Глава первая

Группа терских казаков на разгоряченных кабардинцах вырвалась из чинаровой рощи и остановилась возле отвесной скалы, из которой вытекал говорливый ручей. Быстро темнело, короткий южный вечер без перехода готовился стать темной ночью, по узкой долине и по предгорьям за нею побежали торопливые тени. Они походили на летучие отряды абреков, терзавшие ежедневными набегами левый берег гремучего Терека, населенный казаками и другими народами. Полковник Дарган Дарганов, атаман станицы Стодеревской, повел глазами вокруг, крутые его брови сомкнулись на переносице. Но банды чеченских разбойников, только что захвативших в полон его младшую дочь Марьюшку и меньшего внука Павлушку, нигде не было видно. Полковник вскинул нагайку и с досады щелкнул ею в воздухе. В чутком пространстве с природой, готовой отойти ко сну, щелчок прозвучал как выстрел из ружья. Старший сын Панкрат, переводивший бурное дыхание рядом, оглянулся на отца и похлопал по холке своего скакуна, вздрогнувшего шкурой. На его волевом лице начала проступать жестокость, но он не торопился давать простор чувствам, привыкший с пеленок повиноваться родительской воле. И все-таки не выдержал, спросил. Видимо, беспокойство за младшего своего сына и за сестру было сильнее казачьей дисциплины:

— Батяка, а может разделимся на две группы, как намечали до переправы через Терек? — он машинально положил руку на рукоятку шашки. — Вокруг никого не видно, значит разбойники решили не ходить через перевал. Вдруг они и правда завернули к тоннелю под горным хребтом?

Дарган оглянулся на молчавших за спиной станичников, ждущих его приказа, затем снова окинул беглым взором пространство перед собой:

— Для бандитов есть еще и третий путь, сынок, — хрипло выдавил он из себя, снова осматривая окрестности. — Они могли повернуть к своему аулу и укрыться в саклях.

— Вряд ли они успели это сделать, мы идем за ними почти по горячим следам.

— Тронулись мы не сразу. Пока твой крестник Никитка доскакал до нас с известием, да пока мы обратали коней, прошло немало времени. У переправы еще задержались, когда заворачивали Захарку с Петрашкой и Буалком до дому, наших гостей, увязавшихся за нами.

— Тогда что ты предлагаешь? — нетерпеливо дернул тонкими ноздрями Панкрат.

Отец не успел ответить, за спиной у станичников послышался дробный топот копыт. Казаки навели ружья на дорогу, по которой только что проскакали сами. Из-за деревьев вырвались трое всадников. Атаман удивленно наморщил лоб. Впереди пластался его средний сын Захарка, за ним не отставал младший сын Петрашка, замыкал группу Буалок, новоиспеченный зять главы семьи из французов. Это были те самые гости, которым Дарган на берегу реки веско предложил уезжать обратно в свои столицы, показывая, что станичники справятся и без них. Они были при оружии, лица их выражали готовность сходу вступить в бой. Это был вызов вековым казачьим устоям, потому что сыновья по собственной воле, без дозволения старшего, решили присоединиться к терцам, бросившимся в погоню за абреками. Дарган завернул коня навстречу троице, его рука с ременной петлей на запястье от нагайки сама собой поползла вверх. Он едва удержался, чтобы не отхлестать своевольников, но мысль о том, что сыновья с зятем успели переправиться через реку и проскакать довольно приличное расстояние от нее, заставила его лишь глухо зарычать себе в бороду.

— Батяка, они бы все равно без нас на подворье не вернулись, — подал голос Панкрат. — Пускай присоединяются, лишний клинок нам не помеха.

— А учиться за них кто будет? Жизнь свою строить, детей рожать? — по инерции отбрехнулся атаман. — Тут казаков, воевать с разбойниками, и без них хватает.

— Они уже отучились, разве что Петрашке год какой остался…

Дарган молча натянул уздечку, повернулся к продолжающему растворяться во тьме чеченскому аулу. В некоторых саклях уже засветились подслеповатые окна. Медлить было нельзя, все вокруг через пару-тройку мгновений грозилась затопить густая южная ночь.

— Савелий, забирай своих сыновей Чигирьку и Тараску, кликни еще Николку с Гаврилкой, и скачите ко входу в пещеру, — приказал он своему младшему брату. — Нам главное узнать, какой дорогой абреки успели уйти, потом их найти будет легче. А мы пока наведаемся в сакли родственников убиенных Панкратом обеих братьев Бадаевых.

— Понял братука, — отозвался сотник Савелий.

Его отряд растворился среди чинаровых с платановыми деревьев, остальная группа понеслась по направлению к аулу, готовящемуся отойти в сон. Узкая тропа через рощу ощетинилась острыми сучьями, из-под копыт то и дело раздавались вскрики зазевавшихся мелких животных. Вслед всадникам сверкали раскаленные зрачки молодых бирюков и других хищников. Лес жил своей дикой жизнью, никакого вмешательства в нее не признающей. Наконец чащоба закончилась, кони вылетели на небольшой луг перед чеченским селением, до которого оставался всего один бросок. И в этот момент по всадникам ударили ружейные выстрелы. Они раздались из оврага перед аулом, поросшего мелким кустарником. Станичники пригнули головы к холкам скакунов, рассыпались веером, чтобы не дать противнику вести прицельный огонь. Кто-то из них вскрикнул, кто-то из раненных вцепился в гриву коня, стараясь не упасть на землю. Дарган понял, что отряд нарвался на засаду, заранее организованную горцами, и еще осознал, что младшую дочь с меньшим племянником чеченцы украли целенаправленно. Значит, дети кровников подросли и вместе со своими близкими родственниками решили таким вот образом отомстить за своих отцов. Атаман в поисках оберега машинально пошарил рукой по конской гриве, не нащупав твердого комочка, чертыхнулся в душе на то, что успел привыкнуть к талисману как дите к соске. В следующее мгновение, разодрав рот в яростном крике, он закрутил кабардинца на месте и вырвал клинок из ножен:

— Шашки во-он, — зарычал он, уверенный в том, что приказ дойдет до ушей казаков. — Станичники, за мно-ой, отцу и сыну!..

Терцы бросились на укрывавшихся за кустами чеченцев, обнаженные клинки сверкнули в лучах затухающего солнца, почти закатившегося за вершины снежных гор. Казаки старались не сбиваться в кучи, чтобы не мешать друг другу орудовать шашками и чтобы не попасть под слепой выстрел, каждый из воинов норовил выбрать своего противника, успевшего себя обнаружить и, стиснув зубы, молча бросался на него. Скоро звуки выстрелов сменились звоном закаленной стали, смешанным с гортанными возгласами горцев, заполнившими овраг. Чеченцы вертелись перед мордами казачьих коней скользкими угрями, кто-то из них бросился к своим скакунам, стоявшим неподалеку, и уже верхом стал вгрызаться в жестокую рубку. Абреков было больше, чем мог выставить один аул, значит, на подмогу к местным разбойникам пришли банды, кружившие по всему правобережью. У Даргана, рубившего шашкой направо и налево, пронеслась мысль о том, что вряд ли неуловимый Муса, приспешник самого имама Шамиля, остался стоять в стороне, когда его соплеменники надумали совершить кровную месть. К ней он имел самое прямое отношение, потому что до сих пор не сумел отомстить ни за деда, ни за отца, ни за двоих своих теток, погибших от руки Даргана и его жены Софьюшки. Чувствовалось, что его тень, обтесанная в стычках с двумя сыновьями атамана, когда он потерял левую руку с левой ногой до колена, присутствовала здесь негласно. Полковник крутился в седле волчком, надеясь приметить хотя бы одного из кровников, которых он узнал бы в лицо. Нужно было обрубить корни, питающие кровью этот страшный горский обычай, чтобы остальные чеченцы из многолюдных тейпов Даргановых с Бадаевыми перестали стремиться к кровавым стычкам. Но уворачивались от его шашки абреки все больше незнакомые, как один с крашенными хной бородами и усами, говорившими о непримиримости их к русским колонизаторам, пришедшим на эту землю. Это были исчадия ада в подоткнутых за пояса черкесках, не щадившие в левобережных селениях ни старого, ни малого. Обходить их стороной было бы себе дороже.

Атаман наметил очередную жертву и потянулся к ней клинком. Пеший абрек отбивался от недавно призванного в строевые малолетки, у которого и удар был пока слабоватым, и сноровка оставляла желать лучшего. Чеченец, сразу почувствовавший его неумелость, готовился вспрыгнуть позади казачка на его коня и всадить ему в спину кинжал. Он уже заносил ногу, уцепившись пальцами в рукав черкески парня, не давая тому возможности взмахнуть шашкой. Свою саблю разбойник засунул в ножны, заодно забыв, будто нарочно, и про пистолет за поясом. Он был так уверен в своих силах, что не увертывался от ударов нагайкой, зажатой в другой руке малолетки и пущенной тем в ход, как последняя надежда на собственное спасение. Дарган, оценивший ситуацию, уже настроился обрушить клинок на затылок наглеца, когда тот вдруг заметил высверк рядом со своей головой и хорьком нырнул под брюхо лошади казачка. В следующее мгновение он уже сидел на спине коня молодого парня, вспрыгнув на него с другой стороны, в руках у бандита сверкнул кинжал. И лишь в последний миг казачок не сплоховал, он поднял локоть и с силой ударил им незваного гостя под подбородок, сам тут-же скатившись кубарем на землю. Абрек, пришедший в себя, вцепился в уздечку, намереваясь занять господствующее положение, но малолетка успел вскочить на ноги и распрямиться. Выдернув из-за спины пистолет, он с перекошенной от негодования физиономией вогнал своему обидчику пулю в спину. Затем стащил его, еще живого, за ногу с лошади, рубанул шашкой по обритому лбу и занял законное свое место в седле. Распаленный смертельной для него ситуацией, казачок осмотрелся, и через мгновение уже схлестнулся на клинках с другим пешим абреком. Но теперь все движения у него носили упреждающий характер.

Дарган отъехал в сторону, потревожил одобрительной ухмылкой каменные черты своего лица — здесь его помощь не понадобилась. Он быстро окинул взглядом овраг, неглубокий, с наклонным дном и крутыми противоположными стенами. Битва кипела на его пологом склоне. Заметил, что сыновья вместе с другими станичниками окружили большую группу чеченцев и стараются оттеснить их к отвесному краю. Скоро скользкие как угри горцы оказались загнанными словно в казацкую морду, которой те ловили рыбу. Ни разбежаться в разные стороны, ни поднырнуть под брюха коней абреки уже не могли — так тесно прижимались друг к другу станичники. Им оставалось лишь с дикими воплями принять смерть или дожидаться подкрепления со стороны. На выручку соплеменникам как раз готовились ринуться с десяток разбойников, успевших вскочить на лошадей, за их спинами начали собираться и пешие горцы. В этой неуклюжей суете стал проглядываться какой-то порядок, видимо, присутствие на Кавказе русских войск успело наложить отпечаток и на дикие горские орды. Прикинув, что нужно предпринять, чтобы сыновья довели дело до конца, Дарган набрал в грудь воздуха и гаркнул во всю мощь легких:

— Гвардейцы, ко мне!

Увидел, как со всех сторон оврага заспешили к нему его старые друзья во главе с сотником Гонтарем и хорунжим Черноусом, похожим обличьем на дагестанца. Они сплотились возле своего атамана живым ядром, готовым на бросок в любом направлении. Дарган громко прояснил фронтовикам свою задумку:

— Станичники, надо помочь нашим братьям загнать абреков в казачью наметку!

Края небольшого соединения из терцов немедленно оттянулись назад, в то время, как середина во главе с Гонтарем, Федулом и Черноусом выдвинулась вперед. Воины ощетинились клинками.

— Рысью за мной, пош-шел!

И сразу вся группа пришла в движение. Середина с атаманом, занявшим место впереди, связала боем абреков, накопившихся на дне оврага, тогда как крайние всадники тенями проскользнули вдоль его стен и отрезали горцам пути к отступлению. На небольшом пространстве образовалось два котла, один под пристальным вниманием сыновей, другой под контролем их отца. Подступиться к ним, тем более вырваться из плотных колец, не представлялось возможным. Владевшие искусством ведения боевых действий против хорошо обученной наполеоновской армии, казачьи гвардейцы в этом деле были на голову выше своих противников. Они уворачивались от суматошных ударов горцев, подравнивая им плечи, делали ложные выпады, чтобы в следующее мгновение срубить не того, кто бросался на них, а его соседа, только готовящегося вступить в бой. Хорунжий Черноус, по прежнему ловкий как куренной хорек, донимал дерзкими наскоками сразу троих абреков. Он завертывал морду своего кабардинца назад, словно собираясь ускакать от врагов, и вдруг поднимал коня на дыбы и сверху обрушивал на них мощный удар. Скоро один из горцев схватился за рассеченное лицо, не замечая, что лошадь под ним по инерции подбежала к терцу, подставляя всадника под прямой замах его шашки. Но Черноус лишь наклонился по направлению к раненному, показывая, что решил его добить, сам же мгновенно переключился на его соплеменника, бросившегося тому на подмогу. Когда последний, проткнутый шашкой насквозь, откинулся на спину скакуну, казак с непроницаемым лицом с хряском разрубил ослепшего от крови первого горца, развалив его тело едва не до седла. Третий разбойник, наблюдавший за жуткой картиной со стороны, раззявил рот и, не помня себя, с воплем бросился на станичника. Черноус стремительным ударом отсек ему руку вместе с саблей, потом выхватил кинжал и всадил его противнику в грудь по самую рукоятку. Пока тело горца сползало со спины лошади на землю, он успел вытереть клинок о его черкеску.

Дно оврага покрыли трупы убитых, лошади начали спотыкаться о них, мешая седокам нанести прицельный удар. Силы что с одной, что с другой стороны, убывали на глазах, схватка подходила к концу. Скоро солнце окончательно закатилось за вершины далеких гор, ночная тьма плотной стеной подступила к месту боя, грозя поглотить его вместе оставшимися в живых людьми. В это время над головами всех пронесся режущий слух голос горца с обычными для мусульман подвываниями. Абреки отскочили от казаков, изрыгая проклятия, они растворились во тьме. На овраг вместе с ночью принялась наползать тишина, нарушаемая воплями раненных. Лишь с того места, где рубились братья Даргановы, продолжали доноситься крики людей, умирающих под казацкими клинками. Скоро и они сократились до единичных стонов. Стали слышны голоса терцов, среди которых выделялись возгласы всех троих сыновей атамана с его зятем. Прислушавшись к ним, Дарган облегченно вздохнул, потом вытер пот с лица рукавом черкески, почувствовал вдруг, как навалилась на конец его клинка тяжесть. Она была такой увесистой, что, показалось, вложить шашку в ножны ему не удастся никогда. Но справиться с привычной после битвы напастью было необходимо, потому что дело, по которому станичники оказались на враждебном правом берегу, было еще не завершено. Полковник встряхнул поводьями и осевшим голосом крикнул Матвейке, командиру дозорных на кордоне, приводившему себя в порядок невдалеке:

— Матвейка, кликни своих и подберите всех казаков. Убитых положите на коней поперек седел, а раненых перевяжите. Если у кого из станичников раны опасные, присыпьте их солью с порохом, чтобы они заскорузили. Дождитесь нашего возвращения здесь.

— Абреки теперь вернутся не скоро, они свое получили, — добавил подъехавший Панкрат.

Дарган выдержал паузу и веско закончил:

— Казаки, шашки в ножны. За мной!

Он первым взлетел на вершину оврага и сразу дал шпоры кабардинцу, всем существом ощущая, как за спиной раздался дробный топот копыт его отряда. Атаман взял направление на успевший погрузиться во тьму чеченский аул, в котором маяками светились лишь несколько светлячков от зажженных в саклях сальников. Дарган надеялся на то, что абреки, выкравшие Марьюшку с Павлушкой, не успели увезти их в горы и продать там на невольничьем рынке таким же, как сами, диким горцам, а спрятали их где-нибудь в аульном подвале. Нужно было захватить врасплох кого-нибудь из родственников братьев Бадаевых и под страхом смерти заставить его рассказать всю правду. В который раз рука его машинально пошарила по конской гриве, заставив снова испытать досаду от того, что оберега не оказалось на месте. Скоро из темноты проступили очертания приземистых строений, не сбавляя хода, Дарган промчался по центру улицы до небольшой площади посередине аула, и потянул уздечку на себя. Где-то здесь должен был находиться дом одного из родственников первого Бадаева, убитого Панкратом как соперника на руку и сердце Айсет, его жены-чеченки. Казаки, как и горцы, не брезговали информацией о своих кровниках, передаваемых им то пленными абреками, то шастающими с берега на берег торговцами, а то и соплеменниками кровников, по той или иной причине заимевших на них зуб. Возле атамана тотчас сгруппировались остальные станичники. Дарган, покрутившись на месте, спешился и сунулся к сакле, одним боком выходившей на площадь, он сходу ударил в дверь рукояткой от нагайки. Затем еще раз и еще. Изнутри не донеслось ни звука, казалось, дом вымер. Панкрат, подскочивший с ружьем, саданул прикладом посередине преграды, но доски оказались крепкими, запоры с той стороны тоже. Тогда отец и сын уперлись плечами, навалились всей мощью и едва не внесли затрещавшую по швам дверь вовнутрь строения. В сакле было темно как в погребе, лишь откуда-то из угла доносилось глухое бормотание.

— Казаки, засмолите кто-нибудь факел и принесите его сюда, — крикнул Панкрат на улицу.

Через мгновение комната осветилась неровным пламенем от пучка подожженной сухой травы, кто-то из служивых сунул в огонь палку, которой хозяева подпирали дверь. Дарган осмотрелся, заметил женщину, лежащую на тряпье в углу, она заслонилась от непрошеных гостей седыми космами волос, выбившимися из-под платка.

— Где хозяева? — сунулся к старухе один из казаков. — Говори, иначе хату запалю.

Чеченка лишь презрительно поджала губы, она плохо понимала по русски. И хотя голос обратившегося к ней не обещал ничего хорошего, она без угроз знала, что дни ее уже сочтены.

— Ты спроси эту бабку по татарски, вряд ли она сейчас что-нибудь соображает, — подсказал станичнику Панкрат. — Да и странно видеть эту ведьму одну в целом доме.

— Сначала надо узнать, чья это хата, — вмешался в их диалог Дарган. — Скажи старухе прямо, зачем мы пришли, а тогда решим, что делать дальше.

Когда толмач повторил вопрос по чеченски, похожая на ведьму хозяйка дома собрала глубокие морщины на почти черном лице в оскорбительную ухмылку. Она приподнялась со своего ложа и уперлась слепым взором в собеседника:

— Эта сакля принадлежит Бадаевым, но вы, казаки, зря сюда пришли.

— Почему? — наклонился над ней толмач.

— Потому что хозяева покинули ее и как один вступили в отряды нашего имама Шамиля.

— Даже ваши женщины? — не поверил казак.

— Даже сестры убитого вами моего внука, джигита Атаги, даже наши снохи с невестками, не считая мужчин из нашего рода, — с ненавистью к незваным гостям, повторила старая чеченка. — Мать своего сына, погибшего от ваших рук, повела их сама, чтобы исполнить обет кровной мести.

— Получается, что все ваши родственники ушли на войну с неверными, — ухмыльнулся толмач. — А в другой семье тоже так-же? В той, в которой убили двоюродного брата Атаги.

— Их дом тоже пустой, — подтвердила старуха. — Мы все прокляли казачий род Даргановых. Навечно.

Дарган, молча стоявший посреди комнаты, подошел к постели старухи и негромко сказал по ночхойски, стараясь унять клокотавшее внутри бешенство:

— Твои внуки, старая женщина, хотели лишить жизни моих сыновей, за что поплатились сами, — атаман огляделся вокруг, он знал, что старуха никогда не оставалась один на один с одиночеством, ее навещали дальние родственники, приносившие вести. Об этом говорила накрытая тряпицей еда на коврике возле постели. — Скажи нам, родные джигита Мусы Дарганова тоже ушли из аула?

— Ты Дарган Дарганов, атаман станицы Стодеревской? — хозяйка сакли уперлась в пространство глазами с белыми бляшками на зрачках.

— Он самый, — не стал отпираться полковник.

Старуха пожевала стянутым морщинами ртом, затем оперлась локтем о заменявший подушку тугой валик. Закрытую седыми космами голову, она задрала еще выше. Ноздри ее хищного носа раздулись, ведьма стала похожей на хищного идола с оловянными глазами, которых предлагали станичникам заморские торговцы.

— И там ты никого не найдешь, даже женщин, — испускающий дух идол ткнул скрюченным пальцем перед собой. — Уходите отсюда, вас никто сюда не звал.

— А кто звал в нашу станицу твоих соплеменников, бабка, которые выкрали мою сестру и моего младшего сына? — не выдержал Панкрат, тискавший за спиной отца рукоятку кинжала. Он понимал, что разговаривать с выжившим из ума человеком все равно, что доказывать что-то засохшей раине. Но бешенство, не отпускавшее его с того момента, как он пустился в погоню за абреками, искало выход. — Где нам теперь их искать?

Слепые глаза у ведьмы превратились в бляхи, тускло отсвечивающие оловом в пламени факелов. Вряд ли в этот момент старуха что-либо соображала, но ее истощенное временем тело тоже раздирали чувства мести:

— Все мужчины нашего аула как один встали на защиту своих жилищ от неверных гяуров, — с хрипом прокаркала она. — Будь ты проклят, Дарган Дарганов! И будь проклят весь твой род…

Больше в этом доме делать было нечего, станичники потянулись к выходу. Казак, державший охваченный пламенем пучок сухой травы, бросил его на глиняный пол, но Дарган, проходивший мимо, наступил на него подошвой ноговицы. Он понимал, что таким поступком станичники ничего не докажут женщине, надломленной на склоне своих лет горечью утраты любимого внука. Вообще ничего не докажут, никому. Еще он подумал о том, что старуха сказала правду, весь правый берег Терека, а вместе с ним Большой и Малый Кавказ, вняли проповедям Шамиля, третьего имама Чечни и Дагестана. Народы, населяющие этот горный край, как один поднялись на газават против неверных. В свете огромной луны, показавшейся на небосклоне, низкие сакли по бокам пустынной улицы холодно сверкнули темными окнами, от них несло угрозой иноверцам, посмевшим вторгнуться в пределы чужой жизни. Точно так-же потянуло опасностью от собиравшихся на краю площади жителей аула, в руках которых поблескивало оружие. Полковник с силой сжал рукоятку нагайки, он понимал, что ни один из этих людей не выдаст соплеменников, выкравших его дочь с внуком. Надежда была только на то, что чеченцы запросят за обоих выкуп, или предложат обменять их на попавших в беду своих бандитов. Других случаев увидеться вновь со своими детьми просто не существовало, разве что дряхлыми стариками они сами приползут домой, никому уже не нужные. Если останутся живыми в том аду, в который попадут. Атаман зыркнул глазами на вскочивших на лошадей Захарку с Петрашкой, задавив в себе приступ гнева на непокорных горцев и заодно на ученых сыновей, увязавшихся за ним, взобрался в седло сам. Он знал, что пока не найдутся Марьюшка с Павлушкой, оба сына, а так-же приставший к ним зять Буалок, не стронутся с подворья в свои столицы. Они посчитают себя обязанными выполнить до конца свой долг перед сестрой и племянником. Но у Даргана от этого их благородства лишь еще сильнее стала болеть левая сторона груди.

Дорога выскочила из аула и побежала по долине к пересекавшему ее оврагу. Не доезжая до него с четверть версты, кто-то из казаков обратил внимание остальных на маячившие в отдалении черные тени.

— Неужто абреки не наигрались? — негромко сказал отцу Панкрат, пристроившийся к нему сбоку. — Да и не нападали они по ночам никогда.

Ехавший с другой стороны атамана, Гонтарь потянулся рукой к усам:

— Их время вечернее, они любят разбойничать тогда, когда тени растворяются в сумерках, как соль в воде. А эти абреки вроде как не в себе.

Дарган перебросил ружье со спины на грудь, за ним, как по команде, этот фортель проделали станичники. Всадники спустились в овраг, в котором их дожидались казаки во главе с Матвейкой. Никто из них, оставленных выполнять скорбную работу, не тронулся в обратную дорогу домой, все терпеливо дожидались возвращения товарищей из похода на чеченский аул. Так было заведено испокон веков.

Отряд, в середине которого согнулись в седлах раненные терцы и лежали тюфяками поперек конских хребтов убитые воины, подошел к переправе через горную реку. Выделив в охрану десяток казаков под командой Панкрата, Дарган приказал старшему сыну отъехать от Терека саженей на пятьдесят, чтобы в случае внезапного нападения разбойников была возможность заранее встретить их ответным броском. Сам стал руководить переходом людей на другой берег. Бурные потоки подхватывали лошадей с всадниками как хворост и старались унести их в ревущую тьму. И если бы не толстая веревка, натянутая в самом начале над стремниной, то кого-то из служивых закрутило бы в водоворотах, а потом выбросило бы далеко за станицей или полуживого, или уже мертвого. Когда последний из казаков с негромким всплеском вошел в воду, Дарган свистнул болотной птицей. Черные тени в отдалении зашевелились, скоро и разведчики так-же неслышно, как перед ними их товарищи, сунулись вразрез хлестким струям, одной рукой цепляясь за веревку. Когда последний из них поднялся по противоположному откосу, Панкрат отвязал конец ее от дерева, вместе с отцом спустился к воде.

— Отстали разбойники? — прежде, чем начать переправу, спросил у сына полковник.

— Какой там, — недовольно откликнулся Панкрат. — Ведут нас, бирючьи морды, как бы из ружей не взялись палить.

— В белый свет как в копеечку? — трогая кабардинца, с усмешкой обернулся к сыну Дарган. Рука его сама собой пошарила по тому месту, где до недавнего времени находился талисман. Он потянул за повод, чертыхнувшись на начавшую раздражать привычку. — На нашей стороне такая-же роща, как на этой, мы растворимся в ее тени, будто нас не было.

— Может быть, ты прав, батяка, — не стал спорить сотник.

Кони выбрались на каменистый уступ другого берега. Панкрат передал веревку станичнику, смотавшему ее в круг, и оба рысью направились к отряду. Скоро в отдалении замаячили силуэты всадников, немного отставший Дарган приготовился отдать команду трогаться домой. И в этот момент одиночный выстрел нарушил ночную тишину. Это был выстрел наугад, его сделал человек, раздираемый изнутри ненавистью к терцам, благополучно переправившимся через реку. И его рукой водила обыкновенная слепая ярость. Панкрат досадливо покривился, кто-то из станичников коротко хохотнул, и все стихло. Но через мгновение прозвучал тревожный всхрап кабардинца, рысившего под Дарганом. Этот звук насторожил старшего его сына, он натянул уздечку и обернулся назад.

— Батяка, ты скоро? — негромко позвал он. — Пора уходить домой.

Атаман не ответил, большая его тень выделялась статуей на фоне далеких снежных вершин, облитых лунным светом. Казалось, он решил остаться навсегда на этом красивом месте, выбрав себе вместо постамента прибрежный бугорок. Но такая картина Панкрата не устраивала, он развернул коня и подъехал к отцу вплотную:

— Батяка, ты чего отстал? — сотник чуть подался с седла. — Трогаться, говорю, надо.

Лошадь под атаманом снова коротко заржала и застыла изваянием. Панкрат перевел взгляд на нее, потом опять на молчаливого верхового. Горячая волна догадки прокатилась у него от макушки до самых ног, она сменилась холодом, от которого по спине забегали мурашки. Усилием воли сотник заставил себя вцепиться пальцами в черкеску отца. Он встряхнул его тело один раз, потом другой, увидел вдруг, как голова с выбившимся из-под папахи серебристым чубом запрокинулась сначала назад, затем сунулась подбородком на грудь. Всадник стал обмякать, все больше наклоняясь к холке жеребца.

— Батяка, ты раненный!?. - выдавил из себя Панкрат, он потащил отца к себе, надеясь влить в него свою живительную силу. — Очнись, батяка, это я, твой старший сын Панкрат… Там Захарка с Петрашкой, а дома нас ждет мамука, любимая твоя жена Софьюшка…

Он нарочно не назвал имя старшей сестры Аннушки, чтобы не напоминать отцу о недавней утрате младшей Марьюшки. Сбоку раздался торопливый топот копыт, скоро оба всадника были взяты станичниками в плотное кольцо. Кто-то срывал с фляги, наполненной чихирем, круглую пробку, кто-то искал в походной сакве чеснок, чтобы натереть им ноздри и виски полковника. Но ни у кого в мыслях не было признавать станичного атамана мертвым, никто не желал думать, что его сразил всего один выстрел, сделанный злым абреком вслепую. Младшие сыновья тыкались головами в отцовские плечи и грудь, они бегали пальцами по его широким ладоням, не замечая, что те все больше отдают не теплом, а холодом. Лишь Панкрат наконец-то стал осознавать, что глава их семьи уходит навсегда. Лицо отца, к которому он прижимался, превращалось в каменное изваяние, как у степных истуканов, охраняющих курганы под станицей Пятигорской, а нос все больше делался сосулькой. Он стал таким холодным, что по коже продирал колючий мороз. Сотник наклонил своего батяку к холке коня, на котором тот сидел, передавая его тело в руки младших братьев. В груди у него разрастался угловатый ком, мешавший нормально вздохнуть. Он пошевелил плечами и чуть тронул уздечку, кабардинец медленно пошел по направлению к Тереку. Станичники поначалу расступились, но хорунжий Черноус попытался перехватить сына своего товарища, взявшись за повод в его руках:

— Панкрат, сейчас ты ничего не сможешь сделать, — негромко сказал он, зажимая в стальные тиски пальцы сотника. — Мы не забываем о долге перед своим атаманом, а так-же перед всеми станичниками.

Гвардейца поддержал есаул Гонтарь, старый друг полковника:

— Панкрат, если что-то серьезное, то кроме тебя замещать Даргана у нас некому, — так-же тихо добавил он.

Сгрудившиеся вокруг терцы с суровыми лицами ждали ответа от старшего сына своего вожака, они были готовы к любому приказу.

— Я пока не потерял разума, чтобы прямо отсюда погнаться за абреками, которые уже растворились в ночи, — наконец откликнулся Панкрат. — И я все знаю.

Лошадь под сотником остановилась на самом берегу, дальше начинался обрыв, нависший над вечно клокочущей водной стихией. Волны, облитые бледными лучами, казались неживыми, сама река походила на адский поток, вытекающий из преисподней. Противоположный берег был пуст до черной стены чинаровой рощи, до предгорного плато за нею, за которым начиналось нагромождение снежных вершин, утыкавшихся прямо небо. От всего этого казалось бы великолепия несло такой тоской, такой беспросветностью, что хотелось запрокинуть голову и взвыть голодным бирюком. Будто Панкрат поднялся на самую высокую вершину и с нее, укрытой ледяной шапкой, рассматривал первозданную картину вокруг, освещенную луной, напрочь забыв, что под ногами разверзлась бездонная пропасть. Сотник встряхнул головой и стянул скулы мертвым узлом. Он прошептал сквозь плотно стиснутые зубы:

— За все надо платить. И получать сполна тоже за все.

Высокогорный аул Гуниб примостился в самом сердце Внутреннего Дагестана, на крутом склоне горы, белая вершина которой скрывалась в облаках. Низенькие сакли с серыми стенами из неотесанного камня были похожи на отару грязных овец, забравшуюся в поисках корма к границе снегов. Над саклями с плоскими крышами и коническими трубами возвышались родовые башни из того же камня, с черными бойницами наверху. С верхних площадок башен открывался вид на дикие горы вокруг, на зеленые луга по их склонам и на ущелье внизу с горной речушкой Каракойсу, похожей сверху на нитку, скрученную из овечьей шерсти. Летом, когда заканчивалось таяние снегов, из аула можно было добраться до плато, заселенного аварцами с даргинцами и лакцами с кумыками и агульцами, и выменять у них необходимые в быту вещи. В остальное время года речушка превращалась в неукрощенного зверя, готового растерзать любого своими железными струями-клыками. Тропа была и среди отвесных скал, но горцы ходили по ней редко, потому что она нависала над пропастью, дна которой никто еще не видел из-за стлавшихся по нему туманов. Она вела не только на плато, но и разбегалась к другим аулам с цахурцами, будухцами, удинцами и лезгинами. Лезгинские аулы располагались с другой стороны плато и, как и сам аул Гуниб, они были почти неприступными. Как, впрочем, считались непокорными лезгины, слывшие среди дагестанцев самыми жестокими. Этот народ даже узкими лицами походил на лезвия кинжалов. Но сейчас в сакле Шамиля, третьего имама Дагестана и Чечни, уважаемого всеми правоверными мусульманами, мюриды от лезгин возлежали на ковриках ближе всех к своему наставнику. Они потеснили воинственных чеченцев, на которых имам в первую очередь рассчитывал в борьбе с неверными. Последние, к тому же, были самым многочисленным из народов, населявших горный Кавказ.

Гости заполнили просторное помещение до отказа, напротив каждого джигита, облаченного в черкеску и бывшего при оружии, на общем ковре стояла пиала, наполненная чаем, с пресной лепешкой и куском овечьего сыра. Так-же среди угощений были финики, кишмиш, местный рахат-лукум и шербет, сваренный из сиропа, добытого из винограда и приправленный орехами. Это был своего рода достархан, устроенный в честь съезда мюридов, собранного Шамилем по причине объявленного им газавата всем христианам. Главари малых народов подчинялись своему имаму беспрекословно, они были преданы исламскому течению суфизм и представляли из себя делегатов от большинства горских наций.

Шамиль окинул пристальным взглядом присутствующих, его большой палец правой руки неторопливо начал пересчитывать крупные зерна темных четков, стараясь ногтем коснуться жилки, на которую были нанизаны эти зерна, выточенные из сандалового дерева. Они были теплыми, источали приятный запах и обладали энергией, благотворно влияющей на их обладателя. Имам сидел на нескольких коврах, положенных друг на друга, скрестив ноги и бросив на колени темные руки с синими жилами, унизанные золотыми перстнями с вставленными в них крупными бриллиантами, сапфирами и аметистами. Ему уже перевалило за пятьдесят лет. Это был худощавый мужчина с горбатым носом и впалыми щеками, с резкими морщинами на высоком лбу и возле большого рта. Черные брови разлетались над глазными впадинами с полуопущенными веками, из которых в собеседника упирался пристальный взгляд черных миндалевидных глаз, протыкающий его словно насквозь. Внутри зрачков чувствовалась огромная душевная сила, заставляющая подчиняться воле ее обладателя помимо собственного желания. На голове имама тускло светилась серебристым мехом каракулевая папаха из шкуры трехдневного ягненка, плечи ладно облегала белая черкеска с закатанными рукавами и с золотыми газырями по бокам, подпоясанная тонким наборным поясом с кинжалом на нем из дамасской стали в ножнах, убранных золотом. За отворотами черкески виднелась красная рубаха со стоячим воротом. У ног имама примостился золотой кубок изумительной работы — подарок арабского шейха. Из него вождь кавказских племен изредка отхлебывал травяной настой, прописанный ему лекарем тоже из арабов. По правую руку от главы застолья сидел верный кунак Ахвердилаб, по глаза заросший черной бородой с усами. В отличие от своего друга и учителя, он был одет в черную черкеску, тоже с закатанными рукавами, и с синей рубахой под ней, на голове у него красовалась черная лохматая папаха, а на ногах были надеты мягкие ноговицы из кожи теленка. На левом его боку примостился турецкий ятаган в богато убранных ножнах. По левую сторону от Шамиля сидел чеченец Садо, красивый джигит с тонким с горбинкой носом и со шрамом через все лицо. Руки он положил на колени, на среднем пальце левой руки брызгал искрами золотой перстень с бриллиантом, вправленным в него. Это был подарок от турецкого падишаха. Одет он был в красную черкеску с белой рубахой под ней, на ногах были собраны в гармошку смазанные жиром ноговицы. На обритой голове чеченца съехала на затылок белая лохматая папаха, подбородок укрывали крашенные краской борода с усами. На поясе у него, отделанном серебром, висела настоящая казацкая шашка, обложенная пластинами из серебра. Среди горцев ходил слух, что этот клинок подарил чеченскому мюриду граф Толстой, его друг из русских господ, когда отважный Садо спас того от смерти. Однажды абреки погнались за русским офицером и Садо, оказавшийся рядом, одолжил ему свою свежую лошадь. Во второй раз чеченец выручил графа деньгами, когда тот проигрался до нитки в карточную игру. Он дал своему русскому другу столько денег, сколько оказалось нужным, чтобы погасить долг.

Шамиль провел рукой по густой своей бороде, покосился на золотой кубок. Поднимать его он не поспешил, дожидаясь, пока все гости выскажутся. Но мюриды продолжали молчать, они даже не притронулись к пиалам с чаем, после которого женщины принесли бы кувшины с вином, чтобы достойно завершить обильную трапезу. Джигиты выдохлись после бурного обсуждения многих вопросов, накопившихся у них в связи с активизацией действий русских войск на Кавказе, они хотели одного, отдохнуть перед дальней дорогой к своим аулам. И в то же время они понимали, что главная задача по защите своей родины от русской экспансии еще далека до ее решения. Тарелки с остатками жареной баранины и говядины были уже унесены. Приближалось время очередного священного намаза, совершаемого правоверными пять раз в день, и надо было успеть закончить трапезу до молитвы. Наконец один из чеченских мюридов решил нарушить молчание, он сидел в окружении нескольких соплеменников, похожих обличьем на присевших на задние лапы медведей. У них тоже были заросшие густым волосом лица с узкими лбами и маленькими глазками под крутыми надбровными дугами. Они имели короткие руки, шеи едва угадывались за воротами рубашек, а ноги казались медвежьими лапами, засунутыми в ноговицы, разорванные по бокам.

— Русские войска пришли в движение, они снова решили переправиться через Терек и углубиться на территории Персии с Османской империей, — сказал мюрид, представлявший из себя человека, крепко покалеченного с одного бока. Левый рукав черкески у него был пустым до локтя, а левую ногу до колена прикрывала измятая штанина. — Наш лазутчик с левого берега сказал, что новые полки уже вышли из Моздока и идут по направлению к Кизляру.

— Значит, русский царь надумал идти на этот раз не через Грузию, а хочет направить свою армию через Азербайджан, — глубокомысленно изрек один из коротышек, его сосед. — Этим маневром он мечтает убить сразу двух зайцев, во первых, преподать очередной урок непокорному Кавказу, а во вторых, сократить путь на Индию.

— Разве Николай Первый решил нарушить Туркманчайский мир, по которому Российской империи достались от Персии ханства Эриванское с Нахичеванским? — криво усмехнувшись, осведомился Шамиль. Спросил просто так, чтобы поддержать разговор, потому что в рассуждениях мюрида присутствовала наивность. — И разве на западном направлении русские закончили все свои дела?

— К тому же у царя созрел нарыв в Крымском ханстве, принадлежащем Османской империи, — поддержал насмешливое настроение имама Ахвердилаб, его правая рука. — Уважаемый Сулейман, ты уверен, что русские полки устремились завоевывать Индию?

Джигиты, сидящие рядом с Сулейманом и похожие на него и друг на друга как дети от одного отца, разом распрямили свои квадратные тела и уставились на кунака имама Шамиля недобрыми взглядами. Они интуитивно почувствовали в язвительном вопросе Ахвердилаба насмешку над своим близким родственником. Чтобы разрядить обстановку, могущественный горец улыбнулся и миролюбиво сказал:

— Я думаю, что здесь дело обстоит по другому. Генерал Барятинский, который рвется в наместники от русского царя на Кавказе, настроился захватить в плен всех кавказских мюридов во главе с нашим уважаемым имамом Шамилем. А затем, когда мы под их давлением мы примем предложенные нам условия, объявить Кавказ очередной вотчиной Российской империи, — он с вызовом оглядел гостей и закончил. — Но я уверен, что мы не поддадимся ему так легко.

— Этому не бывать никогда! — вскинулся безрукий и безногий мюрид. — Аллах акбар!

— Аллах акбар! — дружно воскликнули гости.

— Ты прав, Муса, мы не позволим русским устанавливать у нас свои порядки и жрать вместе с гяурами их свинину.

— Пусть они ею подавятся. Русские грязные как эти свиньи, от них несет вонью.

— Они никогда не завладеют Кавказом!

Нежелательная пауза, наступившая было в середине разговора, закончилась. И прервана она была темой, затрагиваемой неоднократно в течении дня. Шамиль одобрительно покосился на Мусу, представлявшего из себя давнего его товарища, затем поднял свой золотой кубок, сделал из него несколько маленьких глотков и поставил его на место. Гости дружно взялись отпивать чай из глиняных пиал, поддерживая их пальцами под плоские донца, заедая питье шербетом и рахат лукумом.

— На Кизлярском направлении русским войскам противостоят отряды джигита Ирисхада, — обернувшись в сторону дагестанских мюридов, как бы напомнил Шамиль. — Надо усилить эти позиции цахурскими и удинскими воинами на случай, если русские полки решат пойти той дорогой.

— Лезгины тоже готовы встать на защиту своей родины и вступить в бой с неверными под Кизляром, — подал голос один из мюридов в приплюснутой с боков папахе. — Наши скакуны оседланы, джигиты запаслись пулями и порохом, которые доставили в наши высокогорные аулы персидские купцы.

— Очень хорошо, арабы с турками тоже не забывают о проблемах горских народов, — имам благосклонно наклонил голову, на безымянном пальце правой руки сверкнул золотой перстень с вправленным в него крупным бриллиантом. — Взамен оружия мы собрали для них овечью шерсть, шкуры домашних животных, кубачинскую чеканку с кинжалами работы мастера Гурда. Аварские джигиты добыли несколько шкур снежных барсов, за них арабы дают особенно высокую цену, потому что эти шкуры украшают дворцы эмиров и шейхов.

— Ахмет-паша, родной брат османского султана, сделал заказ даргинским джигитам на поставку в его дворец живого барса, — осведомил гостей Ахвердилаб. — Мужчины изготовили из горного дуба большую клетку, даргинцы полны решимости исполнить заказ турецкого паши.

— Даргинцы уже поставляли в султанские покои волков и медведей, — включился в разговор Садо. — Они хорошие охотники и отважные воины, им можно доверять сложные задачи.

Даргинские мюриды, возлежавшие на коврах напротив имама, как один в лохматых папахах и в серых черкесках, гордыми взглядами посмотрели на окружающих. Джигиты из их аулов успели отличиться во время перехода русских войск через их владения на территорию Азербайджана. Тогда они дождались, пока крупная часть из пехотинцев втянется в узкое ущелье, и забросали их камнями. С той поры ни один русский солдат по этому ущелью больше не прошел.

— А как обстоят дела в районе Гудермесского и Шалинского аулов? А так-же что там под аулом Цахтуры? — повернулся Шамиль к чеченским мюридам. — Несколько лет назад мы потерпели там крупное поражение, забыть о котором нам не позволяет наша совесть.

— Ты прав, уважаемый Шамиль, наша совесть до сих пор взывает к отмщению гяурам за позор, испытанный тогда нашими джигитами, — склонил голову в серой папахе мюрид, которого назвали Мусой. — В том бою я тоже лишился левой руки, отрубленной по локоть одним из сыновей Даргана Дарганова, казачьего атамана станицы Стодеревской и моего кровника.

— Имена у вас одинаковые, Муса, — развернулся к говорившему мюрид из лакцев. — Ваш тейп Даргановых, случайно, не связан кровными узами с казачьим родом Даргановых?

— Мой прадед взял в жены терскую казачку и ушел на левый берег, — признался чеченец, глаза у него сверкнули огнем. — Но с того момента наши дороги разошлись, этот казак убил моего деда, моего отца и двух моих теток. А его старший и младший сыновья отрубили мне левую ногу и левую руку. Весь наш тейп проклял казачий род Даргановых и объявил их нашими кровниками.

— Это твои джигиты, Муса, выкрали из атаманского куреня его младшую дочку с внуком? — с сожалением посмотрел на чеченца Ахвердилаб. — Нам стало известно, что ваши люди часто переправлялись на левый берег и охотились за всеми Даргановыми.

— Это сделали джигиты из тейпа обоих братьев Бадаевых, тоже убитых сотником Панкратом, старшим сыном станичного атамана, — пояснил Муса. — Один из них был женихом Айсет, моей родной сестры, уведенной Панкратом в свою станицу и ставшей его женой. А второй искал с казаком встречи, чтобы отомстить за близкого родственника.

— И сам погиб от руки своего кровника, — докончил рассказ мюрида Шамиль, он криво усмехнулся. — Муса, не слишком ли много ваш уважаемый тейп позволил семейству Даргановых?

Чеченец сверкнул глазами и вскинул подбородок, по его лицу забегали злые тени:

— В нашем роду не было мужчин, чтобы осуществить кровную месть, — сквозь зубы процедил он. — Как мой дед, как отец, я один представлял мужскую половину рода. Но скоро подрастут мои сыновья и сыновья моей старшей сестры Кусамы. Я клянусь аллахом, что ни один из Даргановых не уйдет от справедливого возмездия.

Сидевшие рядом с мюридом родственники братьев Бадаевых вскочили со своих подстилок, их квадратные фигуры на коротких ногах выражали готовность прямо сейчас ринуться в схватку:

— Мы уже начали осуществлять кровную месть за своих братьев, — громко крикнул один из них. — Мы подстерегли на пастбище младшую дочь казака Дарганова и его внука, младшего сына его сына Панкрата, убившего наших братьев, и переправили обоих в горный аул. Мы клянемся аллахом, что атаман и его старший сын заплатят нам кровью за наших родственников.

Все трое горцев, восседавших во главе совета, в знак согласия склонили головы, на их лицах невозможно было различить выражения, которое они постарались спрятать за уважительным прищуром черных глаз. Наконец Шамиль потянулся к своему кубку, отпив несколько глотков настоя из горных трав, он снова посмотрел на родственников братьев Бадаевых:

— Скажите нам, джигиты, что вы собираетесь делать с девушкой и с ее маленьким племянником? — спросил он. — Если решили продавать, то какую сумму за них просите?

— Пленников продавать мы не будем, — ответил тот из Бадаевых, который поклялся до конца осуществить кровную месть. — Младшую сестру кровника Панкрата мы отдадим в жены за нашего джигита, чтобы она восполнила убыль в роду Бадаевых. А сына его воспитаем в чеченских традициях, когда он вырастет, он будет обязан отомстить за своих убитых родственников.

Шамиль, а вместе с ним двое ближайших его помощников, так-же, как остальные мюриды, с пристальным вниманием воззрились на чеченца, огласившего желание своего рода. Они поразились тому, что за узкими лбами и толстой шкурой этих полулюдей, больше похожих на диких вепрей, скрывается коварный ум, способный на долгое ожидание, зато потом на сладкое отмщение своим врагам. Имам не мог в это поверить, он начал перебирать четки, отодвигая по одной бусине назад, затем, при всеобщем молчании, поднял кубок, пригубил из него и более мягко посмотрел на чеченских мюридов. Видно было, что в его мыслях появилось новое направление, которое он собрался огласить:

— Мы приняли решение усилить отряды чеченских воинов несколькими подвижными группами из лезгинских, кумыкских и лакских джигитов, — медленно проговорил он. — С завтрашнего дня эти группы отправятся исполнять волю аллаха на равнинную и горную Чечню. Такова воля Всевышнего.

