У каждого человека свой путь. Одни становятся праведниками, другие грешниками, некоторые уходят в монахи, кто–то пускается в распутство, не в силах справиться с наследственной ли, приобретенной, сексуальной озабоченностью. Никого возносить и винить не следует, Его Величество Время само расставит все по заслуженным местам.

Этот роман о судьбе человека с последним из перечисленных достоинств и недостатков. Их на земле большое количество, поэтому образ главного героя собирательный. Стремление к сексу — не самый тяжкий грех, кроме тяги к плотским утехам он редко приводит к трагическим последствиям. Наслаждайся, читатель. Если ты взял в руки эту книгу, значит, время для получения удовольствий у тебя еще есть.

 

Глава первая

Поначалу он не понял, что происходит. Шустро сбросив трусы, она одной рукой подхватила его и раскинулась на кровати. Он оказался на ней, пятилетний мальчик в коротких штанишках, с деревянным пистолетом за поясом. Новые сандалии остались на полу, пистолет отлетел в сторону, белая рубашка в синий горошек разом скомкалась. Через несколько минут она, здоровая кобыла, уже раскраснелась, вспотела. Дыхание стало прерывистым, на больших грудях вскочили царапающие щеки два твердых коричневых соска. Откуда–то возник незнакомый запах, не вонючий, как бы щекочущий, скользящий. Немного селедочный. Запах растекался по одеялу, на котором они барахтались, тревожил ноздри, норовил просочиться под язык. Отдавал сладковатым.

Стиснутый крепкими руками, запутавшись в поспешно спущенных с него до пяток штанишках, он не знал, что делать. То ли кричать и звать на помощь, то ли притихнуть и молча ждать развязки. За дверью, в ведущих в сарайчик сенцах, гремела чем–то ее мать, на дереве за окном глумились воробьи. Было стыдно и обидно, хотя он не понимал, для чего и в качестве кого его использовали как вещь. Для злой обиды этого было достаточно. Вцепившись пальцами в потемневшую от пота ее ночнушку, он просипел сразу утратившим звонкость голосом:

— Пусти…

Она не слышала, хваткими пальцами продолжая молча таскать его по разгоряченным телесам, как какую тряпку по стиральной доске. За задранным вверх округлым подбородком насосом работали распухшие губы, со свистом всасывая, с шипением выталкивая резиновые порции воздуха. Трепетали крылья курносого носа, вспархивали ресницы, закатывались круглые голубые глаза. Внизу живота, между потных толстых ляжек, слякало и чавкало, измазывало сморщенную грецким орехом кожу на его яичках со спрятавшимся в них хухольком сопливыми щекотливыми выделениями. Липкая слизь растеклась до самого пупка, проникла в попу. Густой запах свежей разделанной селедки становился сильнее. В груди возникло чувство страха:

— Пусти… я маме расскажу…

Его мать как–то говорила, что пора ей замуж, семнадцать лет стукнуло, все ростовские кобели заглядываются. Их дома стояли напротив, через улицу на краю города. Она приучала давно, то конфеткой угостит, то печеньем. Он хватал гостинец и убегал. А в этот раз конфеты с пирогом остались у нее дома, в вазочке. И он не устоял, несмотря на то, что заманить было его трудно. Дед держал настоящую пасеку из десяти ульев. Садовые малина, клубника, вишня. Чего не было вдоволь, так это магазинного печенья с конфетами. Дед считал их баловством.

Он попытался вывернуться, засучил руками и ногами. Она еще крепче вцепилась в плечи, зажала ляжками весь низ почти до пояса. Зрачки спрятались под веки, дыхание рвалось изо рта как синие газы из выхлопной трубы грузовой машины. Живот и грудь ходили ходуном, с них ручьями потекли струйки пота. Казалось, она сейчас умрет. Вместе с плотным запахом страх волнами перекатывался по его телу, пропитывал, не находя выхода метался от пяток к макушке. Он закричал, сдавленно и протяжно:

— Ма–а–ама…

Освободив одну руку, она нервно шлепнула его по губам. С еще большим старанием взялась натирать хухольком и яичками волосатый жесткий выступ со вспухшими тонкими красными двумя как бы дольками между больших, сопливых и тоже волосатых, уходящих под ее задницу складок. Посередине выпятился налившийся кровью толстый отросток. По нему и шмыгала его писюном она. Все это он успел рассмотреть, когда предпринял еще одну попытку выкрутиться из захвативших его пальцев. Увиденное напугало окончательно.

— Ма–а–ма-а-а…

Жестяное громыхание в сенцах переместилось в сарайчик, где в закутке повизгивал вечно голодный и злой ихний поросенок. Из горницы за дверь предварительно выгнали даже кошку, улица за окном тоже была пуста. Рот наполнился клубками слюны, он едва не захлебнулся. Напрягся подтянуть под себя непослушные ноги, выдернуть кисти рук из–под прессовавших их локтей. Но это оказалось невозможно.

— Пусти меня-а…

Она продолжала таскать его по себе все быстрее и быстрее, крепче прижимать к запылавшему огнем выступу. Казалось, задалась целью втереть полностью, как морковку на терке. Для этой цели горячими ладонями даже всосалась в его ягодицы, едва не раздирая попу на две части. Незнакомый запах вперемежку с потом превратился в крутую кашу. Он откусывал его, смочив обильной слюной, глотал. Хапал и проглатывал, отрывал зубами и с усилием проталкивал вовнутрь, не в состоянии выкроить ни мгновения на то, чтобы позвать на помощь. Огонь от поросшего жестким волосом бугорка быстро распространялся по ее фигуре. Вскоре вся она превратилась в облитую водой лежанку, от полыханья которой спасала лишь ее измочаленная ночнушка, да его промокшая насквозь рубашка. Но и эти вещи будто прополоскали в крутом кипятке. Набухшие от влаги, они сковывали движения. Он растерялся окончательно. Внизу чавкало, под грудью брызгал настоящей лужей в пупке ее ходивший волнами живот, с готовых лопнуть сосков норовили попасть в глаза и в рот большие соленые капли. Ноги, попка, тело до пояса стало липким, отдающим теперь тошнотворным резким запахом. Кисти рук одеревенели. Ни пристукнуть кулаком, ни царапнуться. Подбородком завернув складки ночнушки, он попытался прокусить шкуру на ее боку. Она оказалась скользкой и упругой, не влезающей в рот. По волосам стучали тяжелые осатаневшие сиськи. И он сдался. Горячечной щекой вмялся в ее плоть, затрясся вместе с нею, думая лишь об одном, как пошире раскрыть рот, чтобы в него влезло побольше воздуха.

Так продолжалось бесконечно долго. Наконец, она на мгновение замерла, пальцы скрючились, ногти впились в его ягодицы, оцарапав кожу до крови. Он сразу поднял голову, огромные зрачки ее скрылись под вздрогнувшими веками, тело закостенело. От кончиков пальцев на ногах, через лохматый бугорок, прокатилась крупная дрожь, сопровождаемая долгим протяжным стоном. Таким глубоким и длинным, словно из живота через рот вытянули все, что можно. Она забилась в крупных судорогах. Он скрючился от ужаса, не в силах разнять зубы. Закрыв глаза, снова уткнулся лицом в разом провалившийся, мгновенно превратившийся в тряпочный, живот:

— Ма–а–ма-а…

С языка не сорвалось ни вопля, ни крика, лишь жалкое сипение согнало с запаянного рта соленую влагу. Он притаился. Постепенно она успокаивалась, то одну, то другую часть ее обмякшей фигуры прошивали судороги. Словно кто–то продергивал через ногу или плечо толстые нитки. Укрытая волосами голова завалилась набок, из–за мокрых растрепанных прядей проглядывали распухшие до неприличия губы и голубой усталый глаз. Она подмигнула им, натянуто улыбнулась. Затем стащила с его попы прикипевшие к ней ладони. Дрогнула животом то ли от просочившегося сквозь зубы короткого счастливого смешка, то ли от прошившей его очередной нити слабеющих конвульсий. Будто очнувшись, он пошевелил ступнями, скорчив тошнотную гримасу, с трудом отклеился от ее пупка. Руки по прежнему были ватными, ноги не слушались, ставший ненавистным приторный запах забивал ноздри. Кружились стены, окно и пол. Он заставил себя сползти с кровати, подтащил вверх штанишки. Застегнув на пуговицу, принялся заправлять в них длинные полы рубашки.

— Подожди, сейчас я встану и подмою тебя, — с хрипотцой в голосе, ласково попросила она. — Не сердись…

Опустив короткий чубчик, он молча сопел над выскочившими из гнезд пуговицами. Затем нагнулся, собрал сандалии. Они разбегались, не хотели налезать на пятки. Пальцами оттянув края жесткой кожи, он просунул в них ступни.

— Ты же понимаешь, что я всего лишь побаловалась? Ну… мы поигрались.

Откинув завиток волос с ресниц, она повернулась к нему. Губы плохо ее слушались, слова звучали с пришепетываниями и с вызывающими рвоту подслякиваниями, от которых у него начинали подергиваться щеки. Он немо продолжал приводить себя в порядок.

Скрипнув кроватью, она вскочила, быстро натянула трусы. Тронула его за плечо:

— Пойдем к умывальнику.

Он отшатнулся, поискал глазами деревянный пистолет, с которым пришел. Его нигде не было. На столе в вазе лежало печенье и его любимые ириски. Из газеты она быстро свернула кулек, опрокинула в него вазу:

— Возьми. Я обещала тебя угостить.

Не переставая нашаривать игрушку, он увернулся. Она стояла со злостчастным пакетом на вытянутых ладонях, еще в плену непонятных чувств. Вздрагивающая, расслабленная с просачивающимся изнутри довольством, и с каким–то воловьим взглядом огромных голубых глаз. Наконец, он заметил пистолет далеко под столом, быстро опустился на корточки.

— Ты никому об этом не расскажешь? — негромко попросила она в спину. — Мы всего лишь поигрались. Что в этом плохого?

Засунув оружие за пояс, он юркнул под ее руками, с разбега ударился в дверь. Обитая клеенкой, та со скрипом открылась, пропуская сначала в захламленные сенцы. Затем на залитую солнцем, кричащую ребячьими голосами и передравшимися воробьями, улицу.

Он и не думал ничего рассказывать, он понимал, что это стыдно. Хотелось одного, добежать до уличной колонки и звонкой, тугой, ледяной струей смыть и приторную слизь, и тошнотворный запах. И необъяснимое пока чувства вины за произошедшее с ним. Ведь это он был виноват, ему хотелось конфет с печеньями, которые дома были не всегда.

…Он развалился в плетеном кресле на открытой веранде на втором этаже собственного особняка недалеко от Рублевки. Поворачивая играющий острыми гранями хрустальный бокал вокруг оси, старался поймать на замысловатый ребристый рисунок как можно больше солнечного света. В глубине бокала чуть колыхалось французское «ВВ Клико», бутылка которого возвышалась на середине накрытого белоснежной скатертью изящного стола из карельской березы. Вечерело, было тепло и уютно. Легкий ветерок алыми огоньками вспархивал на конце длинной сигареты в унизанных дорогими серебряными перстнями пальцах сидящей напротив молодой особы. Он отметил про себя, что однотонно бежевого цвета приталенное платье до пола с глубокими вырезами спереди и сзади идет к обрамленному светлыми локонами бледно розовому лицу миловидной женщины. Вокруг высокой шеи тусклым сиянием сочилось ожерелье из крупных жемчугов, в умащенных кремами продолговатых ушах покачивались оправленные в серебро жемчужные подвески. На верхние веки был наложен серебристый макияж, профессионально обработанные длинные ногти покрывал такого же цвета лак. В лучах солнца, коснувшегося вершин густого леса за спиной женщины, она походила на забранный в серебро средиземноморский рапан. Такая же переливчатая и холодная. Стряхнув пепел в изящную, ввиде медузы, хрустальную пепельницу, она затянулась, через выразительные губы выпустила дым. Вскинула зеленые глаза на одетого в белый костюм, с проседью на висках, собеседника. Усмехнулась раскованной усмешкой человека из высшего общества:

— Ну–ну, и что было дальше? Надеюсь, сейчас ты не занялся оправданием своей распущенности?

— Ты сама попросила меня рассказать о первых сексуальных опытах мальчиков, — пожал плечами мужчина. — Наверное, тебе наскучило все вокруг, а в живых откровениях на подобную тему всегда можно найти лакомый кусок и для себя.

— И насладиться им вместе с рассказчиком, — с удовольствием согласилась женщина. Подняв такой же бокал, отпила немного вина, посмаковала под языком. Вновь с интересом посмотрела на своего друга. — Итак, мальчик решил подмыть себя сам ледяной водой из уличной колонки. Надо заметить, уже в то время у него проявился характер. А что потом?

Окинув окрестности задумчивым взглядом, собеседник посмотрел на благородный перстень с черным камнем на среднем пальце правой руки. Словно в непроницаемой глубине редкого куска дикой уральской породы мог ясно увидеть свое прошлое. Так, наверное, во тьме веков поступал библейский царь Соломон. Когда оттуда однажды воззрилась на него сама смерть, перстень слетел с морщинистой руки, покатился по каменному мозаичному полу. Сумевший собрать все двенадцать разрозненных моисеевых колен в единое царство, старый монарх поднялся с трона, прошествовал за полученным в наследство от отца единственным сокровищем. Из каменного омута на него неумолимо продолжала пялиться смерть. Соломон перевернул перстень другой стороной. Увидел никогда не замечаемую раньше полустертую надпись. Сощурив слезящиеся глаза, всмотрелся в написанное, зашевелил старческими синюшными губами. И властно вскинул увенчанную короной седую голову. Надпись гласила: И это пройдет!

Мужчина не думал ни о чем подобном. Просто черный цвет обладал свойством притягивать к себе взгляд. Машинально коснувшись пальцами открытого лба, он снова ушел в себя.

…Наверное, с этого эпизода расцвели его сексуальные приключения. Семнадцатилетняя соседка разбудила половые инстинкты, и он начал жить с ними. Через много лет сестра как–то выговорила, что стала невоздержанной из–за него. Когда ему исполнилось лет десять, а ей стукнуло четыре, он обожал снимать с нее трусики и копаться пальцами в ее половом органе, возбуждаясь от исходящего от него запаха. Он не предпринимал попыток ввести туда член — писюн даже не реагировал. Скорее, не осознавал, что к чему и для чего предназначено, потому что объяснять было некому. Отца не помнил, дед вскоре умер, а у младшей сестрички папка оказался другой. Отчиму он изначально показался обузой, может быть, поэтому и учиться отдали с шести летнего возраста. Тревожил, яркими красками заставлял играть воображение только вид припухших губ, да влекущий этот запах, похожий на запах разделанной, с молокой, селедки. В те времена морепродукт не считался дефицитом, часто появляясь на столе. Сестра терпеливо ожидала, пока он насладится вдоволь, стойко переносила боль от краснеющей, вспухающей нежной плоти. И ни разу не предала. Пальцем он добирался лишь до препятствия, дальше углубляться не решался, боясь повредить что–то внутри. Чувства блаженства от щекотливого, приятно слякающего живого отверстия оказывалось достаточно, чтобы получить ни с чем не сравнимое удовольствие.

Еще до сестры, в классе третьем, возвращаясь из школы, они с одноклассницей с параллельной улицы забирались в высокие заросли лопуха, забрасывали портфели и, сняв штанишки, принимались показывать друг другу детородные органы. Было жутко интересно, чем они различаются. Потом одноклассницу сменили соседские девочки. Он выбирал одну из играющих на улице подружек, заводил в заросли тех же высоченных лопухов и начинал млеть от вида розовых пухлых складок между их ног. До пятого класса все проходило гладко.

Но однажды кто–то проговорился. Отцы с матерями взялись недобро коситься в его сторону. Оборазовался вакуум, любопытство пришлось умерить, чтобы избежать угроз с крутыми подзатыльниками. Он стал плохо учиться, не слушаться домашних. Мучился от охватывающих его чувств, залезал рукой в штаны, разминал пальцами становящийся жестким хухолек. Удовлетворения не наступало все равно. По счастью, скоро все замялось, видимо, сами родители не забывали, что в детстве интересовались противоположным полом не меньше. Взрослые лишь предупредили, если что произойдет с их дочерьми, пусть пеняет на себя. Но кроме «гляделок» они ничем больше не занимались. Он успокоился, возобновил походы в лопухи со страхом и затаенным желанием входящими в его проблемы девочками. Лишь сестру под суровым взглядом отчима выбросил из головы напрочь. Навсегда.

Так продолжалось целых два лета. Именно в те времена он приобрел необычную для небольшого городка приставку к имени Дока, подкинутую родителям одной образованной и все понимающей тетей. «Ох, и дока!» — говорила она, не сводя с него, вымахавшего выше сверстников, липучего взгляда. От природы блудливые глаза ее» норовили задержаться на вечно растопыренной его ширинке. С пеленок привычное «юрчик–огурчик» разом испарилось, без особых возражений уступив место Доке. И еще имени Юрон, опять произносимой соседями с тайным подтекстом, поначалу вызывавшим неприятное чувство стыда и протеста. А вскоре, как ни странно, в чем–то уравнявшем со взрослыми. К сожалению, одновременно высокой стеной напрочь отгородившем от недавно доступных подружек. Они принялись обегать его десятой дорогой, словно со званием Дока, их Юрон вырвался из понятного для них детства. Выходы сексуальному напряжению теперь нужно было искать в других плоскостях…

— Дока Юрон, — когда рассказчик на минуту смолк, хорошо поставленным бархатным голосом, немного с сарказмом произнесла женщина. Повторила, как бы прислушиваясь. — Дока Юрон… Докаюрон…

— Почти Декамерон, — низким баритоном подсказал сравнение мужчина. Отпив небольшой глоток вина, властными серыми зрачами пошарил по четко обрисованному складками платья бюсту собеседницы. Спросил. — Разве ты против?

— Ну что ты, — гася окурок в пепельнице, живо откликнулась она. — Я лишь удивляюсь почти точному совпадению с названием всемирно известного гениального произведения. Это говорит о том, что мир не только неповторим, но и повторим. Он как бы однороден.

— Вот именно. Как там, кажется, у Экклезиаста — все течет, все меняется. И все повторяется…возвращается на круги своя.

— …добавил последнее Докаюрон. Впрочем, Экклезиасту, царю Соломону, всем библейским пророкам, возразить тебе возможности нет, — махнула рукой собеседница. Обернувшись, прищурилась на начавшее краснеть солнце над лесом. Затем как бы ненароком заглянула в ведущий в спальню с роскошной итальянской мебелью проем. И сразу распрямилась, сосредоточила внимание на серебряной зажигалке. — Так какому из способов Дока отдал предпочтение, чтобы выбраться из щекотливого для себя положения? Надеюсь, у него не мелькнула мысль о монашестве? Это было бы печально.

— Только этого не доставало, — солидарно ухмыльнулся мужчина. — Он уже успел втянуться. Даже если представить, что кто–то в то время занялся бы его половым воспитанием, он вряд ли бы осознал порочность своих действий. Тем более, по гороскопу принадлежал к самому сексуальному знаку. Он был Скорпионом.

— О, да, этот знак серьезный, — согласно кивнула женщина. — Ну и чему дьявольски изощренному современный Докаюрон все–таки отдался во власть?

Повертев в пальцах пачку дорогих сигарет, мужчина молча отложил ее на стол, тыльной стороной ладони провел по волевому подбородку. Резко очерченные губы чуть покривились…

В двенадцать лет Дока вдруг ощутил, что писюн настроился вставать не только тогда, когда испытывал желание помочиться, но и от изредка посещавших во сне ярких сексульных картинок. Воображение все чаще рисовало никогда не виденные наяву объемные красочные эпизоды из интимной взрослой жизни. Он носился по воздуху, по голубому небу, за девочками, за обнаженными прекрасными женщинами, не смея к ним прикасаться. Получая удовольствие от округлых форм, от абсолютной доступности, издалека. Они жаждали ласкаться, целоваться, завлекали игривыми движениями и взглядами. Раздвигали ноги, чтобы получше рассмотрел розовые аккуратные складки между ними. Он просыпался. Руки ныряли под одеяло, тянулись к торчащему писюну с напрягшейся кожей, закрывающей головку тугим мешковатым капюшончиком. Морщась от неприятных чувств, пытался закатать чехольчик вниз, чтобы освободить синюшную от натяжения верхнюю плоть. Иногда это удавалось. Образуя петлю, кожа жесткой резинкой сжималась под головкой, заставляя страдать от невыносимой рези. Но с каждым разом петля ослабевала, становилась мягче. И все равно, зуд был нестерпимым. Он решил изменить способ игры с писюном. Зажав между ладонями, взялся катать его туда–сюда, надавливая подушечками сильнее, костенея от усердия сам. Было больно, щекотно и… приятно. Девочки перестали интересовать. Когда выходил на улицу, испытывал перед сверстниками и взрослыми чувства позора и неловкости больше за тайные упражнения с членом, нежели за желание, как прежде, затащить подружку в широколиственные лопухи.

И тут заприметил странный парадокс. Повзрослевшие девочки теперь сами стремились найти повод для того, чтобы оказаться с ним наедине. Мальчиков по прежнему интересовали лишь игры в войнушку, в прятки, в лапту. Они только начали смущенно сторониться косичек с платьицами. У девочек же под сарафанчиками вдруг взбугрились небольшие твердые холмики, которые у них словно постоянно чесались. Они и стеснялись, и норовили покрепче потереться с пацанами постарше. Но дело в том, что за то непродолжительное время, пока он привыкал к новому способу самоудовлетворения, в его организме тоже произошли неожиданные перемены. Теперь он избегал девочек не только из–за частой последних несговорчивости. Он начал их бояться. Жажда окунуться в незнакомый сексуальный мир не покидала никогда, да красочный мир этот представлялся уже по другому. Он стал казаться опасным.

С каждым днем желание получить удовольствие становилось сильнее. Удерживало лишь одно, после онанизма просыпался жгучий стыд. Щеки принимались пылать, глаза неестественно блестеть, а колени от напряжения подрагивать. Ни попасться на глаза матери с отчимом, ни выбежать на улицу к пацанам. Натертый шершавыми от работы по хозяйству ладонями, член горел синим пламенем, как та палочка, с помощью которой древние люди добывали огонь. Вдобавок, кожу ранили грубые складки на трусах. Эти обстоятельства выводили из себя. Дока превращался в нервного, грубого пацана, которого опасались лишний раз потревожить даже родные люди.

Как–то поздним вечером, когда пацаны с девчатами разбежались по домам и на бревне для посиделок остался один конопатый друг, между ними произошел откровенный разговор. Друг поведал, каким из способов удовлетворяет себя, Дока признался, что онанирует, но расслабухи, о которой слышал от взрослых пацанов, ни разу не испытал. Парни хвастались, что кончали в полный рост, молофья с конца хлестала как из ведра. А ему, когда он катает писюн между ладонями, лишь щекотно. Неожиданно друг наклонился, расстегнул ширинку у Доки на штанах, нашарив хухолек, упал на колени, начал его сосать. Обсмыгивать не хуже теленка, поймавшего коровью дойку. Было щекотно и стыдно одновременно, к тому же, никаких чувств нигде не зарождалось. Ни в яичках, обязанных взорваться струей молофьи, ни в животе, ни в груди. Хорошо, странный спектакль продолжался недолго, с едва различимого за палисадником крыльца друга позвали. Он ушел, не забыв спросить, понравился ли новый прием. Признавшись, что не испытал ничего, Дока засобирался домой тоже. Друг намекнул, что у себя он достает, согнется в кольцо и сосет. Если есть желание, может продолжить. Дока отказался, не захотев лишний раз испытывать гнетущее чувство стыда. Все равно из затеи ничего не получилось.

Однажды, спрятавшись, как всегда, в обвитой плющом беседке посреди сада, он настроился уже закончить онанировать. В очередной раз удовлетворение показалось слабым. Как вдруг почувствовал поднимающуюся снизу странную волну. Она расширялась, неумолимо захватывая тело, на лбу выступила крупная испарина, руки и ноги свело. Дока испугался, зубы сцепились, горло перехватило. Он так и застыл с торчащим из ширинки членом с по прежнему не открывающим головку кожаным капюшончиком. Добравшись до темени, волна ударилась о него, пошумела пеной, откатываясь под вторую, за ней третью. Дока с трудом держался на ногах, его выворачивало наизнанку. Как и возникло, волнение начало угасать, телом принялась завладевать сонная расслабуха. Лишь продолжал дергаться напрягшийся писюн. Дока склонил голову, из сморщенного верха капюшончика выползла прозрачная капелька. Набухая, скользнула вниз, зависла чистой соплей на тонкой ниточке. Он осторожно подцепил ее пальцем, поднес к лицу, капля оказалась липкой и душистой. Страх уходил, все существо окунулось в приятное чувство умиротворения, какое испытывал только на руках матери, когда та укладывала его спать. Он понял, что впервые кончил. До этого случая насиловал себя, натирал писюн до состояния обуглившегося в костре сучка. Лишь теперь, в начале осени, когда до тринадцатилетия осталось меньше двух месяцев, это произошло само собой.

И пришла первая любовь. После года учебы в расположенном в другом городе ремесленном училище, Дока приехал на летние каникулы. Никто не собирался кормить его, как других пацанов, до окончания десяти классов. Нет, Дока не помышлял бросать учиться, осознавая, что учение расширяет кругозор, дающий возможность приподняться над сверстниками. Получив в дневной школе аттестат о семилетнем образовании, перешел в восьмой в вечернюю школу рабочей молодежи, одновременно работая на местной хлебопекарне слесарем. Лишь отпахав год, поехал поступать в ремесленное, даже там после занятий сразу настраиваясь на уроки в классах при училище, шагая в ногу с бывшими одноклассниками. И вот теперь, в парадной сатиновой гимнастерке, в черных брюках клеш, с кожаным с блестящей пряжкой ремнем на поясе, он выпендривался перед сверстниками как вошь на гребешке. Пацаны примеривали заломленную по особому его фуражку, девчата трогали пальцами белый стоячий воротник и маленькие сверкающие пуговицы. Дока разрешал, в пятнадцать лет быть во главе необузданной уличной ватаги дано было не каждому. Снова он оказался в центре внимания, наслаждался своей властью…

— Интересной личностью был этот Дока. Не как все, — задумчиво проговорила внимательно слушавшая собеседника молодая женщина. Облокотившись локтями о скатерть на столе, она повертела в руках замысловатую зажигалку. — Половое созревание у него произошло одновременно с возрастными изменениями у девочек. Скажем так, из коротких платьиц они вырастают раньше мальчиков. Если основная масса мужчинок еще не эти самые мужчинки, то большинство их сверстниц уже в полном смысле девушки со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Именно так, дорогая. Дока не только сумел вымахать вверх, но и стал дееспособным быстрее однокашников, несмотря на то, что половые чувства у них проснулись практически в одно время, — мужчина открыл пачку с сигаретами, наполовину выдвинул одну и снова втолкнул обратно. Побарабанил пальцами возле фигурной ножки хрустальной вазы с фруктами. Как бы осознав, чего потребовал его организм в данный момент, поднес к изогнутому носику сифона толстостенный стакан, впрыснул в него газированной воды. Отпив глоток, промокнул рот тисненной салфеткой. — Но не это главное, интересно другое. Почему после того, как стал заниматься онанизмом, он начал избегать девочек? По идее все должно было бы произойти наоборот.

— Здесь я не согласна, — вспорхнула ресницами в его сторону молодая женщина. — Думаю, поначалу он стал получать удовольствия больше от онанирования, нежели от простого рассматривания розовеньких под трусиками долек. А потом, когда созрела сперма, осознал, что превратился в мужчину. То есть, понял, что может нанести девочкам не только обыкновенный вред, но и оплодотворить их. А это уже и тюрьма, и общественное порицание, которое по силе воздействия даже превосходит несвободу. Отсюда и стыд за раннюю взрослость, и страх перед настоящей ответственностью.

— Может быть, — пощелкав ногтем по стакану, раздумчиво протянул мужчина. Скинув пиджак, он повесил его на выгнутую спинку кресла.

Вдали, за кольцевой дорогой, красовались лужковские разноцветные высотки. Будто между серопанельными разноэтажными кубами с невзрачными крышами кто–то надумал развести поставленные на попа фигурные, усаженные в беспорядке цветами, каменные клумбы. Перед ними роились мурашами из нескончаемых потоков автомашин, размеченные по европейски, современные широкие автобаны с подвесными развязками, одноопорными легкими мостами и бесконечной лентой железных разделительных перил посередине. Москва все больше начинала походить на пригород одной из мировых столиц. Конечно, не Дефанс у ног сир де Пари, не бельгийский полностью крохотный Брюссель, не серенький низкорослый Амстердам у залива Северного моря. Оба последних города почему–то представлялись в деревянных башмаках, которые носил, допустим, Рембрандт, или другой известный фламандец. И не по прежнему мрачноватый, отрывистый герр Берлин. Скорее, пригород слепящего глаза азиатским роскошным уродством китайского Гонконга с поддержанием европейского все–таки порядка. Или малайского Сингапура на полуострове Малакка, когда смотришь на него со стороны моря с борта опять же китайской джонки. Все перечисленные города мужчина успел посетить, когда раскручивал свой бизнес. Интересного в них он ничего не отметил, везде люди как люди, с одними и теми же проблемами на всех. Разве что в Европе бросалось в глаза в первую очередь бережное отношение к истории собственной, во вторую, вытекающее из этого личное достоинство.

Мелодично напомнил о себе брошенный под правую руку сотовый телефон. Сказав пару слов, мужчина выключил его. Посверкав зажигалкой, молодая женщина отложила ее в сторону, сплела длинные пальцы рук.

— Но мы отвлеклись, — с интересом в глазах посмотрела она на собеседника. — Итак, у него проснулась первая любовь. К кому? И кто она такая, сумевшая заменить собой суррогатное увлечение сексом?

— Тебе по прежнему интересно? — переспросил он.

— Очень.

— Тогда слушай дальше…

 

Глава вторая

А вечером все собрались на знакомом бревне у забора одного из домов на краю их небольшого городка. В предложенной кем–то из ребят вечной игре в жениха и невесту раскручивался барабан удачи на будущее. Дока хамил, прижимался к пугливым подружкам, пытался ущипнуть за коленки, покруглевшие попы. Но ни одна из них, придурковато хихикающих, не затронула натянутых струной желаний. Враз вымахавшие, угловатые, они превратились в боязливых глупых кур, не привлекающих внимания даже запретным — четко обрисовавшимися грудями. В ремесленном самостоятельно руливший вслед за девчатами из ихней группы член, здесь будто отмер. Дока по прежнему занимался онанизмом, сейчас же и сексуального напряжения не ощущал. До него начало доходить, что прошлая пацанячья раскованность не вернется. Никто из любезных раньше партнерш не согласится дать затащить себя в кусты, не снимет трусиков и не раздвинет ножки, чтобы он смог насладиться видом едва прикрытых золотистым пушком двух нежных долек. Они повзрослели. Они смотрели на него как на будущего жениха, невзирая на то, что за все время дружбы ни одна не сумела приблизиться настолько, чтобы называть себя его единственной и неповторимой. Сколько помнил, он выбирал не невесту, а сексуального единомышленника. От неприятного вывода накатила тоска зеленая.

И тут появилась она, высокая, длинноногая, в короткой юбчонке, в белых носочках. Волосы подстрижены под Майю Кристаллинскую. Присела на мигом освобожденное на бревне место, карими глазами повела вокруг. Тринадцатилетняя москвичка, приехавшая на школьные каникулы к дальним родственникам. Так мимоходом обронила мать по его объявлении дома. Было странно, что никто из ребят о ней словом не обмолвился. На пятачке убавилось девичьего визга с пацанячьими возгласами. Заметив Доку, она на минуту задержала на нем напряженный взгляд. Затем шустро наклонилась к уху одной из девочек, та сразу принялась безудержно смеяться. Дока нахмурился, переступил с ноги на ногу, он подумал, что новенькая передала соседке впечатление от его внешнего вида. Торчавший сзади рыжий дружок, однажды пососавший его член, солидарно хихикнул, он давно набивался в женихи к веселой хохотушке. Теплый летний вечер только наступал, было сравнительно светло. Гостья выгодно отличалась от сереньких жительниц окраины провинциального городка, отстоявшего всего в трехстах километрах от Москвы. Покрутившись на бревне, она сообщила какую–то новость подружке с другого бока. Та тоже задергалась в деланно радостных конвульсиях. Дока огляделся, заметил, что пацаны как бы отстранились. Москвичка снова прошлась по его фигуре, в глазах светился вызов. Подобную наглость мог позволить себе лишь кто–то из старших, но никак не приезжая, пусть даже из столицы. Но он вдруг ощутил не вспышку раздражения, а чувство симпатии к этой смелой девчонке. Именно такие нравились всегда, может быть потому, что, несмотря на напористый вид, внутренне чувствовал себя неуютно, требовались постоянная поддержка, опора. Он и лидером считался лишь из–за физического превосходства, настоящим авторитетом обладал спокойный, уверенный в себе, рыжий друг. Стоило пацанов выпустить из поля зрения, как на его месте уже оказывался этот лучший из корешей. Вот и сейчас ребята притихли в ожидании дальнейших событий. Как всегда, выручил друг, предложивший москвичке включаться в игру. Ссориться с Докой ему было не выгодно, тот мог запросто перетянуть к себе его подружку. Закрутилось, завертелось колесо мальчишечьего счастья, кто какой билет вытянет станет известно потом, через много лет.

Ночью Дока не мог заснуть. Впервые расхотелось просунуть руки в трусы и помассировать вечно охочий до сладкого член. Под потолком проступало лицо девочки из столицы, задорное и призывное одновременно. Даже имя и фамилия понравились — Татьяна Маевская. Таня. Не Варя Халабудина и не Зина Закавыкина. Ма–ев–с-кая. Во время игры в жениха и невесту она не раз пыталась высмеять его, подначивая то над якобы похожей на механизаторскую робу формой, то над прической под Ваню дурачка, то над глупыми ответами на простые по ее мнению вопросы. Он стерпел все. Если бы так попыталась издеваться любая из подружек, она давно бы ушла домой в слезах. После сдержанного его поведения пацанам осталось лишь похмыкивать в кулак. На подсознательном уровне они как бы поняли, что здесь началась игра по своим правилам. Ко всему, у Доки просто не могло быть соперников, он был неповторим во всем. Начиная от идеального голоса, которым владел не хуже Робертино Лоретти, заканчивая драчливым, бойцовским, характером.

Прошла неделя. Снова наступил вечер и подошел вплотную к ночи, улица с бревном опустела, ребята разбрелись по домам. Они остались одни. Дока не мог без Тани, как Таня не желала быть без него. Не только пацаны, но и взрослые успели заметить их привязанность друг к другу. Родственники больше не грозились отправить Таню домой. Мать перестала намекать о том, что «вот шалашовка принесет в подоле, тогда как!».

— Пойдем сходим за цветами? — тихо предложил он.

— Наворуешь? — озорно сверкнула она белками. Темные зрачки слились по цвету с ночью вокруг. Лишь пыхали искорками, которые взрывались и гасли.

— Наворую, — согласился он. Подумал про себя, что зайти надо подальше, чтобы в случае неудачи хозяева палисадников его не признали. — Чувствуешь? Георгины, гладиолусы, гортензии.

— Эти цветы запах имеют слабый, — усмехнулась она. — У вас в палисаднике растут ночная фиалка с кустами жасмина. Вот от них точно в дрожь бросает.

— Пошли. Сама нарвешь.

— Нет, у своих воровать никакого интереса, — она подумала. — Сбегать бы сейчас на луг. Ромашки, анютины глазки, незабудки, васильки, колокольчики… Сено в копнах. Жалко, темно.

— Луна, вон, показалась. Я еще фонарик возьму.

— Все равно страшно. За городом… речка… Я боюсь темноты. И темной воды.

— Я же с тобой!

— Ты герой… Ладно, пойдем за садовыми. Не на наших улицах, чтобы не настучали, иначе отправят в Москву.

— За Козельской, за Марченко. Там палисадники широкие, как огороды.

Она притаилась на дорожке. Он ловко перескочил через штакетник, зарылся в дебрях с громадными шапками цветов на длинных стеблях. Настоянный запах ударил в ноздри, вскружил голову, такой обалденно ядреный, что земля покачнулась. И сразу удесятерилось поселившееся в груди чувство любви к Татьяне. Сейчас он сумел бы взлететь на любую высоту, погрузиться в какие угодно глубины. Никакого страха перед хозяевами роскошного в лучах яростной луны приглушенного цветочного калейдоскопа.

— Много не срывай, — негромко позвала она. — Они все равно быстро завянут.

Так же на крыльях он перелетел через ограду на дорожку. Пробежав пару переулков, отдал ей, сопящей рядом, букет. Она уткнулась в него, переводя дыхание, откинула голову назад. Снова погрузилась вся, с волосами. Когда выныривала из пахучих волн, Дока сунулся носом ей в щеку и ощутил, как ее губы жадно скользнули навстречу. Успел поймать обе припухшие половинки, даже лизнуть их, липковатые, немного горьковато–сладкие. Замер, не в состоянии обработать полученную информацию. Он впервые сделал попытку поцеловаться. Когда в детстве, или сейчас, по приезде из ремесленного, шершавыми губами обчмокивала мать, это было одно. Привычно, и теперь не совсем желательно. С девчатами до поцелуев никогда не доходило, сразу до трусов. А здесь под кожу проник щекотно странный импульс. В верхней губе и застрял, не в состоянии пробить дорогу в определенное для него место. Он снова выпятил подбородок вперед, но Таниного лица рядом уже не оказалось. Длинными ногами она измеряла притоптанную сбоку дороги тропинку, удаляясь от Доки все дальше.

Догнать Таню удалось лишь возле широких дощатых ворот во двор большого дома ее дальних родственников. Бегать подружка умела. Задержавшись под высоким навесом на столбах, она выставила руку ладонью вперед. Когда Дока отдышался, подняла палец:

— Тс–с–с… Я уже дома.

— Понял, — сбивая запал, не стал оспаривать он. — Завтра выйдешь?

— Забыл? Завтра мы все идем на речку. Ты обещал показать, как руками ловишь рыбу в норках. Там, на вашем Повороте.

— Не забыл, — шмыгнул он носом. — Тогда не задерживайся.

— Спокойной ночи.

Вяло скрипнула воротина, по ступенькам простучали быстрые каблуки. Дверь в дом, наверное, предусмотрительно оставили открытой. Дока перешел на другую сторону дороги, хотел немного посидеть на бревне. Затем сунул руки в карманы и в сумасшедшем лунном свете отправился в обход недавно выстроенных срубов с огородами за ними на свою улицу. Маленький город потихоньку расширялся за счет переездов крестьян из близлежащих деревень. Данное обстоятельство и раздражало, и пробуждало приятную мысль о том, что вскоре они не будут совсем крайними. Ему по прежнему не хотелось залезать под резинку от трусов и прикасаться к будто оправившемуся от постоянных унижений, вдруг успокоившемуся члену. По телу без болезненного напряжения разливалось блаженное тепло, от которого прогрелись даже вечно холодные кончики пальцев на руках и ногах.

Лето, луг большой, большой, до самого горизонта. И речка. Они, пацаны по пятнадцать — семнадцать лет, в ней купались. Вместе с ними пришла Таня, ей уже исполнилось тринадцать. Она все время старалась дернуть Доку за руку:

— Юрон, пойдем достанешь мне кувшинку.

Тот отмахивался. Они играли в догонялки, ныряли и ловили друг друга, а Танька ему мешала. Дока успел показать ей, как руками ловить рыбу в неглубоких норках под самым берегом. Поймал и выкинул на траву несколько плотвичек с окуньками. Подружка нанизала их на прутик, сказав, что сама сварит уху. Теперь ему пришла очередь проявить себя настоящим мужиком, включиться в силовые игрища. Но Таня была настырная, прилипла как пиявка:

— Юрчик, ну пойдем достанешь кувшинку.

Дока кивнул в сторону своего друга:

— Витьку проси.

И нырнул. Долго разводил ладонями под водой, пока не уткнулся в осоку на другом берегу. Татьяна оказалась тут как тут:

— Юрон…

— Отвали, малолетка, — выведенный из терпения, заорал Дока. Таня была на два года моложе его, и если бы они не были с одной улицы и не дружили, он давно высказал бы все, что думал. Про вчерашний побег с цветами напомнил бы тоже.

Наконец, ребята выскочили из реки, пришла пора собираться домой. Дока окунулся и по крутому глиняному откосу стал карабкаться на берег. Вдруг почувстввовал, как большой кусок грязи прилип к спине. Обернулся, посреди реки стояла Татьяна и смеялась. Он тут–же прыгнул в воду, попытался догнать, но она хорошо шла саженками. Возвратился, снова окунулся и полез на верх. И вновь вязкий кусок ила прилип к боку. Он озверел, погреб что есть силы, аж сзади бурун вскипел. Но догнать не смог.

Ребята оделись и пошли. Выскочив на берег, Дока побежал к тому месту, где оставил одежду, и удивленно огляделся. Штанов с рубашкой не было, на другой стороне реки стояла Таня, показывала ему его брюки и преспокойно влезала в свое платье. Он сел на траву, задумался, как ее наказать, потому что на лугу догнать было легче. Потом прыгнул в воду и они побежали. Мчались долго, он стал догонять. Неожиданно она обернулась и он увидел глаза. По инерции ткнулся в ее плечо, но эти карие с искорками огромные зрачки…

Она упала навзничь в высокую траву, раскинула руки и подставила лицо небу. Широко раскрыв рот, через ровные зубы втягивала прожаренный луговой коктейль. Впалый живот, грудь подрагивали от плясавшего казачок сердца. Сарафан колоколом разбросался вокруг ее обнаженных ног. Подобрав брошенные ею на бегу свои штаны с рубашкой, Дока плюхнулся рядом. В верхнее веко острой вершинкой воткнулась усеянная мелкими соцветиями лиловая кукушечка, в нос норовила пролезть метелка какого–то растения. На этой стороне реки луг пестрел разноцветьем побогаче, потому что каждый год попадал под весенние разливы. Ребята частенько прочесывали его в поисках птичьих гнезд, которых пряталось в траве великое множество. Вот и сейчас вокруг беспокойно закружил потревоженный серенький жаворонок. Далеко позади осталась прохладная речка. Впереди, за коричневыми будыльями конского щавеля, просматривалась при железной дороге веселая деревенька.

Они быстро приходили в себя, дыхание успокаивалось, воздух уже не казался обжигающим. Подняв голову, Дока сморгнул с ресниц крупные капли пота. Сглотнув слюну, подождал, пока сердце нащупает прежний ритм. Затем протянул руку к обнаженным коленям Тани, коснулся пальцами еще мокрой загорелой кожи. Девушка не шелохнулась, лишь скосила глаза на его по юношески неокрепшее плечо. Обхватив ладонями ее ноги, он бессознательно вжался в них губами, целуя и легонько покусывая, стараясь удержать стремящиеся к трусикам огрубевшие в ремеслухе пальцы. Нет, желание вновь увидеть покрытые золотистым пушком розовые продлговатые дольки, насладиться их видом до появления во рту тягучей слюны, не вспыхнуло тут–же. Им овладело чувство другое. Не узкое, занимающее лишь голову с плечами, а широкое, до кончиков ногтей на ногах. Спокойное, не затронувшее яичек и члена. И все равно, привычка норовила приковать внимание к резинке на бедрах Тани. Не хватало сил удержать ее в узде. Со стыдливым мычанием Дока потянулся к напрягшемуся животу подружки. Когда просунул пальцы под трусики, Таня вцепилась в его локти. Он встретился с пугливым, вопрошающим взглядом. Попробовал настоять на своем, но захват оказался крепким. Подружка приподнялась с травы, заваливаясь на бок, попыталась скорчиться.

— Я только посмотрю, — теперь уже откровенно попросил он.

— Убери руки, — негромко потребовала она.

— Не бойся, это я видел.

— Я знаю… — неожиданно проговорилась она. — Но ты сейчас… какой–то странный.

— Ничего не странный, одинаковый. Отпусти руки.

— Не отпущу…. Давай вставать.

— А кто тебе рассказал про меня?

— Никто… Девочки.

— Дуры. Но я им правда ничего плохого не сделал.

— Они не дуры, просто они выросли. Отцепись.

— Но я всего лишь погляжу. Что тебе, жалко?

— Жалко.

Кинув взгляд на ее грудь, Дока вдруг отметил, как она приподнялась. Стала выше и острее округлыми до этого холмиками, выпиравшими из–за мелькавшего под мышкой модного лифчика, через материю сарафана. В глубине сознания проснулось полузабытое желание насладиться видом вожделенных долек. Через мгновение оно обуяло его всего. Как и прежде, он не хотел причинить очередной подружке боль, он лишь требовал возвращения туда, в не отвечающее ни за что детство. Собрав все силы, Дока принялся отдирать ее руки. Таня слабо сопротивлялась, с каждым новым натиском быстрее сдавая позиции. Наконец, трусики были спущены до колен. Дока выпрямился, с силой потянул их на себя.

— Порвешь, дурак, — разжимая пальцы, вскрикнула Таня. — Что я тете скажу!..

— Ничего не говори, — отбросив трусики в траву, взялся за ее ноги Дока. — Раздвинь колени, я ничего не сделаю.

Внимательно всмотревшись в порозовевшее лицо Доки, Таня позволила растащить ее ноги. Затем откинулась на спину, сжав кулачок, подложила его под голову. Расширенными зрачками Дока впился в половой орган подружки. Он рассчитывал увидеть на лобке тот же золотисный пушок, а узрел редковатый пучок темных кучерявых волос. Обе половинки пухлых губ тоже были покрыты черными мягкими завитушками. Запах показался не тем, из детства, похожим на запах от малосоленой селедки с молокой, а, хоть и тоже рыбным, но рыбы другой породы. Во рту принялась скапливаться густая слюна. Осторожно раздвинув большие дольки, Дока поводил подушечкой пальца по скользкому углублению с теми же внутри двумя розовыми лепестками, с крохотным как бы хухольком между ними. Послышался слякающий звук, усилился терпковатый запах. Он был резче того, из прошлого, успокаивающего, заставляющего просто балдеть. Этот запах возбуждал. Из паха в яички переместился плотный сгусток энергии, наполнил мошонку, заставив член приподнять головку. Дока проскользнул подушечкой пальца дальше по углублению. И провалился в тугое отверстие. Фигурка Тани напряглась, она вскинула голову. Обхватив руку Доки, попыталась отбросить ее в сторону.

— Туда нельзя, — быстро проговорила она. — Мне так больно.

— Знаю. У вас там пленка, — нетерпеливо согласился он. — Я и не думаю залезать глубже. Только с краю.

По пальцу уже побежали сладостные мурашки, забираясь все выше и выше. Немного подождав, Таня убрала свою обмякшую кисть, которая упала вдоль туловища. Было видно, что подружка тоже испытывает удовольствие от его действий. И если бы не настороженность внутри, изредка встряхивающая тело мелкой дрожью, она бы приняла предложенные им правила игры. Но дремучий страх на генном уровне не давал возможности расслабиться окончательно. Между тем, Дока послякал пальцем туда — обратно, млея и от сексуальных звуков, и от туго охватившей фалангу мягкой плоти. Та словно самостоятельно принялась обсасывать кожу вместе с ногтем, одновременно окропляя поверхность ее липкими горячими выделениями. Члену в трусах стало тесно, он запросился наружу. Дока прокрался дальше, в розовую глубь узкого отверстия, добрался до упруго вмявшегося препятствия. Таня закрыла глаза, затаилась. Колени медленно притянулись друг к другу, зажав его ладонь между худенькими ляжками. Щеки ее стали пунцовыми, дыхание отрывистым. Дока попробовал препятствие на прочность и сразу ощутил, как палец защемили будто клещами. Еще чуть–чуть, и он останется в отверстии. Откушенный.

Раньше, с девочками со своей улицы, он не позволял никаких движений внутри их половых органов, довольствуясь возней у входа в бархатные норки. Взрослые не раз предупреждали, что в щелках есть такое, за что мужчин расстреливают, а пацанов надолго сажают в тюрьму. Поэтому, зная его порядочность, подружки относились к ковыряниям спокойно, стараясь не показывать вида, что тоже нравится, когда с них снимают трусики. Они сдерживали взбрыкивания ногами, гасили пробегающие по лицам судороги, убирали неспокойные руки под попы. Выходило, с Докой им было хорошо. Неприятный инцидент из–за его сексуального пристрастия произошел лишь однажды, с девочкой не совсем в себе. Остальные случаи спрятались в тени взаимного доверия.

Затаившись, Дока свободной рукой погладил шелковый живот подружки, покрыл пах поцелуями. Таня чуть ослабила пресс коленями.

— Я же сказала, дальше мне больно, — с усилием пошевелила она припухшими губами. — Тем более, мы договорились.

— Договорились, — эхом откликнулся он. Наивно признался. — Хотел проверить, у тебя как у наших девчонок, или по другому.

— У меня только мое, — занятая чувствами, пропустила Таня наглое откровение мимо ушей. Попросила. — Лучше сверху помассируй. Так приятнее.

Доке ужасно хотелось вместо пальца всунуть в щель вырвавшийся из плавок, налившийся нездоровой краснотой, член. Он впервые испытывал подобное стремление, сам боялся этого, до сих пор не представляя, как можно войти длинным твердым органом внутрь человеческого тела. Наверное, будет больно. Это как проткнуть ножом, прольется много крови. В далеком детстве они с мальчиками дурачились, норовя снять друг с друга штанишки и засунуть в попу коротенький карандаш. Страх оттого, что кто–то сможет попасть в дырочку сзади, долго преследовал его, не давая возможности ночью спокойно заснуть. Когда ковыряешься у края тепленькой щелки — это одно, но если пытаться засунуть палец, или даже член, поглубже в письку — совершенно другое. Неестественное, пугающее неизвестностью. Но кто–то упорно подталкивал Доку ввести вовнутрь пахуще слякающего, раздражающего отверстия, именно свой член. Облизав губы, он всей пятерней нехотя принялся массировать подружке вспухшие половые дольки. Страх оказался сильнее инстинкта.

— У тебя есть кто–нибудь кроме меня? — поглаживая спрятавшийся между живыми лепестками крохотный хухолек, от прикосновения к которому напрягалась вся Танина фигурка, спросил он. — Ну… делал так, как я сейчас?

— Делал, — расслабленно откликнулась она. — Даже лучше.

Дока насторожился, на секунду замер. В голове пронеслась мысль, что зря стесняется и жалеет подружку так же, как берег соседских девчонок. В Москве, наверное, она видела не такое, недаром взрослые не уставали повторять, что распутство шло из столицы. Там давно открылись тайные дома терпимости с платными проститутками. Про блядей говорить нечего — как собак нерезаных. Чувство довольства намерилось уступить место жгучей ревности. Пригасив вспыхнувшие злые огоньки в зрачках, Дока глухо просипел:

— Кто?

Таня помолчала, пропустила сквозь сжатые зубы долгий стон. Выгнулась, не забывая держать колени на стороже. Дока приподнял голову, удивился тому, что лифчик сбился вниз живота. Небольшие аккуратные груди с потемневшими сосками торчком самостоятельно выперлись из–под глубокого выреза сарафана. Словно ждали чего–то необычного, от чего раскатались бы в лепешки.

— Моя собака, — как вполне допустимое, наконец, сообщила подружка. Поерзала попой по примятому разнотравью, добавила с придыханием. — Так языком отметелит, что даже горло перехватывает. И слушается. Скажешь — фу! — уходит в свой угол.

— Собака…, — поморщился Дока, подумав, что соперник у него действительно есть. Как и поднимался, член стремительно начал опадать, прячась в кожаный мешочек. — Собака может укусить.

— Поцелу–уй, — дрожащим голосом вдруг попросила Таня.

— Что поцеловать? — оторопел Дока.

— Там… В промежности.

Раздвинув половые губы, он послушно настроился пролизывать между углублением. Ему это еще не нравилось, но и противным не представлялось. Вновь селедочный запах заполнил ноздри, заставляя напрягаться член. И снова цепляемый языком крохотный хухолек наливался красным соком, становился столбиком. Таня стонала и корчилась, словно у нее хватал живот. Но мысль о собачьих радостях на данном интимном месте уже не предлагала Доке заправиться доверху чувством удовольствия. Если Танина собака не кусалась, то ему здорово чесалось вцепиться зубами в уходящие под попу жирненькие дольки, за всю эту лохматую скотинку. Удерживало одно — появление крови, за которой обязательно последует тюрьма. И все же он сумел удержать трепетные чувства в узде.

— Хватит…, — испустив последние капли слюны на изумрудные стебли под пламенеющей щекой, хрипловато остановила Таня. — Больше не могу.

— Ты разве кончила? — отрывая нос от жесткого бугорка и сплевывая, поинтересовался Дока. — Я не успел заметить.

Подружка ярко–красным языком облизнула пересохшие губы. Опершись о локоть, приподнялась. Затем взмахнула ресницами над расплывшимися зрачками и уставилась на Доку, наверное, как на свою способную собаку:

— Кончать не умею, хотя, как и ты, наслушалась много чего, — призналась она. — Могу только млеть, пока не надоест. Дальше иду на кухню и пью чай большими кружками.

— А собака идет в свой угол, — вытирая подолом рубашки рот, тихо договорил Дока.

— Своего Джанира я потом угощаю сочными домашними котлетами, — расслышала и снова пропустила мимо ушей подтекст подружка. — Он у меня умница и порядочный.

— Девочки в Москве поступают так же? — заваливаясь в листья конского щавеля, поинтересовался Дока.

— По разному, — не удивилась вопросу Таня. — Кому целует ее дружок, кому собака, а кто согласен на кота–котовича в красных сапогах.

— Это как?

— В полный рост, лишь бы не было последствий.

— А как поступают ребята?

— Как–как… Заладил, какашка, — повела глазами подружка. — Кому опять же помогают домашние зверятки, кому девочки. Тебе не делали?

— Что?

— Ничего. Как–нибудь покажу.

— А если сейчас?

— Сейчас пойдем домой. Подумают еще…

Легко вскочив, Таня надела трусики, застегнула лифчик на груди. Она не поднимала глаз, словно после того, как привела себя в порядок, испытала чувство стыда. Дока тоже старался не смотреть в ее сторону. Все произошло неожиданно, поначалу он и мыслей не имел поступить с нею так же, как с соседскими девочками пару лет назад.

Когда подошли к окраине города с тенистыми садами за невысокими заборами, Таня вдруг спросила:

— Мы продолжим дружбу, или ты меня уже разлюбил?

— С чего это вдруг? — насторожился он.

— Девочки сказали, партнерш ты менял часто.

Он промолчал, сосредоточив внимание на утонувшем в деревьях начале ее улицы. Дорога между огородами с распустившимися фиолетовыми соцветиями на мощных кустах картошки была пустынна.

Все лето Таня провела в их городе. Они встречались почти ежедневно, но ни разу никто не заподозрил обоих в сексуальной близости, хотя уединялись периодически. Отлучки чаще маскировались то походами за чужими цветами, до которых местные девчата были не охочи по причине природной лени, то поездками на попутных машинах в дальний лес за грибами и ягодами. То уединением с обыкновенным рассматриванием карандашных рисунков, Таня рисовала прекрасно. Выписанные ею лица мальчиков и девочек были так красивы, пейзажи глубоки, а натюрморты правдоподобны, что всю жизнь тянущийся к недоступному, Дока замирал рядом с подружкой, не в силах выразить словами свое восхищение. Между ними и правда ничего не было кроме привычных «гляделок» с поцелуями половых органов, теперь с обоих сторон. Но, как в случае с конопатым другом, осторожное посасывание его члена Доке абсолютно не нравилось. Он привык к силовому интенсивному онанизму, а не к боязливым щекотливым пощипываниям. К тому же, вскоре гляделки с поцелуями прекратились сами собой, потому что крепкая дружба переросла во что–то более серьезное. Непонятное и благородное. Пацаны с девчатами завидовали их платонической стойкой любви, взрослые радовались тому, что кобелина Юрон не шастает по трусам вымахавших с потяжелевшими грудями их чад на выданье. За это время Дока настолько сблизился с Таней, что не представлял себе, что будет делать, когда она уедет в Москву. А время разлуки приближалось катастрофически. Скоро и ему придется собирать чемодан для отчаливания в свое ремесленное.

И час пробил. Перед разъездом в разные концы они в последний раз с ватагой пацанов с утра сходили на речку. После того, как Илья — Пророк поссал в нее, вода стала холодной. Они лишь окунулись. Высокая трава с полевыми цветами была скошена, уложена в небольшие копешки. Жаворонки еще трепетно зависали в прохладном уже, кристально чистом воздухе, но в том же воздухе не щущалось больше зноя с кружащими головы медовыми всплесками. В нем появились длинные белесые нити летящей по воле ветра паутины. Когда возвращались домой, Таня задержала Доку, не говоря ни слова, поводила между стожками привявшей травы. Она словно искала место, где можно было бы уединиться. Ему совершенно не хотелось заниматься разглядыванием когда–то заветных пухлых долек, тем более, прикасаться к ним губами. Словно почувствовав его настроение, Таня вдруг прижалась к нему грудью, крепко поцеловала. И бросилась догонять подросших за лето пацанов. Он так и остался стоять между пахучими, аккуратно сверстанными копешками в раздумьях над ее истинными намерениями.

Вечером Дока подошел к заветному бревну в числе самых последних. Среди девчат Тани не оказалось. Не подошла она и через полчаса, через час. Он забеспокоился, стал оглядываться на залитые электрическим светом окна ее дома. Потом не выдержал, сунулся сам к скрипучим воротам. Внутри посторного двора взобрался по ступенькам крепкой лестницы, постучал по лудке двери, ведущей в дом. Открыла тетка, высокая интеллигентная женщина. Запахнув вязаную кофту, быстрым взглядом окинула Доку с ног до головы:

— А, Юрон. Ты почему не пришел провожать Таню?

— Как провожать? — отропел Дока. — Куда?

— Домой, — всплеснула руками тетка. — Разве вы не договорились?

— У нее же была еще неделя, — не своим голосом просипел он.

— Была, никто ее не гнал, — пожала плечами женщина. — Но вот решила уехать сегодня. Пришла с речки, собрала вещи и часам к пяти мы проводили ее на вокзал. Не договорились, что–ли, горе–влюбленные? Или поругались?

— Мы не ругались никогда, — опустил голову Дока, опять не находя причины тому, что про все знающие ребята и в этот раз ни о чем не предупредили. Он взялся за перильца. — Извините.

— Адрес дать? — участливо спросила женщина.

— У меня есть. Рисунки ее тоже. — не оборачиваясь, буркнул он.

Больше Таню Маевскую Дока никогда в жизни не видел, хотя оба пытались наладить переписку в течении лет трех. Не единожды судьба заносила его и в саму Москву. И каждый раз случались события, из–за которых не было возможностей заглянуть к подружке, живущей по заветному адресу, всегда лежащему в кармане рубашки. В письмах она писала, что ходит в балетную школу, учавствует в театральных постановках уже на взрослой сцене. Потом послания закончились. В один из приездов в столицу от постового милиционера Дока услышал, что в ихнем районе улицы с таким названием не существует. В адресе что–то напутано. Впрочем, может, и была, да в связи с недавними постановлениями могли переименовать. Дело, мол, не хитрое — Москва тогда здорово расстраивалась. Дока перестал искать свою первую любовь, он понял, что дороги у них разошлись. Навсегда.

 

Глава третья

— Печальный финал, — обнимая пальцами хрусталь, с грустью в приятном голосе сказала молодая женщина. Помолчала. Затем подняла бокал, отпила несколько маленьких глотков рубиновой терпкой жидкости. В ямочке между ключицами ненадолго забился небольшой родничок. Задержав бокал над столом, полюбовалась разноцветными всполохами внутри, вспыхивающими от лучей заходящего солнца. Посмотрела на мужчину. — Первая любовь почти всегда оставляет в человеке светлый след. Он у тебя остался? Луч из детства, скажем так, хотя бы изредка тебя согревает?

Мужчина, наконец, решился вытащить сигарету из пачки, осторожно размял по всей длине. Движение не прошло бесследно, женщина едва уловимо усмехнулась. Прикурив, он раздул щеки, подержал дым во рту. Затем резко и широко раздвинул губы с похожим на «па» звуком. Только после этого бросил испытующий взгляд серых глаз на собеседницу:

— Почему ты решила, что все рассказанное произошло со мной? — отметил, что вопрос заставил ее немного напрячься. — С самого начала я хотел развенчать твои предубеждения, но ты с таким любопытством впитывала мои фантазии, что ничего не оставалось, как просто подыгрывать. В первую очередь, самому себе.

— Что ты хочешь этим сказать? — не отрывая пальцев от хрусталя и не подимая глаз, тихо спросила женщина. — Не желаешь признаваться, что сожалеешь о том, что не трахнул тогда эту девочку? У тебя бы все равно ничего не получилось, даже если бы она сама там, между стожками, затащила тебя на себя. Хочешь узать причину?

С пристальным вниманием мужчина продолжал следить за выражением лица молодой женщины. Он как бы сам в точности не знал, куда приведет канва раскрученного им здесь, за столом из карельской березы, сюжета. В свете этого не ведал ответа и на, опять по канве, возникшую загадку, связанную с внезапным отъездом Татьяны в Москву. Вопрос о том, что она осталась девственницей, тоже не давал покоя. Но стоял на втором месте после бегства тринадцатилетней подружки. Ведь тогда, по идее, он бы долго не мог найти самого себя, не то что вообще думать о сексе. Не испытывал бы влечения даже к привычному онанированию. До отъезда в ремесленное училище каждый вечер подходил бы к отшлифованному ребячьими задницами бревну, издали прищуривая веки в надежде в сумерках рассмотреть знакомую поджарую фигурку в коротком платьице и в белых носочках. Поторчав немного, обойденный вниманием и пацанами тоже, направлялся бы под окна ее дома. Не дождавшись Тани нигде, забредал бы в ночной луг, долго стоял бы молча под дождем из крупных звезд, возвращаясь обратно лишь под утро… Наверное, так было на самом деле. Если это не сон.

Выдернув сигарету из пачки, женщина прикурила, откинула голову назад. Потревоженный движением натуральный светлый локон по виску переместился на тонкую выгнутую бровь. Она уложила его на место, не отрывая взгляда от мужественного лица собеседника. Во всей ее раскованной позе ощущалось, что она не испытывает чувств к сидящему напротив человеку, в то же время не желает, чтобы он об этом знал. Однако, сейчас она жутко ревновала его к той, из тьмы веков, столичной девочке и ничего не могла с собой поделать.

— Ты влюбился в нее, с первого взгляда. Так бывает, когда в привычной толпе вдруг разглядишь не похожую на других личность, — женщина сделала глотательное движение, покосилась на бокал, на сифон. Снова на бокал с темным французским вином. И затянулась дымом. — А когда любишь, сексуальные проблемы отходят на второй план. Особенно явно это проявляется в подростковом возрасте. Юноши и девушки становятся нервными, непослушными влюбчивыми. Настоящими прыщавыми бестиями, казалось бы, способными на все. И, как ни странно, удовлетворяющими себя сами. Почти все они онанисты. Если подойти к их ложам, от запаха половых выделений начнет кружиться голова. Но если кто–то кого–то полюбил, трусики, как и простынь, могут испачкаться только от ночных поллюций. Я ответила на твой молчаливый вопрос?

— Спасибо. Об этом я не раз думал и сам, — согласно кивнул мужчина. — И еще одно, в твоих рассуждениях я нашел ответ на причину внезапного ее отъезда.

— Ну и…? — подалась вперед собеседница.

— Все очень просто. Как только Таня поняла, что между ними ничего не может случиться по тому простому факту, о котором упомянула ты, она решила уехать, чтобы избавить от лишних мучений в первую очередь себя. Ведь она уже была согласна, чтобы он ею овладел, чтобы пометить его своей меткой, что–ли. На будущее, а там уже, как распорядится судьба. Мы–то знаем, что выбирает женщина.

— О, да. Как верно и то, что выбирает, все–таки, пол сильный.

Снова мелодично зевнул накрытый салфеткой крохотный сотовый телефон. Нажав на прием информации, мужчина выслушал недлинное сообщение, отдал еще более короткое указание. Пощипав подбородок, покосился на взвинченную рассказанной историей собеседницу. Он прекрасно сознавал, что она его не любит и был этому не особенно рад, потому что потратил на признание себя в ее глазах самым лучшим немало времени и средств. Он страстно желал ее, всегда. Не единожды предлагал выходить за него замуж. Она не отказывала ему лишь в одном, в постели. И только. Жить они продолжали порознь, виной было ее не рядовое происхождение. Проклятая столичная элита не подпускала ни на шаг даже миллионеров от перестройки, если у последних отсутствовала достойная родословная. Необходимо было как то увести разговор в другое русло, иначе сидящая напротив прекрасная молодая дама запросто могла оставить его одного в теперь ему принадлежащих роскошных апартаментах. Ее «Пежо» последней модели скромно пристроился в углу двора рядом с его мощным «Лэнд Крузером». Сама она жила в сталинских хоромах близ набережной Москвы реки, на известном всему миру Кутузовском проспекте, недалеко от Васильевского спуска.

Покусав нижнюю губу, мужчина солидно откинулся на спинку плетеного кресла, цыкнул языком между фарфоровыми зубами:

— Кстати, за весь вечер ты ни словом не обмолвилась о том камешке, о котором пытались порассуждать в прошлый раз. Если намерена посмотреть, надо предупредить, чтобы его принесли сюда. Деньги пока есть.

Едва заметно порозовев, женщина кинула на собеседника быстрый взгляд. Помедлив, делано неторопливо поднесла к ресницам серебряные перстни на пальцах. Потрогала камень на одном из них, самом аккуратном

— Не слишком ли это будет дорогой подарок? — как бы уйдя в себя, отрешенно задала она вопрос. — Здесь три карата. Там, кажется, все пять?

— Пять и двадцать пять сотых. Чистой воды.

Мужчина удовлетворенно хмыкнул, судя по ее лицу, уловка достигла цели. Разговор о крупном бриллианте, тоже в серебряной оправе, шел давно, деньги на его покупку он успел списать со всех счетов. Тем более, подарок стоил новой владелицы, она любила все бежевое, холодно серебристое, лунно–притягивающее. Лишь в постели не было никого ее горячее, она представляла из себя тип контрастный, страстный, безумно увлекающийся. Это не была женщина — вамп, ее можно было сравнить с таинственной звездной королевой с огромным солнцем внутри. Одновременно, с начитанной слушательницей, умеющей внимать рассказчику не только умом, но и душой. Она вся представляла из себя того, кто был нужен ему по самой жизни.

— Это очень большие деньги, — она скрестила пальцы перед лицом, посмотрела сквозь них. — Покупка не станет тебе в тягость?

— Я все продумал.

— Хм…, — женщина выдержала небольшую паузу. — Кстати, ты тоже не сказал, как идут дела с транзитом товарных контейнеров через Данию.

— Только сейчас я дал указание сделку узаконить и скрепить подписями моих помощников, — мужчина поднял бокал. Кивнув женщине, отхлебнул вина. — Воистину, ты приносишь удачу.

— Ну–ну, не стоит меня превозносить. В этом деле я почти ничем тебе не помогла, если не считать единственного телефонного звонка каким–то родственникам в каком–то Копенгагене, — пальцами же отгородилась она от похвалы. — Но если хочешь сделать мне подарок, я не воспротивлюсь. Только решение будем принимать вместе, — с упором на последнее слово договорила она.

— Однозначно, — склонил увенчанную идеальной прической голову мужчина. Загасив окурок, приподнял рукав в редкую темную полоску рубашки. Тускло блеснул платиновый браслет на швейцарских часах с подсветкой. Заметил вдруг, что солнечный диск уже закатился за темный гребень далекого леса. Спросил. — Дорогая, а не пора ли нам подумать об отдыхе? Время перевалило за летнее солнцестояние.

Снизу донеслись осторожные шаги и негромкие голоса заступавшей на смену ночной охраны. Кто–то из них включил матовые лампочки по периметру высокого кирпичного забора. И сразу небо над особняком из густо голубого превратилось в чернильное, без единой пока звездочки на нем. Воздух посвежел, словно весь вечер пробездельничавший ветер ждал, когда мужчина даст команду на отбой. Зябко передернув плечами, молодая женщина вновь зыркнула в спальный проем. Обхватив пальцами осанистую бутыль, плеснула в бокал немного вина. Пригубив, прикурила новую сигарету. Лишь после этого обратилась к собеседнику:

— И все–таки, ты по прежнему намерен утверждать, что первую скрипку в откровениях — иначе их не назовешь — играешь не ты? — не отвечая прямо на вопрос, чтобы успеть замять возникшую было неловкость от упоминания о подарке, лукаво поиграла она зелеными глазами. Поправив на груди жемчужные горошины, притронулась к забавлявшей ее зажигалке. — Твой рассказ абсолютно не походит на выдумку. Слишком все натурально.

— Натурально, говоришь? — Отметив про себя, что натуральнее и прекраснее ее грудей, сексуальными полукружьями выпиравших сейчас из глубокого выреза бежевого платья, он вряд ли встречал, мужчина удовлетворенно хмыкнул, скрестил под креслом ноги. Переспросил. — Тебе действительно нравится эта история? Или всего лишь интересует, кто ее главный герой?

— И то, и другое, — быстро откликнулась женщина. — Мы, бабы, народ любопытный. К тому же, кто из нас не мечтал, я бы сказала — не жаждал — настоящей любви.

— Но там не было, и не будет, настоящей любви. По моему, — развел руками собеседник.

— Для тебя может быть. А по моему, вся история кричит любовью.

Пожевав губами, мужчина всмотрелся в мигающую разноцветными огоньками ночную тьму. Опершись руками о подлокотники жесткого кресла чуть приподнялся, меняя положение тела. Женщина молча следила за ним.

— Хорошо, я продолжу рассказ. Доведу его до конца, — наконец, принял он решение. — Но с одним условием.

— С каким? — женщина напряглась.

— Ты никогда больше не спросишь, кто играет в нем главную роль. И ни разу не заподозришь в этом меня. Договорились?

— Согласна. Но ставлю условие и свое.

— Ну–ну!

— Все измышляемое тобой должно максимально походить на правду.

— По рукам.

— И побольше подробностей. Они хорошо представляются.

— Но проблем. А сейчас в постель, с этой легендой я, кажется, завелся и сам.

— Что и удерживает, — отодвигая кресло, с туманным намеком засмеялась про себя молодая женщина. — С этим у тебя действительно проблем никогда не было …

Где–то на территории широкого двора вспыхнул сигаретный огонек настроившегося бодрствовать всю ночь профессионального охранника. В глубине спальни как бы отозвались тусклым светом над роскошным ложем старинные канделябры. Отсеченная от остальных помещений толстыми кирпичными стенами с крепкой в них дубовой дверью, утонувшая во тьме, для мужчины и женщины она превратилась в продолжение истории с одной лишь разницей. Обстановка располагала без проблем заняться снятием сексуального напряжения, от которого так мучались маленькие герои повествования.

И пришел следующий прекрасный теплый вечер. Снова после напряженного делового дня на открытой веранде встретились два абсолютно разных, тщательно пытающихся скрыть свои чувства, человека. Он осознавал, что несмотря на аристократическую внешность, если бы не обладал талантом рассказчика и незаурядным сексуальным даром, вряд ли бы она сидела напротив. Чтобы затащить ее сюда, пришлось бы изобрести немало необычного. Она же терзалась мыслью, что зря теряет время. Имелись кандидатуры поинтереснее, с выходом к мировым человеческим ценностям, где большие деньги играли роль не главную. Приемы, балы, аудиенции. Общение не в замкнутом круге пусть золотой клетки, а в обществе себе равных с интересами разносторонними, с расширенным высоким сознанием кругозором. Если бы не его неиссякаемая энергия и не талант большого выдумщика, она бы подумала, прежде чем переступить порог двухэтажного особняка на Рублевском шоссе. В районе, в последние десять — пятнадцать лет превратившемся в пункт проживания озолотившихся при перестройке разношерстных проходимцев. Конечно, Рокфеллер еще мальчиком начинал с перепродажи мыла согражданам через улицу от родного дома, Хаммер тоже поднимался с поставок простых карандашей молодой Советской республике. Сейчас это известные на весь мир семьи миллиардеров. С одним «но». В коронованных судьбой высших обществах их по прежнему принимают как выходцев из низших сословий. Выскочек. В основном, о них вспоминают, когда необходима солидная материальная помощь. И все–таки, несмотря ни на что, в собеседнике угадывалось не совсем чужое. Даже в чем–то роднящее.

Импозантный мужчина с легкой сединой на висках, в свежей белой рубашке в широкую коричневую полоску, облокотился о вновь белоснежную скатерть, наклонил новую бутылку «ВВ Клико» над хрустальным бокалом сидящей напротив женщины с зелеными глазами. Наполнил такой же фужер для вина и себе. Выбрав самый крупный персик, предложил даме, другой перенес на свою тарелочку. И с удовольствием откинулся на спинку мягко скрипнувшего из гибких прутиков плетеного кресла. Отпив пару глотков выдержанного во французских винных погребах напитка, женщина прижгла конец длинной золотистой сигареты, приняла выжидательную позу. В этот раз на ней было светло–зеленое платье с короткими рукавами, открывавшими округлые женственные руки с ямочками на локтях, с как бы кукольными овальными плечами. В таком же, как во вчерашнем бежевом платье, глубоком вырезе поигрывало зеленоватыми искорками изумрудное ожерелье, собранное из камней средней величины. В ушах покачивались серебряные изумрудные клипсы, пальцы унизывали тоже серебряные перстни с крупными изумрудами и зеленым малахитом. Запястье левой руки охватывал широкий изумрудный же браслет из почерненного серебра. Богато обрамленная ручной работы ювелирными изделиями зелень камней выгодно подчеркивала от природы большие зеленые зрачки молодой женщины. В сочетании с беломраморным лбом и бледно розовыми щеками вся она походила на тонкую березку, впервые распустившуюся весенними бруньками. Помучавшись сомнениями в отношении совместного будущего, мужчина вздохнул, послушно взялся закатывать рукава рубашки, словно надумал готовить необычное кушанье…

Итак, прошло три года, Доке исполнилось восемнадцать лет. Он превратился в высокого видного парня, с яркими голубыми глазами, с румянцем во всю щеку на удлиненном лице, с темными волнистыми волосами до плеч. Соседки с улицы, из ближайших окрестностей, прочили его в женихи полностью оформившимся дочерям. Он дружил с ними, увлекался. Но ни одна из них не задевала чувств по настоящему, как в свое время стронула что–то в душе кареглазая москвичка Татьяна. Подобной он больше не встречал. Не найдя в его сердце места для себя, многие девушки вскоре разъехались получать высшее образование в областном городе, или даже в столице. Оставшиеся подружки, как по команде, принялись выскакивать замуж. Одна за другой. Невостребованные тоже разом упаковали чемоданы и отчалили в более оживленные места. Тогда их было достаточно — комсомольцы требовались везде. И Дока вдруг оказался в вакууме. Травля невест собаками, прогоны их от палисадника по улице палками в руках матери, сами собой прекратились. Отбиваться стало не от кого. Нет, без внимания он не остался, городок был хоть и мал, да не на одной улице сошелся клином. В других районах девчат выросло не меньше, но то обстоятельство, что некоторые потенциальные невесты все–таки решились на отъезд, заставило Доку задуматься. Он вдруг осознал, что основной причиной безразличия к подружкам является все то же увлечение онанизмом. Когда сексуальное напряжение снималось, мир вокруг не казался неповторимым, заставляющим мелко трепетать ресницами, вздрагивать крыльями носа. Неприятия добавляла и обыкновенная навязчивость девушек. Высокий, яркий на внешность, он давно познал себе цену. В связи с этим, во всем привыкший быть самим собой, терпеть не мог насилия в любой форме.

Еще в шестнадцатилетнем возрасте, когда устроился работать слесарем на предприятие на котором трудились слепые, Дока в полной мере ощутил, что может представлять из себя женщина, если она хочет. Слабо видящие девушки, моргая раскосыми зрачками, или вообще пустыми белками, норовили ощупать его с ног до головы, забирались руками в ширинку, поддевая пальцами ужимавшийся от стыда и страха член, стараясь вытащить его из трусов, а самого Доку заволочь в какой темный угол. Они были согласны насладиться любовью прямо в цеху, в коридоре, посередине кабинета. Для них это было естественно, удовлетворением своих желаний они как бы восполняли от природы ущербность. Осуждать их никто не решался, здоровые мужчины старались обходить стороной. Так поступал и Дока, перепихнуться со слепой было не только стыдно, но и позорно. Он считал подобный поступок грехом. К тому же, у инвалидок изо рта текли слюни, а выражение лица постоянно было неестественным, что вызывало одновременно с жалостью невольное отвращение. Но дело в том, что этими бездумными действиями они его заводили, заставляя заниматься онанизмом не единожды в день, а чаще. Насмотревшись на то, как слепые парни лапают слепых же девок, Дока сам принимался искать укромный уголок, чтобы удовлетворить себя. Постепенно начало пробуждаться желание трахнуть хоть пробегающую мимо собаку, не то, что слюнявую слепую. И если бы не чувство жгучего стыда, он бы давно развязался по полной программе.

Однажды на площади в центре города, где в воскресный день вечером Дока вместе со знакомым парнем дефилировал перед группкой девушек у входа в Дом культуры, его тронула за плечо более–менее зрячая работница из одного с ним цеха. Женщина считалась гулящей, ее заставали с разными мужчинами. Не раз она приставала и к нему.

— Ты что здесь делаешь, Юрчик? — с идиотской улыбкой во все раскрасневшееся лицо картаво поинтересовалась она.

Поначалу Дока шуганулся было в сторону. Но знакомый, цыганистый щупловатый пацан с перебитым носом, неожиданно посмотрел на него как на графа Монте Кристо из недавно виденного одноименного кинофильма. Наверное, у него были большие проблемы по поводу знакомства с девушками. Это было так неожиданно, что Дока немедленно возомнил себя прожженным любовником. Цыкнув слюной сквозь зубы, правой рукой обхватил деваху за плечи, левую положил на огромные мешковатые груди за распаренной пазухой:

— Мы гуляем, — развязно подмигнул он. — А ты зачем пришла?

— А мне делать нечего, — хихикнув, немедленно притерлась к нему крепким, провонявшим потом, телом деваха. Изо рта пахнуло заеденным луком дешевым вином. — Можно я тебя обниму тоже?

— Валяй, — разрешил Дока.

Запоздалая мысль о том, что его могут засечь с известной в городке проституткой, все–таки заставила оглянуться по сторонам. Разрешать себя обнимать не хотелось тоже, потом вряд ли отвяжешься. Если бы не продолжавший ошарашенно вертеть головой знакомый, подобного казуса не произошло бы никогда. Протащившись мимо Дома культуры, они спустились к перекрестку с продовольственным магазином с одной стороны, и со школой, одновременно с церковью на перпендикуляре небольшого сквера, с другой. Ни в отмечавшую какое–то событие школу, ни, тем более, в церковь с начавшейся службой никто из троицы идти не собирался. Дока обошел бы десятой дорогой и магазин, до сих пор он так и не научился ни пить, ни курить. Но знакомый с инвалидкой держали под языками мнения отличные от его. Первой подала громкий голос слепая:

— Что это мы проходим мимо, когда винный отдел еще работает, — выперла она на Доку базедовые лупалки. — Юрчик, я хочу выпить.

— А я не горю желанием, — попытался он шутливо отмазаться.

— Чего ты? — вроде не понял знакомый. — Сегодня туда привезли дешевого. И я с вами стаканчик пропущу.

Он демонстративно загремел мелочью. Дока принялся подыскивать оправдание, с помощью которого можно было бы увильнуть от обоих собеседников. Пьянка никогда не входила в его планы. За все время он единожды попробовал полстакана красного вина, и от злосчастных пары глотков в прямом смысле слова его долго выворачивало наизнанку. Но с одной стороны крепко обнимала явственно накалявшаяся от трения о его бока дебелая деваха, с другой шевелил губами, мучился с подсчетами, знакомый. Пути отступления были отрезаны напрочь. Правой рукой Дока дурашливо пощипал провисшую сиську у довольной проститутки, а левой нашарил на поясе под платьем резинку от трусов, подергал на себя.

— Лучше пойдем в школьный сквер, — наклонился он к ее жесткому уху. — Там удовольствий мы получим больше.

Дуреха тут–же вспыхнула от пламени желаний. Наверное, она еще до предложения успела поспеть.

— А гундосого куда? Его брать с собой не надо, — инвалидка облепила полностью, закатила зрачки под верхние веки.

— Я скажу ему, что пошли по своим делам.

Ладонью Дока повел по низу живота. В голове закрутилась мысль, что знакомый пацан сейчас сдохнет от зависти. Подобных действий с бабами не мог позволить себе ни один из его друзей. Ощущение превосходства, вседозволенности, заставили продвинуть руку на гуляющую холодцом задницу впаявшейся в него девахи, размять одну ягодицу. Затем, оборзев окончательно, за толстую ляжку поднять ее ногу, притянуть к своему боку. Реакция последовала моментальная. Мясистым ртом слепая с размаха въехала в его губы, раскатав их по зубам в тонкую пленку. Потом собрала обе половинки, всосалась покрепче и оттянула на полметра от носа. Все это она проделала за секунды, не забыв крестьянскими граблями нырнуть в оказавшуюся расстегнутой ширинку, одновременно выбрасывая вместе с запахом перебродившего в желудке вина с перегнившим там же луком мякину неразборчивых слов прямо ему под нос:

— Пойдем…шу…шу…шу… Потом выпьем… пыш…пыш… У меня есть…гыть…гыть…в заначке… В сквер пошли… аш…маш… под стенку храма… Там никого…ыть…гыть…

Не ожидавший скорой реакции, обалдевший Дока попытался вырваться. Они остановились на углу магазина, под его стеной, день давно перевалил на вторую половину, поэтому народу было мало. И все равно его прошивали стрелы жгучего стыда, смешанного с отвращением. Отклонившись назад, рядом замер в позе мужика, наконец–то поймавшего долгожданную русалку, его знакомый. Из изуродованной ноздри показалась зеленая сопля, этого он не замечал. Поняв, что попытка оторваться от ненормальной бабы успехом не увенчается, Дока свободной рукой с силой сжал вторую сиську, в надежде, что припадочная опомнится. И тут произошло неожиданное. Легко оторвав пальцы, ивалидка задрала подол, впихнула его пятерню прямо между разъехавшихся ног в растянутые трусы, и придавила сверху мощной кистью, чтобы не смог вырвать. Средним пальцем он попал туда, куда было нужно. Взвыв диким зверем, слепая уцепилась зубами в его рубашку на плече. Перебив все мысли, до сознания Доки докатилась нестерпимая боль. Он вдруг ощутил, как перетирают его ладонь сильные толстые ляжки, как один из пальцев изловчился провалиться в осклизлую щель, из которой сочилась и сочилась моментально достигшая ноздрей слякотная вонь. Еще немного и от пятерни ничего не останется. Или обезумевшие ляжки состругают ее в мелкую стружку, или по локоть заглотит ненасытная помойная яма. Немытое тело дурехи взопрело окончательно, скоро от ходивших ходуном сисек пахнуло одинаковым с застойным мочеполовым запахом. В голове помутилось, к горлу подкатили первые позывы тошноты. Правым кулаком Дока уперся в широкую шею слепой, стараясь оттолкнуть ее голову, спутанными прядями успевшую отхлестать по мордасам не хуже пастушьей плетки. Левую по прежнему пытался вырвать из железных тисков ляжек.

— Пойдем…ис–са–с-с… пой–дем… с–си–с-са…, — продолжала взвизгивать окончательно потерявшая рассудок ущербная женщина, напирая всем телом, прижимая Доку к стене, к громадным растрескавшимся бревнам здания дореволюционной постройки. За время развитого социализма горожане так и не сумели возвести ничего нового. Он ощутил эти гладкие вековые стволы вмиг покрывшейся потом обезжиренной своей спиной, они уже оставляли рубцы на его бледно–розовой молодой коже. А вокруг приплясывал пацан с переломанным носом, с уже двумя густо зелеными соплями из них. Засунув руки поглубже в карманы, он мял и тискал свои яйца с членом, приговаривая как заведенный:

— Дай мне… дай мне… я смогу… Я тоже смогу, если ты не хочешь. Отпусти ее… Дай мне…Отпусти… Я кончу туда…

Так продолжалось до тех пор, пока проходивший мимо мужчина не остановился напротив. Завертев шеей, он зарыскал нетрезвыми глазами в поисках чего бы урвать и себе. Только тогда Дока изловчился, выдернул измазанную вонючими выделениями кисть. Прогнувшись назад, с силой врезал по вращающей белками морде калеки. Прицелившись, ударил еще раз по безобразно вывернутым в рваных шрамах губам, затем по толстому носу, в подбородок. Дуреха яростно цеплялась за рубашку, за локти, за грудь, вжималась что есть мочи. Умудрившись оседлать его коленку, задергала толстой задницей сверху вниз, издавая нечленораздельные мычания с похрякиваниями. Сверху вниз, полузадушенная скрюченными от ненависти пальцами Доки, пока не выбилась из сил, не обмякла. Сползла по стене на землю и громко завыла, удовлетворенно и обиженно одновремено, измочалившая себя до состояния половой тряпки. Вокруг продолжал пританцовывать с дебильным выражением на лице знакомый, с пеленок познавший вкус вина и табака. Когда–то до четвертого класса они учились вместе, потом Доку перевели в новую школу, поближе к его дому. Поняв, что концерт окончился, урвать ничего не получилось, закачался своей дорогой пьяный. Кое–как приведя себя в порядок, Дока пнул ногой растрепавшую губы инвалидку и, не оглянувшись на решившего все–таки уцепиться за ее подол сопливого пацана, отправился домой. В груди не могли найти места злость и отвращение к женщинам вообще.

После того случая Дока долго не мог притронуться даже к собственному члену, чтобы испытать удовольствие от онанирования. Выросшая в детдоме косая проститутка едва не отшибла охоту и к самоудовлетворению, преследуя его на каждом шагу. На другой день в цеху она вновь гонялась за ним, лапая здоровенными ладонями за все подряд, пальцами стараясь пролезть в ширинку. Скорее всего, по животному ощутила, что с женщинами из–за природной стеснительности он не спал ни разу. Это обстоятельство возбуждало в ней звериные чувства превосходства, заставляющие во что бы то ни стало обучить несмышленыша тому, что с азартом проделывала сама. Вскоре к дуре присоединились еще несколько инвалидок, жизнь превратилась в навязчивый сексуальный кошмар. Получалось, то, к чему стремился сам, от него же пострадал. Чтобы избежать претензий проститутки и других потаскух на родное тело, работу пришлось сменить.

Лишь через год, оказавшись в областном центре по причине сдачи экзаменов в институт народного хозяйства, он вновь случайно остался наедине с девушкой. Еще во время учебы в ремесленном училище не прекращал мечтать о высшем образовании. И вот теперь в нагрудном кармане зеленел аттестат об окончании одиннадцати классов средней школы. С ним, с другими документами, он приехал поступать. В маленьком родном городке обещала жадать красивая подружка по имени Галина. Она была из крошечной деревни сразу за железнодорожной линией, и ходила на танцы в клуб напротив вокзала, в который в связи с ремонтом Дома культуры в центре переместилась вся молодежная тусовка. Вообще, Доке везло на деревенских, скорее всего потому, что свои городские быстро приедались, а ему постоянно хотелось новых ощущений. На тот момент ему стукнуло семнадцать, ей еще не было пятнадцати. За несколько коротких встреч оба толком не успели не то, что поцеловаться, даже как следует подержаться за руки. Но чувства развились нешуточные, вплоть до нервной дрожи в ожидании следующей встречи. Наверное, так бывает всегда–самое главное приходит тогда, когда времени на него не остается. В этом случае расставание тоже носило драматический характер. Несмотря на заверения Доки о частых приездах на каникулы, девушка чувствовала, что учеба в институте разделяет обоих навеки. Как показала жизнь, ковать железо надо пока оно горячо.

 

Глава четвертая

На период аттестации девушек и юношей расселили по частным квартирам. Доку с пареньком и одной абитуриенткой приютила пожилая женщина, хозяйка трехкомнатных хором. Пока упирались над конспектами со шпаргалками, свободы на то, чтобы обратить внимание на окружающих не было. Но, как и все на свете, экзамены закончились. Несмотря на высокий конкурс, квартиранты были зачислены в студенты. Перед разъездом по домам событие требовалось отметить. Ближе к обеду паренек, сосед по комнате из городка на краю области, сбегал за бутылкой вина. Дока притащил газировки с конфетами, спавшая в зале на диване, девушка на газовой плите зажарила колбасу с яичницей, нарезала овощной салат. Хозяйка в этот день дежурила в институте. И пьянка началась. Дока участия не принимал, как всегда, довольствуясь любимым лимонадом. Минут через двадцать после приема первого стакана, пацан вдруг нашарил в себе великого и одухотворенного. Вытаращившись на не умеющего пить соперника с превосходством прожженного мужика, он пододвинулся к слегка захмелевшей студентке, обнял ее за талию. Бросив смущенный, одновременно призывно заинтересованный, взгляд на Доку, та от объятий попыталась избавиться, обратив внимание домогателя на то, что в бутылке еще не кончилось вино. Стаканы наполнились заново. Вскоре разговор о прелестях сдачи экзаменов отошел на второй план, на первый вышла болтовня ни о чем. Расслабленная рука новоявленного студента никак не могла удержаться на атласной блузке девушки, зрачки которой успели расшириться, а движения вместе с речью замедлиться. Дока по прежнему не позволял себе ничего лишнего, пробавляясь газировкой с конфетами. Сказка из приготовленной по домашнему яичницы с колбасой и салатом давно закончилась, за окном набирал силу жаркий августовский день. По кроне стоящего напротив дерева с ветки на ветку перепархивали серо–коричневые воробьи с зеленогрудыми синичками, по проспекту катились блестящие разноцветные машины. Несмотря на все больше пьяневшего парня, на агрессивные его подергивания, в груди у Доки разливалось долгожданное спокойствие от осознания того, что одно из желаний, о котором так мечтал, сбылось. Вновь можно будет задрать голову, чтобы почувствовать себя лидером пусть и на своей улице. В комнате было тепло и уютно, до отправления нужного автобуса оставалось несколько часов. Каких–то километров сто, вечером приедет домой.

Весело посмотрев на студентку, Дока врубился зубами в большое краснобокое яблоко. Почувствовал, как девушка словно взялась втягивать его в себя вытеснившими белки темно–синими зрачками. До застолья между ними ничего не проскакивало, лишь ответы с вопросами по темам экзаменов. Он вытащил носовой платок и крепко высморкался, немного скомкавшись, отыскал еще одно яблоко, протянул соседке. Молча взяв, та молча его и надкусила, не спуская пристальных глаз. Рядом с ее плечом бормотал плохо державший голову паренек. Откровенно подмигнув Доке, она толкнула соседа в спину. Когда тот очухался, показала на пустую бутылку:

— Ты думаешь идти за вином? Или уже надрался?

— Н-нет, я еще трезвый, — запротестовал студент. — Кончилось?.. Сейчас принесу.

— А сколько она стоит? — поняв, что к чему, подхлестнул его вопросом и Дока.

— Неважно, деньги есть.

Парень ушел, девушка пересела на диван, помедлив, Дока последовал за ней. Снова вязкий стыд заполнил нутро, вновь он не знал, с чего нужно начинать. Если снять трусики и приняться разглядывать, что под ними, удовлетворения уже не наступит. Детские забавы давно отошли в прошлое. А если ввести член в ласковую дырочку, неизвестно, чем увлечение может обернуться. Но девушка ждала действий. Еще за столом вспухшие от выпитого вина губы приоткрылись, обнажив ровный штакетник белых зубов, мочки ушей порозовели, дыхание участилось. Она вся была во власти охвативших ее желаний. Аккуратные вздернутые ноздри оросились мелкими капельками пота. Ресницами полуприкрыв влажные зрачки, девушка уставилась перед собой, предлагая партнеру решать ее судьбу самостоятельно. И Дока вымел из сознания все сомнения. Положив руку на дрогнувшее колено, осторожно взялся отворачивать подол праздничного платья вверх до тех пор, пока не показались до половины полненьких ляжек голубые трусы с начесом. В обтяжку. Тугую резинку вдобавок крепко прижал к телу широкий разноцветный пояс. Корявыми от волнения пальцами Дока настроился развязывать сначала его, узел долго не поддавался, пришлось уцепиться зубами. Студентка продолжала лежать молча, она будто закостенела внешне, одновременно изнутри вспыхнув настоящим пламенем сексуальной потребности. Наверное, опыт половых игр у нее все–же был, иначе давно вцепилась бы ногтями в запястья. Вытащив из–под спины партнерши длинный пояс, Дока стряхнул его на покрашенный заводской краской пол. Теперь нужно было содрать повлажневшие от пота длинные плотные трусы, и, наконец–то ощутить то, что давно испытали многочисленные товарищи, а он на это никак не мог решиться. Он еще не ведал, что в завершающей стадии всегда подстерегает какая–нибудь гадость. Положив руки на мягкий девичий живот, подсунул пальцы под впившуюся в пах резинку, рванул на себя. Она оттянулась и со шлепком вернулась на прежнее место. Спохватился, что начинать следует не сверху, а сперва надо попробовать сдернуть с упругих ягодиц. Просунув ладони под крестец, так и поступил. Это оказалось не просто, обе половинки задницы вспотели, ворсистая материя цеплялась за них, как наждачная бумага за вязкую поверхность деревянного кругляша. Вскоре Дока тоже покрылся каплями пота, к тому же, внимание притягивал свернутый в розовую розочку аккуратный пупочек, здорово возбуждавший вместе с обрисованными материей половыми губами между ровненьких ног. Член давно просунул головку под резинку на плавках Доки и теперь пытался поднырнуть под ремень. Расстегнув пряжку, он по мокрым бедрам скатал штаны до колен, чтобы напрягшейся уздечке на конце члена стало легче. Снова вцепился в настоящий пояс верности под ягодицами подружки, медленно стащил цеплючую ткань до поросшего темным волосом лобка. На этом месте трусы надолго задержались, их владелица не предпринимала никаких действий, чтобы облегчить Доке старания. К тому же член уздечкой пару раз пропахал по оголенному ее животу. Скопившееся в яичках изуверское напряжение приготовилось взорваться брошенной туда гранатой, сдержать его сил не оставалось. Дока едва успел плотно прижаться к долькам, как длинная струя спермы жестко хлестнула вдоль впалой талии замершей на секунду студентки. Он заскрипел зубами, засучил ногами, не в состояни обуздать рванувшиеся изнутри волны страсти, с храпом всасывая через ноздри такой желанный и совершенно незнакомый запах созревшей самки. На подломившихся локтях вляпался болючими сосками в полукружье гибких ребер, поддернулся вверх, покорно затаился на выпуклых грудях подружки, стараясь собрать разбежавшиеся далеко мысли.

Меж тем подружка продолжала находиться в сильном сексуальном возбуждени. Она крупно вздрагивала, отрывисто дышала. Она заметила, что произошло с партнером, но не поняла, почему затих, отчего так долго возится с нижним бельем. Помедлив, она пальцами нащупала липкую плоть члена у себя на пупке. Пересилив стыд, оттянула его, не утративший упругости, вниз, шляпкой потерла между жаждущими ощущений приоткрывшимися половыми губами. Сначала осторожно, затем по настоящему. Сомкнула ноги, напряглась, зубами вцепившись в воротник мужской рубашки. Несмотря на внутреннее опустошение, Дока ощутил новую волну интереса к студентке. Сдвинувшись к девичьим трусам, неумело задергался по самому верху уходящих в промежность пухлых долек, одновременно и в угоду лежащей под ним. Ерзал не он, заставлял двигаться вверх–вниз его величество древний инстинкт, как при онанировании, когда от катания члена между ладонями он постепенно перешел к продольному его поглаживанию. Тогда неторопливое возбуждение напрягшегося мускула в собственной его шкурке вызывало ни с чем не сравнимое наслаждение, к тому же, имелась возможность приостанавливать или ускорять процесс. Вверх–вниз, вверх–вниз, как сейчас, только наоборот. Но в данном случае все происходило по настоящему. И все же перед этим, несмотря на сильные чувства, освободился Дока от спермы не так ярко, как при искусственном вызове оргазма. Поэтому всеми силами попытался достичь желанной расслабухи вновь. Крепо обхватив девушку, подмял ее под себя, заработал задницей, стараясь протащить свою напрягшуюся плоть между ее половыми губами как можно теснее. Кто–то внутри подсказал, что делать надо именно так, а еще лучше воткнуть член между ног подружки, как поступают мужики. Но мысль о том, что с трусами вряд ли суметь справиться, и застарелый страх о последствиях, понуждали довольствоваться малым. Он понял главное: все еще впереди.

Партнерша вдруг протяжно зевнула, вдавилась в грудь Доки лицом и волосами, пытаясь задушить рвущиеся наружу эмоции. Заметалась по сторонам, стремясь спрятаться под диванное покрывало, спихнуть избранника на пол, одновременно изо всех сил притягиваясь к нему. В лицо ей ударила волна краски, зрачки закатились, губы съехали на бок, наверное, она сама извернулась поймать то сладостное, о котором тоже была наслышана от взрослых подруг. От неожиданности Дока шуганулся было со студентки, и тут–же понял, что выдраться из железных объятий не хватит сил. Да и не надо было разбегаться так грубо. Ни ей, ни ему.

В этот момент громко хлопнула входная дверь, в прихожей нечленораздельно замычал за время похода вконец опьяневший новоиспеченный студент. Вскочив с дивана, Дока заправил рубашку под ремень на брюках, пригладил волосы. Изогнувшись на пружинах коромыслом, студентка напяливала на крутые бедра злосчастные трусы с начесом. По пылающим алым пламенем щекам ее блуждала улыбка Моны Лизы с бумажной ее копии, которая великому Ленардо да Винчи не иначе доводилась чужою женой. Но в данный момент блудливая, довольная усмешка партнерши говорила о нескольких вещах сразу. О том, что удалось снять ужасное экзаменационное напряжение, избавиться от накопившейся сексуальной энергии без последствий. И, главное, все это успеть сделать вовремя.

Потянулись плотные дни учебы, когда даже женское общежитие через дорогу не соблазняло освободиться на вечерок. Привыкший подходить ко всему ответственно по причине отсутствия опоры, Дока не только рьяно закреплялся в студенческих аудиториях, чтобы не быть забритым в армию с первого–второго курса, но и зарабатывал на свои нужды сам. После лекций бежал на товарную станцию разгружать вагоны. Иногда удавалось сорвать куш, чаще приходилось довольствоваться местом на подхвате. Областной город слыл студенческим, значит, желающих было хоть отбавляй. С той подружкой, с которой на хозяйском диване отметили сдачу экзаменов, дружбы не получилось. К тому же, к концу первого курса она выскочила замуж. Поначалу Дока оглядывался ей вслед, не в силах отвязаться от ощущения недосказанности. Потом охладел, девочек вокруг было достаточно, но все они отгоняли рисованной недоступностью. С женщинами легкого поведения, еще в детстве напуганный матерью последствиями от венерических заболеваний, как например провал переносицы от сифилиса, он не горел желанием вступать в контакт сам. Да на втором курсе заметивший его старательность декан факультета подбросил идею, с того исторического момента должную быть воплощенной в жизнь. А сказал он примерно так. Мол, дорогой мой Юрон, профессию ты себе выбрал народную, значит, работать будешь в самой гуще народной. Так как все вокруг народное, все вокруг твое — и мое — то есть, по просту никому не нужное, не за горами время, когда на него найдутся хозяева. Сейчас тебе нужно приложить максимум усилий, чтобы втереться в плотное число тех хозяев. Они уже взялись сбиваться в стаю. Тогда окажешься на коне, иначе так и останешься вечно пьяненьким инженеришкой, всю сознательную жизнь сшибающим на пузырь. После декановского откровения Дока рванул на пять тыщ как на пятьсот, ночами напролет штудируя основные параметры достижения успеха в условиях пока развитого социализма. Результаты ввиде отличных прожекторов перемещались в зачетки.

Но наступил момент, когда деваться со своей невинностью стало некуда. Природа на то и природа, что неукоснительно диктует и блюдет законы. Если и на старуху бывает проруха, то у молодых на этот счет идет беспрерывная заваруха по двадцать пять часов в сутки. Доку взялись преследовать сексуальные кошмары. То он пыхтел сверху на какой–нибудь смазливой однокурснице, то снизу, то сбоку, то стоя. Поначалу больше с одной, но вскоре с двумя, потом разошелся так, что и группы в пять девочек оказалось мало. Головами они наклонялись в центр круга, приподнимали разнокалиберные попы, он вышагивал вокруг и оприходовал их по очереди, до тех пор, пока на какой–нибудь не кончал. Как протекает настоящий половой акт, он по прежнему не имел представления. Член самостоятельно ерзал по верху розово щекотного, или чуть проскальзывал за края складок. Там и болтался, пока не наступали поллюции, абсолютного облегчения не приносившие все равно. Лишь обливавшие спермой трусы, от нее становившиеся заскорузлыми, натиравшими нежную промежность. Постепенно ночные вакханалии превратились в пугающие кошмары, не позволяющие до утра выключать электричества.

Двадцатилетие Дока встретил не только с похвальными грамотками, но и с неприятным осознанием того, что до сих пор боится приблизиться к девочкам. Он все так–же занимался онанизмом, понимая, что порочная слабость мешает натуральному сближению с полом противоположным. И ничего с собой поделать не мог. Суррогатные упражнения удовлетворяли лишь на часы, стало казаться, большего наслаждения получить ни с кем и никак не удастся. Даже первый неудачный опыт с абитуриенткой по прошествии двух лет представлялся тому подтверждением. Но природа все равно требовала своего. В какун Нового года судьба занесла Доку не на шикарный бал в актовом зале института, где жаждала с ним воссоединения подружка самой Снегурочки из параллельного курса, а в маленький обшарпанный домик на окраине города, к знакомому по разгрузке вагонов парню. Несколько раз он приезжал сюда, успев пообщаться с блудливой и симпатичной его сестрой лет шестнадцати, которая тут–же решила заиметь на него виды. На что грузчик махнул рукой, мол, не связывайся, весь район перепробовал. Дока лишь усмехнулся, доступность подружки, вроде, не возымела действия. Но именно она подтолкнула в морозную ночь в назначенный природой момент направить стопы не на автобусную остановку для поездки домой и встречи праздника с завалившей любовными письмами скромной деревенской девушкой Галиной, с нетерпением ждущей его появления в ее доме. И даже не к более близкому ярко освещенному парадному подъезду родной альма–матер, что оказалось бы намного проще, а на глухую окраину к просевшему домику с укатанной горой шлака перед крыльцом. Почему поступил именно так, внятно объяснить он бы не смог и себе нынешнему.

За накрытым изжованной клеенкой вихлястым столом разместилась вся компания. Грузчик, его сестра, ее под тридцать лет невысокая конопатая подруга, Дока и, вначале застолья, седобородый дед. Пропустив наркомовские сто граммов, не дожидаясь наступления момента торжества, старик ушел за выцветшую занавеску, завалился спать. Двое его родственников и гостья продолжили планомерно накачиваться из бутылок, что торчали на середине стола. Дока обходился колбасой с обсасыванием соленых огурцов. Сестра, как бы незаметно, по лавке переместилась к нему. Возражать он не стал, наоборот, воспринял поступок девушки как вовремя поданный кусочек сыру. В актовом зале института светили бы аплодисменты за хорошую учебу, надушенные письма с признаниями в любви, мимолетные поцелуи под гулкими сводами за колоннами в два обхвата. Может быть, под утро, в пьяном угаре постель с капризной студенточкой. Если бы получилось, если бы решился. А он бы поддался, как пить дать. После чего наступила бы пугающая неизвестность. Или беспардонное навязывание переспавшей с ним девочки себя в жены, или угрозы подать в суд за изнасилование, или, что одинаково, объявление собственной персоны беременной с вытекающими отсюда последствиями. Примеры успели потрясти — и продолжали потрясать — стены заведения. На том стоял режим развитого социализма с надвигающимся полнейшим коммунизмом. К сожалению, почти половина даже успевших официально зарегистрироваться, потом сидела.

Вот какой сценарий мог бы подойти к встрече Нового года в альма–матер. В гостях у знакомого грузчика ничего подбного и быть не могло. Во первых, не тот контингент, во вторых, не нужно было прикладывать особых усилий, чтобы его сестра досталась тебе. Если бы не обосранный подол, девка выглядела бы ангелом. Ее брату все было до лампочки, алкаш обыкновенный, он и на конопатую подружку не больно обращал внимания. В третьих, места за дырявыми занавесками должно было хватить всем. От венерических неожиданностей ребята снабдили презервативами, белыми таблетками и ртутной мазью. Посоветовали после близости пописать и обмыть член собственной мочей. Способ верный, спасал парней не раз. Поэтому Дока принял предложение знакомого без раздумий.

До полуночи осталось часа два с половиной, а хозяин застолья пару раз уже сунулся носом в тарелку с мочеными яблоками. Вскоре, движением локтевого сустава освободив перед собой место, вырубился окончательно. Сидевшая напротив его конопатая подружка недовольно хмыкнула, отложила вилку и уставилась на Доку приглашающим взглядом. Сестра грузчика беспокойно заерзала на стуле, плеснула в граненый стакан водки.

— Не хочу, — попытался отказаться Дока.

— Пей. Не видишь, товарищ погибает в битве не с тем врагом, с которым бы надо, — вдруг потребовала конопатая. — Один остаешься на девичью компанию.

— Ну и что! — приподнял плечи он. — Не идет она мне.

— Водка? — как бы удивилась конопатая. Обернулась к малолетке. — Налей винца. Церковного, что дед на опохмелку оставлял.

— Деду и осталось, — запротестовала было та.

— Под кроватью у него еще одна. Не завянет.

— Да не пью я, — по серьезному воспротивился Дока. — Потом голова будет кружиться.

— От такого не закружится, — живо вскочив, конопатая протиснулась между Докой и его соседкой. Вылив водку в свою посуду, наполовину наполнила стакан темным вином из поданной из–за спины бутылки. Потребовала. — Пей. Спасибо скажешь.

— Кому?

— Мне. Зачем тогда приходил, — конопатая насильно впихнула вино в руки. — За шиворот вылью.

Посмотрев на переживавшую за него юную сестру заснувшего на квашеной капусте грузчика, Дока поморщился, повертел в пальцах граненую посудину. И выпил. Густая жидкость неторопливо просочилась по пищеводу в желудок, орошая стенки мягкой прохладой. От водки бы не так, защипало бы, потом внутри перекрутило, после шибануло бы в голову и вывернуло наизнанку. А тут по телу взялось разбегаться расслабляющее тепло, мир вокруг повеселел, запестрел разноцветьем.

Когда–то, давно, похожее чувство он уже испытывал, не от вина, от наваристого борща. Тогда только вышел за ворота ремесленного училища, молодых рабочих поселили в заводское общежитие, предоставили работу на выпускающем тепловозы заводе. Дока обтачивал колесные пары на карусельном станке. И случилась первая получка, по кем–то придуманной традиции обязанная быть пропитой до копейки. Половину месяца пацаны перебивались с хлеба на воду, пока не выдали аванс. Дока накупил картошки, морковки, свеклы, капусты и сварганил такой борщ с мясом, что вкус его до сих пор напоминал о себе. Пахучее хлебово разбегалось по внутренностям, капельками пота выступало на поверхности живота, груди и лба. Приятно щекотало бесчисленным числом подкожных мурашей.

— Ну и как? — с интересом спросили рядом. — Впервые вижу не умеющего пить взрослого парня. Ты действительно не размоченный? Или притворяешься?

— Пить я умею, дело не хитрое, — повернулся на голос Дока. Рядом в удивленно радостной позе чуть покачивалась конопатая рожица. — Но пить не желаю. Разницу улавливаешь?

— Еще бы! Сразу видно, как умеешь, — одеваясь в пелену из прозрачных пузырей, отказалась спорить соседка. Добавила — Точно студент задроченный. Слышь, голубок, может, и с бабами еще не перепихивался?

— Перепихиваться они все умеют. Но этот не желает, — язвительно и ревниво подковырнула сестра знакомого, которую конопатая оттеснила на другой конец стола.

— Задроченный… не понимаю, — вареным раком покраснел Дока. — А как перепихиваться знаю. И пробовал.

— Ну и? Результаты были?

— Не понял.

— Сейчас уразумеешь, — гоготнув, пообещала вдруг конопатая. Попросила свою подружку, — Держи, я с него штаны сволоку.

Внутри Доки моментально скрутился в комок, подобного поворота событий он не ожидал. Повертел носом по сторонам, хозяин застолья со скатерти успел переместиться на придвинутый к столу засаленный диван. Подобрав под себя ноги в ботинках, он натужно посапывал. Из–за занавески доносился старческий храп, напротив таращила наглючие глаза конопатая бестия, в намерениях которой сомнений не просматривалось. За ее спиной маячила смазливая мордашка девочки с обосранным подолом, в гости к которой пришел. Выходило, рассчитывать надо было лишь на себя. Напустив грозный вид, Дока вилкой постучал по краю тарелки:

— Я бы не советовал принимать поспешных решений. Чтобы потом не пожалеть.

— Не, вы посмотрите на этого девственника! — откачнулась конопатая. — От пленки весь сверкает, а уже рамсы ломать вздумал.

Из–за плеча бестии послышался нервный голос сестры знакомого, как ни странно, отказавшийся выполнить просьбу подруги. Подцепив ее за рукав вязаной кофты, она прошипела в пятнистое лицо:

— Не вздумай тронуть. Он пришел ко мне.

— Ты уверена? — норовисто взбрыкнула конопатая.

— На сто процентов.

— Тогда он будет моим, — еще радостнее сообщила бестия. — Это я тебе обещаю.

— Не буду я ничьим, — попытался вернуть праздничное равновесие Дока. Потянувшись за бутылкой с вином, выдернул пробку, вылил остатки в свой стакан. — Не надо ругаться, давайте отметим приход Нового года. Может быть, он к нам уже пришел

— Кто бы спорил, — сбрасывая с локтя пальцы малолетки, презрительно фыркнула конопатая. Посмотрев на запястье с маленькими часиками, взяла стакан с водкой и снова со злорадством воззрилась на соседку. — Чего губы раскатала? Человек тост провозгласил.

— Ничего, — рыская рукой по столу, промямлила себе под нос подружка.

На короткий период в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь смачным лясканьем. Допив показавшееся вкусным церковное вино, Дока выловил огурец и сунул в рот. В голове продолжала раскручиваться разноцветная карусель, страх быть униженным женщинами уступал место желанию быть униженным. И поскорее. Им завладел спортивный интерес, с чего могут начать подружки. Если с разглядывания прибора в общем и целом, то не стоит подпускать, а если с введения члена куда надо по очереди, как в навязчивых эротических снах, почему бы нет. По виду, конопатая бестия успела не только пройти, но и проползти вдоль и поперек крым, неизвестный рым с огнями, водами и медными трубами. От нее напролом перло заставляющим угинаться бесстыдством. Конечно, с сестренкой знакомого было бы куда проще, но кто ей позволит приблизиться.

Пока Дока размышлял, чья–то шустрая рука пролезла в карман его брюк, через материю нащупала прикорнувший на ляжке член. Он замер с огурцом во рту, стесняясь встретиться глазами с пересекшей границу дозволенного нахалкой. Ощутил возле уха теплое влажное дыхание, легкое прикосновение к щеке завитка волос:

— Новый год мы встретим вместе. Ты понял? — потребовал вроде ласковый голос конопатой соседки. — Про малолетнюю лахудру можешь забыть, она способна лишь ноги расставлять, да денег на конфеты выпрашивать.

— А ты что умеешь? — машинально пробормотал Дока.

— Я научу тебя чувствовать женщину. Со мною ты получишь сто удовольствий сразу.

На другом конце стола со звоном перевернулось блюдце. Дока поднял тяжелые веки, малолетка опрокидывала наполовину опустевшую бутылку с водкой себе в стакан. Гневно зыркнув на него, крупными глотками выпила, плеснула еще раз, вылакала. И уставилась перед собой деревянными глазами.

— Не трогай ее, — упредила благородный порыв Доки конопатая. — Она все равно напьется. Лишь бы скандала не устроила.

— Скандал?

— Драку, за тебя, единственного, посуду станет колотить, матом обзываться. Тогда утихомиривать придется силой, на слова она реагирует слабо.

Ссор и драк Дока не переносил с детства, в них нужно было доказывать преимущество. А что и кому объяснять заново здесь, в этой блатхате, когда все ясно. Размышления рыжей бабенки мигом высветили назревшую проблему — малолетку придется успокаивать до утра. Значит, она не позволит раздеть себя донага в потайном углу, чтобы без проблем заняться любовью. Тогда для чего он променял залитый светом актовый зал на убогое подобие горницы в осыпавшемся от старости строении? К чему этот пьяный спектакль? Несмотря на упертость характера и выпитое вино, мысли Доки потекли в другом направлении. Теперь краше конопатой бабенки он не видел никого вокруг. Она одна обладала способностью распечатать его, избавить от осточертевшей стеснительности.

— Спать мы ляжем вместе? — потребовал он подтверждения ее обещаниям.

— Обязательно. Но сначала уложим подружку, иначе испортит весь кайф.

— Как это сделать?

— Накачать до усрачки.

Сколько времени малолетка сопротивлялась опьянению, стараясь перемануть Доку, он не запомнил. Она звала, умоляла, под конец расплакалась, наверное, понимала, что в этот дом парень больше не придет. Оборвется еще одна мечта о светлом будущем, ведь на земле нет существа, которого бы она не вдохновляла. Познавшая грязь раньше любви, юная девушка отключилась рядом с непутевым братом, ресницами смаргивая слезы на засаленную обивку дивана.

