать часов вечера Пулипер, уже сидя в своей берлинской квартире на улице Курфюрстендамм, бывшей до объединения Германии главной в Западном Берлине, а после ставшей обычной штрассе, включил компьютер, вошел в интернет. В почтовом ящике было несколько сообщений от зарубежных партнеров, среди них выделялась небольшая записка от Эльфриды Павловны Новицкой из родного города Ростова-на-Дону. В ней говорилось, что Микки Маус с другом Коцей находятся сейчас у нее, они притащили какой-то сундук, оба в растерянном состоянии. Аркадий Борисович, напечатав коротенькое указание, отослал его и выключил компьютер, пересев на диван, нашарил в углу пульт управления телевизором. До встречи Нового года оставалось несколько минут. Он придвинул к себе невысокий столик на колесиках, скромно уставленный тарелками с закусками, среди которых возвышалась бутылка шампанского дождался, плеснув в фужер игристого напитка, начала поздравлений канцлера. Вдруг ощутил, что это напыщенное выступление не для него, оно его не касается, и снова забегал пальцами по пульту в поисках спутниковых программ. Он не обрадовался бы встрече с одутловатой мордой Бориса, бывшего царя всея Руси, как не нравилось бы ему выражение лица Путина себе на уме, нынешнего главного разведчика страны. Глубокими чувствами Пулипер проникся только от звуков русской речи, он дослушал здравицы до конца, сморгнув повлажневшими ресницами, выпил бокал шампанского. Он верил, что Новый год принесет ему удачу.