— Аллах акбар, — радостно вскрикнул Муса, за ним повторили этот клич все Бадаевы, дружно поддержанные гостями.

Женщины уже внесли в просторное помещение узкогорлые кувшины, полные виноградного вина нового урожая. Они успели разлить розоватый напиток по глиняным чашкам, стараясь не пролить ни капли на земляной пол и на края ковриков, на которых расположились гости. Совет мюридов закончился, оставалось отметить событие добрыми глотками терпкой жидкости и собираться в обратную дорогу. А путь предстоял нелегкий, потому что к аулу вела лишь одна тропа, она же из него выбегала. И петляла она по горным кручам на такой высоте, что облака всегда оказывались под ногами. Требовалось огромное мужество, чтобы не опустить глаза вниз и не узреть вместо тверди пропасть, до дна которой вряд ли кто долетел бы живым.

В этот момент в комнату вошел молодой джигит, он проворно пробрался к Шамилю и что-то зашептал ему на ухо. Жесткие складки на сухощавом лице имама посуровели, властные глаза скользнули по собравшимся. Выслушав донесение, он коротким взмахом руки отпустил своего помощника и огладил бороду ладонями. Гости притихли, они почувствовали, что весть не принесла Шамилю удовлетворения, каждый из них невольно сжал кулаки. Перекинувшись взглядами с Ахвердилабом и Садо, имам встал, положил руку на рукоять кинжала. В его гортанном голосе появились стальные ноты:

— Джигиты, мы обязаны воспринимать мир таким, каким его предложил нам аллах, мы должны быть готовыми ко всему. К аулу Гуниб приближается отряд терских казаков, — Шамиль медленно прошелся глазами по вскочившим на ноги мюридам, на его горбоносом лице со впалыми щеками выступили красные пятна гнева. Под нестройный ропот, возникший в помещении, он закончил. — Может быть, это разведчики передовой русской части, а может, казаки сами решили сделать вылазку. Но мы должны встретить непрошеных гостей во всеоружии.

— Смерть поганым гяурам!

— Враг будет разгромлен.

— Аллах акбар!

 

Глава вторая

Молодая женщина, сидящая за рулем элитного «ситроена», пальцем столкнула темные очки со лба на глаза и опустила боковое стекло, подставляя лицо под струю свежего воздуха. Лето 1982 года во Франции выдалось жарким, вокруг преобладали тона, похожие на цвета хлеба, поджаренного на постном масле. Время было послеобеденное, гладкое покрытие дороги блестело сумасшедшим блеском. Женщина вытащила из сумочки, лежащей на сидении рядом, шелковый платок и промокнула им влагу на верхней губе. На вид ей было немногим за тридцать лет, вся внешность говорила о том, что она принадлежит к высшему французскому обществу, в котором живет. Она кинула быстрый взгляд по сторонам. Автобан, с металлическим бордюром посередине и с черными мешками для мусора, подвешенными к нему, был проложен посреди желтых полей и таких-же лугов с пасущимися на них коровами, темно-красными и миниатюрными. Приближался национальный праздник французов — День взятия Бастилии, страна украсилась разноцветными флажками. Они трепыхались на легком ветру даже на телефонных автоматах, стоящих вдоль дороги на равных расстояниях. Включив радио, женщина поискала радиостанцию, передающую мировые хиты. Из динамиков, спрятанных за спинкой заднего сидения, полился насыщенный голос Патрисии Каас, почти переходящий в грудное контральто. Молодая особа усмехнулась, она была знакома с певицей с милым лицом, обрамленным белокурыми волосами. Голубые глаза у Патрисии оставались всегда чуть-чуть грустноватыми, словно они вобрали в себя всю изысканность культуры мировой законодательницы моды — Франции, даже пресыщенность ею. Женщина посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась обворожительной улыбкой. Она знала, что здорово похожа на эту певицу с имперским именем.

Впереди показался пригород Парижа с типичными зданиями для бедняков и эмигрантов, совсем недавно нахлынувшими в этот город из стран третьего мира. Франция, уподобляясь Америке, открыла для них свои границы вслед за чопорной Англией, и уже успела вкусить горьких плодов от дикой культуры с не менее первобытными нравами, привезенными с собой южными переселенцами. Женщина свернула на узкую рю, усаженную каштановыми деревьями, доехала до площади перед белоснежной базиликой Сакре Кер, украшавшей вершину холма Монмартр, и припарковала лакированный «ситроен» серебристого цвета на автостоянке, помеченной знаком. Затем вышла из машины, нацелила на нее маленький пульт-брелок и нажала на кнопку. Раздался характерный щелчок от сработавших дверных зажимов.

— О, мадам де Арган, вы, как всегда, точны, — поднялся с лавочки навстречу женщине элегантный мужчина под сорок лет в костюме от Армани и с тонкой тростью под мышкой. Он кивнул на место, с которого встал, одновременно протягивая ладонь. — Прошу вас, присаживайтесь. Не беспокойтесь, я успел протереть планки носовым платком.

— Спасибо, месье Марли. Вы разрешите мне называть вас Мишелем, как в прошлый раз?

— О да, конечно, мадам де Арган, — поспешил заверить мужчина.

— А вы, пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени Мария, так будет проще, — улыбнулась собеседница.

— Спасибо… Мария.

Молодая женщина скосила глаза на разноцветные планки, затем подала навстречу мужчине тонкие пальцы, унизанные изящными золотыми перстеньками, и грациозно опустилась на лавочку. На открытой груди у нее вспыхнуло радужными огнями небольшое колье, состоящее из удлиненных золотых звеньев с вставленными в них драгоценными камнями. Драгоценности как нельзя удачно подчеркивали элегантный наряд собеседницы, состоящий из черного платья прямого покроя и без рукавов, с плотно охватывавшим высокую шею узким черным пояском. В розовых ушках посверкивали подвески из золота и с бриллиантами по полкарата. На правом запястье у женщины красовались маленькие золотые часики, на левом переливался желтым цветом чудесный браслет. На ногах были надеты лакированные туфли темно-бордового цвета с черными вставками на подъеме и с узкими носами. Подобный наряд мог насторожить человека из высшего круга, потому что в нем с успехом можно было бы пойти на какой-нибудь светский раут, назначенный в более позднее время, но мужчина знал, что собеседница приехала сюда со встречи в высшем обществе, не успев переодеться в привычные для нее джинсы и блузку с отложным воротником. Впрочем, он сам только что ушел с презентации очередного гламурного журнала, на которую был приглашен в качестве консультанта. С его удлиненного лица с прямым носом и большими губами до сих пор не сошла дежурная улыбка, такая, которая успела приесться телезрителям во всем мире.

— Итак, Мишель, вы привезли мне то, о чем мы договаривались с вами в прошлый раз? — поставив сумочку на колени, вопросительно уставилась на мужчину собеседница. — Вы обещали перевернуть вверх дном весь культурный центр Жоржа Помпиду со знаменитой библиотекой при нем, но обязательно раздобыть необходимое.

— Я так и сделал… Мария, — откликнулся тот. — И я нашел то, что вам нужно. Не поверите, но даже в набитой фолиантами библиотеке Сорбонны не нашлось того, что оказалось в Бобуре, или в культурном центре имени нашего бывшего президента, что одно и то же.

— Тогда чего же вы тянете? Показывайте!

Особа с интересом уставилась на мужчину, силясь отыскать на его спортивной фигуре место, в которое он мог бы запрятать нужную ей вещь. Но собеседник выдерживал паузу, на его губах заиграла плутовская улыбка.

— Сейчас, Мария, — растягивая слова, сказал он, принимаясь бегать по карманам брюк и рубашки. — Куда же я ее засунул… А, вот же она.

Он откинул полу пиджака и извлек из внутреннего его кармана похожую на толстое портмоне небольшую книжку в кожаном переплете, на обложке которой была вытиснена лилия с тремя лепестками. Подобным изображением метили проституток во времена короля Людовика Четырнадцатого, выжигая этот знак на их плечах. Женщина с благоговением поджала чувственные губы, она не решалась протянуть руку к старинному фолианту. А что книга была старинной, у нее даже не возникало сомнений. Покрытие обложек не только было сшито из выделанной телячьей кожи, но и страницы имели светло-коричневый цвет с темными пятнами на них.

— Берите же, Мария, — с улыбкой протянул собеседник книгу женщине. — Я специально загнул нужную вам страницу.

— Разве так можно делать? — вскинула она длинные ресницы. — Невооруженным глазом видно, что этот фолиант старинный и обращаться с ним нужно как с бабочкой, чтобы не стряхнуть с нее пыльцу.

— Не совсем так, но, в общем, да, — почти согласился господин, которого звали Мишелем. — Хорошо, я сам открою интересующее вас место.

Он быстрым движением откинул обложку и поднес развернутые страницы к лицу Марии. Она с жадностью всмотрелась в красочное изображение какого-то предмета, нарисованного на них. Затем взяла книгу в свои руки и надолго затихла над нею, беззвучно шевеля губами. Время медленно двинулось по кругу отсчитывать все три измерения. Мужчина осмотрелся, закурил и закинул ногу за ногу. Скоро его внимание привлекла группа туристов из Америки, которых можно было отличить от других путешественников по крупным габаритам, цветущим лицам и спортивным курткам, завязанным спереди на рукава. Американцы готовились совершить восхождение по лестнице, ведущей к подножию базилики Сакре Кер, они еще не догадывались, что она состоит не из одной сотни ступенек.

— Мишель, а вы уверены, что это та самая диадема работы Николо Пазолини? — наконец нарушила молчание собеседница. — Что-то я не разберу буквы под картинкой, написанные по тарабарски.

— Не мудрено, — улыбнулся господин. — Книга издана в Германии, а там привыкли латинский шрифт превращать в египетские иероглифы. Если желаете, я могу помочь вам расшифровать подпись.

— Спасибо за подсказку, я уже разобралась, — не отрываясь от страницы, отозвалась особа. Пошевелив губами, она заговорила снова. — Значит в диадему, изготовленную итальянским ювелиром, вставлены десять бриллиантов, по пять с каждой стороны и весом по пять карат. Два бриллианта по десять карат находятся спереди изделия, где оно имеет расширение. Один вверху, а другой внизу. Между ними вставлены два граната по тридцать карат каждый и два сапфира такого же веса, расположенные крест-на-крест. То есть, один гранат и один сапфир напротив друг друга, а под ними один сапфир с одним гранатом. В самую середину мастер вложил рубин в пятьдесят карат весом. Я не ошиблась в цифрах?

— Все правильно. Остается добавить, что диадема отлита из чистого золота с серебряными кружевами по верху, — подтвердил рассуждения женщины собеседник. — Весит она двести восемьдесят граммов. Об этом я тоже прочитал по немецки и успел перевести на французский язык.

— Тяжеленькая…

На некоторое время наступила тишина, прерываемая лишь усердным сопением Марии. Скоро по ее гладкому лбу поползли первые капли пота, они скатились в ложбинки между переносицей и веками и, подтолкнутые ресницами, устремились к тонким крыльям носика. Женщина машинально вытащила из сумочки розовый платочек и промокнула влагу, затем положила раскрытую книгу себе на колени, развернулась к собеседнику, продолжавшему изучать ее карими глазами с искорками в них.

— Мишель, вы утверждаете, что знаете, где находится данный раритет?

Господин со значением хмыкнул, зрачки у него заметно расширились, он перекинул ногу на ногу и ответил, не отрывая взгляда от светской особы:

— Мадам Мария, я профессиональный сыщик. Если я сумел откопать этот фолиант, скорее всего, в единственном экземпляре, потому что только в нем имеется рисунок заинтересовавшего вас сокровища работы итальянца Пазолини, то поверьте мне на слово, что в моей голове тут-же завертелись образы, так или иначе связанные с этим изделием. Кстати, в других справочниках с эскизами работ этого мастера, о диадеме нет даже упоминания, — он выдержал многозначительную паузу и продолжил. — Я утверждаю, что видел эту драгоценность всего несколько месяцев назад. Но прежде чем назвать место, где она находилась, я хотел бы задать вам один вопрос.

Неясная тень пробежала по удлиненному лицу женщины, она достала из сумочки дамские сигареты и чиркнула зажигалкой. Выпустив тугую струю дыма вверх, снова обернулась к собеседнику:

— Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить, — сказала она. — Я могла бы рассказать нашу семейную тайну, но что вам это даст?

— Ничего, — поспешил заверить господин. — Но согласитесь, имею же я право знать хоть что-то, разумеется, в пределах допустимого.

Женщина щелчком сбила пепел, откинулась на спинку лавочки:

— Видите ли, месье Марли, эта странная загадка больше сотни лет преследует членов нескольких семейств из династий де Арган, де Эстель во Франции, Ростиньяк в России и Свендгрен в Швеции, и конца ей пока не видно. Дело в том, что она связана с раритетами, принадлежащими государству и наши предки поклялись, что найдут и вернут ценности народу во чтобы то ни стало. Речь идет не только об одной этой вещи, но и о других редкостях, не менее достойных, часть из которых нашлась, другая находится в поиске. Сейчас нас интересует судьба лишь этой диадемы. Вам, надеюсь, не стоит разъяснять девиз нашей с вами республики — что принадлежит Франции, то принадлежит ее народу.

— О, прошу прощения, мадам де Арган, если здесь замешаны государственные интересы, то я ни о чем больше у вас не спрошу, — поднял руки вверх мужчина, он поспешно запахнул борта пиджака. — Я думал, что это всего лишь семейное дело герцогов де Арган.

— Так бы оно и случилось, если бы в те далекие времена не была затронута честь и других известных в Европе династий, с которыми породнились мои предки.

— Я снимаю вопрос, мадам де Арган. Деньги я получил, скрывать по этой причине от вас ничего не имею права.

— Вот и отлично, тогда у меня к вам, в свою очередь, назрел первый вопрос. Где вы видели диадему, и не могли ли вы ошибиться, что это именно она?

— В Лондоне, на аукционе Сотбис, ее выставил на продажу господин, пожелавший остаться неизвестным.

— Какова же была цена, кто изделие выкупил, и не узнали ли вы — случайно — откуда приехал тот господин?

Собеседница специально сделала упор на слове «случайно», тем самым показывая, что за вознаграждением по поводу сведений об этом человеке она не постоит. Но мужчина лишь развел руками:

— Увы, мадам де Арган, этот человек так и остался инкогнито для всех. Скорее всего, лот на аукцион выставляло подставное лицо, сам же владелец сокровища не покидал собственного дома.

На некоторое время установилось молчание, каждый из собеседников был занят своими мыслями. Наконец мадам Мария взяла в руки книгу, снова всмотрелась в рисунок:

— Во времена Франклина Рузвельта жила такая русская художница Лилиан Шуматова, — как бы издалека начала она. — Когда эта Шуматова рисовала портрет Президента Соединенных Штатов Америки, тот почувствовал страшную головную боль.

— Я слышал эту историю, — качнул головой собеседник. — Президент Рузвельт умер от кровоизлияния в мозг, а портрет, написанный мадам Шуматовой, стал стоить баснословных денег.

— Мне можно выкупить этот фолиант? — без всякого перехода спросила мадам Мария.

— Ни в коем случае, я взял его из библиотеки Бобур под свое удостоверение личности и под честное слово, — сотворил испуганное лицо Мишель. — Эта книга тоже является раритетом государственного значения.

— Понимаю, — протянула собеседница, глаза ее вильнули в сторону женской сумочки. — Но я имею право сделать из него парочку фотоснимков?

— Пожалуйста. И здесь я вам помогу.

Молодая женщина вытащила из своей сумочки миниатюрный цифровой фотоаппарат «Сони», отщелкала несколько кадров из книги в руках собеседника. Попросив его открыть титульный лист, она проделала то же самое. Затем вернула фолиант сыщику.

— Спасибо, Мишель, я вам очень признательна.

— Всегда к вашим услугам, мадам Мария, — наклонил тот голову с прекрасной прической.

— Если узнаете что-то новое о господине, выставлявшем диадему на аукционе в Лондоне, сообщите, пожалуйста, мне.

— Сегодня вечером у меня встреча с весьма информированным человеком в кафе «Ла Мейсон Розе», я постараюсь разузнать у него сведения, интересующие вас. Этот солидный коллекционер в курсе многих событий.

— Вы имеете ввиду кафе, которое находится на Монмартре?

— Именно так, мадам Мария. Розовое двухэтажное здание с кафешкой на первом этаже, оно расположено между площадью Тертр, где местные художники выставляют на продажу свои картины, и трехэтажной виллой певицы Далиды.

— Это как раз то самое место, в котором все знают про всех, — с улыбкой кивнула собеседница. — Ведь там с давних пор собираются известные писатели, художники и артисты, самые большие сплетники. Я уверена, что сегодня вечером вам повезет значительно больше.

— Спасибо, мадам де Арган. Я вам позвоню.

— Удачи, месье Марли, я буду ждать вашего звонка с нетерпением.

Палящее солнце успело перевалить на вторую половину небосклона. Серебристый «ситроен» проскочил до середины аккуратного городка Обревиль и с центральной его площади завернул налево, в одну из многочисленных улочек. Когда двух и трех этажные виллы горожан остались позади, на пути автомобиля вырос мостик через речку Эр с прозрачной водой и с водорослями, отпустившими ветви по течению. За мостиком показались очертания родового замка, построенного в тринадцатом веке. Когда-то он принадлежал известному роду французских рыцарей, последний представитель из которых погиб в России во время похода в эту страну императора Наполеона Бонапарта. Потом замок выкупила Софи де Люссон из семьи парижских дворян, она, в свою очередь, передала его с немалым при нем имуществом своему младшему сыну Пьеру де Аргану, связавшему судьбу с не менее именитой во Франции фамилией де Эстелей путем женитьбы на их дочери Сильвии. С тех пор усадьба стала принадлежать герцогам де Арган, получившим этот титул не только через женитьбу на титулованных особах, но и за прилежную службу на благо народу Франции. Дед нынешних молодых наследников имения являлся во времена Второй мировой войны правой рукой генерала де Голля, возглавившего армию сопротивления гитлеровским оккупантам.

Автомобиль подкатил к массивным воротам, которые сразу отворились вовнутрь. Машина проехала по узкому проходу в небольшой дворик и остановилась возле мраморной лестницы, ведущей в здание, сложенное из тесанных скальных пород. Вокруг возвышались серые замшелые стены, мешающие солнечным лучам их обогреть, дворик полностью освещался дневным светилом лишь в полдень. Мадам де Арган вышла из машины, передала ключи вышедшему навстречу слуге и заторопилась ко входу. Из просторного вестибюля первого этажа, уставленного старинной мебелью из красного дерева с тяжелыми медными канделябрами по углам, она по узкой каменной лестнице поднялась сразу на третий этаж и остановилась перевести дыхание возле высокой двери с ручками в виде звериных голов, начищенных до блеска. Звери в своих пастях держали толстые медные кольца, которыми нужно было постучать об их мохнатые лапы, чтобы предупредить о своем намерении войти в комнату. Это была детская. Изнутри не доносилось ни звука, видимо, Серж, муж мадам Марии, занимался с детьми, рассказывая им по русски ровным своим баритоном историю рода де Арган. Он проделывал это ежедневно, добиваясь того, чтобы они знали о своем происхождении как можно больше. Женщина взялась за кольцо, стукнув им пару раз по лапам зверей, открыла дверь и вошла в комнату. Шестилетний Захар сидел за низким столиком и рассматривал цветные картинки в русской книжке, рядом с ним пристроилась пятилетняя Анна, она не сводила больших глаз с отца, удобно умостившегося в глубоком кресле. Дети имели белокурые волосы, длинные и волнистые, и карие зрачки, доставшиеся им от предков. Еще они обладали смазливыми смышлеными мордашками с подвижными чертами, по которым вряд ли можно было определить их национальность. Скорее всего, мальчик и девочка стали детьми мира, лишь в их взглядах иногда проскальзывала та отличительная черта, имеющая полное право быть отнесенной к одной нации — к русской.

Сидящий в кресле сухопарый мужчина оглянулся на вошедшую супругу и приветливо улыбнулся. Его примеру тут-же последовали оба ученика, готовые побежать навстречу матери:

— Мы еще не закончили урок, — упредил отец их желание на русском языке. — Итак, кем был наш прапрадедушка?

— Он был терским казаком, — в два голоса ответили по русски же дети. И добавили. — Мы тоже потомки терских казаков.

— Откуда ваш пращур был родом?

— Из станицы Стодеревской, — отозвался мальчик, продолжая коситься на мать.

— Где находится эта станица?

— В России, — подсказала брату сестра.

— Захар это знает, — вежливо напомнил отец дочери. — Я прошу его ответить более подробно.

— На Кавказе, между Моздоком и Ка… Ка… — мальчик вильнул глазами теперь на своего учителя.

— …кизяром, — снова не утерпела с подсказкой девочка.

— Не кизяром, а Кизляром, — поправил отец. — Это такой маленький дагестанский городок.

— Меньше нашего Обревиля? — поинтересовался Захар.

— Когда твои прадеды жили на Кавказе, то наверное, а в нынешнее время мы не можем сравнить оба этих города, потому что нас в Россию не пускают.

— Коммунисты? — не унимался мальчик.

— Коммунисты в первую очередь, — подходя к столу, сказала Мария тоже по русски, но с милым французским акцентом, выдававшим в ней уроженку провинции Бордо. Затем она обратилась к супругу. — Серж, прости пожалуйста, если вы будете заниматься еще долго, то я пройду в твой кабинет и покручусь в Интернете. Мне кое-что надо проверить.

— По нашему делу? — посмотрел мужчина на Марию.

— Да, есть новая информация.

— Мы уже заканчивали. Если позволишь, я присоединюсь к тебе.

— Я этому только обрадуюсь.

Через несколько минут детей забрала гувернантка, и супруги направились в рабочий кабинет Сержа, который находился в другом крыле здания. Они прошли по коридору, увешанному картинами из рыцарских времен с портретами предков бывших хозяев, к которым добавилось несколько работ более позднего периода, с изображениями лиц новых владельцев замка. В родовой вотчине рыцарей ничего не менялось веками, имея свойства лишь прибавляться. Таковы были правила, навязываемые в полном смысле слова званиями и титулами претендентов на эти титулы со званиями, добивавшимся их. В кабинете Серж подключил компьютер к сети, вошел в Интернет.

— Ты должен найти сайт аукциона «Сотбис», — подвинув стул ближе, попросила Мария.

— Ты думаешь, что они сейчас предложили что-то необычное? — спросил ее супруг.

— Сегодня мне передали информацию о том, что какой-то господин выставлял на продажу диадему работы итальянца Николо Пазолини. Ту самую, которую люди ищут почти два столетия.

— Вот как! — бегая по клавишам и щелкая мышью, воскликнул Серж. — И когда это произошло?

— Несколько месяцев назад.

— А почему об этом стало известно только сейчас?

— Потому что лот выставлялся инкогнито и информация о нем тут-же была снята.

— Тогда мы опоздали, раритет давно ушел в другие руки и отыскать нового его хозяина мы едва ли сумеем. Существует правило, что имена владельцев редкостей, сохранившихся в единственном экземпляре, не разглашаются.

— Получается, что и старого хозяина мы тоже вряд ли найдем, — вздернула плечами Мария. — Но если у нас что-то выйдет, то мы сможем зафиксировать тот факт, что сокровище наконец-то выплыло из тени забвения.

— Давай попробуем.

Они долго перебирали множество документов, опубликованных на портале известной всему миру конторой, останавливаясь только на том, что им было нужно. Но все попытки оказались тщетными, даже намека не было на то, что изделие на самом деле выставлялось на продажу. В конце концов, Мария откинулась на спинку стула и обхватила затылок руками, видно было, что мысли о диадеме не покидают ее голову.

— Очень жаль, что мы не имеем возможности посетить Советский Союз прямо сейчас, — сказала она. — Многое могло бы проясниться.

— Что именно? — оставляя в покое мышь, повернулся к ней Серж, лицо которого тоже успело посереть от напряжения.

— Если ты помнишь суть нашей семейной легенды, то вначале пути из Франции в Россию твой пращур со своей невестой посетил какого-то русского дворянина в Новгороде.

— Ну и что? — массируя виски, пробурчал супруг.

— Вполне возможно, что диадема оказалась среди тех драгоценностей, которые Дарган Дарганов передал столбовому дворянину, этому князю по фамилии Скаргин.

— Ты даже фамилию запомнила, — почти не удивляясь способностям супруги акцентировать внимание на нужных вещах, отозвался Серж. — Хочу тебе напомнить, что с тех пор по России прокатилась такая волна грабежей и репрессий, что от бояр с князьями не осталось и рожек с ножками.

— Какие-то документы все равно обязаны были сохраниться, не окончательно же твои бывшие соплеменники превратились в варваров, отринувших свое цивилизованное прошлое.

— Не знаю. На экранах телевизоров нам показывают лишь кумачовый цвет советских флагов с серпом и молотом в левом верхнем углу.

Мария машинально усмехнулась и снова окунулась в свои размышления. Со стены за супругами наблюдал их дед, тот самый генерал, который был правой рукой де Голля, ставшего после Второй мировой войны президентом Франции. Фотография была черно-белая, она не могла передать радужных красок от боевых орденов и медалей, украсивших грудь старого вояки до самого генеральского пояса. Но пристальный взгляд умных глаз будто принуждал вспомнить любимую поговорку прямого родственника: любое дело нужно доводить до конца. Серж покусал нижнюю губу и потер виски пальцами:

— В твоих рассуждениях что-то есть, — встряхнулся он. — Кстати, господином, предлагавшим сокровище на лондонском аукционе, мог оказаться потомок и русского дворянина, ныне живущий, например, у нас на Западе.

— Не исключен и такой вариант, потому что из России дотянуться до английской фирмы по продаже мировых раритетов вряд ли получится, — встрепенулась и Мария.

— Наша задача немного упрощается, — прищелкнул пальцами ее супруг. — Если все так, как мы думаем, мы имеем право заняться подробными изысканиями у себя.

— Я бы не спешила вычеркивать из списков Россию, — не согласилась Мария. — Мне кажется, что именно в этой стране спрятаны корни всего. В том числе, корни мировых проблем.

— Должен тебя разочаровать, здесь этих самых проблем не просматривается. Не пройдет и десятка лет, как мы сможем пересечь границу Советского Союза, и оказаться не только на родине своих предков, но и посетить Великий Новгород, заинтересовавший нас.

— Ты это о чем? — воззрилась супруга на мужа. — Советский Союз, по моим понятиям, это монолит, рассчитанный на тысячелетия. Вряд ли коммунисты выпустят из рук мечту, к которой стремится весь мир.

— Ошибаешься, дорогая, эта мечта почти растворилась дымком от твоих дамских сигарет. Коммунизм, это миф, неосуществимый на практике, — развернулся к ней на стуле Серж. — Доказано умами воистину планетарными, а не сумасбродным Марксом с его последователями, что равенства в природе не может быть в принципе. Мы равны лишь перед Господом, имеющим право на все, в том числе на нашу с тобой жизнь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только одно, что социалистический строй в Советском Союзе прогнил насквозь. Через пять лет, максимум, через десять мы обязательно поедем на родину моих предков.

— Почему ты пришел к такому заключению?

— Страной Советов правят одни старики, они будто по велению самой природы оказались бесплодными, не оставляя после себя преемников. Эти старики довели русских до нищеты.

— Но пять лет, это очень большой срок. За это время и здесь можно успеть сделать многое.

— Разве я предложил тебе свернуть поиски диадемы?

— Ну хорошо, пусть будет по твоему, — немного подумав, решила не осложнять отношений с супругом Мария. — Кстати, я ожидаю одного очень важного звонка.

— Вот и отлично, будем считать, что наша работа на месте не стоит…

Молодая женщина уже почистила зубы, она успела принять душ в ванной комнате, собираясь к отходу в сон. Она стояла перед зеркалом в резиновых шлепанцах, замотанная до половины махровым полотенцем, когда оставленная на тумбочке новинка — сотовый телефон, подал длинный сигнал. Она нажала на кнопку приема и поднесла трубку к уху. Совсем рядом послышался голос Мишеля Марли, дневного ее собеседника. Он сразу перешел к делу:

— Мадам де Арган, мне удалось узнать кое-что по интересующему вас вопросу. Как передать вам новые сведения?

— Диктуйте, Мишель, я внимательно вас слушаю.

— А следует ли доверять этим незнакомым машинкам, которые у нас с вами в руках?

— Сотовым телефонам? Думаю, что да, это та же рация, сигналы от которой можно запеленговать лишь специальными устройствами. Но разве мы с вами представляем для кого-то государственный интерес?

В трубке засмеялись и переключились на серьезную беседу:

— Моя деловая встреча в кафе «Ла Мейсон Розе» прошла удачно, я узнал еще некоторые подробности по тому вопросу, который мы с вами обсуждали накануне.

— Очень хорошо, и что же вам удалось раскопать новенького?

— Известный нам раритет предлагал русский по фамилии Барсуков. По непроверенным пока данным, этот человек бывший моряк, года три назад он попросил политического убежища у голландцев, сойдя на берег в портовом Роттердаме. Сейчас он живет в английском Эпсоме, это почти пригород Лондона, какой-то десяток миль. Имеет собственную двухэтажную виллу, подвизается на лондонской торговой бирже в качестве мелкого маклера.

— Это все?

— Почти, мадам де Арган. На «Сотбис» в качестве продавца он выступает не впервые, до этого там же им были предложены изделия с вензелями русских царей, начиная с эпохи Ивана Грозного. Думаю, что именно на них бывший моряк сделал себе небольшое состояние, позволившее ему выкупить особняк в пригороде Лондона и заиметь собственное небольшое дело — у него лавка по скупке старинных вещей.

— А сокровища из европейских королевских дворов этот Барсуков на продажу не выставлял? — после некоторой паузы спросила Мария.

— Про это мне ничего неизвестно.

— Мишель, у вас, случайно, не завалялся адрес моряка?

— Нет, мадам Мария, только то, что я уже сказал, — усмехнулись в трубку. — Русский Барсуков был птицей невысокого полета, особого интереса для значительных фигур из коллекционеров он из себя не представлял. Лишь сейчас им заинтересовались, думаю, не надолго. Если серьезная вещь каким-то чудом оказалась у него, то это еще ни о чем не говорит.

— Согласна, и все-таки проверить бы все это не мешало, — раздумчиво проговорила молодая женщина.

— Прошу прощения, мадам де Арган, но данный вопрос в мою компетенцию пока не входит, — вежливо напомнили через расстояние. — У меня с вами договор только о том, чтобы отыскать хоть какие-то следы указанной вами вещи.

— Я поняла, спасибо за информацию, Мишель, — поблагодарила Мария своего собеседника. — И все-таки, если узнаете что-либо новое о моряке, я не останусь перед вами в долгу.

— Вряд ли это получится, но буду стараться. Хотя, я бы поехал в Эпсом и сам разобрался бы во всем на месте. Если, конечно, дело этого стоит. Мои возможности, к сожалению, не столь велики.

— Еще раз спасибо, Мишель, я вам признательна.

Мадам Мария выключила сотовый телефон и посмотрела в сторону двери, ведущей из ванной комнаты в короткий коридор, заканчивающийся спальными покоями. Она уже сделала несколько шагов к выходу, но почему-то раздумала браться за ручку двери. Прошла к фигурному зеркалу на стене и с пристальным вниманием принялась разглядывать свое отражение в нем. Она будто хотела сравнить свои мысли с мыслями своего двойника, повторяющего каждое ее движение.

Пассажирский паром с отсеками для автомобилей в трюме прибыл из французского Дюнкерка в английский Дувр и, развернувшись кормой, пришвартовался к пирсу. Из кают первого класса вышли пассажиры, спустились по трапам вниз и сразу направились к своим машинам, путь которым был открыт по откидному борту. Время для этой категории людей считалось бесценным. До полудня было далеко, и хотя небо на западе здорово хмурилось и напрашивался нудный мелкий дождь, солнце над Дувром еще светило вовсю. Мария подхватила супруга под руку и устремилась вместе с ним в грузовой отсек. Там они быстро отыскали свой голубовато-серый «пежо» эконом-класса, отличие которого от элитарного «ситроена» было в обыкновенной пронырливости вместе с выносливостью. Быстро поделив места за рулем, они забрались в салон и Мария надавила на педаль газа. На берегу она подала через окно документы пограничнику, всем своим видом показывая, что очень торопится. Офицер ухмыльнулся и почти не проверяя визы в паспортах, вернул их владельцам. Супруги не стали усложнять себе задачу, они решили проехать по побережью до такого же портового Фолкстона и уже оттуда через Ашфорд с Тонбриджем и Райготом добраться до Эпсона, сокращая путь и вдобавок избегая вечных пробок в английской столице.

Через тройку часов конические крыши небольшого городка Райгот, крытые красной черепицей с высокими черными трубами над ними, остались позади, широкий автобан с современным дорожным покрытием устремился к городку Гилфорт, одинаково аккуратному. На середине пути дорога, нужная путешественникам, отворачивала направо, как раз на повороте стояла харчевня, славившаяся отменной кухней. Супруги успели проголодаться, они не сговариваясь решили провести время в уютном зале с большими цветами в кадушках у окон. В этот день в меню преобладали морепродукты. Мария, покончив с наваристым черепаховым супом, принялась за моллюсков, ловко выковыривая их зубцами вилки из раковин.

— Мы долго говорили с тобой об этом Барсукове, но не продумали самого главного — как будем ему представляться, — с аппетитом заглатывая морского обитателя в собственном соку, посмотрела она на мужа.

— А к чему нам представляться, думаю, что этому человеку главное деньги, — не отставал в еде от супруги Серж. — Сначала постараемся завести разговор в общих чертах, а потом, когда добьемся его расположения, попробуем спросить о диадеме напрямую. Если раритет попал к нему случайно, он не станет ходить вокруг да около, а сразу расскажет суть дела. А если этот Барсуков каким-то образом причастен к истокам появления сокровища у него или у его предков, тогда раскрутить его будет труднее. Вряд ли он согласится назвать какие-либо имена вообще.

— И нам останется лишь ждать нового появления диадемы на аукционах, или пользоваться слухами о ней, которых вокруг множество, — продолжила Мария предположения мужа. — Нас ждет не слишком веселая перспектива оказаться в роли новичков, водимых за нос.

— Новичками по части раритетов мы были всегда.

Когда путешественники отъехали от кафе на приличное расстояние, небо окончательно нахмурилось и заморосил нудный дождь, столь привычный для английских пейзажей. Мария включила стеклоочистители, подняла боковое стекло со своей стороны, ее спутник пока наслаждался прохладой, пахнувшей на него, с запахами луговых трав и цветов. Он лишь убрал локоть с края окна и застегнул плотную рубашку на верхнюю пуговицу.

— А если бывший русский предложит нам выкупить у него диадему прямо сейчас? Вдруг он снял лот по той простой причине, что передумал ее продавать на виду у всего мира? — вильнула глазами на соседа по салону Мария. — Достаточно ли окажется у нас денег на чековой книжке, захваченной с собой?

— Это будет зависеть от того, сколько Барсуков запросит за раритет, — отозвался Серж. — Но скорее всего, дорогая, нас ждет большое разочарование.

— Ты это о чем?

— Лот с диадемой был моментально перекуплен каким-нибудь толстосумом из американских евреев. Эти люди весьма охочи до всего необычного.

— Разве представители других наций чем-то от них отличаются?

— Весьма существенно. Например, полотна Модильяни, написанные в стиле модерн с глубоким интимным уклоном, долгое время никого не интересовали в Италии, на исторической родине творца. Как впрочем работы голландца Ван Гога, нашего Клода Манэ с их поздними последователями нового направления в живописи Марком Шагалом или Пабло Пикассо. Последним двум повезло значительно больше, потому что они шли путем уже проторенным. И только когда итальянский художник приехал в Париж, где, кстати, познакомился с Анной Ахматовой, поэтессой и моей соплеменницей, с которой нарисовал не один портрет, его начали признавать. И в первую очередь это сделали богатеи с еврейскими фамилиями.

— Амедей Модильяни умер не признанным. Я слышала, что на его похороны собирали даже деньги.

— Я говорю тебе не о жизни творца, а о том, кто первым обратил на его творчество внимание.

Из дождливого тумана выросли невысокие усадьбы жителей городка Эпсом с аккуратненькими ажурными заборчиками вокруг почти одинаковых участков и с обязательными гаражами сбоку коттеджей. Мария проехала до площади и остановила «пежо» рядом с палаткой с вывеской на ней, говорящей о том, что здесь находится справочное бюро. Она вышла из машины, нырнула под козырек крыши.

— Скажите, мисс, как мне узнать адрес мистера Барсукова, поселившегося в вашем городе года три назад? — спросила она у пожилой леди с высокой прической под Елизавету Вторую. У нее были волосы с голубоватым отливом и в крупных завитках.

— Миссис, у вас об этом мистере больше нет никаких сведений? — подняла дама на клиентку немного выпуклые голубые глаза под высокими бровями. — Откуда он приехал, чем занимается?

— Кажется, он переехал в Эпсом из Голландии, из Роттердама. Работает мелким маклером на Лондонской товарной бирже.

Почтенная леди долго не отвечала, затем нажала на какую-то кнопку и вытащила из аппарата справку. Нацепив на нос очки с круглыми стеклами, она прочитала то, что выдала машина:

— Барсуков Николай Васильевич, русский, 1950 года рождения, уроженец города Новгорода, находящегося в Советском Союзе.

— Кажется, так и есть на самом деле, — не удержалась от восклицания молодая женщина.

— Заложил принадлежавший ему особняк на Грей стрит и отбыл в Нью-Фаундленд, Новая Зеландия, — пожилая леди оторвалась от бумажки. — Миссис, вы об этом русском запрашивали сведения?

— Вот как! Да, я хотела узнать именно о нем… — опешила Мария. — А когда это произошло?

— Всего несколько недель назад, миссис.

— Ах, как жаль! — молодая женщина невольно прижала руки к груди. — Нам так хотелось встретиться с этим господином.

Дама в возрасте с пристальным вниманием обследовала фигуру клиентки с ног до головы, черты ее благородного лица, выражавшие невозмутимость, переплавились в соучастие. Наконец она сняла очки и воззрилась на Марию выпуклыми своими глазами:

— Я хочу дополнить вам скупые сведения, почерпнутые из справки, — принимая оплату, доверительно сказала она. — Если, конечно, вас это заинтересует.

— Я буду признательна, — подошла поближе Мария.

— Городок у нас маленький и мы знаем друг о друге почти все. Так вот, месяца три назад за этим русским Барсуковым велась настоящая охота. Вы не поверите, миссис, но в него даже стреляли, — пожилая леди расширила зрачки и понизила голос. — Говорят, что из России, из которой он сбежал, этот господин привез несметные сокровища. Часть из них он вложил в особняк на Грей стрит, часть пристроил на лондонской товарной бирже. Но самые главные драгоценности хранились у него в доме. Когда он попытался выставить на аукционе в «Сотбис» что-то очень серьезное, его тут-же начали преследовать грабители. Я слышала от одного весьма уважаемого человека из нашего городка, что этот русский не продал того, что предложил, а снял свой лот и немедленно стал готовиться к отъезду.

— А кто за ним охотился? — не удержалась от вопроса Мария.

— Про этих людей вам вряд ли кто расскажет, — поджала полноватые губы дама. — Но они были весьма серьезными представителями преступного мира. Соседи русского видели, что бандиты приезжали к нему на роскошных автомобилях и первое время вели с ним долгие беседы.

— В чем заключался смысл этих бесед, спрашивать у вас бесполезно, — улыбнулась молодая женщина. — Большое спасибо, мисс, я вам очень признательна. Дорогу до Грей стрит, надеюсь, мы найдем без проблем.

— Вы желаете поговорить с соседями? — догадалась сообразительная сотрудница справочного бюро.

— Хотелось бы, раз уж мы приехали сюда.

— Тогда я посоветовала бы вам обратиться к мистеру Кельвину Паркинсу. Когда господин Барсуков поселился в нашем городке, он вначале завязал дружбу с ним. Их виллы располагались рядом.

— Мистер Паркинс живет там и сейчас?

— Конечно, куда же ему деваться. У него никогда не было русских драгоценностей, на которые можно разъезжать по всему миру.

Грей стрит оказалось одинаковой улицей со всеми другими в городке, с чистенькими тротуарами и палисадниками с цветущим кустарником за невысокими заборчиками из сетки-рабицы. Первый же прохожий указал на дом Паркинсов, стоящий на перекрестке сразу за светофором. Путешественники подкатили к воротцам и вышли из машины, Мария нажала на кнопку звонка, прикрепленную на одной из стоек с табличкой под ней. Немного подальше от виллы высился почти такой же особняк из двух этажей с выходящим на улицу маленьким балконом. Разница была лишь в том, что на одной его стене красовался нарисованный красками советский военно-морской флаг со звездой и якорем на нем, да перед входом в дом висела начищенная до блеска корабельная рында. Мария переглянулась с мужем, но промолчала. В это время на присыпанной щебенкой дорожке показался высокий человек плотного телосложения, он был в пижаме, в брюках и в шлепанцах. На вид ему было не больше сорока лет и внешность его говорила о том, что он занимается кролиководством в домашних условиях. Не доходя до калитки метров трех, мужчина остановился, пристально вгляделся в потревоживших его покой молодых людей и спросил:

— Господа, вы кого-то ищете?

— Нам хотелось бы познакомиться с мистером Паркинсом, — откликнулась Мария. — Вы не подскажете, где его можно увидеть?

— Это я, — после недолгой паузы отозвался хозяин виллы. — Что вам от меня понадобилось?

— А к вам нельзя пройти? — заторопился с просьбой Серж. — Разговаривать через забор, простите, как-то неудобно.

Мистер пожевал губами, по его полноватому лицу забегали неясные тени, видно было, что он почему-то насторожился. Наконец он вскинул голову с коротко подстриженной рыжеватой шевелюрой и поинтересовался?

— Позвольте вас спросить, кто вы и откуда? По вашей одежде и по автомобилю можно судить, что вы приезжие.

— Это правда, мистер Паркинс, мы только что приехали из Франции, — покосившись на супруга с осуждением за его поспешность, сказала Мария. — Если позволите, у нас к вам всего несколько вопросов.

— Задавайте.

— Прямо с этого места, где мы стоим?

Мария почувствовала, что ее с мужем не желают впускать даже во двор, она поняла, что за странным поведением хозяина кроется не английская чопорность, приправленная доброй порцией собственничества, а какая-то тайна, не слишком приятная для всех троих, и в первую очередь для них, решивших напроситься в гости к Паркинсам. Краем глаза она вдруг заметила, что на другой стороне улицы, невдалеке, остановился американский «Форд» с затемненными стеклами. Пассажиры дорогой машины не спешили покидать салон, они даже не заглушили двигатель. Примерно так-же вел себя хозяин особняка, не торопившийся принимать окончательного решения. Наконец мистер покривил маленький рот, как у всех истинных англичан, с невыразительными губами, и пробурчал:

— Чтобы перейти к более тесному с вами контакту, я должен знать, что привело вас ко мне.

Мария покосилась на супруга, он тут-же показал ей глазами, что пора открывать цель своего приезда в этот английский городок. Серж тоже заметил автомобиль с американскими номерами, подкативший поближе к ним, и понял, что русский Барсуков интересовал не только их. Скорее всего за бывшим советским моряком охотилась вся американская мафия впридачу с итальянской коза нострой. Они приехали сюда если уж не из сицилийского Палермо, то из Нью-Йорка точно, из самого гангстерского его района Брайтон Бич. Мария перевела дыхание и как можно вежливее сказала:

— Нас интересует ваш сосед по улице, господин Барсуков, — она заспешила, заметив, как подобрался после этих слов мистер Паркинс. — Мы хотели бы узнать, где его можно найти, а если он поменял место своего жительства, то по какой причине это сделал. И как давно.

Но последний вопрос оказался звуком, посланным в никуда, хозяин особняка отмахнулся от него как от осы и заторопился обратно в свой дом. Широкая спина его как-то странно ужалась, весь он стал похож на человека, которого забросали тухлыми яйцами.

— Мистер Паркинс… — попыталась Мария остановить мужчину. — Мистер, у нас нет никаких дурных мыслей, всего два слова…

Но господин уже скрылся в дверях виллы, слышно было, как громко щелкнули мощные запорные замки. Серж взял жену за руку и повлек ее к машине, припаркованной к бордюру, он кожей почувствовал, что за всеми их действиями неотрывно следят люди, находившиеся в салоне «Форда» с тонированными стеклами.

Когда «пежо» выкатился за окраину города и на широком автобане набрал скорость, сидящий за рулем Серж повернулся к жене:

— Ты ничего не видишь позади нас, Мария? — спросил он. — С моей стороны зеркало заднего вида покрылось серой пеленой.

— Нет, дорогой, я тоже не вижу ничего, — откликнулась супруга, она оглянулась, заднее стекло оказалось затянутым синеватым дымком от разницы температур внутри салона и за бортом автомобиля. — Но я знаю наверняка, что те парни на «Форде», которых мы видели возле виллы Паркинса, идут за нами след в след.

Некоторое время было слышно лишь шмелиное гудение мотора, работавшего как часы, стеклоочистители исправно разгребали влагу, на несколько секунд открывая взору мокрое полотно дороги впереди. Фары, включенные на ближний свет, отражали лишь косые струи дождя, конца которому не было видно. И какое время суток успел растворить в себе этот бесконечный дождь — день ли, вечер, а может быть раннее утро — сидящим в автомобиле было уже все равно, потому что это все отражалось в одном темно-сером цвете. Лишь часы на передней панели бесстрастно отщелкивали красной секундной стрелкой деление за делением, неторопливо спихивая за спину черной своей подруги и сами цифры.

Позади «пежо» остались Райгот, за ним Тонбридж, но картина вокруг не менялась. В какой-то из моментов показалось, что американцы решили пойти на обгон, они вырвались из пелены дождя и замигали фарами. Серж прибавил газу, он решил испытывать судьбу до конца, чтобы ни ждало его с женой впереди. На почти безлюдном шоссе помощи ждать не приходилось ни от кого. И мощный «Форд» отстал, снова растворился за спиной в сером безмолвии.

— Может быть нам следует предупредить местную полицию о погоне за нами? — Мария вытащила из сумочки сотовый телефон, повертела его в руках. — Как ты считаешь?

— Ты думаешь, что эта штука сработает и здесь? — с сомнением похмыкал супруг. — Мне кажется, он настроен только на нашу страну.

— Эта связь спутниковая, с помощью этой коробки я смогу дозвониться хоть до Америки.

— И кого ты призовешь к нам на помощь, американских копов? — заставил себя улыбнуться Серж. — Я не уверен, что в Англии полицейские участки успели снабдить сотовыми телефонами. Пока ими пользуются только избранные.

— К тому же, я не знаю их номера…

На одном из крутых поворотов американцы снова стали приближаться к беглецам. Мимо «пежо» прогрохотала парочка безразмерных трейлеров, обдавших машину валами брызг. Стеклоочистители заработали с удвоенной энергией.

— Только бы этим недоумкам не пришло в голову устроить нам аварию. Места здесь безлюдные, а дорога скользкая, — снова решила Мария поделиться с мужем не слишком веселыми своими мыслями. — Для них это пустяковое дело.

— Перестань фантазировать. Насмотрелась американских боевиков и вообразила себе черт знает что, — пробурчал Серж, не отрывая взгляда от дороги. — Ты подумала о том, что сейчас сказала?