Конопатая вместе с Докой принялась искать гнездо на одну ночь, им оказался деревянный топчан за той же разноцветной занавеской. Рядом мерно похрапывал старик с мурлыкающей на плече кошкой. Через дыры в материи из горницы просачивался свет от единственной лампочки, по стенам бегали усатые прусаки. Обнадеженный Дока нахально хапнул пятерней под платьем.

— Сама сниму, — отпихнула руку женщина. — Лучше штанами займись.

Дока суетливо расстегнул ремень, сбросил брюки вместе с сатиновыми трусами под ноги. В носках запрыгнул на тахту, на ходу выковыривая из гнезд пуговицы на рубашке. Майку снимать постеснялся, к тому же, в хате потянуло холодными сквозняками. Наверное, уголь в печке на захламленной кухне успел прогореть, а подкинуть новой порции было некому. Конопатая молча возилась возле края топчана, она словно задалась целью помариновать сопливого мальчика, прежде чем допустить до тела. Откинув лоскутное одеяло к стене, Дока сунулся рукой вниз, член был готов выпрыгнуть из яичек, в промежности покалывало. Пах стянуло как при упражнении на брусьях, когда держишь прямой угол. Но эти неудобства не стоили ничего по сравнению с ожидаемым наслаждением. Не возникло мысли и о презервативах с таблетками. Ночные кувыркания сконцентрировались на голой спине и белой заднице подруги. В сумеречной полумгле попа отсвечивала бледной уродливой луной на темном небе. Дока не удержался, потрогал ее кончиками пальцев.

— Да все уже, — с похотливым смешком, в котором проскользнули ноты материнского участия, отозвалась подружка. — Колготки, вот, сверну, чтобы потом не распутывать.

Невысокая, она подкатилась под бок, обхватила его голову руками, сухие губы мелкими поцелуями забегали по лицу в поисках ответных прикосновений. Он почувствовал прохладу больших грудей с твердыми сосками даже сквозь майку. Двигая коленками и животом, она заводила себя, понемногу подлезая под него. Дока неловко навалился, еще не представляя, что делать дальше.

— Не торопись… не торопись…, — придержала она, не переставая оглаживать. — Поцелуй в губы…, поласкай вокруг шеи…, покусай мочки ушей…

Послушно он принялся обсмыгивать названные места, не отказывая себе в привычке просунуть ладонь между толстых ляжек. Но возбуждение не приходило, тело и хотело чего–то неведомого, да к встречи с ним готово не оказалось. Даже поросший волосом бугорок, когда–то откликавшийся волнами тепла и бесчисленными мурашками от макушки до пяток, лишь пощекотал кончики пальцев. Он пропихнул руку дальше, раздвинув дольки, поскользил между ними в поисках тверденького хухолька в сердцевине лепестков. Хухолек оказался не под лобком, а чуть ниже обычного. Побольше в размерах, поувертливее. От прикосновения к нему, как и все женщины, подружка немедленно выгнулась дугой, со страстью заворочала языком во рту у Доки. Стало неудобно, противно и слюняво, будто попала за щеки толстая, короткая змейка, а выползти наружу не в состоянии. Но партнерша не останавливалась до тех пор, пока клубок слюны не потек по подбородку на ее грудь. Лишь тогда отвернулась, вытерлась о подушку.

— Не забывай сглатывать, мальчик, — переводя дыхание, с бархатистым смешком посоветовала она. — Иначе не долго утонуть. А спасать нас некому.

— И не надо, — сплевывая на пол, грубо откликнулся Дока. Вспользовавшись передышкой, вошел во влажную щель, пошевелил внутри пальцами. — Не больно?

— Нет, — не сразу, но весело откликнулась подружка. Поерзав туловищем, призналась. — Лучше не рукой, а членом.

— А если дальше? — сам не зная почему, пытался оттянуть решающий момент Дока.

— Ногтями поцарапаешь. Давай по настоящему, я уже подзавелась.

Она вытолкнула руку, раздвинула ноги, всосалась губами в его губы. Умостившись между ляжками, он дернул задницей, уперся членом во что–то упругое, не имеющее продолжения. Наподобие эластичного препятствия внутри дырочки, которое нащупывал у девчонок с ихней улицы. И вдруг волна страха шевельнула волосы на затылке, прокатилась по спине, сковала ноги холодом. Он вспомнил о пленке, о том, что за ее разрыв пацанов сажали в тюрьму, а взрослых мужиков расстреливали. Это считалось опасным преступлением. А рыжая бестия подставлялась сама. Замуж невтерпеж, или другое? О женитьбе он не помышлял, сперва надо доучиться. Да и как входить в живое тело торчащим обглоданной костью членом, должно быть, это больно, прольется много крови. Милиция, общественность, прощай институт, мысли о прекрасном. Зародившееся было чувство самца умерло не проклюнувшись, кожа на яичках сморщилась, член катастрофически начал утрачивать твердость. Дока попятился назад, боясь натворить непотребного.

— Куда ты! Чуть вторую целку не сломал…, — отрывисто дыша, облапила за ягодицы подружка. Быстро просунула руку между телами, зажав член, подергала на себя, стараясь снова попасть им между складками. — Давай, работай… как бычок необъезженный. Или правда в первый раз?..

Слизав с верхней губы пот, Дока попытался осознать полученную информацию. Получалось, что въехал не в ту щель, наверное, у конопатой есть и другая. Конечно, писать, какать и сношаться через одну не будешь. Кроме родов, там вообще хрен чего разберешь. Он перевел дыхание, сунувшись вперед, вжался пахом в ее лобок, не ощутив ничего. Член словно перестал существовать. Не было родного писюна, или отвалился, или оторвала конопатая стерва, моментально заворочавшая задницей в полный рост. В яичках вознило болезненное напряжение, оно распространилось до пупка. Ягодицы несколько раз взбрыкнули, во рту образовался новый клубок слюны. Организм сковала непривычная вялость, будто после дневного цикла лекций вечером пришлось разгрузить пару вагонов с картошкой. Покрутившись немного, откинулась на подушку и партнерша. Провела ладонью по лицу:

— Кончил, что ли, мальчик? — спросила с сочувствующей подковыркой.

— Не знаю, — промямлил Дока, не в силах шевельнуться. — Вроде, не должен.

— Как это — не должен?

— Ну… кончаю не так.

— Понятно. Хреновому танцору вечно яйца мешают.

— В них что–то закололо.

— То и закололо, что испражнились спермой, — добродушно хмыкнув, партнерша погладила его по волосам. — Скажи честно, до меня с кем–нибудь сношался?

— Было. Но во внутрь нет, — признался он. — Сверху брызнул.

— Сверху… Это хорошо, что сверху.

— Вообще ничего не чувствую, — пожаловался Дока. — Между ног пустота какая–то.

— А как ты хотел? — рассмеялась сбитая подружка. Притянула за плечи, поцеловала в брови. — Сейчас твой член кум королю, сват министру. Сделал дело и отдыхает. Во мне.

— В тебе?…

— Ну да, внутри. Когда мужчина кончает, член превращается в тряпку.

— У меня не превращался.

— Ты занимался суходрочкой. Раздрачивал его, он и остывал в полустоячке по полдня. А теперь по настоящему.

Дока не ответил, напрягшись, приподнял немного зад. Послышались слякающие звуки, в области яичек возникло ощущение, будто вытянул из подружки приросшую к ним небольшую кишку. Перевалившись на бок, глянул на низ паха, покрытый белым налетом, член изжеванным презервативом приклеился к ляжке. Таким беспомощным Дока его еще не видел, попробовал расшевелить, реакции не последовало, хотя раньше от одной мысли вставал на дыбы. В мозгу промелькнуло, что теперь он навсегда останется импотентом. Уронив голову в ладони, Дока заскрипел зубами.

— Ты что это, пацан? Раззадорил и в кусты? — взялась тискать его партнерша. — Со мной такой номер не пройдет. Поднимай и вперед.

Но до самого утра так ничего не получилось. Словно с потерей невинности Дока утратил и способность оставаться мужчиной…

 

Глава пятая

На просторной веранде заканчивалась вечерняя игра теней. Причудливые от металлических узоров на решетке ограждения, они оплели пространство крепкой сетью с крупными ячейками. Чем ниже опускалось краснеющее к ночи солнце, тем выше вздергивалась их паутина. Повернув голову к возгоревшимся от последних лучей высоткам города, молодая женщина прищурила зеленые глаза. Ее чеканный профиль можно было без проблем переносить на лицевую сторону монеты. Мужчина пожевал губами, долил в чашечку из термоса черного кофе, отпив несколько глотков, пошарил взглядом перед собой. И выдвинул пальцем из–за бутылки «ВВ Клико» вделанную в кусок яшмы зажигалку. Струйка пахучего дыма легко поднялась кверху.

— Странный финал. Или начало, — задумчиво сказала женщина. — Столько лет стремиться овладеть желанным, в итоге не испытать никакого удовольствия. Велик риск потерять интерес навсегда. Ты не находишь?

Собеседник глубоко затянулся, подержал дым во рту. Стряхнув пепел в углубление под головой бронзовой обезьяны в заломленной фуражке, наморщил высокий с залысинами лоб:

— Нет, наверное. Долгожданный, желанный плод тем и прекрасен, что не сразу раскрывает прелестей. Тем более, если искать нужно внутри, — наконец, высказал он мнение. — Согласись, редко у какого овоща или фрукта кожура бывает сладкой. Чаще кислой, горькой, приторной. Или твердой.

— Ты привел хороший пример, об этом я как–то не подумала, — согласно кивнула женщина. — И все–таки, что стало с ним потом. Он такой сентиментальный… стеснительный. Думаю, судьба его ждет непростая. В детстве не получившие должной поддержки, люди, конечно, добиваются успехов. Но кровью несравненно большей.

— Естественно. Как и люди с детства зализанные родственниками могут не оторваться от горшка вообще. Все–таки, скорее, это судьба. Если хочешь, его величество случай.

— Ты пытаешься объяснить, что от воспитания ничего не зависит?

— Еще как! Смысл в другом, — перекинув ногу на ногу, мужчина облокотился о подлокотник кресла. — Самое лучшее воспитание выводит индивидуум в высшие слои общества, все равно оставляя его и там в качестве посредственности. Гении же рождаются преимущественно в семьях обыкновенных, или вовсе уродливых. После Ленина наши генсеки как один из рабочих и крестьян. Чем не пример.

— Прости, не согласна. Политика — дело необразованных пастухов.

— Хорошо. Пушкин, Лермонтов, Байрон — картина ясная, хотя первые двое, скажем так, гении только для нас. Но Шекспир, Дюма, Шолохов. Кстати, я бывал в Вероне, разве Шекспир туда приезжал? Или он писал как Жюль Верн, который облетел, проплыл под водой, протопал весь земной шар?

— Не выходя из собственного кабинета, — улыбнулась женщина. — Недавно были опубликованы новые сведения из биографии великого мастера приключений, в которых говорится, что он, все–таки, путешествовал. Но мы отвлеклись.

— Да, мы отошли от темы. Не думаю, чтобы герой нашего повествования Дока остался простачком. Помнишь, как ухватился он за учебу в институте? — потерев переносицу пальцем, мужчина вопросительно посмотрел на собеседницу. — Его разговор с деканом факультета?

— Конечно. Но он…, — женщина выдержала небольшую паузу. — Понимаешь, этот Дока стеснительный. Уничтожить в себе отрицательное качество удается не каждому. А оно отрицательное, чтобы там ни говорили.

— Для выхода в народ — да, людей стесняться нечего. Но для того, чтобы пописать в подъезде — стесняться необходимо.

— Мы говорим на разных языках, — нетерпеливо дернула плечом собеседница.

— Всего лишь к слову, — поднял руки вверх мужчина. — Я знаю, о чем ты хочешь сказать. Дело в том, что в тебе говорит женщина. А слабая половина человечества данного качества не приемлет на дух, потому что у самих его через край.

— По твоему, это не недостаток?

— Всего нужно в меру. Дока стеснялся по одной причине, он был сексуально необразован. Но на будущее имел одинаковые права со всеми. Прости уж.

Колыхнув изумрудными серьгами, молодая женщина вытащила из пачки сигарету, постучала мундштуком по краю стола. Машинально повертев в длинных пальцах зажигалку, откинулась на спинку кресла и развернула его, мягко скрипнувшего маленькими колесами, немного на бок. Вытянув обутые в изящные темно зеленые босоножки на высоких каблуках стройные ноги, положила их одна на другую. Оранжевый круг солнца завис над зубчатой стеной далекого леса. Между лесом и кирпичным забором дачного поселка олигархов зеленела утыканная неровными рядами кустов возвышенность со странным деревянным строением с железной крышей в середине. Прогретый за день воздух почему–то не струился как всегда над коньками крыши. Он показался сероватым и вязким. Ласточки носились над вершинами телевизионных антенн, едва не задевая их.

— Я получил факс, — нарушил молчание мужчина. — Приглашают в Париж.

— Когда? — не оборачиваясь, спросила она.

— Завтра к вечеру должен быть там.

— Серьезный вопрос?

— Деловое свидание с представителем концерна «Лафайет».

— Президент, кажется, араб?

— Тот самый, сын которого погиб в автомобильной катастрофе вместе с принцессой Дианой. Помнишь картинки? Под мостом.

— Лети, — чуть помедлив, отозвалась она. — Все равно погода здесь портится.

— Почему ты так решила?

— Приметы… Приметы, дорогой. Надолго упорхнешь?

— Недели на две. Не только в Париж, — мужчина приблизил к лицу богатый перстень с черным камнем, сосредоточенно обследовал. — Товары сбегаются на склады моей фирмы не из одной Европы. Необходимо поучаствовать в контрольных проверках при пунктах отправки. Кажется, где–то наметился прокол, цены за перевозки подросли.

— Ты предполагаешь, что дилеры занялись финансовыми махинациями? — придвинув кресло к столу, собеседница прижгла конец сигареты. Посерьезнела. — Из иностранных поставщиков или из своих перегонщиков? Лоскутникам это, вроде, ни к чему, лишь бы иметь постоянный рынок сбыта.

— Иностранцам?

— Европейцам. В смысле раскрашенных под лоскутное одеяло многочисленных стран европейского континента. По сравнению с нашей простыней их выделанные куски на карте пестрят калейдоскопом. До революции мои предки называли немцев с французами херами да мусьями. А это сравнение придумала я, с высоты имперского мышления. Тебе не понравилось?

— Без разницы. В действующей армии диких чеченцев называют благовоспитанными чехами. Вообще абсурд, страна абсурда…

— Я тоже абсурд, — выпустив струйку дыма, насмешливо хмыкнула женщина.

— Прости, опять к слову. Нет, конечно, не из лоскутников, из своих доморощенных, жадных потомков скифовых–сарматовых. По Блоку. Думаю, это они накручивают цены, у поставщиков ставки стабильны столетиями.

— Тогда чем занимались твои ревизоры?

— Тем же, они из одного теста. Разве ты не в курсе, отчего рассыпаются мощнейшие фирмы? Растащат, по быстренькому обанкротят, и в воздухе зависает сверкающая морозная пыль лэйбла. Дохнул теплом — вода.

— Здесь ты прав, мы не Европа, — согласилась собеседница. — Лет на двести нам бы подошел пиночетовский режим. Как американцы не достают до сего дня старика, все–таки, поступок его вызывает заслуженное уважение.

— Муссолини, Франко, Пиночет, греческие черные полковники знали, какой строй необходим именно их народу. Поэтому, те страны, как Россия при Сталине, в диктаторское правление процветали. Странные эти масоны. Если людям живется лучше при режимной власти, зачем навязывать демократические свободы. Они не работают все равно.

Неопределенно хмыкнув, молодая женщина сняла присевшую на серебряное изумрудное колье белую пушинку. Зелеными холодными брызгами отозвался на последний угасающий луч солнца охвативший запястье массивный изумрудный браслет в оправе из почерненного серебра. Погасив окурок в пепельнице под медузу, она протянула руку к бутылке с вином. Напиток окрасил стенки фужера в темно красный цвет, превратил его в хрустальный сосуд, внутри которого заколыхался жидкий рубин. Наверное, так в разливочных ковшах играло тенями стекло, которое сварили для кремлевских звезд. Из него отлили заготовки для лучей, после их вставили в оправы. Сами звезды сделали символами народившейся республики рабочих и крестьян. Получалось, что и пролетариату не чужды оказались буржуазные причуды.

Отпив несколько глотков, женщина отставила фужер. Скосив продолговатые глаза на занятого мыслями собеседника, сверкнула зеленью зрачков по направлению к утопающему в темном бархате неба городу. Кое–где высотки обрядились в редкие золотинки, на плоских крышах засветились красные сигнальные фонари. Столица погружалась в поднимающиеся снизу мощные световые волны. Скоро над мегаполисом одуванчиком зажелтеет нестойкая заря, и начнется новая жизнь. Ночная. Ведь само земное бытие состоит из двух половинок — из жизни и смерти — которые тоже подразделяются на бесконечное число разноопределяющих близняшек. Добро и зло, любовь и ненависть, богатство и нищета. И снова щедрая палитра сольется в единое целое. Везде и во всем — в мир. В обыкновенный хрупкий мир, который вокруг. Это его нужно беречь как зеницу ока, за него бороться, им дышать.

Бездумно заведя за ухо светлую прядь, женщина разгладила складку на скатерти. Грустно усмехнулась своим мыслям — жаль, что иногда мир был незаслуженно жесток.

— А все–таки, с чего ты взяла, что погода испортится? — Прервав затянувшуюся паузу, протянул руку к выключателю на стене собеседник. Веранду залил ненавязчивый свет из нескольких развешанных по углам бра, не сделавший фон за решеткой ограждения темнее. — Ни ветерка. Тепло, кузнечики зацокали, бабочка, вон, закружилась вокруг плафона. Черно–бархатная глазунья

— Кузнечики куют глуховато. Ты не заметил? — вспорхнула ресницами женщина. — А бабочка… Что ж, этот вальс может оказаться для нее последним.

— Ну–ну, к чему такой пессимизм. Сейчас я встану и прогоню ее, эту махаонку.

— Она прилетит вновь.

— Вот именно, о чем мы не раз рассуждали. Кстати, штришок по теме. Припарковался к бордюру у перекрестка, собака, бродячая, у кромки то вперед сунется, то назад осядет — перебежать намерилась, а поток машин сильный. Наконец, под зеленый для пешеходов, прохожий потрепал по шее, позвал за собой. Перешли. Собака от перекрестка метров пятьдесят отбежала и снова к кромке.

— Самоубийца.

— Не знаю, не досмотрел. Но ты не ответила на мой вопрос.

— Почему? Кузнечики куют глуховато, ласточки концами крыльев чиркают по антеннам, солнце за лес закатилось красным.

— Убедительно. В природе ты не жила.

— Начиталась, — привычно поиграла глазами собеседница.

— И надолго она испортится?

— На несколько дней.

— Почему ты так решила?

— Комаров нет. К дождю они пропадают, — откровенно засмеялась женщина. Повертела в руках серебряную зажигалку. — Сводку погоды передавали. Решила проверить, сходятся ли народные приметы с научными наблюдениями. Сошлись.

Некоторое время мужчина не спускал с подружки любопытных глаз. Затем откинулся на спинку кресла, взмахнул рукой, пальцем щелкнув по второму выключателю на стене. Веранда погрузилась в интимный полумрак. Женщина оделась в таинственные тени, превратившие ее в какую–нибудь Клеопатру или царицу Савскую в современных представлениях. А может, им тогдашним и сейчас не нашлось бы равных, ведь красоте предела нет, как и убожеству. Вновь придвинувшись к столу с изящными обводами, мужчина подался вперед, с интересом взглянул на собеседницу:

— Полетишь со мной?

— О, какое предложение, — немного опешила она. Справляясь с волнением, отложила зажигалку. — Вообще, ты мастер всяческих интриг. Что означает этот всплеск эмоций?

— На пару недель. Париж, Брюссель, швейцарские Альпы, Венеция, Рим, Неаполь, остров Капри, — не отвечая на вопрос, перечислил мужчина некоторые европейские города. — Ну и Афины, Стамбул. Захочешь, можем подвернуть к пирамидам. Там дела у меня тоже есть.

— Ты забыл Пекин, Дели, Сингапур. Ну и маленький Таиланд. Весь.

— В Монголии интереснее всего. Если пешком, по стопам Пржевальского, Рерихов, через безлюдную пустыню Гоби, затем через Алашанский ад, до Тибета останется рукой подать. А оттуда есть–пошло все. И познание мирового устройства, и религия. И сама жизнь, — не обратил внимания на скомканно насмешливый тон подруги собеседник. — Отвечай сию минуту. Ты согласна?

— А как–же Докаюрон? Судьба этого мальчика меня затронула, — притворно растерянно развела она руками. — Я хотела бы дослушать историю до конца.

— Разве в перечисленных городах, вообще, в мире, нет подобных уединенных веранд? Или у меня иссякнет словарный запас? — блеснул зрачками мужчина. — Я специально буду заказывать номера в таких гостиницах, до которых не долетит ни один цивилизованный звук. В полнейшей тишине интимным голосом стану пересказывать повествование до тех пор, пока оно не подойдет к завершающему пределу. Ну так как?

— А конец нормальный, или я разочаруюсь? Ты же знаешь мою обнаженную натуру, — за игрой продолжая скрывать некоторое смятение, молодая женщина как бы капризно покривила губы. — Не придется ли паковать чемоданы обратно с половины пути? Ведь мы договорились, что рассказывать ты будешь максимально правдиво.

— Именно так. И намек я тоже понял, вести себя буду естественно, постараюсь оправдать доверие, — в вежливом полупоклоне опустил голову собеседник. — Кроме того, в конце беру обязательство назвать имя реального героя

— Ну, что–же, загранпаспорт есть. Вещей на две недели, думаю, много брать не стоит, с визами, надеюсь, поможешь. В путь, дорогой граф… Монте Кристо.

— Зря иронизируешь. Напомню, что родился в лагере для политзаключенных и до сего дня разговоры о родовых корнях в семье под строжайшим запретом, — пожал плечами мужчина. — Вполне возможно, я, как и ты, дворянских кровей, родословную проверить времени никогда не находилось, — он натянуто засмеялся. — Не стоит забывать, в какой стране мы живем. Но это не главное, сейчас я дам указание забронировать места на «Боинг‑747» для двух «vip» — персон. На родных «тушках» даже в салоне для особо важных пассажиров летать невозможно. Ни комфорта, ни надлежащего сервиса. Зато валюту дерут как за королевские услуги.

— Деньги считать ты умел всегда.

— Прошу извинить, но тем и горжусь…

Литые колеса «Боинга» чиркнули по бетонной полосе международного аэропорта «Орли» в пригороде французской столицы. Громадный авиалайнер пробежал положенное расстояние и замер в точно отведенном ему месте. С высоты метров восьми, из иллюминатора с толстым стеклом, мужчина с интересом понаблюдал, как к выходному люку подогнали белоснежный автотрап. Затем отстегнул ремень безопасности, вопросительно посмотрел на повторившую изгибы мягкого кожаного кресла соседку. Лицо молодой женщины было бледным. Несмотря на идеальную линию спуска, она тяжело переносила перепады высот. Сочувственно поцокав языком, мужчина все–таки напомнил:

— Дорогая, пора двигаться на выход. Мы прилетели.

— Я поняла, — с напряжением в осевшем голосе отозвалась та. Облизала блестевшие от дневной помады губы. — Наверное, никогда не привыкну к взлетам и падениям. Чувства, как в штормовом море на прогулочном катере. Отвратительные.

— Надо тренировать вестибулярный аппарат.

Приземистые здания аэропорта были украшены размалеванными африканскими флагами. Наверное, Париж готовился открыть очередную ассамблею стран Африки и Азии. Чуть больше десятка лет назад Франция распахнула границы для беженцев из бывших своих колоний на черном континенте, и теперь, увешанные связками сувениров, негры нагло совали в руки едва не сразу за досмотровым турникетом пяти сантиметровые металлические копии Эйфелевой башни, Сакре Кёра и Пантеона с трехцветными флажками. Благополучно миновав бригаду прирожденных попрошаек, мужчина вывел успевшую придти в себя подругу на площадь перед аэровокзалом, осмотрелся вокруг. Весь периметр был забит разноклассными машинами. К ним подошел в черном костюме представительный клерк. Несколько слов на профессиональном сленге, и все погрузились в длинный черный лимузин, не мешкая сорвавшийся с места. Мужчина презирал шумные, которыми озадачивали иностранцев нувориши из новых русских, бестолковые эскорты, везде и всегда обходясь минимумом сервиса. За окнами замелькали из розового туфа с песчаником аккуратные усадьбы потомков храбрых воинов Наполеона Буонапартия. Прижавшись плечом к обитой кожей дверце, женщина погрузилась в созерцание подзабытого ландшафта. Взглянув в ее сторону, мужчина спокойно откинулся на спинку сидения. В такой машине на подобных дорогах прислоняться было не опасно.

В связи с обустройством в комнатах и беглым визуальным обновлением в памяти видов места паломничества всех образованных людей, время пролетело незаметно. На другой день, сидя за столиком на выходящей во двор, увитой плющом маленькой веранде роскошной гостиницы «La Meison Roze» на холме святых мучеников Монмартр, молодая женщина уже спокойно любовалась открывающимися изумительными картинами. Несмотря на множество автомобилей, воздух был необыкновенно прозрачным, отдавал запахом французского парфюма. Его можно было пить, вытягивать губы трубочкой и наслаждаться не только запахом, но и вкусом. Под ногами сбегали вниз замощенные сглаженными веками булыжниками узенькие улочки, на которых каменные стены домов различались лишь сквозь сплошную зелень вьющихся растений. В просвет между розовыми и коричневыми зданиями виден был приличный кусок панорамы столицы мировой моды с черным стреловидным квадратом небоскреба «Lafayette», с мостами через Сену и даже с раззолоченным куполом собора Инвалидов. Если выйти из гостиницы и метров на сто подняться к вершине холма, на котором отрубили голову трем мученикам во главе с епископом Сен Дени, попадешь на площадь Тертр с художниками в черных беретах, с размалеванными белым с черным гримом мимами, изысканно предлагающими опустить монетку в шляпы перед ними. Сегодня утром она купила там прекрасный натюрморт. Рядом с наполненным — непременно бургундским — вином старинным кувшином лежала гроздь только что сорванного дымчато рубинового винограда. Казалось, прозрачные ягоды сейчас лопнут и сок от них окропит кровавым цветом дебелое домотканое полотно. Она поставила картину на тумбочку возле кровати, долго не могла отвести взгляда. Такие же чувства охватили ее возле трехэтажного особняка почившей, всемирно известной, певицы Далиды с бронзовым бюстиком на узком белом постаменте у высокого с пышной кроной дерева за ним забора. Она любила эту, обладавшую низким диапазоном голоса, своеобразную исполнительницу. Особняк тоже был расположен в двух кварталах вниз по крутому ломаному тротуару из дикого камня.

Солнечный круг неторопливо обходил увенчавшую вершину холма белоснежную базилику Сакре Кёр. Напротив женщины мужчина потягивал из бутафорского патира местное вино, купленное на небольшом рынке вместе с ним прямо у торговцев. На нем была мушкетерского покроя белая сорочка с огромным отложным воротником, с широкими рукавами, с алмазными запонками в манжетах. Вокруг загорелой шеи переливалась отшлифованными гранями золотая цепочка «кардинал». Волосы были расчесаны на модный пробор, виски и брови подстрижены. Во всем благоухающем облике чувствовалась рука парикмахера из элитного салона. Вид у него был благодушный, располагающий к беседе. Такое же вино поблескивало и в глиняной кружке его собеседницы, в этот чудный вечер вышедшей на веранду в брючном костюме цвета морской волны. Пальцы унизали оправленные в серебро загадочные агаты, в отливающих атласом ушах светились светлым металлом длинные агатовые подвески. С высокой шеи спускалась под вырез прекрасно скроенной жилетки без рукавов длинная серебряная нитка агатовых бус. Она отпивала вино небольшими глотками, некоторое время смаковала под языком. И, не скрывая блаженства, неспешно отправляла дальше. Снова смачивала губы, медлила и глотала. Наконец, мужчина отставил кубок, ногтем постучал по дну коробки с сигаретами. Женщина отодвинула кружку тоже.

— Как твои дела? — промокая подбородок салфеткой, первой нарушила молчание она.

— Пока все о, кей. Заключили новый договор, — прикурив, спокойно откликнулся он. — Небольшой, на несколько сотен тысяч.

— В долларах или в евро? Прости, что влезаю не в свои дела. Доллар заскользил вниз.

— В американской валюте на этот год сделки мало кто заключает. В евро, конечно.

— Почему на этот год?

— Бушу надо избавиться от внутренних напряжений в своей стране, — развел руками собеседник. — Хотя, это обыкновенная игра и все заранее предопределено.

— Извини, не поняла. Ты хочешь сказать, что можешь ясно представить будущее своего бизнеса?

— Именно. Христианство — ислам, доллар — евро. Мир состоит не только из естественных противоречий, но и из созданных искуственно, — мужчина глубоко затянулся, посмотрел на женщину. — Понимаешь, бразды правления этого разнообразия в одних руках, потому что хозяин один. Изменить ситуацию могут лишь непредвиденные обстоятельства. Иногда кажется, что буквально все учтено и заранее спрогнозировано. Кроме единственного.

— Война?

— Нет. Она, как раз, под контролем, — собеседник выпустил вверх густой клубок дыма. — Любая, в любой точке земного шара.

— Ты меня интригуешь, — женщина прищурила зеленые глаза, повертела в руках замысловатую серебряную зажигалку, с которой не расставалась.

— Абсолютно не думаю. Если интересно, попробую растолковать. — пожав плечами, снисходительно ухмыльнулся мужчина. Заметив утвердительный кивок, продолжил. — Как бы то ни было, человечество со своими правителями уже определилось. Ясно, какая нация — народность, страна–республика занимают первое место. Кто из них второе, кто третье, кто вообще на низшей, а кто на высшей ступени развития. А вот матушку природу обуздать до сих пор не удается. Примером тому может послужить недавнее наводнение в юго–восточной Азии, когда за считанные минуты погибло больше четверти миллиона человек.

Уйдя в себя, женщина зябко передернула плечами. Над столом не надолго зависло молчание, насторожившее собеседника.

— Мне страшно до сих пор. Ничто, никакая мышиная возня, не стоят тех трагических мгновений, — тихо сказала она. — Наверное, так начинался описанный в Библии потоп.

— Тогда на этой теме ставим точку, — с беспокойством взглянув на нее, свернул рассуждения мужчина. Стряхнув пепел, некоторое время бегал глазами по предметам на веранде, не зная, на чем задержаться. Спросил. — Кстати, ты когда–нибудь фотографировалась у стены любви? Я имею ввиду предыдущие твои приезды сюда.

— У какой стены любви? — подняла голову женщина. Натянуто улыбнулась. — О чем ты хочешь намекнуть?

— О стене любви и толкую, — заметив ее оживление, заторопился мужчина. — Она всего в тройке кварталов от нашей гостиницы. На ней на всех языках мира написаны признания в любви человека к человеку, мужчины к женщине. И наоборот. И только в любви.

— Господи, я подумала, что у тебя крыша съехала, — облегченно вздохнув, рассмеялась собеседница. — В Амстере есть улица Красных фонарей. По ней я бродила не раз. А в Париже…

— Я имел ввиду не это!

— Поняла. Конечно, в первый же приезд, — с готовностью закивала она головой. — На этой стене среди прочих есть надпись, скорее всего, на индейском языке. «Нимицтлацотла», кажется. Забавная такая.

— А мне запомнилась на белорусском — «Я кахаю цябе». И еще «Церетлек». На турецком, наверное.

— Озадачил, милый, — вновь расхохоталась женщина. — Не знаю, почему мелькнула мысль о Елисейских полях с мраморным фронтоном одного из зданий, где со времен Марии Медичи проживала и тасовалась аристократическая знать, — вытащив из дамской сумочки кружевной платочек, она под довольным взглядом партнера вытерла выступившие слезы. — Этот проспект в Париже имеет такое же значение, как Невский в Питере, Арбат в Москве. Сад Тюильри, улица Риволи, Гран Кур. Кажется, недавно я бродила между каменными цветами из древних строений. Площадь Клемансо, кони Марли скульптора Гийома Кусту, бесподобный вид на мост Александра Третьего. Большой и Малый дворцы… Это же променадные места. В том числе и парижской богемы.

— В том числе и… Не ожидал, что ты такая озабоченная, — надув щеки, озорно подмигнул собеседник, имея ввиду первоначальное замешательство собеседницы.

— Сама опешила, — согласилась подружка. Сложила платочек обратно в сумочку. — Кстати, не пора ли нам снова окунуться в историю о Докаюроне? Ведь ты обещал, — напомнила она о договоре. — К тому же, солнце зашло за базилику Сакре Кёр, художники в черных беретах сложили мольберты. Монмартр накрывают вечерние тени, по моему, самое подходящее время.

— Не возражаю, — поудобнее устраиваясь в складном кресле, признал доводы справедливыми мужчина. Он был рад, что сумел увести не слишком приятный разговор о своих делах, о политике, о мировых катастрофах в сторону. Он любил эту женщину, был счастлив, что она не отказалась полететь с ним. Протянув руку, взял прохладный кубок. — Один живительный глоток вина из рукотворного патира, и я готов продолжить повесть о сексуальной любви мужчины к женщине. Хоть до завтрашней зари.

— Так напрягаться не стоит, дорогой. Достаточно послушать до первой звезды, — лукаво повела продолговатыми очами собеседница. Не преминула подзадорить. — А потом ты вспомнишь о моей озабоченности.

— О-о, об этом обязательно…

…Итак, до самого утра Дока не мог придти в себя от охватившего его замешательства, связанного с тем, что член перестал реагировать на что бы то ни было. Он словно омертвел…

За это время конопатая бестия успела выспаться, сходить в туалет и приложиться к недопитому стакану с водкой. После чего снова забраться в постель, полапать пятерней между ног у Доки, пытаясь разбудить спрятавшийся под шкурку писюн. Но тот упорно не подавал признаков жизни. Дока было настроился заныть снова о приключившейся с ним вопиющей несправедливости. Отмахнувшись как от комара, подружка повернулась задницей, захрапела с новой силой. И он затих. Дом походил на свинарник. В нем не только посвистывали, похрюкивали, попукивали на разные лады, но от тошнотворного сивушного запаха с прокисшей едой, от перегара, невозможно было дышать. К тому же, печка без лежанки, к задней стенке которой привалился седобородый дед, без очередной порции угля заледенела совсем. Холод забирался под одеяло, пощипывал пальцы на ногах. Как ни старался Дока зарыться в ватные складки, скоро и нос с ушами засвербили от прихватившего их мороза. Еще раз попробовав растеребить писюн и не добившись результата, всю ночь не сомкнувший глаз, он сунулся под мягкий бок конопатой партнерши, заснул как убитый.

Когда очнулся, праздник в доме продолжался в полный рост. За столом расположилась вся дружная компания. Весело гудела от пламени печка, покряхтывал над горячей картошкой дед, рядом с ним копошился в тарелке с маринованными огурцами знакомый грузчик. Как ни в чем не бывало пересказывали друг другу разные истории конопатая бестия и сестра знакомого. Но главное было не в этом, а в том, что член у Доки торчал костяным мослом. Желание снова побывать в половой щели, в которую наконец–то проник, не встретив того самого пугающего препятствия, расстрельной пленки, вспыхнуло с такой неистовой силой, что не было возможности его удержать. Угнувшись под одеялом, он попытался удовлетворить себя привычным способом. В этот раз занятие онанизмом показалось мерзким, противным. Руки сами отпали от писюна. Высунувшись из–под одеяла, Дока негромко позвал ночную подружку. Наконец, та расслышала, повернув лохматую голову, полупьяно скривила губы:

— Чего тебе, студент? — обратилась к малолетке. — Импотент долбаный, обляпал спермой марусю, а довести дело до конца так и не сумел. Отвалился у него, видите ли.

— Отвалился?..

Дока услышал, как злорадно засмеялась сестра грузчика. Подумал, что с самого начала надо было подкатывать к малолетке, а не клевать на умудренную опытом конопатую дрянь. Тогда, если бы даже не получилось, дружба продолжилась бы, осталась бы возможность узнать, что это такое, о чем взахлеб молотят пацаны. А после такой ночи ему сказать будет нечего, одни слякотные звуки, да страх, что продолговатые дольки всосали и откусили прибор целиком. Ведь по первым впечатлениям так и выходило.

Отбросив одеяло, Дока оделся, подсел к столу, осознавая, что упускать возможность совсем не стоит. Среди институтских барышень светит напороться лишь на неприятности, здесь же никто, никому, ничего.

— Пей, — подсунул под руку стакан с водкой грузчик.

— А винца вчерашнего нет? — осмотрелся Дока. — Вроде, голова не болит.

— И не будет, — зло сверкнула глазами в его сторону малолетка.

— Ослиной мочи могу принести, — совсем распоясалась конопатая. — От нее, говорят, оглоблей торчит.

— С утра колом стоял, — ухмыльнулся Дока. — Я ж тебя позвал.

— Что ты гонишь, — взвилась конопатая стерва. — Когда утром поднималась, специально по яйцам прошлась. Колом… куколка тряпичная. Хэт, студент задроченный.

— Не трогайте парня, он в институте учится, не в пример вам, лахудрам, — втупился дед. — Опохмелись–ка, родимый. Винца, правда, нет. Закончилось.

К вечеру Дока нажрался до поросячьего визга. Как ни пытался уговорить конопатую повторить постельный эксперимент, она отказалась наотрез. Одинаково поступила малолетка, поставившая себя так, словно его для нее больше не существует. Лишь когда собрался уходить, подала шапку, проводила до дверей. В доме снова все спали вповалку. Дед примостился у задней стенки остывающей печки, конопатая дрянь за занавеской похрапывала в обнимку с грузчиком. Делать оказалось нечего. Переступив порог, Дока поскользнулся, ударился позвоночником о заледенелый бугорок. Долго лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, различая, как враз норовят отказать руки и ноги. Сестра грузчика не уходила, стояла возле открытой двери. Затем помогла подняться и поддерживала до калитки на улицу.

— Больше не заявляйся, — бросила в спину все равно.

В тот день он не помнил, как добрался до общежития, как потом выворачивало наизнанку. Он вываливал желудок в унитаз, взлаивая от жгучей боли в середине спины. От неминуемой парализации, скорее всего, спасла водка, разогревшая и размягчившая суставы. Долго ощущал он ушибленное место, дававшее знать о себе и через годы. А тогда, по прошествии нескольких дней, снова напросился в гости к забухавшему по черному грузчику. Но как ни пытался уломать малолетку переспать с ним, ничего не получилось. Как отрубило.

 

Глава шестая

Может быть, это упорство послужило поводом для подыскивания пары. Не замечавший никого вокруг, Дока вдруг наткнулся взглядом на миниатюрную первокурсницу. Крепко сбитая куколка с полными губами, аккуратным вздернутым носиком и яркими васильковыми зрачками под невинными ресницами не раз задерживала на нем свое внимание. Мимо пробегали девочки постройнее, покрасивее, с правильными чертами лица. Главное, поумнее. Они не отказывали ни в дружбе, ни в более серьезных планах на будущее. Но судьба знала, кому кто на данном этапе нужен. Дока увлекся, по настоящему. А когда выяснилось, что девочка невинна не только внешне, но и на самом деле, он перестал от нее отходить.

В походах в кино, на студенческие танцы, незаметно пролетело три месяца. За это время ни он, ни она, толком не научились целоваться. На дворе вовсю распустилась весна, кружили головы сирень с черемухой, на газонах пахли медом желтые ромашки с пестрой мелочью. Играло зарницами младенчески чистое небо. Однажды, когда после лекций они бродили по зеленым улицам вечернего города, Людмила — так звали девушку — призналась, что именно сегодня у нее день рождения. Не тот, который они отметили в феврале, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Не паспортный. В этот день ее нарекли именем. Почему не смогли раньше? По разным причинам, в деревне, ведь, даже регистрировали не сразу. По такому поводу не грех пропустить по маленькой стопочке. Где взять, если магазины закрылись, и где примоститься, если милиция ездит кругами? Она взяла ключ от теткиной квартиры, живущей вон в том пятиэтажном доме. В холодильнике бутылка водки и закуска. Тетка? Она в отпуске, уехала в деревню. Дока успел привыкнуть, что подружка не пропускала праздников без стопки. Так было заведено в их в большой семье. Женщины выпивали рюмочку, изредка две, мужчины сколько хотели. Ему нравилось подшучивать, когда она выпьет и немного расслабится. Трогать за налитые груди, за платье ниже пояса, сквозь которое прощупывалась резинка от трусов. Она сердилась, отпихивала руки, но не прогоняла, и сама не уходила. За время дружбы он все реже занимался онанизмом, словно хватало ощущений и тепла, исходящих от нее, здоровой крестьянской девушки, фигурке которой позавидовала бы любая гимнастка. За весь период знакомства он ни разу не попытался настоять на своем. Впрочем, это было бы бесполезно. Выросшая в суровых условиях беспрекословного патриархата, крестьянка твердо знала, что можно, а что запрещено под страхом вечного позора.

В квартире действительно никого не оказалось. Быстренько накрыв стол в небольшой горнице, девушка выставила на середину запотевшую бутылку водки, тарелки с нарезанной заранее колбасой, салом, салатом из капусты, огурцов, помидоров. Принесла хлебницу и две рюмки. Внутренне содрогнувшись, Дока поднялся с узкого дивана, сорвал пробку, разлил водку по ровну. Он по прежнему не умел пить. Тост прозвучал коротко и весомо — чтобы все было хорошо. Выпили. Немного поторчав, плеснули в рюмки еще, включили массивный ламповый радиоприемник «Урал». Потанцевали под не совсем понятную зарубежную эстраду с шейками и твистами, под которые толком нельзя было прижаться, не то, что поцеловаться. Решили добавить еще по одной. До этого момента нормально ощущавший себя Дока неожиданно заметил, как голова пошла кругом. Понял, что скоро начнет выворачивать наизнанку. И заторопился. Присмотревшись к раскрасневшейся подружке, проскользнул по дивану поближе, вмялся губами в ее горячие губы. Она не отпрянула, не уперлась ладонями в грудь, девушка осталась на том месте, на котором сидела. Обхватив руками его шею, чуть подвернула голову навстречу, прижалась телом. Дока почувствовал, как от ног начала накатывать горячая волна. Такая кипучая, что сдержать ее не хватило бы сил. Повалив подружку на ложе, пальцами задрал платье, нащупал врезавшуюся в тело тугую резинку, стал снимать толстые с начесом трусы. Наверное, все деревенские покупали только такие, способные спасти и от холода, и от насильников одновременно. Девушка не сопротивлялась, лишь крепче вжималась в Доку, словно стремясь слиться в единое целое. Она сопела, громко стонала сквозь стиснутые зубы, всхлипывала, сильнее смыкая колени. Стащив трусы с аккуратной попы, Дока вознамерился рывком сдернуть их с полных ножек. Но это оказалось далеко не просто, подружка вцепилась в крепкую материю мертвой хваткой. Видно было, что она и желала бы заняться любовью, и жутко всего боялась. Ее трясло как в лихорадке. На лбу у Доки давно выступил обильный пот, который ручьями потек из–под волос на затылке под воротник рубашки, прохладными струйками побежал по позвонку. Голова становилась тяжелой, подташнивало, а дело не двигалось с места. Провозившись минут десять, он вдруг ощутил, как в желудке сорвалась со дна горячая тошнотворная масса, забила горло жгучей горечью, готовая вырваться наружу. Спрыгнув с подружки, Дока едва успел добежать до туалета. Надолго прилип к унитазу.

Когда вернулся в комнату, девушка сидела на диване, поджав под себя ноги. Из–под платья выглядывала чистая голубая трусина. Новая волна желания прокатилась по животу Доки. Сглотнув остатки горечи, он навалился на не поднимавшую глаз партнершу, поспешно закатал платье наверх. Попа оказалась почти голой, она только чуть поддернула трусы вверх. Эта деталь означала лишь одно, что девушка согласна. Но не успел он вцепиться в резинку, как ее ноги автоматически пришли в движение, сомкнувшись намертво. Под кряхтение со всхлипами, под неясные стенания, борьба опять растянулась до того момента, когда рвотная масса заполнила полость его рта. Вновь пришлось вскакивать и бежать в туалет, где совать голову в прохладный унитаз.

Так продолжалось до тех пор, пока Дока не понял, что справиться с маленькой крестьянкой не удастся. Она бы рада, но сидящий в генах вековечный страх принародного позора без команд из мозга заставлял просыпаться защитную реакцию, ощетиниваться всеми возможными способами. Совладать с нею представлялось лишь с потерявшей сознание. К тому же, долгая бесполезная возня порядком надоела и ей, а позывы к рвоте у него стали наступать даже от небольшого усилия. Вскоре, прижавшись друг к другу, они заснули на узком диване, она со спущенными до колен трусами с начесом, он с расстегнутым поясом на брюках.

Утром оба, каждый в своей аудитории, слушали лекции по специальным предметам, читаемые доцентами, кандидатами наук и профессорами. Учеба пока стояла на первом месте.

Но весна на то весна, что спаривает даже бездушные камни. Первый неудачный опыт раздразнил, обострил чувства обоих до появления ночных галлюцинаций. Еще после ночи, проведенной с конопатой стервой, Дока заметил в себе резкие перемены. Он превратился в неуправляемого сексуального маньяка, готового оплодотворить хоть бегающую под ногами кошку. Так хотелось утвердиться в мужской роли. И если бы не проснувшаяся к деревенской девушке любовь, он бы давно изнасиловал кого–нибудь из беспечных сокурсниц. Но в трудные моменты будто ангел хранитель оберегал от дурных поступков, подбрасывая выходы из тупиков. В этот раз он подкинул любовь. Высокое чувство не однажды удерживало его от совершения неправомерных действий, и сейчас заставив принять правила игры подружки. Они решили жить вместе. Снять в городе квартиру и перейти туда предложила она. Возражать он не стал.

Наступила первая брачная ночь, встреченная молодыми без положенной свадьбы, без росписи в ЗАГСе, без оповещения родителей. В снятой за небольшие деньги старенькой избушке за переборкой возилась с хахалем еще одна квартирантка, студентка медицинского института. Молодой нарубил во дворе дров, растопил печку, молодая застелила древнюю хозяйскую постель свежей простыней, впихнула подушки в наволочки. На середину простыни была накинута чистая белая полоска плотной материи. Потом Дока узнал, что так в деревне поступали девушки, когда выходили замуж. Посидели за расшатанным столом, дожидаясь, пока угомонятся любовники. Электричество было выключено, в пахнущие отсыревшей ватой маленькие двойные окна с кирпичами между рамами от влаги, вливался густой лунный свет. Он падал на распущенные волосы вздрагивающей плечами невесты, на выглядывающие из–под платья цветастые плечики новой ночной сорочки, отсвечивал огоньками в крохотных золотых сережках в маленьких ушах. Сложив руки на столе, Дока беспокойно переплетал пальцы. Он волновался не меньше.

Наконец, девушка пошевелила губами, перекрестилась. Медленно сняв платье, залезла на кровать. Дока скинул брюки и рубашку, примостился рядом. Ему стало жалко подружку, этого стойкого оловянного солдатика, самостоятельно принявшего судьбоносное решение. Он вдруг растерялся, не зная, с чего начать. Неприятное чувство охватывало его не впервой, нередко выставляя перед партнершами как человека без характера. Он мучался, злился, но совладать с собой был не в силах. Вот и сейчас его сковало чувство стыда, словно собирался совершить непотребное. Так бы они и пробалдели до утра, если бы стучавшая зубами невеста ненароком не зацепила его рукой, когда надумала вытереть слезы на щеках. Машинальное движение послужило сигналом. Подтащив ее, отпрянувшую, к себе, Дока завернул подол ночнушки, провел пальцами по трясущемуся животу. Трусов, толстых, плотных с начесом панталонов, на девушке не было, бугорок покрывал показавшийся шелковым нежный короткий пушок. Ладонью он проник вовнутрь продолговатых долек, сунул палец в тугую дырочку. Она моментально сократилась, но Дока успел коснуться упругого препятствия, того самого, которое запомнил со времен школьных шалостей с соседскими девочками. Девушка сжала колени, зацепила его руку выше локтя, решительно отвела в сторону. Она держалась, эта маленькая Жанна Д, Арк. И тогда он втиснулся между раздвинутыми ею самой, ходившими ходуном, коленями, направил член в заветное отверстие. Он уже знал, куда нужно входить, пусть грубо, но его научили. Заодно дали понять, что больно от этого не бывает. Когда не впервые, когда постоянно, тогда можно в полный рост, с подскоками, с разворотами во все стороны. Все равно, как в широком колодце, ничего не ощутишь. Это с ними, с опытными, а когда встретишься с девственницей, тогда, милок… Тогда решай сам, с такой недолго и за решетку загреметь, если не сама. А то и под расстрел, как дело повернется.

Осторожно войдя, он подергался взад–вперед с краю, чувствуя, как протестует мгновенно напрягшаяся скользкая резиновая плоть, как пытается вытеснить инородное тело обратно. Сопротивление разбудило дух соперничества, заставило протолкнуться еще на сантиметр. Подружка заработала ногами, в испуге стараясь отползти на безопасное расстояние. Он вцепился в ее плечи скрюченными пальцами, не давая члену выскочить. В тот же момент по головке забегали, защекотали невидимые короткие импульсы, натянули готовую лопнуть уздечку. Сдерживать немедленно поднявшуюся на дыбы волну экстаза стало невозможно. Подчиняясь первородному инстинкту, с новой силой он попытался проникнуть вовнутрь, стремясь донести хлынувшее наружу зрелое семя до места назначения. Уже добрался до таинственного препятствия, осознал его девственную упругость. Невеста вылетела из–под него пробкой аж на спинку кровати. И тут–же он выгнулся дугой от пронесшегося от пяток до затылка мощного горячего урагана. Сквозь стиснутые зубы прорвался глубокий длинный стон, по вискам на занявшиеся огнем щеки побежали многочисленные струйки пота. Внутри всего организма сладостно напряглись жилы, заставив сократиться мышцы. На поверхности наброшенной на простыню полоске домотканой материи бился в истерике испускающий крупные тягучие капли спермы член, ужимались в мошонке вмиг опустошенные яички. Волна сладострастия пронеслась несколько раз, затихая, она задерживалась то на плече, то на ягодице, принуждая их невольно встряхиваться. Наконец, развязала стянутые в тугой узел нервы, бросила расслабляться дальше самостоятельно. Подобных красочных ощущений испытывать еще не приходилось, вмявшись щекой в мокрую ночнушку, растрепанными губами Дока поддергивал обильную слюну. Недавно каменная голова зазвенела от пустоты, резиновым мячиком она подскакивала на животе содрогавшейся от глубоких рыданий выпорхнувшей из объятий невесты. И не было сил промолвить хотя бы слово в утешение.

Прошло, наверное, больше часа. Постепенно за перегородкой смолкли перешептывания проснувшихся любовников. Хриплое дыхание одного из них перешло в настырный храп. Девушка тоже успела успокоиться, хотя по прежнему находилась в сильном напряжении. Подсунув руку под ее локоть, Дока обнял за талию, поцеловал в окончательно распухшие губы. Ее зубы тут–же застучали по его зубам.

— Ну что ты, глупенькая, — ловя ухом доносившиеся из–за перегородки переливчатые всасывания воздуха, негромко заговорил он. — Страшного ничего нет, все так начинают.

— Я все равно боюсь. Он у тебя твердый, — доверчиво прижалась к нему невеста, не преминув колено выставить вперед. — Ты ничего там не порвал? Жжет, сил нету.

— А какой он должен быть, тряпочный, что–ли? — хмыкнул в нос Дока. Ощутил, что от наивных слов девушки энергия снова возвращается к нему. — Такой он и есть, иначе ничего не получится. Наблюдала когда–нибудь, как конь залезает на кобылу? Или у нас в городе кобель на сучку вскакивает. Так и у людей… должно быть.

— Видела, не раз. Сама помогала быку этот… впихнуть в корову. Молодой был еще, не попадал, — всхлипнув остатками рыданий, призналась подружка. — Почему–то считала, что у животных так, а у людей должно быть по другому — они же люди. У нас все так думали.

— Как по другому? — переспросил Дока, вспоминая, что до недавнего времени сам имел представление о половом сношении, скорее всего, такое–же наивное, как у подружки, несмотря на шмыгания по трусикам соседских девочек. — Ты как представляла?

— Ну…, снимут трусы, письками друг к другу прикоснутся и млеют. А сами в это время целуются. Лет до семнадцати так и считала, — осторожно засмеялась она сама над собой. — Потом соседский парень надоумил подсмотреть за отцом с матерью. Но я ничего не поняла, папка залез, подергался. И все.

— А девчата разговора не заводили?

— У нас не принято. Знаешь, когда немцы оккупировали часть территории Советского Союза, они все ошалели. Почти восемьдесят процентов девушек до двадцати лет оказались девственницами. В деревнях показатель вообще был стопроцентный.

— Кто тебе это говорил?

— Профессор лекцию читал о нашествии фашистов. Я не сомневалась, потому что из всей деревни у нас только одна была гулящая. Остальные повыходили замуж честными.

Некоторое время Дока языком вылизывал в углу рта высохшую соленую капельку пота. В низу живота возникло напряжение, член зашевелился, наливаясь настырной силой. Как и хозяин, он словно понимал, что работа еще не окончена, он будто подстегивал завершить ее, не позволяя сосредотачиваться на чем–то второстепенном. Но доверчивость, наивность девушки, ощущение собственного превосходства, порождавшие чувство неловкости, стыда, перебивали неуправляемую агрессивность, заставляя оглядываться на трезвые рассуждения.

— Почему ты легла со мной в постель без росписи? — заглушая угрызения совести, грубо спросил Дока.

— Я в тебя… поверила, — сглотнув слюну, поспешно ответила подружка. — Я знаю, ты меня не бросишь, потому что ты не такой.

— Классно. О том, чтобы бросить, у меня даже мыслей не возникало, — тут–же успокоился он, словно прозвучавший ответ разом решил все вопросы. К тому же в нем вместо «поверила» явно проступало слово «влюбилась». Вскочивший член уперся невесте в круглую коленку. — Тогда нам стесняться нечего, я сам решил жить с тобой. Давай доведем дело до конца.

— Может, не надо? Я боюсь, — мгновенно напряглась девушка. — Там все болит.

— Поболит и перестанет. Я слышал.

— Ну, потихоньку… прошу тебя, — обреченно заплакала она. — Это же в живот…

— Не в живот…, — бесцеремонно раздвигая колени, рывком продрался к ее паху Дока. Нащупал сросшееся от страха отверстие, направил туда набухшую головку члена. — В животе пупок… Расслабься.

В этот раз желание кончить не возникало долго. Поначалу Дока решил не мешкая пойти на пролом, и моментально, как в первом случае, подружка выскользнула куском намыленного мыла, вдавилась в спинку кровати. До него начало доходить, что в подобной ситуации действовать нужно обманом. Он изменил тактику, вяло повозившись у краев влагалища, острожными толчками загнал головку внутрь, закачал задницей на месте, давая понять, что дальше входить не собирается. Девушка пугливо ослабила тиски крепких рук и коленей. Дока замер, накапливая силы для завершающего рывка. Когда энергии показалось достаточно, а бдительность подружки притупилась, уперся пальцами ног в старый матрац, приподнял задницу и вонзил член по ходу. Опять он успел ощутить желанное упругое препятствие, вновь заскользили по натянутой до предела чувствительной коже щекотливые импульсы, словно крохотные живчики зарезвились вокруг уздечки, обрывая поводья. Партнерша пробкой вылетела из–под него, едва не оседлав круглые никелированные шары на гнутых трубах спинки. Не в состоянии скомкать народившуюся волну экстаза, Дока опростался в простынь и во второе усердие.

Так и не добившись желаемого результата, до утра Дока умудрился кончить раз пять. В заглянувшей в окна заре подружка показалась жалкой и беспомощной. Глаза с затаившимся в глубине страхом стали огромными, под ними обозначились темные круги. Лицо посерело, губы распухли до безобразия. Она перестала водить по промежности очередным куском ваты или бинта, потому что не могла дотронуться до натертых едва не до крови больших половых губ. Ее ноги тряслись, вся она походила на освобожденную из гитлеровского плена заключенную под номером таким–то. Как в кино. Не представлявший себе, что не единожды прокрученное в сознании старание может окончиться подобным образом, измочаленный Дока прятал виноватые глаза, не в силах признаться даже себе в откровенной дремучести. Опустив пятки на холодный пол, как на ходулях, он пошел к умывальнику — пора было собираться на лекции в институт. Возле холодной печки возилась квартирантка. Бросив горящий взгляд, лет двадцати трех будущая доктор с нескрываемым любопытством поинтересовалась:

— Как чувствует себя твой родной пенис?

— Какой пенис? — не сразу понял Дока. Отмахнулся, загремев кружкой в ведре с холодной водой.

— А ее девственная плева? — давясь слюной зависти, не унималась подрабатывающая санитаркой квартирантка. — Порвал на портянки? Или матерьяльчик оказался не по зубам?

— Не знаю, — жадно глотая воду, угрюмо буркнул он. — У нас еще все впереди.

— Мы так и поняли, — откровенно засмеялась медсестра. — Крестьянки, они такие… Туговатые.

Из горницы появилась накинувшая халат девушка. Стараясь держаться ровно, прошаркала тапочками к небольшому шкафчику с посудой. Под сочувствующими взглядами Доки и квартирантки, наполнила чайник водой, поставила его на печку, ни на кого не глядя, взялась готовить завтрак. О своих обязанностях она не забывала.

К концу лекций Дока успел возбудиться настолько, что его начало трясти. Посиневший член словно забыл, что иногда следует нормально полежать, он горел огнем желаний. Дока не находил места, наверное, так чувствует себя охотник, когда осознает, что раненый зверь уйти далеко не сможет. Несколько раз он проскакивал мимо аудитории, в которой занималась девушка. Она вышла в коридор всего один раз, на пару минут. Вид у нее был настолько удрученным и отрешенным, что невольно закрались сомнения в том, захочет ли она продолжить так неудачно начавшуюся супружескую жизнь, или успела разочароваться. Неуверенность завладела душой, раскалывая ее на части, мысль, что не справился, не оставляла в покое. В конце концов, он сбежал с последней лекции, решив дождаться подружки на улице.

Она вышла после всех, зябко передернув плечами, поплотнее запахнулась в полы вязаной кофточки. Сунув под мышку папку с текстами лекций, повернула голову в сторону Доки, натянуто улыбнулась бледными губами:

— Ты давно здесь торчишь?

— Нет, — соврал Дока. — Как ты себя чувствуешь?

— Неважно. Мне нужно заехать к тетке.

Не поднимая глаз, девушка поковыряла носком туфельки выщербину в асфальте. Заправила за ухо прядь светлых волос, повторила, как давно решенное:

— Мне нужно.

— Что–нибудь случилось? — сдерживая нервную дрожь, спросил он.

— Ничего не случилось, — упрямо нагнула подбородок подружка. — Надо и все.

Дока переступил с ноги на ногу, сглотнул вмиг заполнившую полость рта слюну. Противоречивые чувства терзали его, не давая возможности оценить обстановку трезво. Хотелось схватить невесту за руку и силой заставить пойти домой, ведь это ее идея снять квартиру, это она согласилась жить с ним без росписи. С другой стороны, она имеет право послать и подальше. Пока девушка ему никто.

— А мне с тобой нельзя? — он с надеждой посмотрел на нее.

— Нет, — резко отказала подружка. — Я должна пойти одна.

— Хорошо… Ночевать–то домой придешь?

Сцепив зубы, он сжал кулаки в карманах брюк, приготовившись в случае отрицательного ответа развернуться и уйти. Забрать вещи и снова переселиться в общежитие, его койка пока была свободна. Некоторое время она молча сопела, все так–же не поднимая взора от земли. По круглому бледноватому лицу с ямочками на щеках пробегали мимолетные тени, пухлые пальцы перебирали край картонной папки с длинными черными тесемками посередине.

— Приду, — негромко согласилась она.

Девушка возвратилась тогда, когда квартирантка с хахалем успели накататься друг на друге в полный рост. Они нарочно громко ахали и охали, стонали и крякали, стремясь доломать деревянное ложе до конца. Тахта скрипела, стучала по половицам толстыми ножками, но сдаваться не собиралась. Наконец силы у любовников закончились, они успокоились, дом заполнил мощный храп. Успевший перекрутиться в морской узел, Дока различил, как тихо хлопнула входная дверь. У порога стукнули сброшенные туфли, возле кровати проворно стали вылезать из платья. Он повернулся навстречу, готовясь принять в объятия свою сдержавшую слово невесту. Она подкатилась под бок и он тут–же полез ладонью между ног. Пальцы заскользили по верху больших половых губ, измазались в чем–то мягком и тягучем. Дока невольно отдернул руку:

— Что это? — принюхиваясь к странноватому запаху, настороженно спросил он.

— Вазелин, у тетки конфисковала, — оживленно зашептала подружка. — Там так растерто, что никакая вата не помогает. Сначала я детской присыпкой попудрила, да она здорово подсушивает. А с вазелином будет легче.

— Ты что, с теткой советовалась? — вытирая пальцы о простынь, в темноте недоуменно пожал плечами Дока.

— При чем здесь тетка. Говорю, сама придумала.

Но видно и вазелин не являлся лекарством от страха. Не успевал Дока добраться до заветного упругого препятствия, даже чуть вдавить его вовнутрь, как при попытке прорвать окончательно подружка пулей выскакивала из–под него, седлала железную спинку кровати и принималась мелко трястись и заходиться в рыданиях. Ничего не помогало, ни жесточайший обхват за плечи, ни прижимание к не слишком мягкому матрацу, ни начавшее накрывать его раздражение. Он по прежнему пользовался одним, подсказанным внутренними убеждениями, приемом, притихал, затем резко двигал задницей вперед. За доли секунды она успевала распознать его намерения, так же быстро сгруппироваться и вылететь наверх. Возбужденная уздечка на головке члена срабатывала, он кончал. Скоро от обильного пота простыни промокли насквозь, кончать тоже оказалось нечем. В яичках лишь образовывалась какая–то струна и, будто перетянутая, звонко лопалась, заставляя морщиться от боли. Промучившись снова до утра, оба от неловкости не смели взглянуть друг на друга. Надежда на благополучный исход дела тоже вселила серьезные сомнения, опять они предстали перед очами встававшей раньше квартирантки в виде вылезших из забоя горняков. С посеревшими лицами, с черными кругами под глазами, со спекшимися, покусанными губами. Из–за печки выглядывал развеселый шофер местного автопредприятия, хахаль студентки медицинского института:

— Цирк, бесплатное представление, — подтягивая сесейные трусы на выпуклый живот, уматывался он. — Время на сон жалко тратить.

— А чего это вы подслушиваете? — борясь со смущением, окрысился было Дока.

— А куда деваться? Разве вы не так поступаете, или пробки в уши вставляете? — давясь от смеха, развел руками любовник. — Одна переборка на весь дом, и та фанерная. Учти, кирпичную стену возводить никто не собирается.

— Работать надо, по мужски, а не как ты… мучаешь, — авторитетно влезла в разговор кваритрантка. Сочувственно поцокав языком, обратилась к напарнице. — А ты должна подмахивать, идти ему навстречу. Ему, а не этому извергу. Понимаешь?

Чертыхнувшись, Дока принялся намыливать лицо и шею мылом. Деваться действительно было некуда, вместе со стыдом его охватывало чувство униженности от собственного бессилия. Вид у девушки и правда был удрученный. Как и в первый раз, она молча загремела посудой.

После лекций подружка снова отправилась к тетке. У Доки мелькнула мысль, что она решила появляться ближе к ночи, чтобы соседи успели заснуть. Пожав плечами, пошел домой сам. Вечером за переборкой повторился сексуальный разврат, от которого скулы сводила судорога. Главное состояло в том, что ни спрятаться, ни морду набить не представлялось возможным. В первом случае предлагалось искать квартиру без подселения, стоившую несравненно дороже, во втором, хахаль у квартирантки одним видом внушал уважение. Лет на десять старше, он обладал не только отвислым животом, но и мощными руками с толстой шеей. Но Дока зря не смыкал глаз до третьих петухов. Зазвенели по рельсам трамваи, по асфальту зашуршали автомобильные шины. Потянулся на заводы с фабриками пролетариат, пришла пора собираться на занятия самому. А девушки все не было.

Не объявилась она и в аудиториях института, ни в этот день, ни на следующий. Квартиранты перестали смеяться, бросая на Доку сочувственные взгляды, предложили тарелку горячего борща. Он молча отвернулся. На третий день будущая доктор не выдержала:

— Слышь, а где живет ее тетка? — уперев руки в бока, с раздражением в голосе спросила она. — Ты как–то обмолвился, что ходил туда. Помнишь, когда перетаскивал вещи, а невеста задержалась?

— Помню. Я был там однажды, с большого бодуна, — перекладывая конспекты на столе, пробурчал Дока. — Где–то возле областного драмтеатра, с задней его стороны. В хрущевских пятиэтажках.

— Сходил бы. Чего из себя братца Иванушку строить.

— Не строю я никого, — дорисовал на листе паровоз Дока. — Она в деревню рванула.

— С чего так решил?

— Потому что есть, куда ехать.

— Может быть, — пожевав губами, согласилась квартирантка. — Но я проверила бы и этот вариант.

— А я сделал бы так в первый же день, нельзя ей давать опомниться. Собирайся и дергай прямо сейчас, — выглянул из–за плеча подружки ее любовник. — Если не уехала, останется твоей. А протянешь пару суток еще, можешь ее забыть.

— Это правда. Она пока не представляет, что произошло, непуганная девственница из глухой деревни, — квартирантка выгнула выщипанную бровь. — Но если осознает, что осталась нетронутой, ищи ветра в поле. Во второй раз целками не рождаются.

— По два раза на одну мину не наступают, — поддержал санитарку хахаль. — Одевайся и езжай, когда осмотришься на месте, вспомнишь. У меня так бывало, занесет к черту на кулички, думаешь, приплыл. Мотнешь головой, а вокруг все знакомо.

Дока выглянул в окно, солнечные лучи вливались в комнату с наклоном, но не как при позднем вечере. Выйдя в прихожую, он сунул ноги в туфли.

Он сразу узнал этот по советски обшарпанный панельный дом. В подъезде дверь висела на одной петле, стены были исписаны школьным мелом. Возле квартиры на третьем этаже лежал пестрый деревенский коврик. Дока потянулся к облезлому звонку, потом еще пару раз. Наконец, донеслось шарканье домашних тапочек, медленный поворот ключа в замке. На пороге стояла его невеста.

— Нашел, — то ли огорченно, то ли с облегчением заплакала она. — Я уже домой уезжать собралась.

— Когда? — с придыханием спросил Дока.

— Завтра, с утра. Вещи, вот, приготовила.

— Какие вещи? Твои остались на квартире.

— Тетка домашним гостинцев накупила, должна скоро подойти. Продавщицей она работает.

— Тогда собирайся, — он вошел в прихожую, огляделся по сторонам.

— Я боюсь тебя…, — беззвучно затрясла плечами невеста. — Тело болит…

— Поболит и перестанет, — снимая с вешалки вязаную кофточку, как можно тверже сказал он. — Не ты первая, не ты последняя.

— Подожди, хоть ключ соседям оставлю…

С этого момента Дока не обращал внимания ни на что, даже установившаяся за переборкой тишина была не в силах помешать осуществить задуманное. Укрывшись ватным одеялом, он подтащил подружку поближе к спинке кровати, уперся ногами в железные прутья и намертво сцепил руки за ее шеей. Когда вводил член между распухшими половыми губами, невеста не смогла удержаться от крика. Дернула попой вниз, член тут–же выскочил, казалось, все повторяется. Он покрыл ее рот поцелуем, настырно вошел снова. Она и сама стремилась помочь, выпячивая скованный страхом зад вперед, она приготовилась ко всему, этот маленький, стойкий, оловянный солдатик в юбке, принявший решение связать судьбу с полюбившимся ей парнем самостоятельно. Нащупав единственно верное положение, левой ногой Дока оттолкнулся от круглого прута и тазом надавил на основание члена, стараясь вбить его как штырь по корешок. Препятствие резиново вдавилось вовнутрь. Сцепив зубы, девушка осталась на месте, она словно закостенела. Дока налег что есть мочи, существом владело одно желание — войти в таинственный канал, ощутить его животрепещущую плоть, а потом будь что будет. Потом хоть трава не расти. Закусив губу, он уперся быком, в тот же миг острая судорога пронзила лодыжку до самого левого уха, заставив моментально сбавить напор. Что–то хрустнуло, ступня обмякла, соскочила с гладкого толстого прута. Охнув, Дока отвернул лицо в сторону, в мозгу пронесся вихрь мыслей. Он понял, что сухожилие порвано. Но не это было главным, теперь предстояло опозориться окончательно не только перед язвительной квартиранткой с ее хахалем. И даже не перед невестой, предложение которой он принял. Стыд за себя неумелого взялся неторопливо обволакивать плотным покрывалом все его существо. Замаячил конец надеждам и мечтам. Дока судорожно перевел дыхание, слепо уставился в темноту комнаты.

— Давай… Любимый мой… Еще немного…

Он встрепенулся. Подружка вжималась в него, гладила по волосам, по плечам, призывая довершить то, от чего пряталась. Скорее всего, ей самой не терпелось стать женщиной, чтобы положить конец страданиям. Понимала ли она в тот момент, что случилось с ногой ее жениха, было неизвестно, но страстный призыв не остался не услышанным. Заглушая болезненное жжение, Дока уже правой ногой нащупал проклятый прут, пропустил кругляк между большим и следующим пальцами. Член все еще находился внутри партнерши, зажатый непроизвольно сократившимися мышцами влагалища, он, как и левая ступня, почти онемел. Подергав мускулами, Дока вновь направил силы на низ живота. Когда накопил их достаточно для рывка, не стал делать равнодушного вида, а со всей дури придавил подругу к жесткому матрацу, руками подгреб под себя всю ее, и оттолкнулся от спинки кровати. Почудилось, что прут разодрал подошву ноги пополам, Дока едва не закричал от боли, но вместе с ней он успел осмыслить другое. Направленный в цель член уперся в податливую преграду, растягивая, отодвигая дальше и дальше. Она расплющила головку члена, готовая превратиться в мощную пружину, чтобы выбросить инородное тело наружу, она сопротивлялась до последнего, как верный пес у входа в тайное хозяйки. Эту преграду можно было снести только зверским напором. И Дока озверел, на мгновение отпустив поводья мускулов, он тут–же рванул их на себя и яростно вколотил член в непробиваемую стену. Казалось, пленка разлетелась на тысячи лоскутков, которые облепили ворвавшуюся во влагалище живую плоть. Девушка громко вскрикнула, заработала руками и ногами, всей фигурой, чтобы отскочить назад. Она уперлась локтями в лицо жениха, готовая пустить в ход кулаки. Она уже замолотила ими по всему, на что они натыкались. Но было поздно, через прочищенный канал яйца исправно вбрасывали вовнутрь порции мгновенно забивающей собой все вокруг живительной спермы, словно специально накопленной для такого неординарного случая. Девушка это поняла, все равно выскользнув из слабеющих объятий Доки, присмирела на какое–то время пойманной птицей, откинулась назад, сбивая частое дыхание. Так она лежала до тех пор, пока ее организм не смирился с изменениями в нем. Затем негромко заплакала. Жалостливо и обреченно, как если бы навсегда прощалась с прожитыми до сего дня годами. С беззаботным детством и влюбчивой юностью.

— Тише, родная…Ну что ты, успокойся, — попытался утешить суженую Дока. Губы плохо подчинялись, слова выползали с пришепетываниями и причмокиваниями. — Теперь будем думать, как жить дальше.

Подружка не слышала. Вскоре она захлебывалась в бурных рыданиях, тихих, и все равно светлых. Дока не притрагивался к ней, он понимал, что девушка прощается со своей чистотой.

— Вот и все, — донеслось из–за переборки негромкое восклицание. Там помолчали, затем чиркнули спичкой. Через минуту ноздри пощекотал запах дыма от дешевых папирос. Повторили с печалью в осипшем голосе. — Вот и все…

Распахнув глаза в потолок, рядом плакала жена. Она не пыталась вытереть слезы, всегда акуратная, не тянулась поправить завернувшееся под спину одеяло. Вздрагивала, как ее оставил Дока, с обнаженным из–за скомканной сорочки животом, с брошенными вдоль тела безвольными руками. Ноги были сомкнуты, из–под них под его ягодицы подбиралось влажное, прохладное пятно. Он знал, что это кровь. Она не останавливала ее, кровь текла сама. Здорово саднила онемевшая левая ступня, болело между пальцами правой ноги. Дока лежал не шелохнувшись…

 

Глава седьмая

Женщина откинулась на спинку небольшого пластикового стульчика, провела ладонью по слегка усталому лицу. Словно собиралась как паутину снять за время слушания истории накопившуюся под глазами, на гладких щеках, серость. Солнце давно скрылось за зубчатой стеной, на темном небе проступили звезды. В лунном свете разноцветными искрами брызнули драгоценные камни в серебряных перстнях. Поиграли лучами серебряные подвески в ушах, такие же бусы на бело мраморной груди. Несколько минут мужчина завороженно следил за ней, за одетой в серебро бледнолицей королевой. Затем привстал, взял бутылку с местным вином, плеснул себе в кубок, собеседнице в причудливую кружку. Сделав тройку неспешных глотков, женщина прикурила. В больших зрачках неторопливо растворялся застилавший их густой туман. Скоро от него не осталось следа, он будто впитался вместе со смыслом рассказанного. Она осмотрелась вокруг. На спрятавшихся в кипучей зелени ползучих по стенам растений электрических столбах зажглись ромбовидные фонари. Столбы были литые, старинные, каменные стены домов тоже. Одно от другого отделяло максимум полметра, весь тротуарчик по ширине был чуть больше метра. По мощеным диким булыжником улочкам на вершину холма Монмартр группами, поодиночке, вразвалку поднимались туристы. Полюбоваться видом художественно подсвеченной спрятанными в многочисленных нишах прожекторами белоснежной базилики Сакре Кёр было одно удовольствие. К грандиозному сооружению вели несколько начинающихся у подножия размашистых каменных лестниц. Днем базилика парила словно в облаках, ночью она купалась в звездах. Туристы рассаживались на прохладных ступенях, отдыхали после напряженного дня, или вели мысленный разговор с самим Богом, изливающим божественное сияние на католические кресты над яйцеобразными под Фаберже куполами. Женщина в каждый приезд старалась прикоснуться к древнему сооружению, не уставая восхищаться умом и руками французских мастеровых, творивших чудеса. Вот и сейчас она с легким сожалением смотрела вслед почти одинаково одетым — шорты, шведка — расслабленным людям, и желая оказаться среди них, и понимая, что на сегодняшний день впечатлений достаточно. Еще в каждый приезд ее мучал один и тот же вопрос, куда деваются сами французы, парижане в частности. За кассами в магазинах, за стойками баров, ресторанов, отелей, в музейных залах хозяйничали сплошь смуглые выходцы из стран третьего мира, или бледные беженцы из славянских государств. С истинными представителями высоко развитой расы можно было встретиться разве что в конце рабочего дня в маленьких разбитных вагончиках метро, или на длинных рядах овальных стадионов — французы оставались патриотами своей страны. Еще вечером все столики небольших бистро и брасри занимали люди старшего, в основном, поколения. Вот и все. Французов молодого и среднего возраста днем с огнем было не сыскать.

Молодая женщина положила дымящийся окурок в пепельницу, снова приподняла кружку с вином. Кинув на собеседника мимолетный взгляд, пригубила с привкусом виноградной лозы горьковато–сладковатый напиток.

— Ты заставил меня откровенно посочувствовать этой деревенской девушке. Невеста действительно оказалась стойким оловянным солдатиком, — отставляя кружку от себя, наконец, заговорила она. — Наверное, и я бы дала деру хоть к черту на кулички, забыла бы о замужестве вообще, или дождалась бы случая более подходящего. Напилась бы, в конце концов, а потом полезла в кровать.

Задумчиво похмыкав, мужчина помолчал. Затем перекинул ногу на ногу, сплел пальцы на колене и чуть подался вперед:

— Не забывай, что девочка в Доку успела влюбиться. Как ты помнишь, она сама предложила перейти жить на квартиру. Это раз, — без напора принялся он за разъяснения. — Во вторых, если деревенские что–то решают, обязательно доводят дело до конца. Странный, казалось бы, пример, но он как нельзя лучше характеризует русских крестьян с данной точки зрения. Сбросили татаро–монгольское иго, выиграли войну с Наполеоном, победили в Великой Отечественной, в общем–то, ополченцы из тех самых холопов. Да, под водительством и по указке начальствующих, в смысле, политиканствующих, горожан. Да, этот класс неграмотен, труслив, завистлив, но он строил магнитки, днепрогэсы, рыл каналы. В конце концов, воевал из–под палки. Но строил и воевал. И самый, пардон, цимус победы добыли представители драных хамов, потому что и к середине двадцатого столетия городских жителей в России насчитывалось не так много. А кто в природе живет, тот по ее законам и поступает.

— Прости, но пример не совсем удачный, — передернула плечами молодая женщина. — Причем здесь добровольное избавление от девственности и очищение родной земли от врагов? Тут зов природы, а там чувство долга, патриотизм. В чем, собственно, суть одинаковости?

— Суть, как ты выразилась, одинаковости на первый взгляд абсолютно разных вещей, состоит в одном, — собеседник помедлил. Бросив руки на стол, со вниманием и теплотой посмотрел на женщину. — Она в характере.

На веранду опустилась тишина. Крупные звезды, крупнее чем на родине, перекатывались гранями в глубине бесконечного космоса. Здесь он казался ближе, или из–за особой прозрачности воздуха, или холм с казненными на нем мучениками действительно был местом необычным. Внизу мерцал ночной Париж, мириады электрических огней создавали над городом световое облако. Оно обволакивало его всего пузатым прозрачным воздушным шаром со вспышками то на одном, то на другом конце. В направлении Де Фанса — города будущего — огни были упорядоченными, Эйфелева башня преставляла из себя новогоднюю елку, а остров Ситэ со знаменитым Нотр Дам де Пари, откуда — с медного пятака под древними стенами монастыря — начинался отсчет всех парижских километров, плыл посреди Сены и всего мегаполиса одуванчиковым пятном. Панорама смотрелась необычайно красиво, женщина с благодарностью взглянула в сторону сидящего напротив мужчины. Слово свое он сдержал, и гостиница с верандой оказались на высоте, и впечатлений даже после экскурсий по историческим местам напластывалось достаточно. Вдохнув полной грудью пахнущий дорогим парфюмом воздух, она улыбнулась, лукаво вильнула глазами по направлению ко входу в роскошный двухкомнатный номер с мощными освежителями воздуха. С готовностью наклонив седеющую голову с идеальным пробором, мужчина поднял вверх указательный палец:

— Всего один момент. Завтра до двух часов дня я намерен решать проблемы нашей фирмы. А вечером мы приглашены на рандеву в загородную резиденцию одного из высших руководителей «Lafayette», господина Корнуэля. Как ты на это посмотришь?

— Ты меня заявил? — немного подумав, переспросила женщина.

— Естественно. Это будет не деловая встреча, а обычный русский междусобойчик на французский лад. Кто–то придет с женами, кто с невестой, с любовницей. И так далее. Повторяю, встреча неофициальная, но народу, полагаю, соберется достаточно. Сама понимаешь, президент араб.

— Я в курсе. Никаких спецэффектов? В смысле прикида.

— Даже не смокинги, обычные костюмы и вечерние платья. Украшения, само собой.

— А где находится особняк?

— В районе Фонтенбло, одной из раннего периода бывших загородных резиденций королей.

— Версаль стал ею позже, — в знак согласия кивнула собеседница. — Чудненько, экскурсии в деревушку Барбизон не намечается? Ужасно нравится неповторимая барбизонская школа художника Коро и его друзей.

— Тебе мало сокровищ Лувра? Там и «Женщина с жемчугом» твоего Жана — Батиста Коро, и «Жилль» Антуана Ватто. Во всем мире нет того, что выставлено в его полутемных залах с застоявшимся запахом веков.

— О, да! И «Вирсавия» Рембрандта, и «Коронация Наполеона 1» Жака Луи Давида. Не забудь упомянуть про неповторимую Джоконду под темным стеклянным футляром, зацелованную миллионами взглядов, заклацанную ураганами фотовспышек. В прошлом году я едва продралась через плотную толпу туристов из стран утренней росы, восходящего солнца, могущественного дракона. Все как один путешественники были маленькими, узкоглазыми и желтолицыми. В разговоре старались меньше употреблять ласковую букву «л». Они так усердствовали фотоаппаратами, что из–за бликов на месте картины красовалось ослепительно белое пятно. И ничего более.

— Надеюсь, охоту к посещениям музея они не отбили? — с притворным сочувствием поцокал языком собеседник. — В этот приезд, по моему, ты туда не торопишься.

— Зря иронизируешь, — завелась подружка. — Первое, что я сделаю завтра с утра, это поеду на встречу с самым дорогим историческим местом на земле.

— А как же Нотр Дам? — не удержался от колкости мужчина. — До сегодняшнего чудного вечера путеводной звездой был он.

— Чуть позже я съезжу туда помолиться, — холодно отрезала молодая женщина.

В домах вокруг давно погасли огни. Истинные французы, как все европейцы, ложились спать довольно рано. Лунный свет делал тени от строений и деревьев резче, таинственнее. Когда на маленькой уютной веранде отключилась единственная в бледно розовом плафончике лампочка, показалось, что в тишине раздалось бряцание боевых доспехов римских легионеров и цокот копыт коней мушкетеров. Но лишь почудилось. Так зазвенела в ночи оберегаемая французами как зеница ока парижская тишина.

Она неторопливо шла по выложенному пиленым камнем просторному Двору Карре к главному входу в бывший королевский дворец Лувр. В лучах утреннего солнца посередине пылала построенная из хрусталя пирамида, закрывающая обширный вестибюль подземной площади, с которой можно было попасть в любой конец музея мирового значения. На фоне ренессансных и классических дворцовых форм угловатое сооружение выглядело чудовищно. Его невозможно было сравнить, приложить, ни с чем, ни к чему. Но интеллигентные французы на то и законодатели моды, что поначалу диктуют неприемлемое, через короткое время становящееся обиходным. В прошлом веке так случилось с Эйфелевой башней, после ее возведения оплеванной парижанами в полном смысле слова. Пройдет всего три–пять лет, неуклюжая на вид пирамида тоже займет славное место в ряду особо почитаемых достопримечательностей.

Выйдя из метро за несколько остановок до Лувра, женщина поднялась наверх, прошлась по улицам пешком, освежая в памяти подзабытые мелочи. Неспешно прогулялась по саду Тюильри с многочисленными статуями, восьмиугольным бассейном, фонтанами, массивными каменными вазами, свернула на набережную Сены. Полюбовавшись юркими речными корабликами, видами на противоположный, забранный в гранит берег, застроенный мрачноватыми средневековыми зданиями, типа конических башен Консьержери, она вернулась на окруженное дворцовым комплексом пространство через площадь Каррузель с самой маленькой из трех на улице Триумфальной аркой. Увенчанная конной квадригой, она была копией римской арки Септимия Севера. Все в мире имело первоисточники. И вот теперь молодая женщина входила под гулкие своды королевских когда–то апартаментов. Все течет, все меняется, сказано в Библии устами Экклезиаста, Златоуста, царя Давида, Иоанна Крестителя — неважно. Все они говорили об одном и том же, указывали человечеству на бренность земной жизни, на ценности более великие. Но до тех, незримых, не осязаемых на ощупь, ценностей людям дела не было, они стремились заполучить все и сразу. Короли, со всего мира загребая под себя бесценное, тоже не задумывались над тем, что когда–нибудь придется делиться. Пришло время, царствующих особ не стало, сокровища перешли в руки общие. Чтобы ни у кого не возникало желания повторить неразумный пример, шедевры собрали в одно место, объявили охраняемыми государством. Защищали полотна, статуи, изделия из драгоценных металлов не хрупкие смотрители — старички и старушки, не электронная сигнализация, как могло показаться на первый взгляд. Сами люди в силу природной зависти следили за тем, чтобы нигде, ничего, никуда не пропало. Многие и рады были, да остальным тоже хотелось. Особенно это ощущалось по бегающим взглядам не только людей богатых, но и ничего не смыслящих в искусстве представителей из стран развивающихся. Природу человеческую как переломишь!

Уделив окруженным как вода меняющей состав толпой «Сидящему писарю» с глазами из горного хрусталя, безрукой «Венере Милосской», безголовой, но крылатой, «Нике Самофракийской» по несколько неповторимых мгновений, женщина остановилась перед «Моной Лизой» Леонардо да Винчи. Как всегда, небольшая темная картина купалась в бликах от фотовспышек. Мечтать о том, что когда–нибудь плотный человеческий поток иссякнет, не приходилось, и она прошла дальше, ненадолго задерживаясь у средневековых итальянской, фламандской, поздней французской художественных школ. У двухметрового вавилонского, из черного базальта, четырехтысячелетнего «Кодекса Хаммураби» людей не было. Человечество законы не интересовали.

Посмотрев на часики, женщина направилась к выходу. Вновь прошлась пешком до площади Согласия с двадцати трех метровым египетским обелиском с отраженными на нем подвигами фараона Рамзеса, с двумя великолепными фонтанами, бассейнами и вездесущими статуями вокруг. Купив в пицерии не менее вездесущую пиццу, как простой турист примостилась на один из гранитных выступов, утолила голод. Времени до обеда еще оставалось достаточно. Заметив в конце площади одинаковую на всех языках букву «М», неспешно отправилась туда.

Под куполообразными сводами чередующихся капелл Собора Парижской Богоматери было прохладно и сумрачно. Играли всеми цветами радуги витражи южной розы, подсвечивали масивные колонны висящие между ними громоздкие люстры. Женщина прошла через заполненный людьми просторный зал к главному алтарю с деревянными хорами, в котором находилась статуя Скорбящей Богоматери. По обе стороны ее навсегда застыли в колено преклоненном состоянии два французских короля. Перед Богоматерью она осенила себя православным крестом, прошла дальше, за алтарь. Напротив громадного креста, подпираемого измученными фигурами в раскрашенных гипсовых одеждах, надолго задумалась. Трепыхались от сквозняков язычки пламени на свечах, пробегали по композиции тени. Пахло ладаном и почти восьмисотлетней замшелостью. За спиной, перед алтарем, хор мальчиков в белых одеждах под руководством святого отца исполнял католические гимны. Слаженные детские голоса под сводами храма звучали ангельскими призывами к благодушию. Молодая женщина все больше проникалась их, пропитывающих саму суть, благовестом. Душа распрямлялась, сердце стучало ровнее. Скоро она вся ушла в себя.

Из задумчивости ее вывел короткий емкий возглас. Японский самурай в современных одеждах настраивал ультрамодный «Кэнон» на японскую гейшу не в кимоно. Вздохнув, женщина подтянула ремешок сумочки ближе к локтю, направилась в сторону выхода. Времени у креста она все равно провела достаточно, успев выложить все, что отяжеляло душу. На улице было много солнца и тепла. Пройдя к вбитому в булыжник отшлифованному желтому каменному пятаку с цифрой «О», обеими ногами встала в середину, с легкой иронией загадала желание. Уступив место следующему охотнику до чудес, оглянулась на две соединенных вместе ажурной галереей, круглым витражом и коническим входом прямоугольных башни, образующими готический фасад собора. С каждого угла, выступа, хищно пялились на людей злые химеры, демоны, фантастические птицы и чудовища. Вся эта мерзость до того естественно корчила рожи и скалила зубы, запугивая туристов и прохожих, что своей преданностью вековым стенам вызывала к себе уважение. Из–за башен выглядывал рифленый готический шпиль с католическим крестом на вершине. Перекинув сумочку через плечо, женщина поправила широкий пояс на обтягивающих фигуру брюках. Не оглядываясь больше, мимо прилавков букинистов, через причудливый мост Пон Нёф тронулась на другую сторону Сены. Программа на сегодняшнюю половину дня была выполнена.

Но она не спешила в гостиницу, в поражавший продуманной роскошью номер люкс. Хотелось пройтись по усаженным каштанами улочкам, купить у уличного торговца жареных каштанов, пощелкать их в каком–нибудь глухом переулке за простеньким столиком у входа в обычную кафешку с мизерной чашечкой черного кофе без сахара. Она так и сделала, забрела за вылизанный центр в пролетарский район столицы мировой моды, типа Латинского квартала, отыскала крошечное брасри с парой выносных столиков и присела на гнутый металлический стул. Аккуратной стопкой на столешнице возвышались бесплатные «журналь». Выдернув свежую «Figaro», углубилась в чтение полосы новостей. Через некоторое время ее отвлек ненавязчивый бархатистый мужской баритон:

— Силь ву пле, мадам, — хозяин брасри услужливо предложил меню.

— Мерси боку, — улыбнулась она, отодвигая газеты и выкладывая из сумочки пачку сигарет.

— Пардон! — тут–же щелкнул зажигалкой хозяин.

Женщина прикурила. Поблагодарив, сделала знак, чтобы мужчина подождал. Пробежав глазами меню, заказала бокал красного вина, порцию мидий из Лионского залива и на десерт чашечку черного кофе без сахара. Когда хозяин ушел, осмотрелась вокруг. На другой стороне площади в конце совсем узкой «рю» местные клошары и туземные лимитчики шустро выгружали из длинного треллера капусту. Белые листья усеяли пространство вокруг машины. Скоро выгрузка закончилась, грузовик отъехал. Появились мулатки с азиатками, быстренько подобрали листья, после них уборщики навели чистоту, словно не было никакого треллера с капустой. На небольшом подносе принесли вино с мидиями. Отпив глоток, женщина причмокнула губами, выбор оказался удачным. Она знала, что у французов по цвету вина существуют различия. Белое они пьют для здоровья, розовое для любви, а красное предназначено для наслаждений. Избавившись от терзавших душу сомнений под древними сводами собора Парижской Богоматери, сегодня она жаждала наслаждений. Дальнейшая судьба уже не представлялась такой туманной. Да, ее спутник еще нуждался в шлифовке многочисленных острых углов, наработанных им в пору перестройки, за время подъема на вершину финансовой пирамиды. Но он стремился войти в общество избранных, он не щадил себя, ночи напролет просиживая за пособиями по этике, за словарями, за дискетами с записями на английском и французском языках. Он рвался в это общество не по принуждению, а сознательно. Конечно, у него было немало соперников из числа потомственных интеллигентов со значительными родословными, всего десяток лет назад активно включившихся в решение судьбы России, родины разбросанных по миру своих предков. За этот период она успела неудачно выйти замуж за одного из отпрысков князей Оболенских, в дореволюционой империи с вотчинами в нескольких местах, в том числе рядом с затерянной в сосновых борах знаменитой Оптиной Пустынью в Козельском уезде. Там у прадеда мужа было имение со стекольным заводом, выпускавшем хрустальную посуду, графины с петухами внутри. После революции производство приспособили к выпуску мензурок, колб и пузырьков для лекарств. К сожалению, всего через пару лет она с князем разошлась. Немного позже смогла отвергнуть еще несколько предложений руки и сердца, суливших безбедную жизнь в сытой Европе с Америкой и Канадой, с собственными яхтами и даже одной обжитой скалой посреди моря где–то в районе Галапагосских островов. Имелись признания в откровенных симпатиях и сейчас. У нее был выбор, богатый, она не спешила, как минимум, в запасе оставалось еще лет пять. Поэтому вела себя без стеснений, по примеру принцессы Дианы после развода той с принцем Чарльзом. С одной лишь разницей, князья Оболенские не преследовали и не следили за ней, как делала это английская королевская семья по отношению к бывшей супруге принца. Возле гостиницы «La Meyson Roze» не маячили агенты спецслужб, как вынюхивали они вокруг гостиницы «Ritz» в тот день, когда леди Ди с любовником арабом, сыном президента «Lafayette», вышла к машине. Но та не завелась, они пересели в другой автомобиль, уже подготовленный к аварии. Трагедия могла произойти где угодно, не обязательно под мостом. То, что писали средства массовой информации поначалу, не имело никакого отношения к тому, что произошло на самом деле. Об истинном положении вещей не только догадывались, но и знали в обществах высших. В этих кругах право на месть еще никто не отменял.

Молодая женщина поковырялась в панцире мидии, втянула мясо в рот, допила вино. Промокнув губы салфеткой, закурила. Заметила вдруг одиноко перебегающую площадь в конце улицы собаку. Это была поджарая длиннотелая такса с длинными ушами и длинным же хвостом. Все, в том числе и черный нос, у нее было длинным. Удивилась тому, что и по Парижу разгуливают беспризорные животные. Грустная улыбка уже надумала зародиться в углах рта, когда из–за здания с фундаментом из булыжника вышла бабушка с длинным поводком в руках. Облегченно вздохнув, женщина покосилась на чашечку с черным кофе. Конечно, разве могут по Парижу метаться бездомные собаки, если парижане за своими любимцами все отходы собирают в специальные мешочки. Отпив несколько глотков горьковатого на вкус кофе, она сунула под высокую ножку бокала голубоватую бумажку в двадцать евро и встала. Порция мидий из Лионского залива стоила не так дорого, как место за столиком на свежем воздухе и маленькая услуга самого хозяина уютного снаружи и внутри брасри. Женщина не пошла в сторону площади, по неровному каменному тротуару она стала подниматься дальше вверх. Аккуратные дома с крошечными балкончиками, с мансардами под изломами угловатых крыш, тянулись сплошной стеной, изредка прерываемой небольшими перекрестками с магазинчиками на первых этажах, владельцами которых мог быть кто угодно. Когда ей показалось, что заблудилась, она обратилась за помощью к первому попавшемуся продавцу. И сразу поняла, что это серб, жестов и мимики убавилось наполовину. Плохо знавшие французский язык, по русски все югославы объяснялись лишь с легким акцентом. Хозяин магазинчика быстренько прояснил положение дел, оказалось, что женщина успела отойти от набережной Сены не так далеко. Если вон по той улице спуститься немного вниз, а затем завернуть налево, то как раз можно попасть к спуску на станцию метро. А там на стенах развешаны подробные указатели. Она перешла на другую «рю», и вдруг на перекрестке с правой стороны увидела знаменитый на весь мир храм науки Сорбонну. Увенчанное колоннадой с башнями, с широкой мраморной лестницей перед входом, величественное здание олицетворяло собой цитадель разума. Она знала, что поступить в университет можно без экзаменов. Лишь один предмет сдавать необходимо, это французский язык. После чего получалось право посещать или не посещать аудитории, слушать и записывать, или не слушать вообще лекции. Но во время семестров преподаватели гоняли по зачеткам по полной программе. По этой причине случайные люди в коридорах университета практически отсутствовали. Полюбовавшись видами площади, на которой возвышался храм знаний, женщина уважительно склонила голову и направилась к станции метро.

Сквозь неплотные жалюзи пробивались лучи уходящего за горизонт солнца. У богатого трюмо из красноватого бука наносила на лицо последние штрихи молодая женщина. До отъезда на рандеву в загородном особняке высокой персоны оставалось минут пятнадцать. Стоя сзади, мужчина делал вид, что занят галстуком, на самом деле он украдкой оценивал новый прикид подружки. Вечернее платье без рукавов цвета спокойного моря перед закатом переливалось вплетенными в него серебряными нитями, распущенные тепло–соломенные волосы в крупных завитках закрывали глубокий со спины вырез, проливались едва не до плавного изгиба высоких бедер. Спереди и сбоку их перехватывала узкая алмазная заколка ввиде латинской буквы «V». В мочках ушей покачивались продолговатые клипсы с меняющим цвет от нежно зеленого до густо розового натуральным александритом. Такой же камень играл тенями и в перстнях на длинных тонких пальцах, в ожерелье вокруг высокой шеи. Таинственная глубина зазеркалья удачно подчеркивала и зеленые глаза молодой женщины, и розовые гладкие щеки, и редкий в сочетании зелено–розовый перелив драгоценного камня, и серебро причудливых оправ. Запястье украшал широкий браслет. Картину дополняли чуть загорелые округлые плечи и руки. Женщина стояла перед зеркалом на высоких каблуках закрытых туфель под цвет платья. Наконец она развернулась к мужчине, критическим взглядом прошлась по его стройной фигуре. Крылья тонкого с горбинкой носа дрогнули от ироничной усмешки:

— Кажется, кто–то сказал, что свидание не деловое, — раскрыла она большие полные губы.

— Я не отрицаю, — встрепенулся мужчина. — А что такое?

— Тогда почему галстук строгой расцветки?

— Ты находишь? — недоверчиво хмыкнул он. — Подобный галстук я видел на господине Моруа из министерства иностранных дел Франции, когда тот присутствовал на званом ужине у моих друзей в Москве.

— Господин Моруа такое позволить себе может. Но ты ведь не чиновник?

— Хм, — вскинул голову мужчина. И сразу передумал защищаться. — Тогда что посоветуешь навесить?

— Думаю, в этом вопросе ты разберешься без меня.

Отвернувшись, женщина продолжила заниматься собой. Она не желала обидеть мужчину, она приучала его к самостоятельности. Ведь не всегда же он станет таскать ее за собой, впереди будет немало случаев, когда решения даже по таким, казалось бы, второстепенным вопросам ему придется принимать самому. Мужчина завозился в платяном шкафу. Набросив на плечо с десяток незавязанных галстуков, за спиной подружки стал примеривать их один за другим. Женщина усмехнулась снова, не желая напоминать о зеркале в другой комнате. Наверное, так ему было удобнее. Наконец, он выдернул из связки подходящий, остальные повесил обратно. Завязав в узел под воротником рубашки в редкую коричневую полоску, вынул расческу, поправил спереди волосы. Он не спросил, тот ли галстук надел, он понимал, что в обществе, в котором всю жизнь прожила его подружка, самостоятельность стоит на первом месте. Мелодично отозвался брошенный на диван сотовый телефон. Пора было выходить из гостиницы.

— Он тебе к лицу, — озабоченно ковыряясь в дамской сумочке, как бы мимоходом похвалила выбор женщина. И первой направилась к дверям.

У входа в особняк пригласившей их персоны, мужчину и женщину встретил в роскошном бархатном кафтане, в панталонах, с буклями на голове, привратник. Склонившись, указал рукой в сторону массивных дверных створок с двумя мушкетерами по сторонам.

— Прости, дорогой, ты ничего не перепутал? Это не костюмированный бал? — беспокойно огляделась вокруг женщина.

— Это не бал, и не прием в королевском дворце, — мягко взял ее под руку мужчина. Пояснил. — В фамилии хозяина присутствует приставка «де». Она до сего дня диктует правила ушедших столетий…

— Я поняла. В России и до подобного додуматься не смогли.

Снаружи, в зарослях кустов и высоких деревьев размеченного ровными дорожками парка, особняк выглядел не столь внушительно. Но внутри, когда прошли прихожую и ступили на сверкающий паркет довольно объемного зала, мужчина невольно напрягся. Несмотря на частые посещения подобных мест, он до сих пор не избавился от внутреней скованности. Молодая женщина, наоборот, вскинула голову, расправила плечи. С высокого потолка свисала ромбовидная хрустальная люстра со множеством продолговатых электрических лампочек. По бокам залы тоже горели начищенные медные канделябры. В обитых дорогим деревом стенах имелись просторные ниши, в которых стояли мягкие диваны. Впереди, выстроившись на небольшом выступе, играл негромкую музыку квартет. С левой стороны была зашторенная бархатными занавесками дверь, из которой обязан был появиться сам король. Гостей набралось уже немало. Показалось, что время по прежнему не имеет власти над собравшимися здесь людьми, разве что в одеяниях чувствовался налет современности. Костюмы и платья выглядели проще, без многочисленных рюшечек, оборочек и отворотов с колоколами. Но бриллианты, драгоценные камни, золото, платина, серебро сверкали как в те далекие столетия, когда обществом управляли благородные династические отпрыски.

Навстречу вновь вошедшим уже спешил сам хозяин, господин Дезмезон де Корнуэль. Высокий, сухощавый, как почти все деловые французы, с блестящими от бриолина волосами мужчина за пятьдесят лет. Из–за отворота двубортного пиджака выглядывала белая накрахмаленная рубашка с алмазными запонками. На широком с замысловатым рисунком галстуке сверкала алмазная заколка. Средний палец правой руки венчал перстень с крупным бриллиантом. Рядом с ним семенил прилизанный переводчик, хотя особой необходимости в этом не было в силу знания богатым французом с русскими корнями языка предков. Собрав глубокие — а ля Бельмондо — морщины в раскованную улыбку, он еще издали протянул руку женщине:

— Бонжур, мадам.

— О! Бонжур, месье, — слегка поклонилась она.

— Парле ву франсэ?

— Ви…, — женщина оглянулась на своего спутника. — Пардон, месье, пуркуа… Я знаю, что вы говорите по русски, почему бы нам не перейти и на ваш родной по прабабушке язык. Еще раз простите, я не хотела бы, чтобы разговор был в одни ворота.

— Пока я понимаю, — натянуто похмыкал спутник. — А что будет после, события покажут.

— Согласен, — пожимая руку женщине, рассмеялся и хозяин. — Потом, как это по русски… — он посмотрел на переводчика. — Racontez–nous le voyage gue vous avez fait.

— Я поняла, — упредила перевод женщина. — Обязательно, господин де Корнуэль.

— И не только о вояже. О первых совместных впечатлениях на французской земле тоже, — добавил ее спутник. — Ведь до сегодняшнего дня я посещал вас один.

— Мерси, месье, именно этот момент я имел ввиду, — подавая узкую ладонь партнеру по бизнесу, с незначительным акцентом подтвердил господин де Корнуэль. Склонил голову. — Прошу вас, в этом доме вы найдете достаточно общих знакомых.

— Некоторых из них я уже заприметил, — просовывая руку под локоть подружки, добродушно ухмыльнулся мужчина.

 

Глава восемь

Рандеву действительно бы носило ни к чему не обязывающий дружеский характер, если бы нестабильность на мировых биржах, в первую очередь на Ньюйоркской валютной, не вносила свои коррективы. То там, то здесь деловые люди забывали о дамах, с которыми пришли, уединялись в отдаленные углы и принимались обсуждать последние новости. Президент Буш официально объявил о долгосрочной корректировке финансового положения Америки на мировом рынке, в связи с этим доллар неуклонно продолжал пикировать вниз. Падение национальной валюты было выгодно американцам, но не европейцам и азиатам, привыкшим экномику полностью ориентировать на доллар. Нефть повышалась в цене, заставляя дорожать производимое на земле. При искусственно созданной нестабильности, евро не могло зацепиться за удовлетворивший бы всех конкретный уровень. Назревал переломный момент, при котором на плаву удержались бы немногие. Мужчина тоже примыкал то к одной группе, то к другой, неизменно через малый промежуток времени возвращаясь к спутнице. Она не сердилась, найдя себя в обществе сопереживающих спутникам прелестниц. В женском обществе разговоры велись, в основном, о нарядах и домашних делах, естественно, пересыпанных свежими сплетнями. Так она узнала, что принц Чарльз наконец–то назначил день свадьбы со своей возлюбленной Камилой Паркер Боулз. Что королева — мать с семьей, вроде бы, не против присвоить невесте королевский титул, из глубины веков передаваемый в титулованных родах по наследству. Конечно, покушение на принцессу Диану, ее смерть, заглаживать как–то было надо, народные массы успокаивать тоже, иначе так не долго распрощаться и с короной, и с самим троном. Подобные нонсенсы прокатывались по старой Европе один за другим. То в Швеции, то в Дании, то в Голландии вспыхивали великосветские скандалы, потрясающие монархические устои. В Норвегии дядя высокопоставленной особы шлялся по забегаловкам до тех пор, пока не надумал связать судьбу с обыкновенной уличной проституткой, до последнего момента промышляющей продажной любовью в этих самых питейных заведениях. Он перебрался с новой подружкой в однокомнатную захламленную квартиру, забросив ноги в ботинках на стол, пил и курил дешевые сигареты, просаживая здоровье. И никто ему был не указ. Слухи эти давно бродили в российских дворянских собраниях, заставляя членов русских именитых фамилий умерять послереволюционный пыл. Впрочем, без того было ясно, что после драки кулаками не машут, никто не собирался возвращать отобранное восемьдесят лет назад. Как никто не думал ломать шапки перед объявившимися потомками графов и князей. Но никто на этом здорово и не настаивал. Российские дворяне цену себе знали, по забегаловкам, как в кичливой Норвегии, не шлялись, на подзаборных бабах жениться не собирались. Всеми силами они старались помочь встать на ноги несмышленой родине, опять способной допетлять до того места, где Макар телят не пас. Ума у нее хватало пока только на это.

Наконец, прозвучал призыв отужинать. Ухоженные дамы под ручку с господами неспешно тронулись в банкетный зал, где был накрыт роскошный стол. Мужчина с женщиной оказались в первой десятке гостей по правую руку от хозяина. Это обстоятельство о чем–то говорило. Ближайшее окружение составляли, естественно, французы из деловых кругов. Блеснувшим от уважения взглядом спутница дала понять, что событие не осталось незамеченным. Мужчина в знак признательности мягко надавил пальцами на ее локоть. Рядом с их местом умостилась парочка японцев с бесконечными поклонами во все стороны. Напротив выделялись цветущим здоровьем и габаритами американские бизнесмены. Дальше застыли в отмуштрованной застольной стойке чопорные англичане, а за японцами без устали вертелись, размахивали руками, первые законодатели демократических устоев итальянцы. По узким хрустальным бокалам разлили рубиновое бургундское вино пятидесятилетней выдержки. Дезмезон де Корнуэль, как глава торжества, провозгласил тост на французском языке. Он говорил о все более сокращающихся расстояниях в связи с развитием современных средств передвижения, о возрождении России с ее неизмеримыми богатствами, о вступлении великой страны в ВТО, о скорейшем принятии ее в Евросоюз. Переводчики за спинами торопливо зашептались на разных языках. Молодая женщина требовательно посмотрела на своего соседа. Мужчина все понял, поднявшись, сделал благодарный поклон в сторону выступавшего. Раздались громкие аплодисменты, а господин де Корнуэль продолжил краткий анализ современной мировой экономики. Он напомнил об истощении природных богатств, о том, что их надо беречь, в связи с этим, необходимо сокращать добычу полезных ископаемых, по возможности заменяя их синтетическими продуктами. Для этого мировой капитал обязан отчислять деньги на развитие научных разработок. Но, пока мир живет по старинке, каждый присутствующий должен со вниманием относиться к проблемам делового партнерства, без принуждений со стороны делая все возможное для разрешения возникающих конфликтов. Окинув олигархов доброжелательным взглядом, выступавший улыбнулся и закончил: вот за дружбу давайте и выпьем. Приглашенные встали, потянулись друг к дружке наполненными бокалами. Чокнувшись со спутником, женщина грациозно изогнулась в сторону неустанно раздающей поклоны японки и ее соседа. И лишь потом обернулась к французам, скрестила свой бокал с остальными.

Позже, в номере, когда мужчина спросил, почему первый знак уважения достался японцам, она сначала снисходительно усмехнулась, затем пояснила, что Япония для России ее будущее. А населения франций с америками, италиями будущие нахлебники. России нужен критический ум, природных богатств у нее своих хватает. Тогда, отбросив предубеждения, мужчина задал второй вопрос, касающийся американской валюты. Что думает спутница по поводу ее стремительного падения. Не задумываясь надолго, женщина ответила, что на дно экономической пропасти упасть доллару ни одна страна в мире не позволит, потому что он является эталоном в валютных операциях. Как, допустим, атомное время, как платиновый метр, хранящийся в государственных закромах. Никто ими не пользуется, никто не видит воочию, а они действуют безотказно, внося существенные корректировки в жизнь человечества.

Но это произойдет позже, пока же в банкетном зале завершалось начатое в зале приемов знакомство. После второй рюмки тончайшего на вкус вина, женщина слегка наклонилась к уху спутника, негромко проговорила:

— Обрати внимание, слева от американцев восседает чета из Швеции. Белокурые, со скандинавскими чертами лица.

— Обратил, — прожевывая ветчину с кусочком сыра «Маасдам», вильнул глазами в ту сторону мужчина. — Что ты хочешь этим сказать?

— Мои дальние родственники по линии отца. Он представитель стокгольмского филиала международной фирмы «Петролеум Бритиш», она секретарь–референт при министерстве внешних сношений Швеции. Муж и жена. Муж доводится мне родственником по одной из ветвей нашего древа.

— Он тоже связан с нефтегазовыми ресурсами?

— Владелец буровых вышек в Норвежском море.

— Неплохо. Со шведскими магнатами у нас контакт слабый.

— Его можно усилить. Кстати, с бразильской компанией «Петролеу Бразилейру» тоже. Там несколькими танкерами владеет мой внучатый племянник по линии дяди со стороны матери.

Мужчина взял рюмку, отпил глоток вина, затем промокнул губы и посмотрел на женщину долгим изучающим взглядом. Он ничего не сказал, привыкший мгновенно обрабатывать полученную информацию, связанные с этим доходы или убытки, мысленно он уже занялся подсчетами. Выдержав его жгучее в данный момент любопытство, женщина поднесла вилку ко рту, в свою очередь, не промолвив ни слова. Просто дала понять, что здесь она тоже что–то значит. Прозвучавшее из ее уст откровение было как бы ответом на занимаемое им место в обществе избранных.

Когда банкет подходил к завершающей фазе, мужчине пришлось убедиться еще раз в том, что его спутница каким–то образом причастна к окружавшему его со всех сторон почтению со стороны владеющих миллиардами долларов могущественных людей. Он вспомнил о небрежно брошенных ею перед отъездом из Москвы словах о единственном звонке каким–то дальним родственникам в «…каком–то Копенгагене». И надолго ушел в себя. Лишь по возвращении в гостиничный номер он вернулся в действительность. Но за этот период женщина в его глазах успела здорово подрасти.

Она проснулась, когда по номеру настроились гулять вечерние тени. Назначенное на выходные дни, рандеву у господина Дезмезона де Корнуэля завершилось лишь под утро. Женщина улыбнулась, вспомнив события прошедшей ночи. Она сумела произвести необходимое впечатление и на общество, и на своего спутника. Во время прощания, именно она получила больше всего приглашений посетить загородные виллы, особняки и коттеджи, в том числе в других странах. Она заверила, что непременно этим воспользуется. Ее спутнику оставалось лишь фиксировать новые знакомства, подтверждать данные ею обещания, да поддерживать вначале непринужденные разговоры. Она видела, каких усилий стоит ему переварить неожиданно свалившуюся на голову информацию о ней. Ведь в Москве спутница представлялась совсем в другом свете, но и пальцем не шевельнула, чтобы помочь разобраться. Она твердо была убеждена в незыблемости истины о том, что всему свой срок. Вконец измочаленные, оба вернулись в гостиничный номер к предобеденному ланчу. И отрубились на двуспальном ложе, на котором так удобно было почивать хоть вдоль, хоть поперек.

Пошарив рукой вокруг, женщина поняла, что партнер давно окунулся в неотложные дела. Из приотворенной двери в следующую комнату доносилось шуршание бумаги, негромкий разговор по сотовому телефону. Накинув халат, она прошла в ванную, покрутила еврокран для горячей и холодной воды, стараясь смешать обе струи в приемлемый по температуре поток. Почистив зубы, сбросила халат, приняла ванну. Обтеревшись насухо, завернулась в полотенце и вошла к мужчине.

— Ты проснулась? — откладывая страницы, поднялся он навстречу.

— И успела привести себя в порядок, — прижимаясь, поцеловала она его в гладко выбритую щеку. — Что новенького?

— Новенькие партнерства по твоим подсказкам начинают давать результаты. Только что имел разговор со Свенсонами, а перед этим господин Акихито изъявил желание ознакомиться с делами моей фирмы поближе.

— Господина Акихито нефтегазовые и промышленные производства интересуют постольку–поскольку, — отодвинулась она от него. — Как воздух ему необходим бартер на японские машины. Желательно на то, чего нет в Японии.

— А в Японии нет ничего, я так и понял, — ухмыльнулся мужчина. — Поэтому исходил из того, как с наименьшими затратами доставлять нефтепродукты на острова и перегонять с них обратно «ниссаны» с «тойотами» в центральную Россию.

— Разве русские первопроходцы не указали кратчайшего пути? — в свою очередь засмеялась женщина. — Со школьной скамьи помню истории про казаков Хабарова, мореплавателей Семена Дежнева, — она лукаво подмигнула. — Миклухо Маклая не забыла тоже.

— Что–то ты не туда заехала. Да и Дежнев огинал Чукотку, а не Новую Гвинею, Хабаров тоже гулял по Амуру. Дело не в том, кто открыл Курилы и кому они в конце концов будут принадлежать, а в нашем совместном с японцами бизнесе. Уверен, толку от сотрудничества будет больше, чем от янки с англичанами и голландцами. Вместе взятыми.

— О, как запел, — взгляделась она в собеседника. — Лишь вчера ты имел мнение, отличное от сегодняшнего. Или мне так казалось?

— Думаю, что казалось. Время налаживать полновесные контакты со страной Восходящего Солнца еще не пришло. Слишком много разногласий, и не только из–за спорных территорий. Так я представлял себе проблему, — посерьезнел мужчина. — Но разговор с господином Акихито подтвердил твое мнение, что Япония — это будущее России.

— Спасибо. Хоть в чем–то и я могу быть полезной, — на секунду прижалась к его груди она. И встрепенулась. — Кстати, солнце перевалило на вторую половину дня, давай проведем нынешний вечер в отеле. Вдвоем.

— Согласен.

— На веранде, за бутылочкой «Клико», и ты продолжишь рассказ о Докаюроне. Мне интересна его судьба.

— Правда?

— Скорее всего, да. Это кроме того, что сама тема меня заводит, — помолчав, со смешком кивнула головой женщина. — Могу предугадать, что с этой честной деревенской девушкой у него ничего не получится. Хотя… ее по человечески жалко.