— Тогда разъясни мне, пожалуйста, зачем они увязались за нами? — в глазах женщины появился тревожный блеск.

— Затем, чтобы узнать, кто мы такие, откуда приехали. И почему заинтересовались русским Барсуковым.

— Но мы к вилле этого Барсукова не подходили.

— Зато имели контакт с его другом.

— Хорошо, а что же дальше?

— Они отстанут от нас, как только мы приедем в Дувр и погрузимся на паром, — пояснил Серж, добавив в голос мягкости. — Прежде чем устраивать нам аварию, им надо убедиться, что мы этим людям не являемся прямыми конкурентами.

— Но если бандиты за нами увязались, значит, они так и думают.

— Не уверен. Сначала им надо это доказать…

До самого Дувра неизвестные люди из автомашины, пристроившейся в хвост Сержа с Марией, больше не пытались их обгонять, не говоря о том, чтобы устроить им аварию. А спустя пару недель, когда молодая женщина снова находилась в кабинете своего супруга, просматривая лоты, выставленные на аукционе «Сотбис», зазвонил сотовый телефон. Она долго пыталась выяснить, кто набрал ее номер, но трубка упорно молчала. И тогда Мария поняла, что угроза, исходившая от незнакомцев, притормозивших возле особняка Кельвина Паркинса в английском городке Эпсоме, которую они с Сержем почувствовали шкурой, не собирается исчезать бесследно. Она лишь ждет своего часа, чтобы нанести упреждающий удар по ним, проявившим нежелательный кому-то интерес к диадеме работы итальянского ювелира Николо Пазолини. Мария посмотрела на портрет знаменитого деда, висевший на стене напротив, и еще крепче сжала зубы. У нее тоже был галльский характер, не уступавший в упорстве достижения цели казачьему характеру ее мужа.

 

Глава третья

Подвижное войско из терских казаков, призванных из нескольких левобережных станиц, третий день подряд пробивалось по горным дорогам к логову имама Шамиля, предводителя кавказских абреков. Станичников вел полковник Панкрат Дарганов, возведенный в этот чин на войсковом кругу после гибели его отца Даргана Дарганова и назначенный этим же кругом походным атаманом. Вокруг возносились в небо неприступные скалы с снежными вершинами, закрытыми облаками, они вставали на пути войска, ощетинившегося пиками, отвесными стенами, заставляя вновь и вновь спускаться в узкое ущелье с гремящей по его дну горной речкой, заваленной обломками скальных пород. Другой дороги больше не было. Лошади осторожно переставляли копыта, нащупывая твердую поверхность, и все равно нескольких из них, поломавших ноги, пришлось прирезать. Позади осталась Большая Чечня с равнинными и горными чеченскими аулами, которые терцы старались обходить стороной, чтобы не ввязываться в бой раньше времени. Впереди вздыбился такой же непокорный Дагестан с не одним десятком народов, объединенных Шамилем в мощный кулак, враждебный Российской империи. Редкие селения, состоящие из нескольких саклей, здесь были недосягаемыми, они ютились на головокружительной высоте и походили на орлиные гнезда с выбившимся из них пухом — такими казались снизу стены домов, сложенные из обломков скал. Пока все было тихо, уверенные в своей недоступности, горцы не слишком заботились о безопасности, забывая выставлять наблюдателей. Но тишина эта могла взорваться в любой момент, потревоженная всего одним гортанным возгласом. И тогда сверху ринулись бы на дно ущелья каменные водопады, а удальцов, пожелавших потревожить этот край своим появлением, из-за каждого угла поджидала бы смерть в виде ружейного дула или острой сабли.

Панкрат понукал своего кабардинца вперед, сейчас им владела только одна мысль, вызывающая чувство мести за своих родственников. За месяц, пролетевший с того момента, когда абреки похитили его меньшего сына Павлушку с младшей сестрой Марьюшкой, а отец был убит выстрелом чеченского разбойника, он с братьями и зятем, французом Буалком, так и не вышел на горцев, причастных к трагедии всей семьи. Никто из пленных абреков тоже не решился указать на место пребывания исполнителей мести, чтобы отнять у них сестру с сыном, или хотя бы выкупить их за деньги. А если не получилось бы ни одно, ни другое, отомстить им по законам гор за все преступления. И полковник сам решил добраться до логова имама Шамиля, главного виновника семейной трагедии, укрывшегося в неприступном дагестанском ауле Гуниб, чтобы вытрясти из него разбойничью душу и поставить в споре казачьих с чеченскими родов окончательную точку. В том же ауле прятались и другие кровники Даргановых. Русские военачальники при штабе в Кизляре отказались поддержать затею атамана. Они по прежнему считали, что имам ничего из себя не представляет и поймать его проще пареной репы, было бы желание на то государя императора. Мало того, эти начальники стали препятствовать походу, объявив внеочередной призыв терцов на службу в Санкт-Петербурге, и отсылая их на турецкие кордоны. Взбешенный отказом русских, которым служил верой и правдой, Панкрат с братьями вскочили на коней и поскакали по станицам, поднимая терцов на басурманов. Они объехали четыре казачьих поселения — Червленую, Ищерскую, Шелковскую и Наурскую — ни в одной из них не узнав отказа. Вооруженные до зубов сотни собрались в станице Стодеревской, на дух не воспринимая отговорок москальских штабистов. На следующую ночь все они переправились через Терек и устремились на вражескую территорию. Им удалось проскочить незамеченными большую часть расстояния до змеиного гнезда, а потом сама природа встала на их сторону, по утрам и ближе к вечеру напуская в ущелья клубы тумана.

Солнце, зажатое между двумя горными грядами, начало клониться к самой высокой из вершин, собираясь за нее закатиться. Блики от лучей стали не такими яркими, сверкая лишь на наконечниках пик. День только перевалил на вторую свою половину, но в горах это не имело никакого значения, здесь ночная мгла могла опуститься задолго до наступления вечера. Ущелье начало закругляться влево, в клекоте речных струй прибавилось мощного рева. И сразу едущий впереди проводник из ногаев, принявших православную веру, поднял монгольскую свою плеть. Панкрат остановил кабардинца, подозвал к себе племянников Чигирьку с Тараской, сыновей дядюки Савелия. Молча указав на проводника, застывшего на месте, заставил их наклониться к его лицу и приказал, перекрывая грохот водного потока:

— Спешивайтесь и бегите узнавать у ногая, что он такого заприметил.

Казачки, успевшие показать себя в военном деле с лучшей стороны, хорьками заюлили между валунами, перегородившими русло реки, чуть умерившей за лето свой норов. В другое время года пройти вдоль русла было бы невозможно. Через несколько минут они вновь взлетели в седла:

— Там Шамилевы дозорные, дядюка Панкрат, — доложил Чигирька, поправляя папаху рукой, выскочившей из широкого рукава черкески. — Они устроили за поворотом пост на вершине скалы и запалили костер.

— Сколько их, не сосчитали?

— Дюже далеко, и гребень на скале обзор загораживает.

Панкрат поднял голову, обследовал отвесную стену ущелья с неприметными глазу уступами, медленно повел по ней взором до поворота, скрывавшего дозорных. Зацепиться было не за что, хотя верх ущелья, скорее всего, соединялся со скалой, на которой был разведен костер. Кое-где из трещин росли кусты, ветви от которых стлались по отвесу, но они располагались далеко друг от друга. Да и вряд ли эти кусты выдержали бы вес человеческого тела. Панкрат задумчиво покусал концы усов, возникшая проблема заставила его наморщить лоб. Поворачивать назад после почти трехдневного перехода было смерти подобно, но продолжать движение вперед тоже не имело смысла, потому что за поворотом казаков ждала та же самая смерть в виде громадных валунов, которые абреки сбросили бы на головы терцов. Полковник снова всмотрелся в стену:

— Чигирька, а если заарканить вон тот куст, а с него попробовать дотянуться до следующего. Не получится? — обратился он к племяннику, успевшему дослужиться до хорунжего. И сам отверг свое предложение. — Вряд ли что выйдет, со второго куста больше соваться некуда.

— Зачем идти по прямой, дядюка Панкрат? — присмотрелся к скале Чигирька, понявший замысел атамана. — Если со второго куста перескочить на тот, что рядом с ним, то от него четвертый, который растет выше, будет уже поближе.

— А дальше?

— Там уступ виднеется, с него начинается трещина шириной с подметку ноговицы.

— Вижу, но за что ты будешь держаться? — прищурился полковник.

— За рваные края трещины, и за воздух, — озорно осклабился казачок. — Лишь бы ступня туда влезла, а там найду, за что уцепиться.

Из середины конников подъехал дядюка Савелий, за ним подтянулись Захарка с Петрашкой, последним показался Буалок с неизменной своей шпагой на боку. Вникнув в суть дела, Савелий, младший брат убитого абреками атамана Даргана Дарганова, со вниманием обследовал путь, по которому его сыну предстояло подняться из ущелья на верх, и взлохматил свой светлорусый чуб:

— Мой Чигирька эту стенку одолеет, но пока он на нее взберется, из него весь дух выйдет. Да и солнышко успеет закатиться за горы, — рассудительно заметил он. — К тому же, мы не знаем, сколько абреков собралось вокруг того костра, а вдруг рядом с ними устроились на отдых еще с десяток горцев.

— Тогда что ты предлагаешь, дядюка Савелий? — повернулся к нему Панкрат.

— Пусть вместе с Чигирькой полезет кто-то еще, заодно друг друга подстрахуют. Но второго моего сына ты в разведку не посылай. Мало ли что…

— А если из затеи ничего не получится, тогда останется проверенный веками казачий способ, — включился в разговор атаман станицы Ищерской Никита Хабаров, тот самый казак, который был освобожден стодеревцами из плена во время их вылазки в высокогорный аул Цахтуры. — Как только стемнеет, мы обмотаем копыта наших коней тряпками, и пока не взошла луна, попробуем проскочить опасное место.

Захарка выдвинулся вперед и дополнил:

— Если и в этом случае нас постигнет неудача, мы пойдем на прорыв. Ночью абреки вряд ли разглядят, куда бросать камни. В конце концов, это ущелье не бесконечное, да и посты они тоже расставили не по всему верху.

Чигирька и присоединившийся к нему Гришка, сын хорунжего Черноуса, успели спешиться и взять в руки мотки тонкой веревки, скрученной из конского волоса на ткацком станке с вертлявым веретеном. Магазинную бечевку терцы не признавали, считая ее ненадежной. Молодые казаки подошли к стене и стали примериваться, как ее одолеть, за ними взялись следить все станичники, исключая тех, кто подменил ногайского проводника, они не спускали глаз с дозора. Чигирька ловко набросил петлю на корявый куст, росший саженях в пяти от дна ущелья. Подергав за конец, он обезьяной запрыгал по отвесной стене, подтягиваясь на руках, одновременно упираясь ногами в скалу. Скоро казак оседлал ненадежную опору, снял с нее петлю и забросил ее на следующий куст, росший выше. Проверив на прочность и его, поймал брошенный ему Гришкой конец веревки, помог тому подняться к себе, сам той же обезьяной сразу отправился покорять очередную высоту. Так, сменяя друг друга, оба молодца добрались до середины стены. От этого места работа у них должна была пойти веселее, потому что от уступа начиналась трещина, расширявшаяся кверху. Отдохнув, станичники взялись ее обследовать, они по очереди пытались пропихнуть в нее одну ногу, одновременно цепляясь руками за края углубления. Но что-то у них не получалось, дело было в том, что расщелина расходилась вширь намного выше от их папах. Скоро у казаков, собравшихся на дне ущелья, на лица присела озабоченность. Кто-то взялся отвязывать бурки, притороченные за седлами, чтобы сделать из них подобие плаща на случай падения скалолазов вниз, кто-то соединял веревки концами и с длинным канатом готовился поспешить на помощь товарищам. Панкрат покосился на дядюку Савелия, обливавшегося потом, он и сам рукавом черкески незаметно смахнул со лба обильную влагу.

— Видать, не рассчитали казачки, — хрипло высказал свое предположение какой-то урядник из наурцев. — Снизу-то оно всегда кажется удобным.

— Теперь и назад не всякий сможет повернуть, — с тревогой проговорил его товарищ.

— Не каркайте, — оборвали их сразу несколько голосов. — Не видите, примеряются они.

— Дай-то бог, иначе казачков придется ловить, как тех станичных воробьев…

Наконец Чигирька взобрался сначала на подставленное колено Гришки, распластавшегося по стене, затем кошкой запрыгнул ему на плечи. Вытащив кинжал из ножен, он воткнул его в щель сбоку себя, опираясь на рукоятку, умудрился подтянуть одну ногу и просунуть ее вовнутрь этой узкой расщелины. Затем передвинул кинжал еще выше, прилип телом к скале. До очередной более-менее надежной опоры — корявого куста — оставалось сажени три. Шевеля только руками, казачок сумел заарканить ветви и уже по веревке подтянуться до следующего уступа, на котором можно было уместить сразу обе ноги. С крохотной площадки Чигирька более уверенно поднялся еще на один уступ и только потом кинул конец веревки вниз, помогая товарищу преодолеть опасный участок. Когда скалолазы, похожие на пауков, продвинулись под самый козырек отвесной стены, никто из станичников не сомневался, что и этот выступ они возьмут походя. Ведь за ним их ждала свобода и сама жизнь.

— Кажись, сподобились станичники вознестись под самые облака, — облегченно перевел дыхание урядник из наурцев.

— Не каркай, — снова оборвали его, но без напряжения. — Когда закинут ноги на вершину, тогда и крикнут свое гоп.

— И это правильно…

Теперь Гришка ловко набросил аркан на камень, притулившийся на самом краю стены, он кошкой вскарабкался на верх. Затем помог Чигирьке одолеть последний барьер, втащив того к себе за шиворот. Снизу было видно, как два молодца встали на краю пропасти и неторопливо принялись сматывать веревку в мотки. Станичники понимали, что ничто не сможет отвлечь их от этого занятия — своими медленными действиями скалолазы гасили возбуждение, накопившееся у них внутри. Они и сами с трудом удерживали радость за соплеменников, заставивших покориться их воле неприступную скалу. Панкрат огладил усы и с улыбкой оглянулся на дядюку Савелия, а тот унимал довольство похмыкиванием в пышные усы. Если бы такое случилось в ином месте и при других обстоятельствах, то по кругу пошла бы гулять восьми стаканная чапура с хмельным чихирем, сейчас же всем приходилось только ждать результата от смелой вылазки собратьев. Наконец скалолазы опустили головы вниз для того, чтобы получить моральную поддержку и подтверждение от командира на свои дальнейшие действия. Панкрат поднял руки и повел ими в сторону поворота. Обе фигуры сразу пропали из поля зрения.

— Никита, помнится, ты был мастак стрелять абреков как бешеных бирюков. Не забыл, как действовал в ауле Цахтуры, когда мы тебя из ямы освободили? — обратился полковник к Никите Хабарову, атаману ищерских казаков.

— Такое забыть невозможно, — откликнулся ищерец. — Я и сейчас готов спросить с них за тот должок.

— Тогда продвинься до поворота и возьми на прицел басурманов, если они вздумают оглядеть дно ущелья.

Сотник перекинул ружье со спины на грудь, спешился и без лишних слов отправился исполнять приказ. Его широкоплечая фигура протиснулась между разведчиками, затерялась в нагромождениях камней. Снова томительная тишина повисла над войском терских казаков, кто-то подбирал повод, готовясь удержать лошадь от рывка, когда по ущелью прокатится гром от выстрелов, кто-то старательно оглядывал себя, проверяя, все ли оружие под рукой. Дядюка Савелий с Захаркой, Петрашкой и французом Буалком снова отправились в середину сотен, на те места, на которых походный атаман приказал им держаться в начале пути. Они понимали, что в отличие от казаков из других станиц, полковник надеется на взаимодействие с ними без слов.

И гром не заставил себя ждать. Сначала выстрел прилетел сверху, от того места, на котором притаились дозорные абреки. Скоро оттуда же раздались заполошные вскрики, их перекрыл залп из нескольких ружей сразу. Панкрат с сожалением подумал о том, что молодые казаки не сумели подобраться к горцам незамеченными и там завязалась драка. Очередной выстрел заставил дернуть шкурой казацких скакунов, но теперь его произвел Никита Хабаров, спрятавшийся между валунами. Ищерец перезарядил оружие и нажал на курок еще раз. Грохот от пальбы смешался с ревом воды, он заполнил стесненное скалами пространство, показалось, будто с вершины в пропасть сорвалась лавина из камней, от которой некуда деваться. Панкрат наклонил пику и пустил кабардинца вдоль русла реки, прятаться было уже ни к чему. Картина, которая открылась его взору, поразила своим величием, одновременно порождая тревогу. Оказалось, что это был выход из ущелья, но приведший в опасный тупик. Дальше пропасть расширялась, образовывая каменный мешок с отвесными скалами вокруг. Река растекалась по пространству, усеянному обломками горных пород, чтобы на противоположной стороне собраться в мощный поток и нырнуть под основание скалы. Абреки устроили засаду прямо перед выходом из ущелья, они могли не торопиться с расправой, позволив незваным гостям собраться вместе. И только после этого разделаться с ними без усилий, обрушив на них камнепад, или прицельно выбивая противников из седла.

Атаман вскинул голову, заметил, что на верху неистово сверкают клинки. И вдруг увидел, как одинокая фигура оторвалась от края пропасти и полетела вниз, не касаясь отвесных стен. До слуха донесся крик ужаса, исторгнутый человеком. Тот упал на камни внизу, он был в обычной черкеске, при кинжале на поясе, но казаки сразу признали в нем дагестанца. Несколько обломков сорвались вслед за ним, но они оказались бессильными вызвать обвал. Через минуту еще один горец раскинул руки над бездной, похожий на коршуна в последнем полете, он тоже шмякнулся сырым тестом на дно пропасти. Казаки молча терзали поводья, не в силах помочь своим молодым собратьям, исполняющим наверху смертельный танец. И сколько он продлится, зависело тоже не от них. Панкрат оглянулся на ищерца, продолжавшего держать на прицеле край скалы, наверное, ему было видно, что там происходит. В этот момент Никита Хабаров кого-то подловил, хотя расстояние до вершины было саженей семьдесят, не меньше. Он замер, принуждая конец дула превратиться в железный отросток его руки, затем плавно нажал на курок. И снова большая человеческая птица распушила полы черкески вместе с широкими ее рукавами и запарила в воздухе, не снижая скорости перед приземлением. После выстрела сотник вышел из своего укрытия, поставил ружье прикладом на землю, дунул в ствол и забросил оружие за спину. На его лице отразилось спокойствие.

— Чего зенки разинули? — проходя мимо станичников, засмеялся он. — Закончилась комедь с абреками, теперь надо искать выход из этой мышеловки.

Сверху послышались голоса Чигирьки с Гришкой, они пытались что-то объяснить, показывая на ту сторону каменного мешка, под которую устремлялась речка.

— Не пойму я своего Чигирьку, — дядюка Савелий задрал к небу светлорусую бороду и крикнул. — Чего ты гутаришь, сынок?

Петрашка прислушался тоже, приложив к уху сложенную в раструб ладонь. Когда звонкий голос хорунжего в очередной раз прокатился над ущельем, студент посмотрел на старшего брата:

— Панкрат, стена напротив нас неширокая, Чигирька говорит, что она будет саженей в пятьдесят.

— И что он предлагает, расстрелять ее из ружей? — нахмурился полковник. — Или, может, эту скалу расшибить своими лбами?

— Он показывает на речку, мол, она выбегает с другой стороны горы.

Наурский урядник со свистом соснул воздух через зубы и не утерпел с подковыркой:

— А ты спроси у него, за что он хочет сделать нас плавучими гадами? Если сам орел, то другие пускай поползают, так что-ли?

Панкрат спешился и молча пошел к тому месту под скалой, под которое устремлялась река. Он присел на корточки, начал со вниманием присматриваться к тоннелю, пробитому стремительными струями. Свод его поднимался над водой довольно высоко, но он был с такими острыми выступами, что по коже невольно загуляли мурашки. Если этот потолок и дальше продолжал снижаться к поверхности реки, то разбить о него голову и все тело, не представляло труда. Кроме того, отпугивала неизвестность, таившаяся в черной глубине дыры. Панкрат оглянулся на командиров, сгрудившихся за спиной, за каждым из которых стоял не один десяток воинов, и начал вставать с корточек. Вывод напрашивался сам собой, переправиться всем войском по реке во тьме тоннеля не представлялось возможными. Нужно было искать другие пути выхода из этого каменного мешка. На глаза полковнику попался племянник Тараска, вертлявый как его старший брат Чигирька, он спокойно связывал концы нескольких волосяных арканов в одну длинную веревку.

— Я только попробую, дядюка Панкрат, — как давно решенное дело, объявил он о своем намерении. — Если не получится в один момент перебежать на ту сторону, тогда тяните обратно, пока не захлебнулся.

— А если там очередной каменный мешок? — с недоверием уставился на него атаман. — Куда ты будешь соваться?

— Чигирька кричал, что с той стороны простору поболе.

— А как мы узнаем, проскочил ты чертов тоннель или нет? — тоже воззрился на удальца Захарка.

— Наши разведчики и доложат, им сверху все будет видно.

— Пеший пойдешь или с конем?

— С конем веселее. Станичники тоже, если что, со своими лошадьми не расстанутся.

Атаман покосился на дядюку Савелия, который лишь развел руками. Ни слова не сказав, он снова присел на корточки перед дырой. Он понимал, что сотник вряд ли справился бы с норовом своего сына, который был копией его самого. К тому же, удаль и смелость у казаков всегда были в чести. Между тем Тараска передал конец веревки Петрашке, вскочил на своего кабардинца и тронулся к речке. Перед тем, как войти в поток, он широко перекрестился, крикнул станичникам, остававшимся на берегу:

— Казаки, нашим прадедам тоже было не легче, когда они с фельдмаршалом Суворовым переходили через Альпы.

— Правду говоришь, Тараска, — откликнулись терцы.

— А чем я хуже своих предков и родного отца-удальца? — молодец прикрепил пику к седлу и заломил папаху на затылок. — И я эту скалу пройду насквозь.

— Любо! Любо!

— Отцу и сыну!

Тараска огрел нагайкой взвившегося было под ним на дыбы скакуна, заставив того с долгим всхрапом ринуться в поток. Через мгновение обоих поглотила клокочущая бездна. Кольца каната в руках Петрашки, конец которого был привязан к его седлу, начали быстро разматываться. Казаки застыли в напряженном ожидании, лица их стали похожими на обличье каменных идолов, украшавших вершины степных курганов. Не видно было на краю пропасти и Чигирьки с Гришкой, побежавших высматривать казака-удальца. Скоро в руках Петрашки от всего мотка, состоящего из пяти веревок, осталась лишь тройка витков. Панкрат с тревогой посмотрел на младшего своего брата, собираясь отдавать приказ, чтобы он приготовился погнать коня в направлении, обратном течению реки. Слишком много времени прошло с того момента, когда Тараска нырнул в омут. И тут волосяной канат немного ослаб, почувствовалось, что на другом его конце никто не привязан. Студент дернул веревку на себя, начал наматывать ее на локоть, ему бросился помогать Захарка. На краю пропасти показались разведчики, снова звонкий голос одного из них попытался достигнуть слуха станичников.

— Проскочил Тараска, уже на берег вылез, — наконец разобрал их выкрики Петрашка, обладавший отменным слухом. — Братука, надо и нам переправляться, пока абреки не всполошились и не накрыли нас каменным обвалом.

Атаман обвел станичников твердым взором, он уже знал, что первыми начнут переправу его родственники с остальными казаками из станицы Стодеревской. Ведал он и про то, что ему самому следует нырять в тоннель в середине войска. Так учил его батяка, который говаривал, что казачье сословие тот же норовистый конь, любящий, чтобы ему заглядывали сразу и в хвост, и в гриву. Но сейчас он выискивал, кого бы поставить замыкающим, от которого зависело тоже немало.

— Отдавай приказ на переправу, — посоветовал стоявший рядом с походным атаманом дядюка Савелий. — Я прослежу, чтобы она прошла как надо.

Казаки входили в ревущий поток по одному, иногда по двое, и скрывались в темноте тоннеля, на их лицах Панкрат не увидел даже тени сомнения. Когда подошла его очередь, он направил своего коня в воду и, вздохнув полной грудью, пригнул голову. Светлое пятно входа осталось позади, сплошная темень обступила его со всех сторон, показалось, что каменные своды опустились вниз, они начали давить на плечи, заставляя изо всех сил вжиматься в лошадиную холку. Конь взвизгнул и опустил морду к самой воде, оба распластались на струях, перетиравших их словно соломенный сноп, плохо скрученный. Панкрат забыл, где он находится, из всех мыслей осталось лишь желание поскорее вырваться из этого ада. Набрав побольше воздуха, он сунул лицо в ледяной поток, ощущая, как старается тот сорвать с него одежду, как вымывает из-под него все точки опоры, не оставляя надежды на спасение. И когда возникла распирающая ребра боль, когда захотелось оторваться от воды, чтобы вздохнуть в последний раз, жесткие ее косы вдруг начали смягчаться. Скоро они превратились в обыкновенные струи, такие, какие перебирал Терек на мелководье. Панкрат ощутил сквозь плотно сомкнутые веки, что в глаза ему ударил свет. Он поднял голову от конской холки и увидел, что река выносит его на равнину, загороженную со всех сторон крутыми склонами гор. Но это были уже не стены узкого ущелья, давящие на плечи всей своей мощью, по этим склонам можно было подняться наверх и оглядеться вокруг. Кабардинец сам подплыл к берегу и выбрался на откос, с него ручьями потекла вода. Он фыркнул и встряхнулся всем телом, его примеру машинально последовал Панкрат. Станичники уже разделись, они выкручивали одежду, стоя друг перед другом. Невдалеке приводили себя в порядок родные братья с французом Буалком.

— Неужели разбойники тоже пользуются этим тоннелем? — спросил ни к кому не обращаясь Захарка. — Я поначалу подумал, что нас уносит в преисподнюю.

— Для горцев этот путь закрыт, — ухмыльнулся подъесаул Николка, старый друг атамана. — Они навроде тех зверей, рассчитывают не на разум, а только на одно чутье.

— Ты это о чем? — подмигнул станичникам догадливый Петрашка.

— Об этом самом и гутарю. Если бирюков обложить красными тряпками, что получится?

— Они останутся на месте, — громко объявил Захарка. — У них не хватит ума перешагнуть через эти тряпки.

— Ума у бирюков не бывает, они живут лишь своими чувствами. Как наши бабы, — разошелся с пояснениями подъесаул. — Если какую, к примеру, не вовремя всполошить, то она забудет, что казаку требуется и в какую сторону платье заворачивать.

Вокруг грянул дружный смех станичников, довольных успешным исходом дела. Из реки один за другим продолжали выпрыгивать терцы, они спешивались и принимались освобождаться от мокрых черкесок, не расставаясь с оружием. Скоро к берегу подгреб последний из казаков, сотник Савелий, он знаками дал понять Панкрату, что по ту сторону скалы больше никого не осталось. Чигирька с Гришкой тоже успели спуститься с вершины горы, окруженные друзями, они рассказывали, как расправились с дозорными, но лошадей, которых разведчики привели с собой, оказалось не три, а четыре. Стало понятным без слов, что одному абреку все-таки удалось унести ноги и нападения горцев можно было ожидать в любой момент. Атаман натянул на себя влажные штаны и черкеску, принялся изучать окрестности. Он не знал, в каком углу Дагестана они оказались, населенного разными народами, как Вавилонская башня в проповедях станичного уставщика. То ли у аварцев, соплеменников Шамиля, то ли у кубачинцев-урбуганцев, славящихся своим умением украшать сабли и кинжалы насечками из драгоценных металлов, а так-же чеканкой по меди и медными узкогорлыми кувшинами для воды и вина. То ли они пришли в лезгинские владения и все войско уже обложили узколицые джигиты в лохматых папахах. Но то, что аул Гуниб находится где-то рядом, в этом он не сомневался. В любом случае обстоятельства требовали построить войско в боевые порядки и как можно быстрее продолжить движение. До слуха Панкрата, как доказательство правильного его решения, долетело предупреждение, сделанное казаками, выставленными в дозор. Тонкий свист прошил насквозь место временного пристанища, не оставив никого равнодушным к нему.

— Станичники, на конь! — вставляя ногу в стремя, зычным голосом подал команду походный атаман. — Червленцы на левый фланг, ищерцы на правый, стодеревцы посередине. — Убедившись, что весь лагерь пришел в движение, он продолжил отдавать приказы. — Малолетки во второй эшелон, наурцы с шелковцами в засадный полк. Пики подвысь, ружья к бою-у!

Лес пик тут-же поднялся вверх и засверкал наконечниками в солнечных лучах, на их месте в руках воинов блеснули дулами ружья. Панкрат еще не знал, откуда ударят отряды абреков, но то, что не от реки, он был в этом убежден. Горцы не любили воду, как, впрочем, плохо переносили и другие неудобства, и если бы они не обладали повадками разбойников, да не тревожила бы их алчная цивилизация с якобы добрыми к ним намерениями, они бы так и жили в своем каменном веке. Но вот европейско-российская экспансия с индустриализацией повернули звериное свое лицо на не охваченный ихними помыслами юг, и все пришло в движение, унося миллионы жизней ни в чем не повинных людей. Закрутилось, завертелось не на одну сотню лет.

Лавина абреков, числом более двух тысяч сабель, сорвалась с вершины горы, которая была справа от казаков, она походила на селевой поток, вдруг накрывший грязью изумрудную зелень лугов. Лава расползалась по крутому склону, стремительно набирая скорость и охватывая терцов своими флангами, оттуда прилетели первые звуки выстрелов с белыми облачками над всадниками от сгоревшего пороха. Кто-то в середине казачьего войска громко вскрикнул, кто-то молча свалился с седла. Терцы подобрались, на их лицах отразилась досада. Но потери среди воинов не могли быть большими, потому что, во первых, не позволяло расстояние, а во вторых, прицелиться на полном скаку горцам было практически невозможно. Панкрат чертыхнулся, подумал о том, что вряд ли можно где укрыться нескольким сотням верховых на склоне, открытом всем ветрам. Затем он посмотрел на гору перед собой, и понял, что идти с нее в атаку было бы тяжелее, потому что склон пестрел каменными уступами. Значит, абреками руководил не какой-нибудь вождь из местных джигитов, а человек, смыслящий в военном деле. Может быть, он проходил военную подготовку вместе с офицерами из русской армии — такими разумными показались начальные действия. Атаман перекинул ружье со спины на грудь и заторопился к воинам, которые первыми должны были принять на себя удар:

— Казаки, направо-о! — на ходу приказал он. Прикинув, что перестраивать сотни уже поздно, отдал новую команду. — Целься-а!

Лошади замерли, словно с этим, похожим на выстрел, приказом превратились в каменные изваяния, вокруг защелкали отводимые назад курки. Протиснувшись к передним рядам, Панкрат оценил цепким глазом расстановку сил на предстоящем поле битвы. Если исключать внезапность атаки противника, она не вызывала опасений, в голове начал созревать план дальнейших действий. Между тем абреки стремительно приближались, привстав в стременах, они стрелой, пущенной из пращи, летели навстречу со своими врагами. Уже можно было рассмотреть кусок зеленой материи, трепавшийся на ветру над всадниками, и даже отдельные лица, заросшие смоляным волосом и перекошенные злобой. Кто-то из горцев отстрелялся и забросил оружие за спину, кто-то продолжал нащупывать свою жертву через прицел. Полковник выжидал, пока передние ряды их пересекут незримую черту, после которой промах из ружья в руках казака можно будет оправдать только жалостью к врагу или никчемной для них роскошью, что одно и то же. И когда лавина абреков копытами лошадей втоптала в землю эту умозрительную черту, он вскинул приклад к плечу. Прежде чем нажать на курок, атаман набрал полную грудь воздуха и гаркнул:

— Огонь!

Сотни ружей одновременно исторгли из своих железных глоток гром, сравнимый с небесным, десятки горячих голов, забывших о том, что души, отлетевшие к богу, никогда еще не возвращались в свои тела, попадали под копыта коней. Казалось, с рождения известная людям догма должна была бы образумить их и заставить повернуть обратно. Но этого не произошло, люди в который раз подтвердили истину, что человек учится только на своих ошибках. Горцы пришпорили скакунов, рассчитывая проскочить опасное расстояние, пока казаки вновь не нацелят на них ружья. Но они просчитались, несмотря на то, что терцы переплыли реку, порох у них всегда оставался сухим. И когда прозвучала новая команда походного атамана, казаки воткнули приклады в плечи и нажали на курки. Еще несколько десятков абреков на скаку слетели с лошадиных спин и распластались под копытами. Передние их ряды уже примерялись концами сабель к казачьим папахам, на горбоносых лицах отражалось что угодно, только не человеческая мысль. Оставалось каких-то десятка два саженей, чтобы людская масса, успевшая набрать скорость, на всем ходу врезалась в стоявшую на пути такую же плотную стену из человеческих тел. Теперь стало видно, что абреков вел джигит в белой черкеске и в красной рубахе, он находился за спинами передних воинов и скакал на арабском чистопородном коне белой масти. Рядом с ним сидели в седлах как влитые, выставляя левое плечо вперед, его телохранители в черных черкесках и в синих рубахах. Над головой одного из них развевалось зеленое знамя ислама. Чуть позади стелились над землей двое приближенных, гордой осанкой не уступавших главарю. Еще трое имели квадратные фигуры, а один подпрыгивал как-то боком, будто ноги у него были перекинуты на одну сторону. Панкрат прищурил глаза, стараясь рассмотреть противников получше. Пока они имели одно лицо. И вдруг откачнулся назад, в голове у него мигом возникла картина боя в высокогорном селении Цахтуры, когда они с батякой и с младшими братьями брали штурмом чеченское логово самого имама Шамиля. Терцы пришли туда вместе с передовыми русскими полками и не оставили от аула камня на камне. В тот раз Шамиль убегал от казаков точно в такой же одежде, окруженный своими мюридами с приспешниками, и над их плотной стаей так-же развевались обрывки зеленого полотнища. Полковник перевел взгляд на соратников имама, и снова в груди у него заныло от чувства радости, разом охватившей всю его фигуру. Он узнал родственников двоих братьев Бадаевых, убитых им, когда вместе с чеченской девушкой Айсет, его будущей женой, уходил от горской погони. Наконец Панкрат признал и Мусу, кровника семьи Даргановых, боком подскакивавшего в седле позади своих благодетелей. И поразился тому, что этот верный пес Шамиля, безрукий и безногий, до сих пор жаждет крови. В сердце у него вспыхнул огонь праведного гнева, рука машинально потянулась к оружию. Ни один из членов рода Даргановых не был виновен в том, что между казаками и чеченцами не одно десятилетие подряд не затихает обряд кровной мести. Все беды начались с правого берега Терека, туда они и должны были возвратиться.

Атаман посмотрел вокруг, выискивая братьев с дядюкой Савелием и его сыновьями, он хотел предупредить, чтобы те постарались не выпустить, наконец-то, из своих рук чеченских мстителей, скачущих прямо на терцов. И вспомнил, что распределил родственников по казачьему войску так, чтобы сотни из разных станиц представляли из себя монолит под единым началом. И тогда он сам схватился за древко пики, в серых глазах появился стальной блеск. Панкрат протиснулся между казаками и встал во главе сотен. Уши заложил грохот от топота копыт, абреки были почти рядом, они искривили свои лица масками ненависти. Но разве воина, наблюдавшего с пеленок за подобной картиной, можно было чем-то испугать? На бешенство он привык откликаться еще большей яростью.

— Пики к бою-у! — пронесся по рядам очередной приказ атамана, перекрываемый дикими подвываниями абреков. — В атаку-у, отцу и сыну!..

Лес пик дрогнул и принял горизонтальное положение, наконечники холодно блеснули в лучах солнца, задержавшего свой бег. Терцы вонзили каблуки в бока скакунов и понеслись навстречу врагу. Оглушительный свист перекрыл крики горцев с их визгами, он заставлял прислушиваться только к себе и думать лишь об одном — как уничтожить противника. Панкрат увернулся от молниеносного высверка клинка над своей головой, не останавливаясь, воткнул пику в набегавшую толпу горцев. Затем выхватил из ножен шашку, проскакал еще некоторое расстояние и обрушил ее на ключицу абрека, не ожидавшего его появления перед собой. Лезвие глубоко вошло в тело, но казак не дал ему возможности застрять между костями, сразу потянув на себя. Увидел, как отшатнулся от него еще один горец, наконец-то прозревший, как судорожно схватился он за уздечку, пытаясь избежать столкновения. Но сгрудившиеся за ним соплеменники надавили, вопреки воле всадника насаживая его тело на острие Панкратовой шашки, как на шампур. Привычная дрожь, как всегда появлявшаяся перед началом битвы, прошла сама собой, уступив место праведной ярости. Атаман перестал оглядываться по сторонам, чтобы уклоняться от случайных ударов, он знал, что со всех сторон его успели прикрыть станичники. Теперь его путь пролегал туда, куда он сам надумал бы повернуть. Полковник поднял кабардинца на дыбы и бросил его в том направлении, в котором успел увидеть серебристую папаху Шамиля, предводителя всех горцев. Вокруг продолжали напирать абреки, пытавшиеся осадить лошадей, набравших скорость, они закручивали их на месте, невольно подставляя затылки и спины под клинки терцов. Но очередные толпы кавказцев, следующие за ними, не могли ничего изменить, в свою очередь сами проталкиваемые под казачью мясорубку давившими на них соплеменниками. И вряд ли кто мог бы выбраться живым из этой кровавой свалки, ему просто некуда было бы деться. Воин, вступивший в бой первым, изначально был обречен на гибель, если он не представлял из себя вождя, со всех сторон охраняемого своими верными товарищами.

Панкрат упрямо держал то направление, которое выбрал, он ничего не мог разглядеть вдали из-за пота, заливавшего ему глаза, и за лесом рук со злым железом в них. Он давно ориентировался только на мелькание человеческих тел перед глазами. Лишь изредка казалось, что впереди все-же трепетал край зеленого полотнища, напоминающий о том, что встреча с имамом и с кровниками может состояться. И полковник снова и снова наносил клинком удары с оттяжкой, наклоняясь то вправо, то влево, или бросаясь на холку своей лошади и протыкая живую плоть острием, если абрек становился поперек его дороги. Он уже вошел в то состояние, из которого его могли вывести только две причины — смерть или победа над врагом.

Но была и третья причина, о которой атаман редко задумывался — это был зов родной крови.

— Панкрат… — как сквозь подушку почудился ему голос Захарки, среднего из братьев. Полковник внутренне подобрался, выбрав момент, когда абреки отшатнулись от него и место вокруг немного расчистилось, обернулся назад. — Панкрат, не ходи на Шамиля, нам надо обложить Мусу с родственниками братьев Бадаевых, чтобы они не сумели убежать.

Захарка, а за ним Петрашка с зятем Буалком и еще несколькими станичниками, устремились в проход, проделанный отрядом полковника, и теперь пристроились ему в хвост.

— Вы почему оставили свои посты? — взвился было походный атаман. — А если абреки начнут одолевать, тогда кто кого будет ловить?

— Там без нас героев хватает, — отбивая саблю горца и нанося ему ответный удар, прокричал Захарка, ему на помощь поспешил француз Буалок. Похоже, средний брат взял на себя обязанности старшего в группе. — Чего стоит один Никита Хабаров, ищерский атаман, которого ты определил на правый фланг.

— А где дядюка Савелий?

— Он с червленцами и со своими сыновьями держит левое крыло.

Панкрат рукавом черкески бездумно чиркнул по лбу, залитому потом, затем трепыхнул ноздрями, уже впитавшими свежий запах крови:

— Этот Муса вместе с Бадаевыми пристроился за Шамилевой спиной, они все на одном месте, где полощется зеленое ихнее знамя, — отрывисто сказал он. — Захарка, обходите мстителей слева, чтобы отсечь им пути отступления, а я пойду по прямой.

— Понял, братука, — откликнулся средний брат, подбирая поводья и заворачивая морду скакуну.

Оба отряда разделились, каждый из них взялся прокладывать свою дорогу к одному для всех месту, и каждому участнику операции хотелось первым дотянуться до главных вождей абреков. А вокруг кипела битва, противники успели разбиться на множество небольших групп, внутри которых рекой лилась кровь. То один, то другой всадник вдруг вскидывал руки и мешком падал с седла на землю, где его добивали лошадиные копыта. Отчаянные крики со звериным ревом сопровождались звоном булатных клинков, снопы искр вспыхивали над головами воинов и осыпались на их черкески, затмевая солнечный свет. Скоро исход поединка стал зависеть не от умения удальца джигитовать клинком и не от гибкости его тела, потому что усталость начала уравнивать всех, а от того, как поведет себя под ним его верный конь. Если лошадь не теряла разума и знала наперед, куда ступить копытом, то смерть обходила этого всадника стороной, потому что конь не спотыкался о трупы, успевшие усеять траву на горном склоне. А если животное выкатывало глаза и двигалось только за счет инстинктов, то на таком воине можно было ставить крест. Казачьи скакуны, вдобавок, были приучены вскидывать передние ноги и подковами просекать противникам бедра, вместе с боками их коней. Горцы, знавшие про эти особенности, старались сначала саблями отсечь им ноги, а потом добить хозяина, падавшего с седла. Но и тогда терца невозможно было взять голыми руками, прежде чем скатиться на землю, он успевал дотянуться острием клинка до любой части тела абрека и нанести ему глубокую рану. В отличие от кавказцев, поддававшихся эмоциям, хлеставшим у них через край, казаки никогда не теряли самообладания. Вот и сейчас абреки, имевшие преимущество от неожиданности своего нападения, стали увязать в рядах терцов, сумевших сдержать их плотные ряды и даже начавших их теснить. Все чаще можно было увидеть, как горец, растративший боевой пыл, отскакивал в сторону и принимался вертеть головой вокруг в поисках спасительного укрытия. Его не находилось, потому что крутой склон горы был открыт всем ветрам. Зато черные глаза джигита натыкались на не менее жгучие взоры мюридов, не выпускавших ситуацию из-под своего контроля. К ним-то и рвались отряды Панкрата и Захарки, упорно пробивая толстую стену из воинов аллаха. Этих главарей надо было уничтожить во чтобы то ни стало, тогда разметать по ветру всю армию абреков, состоящую из более чем двух тысяч человек, не составило бы большого труда.

Сотник Савелий, рубившийся вместе с червленцами на левом фланге, понимал это как никто другой, рядом с ним управлялись с шашками, как с осколками молний, два его сына. Чигирька вырвался вперед, забыв обезопасить свой тыл, его сразу окружили несколько разъяренных горцев. К старшему брату на помощь ринулся Гришка, но ему никак не удавалось пробиться сквозь плотные ряды врага. Савелий не спускал глаз со своих сыновей, он давно бы пошел на выручку обоим, если бы его самого не связали боем злые чеченцы. Наконец ему удалось отойти за спины подтянувшихся казаков со свежими силами и сотник стал продираться к младшему сыну Гришке.

— Батяка, мы тут управимся, — крикнул отцу малолетка. — Идите на подмогу к атаману.

— А где Панкрат? — приподнялся в стременах сотник.

— Глянь вверх по склону, уже к наблюдательному пункту Шамиля подбирается.

Савелий и сам успел заметить, как отряд из двух десятков храбрецов, оставляя позади себя широкий коридор, рвется к возвышению, на которое успел взобраться третий имам Чечни и Дагестана. Мигом оценив обстановку, он подвернул рукава черкески:

— Вместе, Гришка, мы и пойдем к нему на помощь, — сотник поискал глазами жертву и отпустил поводья. — А пока я и тут пригожусь…

Савелий вихрем налетел на окружавших младшего своего сына абреков, повернувшихся к нему спиной, он взмахнул клинком и опустил его на лохматую папаху, прикрывавшую неправильной формы голову. Такие головы, похожие на чугунки, были у кумыков из высокогорных аулов. Удар получился столь стремительным, что папаха не просела и на вершок, зато сама голова развалилась на две половины, как перезревшая тыква. Второй горец не оглядываясь полоснул саблей по воздуху, едва не зацепив концом по лицу сотника, видимо, он краем зрачка уловил высверк лезвия на солнце. Савелий без замаха и с оттяжкой провел шашкой по руке, которую абрек приготовился подтянуть к себе, затем заставил скакуна вторгнуться между крупами лошадей обоих противников. Прикрываясь их телами как щитами, связал боем еще двоих кавказцев, пытавшихся срубить его младшего сына. Теперь Гришке стало полегче, да и враги, заметив, что к казаку пришла помощь, ослабили напор. Скоро один из них упал с седла с распоротым животом, еще один лишился пальцев на руке, не успев увернуться от скользящего удара лезвием по ручке его сабли. Открылся узкий проход до Чигирьки, крутившегося во вражеском кольце как белка в колесе.

— Батяка, давай станичникам сигнал на сбор, надо пробиваться до дядюки Панкрата, — перевел дыхание хорунжий. — Иначе наших кровников порешат без нас.

— Без нас, Чигирька, им никак не обойтись, — не согласился со старшим сыном отец. — Казаки сами идут на штурм кочки, на которой торчит этот Шамиль со своими мюридами.

Позади сотника с сыновьями уже прессовался мощный кулак из казаков станицы Червленой, у них тоже были давние претензии к главарю всех абреков. За рослыми воинами расправляло плечи остальное войско из вольных людей.

Казачий дух переломить не сумел еще никто и никогда, с годами он только креп внутри их общин, неподвластный ни одному из российских монархов, которым они всегда были рады служить по доброй воле. Как и всему русскому народу. Зато прислуживаться кому бы то ни было для этого непокорного сословия было тошно. Вот и сейчас терцы пришли в горный Дагестан решать вроде бы свои проблемы, на самом деле получалось, что они помогают Российскому государству расширять его владения.

 

Глава четвертая

Шведский линейный корабль, патрулировавший в водах Ботнического залива, вежливо обошел группу Аландских островов, принадлежащих Финляндии, и взял курс на акваторию Стокгольма. Очередная вахта подходила к концу, военные моряки готовились сойти на берег, они надраивали пряжки и пуговицы на мундирах, начищали ботинки. Команда корабля буквально несколько дней назад отличилась тем, что запеленговала советскую подводную лодку на траверсе острова Готланд с военной базой на нем. Шведы оседлали русский атомоход, заставив его угрожающими маневрами изменить курс и удалиться к острову Сааремаа, где у Советов были не только отстойники для плавсредств различного типа, но и базировались части морской пехоты. Это было несомненное везение, потому что подлодки такого класса обычно прижимались к самому дну и продирались на малых оборотах проливом Каттегат в воды Северного моря, а уже из него выходили в Атлантику. Или подныривали под грузовые суда с большой осадкой, шум винтов которых заглушал остальные звуки, и вместе с ними оказывались на океанских просторах, грозя прогрессивному человечеству ядерной коммунистической бомбой. И не было никакой возможности определить местонахождение русской субмарины, хотя расстояние между береговыми линиями Дании и Швеции в проливе Каттегат порой составляло меньше английской мили. И вот редкая удача. По такому случаю на борту крейсера находился высокий чин из морского королевского ведомства, он решил лично убедиться в высокой выучке своих подчиненных и принять участие в некоторых дисциплинах.