Неопределенно хмыкнув, мужчина поцеловал подружке руку и начал убирать с письменного стола в ящик ворох бумаг. Лишь сотовый телефон скользнул прижимом за пояс брюк. С ним он не расставался никогда, с первого, заработанного в начале перестройки, доллара. Наверное, набитый электроникой пластмассовый брусок тоже привык к хозяину, не уставая напоминать о себе по нескольку раз в час.

Свежий предзакатный ветерок вспархивал над уставленным фруктами и напитками легким плетеным столиком с двумя такими же стульями. Возле женщины на скатерти лежала наполовину раскрытая плитка шоколада и обязательные сигареты с неизменной зажигалкой. Может быть, замысловатая хранительница огня успела обрести звание талисмана. Впрочем, вделанная в кусок зеленой яшмы, зажигалка мужчины тоже не менялась им на другую. Наверное, оба собеседника страдали приверженностью к любимым вещам. Спелые гроздья фиолетового винограда свешивались через края хрустальной вазы, женщина отщипывала по одной ягоде, медленно отправляла в рот. Мужчина вытирал салфеткой румяный персик. Оба успели выпить по чашечке черного кофе и по рюмке красного вина и теперь ждали момента, когда оба напитка начнут действовать. Несмотря на хороший сон, после вчерашних излишеств это было кстати. Сегодня на женщине было темно–желтое платье без рукавов с большой серебряной розой над левой грудью. В светлых волосах поблескивали вплетенные в них серебряные нити, ухоженные продолговатые надбровные дуги тоже отливали серебром. С бусами ввиде маленьких серебряных ракушек, с серьгами наподобие морских коньков, она походила на королеву морских глубин, решившую провести вечер на берегу. В который раз мужчина поймал себя на мысли, что при виде этой женщины теряется. Временами его охватывало паническое чувство собственной неполноценности, словно только что выдрался из мусорного рва и в лохмотьях предстал пред зелеными очами самого очарования. И не знает, как прикоснуться к чуду природы грязными руками, не понимает, по какому праву допускает она его к божественному телу. Да еще с интересом впитывает рассказываемую им пошленькую историю о сексуальных похождениях перезрелого юнца, не могущего откопать в себе мужчину. В очередной момент усилием воли приходилось ему брать себя в руки и, внешне расслабившись, выдавать себя за графа Монте Кристо, способного не только сбежать из неприступной островной тюрьмы, но и обладающего несметными сокровищами.

Заметив, что мужчина управился с персиком, молодая женщина вытерла руки небольшим полотенцем, провела салфеткой по влажным от густого сока губам. Чуть отклонившись назад, улыбнулась непринужденной улыбкой:

— Ты не забыл, в каком положении оставил героев? Докаюрон, кажется, умудрился сломать себе ногу. Не поверишь, я ему весьма посочувствовала.

— Да уж, после брачной ночи оба стали инвалидами. На какие жертвы не пойдешь ради достижения цели, — не сумел удержать короткого хохотка собеседник. — Долго пришлось ему хромать по институтским коридорам. Если бы кто узнал, как было дело, насмешек бы не избежать. Подружка тоже не горела желанием подпускать его к себе, хотя снова убегать к тетке больше не решалась. Итак, ты ждешь продолжения?

— Естественно, — обращаясь в слух, с любопытством взглянула на мужчину женщина. — Скажу больше, даже во время рандеву у господина де Корнуэля я не могла отвязаться от мысли о том, что станется с этим мальчиком с необычным прозвищем.

— Ну, что же, — усаживаясь поудобнее, забросил ногу за ногу мужчина. — Продолжим дальше повествование о похождениях Докаюрона. Но учти, там не все так гладко, как нам этого хочется…

Где–то с полгода молодые притирались друг к другу. Наконец–то дорвавшийся до заветной цели, Дока не знал, куда деться от не проходящего желания сексуальной близости. Он готов был любить подружку с утра до утра, с перерывами на учебу и для того, чтобы по быстрому что–то перехватить. Даже ночью старался не вынимать члена из тесного влагалища, засыпая в неудобном положении, зато с чувством хозяина теплой и сладкой живой собственности. Но у деревенской девушки на этот счет имелось мнение другое. Мало того, что страдала от постоянных натираний больших губ и входа в половой орган крупным членом Доки, она еще удовлетворялась бы одной близостью в месяц. Из поколения в поколение в деревнях этим занимались лишь в свободные минуты, работа на барина, потом на коллективное хозяйство, на собственном подворье, отнимала не только время, но и силы. Самая сладкая пора приходилась на позднюю осень, когда досаждал уход лишь за одной домашней скотиной, да часть зимы со стужами и метелями, когда из хаты носа не высунешь. Но с началом весны надвигалась посевная, с началом лета сенокос с прополкой полей, уборкой урожая, заготовкой запасов, в том числе дров, на зиму. На летние каникулы они хоть и выезжали в деревню, к теще, но вековые устои заставляли молодую супругу, вместе со взваливанием на плечи тяжкого крестьянского труда, отгонять от себя мужа–самца.

Сейчас на дворе устоялась весна с цветением сирени и плодовых деревьев. В отличие от спешащих по домам горожанок, жена Доки все чаще стала задерживаться то в институтском общежитии у подружек, то у тетки в гостях. Наконец, наступил момент, когда она заявила прямо, что была в женской консультации и там посоветовали или поменять сексуального партнера из–за несоответствия в размерах половых органов, или сократить занятия сексом до минимума. Дока категорически с этим не согласился, он уже не представлял себе жизни без половой близости. Назрели первые скандалы, после которых жена отваживалась не приходить ночевать. Дока вылезал из себя, по неделям не брался за учебники, но изменить супруге мысли не возникало ни разу. Он любил ее, веселую хохотушку с пунцовыми щеками и откровенно блядскими глазами, обладающими способностью завлечь хоть на дно омута. До того момента, пока однажды квартирантка, сидя на корточках возле печки, не высказала страшную мысль, разбудившую до поры до времени дремавшую жгучую ревность. А чувство ревности у Доки было бешеным, переданным по наследству от испарившегося с его рождением родного отца. И жизнь сразу превратилась в кошмар.

— Она от тебя гуляет, — вполне обыденным голосом заявила медсестра–практикантка. Жена снова была в бегах. Добавила. — Нашла себе какого–нибудь ближе по духу механизатора и встречается с ним.

— Как это — гуляет?.. — будто его стукнули по спине, согнулся над тарелкой лапши быстрого приготовления Дока.

— Ты говори, да не заговаривайся, — рассердился из спальни любовник стервы. — Выбирай выражения, а то натворишь делов…

— А что? Какой толк от будущего управленца народным хозяйством? Где оно, это хозяйство, все порушенное? — обернулась на голос квартирантка. — А у нее специальность промышленное скотоводство, вечный кусок хлеба с мясом. Почему после восьми классов деревенские бегут в замечательные калинарные училища? Потому что те дают возможность подойти ближе к кормушке. Вот она, во весь рост вековая практичность.

— У всех у нас… эта практичность. Одна ты ходишь делать уколы бесплатно, — недовольно буркнул хахаль. Подколол, и замолчал.

В доме наступила тишина. Но сказанное медсестрой раскаленным жалом успело ранить сердце Доки, застрять в нем. Навсегда. Жизнь его поменяла русла, он перестал боготворить женщину, верить ей, с каждым последующим знакомством стараясь упредить предательство собственной изменой. Но это произойдет потом, сейчас же он выплеснул лапшу в помойное ведро, лег на кровать и уставился в потолк. Слышно было, как квартирантка занялась любовью со своим хахалем, как раскачался готовый подломиться старенький топчан, а переборка задрожала как в лихорадке. Неимоверным усилием воли Дока дождался утра, попив из бачка холодной воды, помчался на лекции. В перерыве увидел свою разлюбезную, выспавшуюся, сытую и довольную. Впервые в жизни ударил женщину ладонью по лицу, затрясся от содеянного, стремясь тут–же вымолить прощение. Но кто когда ослабшего духовно человека прощал сразу. Словно по негласному велению сверху, ему сперва давали возможность помучаться, осознать ошибку. Если акция не имела успеха, разрешали варварство продолжать, уже за него не спрашивая, во всяком случае, на земле. Большую половину месяца Дока пробегал за женой, упрашивая простить его и вернуться обратно. Наконец, та согласилась при условии, что кроме учебы в институте он опять пойдет на заработки, разгружать вагоны. Рассчитывала, наверное, что агрессивности у него поубавится, или, и правда, было что другое. Снова Дока впрягся в уродство. А потом пришло лето в деревне с натиранием кровавых мозолей на подсобном хозяйстве тещи. Муж ее умер, как и положено русскому мужику — от водки.

И снова предучебный возврат в город, в коридоры родных пенатов. Из дома помощи не было, из деревни жене прислали счет на шестьсот рубликов. Оказывается, перед поступлением в институт она успела поработать продавцом в сельском магазине, сделать крупную растрату. К пропаданиям у тетки прибавились требования денежного характера. Чувство ревности как засело в груди, так и не проходило, терзая в большинстве своем неоправданными подозрениями. В деревне она уединялась с одноклассником, соседом по улице, в городе вместе с любовником квартирантки приходил его друг с бутылочкой винца. Приглашали жену за стол, пока муж на работе. Или сама задержится у подружки в общежитии, хотя, что там делать, если дома нужно убраться, постираться. А новый скандал, это очередной побег за ветром в поле, и выхода из ситуации никто не подсказывал. Когда душевные метания осточертели, Дока напросился в гости к знакомому грузчику. Думал по старой памяти подвалить к его сестре, а получилось красивее. К сестре пришла подружка, лет семнадцати девочка с параметрами фигуристки. Выпив стопарик водки, Дока как бы ненароком положил руку ей на бедро. И развилась дружба, сдобренная платонической пока любовью. Видно, обладал он сводящим женщин с ума тем самым магнетизмом. Встречаться старались в местах, где народу поменьше. Она боялась пацанов с улицы, он объяснений с однокашниками. Стал и Дока приходить домой позже.

В конце сентября еще тепло и довольно светло. В один из ясных дней Дока с подружкой сели в автобус, отправились на окраину, от которой до луга было рукой подать. Природа вокруг пока зеленая, цветы кое–где неувядшие. Облюбовали полянку, покидали на тряпку газировку с пирожками и конфетами. Спиртного не брали, оба выпивали по принуждению. Подружка знала, что он женатый, но пошла. Села напротив, подтянула колени к животу, поползла цветастая юбка к попе, оголяя полненькие ляжки до пестрых трусиков. Дока мотнул головой, открыл шипучку, сам приложился к другой бутылке, заодно сглатывая клубок слюны. Не удержался, правой рукой прихватил девушку за шею, левую сунул под юбку, стараясь оттопырить края трусиков и проникнуть пальцами в половую щель. Тугая на сексуальную близость жена при подобных маневрах соглашалась быстрее. Девушка сжала колени, уперлась руками в грудь:

— Ты еще не развелся, а уже лезешь…, — возмущенно уставилась она ему в зрачки. — Сначала рассказал бы, что да как.

— Что говорить? Мы живем плохо, — попытался оправдаться он.

— Домой бежишь все равно… Пусти, больно.

— А куда бежать? — ловя ее губы, надавил он сверху на груди. — Квартиры не подыскал.

— Вот тогда и поговорим. Пусти, чокнутый… я кричать буду!

— А кто услышит? Одни мыши шуршат.

— Мышам и пожалуюсь. Убери грабли…

Дока рукой проник между половинками половых губ, нащупал вход во влагалище. Дальше стянутое мышцами отверстие без борьбы не пропустило бы ни пальца, ни, тем более, члена. Девушку требовалось размягчить, трусики снять тоже. Хоть не с начесом семейные до колен, а городские гультики, но и через них вряд ли кто прорывался. Он заскользил пальцем вверх по углублению, стараясь отыскать клитор. На самом верху, под лобком, наткнулся на вертлявую под кожей горошину. Слегка прижал подушечкой, заметил, как подружка подалась навстречу. Покрутился на этом месте. Приподнявшись, она выдернула его руку за запястье и с силой сдвинула колени. И все–таки он успел задержаться на лобке с мягким пухом волос.

— Что ты, как маленькая, поиграться не даешь, — стараясь не сдавать захваченных позиций, с укором сказал Дока.

— Предупреждаю, статью за изнасилование никто еще не отменял, — наливаясь краской, быстро проговорила девушка.

— Какая разница, изнасилование или попытка. Год туда, год обратно, — небрежно пожал плечами он. — Попытку уже можно приписывать.

— Вот именно…, — сфыркнула она волосы с губ. На секунду задумалась. — Ты хочешь и рыбку съесть, и в масле покататься?

— Ничего я не хочу. Я желаю тебя.

— Обойдешься… Когда получишь развод, тогда и посмотрим.

— Да боюсь я этого развода, — занервничал он.

— А я боюсь этого…, — в ответ возразила она.

— Но ты же не девушка?

— Не знаю…

— Как это! — притворно удивился он, уверенный в обратном.

— Вот так, — подружка отвела глаза. — Всякое бывает.

— Тогда почему артачишься? — разочаровался он. — Я же не съем.

— Не артачусь… а опасаюсь последствий. И еще…

— Но я туда не буду, — нетерпеливо перебил Дока.

— И еще, — повторила девушка. — Я не уверена, что стала женщиной.

— Давай проверим.

— Как?

— Пальцем.

Она отвернулась, соображая, что сказать. Тонкие ноздри подетгивались, над верхней губой выступили бисеринки пота. Было видно, что сомнения мучали ее давно, может быть, по этой причине согласилась встречаться с женатым мужчиной. Мнение улицы все–таки было сильно, и надежда за замужеством скрыть девичий грех представлялась единственно правильным ходом. Дока пальцами легонько пошевелил волосы на лобке. Жесткая канва трусов успела вдавиться в кожу на верхней стороне ладони. Помедлив, он чуть сдвинул руку вниз, нащупывая заветный вертлявый шарик. Девушка не шелохнулась, она словно решила впасть в забытье. Уставившись в одну точку, закусила губу и засопела через ноздри. Тогда, отбросив сомнения, он принялся массировать клитор, одновременно фалангой пальца нашаривая внизу вход во влагалище. Жесткий захват коленями слабел, локоть девушки упирался в его грудь не так сильно. Зато дыхание учащалось, быстрее поднимался и опускался впалый под платьем живот. Скоро Дока смог убрать ее руку в сторону и припасть к закрасневшимся щекам, к капризным еще уголкам рта, к шее своими жадными губами. Наконец, указательный палец вошел туда, куда направлял его хозяин, стало, как всегда, приятно и щекотно. Осторожно, чтобы не потревожить задумчивости подружки, он продвинулся по каналу вглубь тела, наткнулся вдруг на ту самую, знакомую с далекого детства, преграду. Поводив подушечкой по краям, ощутил как бы в стороне узкое углубление. Не переставая покрывать поцелуями лицо девушки, втолкнулся в этот проход. Фаланга вошла полностью, но дальше снова путь преграждало мягкое препятствие. Или подружка расслабилась не полностью и мышцы влагалища до сих пор оставались сокращенными, или она действительно была еще девственницей. Поелозив туда–сюда, Дока убрал руку, вытер ее о траву, в голове возник бесхитростный план. Когда он сформировался полностью, Дока решительно взялся за резинку от трусов. В этот момент следовало бояться лишь одного, чтобы не получилось так, как произошло в первую брачную ночь с женой. Предусмотрительно носком ботинка определив земляной бугорок и опробовав его на прочность, он накрепко запомнил, что член следует совать не прямо, а чуть в сторону, по направлению к углублению. Затем как можно спокойнее произнес:

— Я проверил, ты уже не девственница.

— Правда? — словно очнулась подружка. Приподнялась на локтях, во все глаза разглядывая Доку. — А как ты это узнал?

— Девственная плева отсутствует, — не переставая расстегивать ремень и сбрасывать свои штаны, авторитетно заявил он. — Она должна быть у входа, а я пролез пальцем до самой шейки матки.

Не давая опомниться, он стащил с партнерши трусы и вошел в нее стоящим колом членом. Наверное, она не успела сообразить, что происходит, потому что только и сумела выпучить огромные зрачки и слабо вскрикнуть. Тонкая фигурка закостенела от охватившего ее страха. Быстро дотолкавшись до препятствия, Дока нашарил ногой кочку, чуть приподнял член в направлении углубления и с силой двинул тазом вперед, одновременно за талию дергая девушку на себя. В этом вопросе он успел пройти настоящую школу, три дня позора первой брачной ночи запомнились на всю оставшуюся жизнь. Он ощутил, как легко поддалась преграда, как лопнула она со слабым щелчком на головке члена. Девушка изогнулась, засучила руками и ногами, завихлялась телом, изо всех сил стараясь выскользнуть из под партнера. С корнем вырывая пучки пожухлой травы, с придушенными вскриками отползла назад едва не на пару метров. Но Дока вцепился в талию словно клещ под кожу. Насмерть. Первая сладостная волна народилась где–то в паху, выгнала через шкуру наружу липкую влагу, встряхнула Доку, снова накатила шумным валом. Пот из–под волос побежал по виску, по затылку, заструился прохладным ручейком по спине. А он все дергался и дергался, кончал и кончал, как в первый раз по настоящему, когда жена разрешила отвязаться в полный рост. Тогда, после трех месяцев совместной жизни, она прекратила стучать кулаками по чем попало и щипаться, а сама, с остервенением целуя, прижала его к себе. Наверное, в тот момент и она кончила в первый раз.

— Ты что–то порва–ал…, — захлебываясь хлынувшими из глаз слезами, запричитала девушка. — Там треснуло…

Усилием воли подняв голову кверху, помутневшим взором Дока осмотрелся вокруг. На лугу по прежнему было пустынно.

— Ой, больно, ой, мамочка-а…, — растрепав длинные волосы, продолжала сбрасывать его с себя она. — Отпусти меня, дурак. Кровь течет… там разорвалось…

Он не поддавался. Он понимал, стоит обрести свободу, в горячке она может побежать в милицию. Потом поздно будет доказывать, что согласилась пойти с ним в это уединенное место сама.

— Остатки, наверное, — пытаясь собрать разбегающиеся мысли и сгруппировать мускулы, через силу прошепелявил Дока.

— Какие остатки-и? От чего-о?… — не унималась партнерша.

— От плевы от девственной… Или снова успела зарасти.

— Кто… заросла?

Дока промолчал, постепенно к нему возвращались и разум, и чувства. И первой ясной мыслью, неторопливо завладевавшей всем существом, была мысль о последствиях за лишение чести несовершеннолетней девственницы. В крайнем случае, за подобное полагается тюремная камера на долгие годы, в случае исключительном — исключительная же мера наказания. То есть, расстрел. Где–то он успел прочитать об особенностях русского менталитета, в какой–то запрещенной книжке, подпольно ходившей по студенческим аудиториям вместе с «Одним днем Ивана Денисовича». В книжке той черным по белому было прописано, что русский человек сначала пернет, а потом оглянется, сначала свернет с дороги, после покосится на того, кого сшиб. Сперва высморкается и харкнет, потом возьмется оттирать одежду того, кого обляпал соплями. Теперь, на пограничном — между и между — примере пришла пора убедиться в этом самому, ничем он не отличался от описанного русского. Что стоило потерпеть еще хотя бы месяц, если жена не желала удовлетворять его сексуальных потребностей, развод не заставил бы себя долго ждать. В данной истории выхода из ситуации, кроме как до последнего удерживать девушку возле себя, он не видел.

Но подружка продолжала остервенело вырываться. Уж и член выскочил из влагалища, зарылся в высохших колючих стеблях, и попавшие под ноги трусы девушки затрещали по швам, а она все плакала, размахивала руками, била по земле пятками. Он не ослаблял тисков, он соображал, что это последняя его надежда на положительный исход дела хотя бы сейчас, а дальше как судьба распорядится. Придя в себя окончательно, зашептал на ухо ласковые слова, перемежая их уверениями, что возьмет развод и женится на девушке. Ведь не зря же они встретились в доме у грузчика и полюбили друг друга с первого взгляда.

— Я тебя не люблю… И никогда не любила, — вскинула на него налитые страхом глаза подружка. Поддернула сопли. — Я люблю… одного парня, а он меня бро–осил.

— Если бросил, то возвращаться не стоит, — рассудительно заметил Дока, вместе с облегчением испытывая вдруг ниоткуда возникшее непритяное чувство ревности. Значит, не показалось ему то углубление, а было на самом деле. Может быть, девушка давно не девственница, а он тут переживает. Спросил осторожно. — Это у тебя с ним, что ли, было?

Она долго не отвечала, затихая в его объятиях. Поняла, что в горячке выплеснула то, о чем говорить не следовало. Откинулась на траву, размазала слезы по лицу, но саднящая боль в области паха не давала спокойно лежать. Девушка снова засучила ногами, пытаясь от нее как–то отвлечься. Не утерпела, уперлась ладонью в подбородок Доки:

— Отодвинься, я посмотрю, что у меня болит.

— А что там может быть. Там все нормально, — лихорадочно придумывая новое оправдание, чуть отклонился он. Вспомнил вспухшие с капельками крови половые губы жены, растертые его членом при первых контактах. — Просто немного крови выступило. Мы же с тобой не каждый день этим занимаемся. Это когда постоянно, тогда все входит в норму.

— Крови!? — испуганно вытаращила она глаза. — Какой крови? Ты что–то порвал?

— Ничего я не рвал, уже так было. Растерлись, говорю, друг о друга. Твоя и мой.

— Тогда почему саднит внутри?

— Потому что у меня большой член. Из–за того и расходимся, что врачи посоветовали жене искать другого полового партнера. Она всегда близость переносила болезненно.

— А ты ничего не порвал?

— Нет. Я бы почувствовал и продолжать бы не стал, — спокойно соврал Дока. — Наверное, твой парень постарался до меня. А ты так и не ответила на этот вопрос.

— Ничего у меня с ним не было, и не любила я его вовсе, — противореча сама себе, всхлипнула девушка. — Гонялся, как лохматый шарик, а после начал встречаться с Ленкой с другой улицы.

— Не обманывай, только что ты рассказывала обратное, — протянул он, боясь спугнуть наметившийся контакт.

— И ты от меня уйдешь, — вдруг со вздохом, прерываемым глубокими всхлипами, сделала заключение подружка. — Слабохарактерная я.

Они пролежали в траве до глубокого вечера. Истерика то накрывала девушку с головы до ног, то так же внезапно прекращалась. Непроглядная тьма опустилась на луг, принеся с собой колючий холод. Ни звезд, ни луны, лишь неподалеку изредка взлаивала бездомная собака, да со стороны города доносился приглушенный автомобильный гул. После того, как Дока ощутил, что подружка почти смирилась с тем, что с ней произошло, он встал, поддернул брюки. Взглянув на ее ноги, подумал, что неплохо бы ей где–то подмыться. Когда шли сюда, возле окраинных домов стояла уличная колонка, но до нее требовалось еще дойти. Помнится, родная жена в первый день после брачной ночи не могла ходить. Передвигалась как на деревянных ходулях, будто Дока забыл вытащить член из влагалища. Но супруга действительно была девственницей, а в отношении новой подружки имелись сомнения — слишком быстро и легко все получилось. Впрочем, если сейчас вдаваться в подробности, испарившийся на время страх о последствиях за содеянное может вернуться. Надо действовать. Наклонившись, он поймал безвольную руку партнерши, потащил на себя:

— Вставай, пора расходиться по домам. Иначе здесь мы скоро замерзнем.

— А я и хочу замерзнуть, — едва слышно откликнулась подружка.

— Ты обещала выйти за меня замуж.

— А ты не передумал?

— Нет. Лишь бы твои родители были не против.

Девушка приподнялась, медленно встала на ноги. Нашарив под ногами ее трусы, Дока собрал в бумагу и остатки продуктов. Затем взял ее под локоть, повел к едва различимой тропинке. Он не подгонял, не проявлял нетерпения. Когда дотащились до колонки, включил воду, сам ополоснул ноги спутнице, заставив ту тщательно подмыться. Покончив с процедурой, помог вытереться ее трусами, их же сразу надеть. После довел до ближайшей трамвайной остановки. У дома с высоким крыльцом прижал к себе, поцеловал в распухшие губы:

— Не интересует, была ты с кем до меня, или нет. Теперь ты моя.

— Правда? — эхом отозвалась она.

— Правда, — подтвердил он. — Сегодня вопрос решился сам собой.

— Тогда переходи жить к нам.

— Вот и поговори с родителями, что они думают на этот счет. Я лично хоть завтра.

— Завтра не надо, их еще подготовить нужно, — слабо улыбнулась девушка. — Вид у меня… Ладно, скажу, что разболелся живот. В этом году я провалила в институт, а они настаивают на учебе. Подкину идею, что ты станешь меня готовить. Согласен?

— Как скажешь. Иди, тебе надо отдохнуть. До завтра?

— Я люблю тебя, — вдруг кинулась ему на шею она. — Никому не отдам…

 

Глава девятая

Домой Дока вернулся часам к десяти вечера. Лежа в кровати, жена читала любовный роман. По быстренькому управившись с едва теплым стаканом чая с куском черного хлеба, он разделся и прыгнул под одеяло. Выхватив книгу из рук женф, повалил ее на спину, одновременно стягивая все те же с начесом длинные до колен голубые трусы, спасавшие и от сквозняков, и от связанных с ними простуд, и ввел немытый член в тугое влагалище.

— Кобель, — легонько покряхтывая под ним, довольно проворчала супружница. Иногда хорошее настроение не покидало ее и в постели. — Нагулялся где–то…

Дока старался как никогда, долго и с охоткой. Он словно мстил жене за постоянные ее отлучки, за деревенскую прижимистость, за собственничество. За узкий взгляд на окружающий мир, за себя, наконец, не как она — при родне — с пеленок одинокого. За переборкой смолкли вечные разговоры. Сама фанерная переборка затряслась теперь не от занявшихся любовью квартирантки с хахалем, а от усердий Доки на тугой со всех сторон крестьянской подружке, с которой надо было скоро расставаться. В этот исторический миг счастливее его никого не было.

Но зря Дока проходил под окнами новой невесты весь мокрый и ледяной октябрь. У родителей девушки планы на будущее дочери были давно расписаны. У высокого крыльца все чаще притыкались новенькие «Жигули» последней модели. Недавно отслуживший в армии, мордастый широкоплечий парень враскачку поднимался по крутым ступенькам крыльца, по хозяйски хватаясь за фигурную ручку двери. Хозяева крепкого пятистенка потому и жили не бедно, что знали, с кем водить дружбу. А что было взять с Доки, кроме конспектов, трудовых мозолей, набитых на разгрузке после лекций вагонов, да неясного будущего на посту руководителя народного хозяйства. Кому надо, тот давно осознал, что главные деньги ковались не на фабриках с заводами, другими предприятиями, а во все больше отделяющейся от народного, в том числе, от самого народа, торговле. Там, несмотря ни на что, имелась возможность развернуться в полный рост. Получалось, права была жена Доки, выходец из глухой деревни под названием Волково. Это обстоятельство начинало бесить, к тому же, новая подружка за месяц спорхнула с крыльца всего тройку раз. Как ни в чем не бывало, щебетала про не нужные ему мелочи из собственной жизни, не отходя далеко от дома, и, едва начинало темнеть, убегала. Он понял все. Перед окончательным расставанием затащил в переулок с мощными в три обхвата деревьями, прислонил спиной к стволу одного из них, завернул на ней тонкое демисезонное пальто. Затем приспустил трусы и стоя вошел членом между нижних губ. Благо, сам половой орган располагался у нее выше, чем у супруги. Красивая получилась поза. Рядом, в вечерних сумерках, спешили по улице прохожие, обнюхивали ботинки собаки из ближних домов, раздирался надвое забытый на крыльце матерый кот. А Дока трудился за себя и за того мордастого парня, заодно, за его сверкающие лаком «Жигули» последней модели. По лицу подружки было видно, что она без ума от подобной выходки. В этот раз она бы отдалась без остатка, если бы не непривычное место с долетающими к ним человеческими голосами, с ситцевыми занавесками на небольших окнах напротив. Пришлось искусать губы до крови, чтобы удержать разрывающие тело на части волны никогда не испытываемых чудесных ощущений, прорывающихся через легкую боль внутри. Невероятно, но то обстоятельство, что в двух шагах народ, доставляло удовольствий еще больше, и если бы не воля родителей, она не задумываясь связала бы свою судьбу с мужчиной ее мечты. Насытив зверский аппетит ревности, Дока дождался, пока член не обмякнет внутри, вытащив, приподнял подол платья, вытер им свои гениталии. Потом застегнул ширинку на пуговицы, одернул лавсановую курточку. Не поднимая глаз на девушку и не оглядываясь, отошел от дерева, завернул за угол. Он уже уверился в своих способностях. Окончательно.

Какое–то время над плетеным столиком гнездилась тишина с вкраплениями мерных деревянных постукиваний со стороны венчавшей вершину горы базилики Сакре Кёр. Наверное, монахи при грандиозном белокаменном сооружении с яйцеобразными куполами исполняли какой–нибудь из древних ритуалов, или по округлым булыжникам мостовой деревянными башмаками стучала поднимавшаяся вверх группа японских туристов. От ближних жилых кварталов с засветившимися окнами не доносилось ни единого звука. С заходом солнца не только Париж — вся Европа умирала, чтобы рано утром воскреснуть опять. Кончиками пальцев женщина потянулась к серебряной броши на груди, машинально поправив ее, с легким хрустом отломила кусочек от плитки шоколада. Прежде, чем отправить его в рот, скосила потемневшие зрачки на сосуд с вином из крестьянских подвалов. Желание сделать освежающий глоток заставило отложить шоколад, вместо него поднести к чувственным губам обыкновенную кружку из обожженной глины. Она с удовольствием пропустила вовнутрь приятную на вкус, немного подволакивающую жидкость, и только после этого надкусила темно–коричневую пластинку. Мужчина одобрительно усмехнулся, повторил действия собеседницы. Снова взялся за мохнатый персик.

— Неплохое начало для сексуального повесы, — вытирая пальцы небольшим полотенцем, нарушила молчание собеседница. В бархатистом голосе прозвучало некоторое разочарование. — Думаю, теперь озабоченного Юрона никто не сможет остановить. До этого он вызывал некоторое сочувствие, и мне постоянно хотелось называть его Юрчик–огурчик, а с окончанием данной сцены он стал достоин лишь грубой клички Юрон.

— Мы уже согласились, дорогая, что его имя Докаюрон, — блеснул глазами оживившийся мужчина. — Я не верю, что это звание успело тебе разонравиться.

— Нет, конечно, пусть… себе на здоровье. Но эпизод был грубоват.

— Не спорю, тем более, дальше по тексту будут места еще откровеннее. Ко всему, на переправе коней не меняют, — мужчина с удовольствием погрузил зубы в сочную мякоть спелого фрукта. Промокнув салфеткой побежавший по подбородку сок, озорно подмигнул настроившейся призадуматься женщине. — Мне стоит продолжать историю, или на этом поставим точку и займемся делами более важными?

— А что может быть важнее этой истории в такой чудесный вечер? — сразу напряглась собеседница. Взгляд ее невольно задержался на глинянной кружке. — Нет уж, милый, под чудесное французское вино просто необходимо рассказывать или добрые старые сказки, или замешанные на эротике случаи из нормальной человеческой жизни. Тогда и солнечный виноградный напиток начинает действовать сообразно создаваемому рассказчиком уюту — с теплом в расслабленном теле. Или наоборот, со сквозняком, если у сказителя не получается соткать нужный узор. Испытать обратное, прости, не хотелось бы.

— Абсолютно согласен с тобой, к тому же, до завтрашего утра небо еще успеет и потемнеть, и снова посветлеть. Сейчас оно лишь таинственно затухает. Ты не находишь?

Собеседница неторопливо подняла голову, долгим взором окинула густо посиневшее атласное полотно со всполохами цвета расплавленного червонного золота на том его конце, которого касалась антенна на Эйфелевой башне. Венчавшая конструкцию массивная шапка уже зарделась красноватыми огнями, хотя солнечные лучи не торопились прятаться за зубчатый горизонт из разной высоты зданий. Столица Европы представляла из себя город невысокий, лишь в последние десятилетия помеченный по всей площади редкими небоскребами, возведенными всемирно известными процветающими фирмами. Но свет уже не полыхал в надраенных стеклах, создавая впечатление разгоревшегося пламени, лучи как бы скользили поверх затухающего пожара, заставляя здания–уголья покрупнее обноситься черным налетом. Потоки света уменьшились, сократились, казалось, скоро они вообще повернут в обратную сторону. Но это только казалось, фитилек по кромке горизонта просто догорал. Качнув серебряными серьгами ввиде морских коньков, женщина с уважением посмотрела на мужчину, выдав этим отношение неординарное к людям с художественным вкусом:

— Ты прав, небо действительно затухает как крестьянская лампа, как ночник в монашеской келье. Медленно и… неотвратимо. Странно, в отличие от светильника остановить эту неотвратимость немыслимо…

— … как нельзя прервать цепочку событий в судьбе любого живого существа. Они будут чередоваться до тех пор, пока существо живо, пока их не остановит смерть, — продолжил навеянную тихим закатом мысль собеседницы мужчина. — Только смерть имеет на это полное право, только ее возможности, в отличие от жизни, безграничны.

— Знаешь, меня вдруг осенила одна догадка, странная и нелепая. Искусственная, — вытолкнув из лежащей перед нею пачки тонкую сигарету, женщина прикурила, пустила струю дыма вбок, перламутровым ногтем постучала по переплетениям золотистых прутиков не застеленного скатертью стола. — Закат солнца можно продлить… с помощью зажженной лампы. Пусть это будет не солнечный свет, но тьма отступит все равно.

— Прекрасный пример, — импозантный собеседник чуть подался вперед.

— В связи с этим не кажется ли тебе, что есть способы и для изменения собственной судьбы? Например, придумать себе другой день рождения, взять новое имя и жить по иным правилам, которые станут диктовать более удачно подобранные буквы и цифры.

— Это не ново, многие из великих именно так и поступали. Тебе это должно быть известно в большей степени, чем мне, потому что ты с рождения вращалась в подобных кругах, — мужчина откинулся на спинку кресла, в знак согласия наклонил голову с ровным пробором в коротких с проседью темных волосах.

— Ты прав, я просто подстраховываюсь, — не выходя из задумчивости, хмыкнула женщина.

— Тогда широких объяснений не требуется. Певцы, музыканты, вообще, люди искусства, литературы, чтобы добиться успехов максимальных, в большинстве своем так и поступают. Да, этот способ искусственный, похожий на онанизм, которым до близости с женщинами занимался Дока. Но многих он удовлетворяет полностью. Единственным камнем преткновения является навязчивый вопрос, а можно ли этими способами пользоваться? Не противоречит ли это заповедям так горячо любимого всеми нами — не существующего на самом деле — Господа? То есть, не придется ли за позволяющую избежать нежелательных терний уловку отвечать перед Высшим Судом? Ведь, каждому из нас Божественным Судом предопределен путь свой, не допускающий перескакиваний на дорогу чужую. Вот в чем вопрос.

— Прости меня, но тогда и обыкновенная лампа является искусственным облегчением собственной участи. И электрический свет, и стиральная машина, в конце концов, — не согласилась женщина. — Эдак можно договориться черте до чего.

— Вот именно. Не являются ли научные открытия с разработками, все, облегчающие земной путь, излишества, тем самым грехом, за который мы несем кару Господню?.. Бред какой–то, — откровенно ухмыльнувшись, мужчина протянул руку к сосуду с вином, плеснул живительной влаги в свою кружку. Отхлебнув пару глотков, вновь посмотрел на собеседницу. — Знаешь, мы не на ту дорогу направили свои стопы. Давай закончим этот разговор и перейдем на более приземленные темы.

— Согласна, — тут–же откликнулась она. Загасив окурок, отпила из кружки, промокнула полотенцем губы. В светлых волосах струйками вниз побежали серебряные нити. — Итак, Докаюрон уверился в своей сексуальной силе окончательно. Как–же он ею распорядился?

— Ты действительно хочешь, чтобы я продолжил столь откровенное повествование?

— А ты начал в этом сомневаться? Не волнуйся, я всего лишь рассердилась на этого Доку Юрона за то, что он взялся хаметь с хорошенькими девушками, ко всему, не соблюдая примитивных правил гигиены. Подмылся бы, что–ли, прежде чем заняться любовью с собственной женой.

— В следующий раз я заставлю студента–наглеца поступать именно так, — настороился было согласиться мужчина. — Вот увидишь, в очередных любовных похождениях он у меня будет выглядеть вымуштрованным интеллигентом.

— Нет, уж, пусть все остается по прежнему, — неожиданно запротестовала собеседница. — Чем ближе к натуральным поступкам, тем интереснее вникать в подробности.

Хохотнув, мужчина пододвинул к себе зажигалку из зеленой яшмы, постучав серебряным основанием по плотной салфетке под глиняной кружкой, все–таки отложил увесистый квадратик в сторону. Пачка дорогих сигарет так и осталась не тронутой. Этим машинальным движением он как бы подтвердил, что сейчас ему хорошо и без дополнительного допинга, и что настроился он на продолжение истории по серьезному.

— Если тебе так нравится, я не возражаю, — наконец, взглянул он в сторону собеседницы. — Но учти, натуральных сцен я обещаю тебе в достатке.

— Куда уж натуральнее, — не замедлила откликнуться она.

— К тому же, истории теперь будут носить отрывочный характер, ввиде маленьких спектаклей на эротическую тему, по причине достижения главным действующим лицом сексуального познания. Согласись, Дока добился того, чего желал столько лет, успел ощутить чувство блаженства от занятий сексом, но всего этого ему стало мало. Теперь оставалось одно — разнообразить формы сексуального общения с женщинами. Я прав?

— Абсолютно. Я вся обратилась в слух.

— Итак…

После того, как Дока обрел» уверенность в собственной половой силе, жена со своими крестьянскими заморочками перестала его удовлетворять. Но главную роль в вопросе постепенного отчуждения все–же сыграла подкинутая квартиранткой мысль о том, что она погуливает с близкими ей по духу парнями из деревень. Скоро она перевоплотилась в терзающую ежечасно ревность, напрочь отобравшую покой за семейный очаг. Казалось, жена только тем и занимается, что выбирает ребят с членами поменьше и крутит любовь на стороне. Чтобы окончательно не оказаться в дураках, Дока перестал пропускать мимо себя любую смазливую девушку или женщину, но, как ни странно, редко кто из них соглашался на сексуальную близость на короткий период времени. А тех, кто шел на это без оглядки назад, можно было смело записывать в отбросы общества. Остальные требовали серьезных отношений едва не с первых минут знакомства. Вспоминалось высказывание супруги о том, что, когда немцы заняли часть территории Советского Союза, около ста процентов девушек оказались девственницами. В деревнях понятное дело, там все на виду, ко всему, существуют вековые устои. А город позволял нырнуть в любую подворотню и постольку тебя видали. Оказалось, что горожанки тоже недалеко ушли от деревенских, категорически отвергая сексуальные забавы без намека на семейный очаг. Получалось, в огромной стране нормального секса и правда не было. За ним, без дремучих поверий, ехать нужно было на целинные земли, на великие стройки, устраиваться во Всесоюзные общества слепых и иных калек. Там половая близость с собратьями по несчастью была почти узаконена, потому что являлась единственной в жизни радостью. Или опускаться на самое дно, в кодлы алкашей, бомжей, воров и проходимцев разных мастей. Грязи не хотелось, будучи человеком всесторонне развитым, Дока органически не переносил отклонения в любом виде.

И все–таки случай утвердить в себе мужчину представился. До окончания института оставалось не более полугода, жена в который раз собрала вещи и перекочевала к тетке. В дни идиотского одиночества квартирантка с хахалем наиболее прилежно разваливали скрипучий деревянный топчан, не давая возможности не только заниматься с конспектами, но и сосредоточиться в нужном направлении. Было воскресение перед наступлением праздника восьмое марта. Заскочив на квартиру перекусить, Дока по быстрому переоделся и метнулся к выходу на улицу. В одном из Домов культуры сегодня были танцы, а свежий весенний ветер до такой степени будоражил кровь, что ее не остепенил бы никакой самый зверский онанизм. Он уже взялся за ручку двери, когда квартирантка задержала вопросом:

— Надолго? Домой хоть вернешься?

— А что такое? — притормозил Дока.

— Да так… — как бы лениво потягиваясь, сдула упавшую на лоб прядь волос будущая врач–терапевт. — Одной скучно проводить эту ночь.

— А где твой, этот… товарищ?

— В командировке, обещался заглянуть лишь через недельку. Да и поругались мы, на новое платье денег пожадничал. На восьмое марта опять нижнее белье подкинул.

— Ты бы ему об этом сказала.

— Кому, врожденному жмотяре? Он же до мозга костей калымажный шоферюга, бутылки водки не купил, моим спиртом услаждается, — квартирантка как бы ненароком приподняла подол платья, показав длинные ровные ножки. Сверкнула белоснежными зубами. — Одной пить тоже не с руки, даже разбавленный сладким сиропчиком. Компанию не составишь?

— Не пью я, — Дока переступил с ноги на ногу, подумал, что дома безобразничать не стоит. Добавил. — Тем более, спирт.

— Разведенный, с сиропом, — наивно поддернула вверх тонкие брови на красивом удлиненном лице медсестра. — По грамульке всего.

— Все равно, в спирте сила большая.

— Ну как знаешь, — квартирантка усмехнулась, желчно спросила. — На свидание спешишь, пока со своей в разбегах?

— На танцы. Сама говорила, что моя погуливает, — не остался в долгу Дока.

— Мало–ли что я скажу, а ты сразу воспринял…

Но Дока уже закрывал дверь с другой стороны. Несмотря на то, что медсестру можно было выпускать на подиум и помещать на обложки авторитетных журналов страны, доверия к ней не было никакого. На улице уже начало темнеть, подмороженные гребни грязи похрустывали под подошвами начищенных ботинок.

В просторном зале Дома культуры народу набилось достаточно, громко играла магнитофонная музыка. Потоптавшись у порога, Дока заприметил лет двадцати девушку в кофточке с отложным воротничком, в гофрированной юбочке до колен. Направился было к ней, уже руку протянул для приглашения на танец, когда дорогу преградил один из местных авторитетов. Скривив губы в презрительной усмешке, он с оттяжкой произнес:

— Слышь, студент, валил бы ты отсюда, это моя подружка.

Дока перевел взгляд на девушку, заметил, как она качнулась навстречу ему, а не в сторону комковатого хулигана, с первого взгляда угадавшего его род занятий. У себя в районном городке у него еще никто не отбивал подружек, привычка быть первым безотказно сработала и здесь. Подцепив девушку за локоть и услышав ее вздох облегчения, он кинул сопернику через плечо:

— В нашей стране все общее, а я подошел первым.

— Ты не подумал, что могут вынести последним? — ощерил щербатые зубы парень.

— Товарищ, я пришел на танцы, а не думать, — приостановился было Дока. — Голову ломать в институте надоело, соображаешь?

Девушка потащила его в середину танцплощадки, на лице высветилась радость от того, что он успел пригласить ее первым. Когда они зашли за группу танцующих, в спину донеслось:

— Я тебя предупредил.

На несколько мелодий Дока и его партнерша словно прикипели друг к другу, не отходя ни на шаг, не произнося ни слова. Когда из динамиков полилась известная песня в спокойном ритме, он обнял осторожно прильнувшую к нему размягченную непринужденной атмосферой фигурку подружки, наклонился к маленькому уху:

— Мы так и не познакомились, — негромко сказал он.

— Разве это важно? — эхом отозвалась девушка, как показалось, теснее прижимаясь плечами и животом. — Мне с тобой без знакомства хорошо.

— Ты знаешь, мне тоже, — чуть оторопел он от неожиданной откровенности. — Ты учишься или уже работаешь?

— Пашем как лоси, берем больше, кидаем дальше.

— Грузчиком, что–ли? — совсем опешил Дока.

Девушка рассмеялась, вытащив из–за поясочка платок, промокнула на лбу бисеринки пота.

— Ну зачем так грубо, поленился обратить внимание на мои ладони? — подняла она большие веселые глаза. — Бухгалтер я, горы цифр каждый день разгребаю. Какие отгружаю и отправляю по назначению, а какие для отчета заношу в школьную тетрадь.

Дока невольно покосился на лежащие на его плечах руки девушки, она тут–же демонстративно распрямила пальцы для лучшего их обзора. Кожа оказалась тонкой и розовой, ладошки пухленькими с ямочками на тыльной стороне. Не грубовато–мозолистые лапки супруги, тяжеленькие, когда та выходила из себя, а легкие как пушинки порхающие ручки–крылышки с гибкими пальчиками. Они сразу приглянулись Доке, и еще высокая шея, стоячие груди с узкой талией и округлой попой. Девушка понравилась вся. Он вдруг почувствовал себя неловко, словно вернулась юношеская стеснительность, когда при встречах с девчатами с их улицы боялся собственных мыслей о них, будто те заранее знали тайные его желания. Чтобы скрыть замедлившие движения неприятные ощущения грубовато спросил:

— Ты была замужем?

— Нет… — тоже напряглась партнерша. — Но я долго дружила с парнем, пока его не забрали в армию. Он отслужил и привез с собой жену, теперь мы друзья. Вернее, подружка его уехала к себе на юга, а он пытается навести старые мосты.

— А ты далеко живешь? — неожиданно для себя спросил он.

Она похлопала ресницами, как бы рассуждая, стоит ли раскрываться полностью, затем четко назвала адрес — улицу, номер дома и квартиру. Оказалось, они обитали в одном районе и она была не прочь, чтобы он ее проводил. Оставалось по окончании танцев без приключений покинуть актовый зал и выскользнуть за двери Дома культуры. Но именно эту несложную затею осуществить было довольно трудно. Не успели из динамиков упасть на паркетный пол последние звуки, как к Доке с его партнершей подвалили сразу несколько крепко сложенных парней. Прямо в толпе собравшейся расходиться молодежи завязалась легкая потасовка. Прикрывая новую знакомую спиной, Дока как умел старался отбить град ударов кулаками и каблуками. Вскоре предоставилась возможность продемонстрировать и свои бойцовские качества, несколько точных попаданий заставили нападавших начать осторожничать. Конфликт стал угасать, ситуацию помогли разрядить вовремя подскочившие дружинники. Когда они, наконец–то, выбежали за дверь, новая знакомая перехватила руку Доки, не мешкая, увлекла за собой на автобусную остановку. Уже в салоне крохотным надушенным платочком попыталась остановить бежавшую из рассеченной брови кровь. Он сопротивлялся вяло, только когда подошли к ее дому, спросил:

— А кто это был, и что им от нас было нужно?

— Тот, с которым в самом начале у тебя произошел конфликт, мой бывший ухажер, остальные его друзья, — приглядываясь к подсыхающей ране, отвлеченно пояснила подружка. — Давай зайдем ко мне, я наложу на бровь лейкопластырь, заодно напою тебя чаем.

— А что там, так серьезно? — пальцами Дока потрогал свой лоб.

— Нет, но кровь еще сочится. И надо же тебя отблагодарить за то, что защищал меня.

— Чаем?

— Хм, в тумбочке стоит бутылка водки.

— А кто у тебя сейчас дома?

— Никого, эту квартиру родители купили мне.

— Тогда все нормально.

Дока сделал шаг к распахнутому настеж темному подъезду, подцепив девушку за рукав кофточки, ногой нашарил бетонную ступеньку. Она не сопротивлялась, наоборот, как бы обрадовалась продолжению знакомства, с самого начала сама предложив зайти к ней в гости.

Попить чайку не удалось, потому что едва переступив порог небольшой однокомнатной квартиры, Дока притянул подружку к себе и жадными губами нашарил ее тоже за время недолгого общения припухшие от возбуждения уста. Наверное, у нее давно не было своего парня. Немного покачавшись у двери из стороны в сторону, он потащил девушку к отсвечивающей никелированными частями кровати в углу. Она так и не успела включить свет, отдалась напору полностью, скорее всего, еще по дороге домой уже готовая лечь с ним в постель. Видимо, бывший друг до такой степени опротивел девушке, так не терпелось ему отомстить, что заняться половым сношением с едва знакомым парнем она согласилась бы прямо у него на глазах. Почувствовав, что желание носит обоюдный характер, Дока сразу запустил руку под тонкую гофрированную юбку, пальцами прошмыгнул под тесьму по ласточке узеньких трусиков. И задрожал от радости, как трясся каждый раз, когда чувствительная кожа на подушечках соприкасалась с нежной кожицей на больших половых губах. Указательным перстом скользнул по углублению вниз, до входа в жадное влагалище, почувствовал вдруг, как обволокло оно фалангу, потянуло в кипящее страстями вмиг оросившееся пахучими выделениями отверстие. Сам собой расстегнулся поясок на юбке, вместе с трусиками по бедрам пополз вниз, и остановился на середине упругих ягодиц. Снимать одежду подружка явно опоздала, Дока нетерпеливо расстегнул ремень на брюках, не стаскивая их, выпустил на волю готовый поскакать самостоятельно член и, оттопырив край успевшей напитаться пахнущими рыбой каплями ласточки, направил головку в промежность. Та без принуждений нашла вход, с натугой втиснулась во влагалище и замерла в нем, не в силах сдержать преждевременных подергиваний. Дока едва не опростался закипевшим в яичках семенем, двинул задницей назад, пытаясь в корне задавить покорежившие тело судороги с конвульсиями. И не смог, потому что в этот самый момент девушка подалась навстречу, успев захватить головку члена тугим кольцом мышц. Не переставая обсасывать ее играющим волнами влагалищем, увлекла в горячую свою глубь, в которой сопротивление оказалось уже бесполезным. Невольно вскрикнув, Дока губами впился в губы партнерши и рванулся вперед, стараясь войти весь, вместе с вмиг сжавшимися в комочки яичками. Охваченный неистовым блаженством, он бы влез туда весь, если бы это было возможно. На секунду подружка замерла, затем суматошно заработала попой, пытаясь на взрывной волне поймать восходящий поток сладострастия и у себя. Это ей почти удалось, казалось, напрягшиеся под кофточкой твердые соски сейчас лопнут, затвердевшие вершины грудей ощущались даже через материю и ее кофточки, и его рубашки. Ходивший ходуном живот повлажнел от пота, с угла рта на горячую щеку потекла липкая слюна. Но партнер стремительно угасал, видимо, первоначальное хотение оказалось таким огромным, что вместило в себя все накопленные ранее силы, заставив мускулы моментально расслабиться без намека на скорое их возрождение. И девушка прекратила изворачиваться, она осознала, что не сможет довести до нужного предела вздыбившуюся волну желания для обрушивания ее, пенной, сквозь взопревшие телеса наружу так, чтобы ощутить абсолютную расслабленность и пустоту внутри. Превратиться в упавшее на землю и зацепившееся за корни трав легкое бездыханное перышко, которое поднять на воздух сумел бы лишь очередной ураган безумных страстей. Она просто не успевала выплеснуться тоже вся. И она запаниковала, боясь, что собравшиеся в объемный клубок чувства внутри разорвут ее на части, разбросают кусками по кровати, превратив девственную белизну пододеяльника и простыней в испачканное тряпье из какой–нибудь палаты смертников.

— Я хочу тебя, хочу… — заколотила она руками по спине Доки. — Почему ты так резко остановился? Давай, давай… ты же мужчина…

— Потому что я кончился… — подшмыгнув сопли, невнятно пробормотал он. — Я очень возжелал тебя, а ты захотела меня. Но из обоюдного согласия может получиться только минус, потому что положительные полюса отталкиваются.

— Меня не интересуют дешевые оправдалки. Я хочу тебя, сейчас… Зачем ты не дал мне раздеться? Если бы ты не поторопился, у нас бы все получилось.

— У нас все еще впереди. Я отдохну и мы начнем сначала.

— Ты не мужчина, — наконец, поняла она его состояние. Столкнув с себя, одернула юбку и, крупно вздрагивая, закинула руки за голову. — Тряпка, как этот… долбанный студент.

Перевалившись на спину, он подтащил штаны вверх, пошарил по карманам в поисках сигарет. Выловив измятую пачку, просунул в нее пальцы, но пачка оказалась пустой. Тогда он приподнялся, протиснул руку в задний карман брюк, наткнулся на полный сигарет плотный прямоугольник. Распечатав его, чиркнул спичкой, прикурил. Глаза немного привыкли к подсвеченной уличными фонарями темноте, недалеко от кровати удалось рассмотреть деревянную тумбочку. Прицелившись, он закинул на нее сигареты вместе со спичками и снова неглубоко затянулся. До сего дня Дока не научился ни пить, ни курить по настоящему, стараясь спиртное смаковать маленьким глотками и пропуская дым не дальше собственного языка, отчего во рту не проходило чувство горечи. Когда сигарета дотлела до фильтра, он встал, загасил окурок о спичечный коробок и, скинув брюки с рубашкой, навалился на девушку, поцелуями покрывая лицо, а рукой сдергивая вечно для него злополучные трусики. В этот раз ничто не помешало стащить их до конца и откинуть в сторону. Поначалу разочарованная подружка попыталась выскользнуть из–под него, потом не совсем угасшие чувства возгорелись в ней с новой силой. Вновь он вставил жадный на любовь член во влагалище и неистово заработал задницей. Дока не помнил, чтобы когда–нибудь ему было так хорошо и так сильно хотелось, кожа на члене лопалась, яички опять наполнились спермой, а нервы зудели от предвкушения сладострастной разрядки. Он ощущал, как влагалище мнет и обсасывает половой орган, готовое вытянуть из него все до последней капли, как набухли у партнерши большие и малые половые губы, прилипая, словно обцеловывая, заросший волосом его лобок, как не 6 ольшие груди снова превратились в каучуковые бугорки, затвердевшими сосками царапавшие его грудную клетку. Опять подружка издавала протяжные интимные стоны, призывающие взять ее всю, снова через сверкающие зубы вырывалось запальное дыхание, короткими толчками билось в подбородок и шею, а горячие руки обхватили задницу и неустанно подталкивали ее вперед. Только вперед. И он работал, он исправно пахал, всем разгоряченным телом чувствуя, как заводится она, снова седлая вскипевшую пеной волну безумной страсти, вздергивая взмокший аккуратный зад вверх, хапая воздух жадными порциями.

И пропустил тот момент, когда и у него зародился мощный вал ярких чувств, когда следовало впаяться в неистово подпрыгивающий лобок напарницы и переждать лавину сорвавшихся с привязи ощущений. Сметая все на своем пути покатилась волна от кончиков пальцев на ногах до самой моментально взорвавшейся испариной макушки, покрывая тяжелеющую фигуру обильными ручьями пота, скрючивая конечности, раздирая рот в невольном крике. А девушка никак не могла добраться до заветного гребня, на вершине которого мечтала покататься с самого начала неожиданной встречи с незнакомым парнем, которого почему–то сразу пригласила к себе домой. Она снова летала где–то на горбатом боку, не в силах вскарабкаться на скользкий пенный хребет. Наверное, какая–то мысль удерживала ее на одном месте, не давая возможности обрубить крученые канаты. Может быть, несмотря на противоречивость, этой мыслью оказались рассуждения о бывшем ухажоре, о его настойчивых, ныне серьезных, ухаживаниях. Но сейчас изменить ситуацию в лучшую сторону она оказалась не в силах. Ощутив, что партнер снова забился в эротических конвульсиях, девушка швырнула напряженное тело на кровать и уцепилась зубами в подушку. Теперь ее сотрясли не волны страсти, а приступ настоящей злости на себя неумелую. И на него торопливого.

Между тем, исчерпав яркие конвульсии без остатка, Дока перевлился на бок, потянулся рукой к тумбочке. Нашарив пачку с сигаретами, выдернул одну за фильтр, прикурил и затянулся в своей манере. Потом положил ладонь на вздрагивающую спину подружки, расслабленно произнес:

— Успокойся, у нас с тобой еще вся ночь впереди.

— А толку что? — нервно шевельнула она лопатками. — Я хочу, ты понимаешь это? Я вся заведенная, как… пружина на волчке, а ты не в силах довести дело до конца. Не успел войти — уже кончил. Сто лет не трахался, что–ли?

— А ты когда занималась этим?

— Я?… А тебе какое дело? Я доверилась, а ты оказался неспособным.

Он долго лежал молча, втягивая в рот и выпуская через ноздри горький дым. Он был абсолютно не согласен с выводами сексуальной партнерши, потому что знал себя очень хорошо. Бывали случаи, когда часами не слезал с супруги, доводя ее до полного физического истощения, до истерического состояния, когда та грозилась выцарапать ему глаза. Но признаваться в том, что очень приятно с новой напарницей, не хотелось. Впервые попалась подружка с безумно сладким влагалищем, от ребят он слышал, что бывают такие, называются они корольками. У подобных женский половой орган как бы высасывает все соки, все равно оставляя партнера неудовлетворенным. Получалось, сколько с ними не трахайся, желание не проходило. Это они загоняли парней до полной отключки, они влюбляли в себя на всю оставшуюся жизнь. Но такие попадались очень редко. Приподнявшись, Дока за неимением пепельницы замял окурок снова на спичечном коробке, откинулся на подушку. Ощутил, как в области живота опять возникает желание слиться в единое целое с лежащй рядом девушкой, насладиться ощущением ее мягкого, словно без костей, тела, войти в него и забыть про все на свете. Зыбкая мысль о том. что так недолго отдать концы самому, всколыхнула было вялое чувство страха и растворилась в наползающих эротических осязаниях. Вновь член оторвал прилипшую к ляжке головку, а в яичках засвербило от новой порции заполняющей их спермы.

— Никакого дела до твоей личной жизни у меня нет, — разворачивая подружку на спину, жадно облизал он губы. — Я очень хочу тебя, а ты лови момент, чтобы успеть полетать в пушистых облаках. Знаешь, там так приятно и… прон–зи–тель–но…

 

Глава десятая

Ясное утро пробралось в окно, комнату исполосовали косые линии лучей, в которых замельтешили миллиарды невесомых пылинок. Со стороны тумбочки несло гарью от кучи обуглившихся на ней окурков, изжеванные простыни пропитались половыми выделениями, подушка отдавала смешанными с потом цветочными духами. А от девушки все так–же исходил призывный запах сексуального влечения. Дока сдул с губ соленые капли, он только что довел, наконец–то, подружку до нужной кондиции. Она кончила, но не так, как хотелось ей вначале, а более болезненно, с зубовным скрежетом, с подворачиваниями рук и ног под себя. Она просто взорвалась горячей испариной, враз истаяла, обнажив проступившие вокруг живота полукружья ребер. Губы безобразно выперлись, нос припух, а без того большие круглые глаза сделались огромными и бездонными. Но под ресницами, по опавшим щекам, расплескалось розовое счастье, успокоенное и безоблачное. Сколько раз за короткую ночь они занимались любовью, он перестал соображать после третьего или четвертого желания. Вместе с обязательной очередной сигаретой они, эти желания, плотным туманом заволокли мозги. Голова у Доки кружилась, конечности плохо слушались, весь он превратился в тряпичного Петрушку с похолодевшим животом и носом. Вдобавок тело от макушки до пяток прошивали непонятные судороги, заставлявшие болеть икры, сухожилия под коленями и предплечья. Казалось, за это время он успел разгрузить целый состав из пульмановских вагонов с грузом мандаринов из братской Грузии. Яички словно прищемили прищепками, а через член просунули выдранный из плетня деревянный кол. Тот напрочь забыл, как надо расслабляться. Но, несмотря на раздражавшие неудобства, и Дока светился неподдельными радостью со счастьем — такого с ним никогда еще не бывало. В горле першило, весь рот давно обгадили кошки.

Приподняв голову, девушка разодрала ресницы и взглянула в сторону окна, задернутого ситцевыми занавесками — они как паруса увеличивались в объеме, все больше заполняясь солнечным светом. Машинально перекинула взгляд на батареечный будильник на трюмо напротив кровати, провела побелевшим языком по шершавым губам. Спросила:

— Ты на занятия не опоздаешь?

— Нет, — глухо отозвался партнер.

— Ты придешь ко мне еще? — после некоторой паузы поинтересовалась она.

— Если пригласишь — обязательно.

Девушка помолчала, шмыгнув носом, отвернулась в противоположную от него сторону и, справляясь со стеснительностью, негромко попросила:

— Приходи, только после работы. С утра до шести вечера я на своем предприятии.

— Договорились.

Сипло откашлявшись, Дока с трудом дотянулся до лежавшей на тумбочке коробки с сигаретами, попробовал пододвинуть ее поближе. Она слетела на пол, воздушная и вертлявая. Перегнувшись через продолжавшую умирать подружку, он свесился вниз. Затылок потяжелел, в глазах моментально заплясали красные круги. Подцепив пачку негнущимися пальцами, он заглянул вовнутрь ее. Пачка оказалась пустой.

Но вырваться к безумно сладкой новой знакомой долго не удавалось. Во первых, неожиданно вернулась законная супруга — женщины в вопросах измены весьма чувстительны, вот и она не была лишена этих качеств. Вдобавок, до сей поры недоучившаяся медсестра подкинула дров во вспыхнувший вдруг костер ревности. Обвинив Доку во всех земных грехах и закатив крепкий скандал, жена заставила его подсчитывать минуты от ухода на занятия до возвращения после них домой. Пришлось мириться, потому что на развод никто не подавал, а менять квартиру не хотелось. Во вторых, черной тучей надвинулись преддипломные контрольные с толпой проверяющих из разных кандидатов, доцентов, из профессорского состава. Так необходимое личное время потекло между пальцами сухим песком с крымских солнечных пляжей. И все–таки он сумел из стального обруча проблем вырваться к знакомой по танцам в Доме культуры девушке. Перед самой сдачей государственных экзаменов, когда каждый студент был занят лишь тем, что рыскал по друзьям в поисках нужных шпаргалок, Дока вдруг обнаружил, что жена снова по целым дням стала пропадать у подруг. Свой диплом он уже написал, оставалось подправить цифры в чертежах и упаковать все в красивую папку. Впрочем, особо напрягаться не стоило, весь курс во главе с деканатом намекал ему на окончание института с красными корочками и с медалью высшей пробы. Выкинув из головы эти мелочи, он нагладил брюки, начистил ботинки и вечером перед выходным днем побежал на подзабытую улицу с одинаковым для всех хрущевок подъездом.

Наверное, судьба решила одарить его еще одним подарком, потому что когда девушка открыла дверь, она с порога попыталась объяснить, что долго ждала звонка в свою квартиру, что поезд ушел и она снова встречается с бывшим другом, который когда–то поступил с ней так жестоко. Но из–за спины подружки уже выглядывала юная особа лет пятнадцати — шестнадцати, немедленно возжелавшая общения с ученым студентом. Девушке пришлось пойти навстречу, отступив в глубь прихожей, она пропустила Доку в комнату, предложила стул за уставленным закусками столом с бутылкой водки посередине. Скорее всего, обе отмечали имеющий отношение только к ним праздник, потому что до государственных загулов было еще далековато. Междусобойчик продолжился. Дока не понимал, почему не ушел сразу, ведь она успела изменить и он здесь был откровенно лишним. К тому же, не исключалась возможность появления в квартире ее хахаля, имевшая все шансы закончиться продолжением выяснений кто кому чем обязан. Видимо, бросившаяся в глаза молоденькая знакомая хозяйки спровоцировала переступить порог, и если девушка оказалась занятой, то обаяние слепо перескочило на нее. Дока разговорился, постаравшись представить себя в лучшем виде, ко всему, он лишь пригубил и подружкам пришлось приканчивать бутылку водки одним. Скоро обе прилично захмелели, сторонившаяся его поначалу хозяйка попыталась опять наладить контакт. К сожалению, Доку она уже не интересовала — измены прощать он не умел — к тому моменту окончательно переключившись на потянувшуюся к нему, полностью оформившуюся ее подружку. Хозяйка залпом выпила полстакана водки, ее развезло, стало плохо. Гости уложили на кровать, но там ей было еще хуже. Она цеплялась за Доку, умоляла лечь рядом, словно чувствовала, что между соседкой и студентом проскочила сексуальная искра. Не прекращая щупать юную особу то за груди, то за попу, он терпеливо уговаривал бывшую партнершу постараться заснуть. В конце концов, бормоча под нос жалобы с прошениями, та как бы отключилась. И они бросились в жаркие объятия, будто всю жизнь ждали этого момента. Они упали на расстеленный на полу небольшой коврик, впились друг в друга губами, споро раздергивая на себе пуговицы с замками. Дока запустил руку под платье, трусиков на новой знакомой не оказалось, они уже пестрели сбоку ярким пятном. Не мешкая, он сорвал брюки вместе с трусами, отпихнув их ногами, вошел членом в половую щель. Показалось, что опять придется разрывать девственную плеву — с таким трудом удалось протиснуться всего на несколько сантиметров. Осторожно подергал задницей, боясь опростаться раньше времени. В этот момент хозяйка квартиры очнулась, повернувшись на бок, снова принялась звать Доку к себе. И вдруг в непогашенном электрическом свете увидела обоих, исходящих сладострастием на брошенном перед кроватью коврике. Она заплакала навзрыд, не вытирая хлынувших из глаз слез, вообще не поднимая рук к голове. Дока перестал двигаться, ощущая, как мышцы влагалища накрепко захватывают его член. Он невольно взглянул на партнершу, виновато и плутовато уводившую взор в сторону. Истерика хозяйки продолжалась недолго, подшмыгнув сопли, она отвернулась к стене и затихла. Выждав паузу, Дока попытался продолжить сексуальную игру, подружка тоже зашарила пальчиками у него под рубашкой. Но член словно врос во влагалище, кожа натянулась, под головкой образовался болезненный хомутик. Возникла мысль о том, что так недолго скреститься, как собакам. Правда, те разбегались сами, а людей, по рассказам, помещали в молочные ванны и отпаривали в течении нескольких дней. В груди швельнулось чувство страха, подумалось не только о позоре, еще и о том, что с данными раскладами можно потерять красный диплом с золотой медалью. Невзирая на возникшую в паху боль, он руками уперся в пол, рванулся назад. Член стронулся с места, из груди Доки вырвался облегченный вздох. Юная подружка внизу корчилась от смеха, все–таки смешанного с пробегавшими по розовому лицу болезненными гримассами.

— Ты что, издеваешься? — стараясь пальцами привести в чувство занемевший орган, уставился он на нее. — А если бы мы склющились?

— Испугался, рогоносец, — проглатывая слюни, прильнула к нему партнерша. — Когда ты решил пожалеть мою подругу, я нарочно ужалась внутри, чтобы ты не обращал на нее внимания. Наслушалась вдоволь, как вы с ней прокувыркались всю ночь. Могла бы и откусить, силы бы хватило.

— Не сумела бы, она без зубов, — вновь настраиваясь на завершение полового акта, разом осмелел Дока.

— Зато с мускулами, твердыми, как десна у младенцев.

— У тебя есть дети?

— Пока нет.

— Тогда займемся любовью, иначе нам обеспечат еще один сюрприз.

— Давай, мне с тобой хорошо…

Парнерша тут–же заелозила упругой попой по жесткому половику.

Утром Дока проснулся от того, что на теле заныли рубцы от грубых швов толстого половика. Механически пошарил рукой вокруг себя, рядом никого не оказалось. Он разлепил веки, с кровати прямо на него смотрела опухшая от сна хозяйка квартиры. По щекам блуждала легкая тень презрения. Откашлявшись, он осмотрелся вокруг, юной, такой сексуальной, ночной партнерши нигде не было. Прислушался, но из кухни с туалетом не доносилось ни единого звука.

— Ушла она, от стыда убежала, — смаргивая с круглых глаз ресницами остатки вчерашней пьянки, опередила его вопрос девушка. Было видно, что Дока по прежнему ей нравится, и что особой ненависти она к нему не испытывает. И все–таки она нашла в себе силы четко произнести. — И тебе здесь делать нечего.

Больше, как ни тянуло на недалекую улицу с одинаковым для всех хрущевок подъездом, подружек он никогда не видел. Ни одной, ни другой. Лишь через много лет случайно встретился с круглоглазой с танцев. Она по прежнему оставалась не замужней.

— Ревнует, — как от давно наболевшего, вяло отмахнулась от распросов женщина.

— Кто? К кому? — с интересом подался вперед возмужавший Дока.

— Он же, к тебе. До сих пор не в силах забыть ни драки на танцах, ни нашего с тобой побега от него.

— Не может быть! И он, что–ли, не женат?

— По сю пору вьется вокруг нашего дома…

Уютную веранду на третьем этаже гостиницы «La Meison Roze» обложила густая ночная тьма. Сидевшие на ней за уставленным вином и фруктами плетеным столиком мужчина с женщиной, наверное, забыли включить свет. Сегодня французская луна взяла заслуженный за долгий небесный путь выходной. Вошедшую в свои права ночь разряжали только неяркие уличные фонари, далекие прожекторы, на вершине холма Монмартр освещавшие белоснежную базилику Сакре Кёр, да чистый светлый нимб над отошедшим в сон многомиллионным городом. Нарушаемая лишь уместными звуками тишина располагала к спокойной беседе.

— Очень странные мы, женщины, создания. За тем, кто сразу понравился, готовы пойти хоть на край света. Впрочем, о таких мелочах рассуждать не стоит, это доказали декабристки, дворянки по рождению, с которых простолюдинки до сих пор пытаются брать пример, — нарушила молчание сидящая напротив мужчины собеседница. — Но чтобы точно так–же поступали уважаемые наши ухажеры, в мире примеров наберутся единицы.

— Естественно, если не брать в рассчет дуэлей и бесчисленных подвигов, совершаемых во имя одного — любви к любимой женщине. Скорая смерть не дает возможности оценить благородный поступок по достоинству, потому что поступок этот связан со смертью. И он действительно очень скорый, — промочив пересохшее горло хорошим глотком вина, мужчина закурил, откинулся на спинку стула. — А женский подвиг всегда растянут во времени, со смертью редко идет в ногу. Его можно и посмаковать, чего не сделаешь с поступком мужским, чаще завершающим недолгий жизненный путь.

Качнув серьгами ввиде морских коньков, собеседница пододвинула поближе аккуратную перламутровую пепельницу, стряхнула в нее пепел с длинной тонкой сигареты. В рассеянном в воздухе почти неосязаемом мерцании крупных звезд на небе и электрического нимба над мегаполисом ее чеканный образ словно сошел с древней греческой монеты. Или с кельтской, с изображением на реверсе галльского бойцового петуха, а на аверсе православной княгини Ольги, ставшей королевой католической Франции. Если бы такая монета у кельтов–галлов, что одно и то же, существовала. На темно–желтое, отливающее червонным золотом, платье упал случайный луч от фар проурчавшей мимо гостиницы машины, поиграл переменой тени со светом в лепестках серебряной розы на груди, коснулся немного усталого лица молодой женщины с высокими бровями. И пропал. Снова обрамленный светлыми волосами удлиненный полуовал ее лица окунулся в трепетное дыхание ночью приглушенного света.

— Ты прав, в отличие от мужчин мы рассчитаны на применение долгое, — немного подумав, с полуулыбкой согласилась она с доводами собеседника. — Но мы сами здесь ни причем, к этому нас обязывает матушка природа. Она изначально наделила женщину поистине великим терпением в первую очередь для вынашивания плода, его дальнейшего становления на ноги под ее неугасаемым вниманием. Во вторую очередь для создания благоприятной атмосферы в ячейке под названием моя семья.

— Не только одним этим качеством обладает женщина. В ней заключено само существование со всеми противоречивыми составляющими — любовь и ненависть, доброта и злость, преданность и неверность. В конце концов, жизнь и смерть. Все обозначения женского рода, как вечность, планета, земля. К тому же, в отличие от мужских — рок, миг, даже непознанный космос — вселяют надежду на будущее. Женщина это жизнь и смерть в одном лице, только она имеет право решать, продолжаться веку дальше или поставить на нем точку.

— Да, конечно, у мужчины прав намного меньше. Ко всему перечисленному добавлю, что одного его может хватить на несколько сотен нас, чтобы возродить жизнь во всей ее красе. Одной женщины на несколько сотен мужчин, скажем мягко, недостаточно.

— Он сам готов эту жизнь вырубить с корнем, — насмешливо покривился мужчина.

Со стороны Елисейких полей с ярко освещенной Эйфелевой башней в центре долетел гулкий хлопок, словно там что–то лопнуло. То ли пролетающий на этим местом реактивный самолет обогнал скорость звука, то ли треснул по швам откуда–то запущенный метеорологический шар. Оба собеседника невольно повернули головы туда, но все вокруг по прежнему дышало чинным спокойствием. Лишь звезды над верандой вошли в световой экстаз, они покрупнели, засверкали расколотыми на части алмазами.

— И все–таки, вернемся к Докаюрону, получается, что семейная карета у него покатилась под откос, — женщина налила в кружку вина, поставила сосуд на место. Отпив несколько маленьких глотков, промокнула губы узорной салфеткой. — Я надеялась, что на определенное время он найдет любовницу, а потом, устояв на ногах, займется строительством родового гнезда. Так почему–то мне… хотелось, что–ли. После стольких лет издевательств над членом, он мог бы его и пожалеть. Мне, например, его писюн жалко.

— Пожалела змея зайца, оставила от него одни… — поддержал веселое настроение спутницы ее собеседник. Загасив окурок, вззглянул на часы со светящимся циферблатом. — Дорогая, тебе не кажется, что завтра мы снова встанем во второй половине дня? А ведь нам уже закупили билеты до Амстердама.

— Так быстро пролетело время? — немного опешила она. Взгляд удлиненных зеленых глаз невольно метнулся в сторону купающегося внизу в электрическом нимбе города. — Разве ты успел закончить здесь все свои дела?

— Дела не кончатся никогда, тем более, в такой экономически развитой стране, как эта, но в Нидерландах у меня тоже имеются склады с товарами. Прости, я понимаю, что ты влюблена в Париж по уши, но терять драгоценное время лично мне как–то не с руки.

— Лично я с тобой согласна, — не преминув подковырнуть, опустила голову собеседница. Покрутила на столе кружку с вином. — Я успею съездить в так любимую Наполеоном королевскую резиденцию в Фонтенбло и на русское кладбище в Сен Женевьев де Буа?

— У тебя там похоронен кто–то из родственников?

— Очень далекие. И по генеалогическому древу, и… по столетиям.

— Думаю, что да, если мы не будем мять простыни до того часа, когда истинные французы займут столики в своих многочисленных брасри и не примутся потягивать разбавленное водой дешевое вино. Наш самолет вылетает поздним вечером, гостиница в Амстердаме уже заказана

— А ты не смог бы изменить способ передвижения? — вдруг спросила она.

— В каком смысле? — вздернул подбородок вверх мужчина.

— Например, пересечь границу Франции не на самолете, а в автомобиле. Думаю, разница во времени была бы небольшая из–за малого расстояния между и между.

— Должен заметить — две границы, дорогая, как раз посередине расположена Бельгия.

— Тем более, в законодательном Брюсселе мы бросили бы монетки в небольшой фонтанчик под Манекен Пис, присмотрелись бы к лицам истинных фламандцев, насколько они изменились по отношению к намалеванным на картинах великими фламандскими художниками, описанным хорошими их современными писателями. Заодно поинтересовались бы, почему бельгийцы живут лучше русских, разве причина только в размерах территорий?

— Могу ответить сразу, что ума, а главное, культуры, у них несравненно больше, — поняв скрытый юмор, усмехнулся в подбородок мужчина, нашарив любимую зажигалку, повертел ее в пальцах. — Над вопросом передвижения я обещаю подумать завтра, а сейчас не кажется ли тебе, что нам пора бы пойти на покой? К тому же, похолодало.

— Конечно, если бы звезды умели греть…

Спустившись по крутым ступенькам парадного подъезда королевского дворца в резиденции Фонтенбло, построенного в виде корпуса огромной виолончели, женщина направилась на выход. Под каблуками перекатывались мелкие камешки от желтоватого песчаника, которым были посыпаны аккуратные дорожки с яркими цветочными клумбами посередине и просторными зелеными лужайками по сторонам. На старинные пушки и картины мало известных мастеров в узких темных коридорах цитадели она внимание задерживала не очень. Лишь притрагивалась пальцами к древней холодной меди, пристально вглядывалась в лица людей из прошумевших над землей столетий. Больше всего молодую женщину притягивала внутренняя атмосфера дворца, она словно пыталась вообразить себя и, как ни странно, своего спутника на месте придворных фрейлин с царедворцами из тех времен, напитаться царившей тогда атмосферой. Скоро пришла к выводу, что если бы все вернулось, то таким бы и осталось. Человеческая внутренняя сущность с веками не менялась, она лишь подстраивалась под веяния моды. Выйдя за ажурную металлическую ограду, женщина прошла к дожидавшемуся ее «Рено–меган», открыв дверцу салона, удобно умостилась на заднем сидении.

— Вам понравилось убранство комнат? — развернулся назад водитель.

— Здесь я уже бывала, — рассеянно ответила она. — Французы хороши тем, что свято блюдут наказы предков, стараясь в окружавших тех древних интерьерах ничего не менять.

— Они наращивают богатства, прибавляя к старому новое. А мы разрушаем и отстраиваем, ломаем и воздвигаем.

— Все более никчемное, — добавила пассажирка. Махнула рукой. — Эти бесполезные разговоры уже надоели. Поехали, пожалуйста.

— В Сен Женевьев де Буа? — тут–же подобрался шофер.

— Именно, там хоть мертвые сраму не имут.

Ровные ряды могил с обыкновенными деревянными крестами, с маленькими скульптурными композициями, с золотистыми ангелочками и короткими, но емкими надписями, были разделены аккуратными дорожками, присыпанными все тем же желтовато–коричневым песчаником с гремевшими под ногами камешками. По главной аллее женщина дошла до покрытой золотым персидским ковром могилы Рудольфа Нуриева с застывшей в высоком прыжке тонкой фигуркой балерины, постояв немного, слегка наклонила голову и завернула на боковую неширокую дорожку Пройдя несколько шагов, внимательно осмотрелась. В этом же квартале, недалеко, находились могилы Андрея Тарковского с надписью: «Человек, который увидел ангела», Александра Галича с его женой. Громоздился громадный гранитный крест донским казакам от благодарных потомков. Вообще, казачьих усыпальниц чаще с православными деревянными крестами было достаточно. Напротив расположились могилы графов и князей, принцев и дворовой знати с царскими приспешниками. Все они были украшены небольшими мраморными или гранитными деталями ввиде раскрытых или закрытых книг, высоких ваз, других предметов быта. Вокруг царили тишина, чистота и порядок, нарушаемые лишь шелестом листьев на подстриженном кустарнике, на аккуратных деревьях, ронявших на землю редкие пожелтевшие листья. Народу было очень мало, отдельные люди темными линиями пятнали пестрое кладбище в разных его местах, отчего еще больше усиливалось ощущение незыблимого здесь покоя. Мария де Витт, урожденная Трепова, лежала под одним серым камнем с князем Петром Трубецким, рядом белела плита с синей православной луковкой семейства графов Толстых. Князь Дондуков — Изыдинов, граф Капнист наверное, с матерью Николь Ивовной, Миря и Андрей Матиасы, Баттичелли… Невысокие из тесанного камня арочки, на каменном кресте распятый Христос, на тонкой мраморной плите позолоченная из меди хризантема, барельефы, фигурки Божьей матери… Молодая женщина продвинулась немного вперед, надолго застыла над пятнистым темно–коричневым надгробьем, под которым уместилось несколько человек с княжескими титулами, ведущими род свой от русских столбовых дворян. С пышных розовых кустов слетело несколько нежных листочков, чуть в стороне негромко тронули струны какого–то музыкального инструмента, и сразу за звуками зачастил густой голос православного батюшки. Женщина подумала, что все приходит и уходит, умирает и возрождается. Вот и на этом кладбище в самом сердце Франции чаще стала звучать русская речь, хотя так называемые россияне и не думают отдавать дань захороненной здесь не по своей воле былой своей славе, предлагая поклоняться ей больше людям иноземным. Порядок по большей части поддерживался энтузиазмом французских граждан.

Вздохнув, женщина положила на могильную плиту букет цветов, осенила себя широким крестным знамением и по хрустящей чистенькой дорожке молча пошла вдоль каменных обломков когда–то великой, единой и неделимой, скалы, крепче которой, казалось, не будет в веках. Перед выходом с кладбища заглянула в небольшой аккуратный домик, сунула в сморщенную руку смотрителя свернутые в трубочку деньги. Старик немедленно раскрыл лежащую на столике тетрадь, внес соответствующую запись и вопросительно посмотрел на меценатку. В ответ женщина лишь грустно улыбнулась. За воротами в роскошной машине ее ждал шофер из нового поколения русских, не соизволивший пройти даже за ограду. Всегда сдержанная, она осыпала зелеными искрами презрения сытого потомка скотника с дояркой, бросила сквозь плотно сжатые уста:

— В Париж. И побыстрее.

— Как смогем, гражданочка, — услужливо захихикав, откликнулся тот. Повернул ключ в замке зажигания. — Во Франции пробки тожеть случаются.

Столицу Нидерландов Амстердам построили на реке Амстель, которая впадала в залив Северного моря. Это был невысокий, как большинство их в Европе, ухоженный городок с многочисленными музеями, со знаменитой улицей Красных фонарей с огромным на ней подобострастием фаллосу ввиде изваяния, вдоль и поперек исчирканный широкими и узкими, глубокими и не очень каналами с абсолютно чистой водой, в которой так любили плавать в меру подкормленные дикие утки и лебеди. По берегам высились пяти и десяти этажные здания старинной постройки в стилях барокко шестнадцатого и восемнадцатого веков, а поздние в стиле ампир. Чувствовалось громадное влияние итальянской и французской архитектур. Въехав в город по широкому автобану, шофер прилежно проскочил до центра города, обогнув знаменитую на весь мир фабрику по обработке природных алмазов, притормозил шестисотый «Мерседес» возле современного здания пятизвездочной гостиницы недалеко от музея Ван Гога. Сидящий на переднем сидении мужчина неторопливо развернулся назад, посмотрел на нисколько не утомленную путешествием красивую свою спутницу. Опустив боковое стекло, она с любопытством осматривалась вокруг.

— Куда ни кинь взгляд, одни велосипеды, — не дожидаясь вопроса от мужчины, удивленно воскликнула она. — Россия воотужается вонючими и тяжелыми автомобилями, Европа переходит на безвредные велосипеды. Снова мы впереди планеты всей.

— Что еще ты успела заметить? — все–таки решился спросить он.

— Амстердам точная копия Санкт — Питера… Или наоборот.

— Скорее, второе, оно весомее и точнее.

— По берегам ухоженных водоемов бегает голландская старость в длинных трусах или прекрасных спортивных костюмах без пузырей на коленях.

— Вместе с молодежью во всем цивилизованном мире люди стараются убежать от инфарктов с инсультами. В России и в Азии над этим новшеством пока смеются.

— Столица Нидерландов насквозь пропахла селедочным запахом.

— Разве? Я что–то не учуял, впрочем, селедку в Амстере продают на каждом углу в любых рассолах с приправами. Хоть в меду.

— И самое главное, — женщина подняла вверх указательный палец. — Народ здесь высокий, он выше, чем на нашей родине и в оставленных нами позади государствах.

— Обо всем перечисленном ты подметила довольно точно, — подвел черту мужчина. — А теперь вылезаем и поднимаемся в свой номер люкс на пятнадцатом этаже. Когда я здесь был в последний раз, с него открывался чудесный вид на залив Северного моря с богатыми яхтами, старинным парусником и китайскими ресторанчиками на воде. Если нидерландцы не возвели закрывающий панораму тихой гавани еще один небоскреб, я покажу тебе некоторые достопримечательности их столицы не покидая лоджии.

— Дондер энд бликсем! — гром и молния — гаркнул бы голландский шкипер, — дергая за ручку двери, выпучила зеленые глаза прекрасная попутчица. — Но я выскажусь скромнее, как насхет хорошего обеда со стаканчиком сухого вина? В здешних местах с винами, говорят, небольшие проблемы.

— Этого добра везде сколько угодно, но сами голландцы употребляют спиртное в очень небольших количествах. Молодежь вообще предпочитает горячительным напиткам марихуану. Купить ее можно в любой кафешке, каннабис растет в горшочках прямо на подоконниках забегаловок и ресторанов.

— Ты знаешь, я тоже была бы не против пары–тройки затяжек порядочной марихуаной, — выйдя из машины, призналась женщина. — В России любой продукт требуется подвергать основательной проверке.

— Ты успела попробовать эту травку? — озабоченно скосил на нее глаза спутник.

— Не только эту… из–под полы. Но здесь она узаконенна, а если разрешают, то мрачные последствия исключены. Так почему бы не отведать?

— Исключены, но никто не гарантирует к ней привыкания. Тебя к каннабису не тянет?

— Абсолютно нет, это не тяжелые наркотики. Легкий кайф, который я испытала, можно сравнить разве что со стаканом доброго бургундского на голодный желудок.

— Как прикажете, сударыня, у меня единственное условие, — запахнул прекрасно скроенный английский пиджак собеседник. — У себя держать это зелье мы не станем, а приобщимся к нему лишь в специально отведенном для этого месте.

— Согласна, — чуть дрогнув длинными черными ресницами, качнула пышными соломенными волосами спутница. И первой сделала легкий шаг ко входу в гостинницу.

Погода благоприятствовала путешественникам, за весь путь не было ни одного намека на дождь. Вот и сейчас золотистые лучи заходящего солнца заскользили по островерхим крышам голландских домов с покрашенными темной краской высокими кирпичными трубами, по крыльям старинной ветряной мельницы на окраине некрупного, в общем–то, города, по серебристым снастям бросившего якорь у входа в спокойную бухту древнего парусника. На просторной лоджии на пятнадцатом этаже гостинницы из стекла и бетона, за уставленным тарелками с фруктами и небольшим количеством холодных закусок маленьким деревянным столиком с белоснежной скатертью, снова расположились мужчина и женщина в вечерних нарядах. В этот раз на мужчине была надета темно–синяя рубашка в мелкую, косую и светлую, полоску с бордовым галстуком с косыми же золотистыми линиями, на рукавах блестели английские алмазные запонки. Немного вьющиеся темные с проседью волосы, разделенные идеальным пробором, поблескивали от питательного крема, удлиненное лицо с большими губами, чуть крупноватым носом, коричневыми глазами выражало полное спокойствие. Черные приподнятые брови оттеняли высокий смугловатый лоб, на щеках с продольными черточками от ямочек в детстве лежал неяркий румянец.

Мужчина приподнял веки, с добродушной усмешкой посмотрел на партнершу на другом конце стола. Молодая женщина мягко улыбнулась в ответ, оторвав от ветки прозрачную салатовую виноградину, отправила ее в рот и снова взялась осматривать окрестности. Сегодня на ней было длинное цвета фрез платье, как всегда, с глубоким вырезом вокруг высокой белой шеи, украшенной бриллиантовым серебряным колье, в маленьких розовых ушках поблескивали точно такие же серьги с тоненькими серебряными как бы подвесками, удачно оттенявшими падающие на плечи светлые локоны. Запястье охватывал бриллиантовый серебряный браслет, на длинных ухоженных пальцах обеих рук с покрытыми серебряным лаком ногтями посверкивали по три серебряных перстня с одинаковыми с колье драгоценными камнями. В волосах с левой стороны головы издавала светлое свечение серебряная заколка ввиде узкого лепестка с бриллиантовыми капельками на ней. В нежарких лучах солнца, на фоне голубого пока залива за спиной, вся она походила на дивный цветок лотоса в спокойных водах Нила, покрывшийся утренней росой.

— Прекрасная панорама, я просто не в силах оторвать взгляда, — задумчиво сказала женщина

— Да, за такой вид не жалко любых денег, — подтвердил ее спутник. — Так надоели офисы с конторами, с автомобильными и самолетными салонами, что я готов вобрать всю эту красоту в себя полностью, чтобы отдаться ей без остатка.

— Знаешь, когда мы ехали по территории Бельгии, меня поразил один пейзаж, — чуть развернулась к нему женщина. — Вдруг среди убранных пустынных полей вырос оазис с небольшим двухэтажным строением, с магазинчиком, бензоколонкой, телефоном, сверкающим чистотой туалетом, с дорожными разводами. А вокруг первозданная тишина и спокойствие, ни машин, ни людей. Чувство охватило такое, словно мы попали на другую планету, населенную более разумными существами с несравненно высоко развитой цивилизацией.

— А была это всего лишь автозаправочная станция, — в знак согласия опустил подбородок вниз мужчина. — Именно так по всей матушке Европе. Действительно, как ты выразилась, совершенно другая планета.

— Но самое главное, что разделяет нас — дикарей, и их — не землян с нашей точки зрения, всего лишь тонкая вспаханная линия под названием государственная граница. Поразительно, что все мы — люди — произошли от одних отца с матерью.

— Вылупились из одного яйца, — с озабоченностью, проявившейся в возникших на лбу морщинах, побарабанил пальцами по столу собседник. — Я заметил, чем дальше мы отдаляемся от исторической родины, тем впечатлительнее ты становишься. Предлагаю переменить тему разговора.

Некоторое время женщина продолжала слепо рассматривать развернувшуюся перед ее взором картину, затем облокотилась о стол, подняла руки и провела ими по лицу, словно смахнула налипшую отрицательную энергию. Тряхнув кистями, выбила из пачки длинную сигарету и прикурила, не преминув бросить кровожадный взгляд на открытую бутылку розового вермута с многочисленными медалями на этикетке. Ее спутник молча привстал со стула, наклонил бутылку с густым вином сначала над ее бокалом, затем до краев наполнил свой. После чего откинулся назад и снова воззрился на собеседницу:

— Ты не желаешь поговорить о другом, об алмазной фабрике, например? Кстати, при ней имеется магазинчик по продаже обработанных алмазов, то есть, бриллиантов от ноль сотых карата до нескольких десятков. Там же есть маленький музей с очень крупными образцами алмазов, когда–либо добытыми голландскими рудокопами, или изъятыми ими же в качестве контрибуции на территории других государств. Среди них выделяется просто чудовищных размеров, к тому же черный, самый большой в мире алмаз.

— При фабрике находится мастерская, в которой корейские ювелиры на глазах покупателей из длинной цепи из благородных металлов сделают вам цепь на шею, браслет на руку или цепочку для карманных часов, — насмешливо покосилась на спутника женщина. — Ты, наверное, забыл, милый, что этой дорогой я успела пройти не раз.

— Тогда с тобой просто не о чем поговорить, — притворно развел руками тот.

— Ну почему же, судьба Докаюрона меня волнует по прежнему.

— Странно, обычно ты настраивалась послушать эту историю после того, как обегала все местные музеи, осматривала известные магазины и обходила исторические места с не менее древними достопримечательностями.

— Весь этот багаж я собралась распаковывать только завтра, а в сегодняшний чудный вечер хочу насладиться звучанием твоего голоса, с глубокими интимными нотами в нем раскрывающим содержание сексуальных похождений паренька из провинциального города.

— Наконец–то первой похвалы дождался и я, — с явным оттенком удовольствия засмеялся собеседник. Приподняв бокал, отпил несколько глотков настоянного на травах вермута. И договорил. — Весьма признателен, сударыня, в твоих глазах так недолго подняться и до пьедестала пусть пока со ступенью третьей. Я не зря надеюсь?

— Мысль твоя работает в направлении правильном, — осыпала скатерть мягким серебром согласного смеха она. — С той лишь разницей, что ты уже давно перерос начальный порог.

— Прекрасно, тогда я продолжу восхождение, — отставив бокал в сторону, посерьезнел спутник. Выдернув из небольшой вазочки салфетку, промокнул увлажненные губы. — Итак, на чем мы остановились в прошлый раз?

— На том, как Дока прибавил в свою коллекцию еще одну юную и несмышленую подружку, с которой хорошо провел время на квартире у однажды пригласившей его к себе лупоглазой танцовщицы.

— Разве он неправильно поступил?

— Не знаю, скорее всего, будь на его месте, я бы тоже постаралась не упустить момент.

— Вот именно, многими из нас, простыми людьми, на подсознательном уровне руководит его величество Время, которое просыпается между пальцами как пыль с проселочного тракта. Она просыпается и развеивается ветром по той же дороге, изредка прилипая к ладоням крохотными крупицами истин. Кто не успел опознать их, тот безнадежно опоздал, потому что пыль уже не соберешь, надо черпать новую горсть. Если это возможно.

— Если позволят высшие силы, дважды в одну и ту же реку заходить не заставляющие. Но наша беседа переливается в философские рассуждения, а я после путешествия хотела бы расслабиться.

— Прости, дорогая, едва не оседлал любимого конька.

Смущенно хмыкнув, собеседник поправил галстук и уселся поудобнее. Черты лица неторопливо разгладила легкая задумчивость…

 

Глава одиннадцатая

Наступила дикая пора сдачи государственных экзаменов и защиты диплома. Дока не помнил, как переходил из одной аудитории в другую. Целыми днями он не вытаскивал носа из учебников, полагаясь не на шпаргалки, которыми набивали карманы его однокурсники, а только на свою память. Наконец, за спиной неслышно закрылась последняя тяжелая дверь, осталось ждать результатов многолетней упорной мозговой деятельности. Его супруга телепалась за ним по пятам, выклянчивая подсказки по общим со специальными вопросам, покрывалась обильным потом, когда пыталась вникнуть в суть дела. Она плохо соображала в том, чему пять лет ее пытались научить. Но она была выходцем из деревни, и это являлось огромным козырем в ее руках. Дока стал замечать, что все больше ненавидит первую любовь, что взгляд чаще стал скользить по стройненьким ножкам других студенток. Снова внутри зашевелилось чувство сексуальной неудовлетворенности. И как только он осознал, что годы напряженного штудирования конспектов остались позади, он выпустил эти чувства на волю. Рванул на окраину города в обшарпанную халупу со знакомым грузчиком–алкашом, его блудливой сестрой и дедом в ней. И получил капитальный облом, отрезвивший до отъезда по распределению в другую область. Дед умер, грузчик спился и отправился бомжевать, а сестра наконец–то вышла замуж. Когда замешательство прошло, вместе с ним из халупы порог переступил безобразно квадратный муж новой хозяйки с животом между колен. Подцепив Доку за шиворот, надавал подзатыльников и наказал забыть сюда дорогу.

Бывшие однокурсники разъезжались по разным городам огромной страны. Дока ко всему разбегался с женой — той вручили направление в родной колхоз. Он отказался последовать за ней, предпочтя направить стопы в другую сторону. Приехал на одну из многочисленных комсомольских строек, получил должность мастера на металлургическом предприятии. Месяца три ушло на утверждение своей личности на работе и в комнате общежития. Когда страсти улеглись, вновь дал знать о себе прикорнувший было половой инстинкт. К тому времени игравший на гитаре Дока приобщился к художественной самодеятельности. Перед наступлением очередного советского праздника, музыкальный коллектив крепко поддал, Дока увязался за солисткой из ансамбля, невзрачной эстонкой. В общежитие обоих не пустили, возжелавшая его поначалу подружка заартачилась, категорически не согласившись прилечь за кустами. Была середина осени и к вечеру заметно холодало. Как ни уговаривал он девушку, она отвечала твердым отказом. Тогда он применил испытанный прием, зажав ее в каменной нише здания общежития, просунул руку под резинку от трусов, нащупал вертлявый шарик клитора. Крепко стиснувшая ноги полупьяная эстонка потихоньку расслабила мышцы, осталось лишь сдернуть трусики и войти лопавшимся от напряжения членом во влагалище. Пусть стоя и спереди. Или успеть развернуть задом, забросить подол платья на спину и притянуть за упругую попу. Он уже спустил тугие трусики вниз, когда девушка вдруг отшвырнула его руки, быстренько привела себя в порядок и бросилась к тротуару. Дока погнался за ней, так хотелось вновь испытать яркие ощущения от контакта горящего страстями члена с женским половым органом, что был готов пожертвовать всем на свете.

— Не подходи ко мне, проходимец, — когда приблизился, оттолкнула его девушка. — Я тебя совсем не знаю.

— На заводе пашем, в одном коллективе поем и танцуем, — стараясь схватить за рукав осеннего пальто, настаивал Дока. — Ты сама согласилась переспать со мной.

— Тебя не пустили в общежитие, значит, ты чужой, — убыстряя шаг, не сдавалась трезвевшая на глазах эстонка.

— Нас не пропустили потому, что время для посещений уже позднее. Взгляни на часы, вокруг давно стемнело.

Но та не хотела слушать никаких доводов, не соблюдая правил, упорно продолжала идти вперед, пересекая улицы перед радиаторами снующих туда–сюда машин. Наконец, в глухом переулке возле какой–то лесопосадки, он снова привлек девушку к себе, сунув руку в трусы, нашарил заветные половые дольки. Двумя пальцами заерзал вдоль углубления, стараясь разбудить в партнерше сексуальный инстинкт. И вдруг ощутил, как кожу на руке словно ошпарили горячим чаем. На мгновение замер, не в силах сообразить, что бы это могло обозначать, и с недоумнием уставился на подружку. Отведя светло голубые глаза в сторону, эстонка мочилась прямо в трусы. От нее потянуло неприятным запахом:

— Совсем по фазе сдвинулась? — вытаскивая ладонь и вытирая о полы ее пальто, с укором сказал он. — Ну зачем ты так!

— Я сказала, что больше не желаю иметь с тобой дела. Тем более, на улице, — откачнулась она. Негромко взвыв, скорчила дурацкую рожицу. — Проходи–имец, меня всегда пускали в это общежитие, а с тобой нет, потому что ты в нем не живе–ешь.

— Не говори глупостей, я живу в комнате номер тридцать пять.

— Не ве–ерю, ты лабух из местных, а у нас в цеху играешь за де–еньги.

— Думай что хочешь… Ну прошу тебя, дай, я сделаю это быстро, — соображая, что она решила состроить из себя дурочку, не в силах был справиться с возбуждением Дока. Даже моча не оттолкнула от желания ощутить живую трепетную плоть внутри ее полового органа. — Я не буду кончать туда, качну пару раз и сразу вытащу.

— Отойди, я сказала, иначе позову на помощь.

Эстонка нашарила за спиной сухую ветку, замахнувшись, опять ударилась в бега. Узкая дорога вела к высоченной из бетона плотине, перегородившей неширокий в этом месте Днепр с бывшей казачьей вольницей — островом Хортица — в сотнях метров от нее. Уже доносился глухой гул от падавшей вниз воды. Вместе с бригадой Дока успел побывать в неприступном когда–то лагере непокорных запорожцев, осмотреть его вдоль и поперек. Полюбовались они сверху и бешенными потоками, рвавшимися из узких прорезей плотины. Между тем, проскочив до полосатого шлагбаума, эстонка остановилась, закружилась посередине серой ленты асфальта. Вид у нее был такой, словно она оказалась в незнакомом районе. Быстро темнело, дальше начиналась охранная зона с вооруженным постовым в будке. Дока подошел, взял за рукав тонкого пальто, привлек к себе. Она не сопротивлялась, наверное, просто испугалась, что заблудилась окончательно. Она снова доверяла ему, словно ничего не произошло, до тех пор, пока он не принялся мягко и настойчиво сталкивать ее с дороги в густые заросли кустов. Но именно этого она желала меньше всего. Выпростав руки из рукавов пальто, ладонями принялась шлепать его по плечам, по спине. Непонятная агрессивность разозлила. Швырнув девушку на землю, Дока властно потянул за резинку от трусов, сняв их, кулаком раздвинул ноги, просунул пальцы вперед, чтобы следом всадить готовый к действиям член. Ощутил вдруг влажную и липкую от не просохшей мочи промежность, задохнулся от вонючего запаха. Брезгливо откачнувшись назад, обтер ладонь о пожухлую траву. Желание исчезло само собой, словно его никогда не бывало. Эстонка негромко кряхтела, пытаясь напялить подол платья на голые колени. Он хапнул пару глотков свежего воздуха, встал и, не оглядываясь, пошел обратной дорогой.

Первый сексуальный опыт на новом месте проживания вышел неудачным. Встречаясь с эстонкой взглядами на репетициях в актовом зале, Дока старался не отвечать на откровенные улыбки пришедшей в себя бывшей знакомой. Он был уверен, что теперь она готова пойти с ним куда угодно, но липкая моча и приторно–вонючий запах надолго задержались в сознании, отбивая охоту к очередному сближению. Скоро и в комнате общежития наметился крупный сабантуй. Обыкновенным маленьким попойкам не видно было конца, они проходили ежедневно. Бывали случаи, когда пропившись до копейки, утром пораньше ребята вылезали из комнаты и, пока не объявлялись шустрые уборщицы, бродили по коридорам в поисках пустой посуды, чтобы сдав ее, на вырученные деньги купить буханку хлеба и заглушить чувство голода. Посуды оказывалось много, чаще монеток хватало на новую бутылку вина, и пьянка продолжалась. Кто–то приходил в гости, кто из дома получал перевод, а кому выписывали внеочередной аванс.

В этот раз у Валика Козловского, живущего этажом выше солиста группы, в которой Дока играл на гитаре, случился день рождения. Или день ангела наступил у кого–то из ребят и они позвали знаменитого на весь город певца к себе в гости. Факт заключался в том, что парня на руках носили местные девчата. Невысокого роста, худощавый, он обладал удлиненным с тонкими чертами лицом, обрамленным ниже плеч черными волнами волос, яркими голубыми глазами с длинными ресницами и большим чувственным ртом. У Козловского в городе в своей квартире жила родная сестра, но никто не знал, почему он оказался в общежитии. Вместе в Валиком в комнату, где обитал Дока, пришла девочка, шестнадцатилетняя истая поклонница певца. Когда все расселись за сдвинутыми вместе столами, она оказалась рядом с Докой. Сидеть подле Козловского не разрешалось никому, чтобы не мешать тому перебирать гитарные струны.

И праздник начался, под привычный звон граненных стаканов с куском наспех обжаренной на общей кухне дешевой колбасы, под запрещенные тогда песни иностранных исполнителей. Особенно популярными считались прямой потомок выходцев из России, осевший во Франции американец Джо Дассен, французский певец Жан Татлян и не уступавший обоим ни в голосе, ни во владении вокалом Валерий Ободзинский. Лучше всего у Козловского получалось под Татляна, он шпарил парочку знакомых песен певца без остановки, исполняя их на своем тарабарском языке, как всегда, незаметно накачиваясь до состояния попавшей в пляжную зону морской звезды, когда в щедро разбавленных испражнениями водах на ту нападал столбняк. Первые часа полтора юная поклонница не сводила с певца глаз, потом спиртное взялось за перелицовку ее сознания. Не имея возможности приклеиться к кумиру, она все откровеннее прижималась к пока еще трезвому Доке. Наверное, он тоже начал нравиться ей. И Дока принял правила игры, сознательно взявшись накачивать девушку вином с водкой одновременно. Он своевременно решил, что мечтающих переспать с Валиком молоденьких наложниц у того достаточно, а у него и со случайным подарком судьбы ничего не получилось. Скоро голубые глаза у девушки взялись разбегаться, аккуратненький носик чуть припух, покрылся мелкой испариной, а губы распухли, стали липкими. Она уже не в состоянии была воспринимать недавнего кумира, целиком отдав себя в руки сидящему рядом парню. Оглядевшись вокруг и заметив, что товарищи давно стараются перекричать друг друга, Дока перегнулся через стол, попросил у Валика ключи от его комнаты. Вряд ли тот что–нибудь понял, машинально засовывая непослушную руку в карман. Подхватив девушку за талию, Дока оторвал ее от стула и направился к двери.

— А куда мы идем? — с пьяным любопытством поинтересовалась она возле выхода.

— В мою комнату, — осознавая, что и она рада близости, не стал обманывать он. Привлек девичью фигурку к себе. — Я люблю тебя, я очень хочу побыть с тобой вдвоем…

— Я тоже… ты понравился мне сразу, — мокрыми губами потянулась она к его подбородку. Попытавшись оглянуться, спросила. — А мы еще вернемся сюда?

— Конечно, немного позже.

В комнате у Козловского была идеальная чистота, рассчитанную на двух человек, певец занимал ее один. Закрыв за собой дверь, Дока нетерпеливо всосался в губы партнерши, чтобы не дать опомниться как в случае с эстонкой, сразу потащил на белевшую в темноте простыней постель. Задрав коротенькое платье, зацепился кончиками пальцев за резинку от маленьких трусиков. Девушка не мешала, она жарко обцеловывала шею, щеки, лоб, все, что встречалось на пути, смачными прикосновениями губ. Разогретая вином, она тоже завелась, вжималась в него упругими грудями, шустрыми бедрами и полненькими ляжками, непроизвольно мешая стащить трусики через не сброшенные на пол туфли. Когда справился с этой бедой, пришла другая ввиде скомкавшихся под пахом штанов. Он с трудом расстегнул закусившуюся на ремне пряжку, судорожными движениями ног затолкал брюки с трусами под спинку кровати. И навалился на партнершу, ощущая, как стоящий колом член без посторонней помощи отыскал то, что ему было нужно. Он головкой раздвинул жирненькие половинки больших половых губ, со звучным сляканьем втиснулся в тугое отверстие во влагалище. Это была победа, отмеченная невыразимо яркими ощущениями тягучей сладости, испускаемыми оплетающими член от основания до уздечки под готовой лопнуть от напряжения головкой взбудораженными нервными окончаниями, до самого томно занывшего пупка, и выше, до готовых подпрыгнуть сосков на грудных мышцах. Доку прошила длинная судорога, заставившая выпрямить колени, дугой изогнуть спину, сквозь стиснутые зубы прорвался длинный интимный стон. Он медленно качнул задницей взад–вперед, не давая возможности чувствам застать себя в расплох.

В этот момент притихшая было партнерша неожиданно рванулась из–под него. Хватаясь пальцами за углы подушки, за никелированную спинку кровати, она засучила ногами, заелозила по сложенному поверх простыни одеялу, запрокидывая голову и громко икая. Поначалу он ничего не понял, вцепился в нее, попытавшись глубже просунуть член. Он не собирался вытаскивать его, пусть хоть расположенная на третьем этаже комната вместе с постелью рухнет на первый этаж, пускай девушка под ним даже отключится. Он так долго ждал этого счастливого мига, столько натерпелся от суррогатного удовлетворения себя шершавыми от работы ладонями, что готов был пойти на все. Увидел вдруг, как из раскрытого рта подружки наружу вырвалась рвотная масса, поползла по подбородку, запачкала белую материю. Девушка выгнулась еще раз, потом еще. Лишь убедившись в том, что партнерше стало плохо, Дока рукой дотянулся до приоткрытой створки окна, не вынимая члена, сам подтолкнул подружку к подоконнику. Свесив волосы наружу, она блевала, выворачивалась наизнанку перекручиваясь мокрым бельем. Он продолжал ее насиловать. Когда внутри дрожащей от напряжения плоти настал черед обрушиться мощному валу чувств, вжался в девушку, словно решил слиться с нею воедино, и разорвал углы собственного рта в немом вопле, одновременно заходясь в ярких конвульсиях, забился выброшенной на берег рыбой. Он был счастлив, он добился своего, наконец–то осуществилась не дававшая спокойно жить мечта. Долгожданная пустота заполняла каждую клеточку тела, старательно выметая из потаенных уголков сознания дразнившие его столько времени сексуальные мысли.

Но, видимо, так устроен человек, что с мечтою расстается неохотно. Скорее всего, похотливые желания присохли накрепко, если даже после яростной разрядки он все равно оставался неудовлетворенным. Хотелось еще и еще, не терпелось раздернуть на партнерше пуговицы с застежками, сорвать с нее одежду и пуститься в дикую пляску половых извращений. Дождавшись, пока девушка опрожнит желудок и рукавом кофточки вытрет губы, Дока развернул ее на спину, снова воткнул член в скользкое, как бы готовое вытолкнуть его обратно, влагалище. Наверное, она тоже возжелала насладиться сексом, потому что сразу принялась активно работать кругленькой попой. Некоторое время оба старательно пытались удовлетворить друг друга. Дока млел от распалившего его наслаждения, не обращая внимания на неприятный запах изо рта подружки, губами ловил ее вспухшие губы и с остервенением обсасывал их, перескакивая на раскрасневшиеся пухлые щеки, на мягкую шею, на мочки ушей. Он работал и работал задом, находя во влагалище все новые уголки с раздражающими уздечку под головкой члена маленькими складочками. Их было достаточно, этих неровностей. Вскоре внутри полового органа девушки словно включили непрерывно движущийся конвейер из сладостных рубчиков с заусенцами. Выдержать постоянное напряжение оказалось сложно, Дока приготовился к очередному извержению семени. И снова подружка рванулась из–под него, пытаясь удержать чудовищную рвоту. Опять уцепилась за края подоконника, свесила русые длинные волосы наружу и задергалась будто в припадке. Но и в этот раз Дока не пожелал расстаться с ней, клещем вонзившись в спину. Девушка блевала, а он не переставал вздымать задницу до тех пор, пока его снова не скрутила в баранку очередная волна эротической разрядки. Как только она спала, руки отцепились сами и Дока мешком отвалился на постель. Но и в этот раз сил оставалось еще достаточно.

Они старательно расшатывали железную кровать до тех пор, пока подружка не очистила желудок окончательно, а исходивший потом Дока не похудел на глазах. В конце концов оба поняли, что требуется передышка, прильнув друг к другу, попытались отключиться. В этот момент в дверь кто–то громко и настойчиво постучал. Дока попытался приподняться, но измочаленная плоть не хотела слушаться, ноги были ватными, живот подрагивал на хребте кучей ребер.

— Кто это может быть? — смахнув с лица мокрую прядь волос, уцепилась за его плечи подружка. — Стучит и стучит… настырный.

— Наверное, пришел хозяин комнаты.

Он специально не назвал имени Валика Козловского, чтобы не ввести девушку в смущение. После того, что произошло между ними, имя это могло расстроить его дальнейшие планы. А он больше не желал расставаться с партнершей по сексу, загадав начать с ней дружбу. В дверь продолжали барабанить, теперь кулаками и ногами.

— Ты сказал, что комната твоя, — приподняла наивные бровки девушка.

— Она была нашей до прихода… певца.

— Нам нужно одеваться и уматывать? — она машинально оглянулась на темное окно, за которым властвовал глубокий вечер. — А куда мы пойдем? В такой поздний час я до дома не доберусь. — Добавила с надеждой. — Да и не пустят, вся растрепанная.

— Пойду договариваться, — опуская дрожащие ноги на пол, хрипло откликнулся Дока. — Если не получится, придется переселиться в нашу комнату.

— Вас там несколько человек! — подружка испуганно схватила его за запястье. — Пусть лучше певец переспит на твоей кровати, а мы останемся здесь.

— Если согласится…

Козловский не согласился, мало того, он полез в драку. К выясняющим отношения подбежали ребята, послышался голос дежурного, предупредивший, что милиция скоро приедет. Дело запахло керосином. Пока конфликт улаживали, девушка успела исчезнуть.

Много позже Доке удалось встретиться с ней еще один раз, даже проводить до дома. Она обещала навестить его в общежитии. Но ни разу не пришла, а он постеснялся набиваться.

Началась двойная жизнь. В общежитии Дока не просыхал от пьянок, ходил в королях, на заводе же выдвигался в передовики за хорошую работу. Такое существование удовлетворения не приносило, потому что было способно сломать и привести на скамью подсудимых. Ко всему, контакта с женщинами опять не получалось. Они хотели целомудренной дружбы и создания семейного очага, что в корне противоречило его внутренней сущности. Он же еще не нагулялся.

Как–то товарищ из комнаты рядом рассказал, что трахает бабу за сорок лет. Она так надоела, что не знает как избавиться. Если Дока желает, пусть присоединяется, мол, после совместного секса хоть повод появится послать подальше. Добавил, что подруга не против сама. Он нехотя согласился, заниматься любовью с женщиной в возрасте было как–то неприлично. Но от сексуального перевозбуждения снова спасал лишь опротивевший до блевотины онанизм, а после любви с подружками наступало душевное равновесие. Вечером он побрился, надушился одеколоном и отправился в назначенное место встречи. Товарищ и его партнерша, огромная баба под пятьдесят лет с необъятным животом, пунцовыми щеками и толстыми руками, уже пританцовывали возле винного магазина. Купив три бутылки вина, компания отправилась на берег Днепра. На обломке скалы, одним концом уходящим под воду, а другим утонувшим в береговом песке, они разложили закуску, поставили емкости с хмельным напитком. Дикое неухоженное место слабо освещал единственный фонарь на столбе у дороги вдоль реки, в темноте гремела бурными потоками воды близкая плотина. Баба не переставая сыпала мелким смешком, зыркала на Доку слезящимися от ветра лупалками. Она как бы приценивалась, а он стеснялся нахальных взглядов, отворачивался в сторону.

Первую бутылку оприходовали мигом, будто не приносили с собой, вторую растянули минут на двадцать. После чего знакомый расстегнул пуговицы на пальто, уверенно взялся за ремень.

— Так, пора работать, — с напускной дерзостью громко сказал он.

Тостушка мигом задрада подол платья и сняла так знакомые Доке теплые рейтузы с начесом. Аккуратно сложив их на камне, разлеглась на нем сама, раскидала ноги в разные стороны. Дока видел, как приблизился к ней знакомый, как стоя задвигал задницей. Появившееся было чувство возбуждения вяло пошевелило член в штанах и, не набрав нужной силы, исчезло. Дока забеспокоился, что с таким настроением имеет все шансы опозориться. После ребятам в общежитии не докажешь, что не желал трахать годившуюся в матери бабу. Плеснув в стакан вина, выпил и отошел в сторону, пытаясь расшевелить угасшую волну. Она будто в песок просочилась. Меж тем, изредка оглядываясь на Доку, товарищ продолжал прилежно работать нижней частью туловища. Прошло минут пятнадцать, Дока принялся руками разминать онемевший свой писюн, но тот словно усох.

— Что–то у меня не получается, при посторонних кончить не смогу, — послышался голос знакомого. — Может, ты попробуешь?

Подруга грубо засмеялась, по матерински похлопала ладонью его по щеке:

— Паши, милый, я еще не разогретая. Кончать он собрался…

— Качай, качай, я попозже, — надрывно отозвался и Дока.