Стоял знойный день конца августа 1982 года, металлические части корабля нагрелись, отражая солнечный свет, они словно превратились в тепловые прожекторы и к ним невозможно было прикоснуться. И хотя легкий северный бриз освежал лица моряков, собравшихся на полубаке, ноги их ощущали жар, исходивший от железных плит палубы, и пропекавший даже сквозь толстые подошвы ботинок. Возле поручней по правому борту застыла одинокая фигура офицера, он изредка подносил руку с сигаретой, зажатой между пальцами, к губам и снова опускал ее вниз. По красивому его лицу с черными подстриженными усами пробегала едва уловимая улыбка, говорившая о том, что мысли молодого человека заняты отнюдь не корабельными заботами, а чем-то более светлым и желанным. Линия горизонта была чистой, ленивые серовато-голубые волны с шуршанием обтекали корабль по ватерлинии, они даже не пенились белыми шапками, обычными на Балтике в любую погоду. Как, впрочем, и стальной цвет для этого внутреннего моря. Наверное вода прогрелась выше привычных восемнадцати градусов, обещая хороший отдых на чистых пляжах с бархатным песком. Моряки на полубаке не скрывали своего нетерпения, кидая нетерпеливые взгляды в сторону пока невидимого берега. Среди них находилось еще несколько офицеров в белых выходных мундирах и при кортиках, в их глазах тоже отражалось ожидание встречи с родными и близкими.

Наконец показались ориентиры акватории Стокгольма со множеством больших и малых островов, на каждом из которых поблескивал зеркалами свой маяк. До берега было не больше трех миль, крейсер застопорил ход и лег в дрейф, к нему сразу устремились несколько катеров береговой охраны. Загудели лебедки, спуская на воду белоснежную шлюпку, вахтенные матросы перекинули за борт гостевой трап. С капитанского мостика сошла группа старших командиров во главе с сухощавым представителем военного ведомства и направилась к борту. Проходя мимо офицера, стоявшего у поручней по стойке «смирно», инспектор замедлил шаг:

— Капитан Даргстрем, прежде чем сойти на берег, я решил проведать своего старого товарища, а вашего отца, в его замке на острове Святого Духа. Не желаете ли составить мне компанию? — обратился он к молодому человеку, которому на вид было лет двадцать пять. И соизволил пояснить причину окружающим. — Инспекционный поход закончен, предварительные результаты его я успел переслать в ведомство, имею же я право немного расслабиться.

Офицеры понимающе заулыбались, командир корабля в чине капитана второго ранга благосклонно наклонил голову. Видимо он уважал молодого капитана и не имел ничего против, если тот покинет палубу не тогда, когда крейсер пришвартуется к стенке, а прямо сейчас.

— Господин инспектор, я с удовольствием приму ваше предложение, — поднес офицер руку к фуражке с золотой кокардой. Белый мундир на нем с начищенными пуговицами сидел как влитой, пальцы левой руки придерживали за ножны морской кортик. — Я тоже соскучился по своему папе и по своей жене с детьми, с которыми не виделся почти две недели.

— Вот и отлично, спускайтесь вслед за нами в шлюпку и мы тотчас отчалим. У нас есть о чем поговорить с вашим отцом, бравым адмиралом, с которым мы совсем недавно бороздили просторы мирового океана, — в очередной раз окидывая стройную фигуру капитана одобрительным взглядом, кивнул представитель военного ведомства. Ему нравился этот молодой офицер с черной щеточкой усов на чуть удлиненном смугловатом лице, на котором светились голубовато-серые глаза, словно завлекающие в свою бездну. — Кстати, в жилах вашего родителя течет кровь русских казаков, не так ли?

— Абсолютно верно, господин инспектор, наш предок по отцовской линии, Захар Дарганов, прибыл в Швецию с южной окраины России, точнее с Кавказа, — подтвердил молодой человек. — Он происходил из терских казаков и женился на шведской дворянке Ингрид Свендгрен.

— А моя прапрабабушка, баронесса Нельсон, наоборот, уехала в Россию и нарожала там кучу детей, — засмеялся собеседник, поднимая заодно настроение и окружавшим его морякам. — Так что в какой-то степени мы с семьей Даргстрем родственные души.

Группа катеров береговой охраны вспенила винтами воду и взяла курс на остров Святого Духа. На мачте одного из них развивался шведский «трекрунур» с вымпелом командующего королевской флотилией.

В покоях старинного рыцарского замка, несмотря на жару за его стенами, стояла прохлада, не покидавшая его несколько столетий. Капитан Христиан Даргстрем, едва дождавшись окончания обязательного церемониала встречи старых товарищей, соблюденных отцом и его другом юности до мельчайших подробностей, побежал по узкой лестнице наверх. Он знал, что оставшаяся часть дня пройдет у них в воспоминаниях, а вечером сановный представитель военно-морского ведомства отбудет в Стокгольм, чтобы принять участие в завершающем сутки заседании военной коллегии. Христиан конечно же спустится на маленький причал перед стенами замка и отдаст гостю положенные ему по рангу почести. Но это будет потом, а пока ноги сами несли его к заветной цели. Проскочив по коридору несколько комнат, он задержался возле одной из них, стараясь унять бурное дыхание. Затем сжал руку в кулак и постучал костяшками пальцев по массивной створке.

— Войдите, — раздался из-за двери мелодичный женский голос.

Христиан облизал пересохшие от волнения губы и попытался оторвать подошвы ботинок от дубового паркета. Вот уже пять лет, как он был не в силах справиться с необъяснимым волнением, всегда охватывавшим его при виде женщины, находящейся сейчас внутри комнаты. И хотя она давно стала его женой, он ничего не мог с собой поделать, несмотря на то, что отец не раз укорял его за это, называя маменькиным сынком.

— Ну что же вы, входите! — вновь отозвался голос, в котором послышалась некоторая доля насмешливости. — Я как раз освободилась от дел.

Капитан потянул ручку на себя и переступил через порог. Сидевшая в кресле-качалке молодая особа оторвалась от разбросанных по столу мелочей и повернулась в его сторону:

— О, Христиан! — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Как я рада тебя видеть!..

Они встретились посередине комнаты и крепко обнялись, распущенные волосы женщины накрыли обоих светлой волнистой шалью, оставив лишь маленький просвет. В него и заглянул через несколько минут морской офицер в поисках кого-то еще.

— Ты ищешь Петера? — отрывая голову от его плеча, спросила женщина. — Или все-таки Софи, свою любимицу?

— Обоих, Элизабет, — засмеялся он. — Я успел по ним крепко соскучиться.

— Они по тебе тоже, — ловя губами его губы, призналась она. — Как и я, мой дорогой.

— А где они?

— Я отправила их с гувернанткой на прогулку, это их время.

Капитан поднял руку, чтобы взглянуть на часы, и забыл, что хотел сделать…

В узкое готическое окно замка заглянуло покрасневшее солнце, собиравшееся окунуться в Балтийское море. Со двора внизу донеслись легкие постукивания — это слуги завершали работы по хозяйству. Христиан с женой успели проводить сановного гостя, поговорить с отцом, затем переодеться в домашнее платье и позаниматься с детьми. И вот теперь капитан закрыл книжку с разноцветными картинками и посмотрел на сидевших напротив четырехлетнего Петера и трехлетнюю Софью.

— На сегодня все, дети, — по русски спокойно сказал он. — Стрелки на часах показывают без пятнадцати минут девять вечера, вам пора ложиться спать.

— Папа, а что будет с теми казаками, которые погнались за абреками? — спросил мальчик, указывая пальцем на книгу. На голове у него кучерявились белокурые волосы, а глаза были темными. — Они победят бандитов?

— А как ты думаешь сам? — повернулся к нему Христиан.

Девочка, до этого слушавшая молча, сглотнула слюну и покосилась на брата, она явно торопилась высказать свое мнение:

— Бандитов надо наказывать, — по русски и с пришепетываниями сказала она. Волосы у нее тоже были светлыми, а глаза серо-голубыми. — Они любят пугать как взрослых, так и маленьких детей.

— Бандитов надо переучивать, — не согласился с сестрой Петер. — Их нужно помещать в такие школы, в которых учителя бьют их палками по рукам.

Дверь негромко скрипнула, в комнату вошла Элизабет, перед этим уходившая по своим делам. Мельком посмотрев на старинные часы на стене, собиравшиеся отбить время, она прошла к столу:

— Дети, отправляйтесь спать, — твердо произнесла она. — Вас ждут мягкие кровати, они уже приготовлены.

— Петер спрашивает, что нужно делать с бандитами, — с улыбкой посмотрел на жену Христиан. — А как думаешь ты?

— Их необходимо сажать в тюрьму, чтобы они не мешали людям спокойно жить, — развела руками Элизабет. — Так поступают в любом добропорядочном государстве.

— Нет, бандитов надо перевоспитывать, чтобы из них получились достойные граждане, — настаивал на своем мальчик. — Когда я вырасту, я пойду в воспитатели.

— Конечно, их там стараются перевоспитать, к сожалению, это редко удается, — пожала плечами мать. — Когда ты станешь большим, ты сам выберешь себе дорогу, по которой нужно идти. А теперь заканчиваем все споры и марш в спальню.

Огромный замок отошел ко сну, в длинных коридорах горели лишь ночники, освещавшие тусклым светом ряды картин с изображениями на них воинов в рыцарских доспехах и женщин в пышных нарядах, а так-же холодные мраморные статуи по углам и узкие пролеты лестниц, ведущих с этажа на этаж. Христиан скинул ночную пижаму и собирался уже ложиться в кровать, когда Элизабет, возившаяся возле своей постели, оставила в покое одеяло и повернулась к нему:

— Совсем забыла, дорогой, — сказала она. — Вчера вечером звонила из Парижа Мария, она сообщила, что диадема работы Николо Пазолини выставлялась на аукционе в Сотбис.

— Вот как! — встрепенулся Христиан. — Когда же это произошло, кто выставлял и кто стал новым владельцем этого сокровища?

— Ты не заметил, что задал слишком много вопросов? — с улыбкой остановила его жена, и тотчас начала перечислять события по порядку. — Лот предложил какой-то Барсуков из России, но диадема почти сразу была снята с продажи по неизвестным причинам.

— Ее перекупили еще до аукциона?

— Этого никто не знает. Мария вместе с Сержем отправились в Англию, чтобы выяснить обстоятельства дела на месте. Они прибыли в городок Эпсом, где жил этот Барсуков, но там его не оказалось.

— Подставное лицо! — прищурился было Христиан.

— Ты не угадал, дорогой, этот бывший моряк, беженец из Советского Союза, жил там на самом деле. Но как только было объявлено о прекращении сделки, он продал свой особняк и отбыл в неизвестном направлении.

— Разве моряк не оставил после себя никаких следов?

— По справке из справочного бюро он перебрался в Новую Зеландию. Но мистер Кельвин Паркинс, его сосед по улице, отказался разговаривать на эту тему. А потом Мария с Сержем заметили за собой слежку.

— Каким образом?

— Их «пежо» преследовало американское авто до самой посадки на паром в английском Дувре.

— Странно все это… — задумчиво пощипал подбородок Христиан. — Похоже, что за диадемой охотимся не только мы и наши парижские родственники, но и кое-кто посолиднее.

— Скажу больше, милый, слежка за нашими родственниками из Парижа продолжается до сих пор.

— А вот это уже неприятно.

Христиан сунул ноги обратно в тапочки, накинул на плечи пижаму и принялся ходить по комнате. Затем застегнулся на все пуговицы и направился к двери.

— Ты куда собрался? — остановила его вопросом Элизабет.

— Я хочу проверить в интернете нужный нам лот на портале аукциона Сотбис.

— Я пойду с тобой.

Они долго молча сидели за компьютерным столиком, не представляя, что делать дальше. Никакой информации портал, занимаемый солидной фирмой мирового уровня, им не выложил, как не было никаких следов того, что кто-то хотел продать редчайший раритет. Семейная тайна, едва приоткрывшая завесу над вещью, искомой всем кланом в течении полутораста лет, снова ушла во тьму неизвестности.

— А больше Мария ничего тебе не говорила? — наконец нарушил молчание Христиан.

— Почти ничего, если не считать их предположений.

— Интересно, в каком из направлений потекли их мысли?

— В Россию, дорогой, ведь этот моряк сбежал из Советского Союза.

— Гм… страна очень огромная, искать там чтобы то ни было бесполезно по своей сути.

— Дело в том, что Барсуков, как стало известно нашим парижским родственникам, был родом из Великого Новгорода, старинного русского города.

— А вот это уже кое-что, — повеселел собеседник. — Если верить семейной легенде, то именно туда заезжал передать сокровища, выкраденные французами у князей Скаргиных, наш предок Дарган Дарганов вместе со своей невестой Софи де Люссон.

— Серж с Марией и сами подумали, не являлся ли этот беженец от коммунистов родственником князей. Если дело обстоит так, то можно с полным основанием наше внимание акцентировать на нем. Но тогда перед нами встает один вопрос — как проверить этот факт.

— Знаешь, Элизабет, мне кажется, что скоро мы сядем в свои машины и запросто пересечем границу с Советским Союзом, — откинулся на спинку стула Христиан. — Этот колосс на глиняных ногах явно стал слабоват в коленях. Еще немного и он рассыплется на куски пересохшей глины, как тот горшок, найденный в греческих каменоломнях.

— Почему ты так решил?

— Потому что этой страной правят одни старики, которых поразил старческий маразм, они не подготовили себе замену. В моих жилах течет русская кровь, но даже моему уму не постижимо, как при несметных богатствах, при немеряных лугах с бескрайними лесами, можно пробавляться на полуголодном пайке. Ведь способностей, чтобы насытить себя, много не нужно. Приглядывай за скотиной, заготавливай ей на зиму сено, зерно с картошкой и свеклой, и она будет давать и молоко, и мясо, и яйца. И шерсть, чтобы не замерзнуть на русском холоде. А у них полки в магазинах пустые, об этом кричат все фотографии со страниц всех американских и западных газет.

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь мягкой работой компьютера. Затем женщина завела за ухо пушистую прядь волос и произнесла.

— Ты абсолютно прав, я как англичанка тоже отказываюсь поверить в этот чудовищный факт. Ведь Россия — это в первую очередь крестьянская страна, которая до революции снабжала весь мир именно продовольствием. Ссылки коммунистов на погоду здесь неуместны, потому что рядом с нами находится Норвегия, сытая и довольная, территория которой почти вся за полярным кругом. — она фыркнула губами и постаралась успокоиться. — Христиан, предлагаю закрыть эту странную тему и перейти к обсуждению интересующего нас вопроса. В конце концов, пусть это недоразумение волнует самих русских, может им нравится так жить.

— Ты имеешь ввиду, что они сами создают себе трудности, чтобы им было веселее жить?

— А ты разве исключаешь существование подобных наций? Афганцы, например, или монголы, которые категорически открещиваются от благ цивилизации. Это разве не пример?

— Вполне возможно, не зря русские приняли утопический строй, предложенный подозрительными типами, и стали пропагандировать его на весь мир, — усмехнулся в подстриженные усы собеседник. — Я согласен, Элизабет, эта тема заведет нас куда угодно, только не по пути к цели, намеченной нами. Тогда что мы можем предпринять на данный момент?

Элизабет долго не отвечала, уставившись немигающим взглядом в монитор, мерцающий голубоватыми отсветами, затем покусала нижнюю губу и обернулась к собеседнику:

— До вчерашнего звонка от Марии у нас не было никакой зацепки по поводу этой диадемы, так? — наконец спросила она.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я только констатирую факты, — вздернула она плечами. — А теперь мы знаем, кто предложил сокровище на английском аукционе и откуда он родом.

— Я, кажется, начинаю тебя понимать, — постучал костяшками пальцев по компьютерному столу Христиан. — Но хотел бы дослушать твои рассуждения до конца.

— А я почти все сказала, милый, — улыбнулась молодая женщина. — Нужно идти от истоков, которые нам уже известны.

— Каким образом? — снисходительно усмехнулся супруг, не ожидавший, что все выглядит так просто. — Мы снова пришли к тому, с чего начинали.

Элизабет не взяла на себя труд сойти тоже до снисхождения, она положила ладонь на мягкие светлые волосы мужа и легонько погладила их:

— Видишь ли в чем дело, милый, суть развития всего здравомыслящего в этом мире и состоит в том, чтобы дойти до определенной точки и снова вернуться назад, только уже на виток выше. Это и есть та самая спираль дээнка.

— Известная всем аксиома, не требующая доказательств. Но дальше, — подогнал ее супруг.

— Два месяца назад столицу Швеции посетила эскадра советских военных кораблей. Кажется, наше правительство готовится с ответным визитом?

— Так и есть на самом деле.

— И ты тоже будешь участвовать в этом походе.

— Без сомнения.

— Вы войдете через Финский залив в устье Невы, встанете на якорь в самом центре Ленинграда.

— Об этом я тебе уже рассказывал и даже показывал маршрут, по которому мы пойдем.

— Тогда о главном, я просмотрела карту и оказалось, что от Ленинграда до Великого Новгорода рукой подать. То есть, как от Стокгольма до, скажем, нашего Норчепинга. Даже ближе, не более трех часов езды на поезде.

Христиан откровенно засмеялся, он не ожидал от своей разумной жены такой наивности:

— Ты думаешь, что в Советском Союзе как у нас в Швеции — куда захотел, туда и поехал? — он поцеловал руку, гладившую его, и прижал ее к своей щеке. — Нет, моя прекрасная Элизабет, как только мы сойдем на берег, за нами увяжется свора сотрудников КГБ. Вместо Новгорода я рискую оказаться в Сибири.

— Но я предусмотрела и этот вариант, — отняла руку молодая женщина. — Почему бы тебе заранее не написать прошение о том, что ты всю жизнь мечтал посетить этот старинный русский город, с именем которого связано немало героических страниц русского народа и всего их государства. Заодно напомнить, что в твоих жилах течет немалая часть русской крови, в конце концов сказать, что с Новгородом связаны страницы воспоминаний твоих родственников. Уверена, со стороны шведских властей отказа не последует.

— Это невозможно, — после некоторого раздумья отозвался Христиан. — Если бы я был моряком торгового флота, тогда бы что-то изменилось… может быть. Но я военный моряк, несколько дней назад едва не потопивший советскую атомную субмарину.

— А кто об этом знает?

— Я служу на корабле, который это едва не сделал.

— И все равно, как говорят твои соотечественники, попытка — не пытка. Нам нужно убедиться в подлинности диадемы, за которой мы все бросились в погоню, узнать, кто является ее настоящим владельцем. А если это всего лишь подделка, которых вокруг достаточно, то не стоит тратить время на какого-то русского Барсукова, а срочно направить поиски по другому руслу, — сплела пальцы на животе Элизабет. — Кроме того, я уверена, что моряк не потерял связи со своими близкими и напоминает им о себе, а здесь гоняться за беженцем из коммунистической России все равно, что искать иголку в стоге сена. Их уже десятки тысяч и у всех фамилия Барсуков. В общем, у нас появилась некая возможность, так почему бы ей не воспользоваться.

— Я подозреваю, что вы с Марией разговаривали именно о моем походе в Советы на шведском крейсере, — выслушав свою супругу до конца, покосился на нее Христиан.

— Данную тему мы затронули невзначай, — как бы отвлеченно дернула она плечом.

— Пусть будет так. Но подготовка к визиту является военной тайной.

— Швеция — страна свободного волеизъявления, — отпарировала молодая женщина.

Огромный линейный корабль, украшенный разноцветными шведскими флажками от носа до кормы, вошел в устье Невы. Стволы корабельной артиллерии, как бы отдавая честь русскому городу-герою, были повернуты на город, как на карусели разворачивавшийся перед моряками, выстроившимися на палубе. За флагманом в кильватере подтянулись еще несколько дредноутов со вспомогательными судами. Эскадра встала на якорь и замерла, облитая от мачт до ватерлиний мощными звуками, выдуваемыми из медных труб духовых оркестров. Пирс и вся набережная тоже сверкали от начищенной меди и от улыбок молодых девушек. Блеска добавляли мелкие волны реки, рябившие под утренним солнцем. Этот фейерверк бликов создавал праздничную атмосферу, поднимавшую настроение.

— Посмотри, Христиан, кажется, здесь нам и правда рады, — обратился офицер с нашивками капитана третьего ранга к своему другу, пока еще просто капитану. — Если это не русская ярмарка, тогда я не понимаю, зачем америкосы гонят волну на эту страну и подбивают нас делать то же самое.

— Никакого маскарада, дорогой Мэйми, я сейчас не усматриваю, — подтягивая повыше белые перчатки, отозвался его товарищ. — Всем известно, что русские самые добродушные люди на свете.

— И самые агрессивные, когда их разозлишь, как медведей палкой в берлоге, — засмеялся первый офицер. — Мой дед часто с сожалением вспоминал, что территории, теперь принадлежащие Советам, раньше были шведскими.

— Это говорит о том, что не следовало злить русских медведей, тем более палками, — капитан посмотрел вдоль борта по направлению к трапу, возле которого поднялась суматоха, упорядоченная командами. Затем подхватил небольшой чемодан и приложил перчатку к фуражке. — Счастливо оставаться, Мэйми.

— Позвольте вас спросить, дорогой Христиан, куда это вы направляетесь? — язвительно поинтересовался тот.

— За русскими историческими достопримечательностями, уважаемый Мэйми. Говорят, что советские люди разрушили еще не все и нам, европейцам, есть на что посмотреть.

— Тогда счастливого плавания, господин капитан.

— Честь имею!

Матерый пограничник долго проверял каждую букву в документах, а так же фотографии в них с внешностью шведского офицера, он словно не знал латинского шрифта. Затем протянул бумаги обратно и с настороженностью взял под козырек:

— Вы можете быть свободными, товарищ Даргстрем, — сказал он. — У вас разрешение на двое суток на пребывание на территории нашей страны.

— Большое спасибо, господин…

— Товарищ прапорщик.

— О да, товарищ прапорщик, — улыбнулся Христиан. — Вы весьма любезны.

— А вы неплохо говорите по русски, — прищурился пограничник.

— У меня предки из России.

— Эмигранты, значит…

Христиан быстро шагал по дороге к железнодорожному вокзалу, времени у него было в обрез. Во первых, надо было добраться до Новгорода, а во вторых, отыскать там бывших дворян по фамилии Скаргины. Это все, что имелось у него из сведений о них, не считая названий площади и улицы, начинающейся от нее, на которой они жили до революции. С тех пор в бывшей Российской империи произошло столько изменений, что рассчитывать на вывески не приходилось. Христиан без усилий добрался до вокзала, но там его ждало первое разочарование, оказалось, что поезда в нужном ему направлении ходят весьма редко, очередной отправится лишь ближе к вечеру. Он присел на лавочку в грязноватом зале ожидания, собираясь обдумать свои дальнейшие действия. В кассе молодая девушка подсказала, что на Новгород кроме поездов ходят еще и автобусы. Христиан уже собрался было ехать на автовокзал, как вдруг заметил за собой слежку. Невысокий и невзрачный на вид мужчина в сероватом костюме, занявший место через несколько рядов от него, странновато посмотрел словно бы на входную дверь. На самом деле его взгляд не был сфокусирован на объекте, он показался рассеянным, значит, захватывающим большую площадь обзора. Чтобы проверить свою догадку, морской офицер встал и перешел на другую сторону ряда деревянных лавочек. Теперь мужчина в сером костюме уставился на противоположную стену, глаза его смотрели все так-же невнимательно. В голове у капитана появились мысли о том, что если так пойдет и дальше, то найти Скаргиных вряд ли получится, придется бегать от одного исторического памятника к другому, нигде надолго не задерживаясь. И вернуться на корабль не солоно хлебавши. А если удастся раздобыть нужный адрес, то никто не давал разрешения подвергать опасности добропорядочных граждан. В Швеции было известно, как поступают в Советском Союзе с изменниками родины. Поразмышляв над возникшей ситуацией, Христиан поднялся и пошел на выход. Дело осложнялось еще и тем, что сотрудникам русской секретной службы было известно, куда он направляется. В Новгороде прямо на перроне вокзала его могли поджидать точно такие же сыскари. Капитан бросил мимолетный взгляд на наручные часы и перешел широкую площадь, он уже что-то решил, потому что твердым шагом направлялся на автобусную остановку. Протиснувшись в узкие двери, он шагнул в середину салона и посмотрел в окно, чтобы убедиться в своих подозрениях или отвергнуть их. На площади никого подозрительного не оказалось, зато мужчина в сероватом костюме, тот самый, готовился нырнуть в автобус. Теперь все встало на свои места. Проехав несколько остановок, Христиан обратился к миловидной девушке, стоявшей рядом с ним:

— Простите, пожалуйста, вы не подскажете мне, в какой стороне находится междугородный автовокзал?

— А вам куда надо ехать? — с готовностью откликнулась она.

— Мне нужно добраться до Великого Новгорода.

— Это раньше он был великим, а теперь обыкновенный город, грязный как и все, — засмеялась девушка с курносым носом и с ямочками на щеках. Ей явно импонировал красивый морской офицер в отутюженной форме и с фуражкой с высокой тульей. — Сейчас автобус завернет направо, а через пару остановок вам сходить. И там еще спросите.

— Спасибо, девушка, если позволите, еще один вопрос.

— Пожалуйста, не жалко, — прыснула она в ладонь.

— Если я выйду из автобуса за поворотом, будет ли там какой-нибудь магазин верхней одежды?

— Конечно, даже фирменный от ленинградской швейной фабрики, — попутчица окинула собеседника лукавым взглядом. — Но вам больше к лицу ваш мундир, от него аж мурашки по коже.

— Спасибо, я вам очень признателен.

— Не за что, подумаешь, делов куча. Если бы что-то другое…

Христиан стал протискиваться к выходу из автобуса, духота и запах едкого пота от распаренных тел вызывали у него чувство тошноты. Он даже не оглянулся, когда заспешил по тротуару к старинному зданию, построенному в стиле позднего русского классицизма, в котором расположился магазин готовой одежды. Он был уверен, что неприметный на вид мужчина ни на шаг не отстает от него. Лишь возле дверей посмотрел в витринное стекло для того, чтобы лишний раз убедиться в своей правоте.

Молодой офицер не стал копаться в вещах, сразу снял с вешалки костюм нужного ему размера, в которых, как он успел заметить, ходило большинство мужчин в городе. Подозвав к себе продавщицу из торгового отдела, с интересом подглядывающую за ним, он заговорил с ней совершенно о другом.

— Девушка, простите, где здесь у вас туалет? Я не увидел вокруг ни одного общественного.

— Есть туалет, — почему-то густо покраснела она. — Только находится он в коридоре, который ведет в подсобные помещения, и покупателям пользоваться им не положено.

— Очень интересно. А если сделать исключение?

— Ну… не знаю, надо позвать старшего продавца.

— Вы сами разве не сможете проводить меня туда?

— А костюм? — немного опешила молодой работник торговли.

— Я заплачу за него и отдам вам чек.

— Ну… хорошо.

Перед тем, как покинуть торговый зал, Христиан отыскал глазами своего телохранителя, тот стоял на выходе из магазина, сложив руки на животе. Он был уверен, что высокий швед в парадном мундире и в белой фуражке никуда от него не денется. Но сыскарь явно просчитался. Как только он ослабил внимание, капитан снял фуражку и поспешил к девушке, уже ждущей его. Туалет был грязным и вонючим, но Христиан не придал этому значения, быстро скинув мундир, он сложил его в чемодан и переоделся в цивильный костюм. Дело оставалось за малым — незаметно выскользнуть из магазина. Выйдя в коридор, он направился по нему в противоположную от зала сторону и оказался на грузовом дворе. Кивнув головой каким-то грузчикам, прошел до сквозного тоннеля и влился на улице в поток людей. Через двадцать минут он оказался на автовокзале, площадь перед которым была забита автобусами, собиравшимися разбежаться в разные стороны. Ему повезло, неповоротливый «ЛиаЗ» развернулся перед его носом, хитроватый на вид шофер крикнул в открытую переднюю дверцу:

— Чего задумался, товарищ, на Вышний Волочек пойду.

— Мне нужно в Новгород, — подтянулся капитан.

— И в Новгород, и на Валдай — дорога одна. Залезай, что-ли!

— Я билет еще не купил.

— Ну, мать честная, удивил. Прыгай, я обилечу.

За окнами автобуса потянулись смешанные леса, перемежаемые уже убранными полями и равнинами, не тронутыми плугами. Они были просторными, эти равнины, с успевшей пожелтеть травой и островками сухих стеблей с метелками на их концах. Подобную картину Христиан видел впервые, в Европе каждый клочок земли был пущен в дело, а здесь на лугах не видно было даже коров с овцами. Зато дымились кострищами и чернели золой крестьянские поля, скорее всего, местные полеводы удобряли на зиму почву, портя первозданную картину пепелищами и отравляя воздух.

— Вишь, что делают, аспиды? — возмущался сосед-попутчик, пожилой мужчина в косоворотке нелепой расцветки. — А удобрения спустят в речку. Мамай меньше навредил, нежели мы сами себе.

— Как это — сами себе? — приподнял с сомнением плечи Христиан, пропустив мимо ушей какого-то Мамая.

— А так, мы же сами правим государством. Народ.

— Выбирайте на правление умных.

— Где их взять, когда все укатили за границу, — сосед пошлепал полными губами. — Ты, я вижу, не из наших краев?

— Я в Новгород еду, — не стал ввязываться в долгий разговор капитан. — К родственникам.

— Кто такие, может, я их знаю?

— Скаргины, не слышали?

Мужчина пристально вгляделся в собеседника и надолго замолчал. Натужно гудел мотор, на ухабах крепко подбрасывало. За окнами разворачивался однообразный пейзаж без придорожных гостиниц, без кафе и заправок. Вообще без ничего. Христиан не спешил повторять свой вопрос, он чувствовал себя как в Африке, в которой вроде бы и опасности не чувствовалось ниоткуда никакой, а съесть могли в любой момент. Наконец сосед подобрал губы и осторожно спросил:

— Это те, которые до революции в князьях ходили?

— Кажется да, они еще разорились, когда была война с Наполеоном.

— Эко куда хватил! Советская власть их разорила, да не всех перебила, — раздраженно сказал мужчина.

— Это мне неизвестно, — поспешил откреститься Христиан. — Они дальние родственники нашей семьи.

— Не ведаешь, а едешь к ним, — упирал на своем сосед. — А ты знаешь, что один из них лет пять назад Родину предал?

— Как это — предал?

— На Запад сбежал и больше не вернулся, вот как.

— Я не в курсе, мистер… простите, товарищ.

— Вот тебе и мистер, как два сапога пара, — пристукнул кулаком по колену мужчина, он со значением посмотрел на Христиана. И вдруг стал на глазах размягчать линии, затвердевшие было на его обветренном лице. Переход из одного состояния в другое был столь быстрым и неожиданным, что капитан не знал, как вести себя дальше. Он был наслышан, что у русских подобные перемены в настроении являются национальной чертой, но встретился с этим впервые. А мужчина меж тем продолжал. — Ладно, не нашего это ума дело, хоть нам и внушают, что загнивающий Запад скоро совсем загниет, вместе с Америкой. Да что-то не верится. Правильно сделал этот Скаргин, что сумел показать всем свою задницу, пусть хоть он поживет, а нам до обещанного коммунизма, как до той Америки.

Христиан отвернулся и стал смотреть в окно, в голове промелькнула мысль, что найти общий язык со своим попутчиком у него вряд ли получится. Мужчина тоже замолчал, погрузившись в свои думы. Наконец впереди показались темные избы, крытые где шифером, а где почерневшей щепой, но с нарядными наличниками на оконных рамах. Автобус въехал на окраину города и покатился по ухабистой дороге дальше. На одной из площадей с неухоженной церковью он развернулся и замер на месте. Мужчина с кряхтением взялся за свои вместительные баулы.

— А ну подсоби, мистер, или как там тебя, а то я свои мешки до двери не донесу, — прикрикнул он на Христиана. Пояснил. — Это мы каждую неделю в Ленинград мотаемся, за колбасой и за другими продуктами. В наших магазинах уже лет двадцать хоть шаром покати.

Когда баулы были выставлены на улицу и Христиан собрался раскланяться, бывший попутчик доверительно наклонился к нему:

— Ладно, я покажу тебе улицу, на которой живут Скаргины, твои родственники. А ты про них больше никому не болтай, а то загремишь под фанфары, — он ухмыльнулся жутковатой ухмылкой. — Ты думаешь, что я не догадался, откуда ты приехал? У тебя на твоем холеном лице все написано, а у нас морды рыхлые да худосочные. И запомни на будущее, в Советском Союзе с врагами народа поступают строго.

— Я вас понял, товарищ, я постараюсь держать язык за зубами, — унимая внутреннее волнение, согласился Христиан с мужчиной. Он был не рад, что разоткровенничался с незнакомым человеком и теперь стремился поскорее от него избавиться. Но обещанная им помощь продолжала удерживать его на месте. — Вы сказали, что покажете улицу, на которой они живут.

— Вот же она, прямо перед нами, — мужчина ткнул рукой в переулок, начинавшийся сразу от площади, затем развернулся вправо. — А это бывшая усадьба Скаргиных, теперь в ней находится Дом пионеров с разными кружками, на втором этаже по вечерам собирается хор ветеранов войны и труда. Но они плохо поют, что малые, что старые. — Попутчик оглянулся на двух женщин, спешащих к нему, и закончил. — Бывай здоров, родственничек, да не забывай, про что я тебе наказал.

Христиан подождал, пока мужчина вместе с помощницами удалится на приличное расстояние, и осмотрелся вокруг. Единственный магазин был закрыт, не видно было ни одного государственного учреждения, тем более адресного бюро. Дверь в телефонной будке была сломана, оттуда торчали провода от вырванной с мясом трубки. Не лучше выглядела и скамейка на остановке с поломанными планками. Автобус поехал дальше, площадь потихоньку опустела, лишь возле пивного ларька пританцовывала кучка неряшливо одетых граждан с опухшими лицами, украшенными синяками и ссадинами. Они все чаще начали оглядываться на незнакомца. Чтобы не давать им никаких поводов, Христиан подхватил чемодан и направился к зданию, названному попутчиком бывшей усадьбой разыскиваемых им людей. Это был двухэтажный особняк с нелепой современной надстройкой в виде деревянной мансарды, еще довольно крепкий, возведенный в стиле раннего барокко. С башнями, с портиками, с основательными колоннами и массивной лепниной под крышей. Парадный подъезд украшали две львиные головы, вдоль второго этажа выстроились балконы, между которыми разместились продолговатые окна. Но все это великолепие из прошлого было запущено до такой степени, что казалось, вокруг здания никогда не прекращались боевые действия. Лепнина отвалилась целыми кусками, колонны зияли кирпичной кладкой, а балконы готовы были вот-вот рухнуть. Возле обшарпанных дверей крутилась собака со свалявшейся шерстью. Христиан, не дойдя до здания, изменил направление и завернул на улицу с колеей посередине, разбитой автомобильными колесами. Под каблуками ботинок захрустели комки засохшей грязи, по бокам за худыми заборами притаились дома, почерневшие от времени. Смотреть на этот пейзаж было не совсем приятно, он словно попал на другую планету, на которой обитали люди, нищие духом и телом. Даже в Африке и на Ближнем Востоке, где он успел побывать, нищета, царившая там, скрадывалась или потоками солнечного света, или богатым растительным миром в сочетании с одеждами, такими же красочными. А здесь перед глазами предстала унылая картина, которую не в силах были оживить ни зелень деревьев, ни августовское ослепительное солнце.

Наконец Христиан заметил на высоком крыльце деда и бабку, они сидели на лавочках друг против друга и еще издали вцепились в него своими выцветшими глазами. Он оглянулся назад и только после этого подошел к старикам:

— Простите, вы не подскажете, как найти дом Скаргиных? — спросил он. — Мне сказали, что они живут где-то здесь.

Дед пожевал сухими губами, затем обменялся с бабкой недоверчивым взглядом, оба посмотрели вдоль улицы.

— А на что вам Скаргины? — решился спросить старик.

— Это наши дальние родственники, я приехал их проведать, — не стал придумывать новую историю Христиан. — Давно не виделись.

— А ты сам-то откуда, милок? — заинтересовалась и бабка.

— Из Ленинграда.

— А по виду будешь из мест, что подальше.

— Ладно тебе, — перебил ее дед. — Может человек институт закончил, начальником работает.

— На начальника он не похож, он больше на партийного смахивает, что в Москве сидят. Те тоже все гладкие да со вздернутыми носами.

— Вон там усадьба Скаргиных, за два забора от нашего дома, — решил старик не разводить лясы. — Только мы вас предупредим, что к ним часто наведываются люди из органов.

— Из каких органов? — не понял Христиан.

— Из энкэвэдэшных, — встряла и бабка. — Будь поосторожней, милок, с походами по гостям-то. Проведал и ладно, и дальше пошел.

Дед огладил щуплую бороденку, снова бегло прошелся глазами по улице и переместился на край лавки:

— Сын у этих бывших дворян, Николай Скаргин, служил на торговом флоте, — он понизил голос и сипло выдавил, будто кто-то заставлял его делиться тайной с незнакомым гражданином. — Сбежал он из нашего Советского Союза на Запад, там и остался.

— Разве это преступление? — попытался улыбнуться Христиан. — Где человеку нравится, там он и станет жить.

— Это где как, товарищ, а у нас по иному.

Старик переглянулся со своей супругой, недовольный тем, что молодой мужчина не понял цены сведениям, которые он ему выложил. Но бабка лишь сделала губы куриной гузкой и уставилась в пространство деревянными глазами. Христиан смущенно хмыкнул и переступил с ноги на ногу:

— Спасибо за помощь, добрые люди, иначе мне пришлось бы здесь поплутать.

Дом, на который указали старики, снаружи показался пустым, он был таким-же древним, как и все они на этой улице. Крыльцо тоже едва держалось деталями друг за друга — перила за ступени, а ступени за стену избы. Христиан поднялся к двери и постучал по ней кулаком. На первый раз никто не ответил, тогда он поколотил погромче. Внутри загремело, послышался хриплый голос и на порог вышел человек лет под шестьдесят худощавого телосложения и с пристальным взглядом серых глаз. Он прошелся ими по посетителю с ног до головы и только потом спросил:

— Вам кого надо, товарищ?

— Я ищу Скаргиных, — быстро ответил молодой мужчина.

— Я Василий Скаргин, — хозяин дома вздернул подбородок. — Кто вы и что вам нужно?

— Меня зовут Харитон Дарганов, мой далекий предок был Дарганом Даргановым, — Христиан поставил чемодан на скамейку. — Вы никогда не слышали о нас?

— Дарганов!?.. — вскинул брови мужчина и повторил. — Дарганов… Даргановы…

— Мой прапрадед вернул роду Скаргиных сокровища, украденные у них во время войны с Наполеоном Бонапартом.

Сначала хозяин дома округлил глаза, затем огладил лицо ладонью и только после этого произнес:

— В нашей семье эта история передавалась из поколения в поколение, — он открыл дверь пошире. — Проходите, товарищ, что на пороге стоять.

В комнате со старой мебелью, несмотря на открытые окна, было темновато и душновато, пахло щами, кислым хлебом и цветами в палисаднике за окном. Русская печка занимала едва не половину помещения, за нею виднелась ситцевая занавеска, отделяющая спальню, а прямо при входе была как бы кухня с чисто выскобленным столом. Но хозяин дома провел гостя сразу в горницу и усадил за стол с белой скатертью и несколькими стульями вокруг. Посередине стола возвышалась ваза с букетом бумажных цветов.

— Советской власти уже шестьдесят пять лет стукнуло, а нам все газ никак не проведут, — то ли возмущался, то ли оправдывался перед гостем Скаргин, кивая на печку. — Да что там газ, второй год справки на инвалидность собрать не могу. Вот такая наша жизнь.

Невысокая женщина, его жена, не вмешиваясь в разговор, поставила на стол хлебницу, за ней бутылку водки и два стакана с рюмкой. Затем принесла пироги и жаркое с картошкой, и только после этого тоже опустилась на стул:

— Угощайтесь, Харитон, чем богаты, тем и рады, — кивнула она на закуску.

Глава семьи сорвал пробку, разлил водку по стаканам. И потекла беседа, чем дальше, тем все углубленнее в проблемы, затронутые неожиданным визитом молодого мужчины. В конце концов разговор перешел в откровения, это случилось тогда, когда Христиан водрузил рядом с вазой с цветами бутылку хорошего коньяка.

— У нас даже грамота сохранилась, в которой написано, что столбовой боярин Скарга завещает свои сокровища роду Скаргиных. Вместе с запиской о том, что эти драгоценности, похищенные в войну 1812 года, вернул нашему роду Дарган Дарганов, терской казак со своей французской женой Софьей де Люссон, — Скаргин заторопился к сундуку в углу комнаты. Вскоре он вернулся со шкатулкой. — Вот здесь все и хранилось, до самых революционных событий в Российской империи. Потом моих дедов раскулачили и сослали в Сибирь, а драгоценности конфисковали.

Он вынул бумаги и начал их разворачивать, на сидящих за столом пахнуло запахом пыли и еще чем-то, исходящим обычно от старинных икон в окладах. Христиан вежливо протянул к ним руку, прочитав грамоту, отложил ее в сторону и взялся рассматривать записку, написанную русским дореволюционным шрифтом. Писал ее, скорее всего, владелец возвращенного добра, потому что у казаков того времени грамота стояла не на первом месте, а французская женщина Софи де Люссон не знала русского языка. В записке говорилось то же самое, о чем перед этим сказал хозяин дома, только было добавление о том, что князья Скаргины вечно будут благодарны терскому казаку Дарганову и его потомкам за фамильные сокровища, возвращенные их роду. Внизу был поставлен крестик, а под ним красовалась аккуратная подпись французскими буквами. Христиан почувствовал нервный зуд, он впервые рассматривал почерк своей отважной прапрабабушки, променявшей вычурный Париж на казачью станицу на краю Российской империи, и давшей жизнь и его предкам тоже. Между тем Скаргин вытащил из шкатулки еще один листок:

— А это опись драгоценностей, которые Даргановы привезли из Франции. Здесь и ожерелье из крупного жемчуга, принадлежавшее Софье Палеолог, константинопольской гречанке и жене Ивана Третьего, который был князем всея Руси, — он принялся с чувством оглашать подробности. — Между средиземноморскими жемчужинами были нанизаны камни — африканские рубины, сапфиры, аметисты, а посередине украшения место занимал алмаз из короны последнего из Палеологов — царя Константина, дяди Софьи. Много раз его хотели огранить в бриллиант, но никто из Скаргиных так и не решился этого сделать. В ту пору одного этого алмаза хватило на то, чтобы выкупить родовой особняк, утраченный нашими предками после наполеоновского нашествия.

— Дальше сказано про женский перстень, принадлежавший Екатерине Первой, жене Петра Великого, она подарила его придворной фрейлине Скаргиной уже после смерти своего мужа, — не удержалась от подсказок супруга хозяина. — Он был из чистого золота и с крупным изумрудом, обрамленным небольшими бриллиантами.

— Тот перстень перекликался с мужским, врученным другому нашему предку императрицей Анной Иоанновной, — хозяин ткнул пальцем в опись. — Это была большая печатка с темным камнем и вензелями по бокам. Здесь прописано, что оба изделия делались одним мастером, придворным ювелиром французского происхождения Франсуа Фабрегоном.

— Франсуа Фабрегоном? В те времена это был очень известный ювелир, — оторвался от записки Христиан, он вдруг почувствовал сильное волнение, словно с именем этого мастера, произнесенным его собеседником, приоткрылось окно в некую тайну. — Скажите, а в этой описи ничего не говорится о диадеме, сделанной итальянцем Николо Пазолини?

Супруги как-то странно переглянулись и замолчали, за столом возникло некоторое неудобство, заставившее молодого мужчину отложить бумажку в сторону. Он покашлял в кулак и со вниманием посмотрел на супругов:

— Я что-то не так сказал? — негромко спросил он.

Некоторое время муж и жена не отвечали на вопрос, они словно прокручивали в своих головах, что необходимо ответить в данный момент. Напряжение возрастало, заставляя подобраться и гостя, который уже пожалел о том, что спросил о диадеме в самый неподходящий момент. Ему подумалось, что больше в этом доме делать нечего. Напуганные предательством своего родного сына и частыми в связи с этим приходами к ним сотрудников КГБ, они теперь вряд ли расскажут что-либо еще. Оставалось поблагодарить их за то, что впустили в дом и дали возможность прикоснуться к памяти знаменитых прародителей и отправляться на вокзал. Христиан так бы и поступил, если бы не мысли о том, насколько серьезно его дело и как тяжело дается ему поездка сюда. Он начал понимать, что только здесь могла открыться семейная тайна, преследующая их род вот уже полтора столетия, ее необходимо было разрешить и расставить наконец все точки над «i». И он продолжал упорно ждать ответа на свой вопрос.

— Эта диадема принадлежала вашим предкам? — осторожно спросил у него хозяин дома.

— И да, и нет, — встрепенулся молодой человек. — Сокровище выкрали из музея Лувр в Париже, а музей с прошлого века перешел в государственную собственность Франции. Все ценности в нем стали достоянием французского народа. Наши пращуры дали слово, что найдут раритет и вернут его на место.

— Это очень серьезная клятва.

Скаргин поставил локти на стол и уронил голову в руки, его жена по прежнему не меняла позы, в которой замерла с начала разговора про диадему. Снова в комнате зависла гнетущая тишина, нарушаемая лишь редкими звуками, залетающими в окно с пустынной улицы.

— Вы приехали за этой короной?

Теперь хозяйка дома в упор рассматривала гостя, на ее лице отражалось напряженное внимание. Христиан сглотнул слюну, он решил рассказать все как есть:

— Несколько семей Даргановых в разных странах ищут это сокровище уже в течении полутора сотен лет, но следов его обнаружить пока не удавалось. Как и многих других драгоценностей из клада, обнаруженного нашим общим пращуром Даргановым. А началось все с того, что какой-то русский моряк по фамилии Барсуков выставил в Англии на аукционе Сотбис диадему работы Николо Пазолини. Но буквально сразу он снял этот лот с продажи и исчез в неизвестном направлении. — заговорил он о событиях, приведших его в этот дом. — Мы столько времени разыскиваем сокровища, и вдруг явилась такая удача. Естественно мы заинтересовались моряком, беженцем из Советского Союза, и пришли к выводу, что им мог оказаться родственник князей Скаргиных. Ведь он был родом из Новгорода. А наш пращур Дарган Дарганов по дороге из Парижа на родину заезжал к вашему предку, князю Скаргину для того, чтобы вернуть ему драгоценности, выкраденные у него. Мы подумали, что прапрадед по ошибке мог отдать князю и диадему, которая оказалась в одной шкатулке с остальными драгоценностями.

— А вас не смутила фамилия беглого моряка — Барсуков? — спросила хозяйка, по прежнему не сводившая пристального взгляда с собеседника.

— Я уже говорил, что отправился в дорогу в первую очередь для того, чтобы узнать о судьбе раритета, а моряк как бы подсказал направление поисков. Тем более, что он мог оказаться вашим родственником, несмотря на другую фамилию. Кстати, по пути сюда мне стало известно, что ваш сын тоже уехал на Запад.