Он уже откровенно взялся за возбуждение не желавшего просыпаться члена. Зажав между ладонями, раскатывал его как дикари палочку для добывания огня. От грубых мозолей сморщенная кожа принялась нестерпимо гореть, в яичках появился болезненный зуд — никакого толку, писюн будто самостоятельно решил не позорить себя близостью с неряшливой теткой. Тогда Дока напряг бедра с ягодицами, усилием воли представил себе пятнадцатилетнюю подружку лупоглазой танцовщицы, с которой удалось переспать всего одну ночь, и просто погладил половые органы. Через минуту по прежнему не ощущавший прикосновений член шевельнулся, в области уздечки зазудело желание. Скоро он, обласканный вниманием, торчал как было надо, с одним недостатком — он был готов опростаться семенем немедленно.

— Не могу, не получается, — снова донесся голос знакомого. — Иди завершай дело, иначе она нас обоих отмудохает.

— Безо всяких сомнений. Привели, выблядки, а трахать за них дядю зови, — отчеканила похожая на разложенную на камне огромную черную тушу его партнерша. Наверное, она успела захмелеть, потому что когда обратилась к Доке, в грубом голосе прозвучала явная угроза. — Эй, на берегу, что ты там притих? Дуй сюда, иначе обоим яйца оторву.

У Доки катастрофически начала исчезать охота. Заметив, что товарищ отошел от камня, он приблизился к бабе, суматошно направил сникающий член в слякающее влагалище. Показалось, что оно похоже на одну из черных дыр в космосе — такое же холодное, бездонное, заполненное одними угрозами. Торопливо задвигав задницей, постарался слабую волну возбуждения не загасить совсем. Он успел почувствовать, как семя по каналу выползло наружу, словно писюн с усилием выдавил зеленые сопли, как моментально сморщилась кожа на нем и на яичках, будто ее продрал ядреный мороз. Сексуального удовлетворения не последовало, оно так и осталось греметь внутри никуда не годным пережженным кирпичом. Он уже хотел отклеиться, ощутив, что обильные выделения из резко пахнущего влагалища по лобку устремились в промежность, когда тетка облапила его за плечи широкими крестьянскими ладонями, привлекла к себе и, басовито покряхтывая, нацелилась таскать по низу огромного своего живота как по стиральной доске.

— Вот теперь дело будет, — радостно гоготнул в трех шагах приводивший себя в порядок закомый. — Я же говорил, что бабушке меня одного мало.

Скованный смешанным со стеснительностью чувством слабого извержения семени, некоторое время Дока с покорностью отдавался во власть сильным рукам, ерзая по залежам жира взад–вперед. Но скоро все существо его воспротивилось откровенному насилию, он попытался вывернуться. Баба напряглась, на мгновение замерла в странноватом положении, и вдруг осела враз подтаявшим сугробом, дохнула в лицо запахом протухших яиц, заголосила в полный голос:

— Вы–ый–й-й-й, не могу–у–у… Ах ты, родненьки–и–ий-й, дове–е–ел меня-а до ха–аты–и-и …

Выскользнув из объятий, Дока откачнулся, с отвращением посмотрел на дрыгавшую ногами тетку, на заросшую черным волосом безразмерную половую щель, дальше переходившую в два разделенных глубоким оврагом трясущихся студнем окорока. Затем перевел взгляд на распахнутое пальто, из–под которого виднелись сползшие на ботинки брюки. И застыл с открытым ртом. Полы пальто, рубашка и брюки оказались густо измазанными белыми выделениями. Наверное, товарищ тоже сумел опростаться, но признаваться в этом не пожелал, решив показать свою мужскую силу.

— Ну, ты молодец, — тот уже стоял рядом, похлопывая Доку ладонью по спине. — Сколько ее ни трахал, доводить до хаты так и не получалось.

— Она довела себя сама, — вытаскивая носовой платок, брезгливо взялся оттирать одежду партнер. — Родненькая, блин… Знал бы, десятой дорогой обошел.

Перед самым Новым годом Доке от бывшей жены неожиданно пришло письмо. Они не переписывались, лишь вначале обменялись адресами. Прочитав послание, он забросил его в тумбочку. Возвращаться на родину не хотелось, на новом месте перспектива выйти в люди была все–таки основательнее. Он чувствовал, что с каждодневными пьянками пока в силах справиться самостоятельно, главное, на рабочем месте его ценили, обещая в скором времени перевести начальником смены. Как в институте, так и на заводе, он с прилежностью вникал в тонкости производства, выводя в передовые коллектив бригады. К тому же, участие в художественной самодеятельности делало его заметным человеком, прибавляя баллов по графе общественная работа. В общежитии он стал полноправным авторитетом, ребята объявили его королем. Чего не хватало, так это охочей до секса постоянной партнерши. Как ни выкручивался Дока, по жизни двойные стандарты рушили все планы на этот счет. На работе надо было держать себя в руках, в общежитии не давали спокойно осмотреться друзья.

Наступил Новый год, который он, отказавшись от предоставленного администрацией небольшого отпуска, решил провести со ставшим родным коллективом. После концерта в цеху, руководитель музыкально–инструментального ансамбля объявил, что на встречу Нового года они приглашены в женское общежитие при заводе. У Доки было достаточно знакомых девушек, приехавших на предприятие из Западной Украины и проживавших там же. Они часто смеялись над ним, предлагая правильно произнести фразу: на полыци лыжить пивполяныци. Как он ни старался, западянки все равно покатывались со смеху над его москальским акцентом. Все они не отказывали в дружбе, ставя одно условие — рукам волю не давать.

Концерт начался не в актовом зале общежития, а прямо на лестничной площадке, в коридоре. Дока терзал гитару как заправский лабух, он обладал исключительным чувством ритма. Ребят из ансамбля облепили молоденькие девушки, звонкими голосами они подхватывали мелодию, которую задавали музыканты, и доводили ее до конца самостоятельно. Оставалось только подыгрывать. Одна из подружек, давно набивавшаяся в друзья, в этот день особенно плотно прижималась к Доке. Когда подоспело время садиться за накрытые столы, она опять оказалась рядом. В этот раз Дока разрешил себе отвязаться по полной программе. Вместе с подружкой он опрокидывал одну рюмку водки за другой. Затем все выходили в коридор, пели, плясали, смеялись, обнимались, и снова возвращались к уставленному спиртным с закусками столу. Дока видел, что является центром внимания, можно было приглашать любую девушку, ни одна не отказала бы в близости. Но поначалу прибившаяся подружка не спускала с него зорких глаз. Скоро он почувствовал, что перебрал лишнего, голова стала покруживаться, пальцы захватывать не те струны. Никто не обращал на фальшивую игру внимания, лишь бы любимые всеми лабухи присутствовали на празднике. В конце концов ему пришлось передать гитару более трезвому парню и включиться в общее веселье. В какой–то момент он с подружкой оказался зажатым в темном углу просторного коридора. Ощутил вдруг, как приникла к нему она разгоряченным телом, как подставляет пылающие щеки и сама жадно ловит его губы. Голова закружилась еще больше, ноги стали ватными. Вместо сексуального возбуждения изнутри поднялась мутная волна тошноты. Борясь с нею, Дока вяло отвечал на страстные поцелуи. Девушка вжималась, мяла и тискала его, а ему нечем было дышать. Наконец, он оторвался от стены, устремился по коридору в поисках туалета, или хотя бы мусорной урны. Подружка не отставала ни на шаг, наоборот, сама показала дверь в туалетную комнату. Когда отблевался и вышел, снова прильнула всей ладной деревенской фигуркой, не обращая внимания на потеки рвоты на его рубашке. Не в первые Дока подумал о том, что пьянка и секс несовместимы, сколько случаев было упущено из–за обычного неумения держать себя в руках, сосчитать не представлялось возможным.

Вот и сейчас он осознавал, что девушка заведена, ее не следует уговаривать, а нужно брать голыми руками и тащить в какой укромный уголок. Он бы давно и с удовольствием это сделал, если бы не новые спазмы категорически отвергавшего спиртное не в меру желудка. Прислонившись к прохладной стене, позволил подружке все, что ей хотелось в данный момент. Но девушке этого оказалось мало, схватив за рукав рубашки, она увлекла его за собой вниз по лестнице, в длинном коридоре завернула за угол, устремилась к одной из дверей с намалеванными белой краской большими цифрами вверху. От быстрого бега у Доки вновь начались приступы рвоты. Рассуждать было некогда, к тому же, туалета поблизости не оказалось, и он срыгнул прямо на кучу мусора в углу. Она и в этот раз терпеливо засуетилась рядом, поддерживая ему голову, вытирая платком рот. А когда он распрямился, снова потащила к заветной двери. Наверное, в комнате она жила, потому что в кармане платья оказался ключ. Открыв замок, вошла в темное пространство, не выпуская из пальцев его рубашки, другой рукой включила свет. И сникла сразу, резко и безнадежно, словно наткнулась на непреодолимое препятствие. Немного протрезвевший Дока приподнял тяжелую голову, осмотрелся вокруг. С обоих сторон большого чистого помещения выстроились по три в ряд шесть аккуратно заправленных белоснежными простынями с белее снега наволочками на небольших подушках железных койки. На одной из них, свесив ноги в ботинках на пол, негромко похрапывал молодой парень. Как и Дока, он, скорее всего, был пьяным в умат, потому что безвольно разбросанные кисти рук тоже болтались в воздухе. Потоптавшись на месте, Дока решительно выключил свет, привлек подружку к себе. Ощутил, как из собственного рта пахнуло запахом рвоты, а в глазах заплясали разноцветные круги. Он устоял, поводив губами по пышной копне волос, настойчиво подтолкнул девушку к одной из кроватей. Вся какая–то опустошенная, она не сопротивлялась, вяло чиркая туфлями по полу. Лежа на кровати позволила обнажить груди, поцеловать соски, погладить ладонью между ног. Дальше продвигать руку не следовало, она оборвала попытки нащупать резинку от трусов решительно, словно за резинкой этой находилась ее душа.

Сколько они пролежали вместе, Дока не помнил, как пропустил тот момент, когда отключился напрочь. Очнулся от яркого в широких прозрачных занавесках света, когда день полностью вошел в свои права. Девушки рядом не было, не похрапывал и незнакомый парень на кровати рядом. Зато на тумбочке стоял стакан вина и тарелка с нарезанной колбасой с кусочком черного хлеба. Он не опохмелялся, но сейчас заставил себя приподняться, отхлебнуть несколько глотков. Почувствовал, как спазмы скомкали желудок, заставив его подкинуть к горлу остатки пищи. Усилием воли он задавил потуги к рвоте, а минут через десять сделал еще пару глотков. Теперь вино прошло в желудок без протеста, по взопревшему телу неторопливо разбежались первые волны тепла, в груди рассасывался тугой клубок неприятных ощущений. Скоро вся плоть отмякла, сделалась послушной. Дока помнил все до мельчайших подробностей, и от этого несоответствия, заставляющего прошедшее переживать заново, хотелось уткнуться в подушку и затрястись в глубоких рыданиях. Какой раз упускалась возможность переспать с красивой девушкой, в который случай он не сумел обрести любовницу. Он вспоминал друзей, у которых все получалось с первого раза — и наслаждаться сексом с молоденькими девчонками, и находить среди них жену полностью под себя. Его же вечно подводили непредвиденные обстоятельства. То из–за стыдливости, от внутреннего напряжения, член не вовремя откажет, то организм примется самоочищаться от спиртного, то пропускающие даже бродячих собак вахтеры в общежитии отвяжутся на него как на не родного.

Немного позже, когда Дока поднялся наверх и присоединился ко всем встречающим за столом Новый год, он увидел девушку. Она сидела рядом с каким–то парнем. Но вчерашняя подружка его уже не узнала.

 

Глава двенадцатая

Солнце медленно опустилось в залив Северного моря, ярче засверкали разноцетные огоньки вокруг выгнутых крыш китайских ресторанчиков на воде, побежали световые дорожки по снастям старинного парусника на самый верх высоченной мачты с корзиной на ней вперед смотрящего. Похолодало. Зябко передернув плечами, молодая женщина сняла со спинки стула теплую вязанную кофту, накинула на плечи. Ее собеседник протянул руку к выключателю на стене, под потолком просторной лоджии вспыхнула плоская люстра ввиде какого–то цветка. Затем приподнялся, налил женщине вермута в бокал, наполнил хорошим вином свой до краев, отхлебнув пару глотков, щелчком выбил из пачки дорогую сигарету. Из серебряной зажигалки из зеленой яшмы вырвалось ровное пламя.

— Спасибо, — охватывая бокал пальцами, с легкой улыбкой на бледноватом лице поблагодарила женщина. — Ты всегда был настоящим английским сэром.

Занятый своими мыслями, мужчина ответил молчаливым кивком головы. Немного помедлив, его собеседница пригубила вино, посмаковав под языком, снова прильнула к хрустальному краю играющей всеми цветами радуги тонкой посудины. Бриллиантовое колье солидарно отозвалось драгоценной россыпью искр, за ним эстафету подхватил серебряный браслет на запястье, сережки в ушах. Мелодию камней увенчала заколка в светлых волосах. Скоро вся женщина словно оделась в живую радугу цветов. Мужчина завороженно распахнул большие карие глаза, он будто впервые увидел спутницу в ином ракурсе. Но это чудо длилось всего лишь миг. Собеседница поставила бокал на белоснежную скатерть и метелица искр растворилась в свежем воздухе. Теперь лишь отдельные зеленовато–синевато–красные росчерки отскакивали от украшений, окружая их обладательницу завесой таинственности.

— Почему–то мне все больше становится жалко этого Доку, словно над ним висит злой рок, — после минутного молчания, негромко сказала женщина. — Или дело в его характере, необузданном, невыдержанном, который ощущается даже при таком изложении рассказа, как бы на подсознательном уровне, то ли сам он от рождения ненасытный.

— Разве мало людей с подобными диагнозами? В том–то и штука, что свои чувства нужно держать в ежовых рукавицах, а не разбрасывать их в прочем числе на почву бесплодную, — мужчина глубоко затянулся дымом, густой струей выпустил его вверх. — В развитых странах к самообладанию приучают с пеленок путем вежливого обращения, затем религиозного наставления с беспрекословным подчинением закону. В странах отсталых ни один из приведенных примеров не работает, поэтому бардака в них достаточно, а продвижение вперед по пути прогресса мизерное.

— В первую очередь в странах с высоким интеллектуальным потенциалом индивидууму дают возможность испробовать многие запретные плоды на себе с тех самых подгузников, чтобы потом он сумел выбрать сам, по какой из дорог ему пойти, — пожала плечами женщина. — На первом месте у них семья, поэтому браки совершаются после тридцати лет, когда возможность обеспечить ее всем необходимым становится реальностью. До этого же срока каждый волен вести себя как заблагорассудится, разумеется, не преступая заповедей Божиих, подкрепленных земными законами. Ты чаще меня бывал на Западе, разве я не права?

— Я в свободном обществе не родился и не жил, я лишь изредка его навещал. Поэтому представление мое о нем почти такое же, как и твое, — не согласился с доводами собеседник. Повертел в руках отполированную зажигалку. — Но вряд ли английские или французские родители разрешат малышу то, чего ему не следует делать. Правда здесь заключается в том, что они дают ребенку свободы больше в тех сферах жизнедеятельности, которые не наносят вред в первую очередь им самим, во вторую обществу, в котором они живут. То есть, для себя, для своего здоровья с удовольствиями — пожалуйста, но для поступков, превышающих нормальный человеческий аппетит, для извращенных — категорический запрет. У нашего героя Доки запрет лежал на всем — и на добром, и на плохом, поэтому выросло уродливое подобие человека разумного.

— В какой–то степени ты прав, на девочек, на вино с сигаретами ограничения правильные. Но у Доки был запрет на самое главное — на счастливое детство. Ведь он вырос без отца, который смог бы растолковать ему разницу между полами, чтобы удовлетворить жгучее мальчишеское любопытство. Поэтому ему приходилось учиться на собственных ошибках, о чем мы с тобой пытались говорить в прошлые разы.

— Эта тема вечная… — хмыкнул мужчина.

— …Потому что мы сами давно отцы и матери. У Гончарова она выросла в целый роман, — продолжила мысль собеседница. Оторвала от грозди крупную виноградину, отправила ее в рот.

— Но почему мы снова взялись ее разрабатывать? — недоуменно вздернул черные брови он. — Разве нам не о чем больше рассуждать?

— Есть. Таких тем, также, как и вопросов к зачинанию интересной беседы, бесчетное количество, — по лисьи облизала губы спутница. Со смехом закончила. — Дело в том, что Дока давно стал нашим сыном. Во всяком случае, для меня.

— Слава Богу, я думал, в главном герое повествования ты до сих пор подозревашь своего покорного слугу, — облегченно выдохнул собеседник. — Тогда рассказывать о его дальнейшей судьбе легче, если, конечно, она не успела надоесть.

— Не то, что надоесть, даже пресытиться ею не сподобилась по одной причине, — весело откликнулась она. — То, о чем ты повествуешь, включает в себя две главных на мой взгляд в жизни темы — о детях и их родителях, и о сексе. Рассуждения в данном русле не наскучат никогда. Но на сегодня хватит, потому что на завтра у меня составлена большая программа.

— Согласен, к тому же, мне тоже предстоит нелегкий день. Я уже предупредил своих представителей в здешних фирмах о большом производственном совещании, хотя в это стране дела у нас идут неплохо.

— Перед собранием я бы посоветовала тебе посетить музей мадам Тюссо. Он находится недалеко от нашей гостиницы.

— Появились новые фигуры мировых знаменитостей?

— Этого добра там достаточно, — сдерживая внутренний смех, махнула рукой женщина. — Зная твой горячий темперамент, я предлагаю посетить музей по другому поводу — чтобы успокоиться.

— Прости, а что там может благотворно подействовать на нервы?

— Выражение физиономий восковых кукол, точных копий их земных подлинников. Они скопированы практически точно.

— Разве?

— Ну да, только у одних выражения сложились из человеческой материи, а у других из смешанного с воском парафина.

— Хорошо подмечено… Я выгляжу ершистым? — вскинул подбородок собеседник.

— Ты недоволен тем, что у Доки ничего не получается, — уловив, что собеседник не чувствует подвоха, прыснула в салфетку спутница. — Во время повествования это явно отражалось на твоем лице.

— Опять ты хочешь соединить меня с ним, — притворно возмутился он. — В который раз повторяю, это герой вымышленный, так называемый собирательный образ. Понимаешь?

— Отчего не понять. Но так похоже…

По нескольким каменным ступенькам женщина поднялась на площадку перед входом в музей Ван Гога. У скромного окошка кассы собралась небольшая очередь, состоявшая не только из многочисленных туристов из разных стран, но и коренных жителей Амстердама, вообще независимых Нидерландов, приезжавших сюда на машинах целыми семьями. Как ни странно, в стране, в которой разрешалось буквально все, в том числе свободная продажа наркотиков и занятия проституцией, дети вели себя более чем скромно. Можно сказать, что они поступали разумно. Не прыгали, не толкались, не кричали визгливыми голосами, не крутились под ногами, а чистенькие, сытые, чинно продвигались в очереди рядом с родителями. Ухоженные умные дети, похожие на интеллигентных своих предков. Купив билет за четыре евро, женщина прошла за стеклянные двери первого этажа музея. Она бывала уже здесь, знала, что основная часть картин великого постимпрессиониста позапрошлого века была развешана по стенам в просторном зале на втором этаже. Там висели холсты с уродливыми лицами туземных женщин и мужчин, пейзажами с морем и пальмами по берегам, натюрмортами с подсолнухами. Последних было достаточно в разных числах- от одиноких подсолнухов с желтыми лепестками вокруг спелых черных зерен, до плантаций их. Определенную часть жизни художник прожил среди аборигенов маленьких колониальных островов, затерянных в бескрайних океанских просторах. А на первом этаже было больше полотен других художников, в том числе и раннего соплеменника Ван Гога, в какой–то степени даже более значительного, Рембрандта. Впрочем, картины висели на всех трех этажах наполненого светом здания. Женщина заметила присевшую на корточки небольшую кучку мальчиков и девочек с кисточками и карандашами в руках, не оглядываясь больше по сторонам, поспешила в ту сторону. За выкрашенной светлой краской колонной открылась картина, которую она никак не могла забыть. Это был «Ночной дозор» великого Рембрандта. Дети пытались скопировать эпическое полотно в свои альбомы. Здесь их стремление не только поддерживалось, но и поощрялось бесплатным пропуском в музейные залы. Ни вангоговские «Ночное кафе», ни «Пейзаж в Освере после дождя», по написанию в чем–то схожие с «дозором», не оставили в сознании молодой женщины столько впечатлений, сколько за один раз подарила эта картина его гениального земляка.

Закованный в доспехи дозор из нескольких суровых воинов гремел ботинками по булыжникам ночного города. В руках мертвенным светом отсвечивали алебарды, мечи и длинные копья, на головах поблескивали шлемы с забралами, через узкие прорези в которых пристально вглядывались в темноту улиц дикие глаза ратников. Казалось, железными телами воины заполнили картину от края до края, делая ее первобытной, сумрачной и угрожающей. Но впереди отряда с растрепанными волосами вышагивала маленькая девочка в рваных одеждах, на которую падал свет от горящего факела. Ребенок выглядел таким хрупким, что невольно хотелось прижать его к груди, защитить от средневековых расправ. И в то же время именно девочка беззащитностью своей наполняла всю композицию жизненным теплом, несмотря на мрачные тона, делала ее светлой, жиненноутверждающей. Как бы подающей надежду на приход светлых и радостных дней. Воистину художник в полной мере владел мастерством отображения света и тьмы, на их контрастах создавая настоящие шедевры. От картины невозможно было оторваться, она завораживала, притягивала к себе, заставляя впитывать всю без остатка, чтобы потом надолго задуматься о смысле такой недолгой жизни.

Прислонившись к массивной колонне, женщина сняла с плеча дамскую сумочку, ремешком переплела обе руки и с вожделением посмотрела на вывешенное в музее не его имени великое произведение голландского гения. Прекрасные зеленые глаза ее подернулись туманом глубокой задумчивости.

Она не помнила, сколько простояла перед чудным творением, из задумчивости ее вывел громкий возглас ребенка. Похлопав ресницами, женщина огляделась вокруг. Сбоку картины стояла молодая чета европейцев с маленьким мальчиком на руках, пальчиком указывающим на девочку в центре картины. Неизвестно, что заставило ребенка издать восклицание — сам образ на полотне, или светлые мазки, которыми он был выписан, только на лице мальчика отразилась настоящая тревога, желание привлечь внимание родителей к его беззащитности. Грустно усмехнувшись, женщина молча прошла вглубь музея. Как ни странно, несмотря на внутреннюю солидарность с художником, Ваг Гог интересовал ее меньше. После просмотра его написанных на пике нервного напряжения картин всегда появлялось неприятное чувство одиночества, отрешенности от в большей степени беззаботного мира людей. В связи с этими неудобствами, оставалось только освежить в памяти усвоенное в прошлые приезды, да посмотреть, что нового успели наворотить современные постмодернисты, во владение которым отводилась просторная секция в одном из углов просторного зала на первом этаже. Но и они, эти чудики от настоящего ремесла, в этот раз не порадовали резиново–металлическими извращениями, а ограничились крестьянскими колосьями с подвешенными сверху серпами. Позорное копирование дамоклова меча над вечным бытием, только ограниченное узостью мышления к подсмотренной чужой теме. Там — угроза самой жизни, здесь — всего лишь продуктовое предостережение.

Свернув в небольшой коридорчик, женщина прошла на остекленную сверху до низу веранду, служащую одновременно и смотровой площадкой, и местом для курения. Прикурив сигарету, подождала, пока дым наградит подусталую плоть легким кайфом, облокотилась об аккуратную линию как бы перилец. Перед взором раскинулась панорама невысокого, не столь уж большого, зеленого городка с редкими ажурными этажерками до двадцатого этажа, но ухоженного до такой степени, что о его чистоте можно было судить даже по крышам с длинными прямоугольниками выкрашенных черной краской труб. По размеченным проспектам неторопливо бежали немногочисленные сверкающие автомобили, оставляя позади себя никуда не спешащих велосипедистов, по тротуарам прохаживались по большей части одинокие обеспеченные жители. Размеренность чувствовалась во всем, она была присуща всей Европе, с заходом солнца закрывающейся в квартирах перед уютными экранами современной видео техники. И снова необъяснимое чувство тоски сдавило женщине грудь. Это происходило всегда, как только она пересекала государственную границу. Наверное, давала знать о себе загадочная русская душа, не могущая представить себя без родной помойной ямы. Передерув плечами, женщина с привычным раздражением подумала о том, что никакой загадки в корне быть не должно. Нет ее в душе, как не существует особого пути России. Это выдумки старающихся удержаться у власти идиотов–патриотов, точно такие–же, как явная ложь, присутствующая в рассуждениях, что еврейская нация самая умная на земле. Ум еврея развился от одного неудобного для этой нации обстоятельства — от вечной конспирации. Когда человека приговаривают пожизненно прятаться, он приобретает способность пролезать сквозь игольное ушко. Точно так–же и русская душа, наследница нахлынувших из диких степей татаро–монгольских нукеров, под цыганские переборы гитарных струн вечно плачет по необъятным первобытным просторам, презирая ухоженное благополучие на немерянных природных богатствах завоеванных территорий.

Загасив окурок, женщина перекинула ремешок сумочки через плечо, неспешной походкой направилась к выходу из музея. На сегодняшний день было запланированно еще много разных дел, обещающих поднять настроение. А вечером, когда ее спутник освободится, они обязательно посетят улицу Красных фонарей. На ней установлен трехметровый памятник торжеству жизни — мужскому фаллосу, там, за зеркальными витринами, в эротических позах извиваются современные наложницы из разных стран, за немалые деньги предлагающие мимолетную любовь. Белые, желтые, черные, красные, коричневые, узкоглазые, с глазами в поллица, широкоскулые и с лицами наподобие острой сабли. Толстые и тонкие, длинные и короткие, все они тяготятся одним — нехваткой денег. Своего спутника женщина сводит туда обязательно, как и в кафе с порциями каннабиса прямо на столиках, чтобы доказать преимущества свободного общества, выбирающего путь свой не как в России — особый — а по собственному разумению, по решению раскованного разума. Хочешь — иди на панель и кури травку, желаешь добиться значительного — займись любимым делом.

Еще в этих кафе игривые официантки любили подшучивать над туристами из Шотландии. Когда здоровые парни в клетчатых юбках заходили в помещение и в поисках свободного места останавливались посередине прохода, одна из обслуживающих столики голландских девушек осторожно подкрадывалась сзади и резким движением подкидывала край юбки кверху. Вид волосатых ног и обтянутых мужскими трусами крепких ягодиц на мгновение парализовывал многочисленных присутствующих разных национальностей. И лишь минуту спустя громкий раскатистый хохот посетителей надолго зависал под сводами потолков, заставляя замедлять шаги и публике на улице. Сами шотландцы тут–же с удовольствием присоединялись ко всеобщему веселью, позволяя шустрым девушкам проделать над ними фокус еще раз.

Красноватое солнце выпуклым краем коснулось штилевых вод залива, рассеянными лучами прощупало шикарную лоджию на пятнадцатом этаже элитной гостинницы и перед сном решило принять морскую ванну. Недавно вернувшиеся из экскурсии по городу мужчина и его спутница уже успели смыть амстердамскую не густую пыль и переодеться в вечерние наряды. Для них это стало своеобразным ритуалом, призывающим к неукоснительному поддержанию не только формы, но и светского образа жизни. Вежливый официант из местных афроголландцев расставил на столике вазы с фруктами, дорогую бутылку марочного вина, ловко скинул на белоснежную скатерть две хрустальных селедочницы с розовыми кусочками селедки в лимонном соку. Чуть отодвинув стулья от стола, неслышно удалился. Мужчина первым показался на лоджии, завернув рукав отличного пиджака от Пако Рабанна, взглянул на часы, затем посмотрел на солнце. Скинув пиджак, опустился на стул и сразу подхватил серебряную вилку, воткнул ее в самый жирный кусочек сельди, поддерживая тот ломтем белого хлеба, потащил в рот. Закрыв глаза, принялся смаковать непривычное кушанье. От этого занятия его отвлекло появление женщины в новом вечернем платье до щиколоток, с разрезом по правому боку до середины бедер и с аккуратной шляпкой из серебристой соломки на убранных под нее волосах. Она была верна своим привычкам, надев украшения из светлого серебра. Лишь драгоценные камни оказались другими, в этот раз в ожерелье с браслетом, в клипсах с заколкой в волосах, синими брызгами отсвечивал звездчатый сапфир. На мгновение прижавшись к поднявшемуся навстречу мужчине, она присела на услужливо придвинутый им стул и расслабленно откинулась на высокую спинку.

— Слава Богу, кажется, мы добрались до дома, — облегченно выдохнула она. Заметив на подбородке у спутника потеки масла, вздернула тонкие брови. — Ты успел отпробовать местный деликатес? И как он тебе на вкус?

— Прости, не удержался, у этой сельди такой аппетитный вид, — подтолкнув свой стул поближе к столу, признался спутник. — Надо сказать, голландцы мастера приготавливать из сельди отличные блюда. Лично я едва пальцы не проглотил. Советую отведать.

— Тогда налей, пожалуйста, в бокал немного вина. Сначала нужно промочить горло.

Вино на вкус оказалось настолько приятным, что женщина с опаской покосилась на селедочницу. Ей не хотелось сразу перебивать как бы прохладно–тягучие ощущения, освежившие полость рта.

— Не нахожу слов, напиток просто прелесть, — почмокала она полноватыми губами. Вскинула глаза на мужчину. — Что за марку ты заказал на сегодняшний чудный вечер?

— Нам принесли «Шато Икем» с тминными и травяными добавками. Тебе понравилось?

— Очень, даже не хочется браться за нежнейшую на первый взгляд селедку.

— Тогда советую сначала покурить, а потом браться за закуску.

— Меня и курить не тянет. Настоящая прохладная нега, под которую подошла бы хорошая история о настоящей любви с натуральным сексом.

— Хм… не ожидал подобного воздействия от глотка обычного вина, — как бы про себя пробурчал мужчина. Плеснув напитка и себе, осторожно отпил, посмаковал под языком. Пожав плечами, покосился на играющий цветами радуги в закатных лучах хрустальный графин, перевел взгляд на собеседницу. — Ну что же, если я сумел угодить тебе в первый раз, то постараюсь побаловать и во второй. Тем более, что нашему герою ничего не оставалось, как влюбиться в какую–нибудь прелестницу и наконец–то обрести с ней душевный покой. Если это, конечно, получится. Кажется, своей неопределенностью во всем он стал доставлять беспокойство и тебе. Я правильно понял твои вчерашние высказывания по поводу его судьбы?

— Нет, конечно, — засмеялась женщина. — Судьба у него своя, он ее уже сделал — прожил — до сегодняшнего дня. Спрашивается, зачем переживать о прошедшем. О прошлом нужно не печалиться, а жестко констатировать факты, чтобы не повторить просчетов, своих и чужих, уже в другой линии жизни.

— Велик народ, умеющий смеяться над своими ошибками. Если бы еще он умел делать из этого выводы — цены бы ему не было, — с пафосом продекламировал мужчина. — Дорогая, я давно понял, что ты плоть от плоти, кровь от крови дочь своей великой нации.

— Разве это плохо? — вскинула голову собеседница.

— Я хотел сказать, что как раз за это я люблю тебя еще больше. И мечтаю о том, чтобы в нашей стране все оказались такими. К сожалению, это невозможно.

— Ты только что утверждал, что я плоть и кровь от своего народа, — иронически усмехнулась женщина. — А теперь говоришь, что это невозможно. Объясни, где здесь спрятана логика?

— Она наверху, — мужчина пригладил волосы. — Русский народ живет чувственными прекрасными мечтами, не воплощая их в жизнь на практике. Он мечтатель, как и ты. У тебя была — и остается — возможность сделать карьеру и присоединиться к европейскому бомонду, но явственно осязаемому благополучию ты предпочла темную лошадку. То есть, меня. Почему?

— Потому что, я тебя тоже… уважаю, — немного подумав, скромно опустила длинные ресницы женщина. — К тому же, там все ясно, а здесь, как ты выразился, темная лошадка. А я, как и мой народ, по жизни игрок.

— Вопрос исчерпан, — с довольной улыбкой откинулся на спинку стула собеседник. Решительно взмахнул руками, боясь продолжать случайную тему, чтобы ненароком не затронуть откуда–нибудь выпрыгнувших болевых точек. А их во взаимоотношениях с прелестной спутницей оставалась еще масса. За время не столь долгого пути он был удовлетворен достигнутыми результатами. Повторил. — Этот вопрос считаю полностью исчерпанным, и перехожу к продолжению повествования о нашем общем друге. Или о сыне, как тебе будет угодно.

— Согласна, не стоит развивать диалог дальше. Осмыслить полностью наш странноватый на первый взгляд союз мы пока не готовы, — поднося бокал к губам, пригасила дерзкие лукавинки в зрачках собеседница. Отпив несколько глотков, потянулась к коробке с сигаретами. — Итак, сына мы оставили в положении незавидном. Что же произошло с ним дальше?

— Ты сама подтвердила, что он успел прожить свою судьбу до нынешних дней, — усаживаясь поудобнее, улыбнулся мужчина. — Мне остается лишь проследить за ее предначертаниями и отметить, что из загаданного им сбылось, а что ушло в зыбучий песок иллюзий.

— С удовольствием присоединяюсь к этому…

Не успел Дока осознать, что при неправильном образе жизни найти достойную пару ему не удастся и сексуальное удовлетворение он по прежнему будет искать в опостылевшем онанизме, он не откладывая откликнулся на письмо законной жены. Месяца через два та приехала вдруг к нему, такая же по крестьянски ладная, но раздобревшая по линии начальственного гонора. Оказывается, ей успели предложить невысокую руководящую должность не в родном колхозе, а в районном центре, и она постаралась нашуметь некоторыми инициативными начинаниями. Единственное, что могло помешать дальнейшему продвижению по службе, это неустойчивое семейное положение. По паспорту вроде и замужем, а супруга рядом нет. Занимающему пост члену партии такое было не к лицу. Истинную причину приезда она, конечно, скрыла, сослалась на то, что соскучилась по с первого взгляда любимому человеку, готова пойти на мировую в ущерб собственному достоинству. Он поверил в любовь с бессонными ночами, в то, что жена мечтает о ребенке. Пришел к директору завода и написал заявление на увольнение. На уговоры с немедленным предоставлением квартиры в малосемейке, подыскиванием общими усилиями невесты, главное, досрочным переводом его в начальники отдела, ответил категорическим отказом. В тот момент он больше доверял супруге не только по линии любви, но и обещанию скорого его продвижения по службе на родине. С ее по крестьянски мощной пробивной силой, граничащей с откровенным хамством, это представлялось более похожим на правду.

Как только они вернулись, им действительно сразу предоставили квартиру. Два специалиста, да еще с высшим образованием, для небольшого городка оказались подарком. Но розовые мечты развеялись чуть не с первого месяца. Несмотря на хорошую должность и неплохую зарплату, Доку никто не стремился излечивать от ревности. Вдруг всплыла безобразная история о похождениях супруги с каким–то слесарем с авторемонтного завода, затем еще что–то подобное. Докатило наконец–то и то обстоятельство, что нужен он ей лишь для восхождения по служебной лестнице на вершину власти. Он с недоумением воззрился на маленького рядом наполеончика из глухой провинции, осенило вдруг, что все они, коротышки, одинаковые: карлы двенадцатые, наполеоны, ленины, жуковы, в том числе, всякие сталины. И он взбесился. Вспомнив отказы девушек при сексуальных к ним домогательствах, всю невыплеснутую злость выместил на жене, избив ту до полусмерти. О своих изменах он задумываться не пожелал, в бешенство приводил тот факт, что вернулся к женщине, у которой был первым, но на которой кто–то успел побывать. Всегда рассчитывал, что подруга по жизни будет как жена Цезаря — в неприкосновенности и вне подозрений. Оказалось, что за время отсутствия она опустила его ниже обывателей, над которыми снисходительно посмеивался, перед которыми старался возвыситься. Семейная телега загремела под откос, увлекая за собой седоков, отбирая у них то, чем успели их наградить власть имущие. Собрав манатки, супруга укатила в большой областной город, оставив Доку тонуть в бутылках с вином.

После отъезда жены прошло месяца три. Как–то изрядно опустившийся, спешащий в магазин за очередной бутылкой, Дока лицом к лицу встретился с подружкой, с которой до женитьбы мечтал познакомиться. Тогда ему стукнуло семнадцать лет и он готовил документы в институт, а ей не было и пятнадцати. Теперь это была красивая, с огромными застенчивыми глазами, стройная девушка лет девятнадцати. Стояли теплые летние дни, знакомая была в легком ситцевом платье, босоножках на босу ногу, удлиненное лицо с точеным носиком обрамляли волны светлых волос. Она шла навстречу по пыльной обочине дороги, и вдруг как споткнулась.

— Неужели это ты, Юрон?! — вспорхнув ресницами, раскрыла она большие губы. — Откуда, какими судьбами! Мне говорили, что ты куда–то уехал.

— Приехал, вот, обратно, — смущенно переступил он с ноги на ногу, стараясь угнуть помятое после недавних пьянок лицо. — А как дела у тебя?

— Ничего… Значит, в чужих краях не понравилось?

— Почему? Была перспектива и там, — он ощутил неудобство в груди, понял, что застеснялся своего прошлого. Она стояла перед ним свежая, красивая как и прежде, а у него на ботинке отклеилась подошва. — Обстоятельства… Галя.

— Ты даже помнишь, как меня зовут.

— Не забывал.

Подумал, что действительно в мечтах часто представлял ее воздушный образ, пытался осознать, почему перекинулся на будущую супругу. Неужели из–за того, что до Галиной деревни нужно было топать километра полтора, а когда умотал учиться, вообще наезжал лишь на летние каникулы. Нежданная невеста же посещала одни с ним лекции, только с другой группой.

— Но ты женился. И… не забывал!

— Так получилось. Я понимаю, что после совершенных ошибок доказывать ничего не следует, потому что и без слов все ясно, — вынув руки из карманов, заторопился он. — Нет у меня никаких оправданий, но я действительно вспоминал о тебе.

— Между нами ничего не было.

— Не успело. А как ты, замуж вышла?

— Не успела.

— Почему? Ты такая привлекательная.

— Разве дело в этом? — покривила она красивые губы. Ему всегда нравились чуть выше среднего роста стройные, знающие себе цену, спокойные девушки с такими вот полноватыми губами, лишь жена оказалась ниже желаемого во всем, кроме этих самых губ. — Может, я тоже не могла забыть одного парня, которого любила по настоящему.

— Интересно, кого? Городок у нас маленький.

— Теперь это неважно, к тому же он обрел семью.

— Галя… — Дока осекся, подыскивая слова, носком ботинка поводил по пыльной обочине. — Галина, я хотел бы с тобой встретиться.

— Но ты женат, — отшатнулась она назад.

— Был. Зря приехал обратно, там бы я хоть при деле остался. Теперь моя бывшая супруга вместо меня отправилась испытывать судьбу в других краях.

— Но ты женился… — почти шепотом повторила девушка. Резко развернувшись, скорым шагом перешла на другую сторону дороги.

Некоторое время Дока с сожалением смотрел ей вслед. Затем встрепенулся, проглотил клубок слюны и качнулся за ней:

— Галя…

Она прибавила скорости, легкая, красивая, сразу ставшая необыкновенно желанной, такой необходимой в опустевшем вокруг мире, что захотелось припустить за ней галопом. Но мысль о том, что сейчас она не захочет с ним разговаривать, заставила остановиться. Потоптавшись на месте, Дока решил уже продолжить путь, когда новая догадка пригвоздила к земле. Несколько раз девушка повторила, что он женат, не обозначает ли это, что она до сих пор сожалеет о его поспешном решении? А если так, не он ли был тем самым парнем, которого она любила по настоящему? В области желудка возникли тягучие позывы, организм потребовал взбодрить его очередной порцией спиртного. Дока с ненавистью посмотрел в сторону недалекого магазина и повернул назад, в опустевшую двухкомнатную квартиру, в которой даже летом ощущался настоящий холод.

 

Глава тринадцатая

Несколько дней он безуспешно пытался отыскать следы когда–то обманутой им подружки. Съездил в близкую к городу деревню, но ее родные дали понять, что она давно переехала жить в областной центр, откуда изредка наезжает и снова возвращается на свой турбинный завод. По всему выходило, что встреча носила случайный характер. Дока надумал уже приуныть, когда утром работяги из руководимой им строительной бригады сообщили, что вчера вечером его искала красотка в черных очках. Он вспомнил, что как раз в это время после работы пошел пешком в деревню. Никаких координат таинственная посетительница не оставила, но Дока нутром чувствовал, что это была Галина. Значит, снова разминулись. Когда наступил вечер, направился в центр города, где возле Дома культуры обычно собиралась молодежь. И сразу увидел ее, в темной коротенькой юбчонке, в белой шелковой кофточке, стоящей в окружении местных девчат. Не говоря ни слова, взял за руку и, под недоуменно–завистливыми взглядами подруг, повел в расположенный напротив парк. Она тоже молчала, словно понимала, что слова сейчас оказались бы лишними, только нервная внутренняя дрожь заставляла вздрагивать чуткие тонкие пальцы.

Присели на лавочку напротив видневшегося за густыми зарослями кустов кинотеатра. Небо еще было светлым, сквозь ветви деревьев прорывались золотистые солнечные лучи, рассыпались игривыми зайчиками по деревянным планкам скамейки, по его брюкам, по подолу ее юбчонки. Укутавшись копной светлых волос, девушка молча сопела рядом, носком туфельки водя по асфальтовой дорожке. И он решился, рывком развернув к себе, страстными поцелуями осыпал ее губы навыкате, шелковые щеки, носик, мохнатые ресницы над большими карими глазами. Упираясь локтями в грудь, она слабо попыталась оттолкнуть его, но он настырно впился в оголенную шею, зашарил рукой под отворотом кофточки. Не в силах сдержать его страстный порыв, она непроизвольно прильнула к нему и сама, не успев осознать, что долго сдерживаемые чувства вулканической лавой хлынули наружу, облили словно кипятком с головы до ног, заставив запылать огнем не только бледно розовые щеки, но и груди с низом живота. Мысль о том. что в парке могут находиться люди, среди которых немало знакомых, на мгновение налила мускулы силой, девушка оторвала от себя Доку, запрокинув голову навзничь, сверкнула зрачками по сторонам. И тут–же снова потеряла власть над собой, без оглядки назад отдавшись охватившим ее желаниям.

Так они терзали друг друга до тех пор, пока окончательно не взмокли от пота, пока кто–то завистливый со всей дури не саданул палкой по соседней лавочке, издав при этом ржание голодного жеребца. Тогда они ослабили тиски объятий, виновато сунулись друг в дружку, чтобы одновременно перевести дыхание. Придя в себя, Дока оглянулся на громкие настойчивые стуки. В нескольких шагах кучка великовозрастных парней с остервенением продолжала терзать скамейку, выколачивая из нее деревянные вопли.

— Пойдем ко мне, — хриплым голосом предложил он девушке.

— Пойдем… Нет, у меня билеты на утренний поезд.

— Больше я тебя никуда не отпущу.

Она вскинула подбородок вверх, пальцами пробежалась по беленьким пуговицам на кофточке. Затем округлила опушенные черными ресницами большие глаза, сдерживая нахлынувшие вдруг рыдания, с отчаянием призналась:

— Ты опозда–ал, у меня есть парень, там, в областном центре, — с усилием сглотнула слюну. — Он ждет моего возвраще–ения, у нас скоро свадьба…

— Ты любишь его? — все равно не желая освобождать девушку из объятий, впился он в ее зрачки. Повторил. — Скажи, ты в него влюбилась?

— Нет… не знаю, я только начинаю к нему привыкать. Он хороший, окончил институт, работает начальником смены на нашем турбинном заводе.

— Все равно, он живет в общежитии для молодых специалистов, а у меня уже двухкомнатная квартира, — продолжал он убеждать наобум. — Перспектив тоже больше, даже могу вернуться в тот город, откуда приехал, малосемейку там предлагали сразу.

— Зачем уезжать, у тебя и здесь получится, если… не будешь пить.

— С тобой брошу все. Но тот город огромнее областного центра, в котором ты живешь сейчас, к тому же, расстраивается. Оставайся со мной.

— Мы уже отнесли заявления в ЗАГС, нам дали испытательный срок, — в поисках выхода она заметалась взглядом по Докиной рубашке с фабричными трубами, не замечая, что ногти больно терзают его спину. Как доказательство, привела веский аргумент. — А у него есть собственная квартира в центре, в сталинском доме, которую ему сделали родители.

— Я тебя никуда не отпущу, — замычал от бессилия Дока. Он вдруг ясно почувствовал, как медленно, но верно, ускользает из рук подружка его юности, не оставляя надежд ни на что, как возникшая было жизненная опора снова вытесняется из груди недавно поселившейся там безысходностью. Вспомнил, что после отъезда жены не просыхал ни одного дня, с приходом нового утра опускаясь все ниже. И запаниковал, яростно встряхнул сидящую напротив девушку.

— Просто никому не отдам, ты это понимаешь?

За спиной еще сильнее ударили палкой по скамейке, затопотали ногами по деревянным планкам. Дружный взрыв идиотского хохота всколыхнул застоявшийся предвечерний воздух, стегнул кнутом по натянутым нервам. Девушка невольно приникла к Докиной груди, сжав колени, спрятала лицо в волосах. Он оторвал ее от себя, не оборачиваясь назад, с жаром выдохнул:

— Пусть будет так, как ты этого захочешь. Но до утра еще много времени и мы успеем обсудить нашу проблему. Пойдем ко мне.

Молча кивнув головой, она первой поднялась с крашенной лавки. Уже на выходе из маленького парка их догнал разбойничий посвист. Дока не оглянулся, в родном городке его авторитет пока держался на должной высоте.

Они лежали на скрипучей с панцирной сеткой железной кровати с брошенным на нее ватным матрацем, в ногах скомкалось зеленое солдатское одеяло. В спальне было темно, через открытую в зал дверь просачивался бледный свет от одинокой сорока ваттной лампочки в раскуроченной люстре. Изредка за незанавешанным окном вспархивали отсветы от уличного фонаря, и тогда по комнате начинали бегать причудливые тени, ускользающие от больших светлых пятен. В их частых высверках было видно, что распаренная борьбой девушка лежала на спине с задранной на живот коротенькой юбкой, плотно сжатые ноги подрагивали от напряжения. Страх уже не так искажал тонкие черты лица, хотя не изгладился совсем. Из под одеяла виднелись белые трусики. Скинувший штаны на пол, в одной рубашке, Дока прижимался к партнерше правым боком, левой рукой обняв за плечи. Он терпеливо продолжал уговаривать:

— Почему ты не желаешь со мной близости? Думаешь, что после этого я тебя брошу?

— Один раз ты меня уже бросал, — с шумным вздохом ответила девушка. После первого бурного натиска она успела немного успокоиться, но настороженность таилась в каждом движении. — Этот этап мы прошли.

— Боишься забеременеть? Я сказал, оставайся у меня навсегда, будем вести хозяйство вместе.

— Хозяйство… — усмехнулась она.

— Наживем, не проблема.

— Никто не спорит.

— Прости, тогда какие еще причины мешают тебе переспать со мной? — Дока посмотрел девушке в красное лицо, рукавом рубашки смахнул с бровей капли пота. Она так и не дала разомкнуть коленей и всунуть стоящий колом член во влагалище. — Может быть, тебя не устраивает мое предложение и ты не хотела бы изменять своему парню?

— Какая глупость, друг другу мы пока никто и до свадьбы я сама себе хозяйка, — покривила она красивые губы, взглянула на Доку как на большого ребенка. — Ничего–то ты не понимаешь, женатый человек. Кажется, кличка у тебя была основательная — Дока.

— При чем здесь моя кличка?

— Если дока, то и понимать должен больше остальных.

— Что понимать, ты в состоянии объяснить? — начал подзаводиться он. Снова вспомнил, что с подружками у него редко получалось по обоюдному согласию, вечно с какими–то вывертами. Подумал о наставлениях мужиков в возрасте, что женщин надо брать, не спрашивая их согласия. — Раздвигай колени, иначе у нас до утра будет детский сад.

— Ну подожди, пожалуйста, — опять захныкала она. — Дай же мне собраться с силами.

— Зачем тебе силы, все равно работать буду я, — грубо хмыкнул он. И вдруг застыл в неудобном положении, немного откачнулся назад. — Галя, ты хочешь сказать, что ты еще девушка?

Она не ответила, закутавшись в светлые волны волос, отвернулась к противоположной стене и надолго притихла. Дока не знал, какие действия предпринимать дальше — стоит ли благодарить судьбу за то, что не впервые подкладывает под него девственниц, или наоборот, пора задуматься над странным явлением. Когда–нибудь это недоразумение имело все шансы привести к нежелательным последствиям. Оно чаще заканчивалось расстройством нервной системы, когда, натерпевшись страху от мысли о расплате, он принимался паниковать, приходя к выводу, что с удовольствием поменял бы брыкающуюся и царапающуюся незнайку на уже имеющую сексуальный опыт подружку. Долгая возня тоже не предвещала особого праздника. Сломанная на собственной супруге нога до сих пор давала о себе знать неприятным нытьем. Подцепив с пола брюки, Дока извлек из кармана сигареты со спичками и закурил. В окно всплесками накатывал тусклый свет с улицы, выхватывая из темноты прижавшую ладони к лицу партнершу. Ее обнаженные до паха ноги с темным пятном волос на лобке будоражили сексуальные желания, не давая чувствам успокаиваться. Член торчал, словно его только что выстругали из крепкого деревянного корешка, казалось, вместе с яичками в таком состоянии он способен занеметь навечно. Низ живота изредка прошивали непроизвольные судороги.

Загасив окурок, Дока повернулся к девушке и решительно сунул руку между ее ногами. Он подумал о том, что если сейчас не сделает ее женщиной, она уйдет навсегда. Красивая, веселая, с тонкой талией, во всем превосходящая бывшую супругу. Но она тут–же с силой стиснула колени, испуганно приподняв голову, попросила:

— Не надо… я еще не готова.

— В таких случаях готовность не наступит никогда, — продолжая упорно растаскивать ее ноги, глубокомысленно изрек он.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что они возникают неожиданно, как время умирать и время рожать, падать и подниматься. Всему свой срок, сейчас он пришел к нам.

— Умирать?.. — затаив дыхание переспросила она.

— Когда расстреливают — да. Но тебе это не грозит, раздвинь, пожалуйста, ноги.

— Постой… скажи, а это больно? — она уцепилась в его рубашку, округлила большие карие глаза. — Твоя жена была честной?

— Обязательно. Она говорила, что посаднило и перестало, потом даже удовольствие успела поймать.

— Как это?

— Ты совсем, что–ли, неграмотная? Замуж она собралась… — Дока слизнул пот с верхней губы, добавил в голос нежности. — Не ты первая, не ты последняя. Все будет хорошо.

В коленях девушки чуть ослабло напряжение и он моментально просунул между ними свою ногу, заработал туловищем, отвоевывая пространство для активных действий. Скоро член прикоснулся к большим половым долькам, даже вошел в ласково обжавшую его щель. В области уздечки забился горячий родничок, живыми струями касаясь оголенных нервов, заставил пропустить сквозь зубы мучительный стон. Весь низ живота вплоть до разом подскочивших сосков на груди вспыхнул огнем желания, словно создатель прикрепил несколько нитей к завязи под головкой, дальше прикрыв член и остальное тело сплошной чувствительной рубашкой. И теперь она, сотканная из живых волокон, плотно облепила Доку, будоража беспрерывными волнами страсти. Хотелось войти в партнершу, вжаться в нее всему и надолго замереть в сладостной истоме. Дока так бы и поступил, если бы не упорство девушки, которая умудрилась сомкнуть не только ноги, но и обе половинки попы, не давая возможности пальцами расшевелить чувствительные места в промежности. Снова борьба принимала затяжной характер, ко всему, давно не бывший с женщинами, Дока ощутил, как созревшее семя взялось толкаться в канал.

— Пусти, что ты, в самом деле… — задыхаясь от чувств, попытался он урезонить подружку. — Я знаю, как надо поступать, чтобы не было больно.

— Я боюсь… — замотала она длинными прядями волос по скомканной подушке. — Ты хочешь войти вовнутрь меня, ты это понимаешь?

— Но так делают все люди, поэтому и продолжается на земле жизнь. А жизнь — это счастье и радость.

— Не для всех. Мне сейчас, например, не до счастья, остаться бы в живых.

— Вот ты глупая, ну совсем…

Приступ смеха не вовремя едва не стал помехой для достижения цели. Дока содрогнулся, чувствуя, как по мышцам пробежала волна нежелательной расслабухи. Но и напарница тоже осознала, что ляпнула что–то не к месту, она отозвалась беззвучным похмыкиванием, на доли секунды потеряв контроль над собой. Не воспользоваться слабостью было бы непростительной ошибкой. Собрав волю в кулак, Дока заставил себя встряхнуться, мигом просунул ладони под ее плечи и с силой воткнул член между большими половыми губами. Тугие стенки влагалища сразу взялись выталкивать его наружу, но имевший небольшой опыт, Дока танком попер напролом, до тех пор, пока не уперся в препятствие едва не в начале канала. Опомнившаяся девушка рванулась накрытой сетью птицей, упершись руками в подбородок, попыталась отбросить его голову, одновременно поддергивая попу по ходу движения. Жадными пальцами он сграбастал ее за ключицы, привлек к груди, не забывая головкой отыскивать слабое место в возникшем на пути податливом препятствии. Вспомнив, как поступил с променявшей его на сытого козла малолеткой, бывшей знакомой сестры пьяного грузчика, сначала приподнял член вверх. Но там каучуковое уплотнение оказалось еще тверже. Тогда он опустил головку вниз, под основание упругой стены. И здесь его ждало разочарование, казалось, препятствие имело солидный запас прочности. Между тем подружка набирала обороты, она принялась яростно сбрасывать его с себя, больно цепляясь за волосы, царапая ногтями шею со спиной, стукаясь лбом о его переносицу. В голосе вместо прерывавших его рыданий появились не обещающие ничего хорошего деревянные ноты. Видно было, что она ужасно боится не настырно тезрающего ее партнера, а самого процесса лишения девственности.

— Уберись, иначе я выдеру все твои волосы. Мне больно, ты понимаешь? Больно, больно… — она колотила Доку кулаками, с размаху шлепала его по щекам, стукала твердым лбом, словно окончательно опомнилась и теперь во что бы то ни стало решила остаться девушкой. — Уйди, подлец, алкаш несчастный. Ты бросил меня, бросил… а теперь желаешь заполучить…

— Я всю жизнь любил только тебя, — не переставая нащупывать слабое место в стене поперек тесного тоннеля, придушенно прорычал он сквозь стиснутые зубы. — Я хочу, чтобы ты осталась у меня.

— У тебя!?. Отцепись, мне больно, внутри уже все горит..

— Потерпи немного, сейчас перестанет…

Дока поелозил членом по сторонам, но и с боков препятствия слабых мест не оказалось. Он понимал, что пора делать передышку, потому что напор ослабевал, а колом торчащий половой орган уже не в состоянии был выдерживать адского напряжения. Или лопнул бы, или вспыхнул и оплавился бы стеариновой свечкой. В яичках, в паху, тоже возникли набирающие силу ноющие импульсы, грозящие перейти в болезненные взрывы. Но если прекратить действия, партнерша выскользнет из–под него и, как в случае с супругой, когда после второй ночи та убежала к тетке, во первых, не подпустит больше и на пушечный выстрел, во вторых, умотает в областной центр к жениху, напрочь выкинув Доку из головы. Покусав нижнюю губу, он решился направить головку на середину по прежнему податливой резиновой заглушки внутри тугого влагалища, упершись пальцами ног в затерщавший по швам ватный матрац, вложил в член всю тяжесть собственной задницы и неожиданным рывком скакнул вперед. Сначала показалось, что разбухшая от натираний головка разлетелась на несколько частей, за нею глубокими трещинами пошел весь член до самого корешка. Странноватый взрыв не пощадил и яйца, оторвав их от туловища. Дока закостенел в ожидании дальнейших событий, во рту стало сухо, глаза непроизвольно полезли из орбит. Ощущение было таким, будто в одно мгновение лишился половых органов. Девушка охнула, раскинула руки и, больше не ерзая ни назад, ни вперед, забилась под ним в долгом истерическом припадке. Из глубины груди через раззявленный рот вырвался испуганный придушенный вскрик, опалил лицо партнера горячим плотным выдохом и растаял под потолком затопленной темнотой комнаты. Собрав силы, она стащила его с себя, вцепившись в подушку, зарылась в нее, затряслась в крупных рыданиях. Неловко примостившись с краю постели, Дока с напряженным вниманием продолжал прислушиваться к собственному телу. Затем осторожно пошевелил пальцами, просунул руку между своими ногами. Маленький член, весь в каких–то липких выделениях, оказался на месте, сморщившиеся яички тоже. Под бедра подбиралась теплая лужа, то ли это была кровь, то ли кто–либо из партнеров с испугу помочился под себя. Сложив ладонь, он обмакнул ее в мокрое и поднял вверх. Свет от болтающегося под ветром фонаря за окном ополоснул комнату широким водопадом, задержался на облупленном потолке и, будто электрические качели, вылетел на улицу. Но за этот промежуток времени Дока успел рассмотреть, что пальцы были измазаны кровью. Значит, подружка из доинститутского прошлого действительно оказалась девственницей. От макушки до пяток его прошиб колючий озноб, в мозгу завертелась метелица мыслей. Он подумал о том, что девушка сопротивлялась и это попахивает насилием с его стороны. Всплыли, казалось, навсегда исчезнувшие мальчишеские страхи о расплате — о длительных сроках заключения, о расстрелах. В который раз пришлось признать, что от женщин ему выпадают одни неприятности. Но услужливый разум не собирался сдавать позиций, подкинув мыслишку, что не все так страшно, как представляется на первый взгляд. Вполне возможно, что у подружки сейчас самый пик менструального цикла, а препятствие внутри влагалища она создавала сама сжатием внутренних мышц. При очередном световом всполохе он снова впился зрачками в красные от крови пальцы на руке, поднес их к носу. Ничего не поняв, торопливо вытер ладонь краем давно не стиранной простыни.

Между тем, девушка продолжала вздрагивать, всхлипывать, жалобно постанывать. Светлые волосы широкой прядью сбились на одну сторону, белая шелковая кофточка измялась, задранная юбка оголила две половинки округлой попы. Пересилив страх, Дока посмотрел на подогнутые под себя ее ноги, успел заметить, что по ним на постель сбегает тоненький темный ручеек. Снова дрожь заставила высыпать на лоб мелкую холодную испарину. Протолкнув вовнутрь плотный комок слюны, он облизал пересохшие губы, попробовал что–то сказать. Но голос осел, он даже не вырвался из сдавленного горла. Дока закинул руки на спинку кровати, вытянулся в рост и уставился в потолок. Все решения уместились в одном, переданном предками через гены, бестолковом изречении: будь что будет, авось пронесет.

Так они промолчали до того момента, когда вместо тусклого света от уличного фонаря в комнату просочились живительные солнечные лучи. Заплясали в них невидимые в темноте мириады пылинок, отозвался никелированным блеском старенький будильник. Партнерша наконец–то перестала вздрагивать, лежала рядом тенью, притихшая, опустошенная. Дока боялся ее побеспокоить, закостенев в одном положении. После случившегося он не знал, какие действия нужно предпринимать, ждал, когда развязка наступит сама. От бессонной ночи голова гудела просторным чаном, заброшенные за голову руки занемели, а ноги замерзли.

Наконец, подружка глубоко вздохнула, перевернулась на спину. Дока настороженно покосился, под глазами у нее четко обозначились темные круги, увеличив и без того огромные карие зрачки. Сморгнув ресницами, она провела языком по бледным потрескавшимся губам, негромко откашлялась. И сразу болезненно сморщилась, испуганно бросила руку на низ живота:

— До сих пор болит? — хрипло спросил он.

Она помолчала, пальцами поводила по животу. С легким стоном вскинув подбородок вверх, сказала в потолок:

— Там будто глубокая рана. И кожа на ногах шуршит.

Он бросил испуганный взгляд на ее по прежнему оголенные бедра, заметил уходящие под попу черные потеки крови, которые расползлись на половину простыни. Снова под горло подкатила волна неудержимого страха, заставившая еще крепче уцепиться за спинку железной кровати. В глаза бросился неспешо отсчитывающий время будильник. С трудом вытолкнув воздух наружу, Дока обреченно признался:

— Это засохшая кровь. Много.

— Много!?. — эхом откликнулась девушка. Черты лица неторопливо исказились, она переспросила. — Как… много?

— Вся простынь в крови, — он добавил с надеждой в голосе. — Может, это менструация?

— Она прошла у меня дней десять назад…

Снова в комнате зависла тревожная тишина, нарушаемая лишь навязчивым тиканием часов. За окном загудел автомобиль, внутри дома послышалось топание ног по лестнице, заставившее Доку подобраться.

— У тебя есть вода? — когда шаги затихли, глухо спросила девушка.

— Может быть, воду у нас часто отключают.

Вопрос немного ослабил внутренне напряжение, потому что взывал к действию. Пересилив онемение рук и ног, Дока опустил пятки на пол, протопал на кухню. Из крана упала холодная струя, обрызгала мелкими каплями низ туловища. Сняв с гвоздя полотенце, он намочил его в раковине и понес в спальню.

— Я сама.

Подружка уже приподнялась с постели, отводя взгляд от окровавленной простыни, осторожно слезла с кровати и, забрав у Доки полотенце, потащилась к умывальнику…

Опершись о лудку она стояла у двери, осунувшаяся, с растекшимися под глазами темными кругами. Но по прежнему стройная, гибкая, красивая. Долго в упор рассматривала успевшего одеться бывшего ухажора напротив. Затем разлепила большие губы, заговорила, словно то, о чем хотела сказать, вынашивала всю жизнь:

— Я не жалею о том, что произошло между нами. Сама решила избавиться от запрета на любовь, поэтому пошла с тобой, — она грустно усмехнулась, заправила за ухо светлую прядь волос. — Ты даже не можешь представить, что все время после твоего отъезда на учебу и женитьбы на другой женщине я продолжала любить только тебя. Несмотря на твою подлую измену только тебя, ты это понимаешь?

— Нет… я не знаю, что говорить, — Дока нервно дернул правой щекой.

— Тебе нечего сказать, потому что ты не обладаешь и сотой долей верности, которая заложена во мне. Я всегда была уверена, что ты рожден обыкновенным кобелем, и все равно продолжала тебя любить. Безумно.

— Оставайся, и мы начнем новую жизнь, — встрепенулся было он.

— Оставайся… — с сожалением хмыкнула она. — Ты и тогда был создан не для меня, хотя не пил и не курил. А сейчас еще и опускаешься, на кухне море пустых бутылок, на полу гора окурков.

— Я брошу, даю тебе слово. Лишь бы у нас все наладилось, — заторопился он. Переступил с ноги на ногу, попытался встретиться с девушкой взглядами. — Ты мне не виришь?

— Нет, конечно, потому что знаю наверняка — горбатого исправляет лишь могила. А у тебя горбов целых три.

— Не преувеличивай, — попытался защититься он.

— Во первых, бабник, во вторых, и пьешь, и куришь, в третьих, неудачник из–за жуткой неуверенности в себе, — отчеканила она. — Могу продолжить.

— Я же даю слово, что брошу опускаться и возьмусь за себя.

— Со словом ты опоздал, его дают все, у кого за спиной эти горбы.

— Но они еще не выросли, пить–курить–гулять я по прежнему не желаю.

— Это тебе так кажется, горбы уже проросли.

Дока недоверчиво вскинул глаза, резко замотал головой:

— Я не поддамся, мы еще поборемся.

— Борись.

Девушка болезненно поморщилась, затем взялась за ручку, толкнула дверь плечом. Перед тем, как выйти в вечно темный и грязный коридор построенного еще в прошлом веке кирпичного здания, снова повернула к Доке измученное бессонной ночью лицо:

— То, о чем я мечтала все эти годы, свершилось. Ни один парень так и не сумел справиться со мной, а у тебя это получилось легко и свободно. Наверное, я желала только тебя. Но сейчас любовь моя развеялась словно дым, на душе спокойно и радостно. Спасибо, теперь я не забуду тебя по другой причине.

— О каких причинах ты говоришь?

— О праве первого мужчины. Только он достоин занять место в сердце девушки на всю оставшуюся жизнь.

— Разве это так важно?

— После стольких лет похождений… — она с натянутым смехом замотала длинными волосами, одновременно удивляясь и радуясь обретенной свободе. — Надо же, как распорядилась судьба… Гордись, ты действительно оказался у меня первым.

— Велика награда, — все еще во власти ночных страхов, пробормотал Дока. Попытался вновь удержать желанную подружку. — Оставайся, я действительно хочу начать все заново.

— Не поверишь, еще несколько часов назад я готова была опять полететь за тобой хоть на край света, — на серое лицо девушки все быстрее возвращался здоровый розовый румянец. Скоро щеки запламенели, губы наполнились живыми соками, а темные круги под глазами начали сокращаться. Уже можно было предположить, что она всего лишь не выспалась. — А теперь я по настоящему хочу встречи с парнем, который ждет меня там, в областном центре. Я поняла, что он подходит мне, а я достойна его.

— А меня ты перестала замечать? — оскорбленно покривился Дока.

— Почему же, ты по прежнему стоишь передо мной, — вдруг весело улыбнулась недавняя подружка. — Знаешь, я сейчас испытываю невероятное какое–то превращение из золушки в принцессу. Словно повзрослела на десяток лет и поумнела в несколько раз одновременно.

— Хм… ты и раньше казалась мне девушкой разумной. Но все равно, поздравляю.

— Это я должна благодарить тебя за хорошую, главное, настойчивую мужскую работу, — она приблизилась, поцеловала Доку в щеку. — Прощай, моя такая мучительная первая любовь. Навсегда.

Скрипучая обшарпанная дверь пропустила девушку в коридор и с тоскливыми звуками закрылась обратно, по деревянной лестнице простучали осторожные каблуки. Дока бросился к незашторенному окну, лбом прилип к прохладному стеклу. Она уходила от подъезда легкой походкой, лишь чуть больше отставляя круглую попу назад. Необычная за долгую скуку ночная партнерша на глазах исчезала навсегда. Дока грохнул кулаком по подоконнику, он понимал, что изменить уже ничего нельзя, потому что в многолетних мечтах о нем девушка поставила окончательную точку. Она сумела призрачные иллюзии воплотить в реальность, оставив его на том же распутье с тремя дорогами в никуда.

 

Глава четырнадцатая

На просторную лоджию на пятнадцатом этаже элитной гостиницы в центре столицы Нидерландов опускалась прохладная ночь. Солнце уже закатилось, черная гладь залива вдали отблескивала разноцветными электрическими бликами от вспыхнувших радужными пожарами общественных заведений по берегам и на воде. Зябко подрожав плечами, женщина поднесла ко рту тонкую черную сигарету, сделав губы подобием свежего пунцового бутона, вдохнула дым, пустила его кольцами к электрическому кренделю над головой. Мужчина бросил руки на стол, поддернув рукав пиджака, долго рассматривал светящийся зеленоватым светом золотистый циферблат. Затем поднял хрустальный фужер с рубиновым вином, неторопливо опорожнил его до дна. И тоже потянулся за сигаретами.

— Странные мы создания, никогда не знаем, чего хотим, — нарушила молчание женщина. На груди в серебряном колье холодно сверкнули крупные бриллианты, россыпью бенгальских огней отозвались в небольших подвесках под маленькими сережками в ушах. — Но я довольна, что рассказ закончился на этой ноте. Именно так поступила бы и я… скорее всего. На уровне интуитивном девушка поняла, что в отношении старого дружка она глубоко заблуждалась. В многолетнем единоборстве с собой необходимо было поставить основательную точку. И она ее припечатала. К месту и вовремя.

— Иначе ее разорвало бы от внутреннего перенапряжения. Не помогло бы и удачное замужество, потому что чувство неудовлетворенности бесследно не проходит. Я так понимаю женскую вашу психологию?

— Почти, она и правда здорово отличается от мужской. Эта девушка наверняка не сразу доверилась бы тому начальнику смены на ее заводе, к которому поспешила. В душе у нее оставался бы морозный ком чувств к Доке, который вряд ли растопило бы даже то обстоятельство, что не первая любовь, а тот, из областного центра, лишил бы ее девственности. Отсюда следует, что терпения на нормальную семейную жизнь у обоих могло бы не хватить. Теперь же она летела к нему как на крыльях, не имея за спиной сомнительного груза неудачной любви.

— Я с тобой полностью согласен, — немного помолчав, опустил голову с идеальным пробором в чуть тронутых сединой темных волосах собеседник. Казалось, прическу он себе сделал на все времена. — Странно, как сама жизнь распоряжается нашими судьбами. Она заставляет нас задумываться над каждым шагом, не делать ничего, не прокрутив поступок в мозгу по тысяче раз. И все равно потуги ее бесполезны, лишь единицы отказываются идти по первобытной тропе, то есть, на поводу у чувств.

— Не потому ли в своем развитии человечество до сих пор находится на прежнем уровне, за тысячелетия не изменившись ни на йоту? — с расстановками произнесла длинную фразу женщина. — Оно достигает невиданных успехов лишь в смысле техническом, забывая о расчистке потоков сознания в разуме собственном…

— Об избавлении себя любимых от вредых привычек, необдуманных поступков, просто обычных штампов, мешающих достичь ощутимых высот, — оседлал философскую волну собеседницы и мужчина. Вытащив из коробки хорошую сигарету, размял ее в пальцах, поднес зажигалку. Выдохнув дым, постучал плотным квадратиком из зеленой яшмы по краю стола, с улыбкой продолжил. — Я, конечно, не властелин мира, даже не царь, но до сих пор не в силах представить, что получится, если все мы начнем строго соблюдать заповеди Божьи. Ведь миллиардов иисусов в принципе быть не может, вернее, не должно, иначе мир превратится в хрупкий однобокий сосуд, который любая недоразвитая особь расколет прикосновением мизинца. Бытие состоит из противоречий, на них оно держится, ими существует. Скажем так, тем и крепко мироздание, что противопоставляет все всему, извлекая из противостояния простейшее трение, от которого возгорается сама жизнь.

— Ты знаешь, даже на эту неоспоримую аксиому имеется своя, абсолютно противоречивая, истина в последней инстанции, — рассмеялась женщина. Отпив из бокала несколько глотков вина, весело посмотрела на собеседника. — Если взять, например, идеальную супружескую пару, то все преимущества ее святого образа жизни будут на лицо. Во первых, они живут дольше других людей, счастливо, без раздоров и метаний с поисках только своего — лучшего — пути. Во вторых, обычно уходят из жизни без болезней и прочих невзгод.

— В третьих, такие старики сразу попадают в заслуженный ими еще на земле рай, — солидарно похмыкал и мужчина. Посерьезнел. — Это видимая часть айсберга под названием земное бытие. Такие люди просто научились упреждать конфликты, внешне оставаясь невозмутимыми. Но внутри у них борьба не ослабевает ни на минуту. Согласись, чтобы сохранить благоприятную атмосферу в доме, нужно приложить немало усилий.

— Кто бы сомневался, и все–таки, этот пример достоин подражания.

— Не спорю, на уровне чувственном так оно и есть на самом деле. Но я сравнил наше существование с айсбергом. А подводная часть холодной глыбы полностью состоит из противоречий физических. Снова на первый взгляд не стоящий внимания пример. Когда мы кушаем, пища проходит через пищеварительный тракт, создавая определенное трение. Когда идем, совершаем движения, за их счет осуществляя трения. Мысль наша, прежде чем воплотиться в нужное действие, немало потерзается среди других мыслей. И так далее, то есть, если мы говорим о бытии, оно имеет право на жизнь лишь через противоречия.

— Прости, милый, здесь я хочу высказаться против тебя, потому что не имела ввиду физико–химические реакции. Эти законы — основа бытия, они ясны и к ним вопросов нет. Я же акцентировала внимание на веке человеческом, на тех самых миллиардах иисусов, способных путь наш по грешной земле сделать счастливым.

— Прости меня и ты, дорогая, но и тут присутствует одно разочарование, — умостившись поудобнее, положил руки на стол собеседник. — Дело в том, что счастливые пары как бы самоотстраняются от окружающего их быта, замыкаясь только на собственном гнезде. Отсюда следует страшный вывод — они равнодушны ко всем, и ко всему, кроме себя. Если представить, что люди разбились на ячейки и напрочь забыли о других подобных, то проявится не очень–то приятная картина. Равнодушие самое страшное качество, которым Господь наградил тварь человеческую. Если желаешь, оно является духовной смертью.

— Ты хочешь сказать, что Иисус Христос был неправ?

— Почему же, соблюдать провозглашенные им заповеди необходимо, иначе мы вообще утонем в клоаке. Но — соблюдать, и — по мере возможности, а не следовать им беспрекословно.

— Выходит, Библия не столь уж великая книга, каковой ее превозносят?

Задав волновавший ее вопрос, женщина напряглась, подалась немного вперед. В зеленых зрачках вспыхнул неуемный огонек. Собеседник загасил окурок в хрустальной пепельнице, погладив подбородок, побарабанил пальцами по скатерти, внимательно посмотрел на женщину.

— Знаешь, в чем заключается весь смысл Библии? — он немного помедлил, затем четко произнес. — В том, что людям не следует говорить правду.

— Распнут… Как–то ты уже открывал этот секрет, — откачнулась назад она.

— Тогда в чем дело? — ухмыльнулся мужчина. — В той же Библии есть ответ на все вопросы, он звучит очень просто — плодитесь и размножайтесь. И не задавайтесь целью достичь высот божиих. Больше ничего от нас не требуется.

— Прости, но из этого следует, что и достигшие в нашем представлении совершенства счастливые пары из стариков со старухами, — прежде чем закончить мысль, женщина сделала глотательное движение, — тоже исповедовали по отношению друг к другу всего один принцип — равнодушие превыше всего!

Мужчина промолчал, откинулся на спинку стула, за столом надолго зависла тишина. Затем он, как само собой разумеющееся, небрежно бросил:

— В этом мире относиться к чему–либо с трепетом, тем более любить, нельзя ни в коем случае. Жизнь коротка, не успеешь привыкнуть, как наступит пора расставания.

Аккуратный город вокруг почти весь погрузился в глубокий сон, лишь неслышно резвились красочные огни реклам, да со стороны одной из недалеких площадей доносились приглушенные расстоянием звуки нескольких электрогитар. Набежавшие на Амстердам индейцы развлекали местную молодежь национальными мелодиями. Некоторое время женщина бездумно сплетала и расплетала тонкие пальцы, на лбу все четче прорезались две едва заметные морщины. В конце концов они продолжились двумя черточками над переносицей, под глазами обозначились тени глубокого раздумья. И вдруг нахмуренные брови взлетели вверх, тонкие черты лица преобразились от озарившей их озорной улыбки. Женщина наклонилась над краем стола:

— Не хочешь ли ты этим сказать, что сексуальные похождения Доки абсолютно оправданы? То есть, каждый человек должен вести себя в соответствии со своими желаниями и возможностями, не оглядываясь на пророков, призывающих его к нравственности.

— Именно так, дорогая. Но ни в коем случае не брезгуя дельными советами этих пророков, от которых жизнь предстанет только краше. Если же кто–то выберет священную тропу просветления, то в обществе ему делать будет уже нечего. Самое неприятное, что о небесном своем пути мы не ведаем ничего. Ни одна великая книга не дает ответа, есть ли Бог на самом деле, и имеется ли в реальности у человека душа. Никто воочию не видел Господа, никто наяву не проследил полет души. Поэтому каждый из нас вольно или невольно задается вопросом, а не получится ли так, что и от земных благ отказался добровольно, и на небе никому не нужен.

— Все–таки монахи тверды духом, в большинстве своем довольны судьбой.

— Потому тверды и довольны, что, единожды встав на путь безгреховный, научились опасаться гнева Божия, боясь вернуться назад, в общество бездуховное. К тому же, каждодневные молитвы как бы успокаивают изнутри, заодно делая нас чище.

— Ты выбиваешь из–под ног точку опоры, не давая взамен ничего, — снова натянуто засмеялась собеседница. — К тому же я, слабое существо, просто не в состоянии пойти по земле путем, предложенным, допустим, психологом Ницше.

— Тебе и не следует идти тем путем, который является абсолютной противоположностью монашескому. Надо просто жить, как деревья, цветы, другие женщины и мужчины. Как тот же наш Дока.

— К чему и пришли — плодитесь и размножайтесь…

Мужчина похмыкал в подбородок, но предпочел промолчать. Со стороны залива прилетел сильный порыв прохладного воздуха, раздул огонь на конце сигареты в его пальцах, забросил светлый локон на аристократическое лицо собеседницы. В раскрытых дверях в комнату волной вздыбились набивные портьеры, концами прошуршали по лакированному буковому комоду у входа. И ветер улегся, успев сошвырнуть на пол одну из тисненных салфеток. Женщина бросила невольный взгляд на пиджак мужчины. Тот не мешкая снял его, обойдя вокруг стола, острожно накинул на плечи подруги.

— Спасибо, дорогой, — благодарно улыбнулась она. — Ты всегда был внимательным.

— Таковым я и останусь, — поцеловал ее в щеку он. Заняв свое место, поставил локти на стол. — Если наши философские рассуждения исчерпаны, предлагаю выпить и перенести заседание на следующий день.

— Ты устал?

— Ничуть, но завтра нам предстоит менять это место пребывания на новое.

— Значит, дела здесь уже закончены?

— Конечно, конфликты улажены, итоги подведены. Скажу откровенно, я ожидал худшего, а получилось, в общем, неплохо.

— Это из–за приставленных к твоим складам с товарами голландских посредников?

— В первую очередь из–за них. Наши соплеменники на радостях, что очутились в свободной стране с повышенным комфортом, наворотили бы здесь такого, что за столетия не удалось бы разгрести. Голландцы же фиксировали в амбарных книгах и прослеживали дальнейший путь каждого контейнера до нельзя скрупулезно.

— Я за тебя беспокоилась.

— Спасибо. Кстати, немалая заслуга в четкости проведенных операций принадлежит твоему дальнему родственнику из Копенгагена на той стороне вон того Эйсселмерского залива, который поблескивает за твоей спиной.

— В его порядочности я сомневалась меньше всего, личность ответственная несмотря на русские корни. Наши соотечественники только на родине, в России, потеряли собственное лицо, променяв его на маску низменной холопской лжи. Здесь же, на Западе, они по прежнему твердо держат свое слово, — женщина поднесла к губам бокал, затем отщипнула от грозди крупную виноградину, отправила ее в рот. — Исправить присущий хамам недостаток будет сложно. Но, интересно, куда наша дорога проляжет теперь?

— В Лондон, дорогая, в столицу Великобритании. К сожалению, в этом чопорном городе мы задержимся всего на полтора дня, затем отправимся по европам дальше.

— По европам? Сейчас мы находимся в самом центре европейских государств.

— А существуют еще прекрасные окраины, такие, как Англия, куда мы направляемся и, в частности, Италия. Венеция, Флоренция, Рим, Неаполь. Если тебе захочется, на большом морском катере сбегаем на осторов Капри, который от погибшей Помпеи, что чернеет печальными останками позади Неаполя, отделяет всего сорок морских миль.

— Это было бы прекрасно. С одной стороны Европы я бы омыла руки в Тирренском море, с другой постаралась бы окунуть ладони в его величество Атлантический океан.

— Прости, это женская прихоть, или вошло в привычку?

— Скорее, последнее. В каждой стране я отдаю дань почтения водным артериям, потому что живыми соками они питают всю территорию того или иного государства. Висла, Одер, Эльба, Сена, Амстель…

— Моря ты учитываешь тоже?

— Нет, они имеют значение расплывчатое. А вот океанов всего четыре.

— Договорились, я постараюсь пойти тебе навстречу.

— Заранее признательна, — слегка улыбнулась собеседница. Устремила задумчивый взгляд в пространство. — Значит, воспользоваться автомобилем нам больше не придется? Жаль, в нем так удобно размышлять над судьбами отдельных людей. И разных наций тоже.

— Почему же, до побережья Франции машина в полном твоем распоряжении, а потом из французского Дюнкерка на пароме мы переправимся через пролив Па–де–Кале в английский Дувр. И уже оттуда снова на машине доберемся до Лондона. Надеюсь, такая расстановка вещей тебя устраивает?

— Вполне, разве что пожелала бы, чтобы море оказалось к нам благосклонно и не очень штормило. Я плохо переношу качку.

— Однажды в самолете я посоветовал тебе тренировать вестибулярный аппарат.

— Ежедневно во время утренней гимнастики я только и делаю, что кружусь на одном месте с высоко задранным подбородком. Но хватит ли моих тренировок до английского Дувра с жителями, проповедующими протестантский образ жизни. Они такие бездушные.

— Запасемся таблетками от морской качки, завтра я обязательно дам поручение. Кстати, в Лондоне обещаю тебе небольшой сюрприз, от которого, я в этом уверен, ты будешь в восторге.

— Какой сюрприз? Ты не мог бы рассказать о нем пусть в общих чертах, чтобы постараться заранее к нему подготовиться?

— Для этого нет никакой необходимости, хотя бы потому, что к подобному ты привычна с детства.

— К сюрпризам, или к тому, что обещаешь преподнести?

— И к первому, и ко второму, — добродушно похмыкал собеседник. — А сейчас пора спать, моя дорогая, несмотря на странный финал в нашей истории, я весь горю от желания любить только тебя.

— Ты прав, подходя к удобной кровати не стоит оборачиваться на печальную повесть о несостоявшейся любви…

Во французском Дюнкерке моросил мелкий осенний дождь, аккуратные цветные домики с крутыми готическими крышами терпеливо пережидали его, не выказывая никакого уныния. Как ни странно, луж нигде видно не было, под колесами шестисотого «Мерседеса» лишь мягко шуршала мокрая брусчатка. Машина вкатилась на территорию порта и остановилась у одного из причалов, возле которого замер высоченный морской паром с тремя палубами над белоснежным корпусом. По широкому трапу реденькой цепочкой поднимались укрывшиеся под зонтиками, и все равно казавшиеся промокшими, молчаливые пассажиры. Окинув взглядом бетонный мол, сидевшая сзади представительного мужчины пассажирка посмотрела на видневшееся между судами море. Нескончаемой чередой серые волны накатывали на причал, отбегая обратно уже с пенными верхушками. Она зябко просунула руки в висящую на груди на тонком шнурочке маленькую пушистую муфту.

— Волнение, — как бы про себя сказала женщина. — Если здесь неспокойно, то в открытом море шторм будет покруче.

— Это не шторм, это, как ты правильно заметила в первый раз, небольшое волнение, — обернувшись с переднего сидения, мягко отозвался мужчина. — А во вторых, кто говорил, что мы пойдем в открытое море? Нужно всего лишь пересечь пролив, каких–то двести пятьдесят километров. Вот такой «мерс» это расстояние покрывает за час, с учетом, что по дороге мы примем душ.

— Шестисотому, если по суше, к тому же, по разлинованной бетонке, под силу и триста километров в час, — воспротивилась женщина. — А ихний неуклюжий паром какую скорость разовьет, да еще по горбатым волнам?

— По времени немногим больше… часа на два, на три. Успокойся, лучше посмотри, сколько народу решили отправиться в путешествие именно в такой день.

— Разве мало вокруг нас самоубийц, — похмыкала себе под нос спутница. Попросила. — Приготовь, пожалуйста, зонтики, ужасно не хочется попадать под этот колючий ливень.

— Они давно на взводе. Вылезаем, до отплытия осталось всего полчаса.

— И здесь бедной крестьянке деваться некуда…

С притворным кряхтением за дорогу успевшая пригреться пассажирка выбросила длинную красивую ногу в темном чулке в приоткрытую дверцу машины, высоким каблуком осторожно нащупала брусчатку. Распрямившись во весь рост, взяла себя в руки, с чувством собственного достоинства огляделась вокруг, отклонив вначале предложенную мужчиной помощь:

— Я еще не переступила порог перезрелого возраста.

— А я всего–навсего блюду этикет.

— Хм, ты не следишь за нововведениями в высших кругах Европы и Америки. В них старые монархические замашки давно считаются признаком слабости.

— Куда нам… перед вашим высочеством.

На середине пути, в открытом море, волны достигали пятиметровой высоты. Сидя на кровати в каюте «люкс» на верхней палубе, прекрасная женщина с продолговатым побледневшим лицом безуспешно пыталась бороться с подкатившей тошнотой. Мелкие капли пота осыпали мраморный лоб, усеяли переносицу с верхней губой серебристым бисером, чередой скатывались по высокой выгнутой шее за воротник распахнутой кофточки. В каюте было тихо и тепло, но за широким плотным окном бесновался гулявший по натертой до блеска палубе как по степи морской бродяга ветер. Таблетки от качки оказались бесполезными, сидящий рядом, на всякий случай приготовивший бумажные кульки, мужчина с беспокойством посматривал на спутницу, боясь обмолвиться неловким словом. Наконец, когда в очередной раз женщина с покашливаниями склонилась вниз, он негромко посоветовал:

— Попробуй задержать дыхание, это верный способ.

— Про него разве что бездомные собаки не знают, — сплюнув, откликнулась спутница. — Можно подумать, что я его не пробовала.

— Тогда вырви и положи под язык лимонную дольку.

— Все–то ты знаешь, — рассеянно развела руки в стороны она. Хапнув воздух белыми губами, надолго уставилась в покрытый пластиком потолок. Затем выдохнула и болезненно сморщилась. — Ничего не помогает, лучше я выйду на свежий воздух.

— Я бы не советовал, такой ветер, — с опаской выглянул в окно мужчина. Нахмурившись, ладонью провел по волосам. — Действительно, погода разыгралась не на шутку.

— Кто–то говорил, что в море будет еще спокойнее.

— Ну… всего не предугадаешь

Накинув курточку и прихватив с собой дождевик, женщина направилась к выходу из каюты. Ее спутник суетливо принялся совать руки в рукава просторного черного плаща. Когда оделся и снова посмотрел сквозь стекло, женщина крепко держалась за поручни на противоположной стороне обширной палубы. Огромные волны с размаху разбивались о белоснежный корпус морского парома, рассчитанного на первозку нескольких сотен людей вместе с их личными машинами. Лохматые клочья густой пены взлетали в пропитанном влагой воздухе, достигая самой верхней палубы, оседая на ней шипящими мыльными пузырями. Казалось, в этот день могучая природа решила позабавиться, как пластмассовую игрушку швыряя с волны на волну неподъемное судно. По небу метались косматые серо–черные тучи, сквозь которые не было видно не только краешка солнца, отсутствовал даже намек на светлый его диск. Величественная картина завораживала, заставляла из глубины организма подниматься дополнительным силам, позволявшим с восторгом отдаваться острым ощущениям. Женщина подставила лицо упругим порывам ветра, с наслаждением и внутренним страхом окунулась в резиновые потоки. От позывов тошноты не осталось и следа. Она не заметила, как спутник просунул руку под ее локоть, замерла с приварившимися к поручням пальцами, унизанными дорогими серебряными перстнями, не ощущая морозных покалываний тоненькими иголочками вмиг посиневшей кожи.

Так, прижавшись друг к другу, они простояли на палубе до тех пор, пока вдали не показались едва заметные поначалу, изрезанные берега туманного Альбиона. А когда корабль приблизился настолько, что стало возможным различить многочисленные строения вдоль береговой линии, женщина вдруг ощутила успевший охватить ее холод. Повернув голову в сторону мужчины, задрожала округлым подбородком:

— Кажется, я промерзла насквозь, — с трудом шевеля большими губами, пожаловалась она. — У нас есть что–нибудь из горячительного покрепче? Вместо чашечки кофе я бы с удовольствием пропустила сейчас пару рюмочек хорошего французского коньяка.

— Нет проблем, — приготовился исполнить желание спутницы мужчина. — Пойдем, я сам накрою небольшой столик.

— Не очень–то приветливо встречает меня вечно дождливая Англия, что–то ждет на ее берегах, — с трудом отрывая руки от железных поручней, с обидой в осевшем голосе пробормотала женщина. Деревянно переставила ноги по скользкой палубе. — А ведь по крови я не совсем здесь чужая.

— Все будет хорошо, — поддерживая за локоть и вышагивая рядом, успокоил ее спутник. — Разве я посмею отдать тебя на растерзание кому бы то ни было.

— Спасибо, милый, как раз в этом я сомневаюсь меньше всего.

В портовом английском Дувре, с первых шагов по нему напомнившем о чопорности всей бывшей великой морской империи, путешественники задерживаться не стали. Оседлав послушный черный «мерседес», по вылизанному автобану, мимо зеленых еще сочных английских лугов с сытыми пятнистыми коровами на них помчались в столицу соединенного королевства. В машине женщина почувствовала небольшую температуру, но вовремя принятые меры предосторожности исправно действовали на организм, запрещая тому поддаваться. Как всегда в эту осеннюю пору, Лондон встретил путников густым туманом над островерхими крышами с острыми шпилями над многочисленными старинными зданиями и протестантскими соборами. Обогнув Букингемский Дворец с застывшими у резных ворот стражниками в средневековых, лохматых и высоких, черных папахах и со старинными мушкетами на плечах, автомобиль завернул на одну из тихих улиц, остановился возле частной гостиницы из красного кирпича. Это было строение начала девятнадцатого века в стиле ампир с монументальной лепниной, лапидарными нишами и плоскими колоннами вдоль длинного фасада. У входа дежурил портье в ливрее с королевскими позументами по ней. С достоинством поклонившись, он проводил посетителей к отшлифованной за столетия до блеска стойке и вернулся на свое место. Получив ключи от номера и проигнорировав лифт, по широкой мраморной лестнице путешественники поднялись на шестой этаж, прошли в конец залитого приглушенным светом коридора со старинными люстрами и канделябрами по стенам. За массивной дубовой дверью с львиными головами вместо ручек их встретили состоящие из нескольких помещений светлые просторные хоромы. Женщина сняла замшевые перчатки, заглянула сначала в ванную, затем в туалетную комнаты, и только после этого прошла в большую спальню с двумя широкими под шелковыми балдахинами деревянными кроватями. Бросила перчатки на прошитое квадратиками тонкое одеяло из гагачьего пуха, скинула длинный плащ, повесила его на спинку стула и заторопилась к зашторенному набивными портьерами высокому окну. На улице по прежнему шел мелкий лондонский дождь, словно кто–то значительный просеивал немерянные массы холодной воды через серебряное ситечко с маленькими дырочками. Сквозь туманную пелену виднелись зубцы со шпилями стен и дворцов королевской резиденции, в которой правила королева–мать всей Англии, рыжая Елизавета Вторая. Впрочем, рыжий с белым цвета были национальными для известной еще со времен античной Греции и мирового господства римлян Альбионии, названной так именно за окраску волос основного населения. Несмотря на пасмурную погоду, внутри замкнутого пространства шла своя жизнь. К подъезду одного из дворцов то и дело подкатывали дорогие сверкающие автомобили, из них выходили солидные люди в черных смокингах, над которыми служащие раскрывали огромные купола зонтиков. По дорожкам вышагивали клерки в белых воротничках, в накинутых на плечи старинных плащах, за ними спешили особы в современных джинсах и кожаных куртках. Но это так казалось, что жизнь за крепостными стенами бьет ключом беспрерывно. Женщина знала, на самом деле прием по поводу очередного какого–то праздника закончится, и вся публика уберется за ворота, растворится в бесчисленных коридорах за бесчисленными дверями в мрачноватые комнаты не менее мрачных дворцов. Двор опустеет, по нему изредка будет прогуливаться лишь охрана из Скотленд Ярда, или наряд из гвардейцев. Покусав верхнюю губу, она прошлась взглядом по периметру резиденции, не заметив ничего нового, отвернулась от окна. Мужчина копошился возле поставленных лакеем на паркетный пол вещей, дверцы шкафа из мореного дуба были открыты.

— Тебе понравился наш номер, дорогая? — обернулся он к подошедшей к нему женщине.

— Как всегда, я в восторге, — ласково отозвалась она. Помогла переложить из чемодана на бесчисленные полочки полиэтиленовые пакеты с нижним бельем. — Но знаешь, за окном вид все–таки чудеснее.

— О, да, в апартаментах королевы–матери ты чувствовала бы себя как в своей тарелке. Кстати, именно сегодня она дает большой прием и я совершенно случайно еще в Париже сделал заявку на наше присутствие на нем. Ты не возражаешь?

— Через знакомых олигархов, или по монаршей линии? — вмиг оживилась женщина. Весело сверкнула зелеными зрачками. — Помнится, и там, и там ты успел обзавестись множеством друзей с авторитетными фамилиями.

— Через монстров от бизнеса, конечно. До монархических связей с безумно сложными этикетами нам пока далеко.

— Не желаешь ли ты оповестить, что нынешний прием в резиденции королевы имеет значение и для нас в том числе? — растерянно захлопала ресницами спутница. — Только сейчас я увидела, как к подъезду дворца ее Величества Елизаветы Второй подъезжали эскорты из дорогих машин.

— Пока со своим разношерстным окружением общается принц Чарльз, а позднее, ближе к вечеру, бразды правления паствой возьмет в руки его мать. Так что, я посоветовал бы тебе не очень расслабляться.

— Воистину, с корабля на бал! — она суетливо пробежалась пальцами по нераспакованным вещам, неловко надорвала один из пакетов. — Но когда же мы сможем привести себя в порядок, уже сейчас время перевалило за полдень.

— Вот в эти несколько часов мы и постараемся уложиться, — в голосе собеседника проскользнули твердые ноты. — Прости, моя дорогая, это и есть тот маленький сюрприз, который я обещал тебе еще в Амстердаме.

Обширный зал приемов с красочной лепниной по стенам сверкал великосветской пышностью На самых видных местах висело с десяток картин известных мастеров живописи, стояло несколько древнегреческих с древнеримскими скульптур, на небольшом возвышении в углу отблескивал черным лаком старинный рояль. Вековые хрустальные люстры и медные канделябры пятисотлетней давности с когда–то чадящими в них фитильками, своевременно замененными на электрические лампочки, заливали ярким светом объемное помещение, делая его воздушным, наполненным радужной атмосферой. Роскошная основательность полезла в глаза еще до входа в эту драгоценную шкатулку огромных размеров. На мраморных лестничных маршах, в сходящихся к залу коридорах, были развешаны портреты родоначальников династического древа нынешней королевы, начиная с терявшихся во тьме веков грубых солдат и кончая сытыми лицами сэров с леди из дня сегодняшнего. Закованные в железные доспехи суровые воины с копьями и мечами смотрели на проходящих острыми, одновременно разумными, взглядами, как бы передавая гостей следующему такому же неподкупному портрету, который намеревался приподнять тяжелый шлем, чтобы получше рассмотреть нежданного посетителя из времени нынешнего. Графы и бароны, кронпринцы и принцессы, короли и королевы с белыми шелковыми кружевами вокруг шей, с пышными жабо на усыпанных орденами грудях, с воланами по рукавам, нескончаемой чередой тянулись по обеим сторонам бесконечного пути с раскатанной на ступеньках, на полу, ковровой дорожкой до самого входа в главный зал. И везде, поддерживая монархический полумрак, источали неяркий свет медные старинные светильники с причудливо изогнутыми рожками.

Легким наклоном головы ответив на очередное приветствие прогуливающихся парами приглашенных, женщина быстрым взглядом окинула стройную фигуру шедшего рядом с ней мужчины в длинном черном фраке, в белой рубашке с высоким воротником, с галстуком бабочкой под самым подбородком. В белоснежных манжетах поблескивали золотые запонки с африканскими бриллиантами. По пробежавшей по утонченному лицу едва заметной улыбке можно было сделать заключение, что сегодня спутник нравился ей больше, чем обычно. Только что наведенный лоск буквально на все, в том числе на искусно сделанную прическу под а ля принц Чарльз, вызывал чувство удовлетворения и партнером, и атмосферой вокруг. Сам партнер в это время со вниманием рассматривал роскошный интерьер зала, изредка переключаясь на кланявшихся ему издали известных бизнесменов, даже здесь ощущавших себя полными хозяевами всего и вся. Трудно было не согласиться с тем, что разносторонне развитым тонким миром все–таки правит грубый расчетливый капитал. Незаметно поддернув длинные темные перчатки до локтей, женщина поправила ремешок висящей через руку темной же миниатюрной дамской сумочки, медленно поворачивая голову обвела присутствующих блестящими глазами, и в который уже раз мысленно осмотрела всю себя.

 

Глава пятнадцатая

Сегодня на ней было надето длинное до щиколоток темно бордовое платье от Версаче с короткими рукавами, со свободными полукругом складками по груди. На уложенных в высокую прическу светлых волосах лежала серебряная диадема с настоящими рубинами в гнездах, в маленьких розовых ушках источали кровавый свет большие серебряные клипсы, шею обнимало широкое рубиновое колье из того же белого металла. Коллекцию украшений дополнял серебряный браслет на запястье с рубинами величиной с крупную фасоль. На стройных ногах женщины были надеты темно бордовые туфли на высоких каблуках. Перед отъездом в Букингемский дворец она специально не стала влезать в свое любимое, цвета вечернего неба в крупных звездах, роскошное платье, а предпочла нейтральную окраску, чтобы подчеркнуть свою независимость. Конечно, она была в курсе, что монаршим особам льстило, когда их гости из других стран напяливали какую–нибудь деталь с национальными символами руководимого ими государства. Но врожденное чувство свободы не позволяло ей опускаться до мелкого подхалимажа. В отношении прически партнера она не сделала никаких замечаний по простой причине, во первых, подстригали его в гостиничной парикмахерской высшего разряда, в которой подобный стиль прочно вошел в обиход из–за соседства с монархической резиденцией, во вторых, она ему шла, и в третьих, мужчине еще предстояло пробиваться в то общество, в котором она от рождения занимала достойную нишу. Как бы то ни было, она радовалась, что парикмахер угадал нужную спутнику по случаю приема в высшем обществе прическу под а ля принц Чарльз и всячески старалась это показать. Заметив невдалеке знакомую еще по Парижу японскую чету, мирно беседующую судя по визиткам на лацканах фраков с южнокорейскими дельцами, чуть больше положенного наклонила голову, незаметно подтолкнула спутника локтем:

— Кажется, половина приглашенных нам уже знакома, — негромко сказала она. — Помнится, на загородном рандеву недалеко от Фонтенбло, на вилле у господина де Корнуэля, ты о чем–то договаривался с покладистыми японцами.

— Вот уж никогда бы не назвал их этим словом, — хмыкнул спутник. — Если хочешь знать, они из горла выдерут то, что им нужно.

— А на вид такие ласковые, — лукаво повела глазами женщина. Пытливо прищурилась на собеседника. — Но я не об этом, ты закончил с ними обсуждение своих дел?

— А что такое?

— Есть смысл завершить их здесь.

— Совместный договор на поставку разного рода российского сырья взамен на японскую теле радио и другую, в первую очередь компьютерно–вычислительную технику с автомобилями, мы давно подписали. Через моих представителей полным ходом идет его исполнение.

— Значит, особых беспокойств здесь не предвидится?

— Я не снимаю руки с пульса договора, пока все идет по плану. Еще бы с сеульскими корейцами парочку солидных контрактов заключить и можно было бы говорить о том, что крепкая стена на развитый азиатский рынок нами успешно пробита, — мужчина ласково прикоснулся к руке спутницы, добавил с убеждением. — Пусть наш президент с новоявленными громоотводами из разношерстного правительства продолжает толкать пустые речи Бушу со Шредером и Миттераном, последнее слово все равно остается за такими, как я.

— Не много ли вы на себя берете? — улыбнулась женщина. — Не забывайте, что вы живете в стране, в которой главную роль всегда играло мнение народа.

— Это в европах с америками народ главный, там действительно, прежде, чем что–то сделать, сто раз отмеряешь, иначе пристрелят как Джимми Картера. А у нас население с азиатскими наклонностями, что подадут — и тому рады, — мужчина легонько махнул рукой. — Эти самые выходцы из народа у власти столько напихали палок в колеса машины с собственной экономикой в кузове, что даже мы не знаем, за что хвататься и к какому из берегов прибиваться. Прости уж, иногда кажется, что к вражескому будет подальновиднее.

— Вот как ты заговорил, когда набил мешки народным добром, — откровенно засмеялась женщина. Кивнула головой очередным гостям. — Знаешь что, давай–ка больше не касаться душещипательных вопросов, тем более, на подобном мероприятии. Иначе весь наш круиз пойдет насмарку. Одно скажу, что я, как патриот своей родины, со многими твоими рассуждениями не согласна.

— Правильно делаешь, — напуская на лицо доброжелательность, согласился спутник. — Я и сам с ними в вечной ссоре. Это все нервы.

— Тогда, пока есть немного времени, давай займемся променадом по примыкающим к залу апартаментам. Места здесь превосходные, в смысле исторических реликвий.

— Конечно, ты бывала во дворце не раз, экскурсовод из тебя отменный. И все–таки, не мешало бы перекинуться несколькими дельными предложениями с некоторыми из гостей, с которыми у меня были заключены контракты еще во Франции с Бельгией и Нидерландами. Я вижу, сегодня здесь присутствует весь мировой бизнес–бомонд.

— Ни в коем случае сейчас, — испуганно округлила глаза женщина. — Какой смысл говорить о серьезных вещах на голодный желудок. Делами мы займемся тогда, когда нас пригласят за скудный английский стол.

— А ты рассчитываешь на то, что после официальной части нас могут внести в обойму избранных и пригласить отужинать пресной овсяной кашей?

— Я в этом уверена.

— А если обойдут стороной и королевские придворные вместо ужина предложат послушать произведения Моцарта, например, исполняемые одним из известных пианистов вон на том старинном рояле?

— И тогда нам следует дождаться конца трапезы, чтобы добиться своей цели.

— Ну что же, кажется ты, как всегда, права…

Они вернулись в зал тогда, когда до выхода королевы Елизаветы Второй оставалось минут пятнадцать. Быстренько заняли выгодные позиции сбоку ковровой дорожки, по которой она должна была пройти и приготовились лицезреть женщину, имеющую огромное влияние на одну из самых высокоразвитых стран мира, в свою очередь которая, если не брать в расчет Соединенных Штатов Америки, основательно влияла на жизнь всей планеты. Недалеко от них вела оживленную беседу с незнакомым осанистым мужчиной во фраке не так давно получившая титул баронессы железная леди Маргарет Тэтчер. После ухода с самого высокого в английском правительстве поста она немного поправилась и постарела одновременно, живые светлоголубые глаза со старательно замазанными морщинами под ними выцвели еще больше, крупный нос над небольшими невыразительными губами был заметно припудрен, а на чуть округлившихся щеках лежал тонкий слой румян. Баронесса раздалась в талии, даже складки прекрасно подогнанного, как всегда, имеющего уклон в деловую сторону, платья не скрывали небольших жировых отложений и мешковатых грудей. Но изредка вспыхивавший в серых зрачках стальной блеск говорил о том, что воли бывшему премьер министру в юбке не занимать Маргарет Тэтчер на минуту отвлеклась от разгвора с солидным собеседником, вежливо кивнула высокому и худому господину в черном смокинге с тонкой короткой тростью в руках.

— Граф Нельсон, потомок не знавшего поражений в морских битвах адмирала, виконта Горацио Нельсона, — указав на собеседника баронессы, быстро шепнула на ухо спутнику женщина. — В свое время заведовал морскими делами Соединенного королевства.

— Если бы он находился при деле сейчас, — иронично поддернул уголки волевых губ мужчина.

— Такие люди без власти не остаются, — быстро отпарировала спутница. — А вот посмотри, один из министров теневого кабинета уважаемого тобой Франсуа Миттерана.

— Это уже что–то. С этим министром ты тоже в каких–то отношениях?

— Только на расстоянии. Но если нужно, я попробую познакомить тебя с ним через друзей.

— Спасибо, как только возникнет необходимость, непременно постараюсь воспользоваться твоими связями. Пока по Франции мне вполне хватает дружбы с господином де Корнуэлем. Кажется, его благородное лицо с седыми бакенбардами мелькает в первых рядах гостей.

— Это именно он. Странно, как я не заметила его раньше.

— Не переживай, у нас еще будет время побеседовать и с ним, несмотря на то, что встречались всего несколько дней назад.

В это время высокие створки резных дверей распахнулись настеж, пропуская в зал свиту из разноцветных пажей, капельдинеров и прочей прислуги, за которой вышагивала чепорная толпа высокородной придворной знати. Все они чинно рассредоточились вдоль ковровой дорожки до противоположной стороны огромного помещения, повернули головы в сторону дверей. И наконец, в сверкающем от света хрустальных люстр проеме возник предмет обожания не только англичан, но и остального просвещенного населения маленькой планеты под названием Земля. Сделав несколько шагов, Елизавета Вторая остановилась, со вниманием вгляделась в лица азартно зааплодировавших ей приглашенных на прием. Едва заметно наклонила голову. Закрепленная на прекрасно уложенных голубовато седых воздушных локонах, небольшая серебристая корона со множеством отозвавшихся ярким блеском бриллиантов, тут–же образовала над ней светлый ореол. Темно–бордовое платье с синей в звездах вставкой по груди и плечам удачно оттеняло еще сохранившуюся фигуру перешагнувшей порог восьмидесятилетия монархини. Приятный овал лица, высокие брови над голубыми глазами, аккуратный носик и правильные губы, небольшой, но волевой подбородок — все без исключения черты миловидного, одновременно властного, лица безупречно играли на положительный имидж королевы. С полным основанием можно было сказать, что, несмотря на возраст, эта женщина прекрасна. Совершив небольшой обязательный ритуал, под несмолкаемые аплодисменты она медленно двинулась вдоль рядов присутствующих. Облаченные в черные фраки мужчины склонялись в признательных поклонах, женщины рядом с ними приседали в глубоких книксенах. Лишь баронесса Маргарет Тэтчер, единственная из всех гостей женского пола, ограничилась легким непродолжительным кивком ярко–рыжей прической. Данную вольность, как и высокие титулы, она заработала безупречной службой на благо английского народа. Сама королева ответила бывшему премьер министру правительства Консерваторов более чем вежливым поклоном.

— Как она величественна и приземленна! Она действительно настоящая королева, — завороженно следя за каждым шагом земного идола, негромко прошептала стоящая рядом с мужчиной женщина. — Это и есть то самое древо, соединяющее нас нынешних с ушедшими в глубины веков предками.

— Это древо необходимо беречь всем, — машинально поправляя галстук–бабочку, тихо согласился спутник. — Они единственные, которые в корне отличаются от нас, иванов не помнящих родства, и которые даже внешним видом вызывают абсолютное доверие.

— Посмотри, у нее платье такого же цвета, как и мое, — восторженно переступила с ноги на ногу спутница. — Не зря столько времени я провозилась с нарядами.

— Да, твой выбор оказался правильным.

Елизавета Вторая в это время перекидывалась короткими фразами со стоящей ближе к середине зала представительницей испанской королевской семьи, облаченной в черные цвета. Впрочем, черный цвет для андалусийцев с каталонцами был национальным, как и для русских кавказцев. Недаром не одно столетие муссировался слух, что эта нация, особенно непокорные баски, являлась прямой ветвью от грузин. Или наоборот. Но сейчас спутницу импозантного мужчины волновал вопрос другой, покусывая губы, она гадала, узнает ли ее в густой толпе приглашенных королева–мать, или молча кивнет и пройдет дальше. Пару лет назад на одном из приемов коронованная особа уделила ей несколько приятных минут, превратив обычное знакомство на почти личную аудиенцию с разницей в месте ее проведения. Женщине внимание было необходимо для развития дальнейших отношений, ведь и она играла, пусть небольшую, но роль в разбросанном по всем континентам собственном династическом древе.

Время приняло тягучий оборот, оно потекло густой темно–золотистой патокой. Елизавета Вторая все чаще задерживалась с приветственными словами и небольшими на ходу беседами с добивавшимися ее расположения гостями. Не подавая виду, что волнуется, женщина по прежнему с достоинством улыбалась окружающим, теперь она жаждала, чтобы королева признала их мимолетное знакомство. Она не осознавала до конца, для чего это так необходимо, когда можно было бы обойтись связями из королевского окружения. Но то ли на подсознательном уровне наступил какой–то отвественный момент, то ли не терпелось утвердить себя в глазах мужчины, до сей поры не слишком беспокоившим ее по части продолжения отношений, она действительно чувствовала себя сейчас не в своей тарелке.

Наконец, королева походя кивнула рядом стоящей пожилой чете и, с удовольствием пройдясь взглядом по спортивной фигуре спутника женщины, встретилась с ее глазами. Мелькнувшее на лице поначалу раздумье быстро сменилось откровенным любопытством:

— Кажется, мы с вами уже знакомы, — чуть приподняла высокие брови Елизавета Вторая. Улыбнулась доброй улыбкой. — Ну да, вас мне представляла Великая княгиня Мария Леонидовна, чей сын является прямым наследником на Российсий престол, не так ли? Сама мать наследника из древнего грузинского рода Багратиони.

— Вы абсолютно правы, Ваше Величество, два года назад вместе с княгиней мы присутствовали в этом дворце на балу в Вашу честь, — приседая в глубоком книксене, на английском языке ровным голосом сказала женщина. — Я Вам весьма признательна, и желаю Вам долгих лет жизни на благо великой Англии. Я молюсь за Ваше здоровье, пусть Господь подарит Вам счастье на многие годы.

— Спасибо за теплые пожелания. Помнится, вы тоже принадлежите к монархической династии потомков русских царей.

— Именно так, Ваше Величество, княгиня Мария Заславская из династии русских столбовых дворян Долгоруких.

— О, это древний и особо почитаемый род. Я хорошо помню русскую историю, князь Юрий Долгорукий был основателем нынешней столицы России белокаменной Москвы, — Елизавета Вторая с интересом окинула взглядом стройную фигурку женщины, чуть удивленно воскликнула, — Да у нас и платья одинаковые по цвету! Скажите, среди моих придворных нет шпионов, передающих вам информацию, в каком наряде я появлюсь перед гостями на этот раз?

— Исключено, Ваше Величество, это всего лишь случайное совпадение, — немного сконфузилась женщина. — К тому же, в Вашем платье имеется вставка с национальным английским мотивом, а у меня оно сплошное.

— Я шучу, просто приятно среди приглашенных встретить человека с одинаковым вкусом, — королева мягко улыбнулась и перевела взгляд на стоящего рядом с женщиной мужчину. — В тот раз вас представляла Великая русская княгиня Мария Леонидовна, а кто сопровождает теперь? Кто этот галантный кавалер с мужественными чертами лица? Представьте мне его, пожалуйста, я хотела бы с ним познакомиться поближе.

— Это входящий в первую десятку российских олигархов, владелец нефтегазовых месторождений и перерабатывающих заводов с несколькими приисками с драгоценными металлами бизнесмен Владимир Милютин, — женщина отошла немного в сторону. Добавила. — Он мой хороший друг.

— Очень приятно, — Елизавета Вторая протянула затянутую в кружевную перчатку руку. — Скажите, вы не родственник графам Милютиным? Один из них имеет большую усадьбу в графстве Йоркшир. Я с ним знакома, весьма солидный и уважаемый господин.

— Нет, Ваше Величество, к сожалению, в России я родился в лагере для политзаключенных и о своей родословной ничего не знаю, — делая шаг вперед и пожимая руку королеве, на сносном английском языке как можно вежливее объяснил мужчина. — Простите, Ваше Королевское Величество, многие из нас, нынешних преуспевающих бизнесменов, родом из бывшего Советского Союза, в те времена населенного иванами не помнящими родства.

— Очень жаль, что Уинстон Черчилль называл Сталина величайшим из правителей на земле, в то время, как он был подобный Гитлеру диктатор, не более. Я сочувствую вам, — королева вновь сложила руки на низу живота, ласково прищурила голубые глаза. — Кстати, вы немного походите на нашего графа Милютина. Советую заняться своей родословной, вдруг вы тоже из русских дворян.

— Непременно, Ваше Величество, — с благодарностью наклонил голову мужчина.

Елизавета Вторая еще раз окинула заинтересованным взглядом мужчину и женщину, чуть откинувшись назад, с любезностью произнесла:

— После официальной части я приглашаю вас на ужин для избранных гостей, который пройдет в зале для торжественных трапез, — удостоверившись в согласии обоих, добавила. — Мне доставит удовольствие увидеть вас вместе еще раз.

…Проснувшись, женщина поднесла руки к лицу, помассировала веки, затем осмотрелась вокруг. На роскошной кровати она лежала одна, а ложе мужчины пустовало. Значит, она снова проспала тот миг, когда он, играя бицепсами, делал утреннюю зарядку. Ей ужасно нравилось подглядывать за ним, созерцая на расстоянии высокую поджарую фигуру со впалым животом и развитыми грудными мышцами. Когда возможность посещать спортивные залы была ограничена, он занимался упражнениями возле кровати, доставляя ей, продолжающей допивать ночную негу, массу удовольствий. Старинные настенные часы показывали половину двенадцатого дня. Откинув легкое одеяло из гагачьего пуха, женщина опустила ноги на пол, осторожно протопала к дверному проему в деловую комнату. Как всегда, окружив себя вычислительной техникой и неизменным под рукой сотовым телефоном, ее спутник с головой ушел в толстую распечатку деловых бумаг. И как всегда он выглядел выспавшимся, свеже выбритым, в новом костюме, ладно сидящем на спортивно подобранном теле. Она уже хотела отойти от двери, когда мужчина оторвался от бумаг, посмотрел в ее сторону:

— Доброе утро, дорогая, — с теплыми нотами в голосе сказал он. — Как ты себя чувствуешь?

— Утро доброе, милый, ощущаю я себя прекрасно, — обматывая подол ночной рубашки вокруг хорошеньких ножек, мелодично отозвалась она. Облокотилась о деревянный плинтус, — Мне кажется, что вчерашняя аудиенция в королевском дворце удалась на славу. Как ты считаешь?

— Она прошла более, чем успешно, я даже не рассчитывал на такие прекрасные результаты, — согласился собеседник. — Парочка весомых договоров, несколько новых предложений о сотрудничестве со всемирно известными фирмами. О подобном исходе дел с большой порцией интересной деловой информации можно было только мечтать. Спасибо тебе за серьезную помощь в моих делах.

— Я сама удивилась охватившему меня желанию во чтобы то ни стало поддержать тебя. Не поверишь, едва не прошибла нервная дрожь от мысли, что королева не задержится возле нас, а пройдет мимо, — женщина засмеялась, отставила ногу в сторону. — До сих пор не могу понять, почему нестерпимо зачесалось набиться к самой Елизавете Второй на ужин для избранных, а после него взяться за не свойственную мне работу — обработку нужных людей в пользу твоей фирмы. По моему, в любви я тебе еще ни разу не признавалась.

— А я никогда не скрывал, что дороже тебя у меня никого нет, — отложив паркер на бумаги, с удовольствием посмотрел он на лукаво ухмыляющуюся подругу. — Скажу больше, мечтаю о будущем семейном благополучии только в союзе с тобой.

— О, какой всплеск горячих чувств! Так недолго прийти к выводу, что, наплевав на все брачные процессы, сейчас мы находимся в свадебном путешествии.

— Извини, дорогая, но правила нужны лишь на пустом месте, чтобы упорядочить дальнейшие действия, или на переполненном, для той же цели. А у нас, я так полагаю, фундамент уже наметился. Во всяком случае, имея ввиду себя, чертежи для семейного очага я подготовил давно.

— Ты не торопишься? — продолжая игриво усмехаться, спросила она с едва заметной настороженностью.

— Ничуть, я говорил, что с первого часа нашего знакомства мой маленький и узкий по части наращивания не знаний, а всего лишь капитала, мир заполнен одной тобой. Только ты имеешь право возвышаться над самым главным, которому я посвящаю свою жизнь. Даже на вчерашнем приеме у королевы Англии я обращал внимание не на впервые увиденную монархиню из современной легенды, а взора не спускал с тебя. Ты была прекрасна, как никогда.

— Поразительно, но сама Елизавета Вторая постоянно искала глазами тебя. Ручаюсь, ты ей здорово приглянулся, — не отвечая напрямую на комплимент, притворно вздохнула женщина. Словно что–то решив, откачнулась от дверного плинтуса. — Но на сегодня этих признаний хватит, иначе ты заговоришь стихами, а я начну танцевать арабский танец живота. Не сомневайся в моих способностях, я хорошо умею это делать.

— А из меня вышел бы отличный зритель.

— Мой милый, вынуждена напомнить, что здесь нам уже не до развлечений. Времени для пребывания в столице Великобритании с достойной этой страны королевой–матерью осталось мало. Тебе пора вновь окунаться в работу, иначе ничего не успеешь, — собеседница категорично чиркнула пальцем по воздуху. — Кто–то сказал, что в Лондоне мы пробудем не больше полутора суток.

— Извини, дорогая, придется задержаться еще на сутки, — снова подбирая паркер с бумаг, признался спутник. — Подписанные контракты и новые деловые предложения заставляют заняться ими не медля.

— Значит, у меня есть возможность для обзорной экскурсии? — обрадовалась собеседница.

— А что в прошлые приезды тебе не удалось узреть?

— Во первых, с удовольствием полюбовалась бы лохнесским чудовищем, которого до сих пор никто не сумел поймать, во вторых, опять съездила бы в Стоунхендж, чтобы постоять возле мегалитического сооружения из камня, воздвигнутого тысячелетия назад. В третьих, снова побывала бы на нулевом меридиане в Гринвиче. Представляешь — нулевой, как здорово! Продолжить?

— Осмотреть даже перечисленное ты просто не успеешь, я уже забронировал билеты на самолет. Кстати, пока мы не собирались, ты не надумала еще раз изменить маршрут нашего путешествия?

— Ни в коем случае, самолетом до Берна, потом на машине через альпийские горы до прекрасной Венеции. Прости меня тоже, дорогой, но второго путешествия на пароме через Ла — Манш я просто не осилю.

— Поэтому мы выбрали самолет, — мужчина нажал какую–то кнопку на лежащем перед ним ноутбуке, хитро прищурился. — Но летчики не признают опозданий.

— Как и железнодорожники с моряками, — засмеялась собеседница. — Не беспокойся, все значительное у англичан собрано почти в кучу, расстояния между чудесами небольшие.

— Ну что же, согласен, — утвердительно кивнул он. — Вечер, надеюсь, мы проведем вместе?

— Обязательно, я успела соскучиться без этого неловкого Докаюрона…

— А у меня голова трещит от новых историй о нем…

На противоположных стенах просторной гостинной комнаты висели два темных портрета, написанных неизвестными английскими художниками пятнадцатого века. На одной на переднем плане был изображен дождливый пейзаж с шотландцем в клетчатой юбке на фоне рыцарского замка с зубчатыми стенами, на второй момент вручения королем награды какому–то вельможе в королевской резиденции. Несмотря на темный фон картины не угнетали, а как бы исподволь переносили присутствующих в те далекие чопорные времена. Мягкий ненавязчивый свет от причудливых настенных бра падал на накрытый белоснежной скатертью, уставленный фарфоровыми тарелками с разнообразными закусками, красивой хрустальной вазой с фруктами и обязательной бутылкой с марочным вином, старинный ореховый стол на гнутых ножках, стоящий посреди помещения с высокими лепными потолками. В витиеватом с узким горлышком сосуде из разноцветного веницианского стекла источал нежные запахи огромный букет оранжерейных цветов. Изредка женщина наклоняла к нему голову, раздувала тонкие ноздри и втягивала в себя неземную палитру, испускаемую полупрозрачными лепестками. В такие моменты сидящий напротив мужчина ревниво отводил взгляд в сторону. Букет был прислан из Букингемского дворца, принес его разукрашенный золотыми галунами негр лакей, внутри находилась записка, из которой следовало, что преподнес цветы некто, не теряющий надежды на возобновление с женщиной дружеских отношений. Поначалу она капризно фыркнула и хотела отослать букет обратно, но поразмыслив, решила оставить. На записку особого внимания не обратила, лишь прочитала и, недоуменно пожав плечами, засунула опять между стеблями. Лакей негр тоже ничего путного не сказал, получил свои десять долларов и припустил бегом вдоль длинного и широкого коридора гостинницы. Дав мужчине немного помучиться в раздумьях, женщина решила, наконец, высказать свои предположения:

— Знаешь, милый, мне кажется, что цветы преподнес не кто иной, как принц Чарльз, — она с напускной серьезностью посмотрела на собеседника. — Он снял с себя траур по погибшей во Франции супруге, принцессе Диане, и только недавно все–таки решил сыграть свадьбу со своей бывшей любовницей леди Паркер. Но привычки старого кобеля не дают спокойно заниматься ни семейными вопросами, ни государственными делами, вот он и вспомнил обо мне.

— Почему именно о тебе? Я не видел его ни на приеме, ни на званом ужине, — не замечая подвоха, настороженно поинтересовался спутник. — Вы были с ним так близко знакомы?

— Мы и сейчас хорошо знаем друг друга.

— Прости, но тогда я не понимаю, что все это значит. Ты до сих пор с ним в тесных отношениях?

— Как тебе не стыдно, — притворно возмутилась собеседница. Едва сдерживая рвущийся наружу смех, коротко объяснила. — Когда–то, несколько лет назад, мы крепко дружили, затем немного поссорились. А сейчас он решил замолить грехи передо мной. Разве это плохо?

— Если все на самом деле так, то это ваше личное дело, — ревниво похмыкал в подбородок собеседник — Мне достается лишь роль стороннего наблюдателя.

— Ты правда не злишься на его маленькую шалость, или притворяешься, что тебе все до лампочки? — стараясь подавить сотрясающую ее изнутри икоту, поинтересовалась женщина.

— Допустим, я не придаю этому значения. А в чем, собственно, дело?

— Ни в чем, я просто тебя разыгрываю, — дала волю чувствам спутница. Откинувшись на высокую спинку стула, она засмеялась негромким бархатистым смехом. — Неужели ты мог подумать, что принц Чарльз посмеет скрываться за неизвестным именем? У него на лошадином лице с детским румянцем во все щеки написано, что он абсолютный английский сэр, прямой, как та трость шашечками, которая идеально подходит под его клетчатый костюм во время прогулок по королевскому парку.

— Тогда кто это может быть? — воскликнул повеселевший мужчина.

— Откуда я знаю, вполне вероятно, что подшутил наш друг граф де Корнуэль. Он мастер на подобные розыгрыши. Когда–то я тоже прислала ему записку любовного содержания с таким расчетом, чтобы ее нашла его жена.

— И что же было потом?

— Она закатила ему грандиозный скандал. Он с восхищением смаковал его при каждой новой встрече со мной.

— Прекрасно, мне подобные розыгрыши по душе, — стараясь загнать поглубже продолжавшие терзать его сомнения, признался собеседник. — В Москве друг над другом так мастерски умеют подшучивать лишь представители от культуры — известные писатели, композиторы. Особенно из еврейской среды.

— Ты прав, смех у этой нации в любой сфере деятельности обязательно стоит на первом плане. Они на деле подтверждают, что он продлевает жизнь.

— Будем считать, что и мы в такой тихий и чудесный лондонский вечер, украшенный нескончаемым за окнами шумом дождя, тоже сумели прибавить некторое количество времени к своим жизням.

— Результат будет еще весомее, если ты продолжишь повествование о похождениях нашего беспутного и неуклюжего в любовных приключениях приемного сына. Так мы, кажется, начали его величать, — удовлетворенно улыбнулась женщина. Снова вспорхнула мохнатыми ресницами, — Надеюсь, врученный мне лакеем по утру этот бесподобный букет цветов не столь затронул чувствительные струны твоей неоправданной ревнивности.

— Я абсолютно спокоен, — бросив мимолетный взгляд на вазу, постарался с достоинством кивнуть головой собеседник. — Мало того, я теперь просто уверен, что это проделки нашего друга графа де Корнуэля. Не раз он и меня пытался вовлечь в разные розыгрыши.

— Вот и отлично, а теперь я хочу послушать продолжение эротических подвигов славного Докаюрона.

— Я сделаю это для тебя, моя дорогая, с превеликим удовольствием. Прости, всего одно замечание.

— Какое же?

— В повествовании будет достаточно бытовых сцен из жизни сексуально озабоченного, и все–таки обыкновенного соцслужащего. В общем, совка. Я хочу сказать, что эротические эпизоды будут перемежаться с неустроенностью в том времени в целом. Захочется ли тебе вникать в чужие проблемы?

— Как раз судьба главного героя без каких бы то ни было прикрас меня вонует больше всего. Не стоит напоминать, тем более, что так называемых серых подробностей до этого ты старался не опускать.

— Тогда свое замечание я снимаю.

 

Глава шестнадцатая

…После того, как закрылась дверь за подругой юности, Дока настроился мерить квартиру быстрыми нервными шагами. Он понимал, что вернуть девушку назад невозможно, она приняла твердое решение уехать к парню из областного центра. Она просто сравнила его нынешний быт и перспективы роста обеспеченного уже сейчас начальника смены на ее заводе. Пусть не с помощью ума, хотя подружка всегда была неглупой, а на подсознательном уровне, но сравнение произошло. И то, что случилось в этой квартире, лично для нее значения уже не имело. Можно было считать, что она завершила тот языческий ритуал, который замыслила много лет назад и теперь, освобожденная от груза былого, со спокойной совестью принялась строить личную судьбу. Ну что же, честь и хвала таким женщинам, они достойны лучшей доли. Оставалось вплотную заняться собственным обустройством. По своему оригинальным поступком девушка помогла Доке раскрыть глаза, по новому посмотреть на окружающую его действительность. Она показалась отвратительной. Это была не жизнь, а жалкое существование с каждым днем все ниже опускающегося слабого волей человека, жизненный путь которого сумел бы распознать любой сторонний наблюдатель. Дорога, на какую он ступил, медленно и неотвратимо вела на кладбище, уже до упора усаженное могилами молодых алкашей.

Заломив руки за голову, Дока зарычал в бессильной ярости, поддал ногой попавшийся на пути рваный ботинок. Чувство удовлетворения от того, что повезло сделать женщиной еще одну девственницу и связанное с ним нестерпимое желание обмыть неординарное событие, быстро испарялось из головы и всего тела, жаждущего взбодриться. Лезущая в глаза батарея пустых бутылок под кухонным столом не просто раздражала, а начала бесить. Возникло желание перемолоть их в стеклянную пудру. Чтобы окончательно не потерять рассудок, Дока натянул брюки с рубашкой, захватив авторучку с листком бумаги, бросился из квартиры на улицу. Он опомнился только в отделе кадров, когда начальник строительного управления взял у него заявление об уходе.

— С каких это бодунов ты решил от нас уйти? — грубым голосом вопросил здоровенный мужлан. — Ни одного выговора за каждодневные пьянки не получил, за брак из зарплаты не вычли ни рубля, и увольяешься. Думаешь, на другом месте будет лучше?

— Ничего я не думаю, от себя не убежишь, — опустил голову Дока.

— А если понимаешь то, что до других доходит только через могилу, почему бы не начать новую жизнь здесь? Решил, что мы тупые, не соображаем ничего? А мы все видели, коллектив за тебя переживал, невесту, вон, подыскали, красавица, спортсменка. Руководитель хора в художественной самодеятельности, как и ты, недавно развелась.

— Нас с женой еще не разводили, — буркнул Дока. — Никого мне не надо, я уехать решил.

— Куда?

— Пока не знаю, но здесь житья не будет все равно.

— Соображаешь, что казенную квартиру придется освободить? Кто и где тебя примет с распростертыми руками? Ни кола, ни двора, ни копейки за душой.

— Наживу.

— Тогда получай, — начальник управления поставил на заявлении размашистую подпись, сунул бумагу Доке. Затем повернулся к начальнику отдела кадров. — Рассчитать и уволить с сегодняшнего дня, чтобы духом его больше не пахло.

Дока снова ехал на юг, но не в тот город, в котором возведенная при Сталине мощная гидроэлектростанция перегородила широкий Днепр, и в котором успел показать себя с лучшей стороны, а еще южнее, к теплым берегам недалекого Черного моря. Когда–то туда направили одного из его институтских товарищей, там теперь жила и его бывшая жена.

Но правильно заметили старые люди — сколько гнилую веревку не связывай, она порвется все равно. И жена приняла, и на работу устроился, и дочка родилась. Армию отслужил, вернулся назад. Малосемейку не в пример другим получили, а радости в семье не прибавилось. Пошел Дока снова гулять по пивным да по забегаловкам с кабаками. А где пьянка, там и бабы. То в еще новом общежитии со стреляющими по бетонным коридорам ледяными ветрами пристроится с заблудшей шалавой, то вообще в вырытой в лесопосадке землянке среди присланных на стройку разбитных зэчек окажется. Отключится на одной, проснется рядом совсем с другой. Надо работать опять, иначе зэчки оторвут член вместе с яйцами. На стоячку жаловаться было грех — молодость брала свое — а вот кончать стал моментально. Вскоре и мужская сила начала затухать. То ли жена забегала по бабкам, то ли от вина с водкой и немерянными сигаретами, но член все больше становился вялым и непослушным, похожим на уваренную ливерную колбасу.

Однажды на улице Дока познакомился с красивой южанкой в простеньком платье, под которым проглядывалась идеальная фигурка. Толстые, худые, кривоногие, с другими изъянами, его не интересовали, стремление оставалось прежним — к идеалу во всем, даже во вредных привычках. Вообще, на югах девушки были не в пример северам — одна краше другой. И эта оказалась темноволосой, кареглазой, с удлиненной смазливой мордашкой и кругленькой попой. Слово за слово, соблазнил подружку, по случаю отъезда жены с дочкой в отпуск, пригласил к себе на квартиру. На юге ограничений на секс было меньше, недаром после завоевания Кавказа утихомиривать необузданную энергию черноусых мужчин пришлось именно русским бабам. Но не это качество насторожило Доку, к нему он относился с уважением. Когда разложил девушку на скрипучей кровати, по привычке залез под подол, чтобы снять трусики, то таковых на ней не оказалось. Партнерша раскидала ровненькие ножки в разные стороны, лениво посасывая конфетку, отвернулась, предоставляя незнакомому дружку возможность делать все, что тому заблагорассудится. Член пока торчал довольно крепко, направив его положенное место, Дока подналег в надежде получить всегда сладкое удовольствие. И вдруг ощутил, что не чувствует привычного трения о стенки полового органа, будто и члена у него не было, и влагалище у подружки отсутствовало. Он поводил по сторонам, попробовал покачать вверх–вниз — никаких соприкосновений ни с чем. Просунул руку, нащупал вялые половые дольки и собственный между ними орган, опять заработал задницей. Та же история, словно вошел в не имеющее стен холодное пространство. Тем временем девушка подзавелась, стала покусывать розовые губки, вскоре зад ее взялся прилежно разваливать совковую кровать. Дока прекратил предпринимать любые действия, с поникшим внутри дыры членом лежал и молча ждал конца странноватого спектакля.

— Быстрее… — выплюнув конфету и накрепко стиснув зубы неожиданно попросила подружка. — Ты способен быст–рее?..

— Сейчас.

Он послушно задвигался взад–вперед, стараясь лобком как можно крепче вжиматься в место расположения ее клитора. Подружка вошла в экстаз, ее начало выкручивать, глаза закатились, а ногти глубоко впились в его задницу. Дока оказался словно на хорошо натянутом батуте, он то взлетал вверх, то с размаху падал вниз.

— Помоги–и–и мне-е, — зашлась она в длинном выдохе. — Я хочу ко–о–ончи–ить…

С него потекли ручьи пота, во рту пересохло, а она продолжала наращивать обороты. Наконец, когда показалось, что от усердия оба через окно вылетят на улицу, Доку пронзила внезапная мысль. Он вспомнил о рассказе старого дальнобойщика о встрече того с дорожной проституткой.

Однажды, в то время еще молодой, на одной из трасс тот водитель подцепил в кабину стоявшую на обочине девушку. Пока ехали по степной дороге, он потихоньку готовился, выискивая место, где можно было бы скатиться с асфальта и заняться любовью. С первых слов было ясно, что попутчица не против, для нее это привычно. Наконец, вдали затемнела небольшая роща, и как только островок из деревьев поравнялся с машиной, он закрутил баранку туда. Покушали, девушка выпила, затем сама сняла трусики. И пошла шоферская пахота, которая, что на трассах, что на бабах, везде одинаковая. И тут показалось, что он воткнул член в небо, нулевые ощущения, кроме неторопливо обволакивающего холода. Чем дальше, тем неуютнее он себя ощущал. А девушка задирала ноги, требуя внимания только к себе. Скоро будто ошалела, начала царапаться и кусаться. Шофера охватил ужас, он был уже не рад, что связался с ненормальной, задыхаясь в железных тисках, мечтал о том, чтобы кошмар поскорее кончился. Но насилие продолжалось по нарастающей. Тогда к нему пришло решение. Как утопающий хватается за соломинку, он уцепился за мысль, призывавшую вынуть член, а вместо него просунуть во влагалище пальцы. Он так и сделал. Подруга хрипела, давясь белой пузырчатой пеной, телом помогала протолкнуться в собственное нутро пальцам, потом кулаку. Вскоре всей руке, до самого локтя. Липкие выделения измазали одежду, запах мешал нормально дышать, а дорожная проститутка не в состоянии была кончить. Тот водитель пропахал на проститутке не меньше часа, пока она не соизволила взорваться невиданным приступом полнейшего телесного опустошения.

Позже он узнал, что с такой болезнью женщины кончать были не в состоянии. Это и было тем самым бешенством матки, о котором среди мужчин гуляло немало легенд.

Вспомнив об истории, Дока в который раз облился ручьями пота, снова неумело задергался на странной подружке. Потом, решившись, рывком отклячил задницу и вместо сморщенного члена всунул во влагалище сразу четыре пальца. Он боялся, что нарвался на похожую женщину. Бездонная утроба проглотила их, как утка морскую гальку, лишь заходила ходуном еще сильнее. Он собрал руку в кулак и уже им попробовал довести девушку до заветного и для себя в том числе рубежа. Она выгнулась струной, на лице засверкали зубы и белки, дыхание вырывалось из груди как пар из паровоза — плотное и обжигающее. Казалось, она лопнет пополам пергнутой доской. Это продолжалось до тех пор, пока из стиснутого горла у нее не продрался долгий интимный стон. Подружка как–то разом опала, мгновенно превратившись в плоскую тень на кровати, в отпечаток незнакомой женщины с распущенными волосами, темными волнами расплескавшимися вокруг кукольного лица. Нос распух, губы заполыхали тюльпанами, через частокол мохнатых ресниц было видно, как возвращаются на место яркие коричневые зрачки. Дока с трудом поднялся с кровати и пошел в туалетную комнату мыть руки. Таких случаев у него еще не было.

Но отвязаться от новой знакомой сразу ему в тот день не удалось. Она попросила, чтобы он ее накормил, затем пожаловалась, что идти некуда — с родителями поругалась, а остальные родственники не больно любят. И он разрешил девушке остаться на ночь. Лежа на кровати, задал мучавший его вопрос:

— А что у тебя за болезнь?

— Не поняла? — не поворачивая головы, напряглась она.

— Почему ты так странно кончила? — напрямую спросил он.

— А кто из женщин кончает сразу? Ты же меня не завел, — заняла она круговую оборону. — У меня все нормально, разве что чувствительность притупилась. Однажды я сильно простыла.

— Я рукой доводил, почти весь кулак вошел.

— Разве? Я что–то не заметила, — поджала она губы. С облегчением добавила. — Впервые за несколько лет кончила по настоящему. Никто еще не сумел довести.

— А сколько тебе лет и когда начала заниматься сексом? — присмотрелся он к новой знакомой. Показалось, что та погнала от фонаря, потому что на вид ей было не больше восемнадцати.

Она помолчала, долго рассматривала рассохшуюся побелку на потолке. Затем заложила руки за голову и как–то отрешенно призналась:

— В четырнадцать меня трахнул родной дядя, с тех пор я пошла по рукам. Так что на серьезное со мной ты не рассчитывай, я обыкновенная блядь.

— А сейчас тебе восемнадцать?

— В этом году стукнуло девятнадцать. Хочешь спросить, была ли я замужем? Была, и не раз. Не получалось, а теперь не хочу сама.

Утром Дока собрался на работу, а девушка пошла своей дорогой. Он был уверен, что они больше не встретятся, но вечером подружка дожидалась его у подъезда дома. Он не нашел сил отказать, снова пригласил к себе на квартиру. Больше недели они прожили как муж и жена, девушка таскала с дачных садов фрукты и малину с клубникой, варила вкусные борщи, Дока покупал колбасу и хлеб. А потом приехала жена и он упросил товарища по работе пустить подружку к нему, навещая ее, когда тот оставался во вторую смену. Он уже приспособился спать с ней, получая приличное удовольствие и от общения, и от того, что влагалище странным образом начало сокращаться, превращаясь в нормальную половую щель. Жизнь с женой по прежнему не налаживалась, он подумывал о том, что пора бы прибиваться к какому — нибудь берегу. Девушка нравилась, она была еще ребенком, неумелым и беззащитным. Однажды встретила на выходе из проходной завода, объяснив, что здорово соскучилась, предложила пройтись пешком. В руках был завернутый в платок небольшой предмет, он подумал, что снова принесла что–нибудь вкусное. Когда отошли от завода на приличное расстояние, лукаво повела глазами и замолчала. И тут раздался громкий мужской голос, настоящий, человеческий. Дока суматошно завертел головой вокруг. Рядом никого не оказалось. Девушка угнулась, затряслась от смеха, он сердито сунул руки в карманы, но основательный баритон снова заставил зашарить глазами по сторонам. Только на третий раз он сообразил, что у подружки под платком спрятан обыкновенный транзисторный приемник, громкостью которого она умело манипулировала. А дома они занялись сексом в ванне, наполненной горячей водой. Он натягивал ее на свой член, поворачивая то боком, то передом, то задом, с наслаждением вжимаясь в кругленькую попу, ощущая, как влагалище принимает его половой орган как родной, облизывая шустрыми мышцами от головки до самого корешка. Лишь когда собрался уходить, обнаружил, что с трудом передвигает ноги. Жесткое, как наждачная бумага, покрытие ванны стесало кожу на коленях едва не до костей.

Он долго не приходил к ней, а когда выкроил свободную минуту, вдруг заметил, как возле подъезда дома девушка не может расстаться с каким–то незнакомым парнем. Тот зарывался в ее пышные волосы, обцеловывал лицо, она крепко обнимала его за плечи. Дока повернулся и ушел. Но вскоре не выдержал, зная, где живут родители, отправился с расспросами о ее жизни. Он все еще не расставался с надеждой на лучшее, рассчитывая встретить только свою судьбу. Те не стали откровенничать, зато их сосед во всех красках обрисовал, как еще пятнадцатилетней подружка убегала в воинскую часть напротив, как потешались над ней по целому взводу солдат за один раз. Как приползла однажды с засунутой во влагалище пустой бутылкой, и как убивал ее отец прямо под окнами собственного дома. Ничего не помогало, не зря люди говорили, что блядство даже старость не в силах излечить. Несмотря на услышанное, Дока еще пуще заскучал по девушке. То ли нравились люди с поломанными судьбами, то ли в них он угадывал самого себя, но через несколько дней снова набился в гости к товарищу. Вечером подружка отдалась ему с тем же азартом, с каким подкладывалась всегда. Он ни словом не обмолвился об увиденном и услышанном, ведь она призналась, что обыкновенная блядь, и рассчитывать на что–то серьезное ему не следует.

Так прошло лето, надвинулись затяжные осенние дожди. А потом крепко похолодало. Товарищ надумал жениться, попросил девушку освободить квартиру и она вернулась в отчий дом. Все чаще встречи стали носить случайный характер, к тому же Доке напрочь расхотелось разводиться на зиму. На одно из свиданий подружка пришла с закутанной в пальтецо маленькой девочкой. Односложно отвечая на распросы, схватила Доку за руку и потащила на автобусную остановку. Они приехали на сады за городом, открыли дверь в каком–то домике, выпили прихваченное с собой вино. И заснули. Она так и не призналась, что ребенок был ее дочерью. Утром Дока продрал глаза, увидел, что девочка задыхается от кашля, растолкал разромлевшую под одеялом партнершу. Но сколько ни требовал отвезти ребенка в больницу, та полупьяно убеждала, что все обойдется. Оставив их в продуваемой насквозь холодной хибаре, злясь на то, что опять согласился встретиться с ней, он убежал на работу. С этого момента Дока начал бояться любовницы, его страшила мысль, что ребенка она тогда не спасла. Они расстались.

Лишь много позже случайно встретились то ли в магазине, то ли на автобусной остановке. Дока сразу спросил о судьбе той девочки. Пообносившаяся любовница долго крутила вокруг да около, пока не поняла, что нового романа уже не получится. Скомкавшись под угрожающим напором, призналась, что сдала малышку в детский приют. Поклялась, что говорит правду, мол, ей там будет лучше, и снова с надеждой вскинула прекрасные, разве что с мешками под ними, карие глаза. Но Дока уже отворачивался от нее, в этот раз она сумела накормить его до отвала.

Не выдержав супружеской жизни взаймы, жена подала на развод. Их развели, не вдаваясь в подробности, оставив жить пока под одной крышей. Увидев, что семейный возок развалился окончательно, каждый постарался наверстать упущенное. Жена перестала вылезать с курортов, Дока загулял по черному. То в парке подцепит надушенную дамочку, приведет домой, разложит на кровати и всю ночь гуляет кумом королю и сватом министру. А утром ломает голову над тем, как отстирать насквозь пропитанную менструацией белую простынь. Или в трамвае прилепится к смазливой девушке, доведет до подъзда и вдруг нестерпимо захочется выпить. Настроившаяся отпробовать чашу любви с обаятельным парнем, подружка обливала его, смеющегося, последними словами, перед уходом норовя стукнуть кулаком. Ему отказывали редко, высокий, подтянуйтый, с большими выразительными глазами, он походил на американского актера, весельчака Стива Мартина. В карман за словом не тянулся тоже.

Однажды произошел даже смешной случай. Квартира, в которой жил Дока, находилась на пятом этаже дома из белого кирпича, напротив стояло женское общежитие. Как–то одна из заблудших овечек задержалась допоздна, сколько ни пыталась достучаться, дверь вахтеры не открывали. Проснувшийся от громкого стука, Дока выглянул в окно, разглядев облитую светом единственной лампочки девушку, негромко крикнул, чтобы она поднималась к нему. И она поднялась, немного поломавшись, легла с ним в кровать, а после решила показать нелегкий характер. Трусики лежали на полу, сорочка оголила пупочек, но крепко сжатые ножки партнерши превратились в бетонные надолбы под Москвой. Его пальцы успели побывать в ее влагалище, подружка едва сдерживалась, чтобы не закричать от удовольствия, но как только Дока принимался проталкивать член между половых губ, начиналась невообразимая истерика. Она рыдала, брыкалась, и делала все, чтобы он не вошел вовнутрь, словно никогда не спала с парнями. Вскоре обиженный Докин член скукожился, убрался под кожные складки, желание угасло. Смирившись с неудачей, сам Дока подкатился под теплый бок подружки, намереваясь хотя бы отоспаться за пару–тройку часов, которые остались до работы. Уже смежил веки, различил первые цветные картинки хорошего сна, когда девушка грубо перевалила его на себя и широко раздвинула ноги. Он тут–же поймал нарастающую волну, напружинив низ живота, впаялся в выпирающий лобок партнерши. Так вдруг взыгралось, что скулы затрещали. Но член словно задубел, от него не последовало никакой реакции. Дока изворачивался змеем на горячих угольях, губами хапал нос, щеки, кончики ушей подружки, облизывал алый бархат на вспухших ее губах. Все было бесполезно. Тогда он применил испытанный способ. Просунув палец в призывно играющее тугое влагалище, нацеплял пахучей смазки, измазал ею член, а после поднес палец к собственному носу. Желание превратилось в нестерпимую потребность, так обладать женщиной, как сейчас, он еще никогда не хотел, даже в первые свои сексуальные опыты. Но до сего момента добросовестный половой орган омертвел окончательно, он не только не думал показывать головку из складок кожи, наоборот, постарался спрятаться еще глубже.

— Ну давай же, я хочу тебя, — пылающими щеками терлась о его лицо девушка. — Что ты медлишь, введи его вовнутрь. Разве ты не видишь, что я согласна…

— Подожди немного, я сосредоточусь и мы займемся любовью по настоящему, — растерянно бормотал Дока, руками терзая непослушный член. — Наверное, он перенапрягся…

Приятный запах доступных половых органов партнерши будоражил нервы, заставляя волосы на загривке подниматься дыбом и стягивая мышцы живота. От осознания, что стал хозяином положения, что еще одна победа приготовилась украсить грудь, Доку выворачивало наизнанку. Под пупком зачавкала лужица из пота, влажная простыня окончательно опутала мокрые ноги. Вдобавок, в рот настырно полезли покрытые лаком колкие завитки волос подружки. Назойливые мелочи бесили, не давая мыслям собраться в целенаправленный пучок, отвлекали от главного, изнутри готового раздербанить теперь самого взбудораженного самца. Измученный, под нетерпеливыми пальцами вспыхнувший синим пламенем, член перестал подавать признаки жизни вообще. Дока готов был оторвать его с корнем и выбросить в окно, из которого так необдуманно завлек девушку к себе. А партнерша продолжала нагнетать обстановку, ногтями царапая его спину:

— Очнись ты, наконец, внутри у меня все горит, — она уже примеривалась покусывать дружка остренькими зубками. — Ты же только что чуть не изнасиловал, и вдруг расхотел…

— Я тебя не насиловал, — слабо отбивался Дока, рукой пытаясь протолкнуть во влагалище оставшийся от члена вялый отросток. Поняв, что из затеи вряд ли что получится, сдался. — Давай доведу пальцами.

— Ни в коем случае, они грязные, — всполошилась девушка. — Я хочу, чтобы вошел им.

— Но я уже возбуждал тебя рукой.

— Я ничего не ощущала, думала, что водишь снаружи.

— Я входил вовнутрь.

— Нет, только им, ты же мужчина…

Отшвырнув от паха кисть, подружка плотнее прижалась к Доке, впилась ногтями в его задницу. Он губами размазал ее губы на ее же зубах и, схватив за волосы, надолго заставил замереть в неудобном положении. В квартире наступила тишина, слышно было как просыпается малосемейка, как на улице прохладный воздух портевожили первые восклицания поспешивших на работу жильцов. А он продолжал прижимать девушку к постели, не позволяя той сделать лишнего движения.

Так продолжалось целый ледниковый период, пока он не удостоверился, что страсть подружки потихоньку начинает улегаться. Она уже не так стремилась втереться лобком в его измочаленный член, опали и забугрившиеся под нижней рубашкой груди. Громко зазвенел будильник, дотянувшись до него рукой, Дока нажал на стопор. Затем отклеился от партнерши и как на ходулях пошел подмываться. Он с трудом отыскал спрятавшийся вовнутрь тела свой половой орган, подобного с ним тоже не происходило ни разу. Вернувшись в комнату, увидел, что девушка успела встать с кровати и облачиться в короткое платье, зло и растерянно начал одеваться тоже. Когда дошли до трамвайной остановки, чтобы расстаться окончательно, она вдруг повернула к нему красное лицо, процедила сквозь сцепленные зубы:

— Импотент несчастный, ты хотел меня взять силой.

— Ты сама легла в кровать, — замедлив движение, огрызнулся он.

— Ты насиловал, просто ничего не получилось, потому что я не далась, — громко крикнула она явно в рассчете на то, что ее услышат люди вокруг. — Продержал в своей вонючей квартире всю ночь, думаешь, тебе это легко пройдет?

— Ты пришла ко мне сама.

— Это ты затащил к себе и начал издеваться, — оглядываясь по сторонам, перебила она его. — Трусы порвал, ночную сорочку.

— Не говори глупостей, ничего я не рвал, — попытался взять ее за локоть Дока.

— И там у меня все болит, — отшатнувшись, крикнула девушка. Несколько человек на остановке повернули к ним головы. — Пальцами тыкал, а потом свой недоразвитый пытался запихнуть.

— Что ты хочешь? — окончательно растерявшись, развел руками он.

— Чтобы за все ответил, понял?

— За что?

— За изнасилование, — вновь крикнула девушка. — За то, что заманил к себе и до утра продержал взаперти, издеваясь как садист.

Это было уже слишком, Дока нутром почувствовал, чем подобное заявление грозит обернуться. Оглянувшись на сумрачных с утра работяг, продолжавших прислушиваться к набирающему обороты скандалу, он отошел от подружки, как можно спокойнее кивнул на подкатывающий гремящий трамвай:

— Вот сейчас залезем в салон и разберемся, кто над кем издевался.

— Ты решил надругаться, изверг.

— Я к тебе даже не думал прикасаться, уже было заснул, а ты заставляла меня заниматься любовью, — стараясь стороной обходить опасные выражения, тем же ровным голосом как бы увещевал он. — Все пальцы болят, так ты их накрутила.

— Стоячка, что ли, пропала? — согнав с широкой морды угрюмость, гоготнул ближайший к ним громила в потертом ватнике. — За это любая баба башку отвернет.

— Он меня насиловал, — чувствуя, как испаряется в воздухе напряженность, снова крикнула девушка. — Зажал на постели и не отпускал.

— А что тут особенного, ждал, когда проклюнется, — под уже солидарные усмешки снова гулко забухал здоровяк.

— А пока работал пальцами, — подхватил кто–то из толпы.

— Сам признался, что ты ему их едва не откусила.

Подгремевший трамвай со скрежетом распахнул погнутые двери. Работяги под соленые шутки взялись штурмовать переполненный салон, никто уже не обращал внимания на оставшихся на остановке двоих молодых людей. Не дожидаясь, пока соберется новая толпа, Дока круто развернулся и быстрым шагом заторопился в ближайший переулок. За его спиной настырная ночная партнерша ударилась в визгливый плач, то ли действительно от полового неудовлетворения не выдержали нервы, то ли из–за женского каприза она решилась на что–то более серьезное. Разбираться в этих причудах не было времени, главное, унести бы по добру, по здорову, ноги.

После неприятного случая Дока довольно долго не в силах был избавиться от ощущения, что по спине гуляет зимняя изморозь. Он напрочь отказался от привычки зазывать к себе по ночам общежитовских заблудших овечек, обходясь лишь знакомствами далеко на стороне. Но все они, мимолетные, не приносили сексуального удовлетворения, а постоянной любовницы, не говоря о кандидатке в супруги, по прежнему не встречалось. Или не хватало терпения с обыкновенной наблюдательностью в пику со временем, или от природы был искателем приключений. Поэтому, не успевала за очередной подружкой закрыться дверь, как через пару дней пальцы сами принимались теребить вновь напрягшийся член. Получалось, на одну ночь не совсем нормальной любви выпадала пара–тройка месяцев занятий стервозным онанизмом, потому что бывшая супруга в близости отказывала напрочь.

Так продолжалось до того момента, пока в месткоме профсоюза вдруг не вручили путевку на турбазу в горах. Дока никогда не любовался горными вершинами, не купался в настоящем море, из–за того, что отпуска в экзотических местах казались ему причудами с баловством недалеких особей. Или, если необходимостью, то для людей возраста пожилого, когда за плечами нет рюкзака с неразрешенными вопросами, когда действительно нужно успеть на окружающий мир посмотреть, в последний раз показать и себя. Ведь, и папуас из Новой Гвинеи мечтает захватить царский трон, не имея к тому ни разума, ни надлежащей формы, так что, пока молодой, целесооборазнее было потратить отпуск не на бесполезное загорание с купанием, а на обустройство квартиры, например, или на приобретение новых знаний. Путевка была поощрительным призом за хорошую работу, отказаться от нее означало не признать награду. На дворе стоял сентябрь, дочку проводили в первый класс, заготовки на зиму сделали. Заботы по дому пока были совместными. Подхватив рюкзак, Дока сел в поезд и поехал на Кавказ.

Сама турбаза находилась в горах, добираться до нее пришлось сначала на автобусе по узкому серпантину, затем на фуникулере до одного из диких плато, окруженного терявшимися в облаках мрачными вершинами. Когда разместились в хрупких домиках и вышли на смотровую площадку, перед глазами открылась нетронутая временем первозданная красота. Стоявшая рядом с Докой красивая женщина лет за тридцать ненароком прислонилась к нему, широко распахнутыми глазами пожирая заснеженные пики вокруг. Несмотря на переполнявшие и его грудь чувства, на то, что старые понятия о проведении отпусков моментально сменились на новые, невольный поступок женщины незамеченным не остался. По хозяйски обняв за талию, Дока привлек ее к себе.

А вечером, после ужина, они уже поднимались на ближайшую гору, обходя огромные валуны и стараясь, как их успели предупредить, не смотреть вниз. Вверху было пусто и прохладно, свежий ветер задирал подол платья на новой знакомой, у которой Дока не успел спросить даже имени. Далеко внизу, по склонам, обросший черным волосом звероподобный обликом чабан пас небольшую отару овец. Дока вполглаза впитывал в себя невиданные доселе красоты, не выпуская из поля зрения подружку, которая бездумно подошла к самому краю обрыва, и, подняв руки вверх, занялась издаванием голосом восторженных восклицаний. Кажется, муж у нее служил в авиаполку летчиком. Очередной порыв ветра вздул колоколом ее платье, оголив ровненькие ножки и узенькие голубые трусики, женщина быстро обернулась, со смехом стараясь опустить подол вниз. В этот момент Дока успел заметить, что из–под краев трусиков выбивались черные завитки волос, сами трусики четко обрисовали две выпуклые половые дольки, увидел он и как соблазнительно сладко выпирает сам лобок. Окружающие прелести тут–же перестали существовать, протянув руки, он принял на себя легкое тело новой знакомой, не мешкая, уложил на жесткую траву и, оттопырив пальцем ласточку на трусиках, другой рукой направил вырвавшийся из ширинки, необузданный орган между половыми губами. Женщина выгнулась назад, затем с радостью дернула попой вперед, сама помогая члену войти глубже. И замлела вкусившей нектара бабочкой, изредка подергивая то тонкой бровью, то прозрачными ноздрями. Скоро приятное лицо опутала паутина неясных теней, принявшихся ткать томную вуаль наслаждений. Впечатление было таким, будто она сто лет не спала с мужчиной. Губы моментально припухли, через стиснутые зубы со свистом всасывался воздух, большие груди заворочались как два очнувшихся ото сна упитанных зверька. Торопливо сдернув брюки с Докиной задницы, она пробежалась пальцами по пуговицам на платье, чуть приподнявшись, неуловимым движением расстегнула бюстгальтер и отбросила его в сторону. Груди двумя упругими колобками сексуально заскакали перед носом у Доки, норовя крепкими сосками попасть в рот. Всегда испытывавший от их вида связанную с неприязнью неловкость, в этот раз он поймал один из них и с удовольствием взялся обсасывать. Эффект оказался поразительным, поднапрягшись, партнерша рывком перевернула кавалера на спину и заскакала сверху хорошей наездницей на жестком хребте у жеребца. Теперь немного шершавые соски стали сверху щекотать его губы поочередно, не забывая проскальзывать вовнутрь, чтобы он имел возможность поводить по ним горячим языком. Так это было красиво, что Дока забыл о тех конфузах, когда с другими подружками член у него вдруг начинал опадать, или, не успев войти, принимался дергаться, испражняясь жиденькой струей прозрачной спермы. Сейчас ощутивший мужскую силу половой орган головкой готов был добраться до пупка, чтобы уверившийся в себе хозяин мог покрутить на нем партнершу вокруг ее оси. Рано или поздно Дока так бы и поступил, если бы успевшая кончить не единожды подружка вдруг не прижалась к нему пылающим лицом и не взялась бы остервенело обчмокивать от затылка до подбородка. Он терпеливо пережидал ее любвеобильный приступ, готовый поменять позу на другую. Затем она резво соскочила, задом отползла к его ступням и воткнула член себе в рот. Не ожидавший подобного выпада, Дока на минуту притих, он редко позволял девушкам заниматься с ним оральным сексом, не испытывая от него, как от прямого контакта, острого наслаждения. Всегда почему–то возникало чувство стыда, заставляющее отворачиваться и давать понять, чтобы напарница поскорее заканчивала облизывать его член. А может, именно от их неумения у него и отсутствовало это желание. Вот и сечас Дока закряхтел, зашевелил ногами, стараясь показать, что способ ему не нравится. Затем положил ладони на плечи женщине, настойчиво стал отталкивать ее от себя. Из оглоблей точащего полового органа катастрофически быстро убегала мужская сила. Вскоре член превратился в обычный вялый придаток к сморщившимся яичкам, и за пряник не желавший побаловать себя острыми удовольствиями. Женщина подняла голову, с кротким недоумением воззрилась на недовольно отвернувшегося партнера:

— Тебе не нравится? — смахивая с губ белый налет, негромко спросила она.

— Никогда не нравилось, — признался он. — Просто неприятно.

— Некоторые за это готовы отдать все.

— Вот и занимайся с ними, а мне и по нормальному не плохо.

— Хорошо, давай продолжим, как ты любишь.

Дока не ответил, он знал наверняка, что член теперь не поднимется, даже если его разогреть между ладонями как палочку для добывания огня. Приподнявшись, он рывком поддернул брюки, быстро встал на ноги. Женщина вскочила тоже, виновато заморгала глазами:

— Я тебя чем–то оскорбила?

— Я уже сказал, что не люблю этих выкидонов.

— Не любишь, или еще не понимаешь?

— Терпеть не могу, — огрызнулся он, едва сдерживаясь, чтобы не ляпнуть, что такими приемами владеют только проститутки с большой дороги. — Пошли, иначе опоздаем на вечернюю поверку.

— Ни поверок, ни разводов здесь не бывает, это не армия, — сконфуженно засопела партнерша. — Прости меня, если я чем–то тебя обидела.

— Ты не дала мне кончить, — делая первый шаг по крутому склону, не оборачиваясь, буркнул он. — Спросила бы для начала, перед тем как засовывать его в рот.

— Я подумала, что так тебе будет еще приятнее.

— Или тебе… Приучили, что–ли?

— Ну зачем ты так! Я же извинилась…

Солнце стремительно свалилось за крутые горные хребты, вокруг быстро потемнело. Со стороны базы донесся гулкий гортанный окрик, принявшийся метаться между склонами как внутри пустой бочки. Там, сбоку разноцветных днем домиков на курьих ножках, небольшой кучкой вспыхнули электрические огни и тут–же послышались звуки инструментальной музыки. Наверное, горец–распорядитель приглашал туристов на танцы.

— Дай, пожалуйста, руку, — прерывисто дыша сзади, попросила женщина. Когда он протянул ладонь, поинтересовалась. — Ты пойдешь на танцы?

— Обязательно, мы с парнями уже договорились.

— Я бы и сама не прочь, но почему–то сразу здорово устала. Наверное, мрачные горы вокруг давят на психику.

Он не ответил, в душе радуясь сказанному ею. Он снова желал быть не связанным никакими условностями вольным казаком. Столько молодых девушек в первые же минуты знакомства в ответ на его интерес к ним многообещающе заиграли прекрасными глазами, что Дока уже сейчас жалел о том, что на виду у всех потащил женщину в возрасте в горы. Теперь они имели полное право оставить его у разбитого корыта. Но не для того он вырывался из нудной обыденности большого города, чтобы довольствоваться тем, что подкинет его величество случай. Попав в гарем, не следует рассиживаться на мягких коврах, предаваясь слушанию обволакивающей музыки с потягиванием исходящего зеленоватым дымком кальяна. Необходимо отбросить посторонние мысли и работать с прекрасным полом в поте лица своего. Так он и решил, при подходе к лагерю кивнув подружке не обещающим продолжения закомства кивком.

 

Глава семнадцатая

На танцах уже разминались первые парочки. Не заходя в домик, Дока прямиком отправился к ярко освещенной площадке. Заприметив смазливенькую украиночку с Донбасса, с которой ехал сюда в одном вагоне поезда, Дока шустро подскочил, потянул ее за рукав в центр круга. Дивчина попыталась было вильнуть в сторону, но он уверенно прижал ладно сбитую фигурку к своей груди, заглянул притягивающими серо–голубыми зрачками в ее распахнутые в мир карие глаза. Впрыснул в них приличную дозу природного обаяния, подкрепленную неизрасходованной энергией от незавершенного полового акта. Девушка суматошно поводила очами вокруг, по его лицу, и, наконец, покорно шагнула в гущу танцующих. Мелодия была быстрая, но Дока нарочно медленно загулял бедрами, заставляя и подружку последовать его примеру. Вскоре он с удовольствием ощутил на своих плечах ее горячие руки. Паутинки темных волос девушки скользили по его носу и щекам, гуляли по лбу, по подбородку, заставляя поеживаться как от внезапной щекотки. Мощные динамики разбрасывались калейдоском звуков по огороженной невысоким частоколом танцплощадке, раскидывали его дальше, заполняя узкое ущелье громоподобным аханьем. Кажется, в большинстве своем молодым парням и девчатам такой эффект очень нравился. Вокруг смеялись, с удивлением и спрятанным внутри испугом крутя головами едва не вкруговую. Дока с поясницы осторожно опустил ладони на бедра партнерши.

— Какие у тебя первые впечатления? — с легкой улыбкой спросил он.

— Ничего, музыка, вот, больно громкая, — отозвалась немного пригревшаяся подружка. — Грохает как в пустой бочке.

— Я сам обратил на это внимание. Эффект загнанного в глубокую пещеру эха.

— В пещере замкнутое пространство, а здесь, вроде, небо со звездами над головой.

— Это место можно определить тремя словами — глубоко, высоко и дико.

— Точно, — прижимаясь плотнее, засмеялась подружка. — И еще холодно.

— Перепады капитальные. Днем было жарко, а сейчас хоть шубу натягивай, — Дока скользнул руками еще ниже. — Ты не замерзла?

— Пока нет, но протягивает, понимаешь ли.

Она зябко передернула плечами, укрытыми легкой вязанной кофточкой. За воротником белой блузки сверкнул маленький золотой кулончик с цирконом на тоненькой цепочке вокруг оголенной шеи. Между складками шелковой материи угадывались полукружья небольших аккуратных грудей в однотонно темном лифчике. Дока поморщился от того, что задал неудачный вопрос про холод, теперь нужно было или предлагать согреться быстрым танцем, что не входило в планы, или прижиматься к партнерше еще плотнее, что могло окончиться нежелательной размолвкой. Он аккуратно положил ладони на подрагивающие ягодицы девушки, одновременно стараясь зарыться в ее пышных волосах. Она не отстранилась, не оттолкнула, лишь учащенно засопела в ухо. В этот момент мелодия кончилась, туристы сдвинулись на край бетонной площадки. Приподняв подбородок, Дока посмотрел им вслед, прикидывая, как бы удержать партнершу на месте до следующего танца. И вдруг встретился взглядом с женщиной, с которой чуть больше часа назад занимался любовью на вершине горы. Одетая в великолепный спортивный костюм, она с настороженностью обделенной на внимание волчицы следила за каждым их движением. Подкрашенные выразительные губы резко выделялись на бледноватом лице, тонкие ноздри раздувались от рвущихся изнутри негативных эмоций. Казалось, она способна была сорваться с места и вцепиться в волосы недавнему половому партнеру. Дока невольно втянул голову в плечи, подумал о том, что если он с подружкой сейчас сместится на край площадки, скандал будет обеспечен, а если они останутся на месте, возможно, женщина не решится переступать порог приличия. Обхватив плечи девушки покрепче, он развернул ее другим боком, застыл в ожидании следующей мелодии. Медленный танец не заставил себя ждать, а партнерша с удовольствием приняла грубоватые знаки внимания. После нескольких движений в половину оборота, подняла на него затуманенный взор:

— Я видела, как после ужина ты с туристкой из сопредельной группы поднимался на вершину горы, — спокойно сказала она. — Вы из одного города?

— Понятия не имею, — невольно подобрался Дока. — А о ком ты говоришь?

— Она стоит возле фонарного столба и не сводит с нас злого, по моему, взгляда.

— А, в спортивном костюме? Она уже старая, за тридцать лет.

— Ты с ней знаком?

— Перед ужином перекинулись парой слов. А что?

— Ничего, просто интересно.

— Это тебя я знаю уже больше суток, а ее только здесь впервые увидел.

— И сразу пошли в горы? — недоверчиво поморщилась подружка.

— Она попросила показать маршрут, по которому мы завтра пойдем в поход на гору Грезы Любви. Тренер перед этим как раз нам про нее рассказывал, — заторопился Дока с разъяснениями. — Мы дошли до вершины невысокой горы, увидели дорогу по ущелью и вернулись обратно. Да она горнолыжница, чемпионка Европы.

— А почему в тот момент она была в платье, а сейчас в спортивном костюме?

— Ну… тогда не успела переодеться, — покусал он свой язык. — Это у нее надо спрашивать.

— Кажется, она собралась подойти к нам, — все так–же спокойно сообщила подруга.

— Не знаю я этой женщины! — ощущая в коленях нервную дрожь, воскликнул Дока. Круто повернувшись, зашарил глазами по краю площадки. — Что еще ей от меня надо?

Стоящая у фонарного столба недавняя сексуальная партнерша порывисто сдула с губ завиток волос, переступив на месте новенькими кроссовками, криво ухмыльнулась Доке и, ни слова не сказав, по одной из узеньких тропинок подалась к слабо подсвеченным домикам для туристов. Дока облегченно вздохнул, якобы поправляя волосы, рукавом рубашки смахнул со лба выступивший на нем пот, и тут–же постарался снова положить ладони на теплые ягодицы подружки, которая и сейчас не выказала никакого протеста.

— Наверное, ты ей понравился и она рассчитывала с тобой потанцевать, — поглядев вслед удаляюшейся сопернице, тоже с облегчением перевела дух партнерша. Поудобнее пристроив ладони на плечах, склонилась к его груди. — Ну что–же, вряд ли за такое короткое время между вами что–то успело произойти. Для начала я согласна с тобой потанцевать.

— А потом? — тут–же настроился он на эротическую волну.

— Как себя поведешь, — девушка рассмеялась. — Когда ехали в поезде, ты мне понравился своей обходительностью и вниманием. Надеюсь, не разочаруешь.

Звуки магнитофонной музыки еще продолжали опадать на залитую бетоном площадку как раз посередине неширокого ущелья, а Дока в обнимку с новой знакомой уже поднимался к одному из дощатых домиков, в котором ему и еще двоим путешественникам выделили крохотную комнату.

Дока не стал щелкать выключателем, потому что видел соседей по комнате среди танцующих. К тому же за окном горела многоваттная лампочка, света от которой было достаточно. Сорвав с девушки вязанную кофточку, он расстегнул пуговицы на шелковой блузке и с жадностью принялся целовать гладкую шею, торопливыми пальцами стараясь прорваться под бюстгальтер, чтобы размять твердые соски. Она не сопротивлялась, видимо, еще в поезде решив стать его подружкой хотя бы на время отпуска. И эта ее покладистость разжигала сексуальные чувства еще больше, словно не было всего несколько часов назад бурного полового акта с женщиной, женой неизвестного летчика. Если бы не ее наглый выкидон, вряд ли с таким рвением раздевал бы он сейчас очередную партнершу. Стоящий колом член буквально раздирал трусы — так хотелось ему из вечной темницы вырваться на волю. Запустив руку под платье, он потащил резинку от трусов вниз, чувствуя, как тонкая материя цепляется за враз вспотевшую попу. Не прекращая тыкаться губами в его подбородок, девушка неловко сжала ноги, попыталась оторвать и пальцы. Тогда второй рукой он схватился с другой стороны трусиков, выждав подходящий момент, разом спустил их ниже колен и тут–же опрокинул подружку на едва различимую в темноте кровать, не переставая раздергивать поясной ремень на собственных брюках. Панцирная сетка немедленно отозвалась громоподобным скрежетом и звоном. В голове пронеслась мысль, что обслуга лагеря специально поставила в комнатах громкие постели, чтобы туристы не отвлекались на шуры–муры, а отдыхали по полной программе. К тому же, при таких звуках вряд ли кому удалось бы довести дело до конца. Но, как ни странно, поначалу отбив корабельные склянки, сетка стала лишь легонько поскрипывать. Под убаюкивающую мелодию тележных колес, Дока без проблем снял трусики с полных ножек, без усилий раскидал и сами ножки. Торчащий железным болтом член самостоятельно нашел узкую щель, с тягучим наслаждением радвинул упругие половые губы и втиснулся вовнутрь влагалища. От пяток до макушки без остановок пошла гулять нарастающая волна приятных ощущений, от которых яйца придвинулись к основанию члена, готовые взорваться зрелой спермой, как вулкан потоками раскаленной лавы. Дока попытался сбавить обороты, но подружка попалась горячая, недаром над верхней губой и по икрам темнел налет волоса. Согнув колени, она заработала хорошенькой попой так, что сетка вновь принялась настраиваться на чудовищную какофонию звуков. Теперь девушка не стесняясь вложила скользкие припухшие губы в его губы, и сама пытаясь переключиться на французский поцелуй. Не в состоянии больше сдерживаться, он остервенело вмялся низом живота в выпирающий лобок, ощущая, как огнем загорелось то место, где у нее располагался клитор. Вдобавок, головка уперлась в подвижную плоть, принявшуюся живо ее облизывать, больше налегая на тетивой натянувшуюся уздечку под ней. Дока приготовился взорваться переполненным энергией сосудом, когда партнерша вдруг коротко вскрикнула, прихватила его верхнюю губу острыми зубками и задергалась в охвативших ее неконтролируемых конвульсиях. Так красиво у нее это получилось, что вкупе с болью от прокушенной на губе кожи готовый придти в действие взрывной механизм внутри его тела каким–то образом застопорился. Дока с силой прижал к себе напружинившуюся плоть подружки, с удовольствием чувствуя, как возвращается к нему мужская уверенность, оставившая его сразу после армии несколько лет назад. Наверное, служба вблизи ракетных полигонов тоже не обошла этот факт стороной. Дождавшись, пока судороги у подружки начали затихать, он чуть шевельнул членом внутри расслабляющегося влагалища, настраиваясь продлить удовольствие. И сразу широко открыл рот, вскинул голову вверх, немедленно вознесшись на гребень только этого движения и ждущей своего пика притаившейся волны. Теперь партнерше пришлось охватить его спину ладонями и постараться удержать на себе, чтобы не свалился он на скипучий пол.

Когда Дока с девушкой немного успокоились, за дверью раздался осторожный возглас, затем кто–то негромко побарабанил костяшками пальцев по деревянной лудке. Пытаясь справиться с расслабухой во всем теле, он лениво пошевелился, с трудом протолкнул через рот осевший голос:

— Кого там черти несут?

— Своих, — недовольно отозвались из маленького коридорчика. — Вы скоро?

— Не пускай никого, — тревожно зашептала партнерша. — Не забывай, что мы находимся на Кавказе, в горах.

— Да это свои, — невольно засмеялся он. — Где они будут ночевать, на улице?

Она ничего не сказала, лишь накрылась тощей подушкой, стараясь сдержать вновь накрывшую ее мелкую судорогу теперь уже от беззвучного хохота.

Но, видимо, не суждено было провести им отпуск вместе. На другой день группа, в которую записали и Доку, сразу после завтрака отправилась по дну ущелья по направлению к горной вершине под названием Грезы Любви, а девушка с другой группой должна была пойти в Цейское ущелье. Им предстояло расстаться всего на пару дней. Если бы это было в обычном городе или селе, время пролетело бы незамеченным, но на турбазах, курортах, в домах отдыха действуют правила иные. За два дня там перед глазами прокручивается такой яркий калейдоскоп из новых ощущений, что из памяти начисто стирается даже утренняя информация, к вечеру становясь похожей на прошлогоднюю. В сопровождении величавого кавказца–проводника они добрались до самой горы во второй половине дня, быстренько поставили пару ненадежных палаток, развели костер, кто–то из наиболее шустрых туристов смотался в ближний аул за слабенькой на градус аракой. Когда на горы снова внезапно упала черная как волосы горянок ночь, начался настоящий пир при горящих в костре сухих ветках. Доке всунули в руки гитару, и он запел. Он и до этого испытывал к себе повышенный интерес женского пола, а после исполнения нескольких шлягеров вообще превратился в Грея из романтического произведения. Успевшая переспать с ним жена неизвестного летчика не сводила прекрасных печальных глаз, с каждым новым глотком араки осознавая яснее, что тягаться с молоденькими девушками, плотным кругом облепивших Доку, ей будет не под силу. А на того нашло вдохновение, он перебирал струны как настоящий гидальго, вел себя как истинный испанский гранд в окружении прекрасного пола. Когда дошла очередь ставить автографы на бейсболках, на его кепочке для всех желающих не хватило места. Не уставая извлекать из гитары чарующие звуки, он, тем не менее, не прекращал приглядываться к девушкам с роскошными распущенными волосами вокруг. Коротковолосые, как и короткие в остальном, его по прежнему не волновали.

Вскоре проводник–кавказец объявил, что местный закон предписывает, чтобы каждый член группы выбрал себе невесту или жениха и провел с ними ночь на горе Грезы Любви. Было понятным, что проводники из аборигенов таким образом в первую очередь заботились о собственных удовольствиях, но обычай понравился всем. Несколько девушек в томном ожидании уставились на Доку. Он выбрал окутанную каштановыми завитушками до пояса, глубоглазую красавицу с тонким с горбинкой носом, с выразительными губами и высокими грудями, ту, которая расположилась прямо перед ним. Жена летчика опрокинула в себя стакан аульной бормотухи, не обращая внимания на домогания нескольких мужчин сразу, отправилась в палатку оплакивать неудачный перед этим поступок с сосанием Докиного члена. А он с невестой продолжил пир. Когда звезды приблизились настолько, что их стало возможным потрогать пальцами, когда почти все разбежались по ближним кустам и началась смачная кустотерапия на каменистой почве, они поднялись, взявшись за руки, молча прошли к одной из палаток. Захватив с собой одеяла с брезентовыми дождевиками, по освещенной громадной турецкой луной узенькой тропинке отправились вглубь колючего леса. Они удалялись от лагеря все дальше, пока запах дыма от костра прекратил щекотать ноздри, пока перестали долетать звуки человеческих голосов. Вскоре тропинка почти испарилась, стало ясно, что без проблем вряд ли можно будет вернуться обратно, а они все шли и шли, давно потеряв под ногами каменистый путь. Теперь их со всех сторон окружал первозданный, обильно обнесший себя колючками, корявый горный лес. Где–то трещали сучья, будто кто–то огромный продирался следом, где–то приглушенно кричали какие–то живые существа, с серебряными переливами журчала невидимая вода. И падала далеко вниз, уже оттуда доносясь звуками орлиного клекота. Наверное, они шли по краю пропасти. А потом и лес кончился, под ногами захрустела мелким камнем тоненькая дорожка от словно подброшенного кем–то вертлявого каната. Слева чувством опасности в кромешной тьме осязалась пропасть, справа вздымались к звездному небу отвесные скалы. На одном из поворотов Дока споткнулся о валун, вслепую пошарив вокруг, нащупал отшлифованную ветрами ступеньку и, крепко сдавив ладонь подружки, потащил ее за собой на верх. Он подумал, что за валуном скала обрывалась бездонной пропастью, а ступеньки приведут к начавшей новый виток тропинке.

Наконец, Дока разглядел впереди небольшую полянку, залитую по ветви деревьев вокруг густо–синим лунным светом. Пройдя на ее середину, он расстелил шерстяное солдатское одеяло, упал на него и запрокинул голову к небу. Мыслей не было никаких, лишь глаза невольно следили за движениями невесты на одну ночь. Девушка в этот момент укладывала сбоку одеяла грубые дождевики, потом распрямилась, сбросив спортивные штаны, спустила заодно и беленькие трусики. И легла рядом, рукой нащупывая пуговицы на его рубашке. Облегченно вздохнув от того, что не надо овладевать женщиной в который раз силой, Дока расстегнул ремень на брюках, потом стащил с себя рубашку. Ребром ладони привычно провел между ног партнерши, ощущая приятную щекотливость от мягких завитков волос. Раздвинув половые губы, поводил пальцем по скользкому и горячему ущелью с пахучим запахом от него. Напрягшийся член медленно встал в полный рост, покачал отяжелевшей головкой. Вскоре он был готов к добросовестному исполнению своих обязанностей.

— Не надо руками, они могут быть грязными, — ласково попросила девушка. Охватила пальцами его половой орган. — Войди сразу им, он у тебя такой роскошный…

Дока послушно исполнил просьбу, он знал наверняка, что теперь его член будет работать долго, потому что в нем самом и в его мужском достоинстве забродила та самая сила, значительнее которой нет ничего на свете. Недаром купола церквей, пагод, мечетей с минаретами возводят в точном соответствии с половым органом мужчины, и уже из них возносятся хвалебные молитвы Господу, прося защиты, благополучия и справедливости. Только на мужской член можно опереться спокойно, не боясь опрокинуться навзничь, все остальное шатко, лживо и ненадежно. И Дока исправно повторял движения по примеру коротких волн, которыми было пронизано не только все живое на земле, но и сама Вселенная. Разметав каштановые волосы, подружка под ним изнывала от сладостных мук, стараясь неосторожным движением не сбить партнера с пойманного им ритма. Она не решилась поменять позу даже тогда, когда в спину окончательно впился острый осколок камня, когда кто–то большой и неловкий протопал по лесу совсем рядом, издав недовольное ворчание. В этот момент партнер особенно страстно старался добиться ответной ее любви, обцеловывая лицо, шею, грудь долгими поцелуями. Она отвечала ему тем–же.

Так продолжалось до тех пор, пока оба не поняли, что силы на исходе. Дока перекатился на спину и лег рядом, девушка накрыла его и себя грубыми дождевиками.

— Я хочу, чтобы мы больше не расставались, — высказала она свое пожелание ему на ухо.

— Непременно, — пристраиваясь поудобнее, полусонно буркнул он. — Ты мне понравилась.

Девушка счастливо улыбнулась. Она, как и он, не хотела думать больше ни о чем, потому что ей, как и ему, так хорошо не было давно.

Утром обоих разбудило сердитое похрюкивание. Подружка больно толкнула Доку локтем. Открыв глаза, он увидел, что ноги их обнюхивает дикий кабан. Громадные клыки выпирали из нижней челюсти двумя маленькими бивнями, длинный нос свирепо морщился.

— Не шевелись, — как можно спокойнее прошептал Дока. — Если его не испугать резким движением, он уйдет сам.

— Он уже напугал нас внезапным появлением, — боязливо потянула ноги под себя партнерша. — Прогони его, иначе этот зверюга отгрызет мои пятки.

— Я сказал, не дергайся, — чуть жестче повторил он. — Это вепрь, его не трогают ни волки, ни даже медведи.

Девушка расширила глаза, вперилась в кабана с еще большим напряжением. Затем сглотнула набежавшую слюну:

— Один из медведей прошел по лесу недалеко от нас, когда мы занимались любовью, — скороговоркой зачастила она. — Я думала, что нам пришел конец.

— Не говори глупостей.

Покрутившись вокруг кроссовок, кабан недовольно хрюкнул и побежал к лесу. Видимо, ему не понравился запах промышленного каучука. Приподнявшись на локте, Дока разглядел среди ветвей небольшое стадо чернявых длинношерстных свиней, рылами раскапывающих землю у оснований деревьев. В голове мелькнула мысль, что от лагеря они, наверное, отошли на довольно приличное расстояние, если здесь столь свободно пасутся дикие животные. Подружка встала тоже, осторожно завела за спину свалявшиеся пряди длинных волос.

— И как мы теперь отсюда выберемся? — с испугом посмотрела она на партнера.

Не отвечая, Дока пошарил по карманам в поисках перочинного ножа. Там его не оказалось. Тогда он отбросил загремевший дождевик и шустро вскочил на ноги. Наверное, громкий шорох брезентовых курток заставил самок прыснуть в разные стороны, за ними бросились поросята. Постояв в раздумьях некоторое время, стронулись с места поджарые хряки. Путь к лагерю был свободен. Собрав одеяла с дождевиками и скатав их в один объемистый валик, Дока забросил его на плечо, потом подцепил девушку за руку и потянул за край полянки в том направлении, откуда они пришли. Но как только они сделали по лесу несколько шагов, страх снова начал сковывать их движения, потому что за неширокой полосой деревьев открылся крутой обрыв в никуда. Далеко внизу, в легком осеннем мареве, виднелись поставленные вдоль окруженного дикими горными вершинами ущелья крохотные копешки сена, похожий на муравья человек тащился по дороге сбоку сверкающей в лучах солнца узкой речушки. Ни селений, ни других строений из покинутой ими всего пару дней назад цивилизации. Лишь безмолвный муравей–человек. Измерить глубину открывшейся перед обоими пропасти не представлялось возможным, как и докричаться до одинокого пешехода. Первозданная красота завораживала, одновременно заставляя от нее пятиться. Дока невольно сделал шаг назад, посмотрел в одну сторону, затем в другую, но конца края пропасти нигде не было видно. Ко всему, обрыв заворачивал в том направлении, откуда по рассчетам они пришли.

— Как мы сюда попали? — с внутренним трепетом негромко спросила у него девушка. — И кто нам теперь подскажет дорогу в наш лагерь?

Переступив с ноги на ногу, Дока сбросил с плеча потяжелевшую ношу, затем осторожно подошел к краю пропасти. Обросшая колючим кустарником серая каменная стена уступами сбегала в головокружительную глубину. Но главное заключалось в том, что высота уступов с неприметной по ним тропинкой равнялась примерно метрам десяти, если не больше. Он вдруг вспомнил, что ночью им пришлось не только идти по ровному месту, но и подниматься в гору, цепляясь руками за скалы с растительностью на них. Новая волна страха высыпала на лбу мелкими каплями пота, охладила спину морозным порывом. Дока нервно отпрянул назад.

— Но дикие свиньи тоже пришли сюда не по широкому тракту, — сиплым голосом сказал он сам себе. — Хотя, им не привыкать скакать по отвесным скалам.

— Что ты там бормочешь? — отозвалась подружка. — Если бы знать, как далеко мы удалились от лагеря, можно было бы позвать на помощь.

— Я предлагаю тронуться по следу свиней, не свалились же они на поляну с неба.

— Ты, конечно, прав, но там, куда они убежали, начинается крутой подъем в гору.

— Все равно у нас выхода нет, — подхватывая скатку, уцепился за свою же мысль Дока. — Если мы ничего не предпримем, нас прикончат горные орлы.

— Или медведи. Теперь я точно знаю, что один из них ночью бродил вокруг поляны, — вобрав голову в плечи, согласилась девушка. — Мне становится страшно.

— Перестань, мы неплохо провели время…

Они быстро пересекли поляну, поднявшись среди деревьев по почти вертикальному склону, остановились, пораженные видом отвесной, освещенной солнцем, совершенно белой стены. Отшвырнув одеяло, Дока рванул вдоль нее в один конец, затем в другой. И понял, что они очутились в западне, потому что с одного края поляна замыкалась новой стеной, а с другого — крутым обрывом. Как им удалось ночью подняться на это мизерное замкнутое пространство, оставалось загадкой. Присев на корточки, он обхватил голову руками.

— Я сейчас завою в голос, — сдерживая дрожь в коленях, объявила девушка. — Подойду к краю пропасти и начну аукать, чтобы услышали наши из лагеря.

Дока не ответил, он мучительно соображал, каким путем они могли пройти на поляну. Если бы он был один, то попробовал бы спуститься по отвесному обрыву, цепляясь за ветви кустов и за многочисленные каменные выступы. Это давало бы хоть какую–то надежду. Но с подружкой из затеи вряд ли бы что получилось. Между тем, она встала на самый край пропасти, принялась оглашать окрестности звонким голосом. Гулкое эхо тут–же подхватило его, с удовольствием постучало им по бокам ущелья. Долгое время слышна была только эта перекличка, наконец, то же эхо принесло едва различимый ответ. Но такой далекий, что в груди у Доки невольно шевельнулось чувство новой опасности. Едва ли уловивший крики о помощи обратил на них серьезное внимание, скорее всего подумал, что развлекается еще одна группа туристов с другого маршрута. Так оно и произошло, когда девушка в очередной раз подала с каждым разом становящийся глуше призыв о спасении. В ответ прилетел слабо различимый смех. Больше ждать милостей от кого бы то ни было не стоило. Конечно, их бы нашли и спасли, но сколько на это потребовалось бы времени, и какой позор предстояло бы испытать потом. Поднявшись с корточек, Дока направился к пропасти. Встав на краю, долго изучал отвесные утесы, соображая, где может находиться та незаметная тропинка, приведшая их на поляну. А она должна была быть, иначе могло почудиться, что сюда они переместились по воздуху. Неспешно продвигаясь вдоль обрыва, он старался зацепиться за любую корягу, уступ или трещину. Иногда казалось, что путь к свободе найден, но цепочка удобств то заканчивалась не начавшись, то доводила лишь до середины обрыва, дальше предлагая спорхнуть на заваленную камнями тропку невесомым перышком. Не добившись должного результата, осипшая подружка за спиной упала на присыпанную листьями каменную россыпь и зарыдала в голос. Дока отрешенно подумал, что природа старается оградить женщину от перегрузок, в критических ситуациях предоставляя ей возможность воспользоваться стравляющим клапаном. В мужчину же она наоборот нагнетает эмоций до упора. И есть только один выход избавиться от этих эмоций- послать все к чертовой матери.

Он уже в какой раз взялся за пристальное обследование обрыва перед небольшой поляной, на которой они оказались. И вдруг обратил внимание на кучку тощего кустарника, росшую сбоку огромного валуна. Каменная глыба как бы нависала над пропастью, загораживая дальнейший обзор отвесной под ней стены. Неожиданно вспомнил, что вчера ночью, зацепившись за что–то на тропе, они изменили направление и по тесной щели стали подниматься в гору. Дока наклонился вперед, развел жиденькие ветви кустов. За ними удобными отшлифованными ступенями до самого низа сбегала узкая шершавая трещина, та самая, на которую они тогда наткнулись в кромешной тьме. Усмехнувшись в душе, он распрямился, провел ладонью по осунувшемуся лицу и только после этого негромко позвал к себе по прежнему лежащую ничком невесту на одну ночь.

Но и в этот раз данному друг другу на поляне обещанию не суждено было сбыться. Не успели они спуститься в лагерь, как жена летчика подхватила подружку Доки под руку и потащила к себе в палатку. Примерно через полчаса та вышла совершенно в другом настроении. Отозвав пристроившегося было с кружкой чая возле костра Доку, девушка в упор воззрилась ему в лицо:

— Однако, ты шустрый, — сузив губы в жесткую нитку, оскорбленно процедила она сквозь нитку жемчужных зубов. — Я думала, что заимела тебя первая, что мы будем неразлучны до отъезда с турбазы, а ты всего за пару дней успел завести себе гарем.

— Какой гарем, о чем ты? — вильнув зрачками в сторону, оторопел от прямого попадания тот. — Ты у меня одна и я хотел бы быть только с тобой.

— А с подружкой из другой группы, которая отправилась в Цейское ущелье, почему расхотел? — подбоченилась недавняя партнерша. — С темненькой украиночкой в белой блузочке? А с вон той женщиной у палатки с чего решил разорвать отношения?

— Кто тебе наплел такую чушь? Эта дура за тридцать лет, с которой ты потащилась сплетничать? — сознавая, что жена летчика решила пойти до конца и что отвертеться вряд ли удастся, прищурился Дока. — Больше она ничего не накрутила?

— Пока достаточно этого, — не спускала с него ревнивого взора партнерша.

— Тогда пусть расскажет и про себя.

— У тебя и с ней что–то было? — ахнула она.

— Спрашиваешь, — не скрывая хлынувшего на щеки веселья, дерзко ответил он. — Только я пришел к выводу, что ей впору трахальный станок императрицы Екатерины Второй, а не мои скромные потуги.

— Постой, ты говоришь правду? Не может бы–ыть!..

Но Дока уже не слушал, отвернувшись, он подался к костру продолжать чаепитие, опять красивый и свободный, такой, какой необходим был всем девушкам на турбазе. Одного он не учел, что жена летчика оказалась далеко не подарком. Вскоре и на турбазе, и за ее пределами каждый знал, кого представлял из себя Дока.

Лишь перед отъездом, когда надежда найти новую пассию потихоньку приобрела несбыточный образ, он вдруг снял на танцах крепкую узкоглазую девушку, оказавшуюся навеселе. Поначалу он не обратил на нее никакого внимания, но когда та в который раз больно толкнула его локтем, присмотрелся повнимательнее. Подружка сморщила нос–кнопочку и превратилась в смешного нанайца или эскимоса из мультфильма про быт народов севера. Недоуменно хмыкнув, Дока все–же решился подхватить ее под руку и войти в круг танцующих. Партнерша оказалась стройной, невысокого роста со скуластым лицом, довольно общительной Не переставая теребить его то за плечо, то за рукав рубашки, она рассказывала и про то, и про это, и еще про что–то, которое ему сто лет не снилось. Под конец разоткровенничалась, заявила, что маршрут у них проходит по всем кавказским республикам, после которого на пароходе они отправятся в Турцию, а оттуда в кругосветку.

— Богатая у вас организация, — с сомнением покачал головой Дока. — Такое путешествие стоит больших денег.

— Да-а, очень больших, — с радостью согласилась партнерша. — Мы из Якутии, целая группа. Золотодобытчики мы, алмазники, оленеводы.

— Так ты якутка?

— Ну да, я радистка из города Тикси, что на берегу моря Лаптевых. Красиво у нас, особенно зимой.

— Само собой, тундра, ягель, полярные совы, — невольно передернулся он.

— Это каждый день, а вот полярное сияние бывает не часто.

— А что оно из себя представляет?

— Это происходит тогда, когда градусник начинает показывать выше пятидесяти градусов мороза, когда ночь соединяется с ночью, — обстоятельно взялась за пояснения якутка. — Тогда с неба каскадом спускаются как бы тронутые белым инеем длинные палочки, или полые трубочки В какой–то момент они начинают играть разноцветными огнями, переливающимися от края до края. И кажется, что это дед Мороз подключил к невидимому солнцу гигантскую небесную елку. Подобной красоты я не встречала больше нигде.

— Потому что, больше нигде не существует таких сильных морозов, — ухмыльнулся Дока. — А если бы они были везде, вряд ли люди сумели бы выжить.

— Но мы–то еще не умерли?

— Вы — народ особенный.

После танцев Дока пошел провожать новую знакомую до ее домика, расположенного в самом низу ступенями построенной на стесанной вершине горы турбазы. Дальше начинался крутой обрыв с бегущей по дну ущелья громкой речкой. Они шли по утонувшей во тьме дорожке и дурачились. Вернее, не знала что делать с охватившим ее чувством бестолковой радости якутка, а Дока лишь посмеивался на ее выходки. Она то повисала у него на руке, то, обхватив за шею, старалась пригнуть к земле, или принималась толкаться, хапая руками за все подряд. Он позволял ей делать что она хотела, подогревая себя мыслью о новом сексуальном приключении теперь с представительницей малого северного народа. В голове постепенно зарождался план о том, что неплохо было бы переспать с женщинами всех национальностей огромной страны, или довести количество подружек до сотни. Как–то бывшая супруга с затаенной ревностью поинтересовалась на этот счет. Тогда он лишь почмокал губами, не желая оглашать не столь большую цифру. Теперь же, в связи с приездом на место, в котором собирались туристы со всего государства, исполнение мечты показалось реальным.

Пока добрели до домика, якутка полностью созрела. Открыв дверь в пустую комнату, она включила свет и, не успел Дока войти, щелкнула замком и выключателем одновременно. Он тут–же поволок ее к постели в углу, на ходу стараясь содрать с нее узкие брюки. Но это оказалось не просто. Точно так–же, как цеплялась от переполнявших ее чувств за все подряд по дороге к домику, подружка принялась отбиваться с яростью попавшего в западню полярного песца. Она брыкалась, царапалась, кусалась, не давала расстегнуть пояс на брюках. А когда это получилось, стала выворачиваться наизнанку, мешая стащить их с ног. Она сумела раззадорить Доку до такой степени, что остановить его теперь не смог бы никто. С одной стороны комнаты за дощатой переборкой смолкли громкие голоса, с торца включили посильнее магнитофонную музыку. Но посторонние звуки перестали играть для него какую–либо роль, он твердо решил добиться своего. В конце концов, просто придушил партнершу по танцам подушкой, и пока та приходила в себя, сорвал брюки с трусами, вошел членом во влагалище. Судя по неприметной комплекции девушки, он ожидал встретить что–то необыкновенное, если уж не очередную девственницу, то во всяком случае половую щель «с мышиный глазок». Но член почувствовал, что привечать его настроились так–же, как принимала охотников далекая полярная тундра, о которой с упоением рассказывала якутка — просторно, враждебно и холодно. Меж тем, девушка забилась под ним пойманной куропаткой. Залопотав что–то по своему, выгнулась коромыслом, на несколько минут замерла в состоянии новой автомобильной рессоры, затем захлестала ладонями по одеялу, затопала пятками по кровати, одновременно мотая большой головой с короткой прической, словно по меньшей мере настроилась рожать. Притихший Дока покусал верхнюю губу, не решаясь вмешиваться в чужеродный процесс получения сексуальных удовольствий. Заметив, что страсти потихоньку улегаются, поднажал низом живота, доводя работу до естественного конца. Когда кончил, оперся на локти, весом тела боясь задавить миниатюрную партнершу под собой. Немного погодя прислушался. Хозяева соседних комнат, кажется, собрались отходить ко сну, музыка смолкла, голоса утихомирились. Осторожно перевалившись на край кровати, он свесил ноги на пол, успел поддернуть трусы. Тут девушка очнулась, с новыми силами вцепилась в его волосы с ушами, перетащила на себя, слюнявыми губами обцеловывая все, до чего дотягивалась. Доверившись окончательно, пустилась в странные признания, что давно его ждала, полюбила с первого взгляда и отныне они никогда не расстанутся. Дока молча слушал этот бред, выбирая момент, когда можно будет спрыгнуть с партнерши, одеться и уйти. На другой день он должен был уезжать в свой город.

— Как хорошо, что я тебя встретила, теперь мы будем только вместе. Я поговорю с начальником, он возьмет тебя на станцию радистом, и по закованному льдами морю Лаптевых мы будем проводить большие суда с продовольствием и оборудованием, поддерживать связь с пролетающими через северный полюс самолетами, — обдавала она его порывистым дыханием. Но и дыхание у якутки было таким же холодным, как ее любимые ледяные просторы. — А завтра с утра я пойду договариваться с командиром нашей группы, чтобы тебя внесли в списки и ты поехал в кругосветку с нами. Деньги есть, денег очень много.

— А кто даст разрешение внести меня в списки, — насмешливо хмыкнул он. — Для этого, как минимум, нужно несколько лет поработать в вашей бригаде, потом получить добро из самой Москвы. Или родиться на Севере, на какой–нибудь льдине.

— Все сделаем, ты не беспокойся, — поспешно заверила она. — Деньги пробивают стены и потолще.

Вздор продолжался до тех пор, пока он не начал отстраняться с недовольным видом. Она поняла это по его вялым движениям с нечленораздельным отрицательным мычанием. Он и не думал верить в бредовые росказни про мешки денег, про всесильного начальника их сплоченного коллектива, особенно про кругосветное путешествие. Подобное имело место быть лишь в якутских заунывных сказаниях, а Дока сказки слушал только в детстве. Резко откинувшись на подушку, девушка забилась вдруг в визгливом плаче, пальцами разрывая на себе одежду, ногами стараясь скинуть недавно горячо любимого партнера на пол. Перемены в настроении происходили у нее настолько непредсказуемо, что Дока не знал, к чему готовиться в следующую минуту.

— Подлец, ты взял меня насильно и за это ответишь, — в полный голос зарыдала минуту назад жадно обцеловывавшая его лицо сексуальная партнерша. — Ты отнял у меня мою честь.

— Зачем зря наговоривать, — стараясь не повышать голоса, принялся убеждать он. — Думаю, если у тебя не было хорошего мужа, то парочка любовников из русских радистов периодически наскакивала обязательно.

— Не знала я ни мужа, ни любовников, я была девушкой, — брызнула она слюной. — По нашим законам теперь ты обязан на мне жениться, иначе позора мне не пережить.

— Если ты говоришь правду, то распространяться про нашу встречу не следует, — вспоминая прохладный тоннель между ног у подружки, продолжал ухмыляться Дока, одновременно прислушиваясь к неясному говорку, возобновившемуся за дощатой стеной. Судьба словно нарочно норовила подкинуть ему приключения на грани фола. На всякий случай он еще раз провел ладонью по одеялу, оно оставалось сухим. Повернув голову к соседке по ложу, откровенно улыбнулся. — И тогда никто не догадается, что тебя лишили невинности.

— Да, ты обесчестил меня.

— Хм, так легко и быстро? Считаешь, что я такой способный?

— Ты все равно ответишь. Или женишься, или тебя убьют наши полярники.

— Пусть попробуют, я тоже не подарок…

Партнерша уткнулась в подушку и зашлась в заунывном плаче. Воспользовавшись моментом Дока взялся застегивать пуговицы на рубашке и натягивать собственные штаны. Его возня не осталась незамеченной. Якутка вскочила с кровати, бросилась к выключателю, затем, когда комната наполнилась светом, тем же шустрым песцом нырнула под постель напротив, вышвырнула из–под нее просторную адидасовскую сумку со множеством замков и ручек. Дока уже встал на ноги, каких–то несколько шагов и он оказался бы по ту сторону двери, и пускай тогда якутка проклинала бы судьбу, позволившую ей упустить крупную добычу. Он суетливо оправил на себе одежду, сделал шаг вперед. В этот момент скуластая девушка раздернула замок и рывком раскрыла сумку. Объемистое, крепко скроенное, вместилище битком было набито пачками денег. Вперемежку с красными десятками виднелись углы сиреневых четвертаков, зеленых полтинников и желтовато–песочного цвета стольников. Сцена походила на щекочущие нервы кадры из фильма про ограбление банка.

— Ты не веришь мне? Вот, смотри, сколько здесь денег, — черными узкими глазами продолжала пожирать Доку партнерша. Сдув с потного лица метелку жестких волос, еще шире раскрыла сумку. — И это только часть нашей общей кассы, есть еще.

— Не нужно мне вашего богатства, — растерялся он от такого количества невиданных доселе банковских упаковок. — Что с ним делать?

— На них мы будем жить, — нервно всхлипнула подружка. — Поженимся, купим дом, машину, поездим по миру. Я стану тебя любить, кормить и обстирывать. У нас будет много детей.

Дока неловко переступил по полу ботинками, постарался проглотить застрявший в горле сухой ком. Он не знал, что предпринимать, то ли присаживаться на корточки перед богатой якуткой и просить прощения за грубое обхождение, то ли уносить ноги по добру, по здорову. В конце концов, неизвестно, кто она и откуда у нее чуть не половина мешка настоящих денег. А вдруг она член преступной группировки, гастролирующей по всей стране. Тогда и правда по одному ее слову в любой момент может придти крышка. И еще одно, зачем ему скуластая и узкоглазая представительница малых народов Севера, если даже у своих, что на лицо, что по фигуре и характеру, идеальных южанок он постоянно выискивал изъяны. Пока он размышлял, якутка стала приходить в себя. Вытерев слезы, застегнула замок на сумке, быстро затолкала ее обратно под кровать, бросила косой и настороженный взгляд в его сторону. В этой позе на корточках она так походила на присевшую у степного костра первобытную монголку из империи Чингисхана, что невольно по телу пробежала морозная судорога. Разве смогут сокровища заслонить собой физические недостатки? Вряд ли.

— Уходи, — непримиримо сдвинув брови, со свистом прошипела осознавшая свою несостоятельность уговоров якутка. Повторила. — Проваливай из этой комнаты.

Дока с облегчение протолкнул вовнутрь царапающий горло ком, взялся за ручку двери. За ним тут–же звонко защелкнулся замок. Огромная луна зависла над одной из черных вершин, обливая первозданное ущелье мертвенно–бледным светом. Где–то далеко в горах взвыл шакал, послышался звук камнепада. Наверное, медведь прогонял непрошенного гостя из своих владений.

В день своего отъезда Дока увидел узкоглазую ночную партнершу еще раз. Вместе с большой группой таких–же скуластых соплеменников, она сгиналась под тяжестью объемных рюкзаков, направляясь к фуникулеру. Только что закончился завтрак, до отчаливания Доки с затерянной в горах турбазы оставалось больше половины дня, потому что его поезд отправлялся с вокзала в столице кавказской республики только вечером. Скинув рюкзак на землю, якутка скосила черные зрачки на него, и отвернулась, ни слова не сказав. Пожав плечами, Дока скользнул равнодушным взглядом по крепким сумкам и пошел готовиться к подъему на вершину ближней горы, чтобы еще раз полюбоваться воистину дикими, оттого изумительно прекрасными, видами вокруг. На душе у него было легко и свободно.

 

Глава восемнадцатая

Зябко передергивая плечами, женщина прятала подбородок в обмотанном вокруг шеи легком шарфике за широким воротником длинного черного плаща. Осмотр достопримечательностей был окончен и она уже собиралась отряхнуть зонтик от дождевых капель и уходить. На ногах у нее были высокие темно–коричневые сапожки со шнуровкой до середины икр, на голове красовалась такого же цвета шляпа с опущенными полями. Несмотря на омывающее британские острова теплое течение Гольфстрим, осень в Соединенном королевстве всегда была прохладной с нескончаемой чередой мелко моросящих дождей, отчего окрестности превращались в унылые пейзажи со скучных английских картин, ко всему представляясь в подвешенном состоянии. Наверное, мельчайшие брызги от падающей на землю воды скапливались в призрачный туман, как бы приподнимающий горизонт с островками леса, полями и строениями, в воздух. Вот и мегалитическое сооружение из поставленных на попа, расположенных небольшим кругом, прямоугольных камней, возле которого с ноги на ногу переминалась женщина, тоже словно вибрировало над мокрой, но до сих пор изумрудной, травой вокруг. Казалось, еще немного и оно засверкает разноцветными прожекторами, вознесется в мглистое небо невесомой тарелкой, на которых посещают землян космические пришельцы. Так это было правдоподобно вкупе с пространными слухами об истинном предназначении одного из загадочных чудес света, что женщина невольно оглянулась на неясные очертания зданий небольшого городка Стоунхендж, маячившие за сплошной пеленой дождя. В отдалении, на дороге, дожидался ее возвращения вишневый «БМВ». Еще раз окинув быстрым взглядом тесанные каменные плиты, она повернулась и быстро зашагала прочь. Она всегда уходила отсюда без оглядки, будто кто–то могущественный обладал неземной силой оставить ее в магических кругах навсегда, ведь предложенная людям больше двух тысяч лет назад загадка до сих пор не была разгадана.

Теперь путь лежал через Виндзор с родовой резиденцией правящей королевской династии в самую престижную школу Великобритании Итон, которую она по настоянию родителей закончила много лет назад. В ту пору вместе с посольским корпусом они кочевали из страны в страну, из одной части света в другую. А потом сделать крюк, чтобы под небольшим городком Майнхед омыть руки в Бристольском заливе, если не осталось времени пересечь Англию с Шотландией и добраться до пенных волн самого Атлантического океана. Все равно воды залива смешивались с океанскими. Вечером же, вместе с мужчиной они поедут в аэропорт, чтобы перелететь через Ла — Манш на самолете и приземлиться уже в альпийской Швейцарии. Второй раз заглянуть в переполненные моряками пабы вольного английского Дувра, как и снова пройти на пароме по штормящему морю до французского Дюнкерка, она наотрез отказалась.

— Вы не замерзли? — открывая перед женщиной дверцу, спросил шофер.

— Не знаю, надеюсь отогреться в салоне, — складываясь за заднем сидении, пробормотала она посиневшими губами.

— Я включил печку и приготовил кофе.

— Спасибо, это как раз то, что сейчас надо.

Звонко щелкнул замок, взвизгнув колесами на скользком асфальте, машина сорвалась с места и вонзилась в призрачную пустынность великолепного шоссе. Когда скорость автомобиля выровнялась, женщина выдвинула столик, отвинтив пробку на стеклянной фляжке, плеснула в чашечку хорошего коньяка. С удовольствием сделала пару небольших глотков и поставила чашку на столик. Вместе с выпитым кофе, коньяк быстро разогрел в сосудах кровь, вернув на лицо прежний румянец. В голове неторопливо стала развиваться мысль о том, что приславший букет господин наверняка ждет от нее ответа, с каковым она задерживалась третий год подряд. Но о чем можно было рассказать на середине путешествия в неведомое, которое она начала с таким интересным спутником. Странно, но пройденные с ним расстояния все больше отдаляли ее от того партнера со стабильным жизненным укладом, теснее придвигая к считавшемуся ее друзьями и ей самой темной лошадкой претенденту. По всему выходило, что результаты этого круиза станут известны лишь в конце пути. Вздохнув, она твердо решила не спешить с решением жизненно важного вопроса, протянула руку к чашечке с напитком, затем сунула уже пустую посудину на дно небольшого холодильника за спиной. За окнами машины проносились ухоженные английские пейзажи с сытыми коровами и добротно построенными вдали от шумной дороги домами.

Вечером мужчина и женщина были уже на аэродроме. Когда заняли места в салоне класса «люкс» «Боинга‑747» женщина повернулась к иллюминатору, увидела ярко освещенные здания международного аэропорта. Возле одного из них продолжала поднимать руки вверх маленькая кучка ее бывших однокашников по учебе в Итонском колледже. Чуть в стороне стоял высокий мужчина в шляпе с букетом точно таких–же, которые принес в гостиницу негр–лакей, цветов в руках. Он так и не решился подойти и выяснить причины ее молчания, он все еще надеялся на лучшее, этот богатый английский сэр с русскими корнями. Женщина усмехнулась, зная неорганиченный возможности господина, она была уверена, что встретит его на их маршруте еще не раз. Мельком взглянув на соседа по креслу, снова прильнула к окошку, непроизвольно подняла ладонь вверх и пошевелила пальцами над высокой прической. Она ни на что не рассчитывала, она сделала на первый взгляд странный жест только для себя. В этот момент импозантный сосед повернулся к ней и участливо спросил:

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Спасибо, милый, я ощущаю себя прекрасно, — внутренне вздрогнув, живее, чем обычно, отреагировала она на вопрос. Засунула руку под ремень безопасности. — Знаешь, мне все больше нравится это путешествие именно с тобой. Ты такой внимательный.

— А я все сильнее влюбляюсь в тебя, — под приглушенный рев запущенных двигателей признался мужчина. — С каждым разом я нахожу в тебе что–то новое, заставляющее любоваться только тобой.

Воздушный лайнер вырулил на взлетную полосу, разогнался и оторвался от земли. Откинувшись на спинки кресел, собеседники на несколько минут замкнулись в себе, не сгоняя с лиц похожих благодушных улыбок.

Проведя ночь в уютной гостинице при аэропорте, ранним утром оба спутника скорым шагом двинулись на выход. Столица маленького альпийского государства, Берн встретил их прохладной, но довольно солнечной погодой. Освободившись от теплых свитеров, накинув на плечи легкие курточки, они на аккуратной площади перед зданием аэровокзала пересели в поджидавший их шестисотый «Мерседес». За тонированными стеклами замелькали красные черепичные крыши в большинстве своем построенных из камня домов. Сооружения конического типа были видны везде, словно жители крошечной страны все как один задались целью быть поближе к небу, вознося хвалу Богу в католических с протестантскими молитвах.

— Вот еще один пример того, что восточные страны намного приземленнее, — указывая на дома с церквями, задумчиво проговорила женщина. — А ведь веры, что русская, что западная, пытаются доказать обратное.

— Что ты хочешь этим сказать? — повернулся к ней сидящий рядом мужчина.

— Вера у нас православная, она больше духовная, нежели католическая или упрощенные протестантская с лютеранской. У них все воззвания к Богу идут от тела, потому что святые находятся как бы перед глазами — и дева Мария, и сам Езузус. Вот они, здесь, прямо в костеле. От истового поклонения у молящегося могут образоваться кровавые стигмы — язвы на руках и ногах, в тех местах, через каковые был прикован к кресту Иисус Христос, что опять указывает на веру в первую очередь плотскую. А нам к своим святым в молитвах надо возноситься на небо.

— Здесь ты права, наши церкви врастают в землю основательнее, небо куполами луковкой не протыкая, а вроде бы скользя по нему, передавая мирские просьбы и принимая божественные благословения навороченными крестами–антеннами. Разве через навороты то и другое дойдет быстрее? И не значит ли это, что нам еще рано стрелой вонзаться в небо и разговаривать с Богом, который у них перед глазами, напрямую и с такой же откровенностью? Не оттого ли они живут лучше, думают разумнее, поступают мудрее?

— Не знаю, может быть, здесь ты и прав, — не выходя из задумчивости, призналась собеседница. — С этой точки зрения я еще ни разу проблему отсталости России от остального мира не рассматривала. Выходит, сначала необходимо найти свое место на земле, а уж потом возноситься, пусть мысленно, на небо.

— Думаю, так будет вернее и принесет православным во всем мире лучшие результаты, что и доказали передовые развитые страны, проповедующие христианство упрощенное, — мужчина поудобнее устроился на сидении. — Представь себе, даже в сказках немцы с французами стараются работать, а не летать на коньках–горбунках с коврами самолетами. Кстати, ковры–самолеты, это истинно восточный сказочный образ, азиатский. А все азиатские страны опять отсталые, что в быту, что в передовых технологиях.

— Карлсон у Астрид Линдгрен тоже летает, — хмыкнула себе под нос женщина.

— Вокруг банок с вареньем, — засмеялся собеседник. — Даже Кай с Гердой в Снежной Королеве надеялись не на волшебные палочки–выручалочки, а исключительно на себя. Посмотри вокруг, все это великолепие построено и сохранено их руками, а не вымышлено иванушками дурачками с царевнами лебедями. Ты со мной согласна?

— Спорить я не собиралась, — женщина развела руками. — Одно маленькое но: всеми силами мы обязаны помогать своей нации выбирать правильный путь.

Теперь пришла очередь собеседнику откинуть голову на спинку сидения и тоже молча развести руками. Когда машина проскочила очередное чистенькое поселение и помчалась по широкому автобану, проложенному по склонам пологих альпийских гор, он выдернул из–за пояса мобильный телефон, перекинул ногу за ногу, вновь обратился к спутнице:

— Мы нигде не будем останавливаться? Надо заранее забронировать места в гостинице.

— Я бы не хотела, дорогой, к тому же, время в пути летит незаметно. Расстояния здесь не столь велики и, судя по скорости на спидометре, во второй половине дня мы прибудем уже в Венецию, — откликнулась снова погрузившаяся в созерцание окрестностей собеседница. — Разве что в каком–нибудь придорожном брасри перехватить горячего, чтобы не сбивать желудок с привычного ритма.

— Ты как всегда права, дорогая, швейцарские кантоны–области по размерам сравнимы с городскими районами областного центра в России, если этот центр взять и раскидать на небольшом расстоянии. От Берна до границы с Италией мы проедем за каких–то часа три.

— Иногда мне кажется, что вся Швейцария не больше Москвы с пригородами. Странно, что на этом маленьком пространстве люди разговаривают сразу на нескольких языках, находя один общий и умудряясь достойно делать одно дело, получая от него немалую выгоду, — продолжила рассуждения спутника женщина. — Кроме всего, это крохотное государство в мировой короне сумело предстать крупным именным бриллиантом.

— Да уж, богатыри — не мы.

На считанные минуты задержавшись у пограничного поста с упитанными пограничниками, шестисотый «Мерседес» снова понесся по размеченному широкому автобану с указателями и услугами через каждые пару сотен метров, вглубь горных массивов. Пологие склоны вокруг словно кто культивировал — такими ухоженными и подстриженными казались деревья с кустарником на них. Если встречались небольшие горные селения, то дома спускались вниз опять же ровными полукруглыми рядами, как цветные бусы на груди у исторической пьемонтки или ломбардийки, а до этого у швейцарских гельветки или бургундки.

Наконец, и горы отошли назад, разбежались по сторонам. Впереди размахнулась желтовато–коричневая возвышенность с убранными квадратами полей, с одинокими кипарисами и платанами с зелеными кронами вдоль обочины. В раскрытое окно автомобиля пахнуло летним теплом, словно Альпы являлись границей между холодом и жарой. Скинув курточку, женщина осталась в платье без рукавов, еще больше опустила боковое стекло вниз. Спутник последовал ее примеру, забросив пиджак за спинку сидения. Водитель включил вентилятор.

— Чем выше по стволу к вершине европейского дерева, тем ближе Африка, — доставая из холодильника бутылку с минеральной водой, насмешливо похмыкал носом мужчина. — Скоро будем лакомиться марокканскими апельсинами.

— Если считать Англию корнями, то да, — отозвалась женщина. — Но демократические устои все–же пришли в Европу из Римской империи…

— …и успели перевернуть первобытно–общинные принципы общежития с ног на голову, — все так–же усмехаясь, продолжил мысль спутник. — Как там в Библии: все течет, все меняется. И все возвращается на круги своя.

— Экклезиаст, царь Соломон, Сократ, Лу Синь и другие мыслители здесь ни при чем. Эти мудрецы просто констатировали окружающую их изменчивость якобы стабильного мира, пытаясь объяснить круговорот воды и разума в природе, — собеседница закинула ногу на ногу. — Но мы снова из ничего создаем себе проблему. Тепло, которое врывается в салон нашего автомобиля, всего лишь влияние близкого Адриатического моря, с одной стороны омывающего благословенную и неповторимую страну Италию. С другой ласковыми волнами плещет море Тирренское, тоже не очень холодное.

— Поздравляю с прекрасным знанием географии. Значит, скоро мы опять пересядем на паром и с материковой суши отправимся с экскурсией на острова Мурано, Бурано и так далее, на одном из которых неторопливо уходит под воду мировая жемчужина — Венеция.

— Ее построили на острове Мурано. Лишь бы море было спокойным…

— Это я тебе могу обещать, потому что в здешних местах штормы бывают только по прихоти сильных мира сего.

Они стояли на устланной темной плиткой площади Сан Марко и с ладоней печеньем кормили забывших про испуг голубей. Шустрые птицы усаживались на плечи, на головы, под несмолкаемую трескотню фотоаппаратов и кинокамер туристов со всего мира громко хлопали крыльями, стараясь когтистыми лапками и твердыми клювами испробовать на прочность заодно и кожу на человеческом теле. Так это у них получалось забавно, что громкий смех вокруг не обрывался ни на минуту. В начале площади возвышался приземистый разноцветный собор Святого Марка со множеством небольших, конических вверху, с фигурками святых внутри, каменных шатров по всей крыше, с похожей на заточенный длинный и квадратный коричневый карандаш колокольни рядом. По бокам пространство замыкали трехэтажные здания двухсот летней давности с узкими сотами окон по фасаду, конец площади ограничивало строение с колоннами в два яруса. На всей территории для людей со всех концов земного шара не находилось даже мгновения для грусти и печали, на лицах отображалось счастье созерцать неповторимое чудо света, боготворить его и запечатлевать вместе с собственной персоной со всех сторон. Ведь по прогнозам ученых красоте этой недолго оставалось радовать землян бесподобными линиями уходящих под воду, похожих на дворец Дожей, старинных дворцов, причудливых мостиков над бесчисленным множеством каналов, несмотря на все усилия мировых умов.

Поиграв кнопкой на японской видеокамере, женщина обернулась к разглядывавшему какую–то надпись на древнем литом фонаре спутнику:

— Милый, ты не хотел бы поводить меня по этому чудесному городу сам, не прибегая к услугам вальяжных, как гондольеры, местных гидов?

— Разве ты боишься здесь заблудиться? — поднял голову мужчина. — Городок не столь велик, как нам кажется, а я бы пока осмотрелся в гостинничном номере.

— Я про это знаю, но именно сейчас на меня нахлынули романтические чувства. Я бы с удовольствием полюбовалась еще раз Дворцом Дожей, постояла бы с тобой на мостике Вздохов, прошлась бы по мосту Риальто. Кстати, в этом городе жило немало великих людей, в честь которых благодарные итальянцы прикрепили на стены домов памятные доски.

— А если нам воспользоваться услугами гондольеров? С прекрасно бегающих по каналам узких лодочек открывается великолепный обзор всех старинных дворцов и зданий. Церковь Санта Мария Делла Салуте, дворцы Ка, Пезаро, Ка, Фоскари, Кавалли Франкетти, Ка, д, Одро на Большом канале, проплыть под мостом Риальто, мостом Вздохов. Выйти из гондолы и пройтись по узким гранитным тротуарам на Рио Сан Барнаба. На острове Бурано полюбоваться свисающим с балконов разноцветным нижним бельем обыкновенных венецианцев.

— Если еще посадить на корму голосистого итальянского певца с гитарой, то лучшего подарка придумать невозможно, — засмеялась женщина. — Нет, милый, несмотря на то, что вода в каналах не отдает затхлыми запахами, я бы все–таки совершила пешую прогулку. Она бодрит тело и успокаивает нервы.

— Тогда я к вашим услугам, сударыня…

За окнами приспособленного под гостинницу стариннного особняка, построенного в стиле барокко, неторопливо опускалось в Венецианский залив жаркое красноватое солнце. Лучи от него проторили блестящую дорожку по морской глади, зачернив множество рыбацких суденышек, между которыми лавировали двухпалубные катера с туристами. Но главный фарватер никто не занимал, по нему медленно тащился утыканный снизу до верху множеством иллюминаторов океанский лайнер, совершающий круиз вокруг земного шара. Рядом с ним рыбацкие лодчонки казались брошенными в воду детьми игрушечными корабликами. Постояв у подоконника, женщина поднесла ко рту бокал с местным слабеньким кьянти, отпив пару глотков, направилась на просторный балкон с каменными перилами на каменных же толстеньких колоннах, почти копию балкона зала большого совета. Внизу, прямо под стенами, плескались маслянистые волны, по которым одетые в причудливые костюмы гондольеры, лениво шевеля будто лакированными веслами в таких же отшлифованных уключинах, неспеша прогоняли похожие на греческие или арабские древние суда лодки с высоко загнутыми носами, с разноцветными фонариками под загогулинами. Изредка с кормы доносилась негромкая песня на певучем итальянском языке. Прислуга уже вынесла на середину балкона стол на кривых буковых ножках, накрыла его белоснежной скатертью и даже успела поставить несколько блюд с холодными закусками и ваз с фруктами. Оставалось украсить пустующий в середине пятачок парой бутылок вина из Тосканы и выдинуть из–под стола крепкие буковые стулья.

Наконец, все было готово. Придирчивым взглядом окинув сервировку стола, женщина прошла в апартаменты, легонько толкнула ведущую в угловую комнату дверь. Ее спутник, как всегда, изучал кучу разложенных перед ним документов, поминутно сравнивая полученные выводы с цифрами, мелькающими на мягко светящемся экране ноутбука. Помедлив, приятным голосом она оторвала его от бумаг:

— Милый, тебе не кажется, что сегодня ты умудрился забыть не только про оговоренные нами перед путешествием правила, но даже про меня?

— Прости, дорогая, получил факс из Сеула. Кажется, там решили присоединиться к моему проекту, который я огласил корейцам еще в Париже, на рандеву у нашего хорошего друга господина де Корнуэля, — мужчина откинулся на спинку стула, смахивая усталость, ладонями провел по лицу, затем по волосам.

— И который ты подтвердил еще раз всем посвященным в него в Лондоне, на светском рауте в резиденции королевы Англии Елизаветы Второй в Букингемском дворце.

— Именно так.

— Тогда это хорошая новость. Но позволю себе напомнить, что ничто не должно нарушать порядок вещей.

— Тысячу извинений, я уже у ваших ног, моя госпожа…

Мужчина немедленно встал из–за журнального столика и пошел в спальню переодеваться, на ходу бегая пальцами по кнопкам сотового телефона.

Под несмолкаемые всплески волн Венецианского залива на погружающийся в море неповторимый город опускалась теплая ночь с легкими дуновениями ветерка, прилетающими из необозримых просторов Адриатического моря. На темно–синее бархатное небо выкатилась огромная луна, в лучах которой воды залива покрылись расплавленным серебром, а забытые хозяевами рыбацкие суденышки с габаритными огнями по бортам превратились в неясные очертания романтических каравелл, качающихся на рейде средиземноморского порта. На балконе электричество включено не было, но в комнате за открытой дверью горела хрустальная люстра. Усмиренные тонкими цветными занавесками, блики покрыли стол и сидящих за ним людей ровным голубоватым светом, создавая уютную обстановку. Собеседники насытились, оставалось завершить трапезу хорошим тосканским вином из высокого графина, закурить сигарету с прекрасным турецким табаком и настроиться на мирную беседу о любви. Но женщина еще не все успела отпробовать, взгляд ее скользил по тарелкам, не зная, на какой из них остановиться. В конце концов она взяла серебряную вилку, наколола на ее зубцы кусочек отваренного мяса в остром итальянском соусе и поднесла ко рту:

— У-у, прелесть, — запив кушанье глотком полусухого виноградного напитка, через некоторое время сказала она. — В Европе так готовить не умеют.

— Надо признать, что итальянцы преуспели не только в спагетти, — откладывая столовые приборы в сторону, согласился собеседник. Промокнув губы салфеткой, он облокотился о край стола и посмотрел на спутницу. — Итак, дорогая, я готов продолжить повесть о нашем приемном сыне, мечущемся в поисках сексуального удовлетворения. На чем мы остановились в прошлый раз?

Он с удовольствием прошелся по женщине влюбленными глазами. Сегодня на ней был надет шикарный арабский халат розовых тонов с широкими рукавами и серебристого цвета поясом вокруг тонкой талии. Вся она представляла собой только что покинувшую спальню, наспех успевшую привести себя в порядок, непокорную пленницу царских кровей, не по своей воле оказавшуюся в султанском дворце. Вид ее возбуждал, тревожил затаенные уголки разума, заставляя высвечиваться необузданным фантазиям. Эротичности добавляли воткнутая в золотистые волосы, оправленная в серебро, крупная розовая приколка ввиде раскрытого рапана, длинные сережки из панцирей речных моллюсков в серебре, простенькие бусы из покрытых серебром же мелких ракушек. Запястье украшал серебряный браслет со вставками из того же материала. На щеках играл яркий румянец хорошо отдохнувшего человека, создававший в сочетании с блеском жемчужных зубов романтический образ прекрасной незнакомки. Из–под полов халата виднелись расписанные серебряными цветами загнутые носы маленьких розовых туфелек. Мужчина тоже успел переодеться в прекрасно сшитый домашний халат светло–коричневых оттенков с пространными отворотами фигурного воротника и на рукавах. На ногах у него красовались обверложенные коричневым мехом мягкие парчевые шлепанцы. Сама атмосфера за уставленным яствами столом говорила, что впервые за время путешествия оба собеседника настроились на создание между собой семейного взаимопонимания.

— На том, как Докаюрон отправился в горы реализовывать незаурядые свои сексуальные способности, — потянулась за сигаретами спутница. Прикурив, прищурила в усмешке зеленые миндалевидные глаза. — Кстати, после того, как бывшая супруга поинтересовалась об успехах в обхаживании молоденьких девчат, конкретно, о их количестве на его душу, у него появилась мысль, что неплохо бы партнерш по сексу начать коллекционировать. Кажется, до сотни трахнутых баб ему еще было далеко.

— Ты перестала его уважать?

— Почему ты так решил?

— Потому что в твоих словах начало проскальзывать равнодушие, — мужчина щелкнул зажигалкой, с интересом воззрился на собеседницу. — Коллекционер, сотни трахнутых баб… До этого к Доке в твоем голосе присутствовало некоторое сочувствие.

— Совсем наоборот, мне нравится целеустремленность, пусть даже она проявляется в порно похождениях главного героя, — не согласилась спутница. — Весь смысл заключается в том, чтобы суметь реализовать себя за отпущенное нам на земле время. Неважно в чем, но обязательно реализовать.

— Думаешь, там это зачтется?

— В первую очередь, наши подвиги зачтутся нами самими. Для себя, — она смешно выпятила губы. — Ну и там посмотрят не косо. Ведь Дока рвался только вперед, а женской половине населения и там, и тут, скажем так, это не безразлично. Мне, во всяком случае.

— Спасибо, тогда продолжим со спокойной душой.

— Прежде, чем ты углубишься в повествование, милый, я бы попросила тебя прояснить важную для меня деталь.

— Я весь внимание.

— Когда и где ты купил этот шикарный бухарский халат? — спутница на мгновение как бы затаилась в чувствах, одновременно небрежно указывая пальчиком в сторону мужчины. — Или тебе кто–то его подарил?

— Я купил его в магазине своего друга в Москве, — собеседник недоуменно похмыкал себе под нос. — А в чем дело, дорогая?

— На халате до сих пор красуется ярлычок с простенькими инициалами на русском языке и сердечком посередине. Вон тот, на воротнике, рядом с петелькой для вешалки.

— Ах, этот, разве я не рассказывал, что халат делали на заказ? — мужчина закинул руку за шею, нащупав ярлычок, спокойно оторвал его и бросил на стол. — Магазинчик с небольшой швейной мастерской поностью в руках жены моего друга, она пришивает ярлычки со своими инициалами на те вещи, которые под ее чутким руководством и с ее участием шьются только для избранных. Одним из таковых оказался твой покорный слуга.

— Тогда все в порядке, хотя эту вещь ты старался надевать лишь в исключительных случаях. В Москве я видела тебя в ней всего раза два, а здесь впервые, — снимая внутреннее напряжение, собеседница подергала плечами и перевела потеплевший взгляд на ночной залив, начинавшийся прямо от стен гостиницы. Добавила с игривой усмешкой в уголках губ. — Прости, мне показалось, этот халат нравится тебе потому, что не дает забыть одну из моих предшественниц.

Некоторое время мужчина молча крутил в пальцах зеленую из уральской яшмы серебряную зажигалку. Затем со вниманием присмотрелся к окутавшейся лунным светом золотоволосой своей пассии, чуть дрогнувшим голосом с хрипотцой негромко произнес:

— Спасибо, дорогая, если любимый человек начал замечать мелочи, мимо которых ты сам равнодушно проходишь, значит, вера в обоюдную любовь не напрасна. Я люблю тебя и постараюсь, чтобы ты во мне не разочаровалась.

— Вот и хорошо. И давай–ка не будем больше о грустном, иначе даже вечно голубое небо над благословенной Венецией начнет хмуриться, — окончательно избавилась от сомнений спутница. Отпив глоток вина из высокого хрустального фужера, промокнула салфеткой выразительные свои губы. — Итак, Дока Юрон покинул высокогорную турбазу, весть о его недюжинных способностях вознамерились разнести на все четыре стороны света сразу четыре доверивших ему свои чувственные желания женщины. Что же было дальше?

— Ты снова иронизируешь? — добродушно засмеялся ее собеседник.

— Ничуть, просто у меня поднялось настроение.

— Тогда в путь, как бы ни был он тернист…

После того, как Дока вернулся домой, сексуальные желания у него увеличились многократно. Теперь он согласен был трахнуть даже пробегающую мимо собаку. Для общего счета. Он вдруг открыл для себя, что на отдыхе люди расслабляются, что сил для победы над женщиной требуется меньше, нежели в пропитанном выхлопными газами, вечно суетливом городе, в котором озабоченное выражение на лицах партнерш не сходит даже во время полового контакта с ними. Значит, при любой возможности нужно пользоваться предоставляемыми профсоюзом путевками и работать, работать в поте лица, чтобы поскорее достичь заветного рубежа в сто женщин. Его удивило, что простая деревенская бабенка — бывшая жена — додумалась до этого раньше, каждый год уезжая на отдых в южные санатории. Он давно оставил надежды на то, что она сохраняла ему верность, хотя они не растаяли окончательно. Ведь жена выросла в деревне, в которой до сих пор поклонялись патриархальным устоям, к тому же, к сексу относилась с прохладцей. Но по приезде из очередного отпуска, бывшая супруга каждый раз лукаво поводила блядскими глазками и с прозрачными намеками на его нередкое половое бессилие заводила разговор о том, как хорошо заниматься кустотерапией с горячими и настойчивыми кавказскими мужчинами. В связи с этим он не мог отвязаться от мысли, что давно настало время догонять в счете теперь ее. Запоздалые думы только подхлестывали заманчивые мечты.