— Что Барсуков, что Скаргин — одно и то же лицо. Это наш сын, — вдруг признался хозяин дома. — Как только Николай оказался в Голландии, так сразу решил сменить фамилию, чтобы запутать следы кагэбэшникам.

— Вот это открытие! — воскликнул Христиан. — Значит, это он выставлял диадему на торги?

— Мы не знаем, кто и что предлагал в Англии, — откинулся на спинку стула Скаргин, в углах рта у него появились жесткие морщины. — Но если дело обстоит действительно так, как вы только что нам рассказали, то у нас к вам имеется самый главный вопрос.

— Пожалуйста, я к вашим услугам, — подобрался гость.

— Чем вы докажете, что являетесь потомком терского казака Даргана Дарганова, который вернул нам наши фамильные драгоценности?

Христиан хотел было удивиться тому, что хозяева не спрашивали у него документов с самого начала их встречи, но вовремя прикусил язык.

— Ничем, разве только тем, что в подробностях поведал давнюю историю, ярким штрихом связавшую наши роды, — вскинул он голову, понимая, что наступает кульминационный момент. — Я шведский подданный, военный моряк, но и в Швеции мои предки сумели сохранить кроме родного языка корень нашей русской фамилии.

Он вытащил из кармана офицерское удостоверение и положил на скатерть. Собеседник взял в руки книжечку, раскрыл ее и долго вчитывался в написанное. За ним заглянула в нее и его жена.

— Похож, — сказала она. — И фамилия читается с Дарг…

— Дома под Стокгольмом у меня имеется достаточно вещественных доказательств, начиная от казачьих шашки с кинжалом и кончая русскими старинными документами с фотографиями, но я думаю, что они вряд ли сумели бы дополнить что-то еще, — развел руками Христиан. — Могу дать только честное слово шведского аристократа, что все, рассказанное здесь мною, чистая правда.

— Этого будет достаточно, — веско прихлопнул ладонями по столу Скаргин. — На честном слове вся наша жизнь держалась и обязана держаться.

— Я тоже верю этому молодому человеку, — кивнула и супруга.

— Спасибо, господа.

Христиан почувствовал, как уходит адское напряжение, уступая место внутреннему теплу. Он посмотрел на свое удостоверение, но прятать его обратно в карман не стал, подумав о том, что оно должно лежать на скатерти как символ доверия. Затем вытащил носовой платок и протер им вспотевшую свою шею:

— А теперь я имею право рассчитывать на то, что услышу от вас хотя бы часть правды? — с улыбкой спросил он.

— О чем будут твои вопросы, Харитон, мы с Тамарой уже подозреваем, — отозвался чуть погодя хозяин. — Ты хочешь узнать, где искать диадему?

— Именно за этим я и пустился в опасное путешествие.

— Она у нас, — как бы походя признался Скаргин. — И ты сейчас увидишь ее собственными глазами.

— Простите…

— Это правда, диадема никуда из дома не девалась, — подтвердила его супруга.

— А что тогда у Барсукова… извините, у того русского моряка? — был не в состоянии придти в себя Христиан.

— Про это надо спрашивать у моряка, а не у нас, — вставая из-за стола и направляясь за широкозадую печь, отозвался Скаргин. — Кстати, мы недавно получили от него письмо.

Он долго гремел в закоулке какими-то предметами, пока снова не вышел в горницу с красным от напряжения лицом. Что-то завернутое в тряпицу, тяжеленькое и круглое, легло на скатерть, освобожденную от посуды. Хозяин неторопливо размотал концы, прежде чем вытащить изделие, посмотрел сначала в окно, затем на дверь. Сквозь листву пробивались лучи заходящего солнца, по комнате гуляли длинные тени. Женщина встала и включила свет, но лампочка оказалась такой маломощной, что сумела разогнать лишь сумрак над столом.

— Экономим, — пробурчал Скаргин. — На всем экономим, хотя стоит все это сущие гроши, как и наши зарплаты с пенсиями. И все равно плохо живем.

Он развязал наконец тряпку и положил возле вазы обруч правильной формы. Вначале показалось, что это медный ободок от бочонка для меда, но через мгновение комнату стала заметать метель из разноцветных искр, отлетавших от невзрачных на первый взгляд камней, вправленных в ободок по его окружности. Они заполнили комнату с убогой мебелью вдоль стен, превратив ее в сказочный терем. Электрическая лампочка под потолком мигнула и утонула в цветном сугробе, лишь несколько солнечных лучей продолжали раздувать пожар, занявшийся на поверхности скатерти. Христиан сморгнул веками и некоторое время сидел молча, не зная что сказать, спазм сдавил ему горло, мешая нормальному дыханию. А жгучая метель не прекращалась. Листья деревьев за окном, трепетавшие от порывов слабого ветра, то загораживали эти лучи, то разлетались вновь, предоставляя им возможность обласкать диадему под разными углами. Сокровище сияло и сверкало, затягивая в драгоценную свою бездну и поражая людей, не спускавших с него глаз, совершенством своих форм.

— Вот какое богатство мы храним у себя полторы сотни лет, — нарушила тишину жена хозяина дома. — Одна морока с ним — ни на себя надеть, ни людям показать, потому что возьмут и донесут, и загремишь под фанфары. Люди у нас — собаки вернее.

Христиан встрепенулся, он где-то слышал это странное выражение, не говорящее ни о чем, одновременно несущее в себе скрытую угрозу. Как только он покинул борт линейного корабля и ступил на землю своих предков, его ни разу не оставляло чувство неосознанного страха. Встряхнув плечами, он оторвал взгляд от раритета.

— Диадема была в самой шкатулке? — проговорил он осипшим от волнения голосом, осознавая всю нелепость своего вопроса. Ведь с тех пор прошло немало времени и как было на самом деле, никто из новых ее владельцев знать не мог. И все-таки его интересовало и это, потому что тогда можно было бы понять, как она оказалась в руках князей Скаргиных. И та ли это вещь вообще, выкраденная когда-то его пращуром из клада, зарытого на подворье одного из постоялых дворов на острове Ситэ, который находился посередине реки Сены в самом центре Парижа. А если сокровище попало в руки Скаргиных иным путем, то что тогда лежало на столе перед ним и его владельцами! — Я имею ввиду, вы обнаружили ее среди других драгоценностей?

— Мы нашли диадему в шкатулке, лет тридцать тому назад, — признался хозяин дома. — Но мы ее отыскали случайно.

— Тридцать лет назад! — откинулся назад молодой человек. — А до этого никто не знал о ее существовании?

— Выходит, что так. Я и говорю, что наткнулись мы на это сокровище по чистой случайности.

— Это правда, — подтвердила супруга.

— Но как такое могло произойти? — в который раз за небольшой промежуток времени опешил Христиан.

— А вот здесь начинается самое интересное, — Скаргин пододвинул к себе диадему и поставил ее на попа. — Если измерить раритет в самом широком его месте, то ширина составит не больше трех с половиной сантиметров. И по окружности диадема объемнее, чем внутренние размеры шкатулки.

— То есть, влезть туда она никак не могла, — со вниманием наблюдал за ним Христиан.

— Именно.

— Тогда в чем заключается фокус? Двойное дно отпадает, двойные стенки тоже, потому что диадема выше их, — начал ломать голову молодой человек. — Не могли же ее согнуть и в таком виде впихнуть вовнутрь! Многие из камней не удержались бы в гнездах, да и вернуть ей прежний вид стало бы проблематично.

— Это ты, Харитон, верно подметил, — усмехнулся Скаргин. — Но одна мысль у тебя шла все-таки в правильном направлении.

— В том смысле, что гнуть диадему не нужно, она сама складывается?

— У шкатулки не дно, а крышка оказалась двойной, — хозяин дома отложил раритет и придвинул к себе небольшой сундучок старинной работы. — Снаружи доски толщиной все пять сантиметров, зато внутри от силы три. Если ее открыть, разница на глаз абсолютно не заметна, кажется, что крышка сделана из одной доски с набитыми на нее боковинами. Сбоку есть выступы, стоит потянуть за один из них, как выдвинется плоский ящичек с прорезями по обеим сторонам. Диадема вкладывалась в него задней своей стороной, а для передней, имеющей расширение, было выдолблено специальное углубление. Вот и весь фокус.

Скаргин медленно вытащил дубовый ящичек, вложил в него диадему и так же медленно задвинул на место. На выступе сбоку, покрытом темным лаком и расписанном узорами, не осталось никаких следов. Это была очень аккуратная работа, не отметить которую было невозможно.

— Браво, — вырвалось у Христиана. — Значит, хозяин парижского подворья решил сделать тайник в шкатулке, принадлежавшей князьям Скаргиным, чтобы таким необычным способом спрятать редчайшее сокровище от человеческих глаз.

— Скорее всего, так оно и было, — согласился с его выводами Скаргин. — В описи драгоценностей, составленной боярином Скаргой, о диадеме не говорится ни слова. Да и сработана она, судя по всему, в более поздние сроки, нежели перстни с ожерельями, принадлежащие нам.

— Но для чего французский корчмарь это сделал? И какие цели он преследовал?

— А вот этого, дорогой гость, мы с тобой никогда уже не узнаем.

Собеседник снова вытащил диадему из шкатулки и положил ее на стол. Христиан взял раритет в руки, с пристальным вниманием принялся за его изучение. Он уже не сомневался в том, что перед ним сокровище, за которым безуспешно гонялись несколько семейств Даргановых, разбросанных по многим странам мира. Он просто хотел ощутить его тяжесть и по возможности проследить за замыслом ювелира, тем самым как бы соприкоснувшись с одной из величайших тайн на земле. В диадему, изготовленную великим мастером, были вправлены десять бриллиантов, по пять с каждой стороны и весом по пять карат каждый. Два бриллианта по десять карат находились спереди изделия, где оно имело расширение. Один вверху, а другой внизу. Между ними были вставлены два граната по тридцать карат и два сапфира такого же веса, расположенные крест-на-крест. То есть, один гранат и один сапфир напротив друг друга, и под ними один сапфир с одним гранатом в таком же порядке. В самую середину мастер вложил крупный рубин в пятьдесят карат весом. Такие цифры, во всяком случае, были написаны под снимком раритета, сделанным из какой-то редкой книги и присланным из Парижа Марией с ее мужем Сержем.

— Остается добавить, что диадема отлита из чистого золота с серебряными кружевами по верху, — вслух сказал молодой человек. — Вес ее составляет двести восемьдесят граммов, не считая веса драгоценных камней.

— Про такие тонкости мы не думали, — призналась супруга хозяина.

— Мы знали, что это сокровище принадлежало не нам, — поддержал ее муж. — Я уверен, что наш пращур Матвей Иванович Скаргин, если бы обнаружил диадему, немедленно вернул бы ее истинным владельцам. Мы поступим точно так-же, забирайте свой раритет и дело с концом.

— Пусть хоть люди попользуются, чем отдавать редкую вещь безродным холопам, — поддержала мужа его супруга. — Харитон, ты сошел с автобуса на площади?

— Я вышел там, где стоит пивной ларек, а напротив него, кажется, Дом пионеров, — кивнул головой гость.

— Это наша бывшая родовая усадьба, из которой после революции нас переселили сюда. Хорошо, что этот дом, в котором мы находимся, сохранился за нами, дубовый пятистенок построен на века, — включился в разговор Скаргин. — Но дело не в этом, ты сам свидетель, во что советские люди превратили наш дворец. Разве можно такое допускать!

Хозяин дома говорил и говорил, он не мог остановиться, было видно, что за нелегкую жизнь у него накопилось много обиды. Но Христиан слушал исповедь только в начале, он стал размышлять о том, что не сможет забрать с собой раритет, найти который мечтало несколько поколений Даргановых. Причина была основательная- его самого могли схватить и в любой момент доставить в казематы КГБ только за то, что он оторвался от наблюдателя. Никто из комитетчиков не знал, где находился все это время военный моряк из капиталистического государства. Главное, чем он занимался. По советским законам этого было достаточно, чтобы упрятать его в тюрьму на долгие годы, несмотря на официальное разрешение, подписанное едва ли не главами обеих государств. И хотя это теперь было не так уже важно, молодого человека не оставляла мысль о том, что тогда предлагал на аукционе в Англии русский моряк по фамилии Барсуков. Может быть, наслушавшись пересудов родных о диадеме, он каким-то образом отыскал ее копию, тоже выкраденную в свое время из особняка семейства Ростиньяковых в Москве. И потерпел фиаско, выставив фальшивый раритет на аукционе в Сотбис. А может здесь крылась очередная тайна, связанная с именем великого ювелира. И вообще, был ли он на самом деле сыном князей Скаргиных. Если нет, то кем являлся тот беженец из коммунистической России и куда подевался родной сын русских дворян, у которых Христиан сидел в гостях. И что тогда он держал сейчас в своих руках…

 

Глава пятая

А бой на склоне горы не прекращался, грозя затянуться до наступления сумерек. На другой ее стороне притаился аул Гуниб — цитадель всех абреков во главе с имамом Шамилем, и нужно было прорваться туда, чтобы поставить окончательную точку в войне, терзавшей не одно десятилетие весь Кавказ. Панкрат успел продвинуться вглубь армии горцев очень далеко, со всех сторон его отряд окружали полчища воинов ислама, жаждущих разорвать на куски любого из казаков, кто надумал бы допустить хоть малейшую оплошность. Атаман, сознавая это, не уставал искать пути решения поставленной перед собой задачи, он знал, что если противник расправится с ним и с его товарищами, то войску терцов грозят суровые испытания. Вряд ли станичники смогут вырваться из горных теснин целыми и невредимыми. Такая же участь ждала бы и кавказцев, если бы они лишились своих руководителей. Но о врагах сейчас и собаки не брехали. Панкрат почувствовал, как рука с клинком, потяжелевшая от усталости, чиркнула вместо затылка противника по его ружью, закинутому за спину. Абрек отскочил и в ярости, смешанной со страхом, оскалил крупные зубы. Полковник собрался было снова бросить коня ему навстречу, когда внезапно возникшая мысль потревожила его голову, выхолощенную от всяких дум. Он скосил глаза на стодеревца, дравшегося рядом с ним, и будто впервые увидел на его спине точно такое же ружье, как и у горца. И тут-же приостановил рывок своего скакуна:

— Надымка, у тебя ружье заряжено? — сквозь шум битвы крикнул он станичнику, стараясь не терять из виду абрека.

— Вначале боя разрядил, — джигитуя шашкой, отозвался подхорунжий. — Что ты надумал, Панкрат?

Атаман, не отвечая Надымке, гаркнул терцам.

— Казаки, у кого ружье с боезапасом?

Никто из станичников не дал ответа, нужного Панкрату, как ни у кого не оказалось мгновения, чтобы развернуться в его сторону. Скоро и горец, с которым дрался он сам, втянулся в мясорубку. Вокруг стодеревцев кипела страстями настоящая бойня с мясниками, жаждущими разделывать на части тела людей прямо в седлах и сбрасывать их под лошадиные копыта, чтобы уже на земле они превратились в кровавое месиво. Полковник оттянул своего кабардинца чуть назад, его место сразу заняли двое станичников с шашками в руках. Они закрутили мельницу перед лицом сунувшегося было на них очередного абрека, изрубив того в мелкие куски, и не мешкая продвинулись вперед еще на несколько саженей.

— Надымка, скачи ко мне, — приказал атаман. — Гаврилка с Николкой, прикройте проход, чтобы в него никто не заскочил.

Подхорунжий, унимая запальное дыхание, направил хрипящего коня в сторону атамана. Было видно, что его лошадь припадала на переднюю ногу, скорее всего, она подвернула ее о чей-то труп. Но поменять ее на другую не было возможности, хотя вокруг носилось достаточно скакунов с вывороченными глазными яблоками.

— Снимай ружье со спины, — отдал новый приказ атаман.

Казак вытер о гриву лошади липкую от крови шашку и вложил ее в ножны, затем взял в руки оружие, сдерживая нервный зуд, со вниманием посмотрел на своего командира.

— Заряжай.

Надымка стиснул коленями бока коня, дрожавшего под ним как в лихорадке, затолкал в дуло заряд и снова прищурил черные глаза на Панкрата.

— А теперь посмотри вон туда, видишь, где знамя развевается? — указал пальцем полковник в сторону небольшого холма. — Там еще с десяток всадников собралось, все в нарядных черкесках и в каракулевых папахах.

Подхорунжий вскинул ружье на уровень плеча и прищурил один глаз, подлавливая на мушку далекие фигуры. Правая щека у него продолжала подрагивать от возбуждения. Наконец он заставил ствол замереть в одном положении и негромко сказал:

— Вижу тех абреков, Панкрат, кажись, один из них сам Шамиль, — станичник сморгнул ресницами, быстро протер глаза рукавом черкески и снова замер истуканом. — Вид у имама царский, наверное, предвкушает свою победу.

— Его надо убить, — коротко сказал атаман.

Надымка надолго приковался щекой к прикладу, палец правой руки у него привычно подцепил спусковой крючок. Казалось, прошла целая вечность, пока подхорунжий опять оторвался от прицела и повернул свое лицо к полковнику:

— Дюже далеко, Панкрат, саженей под шестьдесят будет, — признался он. — Никиту бы Хабарова сюда, он бы всех басурманских вожаков каждым выстрелом снял.

— А если бы здесь стояла пушка и наводчиком у нее был тот же атаман ищерцев, то хватило бы одного заряда, — с раздражением оборвал станичника Панкрат. — Целься и стреляй, тебе никто не мешает.

Снова потянулись мгновения, похожие на годы, спина у полковника то покрывалась испариной, то леденела от выступавшей на ней изморози. А вокруг продолжался танец жизни и смерти, выйти из которого суждено было не всем. Снова начало казаться, что две тысячи абреков сумеют в конце концов подмять под себя несколько сотен терских казаков. На место убитых воинов аллаха как из-под земли вырастали новые их орды, числом втрое большим. И у этих других черные глаза сверкали огнем, говорящим о неизрасходованных ими силах и о ненависти к пришельцам, бьющей ключом. Панкрат не спускал с Надымки серых своих зрачков, внутри которых стал зарождаться стальной блеск, он уже готовился сорвать со спины собственное ружье и тоже направить его на проклятый холм с Шамилем на вершине. Но атаман знал, что лучше Надымки в стодеревской сотне никто не стреляет, в том числе и он сам, и что этот казак брал призы на войсковых сборах в Кизляре, на которых присутствовал сам наместник царя на Кавказе. Полковник силой унимал ругательства, готовые прорваться сквозь сжатые зубы, еще крепче сжимая в руке ребристую рукоятку шашки. Наконец стрелок затаил дыхание, на какой-то миг показалось, что он окаменел, даже конь под ним перестал подергивать шкурой. Можно было ударить кулаком по его руке с ружьем и она со стуком упала бы на землю. И в этот момент палец стодеревца пришел в движение, казак плавно надавил на курок, чуть приостановился, словно выверяя последние доли, и окончательно утопил его под прикладом. Звук выстрела растворился в шуме боя, на него никто не обратил внимания, если не считать коней под двумя всадниками, запрядавших ушами. Надымка некоторое время оставался торчать истуканом, затем положил ружье поперек седла и развернулся к атаману:

— Кажись, зацепил я Шамиля, имам за черкеску схватился, — неуверенно сказал он. — А может мне показалось…

Панкрат, как только станичник нажал на крючок, вытянул шею по направлению к холму с мюридами на его вершине, ему тоже почудилось, что предводитель горцев покачнулся в седле. Но приглядеться попристальнее мешало мелькание в воздухе множества рук и клинков. И вдруг в один из моментов полковник увидел, как Шамиль пригнулся к гриве своего арабчака и стронулся с места, затем стал рысью подниматься к вершине горы по крутому ее склону. Скорее всего, там проходила тропа, ведущая в ставку или в аул Гуниб, родной для имама. За ним, стараясь поддерживать его за одежду, последовали телохранители и один из джигитов с гордой осанкой, в такой же, как у самого вождя, серебристой папахе и в белой черкеске. Наверное, это был верный Садо, мюрид из чеченцев. Второй горец из мюридской верхушки, Ахвердилаб, пока не трогался с места, вокруг него сгрудились трое абреков с квадратными телами и однобокий кровник Муса. Видно было, что спесь на их лицах слетела как пыль с ноговиц. Приспешники вождя стали одинаковыми с равнинными кавказцами, начавшими забывать, что такое достоинство горца и острый клинок. Между тем, на поле битвы ничего не изменилось, лишь незначительные штрихи говорили о том, что вот-вот должны были зародиться большие перемены. И тогда лавину этих перемен никто бы не сумел остановить. Кто-то из абреков, не вступивших еще в бой, дернул на себя уздечку и посмотрел вслед группе всадников, поднимавшейся в гору, кто-то бросился к холму за разъяснениями. Этих мелочей хватило, чтобы Панкрат расправил плечи и облегченно вздохнул:

— Попал ты, Надымка, еще как попал. Теперь победа будет за нами, — крикнул он стрелку, скосившему на него глаза. Затем привстал в стременах и гаркнул во всю мощь легких, так, чтобы услышали и свои, и чужие. — Станичники, Шамиль покинул поле боя. За мной, отцу и сыну!..

Возглас атамана имел все права затеряться в шуме боя и не произвести никакого впечатления, но терцы услышали его, они принялись рубиться с такой яростью, что привели противника в полное замешательство. Абреки все чаще стали оглядываться на холм, на котором до недавнего времени они видели фигуру своего предводителя. Там остался лишь один Ахвердилаб, верный друг Шамиля, из всех вождей только он пытался взять бразды правления в свои руки. Но каким бы храбрым ни был этот джигит, он был не в силах заменить собой имама, успевшего превратиться для кавказцев в икону. В самого Аллаха, принявшего человеческий облик. Тесные ряды абреков начали распыляться, удары сабель казались уже не такими мощными и стремительными. Скоро сплоченная лавина их превратилась в обыкновенное стадо баранов, покинутых своим пастухом. Горцы дрогнули, армия Шамиля перестала из себя что-то представлять.

— Николка, отрезай мюридам пути отхода, — приказал своему другу Панкрат.

— Туда уже Захарка прорвался, — откликнулся подъесаул. — Видишь, как он с казаками лихо подсек шамилевскую верхушку?

— А ты с другой стороны зайди, с тыльной…

Николка махнул рукой своим товарищам и ворвался в самую гущу абреков, разбрасывая их по сторонам, по его следу ринулись остальные стодеревцы. А Панкрат снова взялся высматривать кого-то из станичников, теснившихся за ним. Наконец он опять напряг горло:

— Федулок, кликни Митяйку и скачите к шелковцам с наурцами, что в засадном полку, пускай вступают в бой с обоих флангов, — он прокашлялся и добавил. — Накажите атаманам, чтобы они брали войско абреков в сапетку, тогда их меньше уйдет в горы. А малолетки пусть ударят по центру, мы им тут место расчистили.

— Понял, ненька Панкрат, — крутнулся юлой на месте шустрый казачок в лохматой папахе. — Митяйка, за мной!

Скоро оба затерялись между лошадьми без всадников. Панкрат кинул быстрый взгляд на абреков, готовых повернуть обратно, затем оглянулся на станичников, вертевшихся рядом ним. Вместе с подкреплением из стодеревцев с ищерцами, сумевшими прорваться к отряду, их было чуть больше полусотни. Он коротко приказал:

— За мной!

Когда до холма, на котором стояли мюриды, осталось саженей двадцать, полковник вдруг заметил, что Ахвердилаб властно махнул рукой и тронул поводьями своего ахалтекинца. За ним снялись с места квадратные родственники братьев Бадаевых вместе с Мусой, однобоким разбойником. Было ясно, что группа надумала уходить той же дорогой, которой перед этим проскакал Шамиль со своей охраной. Вокруг холма сплотилось много абреков, они образовали живое кольцо, встречая терцев, сумевших прорваться к нему, яростными атаками. И пробить эту стену, ощетинившуюся булатными клинками, не представлялось возможным. От подножия горы продолжали наступать шелковская с наурской сотни, каждый их шаг сопровождался оглушительным свистом. Отряду под началом походного атамана дышали в затылок малолетки, разгоряченные боем. Ищерцы Никиты Хабарова прорвали левый фланг армии горцев и теснили их к той стороне горы, которая обрывалась пропастью, с правого фланга абреков поджимали червленцы, ведомые сотником Савелием. Весь склон представлял из себя поле битвы, усеянное сотнями трупов, по нему словно пронеслась грязевая сель, укрывшая траву черными слоями. Лишь ближе к вершине светились изумрудом нетронутые луга, а еще выше сверкали в лучах заходящего солнца снежные вершины, на которые не ступала нога человека. Но эти красоты никто из людей, убивающих друг друга, не видел, для каждого из них было честью уничтожить себе подобного, превратившегося в один миг во врага.

Панкрат проследил взглядом до того места, где замыкалось кольцо из абреков, защищавших своих главарей. Оно как будто перекатывалось, удерживая мюридов за плотными своими стенками. Он вдруг приметил, как со стороны лугов сорвался отряд из двадцати примерно воинов, который он поначалу принял за горцев, уходивших с поля сражения. Но это оказались казаки под командованием Захарки. Полковник моментально разгадал план своего среднего брата, тот решил нанести удар по самому незащищенному месту в порядках противника, чтобы разорвать оборону и внести в его ряды еще большую сумятицу. Ведь горцы, завидев группу казаков, могли подумать, что путь к вершине отрезан и прорваться к дороге на другой стороне горы уже невозможно Теперь нужно было действовать быстро и решительно. Атаман подождал, пока малолетки смешаются со станичниками, которых он привел сюда, и поднял руку:

— Слушай мою команду! — хриплым голосом крикнул он. — Ружья к бою!

Молодые казаки перекинули ружья со спины на грудь, а старые начали торопливо забивать заряды в дула. У них это получилось споро и без проблем. Когда все было готово, Панкрат снова напряг свой голос:

— Целься!

Он протянул руку прямо перед собой, указывая на плотные ряды горцев, ожидавших, что терцы набросятся на них с шашками и поэтому ощетинившихся только саблями. Расстояние до них было не больше десяти сажен, никто уже не посмел бы воспрепятствовать обыкновенному их расстрелу. Многие абреки, рассеянные по склону, успели сбиться в кучи и намеревались покидать поле битвы, остальных связали боем казачьи сотни из других станиц. И горцы закричали, они проклинали неверных гяуров, испоганивших их землю своим присутствием, они клялись аллахом отомстить терцам и на том свете, на котором они будут главными над всеми. Но все было тщетно, клятвы с угрозами не касались слуха станичников, привыкших к ним с рождения. Казаки твердо знали, что по большому счету это только слова.

— Огонь!

Прозвучал дружный залп, в рядах противника образовалось множество брешей, сквозь которые можно было бы устремиться к вождям и расправиться с ними по своему усмотрению. Ахвердилаб с родственниками братьев Бадаевых и колченогим Мусой, метались в кольце, не зная, в каком из направлений спасать свои шкуры. Но Панкрат решил закрепить успех, чтобы потерь среди подчиненных было меньше.

— Пики к бою! — снова скомандовал он.

У старых казаков этого вида оружия уже не было, еще в начале боя они вонзили их в тела абреков и пошли в наступление дальше. Да и сами пики в круговерти схватки могли им только помешать. Малолетки же вступили в сражение совсем недавно, наконечники сверкнули над их папахами и опустились рядом с лошадиными мордами. Но план у атамана был совершенно другой, он и не думал пускать необстрелянных юнцов впереди закаленных воинов.

— Разойдись, — приказал он старикам, а когда они разъехались, обратился к недавно призванным в строевые юнцам. — На первую позицию выдвига-айсь!

Полковник закреплял на практике основы ведения боевых операций, которые были преподаны молодым казакам еще в военных лагерях под Моздоком и под Пятигорской. Те выбрались из-за спин своих старших товарищей и замерли в ожидании следующей команды.

— Рысью на врага, за мно-ой!

Панкрат выехал вперед и повел не пробовавших пороха юнцов на матерых абреков. Казалось, он решил самым жестоким способом приучить их к ледяному дыханию смерти и к виду человеческой крови. Но когда до горцев осталось не больше пяти сажен, атаман сделал отмашку рукой по направлению к ним, объятым страхом и пытавшимся ощетиниться саблями:

— Броса-ай!

Десятки пик взметнулись в воздух и полетели во врага, которому некуда было спрятаться. Раздались вопли раненных и очередные проклятия с обещаниями отомстить. А Панкрат уже подавал следующую команду:

— Разойди-ись!

Малолетки дружно разбежались, теперь из-за их спин вырвались конники, прошедшие крым и рым, с перекошенными от ярости лицами. Их не надо было подгонять командами, они знали, что нужно делать в первую очередь, выбирая каждый себе жертву из оставшихся в живых абреков. Это был прием, пришедший из глубины веков, он достался казакам еще от татаро-монгольских нукеров, когда дикие их орды были полновластными хозяевами не только на Кавказе, но и на всей необъятной — от Японского моря и до моря Тирренского — империи моголов во главе с чингизидами. В ту пору сами казаки входили в состав того войска, состоявшего из воинов многих национальностей, подвластного лишь одной ханской руке. Панкрат рванулся было к Мусе, пытавшемуся незамеченным выбраться из кольца, его щуплая фигура все реже мелькала среди участников сражения. Но на него набросились несколько дагестанцев, ошалевших от ярости, и он с двумя станичниками ввязался с ними в схватку. Подъесаул Николка сунулся к одному из Бадаевых, квадратное тело которого словно срослось с его лошадью. Лицо абрека, заросшее крашенной бородой с усами, искривила гримаса ненависти, смешанная со страхом, он взвизгнул по поросячьи и бросился на подъесаула, замахнувшись турецкой саблей. Николка легко ушел от наскока, сам в свою очередь занося шашку для удара, которую он ловко перевернул тупым концом. Он знал, что чеченец является кровником его лучшего друга Панкрата, поэтому не имел права к нему прикасаться. Зато он мог подогнать мюрида под атаманский клинок. Полоснув его тыльной стороной шашки по затылку, Николка схватился с другим горцем. Им оказался стройный даргинец, гибкий как лоза, но подъесаул и сам был копией своего противника. Между ними началась не схватка, а настоящая охота друг за другом, оба были такими ловкими, что причиной гибели одного могла бы послужить лишь усталость, накрывшая кого-то из них первой. Тем временем Панкрат сумел справиться с дагестанскими абреками и теперь коршуном кружился вокруг обоих родственников братьев Бадаевых. Он то наскакивал на них, заставляя тех защищаться изо всех сил, то вдруг отворачивал своего кабардинца вбок, показывая, что хочет выйти из схватки. И тогда чеченцы кидались за ним и набрасывались с обоих сторон. Полковник встречал мюридов яростным выпадом, каждый раз нанося им глубокие раны. Но острия их турецких клинков тоже не единожды коснулись его самого.

— Бирючье ваше племя, — рычал Панкрат, пожирая зрачками волосатые морды кровников. — Куда вы дели моего сына с моей сестрой?

— Ты их больше никогда не увидишь, — отбивая молниеносный удар его клинка, ухмылялся ему в лицо один из разбойников.

— Твоя сестра оказалась очень сладкой женщиной, — поддакивал родственнику второй бандит. — Она может стать для всех наших джигитов хорошей наложницей.

— Сына мы тоже изнасилуем в попу, а потом продадим в рабство, — смеялся гавкающим смехом первый. — А если будет хорошо себя вести, то мы вырастим его смелым воином и пошлем воевать против всех Даргановых.

— Шакалы, вы забыли, что только гора не сходится с горой, — не в силах был сдержать ярости Панкрат. — А человек всегда найдет своего обидчика.

— Вот мы и сошлись, казачий атаман, докажи, что ты самый смелый воин…

Наконец один из квадратнотелых всадников не сумел как надо осадить своего коня, видно было, что он успел потерять много крови. Лицо у него было бледным, а белые губы сомкнулись в одну полоску, сквозь которую прорывался рев издыхающего зверя. Панкрат отвлек ложным выпадом его двойника, так же измотанного замысловатыми казачьими узорами боя, и нанес завершающий удар. Голова врага в каракулевой папахе с темными разводами завалилась на одно плечо, а когда его лошадь отпрянула от испуга вбок, перекинулась на спину и раззявила лягушачий рот.

— Гяур, ты убил брата моего родного дяди… — закричал вне себя от ненависти оставшийся в живых абрек. — Я изрублю тебя на куски и брошу на съедение бродячим собакам!

— А я оставлю тебя здесь, потому что мои кобели отвернут носы от твоего вонючего тела, — не остался в долгу Панкрат. — Говори, где вы прячете моего сына и мою сестру?

— Этого ты теперь никогда не узнаешь.

— Я заплачу русскими деньгами, если ты назовешь похитителей и укажешь место, где они держат Марьюшку с Павлушкой.

— А за моего родственника, убитого тобой, ты тоже рассчитаешься русскими деньгами? — зарычал абрек, глаза у него, налитые кровью, выкатились из орбит. — Как только я расправлюсь с тобой, я поеду и посажу на кол твоего сына с твоей сестрой.

Панкрат понял, что выродок в образе человеческом, пляшущий перед ним на коне, говорит правду. Если победа останется за ним, он так и поступит, потому что продолжает жить по первобытным законам своего племени. Но вокруг было много горцев, кто-то из них должен был знать о судьбе похищенных. А тейп Бадаевых почти весь состоял из кровников, значит, торг с ними был бесполезным.

— Выходи на круг, паршивый баран со шкурой в кизяках, — принял решение полковник. — Они свисают даже с твоей бороды.

— Русская свинья, я принимаю вызов, — поднял коня на дыбы родственник убитого мюрида. — Но знай, с тем проклятьем, которое я посылаю тебе, даже твой бог на небесах не примет тебя.

— Род Даргановых не брал первым греха на душу, — отпарировал Панкрат. — Это проклятье обернется против тебя самого!

— Пусть нас рассудит аллах!

— У нас есть свой Господь. Отцу и сыну!..

Два клинка скрестились в воздухе, истаяв тучами искр, гурдинская сталь ни в чем не уступала дамасской, разрубавшей железные доспехи как шкуру домашнего животного. Снова и снова вздымались они вверх, чтобы стремительно упасть вниз, нащупывая в защите противника малейшую лазейку, проскользнуть в нее и нанести врагу смертельную рану. И в который раз оказывалось, что на пути встречался все тот-же клинок. Сил у мюрида было побольше, ведь он не принимал участия в бойне, кроме того, физически он превосходил Панкрата, похваляясь широкими плечами и мощными запястьями под закатанными рукавами черкески. Сабля в пудовых кулаках казалась обыкновенной лозиной. Чего у него не было в достатке, так это ловкости и природной смекалки. Абрек обладал отменной реакцией, успевая отбить удар, но как только представлялась возможность напасть самому, он лез в драку напрямую, забывая о защите. Панкрат, сумевший подметить эту особенность, решил пойти на хитрость. В мыслях он уже отправил кровника вслед за его убитыми родственниками, примитивными как и он сам. Отскочив на несколько сажен, он окинул взглядом картину боя, выискивая главного виновника бед всей семьи Даргановых. Захарка, Петрашка и Буалок уже ввязались в бой, все трое пробивались в середину распадавшегося кольца, но перед их глазами вырастала новая стена, создаваемая абреками вокруг Ахвердилаба, правой руки Шамиля. К братьям со всех сторон спешила подмога из казаков из разных станиц, ведомых дядюкой Савелием и ищерцем Никитой Хабаровым. Но Мусы нигде не было видно, наверное, он умудрился проскользнуть за кольцо обороны и теперь устремлялся или по дороге в аул Гуниб, или спускался к реке, чтобы по ущелью направиться в одно из дагестанских селений и там переждать заваруху. А после, когда все закончится, снова вернуться в свою Чечню. Этого допустить было нельзя, главный кровник как никто другой должен был знать место, где разбойники прятали Марьюшку и Павлушку. Перед взором атамана встал образ его жены Аленушки, он знал, что она не находит себе места, на Павлушку она почему-то возлагала самые большие надежды.

Панкрат всосал воздух сквозь сжатые зубы и приготовился нанести завершающий удар, он сдавил коленями бока кабардинцу. Конь присел на задние ноги, готовясь прыгнуть туда, куда пожелает хозяин. Между тем массивный телом Бадаев тоже успел собраться, он решил встретить врага во всеоружии. И когда атаман бросился на него с шашкой, абрек взмахнул саблей так, чтобы выбить ее из рук нападавшего. Он воздел свой клинок и приготовился нанести удар под рукоятку. Но в этот раз он просчитался. Панкрат, показав, что готовится обрушить на противника свое оружие, левой рукой выхватил из ножен кинжал, наклонился в седле вперед и с силой метнул его в грудь абреку. И уже с разворота добил его коротким замахом шашки. Он пронесся мимо врага, еще не упавшего с седла, с презрительным видом, намереваясь сразу броситься вдогонку за Мусой. Увидел, как Петрашка с отвращением на лице рубит в капусту последнего из Бадаевых, оглушенного Николкой и слепо кинувшегося на него. Так убивают запаршивевшую овцу, могущую заразить все стадо. А вокруг кипела битва, она то вспыхивала, то угасала, но кровь литься не переставала и запах ее все больше возбуждал натянутые до предела нервы. Захарка с Буалком с разъяренными лицами наседали на группу горцев, принявшим круговую оборону, к ним готовился присоединиться сотник Савелий. Уже и удальцы Никиты Хабарова схлестнулись с телохранителями Ахвердилаба, окружившими лучшего друга Шамиля. Стало понятно, что здесь справятся без подмоги, тем более, что большая часть абреков повернула коней назад и той же лавиной, как вначале боя, устремилась теперь к вершине горы.

— Захарка, где Муса? — крикнул Панкрат среднему брату, когда тот выскочил из свалки перевести дыхание. — Я видел, как наш кровник поскакал наверх.

— Я его не заметил, Панкрат, — отозвался Захарка. — Но мимо нас он не сумел бы проскочить, весь склон был как на ладони.

— Сейчас этого колченогого среди них вряд ли отыщешь, — подключился к разговору и Петрашка, показывая на горцев, усеявших склон. — Не подался ли Муса к реке? Туда завернули человек двадцать абреков.

В это время к братьям прорвался наконец-то дядюка Савелий, рядом с ним грозно косились по сторонам два его сына. Скоро вокруг родственников начали собираться станичники, разгоряченные боем, они ждали дальнейших приказов, потому что враг еще был на виду и он пытался огрызаться.

— Дядюка Савелий, гоните с Никитой Хабаровым абреков до самого аула Гуниб, врывайтесь туда на ихних плечах, пока они не опомнились, — принял решение Панкрат. — А мы попробуем со стодеревцами и шелковцами обойти гору и ударить по змеиному гнезду с противоположного его конца. Заодно надо догнать проклятого Мусу, уже сколько раз уходил невредимым.

— Как заговоренный, — согласился сотник, он оглянулся на прибывающих станичников. — Добро, Панкрат, так и порешим. Хотя я тоже не отказался бы поставить и свою метку на кровнике всей нашей семьи.

Снова войско терских казаков разделилось на две части, большая из которых продолжила гнать горцев к вершине, а меньшая устремилась в ущелье. Когда станичники спустились к реке, Панкрат поднял голову, увидел, как по самой границе снегов тянутся цепочки верховых, похожие снизу на колонны мурашей. Они огибали склон, на другой стороне которого открылось небольшое селение с несколькими башнями по краям. Если бы казаки не вышли из речки, как только вынырнули из тоннеля, они могли бы проплыть еще немного и вылезти напротив высокогорного аула. Но прямой дороги туда не было, значит, ее следовало искать дальше. От разведчиков, ушедших вперед, прилетел легкий посвист.

— Что там случилось? — спросил полковник у Петрашки, следя за рукой одного из станичников, указывающего наверх. И сам догадался, о чем тот хотел предупредить.

— Отряд абреков карабкается в гору, они добрались почти до середины, — приложил руку ко лбу младший из братьев. — Кажись, братка, это наш Муса с оставшимися в живых мюридами, уж дюже у него фигура приметная.

— Присмотрись получше, — насторожился атаман. — Как они могут подниматься, когда тут не видно никакой дороги.

— Вон за тем утесом, что слева, та самая тропа и есть, — махнул Петрашка вперед рукавом черкески. — Хитер, этот чеченец, увидел, что наш отряд сорвался сверху, и решил спуститься вниз, а потом снова подняться в гору, но с другого края. Абреки к этому времени должны опомниться и занять оборону вокруг Шамилева гнезда.

— Если все так, как ты говоришь, тогда этот Муса точно из лисьей породы, — огладил светлую бороду атаман. — Батяка еще рассказывал, что абрек Ахмет Дарган, его отец, был таким же скользким, и если бы не мамука, то неизвестно, смотрели бы мы сейчас на этот свет, или так бы и не родились.

— Я помню, она отвлекла этого Ахмета французской шпагой, которую подарил ей батяка, когда они возвращались на Кавказ из Франции, — подбирая поводья, кивнул младший из братьев. — А потом, когда он бросился на главаря банды и тот повернулся к нему, чтобы отбить удар, мамука шпагой проткнула чеченца.

— Вроде так, а может и по другому, главное, что с той поры у нас кровников — не сосчитать, — приподнялся в седле полковник. Обозрев растянувшееся по дну ущелья войско, он громко скомандовал. — Казаки, у кого кони посвежее, выходи наперед.

Десятка два верховых устремились в голову отряда, где их поджидали трое братьев и их зять Буалок, успевшие перескочить на свежих лошадей, добытых в бою.

— Николка, принимай командование над станичниками и потихоньку подтягивайтесь за нами. А мы попробуем догнать разбойников. — приказал атаман своему другу подъесаулу. Он встряхнул плечами и дернул за поводья. — Отряд, за мной.

За утесом, скрывавшим обзор, открылась противоположная сторона горы, она оказалась почти отвесной. По самому краю петляла узкая тропа с редкими площадками на ней, которая вела к вершине. Лошадям приходилось подгребать передними копытами, чтобы удержать равновесие, потому что вся тяжесть их тел переместилась на задние ноги. И если бы сил у них было поменьше, то вряд ли они вскарабкались бы с седоками на спинах и на несколько уступов. А казакам нужно было еще приблизиться к группе всадников, уже подступавшим к крепости, обнесенной со всех сторон каменными стенами. Если абреки успеют спрятаться за ними, то выковырнуть их оттуда уже не получилось бы. Сойти с тропы тоже не представлялось возможным, потому что весь склон пестрел валунами, готовыми в любое мгновение покатиться вниз.

— Панкрат, а если пальнуть по ним из ружей? — высказал предположение Захарка. — Абреки как на ладони, при таком крутом подъеме они наверняка выдохлись.

— Мы тоже скоро остановимся, — ответил за старшего брата Петрашка. — Ко всему, им до своей крепости осталось рукой подать.

Панкрат долго не отвечал, поглаживая холку хрипевшего под ним от усилий кабардинца, он сто раз подумал о том, что если спешиться и пустить лошадей вперед, самим же уцепиться за уздечки с седлами, то подъем пошел бы быстрее. И опять отметал этот способ, сознавая, что казаки успели намахаться шашками до красных кругов перед глазами.

— Захарка, ты, видно, забыл, что страх прибавляет силы, после наших выстрелов этих горцев в гору как ветром понесет. А во вторых, где гарантии, что от грома не начнется обвал? — наконец нарушил он тишину, устоявшуюся среди терцев и тревожимую лишь натужным храпом лошадей. — Да и расстояние до мюридов не меньше трехсот сажен.

— Моли Бога, Захарка, чтобы абреки не надумали столкнуть вниз пару валунов, — поддержал полковника один из стодеревцев. — Тогда мы точно своих костей не соберем.

Как подтверждение сказанному, мимо отряда со свистом пронесся небольшой камень, за ним еще один и еще. Они падали чуть в стороне, даже не цепляя за обломки скал на склоне горы. Скорее всего, линия, по которой по закону природы они должны были лететь, проходила левее тропы.

— Накаркали, мать вашу так, — громко сказал старый казак, ходивший еще на французский город Париж. — Кому не терпится попасть под камнепад и вместе с ним кубарем скатиться вниз, пускай сходит с тропы и подставляет свою голову под валуны.

Эти слова заставили Панкрата вновь прикусить в задумчивости кончики усов, он подумал о том, что неплохо было бы отобрать пятерых терцев и пустить их вперед. Чем черт не шутит, а вдруг и правда у них получится задержать абреков, а самим за это время постараться подтянуться к ним. Похоже, это единственный вариант из всех, иначе погоня окажется бесполезной. Как только горцы достигнут стен крепости, их поддержат стрельбой из ружей защитники цитадели. Наконец атаман отдал команду на привал и повернулся к среднему из братьев:

— Захарка, отбирай пятерых казаков и попробуйте догнать Мусу, — он огладил светлорусую бороду. — Если будем двигаться в таком порядке, то мюридов мы только упустим.

Захарка, успевший соскочить с лошади, подоткнул полы черкески за ремень и повел глазами по всадникам. Выбирать долго ему не пришлось, вместе с Буалком к нему потянулись друзья детства. Видно было, что француз не желает ничем отличаться от терцев, не расставаясь только со шпагой.

— Ты бы погодил, Буалок, иначе твоя жена Аннушка, а наша сестра, с нас шкуру сдерет, — попытался было остановить его Панкрат. — Идите вместе с Петрашкой замыкающими, ему тоже надо еще учебу заканчивать.

— Я пойду с группой, — встал зять в позу обиженного. — Захар набирает добровольцев, я есть доброволец.

— Панкрат, чего бы и мне тогда тут крутиться, — поджал губы и младший из братьев. — Не брал бы меня в поход совсем.

— Ты уже срубил одного из Бадаевых! — сдвинул тот брови к переносице. — А у Буалка среди абреков и вовсе кровников нет.

— Кровники моей жены Анны и ее семьи есть и мои кровники, — снова не согласился с доводами полковника Буалок. — Атаман, я пойду с Захаром.

Панкрат сверкнул глазами, но говорить ничего не стал. Через несколько мгновений пятерка сухопарых терцов уцепилась пальцами за конские гривы, а пальцами другой руки за луку седел и быстро заперебирала ноговицами, в такт лошадиным ногам, по тропе, ведущей к цитадели имама Шамиля, примостившейся у самой границы вечных снегов. Кони, освободившиеся от всадников, веселее застучали копытами, их уже не так запрокидывало назад. Когда разведчики удалились на несколько десятков сажен, Панкрат забрался на спину своему кабардинцу и приказал:

— Вперед, станичники! Нам надо успеть к вечернему намазу абреков, чтобы застать их врасплох.

А Захарка не уставал понукать своего коня, он понимал, что теперь все зависит не только от выносливости казачьих лошадей, но и от того, сколько сил осталось у абреков, которых старалась догнать группа под его руководством. Среднего из братьев подталкивала вперед лютая ненависть к Мусе и ко всем абрекам за убитого отца, за украденную ими младшую сестру и за племянника Павлушку. Точно такие же чувства испытывал и Петрашка, хотя он мог уже удовлетвориться видом одного из поверженных им врагов. Буало полностью разделял состояние своих родственников. Он поразился, когда однажды почувствовал, что стал единым целым с дружной казачьей семьей и со всем сословием терских казаков. Такого единения с самим собой и с обществом, окружающим его, он не испытывал со дня своего рождения. Стало понятным, почему многие люди стремятся из просвещенного мира уйти в отшельники или жить среди первобытных племен, отказавшись от благ цивилизации. Здесь было проще и каждое слово имело истинное значение. Не надо было лгать, изворачиваться и выглядеть перед окружающими сто процентным месье, с солидным багажом знаний за плечами. Казаки были равны друг перед другом, они беспрекословно подчинялись лишь своим командирам, которые тоже являлись для них в первую очередь старшими товарищами. И француз всеми силами старался доказать преданность этому обществу, чтобы слиться с ним окончательно.