На следующий сезон Дока уже сам напрашивался на поездку к берегам Черного моря. Отмечая прилежный труд, профсоюз пошел навстречу, и в конце лета снова выписал путевку подающему надежды начальнику смены, теперь на морской курорт. Дока никогда не видел моря, поэтому с волнением влезал в скорый поезд до Адлера. А когда состав потянулся вдоль присыпанного крупной галькой побережья, когда у самых шпал заплескались зеленовато–синие с кипельно белыми гребешками пенные волны, у него невольно перехватило дыхание.

Когда распаковался и получил ключи от номера в похожем на белоснежный океанский лайнер здании санатория, немедленно сбежал по крутым ступенькам и устремился к берегу.

Морской простор открылся внезапно, сразу за стеной продуктовых палаток с продавцами–кавказцами в них. Так же неожиданно показался заваленный голыми телами пляж, который тянулся по побережью аж до выступающего в море скалистого мыса. На всей этой усеянной людьми узкой полосе отыскать свободное местечко оказалось проблематично. Дока растерянно осмотрелся вокруг, множество женщин любого возраста с удовольствием подставляли кругленькие, плоские, квадратные — разные — попы палящему в полную силу ослепительному в чистом небе солнцу. Мужских комковатых задниц он старался не замечать. В этот момент звонкий девичий голос весело позвал:

— Эй, парень, ты играешь в карты?

— Играю, — живо обернулся Дока.

— Тогда подсаживайся к нам, у нас одного игрока не хватает.

Девушке на вид было лет двадцать, напротив лениво наблюдала за отдыхающими ее подруга одинакового с ней возраста. Обе успели загореть до стойкого коричневого цвета, открытые купальники закрывали интимные части тела узкими полосками, едва удерживаясь на бедрах и на спине за счет тонких завязочек. С третьей стороны наброшенного на гальку покрывала с колодой карт посередине поджимал под себя ноги настороженно бегающий глазами вокруг худощавый мужчина лет сорока пяти. Оценив обстановку, Дока бросил на землю сумку с полотенцем, шустро расстегнул пуговицы на рубашке и брюках, обратился к позвавшей его девушке:

— Я только окунусь и сразу обратно, хорошо?

— В первый раз, что–ли? — снисходительно засмеялась та.

— Да вот же, — не стал спорить он.

— Тогда тебя на берег бреднем не вытащишь.

— Сам прибегу, — уже на ходу отозвался Дока.

Вода оказалась удивительно теплой, ласковой и как бы тягучей, она стойко удерживала на поверхности, не давая возможности заглянуть под нее. Дока с удовольствием помахал руками и ногами возле берега, побаиваясь заплывать далеко — все–таки немерянный морской простор заставлял относиться к нему с уважением. Наконец, изловчившись, он сумел погрузиться на небольшую глубину, сразу широко раскрыл глаза. Заметил вдруг между навалами все той же пестрой гальки прятавшегося под нее маленького краба, перед носом шевелила отростками совершенно прозрачная медуза, рядом с ней другая. А вдали, в туманной глубине, ворочалось неясное с отлетающими от него вверх серебристыми пузырями. Оно медленно приближалось. Дока хотел уже вылететь наверх, когда вдруг выяснилось, что это торопилась к берегу женщина в разноцветном купальнике. Ходуном ходили полные под бюстгальтером груди, выпуклый лобок под плавками то вспухал бугорком, то выпячивался двумя большими половыми губами, продолжавшимися аж до ягодиц на другой стороне тела. Из–под воды так красиво было наблюдать за ритмичными движениями незнакомой пловчихи, что он едва не забыл про иссякающий запас воздуха. Выскочив пробкой наверх, сморгнул ресницами и увидел почти рядом красивую девушку в том самом разноцветном купальнике, которая примеривалась взобраться на крутой береговой откос. Очередная волна подтолкнула ее под попу, но пловчиха не удержалась, опять оказавшись в воде.

— Вам помочь? — выворачивая ступни на неровном дне, подался Дока к ней.

— Спасибо, я справлюсь, — заметив, что добровольный помощник сам едва держится на ногах, улыбнулась девушка. — Надо только успеть оседлать следующий вал.

Так они и вылезли на высокую галечную насыпь вдвоем и на карачках, помогая друг другу зацепиться за любой удобный выступ, уселись у воды. Пляжники вокруг одобрительно заулыбались, наверное, вместе они хорошо смотрелись.

— Вы уже давно здесь? — сдувая с губ влагу, поинтересовался Дока. Он успел забыть, что его ждут в компании для игры в карты.

— Пошла вторая неделя, так быстро летит время, — зыркнула на него круглыми синими глазищами девушка. Сунув руку под ногу, поправила края плавок. — А вы, наверное, первый день?

— Вы угадали, — невольно проследив за действиями новой знакомой, он откинулся на спину, протянул ноги под накаты волн. — Хорошо здесь — море, чистый воздух, горы вокруг.

— А где вы остановились?

— В санатории, который на вершине горы за нашими спинами.

— А я дикарем, так интереснее.

— Почему?

— Потому что сама себе хозяйка.

Дока наморщил лоб, он уже успел ознакомиться с внутренним распорядком курортного общежития. Ранние подъемы на завтрак и отбои в десять часов вечера его не устраивали. Рядом остановилась какая–то отдыхающая, погремев камушками под ногами, намеренно развернулась так, чтобы тень от нее накрыла Доку. Он вскинул голову и узнал позвавшую составить компанию в карты подружку.

— Одежду не забудь, курортник, — так–же весело, как приглашала, посоветовала она. — Я сразу сказала, что тебя назад и бреднем не заловишь.

— У вас до сих пор не хватает четвертого? — приподнялся на локтях он. — Тогда я мигом.

— Теперь я решила искупаться, — усмехнулась девушка и с берега прыгнула в воду.

— Я тоже пойду, — встала с места и пловчиха.

— Постойте, мы даже не успели познакомиться, — вскочил на ноги Дока.

— Разве вы до сих пор один? — ладно сбитая пловчиха скосила ярко–синие зрачки на море. Между полненькими ножками четко выделился выпуклый лобок. — Кажется, в том коллективе недостает одного человека.

— Я вообще только пришел, штаны с рубашкой к ним подкинул, и все.

— Ах, вот как. Правда, я уже собираюсь, потому что днем загорать вредно, — девушка на несколько мгновений ушла в себя. — Ну, хорошо, тогда вечером приходите на танцы.

— А где они будут?

— При санатории есть своя танцплощадка, но мы в горы не поднимаемся, а ходим в шестую поликлинику. Она сразу за этим пляжем, через дорогу.

— Понял, за высоким фигурным забором с фонарями на кирпичных столбах.

— Все правильно, начало танцев в восемь часов вечера.

 

Глава девятнадцатая

Проводив ее масляным взглядом, Дока постоял еще немного и снова вошел в море. Теперь ему не терпелось отыскать приглашавшую на игру подружку, но среди множества разноцветных резиновых шапочек и непокрытых голов с плотно уложенными волосами отыскать кого бы то ни было представлялось проблематичным. Поплескавшись, он вылез на берег и потопал на место первого пристанища. Там все уже были в сборе, даже колода карт роздана. Через некоторое время поступило предложение размочить сухой счет, с которым Дока с напарницей оставляли противников. За вином побежал худощавый мужчина. Когда он принес несколько бутылок розового портвейна, Дока успел основательно познакомиться с подружками с одинаковыми льняными волосами и курносыми носами. Обе оказались из Подмосковья, на курорт приезжали не впервые, поэтому знали все ходы и выходы. После первого стакана разговор пошел откровеннее, та девушка, которая пригласила в компанию, доверчиво прилегла на колени, шелковой шоколадной кожей возбуждая у Доки эротические чувства. Она была одновременно мягкая и упругая, словно гуттаперчевая воздушная гимнастка из цирка. Ее землячка, по виду, тоже не скрывала намерений завязать дружбу с ним, потому что мужчина рядом с ней оказался скованным что в мыслях, что в желаниях. Незаметно подоспело обеденное время, Дока собрался покинуть компанию, но подружка вдруг притянула его голову к своей груди, негромко прошептала:

— Не уходи, разве тебе с нами плохо?

— С вами хорошо, но я боюсь опоздать на обед. Не хотелось бы с первых дней нарушать распорядок дня, — поцеловал он девушку в щеку. Он успел почувствовать себя хозяином, загадывая, что вечером обязательно поведет новую пассию на природу. — К тому же, на таком солнце запросто можно обгореть.

— Сама упарилась, — она теснее прижалась к нему, поводила губами по соскам. Не поднимая глаз, обыденно сказала. — Давай уйдем вместе? Надоели оба, и мямлят, и жуют сопли.

— Согласен, — легко вскакивая на ноги, живо откликнулся Дока. Он словно ждал этого предложения — Собирайся, иначе недолго обуглиться.

— Куда это вы? — навострила сонную физиономию вторая девушка. Скользнула завистливым взглядом по Докиной фигуре. — А мне с вами можно?

— У тебя есть свой ухажер, — жестко отрезал тот под застывшей мимикой на лице ее обожателя.

— Какой он ухажер, мастер переливать из пустого в порожнее.

— Тогда выбирать надо было раньше.

Быстро одевшись, Дока помог своей подружке застегнуть со спины пуговицы на платье и влезть в босоножки, затем подцепил под руку, припустил к выходу с пляжа.

По узкой улице курортного поселка они поднимались в горы все выше и выше, пока дома не остались позади, пока не дошли до жиденького ручейком водопадика, журчащего с обрывистого склона поросшей густым лесом скалы. Свернув с тропы, Дока углубился в заросли, помогая идущей следом девушке вскарабкиваться наверх. Наконец, между кустами завиднелась небольшая полянка с неброскими цветами. Смахнув с лица капли пота, он на ходу расстегнул ширинку и тут–же увлек подружку на жесткий зеленый ковер, одновременно правой рукой задирая подол платья и стягивая с ее мокрой попы не успевшие просохнуть плавки.

— Да подожди ты, надо бы осмотреться, — попыталась оттолкнуть его она. — Кажется, в той стороне хрустнули ветки.

— Это кабаны, — отбрасывая плавки на траву и нашаривая головкой члена вход во влагалище, отрывисто пояснил он. Торкнулся задницей вперед. — Или мед–ве–ди-и…

— Да ты что! — пугливо взвизгнула партнерша. — А если сюда притащатся? Загрызут…

— Не ус–пе–ю-ут…

Ягодицы Доки заработали паровозными маховиками, в уголках рта начали скапливаться первые пузыри тягучей слюны. Он успел ощутить, как, забыв про медведей, принялась быстро подстраиваться под него подружка, как активно взялась она подмахивать, стараясь не упустить и своего. И тут–же закостенел всем телом, трепеща лишь кончиками пальцев на руках и ногах. Яйца сперва сморщились, а потом взорвались обильным потом, член задергался словно в приступе обильной рвоты. На какое–то время он потерял контроль над собственным существом, тыкаясь в пылающее лицо партнерши несмышленным кутенком. А когда стал приходить в себя, первой мыслью было та, что снова вернулась застарелая беда — быстрое извержение семени. Сколько из–за нее он пережил насмешек от многочисленных подружек и даже от своей жены, вспоминать было противно. Вот и сейчас Дока приоткрыл глаза, с испугом покосился на бурно задышавшую под ним партнершу. Но она ничего пока не замечала, исправно подмахивала задом, не забывая острыми ногтями пощипывать и его ягодицы. На плотно сомкнутых веках трепетали длинные крашенные ресницы, на сочных губах стерся слой краски, обнажив тонкую бледно–розовую кожу, на аккуратном носу подрагивали крупные капли пота. Невольно Дока отметил про себя, что подружка попалась почти красавица. В этот момент она еще выше задрала довольно длинные ноги, водрузила пятки ему на поясницу. Он понял, что нужно продолжать работать и дальше, несмотря на сникающий член, иначе может получиться крупный скандал, потому что на женщину с покладистым характером новая пассия никак не походила. Чтобы возбудиться снова, он продвинул руку между ее бедрами, поскользил ею по покрывшимся обильными выделениями половым губам. Потом запихнул указательный палец в тугое влагалище, под свой член, отвлеченно отметив, что новая знакомая еще не рожала. Внутри у девушки все кипело и чавкало, температура стояла такая, что кожу на руке пощипывало будто от жаркого пламени. Скорее всего, она успела кончить не раз, но не подавала виду, стараясь оторваться на полную катушку. Дока просунул вовнутрь еще один палец, подушечками придавил уздечку на члене и принялся ритмично двигать всю конструкцию взад и вперед. Партнерша уже изгибалась коромыслом, хапая горный воздух короткими жадными порциями. Сегодня она явно была в ударе. Но, как и в начале полового акта, из раскрытого рта не вылетало ни одного стона, лишь беспрерывные всхлипывания со всхрипами, перекликавшиеся с маслянистыми звуками, идущими снизу. Скоро и Дока почувствовал некоторое оживление в собственных половых органах, головка очнулась от забытья, уздечка натянулась, ощущая всю прелесть занятий сексуальными упражнениями. Ко всему, напарница поиграла мышцами влагалища, постаравшись сузить его до размера мышиной норки. Вздыбив ягодицы, Дока с удовольствием взялся за пахоту удобренной извержениями рыхлой пашни во второй раз.

Так, с небольшими перерывами на короткий отдых, продолжалось до тех пор, пока где–то в стороне снова не послышался хруст сухих ветвей. Оба партнера с неохотой отвалились друг от друга, пытаясь восстановить запальное дыхание. Никто из них не подумал отреагировать на громкие звуки явным беспокойством, будто в этом лесу на их поляне так и должно было быть. Через несколько минут, глядя прямо перед собой, по тропинке скорым шагом прошли мужчина и женщина средних лет. Они скользнули по крутому откосу на следующий виток стежки вокруг вершины горы и исчезли в зарослях дикого шиповника. Единственное, что постаралась сделать лежащая рядом девушка при виде незнакомой пары, это одернуть подол платья вниз, но Докина рука так и не дотянулась до сброшенных штанов. Он отвернул голову набок, поймал губами высохший стебелек и с довольной усмешкой взялся его бездумно жевать. Впервые за долго время он чувствовал себя полностью удовлетворенным.

Когда они спустились вниз, на чистеньких улицах приморского поселка зажглись первые ртутные фонари, на верандах многочисленных кафешек зазвенели струны электрогитар, а по ухоженным аллеям заважничали прикинутые отдыхающие. Из шашлычных тянуло вкусными запахами хорошо прожаренного мяса, из пивных запахами свежего пива. Голова у Доки начала покруживаться, во рту быстро скопилась горьковатая слюна. Подружка рядом тоже, видимо, испытывала одинаковые с ним чувства, с усилием передвигая длинные и ровные свои ноги. Дока мельком взглянул на часы, стрелки беспристрастно показали, что сегодня он пролетел не только на комплексный обед, но и на сытый ужин:

— Ты хочешь кушать? — проглатывая застрявший в горле шершавый комок, обратился он к спутнице.

— После такого марафона да кто бы отказался, — бросая голодные взгляды за каждую раскрытую дверь забегаловок, фыркнула та полными губами. — Ты решил меня угостить? — не дожидаясь ответа, добавила. — Ты знаешь, я была бы не против.

Дока сунул руку в карман брюк, наощупь перелистал несколько сложенных купюр. Кажется, взятых с собой денег должно было хватить на бутылку вина и на сытую закуску к ней. Поймав ладонь девушки, он вошел в первую же кафешку. Но цены оказались куда более высокими по сравнению с ценами даже в Докином, не столь северном, городе. Что там, что здесь, вездесущие армяне не стеснялись грабить покладистых россиян, а тем более, курортников. Потоптавшись у стойки, он ограничился не шикарным ужином на две персоны, а парой стаканов крепленого вина, несколькими отварными сосисками с прозрачными ломтиками хлеба к ним и пачкой плавленного сырка на двоих. Под конец трапезы водрузил на высокий столик две кружки с прохладным пивом. Как ни странно, этого угощения оказалось достаточно, чтобы восстановить истраченные силы. Ощутив бодрость духа, сразу за порогом Дока подхватил под руку на глазах взявшуюся хмелеть опять подружку, повлек за собой вдоль оживленного тротуара.

— Куда ты тащишь? — со смехом упиралась она. — У меня уже ноги не передвигаются.

— На карусель, красивая, — весело погремел он мелочью в кармане. — На два билета здесь должно хватить.

— Ни в коем случае, на сегодня приключений достаточно, — уцепившись за мохнатый ствол пирамидального кипариса, запротестовала пассия. Они успели завернуть на темную аллею небольшого парка. — Лучше проводи до дома, и сам ступай отдыхать.

— Но я еще не устал.

— А я бы с удовольствием поспала.

Дока присмотрелся к девушке, плечом прижавшейся к поросшему коричневым мохом дереву, заметил вдруг, что от стакана вина с кружкой пива ее развезло так–же, как днем на берегу, когда она прилегла на его колени. В голове мелькнула озорная мысль. Крепко обняв за талию, он стащил ее с освещенной аллеи на подстриженный газон, по нему доволок до ряда тополей вдоль белой стены здания прибрежного курорта и, прислонив к толстому стволу, рывком задрал подол платья. Наверное, она не успела сообразить, что он собрался делать, потому что, когда Дока воткнул ей член между ног, только и смогла произнести:

— Сумасшедший… От тебя пора бежать, ты затрахаешь меня до потери пуль–са…

Но смысл этих слов до него уже не дошел, не обращая внимания на приостанавливающих за деревьями движение пешеходов, он настырно старался достичь желанного оргазма, пробуя на прочность членом упругие стенки влагалища и стремясь добраться до заветной огненной точки в глубине. Он знал наверняка, что эта точка, от которой многократно усиливается ощущение блаженного полета, существует, она имеется у каждой женщины. Это она держала уздечку под головкой в постоянном напряжении, заставляя тело извиваться в эротических конвульсиях, помогая добиваться неземного экстаза.

Когда закончился каскад сладострастных подергиваний, Дока расслабленно положил голову на плечо подружки, полуприкрыл глаза. Ему было все равно, что кто–то может подглядывать за ними, он давно решил, что будет пользоваться любым моментом для удовлетворения своих сексуальных желаний, потому что начало половой жизни получилось слишком поздним. Теперь следовало наверстывать упущенное, чтобы успеть полакомиться в полный рост.

— Очнись, дорогой, — похлопала его ладонью по щеке партнерша. — Перед нами скоро толпа отдыхающих соберется.

— Пусть хоть вся курортная зона, — с усилием отрываясь от ее груди, промямлил Дока. На сегодня половых игрищ было достаточно, но в мозгу крутился один неразрешенный вопрос. Когда он созрел, Дока застегнул ширинку и взял за плечо оправлявшую платье девушку. — Ты далеко живешь?

— О как, только что умирал, — с удивлением уставилась она на него.

— Пойдем, я провожу тебя домой, — не стал он пускаться в объяснения.

Новая пассия жила далеко, за мостом через бурную горную речку. Обратно Дока почти бежал, он боялся опоздать на танцы, на которых назначила ему свидание пловчиха с огромными густо–синими зрачками. Она сразу понравилась и он не хотел ее упускать, пловчиха была куда интереснее отправившейся отдыхать подружки. С каждым шагом сил прибавлялось, и когда впереди показался освещенный фонарями забор вокруг шестой поликлиники, он вновь чувствовал себя в своей тарелке. Лишь чуть покруживалась голова, да руки оставались сухими. Девушка стояла напротив входа на танцплощадку, всматриваясь в лица выныривающих из темных зарослей парней и мужчин. Дока сходу сунулся лицом в пышную прическу, губами прихватывая кожу на высокой шее. Ему надо было как–то скрыть отразившийся на внешности — он это знал точно — отпечаток бурно проведенного дня.

— Ого, да вы, молодой человек, охамели, — испуганно отшатнулась пловчиха. — Что это вы так сразу!?

— Шучу, шучу, — отскакивая на безопасное расстояние и пытаясь спрятать блудливую улыбку, зачастил он. — Давно не виделись, успел соскучиться.

— Разве? А мне кажется, что вам было не до скуки, — попыталась присмотреться получше пловчиха.

Дока живо вильнул под сень дерева, с тревогой подумал о том, что сексуальная партнерша запросто могла отпечатать на рубашке или на теле следы губной помады. Вот это получился бы номер. Выдернув из заднего кармана брюк мятый платок, он суматошно принялся вытирать пот со лба, заодно стараясь надраить щеки и шею так, чтобы не оставить на них и тени для подозрения. Лупастая пловчиха не сводила с него внимательных глаз, она ждала ответа на свой вопрос.

— Каждый час показался мне високосным годом. — наконец разродился он правдоподобной фразой. Добавил как бы с укором. — И почему сразу на «вы», когда на море мы пообщались на «ты»? Ты успела от меня отвыкнуть?

— Давай на «ты», — пожала плечами подружка. — Но я к тебе еще не привыкала, чтобы начать отвыкать. К тому же, ты опоздал.

— О, это заявка на длинный разговор, — вместо того, чтобы оправдываться, ухватился за последнюю фразу Дока. — Давай сделаем так, я схожу за билетами, а ты подождешь меня еще несколько минут. Хорошо?

— Я на чужие деньги не рассчитываю, поэтому билет себе уже купила, — с достоинством проинформировала пловчиха. — А ты иди в кассу, иначе мы и на танцы не попадем.

— Договорились, — шустро вышел он из тени дерева. Кажется, на сегодняшний вечер ему все–таки удалось предстать девственником.

Танцплощадка была до отказа заполнена отдыхающими, Дока вместе с новой подружкой долго продирались сквозь сплоченные компании, прежде чем сумели найти свободный пятачок. Не успели осмотреться, как раздалась мелодия очередной ритмичной песни. Оказалось, ко всем достоинствам, партнерша неплохо танцует. Дока попытался подстроиться и неожиданно почувствовал, как жутко он устал в связи с переездами, обустройством на новом месте и лазанием по диким горам. Значит, ощущение легкости оказалось мимолетным, оно, как второе дыхание у спортсменов, было обманом для израсходовавшего много сил организма. Ноги заплетались, руки взлетали в воздух обломанными ветками. Все тело казалось набитым сырыми опилками. Но он сам захотел продолжить знакомство с этой красивой девушкой, то есть, пути к отступлению не существовало. Между тем, пловчиха окончательно освоилась, изредка кидая призывные взгляды превратившимися в синие омуты огромными зрачками, закрутила сбитой, будто резиновой, своей фигуркой в полный рост. Высокие груди ладно подрагивали в такт музыке, обтянутая коротким платьем попа сексуально подергивалась. Она словно задалась целью измочалить ухажора до упадка сил, будто чувствовала, что в чем–то ее хотят провести. Молодые мужчины и парни откровенно любовались ее красивыми раскованными движениями, не сдерживая кривых ухмылок по поводу неуклюжих действий явно проигрывающего ей в этом виде развлечений партнера.

И пловчиха добилась своего. Когда зазвучала медленная мелодия, Дока снова с раздражением взялся вытирать платком бежавший с него ручьями пот. В этот момент видный мужчина протянул девушке руку и увел в круг, даже не посмотрев в сторону Доки. Больше они не расставались до конца танцев. Уверенный в том, что его кинули, вслед за другими Дока потащился к выходу. И вдруг за железной калиткой ощутил на плече маленькую горячую руку. Он повернул голову, увидел синеокую красавицу, старающуюся идти с ним в ногу.

— Я подумал, что тебе с новым партнером стало лучше, — замедлил он шаги.

— Этот мужчина прекрасный танцор, — пряча лукавую усмешку, утвердительно кивнула головой пловчиха. — Жаль, что мне с ним не по пути.

— Почему?

— Он живет в другой стороне, — открыто прыснула в кулак девушка.

Дока остановился, растерянно осмотрелся вокруг. Он понимал, что понравился девушке, но тот, похожий на американского актера Стивена Сигала, мужчина выглядел таким представительным и надежным, что в голову не пришло предъявлять ему претензии. Облизнув губы, он снова всмотрелся в бездонные зрачки оказавшейся верной подружки. И утонул в них.

— Наверное, я сегодня перенапрягся, — хрипло сказал он.

— Я тебя понимаю. Когда я приехала, в первые дни только и делала, что отсыпалась, — сочувствующе улыбнулась она. — Не поверишь, на танцы я пришла лишь во второй раз.

— Иначе мы с тобой бы не встретились.

— Иди отдыхать и… приходи завтра на море, — негромко попросила она.

— Спасибо, но ты меня совсем не знаешь, — благодарный за привязанность, заторопился было он с оправданиями.

— Если бы я могла предвидеть, родилась бы гадалкой, — засмеялась она бархатистым смехом. — А так я всего лишь обыкновенная женщина, каких на улицах городов и сел великое множество. Иди, новое утро все расставит по своим местам.

Он пришел ближе к обеду, когда многие отдыхающие нацелились покинуть пляж. Дока стеснялся встречи не с синеглазой пловчихой, а с сексуальной партнершей, с которой» успел полазить по окрестным горам. Он боялся, что та окликнет его и закомство с новой подружкой на этом закончится, ведь места, которые обе выбрали для отдыха на пляже, находились почти рядом. Его тревога оправдалась, не успел он сделать по галечной россыпи несколько шагов, как раздался знакомый голос с хрипотцой:

— Сюда, разлюбезный, заруливай на нашу стоянку, — замахала сразу обеими руками вчерашняя подружка. Она явно успела и опохмелиться, и окунуться в новый кайф. — Только не ссылайся на режим и лечебные процедуры, я уже в курсе, какое у тебя здоровье.

— Я и не думаю оправдываться, на здоровье тоже пока не жаловался, — настороженно крутя головой по сторонам, остановился возле наброшенного на пляж покрывала Дока. Посередине лоскута материи снова возвышались несколько бутылок с портвейном, две банки кильки и буханка хлеба. Сидящая напротив землячка пассии небрежно обнимала за шею того худощавого мужчину в возрасте, который после их вчерашнего ухода в горы оставался с ней. Наверное, сумели договориться. — Но от выпивки категорически отказываюсь.

— А что здесь пить, ослиная моча, — пьяно откачнулась назад подружка. — К тому же, мы не в родной замоскворецкой конторе, а в отпуске.

— Он и вчера губы кривил, — неприязненно покосилась на Доку ее соседка. Мужчина взял девушку за щеку, развернул к себе и демонстративно поцеловал в губы.

— Спасибо за приглашение, ребята, но такой отдых меня не устраивает, — воспользовавшись моментом, Дока живо отвернулся, чтобы по ступенькам взобраться на бетонную эстакаду с раздевалками и душем. Бросил через плечо. — Желаю удачи.

— Ну и дергай, щелкунчик на час, — послышалось за спиной. — Проситься станешь, не пустим.

Поморщившись, Дока полез наверх. На залитой солнцем просторной площадке на деревянных топчанах подставляли жгучим лучам животы и спины курортники в разноцветных плавках и купальниках. Дока направился к одной из раздевалок, он прошел уже половину эстакады, когда вдруг увидел знакомую сбитую фигурку. Оттопырив круглый зад, девушка опиралась на железное ограждение, любуясь раскинувшимся до горизонта водным пространством. Ровные бедра с узкими полосками плавок на них равномерно переходили в полные икры, под коленями играли тенями сексуальные ямочки. Распущенные волосы на гибкой спине слегка шевелил набегавший с моря теплый бриз, в заброшенных на лоб защитных очках играли яркие блики. Вся она представляла из себя не вечно зависимую от разных обстоятельств слабую половину человечества, готовую выйти за кого угодно и нарожать тому кучу детей, лишь бы ее кормили, одевали да изредка замечали. Эта девушка цену себе знала. Женщины данного типа возбуждали Доку больше всего, потому что они были именно женщинами. О такой он мечтал сколько себя помнил и не задумываясь отправился бы за ней на край света. Он сразу узнал пловчиху, подумал о том, что и она видела, как крутился он по пляжу. Наверняка засекла его перебранку с теплой вчерашней компанией. Переступив с ноги на ногу, Дока набрался решимости и подошел к девушке сзади:

— Привет, а я тебя искал.

— Я видела, — помедлив, обернулась она к нему. Критическим взглядом осмотрела всю его фигуру в спортивном трико и сандалиях на босу ногу. Фыркнула под нос полными губами. — Выспался?

— Само собой, даже на завтрак не ходил.

— А на процедуры?

— Там назначили… еще успею.

Пловчиха снова покривила округлые линии лица в веселой усмешке, поиграла искорками в ярко–синих глазах. Облокотившись о перила, положила ногу на ногу, внизу поджарого живота четко обрисовался выпуклый лобок с вылезшими из–под плавок несколькими черными завитками волос. Дока почувствовал непреодолимое желание обладать девушкой, он понял, что она принадлежала к тем женщинам, которых мужская половина человечества прозвала сладкими. Все у нее было к месту: и округлый подбородок, и стоячие груди, и высокий розовый пупочек посередине мягкого живота с плавно переходящей в овальные линии бедер тонкой талией. И выпирающий лобок, вызывающе приглашающий овладеть хозяйкой всего этого богатства и насладиться не только отточенными внешними формами, но и опьянеть от внутреннего содержания, которое просто обязано было быть обильно хмельным. Чтобы сдержать охватившие его страсти, Дока невольно потянулся пятерней к прическе.

— Успевать надо вовремя, — назидательно заметила девушка. Вскинула брови вразлет. — Ты заметил, что люди потянулись на выход?

— Конечно, а что?

— Я, вот, думаю, может, и мне не стоит нарушать распорядок дня?

— В каком смысле? — невольно насторожился Дока.

— В прямом, — изучающе посмотрела на него девушка. — Я еще ни разу не загорала под дневными лучами солнца, которые скоро начнут прожаривать весь пляж. Говорят, это вредно.

— А мы не станем валяться на гальке, а пойдем купаться. Вот солнце до нас и не дотянется.

— Ты так хорошо плаваешь?

— С тобой хоть до Турции и обратно. Я видел, как ты профессионально работаешь кролем.

— Я тоже приметила, как ты тихо сидел под водой и ждал, пока я над тобой проплыву, — с издевкой прищурилась пловчиха. — Признавайся, любишь подглядывать за бабами?

— И в мыслях не было, — отнекался Дока. — Я за крабами и за медузами наблюдал.

— Интересно?

— Еще бы, я их впервые узрел.

— Ну, хорошо, — девушка прикусила нижнюю губу. — Иди переодевайся, и поплыли в Турцию.

Вода была удивительно теплой и мягкой, она обволакивала тело солоноватым рассолом, с глухими всхлипами впуская в себя и отпуская наружу руки с ногами. Большой красный буй, ограничивающий территорию купания, остался далеко позади. Дока старался не отставать от сноровисто идущей впереди девушки, он понимал, что рискует, с первых дней решив отплыть от берега на далекое расстояние, но понадеялся на крепость конечностей и армейскую закалку. Между тем, подружка словно перестала замечать своего ведомого, она прибавила скорости. Дока понял, что его решили проверить на выносливость. Собрав силы, ногами вздыбил пенный бурун, догнав пловчиху, намеренно пересек дорогу перед самым ее носом и, обдав крутыми всплесками воды, повернул обратно. Теперь совесть его была чиста, иначе чувствовал бы себя ущемленным. Какое–то время бравая мысль помогала легко преодолевать расстояние, до тех пор, пока Дока не решился посмотреть в сторону берега. Извилистая линия показалась такой далекой, что в груди шевельнулось чувство беспокойства. Обнадеживающего красного буя не было видно вовсе. Он замахал руками резвее, стараясь не поднимать головы из воды. Между тем тревога продолжала непроизвольно возрастать. Вспомнив случаи из армейской практики, Дока нырнул и надолго затаил дыхание в глубине, на поверхность выскочив только тогда, когда легкие приготовились взорваться от распиравшего их давления. На несколько минут парочка таких упражнений сняла нервное напряжение, позволив продвинуться к берегу еще на тройку сотен метров. Завиднелся качавшийся на ряби маленький красный шар. Пловчихи рядом не было видно, она или продолжила путь дальше, или отвернула далеко по горизонтали. И вдруг в области икры на левой ноге возникла резкая боль, заставившая разом закостенеть все части тела. Быстро погрузившись в воду, Дока пятерней с усилием дотянулся до икры, пытаясь помассировать сократившуюся мышцу, которая превратилась в выпуклый отпечаток окаменевшей буквы «М». В мозгу стрелой пронеслась мысль о том, что иголка, с которой он никогда не расставался, так и осталась приколотой под воротничком рубашки на берегу. Судорога не отпускала, мало того, она притянула голень к бедру напрягшимся сухожилием. Кожа в этом месте едва не разрывалась пополам. Как ни стучал Дока по мышце и по колену, натяжение продолжало увеличиваться. Скоро весь бок вместе с предплечьем занемел окончательно, словно через него продернули колючую проволоку. Загребая правой рукой, Дока из последних сил подтянулся до поверхности, чтобы успеть хапнуть несколько глотков воздуха, и опять камнем пошел вниз. Но молодой организм противился причуде умереть от случая, он боролся за жизнь как только мог. Снова и снова Дока дожимался до черты между небытием и бытием, не переставая отталкиваться от плотной воды правой ногой, помогая себе свободной растопыренной пятерней. Вот уж впереди блеснул скользким боком показавшийся недалеким шар буя, послышался громкий возглас купающегося. Уже можно было бы позвать на помощь, если бы хватило на это сил, если бы кто–то решился обратить на крик внимание. Дока четко понял, что может утонуть на глазах облепивших берег отдыхающих, не вызвав у них к собственной судьбе никакого интереса. Ему стало жалко себя, и эта жалость отобрала еще несколько крупиц драгоценного упорства. До вожделенного буйка оставалось десятка два метров, расстояние казалось непреодолимым, когда вдруг неизвестно откуда возникшая темная тень под водой метнулась к нему. И немедленно острая боль пронзила тело от макушки до пяток. Дока судорожно задвигал конечностями, открытым ртом пытаясь поймать такой желанный воздух. Ощутил, что левая нога распрямилась, каким–то чудом разом отмяк весь левый бок. Он уже имел возможность рвануть к берегу на полных парах. Метрах в пятидесяти в стороне из воды вырвалась одетая в солнечные блики женщина, пошла мерять расстояние широкими сильными отмашками. Поморгав ресницами, чтобы избавиться от влаги под веками, он тут–же последовал ее примеру.

Дока выполз из воды, под недоуменными взглядами немногочисленных на берегу курортников перевалился на живот и тяжко задышал. Почувствовал, как кто–то провел по спине чем–то острым. Оторвав голову от россыпи пестрых камней, скосил глаза, перед ним присела на корточки синеокая пловчиха. Лицо у нее было спокойным, а в пальцах она держала небольшой осколок ракушки.

— Я чуть было не утонул, — откашлявшись, сипло выдавил он из себя.

— Я знаю, но ты не утонул, — смахнула она волосы на одно плечо. Заметив недоумевающую его ухмылку, чуть помолчала и добавила. — Думаю, ты все равно бы добрался до буйка. Ты такой настырный…

На приморский поселок опускался очередной чудный вечер. Они шли рядом по аллее из пальм, высокие, стройные, еще издали вызывающие у встречных уважительный блеск в глазах. Дока успел покушать в санаторной столовой, девушка сходила к себе на квартиру. И теперь они встретились для того, чтобы пройтись по парку, повеселиться на многочисленных аттаракционах, побаловать себя молочными коктейлями, купленными у разбитных мороженниц. Дока несколько отошел от морского приключения, хотя нервная изморозь еще таилась внутри его тела. Он до сих пор не мог понять, кто подсобил избавиться от судороги, едва не отправившей его на дно. А что избавление не обошлось без посторонней помощи, в этом он был уверен на сто процентов. Несмотря на страх, он успел рассмотреть под водой мелькнувшую рядом гибкую тень. Все произошло так стремительно, что осознать, кто это был, не представлялось возможным. Новую знакомую Дока в рассчет не принимал, потому что она заплыла слишком далеко и не имела возможности так быстро придти на помощь. А больше рядом никто не плавал, разве что одетая в солнечные блики женщина, которая вырвалась из воды впереди него. Но и она вынырнула на слишком большом расстоянии, чтобы смочь проплыть его под водой. В очередной раз покачав головой, Дока зябко передернул плечами и повернулся к идущей рядом подружке. Он был обижен на нее за то, что она, как показалось, с прохладцей отнеслась к случившемуся с ним

— Не в силах забыть этот случай? — как о чем–то постороннем спросила она.

— С ним все понятно, — немного раздраженно отмахнулся он. — Не могу найти ответ на вопрос, кто сумел так незаметно приблизиться и воткнуть что–то острое в икроножную мышцу. Спазм моментально прекратился, иначе бы я пошел ко дну. Я заметил смутный образ, но кому он принадлежал, разгадать до сих пор не в состоянии.

— Человеку, конечно, — рассудительно заметила девушка.

— Понятно, что не Господу Богу, да вокруг все равно никого и близко не телепалось.

— Я все время находилась рядом с тобой, — как–то отрешенно сказала подружка.

— Когда я повернул обратно, ты ушла далеко вперед, — не согласился Дока. — Я все глаза просмотрел, чтобы отыскать тебя.

— Плохо смотрел.

Дока приостановился, пристально вгляделся в спутницу. Девушка перекинула сумочку на другую руку, она продолжала спокойно глазеть по сторонам, не выказывая ни малейшей заинтересованности к тому, о чем только что поведал ее собеседник. Ему показалось, что безразличие это напускное, на самом деле за ним что–то скрывается. Мельком взглянув на проходящих мимо людей, он поджал губы, на некоторое время ушел в себя. Подружка терпеливо стояла рядом, лишь рука потянулась к прогнувшейся вниз ветке лаврового дерева. И вдруг Дока ясно осознал, кто на самом деле является истинным его спасителем. Сморгнув веками, с напряжением уставился на разминавшую пахучий лист пловчиху напротив. Вместо благодарности в его глазах начало разгораться пламя негодования. Сделав глотательное движение, он сдержанно спросил:

— Почему ты не поспешила на помощь раньше?

— Потому что я была уверена, что ты доплывешь до берега, — девушка убежденно покривила пухлую розовую щеку. Расстегнув сумочку, вытащила острый осколок раковины и протянула его Доке. — Это тебе на память, чтобы в следующий раз знал, перед кем следует выпендриваться.

— Я не думал соревноваться с тобой, поэтому повернул обратно. Мне давно было ясно, что ты спортсменка, — не прикасаясь к раковине и не понимая, зачем ее предлагают, он покатал под кожей на скулах твердые желваки. — А ты знала, что я еще не успел акклиматизироваться.

— Хочешь сказать, что не имела права звать тебя за собой? — прищурилась на него пловчиха. — А кто первый предложил сплавать в Турцию?

— Я высказал шутливое предложение.

— Тогда в чем дело?

— Почему ты сразу не поспешила мне на помощь? — с упорством повторил он вопрос.

— Я уже говорила, что была уверена в твоих силах, — девушка выбросила осколок под дерево, нетерпеливо фыркнула выразительными губами. Наверное, выяснения посередине оживленного тротуара стали ее раздражать. — Что тебя интересует еще?

— Только одно это, — Дока в замешательстве потоптался на месте, он не знал, что делать и о чем думать. Если перед ним холодное существо, способное равнодушно проплыть мимо тонущего человека, то от него нужно бежать как можно дальше. Такие ни в грош не ставят жизнь постороннего человека, с ними и удовольствий не испытаешь никаких. А если девушка просто растерялась, то почему не желает в этом признаваться. Он по инерции повторил. — Лишь одно, больше ничего.

— Сейчас ты похож на попугая, — подружка вскинула голову, с громким треском защелкнула сумочку. — Знаешь, завтра мне нужно уезжать, и я не хотела бы испортить себе последний вечер. Так что, лучше я прогуляюсь одна.

— Тогда для чего нужно было знакомиться вообще? — снова с недоумением уставился ей в переносицу Дока. — Что это тебе бы дало?

— Я увлеклась тобой, с первого взгяда.

— А теперь разочаровалась?

— Выходит, что так.

В груди у Доки возник привычный прохладный пузырек пустоты, он начал появляться еще в детстве, с той поры, когда его оставляли в одиночестве. В такие моменты накатывала волчиная жестокость, призывающая рвать и метать окружающее. Услышав ответ девушки, он понял, что за несколько часов шапочного знакомства тоже успел привязаться к ней, почувствовать родное существо. Не то, которое буквально вчера по случаю тискал высоко в горах — подобных женщин вокруг было море — а именно свое, которое ищешь всю жизнь и ни за какие деньги не купишь. С первых минут встречи он как зверь впитал в себя это ладное, одновременно мягкое и упругое, тело с высокими небольшими грудями, с розовым аккуратным пупочком и вызывающе выпирающим лобком. О, как прекрасно, наверное, обнять точеную фигурку и до изнеможения насладиться прелестью плоти, созданной природой в единственном экземпляре. В то же время, как ни странно, он боялся запутаться в длинных завитках шелковых волос, тем более, заглянуть в огромные густо–синие зрачки, чтобы не утонуть в их бездонной глубине. И опять мечтал о продолжении знакомства, даже согласился бы на немедленную женитьбу, зная наверняка, что таких женщин не бросают.

И вот теперь все доброе, успевшее накопиться в груди, пришла пора выбросить как ненужный хлам. Этого делать нельзя было ни в коем случае. Осмотревшись, Дока напрягся. Уличные фонари обливали мостовую с окрестностями бледно–синеватым светом, поток людей уменьшился, отдыхающие разошлись по кафе и ресторанам, заняли места в кинотеатрах. Лишь изредка на тротуаре маячили прижавшиеся друг к другу парочки. За спиной девушки возвышался заросший густым кустарником с вечно зелеными деревьями над ним крутой бугор. Узкая тропинка ныряла в заросли и пропадала в двух шагах от дороги. Там, куда она бежала, разлилась вязкая чернота. Девушка собралась сделать первый шаг с того места, на котором приостановилась. Отряхнув руку от остатков лаврового листа, она поправила сумочку, взглянула на Доку. В глазах уже не было ни первоначального тепла, ни недавнего равнодушия, яркие зрачки выражали одно упрямство:

— Всего хорошего, — холодно сказала она. — Думаю, что провожать меня не надо.

И Дока решился. Подавшись вперед, крепко обхватил пловчиху за талию и поволок ко входу в образованный кустарником тоннель. Колючие ветви ободрали кожу на лице, на шее, они забрались даже под рукава рубашки. Но он упорно тянул жертву дальше, в самую гущу зарослей. На пути вырос камень с притоптанным пятачком перед ним. Дока опустил подружку на землю, всунул пятерню под ее платье. Девушка не сопротивлялась, она словно потеряла сознание. Он рывками сдернул с ее попы тоненькие трусики, затем стащил их с одной ноги. Расстегнул на ширинке замок и высвободил с каждой секундой твердеющий член, раскидав округлые колени безвольной жертвы, вошел головкой между ее половыми губами. С животной радостью ощутил тесное и горячее влагалище, отозвавшееся на проникновение в него упругими сокращениями скользких мышц. Волна наслаждения обдала Доку жаром от пяток до макушки, не в силах сдержать внутренние эмоции, он замычал растянутым в нитку ртом, еще дальше вгоняя вставший колом член. Головкой вмялся в подавшееся навстречу твердое препятствие, догадался, что это была шейка матки. Девушка охнула, дернула попой вниз и попыталась выскользнуть из–под Доки. Но он уже ощущал, как из яичек по каналу заспешила раскаленная сперма, сбрасывать ее на землю, когда половой орган обволакивала благодатная плоть, было бы кощунственно. Дока навалился на партнершу всем весом, заставив раскрыть чувственные губы, вложил в них свои. Через мгновение пловчиха притихла, потом подалась вперед, выпуская через нос длинный тягучий стон. И захлопала ладонями по земле, накрепко впаявшись мягким лобком в его пах. Мышцы влагалища задергались словно от судорог, они буквально высасывали из члена накопившуюся в нем энергию. А она хлынула бурным потоком без положенных в таких случаях перерывов, будто пробивший себе дорогу источник решил вытечь сразу весь. Такого блаженства Дока никогда не испытывал, он моментально взорвался обильной испариной, как переполненный паром котел.

Так они и лежали на земле, сцепленные мертвой хваткой неконтролируемого земным разумом закона продолжения рода, изредка встряхиваясь от прошивавших их конвульсий, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Губы обоих утонули в клубах слюней, ручейки пота перемешались тоже. После полученных друг от друга бесподобных удовольствий можно было бы забыть про конфликт и продолжить дружбу. Но как только Дока осознал, что тело начинает оживать, он отвернулся от девушки, взялся приводить себя в порядок. Принуждением к половому сношению он словно отомстил ей за то, что в опасную минуту она не поспешила на помощь, а понадеялась на его выносливость.

Тем временем девушка нашарила трусики, одела их и занялась собой, во тьме пытаясь отряхнуть платье и поправить прическу. Они невольно соприкасались, чтобы сразу отстраниться, будто исполнив сладострастный ритуал, снова превратились в незнакомых друг с другом людей.

— Тебя до дома провожать, или дойдешь сама? — когда пришла пора вылезать из укрытия, через хрипотцу холодно поинтересовался он у партнерши.

— Я пока еще не инвалид, — помолчав, с легким смешком сообщила она.

Они спустились на тротуар, боясь встречаться взглядами, осмотрелись по сторонам. Невдалеке играл яркими огнями приземистый кинотеатр, редкие парочки все так–же бороздили празднично раскрашенную разноцветными гирляндами улицу курортного поселка, из кафешек неслась несмолкаемая музыка. Потоптавшись на месте, Дока провел рукой по лицу, негромко сказал:

— Спасибо тебе за все. Я пойду.

— Там было очень глубоко, наверное, метров пятнадцать, — девушка нервно потеребила пальцами ремешок на сумочке. Она хотела что–то добавить, вскинула длинные ресницы и тут–же опустила их.

— Тем более, — не вдумываясь в смысл, сплюнул он под ноги.

Не оглядываясь, Дока заспешил по укрытому плиткой тротуару в направлении перекрестка, с которого асфальтовая дорога вела на вершину горы с похожим на белый океанский лайнер зданием санатория на ней. Он осознавал, что девушки с собственным мнением, у которой, к тому же, было все при месте, может не встретить никогда, но обида за равнодушное отношение к его судьбе не позволяла обернуться назад. Вызванная обидой же неприязнь мешала осмыслить и последние странные слова, ко всему, сказанные подружкой как бы со скрытой усмешкой.

 

Глава двадцатая

Лакированный, черного представительского цвета, шестисотый «Мерседес» едва слышно шуршал шинами по великолепному автобану, в разных направлениях размеченному четкими белыми линиями со стрелками и украшенному по бокам разноцветными дорожными знаками. Через равные расстояния посреди шоссе торчали стойки с телефонными аппаратами на них, возле бордюра чернели большие полиэтиленовые мешки для мусора, так–же равномерно были расположены и автозаправки со всем необходимым — с автосервисом, с обычными в кафешках чаем и кофе, с сигаретами, вплоть до женских прокладок в промтоварных секциях. Поначалу дорога бежала как бы посередине Венецианского залива, с обеих сторон охлаждавшего ее, прогретую солнцем Адриатики, зеленовато–синими волнами. Сама Венеция располагалась на островах и попасть в чудный город можно было только по воде. А потом за тонированными стеклами машины устоялся обычный итальянский пейзаж с желтыми убранными полями, коричневыми возвышенностями и двух–трех этажными фазендами на их вершинах. Селения встречались не часто, все они по русским меркам имели вид скопления загородных дач для солидных людей. Мужчина устроился рядом с шофером, а женщина расположилась на заднем сидении одна, она решила продлить чувство комфорта подольше. Изредка она чиркала зажигалкой, прикуривала новую сигарету, затем нажимала на кнопку в спинке переднего кресла, плескала из термоса в чашку кофе, приправляла его легкой порцией коньяка, смаковала питье маленькими глотками и снова впивалась взглядом в окрестности. В голове ее теснились мысли о римлянах, о цезарях, две с половиной тысячи лет назад сумевших создать первую на земле демократическую республику, о когортах бесстрашных воинов, о гладиаторах из взятых в плен иноземных солдат. Обо всем том, о чем в юности читала взахлеб в исторических книгах и от чего до сих пор в груди не угасала звезда восхищения роскошной жизнью в мраморных дворцах с бассейнами среди оливковых рощ. Рощи эти, как и причудливые кроны платанов с другими деревьями, вместе с развалинами дворцов сейчас проносились за окном, можно было подать сигнал водителю, выйти из салона и прогуляться среди шершавых стволов, между древних стен, даже взобраться на какой–нибудь сохранившийся портальчик и помахать оттуда рукой проезжающим мимо путешественникам. Но она не спешила этого делать, потому что впереди ждали главные достопримечательности почти две тысячи лет назад поставленной на колени могущественной империи, не по своей воле поменявшей языческих богов на христианского Иисуса Христа. Сейчас женщина не желала начинать с малого, она жаждала того, чего в Риме было с избытком — всего и сразу.

Остались за очередным отворотом дороги очертания плавающей в жарком мареве далекой Вероны, той самой, в которой Ромео и Джульетта по прихоти Шекспира разыграли не меркнущий в веках спектакль. Вроде бы и сюжет был неприхотлив — он повторялся в каждом написанном слове со дня сотворения мира — и действующие лица ничего из себя не представляли — какая может быть любовь между почти детьми — но взял писатель пятнадцатилетних юнцов и повенчал их любовью со смертельным исходом. И получился коктейль, в котором до сей поры захлебываются от чувств и взрослые, и дети. Женщина проводила задумчивым взглядом колеблющееся в прогретых струях воздуха пятно из розовых строений, грустно и одновременно мечтательно вздохнула. На переднем сидении скрипнул кожей ее спутник:

— А может, все–таки, заедем? — с выжидательной усмешкой спросил он. — Такое место, единственное и неповторимое для всех нас, смертных.

— Ты прав, это мекка для истинных влюбленных, — так–же негромко отозвалась она. — Но мы с тобой успели переступить порог зрелости, а бередить душу воспоминаниями нужно лишь в одном случае — когда уже лежишь на смертном одре.

— Не спорю, но отдать дань уважения людям, стремившимся сберечь любовь даже ценой собственной жизни, я думаю, каждый нормальный человек посчитал бы за честь.

— И я не смею отрицать этого факта, если бы не одно но.

— Что ты хочешь сказать? — окончательно развернулся назад спутник.

— В их возрасте любовь была единственной для них целью в жизни, к тому же до конца и по настоящему неосознанной.

— То есть, влюбленных погубила обыкновенная концентрация сил на одном всего лишь чувстве, больше акцентировать внимание им было не на чем. Прости за неловкое сравнение, но подобное больше присуще душевно больным особям, занятым только своей болезнью.

— Вот именно, из–за небогатого жизненного опыта Ромео с Джульеттой не имели возможности оглянуться вокруг и спустить пар вовремя, и поэтому котлы их взорвались.

— Но такое часто происходит и со взрослыми людьми.

— Происходит… как ты правильно подметил, чаще с душевно больными особями.

— Значит, во взрослой жизни настоящей любви быть не может? — мужчина пристально вгляделся в зеленые глаза женщины.

— Безрассудной, как у героев Шекспира — нет, — она с ироничной улыбкой развела руками в стороны. — А настоящая — глубокая и сильная — присутствовать обязана, та, ради которой мы все живем.

— Страдаем, надеемся и ждем, — со вздохом закончил мысль спутницы собеседник. Заняв прежнее положение, он вытащил из кармана платок, промокнул пот на лбу и на шее, сказал не обращаясь ни к кому. — Вот и попробуй после этого поверить в искренность любимой женщины, когда даже на признанное всеми бессмертное творение она смотрит под другим углом.

— На то она и женщина, чтобы разгадали не сразу.

— Гм, гм… опять соглашусь. Иначе, как в сказке, пропадет интерес к содержимому сундука на дне глубокого колодца…

Ответа на это вновь грубое сравнение не последовало, женщина докурила сигарету и молча затушила ее в никелированной пепельнице. Она не желала расставаться с некоторых пор пронизавшим ее душу насквозь теплом.

«Мерседес» бесшумно въехал на чистенькие улицы небольшого городка, свернул к каменному зубчатому забору, за которым стояло массивное круглое здание под коричневым колпаком, за ним виднелась высокая, вся в колоннах, наклонная башня с круглой же смотровой площадкой на верху. Водитель припарковался к обочине дороги, вопросительно взглянул на мужчину.

— Я думаю, для обзорной экскурсии нам вполне достаточно час — полтора, — в свою очередь полуутвердительно спросил тот у женщины. — За это время мы успеем заскочить в ресторанчик, здесь прекрасно готовят местную пиццу.

— Все тут знакомо еще по школьным учебникам, — почти пропела она, натягивая на распущенные волосы соломенную шляпку с широкими полями. — Помнится, один из великих открывателей силы земного притяжения лет эдак восемьсот назад проводил здесь свои опыты.

— Он влезал на самый верх построенной им самим башни и опускал с нее привязанные за веревочку грузики, а то и сбрасывал кого–то из учеников с площадки вниз головой, — засмеялся спутник. — А после него другие пизано открыли при баптистерии школу художестенного мастерства.

— Именно так, мой сеньор, — согласно отозвалась собеседница. — Николо Пизано был основоположником проторенессанса, его трудами мы сможем полюбоваться за этим высоким забором, слава богу, без колючей проволоки.

Водитель выключил двигатель и выскочил наружу, чтобы открыть двери, спутники вышли на тротуар и сразу попали под палящие лучи солнца. Красивым движением женщина загнула вниз полы шляпы спереди, защищая глаза от яркого блеска, ее провожатый лишь прищурился.

Возле входа на территорию баптистерия громадный негр продавал гипсовые фигурки животных, его обвешанные сувенирами соплеменники расположились по всему периметру музея под открытым небом, они совали незатейливые по одному- трем евро игрушки, цепочки, разную бижутерию со стеклярусом в руки туристам из разных стран и громко переговаривались друг с другом басовитыми голосами. Женщина выбрала красно–коричневого слоника, сидящего на задних ногах и задравшего хобот вверх, повертев его в руках, вложила в необъятную светлую ладонь африканца две монетки по одному евро.

— Сенкью, мэм, — пророкотал продавец, тут–же настроившись всучить еще что–нибудь.

— Грация, — остановила она его рвение твердым взглядом.

Африканец тут–же переключился на других посетителей. За турникетом открылась обширная территория, покрытая сочной зеленой травой с уложенными плиткой тротуарами, с посыпанными желтым песком аккуратными дорожками. Тропинки пересекали площадь баптистерия в разных направлениях, сходясь у входа в непривычный на первый взгляд главный храм, больше напоминавший обнесенный колоннами снизу до верху азиатский шатер с куполообразной крышей. Он возвышался посередине огражденного пространства, белый, унизанный ажурными нишами с длинными окнами в их глубине. Напротив громоздилась тоже вся в колоннах полуготическая просторная церковь с галереями по фасадам второго и третьего этажа, продолжавшимися на лицевой стороне узкой надстройки по всей длине строения. За храмами вдоль задней стены забора расположились трех этажные желтовато–красные здания, перед ними на вырастающей из белого мраморного постамента тонкой гранитной колонне вознеслась метров на восемь вверх бронзовая волчица–мать, кормящая из распухших своих сосков двух человеческих детенышей.

— Символ основанного две тысячи семьсот пятьдесят лет назад вольного города Рима, — расставив ноги перед памятником и заложив руки за спину, с уважением в голосе произнес мужчина. — С ума сойти, какая глубь веков.

— И основали его вскормленные этой волчицей два брата близнеца — Ромул и Рэм, — закинула сумочку за спину его спутница. — Вон они, толстощекие, под лохматым брюхом приемной матери высасывают волчье молоко.

— Не потому ли Римская империя за все время своего существования была агрессивной, пока из–за внутренних распрей сама не распалась на отдельные государства. Снаружи во все века она была непобедимой.

— Мне кажется, что это судьба всех великих народов, если бы не ссоры между боярами, кто знает, какое место в истории заняла бы Рюриковская Русь.

— И какое Византия, которая по духу к нам ближе. Ведь у этой греческой православной империи во главе со Спартой имелся выход на бескрайние российские просторы задолго до зарождения Новгородской Руси под началом Рюриков, — мужчина со вниманием посмотрел на спутницу. — По всему побережью Черного и Азовского морей до сей поры возвышаются развалины их древних поселений.

— А оттуда до Волги и до центральных областей России рукой подать, — согласно кивнула головой женщина. — Остальное доделали бы татаро–монголы, вряд ли Чингисхан справился бы с укротившими огонь греками. Подмяв под себя немерянные пространства, он положил бы их к ногам византийцев, как его предкам пришлось поступить перед воспрявшей ото сна Русью.

— К сожалению вышло так, что Византии к тому времени уже не существовало, ее саму крестоносцы растащили на части, — грустно вздохнул собеседник, поднял глаза вверх. — Странно, какие мысли может навеять дошедшее до нас из тьмы веков древнее изваяние. Все приходит и все уходит.

— И все возвращается на круги своя. Кажется, так сказал библейский Экклезиаст, а может и сам Заратустра, давно не перечитывала, — улыбнулась спутница. — Впрочем все философы, начиная с тибетских с индийскими мудрецов, с греческого Сократа, твердят нам об одном и том же, а мы как не прислушивались к дельным советам, так и продолжаем от них отмахиваться. — Она взяла собеседника под руку и, увлекая его за собой, сделала шаг в сторону от колонны. — Прости, милый, но так устроен мир, и эти чудные картины в славном итальянском городке Пиза, которыми мы любуемся сейчас, померкнут через несколько лет, оставив после себя в нашей памяти лишь туманный след.

— Он проляжет в нас Млечным путем, изредка давая знать о себе внезапными вспышками из прошлого, — подстраиваясь под ее походку, постарался поддержать поэтическое настроение спутницы мужчина. — И мы не перестанем восклицать — неужели все это было с нами!

Они покружили вокруг тоже украшенной сонмом тонких белых колонн знаменитой падающей башни, затем вошли вовнутрь, по узкой лестнице поднялись на смотровую площадку. Невысокий городок Пиза, утонувший в зелени деревьев, раскинулся перед ними как на ладони. Если бы не аккуратная разметка улиц и не чистота вокруг, жизнь в нем ничем не отличалась бы от жизни в таком же населенном пункте в России. Так–же по тротуарам спешили горожане, мигали огоньки светофоров, отделяя друг от друга жиденькие потоки автомашин, в лучах солнца сверкали окна и покатые крыши, создавая картину пожара. Но языки пламени были куда длиннее и жарче — они не тускнели от грязи, смрада и туч пыли, накрывавших российские города и села всегда.

И снова под широкие колеса немецкого лимузина упала ровная лента автобана, тихо шумел встроенный в обшивку кондиционер, из динамиков доносилась негромкая итальянская музыка. Пели Эльбано и Рамина Пауэр. Сочетание высокого, почти дисканта, тенора певца с бархатным, почти контральто, голосом певицы создавали атмосферу легкого напряжения, заставляющего прислушиваться к дуэту невольно. Женщина откинулась на спинку сидения, она бездумно водила пальцем по бедру, прикрытому тонкой материей летнего платья. Рядом с ней, опершись спиной на другой угол мягкого сидения, в отдыхающей позе возлежал ее спутник. Еще в начале пути он решил пересесть назад, проскользнув вслед за впорхнувшей в салон подружкой и заставив ту уступить часть территории. И теперь на ее лице изредка появлялась гримасса недовольства, принуждающая кидать жадные взгляды на вожделенную кнопку в переднем кресле, при нажатии на которую выдвигался небольшой столик с крохотным баром за ним. Наконец мужчина повернул голову в сторону спутницы и расслабленно произнес:

— Милая, ты не хотела бы выпить чашечку черного кофе с небольшой порцией коньяка?

Женщина покосилась на него подозрительным взглядом, сделала глотательное движение:

— Нет, дорогой, при такой жаре кофе с коньяком плохо действуют на нервы, — ответила она.

— По моему, в салоне не так жарко, — хмыкнул собеседник. — А глоток чудесного напитка только взбодрит и позволит наслаждаться прекрасными за окном пейзажами в полную меру.

— Где ты видишь пейзажи? — сердито отозвалась женщина. — От самой Пизы по бокам дороги тянется однообразная равнина с невысокими холмами гор вдали.

— Вот видишь, тебе уже пора принять допинг, иначе твои нервы не выдержат однообразия вокруг, — открыто ухмыльнулся мужчина. — Приготовить тебе чашечку кофе с коньяком, или ты найдешь в себе силы воздержаться до Флоренции?

— А почему это тебя так взволновало? — не выдержала завуалированного собеседником над ней издевательства женщина, заерзала на сидении, не зная, на чем остановить взгляд. — Кажется, ничем таким я тебя не зацепила.

— Шучу, милая, шучу, — затрясся в беззвучном смехе сосед. — Как только занял твое место, так сразу заметил, с какой жадностью ты поглядываешь на кнопку в спинке кресла. Вот и решил подзадорить, чтобы не так скучно было.

— Подзадорить… — пробурчала спутница. — Лучше бы пересел на эту сторону.

— Ты хочешь переползти сюда на ходу?

— Почему бы и нет, все равно за стеклами авто беспросветная скучища.

— Тогда размочи ее хорошим глотком терпкого коктейля, и все займет привычные места…

Они остановились в самом центре Флоренции и почти сразу окунулись каждый в свои проблемы. Ее спутник поехал в представительство своей фирмы просматривать деловые бумаги, она сразу направилась по набережной реки Арно к знаменитому мосту с построенными прямо на нем трех–четырех этажными жилыми зданиями обычного здесь красно–песочного цвета. Постояв на середине перекинутого через усыхающую реку еще в начале первого тысячелетия подобия каменного виадука, ощутив пальцами прохладу древнего чугунного литья ограждения с железными, спаянными словно свинцовым раствором, булыжниками под ногами, женщина окунулась в паутину прожаренных солнцем нешироких улиц. Прежде чем войти в старинное здание, в котором располагалась знаменитая галерея Уффици, она долго бродила по городу, не переставая восхищаться мастерством древних итальянских зодчих. Пройдя к центру города, полюбовалась четкими контурами разлинованной голубыми разводами белокаменной церкви Санта Кроче — Святого Креста с шести конечной звездой на фасаде и колокольней ввиде квадратного минарета за ней. Отмерив несколько улиц, остановилась напротив ажурного кафедрального собора Диото с высоченной башней колокольни Джотто с узкими окнами — бойницами и фигурками святых в нишах. Задержалась возле массивных золотых ворот с библейскими сценами из Ветхого завета на обеих створках баптистерия святого Иоанна Крестителя. Древнее строение было похоже на окруженную крепостной стеной основательную марокканскую мечеть или на индийский Тадж Махал, только без четырех минаретов по углам, но с элементами, какие присущи замкам крестоносцев. Главный вход в нее отделывал Гиберти, а когда закончил работу, великий Микеланджело назвал ворота «Вратами рая». Оглянувшись вокруг и заметив, что на выступе фундамента разлегся какой–то мужчина в потертой одежде, она все–таки решилась подойти к створкам и притронуться к покрытым золотом пластинам. Металл отозвался шелковой прохладой, словно солнечные лучи не нагревали его, а скользили по поверхности, заставляя последний гореть нестерпимым жаром. Потом была христианская церковь Санта Мария Новелла. Женщина прикасалась к стенам с ажурной лепниной, трогала постаменты причудливых памятников рядом с сооружением, она будто пропитывалась духом старины, исходящим от всего этого великолепия, насыщенного благородной жестокостью с имперским величием. Она чувствовала, что прошумевшие века отгородились от суетливой действительности застывшей в камне мелодией мятежных душ и понимала, что нынешним поколениям землян оставить после себя, кроме технического прогресса, будет нечего. Разум современника ужался до размера процессоров, глаза превратились в затянутые тиной стоячие болота, лишь души каким–то чудом еще откликались на грандиозные вокруг творения рук человеческих. Скорее всего, связь их была все–таки неразрывной.

Потом снова была похожая на основательный дом с мансардой наверху католическая церковь с мраморной стеллой перед входом и готической колокольней сзади, еще одна и еще. Затем одинаковые с базарными строениями низенькие азиатские дворцы с коридорами из колонн вдоль стен. И снова пустынность флорентийских улиц с нескончаемыми рядами автомашин вдоль одной из сторон.

И вот теперь женщина готовилась войти в сокровищницу итальянской и мировой культуры галерею Уффици, которая расположилась в построенном по приказу семьи Медичи старинном здании. Она сунула несколько монеток в пасть бронзового вепря с мощными клыками, выставленного на краю площади недалеко от входа, затем прошла к фонтану с восседавшими на краях бассейна каменными героями и богами, с влекомой квадригой лошадей фигурой Аполлона на колеснице посередине. Возле ног богов пристроились страшные чудища, похожие на химер, охранявших стены Нотр Дам де Пари на острове Сите в центре Парижа. Точно так–же они корчили горбоносые рожи, высовывали длинные языки, замахивались или протягивали худые руки с длинными когтями по направлению к туристам. Их, позеленевших от времени, туристы не старались задобрить, но с опаской обходили стороной. Неторопливая очередь продвигалась к стенам древнего здания, тело ее скрывалось под сенью навесного крыльца со строительными лесами вокруг. Эти ажурные леса с шаткими мостиками встречались везде, будто итальянцы решили разом реконструировать все свои облезлые архитектурные сокровища и представить их взору гостей полностью обновленными.

В широких с высокими потолками полутемных коридорах стояла тишина, не нарушаемая даже стуком каблуков. Звуки поглощались толстыми ковровыми дорожками, красноватыми реками струившимися по дубовому паркету от одного входа в зал до следующего, от одного поворота коридора с лестницей вверх или вниз до другого. И не было конца ни заполненным реликвиями залам, ни бесконечным коридорам. Прижав сумочку под мышкой, женщина переходила от шедевра к шедевру, чувствуя, как с каждым шагом язык все теснее прижимается к небу, а во рту начинается настоящая засуха. Она успела оставить позади портрет герцога Урбинского работы Франческа, икону Мадонны всех святых Джотто, Тициановскую Венеру Урбинскую, Вакха Караваджо и даже Весну самого Сандро Боттичелли. Она со страхом приблизилась к Благовещению Леонардо да Винчи, с благоговением сложила руки на животе и в знак глубокого уважения чуть наклонила голову вперед. И вдруг рядом услышала судорожные всхлипы. Их издавал седой мужчина под семьдесят лет в прекрасной тройке, в галстуке и со шляпой в руке, слезы бежали у него из голубых глаз, текли по глубоким морщинам, скапливаясь на унылом носу и дрожащем подбородке. Некоторое время женщина стояла на месте как вкопанная, не зная, что предпринимать, затем тронула старика за рукав и по английски с участием спросила:

— Простите, мистер, смогу ли я вам чем–то помочь?

Мужчина пришел в себя, оглядевшись вокруг, он вытащил носовой платок и принялся вытирать лицо. Махнув рукой, сунул платок в карман пиджака и хриплым голосом сказал по русски, не сводя блестящего взора с картины:

— Чем вы можете помочь, мне уже за семьдесят лет и я впервые в жизни увидел наяву то, о чем мечтал всю сознательную жизнь.

— Вы русский?! — переходя на родной язык, опешила женщина.

— Я профессор из Новосибирского академгородка, — старик сморгнул влагу редкими ресницами, зажмурившись, неловко потянулся рукой к выцветшим глазам. — Выпустили, наконец–то, будь они все неладны… Скажите, разве можно лишать человека права лицезреть такую красоту?

Женщина проглотила набухший в горле ком, вильнула виноватыми глазами на собеседника.

— Нельзя, — выдавила она через силу, справившись с волнением, добавила. — Но кроме себя нам винить некого.

— Тогда почему хам, это скотоподобное быдло, у нас в России дикрует нам свои правила?

— Потому и диктует, что мы на диктат согласны.

— Вы хотите уверить меня, что мы достойны лениных со сталиными?

— Простите, но как раз эти вожди нам роднее, чем все остальные вместе взятые. Они плоть от плоти наши…

На узкий балкон древнего здания гостинницы официант вынес небольшой столик, застелил его белоснежной скатертью и украсил бутылкой местного тосканского. Затем принялся перекладывать с тележки на колесиках различные блюда, главным среди которых оказалась все та же пицца под густо красным соусом. Проследив за рассчетливыми действиями служки, женщина приподняла подбородок и посмотрела вдаль. Из глубины прохладной комнаты в раскрытую дверь была видна панорама раскинувшегося на пологих холмах невысокого города, утонувшего в зелени деревьев. С одной стороны гостинницы шелестела желтым усыхающим руслом река Арно с древними мостами–акведуками через нее, с другой за сглаженные вершины гор опускалось осеннее итальянское солнце со жгучими лучами. Светло–голубое небо накрыло город широким покрывалом, создавая ощущение спокойствия и уюта, воздух, как везде в Европе, был прозрачен, несмотря на мощные на улицах потоки машин. Она легким движением поправила складку на вечернем платье, кинула лучистый взгляд зеленых глаз по направлению к другой комнате, в которой ворожил над бумагами ее спутник. Обойдя вокруг стола с букетом цветов в массивной вазе, остановилась напротив сотканного из холста старинного панно в деревянной раме. На нем изображалась Флоренция времен Рафаэля, творца «Сикстинской мадонны» и Боттичелли, автора рисунков к бессмертному произведению Данте Алигьери «Божественная комедия». По мощенным булыжником улицам ходили знатные особы мужского пола при шпагах и в дутых венецианских шароварах до колен, рядом с ними держались женщины в длинных платьях с богатыми ожерельями на высоких шеях и в причудливых головных уборах. Как и в нынешние времена над домами возносились не только католические кресты на куполах многочисленных соборов, но и темно–зеленые свечи кипарисов между платановыми насаждениями. Небо неизвестный художник выткал светло–голубыми нитками, может быть он заканчивал работу такой же осенней порой, только пятьсот лет назад.

Наконец официант поставил по бокам стола два венецианских стула и протащил пустую коляску к выходу в коридор. Негромко защелкнулся дверной замок и тишина взялась прибирать пространство комнат с высокими потолками к своим рукам. Женщина прошла на балкон, подняв фужер, полюбовалась холодной игрой света на хрустальных гранях, затем наполнила его из графина рубиновым вином и отпила маленький глоток. В голове пронеслась мысль о том, что и это тосканское чудо делали еще в средневековье, излучающем до сей поры свет от расцвета культурных ремесел, что играющий рубиновыми искрами королевский напиток ровесник Леонардо да Винчи с Тициано Вечеллио, создавших первый одухотворенную Джоконду, второй не менее божественную Данаю. Вино горчит от растворившихся в нем веков, оно как бы передает запахи той эпохи, самой противоречивой из всех, когда с одной стороны вставало солнце возрождения искусств, а с другой надвигался мрак инквизиций с Варфоломеевскими ночами. Запахи будоражили воображение, заставляя невольно поводить плечами, женщине не хотелось отрывать фужер от губ, она вдыхала терпкий аромат в себя и ощущала, что уносится из настоящего во все сильнее влекущее прошлое. Там было интереснее, там почему–то казалось теплее и спокойнее, несмотря на безрассудство церковных служителей, на то — она знала это наверняка — что там ее ждал бы жаркий костер, на которых сжигали пособников нечистой силы. С прекрасными чертами мраморного удлиненного лица, с диковатым блеском в зеленых зрачках, заставляющим многих претендентов на ее руку терять рассудок, она точно попала бы в список ведьм, подлежащих немедленному сожжению.

На оголенные плечи легли широкие ладони, погладили указательными пальцами подбородок женщины и успокоились на ее груди. Она чуть повернула голову назад, скосила продолговатые глаза на мужчину:

— Ты закончил свои дела? — чувствуя, как от партнера исходит внутренняя сила и спокойствие, негромко спросила она.

— Даже успел продвинуться на шаг вперед, — обдавая кожу на ее шее клубочками тепла, зарокотал в ухо его бархатистый голос. — С Италией у моей фирмы никогда не было проблем, несмотря на то, что мафиозные структуры здесь как нигде в авторитете.

— Ну–ну, не преувеличивай, мафиозные кланы, как мне помнится, угнездились только на Сицилии, — не согласилась женщина. — Сначала они выполняли роль защитников народа от иностранных завоевателей, а потом переросли в бандитские группировки…

— … которые с острова расползлись не только по всей Италии, но и по всему миру, — докончил предложение собеседник. — Прости, милая, к сожалению, это наша действительность и если бы мы вовремя не подсуетились, вряд ли что–либо удалось бы сделать даже в этом, предложившем миру демократический строй, государстве под руководством нынешнего лидера партии «Вперед Италия» Сильвио Берлускони.

— Ты с ним еще не познакомился? — быстро спросила женщина.

— А что такое? — немного отстранился спутник. — Ты успела соскучиться по приемам?

— Я имела ввиду совсем другое — он очень импозантный мужчина и мне кажется, что за Берлускони большое будущее.

— Если его не остановит налоговая полиция. Этот лидер правящей партии очень умен и остер на слово, но, к сожалению, азиатские привычки по части подкупов со взятками здесь проявляются сильнее, нежели в остальной Европе. Сказываются не только набеги мамлюков, но и влияние близких восточных соседей.

— Я с тобой согласна, к тому–же сама Италия состоит из разноцветных лоскутов. На севере ее открывает почти арабская Венецианская республика, а на юге замыкает полуазиатское Неаполитанское государство, там даже жители, в отличие от рослых голубоглазых северян, невысокие и черные.

— Остается лишь Рим с его тысячелетними демократическими устоями, — засмеялся мужчина, пройдя к столу, он оседлал венецианский стул и протянул руку к графину с вином. — Тебе не кажется, что мы начинаем потихоньку политизироваться, в то время, как цели перед собой ставим совершенно другие?

— Разница, каким из путей взобраться на вершину власти, небольшая, — присаживаясь напротив, улыбнулась женщина. — Главное, чтобы в любом из случаев чувствовать себя комфортно.

— Это я тебе обещаю.

На балкон легли первые тени от наступающей ночи, пахнуло прохладой, принесшей с собой ароматные запахи чего–то неповторимо итальянского. Может быть перепорхнувший через Адриатику ветер захватил с собой из арабских стран запах восточных сладостей и смешав его с переданными морем Тирренским африканскими ароматами, преподнес как национальное достояние этой страны. А может древняя земля Тосканы сама источала никому не уступающие по благовонию свои запахи. Из раскрытой в комнату двери сочился свет от хрустальной люстры, почти опустевший графин для вина играл правильными гранями. Искры отскакивали от него, впивались в бриллиантовую брошь на платье женщины над левой грудью, в крупные серьги в аккуратных розовых ушах, перепрыгивали на серебряные перстни с такими же камнями. Они добросовестно исполняли роль отлетевших от большого костра крохотных сгустков огня, воспламенявших нутро благородных камней, заставлявших тех в свою очередь рассыпаться бесчисленным множеством разноцветных светлячков. От этого безумства игры света и теней возникала небольшая радуга, которая на доли секунды зависала над женщиной, делая ее похожей на осыпанную сокровищами царицу Савскую или на не менее загадочную Клеопатру. Но обладательница чудного образа мало обращала на это внимания, неторопливые движения рук и гордо вскинутая голова говорили о том, что цену себе она знает и без этого фейерверка. Зато сидящий напротив собеседник все чаще взгляды украдкой менял на долгие смотрины неземного творения, на то, чтобы прибавить в переполненную любовью собственную кладовку новый, достойный возлюбленной, штрих. Искры не обходили стороной и его массивный перстень, и алмазные запонки на белой рубашке в крупную светло–коричневую полоску, и навороченные швейцарские золотые часы с россыпью бриллиантовой крошки по всему циферблату. Но проскакивали они по этим вещам куда стремительнее.

Наконец женщина осмотрелась вокруг, прикурив длинную черную сигарету, повертела в пальцах неизменную зажигалку. Выпустив дым через сложенные в трубочку губы, вскинула свои миндалевидные глаза на собеседника:

— Итак, дорогой, на каком из эпизодов мы тогда остановились?

— Ты это о чем? — занятый своими мыслями, отставил бокал в сторону мужчина.

— Все о том же, о нашем несравненном Докаюроне, — улыбнулась она. — Надеюсь, наша тысяча и одна ночь не спешит подходить к завершающей фазе.

— А чем мы хуже арабов, — подхватил благодушное настроение спутницы мужчина. — Лично у нас все только начинается.

— Тогда продолжим, пока дно в графине еще покрывается некоей толикой чудесного напитка и пока солнечные лучи из–за гор не отсалютовали световым веером. Он опахнет засыпающий анклав коротким взмахом и растворится во тьме.

— Но пока этого не произошло, мы успеем напитаться сексуальными заботами нашего героя и где–то порадоваться за него, а где–то посочувствовать. Не так ли, милая?

— Сочувствовать ему я уже не желаю, этот паразит с каждым разом наглеет все больше, — собеседница сделала кистью руки отвергающее движение, заставив спутника невольно прыснуть в воротник рубашки. — А вот проследить за его дальнейшими опытами над слабой частью населения Земли мне не терпится. Когда–то же должен кто–то оторвать ему гениталии за безудержное стремление к сексу, или, по крайней мере, хотя бы на время удовлетворить, иначе он посшибает все столбы вдоль всех дорог.

— Чем? — не сумел справиться со смехом мужчина.

— Тем самым, который отрастил…

— Ему такой достался… ик, с рождения.

— Тем более, он обязан владеть им с умом.

— Тогда слушай… ик, кстати, судьба у Доки… ик, не такая уж легкая… Прости.

— Прощаю и слушаю во весь слух. И перестань икать.

— Слушаюсь… ик, на чем мы остановились?..

 

Глава двадцать первая

На другой день Дока появился на пляже лишь к ближе к вечеру, он специально прошел все процедуры, чтобы больше не встречаться с пловчихой. Он знал наверняка, что не сумеет устоять перед блеском ярко–синих зрачков обладательницы идеальной фигурки, перед ее обаятельной улыбкой, украшенной белыми ровными зубами. Она должна была уезжать, вот и пусть поезд уносит ее в родные края. Пловчихи действительно нигде не было видно. Зато теплая компания из дождливого Подмосковья оказалась на прежнем месте, только на запачканном покрывале стояли не две бутылки с портвейном, а сразу несколько. Посередине возвышался баллон с пивом. Завидев Доку, бывшая сексуальная партнерша тут–же принялась махать руками:

— Эй, красивый, где ты там пропал? Заруливай к нам, пока мы добрые.

Насмешливо похмыкав, он все–же внял приглашению, рассудив, что пока суд да дело, на первое время будет с кем потрахаться.

— Зачем ты его позвала, вы же еще вчера разбежались, — полупьяно покривилась ее землячка. Завистливо осмотрев Доку с ног до головы, с неприязнью покосилась на соседа. Сидевший рядом с ней худощавый мужчина оторвался от чашки с вином и поднял вверх вечно настороженные воловьи глаза.

— А я в него влюбилась, — заявила девушка. Налив в стакан хмельной жидкости, махнула рукой. — Все равно ночью уматываем, хоть вспомнить будет о чем.

— Опять оставите нас одних и свалите в горы? — продолжала допытываться подружка. На прикрытом светлыми прядями лице отразилась неприязнь.

— Да мы хоть за эстакадой место найдем, прямо сейчас, — взбодрилась партнерша. Приобняла Доку за плечи. — Он у меня мужик работя–ащий, правда, красивый?

— Об чем речь, — поднимая посудину, не стал спорить он. Вино оказалось не плохой подделкой, а настоящим, терпким на вкус, портвейном из крымских погребов. Сделав несколько глотков, Дока потянулся за куском колбасы. — Была бы предложена работа, а пахать мы умеем.

Объединенные общей сексуальной тайной, оба наклонили головы друг к другу и засмеялись. А когда Дока снова принял вертикальное положение, он вдруг заметил, как спрятала лицо в ладонях сидящая напротив смазливая землячка его знакомой, как зарылась она в светлые волосы и открыто принялась вздрагивать плечами. Мужчина попытался было привлечь пассию к себе, но девушка сердито отшвырнула его руки.

— Что это с ней? — обратился он к своей соседке.

— А ничего, завидует, — ухмыльнулась та. Негромко добавила. — Я рассказала ей, как хорошо у нас получилось, вот она и расплакалась. У ее–то хахаля стоячка совсем пропала. А может, и вовсе не было.

Дока с сочувствием уставился на еще молодого и крепкого мужика, на вид рабочего или сельского механизатора, в мозгу пронеслась мысль, что эротическими моментами надо пользоваться, пока они доступны. Потом возможностей может быть и больше, да связанные со здоровьем обстоятельства не позволят. При виде выпершихся из–под узкого бюстгалтера шарообразных грудей партнерши и плотно обтянувших половые губы узких плавок, он жадно облизал губы. Несмотря на грустные воспоминания о пловчихе, Дока готов был оплодотворить соседку по застолью и правда хоть сейчас. Если бы она еще была трезвой, цены бы ей не было.

Когда похожий на монету из червонного золота диск солнца завис над кромкой горизонта и пляжники выстроились в очередь, чтобы подержать его в руке, пока фотограф щелкнет аппаратом, Дока с подружкой оделись и отправились в скверик перед гостинницей. В гуще кустарника между ветвистыми деревьями легко было найти укромную лавочку для сексуальных забав. Подниматься в горы времени уже не оставалось, а москвичке, к тому же, еще надо было успеть собрать вещи. Пройдя в конец темной аллеи, Дока присел на скамейку, подружка тут–же опустилась перед ним на корточки и расстегнула ширинку. Вытащив зашевелившийся член, она всунула его себе в рот, взялась со смаком облизывать. Наверное, это занятие доставляло ей удовольствие, с каждым движением она распалялась все больше. Скоро шустрый язык, делавший круги вокруг головки, принялся облизыввть член продольными дорожками. Не слишком любивший оральный секс, Дока тихонько кряхтел, не решаясь прерывать партнершу. Но когда, высвободив из плавок яйца, она начала обцеловывать и их, он неожиданно почувствовал прилив сексуальных сил, желание ввести член во влагалище. После этого почти случайного действия проснулись спавшие до сего времени другие ощущения, яркие, острые, заставляющие выгибаться на спинку деревянной скамейки. Теперь Дока не стыдливо ужимался, а сам старался выпереть пах вперед, чтобы партнерша заглотила член поглубже. Заметив, что случайному ее ухажору понравилось, та заработала языком с удвоенной энергией. Когда довела Доку до готовности изнасиловать хоть бежавшую в ресторанную кухню жирную кошку, она быстренько спустила трусики и взгромоздилась на член сверху, раскидав ноги по длинной скамейке. Горячее влагалище взялось выполнять ту роль, с которой только что справлялся юркий язычок с удивительно подвижным и влажным кончиком. Партнерша медленно приподнималась и так же не спеша опускалась, мышечным кольцом своего полового органа успевая зацепиться за его набухшую головку с натянутой уздечкой под ней. Она усердно нагнетала волну страсти, готовая и сама по макушку погрузиться в нее. Краем прищуренного глаза Дока вдруг заметил идущую по аллее молодую парочку, но ни сил, ни желания прервать сладкую истому у него уже не осталось. Все, на что оказался он способен в данный момент, это сквозь щели между трепетными веками проводить уткнувшихся друг в друга парня и девушку до тенистого перекрестка. И тут–же снова двинул зад вперед, намереваясь вогнать член до обросшего волосом корешка. Закрытая светлыми прядями, потерявшая ощущение времени и пространства, подружка с усилием напялилась на него, распахнула мокрый рот и с громкими стонами завалилась Доке на грудь. Он попытался отстранить безвольное тело, чтобы иметь возможность беспрепятственно всасывать воздух, но и сам почувствовал, что сдерживаться дальше не получится. Качнув ягодицами еще пару раз, он жадно сгреб партнершу за вспотевшую попу и притянул к себе, стараясь выплюнуть закипевшее семя как можно глубже.

Так они и застыли в неудобной позе, отрешенные и опустошенные одновременно. Когда прошло немного времени, Дока ощутил порывы свежего ветра, остудившего потоки обильных выделений сразу из обоих половых органов. Между ляжками неприятно заляскало. Оторвав голову от плеча партнерши, он окинул взглядом пустынную аллею, пощипал девушку за попу:

— Очнись, твой поезд подъезжает к Москве.

— Так быстро! — сонно всхлипнула она. Пьяно заблажила. — А я не хочу домой, мне и с тобой не плохо.

— Мне тоже, но… хорошего по немножку.

Дня два Дока ходил по пляжу неприкаянным холостяком. Было и здорово, что обе подружки разом разъехались, и одновременно скучновато, потому что требовалось заново подыскивать партнершу для секса. Наконец, на танцах все в той же шестой поликлинике, он познакомился с хрупкой девушкой лет восемнадцати. Это была веселая кареглазая болтушка из Барнаула с короткой прической на темных жестковатых волосах и длинными ногами. С первого же танца она предложила Доке посоревноваться на выносливость. Когда тот согласился, пустилась в такой зажигательный пляс, что стоящим вдоль ограждения местным джигитам там делать было нечего. Как умел, старался и Дока. Под конец марафона оба истощились до того, что кожа под глазами стала прозрачной. Новая подружка снимала квартиру опять за мостом через бурную горную речку. Почему–то везло ему на этот край растянувшегося вдоль извилистой кромки моря поселка. Идти надо было далеко, Дока предложил прогуляться не по шумной центральной улице, а по берегу. Девушка согласилась. Небольшие волны с пенными верхушками с шумом накатывали на россыпи гальки и с шипением отходили назад. В свете многочисленных фонарей с прожекторами вода казалась зеленовато–чернильной, кипельно–белая пена тоже окрашивалась в красивые оранжево–чернильные цвета.

— Как оно прекрасно ночью вот в такую тихую погоду, — легко переставляя ноги по вязкой гальке, с удовольствием вдыхала в себя воздух девушка. — И какими богатыми переливами оно играет, словно это не волны, а потоки уральского малахита и других самоцветов.

— Природа владеет бесконечной палитрой, — довольно щурясь на воду, согласился Дока. — К тому–же, переходы от одной гаммы к другой бывают почти незаметными.

— Природу повторить нельзя, — согласилась она. И засмеялась. — А люди друг на друга походят часто. По телевизору смотрела американский фильм, один актер как две капли воды похож на моего соседа по лестничной клетке.

— Ты живешь с родителями? — поинтересовался он.

— С мужем, от родственников мы съехали, — как бы с неохотой призналась девушка.

— Надо же, я думал… И давно живете вместе?

— Скоро год, на работе познакомились. Помимо прочего я там общественный работник, а он водитель на грузовой.

— Дети есть?

— Пока нет, но… скоро будут.

— Молодец, что с уверенностью заглядываешь в будущее.

— А больше смотреть некуда, — со смешком призналась она. — Если по сторонам, то не заметишь собственной судьбы, а если назад — не стоило и родиться.

— Надо глазеть вокруг, тогда опыта наберется больше.

— Но сил на движение вперед останется меньше.

— Поспешишь — людей насмешишь…

— И мух ловить тоже не след.

— А ты не лезь поперек батьки в пекло, а семь раз отмерь — один раз отрежь.

— А ты не мечи бисер перед свиньями, они в нем все равно не разбираются, — прыснула в кулак шустрая танцовщица. Бросила стеснительный взгляд на собеседника, — Договорились, скоро обзываться начнем. Лучше бы искупались, я ни разу не плавала в ночном море.

— А в дневном? — лукаво вильнул глазами Дока.

— Вообще, впервые в жизни увидала.

— Ну да, у вас же непроходимая тайга с ручными медведями.

— С кедровыми орехами. А медведи ручными не бывают.

— Зато я почти ручной. Ну что, поплаваем?

Девушка посмотрела на темные волны, зябко передернула плечами. И решительно задрала вверх подол платья. Отойдя на пару шагов, Дока с уважением посмотрел на ладную тоненькую фигурку в цветных трусиках и белом лифчике. На спутнице не оказалось никакого купальника, только это каждодневное нижнее белье. Он тоже не думал купаться, но ему было проще, потому что мужские трусы мало чем отличались от плавок. Расстегнув ремень, быстро выскочил из брюк, затем бросил на камешки рубашку с часами. Спутница осторожно пробовала воду растопыренными пальцами ноги, видно было, что она поторопилась с предложением. С места взяв крутой разбег, Дока перескочил через первую волну и ласточкой вошел в пенный гребень второй. Вода оказалась похожей на парное молоко, она тут–же облепила все тело плотной живительной пеленой, просочившейся в самые укромные уголки. Выскочив наверх, он уверенно замахал руками, стараясь держаться не так далеко от берега. Он помнил, чем закончился заплыв на дальние расстояния с крепко сбитой пловчихой, повторять поучительный урок не имело смысла. Тогда чудесное избавление пришло со стремительно мелькнувшей под водой тенью, если бы не тот таинственный подарок судьбы, лежал бы он сейчас, обглоданный крабами и другими существами, на пятнадцатиметровой глубине. Так, кажется, определила расстояние до дна его несравненная пассия. Сердито фыркнув, Дока всмотрелся в бесконечные фосфоресцирующие волны, катящиеся из темого неведомого пространства. Затем оглянулся в сторону берега, мелко перебирая ногами, девушка все–же решилась войти в море. Зайдя по грудь, принялась ополаскивать лицо изумрудно–аметистовыми пригоршнями воды. Хмыкнув, он набрал воздуха в грудь и нырнул, стараясь достать до дна. До россыпей все той же мягко постукивающей гальки он добрался за несколько энергичных рывков, несмотря на открытые глаза, его окружала кромешная тьма. Наощупь поковыряв пальцами камешки, Дока собрался уже выныривать, как вдруг острая боль пронеслась по телу электрическим разрядом. Он подумал, что нарвался на потревоженного вторжением краба, пятерней загреб все, что оказалось на этом месте и пробкой вылетел на поверхность. Раскрыв ладонь, промыл под всплесками волн груду гладких кусочков породы. Среди них перламутрово переливалась половинка большой раковины от моллюска с похожим на заостренное лезвие концом. Дока обсосал окровавленный палец и поплыл к плескавшейся в маленьком прибое девушке.

— Я тебе подарок со дна моря достал, — протягивая ей раковину, сфыркнул он воду с губ.

— Там было глубоко? — вскинула она на него радостные глаза.

— Не очень, метров пять.

— Ого, полгода кувыркаться нужно, пока донырнешь. И все вниз головой.

— Когда надо вверх, — засмеялся он.

Девушка смущенно отвернулась, посмотрев еще раз на перламутровое нутро раковины, ловко забросила ее на сложенную у самого берега свою одежду:

— Спасибо, мне еще никто не дарил подарков со дна моря.

— Спасибо в карман не положишь и в стакан не нальешь.

Он обхватил ее за талию, дурашливо повлек на глубину, свободной рукой стараясь проскользнуть между ног. Когда это удалось, приподнял подружку над сглаженными гребнями, одновременно прижал к груди. Она слабо уперлась ему локтями в плечи, пятками пытаясь поднять пенный бурун.

— Пусти, я хочу на берег, — дрогнувим голосом сообщила она.

— А что там делать? — стараясь держать волнение в узде, грубовато спросил он.

— Там спокойнее. И там наша одежда…

— Кому она нужна.

Почувствовав ее нерешительность, Дока перевернул девушку передом и поймал солоноватые губы своими губами. Член тут–же начал ускоренный подъем. Когда в трусах ему стало тесно, а партнерша бедрами теснее вдавилась в пах, Дока выпустил его на волю. Оттопырив края трусиков, быстрым движением закинул ноги девушки себе за спину, немедленно вошел во влагалище. Наверное, подружка рассчитывала на то, что на первый раз будет достаточно поцелуев, потому что резко дернулась назад. Но он уже крепко держал ее за ягодицы, не давая возможности отлепиться. И она сдалась на милость победителя, скорее всего и в том числе, успокоившись мыслью о том, что в подобных случаях вода для женщины является союзницей.

Но ожидаемого эффекта не произошло. Дока думал, что от сексуальной оргии в море он получит сказочное блаженство, на самом деле вместе с членом соленая вода проникла во влагалище, не только охлаждая половые органы, но и уменьшая до минимума трение их друг о друга. В голове мелькнула мысль о том, что точно так–же произошло с пропустившей через себя до него едва не взвод солдат молодой блядью с ребенком, которую он трахнул в ванной. Тогда он здорово стер колени о шершавые стенки, не испытав от близости и малейшего удовлетворения. Изрядно постаравшись, под конец пришлось крепко поднапрячь низ живота, чтобы просто кончить. Кажется, партнерша тоже была не в восторге от поспешной затеи, вскоре обвиснув на нем безвольной жертвой. Теперь единственным условием, по прежнему объединявшим обоих, было то, что они продолжали нравиться друг другу и о расставании сразу пока не думали.

Прошло несколько дней, они снова пришли на берег, примостились на край штабеля из шпал. Солнце продолжало поливать землю жгучими лучами несмотря на то, что день перевалил на вторую свою половину. Вечером девушка уезжала в далекий Барнаул. За это время они успели облазить все окрестности, даже те затаенные уголки, до которых не добирались и следопыты. И везде занимались любовью. Их уже тошнило друг от друга, но Дока продолжал жадно поглядывать на похудевшие колени сексуальной подружки, он готов был не слезать с нее вообще Скорее всего, чувство неудовлетворенности развилось от ласковой и веселой какой–то покорности девушки, готовой расставить ноги где угодно, лишь бы ее партнеру было хорошо. Таков был характер истинных русских женщин, несмотря на многомиллионные людские потери нации в революции с голодами–холодами, с гражданскими и отечественными войнами, все равно успевавшими восполнить эти потери, и даже прирастить народонаселение. И Доку с его неуемным характером это устраивало, потому что он сам был из того же теста. Но сегодня девушка уезжала, а до конца его курортов оставалось еще немало времени.

— Писать–то будешь? — глядя в безбрежную темно–синюю даль, спросила она. На похудевшем лице остались одни огромные карие глаза, да красные выпуклые губы.

— Конечно, — Дока покусал сухой стебелек. Помолчав, решился задать мучивший его вопрос. — Слушай, если ты забеременела, то не стесняйся, сообщи, я что–нибудь придумаю. Или собирай вещи и приезжай ко мне.

— Пустишь?

— Устроимся, квартиру снимем.

— А с чего ты решил, что я беременная?

— Сама сказала, что давно месячных нет.

— Я говорила это к тому, чтобы ты не опасался заниматься со мной любовью.

— Чего я должен был бояться?

— Мой муж, например, соскакивал всегда вовремя.

Дока помолчал, продолжая теребить в зубах соломинку. Вода пестрила от бесчисленных бликов, казалось, перед ними лежит сверкающая чешуей огромная рыбина, головой упирающаяся в скрытый голубой дымкой Туапсе, а хвостом в далекую Турцию. Девушка подняла голову, тихо призналась:

— А месячных у меня и быть не должно.

— Почему?

— Я беременная, уже месяца четыре.

— Не понял! — он быстро обернулся к ней, отбросил соломинку в сторону. — Ты это серьезно?

— Куда еще серьезнее, взяла я с тобой грех на душу.

— Почему не сказала?

— Потому что стеснялась, боялась, что перекинешься на другую.

— Ну, блин, кино и немцы, — Дока ладонью поводил по лбу, носком ботинка ковырнул крупный голыш. Повторил. — Как в цирке, блин.

— Не знаю, как мужу в глаза смотреть буду, — вздохнула подружка. Потеребила подол коротенького платья. — Не думала, что в моем интересном положении можно было увлечься другим мужчиной. Дома смотреть ни на кого не хотела, а здесь, вот, расслабилась.

— Курорт, — хохотнул он то ли с облегчением, то ли от досады, что не ему пришлось застолбить место под солнцем будущему маленькому существу. — Курорт и… немцы.

— А теперь писать будешь, или охота отпала? — снова повторила свой вопрос девушка.

— Бумаги мне не жалко, а вот ты, когда родится ребенок, вряд ли найдешь время для меня. Пеленки, соски, погремушки и так далее, враз забудешь, как меня звали.

Она долго молчала, щурясь на покрытое серебряным порывалом безбрежное водное пространство. Потом опустила подбородок на сомкнутые колени, тихо сказала:

— Может быть, ты и прав.

Размещенные под крышей солярия загорелые курортники собрали пожитки и потянулись на ужин, вслед за ними принялись сворачивать водные аттракционы местные предприниматели. И только дикие фотографы с обезьянками, змеями и крокодилами продолжали обход лениво реагирующих на них разморенных пляжников, надеясь на случайную удачу. Дока машинально взглянул на часы, это движение не осталось незамеченным. Девушка оправила платье, раскрыла небольшую дамскую смочку.

— Возьми, чтобы больше не теребить душу.

— Что это? — уставился он на ее ладонь, на которой сверкало что–то продолговатое.

— Ракушка, ты достал ее со дна моря и подарил мне. Помнишь?

Дока на секунду замер, один в один повторялась сцена расставания с пловчихой. Даже сумочки оказались одного цвета, не говоря о блестящей перламутровым нутром половинке домика для морского моллюска. И точно так–же, как в тот день, ему захотелось затащить подружку за пахучий штабель шпал и насладиться ею еще раз перед окончательной разлукой. Он присмотрелся к своему подарку, заметил острый, словно заточенный нарочно, блескучий конец раковины. И вдруг понял смысл сказанных тогда пловчихой, девушкой, прекрасней которой не встречал, торопливых слов: там было очень глубоко, метров пятнадцать. Значит, она поняла, что с ним случилось. Это она ныряла до тех пор, пока не нашла подходящую ракушку с острым концом, чтобы воткнуть ее в стянутую судорогой мышцу под его голенью, это ее тень мелькнула рядом с ним под водой. Пловчиха была той, одетой светом, женщиной, вынырнувшей на далеком от него расстоянии. Кроме нее разве мог кто–то еще продержаться под водой без воздуха столько времени. Дока взял из рук уезжающей подружки подарок, повертел в руках и поднес к губам:

— Прости меня, я только сейчас понял, что держал в руках журавля. Рожденный дураком, дураком и умрет, — с запоздалым прозрением тихо прошептал он. Продолжил посетившую его философскую мысль. — Вряд ли удастся поумнеть за короткий период жизни на земле. Стать еще глупее — нет проблем.

— Не надо расстраиваться, у каждого из нас свой путь, — задумчиво проговорила принявшая его слова на свой счет недавняя партнерша. — Ты прав, ребенок обязан быть превыше всего, даже настоящей любви. Не обижайся, если я не отвечу на твое послание, потому что причину ты осознал раньше меня…

Всего сутки прошли с момента отъезда последней сексуальной подружки, а Дока уже снова спустился с вершины пологой горы на танцы в шестую поликлинику. Танцплощадка при санатории не прельщала его по простой причине, он терпеть не мог целенаправленно отъедавшихся на курортных харчах толстых женщин, ко всему ведущих размеренный образ жизни. Бабы вызывали у него отвращение сытыми кухонными запахами и вонючими запахами пота при любом энергичном движении, которые не в силах были перебить отечественные духи, не говоря о заграничных. И это несмотря на то, что работы для настоящего мужчины в многочисленных сотах–комнатах было непочатый край. Сверкая плавающими в масле глазами, рабоче–крестьянские женщины сами хватали Доку за рукава рубахи и недвусмысленно намекали на уединение в одинаково обставленных комнатах. Там они накачивались спиртным до онемения языка и без стеснения спаривались со случайными партнерами, которые млели на них как хряки на жирных свиноматках в узких загонах колхозных свиноферм. А на открытой всем ветрам танцевальной площадке вблизи берега моря собирались, в основном, приехавшие дикарями поджарые представительницы интеллигентной прослойки, выглядевшие не только пошустрее, но и на любовь зарившиеся обоюдно азартную. Длинноногие подружки старались и в танцах выкладываться в полный рост, как бы ненароком заводя партнера, со стороны незаметно оценивая его способности. Эти продуманные действия усиливали спортивный накал, заставляя с неподдельной страстью выкидывать немыслимые фортеля, лишь бы добиться желаемого.

В этот раз Дока сразу приметил в сторонке скромно переминавшуюся с ноги на ногу молодую женщину лет тридцати с распущенными по плечам волосами. Возле нее крутились два подростка — мальчик и девочка. Почему выбрал именно ее, он и по прошествии времени не сумел бы ответить вразумительно. То ли точеной фигурой она напомнила пловчиху, правда, успевшую родить, то ли ее утонченный профиль с выразительными губами под хрящеватым носом с трепетными крыльями ноздрей возбуждал волну желания, но обойдя стайку шоколадных и доступных девушек с короткими прическами, он направил стопы именно к ней. Женщина вскинула продолговатые голубые глаза с косыми линиями ресниц над ними, внимательно посмотрела на остановившегося напротив Доку:

— Разрешите пригласить вас на танец, — протянул руку тот. Заметив, что женщина оглянулась на подростков, обнадежил. — Не переживайте, никуда они не денутся, забор вокруг танцплощадки очень крепкий и высокий.

— Вы так считаете? — с ее лица исчезли тени сомнений, на их месте возникла милая улыбка. — Тогда давайте попробуем. Правда, танцевать мне пришлось давно, несколько лет назад.

— И то по случаю получения мужем водительских прав, — проводя женщину в круг, не преминул схохмить он.

— Права мужу выдали еще в армии, а наплясалась вволю я на свадьбе своей подруги, дай бог, чтобы молодые жили долго и счастливо.

— О, вы добрая женщина.

— Просто мы дружим с первого класса, а она вышла замуж после меня.

— Это ваши дети? — сообразил Дока.

— Мои, и мальчик, и девочка. Мы приехали отдыхать всей семьей сразу.

— И папа здесь?

— А вот папа остался работать.

— Я бы вас ни за что не отпустил, даже с детьми.

— Вот как! Это почему же? — засмеялась партнерша.

— Вы такая красивая, вас запросто могут украсть.

— У меня два защитника, они уделают любого. Да и вы не очень похожи на абрека, спустившегося с диких гор.

— Но я сексуальный маньяк, не верите? Мне постоянно хочется, даже когда я остаюсь наедине с девушкой и когда нужно просто работать, — Дока скорчил рожицу, подумал, что после подобного грубого откровения женщина вряд ли пойдет с ним танцевать во второй раз. Заметил, что по ее лицу пробежала тень недоумения. — Простите за бестактность, но это действительно имеет место.

— Ничего удивительного, мужчинам это свойственно, — неловко пожала плечами партнерша. От ее волос исходил терпкий запах дикого вереска. — Хотя признаваться в таких слабостях следовало бы не с первых минут знакомства.

— Простите еще раз, мне почему–то показалось, что именно вы должны меня понять.

— Я считаю, что к откровенности вас подтолкнули мои дети и… — она помедлила, вскинула казавшиеся раскосыми глаза. — И ваша распущенность. Думаю, девушки отказывали вам редко.

— Не отказывали, но они уезжали, и я снова оставался один.

— И опять приходилось искать подружку для удовлетворения сексуальных потребностей, иначе похотливые мысли заставляли беспокойные ладони нырять под резинку в трусах.

— Вы знаете даже это, — смущенно прикусил нижнюю губу Дока. Он не ожидал, что партнерша найдет в себе силы продолжить разговор на щекотливую тему. — Все так и есть на самом деле.

— Моему сыну одиннадцать лет, — женщина вздохнула, замедлила движение. — Я врач, в один из моментов заметила за ним эти неприятные отклонения. Не представляю, что ждет его дальше и чем рукоблудие может закончиться.

— Ничем, уверяю вас, — грустно усмехнулся он. — Кроме беспокойных мыслей, связанных с постоянными сексуальными потребностями, от которых находишься в раздраженно–возбужденном состоянии, эта нечаянная прихоть из детства на здоровье никак не влияет. Разве что руки с ногами вечно потные и холодные, да постепенно развивается неврастения. Но и она исчезает, когда половые связи становятся нормой.

— Спасибо, думаю, вам про это известно как никому другому.

Мелодия закончилась, они остановились возле края площадки. Краем глаза Дока заметил, что мальчик с девочкой затеяли игру с другими детьми, изредка кидая быстрые взгляды в их сторону. Наверное, следовало откланяться и уйти, но что–то продолжало удерживать возле женщины с пахнущими терпкими степными цветами густыми волосами, несмотря на затронутую им, по меньшей мере неприятную, тему.

— Даже не соображу, с чего вдруг я так разоткровенничался, — развел руками Дока.

— Ничего страшного, с подобным я встречаюсь часто, — успокаивающе улыбнулась женщина, машинально заправила кофточку в брюки. — Я уже сказала, что на откровенность вас вызвали мои дети. Заметив их, вы решили, что со мной можно вести себя проще, что и сделали. Но я на вас не в обиде, к тому же, накопились проблемы свои, и на ту же тему.

— Вот как, а вид у вас довольнмй, всем обеспеченной особы.

— Говорят, с первого взгляда человека можно оценить на девяносто процентов, оставив десять процентов на его артистичность и на свои ошибки при выборе угла зрения. Сейчас вы увидели меня под щадящим углом, а если присмотреться повнимательнее, проявятся невидимые до сих пор негативные складки и черточки, говорящие о том, что у меня не так все гладко. Это обыкновенная аксиома, не требующая доказательств.

— У вас действительно есть проблемы?

— У моего мужа облитерирующий эндертериит, поэтому его с нами и нет.

— Это болезнь серьезная?

— В любой момент тромб способен оторваться и муж умрет, — на деревянном возвышении над танцплощадкой полупьяные лабухи ударили по струнам электрогитар, по клавишам «Ямахи» и зазвучала мелодия быстрого танца. Вскинув голову, женщина посмотрела на Доку, чуть покривив красивые губы, произнесла. — Так что, вам, молодой человек, я посоветовала бы познакомиться с беззаботной девушкой, тогда и время пролетит вдвойне интереснее.

— А на сексуальные отношения болезнь влияет? — словно не расслышав совета, спросил он.

— Еще как, из–за нее я тоже вечно голодная.

— Тогда я попал по адресу, чутье меня никогда не подводило, — уверенно махнул рукой Дока. — Давай знакомиться.

— Вот как… но у меня дети, — немного опешила женщина. — Они находятся постоянно при мне, ни на шаг не отпускают.

— Разберемся, в первый раз, что–ли.

— А как я посмотрю в глаза мужу?

— Супруга надо уважать, но держать жену на голодном пайке ему не следует. Иначе она может протянуть ноги.

— И все–таки, вокруг столько красивых девушек, — пряча одновременно растерянную и лукавую улыбку, женщина попыталась направить в иное русло мысли негаданного ухажера. — Они просто жаждут общения с противоположным полом.

— Не все они смазливые, это раз. Во вторых, на них нужно тратить время, а его у меня практически не осталось.

— Короче, вы… ты предлагаешь бартер?

— На выгодных условиях — никто никогда не узнает о нашей связи, — упрямо наклонил подбородок вниз Дока. — По рукам?

— Это не розыгрыш? — откачнулась назад подружка.

— Розыгрыши бывают только в отечественных «спортлотах», а у нас с тобой будет идеальная любовь до тех пор, пока ты не махнешь белым платочком со ступеньки убегающего вдаль поезда. Перестань сомневаться, я человек серьезный. Лучше пойдем танцевать.

— Чудеса, да и только. Хорошо бы еще не в решете.

С танцплощадки они уходили вместе — женщина и Дока с детьми посередине. На настороженные взгляды мальчика и девочки он постарался как можно мягче объяснить, что является их соседом по улице, на которой они живут. А когда мальчик попытался поинтересоваться, какую улицу Дока имел ввиду, мать быстро перевела разговор на другую тему. Во время танцев оба успели договориться, что завтра встретятся на местном рынке, куда она, пока дети будут отсыпаться, должна пойти за овощами.

На другой день на базаре Дока и правда подхватил полные продуктов сумки и легко зашагал с ними вдоль обсаженной пальмами, кипарисами и лавровыми деревьями тенистой улицы. Рядом спешила прятавшая смущенную улыбку за густыми прядями распущенных волос новая знакомая. От нее снова исходил тот самый волнующий запах дикого вереска, скорее всего, эти духи были у нее любимыми. Изредка она протягивала руку и трогала Доку за локоть, как бы показывая, что рада ему. Идти нужно было далеко, на другой конец растянутого вдоль побережья моря курортного поселка. Почти туда, где жила уехавшая домой алтайская подружка. Когда подошли к мостику через ворчливую речку, выбегавшую из заросшего колючим лесом ущелья, Дока приостановился, чтобы поменять руки. Смахнув рукавом пот со лба, небрежно кивнул на ведущую на гору узкую тропинку:

— Заскочим по пути?

— Куда?

Прекрасная спутница, похожая на Анжелику из французского приключенческого романа, испуганно вильнула зрачками в ту сторону. Это движение продолговатых голубых глаз, больше присущее не матери двоих детей, а молоденькой девушке, заставило сердце Доки забиться учащеннее. Он в который раз с удовольствием окинул взглядом точеную фигурку на ровненьких ножках.

— Тут недалеко заросли дикой малины и барбариса. Я прихватил с собой пару пакетов.

— Но я вся открытая, и руки, и ноги. А там иголки ого–го.

Скрывая похотливую усмешку, Дока довольно прищурился. Сегодня на партнерше была надета широкая гофрированная юбка из полупрозрачного цветастого материала с широким лакированным поясом по тонкой талии, и обыкновенная как бы комсомольская блузка с маленьким карманчиком на аккуратной груди. На ногах краснели туфельки с бантиками на невысоком каблуке. Сквозь материю юбки просвечивали узенькие беленькие трусики, вызывая желание задрать подол и оттопырить хотя бы край их, за которым четко просматривались пухлые половые губы. Сглотнув слюну, он с уверенностью произнес:

— Я туда уже ходил, тропинка довольно широкая. А если заросли будут мешать, пойду впереди и стану придерживать ветви.

— Это вряд ли поможет, а мне не мечтается порвать юбку с блузкой. Да и белые полосы от царапин на загорелом теле, согласись, зрелище не из этических.

— Пару раз в море окунемся, от них следа не останется.

— До того момента, как тело высохнет.

— Извини, но по моему здесь исцарапанные ходят все.

— А куда мы денем сумки? Они тяжелые, — женщина цеплялась за любое, чтобы оттянуть то мгновение, о котором она давно догадалась.

— Мы можем отнести их к тебе домой и потом вернуться сюда.

— Давай так и сделаем, — как–то легко согласилась она.

— А дети? — Дока покусал губы, подумал, что с этим предложением он оплошал. Теперь надо было начинать раскрутку подружки заново. — Такой вариант не подходит, потом они не отпустят.

— Значит, возьмем их с собой. Дикая малина растет и у нас, они за ней бегали.

— А я хотел бы побыть с тобой наедине, — решился на откровенность он. Напомнил. — Поначалу ты тоже была, вроде, не против.

Опустив голову, женщина заложила руки за спину, поковыряла носком туфельки бугорок на асфальте. Видно было, как борется она с охватившими ее чувствами, от которых щеки то бледнели, то покрывались красными пятнами. На лбу выступили светлые бисеринки пота.

— Во всяком случае, мне так показалось, — негромко добавил Дока.

— Я и сейчас согласна… — не поднимая глаз, призналась она.

 

Глава двадцать вторая

Не говоря больше ни слова, он подхватил тяжелые сумки и, свернув на тропинку, уверенно зашагал в густые заросли. Сзади по земле мягко цокали каблуки красных туфелек, которые были надеты, он это видел собственными глазами, на прекрасные ровные ножки с круглыми коленками. Чтобы колючки не царапались, Дока добросовестно отгибал длинные ветви, спиной загораживая идущую следом женщину, стараясь пропустить ее на свободное пространство. Когда показалась небольшая полянка, он быстро поставил сумки под корявые стволы деревьев, принял вынырнувшую следом подружку в объятия и, не позволив ей даже осмотреться, запустил руку под подол гофрированной юбки, оттопырил края белых трусиков. То, от чего маялся на дороге, борясь с сомнениями, наконец–то свершилось. Неуверенность была вознаграждена, такой волны захлестнувших его эротических чувств, он еще не изведывал. Дока даже не торопился выпускать свой моментально взбесившийся член на волю, стараясь оттянуть кульминацию подольше. Он наслаждался ласками зрелой женщины, тоже захотевшей овладеть им, но знавшей, что за быстрыми действиями может последовать долгое чувство неудовлетворенности. Только Дока понимал это на уровне интуитивном, а она успела испытать это на себе. Оба ласкали друг друга, напрочь забыв об окружающем. Женщина раскрывала вспухшие от желания губы, захватывала ими губы млевшего от удовольствия партнера и, не переставая оглаживать волосы, плечи и спину теплыми руками, изредка крепко пощипывая задницу ногтями, как бы втягивала его плоть вместе с энергией в себя, не оставляя ничего. Он будто весь растворялся в ней, ощущая лишь одно, что с каждым мгновением становится невесомее, превращаясь в наполненный блаженством воздушный шарик. Если бы не неприятные ощущения в паху, он бы давно оторвался от земли и стал бы парить над крохотной поляной, на которой они остановились, над корявым лесом, над горами и морем. А может, исчез бы из виду вообще. Но незамечаемые раньше яички набухли, сделались твердыми как из слоновой кости, головка члена пыталась прошмыгнуть под ремень, чтобы натянутая струной уздечка имела возможность потереться обо что–то шершавое и, наконец–то, ослабнуть. Иначе она могла лопнуть от перенатяжения Само тело казалось размягченным, весь запас жизненных сил сосредоточился в паху, отяжеляя его и заставляя болезненно напрягаться. Когда чувство боли начало распространяться на низ живота с ногами, Дока торопливо расстегнул ремень с ширинкой, цепляясь резинкой за торчащий колом член, быстро спустил плавки вниз и, оттянув за края трусики на партнерше еще больше, направил головку в тесный проход. Весомая головка сама нашла то, к чему так настырно стремилась. Скользнув по ложбинке между большими половыми губами, со сладостным звуком вошла в преддверие влагалища, заставив до этого двигавшую лобок навстречу партнершу чуть отдернуть попу назад. Между стиснутыми зубами обоих просочился долгий стон. Как только он иссяк, женщина вновь подалась вперед низом живота, с удовольствием насаживаясь на стремящийся не сорваться в продолжительный припадок от подпиравшего семени член.

— Не-е то–ро–пи–ись… — не в силах совладать с собой, простонал Дока. Его всего выкручивало как на ветру вывешенную для просушки одежду. — Дай мне привы–ыкнуть…

Она поняла, о чем он попросил, замедлив движения, на долю секунды отстранилась, пытаясь облизать пересохшие губы. Дока приоткрыл глаза, как в тумане различил пылающее радостной страстью лицо партнерши. Ресницы ее трепыхались пойманными в сачок мохнатыми ночными бабочками, тонкие ноздри раздувались, щеки горели алым пульсирующим светом. Женщина в этот момент была так прекрасна и желанна одновременно, что не было слов описать ее образ и свое состояние. Хотелось смотреть и смотреть на нее, цепко прижимая к себе, чтобы она, такая воздушная, не смогла улететь невесомой пушинкой. И взять окончательно, почувствовать себя хозяином этого неземного существа, понять, что и в следующий раз будет так–же хорошо. В голове у него не промелькнуло ни одной мысли о том, что его новая подружка — мать двоих детей, что она старше тех девушек, с которыми он наслаждался до нее, лет на десять. Лишь один образ имел право затмить играющее эротическими эмоциями лицо напротив, это чистый облик уехавшей домой пловчихи. С первой минуты их встречи он понял, что лучше той девушки не было и не может быть никого. Но сейчас она не потревожила его сознания, ничем не напомнив о себе. Да и терпкий запах дикого вереска исправно исполнял свои обязанности, отбивая охоту не только к сравнению, но и не давая возможности оглянуться вокруг.

Прошло несколько пронзительных минут, в течении которых Дока пытался сдержать рвавшуюся наглыми толчками наружу сперму. Наконец, буря в яичках немного успокоилась, давая возможность перевести дух. Сморгнув ресницами зависшие на них капли пота, он отставил ногу, осторожно наклонил подружку назад, пытаясь положить ее на желтые стебли травы.

— Ой, как здесь колко… — невольно поежившись и вздрогнув веками, на мгновение приоткрыла она исходившие голубым сиянием прекрасные продолговатые глаза. — Не спеши, давай сначала я сниму трусики, а потом мы что–нибудь подстелим.

— Я не смогу долго выдержать этих пыток, — заворочал Дока непослушным языком. — Потерпи немного, потом будет легче…

— Но там еще и россыпь камней… — испуганно выгнулась дугой партнерша.

Но он уже навиливался на нее, бедрами стараясь придавить попу к земле, одновременно ладонями пытаясь защитить ее спину от неровной поверхности. И женщина подчинилась, обхватив Доку руками за плечи, с наслаждением впилась в его губы, судорожно подбрасывая таз вперед. Она словно забыла обо всем на свете, отключив все чувства сразу, кроме одного — желания обладать партнером в полной мере. Она облепила его со всех сторон какой–то плотной ватной истомой, не давая возможности контролировать движения, заставляя подчиняться только ее действиям, воспринимать лишь ее одну. И он бросился в бездонный омут ощущений с головой. А когда снова в яичках закипела успокоившаяся было сперма, больше удерживать ее не стал, а продвинул член по влагалищу к приподнявшей шейку матке и мощными порциями выбросил огненную лаву на раскрывшийся навстречу вход в нее. Всей плотью он почувствовал, как рванулись вперед неудержимые струи и как заглотил их давно приготовившийся к их приему таинственный орган. Партнерша выпустила губы Доки, откинув голову назад, закатила зрачки и зашлась в таком нежном интимном стоне, что сразу стало ясно, что такое настоящее счастье. Вдобавок ко всем ощущениям у него по коже побежали торопливые мурашки. Так было приятно осознавать, что сумел удовлетворить настоящую взрослую женщину, что Дока надолго замлел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Так они пролежали до той поры, пока где–то внизу не раздались веселые голоса. Скорее всего, еще одна, или сразу несколько пар, поднимались по тропинке, чтобы испробовать на природе пьянящий эликсир ничем не сдерживаемой любви. Ведь в тесных деревенских домах или городских квартирах такого вряд ли испытаешь, там даже стены имели глаза и уши. Шевельнувшись, Дока увидел, что пока они приходили в себя, обильные выделения успели подсохнуть и половые органы как бы склеились. Стало ясно, что женщина давно не испытывала половой близости. Она и не собиралась этого скрывать, со счастливой улыбкой рассматривая наклонившегося над ней партнера.

— Пора вставать, — смущенно пробурчал он. — Кажется, к нам кто–то решил набиться в гости, а мы еще сумки не распаковывали.

— И печку не затапливали, — по девичьи прыснула она большими красными губами. Дрогнула чуть припухшими с высокими над ними дугами бровей веками. — Теперь как бы растащиться в разные стороны, наверное, мы успели привариться намертво.

— Не говори глупостей, — насторожился Дока.

— А что, я слышала, так бывает. Страстных любовников после бурного полового акта в парном молоке отпаривают.

— Как в ацетоне, что–ли?

— Примерно, — женщина с серьезным видом отвернулась в сторону. — Долго, недели две.

Приподнявшись на локтях, Дока рывком вскинул вверх голую свою задницу и тут–же с мычанием отвалился набок. Половые органы, хоть и с усилием, но разлепились, да в ладони больно впились острые края мелких камней. Под придушенный смех партнерши, он принялся выковыривать их из кожи. И лишь после этого испуганно оглянулся на женщину.

— Не переживай, мы народ привычный, — поймав его взгляд, успокоила она. — Хорошо еще, что кофточку с юбкой и трусиками снимать не пришлось, иначе замостилась бы щебнем до самого копчика, — она гибко перевернулась на живот. — Давай, нетерпеливый, займись–ка тоже выкорчевкой щебня из моих складок.

— Идут, говорю. Не слышишь, смеются?

— Можно подумать, что они такого не видали…

Перед выходом на тротуар, они снова тщательно отряхнули друг друга, смахивая незамеченные сразу веточки с соломинками. Женщина молча отобрала у Доки тяжелые сумки:

— Дальше меня провожать не надо, — ласково сказала она.

— Почему? — попытался удивиться он.

— Если бы между нами ничего не произошло, перед детьми я бы чувствовала себя уверенно, а теперь я не смогу посмотреть им в глаза.

Дока помолчал, покрутил головой в разные стороны:

— Но это не последняя наша встреча? — спросил он.

— Все зависит от тебя.

— Тогда до вечера, я назначаю тебе свидание на танцах.

— Ты действительно хочешь встречаться со мной? — внимательно всмотрелась она в него.

— А что тебя удивляет?

— Я подумала, что в твоем возрасте молодые мужчины пользуются любой возможностью пополнить список побед над женщинами.

— И я не прочь это делать, — откровенно пожал он плечами. — Но ты мне нравишься больше, чем незамужние дурехи.

— Почему сразу дурехи?

— Потому что с ними возни больше.

— Понятно, — она взвесила сумки в руках. — Тогда до вечера. Но учти, я снова приду с детьми, девать их мне некуда.

— Намекаешь, чтобы я держался в сторонке?

— Желательно не мозолить им глаза. Иначе дома…

— Я понял, — Дока пригасил плутоватую усмешку. — Но хоть что–то они во время танцев у тебя просят?

— К чему клонишь, парень? — вскинула длиннющие ресницы партнерша.

— За мороженным, например, посылают?

— Сами бегают, — засмеялась она.

— Тебе тоже полезно прошвырнуться, — придвинулся ближе он. Заметил, как у собеседницы голубым пламенем вспыхнули огромные девичьи зрачки. — Я провожу тебя по темным аллеям.

— Проводи, только учти, я детей никогда не баловала. Мороженное будешь покупать сам.

Несмотря на то, что по вечерам на побережье опускалась прохлада, на танцплощадке негде было яблоку упасть от полуобнаженных женских фигур и фигур мужчин с закатанными рукавами на рубашках. Дока долго наблюдал за вливающейся в створки ворот бесконечной толпой, он хотел купить билет и на женщину. Но знакомая пассия опаздывала. Музыканты–армяне на возвышении заиграли пятый по счету танец, чтобы не терять времени даром, Дока взял билет и протиснулся в дальний угол площадки, в тот самый, в котором они познакомились. Их место занимала стайка молоденьких девочек лет по семнадцати. Одна из них, не успел он осмотреться, смело подошла и присела в полукниксене:

— Разрешите вас пригласить?

Дока засунул контрамарку в карман, окинул внимательным взглядом тоненькую фигурку. И вдруг как–то ненароком понял, чем отличается молодая женщина от девушки. Женщина как бы округляется, она приобретает волнующие формы, на успокоенном замужеством лице нет той неуверенности о будущем, вместо нее на нем, оглаженном, проступает разбогатевшее на энное количество человеческих знаний внутреннее содержание. А стоящая перед ним, не успевшая насладиться прелестями супружеских утех, девушка вся светилась тем, чем обладала в данный момент. И было ясно с первого взгляда, что багаж она имела небогатый.

— С удовольствием, но танец, кажется, быстрый.

— Это так кажется из–за барабанной ритмики, на самом деле его танцуют медленно.

— Вы разбираетесь в музыке? — подхватывая партнершу за талию, решил не прерывать разговора Дока. — Наверное, учитесь в музыкальном учреждении?

— Я студентка, но профессию выбрала иную. Просто у меня идеальный слух. Знаете, сочинять музыку, писать стихи и романы, рисовать картины — учить не следует. Таким даром природа щедро наделяет тех, кого считает достойным этих профессий.

— Странно, зачем–же тогда открывают училища и высшие учебные заведения по таким благородным профилям? — Дока с еще большим вниманием всмотрелся в партнершу по танцу. — Если размышлять по вашему, они ни к чему, и учителя с профессорами получаются дармоедами. Я сам закончил институт народного хозяйства, скажу честно, без него я был бы специалист никакой.

— Не надо сравнивать несравнимое, хотя и здесь есть исключения, — приятно и одновременно успокаивающе улыбнулась девушка. — Согласитесь, что есть люди от природы талантливые, эдакие самородки, которые безо всяких школ обладают способностью творить немыслимое в общечеловеческих понятиях.

— Не спорю, деревенский поэт Сергей Есенин, Иосиф Бродский с шестиклассным образованием, писатели, художники, композиторы от сохи послереволюционных времен, и так далее.

— Вот видите? Их необходимо было только подтолнуть в нужном направлении, а дальше они пошли сами, — загорелась девушка. Машинально слизнула с верхней губы капельку пота. — Точно так–же в физике, математике с химией, некоторые люди от рождения нацелены считать и выводить формулы, остается лишь показать им дорогу, на которой они выразили бы себя с наилучшей стороны.

— Вот потому и нужны школы, училища и высшие учебные заведения с учителями и профессорским составом. Вы так хотели сказать? — добродушно усмехнулся он. — Спасибо, объяснили доходчиво, хотя каждый из нас знает об этом тоже с пеленок. Я, например, в детстве с удовольствием собирал старинные монеты, значки, другие знаки различия. Млел от исторических и приключенческих романов. Учитель истории говорил прямо, что у меня прямая дорога в археологи.

— Но вы по археологическим тропам не пошли, — засмеялась партнерша.

— Не удалось, может быть потому, что учитель пения прочил мне большое будущее на музыкальном поприще. Надо признать, что пел я в то время не хуже самого Робертино Лоретти из Италии.

— Значит, у вас тоже идеальный слух.

— Его у меня никто и не отнимал.

— Тогда вы должны слышать, как фальшивят музыканты.

— А вы решили, что здесь обязаны работать профессионалы? — откровенно засмеялся он на наивность девушки. — Люди, которые на возвышении терзают струны электрогитар и бьют по клавишам синтезатора, с таки же успехом торгуют на базарах овощами и фруктами. Они больше ни на что не способны, кроме как на неутомительный, но денежный, труд.

— Я с вами согласна, — прикрыла ресницами блестящие глаза собеседница. — Кстати, танцы начались уже давно, а вашей вчерашней партнерши что–то до сих пор не видно.

— А вы были здесь и вчера? — смущенно покашлял в кулак Дока.

— Мы ходим сюда каждый день.

— Ну и как, нравится?

— Слушать фальшивые аккорды музыкантов, или сама атмосфера?

— Все в общем.

— Представляете, идти больше некуда.

— Познакомились бы с парнем, посидели бы с ним в кафе.

— Я не надеюсь открыть Америку, но в России кроме дураков и дорог есть немало других проблем, — девушка посерьезнела, как–то странновато взглянула на партнера. — Одна из них заключается в том, что найти нормального парня удается лишь немногим девушкам.

— К тому же, в парнях чувствуется вечный недостаток. Все правильно, ощущение такое, что наша страна никогда не выходила из конфликтов, — похмыкал носом Дока. — Оттого и поколения рождаются как бы неполноценными. Я вас понимаю и, поверьте, сочувствую, женщинам действительно не сладко.

Лабухи слаженно взяли последний аккорд и мелодия закончилась. Осмотревшись по сторонам и не заметив среди присутствующих утреннюю пассию, Дока подхватил под локоть девушку, собираясь отвести ее на место.

— Разговор у нас получился слишком заумным, — запоздало спохватился он, провел пальцами по лицу. — В таких местах большие проблемы поднимать не следует, как вы думаете?

— Я сама натолкнула вас на эту тему, — засмеялась партнерша. Кинула на собеседника быстрый косой взгляд. — Разве со вчерашней женщиной вы вели беседу ни о чем?

Теперь пришла очередь рассмеяться Доке. Он понял, что понравился девушке и она решила показать себя начитанной особой. Вытащив платок, промокнул уголки губ и снова со вниманием осмотрелся вокруг. Они продолжали стоять почти на середине освобожденной от танцующих заасфальтированной площадке. Женщины с детьми не было видно нигде, наверное, у нее что–то случилось. Или она опомнилась, что совершила непоправимую ошибку и теперь горько жалела о том, что поддалась на уговоры мимолетного любовника. Скорее всего, последняя мысль была наиболее верной.

— Вчера мы пытались решать задачи другие, — пробежавшись пальцами от локтя собеседницы до ее мягкой и теплой ладони, с уверенностью в голосе сказал он. — Уверяю вас, они были посложнее разговора ни о чем.

— Ну и как, получилось? — напряглась та.

— Что получилось? — не понял он вопроса.

— Решить хоть одну из задач. Я намекаю на то, каков оказался результат?

— Он у меня почти всегда положительный, — усмехнулся Дока. Встрепенулся. — А что это вас так заинтересовало?

— Да вот тоже решаю задачку, продолжать и дальше танцевать с вами, или отойти и постараться держаться на приличном расстоянии, — она кивнула в сторону деревянного возвышения. — Музыка–то заиграла снова.

— Тогда я приглашаю вас на танец, тем более, что этот, кажется, не быстрый.

— Не боитесь показаться в невыгодном свете человеку, которого постоянно ищете глазами?

— Думаю, что остерегаться теперь нечего, скоро половина танцев пройдет.

Танцы закончились, площадка неспешно начала пустеть, а утренняя, такая сексуальная, пассия не объявилась. В душе у Доки зародился было прохладный пузырек обиды от того, что после всего хорошего его решили отодвинуть как шаловливого щенка. Побаловались, получили удовольствие, и пусть топает на свой коврик. Стоящая рядом девушка терпеливо ждала дальнейших решений, не отнимая своих пальцев из его ладоней и не говоря ни слова, будто не мешая ему сосредоточиться. Достав платок, Дока вытер вспотевший лоб, натянуто улыбнулся:

— Ну что, не желаешь пройтись по берегу ночного моря? — за время танцев они успели перейти на «ты». — В эти часы оно бывает особенно таинственным.

— Море хранит свои тайны всегда, — облегченно вздохнула подружка. Быстро оправила на себе легкое платье. — Но в начале танцев кто–то говорил о кафе.

— Пожалуйста, у меня куча денег.

В маленькой кафешке сразу за оградой танцплощадки негромко цокала из динамиков ритмичная музыка. Заняв столик и заказав бутылку полусухого шампанского с плиткой шоколада и двумя порциями мороженного, Дока посмотрел на собеседницу:

— Что–нибудь еще хочешь?

— Этого достаточно, — вежливо отказалась она. — Если потянет на выпивку, обещай, что мы сразу уйдем.

— Ты не любишь пьяных мужчин?

— Они мне противны.

После такого признания Дока постарался не выпивать и положенного, больше налегая на мороженное с сигаретами. Они потанцевали и здесь, теснее, чем на танцплощадке, прижимаясь друг к другу, но не переходя рамок приличия. Казалось, что вдвоем им было просто хорошо. А когда шампанского на дне бутылки осталось несколько капель, девушка наклонилась к собеседнику и негромко призналась:

— Ты знаешь, я приехала на море в первый раз и меня никто еще не водил по берегу в такой поздний час. Ты не забыл о своем предложении?

— Обещания я стараюсь выполнять, какими бы трудными они ни были, — подавая ей руку, приподнялся из–за столика он. — Прошу, сударыня, я как раз подумал о том же.

— О, какое это прекрасное, незаслуженно забытое слово — сударыня…

Невысокие волны неторопливо набегали на галечный пляж, невольно напоминая о том, что в кратковременном мире существуют свои вечные двигатели, альтернативы которым человек не придумал до сих пор. У него все получается таким, каков есть он сам — смертным. Поддерживая девушку под локоть, Дока подвел ее к самой, взбиваемой прибоем, пенной кромке. Присев на корточки, зачерпнул горсть изумрудной воды, она оказалась теплой на ощупь но с внутренней как бы прохладцей, говорящей о том, что курортный сезон подходит к концу.

— Ты собрался купаться? — с интересом спросила спутница.

— Почему бы нет, — ухмыльнулся он. В голове пронеслась мысль, что с одной из подружек в ласковых волнах он уже успел попроказничать. В море не надо было прилагать особых усилий, чтобы затащить партнершу в безопасное место и стянуть с нее одежду. Она и раздевалась сама, и находилась в самом надежном месте. — А как посмотришь на это ты?

— Ни в коем случае, холодрыга капитальный, — подребезжала она губами. — Сейчас купаться можно только днем, когда еще жаркое солнце успевает отогревать застывшую кровь, а ночью луна лишь добавит в этом смысле проблем.

— Пожалуй, я соглашусь, — приподнялся с корточек Дока. — К тому же, одному плавать среди пустынных волн будет скучновато.

— Почему одному? Вон там под водой виднеется силуэт чего–то длинного и зубастого.

— Где? — невольно вырвалось у него, о чем он тут–же пожалел.

Подскочившая девушка обхватила его за плечи и, под непрерывные восклицания, активно затыкала рукой в одну точку. Вскоре и он пригляделся к длинному черному предмету в сотне метров от берега. То ли бревно, то ли обломок доски в свете берегового прожектора то выныривал на поверхность, то скрывался в просвечиваемых насквозь волнах. В голове мелькнула мысль, что неплохо бы подтащить предмет к берегу и рассмотреть его получше. Заодно показать новой пассии свое мастерство пловца–перворазрядника. Благо, на курорте он успел обвыкнуться и новый приступ судороги теперь вряд ли был возможен. Дока быстро сбросил с себя рубашку, расстегнул ремень на брюках. Когда осталось стянуть носки, девушка неожиданно прижала руки к груди и прошептала:

— А вдруг это утопленник!

— Тогда поможем ему добраться до суши, — невольно замедлил движения он. — С чего у тебя появились нехорошие мысли?

— По бокам у этого… предмета, вроде, как руки болтаются.

— Разберемся.

Прохладная вода тут–же обжала со всех сторон, заставив дыхание споткнуться. Набрав побольше воздуху в грудь, Дока нырнул и надолго затаился. Подобным приемом он преследовал две цели, во первых, давал телу привыкнуть к ситуации, во вторых, унимал нервную дрожь. Затем рывком выскочил на поверхность и размашистым кролем пошел отмерять расстояние до черневшего вдали предмета. Когда оставалось метров пять, показалось, что плававший в воде обрубок вовсе не черного цвета, а белого, мало того, по бокам у него действительно отвисали в разные стороны похожие на руки отростки с пальцами на концах. В груди защемило, руки и ноги моментально сковала невольная судорога. Чтобы избавиться от опасного ощущения, Дока опять глубоко нырнул и расслабился, предоставляя возможность воде самой выталкивать его наверх. Когда почувствовал теплый верхний слой, сам ускорил подъем. Таинственный предмет покачивался перед самым носом, это был то ли унесенный с берега штормом толстый горбыль от комеля дерева, то ли грубая неоструганная доска от борта затонувшего за сотни километров отсюда и принесенная течением сюда древнего корабля. Возвращаться обратно с пустыми руками показалось неинтересным. Развернув предмет вдоль, Дока с силой толкнул его вперед. Вокруг слышались беспрерывные таинственные всплески, кто–то невидимый то начинал вздыхать, то громко шлепать пастью. Или подныривал под пловца, опутывая его ноги или теплыми, или ледяными тугими струями. Но Дока уверенно гнал перед собой обрубок, он понимал, если случится что–то непредвиденное, у него есть отличное средство спасения, плавучести которого позавидовали бы короли морских глубин дельфины. Стоит только протянуть руки вперед и сплести вокруг предмета пальцы.

Когда лунная дорожка оказалась пройденной до конца, Дока выглянул из–за торца обрубка. Оставленная им на берегу девушка стояла точно по курсу, прижимая руки к груди. Даже во тьме было видно, как горят у нее от восхищения глаза. Подтолкнув дерево вперед еще раз, Дока нащупал ногами дно, начал карабкаться наверх. Он с трудом дополз до своей одежды, свалился на нее без сил и без каких–либо желаний. Подружка присела рядом на корточки, забыв опустить подол задравшегося платьица. Все–же заставив сделать невольное глотательное движение, в свете все тех же лучей прожектора, между полными бедрами завиднелись белые тонкие трусики с темным пятном волос под ними. В разрез платья наверху попытались вылезти не забранные в лифчик две хорошенькие груди. Дока перевел дыхание и попросил:

— Посмотри, пожалуйста, что я приволок. Это доска или обыкновенный горбыль?

— Это трухлявая доска с несколькими латинскими буквами на боку, — откликнулась она. — Наверное, оторвалась от корпуса какого–нибудь затонувшего старинного корабля. Или греческого, или римского. А может, и египетского.

— У египтян никогда не было латинской азбуки.

— Разве римляне не навязали им свое письмо, когда завоевали Египет?

— Нет, там очень сильным было арабское влияние, а Рим уже катился к закату.

— Тогда испанского или португальского. Во всяком случае, европейского, — подружка осторожно присела на мокрую гальку, протянула руки к Докиной груди. — Я думала, что ты не вернешься. Такая даль, волны, темно, я всматривалась, всматривалась, но видела лишь белесоватые фосфоресцирующие всплески. Наверное, под водой сейчас кто–нибудь шастает.

— Кому мы нужны, — шумно вздохнул Дока. Он уже чувствовал, как силы начинают возвращаться к нему, наполняя каждую клеточку упрямством и упругой тягой к жизни. — В старину моряки иной раз неделями плававли по морю на какой–нибудь щепке, пока течение не прибивало их острову или к берегу. Хотя, страшновато, чего там говорить.

— Я бы ни за что не поплыла, — девушка поежилась. — Издали доска была похожа на утопленника.

— Сам, когда приблизился, подумал об этом.

— А чего не повернул назад?

— С пустыми руками? Я бы и утопленника до берега дотолкал.

Дока приподнялся, огладил рукой лицо и посмотрел в сторону притороченной прибоем к берегу толстой доски. Ему не терпелось встать и самому прочитать надпись латинскими буквами, о которых поведала сидевшая рядом подружка, но в ногах еще ощущалось легкое поверхностное онемение. Вскоре и оно улетучилось, разогнанное восстановленным током крови. Он встал и начал одеваться. Девушка поднялась тоже, направилась к берегу.

— Интересная доска, с железными крюками, — крикнула она оттуда. — Что ты собираешься с ней делать?

— Ничего, кому надо, тот пусть и займется, — завязывая шнурки на ботинках, отозвался потерявший интерес к предмету разговора Дока. Его потрясывало от прохладного ночного воздуха, но на всякий случай он спросил. — Ты так и не разобрала, что там написано?

— Де–бар–ка… абракадабра какая–то. Вроде баркаса с приставкой де.

— Все ясно, эта доска ничего из себя не представляет.

— Почему?

— Потому что оторвалась от пловучей пристани. Пошли, я провожу тебя до дома.

— Я не хочу домой, — обернулась девушка.

— Тогда давай пройдемся по берегу, я начал замерзать.

Она подошла, обняла его за плечи, поводила теплой ладонью по спине. По телу разбежались мелкие мурашки, заставив невольно передернуться.

— Холодно? — спросила она.

— С тобой теплее.

Девушка еще теснее прижалась к Доке. Так, ступая в ногу, они приблизились к выходу с пляжа. Вокруг не было ни души, ни возле моря, ни на лежаках поднятого на бетонные стояки соляриса, не белело окно даже в службе спасения с огороженным мостиком перед ней. Лишь освещенная одиноким прожектором, мириадами отсветов поблескивала широкая полоса мокрой гальки. Теплое дыхание девушки толкалось в его открытую шею, мягкая ягодица притиралась к бедру, вызывая притупившееся было желание. До выхода с тоннелем под железнодорожным полотном оставалось всего с десяток шагов, за ним, с двумя рядами палаток по обе стороны, проходила оживленная и днем, и ночью, главная трасса приморского поселка. Резко развернувшись, Дока поймал влажные губы спутницы, одновременно стараясь перевалить ее через колено. Они упали на загремевшую гальку, уцепились друг в друга, оба охваченные страстью. Но девушка не желала, чтобы это произошло неожиданно и в таком ненадежном месте, она изо всех сил старалась вырваться. Она сопела, царапалась, изворачивалась, перепахивала пятками груды насыпных камней, чтобы через мгновения прильнуть разгоряченным лицом, губами, грудью к партнеру, осыпать его торопливыми поцелуями. Бросить моментальный взгляд по сторонам и снова продолжить молчаливую борьбу. Дока применил испытанный прием, просунув кулак между ногами девушки, он с силой продвигал его к паху, стараясь пальцем отстранить край трусиков и раздвинуть половые губы, чтобы попасть в заветное сладостное отверстие. Накопленный опыт подсказывал, что в таких случаях партнерша становится намного покладистее. Придавливая девушку к земле весом тела, другой рукой он залез сзади под платье, нашарил тугую резинку. Улучшив момент, когда подружка скорчилась для очередного рывка, сдернул трусики с попы, разом продвинув их до самых коленей. И тут–же нащупал увлажненное отверстие, не мешкая, просунул палец на всю длинну, поводил подушечкой по скользким стенкам влагалища. Девушка притихла, отвалившись на спину, молча уставилась на Доку рассерженным взглядом зрачков, заполнивших глазные яблоки. Он без проблем снял с одной ее ноги трусики, затем с другой. Расстегнув ремень, спустил брюки с трусами до колен и приблизил член к промежности, чтобы воткнуть его во влагалище вместо пальца. Подружка продолжала лежать не шелохнувшись, лишь выразительные глаза говорили о том, что несмотря приятную внешность Доки, на то, что он ей нравится и она не прочь заняться с ним сексом, делать это сейчас ей не очень хочется. Во первых, в любой момент здесь могут объявиться люди, во вторых, они ничего не подстелили и ее попа, как и спина, уже горит от впившихся в кожу острых каменных углов. В третьих, он не надел противозачаточного средства, и вообще, она видит его во второй раз в жизни. Но выразительный взгляд Доку не остановил. Покрутив пальцем во влагалище, чтобы подружка немного раззадорилась, он быстро вытащил его и сразу направил головку члена ко входу. Гибкое тело казалось бы смирившейся девушки немедленно пришло в движение, заставив партнера промахнуться и воткнуть член вместо заветного отверстия в грубый песок между камнями. Стиснув зубы от боли, Дока с новой силой придавил ее к земле, стараясь неловкими поцелуями успокоить, а мышцами рук и ног парализовать движения. Это не удавалось, у нее словно открылось второе дыхание, она взбрыкивала коленками, толкалась, стукалась лбом о его лоб, пыталась выдернуть волосы с корнем. Весь набор многочисленных приемов она проделывала снова молча, напрочь отказавшись от главного своего помощника — голоса — или действительно не понимая, или прекрасно осознавая, что данное обстоятельство разжигало страсть лежащего на ней мужчины еще больше. В конце концов, Дока начал звереть, он то якобы втискивал головку члена во влагалище, то с остервенением втыкал ее снова в колючий песок, кроша эмаль на зубах от пронзающей плоть боли. Он давно перестал замечать окружающий мир, страстно желая добиться одной цели, ради которой согласен был теперь на все.

Так продолжалось до тех пор, пока извивающаяся змеей девушка не налетела тоже на что–то более острое, заставившее ее сначала замереть, затем изогнуться дугой. Этим моментом Дока воспользовался не мешкая, войдя во влагалище членом до самого корешка. Протолкнуться было трудно до такой степени, что ему пришлось не только упираться в ненадежную почву носками ботинок и коленками, но и вцепиться в плечи подружки мертвой хваткой. Теперь она замерла от присутствия в ней инородного колючего предмета, разинув рот, уставилась на партнера расширенными от страха глазами, не представляя, что он умудрился запихнуть ей вовнутрь. Видимо, налипший на член песок неприятно оцарапал стенки влагалища. Поняв, что Дока не сделал ей ничего плохого, попыталась расслабиться, с неохотой шевельнула попой навстречу. А Дока вдруг почувствовал, как давно созревшая сперма рванула по каналу наружу, заставляя его сцепить зубы и застыть поверх партнерши бесчувственным бревном. Он уже ничего не мог с собой поделать, ни застопорить процесс, ни выдернуть головку наружу, чтобы избежать нежелательных последствий. Оставалось насладиться семяизвержением в полный рост. Уловив его состояние, подружка отбросила правила приличия, торопливо обхватив Доку руками, закачала бедрами не хуже познавшей вкус алчной любви зрелой бабы. Она нарочно накачивала себя до того момента, пока внутри живота не загорелась огнем маленькая точка, пока не превратилась она в большое пламя, охватившее всю ее плоть от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. И когда это пламя через кожу перехлестнуло наружу, девушка взорвалась горячей испариной, разом превратившись в выхваченный из костра пенный огнетушитель. В уголках ее вспухших губ и правда вскипела белая пена, внутри полового органа стали скапливаться обильные выделения, липким киселем измазавшие его яйца. Дока невольно перестал дергаться, не представляя, что делать дальше. А охваченная крупной судорогой подружка молча стукалась головой о неспокойную гальку, распихивая ее каблуками туфель и загребая скрюченными пальцами.

Наконец, сильные конвульсии перешли в редкие подергивания, а вскоре прекратились совсем. Облизнувшись, партнерша попыталась разлепить сомкнутые веки. Дока невольно откачнулся назад, потому что под ними заблестели одни безжизненные белки. Закатившиеся зрачки не спешили вернуться на свои места. Сморгнув пот, он негромко спросил:

— Как ты себя чувствуешь… студентка?

— Нормально, — хрипло отозвалась она. Шевельнула пальцами на руке. — Со мной еще никогда такого не было, едва коньки не отбросила.

— Ты что, в первый раз кончила?

— Понятия не имею, у меня вообще с мужчиной пятый половой акт… по моему. Если не считать игры в петтинг.

Девушка окончательно пришла в себя, настороженно оглянулась вокруг. И сразу уперлась руками в Докину грудь.

— Пусти меня, там кто–то есть.

— Где? — Дока быстро обернулся назад.

— Под солярисом, огоньком сигареты пыхает.

Он сразу заметил неясный силуэт притаившегося за бетонной стойкой человека. Вскочив, заправил рубашку в брюки, застегнул ширинку. За спиной подружка торопливо влезала в свои белые трусики, пытаясь сохранить равновесие на одной ноге. Затем плотно прижалась к его спине и прошептала:

— Уходим отсюда, по моему, он все видел. Кто знает, что у него в голове, возьмет и набросится.

— Пусть попробует, — хмыкнул себе под нос Дока, потрепал ее по плечу. — Ты как, ноги передвигать сможешь?

— Попытаюсь, трясутся, как после хорошей пьянки.

— Я смотрю, ты уже все успела попробовать.

— Можно подумать, что ты не был студентом…

Когда они проходили мимо бетонного сооружения с лежаками наверху для принятия солнечных ванн, из темноты под бетонным перекрытием прилетел прокуренный голос с явными нотами затаенной зависти.

— Крепко ты ее надрал. Теперь неделю будет заглядывать под подол, не осталось ли чего.

— Каждому свое, и в свое время, — не останавливаясь, кинул через плечо Дока.

— Оно–то так, — с угрозой пробурчали вслед. — Но осторожность тоже не помешает…

Он не обернулся, потому что предостережение было не лишним. Сколько раз, лежа на женщине, ему приходилось или отворачиваться, или прятать лицо в складках одежды из–за торопливого желания поскорее снять трусики и овладеть очередной жертвой сексуальной своей распущенности где угодно. И сколько раз наспех схваченное, пусть и несравнимое ни с чем, удовольствие могло закончиться несоразмерными же последствиями. Он запоздало подумал о том, что в России спрос на маньяков никогда не падал.

 

Глава двадцать третья

Не успело нежное, розово–голубое, утро войти в свои права, как из кабинета мужчины в спальню, где отдыхала женщина, прилетел звон серебряного колокольчика. Она открыла глаза, потянувшись, отбросила одеяло и спустила ноги на прохладный буковый паркет, на котором ближе к выходу из комнаты подсыхали мокрые пятна. Значит, спутник не поленился сделать зарядку и принять ванну и теперь призывал повторить то же самое и ее. На столе из красного дерева в китайской вазе источал запахи свежий букет из субтропических цветов, на большой фарфоровой тарелке громоздилась гора экзотических фруктов. Подхватив мохеровое полотенце, женщина обмоталась им вокруг талии, на закрученные вокруг головы волосы надвинула резиновую шапочку и впорхнула за дверь ванной комнаты. Она поняла, что времени на сборы ей отвели очень мало.

И снова под колеса автомобиля упало похожее на терракотовое покрытие, которое применяют на беговых дорожках хороших стадионов, асфальтовое полотно ухоженного автобана. За окнами замелькали вечно зеленые свечи кипарисов и причудливые деревья со сдвинутыми как бы в сторону кронами, они были посажены вдоль кромок убранных полей, желтеющих по сторонам ровными квадратами. За ними поднимались коричневые пологие склоны нескончаемой череды холмов. Если бы не четкие линии межей между участками, пейзаж напоминал бы ковбойскую картину прожаренных жгучими лучами солнца американских прерий. Казалось, вот–вот из–за холмов покажутся повозки переселенцев, сидящих на козлах в широких шляпах с загнутыми полями, с ружьями за спиной и с длинными ремнями вожжей в руках, несколько лошадиных спарок будут стремительно уносить их на встречу неизвестной судьбе. Иноходью рядом с ними полетят прирученные мустанги со стелющимися по ветру густыми гривами и со смелыми всадниками на крутых спинах. Но спокойствие будет недолго сопровождать небольшой отряд. С противоположных склонов сорвется лавина облаченных в расшитые кожи, украшенных пышными перьями полуголых индейцев с луками и томагавками в руках, с воинственным клекотом бросится она в погоню за пустившимися на обретение своего счастья мирными людьми. И перенасыщенная страхом и яростью кавалькада скроется за горизонтом, оставив после себя трупы убитых и умирающих раненных людей, вина которых будет заключаться лишь в одном — в поисках собственного места под солнцем. И если бы не изредка проплывающие мимо современные сооружения да не помаргивания разноцветных огоньков на приборной доске автомобиля с цокающими из динамиков звуками музыки, можно было бы предположить, что путники впорхнули в контролируемый машиной времени участок дороги и перенеслись в другую страну на пару веков назад. Женщина хотела в очередной раз протянуть руку к знакомой кнопке перед собой, чтобы размочить навязчивый мираж хорошим глотком терпкого коктейля, как вдруг краем глаза успела поймать надпись на дорожном указателе. Она снова располагалась на заднем сидении одна, видимо, мужчина решил не игнорировать ее внутренних свобод. Между тем надпись гласила, что до населенного пункта под названием «Roma» осталось несколько десятков километров. Вновь откинувшись на спинку, она сфыркнула с губ пушистый завиток волос:

— Послушай, дорогой, неужели мы так быстро добрались до Рима? — невольно воскликнула она. — Мне показалось, мы только что оторвались от подъезда гостинницы во Флоренции.

— «Мерседес» идет со скоростью двести тридцать километров в час, вот и раздели расстояние между двумя городами на скорость, — обернувшись назад, улыбнулся спутник. — Я думаю, что тебя просто укачало однообразие пейзажа и ты на какое–то время ушла в себя.

— Не скажите, любезный, — подалась вперед собеседница. — За время путешествия я чуть было не перенеслась в американские прерии с ковбоями, индейцами и прочими мустангами — так впечатлили виды рыжих холмов с желтой стерней убранных полей под ними.

Мужчина кинул быстрый взгляд по сторонам, пожевав губами, согласно пробормотал:

— Ты права, если бы не промышленные навороты, этот пейзаж здорово походил бы на северо — американские или на мексиканские прерии с разъезжающим по ним всадником без головы. Наверное, Италия находится на одной параллели с этими государствами.

— Не наверное, а точно, если мысленно вообразить глобус, то Рим расположится где–то между Сан — Франциско и Лос — Анджелесом с другого края Штатов.

— А с этого края он под Вашингтоном?

— Должен быть намного южнее. Так мне кажется.

Впереди показалась сложная развилка дорог с высокими эстакадами над ней, машина сбавила ход, завернула на один из закрученных отворотов и снова вылетела на прямой как стрела автобан, только теперь уже под углом к прежнему. Шофер покосился на мужчину:

— На виллу Боргезе, — поняв его немой вопрос, коротко бросил тот, пояснил спутнице. — Отличное место с водоемами, дворцами и скульптурными композициями на тенистых аллеях. Недалеко от виллы находится прекрасная гостинница в так любимом тобой стиле ампир, уточняю, с поистине королевскими покоями.

— И с арабским балдахином над шикарной кроватью, на которой так удобно заниматься любовью, — усмехнулась женщина. — Знаешь, дорогой, сейчас я предпочла бы неге солдатскую суровость римских легионеров. Я чувствую, что за время путешествия начала расслабляться, а успеть посмотреть хочется так много. Ведь это столица бывшей Римской империи с ее непревзойденной колыбелью цивилизации.

— Которую она позаимствовала у древней Греции, — не удержался от подсказки собеседник. — Но ты здесь бывала уже не единожды.

— И с каждым разом мне становится все интереснее. Кстати, часть культуры Греция переняла от фараоновского Египта.

— А тот принял эстафету от Индии, а Индия в свою очередь напиталась соком созидания от Тибета и так далее — ушедшие под воду остров Посейдонис, Атлантида, Лемурия… Про все это мы читали и кое–что из прочитанного помним.

— Ты забыл рассказать про культуру индейцев племени майя, про их ступенчатые пирамиды, — с сарказмом в голосе добавила спутница.

— И про статуи на острове Пасхи, и про гранитные столбы на другом забытом богом острове, и про Стоунхендж… Ничего я не забывал, — не согласился собеседник. — На Земле масса культур, но источник у всех один и цепочка их развития тоже одна, я ее уже назвал.

Женщина молча прислонилась плечом к обитой мягкой кожей боковине салона, принялась рассматривать новостройки пригорода Рима. Как и много веков назад, вечный город продолжал расширять границы своих владений, казалось, он как магнит притягивает к себе обновленные пространства, не меняясь лишь сердцевиной. Трудно было представить, сколько жителей вместили его бесчисленные дворцы и дома сейчас, если еще во втором веке их насчитывалось более миллиона человек,

Несмотря на то, что лепные потолки вознеслись больше чем на привычные даже в сталинках московские метры, в обласканных солнечными лучами покоях на третьем этаже гостинницы было тепло и уютно. В шикарном убранстве комнат, за стенами, излучающими имперскую основательность, чувствовалось разумное решение житейских задач, сводящихся к созданию максимума уюта. Женщина распаковала вещи, приняла ванну и настроилась на обзорную экскурсию по городу, день только перевалил на вторую свою половину и до вечера еще оставалась масса свободного времени. Мужчина тоже привел в порядок свой туалет и вышел к обеденному столу с маской повседневной озабоченности. Она не взялась размягчать его настроение расспросами и просьбами, предоставив спутнику самому решать сиюминутные проблемы. В знак благодарности, когда был выпит последний глоток вина, мужчина поднялся из–за стола, прошел за спинку ее кресла и поцеловал спутницу в шею долгим поцелуем, не оставляющим после себя никаких следов, но заставляющим ощутить всю пылкость натуры партнера. Она оценила этот жест, ответила взглядом взаимности. Дверь захлопнулась, стук каблуков его ботинок поглотила ковровая дорожка в коридоре. Посидев еще немного, она прошла на балкон, с которого открывался чудесный вид на виллу Боргезе, на раскинувшиеся в ее владениях сады Пинчо. Она знала, что с возведенной там террасы хорошо просматривается панорама вечного города, расположенного как все они, великие, на бесчисленных больших и малых холмах. Знала и о том, что возле окруженных деревьями и цветущими кустарниками водоемов с чистейшей водой с золотыми рыбками в ее глубине можно хорошо отдохнуть и прийти к неожиданному в этой жизни выводу, что не все так плохо на грешной земле и что все еще впереди. Тем более, когда рядом не отягощенный земными заботами импозантный спутник. И это все теперь зависит лишь от самой себя.

Но когда вышла из подъезда гостинницы, она не направила свои стопы к близкой ограде вокруг виллы, а побрела по узкой улице ко входу в метро. Как и в предыдущие приезды, в первую очередь ее влекли грандиозные останки римского Колизея с не менее величественными остатками дворцов Римского форума за ним, с увенчанной на первый взгляд невзрачными двух–трех этажными зданиями из ушедших эпох вершиной Капитолийского холма. На холм вела широкая лестница, она заканчивалась перед разлинованной геометрическими фигурами просторной площадью со всадником на коне посередине, по бокам ее и дальше тоже вздымались скульптурные композиции из белого камня. Как и с террасы в садах Пинчо, с холма открывался изумительный вид на развалины форума, на сам Колизей, с одной стороны, а с другой на раскинувшуюся в одной из седловин большую часть города. Ее тянуло сюда как магнитом, словно в этих местах сосредоточился непобедимый дух римлян с их прозорливыми цезарями, сумевшими добраться до покрытой холодной дождевой пеленой и первобытным мраком бытия Альбионии на севере и до испепеленной солнцем Ливийской пустыни с египетскими пирамидами в ее почти центре на юге. Это была империя в полном смысле слова, не похожая ни на одну из возникших после нее и потому притягивающая мысли о ней до сей поры.

Выйдя из метро, женщина прошлась немного по виа Фори Империали и остановилась у бетонного парапета ведущей вниз дороги. Впереди загораживал небосклон громадный круглый чан, четрьмя дырявыми ярусами вздымавшийся на пятидесяти метровую высоту. Сотканный из прямоугольных ниш, округлых по верху и сквозных по третьему ряду, он был похож на положенную боком на землю турбину от современного агрегата гигантских размеров. Сходства добавляли видные с высокой точки, где она остановилась, кирпичные ячейки внутри с разделительными перегородками между ними. Если бы песочно–красноватый цвет можно было заменить на серебристый, сооружение походило бы на уменьшенную в тысячи раз копию одной из турбин в крыле воздушного лайнера. Так это было необычно и так притягивало взгляд своей какой–то таинственностью, что женщина невольно, как всегда, переступила с ноги на ногу. Древняя конструкция никак не вязалась со словом цирк, с манежем и прочими атрибутами циркового искусства, скорее, она походила на что–то космическое, имевшее своей целью затягивать в свое нутро.

— Алло, сеньора, буонасейра, — вывел из задумчивости голос позади, она обернулась, увидела машину и сверкающие в ее салоне зубы на подвижном лице с черными усами. — Колизеум, сеньора?

Женщина поняла, на что намекал притормозивший рядом водитель хорошей иномарки, холодно улыбнувшись, постаралась собрать разбежавшиеся мысли:

— Но, но, сеньор, грация, итальяно донжуано… — поспешно ответила она. С внутренней усмешкой добавила по русски. — Я в состоянии дойти и сама.

Водитель прикрыл веками жгучий блеск в черных глазах, откачнулся к рычагам управления:

— Арриведэрчи, мадонна миа.

Внизу было столпотворение, многочисленные группы туристов из разных стран сновали туда–сюда, не переставая клацать японской техникой со вспышками. Их зазывали воинским убранством и мускулистыми телами группы гладиаторов из трех человек. Они были в шлемах с высокими гребнями, в сверкающих доспехах, прикрытых красными короткими плащами, в мощных руках поблескивали отточенные мечи с удобными крестообразными рукоятками и небольшие круглые щиты. Гладиаторы обступали очередного клиента, принуждали того встать на колени и сделав зверские физиономии, приставляли меч к его горлу, одновременно опуская большой палец правой руки вниз. Товарищ или подружка жертвы тут–же принималась щелкать затвором фотоаппарата, на века запечатлевая немую сцену казни. Забава стоила недешево, но приносила туристам массу удовольствий. Поодаль показывали свое мастерсто актеры в маскарадных костюмах, за небольшими столиками торговали мелочью с проспектами и путеводителями переселенцы из объятых разногласиями мировых регионов. Актеры и гладиаторы были итальянцами, а торговцы в этой стране чаще не имели даже вида на жительство, большинство из них были представителями расколовшихся на части Югославии и Советского Союза, хорошо говорившими по русски. Пройдя сквозь строй тех, и других, женщина приблизилась к покрытым многочисленными углублениями, изъеденным временем массивным стенам, прикоснулась рукой к сглаженному красноватому кирпичу. Кирпичики были маленькие и аккуратные, раза в два — в два с половиной меньше полновесных российских, в голове невольно возникла мысль, что на все сооружение потребовались миллиарды их, обожженных в печах, подогнанных друг к другу и надежно стянутых раствором. Неродные железные, с цепочкой на задвижке, ворота вовнутрь Колизея были открыты, она вошла в темный и прохладный тоннель под амфитеатром, пробралась к уходящим уступами вверх узким нишам с отшлифованными ступеньками между ними и надолго замерла от открывшейся взору величественной картины с не столь большой ареной в центре. Она знала, что сооружение было рассчитано на семьдесят две тысячи человек, что тогдашний плебс занимал места неудобные, а римские патриции и знать самые лучшие, но сейчас ей казалось, что проходившие здесь спектакли с людскими жертвами с любой точки воронкообразно расширяющегося вверх зала открывались как на ладони. Страшно было представить, как люди убивали друг друга, как рвали их на части звери и как неистовствовали зрители, на глазах хмелевшие от вида растерзанных тел и запаха крови. И это тоже была Римская империя, та самая, несшая будущей Европе не тьму первобытного существования с подкупами и дачей взяток нужным людям, с насилованием женщин, с отбиранием ясака, с угонами побежденных в рабство, как делала это с тогдашней Русью татаро–монгольская империя Чингисхана, а демократические устои, на которых эта самая Европа и расцвела. А чуть позже она сама стала диктовать ту же демократию ее прародительнице, приклеив бывшим своим господам кличку макаронники.

— Эскъюзми, миссис, — обратился к ней худощавый молодой человек в серых брюках, белой рубашке и красном галстуке до ремня. Он оторвался от своей группы и теперь ощупывал фигуру женщины заинтересованным взглядом. — Ду ю спик инглиш?

— Ес, сэр, — развернулась она к нему.

— Разрешите задать вам вопрос?

— Я с удовольствием постараюсь на него ответить.

— Как вы думаете, не на той ли крытой и обособленной ложе восседали римские императоры во время гладиаторских боев? Цезарь, там, Флавий, Тит, который разгромил царство Израильское. Если исходить со всех положений амфитеатра, она находится в самой середине его, занимая исключительную точку для обозрения.

— На счет Цезаря я здорово сомневаюсь, потому что он жил на сотню с лишним лет раньше, чем был воздвигнут Колизей, при императоре Тите сооружение еще строилось, он принадлежал к династии Флавиев, которые эту стройку затеяли, — снисходительно пояснила она. — А вот императоры более поздние бывали здесь периодически.

— Я понял, и все–таки, они восседали именно в той нише, которая напротив нас? — не унимался настойчивый турист.

— У вас в руках план сооружения, — разглядывая розовощекую, с чертами, присущими только англичанам, физиономию, засмеялась женщина. — Тогда в чем дело?

— Простите еще раз, я в этих чертежах плохо разбираюсь, — засмущался, скорее всего, преуспевающий клерк из лондонского супермаркета. — А вернее ищу стороннего подтверждения обозначенному на проспекте, итальянский язык такой неуклюжий.

— Я поняла, ниша, на которую вы указали, и есть та самая ложа императоров с их семьями и приближенными. Но вы правы, в итальянском языке достаточно лишних слов и букв, как, например, в русском.

— Спасибо, миссис. Не поверите, я с трудом добрался до Тибра, местные жители так перевирали простое ривер Тибр, что пока спустился к берегу, пришлось покружить возле искомого не меньше трех часов, — разоткровенничался англичанин. — На их языке название известной во всем мире реки звучит как фиума теуверие. Вы не находите, что присутствует поразительное сходство с языком индейцев из племени, допустим, могикан?

— Скорее, все–таки, ирокез, — прекрасно понимая, что молодой человек ищет повод для знакомства, саркастически поджала губы женщина. — На их слэнге признание в любви звучит как нимицтлацотла… с не менее длинной приставкой типа толуол. Но это уже мои измышления.

— А где вы такое вычитали?

— На стене любви в Париже, там о прекрасном чувстве написано на всех языках мира.

— Странно, я тоже побывал на склонах Монмартра и постоял напротив этой стены, но подобной длинной надписи не заметил, — задумчиво покусал пухлую губу английский клерк.

— Она красуется в середине всех записей, поэтому не так бросается в глаза, — женщина одарила собеседника веселыми зелеными брызгами. — Да и само чувство, согласитесь, весьма коварное, оно приходит не к каждому и не всегда.

Некоторое время мужчина пытался осмыслить полученную информацию, он искоса поглядывал на ухмыляющуюся ему в лицо собеседницу, не в силах разгадать ее настроения. Затем приподнял плечи, вздохнул и признался:

— Я гоняюсь за ним по всему земному шару. Как вы думаете, мне удастся когда–нибудь с ним встретиться?

— Все зависит от того, знатете ли вы на него ответ.

— О, ключ я храню под сердцем.

— Тогда все в порядке.

— Сэнкью вэри матч, миссис.

— Арриведэрчи, сеньор, — засмеялась женщина. — Не забывайте, что мы находимся в Италии.

Она неторопливо продвигалась по крупным булыжникам, которыми была вымощена знаменитая Аппиева дорога, в стороне и позади осталась громоздкая арка Константина, прародительница всех сооруженных после нее победных арок. По бокам тянулись состоящие из одних фундаментов и колонн на них остатки древних дворцов, зияли глубокие котлованы с ковырявшимися в глинянной утробе археологами, впереди возвышались вылизанные стены императорского дворца на Палатине, а за ними Табулярий и сам Капитолий. Все сооружения были построены из розового туфа, что придавало заполненным древними памятниками окрестностям не столь угрюмый вид. Взобравшись на холм, она обернулась назад, в который раз окинула зачарованным взглядом грандиозную картину собранных здесь воедино сооружений, оставленных прошумевшими над ними веками. Затем вдохнула полной грудью неповторимого воздушного коктейля и по тротуару заторопилась к белоснежному монументу Виктору Эммануилу Второму, воздвигнутому всего лишь в конце позапрошлого века. О, это было чудо из чудес с застывшими в камне квадригами лошадей, с колесницами и возницами в них на крышах каждой из сторон, с колоннами по всему фасаду неохватного одним взглядом здания и с таким же монументальным всадником перед ним. Она долго сбегала по мраморным ступенькам вниз, на площадь Венеции, затем свернула на виа дель Корсо и направила свои стопы к любимому не только римлянами но и туристами из разных стран фонтану Треви. Здесь, возле наполненной бурлящей водой гранитной чаши с Посейдоном на гребне волны и рвавшимися из рук обнаженных возниц крылатыми конями, было место встреч для всех заблудших душ, тут–же можно было купить любой сувенир на память о Риме. Если поторговаться с уступчивыми продавцами, они отдавали вещь за полцены. Посидев немного на краю прохладной чаши и послушав разноязыкую речь, женщина омыла руки в кристально голубой воде, затем встала, прошла к крошечному кафетерию на краю площади. Она заказала начиненную мясом со специями увесистую пиццу с чашечкой прекрасного ароматного чая. Можно было бы расположиться за одним из небольших столиков в глубине маленького прохладного зальчика с кондиционерами, к тому же ланч обошелся бы дешевле, но она предпочла выйти наружу, где под зонтиками стояли такие–же столики с пластиковыми стульями, зато вид был и на уютную площадь с величественным зданием напротив, и на все сбегавшиеся на нее улицы с толпами праздного народа. За эти удобства официант к обычной цене набавлял два евро.

Управившись с сытной пиццей, она отхлебнула из чашки прекрасно настоявшегося пахучего чая и откинулась на спинку стула. Внимание привлек выскочивший на площадь мотороллер с сидящими на нем водителем и девушкой на заднем сидении. Оба были в шлемах, парень к тому же был облачен в толстый кожанный костюм блестящего черного цвета, а у девушки короткое платье оголило округлые колени, которые она широко раздвинула по сторонам. В этот момент из одного из переулков выехал еще один мотороллер с молодой девушкой за рулем, в шлеме, из–под которого на грудь и на спину пролились волны волос светло коричневого цвета. Одета она была тоже в костюм из кожи, на заднем сидении возвышалась объемистая сумка. На середине площади оба водителя замешкались, не решаясь, кому из них первому уступать дорогу, чтобы продолжить путь дальше. Видно было, что они спешили по делам и времени было в обрез. Немая сцена упорства длилась всего несколько минут, но она успела привлечь взгляды многих из зевак. Наконец парень исхитрился вывернуть руль и продвинуться вперед на корпус мотороллера, обе девушки оказались лицом друг перед другом. И немедленно дал о себе знать тот неповторимый итальянский темперамент, который так умело передал в своих картинах великий Марчелло Мастрояни, театр которого находился всего в нескольких кварталах от этой площади, сразу за Пантеоном, напротив Кампидоглио — Капитолия. Девушки разом вскинули руки вверх, энергично замахали ими, звонкие оскорбления на мелодичном языке пронзили скромную площадь, на миг превратив ее в балаган со странствующими артистами. Так это было неожиданно и прекрасно одновременно что люди замерли, кто в недоумении, а кто в предвкушении дальнейшего развития действия в уличном на ходу спектакле. А девушки продолжали выяснять отношения, до тех пор, пока молчаливый парень не крутнул одну из рукояток на руле и не вильнул своим мотороллером в переулок. Но и тогда истинные представительницы своей страны с огромными лучистыми зрачками оборачивались назад и осыпали друг друга всякими словами, какие проскальзывали на их языки из чудесных головок.

Так же, как начался, спектакль разом закончился, усмехнулся привычной улыбкой прислонившийся к дверному косяку официант, приступил к своим обязанностям бармен за стойкой. Середина площади опустела, лишь зеваки продолжали пожирать глазами место недавнего действия, в который раз прокручивая в умах случайный эпизод из эмоциональной итальянской комедии на колесах.

Взглянув на маленькие часики, женщина положила обязательные три с половиной евро рядом с тарелочкой от пиццы и вышла за ограду кафетерия. Времени до момента, когда закругляются все обзорные экскурсии, еще было в достатке, еще можно было потратить два–три часа для того, чтобы освежить в памяти картины от вида собранных под одной крышей величайших творений в мире. Они находились в Ватикане, в самом соборе сятого Петра и примыкающих к нему зданиях. От виа дель Тритоне до пьяца Барберини со станцией метро на ней было несколько кварталов, она прошла их легким шагом, по пути успев полюбоваться витринами шикарных магазинов в центре столицы. И когда втиснулась в вагон метро, подумала о том, что завтра непременно предложит спутнику наведаться в модные бутики, потому что в современном образе жизни законодательницей моды являлась не только Франция, но и итальянцы тоже, последние даже в большей степени. Она успела заметить, что молодые девушки от четырнадцати до восемнадцати лет носили джинсы, спущенными едва не до середины ягодиц, так, чтобы из под поясов выглядывали те самые, воспетые во многих русских частушках, злополучные резинки от трусиков. Маечки тоже едва прикрывали спину, скорее они походили на топики, оставляя открытой нижнюю часть туловища. Связано ли это было с охлаждением в чувствах мужской, перегруженной работой, половины человечества и следственно падением рождаемости, или для возбуждения в самцах сексуальных эмоций округлых женских форм стало недостаточно, а возможно сами женщины в любовных разнообразиях пошли дальше, ответа пока не имелось, но очередная невинная на первый взгляд придумка быстро распространялась по миру, заставляя мужчин чаще коситься на вертлявые от природы прелести.

Вот и сейчас, опустившись на свободное место в вагоне, женщина первым делом окинула взглядом стайку щебетавших в уголке подружек. Юные римлянки выглядели куда цивилизованнее молодых представительниц той страны, откуда она приехала. Ни громкого хохота, ни резких вскриков или размашистых движений руками, хотя с первого мгновения стало ясно, что диалог велся на повышенных тонах. Даже внимание уделяли не всем и не вся вокруг, а целенаправленно, лишь на то, что заинтересовало всерьез. Лица у девочек тоже были не такие страшненькие, как привыкли описывать побывавшие за границей соотечественники, они казались одухотвореннее, собраннее, главное, на мордашках юных особ лежала печать ума, чего у россиянок не всегда можно было отыскать.

Вспомнился рассказ знакомого директора одного производственного объединения. Вместе с группой он за три дня осмотрел все достопримечательности столицы непобежденной никем, потому развалившейся самостоятельно, империи, и потом экскурсовод объявил о свободе действий до завтрашнего утра. Перед тем, как распустить людей, предупредил, чтобы туристы были поосторожнее, потому что вечерами и ночами на улицах Рима разбойничают банды из цыган, африканцев, выходцев с русского Кавказа и азиатского мира. Утром они должны были отбывать дальше по маршруту, и директор решил использовать время по своему. Вооружившись цифровой камерой, поздним вечером покинул гостинницу и поехал снимать подсвеченный мощными прожекторами Колизей с остальными памятниками мировой культуры. Он вошел в вагон метро, огляделся вокруг, увидев нескольких цветных, уцепился за поручни, расставил ноги и напустил на лицо суровое выражение, всем видом показывая, что его лучше обходить стороной. Надо заметить, что в армии он служил в десантных войсках. И вдруг ощутил на себе взгляд юной особы лет шестнадцати–семнадцати, она устроилась на сидении напротив, то и дело зыркая в его сторону красивыми темными глазами. Кучка цветных сошла на какой–то станции, никто из них не попытался приблизиться к десантнику, как не виделось рядом других разбойников. А девушка продолжала коситься, задерживая взгляд на мужчине все дольше, он не знал, что думать по этому поводу — то ли понравился, то ли попал в поле зрения профессиональной грабительницы. Наконец перед подъездом к очередной станции она поднялась, улыбаясь прекрасной улыбкой, пошла прямо на него, не переставая говорить какие–то слова. Поезд, сбрасывая скорость, несколько раз дернулся, плавно покатился вдоль пустого перрона. От толчков девушка невольно качнулась к десантнику, глядя на него снизу лучистыми глазами, быстро зашевелила полными губами, пропуская через них строчки незнакомых слов, она как бы притиралась своим телом, с неохотой продвигаясь к выходу из вагона. Внутренне собранный директор едва не растаял от подобной доверчивости, он тоже раскрыл рот и на польско–английско–французско–итальянской мове с пафосом произнес, мол, бардзо добже, панночка, все о, кей, миссис, экскюзи, мадемуазель, мерси боку и арриведэрчи, сеньора, до следующего приезда. Не отрывая от него глаз, девушка прошествовала до выхода и исчезла за окнами вагона, а директор поехал дальше. Когда вышел из метро на площади перед Колизеем, отступил к фасаду старинного здания и надолго задумался над вопросом, чем таким сумел зацепить римлянку минимум в два раза моложе его. У него даже мысли не возникло проверить содержимое своих карманов — так беззащитно прижималась она к нему и так чувственно шевелились ее губы, через которые — он был уверен на сто процентов — пролились самые лучшие похвалы в его сторону.

И вдруг понял причину ее поведения, она заключалась в его независимой позе. Он вошел в вагон как хозяин, крепко уцепившись в поручни, принял мужественную стойку и показал всем, что с ним лучше не связываться. Он был тот самый русский из непроходимых лесов и бескрайних степей, который даже великую Италию считал своей вотчиной. Этот чудный край для него являлся очередной Чувашией или Мордовией. И девушка почувствовала это на интуитивном уровне. С пеленок окруженная рафинированными интеллигентами, готовыми извиниться первыми, даже если их толкнуть нарочно, она ощутила в бывшем десантнике прущую напролом непокорную первобытную силу и невольно, по принуждению природы, потянулась под ее крыло. Так стали делать ее подружки по Европе — голландки, француженки, бельгийки — предпочитая африканцев доморощенным парням, так в России девчата тянутся к выходцам с Кавказа и из Азии, бросая измочаленное революциями и перестройками родное пьяное, пусть и начитанное, уродство и уходя к неграмотному в основном чужеземному неандертальцу. Навсегда.

По виа Оттавиано женщина дошла до пьяцца Рисоржименто, продвинулась вдоль стен, похожих на крепостные, к окруженной — каждая в четыре ряда — колоннадами, возведенными в виде подковы, к площади святого Петра с тонкой и изящной с католическим крестом наверху стеллой, взметнувшейся посередине разлинованного причудливым узором пространства. И остановилась, молча впитывая в себя красоту открывшихся взору творений рук человеческих. По верху колоннад от начала площади, напоминающей пузатый сосуд с широким горлом, до самого фасада собора тянулись ряды белокаменных фигур святых в различных позах, сам фасад, тоже размеченный колоннами, украшали фигуры побольше. И уже за ним возносился в небо опиравшийся опять на круг из сдвоенных колонн серебристый купол с венцом из тех же колонн, с фигурками на вершине и католическим крестом в самой ее середине. По бокам серебрились два купола поменьше. Женщина скользнула за невысокую ограду из обыкновенного штакетника и по прогретой солнцем площади двинулась ко входу в собор, каблуки зацокали по чешуе идеально уложенного камня. Она знала, чтобы попасть как обыкновенной туристке вовнутрь, нужно было завернуть за угол, пройти мимо ворот, охраняемых рослыми швейцарскими охранниками с алебардами в руках, одетых в красные старинные одежды и черные шляпы с перьями, и только потом по ступенькам подняться в напичканный электронным оборудованием небольшой зал проходной комнаты. Но прежде чем идти туда, она в который раз за свои приезды заторопилась к высоченным перед резными дубовыми дверями колоннам, прислонилась к одной из них плечом, ощущая прохладу античного камня и мысленно благодаря бога за то, что наградил ее возможностью побывать в этом святом месте еще раз. И только потом отправилась в путешествие вокруг собора.

Сразу за контрольно пропускной комнатой открылся узкий двор, уставленный древними фигурками с другими предметами из тех эпох. Бегло осмотрев экспонаты, женщина завернула вправо, к капелле Пьетта, в которой находилась выполненная Микеланджело пятьсот лет назад скульптурная группа с Девой–матерью, изображенной в вечной молодости. В этом же нефе хранилось драгоценное деревянное распятие Пьетро Кавалини, которое он создал еще в тринадцатом веке. Несмотря на поклонение гению Микеланджело, она не задержалась надолго и здесь, стремясь поскорее окунуться в другие его работы, встать под возведенный его же умом купол собора и преклонить колени перед папским алтарем над гробницей святого Петра работы Бернини. Аспиду собора украшала грандиозная кафедра святого Петра с креслом из античной базилики четвертого века, поддерживаемое четырьмя гигантскими фигурами учителей церкви. Сверху расположилось круглое окно с цветным витражом, изображающим Святой Дух ввиде голубя на фоне порхающих в облаках ангелов. С этого момента женщину уже не покидало чувство восторженности перед величием человеческого разума.

Женщина вошла в Сикстинскую капеллу и отодвинулась в сторонку, чтобы не мешать мощному потоку туристов проливаться по широкому коридору дальше. Она подняла голову кверху и надолго замерла, созерцая сцены из библейских сюжетов, выписанные на голубом фоне с золотыми звездами. Она знала, что молодой Микеланджело расписывал капеллу в течении четырех с лишним лет. Потолок и стены были покрыты красочными картинами, в каждой из которых проглядывался свой неповторимый почерк. Адамы и евы срывали с обвитого змием дерева райские яблоки, полуголые боги с раскрытыми на коленях книгами передавали детям истины из первых уст, ангелы с крыльями за спиной вместе с мужчинами в длинных тогах любовались обнаженными женщинами, возлежащими на зеленых лужайках. Сидели на тронах императоры, вершился суд граждан над упавшими во грех людьми, по морю плыли корабли богатых купцов, седобородый мудрец вчитывался в древние рукописи.

— Это невозможно ни вобрать, ни пережить! — женщина встрепенулась, голос принадлежал приткнувшейся в угол пожилой даме с еврейскими чертами лица. Та вскинула подбородок, пожевала синеватыми губами. — Как он мог все это сотворить, и кто на самом деле ему помогал.

— Он был еще молод и помогал ему сам Господь, — ответила она, поправила сумочку на плече. — Без помощи Всевышнего, я думаю, здесь не обошлось.

— Вы верите в Бога? — быстро спросила соседка.

— А вы разве нет? — повернулась женщина к ней.

— Не знаю… Во всяком случае, у каждого из нас он должен быть свой.

— Я с вами согласна. Самое главное, неважно, что он из себя представляет…

На стене большого алтаря была расписана фреска «Страшного суда», работа над которой тоже заняла пять долгих лет. Обнаженные или прикрытые кусками материи мужчины, женщины и дети возносились на небо, на лицах у них было выражено смертельное напряжение. Внизу, на берегу водоема, чернел крест с распятым на нем Иисусом Христом, из перегруженной лодки во все стороны прыгали люди, на которых замахивался веслом мускулистый воин. Вокруг царили Содом и Гоморра и не было ни для кого укрытия, казалось, сама картина сочилась страхом и болью, ручьями сбегавшими к ногам казненного Спасителя. Женщина невольно провела ладонью по лицу, прислонилась к стене.

В зале проходило богослужение по случаю святого праздника, здорово сдавший папа Иоанн Павел Второй, в миру людей поляк Карел Войтыла, крепился между поддерживавшими его с обеих сторон служками и дрожащим голосом читал проповедь. Пробиться к нему поближе не было никакой возможности, тогда женщина заняла наиболее выгодное положение, с которого хорошо просматривался весь папский выход, и сложила руки на животе. Черные, смуглые и белые кардиналы в красных одеждах с круглыми красными шапочками на макушках выстроились ровными рядами и послушно внимали зову своего пастыря, сбоку и сзади от алтаря расположились певчие в белых балахонах с черными сутанами под ними. Одни прижимали сложенные ладони к груди, некоторые держали в руках зажженные длинные свечи, ровный хор голосов поднимался под своды капеллы и уже оттуда заполнял все пространство помещения гулом, прерываемым старческим брюзжанием самого папы. Она достала из сумочки небольшой театральный бинокль, навела оккуляры на наместника Бога на земле. Увидела голубые блеклые глаза с седыми бровями над ними, покрытый бисеринками пота высокий бледный лоб, розовые щеки хорошо питающегося старого человека и непослушные губы, кривящиеся при каждом пропускаемом через них звуке. Она знала, что у папы есть настойчивое желание объединить все христианские конфессии, в том числе и православную, в единое целое, что на него было совершено не одно покушение и не только турком Агджой, что его мужеству и недюжинному уму можно было возносить хвалы. Но ведала и про то, что Иоанн Павел Второй страдал от неизлечимой болезни и что дни его, в общем, были сочтены. И сейчас, глядя на занявшего католический престол единственного за всю историю христианской церкви славянина, мысленно желала ему долгие лета.

Рядом осеняли себя крестными знамениями паломники из разных стран, среди которых старательно выводил мелодию молитвы мальчик лет пяти в шортиках и рубашке без рукавов, кивал седой бородой огромный ухоженный старик в прекрасном костюме и в кроссовках на ногах, пыталась отвести от лица длинную прядь волос похожая на Мадонну молодая особа. А женщина уже настроилась пробиваться к выходу из капеллы, она не желала дожидаться конца богослужения, чтобы вспыхнувший в груди огонек божественного света не затух вместе с окончанием мессы, а продолжал согревать все существо подольше. Позади остались апартаменты Борджа, станцы Гелиодора, Сеньятура, «Пожара в Борго» со сценой победы в морском сражении Льва Четвертого над сарацинами, дворы Сан — Домазо с Лоджиями. Все они расписывались Рафаэлем. Она быстро продвигалась уже между зданиями папской резиденции к выходу за ее стены, чтобы в тишине гостиничного номера попытаться осмыслить увиденное и сохранить до следующего приезда сюда, в таинственный и неповторимый Ватикан, вбитый как гвоздь по самую шляпку в центр столицы бывшей языческой Римской империи. По чьей воле произошло это величайшее событие, кто держал в руках молоток, занесенный над господином целого мира, кто осмелился отобрать у него это господство? Спускаясь к станции метро, женщина опасалась, что и на этот раз отзыва на вновь возникшие вопросы она не получит ни от кого, хотя сама давно знала правильный ответ. Просто разум противился признавать растворенную по всему миру, одновременно исключительно сплоченную, похожую на зыбкий завлекающий мираж, силу, заставляющую страны и даже континенты идти предначертанным только ею путем. И никаким другим более.

Чтобы сохранить в душе одно хорошее, она сошла на пьяца Ди Спагна, направилась к ее середине с гранитной чашей фонтана «Баркачча». Высоко вверх, к подножию стоявшей на вершине холма церкви Тринита дей Монти, похожей двумя квадратными главами на Нотр — Дам де Пари, взбегала крутая каменная лестница, как всегда, плотно забитая присевшими на ее ступеньки парнями и девчатами. Это было место для дискуссий и отдыха молодых людей со всего мира. На город опустился прохладный вечер, пространство освещали приглушенным светом многочисленные фонари, то здесь, то там мелькали вспышки от фотоаппаратов. И вдруг она заметила одетых в черную униформу итальянских гвардейцев с автоматами в руках. Расставив ноги, они расположились по периметру, не выпуская за пределы площади никого. Женщина остановилась, не зная, как вести себя дальше, пристально всмотрелась в подвижную толпу. Увидев в стороне несколько воздетых над головами написанных от руки плакатов, успокоилась, осознав, что вездесущие антиглобалисты и здесь решили провести акцию протеста против насильственного лозунга «надо делиться». Она нашла свободное местечко на лестнице и влилась в общее созерцание происходящего вокруг. Было видно, что студенческая поросль из развитых стран молчаливо поддерживала демонстрантов, традиционно настраиваясь против полиции. Она тут–же приняла правила игры, чувствуя, как ее мысли вливаются в общий поток, облегченно вздохнула, ощущая, как освобождается душа от громоздких наворотов в ней и как их место занимает юношеская дерзость.

— Экскюзи, мадемуазель, парлеву франсе? — вежливо спросили рядом.

Женщина повернула голову, увидела сидящих рядом парня с девушкой в потертых джинсах, с небольшими рюкзачками за плечами и длинными патлами ниспадающих на лица волос, сообразила, что это странствующие будущие ученые степени.

— Ви, — согласно кивнула она головой.

— У вас не найдется нескольких евро, мы хотели бы выпить по чашечке кофе в брасри за углом? — смущаясь, вновь обратился к ней парень.

— А почему вы днем не потрудились на разгрузке автомашин или в том же «Макдональдсе» и не заработали себе на ужин? — вопросом на вопрос ответила она.

— Мы только приехали автостопом из испанской Сарагосы и не успели как следует осмотреться, — спокойно пояснила подружка парня. — Сегодня ночью мы где–нибудь отдохнем, а завтра найдем себе работу. Впереди у нас еще не близкий путь.

— Вы далеко собрались?

— В Египет, а потом в Марокко, — поспешно ответил парень. — Мы будущие археологи, если повезет, попробуем добраться до Центральной Африки.

— Тогда вам придется перебираться через Средиземное море, — раскрывая сумочку, посочувствовала она. — А на кораблях, как мне помнится, бесплатно не возят.

— Вы тоже путешествовали в студенческие годы? — с любопытством уставилась на нее девушка.

— Я из страны, из которой даже сейчас вырываешься с трудом, — вытаскивая сиреневые двадцать евро и передавая их собеседникам, усмехнулась женщина. — Но когда училась в Великобритании, мы добирались аж до Гибралтарского пролива. Как раз напротив испанского берега находится африканский Марокко, а у вас, если вы отчалите с острова Сицилия, из портовой Катаньи, прямо по курсу будет Тунис.

— Спасибо, мадемуазель, вы так хорошо знаете географию, — принимая деньги, изумился длинноволосый парень.

— Нам, в общем, все равно, лишь бы попасть в Африку, — блеснула зрачками его спутница. — А там по материку хоть до мыса Горн.

— Желаю удачи, — улыбнулась женщина, заметив, что ребята собрались уходить, спросила. — Кстати, как вы относитесь к выступлениям антиглобалистов, из–за которых везде столько шума?

— В какой–то мере мы их поддерживаем, потому что добрые начинания власть предержащих должны быть разумными и подконтрольными, — почти разом ответили студенты. — Простите, мадемуазель, но всех страждущих из стран третьего мира не накормишь, им надо учиться работать самим.

— Вы абсолютно правы, — кивнула женщина. — И еще одно — не следует забывать поговорку о метании бисера перед свиньями, они в нем все равно не разбираются.

— Об этом правиле нам приходится думать постоянно, потому что Франция превращается в азиатско–африканский отстойник, — провел категоричную черту в воздухе парень. — Но изначально навязанный нам космополитизм не дает спокойно разобраться в возникающих уже сейчас проблемах, заставляя французов плыть по течению навозной кучей.

— А я с этим не согласна, — зыркнула глазами на спутника девушка. — Менталитет простых людей везде одинаков, так какая разница, какого цвета у них кожа.

— Дело не в цвете кожи, а в накопленной нашими поколениями культуре, я не желаю признавать культ силы, который доминирует в странах неразвитых, и который они тащат к нам, — завелся было ее друг.

— А ты на него не отвечай, — не уступала в споре подружка.

— Но мне насилие навязывают.

— Старайся уходить в сторону, как человек более цивилизованный и разумный, ты хорошо знаешь, что насилие порождает лишь насилие.

— Прости, но лично у меня уже терпения не хватает.

— А мне как–то все равно, — весело фыркнула девушка.

— Потому что тебе нравятся мужчины из первобытных племен…

Чувствуя, что несогласие между студентами переходит в скандал, женщина поднялась с мраморной ступени, огляделась вокруг. Заполнившие площадь Испании молодые люди разбились на небольшие группы и возбужденно обсуждали последние новости, главным в которых являлось выступление антиглобалистов по всему земному шару. Видно было, что мнения не всегда совпадают. Чтобы не дать спору между путешественниками разгореться окончательно, она обратилась к ним:

— Вы согласны, что Библия — это свод законов, или правила бытия, для всех людей на Земле?

— Еще бы! — насторожились те.

— Я дам два ответа на вопрос, в чем заключается смысл книги, а вы попытайтесь вникнуть в суть. Хочу предупредить, что выводы эти личные.

— Интересно, — спорщики разом обернулись к ней.

— Весь смысл Библии заключается в том, что людям нельзя говорить правду — распнут. Во вторых, текст великой книги призывает к одному — к терпению, — она поправила на плече сумочку и начала спускаться вниз по лестнице. Ступив ногой на камни площади, обернулась назад и помахала рукой. — Желаю приятного путешествия…

Мужчина был уже в номере, поднявшись из–за стола с бумагами, он приблизился к вошедшей в кабинет спутнице и мягко коснулся губами ее несколько загоревшей щеки:

— Ты успела осмотреть все достопримечательности Рима? — с ласковой улыбкой спросил он. — Есть ли какие–нибудь изменения, или все остается таким–же, как две с половиной тысячи лет назад?

— Даже дух почудился прежним, — вспоминая мощные торсы закованных в латы гладиаторов возле Колизея и кладя сумочку на комод в прихожей, развернулась она к нему. — Рим стал разве что интеллигентнее, все остальное на местах, в том числе Капитолийский холм с собором святого Петра в Ватикане.

— Дух любой нации неистребим, это необъяснимая закономерность, — усмехнулся спутник. — Ты успела побывать в музеях Ватикана, в станцах, расписанных Рафаэлем с Микеланджело?

— Я смогла окунуться в их божественный мир красок, послушать мессу, которую проводил сам папа Иоанн Павел Второй. И даже поторчать среди молодежи на площади Испании, — женщина закинула руки за голову спутника, стараясь не измазать его шею крашенными губами, потерлась носом о его подбородок. — Ужасно проголодалась, ты не сделал заказов официанту?

— Все готово, осталось снять крышки с кастрюль и разлить суп из Средиземноморских устриц по тарелкам.

— О, какие это адские муки долготерпения… а мне еще нужно принять душ и переодеться, — простонала она. — Нельзя ли присесть к столу с немытыми руками?

— Я был бы не против, но с балкона открывается замечательный вид на виллу Боргезе с подсвеченными садами, а чуть в стороне виден приличный кусок залитого электричеством вечного города.

— На что ты намекаешь? — чуть отстранилась она.

— Только на то, что надо бы принять душ.

— Пойду и приму, нарочно…

Накрытый белоснежной скатертью стол на балконе посверкивал кастрюлями со столовыми приборами при них и выставленными на середину двумя бутылками вина с длинными узкими горлышками, такими, в которые во Франции разливалось вино «Шато Икем» или «Мадам Клико» в праздничном исполнении. Но сейчас в посудинах искрилось рубиновое «Калабрийское», отжатое итальянскими крестьянами и привезенное ими же с виноградников на южной окраине страны. Кроме супа из устриц в гусятницах томилась сочная индюшатина в местной подливке, на тарелках манила хрустящими поджаренными корочками вездесущая пицца, разделанные крабы с нежными ломтиками осьминога в лимонных дольках. Отдельно возвышались термоса с различными соками, напитками и мороженным в узких вазочках со льдом. Все эти яства больше подошли бы к обеденному времени, после которого можно было бы прилечь часика на два на мягкую кровать, но за время путешествия стрелки часов заметно сместились, вслед за ними и спутники перенесли отход в сон на более поздний час. Женщина подошла к двери, ведущей на балкон, остановилась на пороге, осыпаемая бликами от хрустальной люстры в комнате и обливаемая светом мощных лучей огромной в полнеба луны. Она почувствовала, как жадно впитали свет украшения из драгоценных камней на ее руках, груди и в волосах, она редко напяливала на себя многие караты бриллиантов и десятки граммов серебра, стараясь, чтобы то малое, которое сочла нужным надеть в данный момент, искрилось максимальной отдачей света и тепла, создавая ореол радуги вокруг ее светлого образа. Сегодня на ней было длинное с глубоким разрезом розовое платье с рисунками по нему как бы от Пабло Пикассо, с большой серебряной брошью ввиде бригантины с бриллиантом на конце мачты на груди, в волнах распущенных волос струились вниз серебряные нити, они вытекали из бриллиантовой заколки с левой стороны головы и заканчивались в пушистых завитках на спине в округлой выемке перед бедрами. На запястьях посверкивали узкие алмазные браслеты из серебра, в ушах покачивались алмазные серебряные сережки по нескольку тонких пластин в каждой. На ногах женщины матово блестели розовые туфли на высоких каблуках. Она словно нарочно одела наряд, полную противоположность величественным дворцам и живописи на их стенах, которыми любовалась несколько часов назад, и этот поступок говорил о том, что кумиров для нее и правда не существует, какими бы могущественными они не были.

Мужчина тоже решил поменять свое внешнее амплуа, он стоял у перил балкона в белом костюме в редкую черную линию, в розовой рубашке с черно–белым пестрым галстуком, с алмазными запонками в широких манжетах. На ногах у него были светло–желтые туфли с темными разводами и с дырочками на передней их части. Волосы, как всегда, разделял на сегодня смещенный по есенински налево идеальный пробор. Заметив спутницу, он затянулся дымом дорогой сигареты и, облокотившись о высокие перила, указал пальцем в сторону виллы напротив:

— Поначалу я хотел предложить тебе посидеть в небольшом ресторанчике у тихого водоема с прозрачной водой, но увидев твое измученное лицо, решил перенести поход туда на следующий раз. Я правильно поступил?

— Даже не сомневайся, едва ли я дошкандыляла бы до тихих аллей между субтропическими деревьями и смогла бы просидеть в ресторане хоть один час, — подтвердила женщина. — А потом надо было бы возвращаться в гостинницу, и не по гладкому асфальту, как в родной Москве, а по булыжной мостовой, по которой цокали копытами еще лошади самого Калигулы.

— Отлично, тогда я открываю бутылочку «Калабрийского» и мы приступим к трапезе, — направляясь к столу и снимая на ходу пиджак, сказал мужчина. — Тем более, вид отсюда ничем не уступает виду с ветвистых террас виллы Боргезе.

Мощные лучи от яркой луны на синем бархате неба неторопливо продвигались ко входу в комнату, они заставляли играть разноцветными огнями хрустальные грани на высоких фужерах, крошечными огоньками дрожали в драгоценных камнях женских украшений, мелировали золотистые волосы на голове прекрасной спутницы откинувшегося на высокую спинку венецианского стула мужчины. Лучи заливали все вокруг таинственным синевато–дымчатым золотом, создавая атмосферу роскошности флавиевских эпох с их почти восточными наклонностями, заставляя думать возвышенными мыслями. Не зря императоры из этой династии были одержимы кроме прокладки водопроводов с канализациями дворцовым строительством, в том числе и венцом всего — зловещим Колизеем. Задумчиво поворачивая вокруг оси тонконогий фужер, женщина любовалась игрой бликов внутри него, наполовину наполненного прекрасным калабрийским вином с привкусом горьковатых виноградных косточек и сладковатой, прожаренной солнцем, кожуры. Но было во вкусе и что–то еще, приятное и веселое, как сама Калабрия, заставляющее нервные окончания расслабляться и отдаваться легкой неге, незримо растворенной так–же в самом воздухе, чистом и прохладном. Было тихо и уютно, земные огоньки перемигивались с небесными, соединенными друг с другом молочного цвета туманностями, изредка их протыкали насквозь неторопливо спешащие в разных направлениях звездочки. Странными и одухотворенными казались мысли о том, что внутри этих звездочек находятся люди, они решают неземные задачи, а в минуты отдыха любуются видами голубой планеты, с которой стартовали и вокруг которой летают месяцами. Наверное, когда эти люди возвращаются на землю, они чувствуют себя на ней как на незащищенном ничем, затерянном в бесконечных космических пространствах, маленьком острове, бежать с которого некуда. Никому.

Женщина поднесла фужер к губам, пригубила из него вина, не опуская обратно на стол, вскинула глаза на собеседника:

— Ты до сих пор ничего не сказал мне о своих делах, — негромко напомнила она. — У тебя все в порядке?

Мужчина вышел из задумчивости, положил локти на край скатерти, темные зрачки его, когда он посмотрел на спутницу, обрели вид созревших вишен, излучающих солнечную энергию:

— Конечно, моя дорогая, в этом ты можешь не сомневаться, — он повертел в руках зажигалку из зеленой яшмы, как бы прикидывая, стоит ли прикуривать новую сигарету, отложил ее в сторону. На лбу прорезалось несколько глубоких морщин. — Я решил с тобой посоветоваться по поводу одного предложения от представителей местной фирмы.

— Значит, итальянцы все–таки решились на расширение контактов с тобой, — чуть подалась вперед собеседница. — Ну–ну, и что же они предлагают в обмен на российское сырье?

— Построить в каком–нибудь нашем городе поточную линию для промышленного литья из алюминия, — обошелся без предисловий мужчина. — Опыт подобных работ у них уже имеется, достаточно вспомнить Тольяттинский «Автоваз» или «Ростсельмаш» в Ростове–на–Дону.

— Не выгоднее ли закупить у них оборудование и собрать линию самим? — поставила фужер на скатерть женщина. — Мне кажется, для твоей фирмы это будет намного выгоднее, чем платить итальянским рабочим за сборку потока приличные зарплаты.

— Я предполагал то же самое, но другой опыт показывает, что нам еще нужно учиться у них хотя бы сносно работать. Южнокорейцы помогли возвести в Воронеже «ВЭЛС», начали поставлять комлектующие для современных телевизоров. Через год производство сдохло, не набрав нужных оборотов. Руки у наших соплеменников пока спрятаны в попе, понимаешь?

— Я что–то слышала об этом, — грустно усмехнулась собеседница.

— Если бы мы умели работать как до революции, то сейчас обошлись бы обыкновенной покупкой технологий, что принесло бы выгоду во всех отношениях.

— Тогда какой из вариантов ты настроился предложить своим оппонентам?

— Купить производство здесь и заставить его работать на российский рынок.

— Ты с ума сошел, вкладывать деньги в иностранную экономику, — возмущенно вскинула брови женщина. — Нет, милый, на нас пахать не станет никто, поэтому нам нужно приучать работать своих людей, иначе так недолго пойти по миру с протянутой рукой. Это при наших немерянных людских и природных ресурсах.

— Я знал, что ты будешь против этого предложения, — заставив подругу поволноваться еще немного, засмеялся мужчина, потянулся к бутылке с вином. — Тогда давай с тобой обсудим, какой из вариантов принесет наибольшую выгоду и завтра я дам итальянцам окончательный ответ.

— Ты решил привлечь меня к своим делам? — польщенно опустила ресницы собеседница. — С каких это пор ты стал доверять мне больше обычного?

— Как только осознал окончательно, что люблю тебя крепче самого себя и что лучшей супруги и помощницы одновременно в сфере своих интересов мне не сыскать.

— А ты уверен, что я могу оказаться дельным советником?

— Я долго прислушивался к твоим рассуждениям, оценивал ненавязчивую помощь с твоей стороны. Качества, которыми ты обладаешь, показались мне убедительными, — отпив глоток вина, мужчина с серьезным видом посмотрел на спутницу. — Пришла пора переходить нам к более тесным взаимоотношениям во всем.

— Но наше путешествие еще не завершилось, — с притворным отчаянием в голосе воскликнула она. — И ты еще не дорассказал мне историю про Докаюрона.

— Решила сделать из нее выводы в отношении меня? — рассмеялся разгадавший тайные замыслы спутницы собеседник. — То есть, стоит ли вообще связывать свою судьбу с моей, так?

— А что в этом плохого? — фыркнула губами женщина.

— Конечно, роскошных букетов цветов, запахом которых ты наслаждалась в номере лондонской гостинницы, мне пока не присылали, — решился напомнить он.

— Подобные знаки внимания еще нужно заслужить, — не осталась она в долу.

— Куда уж нам… — пожевал губами он. — Тогда слушай, конец не так уж далек, но как только точки совместятся, я потребую от тебя окончательного ответа на свое уже заявленное предложение о супружестве.

— Эти две точки — конец нашего путешествия и конец истории про Докаюрона?

— Именно это я имел ввиду.

— Мне кажется, все имеет право закончиться гораздо быстрее, я без точек чувствую, что здорово привыкла к тебе, — посерьезнела собеседница, и тут–же лукаво повела зелеными глазами. — Но… все нужно доводить до конца, поэтому я вся внимание.

— А я готов к продолжению истории, к тому же, желание женщины — закон для мужчины…

 

Глава двадцать четвертая

На другое утро Дока рыскал по заваленному голыми телами пляжу в поисках женщины с двумя детьми. С девушкой они договорились встретиться вечером, чтобы посидеть в одном из многочисленных кафе. Танцы новая пассия отвергла напрочь. Он понял, что студентка боялась встретиться взглядами с более опытной своей соперницей, поэтому решила избежать выяснения отношений таким вот способом. Она понимала, что ее новый ухажор не зря косил глазами по танцплощадке. А Доке было как–то все равно, наоборот, ему нравилась роль Дон Жуана. Беспокоило одно, чтобы член не выкинул очередной фортель с нестоячкой, иногда с ним подобное случалось.

Пассию и двоих ее детей он заметил еще издали. Она стояла посреди лежащих на покрывалах с полотенцами отдыхающих и тоже осматривала окрестности из–под ладони. Заметив Доку, энергично замахала руками. Он поспешил навстречу, перепрыгивая через загорающих мужчин и женщин, с языка готовился сорваться вопрос на неприятную для него тему. Он по прежнему тяжело переживал, когда женщина бросала его первой.

— Почему ты вчера не пришла на танцы? — сбивая бурное дыхание, без перехода спросил он, не обратив внимания на то, что стоящие рядом мальчик и девочка тут–же навострили уши. — Я ждал тебя… вас до самого конца.

— Спроси лучше у них, — со смехом указала на детей подружка. — Они решили, что ты начал ухаживать за мной и вечером устроили такой скандал с разборками, что какие там танцы, остаться бы в живых.

— Это правда? — он недоверчиво повернулся к мальчику. — Я же объяснял, что я ваш сосед по улице и мне понравилось, как ваша мамка танцует.

— Ей есть с кем потанцевать дома, — насупился парнишка.

— Наш папка этого делать не может, потому что у него болят ноги, — с укором посмотрела на сына мать. — Зачем ты обманываешь дяденьку?

— Все равно, он вылечится и снова будет как молодой, — вступилась за брата девочка.

— Вот так, а ты спрашиваешь, почему не приходили, — развела руками женщина. Прищурила на Доку голубые с восточным разрезом глаза. — А как ты провел вчерашний вечер? Наверное, было весело?

— Я подождал вас, а потом пошел купаться, — шмыгнул носом он. — Ночью вода холодная, я чуть не утонул. Какую–то доску пригнал к берегу, с надписью на латинском языке.

— Вон ту, что ли, которую пацаны обследуют? — кивнула она по направлению к крытому павильону с лежаками.

— Успели вытащить, — Дока посмотрел в ту сторону. — Она самая и есть, метров сто пришлось толкать ее перед собой.

— Пойдем посмотрим, что на ней написано, я знаю латинский язык.

— И мы с вами, — заныли в голос оба подростка.

— Вам нужно вещи стеречь, вечно меня оставляете, — понарошку рассердилась на них мать. — Я сейчас приду, минуты не даете отдохнуть.

— Мы только прочитаем и сразу назад, — заверил и Дока, ощущая, как зашевелился в трусах отдохнувший за ночь трудяга–член. — А вы пока рассмотрите эту ракушку, специально для вас разыскал вон за тем молом.

— Что выдвигается далеко в море? — заинтересовался мальчик. — К нему корабли еще пристают.

— И корабли, и теплоходы. И обыкновенные рыбацкие лодки с кефалью на дне.

Дока любил объясняться с подростками, но сейчас надо было справляться с проступившей на лице похотливой усмешкой от затанцевавшей в голове мысли, что недалеко от этого мола вчера поздним вечером он уломал–таки молоденькую студентку, доведя и ее до крайней степени возбуждения. А может, помог налипший на член крупный морской песок, вместе с которым он продрал ее влагалище так, что после сексуального безрассудства девушка с трудом передвигала ноги. Быстро отвернувшись, Дока подцепил за локоть обладавшую фигуркой воздушной акробатки молодую женщину. Она признательно улыбнулась.

Окруженная пацанами, выволоченная ими на берег, доска оказалась проеденной жучками и червячками насквозь, с торца уже сыпалась труха. Но латинские буквы на гладкой закрашенной поверхности еще не совсем стерлись. То, что вчера прочитала студентка, оказалось верным буковка в буковку. Это была деталь деревянной обшивки плавучей пристани, или дебаркадера. Убедившись в этом, Дока равнодушно отвернулся, притерся к стоявшей рядом подружке.

— Ты действительно выловил ее из моря? — с интересом спросила она.

— В свете прожектора она напоминала утопленника, но я все равно поплыл, — поцеловал он ее в загорелое плечо. Тихо поинтересовался. — Как у нас сегодня с часиком–двумя личного времени?

— Ночью, один? — словно не расслышав вопроса, вскинула она яркие как у кошки зрачки.

— Представь себе, еще и море было не совсем спокойным, и расстояние до этого горбыля показалось не маленьким, но меня заинтересовало, что могло ворочаться в пенных волнах далеко от берега. А вдруг это была неизвестная науке большая рыбина, — с легким флиртом объяснил он. — Но это все пустяки, доску вытащили на берег и пусть ею занимаются пацаны. Как у тебя со свободным временем?

— И в тот момент рядом с тобой никто не находился? — еще настойчивее продолжила допрос женщина.

— Что ты, в самом деле, я на тебя разозлился, поэтому и подался в ночное море, — Дока бросил руки вниз. Движение получилось таким естественным, что подружка запрокинула голову и разразилась звонким мальчишечьим смехом, заставив его оторопеть. — Что с тобой сегодня, часом, не перегрелась на солнышке?

— Правда из–за меня?

— А из–за кого еще, я с танцев пошел прямо сюда.

— Тогда тебя следует раззадорить посильнее, глядишь, доплывешь до Турции.

— А что там делать?

— Иногда турки поставляют в Россию хорошее нижнее белье.

— Ты на что намекаешь?

— Ни на что, — смахнула она выступившие слезы. — Иди к своим вещам и подожди меня у выхода с пляжа.

— А с пацанами как?

— Если из–за меня ты бросился в штормящее море, то своих сорванцов я беру на себя.

Примерно через час они были на той же, укрытой стеной колючего кустарника, поляне на склоне убегающего вглубь горного массива ущелья. Прежде чем бросить на землю захваченное с собой полотенце, Дока испытал жуткие мучения. Снова при виде повиливающей впереди округлой женской попы он задрожал от нетерпения задолго до момента, когда они ступили на желтую высохшую траву. Опять он почувствовал, как закипела в яичках сперма, готовая извергнуться прямо на пупок, до которого достал протиснувшийся под ремень член. Он не знал, как ослабить напряжение, или расстегнуть сам ремень, о который терлась уздечка налившейся кровью головки и, задавив стыд в зародыше, выпустить вставший колом половой орган наружу, или задрать подол платья идущей в полусогнутом состоянии женщины, оплодотворить ее прямо на узкой тропинке с колючками с обеих сторон. Но когда впереди внезапно открылась поляна, Дока уже дошел до состояния, когда насилуют молча и беспощадно. Солнце, морской воздух и плотная соленая вода с растворенным в ней йодом, вкупе с санаторным питанием, совершили чудо-Дока обрел в себе мужчину, способного не хуже арабского эмира удовлетворить несметный гарем наложниц. Их и правда было достаточно, ласковых, податливых, на любой вкус и цвет.

— Хорошо, что мы познакомились с тобой именно в этот период, — не замечая его терзаний, заложила руки за голову и гибко прогнулась назад подружка.

— Почему? — машинально спросил он, торопливо накидывая на ломкие стебли полотенце.

— Скоро у меня должны пойти месячные. Если бы это случилось раньше, мы бы с тобой не встретились.

— Почему? — раздергивая пуговицы на рубашке, как попугай повторил он вопрос.

— По качану да по хряпке, — бархатисто засмеялась она. — Опять намылился взять меня прямо с ходу? Нет, уж, давай сначала пообвыкаемся.

— Ты обвыкайся, а я, кажется, не успеваю… Снимай трусы, чтобы не напрасно, что ли…

— Ты хочешь кончить? — наконец, поняла она его состояние.

— Вот именно, с конца уже брызгает.

— Тогда снимай трусы ты.

Он не стал противиться, словно почувствовал, что в данном случае ее опыт может пригодиться. Быстро скинул брюки, распрямился и сомкнул ноги. Она захватила пальцами яички и крепко сдавила их. Особой боли он не ощутил, но сперма перестала толкаться в канал, ее будто заставили успокоиться силой воли, вложенной в теплую ладонь. Напряженная головка с натянувшейся тонкой кожицей тоже прекратила дергаться, она торчала вперед хорошим дубовым суком.

— Можно перевязать, чтобы продлить удовольствие, — облизывая языком его губы, промурлыкала подружка. — Тесемочка у меня с собой.

— Кого перевязать, член? — не понял Дока предложения. — Он и без того скоро закостенеет.

— Яички, — пробежавшись горячими пальцами по его половому органу, с тихим смехом пояснила она. — Ты никогда не пробовал?

Молча развернув подружку задом, Дока закинул подол платья ей на спину, рывком сдернул с попы свежие трусики и с долгим стоном вошел во влагалище. Момент истины наступил, оставалось завершить его достойно, поэтому он не стал торопиться с исполнением желания, а почувствовав, что поток спермы вновь приготовился подняться наружу, захватил основание яичек в кольцо из пальцев и сжал его. Кипение внутренних страстей тут–же прекратилось, будто с перекрытием канала кто–то невидимый снимал напряжение не только со всего члена, но и успокаивал нервную систему, оставляя лишь притупленное ощущение полового акта. Дока с удовольствием закачал задом, от наслаждения прищуривая глаза. Казалось, таким способом можно было таять сахарной ватой во рту хоть до самого вечера, пока не устанут ноги. Партнерша тоже испускала тягучие стоны, изредка встряхиваясь всем телом. Она забросила руки назад, обхватила пальцами Докины бедра и как бы с усилием насаживалась на член, не забывая играть мышцами влагалища, сокращая его до девственного состояния. Наполовину загорелая округлая попа равномерно приподнималась и опускалась перед глазами, подпитывая возбуждение сексуальными движениями. Краем глаза Дока заметил, что подружка дотянулась ртом до ветки дерева и со смаком пережевывает листочки. Ощутил, что у самого губы тоже пересохли, стали жесткими, покрытыми корявой пленкой. Он бы и сам был рад смочить их добрым глотком шипучего напитка.

Так, то сжимая кольцо из пальцев посильнее, то разрывая его, чтобы объять партнершу за попу и вновь нагнать бешенную волну страстей, Дока наслаждался процессом до тех пор, пока в коленках не возникла легкая тряска. Вскользь подумал, что для того, чтобы быть арабским султаном, необходимо железное здоровье. Он уже приготовился завершить действия выпуском на волю перезрелого семени, когда женщина приподняла голову и спросила:

— Ты не устал?

— А что случилось? — обрадовался было он общим признакам утомления.

— Давай я сяду на него передом.

Дернув щекой, Дока на секунду отпустил подружку на свободу и сразу принял ее, повисшую на нем, снова. Обхватив шею руками, она забросила ноги на его бедра, с радостью насадилась на продолжавший маячить закостеневшим суком, утративший первоначальную чувствительность с розовостью, член. Новые ощущения взбодрили его ненадолго, зато партнерша откинулась назад и в порыве очередного сексуального приступа закусила губы. Длинные волосы разметались по земле, она почти касалась сохлой травы затылком. Дока понял, что подобный прием быстро отнимет у него последние силы, потому что исходившие от низа живота возбуждающие звуки заставляли напрягаться сильнее. Ее большие половые губы и его яички с промежностью давно покрылись белым налетом обильных выделений, которых оказалось так много, что длинными соплями они начали стекать по ляжкам обоих. Повторялся прошлый случай, когда показалось, что оба действительно могут приклеиться друг к другу. В конце влагалища женщины образовалась еще одна щель с кипящей расплавленным солнцем точкой, заставляющей головку с давно перетянутой уздечкой упорно рваться туда. Таким тугим был вход и так нестерпимо тянуло войти в него, что он невольно вцепился во влажные бедра партнерши, с остервенением всадил член еще глубже. На секунду замер, привыкая к неизведанным ощущениям.

Тем временем подружка забилась в его руках подстреленной куропаткой. Она раскидала руки, разметала волосы, растрепала губы и, брызжа слюной, моментально покрылась горячим потом с ног до головы. Глаза у нее закатились, а живот стянула длинная судорога. Не дожидаясь, пока она отпадет от него использованным презервативом, Дока мысленно нащупал на уздечке спусковую кнопку, резко надавил ею на одну из складок внутри влагалища, одновременно приготовившись выйти из него вовремя. Несмотря на бешенный ритм, он не забыл про рассказанный ему случай о том, что бывает, когда партнеры по сексу склещиваются, после чего им помогает лишь ванна с парным молоком, в которую их помещают на две недели. Яички настроились взорваться спермой как вулканы закипевшей лавой, низом живота он впаялся в выпуклый лобок подружки и застыл в предвкушении нарождающейся волны, обычно поднимающейся откуда–то снизу и захлестывающей с головой. Она возникла, огромная, с пенными гребешками на вершине, ошпарила ноги, пах, прокатилась по локтям и груди, и шибанула в темечко, приподнимая черепные кости. Невольно разинув рот, Дока откинулся назад, не в силах справиться с инстинктом, заставляющим половой орган не вытаскивать, а запихивать как можно дальше, до того места, в котором жадно растопырила твердые края всепоглощающая матка.

Так он и млел до тех пор, пока последняя капля не стекла куда надо, пока затухающие импульсы не ушли через голову в космос. Вместо них, азартно–горячих, тело начало заполняться пустотой и спокойным безволием, позволившим коленкам затрястись наконец–то по настоящему от испытанного ими перенапряжения. И в этот момент из кустов раздался уверенный мужской голос:

— Спокойно, ребята, ваши действия засняты на пленку.

Дока вдруг ощутил, как резко сжалось у его партнерши влагалище, как напряглась она, силясь вырваться из объятий. Инстинкт самосохранения заставил его вильнуть задницей назад и в сторону, член пробкой вылетел из влагалища, словно его выплюнули как ненужную вещь. Дока расслабил руки, подружка мешком шлепнулась на траву и тут–же закрыла лицо ладонями. Из зарослей кустарника вышли двое одетых в милицейскую форму молодых парня, в руках одного из них посверкивал объективом фотоаппарат. Дока невольно чертыхнулся, подумав о том, что редко какой половой акт проходил у него без приключений. То кто–нибудь протащится рядом, то сами партнерши выкинут такого фортеля, что долго потом был не в состоянии принять нормальный вид. Между тем, милиционеры остановились и деловито зашуршали бумагами неподалеку.

— Одевайтесь, одевайтесь, — разрешил один из них, не прекращая писать. — Теперь вам торопиться некуда.

— В каком смысле? — подхватывая с земли брюки, вяло поинтересовался Дока. Он чувствовал себя таким опустошенным, что готов был упасть на траву и заснуть не застегиваясь.

— Сначала составим протокол, а потом пройдем в местное отделение милиции.

— Простите, но это моя жена, мы имеем право общаться друг с другом как хотим.

— Документики при вас имеются?

— Сейчас оденемся и посмотрим.

Дока надеялся на то, что у партнерши окажется какое–нибудь удостоверение, в котором будет указано, что она замужняя женщина, мать двоих детей. Тогда легче было бы отмазаться. Ясно, что парни решили подкалымить, иначе кому бы они здесь были нужны. Между тем женщина продолжала лежать с задранным подолом, не отрывая ладоней от лица, казалось, она потеряла сознание. Дока наклонился, похлопал кистью по ее щекам:

— Милая, вставай, я надеюсь, что ребята войдут в наше положение, — попытался подбодрить он ее, добавил. — Я думаю, что они вправе решить вопрос на месте.

— Как будете себя вести, — косвенно подтвердил догадку один из милиционеров.

Его ответ заставил партнершу приоткрыть глаза и протянуть руки к отброшенным в сторону трусикам. Она натянула их на покрытую темными вмятинами от острых камней попу. Затем поднялась, одернула платье и со смущенной улыбкой повернулась к ближайшему из парней:

— Простите, сколько с нас причитается за нарушение общественного порядка?

— Прочитаете протокол, потом поговорим об оплате, — чирнул авторучкой по бумаге тот.

— Но мы действительно муж и жена и у нас двое детей, — женщина пошарила в небольшом кошельке. — У меня есть документ на детей, а в отделении нам и штрафа не выпишут, мы занимались любовью на дикой природе, что не запрещено.

— Это заповедная зона.

— Но мы не видели никаких указателей.

— Зато нам известно, что здесь заповедник.

— Хорошо, если это так, то мы не спорим. Сколько с нас за помятую заповедную зону?

Милиционер усмехнулся, посмотрел на товарища и назвал сумму, она оказалась не столь большой. Дока сунул руку в карман, нащупал пачку смятых купюр.

— Не надо ничего, у меня достаточно своих денег, — остановила его подружка.

Они спускались вниз с блудливо–счастливыми улыбками на лицах, словно их и правда застали за совершением полового акта, а они сумели откупиться. Впрочем, так и было на самом деле — и акт дали возможность завершить, и размер выкупа оказался не столь большим.

— Они следили за нами с самого начала, — покачал головой Дока.

— Это их работа, — со смешком пожала плечами она.

— Больше сюда мы ходить не будем.

— Здесь есть достаточно прекрасных уголков, в которых можно надежно укрыться. Но это место было самым надежным и уютным.

— Потому что оно стало первым в нашей первой близости.

— Потому что и в первый, и во второй раз ты взял меня удивительно легко и красиво. Такое запоминается надолго.

Они вышли на тротуар, посмотрели друг га друга:

— Я знаю, что ты кобель, но мне с тобой легко, — сказала она.

— Мы еще встретимся? — спросил он.

— Обязательно, я просто обязана наверстать упущенное, и я тебя… люблю.

Она уезжала, она шла по чистенькому тротуару приморского поселка с тяжелыми сумками в руках, рядом вышагивали нагруженные рюкзаками ее дети. Мальчик и девочка выглядели загорелыми, отдохнувшими, на лицах играла подкрашенная озорными взглядами по сторонам веселая улыбка. Наверное, уже сейчас они думали о том, как по приезде в далекий свой северный край будут рассказывать сверстникам о черноморских приключениях, о пальмах и свисающих прямо с веток спелых мандаринах с апельсинами, о жестковатой еще зеленовато–розовой хурме, которую они все равно попробовали, об абрикосах с алычей и усыпанных барбарисом с фундуком кустах на склонах высоких гор. Они были счастливы. Но мама не разделяла их радости, наоборот, в прекрасных продолговатых глазах ее притаилась глубокая печаль, которая углубила мягкие складки вокруг рта с большими губами, пролегла двумя морщинками на лбу, продляя тонкую переносицу. Взгляд больших голубых зрачков то утыкался под ноги, то принимался суматошно рыскать вокруг, словно надеялся наткнуться на желанное и прилипнуть к нему намертво. Женщина запретила Доке провожать ее, пояснив, что так будет легче, да и детям не стоит лишний раз мозолить глаза, чтобы не застрять в их умах и не пролиться тревогами в беседах с родным отцом. Но то, что за время коротких встреч влюбилась в него по настоящему, она скрывать не собиралась.

Прощальный вечер им пришлось провести под проливным дождем. Она прибежала на крохотную площадь между двумя гостиницами только тогда, когда дети угомонились. И сразу бросилась поджидавшему ее Доке на грудь, она уже не сдерживала своих чувств. Перед этим они договорились, что посидят на открытой веранде одного из кафе, выпьют вина, потанцуют, а по пути к ее дому на привычном своем месте отдадутся любви в последний раз. Но планы изменились, из–за гор наползла туча и пошел дождь, поначалу мелкий, обещающий быстрое прекращение, а вскоре перешедший в крупный, промочивший насквозь все вокруг. На побережье это было обычным явлением. Они не стали укрываться в душных залах пропахших дешевым вином забегаловок, а побежали по дороге к ущелью, они поняли, что идти наперекор судьбе бесполезно, пришла пора расставаться по настоящему. Когда уже в ущелье торопились мимо обнесенного жердями домовладения с приусадебным участком, Дока схватил женщину за рукав платья, повлек через кусты на огород. Она первой юркнула под жердину, со смехом завалилась на спину на одну из грядок, подставив скользкие губы под его торопливые поцелуи. Он ловил упругие половинки, ощущая, какое не сравнимое ни с чем удовольствие получает от соприкосновения с ними, одновременно стараясь задрать мокрый подол ее платья и стащить прилипшие к телу трусики. Это долго не удавалось, не переставая смеяться, она продолжала извиваться на раскисшей от дождя грядке, словно решила вдруг вырваться из объятий и спрятаться между высокими стеблями репейника возле изгороди. Так бы и произошло на самом деле, если бы не усохшая ботва с жесткими ветками от других растений на меже, они послужили одновременно препятствием и подстилкой.

Наконец Доке удалось продвинуть скатавшиеся в жгут трусики до округлых коленей, рывком сдернуть их с ее ступней и отбросить назад. Он торопливо пробежался по своему ремню, заскакал пальцами по вертлявым пуговицам, когда спустил штаны и подобрал полы рубашки, ощутил, как по голой заднице забарабанили холодные струи дождя. Крупные капли впивались в мошонку, вызывая болезненные ощущения в яичках, они целились в ее основание, невольно заставляя подбираться ягодицы. Он долго шарился членом по половым губам, не находя входа во влагалище, головка скользила вдоль промежности, цеплялась уздечкой за напрягшийся клитор, принуждая обоих трястись в коротких щекотливых конвульсиях, и пробкой выскакивала на поверхность покрытого кучерявым волосом лобка. Там она запутывалась в жесткой паутине, норовящей обвиться вокруг мягкой плоти. А когда член оттягивался вниз, возникала резкая боль, и все приходилось начинать сначала. Партнерша продолжала крутить задницей как на танцплощадке, она словно задалась целью довести Доку до белого каления. Она то раскидывала ноги в стороны, и когда он просовывал руку вниз, чтобы помочь члену попасть в отверстие, смыкала смоченные дождем бедра, задыхаясь от грудного смеха, выталкивала его задницу на поверхность своего тела. Скоро он почувствовал, что может кончить не успев ввести головку во влагалище, он не понимал ее состояния, не мог сообразить, почему она решила поиздеваться над ним в последнюю их встречу. То ли давала понять, что умнее и соблазнительнее других женщин, умеющих лишь подневольно подставлять свой половой орган под мужскую настойчивость и лежать под партнером бесчувственным бревном, то ли действителньо решила проучить его за допущенную им ошибку. Если то и другое было правдой, время и место она выбрала весьма неудачно. Он с раздражением начал ощущать, что колючий дождь успел промочить брюки и рубашку насквозь, они испачкались в грязи, ко всему, от холода по телу забегали ядреные мурашки. Стиснув зубы, Дока постарался придавить женщину к земле:

— Ты долго будешь надо мной издеваться? — прошипел он.

Она не ответила, не переставая смеяться, завертелась под ним, одновременно желанная и недоступная, будто специально принуждающая к агрессивным действиям. Она будто хотела, чтобы партнер избил ее, а потом взял силой, и это можно было бы назвать третьей причиной. Может быть по приезде домой ей легче было бы смотреть в глаза собственному мужу.

Наконец Дока изловчился, и когда подружка раскинула ноги, чтобы в следующую секунду сомкнуть их снова, схватил член за тело и с силой повел им по промежности снизу вверх. Головка уткнулась в небольшое углубление, Дока нашарил каблуками ботинок упор и дернул задницей вперед. Партнерша выпустила через рот изумленно–испуганный возглас, затем вытянулась в струнку и закостенела наколотой на булавку стрекозой. А Дока продолжал толчками продвигаться вперед, стараясь войти как можно глубже. В голове пронеслась мысль, что за время возни влагалище должно было бы увлажниться выделениями, а отверстие сухое и шершавое, стенки его цепляются за уздечку, едва не отдирая ее от головки. Но он упорно натягивал партнершу на член, чтобы донести успевшее созреть семя до места.

— Вы–та–щи… — вдруг с трудом прохрипела подружка. — Прошу тебя, мне бо–льно–о…

И он вдруг понял, что попал не туда, куда нужно. Эта особенность отозвалась в груди радостью, словно он разом сумел отомстить за все ее издевательства. Дока поднапряг ягодицы и протиснул член еще на несколько миллиметров вглубь, заставляя партнершу выгнуться деревенским коромыслом. Она уже не закрывала рот, откинув подбородок, уперлась затылком в грядку и, закатив зрачки, лишь выпускала тягучее кряхтение, будто сидя на толчке старалась очистить кишечник от содержимого, а тут вдруг случился запор. Капли стучали по ее лбу, по щакам, они попадали на растянувшиеся в полоску губы, на зубы, взрывались крохотными фонтанами, образовывая легкую пелену. И сковозь эту пелену вновь послышалась с усилием произнесенная просьба:

— Вытащи пожалуйста-а, ты не туда попа–ал…

— А куда нужно? — попытался притвориться дурачком Дока.

— Выше… мне так неприятно.

— Разве аннальным сексом ты еще не занималась?

— Никогда…

Женщина по прежнему была не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, ее словно посадили на кол, и эта неспособность к сопротивлению веселила Доку больше, чем клоуны в цирке. Ведь так он уже пробовал и многим девушкам было как–то все равно, разве что какая из них точно так–же испуганно таращила глаза, но не от боли — от необычности и неприятных вначале ощущений. Потом все входило в свою норму. Но сейчас он решил закончить невольный эксперимент, посчитав, что наказал подружку за первоначальную неприступность достаточно. Он выдвинул член, воздел его немного вверх и вошел в громко всхлипнувшее горячее влагалище. Оно показалось теснее обычного, заставило двигаться быстрее. Партнерша облегченно вздохнула, приподняла голову и сквозь пробегающие по лицу судороги от враз охвативших ее приятных импульсов попыталась пристыдить Доку:

— Бессовестный… Ты всегда ведешь себя так с женщинами?

— Почему всегда, и почему бессовестный? Если случается возможность, почему ею не воспользоваться! — не переставая работать, откликнулся он. — Я подумал, что ты захотела попробовать именно такого секса.