Захарка смахнул пот с лица и поднял руку, призывая группу ко вниманию, он увидел, что абреки, до которых оставалось не больше тридцати сажен, остановились и принялись готовиться к схватке. Наверное, они поняли, что не успеют добраться до стен крепости, не оторвавшись от преследователей. А до нее было еще саженей около восьмидесяти почти вертикального подъема, к тому же из бойниц в башнях не торчали дула ружей. Там начало твориться что-то непонятное. Со стороны, обращенной к более пологому склону, доносились выстрелы с громкими криками. Значит, казачье войско под командованием дядюки Савелия с ищерцем Назаром Хабаровым успело приблизиться к цитадели настолько, что ее защитники включились в оборону. Горцы сняли ружья с плеч и стали забивать в дула заряды, теперь им было все равно, стронется с места лавина из камней или нет, и в каком направлении она пойдет. Лишь один из них не остановился, он продолжал подниматься, его нескладная фигура распласталась по спине лошади, почти слившись с ней. Это был Муса, чеченский мюрид, сознававший, что пощады ему ждать не от кого.

Между тем, казаки взялись сбивать бурное дыхание и подворачивать полы черкесок, уже заправленных за пояса. Они готовились к стремительной атаке на врага.

— Захарка, абреков надо опередить, — сунулся к среднему брату Петрашка. — Если они начнут нас выцеливать, то перебьют всех как фазанов на току.

— Что ты хочешь предложить? — развернулся к нему тот. — Здесь даже спрятаться не за что, а если и мы начнем палить, то камни могут стронуться со своих мест.

— Получается, куда ни кинь, везде клин, — Петрашка дернул подбородком и сбил папаху на затылок. Блеск в темных глазах у него разгорелся еще сильнее. — Нам надо оставить коней на тропе, а самим перейти на склон и за валунами подобраться к горцам поближе.

— А если мы стронем с места лавину? На тропе хоть какой затишок.

— Тогда вернуться сюда и переждать этот камнепад.

— Пако рассуждает правильно, — включился в разговор Буалок. — Мы успели убедиться, что обломки летят сбоку от тропы, потому что хребет, по которому она идет, имеет изгиб.

— Значит, лавина, если она возникнет, пролетит и мимо станичников, которые поднимаются по склону за нами, — добавил младший из братьев.

Пятерка храбрецов, перескакивая от валуна к валуну, стала снова подтягиваться к абрекам. Казаки были видны как на ладони, но горцы, нацелившие на них ружья, оказались бессильными что либо сделать — защита у разведчиков была надежная. Не произошло и ожидаемого обвала, лишь несколько осколков вместе с громом от первых выстрелов сорвались вниз, не в силах увлечь за собой всю массу. Захарка, заметив этот факт, зарядил ружье и куницей заскользил между скальными обломками. Он приблизился к горцам настолько, что, казалось, еще один прыжок, и можно будет оказаться между ними. Но высунуться из-за камня было не просто, абреки лупили из всех ружей, выбивая пулями куски щебенки, с шуршанием улетавшие за его спину. Казак посмотрел по направлению к крепости и заскрипел зубами, кровник Муса почти добрался до основания угловой башни, он уже размахивал руками, чтобы защитники открыли ему ворота. С такого расстояния попасть по ущербному телу сумел бы разве что ищерец Никита Хабаров или Надымка, бравший призы на войсковых сборах. Но оба остались с дядюкой Савелием, они готовились с другой стороны горы на штурм ворот крепости. Средний из братьев дождался, пока абреки занялись перезарядкой оружия, затем быстро вскинул ружье на уровень плеча, прицелился и со злости влепил заряд в ненавистную фигуру Мусы, приподнявшуюся над седлом. До чеченца было не меньше восьмидесяти сажен, он находился вверху и поэтому за счет оптического обмана расстояние как бы сокращалось. Захарка не забывал, что братья оставили на кровнике свои внушительные отпечатки, ему тоже не терпелось довести их работу до конца. И вдруг он увидел, как Муса изогнулся назад и плашмя упал на спину своей лошади. Это было так неожиданно, что казак забыл спрятаться за обломок скалы с неровными краями. Он с удовольствием наблюдал, как из крепости выбежали несколько человек, они подхватили мюрида на руки и потащили его за ворота. И тут по лбу что-то чиркнуло, Захарке показалось, что он теряет сознание. Он привалился спиной к валуну с задней его стороны и провел ладонью по лицу. Вся рука оказалась в крови. А вокруг гремел гром, это разведчики начали в упор расстреливать своих противников, которым не за что было спрятаться. Скоро к нему добавились залпы от успевших подтянуться станичников, понявших, что лавина, даже если она и возникнет, все равно обойдет их стороной.

— Братука, ты раненный!? — услышал Захар восклицание Петрашки. — Скажи, братка, ты меня слышишь?

— И слышу, и вижу, студент, — улыбнулся средний брат. — И я попал в Мусу, Петрашка, абреки из крепости подхватили его под белые руки и потащили в башню. Наверное, отпевать станут.

— Молодец, Захарка, только давай я посмотрю, что у тебя с лицом, — не отставал младший из братьев. — Оно все в крови.

— А как ты хотел, на то она и война…

Захарка почувствовал, как кусок плотной материи прикрыл его лоб, затем материю отодрали и жестко прошлись ею от корней волос до самого подбородка. А вокруг разразилась настоящая гроза, она сверкала молниями, изрыгала гром, который метался в замкнутом пространстве между горами как в пустой бочке, норовя разорвать ушные перепонки. Этот гром носился от скалы к скале, набирая силу. Но эта музыка Захарку не пугала, он снова растянул губы в улыбке, показывая ряды белых зубов:

— Что там, Петрашка, цела моя черепушка? — крикнул он.

— Пласт кожи на место приложу и снова станешь как новенький, — с облегчением откликнулся тот.

— Тогда я сам управлюсь, а ты с Буалком и с другими разведчиками не упускайте абреков, иначе они добегут до крепости.

— Их почти всех посекли, братука, Панкрат накрыл разбойников залпом.

— Решился, значит, наш атаман, а говорил про какую-то лавину…

И в этот момент в валун что-то ударило со страшной силой, братья невольно отшатнулись назад, затем вскочили на ноги и не сговариваясь бросились к тропе. Вслед за ними припустили во главе с Буалком остальные разведчики, прятавшиеся за другими обломками. По склону горы, набирая скорость, понеслись острые камни, масса их все увеличивалась. Ружейные залпы давно прекратились, казаки прижались к самому гребню горы, который заканчивался пропастью. Если бы лавина с самого начала расширилась хоть на несколько сажен, она смела бы людей как лозинки. Но она расправила свой подол только к середине склона, который войско успело благополучно миновать, и обрушилась всей мощью на дно ущелья, заставив речку споткнуться, вскипеть бешеными бурунами. И все равно многие обломки скакали между терцами, срываясь в бездонную пропасть по правую руку от них. Они поднимали тучи песка и пыли, укрывая от глаз не только солнце, но и само небо. Из-за грохота ничего не было слышно, недавние враги побросали оружие, упали на тропу вниз головами, закрывшись ладонями. Перед лицом могущественной природы они представляли из себя всего лишь хрупкие создания, на которых она не обратила никакого внимания, хотя именно люди были виновниками обвала. Но что спрашивать с ребенка, разбившего чашку, он лишь нутром был в состоянии почуять, что мог бы порезаться об осколки.

 

Глава шестая

В одном из сталинских домов на Кутузовском проспекте в центре Москвы, в шикарной квартире на пятом этаже, царило тревожное оживление. Известие, только что принесенное молодым человеком интеллигентной наружности, было из ряда вон выходящим. Пожилая дама в парчовом халате, его мать, делала вид, что возится в спальне со своим гардеробом, рядом с ней пристроилась девочка лет двенадцати, ее внучка. Домработница забилась на кухню и погромыхивала там какими-то предметами. Она изредка высовывалась оттуда, чтобы проводить взглядом бегавшего взад-вперед по комнатам мужчину лет тридцати пяти, отца девочки. Он был одет в английскую тройку с бабочкой под воротником белой рубашки в черную полоску и не переставая размахивал руками. Из верхнего кармана темного пиджака в светлую полоску выглядывал угол накрахмаленного носового платка, а в манжетах поблескивали алмазные запонки. На лице его с карими глазами и большими губами топорщились аккуратно подстриженные черные усы, на подбородке, выбритом до синевы, обозначилась ямочка, говорящая о сильном характере. Мужчина собирался куда-то уходить.

— У меня до сих пор не укладывается в голове, что мой друг Нечипуренко, с которым я учился еще в школе, сбежал к американцам. Этот тихоня подставил под удар не только меня, но и весь дипломатический корпус министерства иностранных дел, — изрыгал он потоки гневных слов, не обращаясь ни к кому конкретно, — И теперь обещанной вакансии в посольстве в Америке мне не видать как собственных ушей.

Миловидная женщина, наводившая вечерний макияж перед зеркалом в другой спальной комнате, вытянула округлое лицо, чтобы поточнее пройтись мягкой кисточкой под нижними веками.

— Ты считаешь, что тебя из Мадрида вызвали в Москву только по этому поводу? — водя рукой вверх-вниз, спросила она.

— Прости, дорогая, но других грехов я за собой не чувствую.

— Этот Нечипуренко сделал так специально? — в глубоком грудном голосе женщины наконец-то прозвучала озабоченность. — А не может ли его побег быть всего-навсего вынужденным выходом из игры? Так тоже поступают, когда насилие переходит границы дозволенного.

— Из какой игры, какое насилие?.. Ты думаешь, что ты говоришь? — вышел из себя мужчина. — Андрей Андреевич уже поставил вопрос перед членами Политбюро о предательстве этого человека, а комитетчики взялись за разработку операции по его физическому уничтожению.

— Боже мой, это так серьезно!? Он же был твоим лучшим другом! — замерла белокурая особа за полированным столиком из галицийского бука. Но лишь на мгновение. — И пускай бы себе бежал, незаменимых людей, как известно, нет.

— О, какое это счастье видеть тебя своей женой! — с сарказмом застонал собеседник. — А обо мне ты подумала?

— При чем здесь ты, сбежал Нечипуренко, пусть он за все и отвечает.

— Понятно. Если бы ты работала на каком-нибудь производстве, тебе бы вообще цены не было.

— Куда уж нам, у нас французская кровь в жилах не течет.

В зале зазвонил телефон, по тому, как он старался, можно было определить, что звонок был не рядовым. Женщина отняла ватный тампон от лица и попросила:

— Вадим, возьми, пожалуйста, трубку, ты разве не видишь, что я не укладываюсь в нужное время?

— Прости меня, дорогая, но я ужасно расстроен, — на ходу меняя направление в сторону одной из дальних комнат, скороговоркой сказал тот. — Мой голос может выдать мое душевное состояние.

Некоторое время женщина занималась своим лицом, но телефон не думал умолкать, привлекая к себе внимание остальных обитателей квартиры. Пожилая дама прошаркала в туалет, девочка вышла из спальни бабушки и прислонилась спиной к дверной лудке, домработница включила какой-то шумный электроприбор. Тогда женщина отложила свои косметические принадлежности и встала с пуфика:

— Дипломат, называется, — буркнула она себе под нос. — Места ему, видите ли, в Америке не достанется…

На том конце провода, вероятно были неполадки, в трубке шипело и трещало, невозможно было ничего разобрать. Переспросив несколько раз, кто и откуда звонит, женщина уже собиралась нажать на рычажок отключения, когда бархатистый тенор наконец-то прорвался сквозь шумы и вежливо попросил:

— Наташа, если ты меня плохо слышишь, то пусть подойдет Вадим. Может быть с ним я сумею настроиться на общую волну. У меня к вам обоим очень серьезное дело.

— Но я и правда ничего не понимаю, ваш голос мне тоже не знаком.

— Мадам, попросите, пожалуйста, к телефону товарища Ростиньякова, вашего супруга, — настаивали на том конце линии.

— Его сейчас нет дома, — особа пожевала губами и все-таки решилась переспросить. — А о чем вы, собственно, хотели с нами поговорить?

— О раритете, Наташа, о том, что он нашелся и его нужно срочно забрать.

— О каком раритете!? Кто вы, в конце концов?

В трубке снова возникла трескотня с другими шумами, голос незнакомца начал уходить куда-то вдаль:

— Я Харитон, ваш дальний родственник. Я оттуда… А сейчас нахожусь в Великом Новгороде, понимаешь?

— Не понимаю…

— А, досада! Я хотел бы продиктовать один адрес, очень нужный всем нам. Раритет нашелся, он в России и его необходимо немедленно забрать.

— Оттуда-отсюда… — женщина раздраженно завела за ухо прядь волос. — Уважаемый товарищ, нам от чужих людей ничего не надо.

Звонивший помолчал, затем сказал несколько слов на незнакомом языке и начал закругляться:

— Хорошо, Наташа, я не имею права говорить по телефону то, что нужно, потому что… — в трубке снова раздалась сильная трескотня. Когда она уменьшилась, абонент как бы все понял. — Я попробую связаться с вами оттуда и постараюсь все объяснить. До связи…

Миловидная особа нажала трубкой на рычажок, рассеянно посмотрела по сторонам. Заметив дочь, махнула ей рукой, чтобы она не попадалась отцу на глаза, и запахнула полу дорогого китайского халата из чистого шелка. Она уже снова усаживалась на пуфик перед зеркалом, когда с другого конца просторного зала спросили:

— Звонили из министерства?

— Ты считаешь, что тебе сразу предложат кресло посла в Америке, только что освободившееся?

— Я жду решения правительственной коллегии.

Женщина подцепила кисточкой немного тонального крема, но прежде чем нанести его на нижнее веко, она чуть повернула голову в сторону зала.

— Это был какой-то оттуда, у которого есть то, чего нет у нас, — она коротко хохотнула. — И он хотел предложить его нам, предварительно назвавшись нашим свояком.

— Откуда был звонок? — приостановил движение мужчина.

— Из Великого Новгорода, у нас с тобой там кто-нибудь есть?

— Может быть кто-то и был, во тьме прошедших веков…

Новенькая черная «Волга» в экспортном исполнении оторвалась от подъезда «сталинки» и понеслась по Кутузовскому проспекту, погружавшемуся в вечернюю мглу, в сторону Старой площади. Август подходил к концу, надвигался прохладный и дождливый сентябрь, поэтому в углу салона пристроились два японских зонтика. Шофер уверенно крутил баранку, мужчина и женщина, сидевшие на заднем сидении, смотрели в разные стороны, вызывая у него невольную улыбку. Скорее всего, подобную сцену ему приходилось видеть не один раз. Преодолев небольшой подъем, машина выкатилась на площадь и остановилась у входа в Министерство иностранных дел с фасадом, отделанным мраморными плитами, отполированными до зеркального блеска. Все здание было построено по типу кремлевских башен. Прежде чем выйти из салона автомобиля, Вадим повернулся к супруге и спросил:

— Кстати, куда подевался наш Панкрат?

— Этот вопрос надо было задать или твоей маме, или домработнице, я тоже вернулась домой буквально перед твоим приходом, — собираясь продвигаться к выходу, пояснила она. — Мальчику уже четырнадцать лет и он давно привык решать свои вопросы самостоятельно.

— А все-таки, где он может проводить свободные вечера? — открыл дверцу Вадим.

— Наверное у Михалковых. У старшей дочери Никиты одинаковый с ним возраст и они нашли неожиданно для себя общие точки соприкосновения, — Наташа подала супругу руку и вслед за ним вылезла наружу. — Ты же знаешь, что большой теннис входит сейчас в моду, а они оба занимаются у одного тренера.

— И все вечера наши дети проводят в спортивном зале, — усмехнулся Вадим, захлопывая дверцу.

— Я имела ввиду то, что теннис их общее увлечение, — одернула его собеседница. — К тому же отец Никиты, Сергей Владимирович, родом из Пятигорска, откуда были и твои предки.

— А вот это предположение более приемлемо, Панкрат души не чает в историях о терских казаках…

Возле высоких дверей массивного здания с гербом Советского Союза на фронтоне, украшенных звездами с серпами и молотами, стояли два комитетчика в гражданских костюмах. Вадим протянул одному из них удостоверение с вложенным в него приглашением на два лица, под пристальными взорами кагэбэшников супруги прошли в фойе. Среди пустых вешалок дежурила гардеробщица, она охраняла единственную на весь гардероб шляпу, принадлежащую министру иностранных дел. Увидев вошедших, старуха задержалась взглядом на женщине, на которой аквамариновыми расцветками отливало модное платье из синтетического материала, удачно подчеркивавшее соблазнительную ее фигурку. На шее у молодой женщины посверкивала скромная золотая цепочка, на запястье болтался тонкий золотой браслет, а на пальцах обеих рук можно было насчитать лишь обручальное кольцо девятьсот пятьдесят восьмой пробы, да золотой перстень с большим камнем, бывшими тогда в моде. Но и эти украшения своим блеском привлекали внимание блюстителей советского образа жизни. Вот и сейчас гардеробщица поджала тонкие губы и отвернула в сторону свой крупный нос.

— Громыко уже здесь, а он весьма жесткий человек, — негромко сказал на ухо супруге Вадим. — Я думаю, что в связи с неординарными событиями время дипломатического раута будет сокращено и мы вернемся домой пораньше.

— Тогда почему этот раут не отменили вообще, — пожала плечами спутница. — Ведь он был заранее оговорен в визитках и у его устроителей было на это время.

— Ты хочешь, чтобы весь мир узнал, как мы всполошились из-за какого-то перебежчика, пусть и в ранге советского посла в Америке? — воззрился на нее муж. — Этого не будет никогда, наша страна твердой поступью продолжит движение только вперед.

— К цели, намеченной великим Лениным…

Они поднялись по широкой мраморной лестнице в просторный зал, уставленный бюстами вождей революции и другими деталями советской атрибутики и устланный ковровыми дорожками, приглушающими звуки шагов. Людей собралось достаточно много, все они разбились на небольшие кучки и обсуждали сиюминутные проблемы. Навстречу вновь прибывшим уже спешил их старый знакомый с седой шевелюрой волос, больше похожей на львиную гриву, и с нашивками сотрудника дипломатического корпуса по обшлагам кителя и по его бортам.

— Ты уже знаешь, а я не стану вдаваться в разъяснения, — целуя руку Наталье и обращаясь к Вадиму, сходу заговорил он. — Скажу только одно, что министр иностранных дел решил вновь поднять вопрос о вылазках против Советского Союза сионистских организаций, засевших в Вашингтоне и в Нью-Йорке. Надо полагать, он сделает это в противовес побегу посла Нечипуренко к американцам.

— Уже известно, что это их работа? — приостановился Вадим.

— Так доложил на Политбюро Председатель КГБ товарищ Андропов. Не забыл упомянуть Юрий Владимирович и про Лондон, где находится главное гнездо этих мировых ястребов. Дело в том, что побег сотрудника такого высокого ранга позволит янки продолжить экспансию в развивающиеся страны. А нам достанутся лишь объедки ввиде кубов, пирамид и фигур несимметричных.

— Что ты хочешь этим сказать, Вячеслав? — обратила к советнику порозовевшее лицо Наталья, в ушах у нее качнулись простенькие на вид золотые сережки, привезенные мужем из Испании. — Ты стал говорить какими-то загадками.

— Он подразумевает Кубу, Египет и Афганистан, страны, кстати, тоже находящиеся в ранге развивающихся, — пояснил Вадим. — Египет мы почти потеряли, а вот от двух других нахлебников отделаемся еще не скоро. И это, дорогие мои друзья, вилами по воде писано. Да и сама затея послать их подальше весьма опасная, она способна затронуть экономические проблемы на всех континентах.

— Простите, товарищи, но зачем тогда и нам эти неправильные геометрические фигуры? — решила Наталья поддержать разговор на тему, не совсем понятную ей самой. Она твердо знала лишь одно, что мужчинам доставляло удовольствие растолковывать женщинам серьезные вещи. От этого они становились покладистее, что всегда приносило некую выгоду. — И зачем тем же американцам какие-то развивающиеся страны? Своих бывших африканских рабов мало, тех же нахлебников, так понадобилось прибавить к ним еще и людоедов из банановых республик?

Мужчины переглянулись, они понимали, что женщинам дипломатичность присуща весьма редко, они чаще высказывают свои мысли напрямую, хотя на первый взгляд это самые лживые существа на свете. Импонировало старым товарищам лишь то, что Наталья обращается к ним за помощью. В действие вступал непреложный закон природы — помогать слабым, и от него никуда невозможно было деться.

— Если хочешь, Наташа, я в нескольких словах объясню тебе принцип развития на земле всего человеческого рода, и докажу, что оно идет неправильным путем. — чуть наклонил свою львиную шевелюру Вячеслав. — До начала церемониалов еще не скоро и мы успеем пообщаться.

— Я с удовольствием тебя послушаю, — под снисходительную улыбку супруга, согласилась она.

— Начнем с малого, ты понимаешь, что обозначает слово экспансия?

— Конечно, это вторжение одних государств в сферы деятельности других.

— Это расширение сферы их влияния, что суть одно и то же, — кивнул советник. — А теперь перенесем этот термин на Советский Союз и на Америку.

— Мы экспансируем в другие страны социализм, американцы капитализм. Про это знает каждый ребенок в школе.

— Вот и вся проблема, Наташа.

— Прости, Вячеслав, но мне кажется, что это только начало разговора, — тряхнула взбитыми волосами собеседница. — С нашим социализмом ясно — равноправие и братство всех и вся, чтобы не было ни бедных ни богатых. Но зачем богатым американцам бедные страны?

— Капиталистам нужно сбывать свою продукцию, которой они стали производить больше, чем требуется им самим.

— И вот здесь кроется самое главное, дорогой Вячеслав, — с вызовом посмотрела на дипломата Наталья. — Чем эти люди, населяющие бедные страны, будут расплачиваться за их продукцию?

Служащий дипломатического корпуса посмотрел на собеседницу как на маленькую девочку, затем перевел насмешливый взгляд на Вадима. И ответил:

— Своими душами, Наташенька, — он снисходительно усмехнулся и добавил. — А еще природными ресурсами, которые у них не разработаны и лежат в земле без дела.

— Моей Наталье подобные ребусы не требуются, — попытался заступиться за жену Вадим.

— Нет, подождите, — запротестовала она. — Я хотела бы разобраться до конца.

— Кстати, друзья, этот конец, который ждет всех землян, тоже не займет в нашей истории много времени, — посерьезнел Вячеслав. — Вы хотите, чтобы я продолжил?

— Обязательно, — заинтересовались оба супруга.

— Кто стоит во главе капитала, вам известно.

— Сионистская мафия, с которой борется не только Советский Союз, — отрапортовала Наташа. — Ей противостоит весь прогрессивный мир.

— К слову, сопротивление сионистам многократно усилилось после Гитлера, как это ни парадоксально звучит, — приподнял плечи Вадим.

— Ну… пусть будет так, — не стала отрицать его супруга.

— А вы не задумывались над вопросом, что станет с миром, когда к рукам приберут самый затерянный уголок на планете? — продолжал дипломат. — Ведь капитализм — это агрессия, и люди у его руля самые неуправляемые из всех, которых мы знаем.

— А вот здесь, Вячеслав, ты попал в точку, — снова признался его друг. — Чего стоят убийства глав государств и политических деятелей, включая тех самых царей с королями и их наследниками до и во время Первой мировой войны, и того же нашего Столыпина в дореволюционной России. Ради достижения своих целей эти люди не щадят никого и ничего, в том числе и собственных жизней.

— И куда прикажете от всего этого деваться? — со вниманием взглянул на своих собеседников дипломат.

— Вот как далеко мы шагнули! — округлила глаза Наташа. — Об этом я никогда не думала.

— А сионисты, между тем, уже задумывались и над этим вопросом, поэтому в противовес агрессивному капитализму Карл Маркс предложил прогрессивный социализм с последующим коммунизмом.

— Постойте, уважаемые, но здесь какая-то путаница, — попыталась собеседница подвергнуть сомнению последнее высказывание. — Выходит, что эти люди сами же себе и противоречат!?

Вячеслав подхватил обоих супругов под руки и повлек их в сторону буфета:

— Наташенька, это и есть та самая змея, закусившая свой собственный хвост, которую ты часто рассматриваешь на страницах эзотерических книг, — на ходу попытался он объяснить проблему женщине. — Этот символ говорит о том, что мир состоит из противоречий. И если люди во главе мирового сообщества стоят разумные, то в действие обязательно вступает аксиома, самая плодоносящая из всех — разделяй и властвуй.

— Разумные люди эти противоречия поддерживают искусственно, — добавил Вадим. — А чтобы тебе было яснее, подумай над тем, почему агрессивный ислам возник на земле примерно через шестьсот тридцать лет после якобы прогрессивного христианства.

— Отличный пример, — засмеялся Вячеслав. — И почему он появился вообще.

— Мне уже достаточно ваших туманных разглагольствований, — решила отмахнуться Наталья сразу от всего. — Я успела устать от вас обоих…

Официальная часть дипломатического раута, как и предсказывал Вадим, оказалась короткой. Министр иностранных дел, высокий молодящийся старик за семьдесят лет с приподнятым плечом и немного перекошенным на одну сторону лицом, обрисовал международную обстановку, более детально остановившись на побеге советского посла к американцам. Суть вопроса сводилась к тому, что это предательство не что иное, как последствия сионистской пропаганды, оно может осложнить отношения Советского Союза с ведущими мировыми державами, и что такой человек не имеет права на прощение. Затем Громыко оставил трибуну и спустился к дипломатам, тут-же окружившим его. Вадим с супругой и Вячеславом остановились немного в стороне. Наталья открыла было рот, чтобы прокомментировать откровение, услышанное из уст члена Политбюро, когда все трое заметили, что сам министр твердыми шагами направляется к ним. Она попыталась покрепче уцепиться за локоть супруга, но тот вежливо отстранился, успев шепнуть ей на ухо:

— Извини, милая, мне кажется, что Андрей Андреевич хочет сказать нам что-то очень важное.

Между тем долговязый глава советского дипломатического корпуса, исполняющий заодно и обязанности заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР, приблизился к ним, он протянул руку Вадиму:

— Я рад видеть вас на этом рауте, — сухим голосом с глухими нотами в нем сказал он. — У меня к вам, Вадим Петрович, есть парочка вопросов. Так сказать, тет-а-тет.

Рука у Громыко была костлявой и холодной. Кивнув походя Наталье и стоящему рядом с ней Вячеславу, он направился к одной из колонн, Вадим последовал за ним. Не доходя до колонны, Андрей Андреевич остановился и развернулся к нему, как всегда, приподняв одно плечо вверх, рот у него больше обычного съехал на сторону:

— Вы, наверное, догадываетесь, почему мы решили отозвать вас из Испании, — начал он все тем же глуховатым голосом. — Кстати, как отреагировали Генеральные кортесы этой страны и сам король Хуан Карлос на откровенное предательство ведущего сотрудника нашего дипломатического корпуса?

— Кортесы отреагировали сдержанно, Андрей Андреевич, во взаимоотношениях наших стран изменений в худшую сторону ожидать не следует, — чуть наклонил голову с идеальным пробором Вадим. — От Хуана Карлоса я получил телеграмму, в которой выражается сочувствие по поводу происшествия с послом в Америке.

Вадим специально не стал называть Нечипуренко «нашим» или «советским» послом, чтобы не подчеркивать лишний раз его принадлежности к Советскому государству. Громыко уважал людей сдержанных и изъясняющихся коротко, он заложил руки за спину и сказал:

— Этого следовало ожидать, в самой Испании к власти рвется социалистическая рабочая партия, а это для нас пока кот в мешке, несмотря на общие мировоззрения, — министр покачался с пяток на носки и снова вгляделся в своего подчиненного. — У вас в роду, Вадим Петрович, были, как мне помнится, терские казаки и французские аристократы, не так ли?

— Абсолютно верно, — подтвердил собеседник. — Наш род пошел от терского казака Даргана Дарганова, взявшего в жены во времена войны с Наполеоном французскую дворянку. А чуть позже одна из их дочерей вышла замуж за французского герцога Буало де Ростиньяк, откуда произошла наша фамилия Ростиньяковы.

— И у ваших предков был свой особняк на Воздвиженской улице?

— Он и сейчас там стоит, правда, после революции его включили в реестр зданий, подлежащих заселению выходцами из рабочих и крестьянских семей.

— Не жалеете об утраченном?

— Как можно жалеть о том, чем никогда не владел? — пожал плечами молодой мужчина.

— А вот ваши прямые родственники во Франции с Швецией владеют не какими-то особняками пусть и на Воздвиженской улице, что недалеко от Кремля, но и рыцарскими замками с поместьями при них, — хитро прищурился Громыко. — Мы знаем, что у вас есть родные даже в Соединенных Штатах Америки. Кстати, вы когда в последний раз встречались с кем-либо из них?

— Простите, Андрей Андреевич, но судьба распорядилась так, что мы не виделись ни разу, — развел руками в стороны советский посол в Испанской республике. — Разве что поздравляем друг друга с праздниками, но все под контролем нашего комитета Госбезопасности.

— Про это не стоило напоминать, — пожевал сухими губами Громыко.

Вадим внутренне подобрался, он понял, что министр иностранных дел заново перелистал всю его биографию для того, чтобы принять то или иное решение. И теперь все зависело от того, что перевесит — его профессиональные способности или прошлое рода Даргановых. Конечно, можно было привести немало примеров, когда потомки тех же дворян занимали в руководстве страной ответственные посты, но в последнее время обстановка в государстве явно оставляла желать лучшего.

— У этого Нечипуренко в роду тоже были выходцы из дворянского сословия, из украинского, — после некоторого молчания заговорил Громыко. — Самое неприятное, что их имение находилось недалеко от того места, в котором прошло мое детство. В мои-то годы и такой удар…

Молодой мужчина расслабился, ему стало ясно, что чаша весов перетягивает не в его пользу. Если бы было по другому, Громыко не надумал бы акцентировать внимание на его происхождении, он остановился бы на ключевых вопросах мировой политики, имеющих большее значение в диалоге двух дипломатов. Но напоминать о своих заслугах, принесших родине немалые дивиденды, он не решился, опасаясь отрицательного результата. Андрей Андреевич имел привычку нейтрализовать хорошую защиту оппонента и тут-же переходить в более изощренное нападение.

— Это позор для всего нашего дипкорпуса, — чуть наклонив голову, вежливо сказал Вадим. — Примите мои сочувствия, уважаемый Андрей Андреевич, но сделать что-либо теперь вряд ли будет возможно.

— Наказать засранца никогда не поздно, его все равно достанут хоть в Штатах, хоть на дне океана, — вскинул подбородок Громыко. — Хоронить нас — коммунистов — рановато, тем более, весь наш социалистический строй, завоевания которого мы успели преподнести всему миру. Не успел Генеральный секретарь нашей партии немного прихворнуть, как крысы побежали с корабля… Но мы еще покажем, на что способны. — И добавил, собираясь уходить. — К этому вопросу мы с вами еще вернемся.

Сухопарая фигура с приподнятым плечом скрылась за колонной, загораживающей дверь в коридор здания. Вадим постоял немного и тоже пошел к жене и товарищу, следившим за его разговором с Громыко с пристальным вниманием. Он не знал, к какому вопросу обещал вернуться министр — то ли к теме его происхождения, то ли к методам наказания провинившегося посла, в груди у него поселился прохладный пузырек, начавший перекатываться там с места на место.

Раут закончился, дипломаты стали покидать основательное здание министерства на Старой площади и разъезжаться по домам. Уже в машине Вадим снова вспомнил о сыне Панкрате, подумал о том, что парень растет своенравным, не стремящемся добиться высоких целей. Его интересовали больше военные дисциплины, нежели естественные науки или тайны дипломатических изысков в международных отношениях. Было ясно, что он пойдет по стопам дедов и прадедов, в большинстве своем людей военных. Дочь Софья, которой исполнилось двенадцать лет, тоже тянулась лишь к тому, что лежало на поверхности, то есть, к поп культуре, к любовным романам типа «Анжелики» И хотя говорить об интересах девочки было пока рано, создавалось впечатление, что дети напрочь отвергают науку разуметь. А это означало, что передавать по наследству накопленный опыт, пусть маленький, но уже свой, было некому. Сделанный вывод удручал, Вадим терпеть не мог людей в погонах, считая их ограниченными особями, он мечтал разорвать порочный круг, будто железным обручем сковавший на долгие полтора столетия род Даргановых-Ростиньяковых. Тем более, что время на дворе диктовало другие условия. Сам он с трудом вывернулся из тисков наследственных генов, поступив назло многочисленным родственникам в престижное МГИМО, но не в суворовское или офицерское училища. И этот подвиг он совершил несмотря на то, что души не чаял в лошадях и в военной технике, и в юности часами пропадал на ипподромах с армейскими полигонами. Странно, но лишь женщины в их роду имели важные профессии, почти все они закончили высшие учебные заведения с уклоном на международные отношения, и все знали по нескольку европейских языков.

«Волга» притормозила возле лестницы, ведущей к парадному подъезду, у ступенек уже стоял сверкающий автомобиль, принадлежащий семейству Буденных. Из него вылезла вальяжная дама, внучка Семена Михайловича и бывшая супруга актера Державина, одного из героев кабачка «Двенадцать стульев». Членов обеих семейств связывали общие казачьи корни. Правда, маршал был все-таки из донских хохлов, не пощадивших перед взлетом на вершину власти своего соплеменника и земляка Думенко, первого командира Первой конной армии. Того командарма по доносу, в котором принимал участие и Буденный, герой Первой мировой и гражданской войн, расстреляли в подвалах ростовской тюрьмы. Но кто из бывших холопов, ошалевших от открывшихся настежь дверей во власть, вдруг распахнувшихся перед ними с оглашением революционных преобразований в России, не предавал никого и не продавал. У всех у них руки были по локоть в крови, и кровь эту они без зазрения совести сцедили на одного из самых жестоких своих вождей — на Сталина. На того человека, которого к власти сами же и привели.

— Господи, какая встреча, а я недавно о вас вспоминала, — всплеснула руками внучка командарма, она покосилась на Вадима и откачнулась к Наталье. — Милочка, вы слышали, что посол Советского Союза в Америке, этот Нечипуренко, переметнулся к американцам? Об этом передают радиостанции всего мира.

— Ну и пусть бегут, одним больше, одним меньше, — отмахнулась миловидная особа, никогда не терявшая самообладания. — Эти перебежчики ходят целыми делегациями вокруг американского посольства, они завалили просьбами отпустить их из Советского Союза весь Президиум Верховного Совета.

— Разве подобное допустимо? Ведь это же выражение презрения к своей родине!

— Им плевать на родину, они лезут туда, где лучше жить.

— Но так поступают только безродные космополиты!

— А вы думали патриоты побегут? У наших патриотов и здесь делов по горло, — усмехнулась Наталья. — Они мечтают о том, как бы сделать так, чтобы передовые западные технологии не прорвались через кордон и не перевернули в Советском Союзе все вверх дном.

— Так вы не осуждаете побег этого Нечипуренко к капиталистам? — наконец поняла смысл услышанного внучка легендарного командарма.

— Я уже сказала своему мужу, что незаменимых людей не бывает, — подставляя локоть под руку Вадима, покривила щеку собеседница. — Русский народ на таких людей не обращает внимания. А надо бы присмотреться к ним повнимательнее и постараться заинтересовать их на родине чем-то стоящим.

Машины сверкнули стоповыми фонарями и помчались по освещенному Кутузовскому проспекту, пустынному в это ночное время. Трое жильцов «сталинки» обогнули здание вдоль его фасада, вошли в слабо освещенный двор. Со времен революционных преобразований у советских людей появилась привычка — входить с черного хода хоть в свой дом, хоть в государственное учреждение. Скорее всего это напоминала о себе почти всеобщая холопская наследственность. При расставании возле лифта Буденная поцеловала жену Вадима в щеку и доверительно шепнула:

— На недельке я к тебе забегу, поделюсь одной очень интересной новостью, — она покосилась на мужа своей подруги, молча сопевшего рядом, и добавила. — Дело связано со скандалом в кремлевской больнице, в частности, с Брежневым и с Джуной Давиташвили, взявшейся его вылечить. Ну, этой экстрасеншей, то ли грузинкой, то ли сербиянкой. Надеюсь, ты будешь дома.

— У меня тоже есть одна новость… — начала было Наталья и осеклась. — Потом созвонимся.

Время было позднее, спать не хотелось, и Вадим настроил свой японский телевизор на один из многочисленных иностранных каналов. Передавали новости на английском языке, картинки на экране сменяли друг друга не по советски быстро, сообщения тоже проскакивали шокирующие для человека из социалистического лагеря. Но для хозяина квартиры в самом центре Москвы они не представляли особого интереса, обычный дневной обзор западного образа жизни. И вдруг мужчина поймал себя на мысли, что заинтересовался кадрами, появившимися вслед за показом раненных советских солдат, воевавших в Афганистане. В Неву входили несколько шведских крейсеров под королевскими флагами, вскоре они встали на якорь и моряки заспешили на берег. Один из них, высокий стройный офицер с удлиненным лицом и с подстриженными черными усиками, показался знакомым. Вадим привстал в кресле и придвинулся поближе к экрану, но офицер исчез из объектива камеры так-же быстро, как в ней появился. Некоторое время молодой мужчина сидел в задумчивой позе, затем вскочил и подошел к книжной стенке. Вытащив из секретера альбом с фотографиями, он перевернул несколько страниц и остановился на одной из них, принявшись за внимательное ее изучение. Отметив что-то про себя, посмотрел в сторону спальни, в которой готовилась отойти ко сну супруга, побарабанив пальцами по обложке, он негромко позвал:

— Наташа, ты не можешь подойти ко мне?

— Я уже обвязала волосы полотенцем, — отозвалась она. — А что случилось?

— Повтори, пожалуйста, кто звонил перед тем, как мы отправились в министерство? Ты еще сказала, что он хотел предложить нам то, чего у нас нет.

— Я сама ничего не поняла, кажется, это был какой-то Харитон из Великого Новгорода.

— Из Новгорода или из другого города?

— Точно из Новгорода, а сам он приехал откуда-то оттуда.

— Ты ничего не путаешь?

— Я повторила тебе наш разговор слово в слово. А чем этот человек тебя заинтересовал?

— Он наш родственник.

— Он так и назвался, почти свояк, — засмеялась супруга. — Я едва удержалась, чтобы не нахамить ему в ответ.

— Это был Христиан Даргстрем, тот самый, от которого мы каждый год получаем поздравления с Рождеством Христовым и шлем ему свои ответные открытки.

— А как он мог попасть в Советский Союз? — высунулась из спальни Наталья, в полусонных глазах у нее возникло удивленное выражение. — Да еще приехать в Новгород, он же военный моряк.

— Значит, сумел, мало того, отыскал раритет, за которым весь род Даргановых гоняется уже полторы сотни лет.

— Прости, милый, о каком раритете ты говоришь? Тот Харитон тоже сказал мне, что он его нашел, и что его надо срочно забрать.

— Он и адрес называл?

— Нет, конечно, лишь повторил несколько раз, что разговор не телефонный. Кстати, этот свояк просил, чтобы к трубке подошел мой супруг, но ты сам предупредил меня, что тебя нету дома.

Вадим захлопнул фотоальбом и поставил его на место, он понял, что нарвался на крупную накладку, которые встречаются в жизни в самые неподходящие моменты. Вот и сейчас наступило то самое время. Во первых, на грани срыва было очередное его повышение по служебной лестнице, а во вторых, не была раскрыта важная информация от шведского родственника, не дополученная и по его вине тоже.

— Что ты молчишь? — окликнула его Наталья, продолжавшая стоять на пороге. — Этот… Христиан заверил, что постарается связаться с нами оттуда.

— Дело в том, что он пытался намекнуть нам на диадему работы итальянца Николо Пазолини, которую наши предки обещали вернуть во Францию.

— Не может быть! — округлила женщина от природы круглые глаза. — Мы повсюду ищем ее следы, а она пряталась у нас под носом… Но каким образом?

— Думается, что мой дед оказался прав. Лет двадцать назад на семейном совете он как-то сказал, что раритет надо искать в Великом Новгороде, потому что Дарган Дарганов, наш предок, при возвращении из Парижа заезжал туда в первую очередь, — Вадим опустился в кресло и закинул ногу за ногу. — Наверное вместе с другими драгоценностями, принадлежащими роду Скаргиных, он передал им и эту диадему.

— Тогда почему другие твои предки не отыскали следов еще до революции? — не согласилась с выводами женщина. — В те времена им было легче разыскивать сокровища, за их спинами никто с уголовным кодексом в руках не стоял.

Молодой мужчина помассировал лицо ладонями и уставился в одну точку.

— Скорее всего, ты права, — наконец заговорил он. — Даргановы два раза навещали Скаргиных в Новгороде и оба раза возвращались ни с чем. Что-то здесь с чем-то не стыкуется.

Наступила тишина, нарушаемая лишь негромкой работой телевизора, да шумом переносного вентилятора, разгоняющего душный московский воздух. Наталья, продолжавшая стоять при входе в спальню, поправила на голове полотенце и прикусила нижнюю губу:

— И все-таки меня волнует вопрос, как Христиан оказался в Советском Союзе? — выжидательно сказала она. — Мы знаем, что жена у него англичанка и что он военный моряк флота его Величества короля Швеции. Вряд ли таких людей ждет в нашей стране прием с распростертыми руками.

— Ты угадала наоборот, именно так его у нас и встречали. Он приплыл на крейсере, на котором служит, с дружественным визитом, — пояснил Вадим. — Они вошли в Неву и встали на якоре напротив Адмиралтейства. Минут десять назад я наблюдал его в английских телевизионных новостях.

— А ты не ошибся? — заинтересовалась Наталья. — Это был именно Христиан?

— Я сравнил его изображение с фотографией из фотоальбома, которую он нам прислал.

— Тогда надо срочно ехать в Ленинград и выяснять все тонкости этого дела прямо на месте. А вдруг и правда он был в Новгороде и нашел там диадему?

— Во первых, кто мне разрешит встречаться с ним, а во вторых, как он сумел побывать в том городе? Шведским морякам могут организовать экскурсии по историческим местам в Ленинграде в сопровождении своры кагэбэшников. Но не больше.

— И все-таки необходимо найти какое-то решение.

— А в третьих, моя дорогая супруга, на сегодняшнем рауте в министерстве иностранных дел я услышал от Громыко, непосредственного своего начальника, прямое предупреждение о моем несоответствии с занимаемой мною должностью.

— Не может быть! — всплеснула руками Наталья. — У тебя нет ни малейшего взыскания.

— Зато я имею кучу родственников, разбросанных по всем уголкам земного шара, а мои предки владели особняком на Воздвиженской улице. Им наплевать, что этот особняк был экспроприирован властью рабочих и крестьян еще в революцию, для них сам факт того, что я являюсь выходцем не из их среды, имеет большее значение, нежели все мои способности в сфере дипломатии, — собеседник с раздражением потер ладонью подбородок. — В данный момент лучше приткнуться в какой-нибудь уголок и ждать более удобных времен, нежели лезть на рога к матерым революционерам из нашего Политбюро. Сейчас я мечтаю только о том, чтобы сохранить за собой место посла в Испании, а ты предлагаешь мне ехать в Ленинград и разыскивать там Христиана Даргстрема.

— К тому же, не дождавшись от нас помощи, он мог прихватить с собой раритет, и тогда вам обоим, случись что, не удалось бы избежать встречи с органами, — молодая женщина передернула плечами. — Мне кажется, Вадим, тебе надо переждать сложную ситуацию и отложить любые контакты с родственниками на потом.

В просторном кабинете Леонида Ильича Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, стояла привычная тишина. Она поселилась здесь лет пять назад, после того, как хозяина прямо из кресла доставили в кремлевскую больницу под личный досмотр профессора Чазова. До этого случая только голые бабы на столах не плясали, а в холодильнике всегда можно было найти и выпить, и закусить. Но время нещадно брало свое, пыл Леонида Ильича угасал, вместе с ним пропадало стремление к работе. А с этими серьезными факторами, кардинально влияющими на близкое окружение, править огромной страной, раскинувшейся на площади в одну шестую часть мира, было категорически противопоказано, потому что с некоторых пор вслед за лидером вся страна тоже стала впадать в странную спячку. А может быть Леонид Ильич, сам того не подозревая, набрел на то единственное состояние, которое и было присуще русскому человеку на протяжении многих веков, так прозорливо подмеченное еще писателем Иваном Гончаровым, написавшим книгу про Обломова. Но сам Брежнев об этом своем новом качестве говна, плывущего по течению, не знал, он давно плыл туда, куда несла его медленная река жизни всех советских людей, обнаруженная им, и в которую он погрузился и сам.

Время подходило к шести часам вечера, Леонида Ильича начало клонить ко сну. Организм все чаще стал давать сбои, уходя из действительности без всяких таблеток, к тому же категорически запрещенных ему к приему старыми друзьями-товарищами. Генеральный секретарь распустил губы и зафырчал через них, метясь носом в разложенную на столе сводку незавершенных недельных планов. За ним с укором наблюдал со стены портрет Ленина, вождя мирового пролетариата, всю жизнь спавшего меньше положенного. Дверь неслышно приоткрылась, в кабинет заглянул министр иностранных дел Громыко, отмахнувшись от одного из помощников, он прошел к столу и покашлял в кулак. Леонид Ильич приоткрыл затуманенные сном глаза и сквозь мутную пелену принялся разглядывать человека, посмевшего потревожить его покой. Обычно помощники в такие минуты старались к нему не входить, не пропуская никого из сотрудников аппарата, раздувшегося за последние годы до неприличия.

— А-а, это ты, главный дипломат, — узнал он министра иностранных дел. — Как там с этим… с перебежчиком, не хотят американцы его возвращать?

— И не вернут, Леонид Ильич, — придвигаясь к столу еще ближе, признался Андрей Андреевич. — Весь капиталистический мир настроен против нас, боюсь, что борьба нам предстоит еще долгая.

— Выдержим, нам не впервой, — Генеральный секретарь протер глаза пальцами и окончательно отряхнулся от остатков сна. — Русский человек — он и создан для этой борьбы, а не будет ее, он заржа-жавеет. Вспомни этих, как их…

— Кого, Леонид Ильич?

— Да этих, новгородцев, что этого… Рюрика возвели на престол. Сами не могли справиться со своим буйным темпераментом, вот и призвали на правление варягов. С той поры и пошло, что ни царь, то иностранец. Я тоже украинец, да и ты, Андрей Андреевич, не совсем русский.

— Но у нас-то с вами одно название — славяне.

— Славяне, не спорю, да не русские. Славян этих знаешь сколько — чехи, поляки, сербы, хорваты… в общем, целая Югославия, — Брежнев вытер ладонью губы с белым налетом по углам и воззрился на посетителя. — Ладно, что там у тебя, выкладывай, да пора закругляться. Устал я, день сегодня какой-то душный.

— Конец августа, наверное дождь надвигается, скоро они зарядят до самого ноября, — раскрывая на столе папку с бумагами, мельком глянул в окно Громыко. — Я к вам, Леонид Ильич, все по тому же вопросу, кого мы утвердим на место этого Нечипуренко, будь он неладен.