— Значит, я сама дала тебе повод? — подлавливая нарастающую волну удовольствий, успела задать она еще один вопрос. И затрепетала ресницами, зашевелила тонкими ноздрями, взлетая на самый гребень чувств.

— Не надо было подставляться, — вжимаясь лобком в ее лобок, чтобы сдержать нахлынувшую и на него страсть, сквозь зубы процедил он. — Я искал, а ты ее подсунула.

Некоторое время партнерша приходила в себя, успокаивая бурное дыхание, затем сморгнула веками скопившуюся в глазницах влагу, слизнула ее языком с губ и на выдохе прошептала:

— Кого? О чем ты говоришь?

— О твоей попе, которую ты пододвинула под мой член, — с закрытыми глазами пояснил он скороговоркой, семя уже готовилось снести последнюю преграду и устремиться из яичек по длинному каналу на волю.

Но несмотря на холодный дождь заканчивать половой акт так быстро не хотелось, поэтому Дока просунул ладонь под пах и с силой пережал мошонку, как научила его подружка. Начало извержения откатилось назад, отозвавшись в яичках неприятными ощущениями, чуть подергавшись, успокоилась и уздечка. Можно было вновь приниматься накачивать некоторое количество атмосфер, до того момента, когда придуманный все предугадавшей природой клапан не возьмется стравливать лишнее, тем самым спасая жизнь всему человеческому организму. Дока так и поступил, настроив неторопливый маховик с привязанной к нему гирькой на размеренную работу, он добросовестно исполнял задницей качки взад и вперед, или вверх и вниз, в точности повторяя действия коротких волн–импульсов, которыми была пронизана вся Вселенная и на принципе которых зародилась сама Жизнь. Он проделывал это до тех пор, пока поведение партнерши снова не показалось странным — она не переставала трястись ни на секунду. Поначалу он подумал, что подружка подзамерзла, ведь она лежала спиной на мокрой грядке, чтобы ее согреть, он ускорил челночные ходы. Но когда пригляделся, невольно замедлил движения. Женщина вздрагивала не от холода, ее накрывала волна долгого смеха.

— Что с тобой? — взял он ее голову в свои ладони. — Я выгляжу таким смешным?

— Прости меня, наверное, скоро придется горько заплакать, — с усилием выдавила она сквозь стучащие зубы. — Ты всегда вызывал во мне улыбку своим нетерпеливым поведением, но сегодня превзошел самого себя.

— И что же я сделал смешного? — немного успокоился он.

— Если бы ты посмотрел на себя в зеркало, — прыснула она губами от едва сдерживаемого хохота, справившись с ним, добавила. — И если бы кто со стороны увидел нас обоих.

— А ты уверена, что за нами никто не наблюдает? — настраиваясь продолжить работу, подмигнул он ей.

— В такую погоду?.. — округляя глаза, невольно дернулась под ним подружка.

Он не стал отвечать, почувствовав, что дождь наконец–то добился своего, отозвавшись мурашками сначала на бедрах, а потом на плечах, нащупал концом члена заветную горячую точку в тупике влагалища, поднапрягшись, дал головке раскалиться и приготовился залить эту точку сгустком лавы. Партнерша тоже решила испытать наслаждение еще раз, она подобрала живот, сжала коленями ягодицы Доки и часто задышала, ловя губами его губы. Такими желанными они показались и такими всасывающими были их действия, что он невольно выпустил долгий стон. И когда наступил момент извержения, не стал больше удерживать захватившую плоть лавину чувств, а предоставил ей право разгуляться вволю.

Так они и кувыркались на грядке, постепенно превращаясь в решивших принять родоновые ванны курортников из абхазского Цхалтубо, с той лишь разницей, что те грязи считались целебными, а от грязей с лазаревской грядки недолго было подхватить заразу. И еще одна особенность неудобно выпирала наружу — в Цхалтубо ванны принимали в почти обнаженном виде. Но думать об этом мешало обоюдное упоение друг другом. Когда эмоции успокоились и дождь напомнил о себе жутким холодом, они поднялись и направились к ограде из жердей. На поселок опустился глубокий вечер, на пронизавшей его центральной улице почти никого не было и они побрели к ее дому, продрогшие и голодные одновременно, не мечтавшие напугать кого–либо своим видом. У калитки Дока облокотился о столб, женщина прижала руки к воротнику грязного платья, сделала глотательное движение:

— Я уезжаю, а ты остаешься, — как бы спрашивая, сказала она.

Дока помолчал, погладил ее по скатавшимся в длинные сосульки волосам, по мокрой спине с прилипшими к ней комками земли. Говорить было нечего, но и торчать истуканом показалось неправильным. Он провел рукой по своему лицу, ощутил, как заскрипел на зубах песок:

— Ты хотела бы, чтобы было наоборот? — пожал он плечами.

— Тогда восторжествовала бы справедливость, — неожиданно призналась она. — Ты даже не считаешь нужным скрывать, что представляешь из себя настоящего кобеля.

— А что в этом плохого? — снова вздернул он плечи вверх.

Она бросила на него странный взгляд, будто успела промерзнуть насквозь, а до тепла еще нужно было долго добираться. И вдруг расплакалась глухими рыданиями, потрясшими ее с ног до головы. Она не потянулась к нему, наоборот, отстранилась, понимая, что является никем, и в то же время была не в силах справиться с обуздавшими ее чувствами. Она не успела уловить того момента, когда они свили гнездо в ее груди, может быть после многих лет не совсем удачного замужества эти чувства с эмоциями были желанными и долгожданными. Она жила ими, мечтала о них и, наконец, получила в полной мере, неожиданно и все сразу. Хотя имела возможность принимать посылки с ними и до приезда сюда, в этот рай с неписанными для любви законами. Ведь с ее внешностью можно было вскружить голову кому угодно и возле собственного подъезда.

— Спасибо за откровенность, ты как всегда остаешься самим собой, — нащупав лазейку в нервном срыве, успела сказать она, задержав дыхание, торопливо выбросила принятое заранее решение. — Нас провожать не надо, так будет лучше и для меня, и для нашей семьи. Я желаю тебе дарить свою любовь одиноким душам так–же щедро, как ты преподнес ее мне.

Дока в который раз молча пожал плечами, по его виду можно было определить, что он не совсем понимал, о чем идет речь. И эта пацанячья непутевость разожгла тягу к нему еще сильнее, заставив женщину интуитивно протянуть руку к скобе на калитке:

— Прощай, — сдавленно сказала она, растворилась в глубине темного двора.

А еще через день пришла очередь и Доке покидать открытый для любви поселок на берегу ласкового моря. Но теперь он был твердо уверен, что приедет сюда не раз.

Дома все оставалось по прежнему. Изо дня в день маленькая жена на крохотной кухне гремела крышками от кастрюль, убирала мизерную комнату, мотая подолом изжеванного халата и обдавая возившегося с утюгом или с полками Доку запахом едкого женского пота. Лаялись соседи, гундосили под окнами алкаши, взвизгивали у подъезда беспризорные дети. Надвигался следующий новый год, а очередь на новую двухкомнатную квартиру тащилась черепашьим шагом.

— Кобель, от… кобель, — едва не каждый вечер ворчала жена. — Вместо того, чтобы оприходывать безродных и бездомных потаскух, трахнул бы какую из заводоуправления, уже давно жили бы кум королю, сват министру. Вон сколько их, лядащих, метелят подолами проходы в цеху, а ты все на чумазых стерженщиц заглядываешься.

— С чего ты завелась? — больше себе под нос бурчал Дока.

— Зазря пропадаешь, вот с чего, а тут хоть какая бы польза была.

— В заводоуправлении все бабы с рамками на шее ходят — ни туда, ни сюда. Портреты, блин, — нехотя отбрехивался он. — А в стержневом любая подружка с открытой к тебе душой и без претензий. Чуешь разницу?

— Весь цех успел проскочить, много ты их уже… отодрал?

— Не считаю, кто даст — та и моя. Сама намекала, чтобы я до сотни комплектовал.

— Когда это я тебе говорила, совсем, что–ли, с катушек слетел? — приподнимала высокие брови супруга. — Допрыгаешься, что причиндалы отопреют.

— Не отопреют, такое там место, — криво ухмылялся Дока.

Он тыкал отверткой в очередной шуруп и принимался вспоминать свои победы. Их было много и счет им по прежнему рос. Одна была совсем простенькой. Не успели на шихтовом дворе обмолвиться парой словечек — девушка работала в соседнем цеху станочницей — и после работы проехать в автобусе несколько остановок, как между Докой и новой знакомой возник тот чарующий контакт, заставляющий забывать про все на свете. Они выскочили из салона, пробежали несколько десятков метров вглубь просматриваемой насквозь рощицы и с разбега упали под одно из деревьев. Он даже не помнил, как снимал с нее трусы, скорее всего, она сама успела стащить их еще на ходу. Она приняла его как родного, с такой жадностью взявшись подбрасывать на укрытой листьями, отсыревшей от осенних дождей земле, что он не продержался и нескольких минут, опроставшись в довольно тесное влагалище неожиданной струей спермы. Он не мог вспомнить, сумел ли удовлетворить партнершу за это летучее мгновение, или только раззадорил. Наверное, все–таки, нет, потому что после полового контакта лицо ее выражало жуткую озабоченность. Или дало о себе знать запоздалое раскаяние. Но потом, сколько он ни упрашивал ее встретиться снова, сколько ни требовал новой близости, больше она не соглашалась ни за какие блага, хотя сталкивались друг с другом по нескольку раз на день.

 

Глава двадцать пятая

А вскоре после этого случая произошло вообще по чудному. Была пятница, за проходной завода, как всегда на ходу, он познакомился с киргизской девушкой из горного поселка под каким–то Бишкеком, в голове тут–же пронеслась мысль, что с представительницами этого народа делить постель еще не приходилось. Подхватив ее под руку, Дока поменял направление, ноги сами понесли не к дому, а к друзьям семьи. Пока готовились отужинать, пока выпили да поговорили, наступил вечер, он выразил желание остаться на ночь. Зная о вечных разногласиях его с женой, друзья постелили ему с киргизкой на кухне, сами улеглись в горнице. Когда все затихло, Дока стащил с узкоглазой девушки трусики, вошел членом во влагалище. Но таким объемным оно показалось, что продолжать половой акт расхотелось напрочь. С трудом кончив, он сразу же засобирался домой, он делал так почти всегда, если партнерша чем–то не нравилась. Но киргизка схватила его за рукав рубашки, она боялась оставаться на ночь у незнакомых людей да еще в чужом ей городе, и Дока примостился рядом, намереваясь хотя бы выспаться. Получилось по другому, изголодавшаяся азиатка заставила его работать всю ночь. Она крутилась как хотела, то садясь верхом, то становясь в позу дохлого рака, то, когда он не в силах был поднять сморщенный член, принималась обсасывать его, с остервенением втягивая в себя, отчего казалось, что содержимое яичек, а вместе с ними и живота, перемещается в ее ненасытный желудок. Из горницы доносились поначалу возмущенные восклицания хозяев, а потом все чаще громкие комментарии, иссякшие лишь под утро. Когда первые лучи щедрого солнца разлились по деревянному полу, Дока был не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вошедший хозяин с непонятной ухмылкой оповестил, что после опохмелки и завтрака они собираются на день рождения к общей знакомой, приглашают и его с новой подружкой.

От стакана вина с верхом здорово полегчало, а когда повторили, настроение вернулось на прежние позиции, Дока успел, пока хозяева отвлеклись на сборы, оплодотворить киргизку на кухне еще разок, заставив ее упереться лбом в стену над умывальником. Активному процессу не сумело помешать даже противное дребезжание мусорного ведра между ее длинными, кривыми и худыми ногами.

Знакомая жила на десятом этаже новой высотки, возле лифта образовалась небольшая толпа, а когда она стала рассасываться, Дока с удивлением обнаружил, что друзья с киргизкой втиснулись в лифт и благополучно уехали.

— Отстали? — участливо спросили рядом.

Он оглянулся назад, рядом стояла молодая женщина с сумками в руках, в больших темных глазах посверкивали насмешливые искорки, ровненький носик подрагивал тонкими крыльями. Эта необычайно тонкая южная красота, возникшая от смешения русско–украинско–греко–турецко-кавказских кровей, всегда заводила Доку с полоборота, он не в силах был справиться с похожим на ненормальное любопытством, заставлявшим его буквально впиваться в представительниц местного населения и разглядывать их, придвигаясь едва не вплотную. Девушки начинали смущаться, отводить взоры в сторону и вдруг оказывалось, что они сами не замечали, как подпадали под власть его магнетизма. Вот и сейчас, не успел Дока нацелиться серыми зрачками на прекрасные восточные глаза с правильными чертами лица, как молодая женщина почувствовала себя не совсем удобно, переступив с ноги на ногу, она все–таки решилась посмотреть на него еще раз, но теперь ее затягивающие омуты выражали не насмешливый интерес. Искрящийся свет их как бы размягчился, уступая мужскому упорству:

— Ваши уже поднялись, наверное, на восьмой или десятый этаж, — неуверенно пояснила она.

— А вам на какой? — с охотой принял ее заботу о нем Дока.

— Я живу на шестом.

— Тогда я помогу вам донести сумки.

— Пожалуйста, но у порога их придется передать мне- навстречу может выйти муж.

Дока покосился по сторонам, заметив, что на площадке первого этажа они остались одни, прислушался к шуму спускающегося вниз механизма, затем взял из рук спутницы одну из сумок:

— Жаль, я был бы не прочь заглянуть к вам в гости, — озадаченно причмокнул он губами.

— А как же ваша подружка? — засмялась женщина. — Она у вас такая… экзотическая.

— Вот именно, а меня больше тянет на своих.

— Тогда думать об этом нужно было раньше.

— Да она мне никто, — покривил щеку Дока.

Они вошли в раздвинувший двери лифт, женщина нажала на кнопку и раздолбанный механизм пополз снова вверх. Дока качнулся к спутнице, он где–то вычитал, что шустрые парни успевали оплодотворять девушек и в кабинках, пока те добирались до нужного этажа. Ощутил кожей лица свежую упругость щек новой знакомой, ее мягкие полные губы, пальцы сами зашарили по подолу коротенького платья. Такими разительными были ощущения, оставшиеся от блуда с высушенной азиатским солнцем киргизкой, что он невольно подналег телом, не желая быстрого расставания с красивой женщиной. Но та просунула руку между его и своими губами, пальцами другой руки обхватила запястье успевшей облапить выпуклый лобок его ладони.

— Не делай глупостей, — как нельзя спокойнее сказала она. — Это может плохо кончиться.

— Но я хочу тебя, — сопротивляясь мгновенному сексуальному взрыву внутри себя замычал он, пропустил сквозь зубы неожиданную для своей натуры мысль. — Ну почему все самое сладкое всегда обходит меня строной.

Женщина сунулась вперед и прыснула смехом ему в воротник, пахнущие луговыми цветами густые темно–каштановые волосы защекотали шею, подбородок, скользнули по его верхней губе.

— Потому что ты даже торопиться не умеешь, — почти ласково отодвигая его на середину кабины, сумела выговорить она, добавила с дружескими нотами в голосе. — Отлипайся, мы уже приехали.

— А как нужно торопиться? — пока створки не разъехались, успел спросить он.

— А вон красная кнопка на стене кабины, пониже всех, — небрежно махнула она рукой на пульт управления. — Но это только для тех, кто согласится добровольно.

— Если бы я так поступил, ты бы согласилась?

— Ну… куда деваться. Кстати, тебя ждут несколькими этажами выше.

Она уходила в дальний угол площадки к обитой коричневым дерматином двери с медной ручкой и толстым ковриком под ней. Поставив сумки возле порога, обернулась назад.

— Расхотелось мне туда, — уныло вдруг признался Дока.

— Старайся бегать туда, куда будет тянуть, — негромко посоветовала она, округлила без того большие глаза. — Но знай, что лакомиться сладким дано не каждому.

— Кому же оно достается? — задержал он половинки смыкающихся дверей.

— Уверенным в себе, да и то не всем. И даже не героям.

— Тогда кому?

— Кобелям… вроде тебя.

— Значит, у меня есть шанс?

Молодая женщина не ответила, она потянулась пальцем к звонку, коротенькое платьице на несколько сантиметров еще приоткрыло безумно ровненькие ножки, тесно обволокло округлую попу, невольно заставив дофантазировать остальное. Дока отпустил створки, в груди шевельнулось сожаление о том, что с юности не пропускает ни одной встречной подружки, а толк от этого получается не всегда. Среди них было немало действительно сладких, с которыми не хотелось расставаться, но эта нежно–таинственная, зефирная какая–то, сладость разбавлялась сумятицей остальной, отчего наспех сварганенная каша почти всегда получалась пресной. Чувство неудовлетворенности собой коснулось душевных струн и растаяло дымком от дорогой сигареты в опоясанной золотыми ободками квадратной пачке, которые довелось наблюдать за толстым витринным стеклом очень дорогого магазина. Но за них нужно было выкладывать немалые деньги или запасаться адским терпением с постоянными оборачиваниями назад, чтобы не ляпнуть чего непотребного, а он привык обходиться чем бог послал, согласным на его какое есть существо. И так было привычнее.

За порогом нужной квартиры его встретила сама хозяйка. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с выразительными голубыми глазами, с тонкой талией и полными ножками. Одета она была в простенькое, плотно облегающее кукольную фигурку, ситцевое платье с завязанным сбоку на узелок нешироким пояском. Если бы губы были побольше, она походила бы на невесту Владимира Ивашова из фильма, где он играл роль солдата, получившего отпуск за подбитый немецкий танк. Пройдясь по Доке цепким взглядом, она отошла в сторону и сделала приглашающий жест:

— Входите, только вас и ждем, — мягким голосом сказала она.

— А я сюда попал? — пряча пустые руки за спину, заглянул в коридор за спиной хозяйки Дока. Стало неудобно от мысли, что не подумал о подарке виновнице торжества заранее. — Это у вас день рождения?

— У меня, у кого же еще, — засмеялась женщина. Только сейчас по брызнувшим из глаз искрам и чуть оплывшим чертам лица он понял, что она немного навеселе. — Я вас знаю, мы работаем в параллельных отделах цеха.

Дока напряг было сознание, но в цехе насчитывалось больше тысячи рабочих. В одном стержневом трудилось человек триста женщин.

— Тогда я побежал за цветами, — крутнулся было он на каблуках.

— Ничего не надо, цветы уже вручили, подарки тоже, — она подхватила его за рукав рубашки. — Проходите, все уже за столом и, кстати, вас там ждут.

— Киргизка, — машинально догадался он, знакомство с девушкой из–под Бишкека начало его беспокоить.

— Ну да… азиатка, от волнения за вас у нее даже глаза увеличились в размерах.

— Если бы кое–что уменьшилось, то можно было бы эту знакомую пару дней потерпеть еще, — пробурчал он, прошел в коридор и занялся шнурками на ботинках.

— Чему там уменьшаться! — не поняла намека женщина. — Грудь… маленькая, попа тоже.

— Не скажите, у азиатов чего раздутого много, например, самомнение.

— Ну, вам виднее.

Вокруг накрытого стола сидело человек десять гостей, водка была уже разлита, стаканы и рюмки многие держали в руках. Доку встретил хор нестройных голосов, окинув быстрым взглядом застолье, он заметил, что единственное не занятое место было рядом с киргизкой, при виде партнера по сексу та едва не выронила рюмку из пальцев. Оглянувшись на хозяйку и наткнувшись на ее насмешливый взгляд, он подался к своей нежданной пассии. Глаза у той действительно стали похожи на лупалки суслика, отведавшего корешков опиумного мака. Дока знал, что плантации этого зелья прячутся в долинах перед Памирскими хребтами, об этом поведал в своих книгах его любимый писатель Чингиз Айтматов. Черные зрачки азиатки блестели, словно их отполировали шерстяной тряпочкой, они полностью заняли глазницы, оставив для белков лишь крохотные треугольнички в местах соединений верхних и нижних век. Было непонятно, что она видела через эти стекляшки, ведь они только отражали, не впитывая в себя ничего.

— С тобой все в порядке? — присаживаясь рядом, на всякий случай спросил он.

— Я тебя люблю, — громко призналась киргизка. — Я хочу, чтобы мы никогда не расставались.

— Вы тут уже успели без меня выпить? — еще внимательнее присмотрелся он к ней.

— Никто не пил, но я выкурила одну сигарету.

— С травкой, — догадался он.

— Она слабенькая.

Кивнув на висевший на поясе сотканный из бисера кошелек, призываемая общими здравицами, собеседница опрокинула в рот рюмку с водкой и схватилась за вилку. Дока тоже поднял свой стакан, поднес его к губам. Пить особенно не хотелось, хватало утренней опохмелки, но в организме уже просыпался тот необузданный и завистливый зверек, которым господь при рождении награждает каждого русского. Он уже терзал желания, заставляя их активнее воздействовать на несогласный разум, и Дока не нашел в себе силы для сопротивления. Когда огненный напиток просочился в желудок и принялся растекаться по телу приятным теплом, он наколол на вилку кусок жирной селедки, медленно повел глазами вокруг. Соседи по застолью были из рабочего сословия, они не слишком напрягали разум, чтобы показать себя с лучшей стороны, тем более, блеснуть разумными мыслями, хотя желание такое ощущалось. Беседа в основном сводилась к работе, к семейным проблемам и к ценам на базарах, на женщинах неуклюже сидели мешковатые платья с выглядывавшими из–под воротников бретельками от лифчиков, губы были густо напомажены яркой краской, щеки подрумянены, а короткие прически представляли из себя одинаково боксерские с рубленными затылками штампы для всех совков. Придя к выводу, что кроме хозяйки торжества остановить внимание не на ком, Дока развернулся к той лицом.

— Вы не забывайте о своей подружке, — неожиданно посоветовала она. — Рюмка у нее уже опустела, а вы даже не замечаете.

Дока попытался было возразить, мол, киргизке достаточно того, что она поспешила проглотить, и вдруг странная догадка заставила попристальнее взглянуть на сидящую во главе стола молодую женщину. Она действительно выделялась из присутствующих, начиная простым покроем платья из дешевого, но ей к лицу, материала, не успевшей расплыться фигурой, свободно распущенными темно–русыми волосами с тонкой золотой цепочкой вокруг высокой шеи. На руке живо передвигался вверх–вниз браслет из черепахового панциря. Но главным было выражение ее больших голубых глаз, оно отличалось от бестолковых взглядов остальных гостей умом. Покосившись на все больше хмелевшую партнершу по сексу, Дока протянул руку к бутылке с водкой и наполнил ее рюмку до краев, осознавая, что такая доза может ее свалить. Краем глаза изловчился схватить одобряющую его действия усмешку именинницы.

Так продолжалось до неизвестно какой по счету рюмки, и когда пришла пора перекура, он сбросил обнимавшие его руки киргизки на ее же худые колени и заспешил к выходу из комнаты. Гости потянулись на балкон, а виновница торжества шмыгнула в спальню, оставив дверь неплотно прикрытой. Он зашел за нее, увидел слабо мерцающий на стене белым светом ночник ввиде распустившегося лотоса и наклонившуюся над постелью женщину, сначала подумал, что она успокаивает ребенка, но на кровати никого не оказалось, вообще, залитая полумраком спальня была пуста. Не долго думая, Дока обхватил обтянутую почти прозрачным материалом вожделенную попу и прижал к себе, ощутил мягкие округлости с неожиданным желанием партнерши вжаться покрепче. Но когда потянулся рукой приподнять подол, хозяйка неуловимым движением развернулась к нему передом:

— А кто будет заниматься азиаткой? — упираясь кулаками в его грудь, певуче спросила она, она будто знала наперед, что кроме него в спальню больше никто не войдет.

— Азиаты пусть и займутся. Да она уже готовая, — попытался выкрутиться он. — Я с ней познакомился по дороге сюда.

— Не надо обманывать, мне уже все доложили.

В глазах именинницы начали разгораться огоньки ревности, во чтобы то ни стало их следовало загасить, иначе они могли перерасти в обжигающее пламя. И тогда последовал бы очередной облом, после которого в душе почти всегда давал о себе знать таившийся там до поры до времени осадок, напоминавший о брошенности, о ненужности и прочем идиотизме. Дока понял, что друзья успели просветить хозяйку обо всем, связанном с ним и киргизкой, поэтому взял ее за запястье и как можно спокойнее сказал:

— Во первых, я даже не знаю, откуда она взялась, во вторых, мы вчера крепко выпили и я отрубился прямо на кухне у наших общих знакомых, — он проглотил слюну и продолжил. — А утром жена друга мне сообщила, что приглашает к тебе на день рождения, азиатка увязалась за нами. Может, ей идти некуда.

— У себя оставлять я ее не буду, — посерьезнела женщина.

— И правильно сделаешь, — не давая ей опомниться, согласился Дока. — Она почти отрубилась, пусть проспится и дергает в свою узкоглазию.

Он снова просунул руку между коленями женщины, подхватив край платья, потащил его вверх. Когда нащупал упругую резинку от трусиков, зацепился за нее пальцами и продолжил движение руки теперь вниз. Хозяйка не сопротивлялась, она молча наблюдала за развитием событий, отдваваясь начавшему охватывать ее волнению. Дойдя до лобка с мягким волосом, Дока пропихнул под резинку всю ладонь и облапил горячий бугорок, одновременно средним пальцем стараясь проскользнуть в промежность по углублению между пухлыми губами. Под подушечкой шевельнулся маленький чувствительный отросток, который принялся быстро наливаться силой. Дока мягко придавил его, сделал пальцем несколько круговых движений, он знал, что клитор здорово походит на крохотный писюн, у него тоже имеется своя головка и закрывающая ее крайняя плоть. При раздражении плоть оттягивается вниз, открывая головку полностью, и тогда женщина перестает сопротивляться накатывавшим на нее желаниям. Вот и сейчас новая подружка невольно через губы выпустила вздох облегчения, подалась попой навстречу, стараясь подобравшимися холмами грудей прижаться к Доке. Второй рукой тот обхватил выпершиеся через материю платья соски, взялся массировать и эти твердые комочки, не забывая пальцем первой руки продвигаться ко входу во влагалище. Наверное хозяйка квартиры давно не была с мужчиной, дыхание у нее стало горячим, вспухшие губы зашарили по лицу партнера в поисках ответных поцелуев. Он поймал подвижные влажные половинки своими губами, втянул их в себя, стремясь языком пройтись по уголкам, по чувствительным краям, протолкнуться вовнутрь подвижной щели. Наконец и подружка вскинула кисти, бросила их за его шею, увлекая Доку за собой на кровать. Мягко скрипнули пружины, упруго промялся матрац, оставалось сдернуть трусики с аппетитной попы и войти членом в разбуженное сладострастием влагалище. В мозгу у Доки пронеслась запоздалая мысль, что дверь надо было бы запереть на замок, а вдруг какой из гостей вздумает искать хозяйку торжества, чтобы продолжить застолье. Но сознание принялось обволакиваться той привычной и всегда желанной дозой секусального опиума, от которой окружающее переставало существовать. Сорванные самой женщиной, трусики мелькнули в темноте комнаты белизной и пропали в одном из углов, он расстегнул ремень, рывком спустил брюки с трусами до колен и зашарил головкой члена по орошенным начальными выделениями половым губам партнерши. Несмотря на то, что она жаждала сближения, найти вход во влагалище оказалось не просто, природа словно нарочно подстраховывала свое неразумное дитя от необдуманных поступков, навертев перед вратами в сад наслаждений препятствий из малых половых губ и других складок. Головка заскользила вверх–вниз, заставляя подружку выгибаться тесовой доской и издавать интимные восклицания, невольно нагнетающие в член новые порции страсти, от напора которых он едва не разлетался на несколько частей. В конце концов шляпка вошла в предназначенное ей отверстие и оба партнера оседлали волну страсти, понесшую их в неведомую даль. Не успевший выработать новой порции семени, организм Доки лишь заставлял член торчать колом, донельзя притупив чувствительные на нем места, если раньше уздечке стоило только зацепиться за что–то постороннее и она уже натягивала на спусковую кнопку, то теперь самое нежное место под головкой тупо ерзало по стенкам влагалища, передавая телу болезненные импульсы, как при трении о наждачную бумагу. Дока чувствовал, что ему повезло, что под ним женщина–королек, у которой влагалище не является неподвижной полой трубой, а играет стенками словно живое. Оно облизывает его половой орган, втягивает в себя, выталкивает, и снова играет с ним, как губы профессиональной минетчицы. О подобных партнершах мечтает вся мужская половина человечества. Он напрягал низ живота, сжимал ягодицы, сводил колени вместе, но заставить возбуждение, колотившее все тело, зародиться и в яичках тоже, был не в состоянии. Сейчас он без проблем мог удовлетворить хоть два десятка женщин одновременно, зато лишен был права получить удовольствие сам. Это обстоятельство стягивало скулы, принуждая скрипеть зубами и вызывая неприязнь ко всему, ведь главным для него был и оставался конечный результат.

Между тем, партнерша работала как в последний раз, опрометчиво не сброшенное сразу, ситцевое платье пропиталось потом насквозь, в ямке между ходившими ходуном грудями скопилась лужица. Женщина горячим дыханием сдувала с лица прилипающие к нему волосы, смаргивала влагу подкрашенными ресницами, которые не уставали трепетать пойманными каким–нибудь ботаником махаонами. Скоро одеяло, а вместе с ним простыня, собрались под ее попой в кучу, было видно, что подружка начинает уставать. Как ни странно, Дока не заметил, когда она кончила, во влагалище тоже не слякало, оно оставалось в меру увлажненным, по прежнему желающим любви и призывающим к ней. Оно играло стенками, настойчиво предлагая органу друга опростаться порцией живительной спермы. И так бы произошло давно, если бы не второй день загула и не проведенная с киргизкой бурная ночь. Дока понимал, что без этих глупых обстоятельств успел бы кончить не единожды. Почувствовав тяжесть в напрягшемся паху, он уже намерился сбавить обороты, когда подружка замерла, затем громко и продолжительно ойкнула и попыталась куницей выскользнуть из–под него. Природный инстинкт заставил Доку схватить ее за плечи, придавить к ложу, но она упорно вырывалась из рук. И он уступил. Женщина села на край кровати, положила ладонь на низ живота, стараясь сдержать пронизывающую ее насквозь дрожь. Дока перевернулся на спину, сбивая бурное дыхание, сипло спросил:

— Что с тобой? Тебя затошнило?

— Нет, — после некоторого молчания отозвалась она. — Ничего, пройдет.

— Болит? — добавил он участия в голос.

— Успокойся, все в порядке, — отмахнулась она. — Просто я давно не была с мужчиной.

— Тогда нас надо принимать порциями, как пищу после голода, — криво ухмыльнулся он. — Иначе живот может скрутить так, что не разогнешься.

— Мне это не грозит, я крепкая, — усмехнулась и она. — У меня другое.

— А что может быть еще? — не унимался Дока, хотя подробности мало его интересовали, но природное любопытство продолжало брать свое. — По моему, у нас все было в порядке.

Некотрое время партнерша молча массировала низ живота, затем наклонилась, подняла с пола трусики и положила их на кровать рядом. Только после этого развернулась лицом к нему, со снисходительной улыбкой, как несмышленому, объяснила.

— Во время полового акта я испытываю радость и большое желание получить удовольствие, но когда наступает пора кончать, внутри возникает сильная боль. Ты никогда не встречался с подобным явлением?

— Нет, а может подружки не признавались, — поджал губы он.

— Зачем тогда спрашивать…

Она едва успела натянуть трусики, когда дверь тихо отворилась и в спальню заглянула безобразно толстая жена Докиного друга. Окинув комнату подслеповатым взглядом, она обратилась к женщине:

— Милочка, а мы тебя обыскались, все уже расселись и ждут продолжения.

— Сейчас приду, — тут–же вскочила на ноги хозяйка квартиры. — Ты подай им чего–нибудь, а потом будем выставлять второе.

— Обойдутся, всего еще навалом, — отмахнулась было толстушка, прищурила глаза на постель. — А это кто у тебя, уж не Юрон ли и здесь кровать успел оседлать?

— Он самый, — смешалась женщина. — Говорит, поплохело ему, вот и приперся сюда.

— Вот паразит, азиатка его ждать устала, в углу горницы так и заснула, а он себе новую зазнобу нашел, — возмущенно воткнула руки в бока обделенная на любовь жена друга. — Гони блудливого кота, они нам всю ночь спать не давали, мы думали, что посуду перебьют и до холодильника доберутся.

— Кто они? — опешила новая Докина подружка.

— Юрон со своей киргизкой, я ж тебе еще с порога толковала. Не поняла ничего?

— Зачем же вы их тогда сюда привели? — не могла прийти в себя от новости женщина.

— Сами увязались, да еще мой заступился, друг, мол, не бросать же на улице. Он им вчера и двери сам открывал, а я была против.

Поддернув брюки и застегнув их за спиной партнерши на пуговицы, Дока спустил ноги на пол, громко откашлялся:

— Ты ее не воспринимай, у нее кругом одни коты и шалавы, по кустам трахаются, — обретя уверенность, сказал он новой пассии. — Самой не досталось погулять, так других помоями обливает.

— Это я обливаю? А от чего грохот на кухне стоял до утра? — взвилась толстушка.

— От того, меньше прислушиваться надо…

Ночь давно перевалила на вторую свою половину, за окнами посерело, веселье гостей потихоньку улегалось. Кто–то настроился уходить, кто–то продолжал тянуться за последним глотком. Наконец и за ними, ненасытными, защелкнулся дверной замок, за столом остались лишь успевшая крепко накачаться виновница торжества и Дока, да в углу мирно посапывала скрутившаяся калачиком киргизка. Поначалу женщина решительно отстранилась от наглого кавалера, видно было, что она с удовольствием выгнала бы его на улицу, но тот вовремя прикипел к гитаре. А петь он умел, гости дружно облепили его со всех сторон, превращаясь попеременно то в послушную публику, то в мощный хор, потрясавший стены скороспелой брежневки. И она принялась опрокидывать в себя рюмку за рюмкой, с каждым разом все чаще прилипая взглядом к гитаристу. Под конец, когда домой засобирались общие друзья и Дока отставил инструмент к стене, чтобы уйти вместе с ними, она сама схватила его за руку и усадила на место. И вот теперь они сидели друг напротив друга и не знали, о чем заводить разговор.

— Подлец, — наконец выдохнула женщина, она раздула ноздри и бросила на Доку полупьяный вопрошающий взгляд. Повторила. — Подлец и котяра.

Он молча пожал плечами, взяв с тарелки веточку сельдерея принялся бездумно ее жевать. На душе было просторнее, чем до прихода сюда, когда мысли о нелюбимой жене, к которой нужно было возвращаться, и не совсем удачном половом контакте с киргизкой вызывали не очень приятные ощущния. Все–таки он успел переспать с двумя разными женщинами, одна из которых была азиаткой, а вторая украинкой. Хохлушка в постели тоже неплохо, хотя этого добра вокруг пруд пруди, лишь думы о том, что кончить не удалось, не давала возможности поставить на очередном жизненном эпизоде окончательную точку, чтобы задвинуть его в дальний угол памяти. Прожевав веточку, он покосился на тарелки с объедками, не найдя ничего достойного, потащил из салатницы длинную капустину. Желудок был полон еды, но во рту начало отдавать неприятными отрыжками армянской паленой водкой.

— Мы спать пойдем или будем качаться здесь до утра? — спросил он, не надеясь на положительный ответ.

— Подлец и котяра, — тут же откликнулась хозяйка, икнув, вновь навела на собеседника оловянный взгляд больших голубых глаз. — А дома еще и жена имеется.

— Баиньки, говорю, не пора, или ты решила навешать мне на уши кастрюлю лапши?

— Баиньки, это значит, в спальню? — зрачки у подружки немного прояснились. — А после меня ты пристроишься к киргизке и в моем же доме при живой мне заодно оприходуешь и ее?

Дока хмыкнул, проглотил разжеванную капустину и повертел в пальцах пустую рюмку:

— Про жену не забудь, — он развернулся к собеседнице. — Ты преувеличиваешь по поводу моих способностей, хотя… как знать.

Собеседница крупно икнула, во взгляде проскользнула настороженность, видно было, что она пытается сообразить, сможет ли сидящий напротив мужчина переспать после нее еще и с другой партнершей. А потом придти домой и чпокнуть для количества свою жену. Где–то она такое слышала, кто–то говорил ей подобное, но относилась ли застрявшая в голове информация к ловеласу напротив, уяснить не могла. Неловким движением заведя за ухо прядь волос, она вскинула подбородок вверх:

— Подлец и потаскун, — заученно повторила она.

— Я не спорю, — не стал оправдываться Дока.

— Вряд ли у тебя останется сил на других, за все время ты ни разу не взглянул на азиатку.

— Она умерла, не хватало еще с трупом возиться.

— Как… умерла!..

— Ну отрубилась, какая разница.

В комнате воцарилась долгая тишина, затем женщина встала и зашаталась в коридор, громко стукнула дверь в спальню.

— Иди сюда, котяра, — донесся оттуда нетрезвый голос. — Перед тем, как ты отправишься домой, я хочу кое–что сказать…

Он старался на ней, как привык работать всегда, ручьи горячего пота смачивали ее красные щеки с темными в свете ночника, расплескавшимися на поллица, зрачками, стекали за шею, наверное, пот успел пропитать насквозь толстый матрац и даже просочиться на пол. А Дока не торопился кончать, он знал, что теперь его организм сумеет обрушиться лавиной чувств, он отдохнул, накопил энергии, яички не стукались безвольно о ягодицы партнерши, а прикасались к ним чутким волосом, добавляя наслаждений еще больше. Головкой члена он натыкался на шейку матки, подминал ее под себя и настраивался поелозить по ней уздечкой, а когда зарождалась волна страсти, снова отодвигал свой орган назад. Партнерша тоже не лежала бревном, единожды вкусившая его ласок, она жаждала заполучить их еще, отдаваясь по настоящему. Она и правда соскучилась по сексуальному наслаждению, стараясь наверстать упущенное даже через хмельной туман, губы ее без устали рыскали по его губам, щекам, подбородку, всасывались в шею, оставляли видимые отпечатки на плечах и на груди. Они были живыми и желанными, они призывали чувствовать себя хозяином положения, добавляя уверенности в действия.

Но все знают, что желаемое редко становится действительным, искупаться в волнах страстей, не погрузившись в них с головой, было бы неправильным, да и ненужным. В один из эпизодов Дока прозевал момент, когда энергия снесла тонкую преграду сдерживаний и хлынула наружу тугими струями спермы. Он заерзал на подружке, стремясь протолкнуть семя по закону природы в нужное место. Ощутил, как навстречу бутоном раскрылась шейка матки, жадно заглотила свое и вновь сомкнула жесткие лепестки, готовая повторить действие, тем самым оправдывая свое предназначение. Скорее всего, у партнерши это произошло тоже непроизвольно, потому что она не отдалась любви полностью и, наоборот, не испугалась возможности забеременеть. Она продолжала наслаждаться сексом не меняя позы — жадно и бездумно одновременно. И это ее постоянство взбодрило Доку, подвигнув его на новый подвиг, тем более, что стенки влагалища взрыхлились, они со смаком обсасывали член, не давая ему утратить свои способности, способствуя приливу новых сил. Они не покинули его, лишь на секунду основание полового органа потеряло устойчивость, чтобы тут–же окрепнуть дубовым комлем. Дока почувствовал возвращение остроты ощущений, он понял, что теперь способен работать хоть до выпада в осадок всего своего организма. Снова он настроился на прежний лад, дающий максимальную отдачу ввиде сладостного блаженства, снова все тело охватила страстная истома. Поерзав по твердой шейке матки, он продергивал свой орган к выходу из влагалища, где его головку крепко охватывало мышечное кольцо и опять млел от наслаждения. Ощущение было таким, словно он оказался в постели с очередной девственницей и стоит лишь продвинуться вперед, как путь преградит упругая девственная плева, за которой откроется не знавшее построннего вмешательства непаханное никем до него поле земных чудес. И он не спешил вновь раздвигать членом стенки влагалища, истаивая от мысли, что так оно и есть на самом деле. Тем более, что партнерша попалась разумная, несмотря на большое количество проглоченного спиртного, она тонко подстраивалась под телодвижения напарника, напрягая мышцы входа и сжимая ими головку до ощущения легкой боли вокруг нее.

Так продолжалось до того момента, пока Дока с особой страстью не вжался в подружку, намереваясь нагнать на обоих еще большую волну желаний. Он ощущал, что и сам готов взорваться новой обильной испариной, испытать более долгое, чем в первый раз, наслаждение, но отпускать тормоза не торопился. В это время сдерживающие центры партнерши, видимо, не выдержали напора, заставив распахнуть давящим на них чувствам ворота настеж. Сначала женщина разорвала рот в немом крике, гибкое тело ее закостенело, чтобы тут–же забиться в непроизвольных конвульсиях, слово его пронзил ток большого напряжения. Из глубины груди вырвался долгий интимный стон, она закатила глаза, одновременно скрюченными пальцами подгребая под себя одеяло вместе с простыней. Дока настроился помочь ей достичь вершины блаженства, он задвигал задницей еще быстрее, он был доволен, что довел партнершу до цели. И вдруг та затрепыхалась подстреленной птицей, стараясь вырваться из его объятий и соскочить с кровати на пол. Он попытался удержать ее, чтобы успеть кончить самому, он уже понял все, запомнивший первую ее страность в поведении. Но она сунула жесткие кулаки ему в лицо, с силой отжавшись, соскочила с члена и упала на пол, подтягивая под себя ноги и утыкая голову в колени. Дока остался лежать на кровати, чувствуя, как продолжает дергаться напрягшийся орган, как потеряв точку опоры заходили вхолостую мышцы паха и ягодиц. Так было неприятно осознавать, что и в этот раз придется довольствоваться лишь памятью о не совсем удачно завершившейся сексуальной близости, от которой трещали наполнившиеся очередной порцией спермы яйца, что он невольно заскрипел зубами. Но желания довести дело до конца механически не возникло, после испытанных им ярких чувств это показалось никчемным занятием.

Так они и лежали, один на постели, вторая на полу, до тех пор, пока в спальне не посветлело. Сквозь неплотные шторы снаружи начал пробиваться первый луч солнца. Член у Доки взялся терять свою мощь, он сгорбился и вскоре прикорнул на ляжке использованным презервативом. Больше в этой квартире делать было нечего. Поддернув брюки, он встал с ложа, тронул женщину за плечо, но та отбросила его руку, еще жестче скрутившись в кольцо, скорее всего она все еще пребывала в забытьи. То ли не утихла неведомая боль внутри, а может партнерша не хотела его видеть. Тогда он просунул ладони под ее ноги и талию, рывком оторвал от пола и бросил на кровать, она тут–же уткнулась носом в подушку и затихла, неподвижная и бесполезная. Дока вышел в горницу, пошарил глазами по сторонам, в утренних лучах блестели громоздившиеся на столе края тарелок и рюмок с салатницами, отозвалась светом наполовину пустая бутылка с темным вином. Взгляд скользнул в тот из углов, в котором прикорнула киргизка, девушка раскидалась на паласе, платье завернулось на попу, обнажив пестрые трусики и довольно ровные ляжки. Но ниже остреньких колен все равно шли кривые голени. Дока хотел было отвернуться, и тут тупая боль в паху заставила его обратить внимание на темный треугольник между ногами. Шевельнулся успевший отдохнуть член, в мозгу пронеслась пошленькая мыслишка о том, о чем нафантазировала ему еще за столом подружка. Он прошел к столу, наполнив вином стеклянный бокал, неторопливо выпил густо–терпкую сладость, закусил кусочком шоколада с орехами. Из спальни донеслось громкое сопение, видимо, хозяйка квартиры сумела справиться со своей бедой и мирно отошла в сон, тихо посапывала и азиатка. Он дождался, пока теплая волна не прокатится по телу от пяток до макушки, затем подошел к азиатке, осторожно сдернул с нее трусики и пристроился между длинных ног. Вяловатый член долго не мог найти вход во влагалище, он рыскал по сторонам, сгибался в три погибели, отказываясь исполнять свои обязанности. Наконец головка просунулась за половые губы партнерши, попыталась продвинуться вглубь влагалища. Но оно оказалось сухим, словно жар внутри самой азиатки иссушил всю смазку.

Киргизка по прежнему не подавала никаких признаков жизни, лишь мерно вздымалась и опускалась плоская грудь. Дока представил себе, что продолжает оплодотворять аппетитную хохлушку, он заставил вернуться к нему те ощущения, которые испытывал, лежа на ней. Прием подействовал, половой орган напрягся, с усилием продвинулся вперед, чтобы он не ерзал внутри собственной кожи, Дока пальцами взялся за мошонку и оттянул ее назад. Где–то внутри яичек проклюнулся зародыш нужных чувств, член наполнился силой еще больше, оставалось развить действие и довести дело до конца, чтобы уйти из этой квартиры с чувством выполненного долга. Он заработал маховиками ягодиц, нагнетая нужные атмосферы, по вискам и по затылку снова покатились ручьи горячего пота, они орошали ничего не чувствующую азиатку, ее шею вместе с грудью, скатывались на толстый палас. Из спальни перестало доноситься громкое сопение, словно там решили прислушаться к странным звукам, долетающим из горницы, а Дока наращивал обороты. Он вошел в то состояние, из которого был единственный выход — выброс спермы в раскаленное от трения влагалище, уже и киргизка, продолжая оставаться в глубоком сне, невольно взялась ему подмахивать, у нее порозовели бледные губы и щеки. А напряжения все не наступало, казалось, уздечка напрочь забыла, как нужно сбрасывать лишнюю энергию и чем сильнее старался Дока, тем быстрее терялось ощущение сексуальности. Сердце заколотилось со страшной скоростью, еще немного, и оно разлетится на куски. Дока понял, что кончить ему не удастся, он ослабил мускулы, опустил голову мимо жиденькой метлы волос шумно дышавшей азиатки, уперся лбом в палас. Требовалось подняться на ноги и уйти из квартиры. И пусть женщины разбираются сами, кто здесь оказался лишним и кто кому чего должен, а у него сегодня выпал не его день. Отдышавшись, он так и поступил, заглянув сначала в ванную комнату, где старательно подмылся, использовав душистый шампунь для нормальных волос. Тихо клацнул за спиной замок, покрашенная заводской краской дверь отсекла очередное прошлое от маячившего впереди неясного настоящего. Лифт не работал, Дока поскакал по пыльным ступенькам бесконечной лестницы вниз, радуясь тому, что ноги и все тело еще продолжают служить ему верой и правдой.

 

Глава двадцать шестая

Дома он первым делом бросил взгляд на кровать, жена свернулась калачиком, накрывшись толстым одеялом. Она привыкла к его приходам когда ему захочется, поэтому лишь вздохнула, не перебивая сна. За окном наливался светом новый день, до работы оставалось чуть больше часа времени, Дока снял ботинки, затем стащил брюки и рубашку, бросил их себе под ноги и ужом нырнул жене под бок. Он повернул ее на спину, бесцеремонно содрал плотные трусы и пока она пыталась сообразить, что с ней хотят сделать, всунул член между скользкими половыми губами. Влагалище по прежнему было тесным и не столь длинным, хотя играть его мышцами супруга так и не наловчилась, предпочитая, как все деревенские, лежать под мужем обыкновенным бревном. Головка сразу наткнулась на податливое препятствие, Дока не стал проверять его на прочность, он знал, что это действие заставляет жену недовольно морщиться и подтаскивать под себя колени, одновременно сдвигая их вместе. В голове пронеслась привычная мысль, что еще вначале их жизни врачи посоветовали ей поменять полового партнера, потому что его орган для нее оказался большим. Может быть по этой причине она до сих пор находилась в поиске, включая частые отлучки на Кавказские пляжи с минеральными водами. Но и там она вряд ли нашла достойную для себя замену. Он чуть просел задницей и заработал ею, стараясь шляпкой водить по сторонам, отчего чувства принялись удваиваться. Дока успел отпробовать с хохлушкой более аппетитного, и все равно влагалище разморенной сном супруги показалось горячим и родным, заставившим возникнуть мысли о том, что если бы не его неуемный характер, то лучшего искать бы не стоило. Хотя разница между женщинами огромна и измерить ее практически невозможно по определению нет предела лучшему, как нет предела худшему, он все равно пришел к выводу, что общие принципы для всех них без исключения являются одинаковыми.

— Не нагулялся, кобелина? — приоткрывая припухшие глаза с навечно блядскими густо–синими зрачками, спросила жена. Она старалась сдержать трепет черных жестких ресниц, давая понять, что особого удовольствия от сношения с ним не получает. — Не смогли удовлетворить, что ко мне прибежал?

— Ты хотела бы предложить мне коврик у порога? — не прекращая нагнетать волны страсти, пробурчал Дока.

— С удовольствием, если бы прав у меня было побольше.

— У нас кровать одна на двоих, ты лучше подмахни, если не хочешь, чтобы я затягивал.

— Пусть тебе другие подмахивают. От… кобелина.

— Но тебе тоже приятно?

— Я просто терплю… — изо всех сил силясь не показывать своих эмоций, забегавших по ее лицу короткими тенями, огрызнулась она. — Натаскался и при…перся под утро, коб–бели–ина…

Дока ухмыльнулся и с еще большим усердием взялся за работу, по прежнему составляющую смысл его существования. Он чувствовал, что на этот раз сможет опростаться от семени с величайшим наслаждением, потому что оно успело, пока он добирался до дома, созреть, а значит и удовольствий при извержении доставить многократнее. Если бы это произошло еще с хохлушкой, то он лежал бы сейчас на кровати опустошенный и виноватый, не смея трогать супругу даже голосом. С киргизкой бы такого не получилось, слишком лядащая и холодная, как ледники Памира, возле которых она родилась. А тут настоящий рай с разными чувственными цветами и запахами, возбуждающими ненасытный аппетит. Он знал, что выброс семени будет долгим, с мучительно сладостным томлением по всей обмякшей плоти, с волнами дрожи до кончиков пальцев на ногах, когда кажется, что распрямляются жилы внутри бедер с икрами, и до макушки, когда чудится, что так может снести саму крышу. А потом он провалится в короткий, похожий на кубышку с медом, сон, остатки которого рассосутся уже в цеху лишь к обеденному перерыву. А до этого времени все будет происходить как в тумане.

— Плохо д-дали?.. — успела спросить жена, прежде чем задрожать от накатившей на нее волны сладострастия. Она сцепила зубы, с усилием отвернула голову набок.

— Кого ты имеешь ввиду? — отозвался Дока, с интересом наблюдая за ее потугами скрыть плоды его работы. Нравоучительно добавил. — Разве в постели задают такие вопросы? Здесь нужно бросать руки и ловить кайф.

Ответа он не получил, лицо супруги упорно заливала ярко алая заря, норовящая окрасить не только мочки ее ушей, но и корешки самих волос. Жена вцепилась пальцами в края простыни, потащила их на себя, словно решила укрыться ею от стыда, крупные губы припухли, ноздри затрепыхались, а жесткие черные ресницы над закатившимися под лоб яркими незабудками начали мелко дрожать. Дока ощутил, как доверчиво приподняла она раскаленный лобок, словно решила подставиться вся, а до этого, как только дело доходило до близости, вечно прятала его куда–то вниз. И еще он подумал о том, что человек весьма странное существо — чем больше подозрений на то, что партнер с кем–то переспал, тем сильнее становится желание овладеть им, тем острее выплескиваются сексуальные эмоции. Будто кто–то со стороны принуждает доказывать, что тот, кому изменили, ничуть не хуже своего соперника или соперницы. Наверное природа таким способом пытается защитить свои права, в том числе и на полноценную семью, отклонения от которых ей чужды. Вот и сейчас Дока наблюдал картину, от которой испытывал неудобство. Он понимал, что в данный момент дороже его для жены никого не существует, и что он для нее слаще и роднее кого бы то ни было на свете. Но знал он и другое, что не успеют схлынуть яркие чувства и утихнуть пожар страстей внутри ее плоти, как она оттолкнет его, разразится потоками новых подозрений, чем настроит против себя еще сильнее. И все–таки, не в силах сопротивлятья внутренней какой–то солидарности, он невольно помогал своей партнерше по сексу достичь наивысшего блаженства, притираясь своим лобком к ее выпуклости как можно теснее. А когда она начала впадать в безволие, сам вдруг ощутил приближение брызжущего разноцветными искрами урагана наивысшего сексуального взрыва, притих, намертво сцепляя зубы и запрокидывая голову назад. И подломился в локтях, и сломался в коленях, осязая, как над кожей по всему телу образовался плотный туман испарины, как ударил он в материю одеяла, вмиг пропитывая ее насквозь. И забился с долгими стонами в желанном избавлении от накопленных за день отрицательных эмоций, не замечая, что супруга тоже старается усладить его предупредительными качками навстречу сладостных половых долек.

— Кобелина, от… коб–белина, — ворковала она непослушными губами, одновременно гладя его по спине увесистыми крестьянскими ладонями. — Не выдержал, кобели–ина, кончил, а вечером опять пойдет шастать по лумырям.

Он молчал, он знал, что после наслаждения снова испытает чувство неудобства за свою неуемную прыть, за то, что постоянство в браке его просто угнетает, когда следовало бы наоборот к нему стремиться. Медленно сдвигаясь с жены набок, он затихал, стараясь провалиться в недолгий омут сна, после которого нужно будет отправляться на работу. А там дело покажет, там обыденность сворачивала рога и не таким человеческим драмам.

Прошла зима, наступила бесноватая весна, когда у женщин увеличиваются зрачки и губы, когда они покрываются конопушками желаний, не в силах сдержать забродившие в них соки. И уже не так бросались в глаза своры бродячих собак с истерзанными в их середине сучками и потерявшие привычный лоск, раздирающие в воплях пасти, коты. Весна для того и существует, чтобы содрать со всего живого наросшую за зиму корку коросты и обнажить для мира новую розовую кожу, через которую запросились бы наружу возродившиеся к жизни чувства.

Как раз в середине марта Дока получил от своего друга, с которым проходил службу, приглашение на свадьбу. Он написал заявление на отпуск за свой счет и поехал в Краснодарский край. Друг жил в небольшом хуторе, в нескольких километрах от затерянной в степях крохотной железнодорожной станции. Не успел Дока ступить на миниатюрный перрон, как сразу попал в объятия многочисленной родни и знакомых сослуживца. Когда первые эмоции прошли, кто–то предложил подкупить спиртного в пристанционном магазине, раз уж они оказались здесь. В хуторе можно было разжиться только самогонкой.

— Это дело, — согласился друг и вся компания завернула к продмагу.

За прилавком стояла удивительной красоты девушка в меховой кубанке с повязанным поверх нее белым пуховым платком, она крепко походила на московскую княжну из древней Руси. Если бы огромные глаза были не темно–карими, а ярко–голубыми, а длинные волосы не каштановыми, а соломенными, она с легкостью заменила бы и царевну–лебедь из пушкинской сказки. Пока продавщица отпускала товар, Дока уставился на нее долгим пристальным взглядом, он сразу почувствовал к ней непреодолимое влечение, он уже знал, что будет добиваться ее расположения любыми путями. Знал и возможности своих магнтических серых зрачков. И когда девушка в очередной раз посмотрела в его сторону, ощутил, что и она не прочь познакомиться с ним поближе.

— Кто это? — негромко спросил он у сослуживца.

— Наташка? — ухмыльнулся тот. — Жена одного прапора, он в Краснодаре служит. Понравилась?

— Не то слово, — не стал скрывать Дока.

— Вряд ли чего получится, она неприступна как царица Тамара, что обитала в грузинском Дарьяльском ущелье. Сколько парней пыталось развести — бесполезно.

— Она из вашего хутора? — не унимался Дока.

— Они живут в двухэтажном доме рядом с вокзальчиком, им там квартиру выделили. И у них имеется трехлетний ребенок, — сослуживец вдруг посерьезнел, по скулам у него забегали желваки. — Тот прапорщик мой хороший знакомый, так что, забудь — и точка.

— Да я ничего, — заскользил пальцами по пальто Дока, полез в карман за пачкой сигарет. — Красивая, говорю, продавщица, такие нечасто встречаются, да еще на заброшенной станции.

— На них любимых молимся и стараемся удержать в нашем медвежьем углу. Хотя моя не уступит ни в чем, — нагловато усмехнулся сослуживец, добавил. — Я специально столько лет не женился, ждал, пока она подрастет.

— Дождался своего, значит, — натянуто улыбнулся Дока, ему не понравилось признание товарища, которое вызвало чувство досады.

Вся компания вывалилась наружу и нацелилась ступить на проселочную дорогу, ведущую на хутор, до него было не меньше трех километров. Дока вдруг хлопнул себя по карманам, оглянулся назад:

— Братцы — кубанцы, сигареты кончаются, надо бы подкупить, — громко объявил он. — Подождите меня, я туда и обратно.

— Есть у нас все — и сигареты, и водка, — попытался было удержать его друг.

Но Дока быстрыми шагами уже спешил к магазину, сейчас его бы не удержало ничто. В помещении никого не оказалось, видно было, что народ бывал здесь не часто, и те все свои. Девушка складывала выручку в ящик стола, заметив Доку, она ускорила процесс, торопливо пробежалась крашенными ногтями по платку поверх кубанки. Он сунулся к прилавку, приблизил свое лицо к ее вмиг распахнувшимся глазам и с придыханием сказал:

— Я хочу с тобой встретиться, — проглотил набежавшую слюну. — Где и как можно это сделать?

— Не знаю… — в первый миг оторопела она, но в зрачках уже возгорался огонек желанной интрижки.

— Говори скорее, они могут пойти за мной следом, — подогнал он девушку.

— Я живу в двух этажном доме рядом с вокзальчиком, — она бросила опасливый взгляд на вход, снова поймала его глаза. — Окна с другой стороны от него, выходят на лесопосадку.

— На каком этаже?

— На первом, рамы покрашены коричневой краской.

— Муж на службе?

— Он приедет через неделю, а я живу с маленькой дочкой, которую на время работы оставляю у соседей, — скрывая смущение, молодая женщина опять зыркнула на входные двери.

— Если я постучусь в окно, ты мне его откроешь?

Она молчала всего несколько секунд, а показалось, что прошла целая вечность. Дока не отрывал взгляда от ее огромных прекрасных глаз, опушенных длинными темными ресницами. В середине наливающихся истомой зрачков разгорались крохотные огоньки, скоро они слились в единый костер, обещавший обогреть и усладить его беспутную душу теплом своего пламени. Он с еще большим нетерпением подался вперед, он уже сейчас жаждал впиться губами в наяву припухающие губы собеседницы, обцеловать ее ровненький носик с трепетными крыльями ноздрей, ощутить мягкость соболиных бровей вразлет, чтобы затем перескочить на белый высокий лоб без единой морщинки. А потом раздернуть выглядывающий из–под курточки воротник платья и всосаться в лебединую шею, он знал, что эта часть ее тела такая и есть на самом деле — белая, шелковистая и высокая. Дальше пускаться в фантазии не имело смысла, потому что плоть начали пронизывать волны сексуального возбуждения.

— Только приходи, когда стемнеет, — наконец ответила она на его зависший в воздухе вопрос, опустила ресницы вниз и вновь вскинула их вверх. Пояснила. — Я дочку должна уложить в кровать, она без меня не засыпает.

— Я приду, — с облегчением выдохнул он, выложил на прилавок деньги. — Дай мне пачку сигарет, любых…

Свадьба перевалила на свой третий день, наступил момент, когда гости еще не выпали в осадок, но и ходить без поддержки друг друга уже не могли. В хате стало тесновато, народ запросился на улицу, и забродило то русское голосистое веселье, при котором что ни калика перехожий, то родной брат или сват со сватьей. Сбежался весь хутор, за ним потянулись жители из ближних селений, стесняясь, они брали из рук виновников торжества стаканы с самогоном, пожелав молодым возы добра, опрокидывали их в рот, занюхивая по большей части рукавом. Скоро кто–то предложил пройтись до железнодорожной станции, до единственной в округе достопримечательности, помахать платками проходящим мимо поездам. Оглашенное подхватили без раздумий, каждому хотелось выплеснуть из бездонной своей души накопленное за века плохое и хорошее. Больше плохое, мешающее подняться в полный рост. Кавалькада празднующих растянулась по дороге, пританцовывая и горланя песни на всю степь вокруг. Дока оказался в самом ее центре, рядом извивалась гибким телом краснощекая казачка с черными завлекающими глазами. Она зыркала на него, рассыпая снопы блескучих искр, искрилась сахарными зубами между подкрашенными губами, и если бы была немного помоложе, он не задумываясь остановил бы свой выбор на ней. Но женщине перевалило за тридцать лет, а Дока после жены летчика на высокогорной турбазе Кахтисар старался с такими не связываться — слишком они были привязчивы и мстительны.

— Эх, нет с нами Сережи Скрипки, — обратился к нему поравнявшийся с ним друг, его молодая жена, как и в первый день свадьбы, продолжала цвести и пахнуть, словно не было за спиной бессонной ночи. Она и правда мало чем уступала продавщице из привокзального магазинчика. — Помнишь тихоню сержанта, которому на дембель дали старшего?

— Конечно, из нашей роты я не забывал никого, — откликнулся Дока. — И двух метрового Витьку Жирова вспоминаю, и Потехина с Еськой. Еська был из Грозного, нормальный кореш.

— А Скрипка земляк, я ему приглашение посылал, он ответил, что приедет, но до сих пор нету.

— Я с ним тоже переписывался, однажды даже заезжал, он в центре Краснодара живет. Парень обязательный, может случилось чего?

— Кто его знает, глядишь, к шапочному разбору объявится.

На пригорке, между разрывом лесопосадки, показались несколько строений, в середине которых отблескивало черепичной крышей здание вокзала. Дока тут–же вспомнил о прекрасной продавщице, к которой набивался в гости. Впрочем, о ней он не забывал никогда, но не знал, как вырваться из под опеки свадебного застолья. Сейчас тоже ничего путного на ум не приходило, но теперь до девушки стало на несколько километров ближе. Он наморщил лоб и принялся решать непростую задачу, в которой никто не должен был пострадать. В сельской местности каждый поневоле дышит другому в затылок, значит, жительница затерянного в кубанской степи маленького полустанка должна оставаться вне подозрений. Да и ему не хотелось терять хорошего друга, с которым два года тянули солдатскую лямку. Но и упускать возможность переспать с настоящей красавицей, к тому же самой изъявившей желание, было бы непростительной ошибкой. Когда гости растянулись вдоль железнодорожной линии и взялись махать руками пассажирам в проезжающих мимо вагонах, он отошел от них и надолго задумался. Заметил вдруг, что перед станцией составы здорово замедляют ход, особенно товарные. Это натолкнуло на интересную мысль, Дока переступил с ноги на ногу, прикинул в уме что к чему. В это время к нему снова подошел друг со своей подружкой, кивнул головой в сторону магазинчика:

— Не хочешь туда заглянуть, заодно сигаретами запасешься? — с усмешкой спросил он.

Дока понял, что тот догадался, зачем он возвращался в прошлый раз, покосившись на по прежнему беспечную невесту, пожал плечами:

— Ты же сам сказал, что сколько ее ни пытались развести, все бесполезно.

— А вдруг именно тебе и повезет, — хохотнул кореш, он явно бахвалился положением завидного жениха. — Домогались наши хуторские, а ты из областного города. А там рысаки известные.

Дока смешался, не зная, что делать, оглянулся вокруг, на станцию продолжал вползать товарный поезд. Он понимал, что друг разыгрывает его, он давно заметил за деревенскими странную особенность. Перемена настроения у них присутствовала в полный рост — сейчас они готовы были выложить свою душу и отдать ее бесплатно, а через минуту–другую с человека, которому мгновение назад доверились, взыскать за нее со всей беспощадностью крестьянского произвола. При чем категория родства не имела значения — будь то брат, сват, дорогой друг или просто прохожий. Он снова испытующе взглянул на армейского кореша, по захмелевшему сыто–сальному лицу которого блуждала пошленькая усмешка, видимо, крепко зацепил его тот возврат Доки без свидетелей. И пожалел о приезде на его свадьбу в этот глухой хутор. Вот взорвется в нем первобытная энергия за попытку оскорбления своего земляка путем негласного свидания с его женой, и пойдет гулять по сбитому телу, значимо накапливаясь в весомых кулаках. Кто окажется правым, а кто виноватым — после разбираться станет не зачем, потому что дело уже будет сделано.

Но не возможные разборки испугали Доку, а заставил стать дерзким вызывающий ответную реакцию заскорузлый крестьянский анахронизм. Переспать с продавщицей теперь захотелось во чтобы то ни стало, это действие походило на месть свободного горожанина навечно закабаленному крепостным правом холопу, хаму от рождения. Осмотрев товарняк и приметив сквозные тамбуры позади раздолбанных вагонов, Дока застегнул пуговицы на пальто и развернулся к жениху:

— Так говоришь, что наш дорогой командир второго отделения до сих пор не приехал? — небрежно спросил он. — А ты ему приглашение посылал, так?

— Сам свидетель, — пожал плечами дружок. — А к чему ты клонишь?

— Хочу собственноручно доставить Скрипку на твою свадьбу в целости и сохранности, — ухмыльнулся во весь рот Дока, вынул руки из карманов. — Воинскую смекалку, как и нахрапистость в достижении цели, мы еще не растеряли.

— Не понимаю я тебя, — только и успел вымолвить кореш.

Скользнув по склону, Дока перескочил через паутину железнодорожных путей, пристроился рядом с длинным пульманом. Когда тамбур поравнялся с ним, он уцепился в поручни и подтянул тело к железным ступеням. Уже стоя на площадке, развернулся лицом к замешкавшейся от его странного поступка свадьбе, замахал руками:

— Я еще вернусь, вы только водку всю не выпейте. И не забудьте купить пару пачек сигарет, чтобы я за ними не возвращался.

— Ты на меня обиделся? — сквозь удивленные разноголосые крики донеслось запоздалое раскаяние армейского товарища. — Спрыгивай, я не забыл, что ты умеешь играть на гитаре. Она у меня есть.

— Вот и хорошо, я вернусь, — снова пообещал Дока.

Он перешел на другую сторону тамбура, всмотрелся в проплывающую мимо неширокую лесопосадку. Она была редкой и просвечивалась насквозь, лишь за станционными постройками между голыми деревьями зачернели заросли кустов. Дока спустился на нижнюю ступеньку, проводил взглядом поднятую стрелу семафора. Вагон попрыгал на стыках, набирая ход, мягко заскользил по сплошному рельсу. Когда поезд отъехал от вокзала на приличное расстояние, Дока оттолкнулся от подножки, стараясь приземлиться не на щебенку, а на прикрытую почерневшими стеблями землю. Этого сделать не удалось, нога подвернулась на мелких камнях и он покатился кубарем, лишь в последний момент успев сгруппироваться. Прокувыркавшись с десяток метров, поднялся, заспешил к лесопосадке, надо было успеть спрятаться, пока состав не протащил мимо свой хвост.

Он сидел в кустах и наблюдал за тем, как свадьба сбилась в кучу и принялась обсуждать его поступок, выбрасывая ладони по направлению ушедшего поезда. Громче всех выплескивала свое недовольство холостячка за тридцать лет, надеявшаяся прибрать его к своим рукам. Высокая, стройная, она даже издали отличалась от хуторян своей красотой и ниспадавшими по спине роскошными длинными волосами. Но Доку это не прельстило, все мысли его были заняты встречей с прекрасной незнакомкой, дом которой находился почти напротив того места, где он спрятался. Саднили локти, побаливали колени, на лице тоже ощущался непорядок. Он поднял руку, провел пальцами по щекам и недовольно поморщился, наткнувшись на липкий ручеек. Разбитой оказалась левая бровь с левой частью лба, Дока вытащил из кармана платок, приложил его к ране. Подумал, что неплохо было бы где–то смыть кровь, чтобы не появляться на глаза девушке в растерзанном виде, но по другую сторону привокзальных строений до самого горизонта расстилались бесконечные кубанские поля, безмолвные в ожидании скорого лязга тракторных гусениц.

Прошло часа два, пока солнце по небосклону не начало опускаться за неровный горизонт, намереваясь спрятаться за него совсем, свадьба отправилась в обратный путь, не забыв посетить разноцветный магазинчик. Перед уходом гости распили большую половину из купленного в нем спиртного, усеяв бутылками крошечную привокзальную площадь, затем, загорланив долгоиграющую песню, передаваемую по наследству еще от запорожских казаков, растянулись по узкой дороге на хутор, растворились в накрывающей их темноте. Постепенно стихли мычание коров и лай собак, из магазина показалась девушка. Видно было, как закрыв двери на замок, она дошла до начала дороги, на некоторое время замерла на месте, затем прошла за обнесший просторный двор штакетник. В окнах двухэтажного здания напротив зажглись первые лампочки, вскоре вспыхнул свет и в комнате на первом этаже. Дока взглянул на часы, приподняв воротник пальто, зябко сунул руки в рукава, он решил посидеть в засаде еще немного, ведь она должна была уложить ребенка в кровать. Когда показалось, что половина окон погрузилось во тьму, вылез из кустов и зашагал к дому через железнодорожные пути. Он не опасался ничего, единственное, что могло встревожить, это собачье рвение, от которого искать убежища не представлялось возможным, потому что собаки могли поднять на ноги всю округу. Он подкрался к нужной раме на цыпочках, костяшками пальцев постучал по стеклу. Никто не отозвался, Дока попробовал заглянуть в комнату, но вид загораживали плотные занавески и он снова осторожно но резво погремел по окну. Неожиданно свет в квартире погас и наступила тишина, что внутри ее, что снаружи. Это продолжалось минут десять, за которые Дока вдруг понял, что не он один набивался в гости к продавщице, наверное были и другие претенденты, отвадить которых можно было лишь одним способом — не отвечать. Тогда он приблизил лицо к стеклу и негромко крикнул:

— Открой, это я, приезжий.

Вдруг осознал странную нелепость, что забыл имя девушки, которое всего один раз произнес армейский кореш, когда он только сошел на этот затерянный в степи перрон. А потом была пьянка с немерянными дозами спиртного и бессонными ночами, крутившаяся рядом подружка, еще кто–то, обязательно желавший запечатлеть себя в его мозгу. И вот теперь он не знал, как обратиться к желанной женщине, мечте долгих месяцев, заполненных не теми и не тем, кем бы хотелось ему. И он запаниковал, боясь, что и с возвратом на хутор опоздал, и на поезд не попадет по причине их редкого здесь появления, и что ночевать придется в холодной лесопосадке на еще мерзлой земле, переживая глубокое похмелье. Это в его планы не входило никоим образом, Дока подтянулся на руках до закрытой форточки, толкнул ее вовнутрь помещения. Она отворилась со скрипом, давая насладиться последней надеждой.

— Открой, милая, это я, который приехал на свадьбу к твоему знакомому, — сдавленно зашептал он. — Мы с тобой еще о встрече договорились.

Пальцы занемели, обещая распрямиться, но он уже слышал приближающиеся к подоконнику легкие шаги. За занавеской некоторое время прислушивались, затем неласково спросили:

— Кто здесь?

— Это я, твой новый знакомый, — заторопился Дока. — Ты сама обрисовала мне свое окно.

В комнате учащенно задышали, затем угол занавески отвернулся, в свете уличного фонаря заблестели увеличенные глаза:

— Уходи отсюда, не дай бог кто увидит — сраму не оберешься, — быстро заговорила молодая женщина. — Муж скоро должен вернуться, уходи.

— Но мы с тобой договорились, — опешил Дока, ладони не выдержали напряжения и он соскользнул на землю. — Ты была не против.

— Я думала, что был шутливый разговор.

— Какие шутки, когда я чуть не разбился, — он прикоснулся к ранам на лице.

— Как разбился? — женщина плотнее прильнула к стеклу.

— Я с поезда спрыгивал.

— Зачем?

— Чтобы встретиться с тобой.

Она, наверное, поняла его уловку, помогшую оторваться от остальных гостей, или сама была свидетелем его пуступка, различила и сочащиеся кровью ссадины. Покусав нижнюю губу, быстро щелкнула шпингалетом и потянула створку на себя. Дока подпрыгнул, перевалился через подоконник в теплое помещение с устоявшимся семейным запахом. Раньше это обстоятельство заставило бы его засмущаться, теперь же оно лишь подкинуло азарта. Он помог закрыть раму и тут–же привлек женщину к себе.

— Подожди, я посмотрю, что с тобой, — попыталась выскользнуть она из его объятий.

Он не внял ее голосу, выпрастывая руку из заранее расстегнутого пальто, отбросил его под стену, одновременно впиваясь губами в ее размякшие от тепла щеки, нос и губы. Осознал вдруг, что она стоит перед ним в ночной сорочке, под которой нет ни лифчика, ни даже трусиков. Скорее всего она любила спать в обнаженном виде, перед сном освобождаясь от стесняющих движение вещей. Это обстоятельство прибавило похотливых чувств, заставило усилить напор, Дока рывком расстегнул ремень на брюках, перескакивая с ноги на ногу, выскочил из брючин и тут–же повалил женщину на прикрытый шершавым паласом пол.

— Ты с ума сошел, — успела испуганно воскликнуть она, в последнем усилии стягивая колени вместе. — Сейчас же пусти меня, дочка может проснуться…

Он не ответил, пальцы привычно нырнули между полненьких ляжек, нащупали поросший пушистым волосом горячий лобок с начинающимися от него во все времена вожделенными дольками. Грубо пропихнул колено между ее голенями, чувствуя, как наливается силой половой орган, продвинул указательный палец по желобку между половыми губами дальше, ощутил крохотный пока шарик клитора, обещавший раскрыться бутоном и стиснул зубы от приятной мысли, что в который раз станет обладателем несравненной фигурки с бесподобными остальными данными. Нащупав отверстие во влагалище, поводил внутри него по кругу и снова вернулся к вертлявому клитору, надавил подушечкой пальца, стараясь массировать его по часовой стрелке. Молодая женщина прекратила борьбу, откинув голову на палас, она медленно раздвинула ноги, положила руки ему на плечи. Она согласилась принять его, лишь в глазах продолжала искриться тревога от неожиданности действия и от неизвестности во всем. Между тем, поняв, что сопротивление подавлено, Дока направил головку члена поверх ее паха, стараясь уздечкой поводить по шелковистой коже. Он ждал, когда член закостенеет и потеряет остроту чувств настолько, что можно будет не торопясь насладиться половым сношением в полный рост, одновременно доставив и партнерше удовольствий побольше. Если же его ввести сразу, сперма имела прихоть вскипать внутри яичек и вырываться наружу досрочно, принуждая дожидаться созревания новой ее порции томительные периоды, за которые нужно было уговаривать подружку полежать под ним еще немного, а не мчаться в туалет подмываться.

Не переставая обцеловывать хозяйку квартиры и шептать ей на уши ласковые слова, Дока довел ее до того момента, когда она невольно стала сама приподнимать и опускать зад, напрашиваясь на глубокие поцелуи головкой его члена еще и ее входа во влагалище. Он опустил конец пониже, нащупал распустившееся бутоном малых половых губ горячее отверстие, погрузил шляпку вовнутрь и медленно вытащил ее обратно. Женщина потянулась за нею как ребенок за конфетой, чувство тревоги испарилось из нее, осталось лишь желание использовать подарок судьбы на полную катушку. Она обвила руками партера за шею, впилась губами в его губы, вместо застоявшихся соков наполняя их соками страсти. Кончиком языка он успел провести по их краям, окаймленным твердой полоской, говорящей о том, что обладательница больших прекрасных губ является натурой страстной. Затем прикусил как бы пушистую мочку уха, обсасывая нежную кожицу, слегка потерзал ее зубами, заставив партнершу еще плотнее прильнуть к нему. Было приятно ощущать наличие тонкой талии, переходящей в плавные овалы бедер, было приятно наслаждаться прикосновениями шелковистой кожи к своим ногам, удовольствия доставлял и точечный массаж по обнаженным местам тела пульсирующего мышцами поджарого ее живота. Придержав желания, Дока рывком расстегнул пуговицы на рубашке и вместе майкой отбросил ее подальше, помог подружке избавиться от ночнушки — все–таки это была выполнявшая роль пусть тончайшей прослойки но материя. Теперь они были обнаженными, они ощущали, как проникли друг в друга выдавленные страстью на поверхность их тел чувства, как принялись смешиваться в сумасшедший коктейль, от которого невольно закружились головы, а плоти пронизались амурными стрелами. Казалось, вокруг образовалось живое облако из знойного томления, обещавшего высосать из них все соки, оставив на полу обтянутые сморщенной кожей два скелета, и если бы кто надумал сунуть в это облако хотя бы палец, он тоже пропал бы в огненнном вихре неземной страсти. Дока уже не осознавал, сколько времени он владеет партнершей, он давно вошел головкой члена в желанное влагалище и без перерыва нагнетал атмосферы чувств, испытывая райские наслаждения. Скорее всего, он проделывал движения машинально, как приказывала ему породившая его матушка природа. И если учесть, что так было на самом деле, то все вокруг действительно возникло от неистовой любви всего ко всему, от которой отказаться было невозможно и которая притягивала к себе беспрекословно, как смерть в конце жизненного пути. Но как и молчаливо ждущая своего часа смерть, любовь объявлялась природой вне закона.

Это продолжалось до того момента, пока Дока не почувствовал, что кончить в очередной раз ему уже не придется. Как только в паху возникал очередной позыв к семяизвержению, яички отзывались болезненными сокращениями, притягивая мошонку чуть ли не к самой промежности Пот давно иссяк, от него остались лишь соленые дорожки. Партнерша под ним рыскала сухими губами по его лицу в поисках влажного места, дыхание у нее было горячим и прерывистым, под правой грудью суматошно колотилось сердце. Чтобы облегчить ей существование, Дока отвалился на сторону, повлек ее за собой, она благодарно царапнула его заострившимся носом по щеке и уронила голову на палас.

 

Глава двадцать седьмая

Так они пролежали до того момента, пока не стали замерзать, а за стенами не послышался стук вагонных колес. Редкий в этих краях поезд неторопливо въехал на станцию, заскрипев тормозами, остановился.

— Товарняк? — задавая вопрос как бы самому себе, спросил Дока, спросил потому, что где–то на задворках разума болталась мысль о прапорщике. Она не была назойливой, не помешала заниматься и любовью, но она существовала всегда.

— Пассажирский… странно, почему он решил затормозить, — отрешенно отозвалась молодая женщина. — Наверное кто–то сорвал стоп–кран или машинист высадил знакомых.

— Не может одним из них оказаться твой муж?

Она долго не отвечала, сопя в подсунутую под щеку руку, затем шевельнула бедрами, успевшими приклеиться к его животу и все так–же равнодушно сказала:

— Бывает, что он тоже просит машинистов притормозить на нашей станции, и они идут ему навстречу, — женщина облизала губы, она по прежнему была опустошенной до нежелания пошевелиться, — А, все равно, я давно хочу уехать из этого медвежьего угла. Изо дня в день одно и то же, а мне хочется успеть добиться чего–то весомого. Ведь бег времени остановить невозможно.

— Если у тебя нет любви к мужу, то это твое право, — Дока приподнялся на локте.

— А у кого она есть, эта любовь? Я не какая–нибудь Юнона, чтобы всю жизнь прождать возлюбленного Авоську, обходясь без мужского тепла. Если мой уезжает, то на полмесяца сразу.

— Но зачем тебе скандалы на всю округу, когда все можно сделать по тихому.

На всякий случай он уже вознамерился подняться, ощущая, что сил хватит только на то, чтобы натянуть штаны, все последующие действия приходилось доверить прихоти судьбы.

— Я тебя предупреждала, что муж должен скоро вернуться, — партнерша улыбнулась и открыто посмотрела на него веселыми глазами. — Но я тебя уважаю, ты дал мне тот самый толчок, после которого жизнь моя обязана пойти по другому.

В этот момент в дверь постучали, Дока выпучил глаза на хозяйку квартиры, он ожидал чего угодно, только почему–то не этого неожиданного стука. Ко всему он был уверен, что в армии до сих пор соблюдается железная дисциплина. Но партнерша видимо привыкла к незапланированным приходам супруга, это стало видно по тому, как вильнула она глазами к лишь слегка прикрытой ставне на окне. Подобрав ноги под себя, женщина машинально поджала колени, бросила руку к ночнушке.

— Мне убираться? — спросил он, нащупывая одежду и холодея от мысли, что пока вывернет рукава со штанинами, да пока облачится в пальто, дверь могут снести с петель.

— Я же сказала, что мне все равно, быстрее получу развод, — без каких–либо интонаций в голосе проговорила она. — Но учти, мой прапорщик не только не робкого десятка, он еще покрупнее тебя.

— К чему клонишь, милая? — стараясь казаться спокойным, переспросил Дока.

— К тому, что он служил в небесных войсках, а вы с другом, как я понимаю, в приземленных.

— Все–то ты знаешь, только заранее не делишься.

— Еще чего…

Снаружи настойчиво требовали отворить дверь, стуки крепчали, обещая насторожить весь дом. Чертыхнувшись, Дока быстро оделся, подхватив пальто, сунулся к окну и замер возле него, остановленный по прежнему спокойным голосом:

— Не спеши, сначала я спрошу, кого среди ночи черти принесли, — накидывая на себя халат, с усмешкой просветила подружка. — Если это мой, он может по улице пробежаться до окна, и тогда вам точно не разойтись, а если кто из соседей — останешься до утра.

— А утром как?

— На Краснодар будет проходить товарняк, я машинисту маяк подам. А сейчас скройся в спальне, только потихоньку, чтобы дочку не разбудить.

Держа пальто в руках, Дока прошел за ширму над входом в другую комнату, затаился в широких складках материи. Он отчетливо слышал, как хозяйка квартиры нарочито сонно спросила, кто стучится, как повернула ключ в замке и впустила кого–то в коридор. Сердце его заработало с перебоями, он похлопал по карманам в надежде найти что–то на случай самообороны, но кроме ключей от собственного жилья там ничего не оказалось. Тогда он огляделся вокруг, в свете бледноватых лучей луны увидел узкую железную кровать с откинутым одеялом. Рядом с ней стояла низкая деревянная с высокими спинками и боковинами, в которой посапывало неразличимое существо, наверное в ней спала дочка партнерши по сексу. В одном из углов темнел какой–то предмет, похожий на ручку от швабры или на шланг от пылесоса. За грудиной немного полегчало, все–таки в первые моменты натиска противника отмахнуться от него имелось чем. А что без драки дело не обойдется, он был уверен на сто процентов, потому что сам принадлежал к породе ревнивцев. Между тем, в коридоре продолжали не говорить, а тихо шептаться, одновременно шаркая по полу обувкой, Дока начал догадываться, что пришел кто–то из населявших дом жильцов. Вскоре громкий возглас выдал в неизвестном женщину, а еще через минуту поздняя гостья вознамерилась заглянуть сразу и в горницу, и в спальню.

— Туда не надо, — преградила ей в последний момент дорогу хозяйка квартиры. — Ты же знаешь, как трудно будет дочку потом уложить снова.

— У самой такой–же, — с неохотой согласилась посетительница, прошла к выходу. — Значит, к тебе в окно никто не стучался?

— Что ты! — заверила подружка, убедила. — Я бы не отозвалась, в первый раз, что–ли, гвоздят, кобели проклятые.

— Раскраснелась ты… со сна–то. Ну ладно, видно за самогоном приходили, да углами обознались — бабка Стерха с другого бока живет. Извини, если что не так, а то слышу говор со стонами, думаю, как бы мою соседку не придушили, варнаков сейчас развелось — пруд пруди.

— Если бы только снасиловали, еще куда бы ни шло, — засмеялась хозяйка. — Вся молодость в одних томлениях проходит.

— От этого бы и я не отказалась, а хоть бы и бык в навозных ошметьях, — солидарно взвыла собеседница, приглушила голос рукой. — Мой паразит как пил, так и бузотерит, знала бы, подол ветру подставила и только бы меня тут видали.

— О то-ж…

Женщина вошла в спальню и сразу прильнула ладным телом к успевшему расслабиться Доке, а он вдруг почувствовал, что от нее пахнет не затхлым запахом хуторского магазина, а как бы солнечным ветром, наполнившим паруса над судном с новехоньким корпусом. Этому судну до сих пор не дали возможности покувыркаться среди крутых волн, изначально заставив болтаться в прибрежном — каботажном — плавании. Он понял, что ему повезло первому подняться на скрипящую новыми досками палубу, еще немного и кто–то другой взгромоздился бы на капитанский мостик и начал бы управлять курсом по своему усмотрению. Всего какая–то неделя–вторая, и он бы никогда не встретился с этой светящейся настоящей южной красотой женщиной, а если бы пути их пересеклись все равно, она бы его просто не узнала.

— Можно опять раздеваться? — отрывая свои губы от ее жадного рта, спросил он.

Она засмеялась внутренним смехом, торопливо распахнула халат, обдавая его резиновым облаком насыщенного новой энергией тепла, казалось упругая кожа на ее теле сейчас возьмется электрическими разрядами, и особенно сильными они будут на кончиках успевших набухнуть сосков.

— Не одевался бы вовсе, — она уже доверилась ему полностью, кроме него не видя вокруг себя никого и ничего. — Тогда меньше бы истратилось сил.

— Какая ты жадная… А если бы пришла не соседка, а действительно приехал бы твой муж?

— Здесь ему пока делать нечего.

— Не понял!.. — опешил Дока.

— Он на учениях на Кавказе, отрабатывает приемы ведения боя в горных условиях.

— Тогда к чему был этот спектакль?

Дока немного отстранился, ему стало неудобно, что кто–то стоит на рубежах Родины, а он ползучим змеем пробрался в его супружеское ложе. И тут–же вспомнил свою службу в армии и рассказ одного из работяг об измене жены с мастером из его же цеха. Получалось, что это не предательство, а всего–навсего армейская взаимовыручка. Как в офицерских гарнизонах, в которых все успевают перетрахаться друг с другом, пока по очереди ходят на дежурство.

— Это был не спектакль, я действительно устала от такой жизни, — виновато рыская ладонью по его груди, сказала она. — Кстати, тебе тоже следовало подзарядиться, иначе после двух свадебных дней и небольшой возни со мной ты расслабился бы и провалился бы в долгий сон. А я хочу тебя еще и еще…

— Небольшой возни, говоришь? — недоверчиво хмыкнул себе под нос Дока. — Тогда как у тебя было с мужем, когда он возвращался домой? Наверное прилетал здорово голодный.

— Почти никак, у него тяжелая служба…

Она бросила руку вниз, начала расстегивать пуговицы на его ширинке, видно было, что природная стыдливость сковывает ее движения, но чувствовалось и другое — застоявшийся внутри ее гибкого тела родник из неизрасходованной страсти. Стоило лишь сорвать с готового ударить тугими струями ключа сохлую корку запретов, как он грозил взорваться мощным фонтаном, обдавая брызгами все вокруг. Самое главное, что медлить не следовало ни в коем разе, иначе подружка могла перегореть, и тогда ее можно было смело выбросить в мусорное ведро как отслужившую свое лампочку. Ведь никто еще не умудрился поменять спираль на ходу, а если такое было возможным, на это требовалось время, которого в подобных случаях катастрофически не хватало. Дока скинул штаны, сбросил рубашку с майкой, задрав подол ее ночнушки, нащупал пальцами скользкую и глубокую ложбину между половыми губами и попытался ввести член спереди. Но тот еще не успел как следует отдохнуть, он походил на резиновый шланг без должного напора воды. Развернув партнершу задом, Дока пропихнул свой орган в ее влагалище, привстав на цыпочки, поднапряг мышцы живота, одновременно стараясь уздечкой поелозить ближе ко входу, где по прежнему не расслаблялось тугое мышечное кольцо. Когда почувствовал зарождение нового желания, вошел членом поглубже и умерил прыть, не давая ему разгораться. Негромкие сладостные звуки от жадного соприкосновения половых органов совместно с учащающимся дыханием, в котором проскальзывали невольные интимные восклицания, начали заполнять сонную комнату. Женщина чуть повернула голову со спадающими вниз волнами длинных волос и прислушалась, видимо материнское начало у нее возвышалось над всеми другими чувствами. Ребенок продолжал размеренно посапывать. Затем она изогнулась еще больше, выпячивая зад навстречу его паху. Когда заглотила член до основания, принялась облизывать его короткими тягучими сокращениями влагалища, стараясь обхватить головку покрепче и подтянуть ее к ракрывающейся навстречу бутоном твердой шейке матки. Дока ощущал, как разрыхляется этот бутон, как насаживается он на кончик шляпки, как раз на то самое место, из которого обязана была брынуть тугая струя спермы. Температура в том месте повысилась, шейка матки уже горела неистовым пламенем, принуждая уздечку оборвать напряжение и обмякнуть вмиг превратившимися в кучу изжеванной кожи жилами. Дока не желал преждевременного семяизвержения, раздвинув ноги пошире, он с натугой вытащил шляпку из плотного обода, поелозил ею по тесному влагалищу. Но подружка обхватила его бедра руками и притянула их к своему заду, она настроилась кончить так, как никогда еще не кончала, потому что подоспела взорваться от переполнявшей ее энергии. Чтобы этого не произошло, она готова была разодрать ягодицы партнера крепкими пальцами с острыми ногтями. Дока едва не заблажил от боли, отпустив груди, он сжал кулаки и занес их над спиной подружки. Но та словно перестала осязать действительность, все ее действия превратились в непроизвольные покачивания аппетитной попой вперед–назад с нервными содроганиями тела на слабеющих ногах. Сейчас она походила на готовую загрызть любого сучку, по какой–то причине отказавшуюся от дальнейшего спаривания с раззадорившим ее кобелем. Из груди вырывался лишь призывный интимный стон, женщина требовала довершения дела до конца, она умоляла об этом. У Доки в голове невольно возник вопрос о том, что с нею происходит, уж не бешенство ли у нее матки, и не по этой ли причине муж не спешит возвращаться домой? Он вспомнил случай из своей практики, когда одна из подружек точно так–же упрашивала его не экономить на движениях, а стараться вовсю. «Бы–ст–ре-е», задыхаясь от охвативших ее чувств, требовала та девушка, на глазах выгибаясь коромыслом. Но на той подружке одновременно побывал взвод солдат и у ее влагалища не было ни стенок, ни дна, а здесь вертела прелестной попой знавшая лишь одного супруга неизбалованная по части разврата почти девственница, тугое влагалище которой старалось наоборот вытолкнуть член поскорее наружу, одновременно цепляясь за него всеми клетками. Значит, дело было в другом, в том, что несмотря на рождение ребенка его партнерша созрела только сейчас и только сейчас в ней сорвались с привязи те самые чувства, от которых одинокие женщины сходят с ума.

— Ну что же ты!.. — с усилием выдохнула она, вовь подавшись попой навстречу его лобку. — Я хочу тебя, ты слышишь? Хочу… хочу…

Новая мысль заставила Доку покривиться от довольной усмешки, он опустил руку вниз, зажав яички в ладони, подержал их в таком состоянии несколько секунд, ощущая, как успокаивается в них взбесившаяся сперма, как костенеет член без подпитки, вновь готовый поработать по полной нагрузке. Затем он продвинул головку по влагалищу до кипящей раскаленной лавой шейки матки и прильнул бедрами к мягким, словно пуховая подушка, ягодицам партнерши. Она охнула, просела вниз, не переставая совершать челночные движения всем корпусом, не замечая, что дружок почти оседлал ее. И сорвалась по стене, на которую опиралась, на несколько сантиметров вниз, один раз, потом второй, и замерла в неудобном положении, сотрясаемая с ног до головы ядреной дрожью, с долгим мучительным стоном выплескивая наружу плотный сгусток энергии. Он, этот сгусток, растекся по ее ляжкам, перекинулся на его ноги и промежность с половыми органами посередине. Он подействовал как те невидимые «хотенчики», которые облепляют всунутый во влагалище палец и принимаются его щекотать, вызывая приятные чувства. Он воспламенил успокоившийся было внутри Доки пожар страстей, принудив теперь его самого задохнуться от могучей волны сладострастия. Он едва успел переступить с ноги на ногу и вцепиться в ее бедра покрепче, чтобы не опрокинуться навзничь. И забился в точно таких–же конвульсиях, как его партнерша минуту назад, стараясь протолкнуть член поглубже, чтобы донести сперму до места предназначения. По телу побежали обильные ручьи пота, вынося на поверхность вместе с хмелем застоявшийся сумрак житейских неурядиц, делая плоть легкой и воздушной, словно наполненной прохладным, но уже весенним, воздухом.

Так они и стояли, приклеившись друг к другу, пока ребенок в кроватке не надумал повернуться на второй бочок. Молодая женщина с тихим стоном разогнулась, невольно выталкивая из влагалища успевший привять член своего партнера вместе со скопившимся там воздухом. Но неприятные звуки не произвели негативного впечатления, Дока с подружкой лишь смущенно улыбнулись, снова падая в усталые объятия. За неплотно зашторенным окном раскачивалась полоска света от одинокого уличного фонаря, а больше в этом мире не двигалось ничего, на чем можно было бы акцентировать внимание. Да им ничего было и не надо, они испытывали одинаковое после полового сношения телесное опустошение, не обязывающее их ни к чему. И когда зазвучал ее успевший приручиться воркующий голос, он лишь напряг слух, сам оставаясь неподвижным:

— Давай перейдем на кровать, — с растяжкой сказала она. — Мне кажется, что я сейчас сложусь в груду металлолома, как механическая кукла.

— Кто–то говорил, что первым отрублюсь я, — разлепив непослушные губы, напомнил он.

Женщина не ответила, лишь попыталась усмехнуться, сбросив руки с его плеч, передвинула ноги по направлению к постели. И рухнула на нее, издавшую домашний скрип, не покосившись на детскую кроватку, но предлагая Доке последовать ее примеру. Он так и поступил, не удосужившись поднять с пола и повесить на спинку стула свою одежду. Привалившись к ее боку, без перехода ухнул в пучину без сновидений, не успев осознать по настоящему, как хорошо заниматься любовью в деревенских условиях, когда никто не мешает и не слышно скрипа даже одинокого за окном фонаря.

Утром Дока проснулся от того, что успевшая одеться хозяйка квартиры оттягивала тоже облаченную в костюмчик девочку от кровати, на которой он спал. Но той страсть как хотелось потрогать дядю за выпавшую из–под одеяла его руку, ее пугала его неподвижность, к тому же он нисколько не походил на родного отца. Женщина настойчивым шепотом предлагала дочке прогуляться по улице, на которой ее дожидался вчерашний щенок:

— Если он убежит в свой домик, больше ты его не увидишь, — убеждала она.

— Увижу, его мама все равно выведет его погулять, — не соглашалась девочка и снова тыкала пальчиком в Доку. — А кто это и как этот дядя пришел в нашу спальню?

— Разве эти складки похожи на дядю? Ты еще не проснулась и тебе все мерещится…

По комнате разливался сероватый свет начинающегося дня, предметы все еще имели неясные очертания и слова женщины были недалеки от истины. Чтобы правдоподобнее походить на мираж, Дока затаил дыхание, он понимал, что ребенок может поделиться информацией с кем либо из жильцов дома, чем навлечет на свою маму ненужные подозрения. Тем более, что ночью уже приходила напрягшаяся от их возни соседка.

— Я еще сплю? — по детски наивно переспросила девочка.

— Ну конечно, ты же не захотела смыть сон водичкой, — выводя ее из комнаты, спокойно уверяла женщина.

— Водичка очень холодная.

— Зато ты бы проснулась и тебе ничего бы не казалось.

У выхода из спальни она пропустила дочь в коридор, обернулась через плечо и сдавленным голосом прояснила ситуацию:

— Я тебя закрою, вернусь лишь поздним вечером, днем вряд ли ты выскочишь незамеченным, — она помолчала. — Если захочешь в туалет, возьми старое ведро и сходи в него — удобства у нас во дворе.

— А дочка? — приподнялся он с постели, он хотел сказать, что оставлять ее вчерашней ночной гостье не стоит, потому что она ей все расскажет.

— Заберу с собой в магазин…

Весь день Дока пролежал на кровати, вставая только за тем, чтобы покушать и справить нужду в оставленное в коридоре ведро. Скоро вонь от сдобренных самогонным перегаром испражнений растеклась по всей двухкомнатной квартире, как ни старался он залить их водой и забросать бумажками, послесвадебные отходы все равно источали непередаваемый запах. Он с внутренним дискомфортом ожидал возвращения хозяйки квартиры с дочерью домой и был уверен, что после таких наворотов она не станет удерживать его возле себя ни минуты. Как назло, прохватил понос, бегать на ведро пришлось через каждые полчаса, скоро посудина заполнилась наполовину и вонь стала невыносимой. Несколько раз он порывался открыть створку окна и выплеснуть содержимое злополучного ведра на улицу, и каждый раз под окнами кто–то проходил, а на просторном дворе не прекращалась ребячья возня. Около одиннадцати дня вдоль станции проволокся грузовой состав, вчера ставший орудием славной аферы с якобы отчаливанием Доки в Краснодар, а часов в пять вечера по рельсам простучал тот самый пассажирский поезд, на котором он приехал на этот заброшенный в середину кубанской степи полустанок. Наступила тишина до самых ночных перебранок чугунных колес со стальными нитками рельсов тормозившего здесь лишь по просьбам колхозников еще одного пассажирского поезда, но на него места бронировали лишь по прихоти местных заправил или по закону лукавой женской улыбки, для которой даже небесные врата не являлись запретом. На Доку напала хандра, теперь он готов был рвать отсюда когти хоть сию секунду, видимо чувство стыда у него, в отличие от остальных чувств, не имело привычки притупляться. С ним или рождались, или его не было вообще. И когда в замке загремел ключ, он накинул на себя пальто и приготовился уходить, твердо решив вернуться сначала на хутор и догулять свадьбу, а после сразу уехать домой. Но вошедшая женщина быстро затолкала его в подобие платяного шкафа у входа в горницу и тем же утренним шепотом приказала:

— Сиди здесь тихо, до той поры, пока я не уложу дочку.

— Может мне уйти? — заикнулся было он.

— Куда? На улице дождь собирается, а до хутора не меньше пяти километров. И поездов никаких не будет.

Он проглотил тягучую слюну, отвернувшись в сторону, решился подсказать:

— Там ведро в коридоре, я в него сходил.

— Я уже принюхалась, вынесу, — поморщившись, отмахнулась она, наконец–то сняв с души Доки пахучий воз не оправданных терзаний.

Три дня заточения, несмотря на не покидавшие Доку тревоги, пролетели как одна ночь. Каждый вечер к хозяйке квартиры заскакивали то одна, то вторая, то тертья соседки, беседы с которыми тянулись по часу и больше времени. Кроме всего, женщины перестали оставлять в покое подружку и по утрам, они нахально втирались в комнаты и принимались обнюхивать каждый в них угол. Видимо женская интуиция обладала проверенными веками свойствами, подсказывающими, что жене прапорщика вдруг расхотелось маяться от одиночества, что у нее завелся ненасытный хорек, успешно справлявшийся с омолаживанием всего ее организма. Доке с женщиной надоело уже придумывать, куда бы спрятаться в следующий раз, да и девочке стало казаться, что в их квартире поселился домовой. Пока он был добрым, обходился оставляемыми ему печеньем с конфетами и не особенно старался показываться на глаза, но мог превратиться в злобного барабашку, и тогда его и медом никто бы не задобрил.

Но все эти проблемы не стоили выеденного яйца по сравнению с тем наслаждением, которое сексуальные партнеры испытывали каждую ночь. Вряд ли кто сумел бы растащить их по разным углам, тем более, что женщина с первого же дня начала прибегать домой и в обеденный перерыв. Не успевала девочка смежить веки, как они бросались в объятия и как вампиры начинали высасывать друг из друга всю без остатка энергию. Партнерша уже не надевала трусы, чтобы не тратить время на их снимание, половые губы у нее разбухли, стали напоминать два больших ломтя розового сала. Влагалище тоже сократилось, когда Дока вводил в него свою распухшую шляпку, подружка запрокидывала голову и издавала долгий мучительный стон, от которого спавшая в кроватке девочка вздрагивала и сворачивалась в плотный клубочек. Но ничто уже не могло остановить ночных с дневными вакханалий, ни детская боязнь барабашки, ни боль в половых органах, ни ставшие похожими на болезненные припадки ненормальные оргазмы. Они привыкали к мучительным сношениям, извлекая из этого своеобразное для себя наслаждение, незаметно превращаясь в вампиров–извращенцев. Боль для них стала той самой желанной целью, к которой они стремились уже на подсознательном уровне. Кожа на скулах натягивалась, на щеках разгорался нездоровый румянец, а под глазами красовались все больше черневшие круги. Руки начинали подрагивать, ноги подгинаться, а без того поджарые животы прилипали к хребту.

На четвертый день Дока не узнал вошедшей в квартиру своей подружки, щеки у нее запали, глаза расплескались на поллица, большой рот растянулся чуть не до скул двумя бледными полосками. Имевший больше возможностей отдохнуть и лишний раз покушать, он выглядел резвее, и все равно едва успел спрятаться в горнице за ширму, пока женщина торопливо укладывала дочку в кровать.

— Барабашка, — не капризничая и не мешая маме раздевать ее, как–то обыкновенно сказала девочка, сама стремясь поскорее залезть в кровать.

— Что ты выдумываешь, — нетерпеливо откликнулась женщина. — Барабашки живут на кухне и там гремят посудой.

— А у нас он стал бродить по всей квартире, — не согласилась девочка. — То на твоей кровати поваляется, то из горницы выглянет. И подмигнет…

— Больше тебе ничего не кажется?

— Больше казаться нечему, он у нас пока один.

Девочка вздохнула и отвернулась к стене, ее мама уже стремилась ворваться в горницу, опробованный с первой встречи пол в которой стал второй для обоих жесткой кроватью. Синтетический палас не сглаживал неровностей, через него углы досок под ним так успели наломать бока, что казалось деревенские мужики все–таки походили по ребрам горбылями от заборов. Подружка на ходу стаскивала с себя платье, и когда оно упало к ее ногам, Дока невольно отшатнулся назад. Перед ним стояла много дней не видевшая пищи женщина с потерявшими округлость формами, с опустившимися ниже солнечного сплетения грудями, главное, с неприятно взлохмаченными волосами на красноватом лобке. Торопливая походка у нее тоже была неуверенной, как и блудливый взгляд огромных темных глаз. Так не шло выражение согласной на все собаки на ее лице к сохранившему гордую осанку облику, что он впервые подумал о немедленном отъезде к себе домой. И когда она прильнула к его груди, он не набросился с жадностью на ее губы, а чуть отстранился, подыскивая нужные слова. Но партнерша не заметила перемены, продолжая тыкаться носом в его небритый подбородок.

— Мне пора уезжать, — прочистив горло, нашел в себе силы сказать об этом он.

Она притихла не сразу, настроившаяся на любовь, сначала потеребила его болезненно, но без усилий, напрягшийся член, затем пробежалась губами по его груди и шее:

— Что ты сказал? — осевшим голосом переспросила она.

— Я говорю, что мой отпуск закончился, и работать за меня никто не будет.

— О чем ты говоришь, какая работа?

— Мне пора отчаливать домой, — более твердо повторил он.

Она отшатнулась, осознав его признание, долго шарила яркими зрачками по его лицу, стараясь найти подтверждение услышанному. Она по прежнему была прекрасна, эта лань с бровями вразлет, с длинными неспокойными ресницами, с тонким носом с трепетными крыльями. Ее безо всяких подготовок и бешенных денег для подкупов нужных людей можно было выпускать на мировой подиум красоты, где она без усилий заняла бы гран–при. А она влачила бездуховную жизнь в обложенной безмолвными полями глуши, царственным видом радуя глаза лишь пьяным механизаторам, да бабам в измазанных пойлом для скота передниках. И она это понимала, готовая пойти на все, лишь бы вырваться из убожества, она видела, что помочь ей может только случай, которого не представлялось много лет подряд. Не представилось бы еще долго, до той поры, пока кто–то за спиной не подвел бы черту под целой жизнью:

— Красивая была, скотинка, трахнуть бы ее в те годы.

— Она и сейчас ничего.

— Такую пришла пора отправлять на бойню…

Она понимала и то, что стоящий перед нею молодой мужчина с приятными чертами вряд ли предложит что–то дельное, для него, как и для всех мужиков, она являлась лишь желаемым подарком судьбы, получив который он пойдет искать следующий. Ведь что в уродстве, что в прекрасном предела не существует. Она сознательно пошла на близость с ним, инстиктивно ощущая, что за изменой мужу обязан открыться новый путь в неизведанное, зато разрешенное ей самой природой. И случайный партнер по сексу поможет ей нащупать тропу к этому пути, чем и как неважно, главное сделать первый шаг. И вдруг оказалось, что с его уходом пропасть между нею и мечтой грозит лишь углубиться, не принеся результатов. Она забыла, что как раз это обстоятельство имеет все права послужить толчком к дальнейшим действиям, нужно суметь лишь вовремя и с умом им воспользоваться. Но с его известным заранее признанием в том, что он покидает забытую богом станцию, на которой она живет, ею вдруг завладели только чувства:

— Ты решил уехать? — запинаясь, спросила она. — Я тебе разонравилась?

— Ты самая красивая из женщин, которую я когда–либо видел, — он потрогал немного утратившие блеск ее волосы. — Но мы настроились затрахаться в доску, а что это даст, кроме подозрений окружающих тебя людей?

— Прости, но я не поняла, о чем ты?

— Ты теряешь свои достоинства.

— Я быстро восстановлюсь.

— Это надо сделать до приезда мужа, — он прижал ее к себе. — Мне правда нужно уезжать, да и твои соседи не оставят нас в покое.

— При чем здесь они?

— Эти люди стали уже рваться в твою квартиру, когда–нибудь они меня заметят.

— А тебе чего бояться? — усмехнулась она. — Это я должна блюсти супружескую верность.

Он помолчал, не уставая оглаживать ее, чуть напрягшуюся, по спине, затем приподнял за подбородок и взглянул в бездонные омуты зрачков:

— Я боюсь не за себя, хотя хорошего мало, когда меня начнут метелить дубовьем. Я боюсь за тебя и за твою маленькую дочь.

Она упрямо мотнула головой, на ресницах задрожали слезы:

— Ты бросаешь меня, а я успела к тебе привыкнуть.

— Несмотря на обнесенные поносом ведра? — попытался разрядить обстановку Дока.

— Эта беда может случиться с каждым.

— Как хорошо ты сейчас сказала. Если дело обстоит так, то кто запрещает тебе приезжать ко мне?

— Ты говоришь правду? — натянулась она струной.

— Только дай телеграмму, чтобы я успел снять квартиру. Мы с женой хоть и разведены, но продолжаем жить в одной комнате.

— Спасибо… Больше мне ничего не нужно.

Она взяла в теплую ладонь продолжавший торчать колом его член и поводила головкой по своему синюшному клитору. По лицу от боли змейками побежали едва сдерживаемые гримассы, но она лишь улыбнулась острым ощущениям, наверное, теперь только они были способны удовлетворить ее полностью. Чтобы насладиться гремучей смесью приятного с болезненным, женщина расставила ноги, стараясь выпереть лобок как можно дальше, затем наклонила шляпку ко входу во влагалище и с силой нанизалась на нее. Дока запрокинул голову и заскрипел зубами, ягодицы у него свело от судороги, он успел заметить, как откинулась назад партнерша, как затряслись у нее похудевшие ляжки. И все–таки настоящая сильная боль была мимолетной, скоро она успокоилась, проявляя себя лишь по краям половых органов обоих партнеров. А потом только вплеталась в охватывающее обоих сексуальное возбуждение, добавляя ему неповторимых красок. Сделав несколько качков, Дока подхватил ногу подружки и притянул ее к своему животу, теперь налившиеся красноватыми соками ее половые губы с его красавцем членом стали видны как на ладони. Зрелище возбуждало, оно ворошило запасники чувств, выгоняя из них потоки желанной сексуальной роскоши, заставляя их растекаться по всей плоти и подчиняться только одной прихоти — наслаждению. Ноздри обоих партнеров зашевелились от здоровых запахов, от которых начали увеличиваться зрачки и губы, соски на грудях и сами носы. Дока видел, как вместе с движениями его полового органа во влагалище вход в него смачивается капельками смазки, они выступают и на стремящихся вывернуться наружу малых половых губах, и на поверхности кожи его члена, они смягчали трение, делая его приятным и долгожданным. И когда обозначилось начало извержения вулкана страстей, он оттопырил зад, оставив внутри тела подружки только шляпку, давая возможность набухшему стволу немного остудиться. Он видел, что партнерша еще не подошла к краю пропасти, за которым ее ждал болезненно–прекрасный полет в пучину чувств. Он понимал, что работу надо бы продолжить, тогда она не испытала бы неприятного включения сдерживающих центров и докатилась бы до станции назначения без лишних остановок. Тем более, что после каждодневных многократных выбросов сперма, скорее всего, стала безопасной во всех отношениях и разрешалось кончать прямо в заглатывающую шейку матки в полный рост. Но ему жутко хотелось продлить себе удовольствие, он уже привык к тому, что какая–то часть его постоянно отогревается в другом теле. Мало того, он не забывал и о своей партнерше, надеясь доставить побольше приятных минут и ей. Но у той на этот счет тоже имелись свои прихоти, она тоже хотела дать ему насладиться собой, чтобы запечатлеть себя в его памяти как можно дольше. Ради этого она готова была на все, даже на то, чего в супружеской жизни никогда не делала, считая такое за разврат и позор. Заметив, что дружок притормозил, молодая женщина дернула попой назад, заставив член выскользнуть из входа во влагалище, быстро опустившись на колени, обхватила его рукой и всунула себе в рот. И начала сосать как покрытую толстым слоем шоколада конфету, одновременно теребя пальцами яйца и подталкивая ствол рукой. Как–то в гостях ей пришлось увидеть порнофильм и запомнить, что поступать стоит именно так. А еще следует делать круговые движения языком вокруг головки с натянутыми под ней парочкой жилок, от их раздражения мужчина обычно столбенеет и брызгает фонтаном спермы. После чего нужно быстро затолкать мужской половой орган обратно во влагалище и успеть кончить самой. Дока и правда поначалу выгнулся дугой, потому что сдерживающие центры не выдержали лобовой атаки и заскрипели отпускаемыми тормозами, в то время, как он настроился покататься на подружке еще. Поняв, что справиться с чувствами не удастся, несмотря на то, что минетчица из партнерши была никакая, он подался задницей вперед, решив окунуться в наслаждения с головой. Когда жиденький поток выделений с болезненными ощущениями устремился в канал, он попытался протолкнуть член в рот еще немного. И чуть было не закричал от боли. Подружка отскочила от него назад, шлепнулась на попу с выпученными глазами. С конца члена капали жиденькие светловатые выделения, они падали на ногу партнерши, на шершавый палас. Но Доку настораживало не это, сдерживая эмоции, он не сводил взгляда с растекавшегося по коже полового органа кровавого пятна. Когда конвульсии начали утихать, он посмотрел на женщину:

— Зачем ты это сделала? — спросил он, выискивая на ее лице разгадку.

— Мне рассказывали, что так можно захлебнуться, — невольно пережевывая что–то во рту, продолжала испуганно таращиться она. — Я думала, что ты будешь вытаскивать его, когда станешь кончать, а ты начал втыкать глубже.

В промежности между ее ногами все еще темнела щель, образованная раздвинутыми его членом по сторонам ее половыми губами, светился красным фонарем укрытый пушистым волосом выпуклый лобок. Вся фигура совсем недавно уверенной в себе женщины, сознающей свою неординарную красоту супруги десантника, медленно принимала позу провинившейся перед хозяином собаки, заставляя невольно возникать мыслям о скорейшем отъезде. Дока вдруг понял, что таким обращением человека недолго и сломать. Женщина была готова на все, лишь бы добиться чего–то своего, для него пока не разгаданного. Хотя внутри ее зрачков не ослабевал огонек уверенного, знающего себе цену, человека. Но сейчас на нее было жалко смотреть. Подхватив с пола трусы, он вытер ими свои половые органы и стал одеваться:

— Когда, говоришь, приходит поезд из Краснодара?

— Не знаю… — женщина провела руками по лицу, словно стягивая с себя липкую пленку. — Пара часов у тебя еще есть, чтобы привести себя в порядок.

— Вот и славно, — он протянул руку, помог ей подняться с пола и прижал к себе. — Об остальном мы договоримся, когда ты приедешь ко мне в гости. Я постараюсь сделать все, чтобы ты была счастлива.

— Ты сказал правду? — притихла она в его руках. — Я могу приехать в твой большой город?

— Тебе есть к кому приехать, слов на ветер я еще не бросал, — Дока поцеловал женщину в спутанные волосы. Усмехнулся. — Хотя бабам со мною всегда было тяжко, я неуправляемый. Дурной одним словом.

— А ты мне и не нужен, мы с тобой абсолютно разные, — вдруг тоже с усмешкой призналась она. — Мне главное сделать первый шаг от затягивающей в себя трясины обыденности, чтобы хоть чего–то добиться в этой жизни. Здесь я сдохну от скуки и потоков лести неграмотных людей, а там я сама найду свою дорогу.

— А ребенка на кого оставишь?

Он спросил просто так, чтобы лишний раз оправдать себя в том, что своим неряшливым поступком разбивает семью и толкает женщину на неизвестный путь, на котором сгинули тысячи и тысячи ей подобных.

— Дочку я заберу с собой, — с внутренним убеждением сказала она. — Если у меня ничего не получится, у нее будет какой–никакой задел для будущего. И мой опыт.

— А опыт дорогого стоит, — согласился он, приподнял ее лицо за подбородок. — Ты можешь смело рассчитывать на меня, я не подведу. Но… брать буду натурой.

— Я согласна, здесь ты и вправду мастер на все руки.

Она засмеялась впервые за три дня их тесного знакомства, видно было, что с приглашением Доки к себе у нее с души свалился огромный камень. А он в очередной раз с грустью подумал о том, что миллионы разумных женщин в таких же затерянных на просторах России станциях с хуторами уступают достойную лучшего свою судьбу силе, тем самым отдавая ее ничтожеству кривляющемуся на незаконно занятой ими вершине и теряя себя навсегда.