— А мы разве с тобой в прошлый раз не обсуждали какие-то кандидатуры?

— Было дело, но к общему консенсусу мы тогда не пришли.

— Так давай приходить.

— Я предлагал Тарасова и Ростиньякова, — зашелестел страницами министр. — Тарасов у нас работает послом в Канаде, а Ростиньяков, соответственно, в Испании.

— Я вспомнил, ты еще сказал, что этот Тарасов перешагнул рубеж шестидесятилетия, но со своими обязанностями он справляется неплохо.

— Даже хорошо.

— Вот пусть он на месте и остается, зачем ему Канаду менять на Америку, один хрен Американский континент. А этому Ростиньякову надо расти, твои слова, что ему всего тридцать пять, и дипломат он способный.

— Никто не спорит, Леонид Ильич. Вот только наши разведчики откопали в его биографии некоторые штрихи, не совсем, так сказать, положительные.

— Наркотики перевозил или боеприпасы?

— Ну что вы, Леонид Ильич, как можно говорить такие вещи.

— Тогда какие такие штришки? Говори, не стесняйся, ты сам всю жизнь на иностранцев пропахал.

— Я работал на Советский Союз.

— Я в том смысле, что на нас но у них, — Генеральный секретарь похмыкал себе под нос и снова обратился к министру. — Что там еще за штришки?

Громыко выдернул из кипы бумаг несколько нужных страниц, быстро пробежал их глазами и откашлялся:

— Вадим Петрович Ростиньяков оказался потомком терского казака Дарганова, женившегося во время войны с Наполеоном Бонапартом на французской дворянке Софи де Люссон и привезшего ее на свою родину, в станицу Стодеревскую на Кавказе, — на одном дыхании прочитал он.

— Ну и что вы нашли здесь плохого? — приподнял одну бровь Брежнев. — Ленин тоже был дворянином, а советская дипломатка Сашенька Коллонтай разъезжала по всему миру безо всякой чекистской охраны, хотя вначале была эсером и в роду у нее были контрреволюционеры.

— Леонид Ильич, дело в том, что когда эта чета покидала Париж, то у французов случилась кража весьма редких раритетов, в частности, золотой цепи с медальоном, принадлежавших одному из кардиналов и считавшихся их национальной святыней. Пропали и многие другие ценности, среди которых была диадема работы известного итальянского ювелира Пазолини.

— Драгоценности украл со своей мамзелькой этот казак Дарганов?

— По данному поводу до сих пор ничего не известно. Но в краже тогда подозревали банду из терских казаков, предводителем у которой была французская женщина. Вот постановление императора Александра Первого о проверках на всех дорогах Европы, ведущих в Россию.

— Если до сих пор неизвестно, то зачем поднимать лишний шум? — Генеральный секретарь нахмурился, нашарив среди бумаг паркер, постучал им по столу. — Эти сокровища не найдены совсем, или они остались у нас?

— От них и следов не осталось, то есть, наши органы не располагают никакой информацией.

— Галиматья какая-то, у терских казаков атаманом была французская Жанна Д'Арк… Кто в это поверит, и почему все решили, что сокровища украдены этой парой?

— Дело в том, что одна из дочерей казака Дарганова вышла замуж за французского аристократа Буало де Ростиньяк. Они поселились в Москве, в собственном особняке на Воздвиженской улице, приобретенном Даргановым и его женой Софьей как раз во времена их возвращения из Парижа. Кстати, от союза дочери с тем французом начинается фамилия Ростиньяковы.

— А не мог этот Буало купить особняк на свои деньги?

— Сделка с прежним хозяином дома графом Заславским произошла на двадцать с лишним лет раньше, когда герцог Ростиньяк еще под стол пешком ходил. Кроме того, по данным, полученным из французской полиции, примерно в то же время дворянкой Софи де Люссон был приобретен во Франции замок недалеко от городка Обревиль, где был мэром ее родной дядя по фамилии Месмезон. Туда уехал жить ее младший сын Петр, женившийся на Сильвии де Эстель, тоже французской аристократке. Но и это еще не все.

— Хорош был казак. И сам женился на дворянке, и своих детей сумел пристроить за графов с герцогами, — пробурчал собеседник.

— Мне думается, что здесь постаралась его жена Софья де Люссон, она и среднего сына женила на родственнице шведского короля Бернадота.

— Да ты что! Тогда выкладывай до конца, если уж начал.

— До самой революции Ростиньяковы искали в России диадему работы итальянца Пазолини и еще какие-то драгоценности, якобы принадлежавшие их роду. Вот справка из царской сыскной полиции, в которой тайный агент сообщает, что члены их семьи по этому поводу два раза посещали особняк князей Скаргиных в Великом Новгороде.

— И Скаргины были замешаны в краже?

— У них у самих французы, когда были в России, реквизировали фамильные сокровища, а Дарганов их вернул, когда возвращался с войны домой.

— Благородный поступок, — Брежнев пошевелил бровями. — Но как он узнал, что эти сокровища принадлежат Скаргиным, и где их откопал?

— На первый вопрос ответ есть. В одном из донесений написано, что в семейной шкатулке князей Скаргиных оказалась записка с завещанием боярина Скарги, их родоначальника, — Громыко перелистал страницы. — А вот где терской казак ее нашел, об этом нет ни строчки.

Генеральный секретарь почмокал губами, достав из кармана сигарету долго на нее смотрел, затем понюхал и протянул собеседнику:

— Курить будешь?

— Я не курю, Леонид Ильич. Вы же знаете.

— Мне тоже запретили, а так иногда хочется затянуться, аж под ложечкой заноет, — он сунул сигарету обратно в карман и снова взял в руки паркер. — Давай подведем итоги, Андрей Андреевич, и мой первый к тебе вопрос, что ты от меня хочешь?

— Вашего совета, Леонид Ильич, — сложил бумаги в папку министр иностранных дел. — Пост главы советского посольства в Америке весьма ответственный, и назначать на него человека с подмоченной репутацией у меня нет желания.

— А с чего ты взял, что у этого Ростиньякова репутация подмоченная?

— Я только что прочитал вам сведения, которые мне предоставили органы государственной безопасности. Разве этого мало?

— Там нет ничего, — оставил в покое паркер Брежнев. — Все то, что происходило до революции, нас не должно касаться. Ты мне скажи, в советское время за этими Ростиньяковыми водились какие-либо грешки?

— У них есть родственники в странах капиталистического лагеря.

— Это не повод для отстранения от службы на государственном посту.

— Других сведений у меня нет, все они служили верой и правдой нашей социалистической родине, занимая высокие командные должности в советской армии.

Генеральный секретарь переложил документы на столе с места на место, затем достал носовой платок и вытер им лицо и шею. Взглянув в окно, нацепил на нос очки в золотой оправе и придвинул к себе одну из папок:

— Больше у тебя никаких вопросов ко мне нет? — подняв голову, поинтересовался он.

— Никаких, Леонид Ильич, тогда на неделе я занесу приказ о назначении Ростиньякова послом Советского Союза в Соединенных Штатах Америки.

— Хорошо, я подпишу этот приказ, — и когда Громыко забрал со стола папки, собираясь уходить, Брежнев добавил. — Андрей Андреевич, скажи там, чтобы ко мне больше никого не пускали, я еще немного поработаю.

— Я понял, Леонид Ильич, — согласно кивнул министр.

Громыко шел по коридору, устланному ковровыми дорожками, в сторону зала заседаний, в груди у него разрастался комок обиды. Впервые старый служака не сумел убедить своего выше стоящего товарища в том, что новая кандидатура на столь ответственный дипломатический пост не блистала чистотой. Годы поджимали и он боялся того, что с очередным провалом его самого могут незамедлительно отправить в отставку, несмотря на прежние заслуги. А что провал возможен, он чувствовал как зверь внутренним своим чутьем. Социалистическая система, возводимая в течении шестидесяти пяти лет под надрывный звон пупков советского народа, рушилась на глазах, крах ее был не за горами. И если не предпринять прямо сейчас решительных шагов, то она не продержится больше десятка лет. Брежнев за последние месяцы словно подталкивал эту систему к краю пропасти своими непродуманными действиями, кажется, маразм у него, которым он страдал и раньше, достиг своего апогея. К тому же Генеральный секретарь партии горстями глотал таблетки, запивая их чаще водкой, он не соблюдал никакой диеты, прописанной ему врачами, а жрал все подряд, не забывая при этом подначивать своих старых товарищей. А друзьями он окружил себя достойными, теми, с которыми поднимался к Олимпу власти с довоенного периода. Взять хотя бы Черненко, Устинова, или того же министра внутренних дел Щелокова. Никого не бросил в беде, не предал и не продал, а всех подтащил к себе. В этом его заслуга была велика, во всем остальном он не представлял из себя ничего дельного. Тот же бестолковый Хрущев, только не размахивающий руками, не кричащий и не стучащий каблуком ботинка по трибуне ООН, а лишь более спокойный. Андрей Андреевич был выдвиженцем Сталина, их осталось из старой гвардии всего несколько человек, каким-то образом зацепившихся в стране за вершину власти.

Вот и сейчас навстречу ему шел своей кособокой походкой Михаил Андреевич Суслов, этот ярый приверженец жесткого контроля за всеми и за вся. Не зря русский народ придумал поговорку — заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Это выражение как нельзя больше подходило к внутренней сущности Суслова, выходца из беднейшей крестьянской семьи с Поволжья. При Сталине такие люди исполняли роль палачей, потому что за кусок хлеба с маслом, не доставшийся им внизу, из-за патологической лени вкупе с низким происхождением, они готовы были предать даже своих родных. Что и случалось в рабоче-крестьянском правительстве сплошь и рядом, начиная с революционного периода. Плоская фигура главного ревизора партии с плоской же головой больше походила на тень, нежели состояла из человеческой плоти. Но энергии, которая клокотала в этом тщедушном теле, могли бы позавидовать более молодые сотрудники аппарата властных структур. Громыко вытащил руку из кармана, собираясь протянуть ее своему соратнику, как вдруг заметил во всем его облике непривычную на первый взгляд надломленность. Михаил Андреевич стал походить на циркуль со сломанной ножкой, даже взгляд его бесцветных глаз был менее затягивающим и прожигающим одновременно. Прическа под Геббельса, над которой потешались все газеты мира, представляла из себя спутанный клок седых волос.

— Здравствуй Андрей Андреевич, — с усилием подал руку партийный функционер. — Ты идешь от Леонида Ильича?

— От него, — пожимая холодную костлявую ладонь, кивнул Громыко. — Как ты себя чувствуешь, Михаил Андреевич? Вид у тебя сегодня не совсем рабочий.

— Не обращай внимания, — слабым и высоким голосом отозвался собеседник. — Обычное недомогание.

— Может, в кремлевку позвонить, чтобы приехали и сделали укол?

— Они уже приезжали, — Суслов поморщился и собрался идти дальше. — Он у себя один?

— А я хотел зайти к тебе за советом, — словно не расслышал вопроса министр иностранных дел. — Пришел к Леониду Ильичу за согласованием кандидатур на пост посла в Америке, вместо этого предателя Нечипуренко. И не сумел доказать, что один из них представляет из себя фигуру весьма ненадежную.

— Кто таков? — насторожился Михаил Андреевич.

— Ростиньяков, наш посол в Испании. Весьма развитая личность и трудолюбивая, но у него за границей целая бригада родственников. А нынешнее положение в стране в политическом плане тебе объяснять не надо.

— Ростиньяков… Ростиньяков… — нахмурил собеседник сплюснутый с боков лоб. — Вспомнил, на этого человека мне недавно из андроповского комитета приносили сведения. Отпрыск армейских генералов, имеющий родственные связи в капиталистических странах.

— Я так и сказал Леониду Ильичу.

— А что он?

— Дал указание, чтобы я подготовил приказ о назначении Ростиньякова послом в Америку.

— Он что, опять взялся за старое?

— Да нет, вроде трезвый.

— Решение Генерального секретаря нашей партии идет вразрез с партийными инструкциями, — попытался Суслов вновь обрести хищный облик, но застарелая болезнь не дала ему этого сделать, вернув в прежнее полусогнутое состояние. И все-таки он сумел вздернуть острый подбородок. — Ты правильно подметил, Андрей Андреевич, политическая обстановка в стране накаляется с каждым днем, сионисты не дремлют, они потихоньку прибирают к рукам наши средства массовой информации. Ты не слышал о последнем их изобретении в этой области?

— Нет, Михаил Андреевич, после предательства этого негодяя Нечипуренко у меня не осталось ни одной свободной минуты.

— Они додумались обводить все жизнеутверждающие постановления ЦК КПСС жирной рамкой, и каждому советскому еврею становится ясно, что эти постановления исполнению не подлежат. А ты сам прекрасно знаешь, что их активности позавидует любая подвальная крыса.

— Это невероятно, — у министра иностранных дел рот еще больше съехал на бок. — А куда смотрит Андропов со своими подчиненными? У него в руках сосредоточена такая власть, что сам Рональд Рейган позавидует.

— Юрий Владимирович старается как может, но со своей почкой он тоже не вылезает из кремлевки. Вдобавок, анкета у него, как ты знаешь, у самого подмоченная, он сам из тех же жидов, — Суслов облизал синюшные губы. — Я подозреваю, Председатель КГБ готов пойти на решительные меры, но только в отношении взяточников и чинодралов. А это не совсем то, что надо. Наши люди давно заслужили некоторого послабления, и в этом Леонид Ильич абсолютно прав.

— Взяточничество в России всегда занимало первое место, это повелось еще от татаро-монгольского периода, — согласился с собеседником Громыко. — Но я на его месте обратил бы внимание на другое. На Калининский проспект, к примеру, возведенный под руководством градостроителя из евреев.

— Что ты имеешь ввиду, Андрей Андреевич?

— В народе ходят слухи, что высотки на этом проспекте построены с таким расчетом, что между ними создается аэродинамическая труба.

— Вот как, никогда об этом не слышал, — Суслов все-таки сумел на мгновение обрести хищную позу. — И что-же делает эта труба?

— Она постепенно разрушает Кремль, потому что в ней создаются вихревые воздушные потоки, — приподнял одно плечо вверх министр иностранных дел. Со значением добавил, — Проспект имени Калинина имеет направление на Красную площадь.

Партийный функционер долго молчал, видно было, что он с удовольствием опустился бы в свое удобное кресло. Заостренное лицо его стало еще уже, вместе со впалыми щеками оно походило на колун, готовый обрушиться на головы виновных. Но мысль в глазах стального цвета давала о себе знать короткими пульсирующими отсветами:

— Ты знаешь, Андрей Андреевич, мне в эти россказни не очень-то верится, — наконец улыбнулся он своей неприятной улыбкой. — Просто эти высотки появились у нас впервые, вот и произвели они на людей такое негативное впечатление. Американцы застроили небоскребами весь свой континент. И ничего страшного.

— Я точно такого же мнения, Михаил Андреевич, — чуть наклонил голову Громыко. — О слухах, бродящих в народе, я рассказал тебе совершенно в другом смысле, ты меня понимаешь?

— Да, да, теперь я понимаю, — встрепенулся собеседник. — Эти слухи пора прекращать. Надо доложить об этом Брежневу.

— Вряд ли Леонид Ильич что-то предпримет, как я понял, сейчас ему только до себя. Когда я вошел к нему, он спал за столом и не обратил внимания на сведения, за которые раньше Сталин сослал бы в лагеря, — министр иностранных дел переложил папку с бумагами из одной руки в другую. — Я имею ввиду Ростиньякова, кандидатуру которого на должность посла в Соединенных Штатах Америки он даже не опротестовал.

Суслов передернул плечами, словно его обдала волна холода:

— Ну что-же, тогда пусть все остается так, как есть, заменить Генерального секретаря нашей партии нам сейчас некем, — со вздохом констатировал он.

— Давай признаемся хоть раз самим себе, Михаил Андреевич, — Громыко приблизил свое лицо к собеседнику. — Всем нам, его старым соратникам, это невыгодно.

Главный инквизитор Советского Союза вскинул водянистые глаза на партийного функционера сталинской эпохи, затем отвернулся и пожевал синюшными губами. Не проронив больше ни слова, он зашаркал по коридору, переставляя как костыли негнущиеся свои ноги.

 

Глава седьмая

Лавина сошла, подняв тучи пыли и песка, которые скрыли из виду солнце, уже цеплявшееся за ледяной зубец далекой горы. Все вокруг заволокла непроглядная темень, не видно было собственной вытянутой руки, не то что тропы под ногами. Последний каменный рык прокатился вниз по склону и все стихло, лишь на дне ущелья продолжалась усадка нового фундамента, да ревела река, пробивая с удвоенной энергией второе русло. Панкрат оторвал голову от земли и попытался сесть. Ноздри забила грязь, на зубах скрипел песок, но первая мысль у него была о том, что абреков, блокировавших наверху тропу, нужно уничтожить во чтобы то ни стало, иначе они дойдут до стен крепости и защитники поймут, что лавина могла пощадить и казаков. Тогда разбойничью цитадель взять с этой стороны не удастся никогда, если бы даже дядюке Савелию и Никите Хабарову сопутствовал успех и они сумели бы со своими сотнями прорваться к главным воротам. Нужен был отвлекающий маневр, который принудил бы абреков воевать на два фронта, тем самым распылив их силы. Об обратном пути войска терцов теперь не могло быть и речи, обвал стер со склона все очертания единственной дороги, по которой они пришли сюда. Панкрат пошарил рукой вокруг, наткнулся пальцами на голову своего коня. Он положил лошадь рядом с собой, как только камни устремились вниз, и послушное животное лежало все это время не шевелясь. Затем поднялся, всмотрелся вперед и увидел просветы между косматыми клубами пыли, продолжавшими оседать. Значит, солнце еще не успело зайти за гору и оставалась возможность довести дело до конца.

— Николка, — негромко позвал он лучшего своего друга, который всегда старался держаться при нем.

— Здесь я, Панкрат, — донесся снизу голос подъесаула. — Погоди маленько, ногу чем-то придавило.

Рядом зашевелился станичник, за ним еще один и еще. Вокруг закачались неясные тени, взявшиеся поднимать за уздечки своих скакунов. На тропе послышалось шумное дыхание и замерло возле атамана:

— Попали из огня да в полымя, — прогудел подъесаул Николка, отряхивая черкеску. — Что ты хотел, Панкрат?

— Надо идти Захарке на помощь, — продолжая всматриваться по направлению к вершине горы, сказал полковник. — Абреки, что засели наверху, не должны добраться до крепости.

— Ясное дело, — согласился станичник. — Если ее защитники почувствуют, что мы остались живы, то другой лавины нам уже не выдержать.

— Мы тогда и без всяких лавин никакие стены не одолеем.

— Про что и разговор, — прочистил горло подъесаул. Повернувшись туда, откуда пришел, он отдал тихую команду. — Тимошка, кликни свое отделение и вместе с ним на одной ноге ко мне.

В темноте возникло какое-то движение, возле Панкрата и Николки стали собираться казаки, слышно было, как они молча приводили себя в порядок. Дождавшись, когда суета прекратилась, Панкрат коротко скомандовал:

— За мной.

Он шел наощупь, осознавая, что если оступится в правую сторону, то полетит в бездонную пропасть, а если его поведет влево, он может споткнуться об осколок скальной породы или налететь на валун, только и ждущий, чтобы его подтолкнули. Наконец клубы пыли впереди немного разрядились, стали видны очертания тропы под ногами и сам гребень, по которому она поднималась. Еще через пару десятков шагов видимость улучшилась настолько, что можно было различить предметы на расстоянии нескольких сажен. И вдруг Панкрат приметил силуэты людей сбоку тропы, они тоже явно куда-то торопились, держа направление, как и его группа, к вершине горы.

— Давай эти привидения пропустим, — дохнул Николка горячим теплом в ухо атамана. — Если это разведчики из крепости, то их сейчас лучше не трогать.

— А если уходят абреки, которых мы накрыли залпом из ружей? Их упускать никак нельзя, — засомневался полковник. Он негромко отдал приказ. — Приготовились…

Казаки потащили шашки из ножен, подошвы их ноговиц по кошачьи заскользили по тропе, полы черкесок не мешали движениям, они были подоткнуты за поясные ремни. Некоторое время группы двигались друг за другом, не сближаясь и не отдаляясь, Панкрат напрягал зрение, чтобы опознать противника раньше, чем тот обнаружит казаков, что-то привычное чудилось ему в повадках незнакомцев, в их умении не создавать шума вокруг себя. Он остановился, присел на корточки и сощурил глаза. И наконец узнал Захарку с перевязанной почему-то головой, за ним крались Петрашка с Буалком и остальными разведчиками. Они стремились к абрекам, лежавшим ничком на площадке впереди и еще не пришедшим в себя. Атаман облегченно провел рукой по лицу и усмехнулся. Он подумал о том, что жизнь имеет свойство продолжаться, у природы своя, а у людей совсем другая. Оглянувшись на подчиненных, дал отмашку рукой по направлению к крепости. Мимо проскользнули молодые станичники, за ними подтягивались старики. Но терцы опоздали делить пирог, потому что разведчики уже связали руки нескольким оставшимся в живых абрекам. И когда полковник добрался до крохотного пятачка, на котором они толпились, братья громким шепотом заявили:

— Панкрат, они ничего не скажут, в том числе и про наших Марьюшку с Павлушкой. Это те самые мюриды, которых Шамиль посылает во все концы Большого и Малого Кавказа, чтобы они поднимали горцев на газават против неверных.

— Четверых из них я знаю, они переходили на левый берег Терека и наводили смуту среди равнинных черкесов с кабардинцами и адыгами, — присмотрелся к горцам Николка. — Панкрат, на них крови больше, чем на простых абреках.

Полковник приблизился к мюридам, заглядывая каждому в лицо, но на заросших черным волосом лицах с миндалевидными глазами он сумел рассмотреть только одно — ненависть к окружившим их станичникам, смешанную с ожиданием скорой смерти.

— Казачий атаман Дарганов, тебе и твоим родственникам все равно не жить, — попытался осклабиться крупными зубами один из приспешников имама. — Твоего отца убили наши люди, они же захватили твою сестру и меньшего твоего сына. Теперь пришла очередь за тобой.

— Ты, что-ли, убьешь меня? — уперся Панкрат в горца зрачками стального цвета. — Ты способен только нападать исподтишка, и сейчас твоя душа колотится не в груди, а в твоих пятках.

— Я джигит и дагестанский мюрид! — попытался выпрямиться горец. — Мои соплеменники за меня отомстят!

Полковник постукал нагайкой по колену и коротко приказал:

— В распыл.

Казаки, успевшие подтянуться к передовой группе, как раз подвели коней, Панкрат вскочил в седло и повел войско по склону вверх, на прибежище предводителя всех кавказцев. Пыль еще не осела, солнце, едва различимое сквозь нее, все быстрее закатывалось за одну из горных вершин, и надо было успеть подступить под стены крепости, пока видимость позволяла нащупывать тропу. Атаман даже не оглянулся, когда позади, вслед за смачным хрясканьем шашек по телам горцев, раздался какой-то шум, подкрепленный резким возгласом станичника:

— Куда ты поскакал, дикая твоя душа, там же пропасть…

Через некоторое время тот-же голос подвел черту:

— Не вышло из джигита орла, так и полетел вниз, поджав по бараньи ноги под себя.

— Они джигиты только тогда, когда чувствуют свою силу, а как доходит до расправы, так ломаются в коленках, — согласился с выводом товарища его сосед.

Но подступиться к стенам крепости до захода солнца не получилось, светило зашло за вершину горы и окрестности погрузились в непроглядную ночь. Атаман прислушался к звукам, доносившимся с разных сторон. Лавина внизу успокаивалась, лишь изредка доносился оттуда стук, похожий на громкий выстрел — это какой-нибудь валун наконец-то занимал свое место. Из аула тоже все реже долетали гортанные восклицания и топот копыт, на левом его краю замирал бой. Значит, станичники под командованием дядюки Савелия и атамана ищерцев Никиты Хабарова не сумели разбить главные ворота и ворваться вовнутрь. Атака терцов с обоих сторон захлебнулась, продолжение ее откладывалось до завтрашнего утра, грозя новыми набегами абреков, получавшим передышку и возможность накопить силы. Панкрат перекинул ружье за спину и обернулся назад:

— Привал, станичники, — соскакивая с лошади, объявил он. — В этом аду мы только шеи себе свернем.

— А может направим к башням небольшой отряд разведчиков? — предложил Захарка. — Пускай бы они за часовыми последили, глядишь, к утру в обороне противника и бреши бы обнаружились.

Полковник ничего не сказал, за него ответил подъесаул Николка:

— Абреки уже костры запалили, — махнул он рукой по направлению к огням, разгоравшимся в ночи. — Вряд ли нам удастся подкрасться к ним незамеченными, да и самим уже ничего не видно.

Ночь прошла спокойно, лишь один раз показалось, что от стен цитадели Шамиля оторвался отряд из нескольких верховых. Они приблизились к лагерю терцов настолько близко, что дувший от аула ветер принес запахи лошадиного пота. Петрашка, поставленный во главе группы часовых, уже приготовился было отдавать команду на стрельбу по целям, едва различимым во тьме, но его удержал Буалок, находившийся рядом:

— Если мы откроем свое местонахождение, то на заре горцы встретят нас со стен дружным залпом, — шепотом пояснил он. — Если это ихние разведчики, пусть убедятся, что лавина накрыла всех, а если кто-то из верхушки абреков собрался выбраться из крепости, то не стоит им мешать отправляться на тот свет.

Тени растворились в ночи как и возникли, все вокруг погрузилось в первозданную тишину. Лишь под утро снизу послышался какой-то шум, который вскоре затих. Панкрат приподнял голову от бурки и всмотрелся в темноту, по склону горы кто-то поднимался. Скоро несколько человек казаков остановились поодаль, один из них негромко позвал:

— Панкрат, к тебе вестовой от сотника Савелия Дарганова.

Полковник поднялся и направился к группе, он не мог понять, кто этот смельчак, сумевший пробраться к ним через каменный ад:

— Ненька Панкрат, я к тебе с донесением.

Атаман невольно похмыкал в усы, это был Надымка-герой, сумевший ранить самого имама Шамиля, но сейчас он обозначился только как гибкая тень, выдавая себя лишь голосом.

— Говори, Надымка, — приказал полковник.

— Сотник Савелий с атаманом Никитой Хабаровым решили ударить по крепости абреков с первыми лучами солнца, сигналом к атаке послужит ружейный выстрел.

— Ну и славно, мы их тоже тут поддержим, — огладил бороду Панкрат, он язвительно ухмыльнулся. — Вовремя ты с приказом успел, больше наши геройские станичники ничего не передавали?

— Прости, ненька Панкрат, сначала они просили меня узнать, остались ли вы живы после этой лавины, — виноватым голосом доложил казачок. — А уж потом объявить о своем решении.

— Да я не серчаю на их своевольство, молодцы казаки, так и надо делать, — помягчел атаман и поинтересовался. — Как ты сумел сюда пробраться?

— Я пошел не по дну пропасти, а верхом, козьей тропой, — пояснил Надымка. — По ней хотя и опасней, зато под ногами ничего не вихляется.

Вокруг одобрительно загудели, смелые поступки у терцев всегда занимали первое место. Панкрат обнял молодца и подтолкнул его к разложенной на камнях бурке:

— Располагайся, разведчик, с утра у нас будет трудный день.

Солнечные лучи еще не успели вырваться из-за зубчатой стены гор, они лишь упредили свое появление светлыми летучими тенями, а казаки уже вскочили в седла и продолжили путь к крепости, за стенами которой собралась армия Шамиля. Когда добрались до угловой башни, посветлело настолько, что стало возможным окинуть взором всю цитадель разом. Вокруг розовели снежные вершины гор, внизу продолжал клубиться непроглядный туман, он заполнил ущелье почти до самых бастионов крепости, едва не переваливаясь через них. Стены, сложенные из обломков скальных пород, возвышались над крутым склоном по всему периметру аула Гуниб саженей на пять, они служили как бы его продолжением. Со стороны хребта площадка с цитаделью на его вершине обрывалась пропастью, с другой стороны над нею нависала скала, покрытая льдом и отвесно упиравшаяся в небо. Узкая дорога вела к селению только с одного бока горы, она петляла по ее левому склону, более пологому, в конце все равно поднимаясь почти вертикально. Вчерашним днем казаки приняли там бой с абреками, из которого вышли победителями, там же осталась добивать врага и большая часть войска под командованием Савелия Дарганова и атамана Никиты Хабарова. Скоро оттуда донесся ружейный выстрел через мгновение усиленный дружным залпом из многих ружей, перешедший в набирающий обороты шум битвы. Отряд терцев подъехал к угловой башне, казаки взялись со вниманием присматриваться к бойницам. Они знали, что на каждом уровне в крохотных комнатах могли спрятаться до десятка горцев, вооруженных до зубов. Точно такая же картина не исключалась и за выступами стен, за которыми всегда прятались абреки с ружьями. Но сейчас там никого не было видно, зато стало хорошо слышно, как разгорается бой на противоположном краю селения. Выстрелы не прекращались, они слились в единый гул, помноженный на дружный вопль из многих глоток.

— Панкрат, я продвинусь вперед и попробую выманить абреков на себя, — подскочил к старшему брату Захарка. — Надо узнать, какая у них расстановка сил.

— Так они тебе ее и показали, — взялся снова покусывать кончики усов полковник, в голове у него начал вырисовываться какой-то план.

— Тогда пусть Захарка сделает по башне провокационный выстрел. Если горцы внутри, то враз все углы облепят, — вылез с подсказкой подхорунжий из шелковцев. — Или я сам подъеду поближе и лупану по воротам.

— А вот этого делать не следует, — Панкрат вдруг подобрался и перекинул ружье на спину, чем вызвал на лицах у казаков недоумение. — Пускай абреки поспят подольше, нам это только на руку.

— Я понял тебя, братука, — встрепенулся Петрашка, его кабардинец держался рядом с дончаком Буалка. — Защитники крепости подумали, что лавина смела наше войско в пропасть и как один перешли на оборону левой стороны крепости. Поэтому на стенах и в башнях никого не оказалось.

— Молодец, студент, но это лишь первая твоя догадка, а вторая заключается в том, что у этих мусульман подошел час утреннего намаза. Только разгадывать загадки я тебя все равно не пущу, — негромко сказал старший брат. — Николка, посылай разведчиков под бастионы, да поспеши, сейчас время для нас стало как золото. Станичники, ружья к бою!

Около десятка терцев стегнули нагайками коней и рысью приблизились к воротам, закрытым изнутри. Вокруг было по прежнему пусто, из башни тоже никто не показался. Один из разведчиков подтрусил к самой стене, вытащив из дорожной саквы смотанную в круг веревку с привязанным на конце крюком, он ловко закинул его в бойницу и прямо с седла стал карабкаться к узкому отверстию. Остальные подстраховали удальца ружьями, нацеленными на окна. Сухопарая фигура воина проскользнула вовнутрь башни, после чего наступила настороженная тишина. Она длилась недолго, вскоре оттуда раздался истошный вопль, затем звон клинков, заглушенный одиночным выстрелом. Шум нарастал, грозя перейти в нежелательный гвалт, скорее всего к защитнику, захваченному врасплох, кинулись на помощь его молившиеся товарищи. Эти звуки подхлестнули станичников, окруживших крепость, терцы разбежались вдоль периметра цитадели и пошли на ее штурм. Десятки волосяных веревок с петлями на концах, с крюками и даже обыкновенными камнями, одновременно перелетели через верх, стараясь обмотаться вокруг какого-нибудь выступа. По ним ужами заскользили молодцы в черкесках, в зубах у них в лучах утреннего солнца сверкали кинжалы. Вскоре выяснилось, что достойного сопротивления оказывать было некому, потому что основная часть горцев отправилась на защиту главных ворот, в которые уже стучалось войско терцев во главе с сотником Савелием и атаманом ищерцев. А оставшиеся абреки совершали утренний намаз на расстеленных на земле ковриках.

И вот уже заскрипели дубовые ворота, створки распахнулись, пропуская станичников на окраину аула Гуниб. Широкая улица и приземистые сакли с плоскими крышами по обеим сторонам показались вымершими, только у подножия башни и вдоль стен остались лежать несколько трупов горцев. Но эта картина продолжалась всего несколько мгновений. Навстречу казачьему войску с центральной площади крепости уже неслась лава абреков, она набирала ход, готовясь врезаться в передовые ряды терцев. Но вид у джигитов оставлял желать лучшего, стало ясно, что противник, неизвестно откуда свалившийся, застал их врасплох. Кто-то вздымал над папахой саблю, кто-то пытался на ходу зарядить ружье, а кое-кто выставлял вперед казацкую пику. Панкрат моментально оценил положение, он вскинул руку вверх:

— Целься!

Полковник подал команду только тогда, когда заметил, что казаки успели занять привычный для них порядок. Заранее заряженные ружья взлетели вверх и будто присохли прикладами к плечам. Защитники крепости приближались, они успели ослепнуть от ярости и от наглости казаков. И когда до их рядов осталось не больше десяти сажен, Панкрат сам нащупал спусковой крючок под прикладом своего ружья:

— Огонь!

И повторилась картина, привычная станичникам за множество битв с их участием, каждый раз принуждавшая сцеплять скулы крепче, чтобы не дать чувствам завладеть телами, успевавшими закостенеть от адского напряжения. Передние ряды горцев поредели, словно шальной ветер подхватил многих всадников, вырвал их из седел и швырнул тряпичными куклами под копыта лошадей. Задние ряды не сумели вовремя остановиться, они пронеслись вперед, сами оказавшись на линии огня. Панкрат тем временем успел поменять местами отстрелявшихся терцев с теми, кто еще не разрядил своих ружей. И снова грубая команда заставила казачьих скакунов со всадниками на их спинах замереть на месте:

— Целься!

Станичники прильнули к прикладам, выбирая каждый свою жертву, они знали, что если кто-то промахнется, то пуля облетит вокруг горы и вопьется ему в спину. Так говаривали старые казаки, за плечами которых были походы не только с Суворовым и Петром Великим, но и с фельдмаршалом Кутузовым, победителем Наполеона Бонапарта. И когда вторые ряды абреков затанцевали на месте в ожидании нового залпа и в надежде на чудо, что кто-то из них останется жив, Панкрат спокойно отдал приказ:

— Огонь! Отцу и сыну…

Снова вопли и проклятия смешались с диким ржанием лошадей и с руганью горцев третьей волны. Копыта их скакунов споткнулись о тела абреков, упавших первыми, в то время как конники из первых рядов, оставшиеся в живых, бросились искать спасения в середине войска. Началась та самая свалка, во время которой раздавленных воинов оказывалось больше, нежели убитых. Это была беда всех кавказских с азиатскими армий. Если всадники из европейских стран продолжали движение навстречу противнику, стремясь поскорее покрыть пристрелянное расстояние и успеть нанести не менее сокрушительный удар, пока тот перезаряжает оружие, то кавказцы при первой опасности, как и большинство азиатов, старались унести ноги.

— Разойдись! — отдал полковник команду отстрелявшимся. Подождав, пока свежие силы займут места, тем же спокойным голосом приказал. — Целься!

В это время Петрашка, успевший вместе с Буалком проверить башню на предмет затаившихся в ней часовых, крикнул с верхней ее площадки:

— Панкрат, позади абреков собралась новая лава из них, она приближается сюда.

— Огонь! — махнул рукой атаман, словно не услышавший предупреждения своего младшего брата. — Разойдись!.. Заряжай!..

Лишь после того, как терцы начали перестраиваться и щелкать затворами, он повернулся к Петрашке и громко спросил:

— А червленцев с ищерцами за второй лавой ты не увидел? Должны бы уже тоже прорваться в крепость.

— Братука… — зачастил было студент, и сразу осекся. — Показались, Панкрат, другая лава абреков как раз от них и бежит, вместе со своим Ахвердилабом.

— Дядюку Савелия с нашими племянниками не видно? А еще Никиту Хабарова.

— Все там, Чигирька с Гришкой тоже. Сейчас бы их сюда, уж дюже работы для них много.

— Целься!.. Огонь!..

Обе лавы сбились в кучу на довольно широкой улице, горцы, осознав, что их обложили с обоих сторон, принялись носиться по кругу с выкатившимися из орбит глазами. В середине его закрутился еще один круг, только в обратном направлении. За ним еще и еще. Ничто уже не могло остановить это движение, которое было у них в крови как пятикратный намаз аллаху в течении дня или как заунывная мелодия горской песни. Они совершали такой ритуал, сколько себя помнили, при нем они входили в экстаз, неважно, были они пешими или верхом на лошадях. Таким способом они выгадывали нужное им время, чтобы пришло важное решение, кроме того, этот ритуал укреплял их боевой дух. Сейчас они носились под гортанные вопли и под размеренный топот копыт, в мирное время — под те же однотонные вопли и под грохот барабанов. Их можно было расстреливать как прибрежных куропаток, они все равно продолжали бы кружиться. Остановить это дьявольское движение способен был лишь из ряда вон выходящий случай.

И он произошел. Пока оба казачьих войска сдавливали свои тиски, собираясь учинить расправу над главарями, перед толпами горцев объявился всадник на белом коне. Он был в серебристой каракулевой папахе, в белой черкеске с серебряными газырями по бокам, за отворотами которой виднелась красная рубаха. Тонкую талию опоясывал наборный кожаный ремень, отделанный серебром, на нем висел кинжал гурда в серебряных ножнах, украшенный драгоценными камнями. Такой же была и сабля из дамасской стали, притороченная сбоку. На джигите были синие штаны, заправленные в ноговицы до колен, носки которых он вдел в серебряные стремена. В гриву лошади были вплетены разноцветные ленты, а на левой руке абрека красовался золотой перстень с огромным бриллиантом. Вопли со стрельбой прекратились как по мановению волшебной палочки, все головы, даже казачьи, повернулись в сторону всадника. Джигит поднял коня на дыбы и что-то громко крикнул, обращаясь к горцам. Те ответили ему нестройными выкриками, они все еще находились во власти магического круга. Тогда вождь повторил свой клич, и сразу воины аллаха принялись выравниваться, в руках у многих появились ружья, которые они стали поспешно заряжать.

— Панкрат, это Садо, один из главных приспешников Шамиля, перстень, что на его левой руке, подарил ему сам турецкий падишах, — присмотрелся к джигиту Николка, он вскинул ружье и снова с досадой опустил его поперек седла. — Жаль, что я успел его разрядить… Абрека надо убить, иначе штурм крепости для нас может оказаться напрасным.

— Я тоже узнал чеченского мюрида, — спокойно кивнул головой атаман. — А напрасно только вороны каркают, да их никто не слушает.

— Откуда этот джигит вырвался? — невольно осмотрелся Захарка. — Улица только одна, и сакли кругом низкие, как на подбор.

— Крепость квадратная, она застроена ихними хатами как попало, а эта улица главная, — пояснил Николка, не переставая терзать на поясе мешочек с зарядами. — Наши терцы уже побывали здесь, когда возили Шамилю штабную цидулку, — он снова обернулся к атаману. — Панкрат, пока абреки в молитвенном своем дурмане, надо с ними кончать.

Но атаман застыл на месте, превратившись в каменное изваяние, лишь глаза у него уперлись двумя железными костылями в абрека в белой черкеске, не отрываясь от него ни на мгновение. Он тоже чего-то выжидал. И когда мюрид встал во главе горского войска, от которого осталась едва половина, чтобы повести всадников за собой, он поднял руку. Сотни ружей что с одной, что с противоположной стороны улицы, где сгрудились червленцы с ищерцами, примкнули прикладами к казачьим плечам, дула замерли на вертлявых фигурах абреков. Но было еще рано отдавать команду на уничтожение врага, да и противник не торопился ввязываться в новый бой или признавать свое поражение бегством. Из-за угла ближайшей сакли показались несколько верховых в белых черкесках и с зеленым знаменем в руках знаменосца. Возглавлял процессию сам имам Шамиль, он сидел в седле согнувшись, по сухощавому его лицу пробегали гримасы боли. За ним следовали телохранители и только после них покачивались в седлах самые приближенные мюриды. Их было много, в передних рядах переваливалась уткой бессмертная фигура Мусы, кровника семьи Даргановых. Как и Шамиль, он скрутился в три погибели, едва не касаясь конской гривы белым лицом. Петрашка уже слез с башни, вместе с Буалком они пристроились позади Панкрата с Захаркой. Завидев Мусу, студент вскинул ружье и направил дуло на кровника, палец привычно лег на спусковой крючок.

— Охолонь, еще успеется, — покосился на него старший брат. — Сначала посмотрим, что они нам предложат, а потом поступим по обстоятельствам.

— Я же в Мусу попал, — растерянно проговорил Захарка. — Часовые на своих руках вносили Шамилева прихвостня за ворота крепости.

— Кто в него только не попадал, — криво усмехнулся атаман.

— Панкрат, этого Мусу надо застрелить, иначе кровная месть между нашими семьями никогда не закончится, — не желал успокаиваться Петрашка. Буалок, пристроившийся рядом с ним, тоже нервно повел дулом по передним рядам абреков. — У него же двое сыновей подрастают, и у его сестры Кусамы еще есть парочка бирючат.

— Я сказал охолонь, один твой выстрел может погубить сотни казаков, — еще упрямее сдвинул брови на переносице Панкрат. — Убийство Мусы не положит конец кровавому обряду, у этого бирючины еще все впереди…

Между тем Шамиль подъехал к своему войску и по подсказке Садо развернулся лицом по направлению к башне, возле которой остановился Панкрат с братьями и станичниками. Рядом с ним пристроился Ахвердилаб, протиснувшийся из середины общей лавы, вид у него был не лучше, чем у раненного имама правоверных кавказцев. Черкеска во многих местах была порвана, на правой щеке чернел длинный шрам с запекшейся кровью. Но джигит продолжал расправлять плечи и гордо вскидывать подбородок, заросший черной бородой. Он был дагестанцем, поэтому не красил волосы на лице в красный цвет. Лишь один Садо из всех мюридов выглядел начищенным пятиалтынным, не принимавший участия в битве, он сумел сохранить первоначальный лоск. Но даже в трудном для абреков положении, он оставался всего лишь одним из помощников вождя горцев.

Шамиль тронул поводьями своего белого арабчака с коротким туловищем и с высокой холкой, проехав половину расстояния до казачьего войска, он остановился. Ни один из мюридов не осмелился пуститься вслед за ним, все они остались на своих местах.

— Атаман, тебе предлагают прибыть на переговоры, — перевел Николка молчаливые действия имама. — Ружье закидывай за спину, чтобы не вызывать у абреков лишних подозрений, остальное можешь оставить при себе.

— На переговоры ходят без оружия, — передавая ружье и саблю подъесаулу, проворчал полковник. — У Шамиля на поясе всего один кинжал.

— Еще бы не стараться быть благородными, — ухмыльнулся Захарка. — Мы у абреков, почитай, в их собственном доме, в который они запускают только гостей.

Но Панкрат уже не слушал, он направил своего кабардинца по середине улицы, чтобы быть у всех на виду. Когда он приблизился к Шамилю, то вскинул на вождя горских народов глаза, надеясь разглядеть на его сухощавом лице ответы на многие вопросы, и натолкнулся на абсолютно черные зрачки, похожие на зерна четок, вырезанных из агата. Они светились таким-же тусклым, словно отшлифованным, светом и лишь в глубине их бились отблески неугасимого пламени, бушевавшего внутри сухопарого тела. Казалось, что этим зрачкам мало топлива, они просили его еще, затягивая стоящего напротив них в огнедышащую утробу. Панкрат едва не сморгнул веками, магнетизм этого человека был безграничен, как и власть, которой он обладал, перед ним можно было только ползать на карачках, выказывая свою преданность и позволяя делать над собой все, что он захочет. Скорее всего, у кавказцев так оно и было, но Панкрат родился вольным казаком, начальников над ним не было отродясь. Полковник скрипнул зубами и взял себя в руки, в серых зрачках появился тот самый стальной блеск, который перешибал черные высверки глаз противника как пустотелые трубки от прибрежного чакана. Широкие плечи его развернулись еще больше.

— Зачем ты сюда пришел, атаман? — спросил Шамиль.

Он усмехнулся краями волевых губ и выпрямил свое поджарое тело в седле, покрытом золотым персидским ковриком. На голове у него серебрилась завитками каракулевая папаха из шкуры трех месячного ягненка. На тонком ремне на поясе, украшенном золотыми бляшками, покачивался кинжал в золотых ножнах и с золотой ручкой, отделанных драгоценными камнями, самым крупным из которых был рубин. На среднем пальце правой руки играл огнями в лучах утреннего солнца золотой перстень с вправленным в него большим бриллиантом необыкновенной красоты. На других пальцах тоже светились разноцветными огнями золотые перстни с камнями. Он повторил вопрос по русски с тягучим акцентом, как у всех кавказцев, для которых этот язык стал средством общения:

— Что тебе здесь надо, казак?

— А что нужно было тебе на левом казачьем берегу, что там до сих пор никому нет покоя? — насмешливо хмыкнул и Панкрат, он уже освоился и теперь выискивал во внешности врага слабые стороны, чтобы не промахнуться с отпором. — Кто тебя гонит на нашу сторону? Своей вотчины перестало хватать?

— На левом берегу Терека я бываю очень редко, — приподнял одно плечо Шамиль.

— Зато твои абреки гуляют по нашим станицам день и ночь.

— Я их туда не посылаю, я защищаю свою землю от московских царей, — лицо имама нахмурилось, он сдвинул черные брови. — А вот вы, казаки, этим русским служите, кормите их, поите, квартиры предоставляете, своих женщин господам офицерам отдаете.

— У нас нет различий по национальностям, кого наша скуреха выберет, того мы к себе и примем. Хоть кривоногого калмыка, хоть криворукого ногая, хоть злого чечена, — в свою очередь насупился и полковник. — Жилье мы русским предоставляем потому, что вера и язык у нас одни, мы служим русскому царю с его народом верой и правдой.

— А где же ваша казачья гордость? — презрительно сощурился Шамиль. — Какие вы русские, когда давно отмежевались от них, и сами называете их москалями, кацапами и сип-сиповичами?

— Они тоже не остаются в долгу, мы для них пугачи, разинцы, разбойники с большой дороги, да голь перекатная.

— Посмотри на себя, атаман, разве ты русский? — продолжал увещевать Панкрата влиятельный собеседник. — У москалей носы сплошь татарские — картошкой, характер плаксивый и трусливый, а ты вылитый горец, только говоришь по ихнему. Даже одежда на тебе горская, даже кинжал ты нацепил, подражая нашим джигитам.

Панкрат поймал зрачки вождя всех кавказцев и постарался отвести в сторону черную силу, прущую из них. Ему показалось, что он сумеет перебороть ее, потому что у него было что-то еще такое, чего не было у этого человека, обладающего недюжинной волей.

— Ты сказал правду, Шамиль, мы растеряли многое, что связывало нас с бывшей нашей родиной и с нашим народом. Даже обличьем мы стали похожи на тех, с кем рядом живем, — он расправил грудь и ворохнул плечами. — Зато дух у всех у нас остался прежним, каким ему и положено быть — он у казаков русский.

Оба всадника долго расстреливали друг друга глазами в упор, и если бы не дикая энергия первого из них, и не железное упорство другого, они бы не выдержали адского напряжения и давно сошлись бы в поединке. Наконец имам дернул большим кадыком на горле, по его щекам прокатилась гримаса сдерживаемой боли. Видимо, рана, которую он получил от выстрела в него Надымки, была очень серьезной. Он хрипло выдавил из себя:

— Зачем ты сюда пришел, атаман?

— За тем, чтобы ты прекратил набеги на казачьи станицы.

— Я не посылал в ваши станицы своих людей. А набеги никогда не прекратятся, разбойничьи группы мне не подвластны, — причмокнул губами вождь. — Кроме того мне известно, что они чаще нападают на военные обозы, нежели на мирные селения.

— У тебя плохие информаторы, Шамиль. А скорее всего ты врешь, потому что те самые группы из бандитов, якобы неподвластные тебе, входят в состав твоего войска.

Вождь абреков долго молчал, не отводя пристального взора от собеседника. Затем, не отвечая на явное оскорбление, он повторил все тот-же вопрос:

— Что еще привело тебя в наш горный край?

— Я пришел сюда за своим сыном Павлушкой и за сестрой Марьюшкой, — в свою очередь не отрывая взгляда от лица Шамиля, жестко проговорил Панкрат.

— Но твоих близких родственников в этом ауле нет, — криво усмехнулся имам.

— А где они?

— Я не знаю, что тебе сказать, потому что впервые об этом слышу.

— Пусть будет так, тогда я спрошу тебя по другому, — расслабленно улыбнулся и атаман. — За твоей спиной притаился среди абреков один чеченский мюрид, его зовут Муса.

Помедлив немного, Шамиль молча кивнул головой, видно было, что ему не нравились вопросы полковника. А тот продолжил:

— Это мой кровник, он враг всей семьи Даргановых. Я думаю, что его люди тоже участвовали в похищении Павлушки с Марьюшкой, и он должен знать все, — Панкрат повертел нагайку в руках. — Отдай его нам, он укажет место, где они спрятаны.

Шамиль прищурился и положил правую руку на рукоятку кинжала, крупный бриллиант в перстне на среднем пальце рассыпался множеством разноцветных лучей, другие камни отозвались ему такими же цветными искрами. Казалось, фигуру имама вместе с арабчаком накрыла небесная радуга. Но подвижные крылья горбатого носа и резкие складки по углам большого рта по прежнему не предвещали ничего хорошего:

— Ты забыл, казак, что горцы своих гостей не предают и не выдают, — негромко сказал он. — Ты хочешь, чтобы я нарушил законы наших гор?

— Муса из тех самых разбойников, которые тебе не подвластны, об этом ты поведал только что, — криво усмехнулся полковник. — А ты приютил его у себя.

— Он мой гость!

Шамиль на глазах превратился в окаменевшего горного орла, все черты его сухощавого лица с резкими морщинами показались вырезанными из гранита. Лишь черные зрачки не прекращали прожигать жгучими лучами противника, стоящего напротив него.

— Имам, если ты не отдашь Мусу, или я не узнаю, где находятся мой сын с моей сестрой, то я не оставлю тебя в покое. Хотя по доброму нам так и так не разойтись, — непримиримо нагнул голову атаман. — За моей спиной и по другое крыло твоего войска много станичников, у которых тоже накопилось достаточно вопросов к твоим абрекам. Они желают с них спросить за все разом.

Вождь кавказских народов стряхнул на ладонь из-под рукава черкески крупные четки и принялся их пересчитывать, горящий взгляд его вроде ненароком вильнул в сторону крепостной стены. Скоро оттуда донеслось как бы волчье тявканье, и тут-же сухопарая фигура имама стала размягчаться. Он равнодушно передернул плечами и негромко сказал:

— А ты и так отсюда не уйдешь, — он покривился от приступа внезапной боли и снова постарался улыбнуться. — Мне нужно было время, чтобы помощники собрали моих воинов по склонам гор и снова привели их под стены крепости. Они это сделали, отважные джигиты уже здесь.

Панкрат резко выпрямился в седле, заметил вдруг, что на казаков из-за каждой сакли, из-за каждого выступа в крепостной стене смотрят дула ружей. Впервые в жизни он пожалел о том, что оставил оружие у Николки, тогда можно было бы захватить Шамиля в плен и не выпускать его из своих рук до тех пор, пока терцы не выбрались бы из проклятых теснин. Сохранились бы сотни казачьих жизней и матери не оплакивали бы сыновей с едва пробившимися у них усами. Но и сейчас еще не все было потеряно. Увидев, что имам собирается возвращаться к своему войску, Панкрат процедил сквозь стиснутые зубы:

— Имам, наш разговор еще не окончен.

Вождь презрительно усмехнулся, он ничего не ответил, продолжая заворачивать морду арабчаку и подгоняя его каблуками ноговиц. И тогда Панкрат перехватил из его рук уздечку и дернул ее на себя, одновременно кладя правую руку на рукоять своего кинжала:

— Шамиль, ты не ответил на мои вопросы.

Предводитель абреков сверкнул бешеными зрачками:

— Что еще ты хочешь узнать? — прошипел он ядовитой змеей.

— Где мой сын Павлушка и моя сестра Марьюшка? — теряя над собой контроль, оскалился полковник. — Если ты ничего не скажешь, ты сам не уйдешь отсюда живым.

— А ты сможешь повести за пленниками свое войско? — брызнул слюной абрек.

— Говори, горный бирюк.

— Они уже на границе с Грузией.

— Куда вы их гоните?

— Никуда, атаман, твой сын и твоя сестра будут жить по горским законам, так же, как твоя жена-чеченка стирает тебе, казаку, твое белье и подтирает за твоими сыновьями русское говно, — по звериному ощерился главарь абреков. — Не одному тебе воровать горянок и плодить казаков, пора вашим женщинам тоже рожать горцев.

— Разве ваши джигиты не крали наших скурех?

— Случалось.

— У нас с Айсет вышло полюбовно.

— Горянка не имеет права выходить замуж за иноверца, это противоречит законам шариата, — вскинулся Шамиль. — Муса сказал, что он успел подыскать твоей сестре хорошего жениха, а твой сын будет воспитываться в тейпе братьев Бадаевых, убитых тобой, — он гортанно закончил. — Таков закон наших гор и никто не вправе его нарушить.

Словно неведомая сила отбросила полковника назад, он вдруг увидел перед собой сумасшедшего, возведенного на вершину власти кем угодно, только не человеческим разумом. Мусульманский имам, призванный своим богом укрощать животные страсти соплеменников, сам проповедовал кровную месть. К тому же в начале диалога служитель аллаха солгал, сказав, что впервые слышит о сыне и сестре собеседника, выкраденных его подчиненными. Эти два поступка показались из ряда вон выходящими, обрывающими в корне рассуждения о мире и дружбе между казаками и горцами. Панкрат приготовился вытащить кинжал из ножен, он уже нацелился схватить абрека за черкеску и воткнуть лезвие ему под сердце, когда Шамиль вдруг извернулся и первым нанес удар походным ножом, спрятанным в правом рукаве черкески. Инстинкт самосохранения и на этот раз спас жизнь атаману, заставив его уклониться назад. Острие вошло в предплечье, расшивая черкеску до самой спины. Сколько раз Панкрат благодарил судьбу за то, что она наделила его мгновенной реакцией, какой обладали и его родители. Не единожды сшибался он в поединках с горцами, всегда выходя из них победителем. Вот и сейчас он умудрился распрямиться пружиной и проткнуть кинжалом одежду Шамилю, успевшему всадить каблуки ноговиц под брюхо своего арабчака. Лезвие пропороло ему бок и тут-же белогривый скакун за один прыжок преодолел расстояние в несколько сажен, вынося своего хозяина из опасной зоны. На помощь имаму уже спешили его мюриды, разрывавшие свои рты в правоверной ярости. Из-за укрытий раздались первые выстрелы, они были еще не точными, а лишь только прицельными. Но полковник знал, через мгновение ситуация изменится до неузнаваемости, и тогда на небольшом пространстве между саклями станет властвовать одна смерть. Он поднял кабардинца на дыбы и развернул его на задних ногах в обратную сторону, затем пригнулся к холке и помчался к своему войску:

— Укладывайте коней на землю, станичники, — крикнул он.

Приказ атамана был исполнен моментально, Панкрат увидел, как терцы, положив лошадей, сами спрятались за из крупами. В стволы загонялись патроны, приклады прижимались к плечам. Войско терских казаков, окружившее армию абреков, тоже заняло круговую оборону. Атаман сунулся в самую гущу соплеменников, подсекая нагайкой передние ноги кабардинцу и падая рядом с ним. Он успел вовремя, горцы приготовились к атаке, их первые ряды уже стронулись с места. А выстрелы из-за укрытий не прекращались, они переросли в единый залп, от которого некуда было спрятаться. То один казачий конь, то другой вдруг вскидывался над дорогой и с утробным ржанием падал обратно. Дальше медлить было нельзя.

— Казаки, к бою!

Голос атамана перекрыл все другие звуки, показалось, что он разразился ревом раненного зверя. Так оно и было на самом деле, потому что ущемленное самолюбие не давало полковнику обрести прежнюю форму. Он поймал на мушку джигита в белой черкеске, выскочившего перед лавой горцев, нажал на курок и сразу крикнул станичникам, окружавшим его со всех сторон:

— Огонь!

Джигит вскинул руки над головой и упал на спину скакуну, сбросившему его как ненужный груз. Раздался дружный залп из казачьих ружей, за первым последовал второй, за ним третий, а горцы все не могли взять разбег. Воины аллаха, как только их товарищи начали падать под копыта коней, снова сбились в кучу, норовя каждый спрятаться внутри нее. Мюриды опять забрались на возвышение и оттуда пытались командовать абреками. Но громкие приказы редко долетали до ушей правоверных мусульман, их как всегда устраивал один легкий успех, который приносили им внезапные и стремительные набеги. Не помогли и подоспевшие к ним товарищи, засевшие за стенами крепости и за углами саманных саклей. Ритуальный круг, остановленный было джигитом Садо, возобновил свое бесконечное вращение.

— Захарка, я поведу станичников в атаку, а ты с Николкой будешь прикрывать наше войско с боков, — крикнул полковник своим помощникам, — Лупите по абрекам, засевшим за стенами, со всех ружей, чтобы они не поднимали головы.

— Понял, братука, — заторопился с исполнением поручения Захарка. — Петрашка с Буалком, бегите обеспечивать тыл.

Часть казаков под командованием Захарки развернула ружья в сторону хижин, другая под руководством Николки направила их на крепостную стену. Слаженные действия обоих привели к тому, что залпы горцев прекратились, перейдя в одиночные выстрелы. Панкрат поднялся на ноги, с силой потянув на себя уздечку. Его кабардинец вскочил с земли, подкидывая на спину своего хозяина.

— Казаки, шашки во-он! С места галопом, впере-ед! — первым вырывая из ножен клинок, подал команду атаман.

С противоположной стороны улицы донесся пронзительный свист, это дядюка Савелий с Никитой Хабаровым тоже повели в атаку червленцев с ищерцами. Что с одной, что с другой стороны до врага было не больше семидесяти сажен, применять огнестрельное оружие было уже ни к чему, потому что кони пролетали это расстояние моментально. В ослепительных лучах солнца, успевшего оторваться от горных вершин, засверкало множество клинков, словно казачьи папахи накрыла вдруг стылая лавина, превратившая прозрачный воздух над ними в куски льда. Два людских потока стремительно надвигались на третий, крутившийся юлой, чтобы сшибиться с ним и поглотить его в смертельном водовороте. Но в последний момент отряд мюридов сорвался с места и понесся в проулок между саклями, увлекая за собой всю армию абреков. Горцы вздымали скакунов на дыбы и устремлялись в узкую щель между заборами, возведенными из осколков скальной породы, не могущую пропустить всех сразу. Дикие вопли вперемежку с визгами животных огласили пространство, это острые края камней сдирали с лошадей шкуру, заодно выворачивая всадникам конечности. Между тем, терцы соединились, они насели на последние ряды абреков, не успевших влиться в проход, полосуя их шашками направо и налево. Панкрат заметил Никиту Хабарова, работавшего клинком без устали, видимо, яма в селении Цахтуры с разложившимися трупами, в которой он побывал во время своего плена у разбойников, превратила его в беспощадного их врага. Сейчас он тоже не замечал никого и ничего, снося головы и вспарывая спины направо и налево. Оторвать его от этого занятия могла теперь только окончательная победа на противником. Атаман перевел взгляд на дядюку Савелия, рубившегося вместе со своими сыновьями в самом центре казачьей лавы, но и сотник вряд ли бы внял его слову. Тогда он протиснулся к своему другу Николке и крикнул:

— Николка, отзывай стодеревцев с наурцами и скачите вдоль улицы. Между саклями должен быть еще один проход.

— Ты хочешь перехватить абреков, чтобы они не успели выбежать за стены крепости? — догадался подъесаул.

— Надо связать их боем, — не стал вдаваться в подробности полковник. — А тут управятся червленцы с ищерцами.

— Ясное дело, Панкрат, а шелковцев бы следовало отрядить на ихних стрелков, засевших за стенами. Уже достали, проклятые.

— Сам об этом подумал…

Две сотни станичников разом прекратили атаку и галопом помчались за Николкой вдоль улицы, их место тут-же заняли терцы из других станиц. Если бы мюриды были поумнее в военном деле, они могли бы завернуть своих воинов и, воспользовавшись тем, что врагов стало меньше, нанести им сокрушительный удар. Но они первыми покинули поле боя, возглавив бегство всей своей армии. Большая часть горцев все-таки сумела пробиться на другую улицу, остальные развернулись лицом к терцам и взвыли высокими голосами. Они поняли, что вырваться из кольца вслед за товарищами им уже не удастся, к тому же вход в проулок завалили горы трупов с остатками одежды на заборах, забрызганных кровью. Абреки приготовились к последнему своему броску, они заголосили бирюками, попавшими в охотничьи силки.

— Никита, отсекай горцев от проулка, надо их окружить, — приказал Панкрат атаману ищерцев, наконец-то приблизившемуся к нему.

— Мы их почти обложили, — смахнул Никита Хабаров пот с лица. — Дядюка Савелий подвернет чуток левый фланг червленцев, и абреки окажутся в казачьей сапетке.

— Тогда расстреливайте их как стадо паршивых баранов.

— Понял, Панкрат.

— А я попробую догнать Шамиля, пока он не ушел за стены своей крепости.

— Если достанете супостата, не порешайте его без меня.

— На кругу судить будем…

Полковник перелетел через завал из трупов людей с животными, которые усеяли весь путь до второй улицы. Видимо смертельно раненные абреки держались в седлах до последнего, выпадая из них вместе с каплями жизни, покидавшими их тела. Конь то и дело поджимал ноги, стараясь не наступить на мертвых. Наконец он выскочил из коридора, ощетинившегося острыми углами, и остановился на середине дороги. Рядом с атаманом замерли догнавшие его Захарка с Петрашкой и Буалок. Все разом уставились в противоположную стену крепости с воротами, распахнутыми настежь, видневшуюся далеко впереди, они знали наверняка, что этот путь должен обрываться пропастью. Абреки влетали в узкие створы и пропадали из глаз, будто сигали вниз. Спешили покинуть аул и горцы, прятавшиеся за башнями, вливаясь по ходу движения беглецов в их нестройные ряды.

— Куда это они направляются? — недоуменно приподнял плечи Захарка. — Мы сами видели, что за стенами крепости глубокая пропасть.

— К тому же, ущелье накрыла лавина, вместе с тропой по его краю, — дополнил рассуждения среднего брата Петрашка. — Там не то что человек — черт ногу сломает.

— Не иначе аллах горцам крылья подарил, — осклабился один из казаков, унимая бурное дыхание. — Мы считали их за людей, а они оказались птицами.

За спинами терцев послышался дробный топот копыт, это галопом приближался отряд под командованием подъесаула Николки, посланный Панкратом искать второй проулок. Станичник на всем скаку осадил коня и обратился к атаману:

— Панкрат, может попробуем Шамиля догнать? За крепостью ему деваться некуда.

Полковник со свистом всадил шашку в ножны и с досадой прохрипел:

— Я думаю, Николка, что с погоней мы с тобой опоздали. В том направлении как раз и пролегает главная ихняя дорога, — он криво усмехнулся. — А мы посчитали, что она бежит по левому склону горы, который самый пологий.

— Да еще с гнездом имама на ее вершине, — наконец-то откликнулся и Буалок. — Братья казаки, нам остается только проверить наши догадки и заняться подсчетами, что нам принес этот поход.

— Вот… чистый француз, кому что, а ему надобны одни деньги, — сказал себе в бороду Петрашка, потом развернулся к свояку. — А Павлушку с Марьюшкой где теперь искать?

— Именно это я имел ввиду, Петрашка. Догнать Шамиля мы теперь вряд ли сможем, зато пленных у нас наберется на целый полк, — развел руками Буалок. — Вряд ли горцы откажутся от выгодного размена. А еще надо проверить аварские сакли и расспросить здешних жителей со всем пристрастием.

Панкрат тронул поводья кабардинца и ходким галопом поскакал вдоль улицы, он понимал, что надежда вызволить из плена меньшего своего сына с младшей сестрой тает как сумерки в горах, сразу переходившие в ночь. Знал он и о том, что изловить кровника Мусу и его господина, имама Шамиля, теперь будет практически невозможно. А ведь всего несколько мгновений назад они были в в руках казачьего атамана, сумевшего разбить армию абреков. Что стоило набросить на их шеи волосяные арканы и под страхом смерти заставить рассказать все как есть, заодно пообещав отпустить на волю, если они передадут мальчика и девушку в его руки. Целыми и невредимыми. И пусть бы потом с третьим имамом Дагестана и Чечни разбирался сам русский царь, зато кровник не ушел бы никуда, атаман расправился бы с ним по законам гор. Жаль, что судьба соглашается улыбнуться человеку всего один раз в жизни, потом она издевается над ним как ей нравится. Все время кажется, что эта хозяйка в твоих руках и никуда от тебя не денется, на самом деле она как та блудливая скуреха — и поманит, и покажет, а покушать не дает. Так и вихляешься неприкаянный рядом с ней, лишь под конец осознавая, что в сущности ничего не добился.

Вот и сейчас трудный поход, стоивший немалых человеческих жизней и невероятных усилий со стороны казаков из нескольких левобережных станиц, грозил оказаться бесплодным. Расправа над родственниками братьев Бадаевых была не в счет, этих увальней можно было подстеречь и возле собственного дома в их родном ауле. Разгром армии абреков тоже не вызывал особой радости, горцы скоро оправятся и с еще большей яростью станут нападать на казачьи станицы, на военные обозы и одиноких путников, сея смерть и заливая все вокруг потоками крови. Их не учит поражение на поле брани, они, как дети, все равно будут совать пальцы в огонь. Таков их менталитет, а значит, характер, от которого зависит сама судьба. Полковник подскакал к концу улицы и выехал за ворота крепости. То, что открылось глазам станичников, остановившихся за ним, не поддавалось описанию. Прямо возле конских копыт разлилось море плотного молочного тумана, оно кипело, всплескивало волнами, бросая их к самым стенам крепости. Горная тропа ныряла в это море и через несколько шагов пропадала в нем. В лучах полуденного солнца комковатая его поверхность переливалась радужными оттенками, словно белую пену прошили нитями из драгоценных металлов. А вокруг вздымались в небо и растворялись в голубизне острые пики с таким же голубоватым льдом, покрывавшим их. Казалось, они выходят за границы земного пространства, достигая того загадочного края, где цветут вечные сады и живут не ведающие страха люди. И странно было чувствовать себя на краю этого величия в полном боевом снаряжении. На некоторое время воцарилась тишина, затем кто-то из казаков восхищенно протянул:

— Красота-а… Я с подобным еще не встречался, хотя облазил все вершины Большого Кавказа.

— Это горячие воды выходят на поверхность и, охлаждаясь, превращаются в пар, — пояснил ученый Петрашка. — Этот пар заполнил пропасть под нашими ногами, отсюда такая картина.

— Но мы пришли сюда не за этим, — перебил его Николка. — Надо попробовать пойти следом за абреками.

— Которые устроили нам засаду за первой скалой, — усмехнулся Захарка. — Горцы в этих местах ориентируются как станичные кобели на казачьем базу.

Атаман долго теребил в руках ручку нагайки, оплетенную кожаными ремнями, он понимал, что средний брат сказал правду и в то же время его не оставляла мысль о том, что любое дело нужно доводить до конца.

— Ненька Панкрат, давай мы с Петрашкой и Буалком пробежимся по тропе, — подал голос из-за его спины Надымка. — Если по ней пройти будет невозможно, то мы сразу вернемся.

— Абреки уходят, Панкрат, — поддержал малолетку Петрашка. — А вдруг нам повезет.

— Попробуйте, — неохотно согласился атаман. — Но если почуете опасность, тогда со всех ног назад.

Как только всадники погрузились в густое молоко, он продвинулся вперед и напряг слух. Снова все вокруг обложила тишина, нарушаемая лишь позвякиванием конской упряжи. Она продолжалась недолго, позади раздался дробный топот копыт, к воротам вылетела группа казаков во главе с дядюкой Савелием и его сыновьями. За ним показался Никита Хабаров с ищерцами.

— Конец пришел абрекам Шамиля, — направил сотник коня к атаману. — Никто из них достойного сопротивления не оказал.

— Всех порубили? — повернулся к нему Панкрат.

— Около сотни горцев оставили в живых, из тех, кто сложил оружие и добровольно вызвался показать хаты своих мюридов, — дядюка Савелий обернулся назад и подозвал к себе терца, ведущего на поводу лошадь, навьюченную поклажей. Когда тот приблизился, с гордостью вскинул подбородок. — Гляди, что мы в сакле у имама Шамиля раскопали.

Он протянул руку и отбросил с поклажи иранский ковер, взорам окружающих открылся дубовый сундук, окованный медными пластинами. Сотник вместе с верховым поднял крышку и заставил своего коня отступить назад. Из глубины короба полыхнуло золотое сияние, простреленное во всех направлениях разноцветными искрами. Казалось, это разверз нутро колодезь, доверху наполненный драгоценностями. Искры осыпали станичников, окруживших сундук, с ног до головы, они взлетали вверх и опадали вниз, смешиваясь с искрами на поверхности молочного моря, они фонтанировали, разгораясь все ярче в лучах солнца, достигшего зенита. Терцы невольно разразились восторженными восклицаниями, редко кому из них приходилось любоваться подобными сокровищами. Лишь Панкрат едва уловимо улыбнулся, он отвел взгляд от сундука и с надеждой обратился к сотнику Савелию:

— О Павлушке с Марьюшкой узнать ничего не удалось?

Дядюка Савелий захлопнул короб и только после этого ответил:

— Никто ничего не знает, Панкрат, — он поправил папаху и подмигнул. — Но надежды терять не следует, теперь у нас и пленные есть, и драгоценностей немеряно. У Никиты Хабарова еще парочка таких кладов.

— Все будет в порядке, Панкрат, — подтвердил атаман ищерцев. — Даст Бог разберемся и с этим делом, было бы на то наше желание.

В этот момент со стороны тропы, уходящей в туман, донеслись приглушенные выстрелы. Они повторились еще раз и еще. Терцы перекинули ружья на грудь, навели дула на дорогу. Наконец откуда-то снизу послышался топот копыт, из тумана выпрыгнули Буалок, за ним Надымка и наконец Петрашка. У Надымки по щеке растекалась струйка крови.

— Ненька Панкрат, абреков нам не догнать, — подъехал он к атаману. — Тропа узкая, она петляет по самому краю пропасти и нужно растягиваться в цепочку, чтобы по ней проехать.

— Мало того, за каждым поворотом Шамиль оставил засаду, — дополнил Петрашка рассказ Надымки. — Они спрятались за выступами и лупят по любой тени, которую приметят.

Буалок засунул нагайку за голенище ноговицы, затем забросил ружье за спину и только после этого высказал и свое мнение:

— Дело в том, что копыта лошадей подкованы, железо цокает по камню и звук опережает наше движение, — он запахнул полы черкески, не забыв поправить и шпагу. — Горцы сначала слышат этот звук, а уж потом видят тени. И начинают стрелять наугад.

— А вам и вовсе из-за этого тумана ничего не видно, — включился в разговор подъесаул Николка. — Мало того, абреки на этой тропе знают каждый поворот, вам же она не ведома.

Панкрат метнул недобрый взгляд в ту сторону, откуда вернулись разведчики и заставил кабардинца переступить ногами. Терцы терпеливо ждали его решения, они понимали, что атаман не сделает необдуманного поступка, потому что отвечает за их жизни. И когда полковник осадил своего коня назад, чтобы повернуть на дорогу, ведущую снова в аул, они приладили ружья за плечами и приготовились тронуться следом за ним.

— Еще свидимся. Если мы до логова Шамиля добрались, куда царским войскам хода нет, то до другого дома имама всех правоверных мусульман доберемся и подавно, — за всех пообещал Надымка, стройный как молодая раина и юркий как лесной хорек. — Хоть и закрыт он пока от нас вечными туманами.

 

Глава восьмая

Три коляски, запряженные гнедыми жеребцами терской породы, выстроились под раинами, окружавшими просторное даргановское подворье. Лошади отличались от своих сородичей тем, что были как один поджарыми, с высокими холками и с точеными ногами и мордами. Эксперимент по разведению новой породы начал еще Дарган Дарганов, хозяин усадьбы и родоначальник атаманского рода, убитый абреками во время похода на правый берег Терека для освобождения младшей своей дочери и маленького внука, угнанных чеченцами в плен. После окончания войны с французами он пригнал в станицу из дальних краев табун разномастных скакунов и принялся скрещивать их друг с другом, отбирая лучшие экземпляры. Поначалу дело продвигалось медленно, а потом пошло как по маслу. Терские скакуны на скачках в станице Пятигорской, в которой отдыхала столичная знать, начали занимать призовые места. Дело расширилось, оно обещало приносить хорошие доходы. К тому времени подросли трое сыновей, которые оказались хорошими помощниками. Они помогали отцу до тех пор, пока двое из них не отправились на учебу в Москву и Санкт-Петербург, столицы Российской империи, а старший не завел свою семью. Но и тогда эксперименты по селекции животных не останавливались, они продолжались до последнего момента, до тех пор, пока жизнь Даргана не оборвала пуля абрека. Они проводились и теперь под присмотром Панкрата, старшего сына атамана, заместившего убитого отца не только в хозяйственных делах, но и на атаманском посту. Но все сводилось пока к тому, чтобы поставлять изящных и выносливых скакунов по две по три особи на показательные соревнования в той же Пятигорской или в Кизляре. Столичные заправилы лишь приглядывались к новой породе лошадей, не слишком веря в их способности. Да и сам Панкрат был в постоянных разъездах, скоро и он стал надеяться, как когда-то отец на него, на своего старшего сына Александра. А тот из конюшен перестал вылезать.

Ворота были распахнуты настежь, в них то и дело входили семьями станичники, чтобы уже на подворье разделиться на две части — казаки в одну сторону, бабы с детьми в другую. Возле конюшни возились трое братьев Даргановых вместе с Буалком, они накидывали на строевых коней ременную упряжь и седла, готовясь отправиться в дальний путь. На ладных их телах сидели как влитые новые черкески с кинжалами на поясах и с шашками, пристегнутыми сбоку, на головах отливали черненым серебром смушковые папахи. На ногах были надеты мягкие ноговицы из телячьей кожи, сморщенные для форсу. Вокруг мужчин бегал Сашка, старший сын Панкрата, за ним торопился крестник Никитка Два сына дядюки Савелия, Чигирька и Тараска, уже сидели в седлах с ружьями, притороченными за спиной. Глаза обоих закрывали завитки бараньей шерсти от папах, надвинутых на лоб, а в руках они держали плетеные нагайки. Сам сотник Савелий, младший брат Даргана и дядя всем его детям, помогал выносить братьям из конюшни оснастку, он должен был остаться в станице, замещая своего племянника, атамана Стодеревского юрта. С крыльца за сборами наблюдали Аленушка, жена Панкрата, и сестра Аннушка, тоже одевшаяся в дорогу, а жены Захарки с Петрашкой — Ингрид и Сильвия — были в доме. Они под присмотром Софьюшки укладывали походные сумки, куда решили спрятать алмаз из короны короля Людовика Шестнадцатого, переданный еще Дарганом перед его гибелью своему зятю Буало, и кое-что из других драгоценностей. Остальные сокровища, в том числе кардинальскую цепь с медальоном и диадему, сделанную итальянцем Пазолини, молодые поклялись найти и передать народу Франции, которому они принадлежали по праву первонаследства На этом настояла Софьюшка, она же приняла клятвенные заверения своих детей с их избранниками, связавших друг друга семейными узами.

Погода стояла теплая, небо было чистым, солнце оторвалось от горизонта на половину своего пути к зениту. Заснеженные вершины гор, видневшиеся сквозь листву на алычевых с жерделовыми деревьях, искрились в голубой выси кусковым сахаром, облитым яичным белком. Оттуда несло холодом, хотя до заморозков было еще далеко. Еще висели на деревьях фрукты и краснели поздние ягоды на кустах малины, разросшейся вдоль плетня.

Наконец Панкрат отвел своего жеребца в сторону, осмотрел его на предмет готовности к путешествию и повернулся к братьям, тоже заканчивавшим сборы. Буалок по казачьи уперся ногой в брюхо своей лошади и накрепко затянул подпругу еще на один шаг, затем ловко примостил за седлом мохнатую бурку, сложенную в несколько раз. На разгоряченном работой его лице отражалось деловое спокойствие, и если бы не шпага, казалось, навечно присохшая к его левому боку, француза нельзя было бы отличить от матерого терца. Горный загар, покрывавший щеки и лоб кавалера, скрыл все национальные особенности.

— Панкрат, тут к тебе гонец от чеченцев, — крикнули из толпы казаков, стоявших посередине подворья. — Он говорит, что Руслан из тейпа Дакаевых лично хотел бы с тобой поговорить.

Братья как по команде повернулись на возглас и замерли в выжидательной позе, женщины, стоявшие на крыльце, прижали руки к груди. Атаман передал уздечку старшему своему сыну, неторопливой походкой направился к воротам, за которыми похлопывал скакуна по взмыленной холке посланец с враждебного правого берега Терека. Это был рослый джигит с бородой и усами, крашенными хной, черные глаза его нервно косили по сторонам. Весь он был похож на молодого бирюка, загнанного охотниками в западню. Такими же выглядели двое горцев, сопровождавших его, окруженные казаками с одного из кордонов, расположенных за станицей. Лица у терцов подергивались от едва сдерживаемого гнева, руки тянулись к рукояткам шашек. Они по прежнему стремились только к одному — отомстить чеченцам и дагестанцам за уведенных у их атамана в плен сына Павлушку и сестру Марьюшку. А так-же за своих отцов и братьев, погибших во время похода в аул Гуниб, в котором Шамиль приютил бешеных псов, кавказских мюридов, не устававших насылать на мирные станицы новые отряды разбойников.

— Салам алейкум, Панкрат, — завидев атамана, овладел собой горец, ожидавший каждую минуту, что казаки растерзают его на месте. Он отставил ногу и положил руку на рукоять кинжала. — Джигит Руслан, глава тейпа Дакаевых, шлет тебе привет.

— Салам, абрек, — неохотно отозвался полковник, и не думая по восточному осведомляться о здоровье и делах своего заклятого врага. — С чем прислал тебя к нам твой хозяин?

— Он мне не хозяин, — осклабился белыми зубами гонец. — Я такой же как и он, а наш тейп даже многочисленнее его тейпа.

— Что он хочет, этот Руслан? Я знаю его, он занял место одного из мюридов из тейпа братьев Бадаевых, погибших в бою под аулом Гуниб.

— Все Бадаевы, да будет светлой память о них, погибли от рук Даргановых. Твоих, атаман, рук, и рук твоих младших братьев, — напомнил горец, он надумал показать обычную свою наглость. — Но ты даже не приглашаешь меня пройти за ворота своего дома! Разве так поступают люди, которые живут на Кавказе?

— С людьми мы поступаем по людски, а с бирюками по бирючьи. Братья Бадаевы и их родственники повадками не отличались от лесных зверей, — Панкрат тоже бросил руку на рукоять кинжала. — Говори, с чем пришел, или проваливай отсюда, пока голова на плечах! Кончился наш мирный договор, пришла пора за все держать ответ.

— Не торопись, атаман, воды Терека еще не усохли до обыкновенного ручья, а вершины гор не склонили перед русскими, которым ты служишь, свои снежные папахи.

Чеченец явно рисовался перед своими соплеменниками, стоявшими рядом с ним, тем более, что на их лицах отразилось удовольствие от его удачного выпада. Гонец был одет в черную черкеску с серебряными газырями по бокам, за отворотами которой играла пламенем красная рубаха, на поясе отливал серебром кинжал из дамасской стали, сбоку был приторочен турецкий ятаган. Весь вид его говорил о том, что он принадлежит к уважаемому тейпу, способному отомстить за своего члена, если с ним что-нибудь случится. Но в груди у Панкрата начал возгораться огонь бешенства, с утратой близких ему людей он успел перешагнуть тот порог, который принуждал его задуматься, кто перед ним. Ему давно надоели азиатские повадки горцев с их алчными законами, конца которым не предвиделось. Переносицу разрубила надвое жесткая черточка, правая рука сама переместилась на рукоятку шашки:

— Говори, иначе это будет твой последний день, — процедил сквозь зубы полковник.

Тихо звякнуло железо, лошади под казаками, окружившими гонцов, насторожились как перед сигналом к атаке, они давно превратились в единое целое с хозяевами. И абрек понял, что времена действительно переменились, это произошло за какой-то месяц, после того, как терцы разгромили аул Гуниб — цитадель Шамиля, третьего имама Чечни и Дагестана. Он сглотнул слюну и выложил то, за чем пришел:

— Мюрид Руслан Дакаев предлагает тебе поменять твоего сына с твоей сестрой на воинов аллаха, которых вы захватили в плен во время вашего похода в Дагестан, — скороговоркой начал он. — Мы знаем, что ты еще не отсылал наших джигитов в штаб русских войск в станице Пятигорской, а держишь их у себя под замком.

— Часть абреков находится здесь, — расцепил зубы Панкрат. — Но мы не посадили их на цепь и не бросили в зинданы, как это делаете вы со своими пленниками. Они закрыты в сарае, сытые и напоенные.

— Тогда принимай условия, которые мы тебе поставим, и выпускай наших воинов на волю.

— А какие у вас условия?

— Мы хотим обменять твоих сына с сестрой на всех джигитов, взятых вами в плен, — чеченец с превосходством взглянул на собеседника. — И ты отдашь нам золото с драгоценностями, которые казаки захватили в ауле Гуниб, и добавишь к ним свои сокровища, привезенные твоим отцом с войны с Наполеоном.

Панкрат впился в горца глазами, потемневшими от раздиравших его изнутри чувств, он и правда перестал соображать, что нужно делать в первую очередь. С одной стороны Павлушка с Марьюшкой оказались живы, если их предлагают обменять на бандитов, с другой развязность, с которой это предложение оглашалось, не знало предела.

— Сундуки с драгоценностями, отобранные у имама Шамиля, мы переправили в Кизляр, в казну русских войск, — трепыхнул он тонкими ноздрями. — Это сокровища награбленные, отобранные у русских путников и у жителей левобережных станиц.

— Придется поехать в главную ставку сип-сиповичей и забрать их обратно, — откровенно засмеялся чеченец. — Надеюсь, свои сбережения ты к ним не присоединил, и они по прежнему хранятся в твоем доме?

Панкрат всхрапнул, едва удерживаясь, чтобы не развалить потерявшего совесть горца шашкой напополам:

— Не впервые я слышу от вас про драгоценности, которые есть у нас, — медленно сказал он. — Откуда вам про это известно и кто распускает такие слухи?

— Разговоры про сокровища Даргановых идут давно, всем видно, как живет ваша семья, — откровенно ухмыльнулся чеченец. — Ни одна заморская невеста не выскочит замуж за обыкновенного терского казака. За нее нужно положить большой пешкеш, вот и все слухи.

За спиной у полковника начала собираться вся большая семья, вслед за братьями с Буалком подтянулся дядюка Савелий с сыновьями. За ними из толпы казаков отделились кумовья со свояками и крестниками.

— Кто вам накаркал, что наши родители положили за невест моих братьев большой пешкеш? Я даю слово, что они соединились по любви и без всякого выкупа, — продолжал допытываться атаман. — А если у нас тех сокровищ отродясь не бывало, тогда что вы будете делать?

— Тогда мы разворачиваем коней и уходим из твоей станицы, а ты навсегда распрощаешься со своими сыном и сестрой.

— А за пленных джигитов, запертых в сарае, вы меняться не желаете?

Горец осклабился всеми складками своего худощавого лица:

— Наших воинов отпустят русские, как только вы доставите их в штаб в станице Пятигорской, — сказал он, уверенный в своей правоте. — Они еще взыщут с вас за то, что без их ведома вы организовали поход в Дагестан, чем нарушили мирный договор с Шамилем.

— Это правда, атаман, — подтвердил один из чеченцев, сопровождавших гонца. — Мы уже знаем о разговоре, который произошел в штабе русских войск в Пятигорской.

Панкрат перевел взгляд на говорившего, но ничего не сказал, он понимал, что у русских языки свисают до земли, а кавказцы с азиатами не стесняются на них наступать. На высокое крыльцо хаты вышла Софьюшка, она приложила ладонь ко лбу и посмотрела в сторону распахнутых ворот. За последнее время она крепко сдала, под глазами появились новые морщины, а волосы совсем стали седыми. Но женщина старалась не показывать виду, что ее одолевает хворь от потери сразу нескольких близких людей.

— Что там происходит? — обратилась хозяйка подворья к снохе и дочери. — Почему Панкрат до сих пор не погрузил походные саквы в коляски, он хочет, чтобы мои дети отправились в путь на ночь глядя?

— Мамука, он ведет переговоры с каким-то абреком, — нервно покусывая губы, постаралась объяснить Аннушка задержку с отъездом. Она оглянулась на Ингрид и Сильвию, показавшихся в дверях вслед за матерью, и добавила. — Я только расслышала, что чеченец настаивает на каком-то выкупе.

— Какой выкуп? За что он его требует? — развернулась к дочери Софьюшка. — За мою Марьюшку и моего внука Павлушку, украденных этими разбойниками?

— Ничего не слышно, мамука, дети на базу раскричались, а до ворот далеко.

Между тем Панкрат оставил в покое рукоятку шашки и перекинул в правую руку нагайку, он понимал, что абрек говорит правду. Но известие о том, что Павлушка с Марьюшкой живы, давало надежду на то, что из плена их еще можно будет вызволить. Постучав по ноговице жгутом, скрученным из сыромятных ремней, полковник бросил раскаленный взгляд на посланца:

— Передай Руслану из тейпа Дакаевых, своему хозяину, что я определяю ему на раздумья три дня, — он с шумом всосал в себя воздух. — Если к этому времени мюрид не отпустит на волю моего сына с моей сестрой, я не доведу пленных абреков до штаба в Пятигорской. И никакой русский начальник мне не будет указ, ты понял?

Некоторое время горец старался сдержать ярость, овладевшую им, затем взялся за луку седла и с места вскочил на спину своего коня. Его примеру последовали двое его сопровождающих.

— Я так и передам, — огрызнулся гонец. — Но знай и ты, Панкрат Дарганов, если хоть один волос упадет с головы наших джигитов, тебе тоже не жить.

Полковник взорвался испариной, будто его окатили ушатом кипятка, чеченский абрек посмел угрожать ему в его собственном доме. Подобного презрения к незыблемым законам гор не мог позволить ни один кавказец, уважающий себя, за это можно было поплатиться жизнью прямо на месте. Атаман развернул нагайку и со всей силы полоснул ею по плечам наглеца, затем еще раз и еще:

— Пош-шел вон, бирючья твоя морда, пока живой, — приговаривал он, стараясь ударить с оттяжкой. — Гони к своим чакалкам с наказом, что пощады вам больше не будет…

Атаман стегал абрека до тех пор, пока тот, перекосивший лицо от боли, не рванул уздечку на себя и не ударился с места в карьер. Его провожатые уже давно пританцовывали возле другого куреня.

— Панкрат, ты пожалеешь об этом, — обернувшись на скаку, крикнул чеченец. — Меня никто еще так не унижал.

— А я об унижениях отродясь не ведаю, — умеряя дыхание, буркнул себе под нос атаман. — Еще каждая чакалка посмела разевать на человека слюнявую свою пасть.

Казаки перебросили ружья со спины на грудь и, задрав дула вверх, нажали на курки. Дружный залп поднял на ноги станичных собак, под их бешеный лай горцы вылетели на окраину и помчались к берегу гремучего Терека. Полковник проводил их раскаленным взглядом, затем засунул нагайку за голенище ноговицы и заторопился к своему коню, оставленному с сыном Александром. Когда он проходил мимо крыльца, Софьюшка остановила его вопросом:

— Пако, я хочу знать, зачем приезжали эти люди? — встревоженно спросила она.

— Мамука, они приехали и уехали, — попытался смягчить ситуацию старший сын. — А нам надо отправляться в дорогу.

— Чеченцы приезжали просить выкуп за наших детей? — не унималась Софьюшка.

Панкрат остановился, сдвинул папаху на затылок, он привык не врать своей матери. Вот и сейчас, как бы не хотелось ему увести разговор в другую сторону, он согласно кивнул:

— Они сказали, что у нас есть драгоценности, которые отец привез еще с войны и требовали отдать их вместе с пленными абреками. Тогда горцы отпустили бы нашего Павлушку с Марьюшкой.

— Разве ты не знал, что сокровища лежат в сундуке?

— Знал, но я думал, что вы заплатили ими за учебу Захарки с Петрашкой, раздарили на подарки их учителям. Остальное Буалок собирался увезти с собой, как французское достояние.

Софьюшка глубоко вздохнула. Она вдруг осела подтаявшей снежной бабой, стала еще меньше и беззащитней. Но осанка оставалась прежней, прямой и гордой. Женщина оперлась рукой о перила крыльца и пояснила:

— Буало забрал лишь алмаз из короны французского короля, который ваш отец вплетал в гриву своего коня, да еще несколько мелких изделий. Остальное его не заинтересовало, — она завела за ухо седую прядь волос и тихо призналась сама себе. — Кажется, я опять опоздала…

Три коляски с пристегнутыми к задкам запасными лошадьми, окруженные верховыми казаками, пронеслись по главной улице Моздока и, не останавливаясь, вылетели на прямую дорогу до станицы Пятигорской. Позади остался опасный участок пути, пролегший от станицы Стодеревской по берегу непокорного Терека, впереди таких участков было еще немало. На мягких сидениях покачивались три пары молодых людей в цивильных костюмах со шляпами на головах. У женщин они были соломенными, у братьев Захарки с Петрашкой больше смахивали на котелки, зато Буалок никогда не расставался с широкополой фетровой шляпой с загнутыми краями. Софьюшка перед самым отъездом буквально заставила переодеться своих детей с зятем в гражданскую одежду и пересесть с лошадей в удобные коляски. Тем самым она как бы утверждала, что военная жизнь у них закончилась и пора им выходить в свет, где люди добиваются положения не силой, а разумом. Без небольших размолвок по этому поводу не обошлось, но оружие у всех троих лежало на сидениях рядом. Во главе кавалькады скакал размеренным галопом Панкрат, он был одет, как все станичники, в черкеску с синей рубахой под ней, на голове серебрилась папаха, а за спиной покачивало дулом ружье. Дорога была почти пустынной, летние отпуска закончились, передислокацию войсковых соединений никто не объявлял, хотя разговоры об этом висели в воздухе. Лишь изредка навстречу попадались офицерские пролетки, или запряженные медлительными быками осетинские с ногайскими колымаги, но они не могли скрасить однообразного пейзажа. Скоро показались отроги высоких гор, между которыми пролегло узкое ущелье. Быстро вечерело, Панкрат привычно нащупал на поясе мешочек с пулями и порохом, мысленно проверил, заряжено ли ружье и только после этого покосился на казаков, стелившихся по обеим сторонам короткого поезда.

— Чигирька и Тараска с Гришкой, скачите вперед во весь опор, — приказал он двум своим племянникам с урядником, сыном хорунжего Черноуса, державшимся за ним как привязанные. — Если заметите что подозрительное, подавайте сигнал.

— Понял, дядюка Панкрат, — откликнулся ловкий Чигирька, он пришпорил норовистого коня и крикнул младшему брату с другом. — В разведку, за мной.

Трое верховых оторвались от группы и устремились к началу горной гряды, оставляя после себя облачка пыли, поднятые конскими копытами. Отряд втянулся в ущелье между горами, поросшими корявым лесом с кустарником и густым орешником, отяжеленным гроздьями созревшего ореха. Кое — где алели кизиловые кисти с кисло-сладкими длинными плодами, розовели похожие на абрикосы дикие жерделы, жесткие, но сочные плоды которых шли на второсортную курагу или на корм скоту. Пока все было тихо, лишь изредка мелькала на вершине фигура верхового наблюдателя, да стелилась по гребню горы летучая группа абреков. Но для отряда они не представляли никакой угрозы, охотясь только за одинокими или припоздавшими путниками. Скоро ущелье начало сужаться, всадники тем же размеренным галопом продолжали скакать вперед, потому что разведчики не подавали никакого сигнала. Под колесами колясок зашипела вода, это река, перегороженная недавним камнепадом, растеклась по дороге, обихоженной строительными батальонами из русской армии. И в этот момент Панкрат заметил Чигирьку, он вскинул вверх ружье, спрятавшись с друзьями за уступом скалы, нависшем над ущельем. Полковник резко осадил кабардинца и поднял руку, призывая ко вниманию. Терцы без слов перекинули ружья на грудь, из колясок выскочили оба брата с Буалком, в руках у них тоже было оружие, заряженное заранее. Издалека донесся дробный топот копыт, он приближался с огромной скоростью. Казалось, это сорвалась с крутого склона очередная лавина, грозившая похоронить под собой всех, оказавшихся на ее пути. От разведчиков прилетел пронзительный свист, заставивший терцев вскинуть ружья на уровень плеч.

— К стене, к стене… — донесся крик Чигирьки. — Дядюка Панкрат, прижимайтесь к скале.

Еще не понимая, что там произошло, полковник властно махнул рукой, заставляя весь отряд вжаться в отвесную скалу. Захарка с Петрашкой схватили коней под уздцы и придвинули коляски вплотную к каменному массиву, затем отвязали запасных лошадей от задков и вскочили в седла. Они все еще были недовольны тем, что Панкрат вместе с мамукой спровадили их из отчего дома, не дав возможности принять участие в новом походе на правый берег Терека для вызволения из плена близких своих родственников. Софьюшка прямо заявила, что матерые казаки из них не получились, а вот Панкрат воин прирожденный. На него, да на дядюку Савелия, младшего брата убитого своего мужа, она возложила обязанности по спасению дочери с внуком, принудив Захарку с Петрашкой и Буалком после похода в Дагестан собирать саквы и убираться с подворья в свои европы. А громкий цокот все нарастал, он действительно грозил перерасти в горный обвал, спасения от которого не было бы никому. Панкрат стиснул зубы, стараясь не выдавать беспокойства, он знал, что за ним наблюдает весь отряд. Терцы навели ружья на утес, нависший над дорогой, лица у них посуровели. Сидящие в колясках женщины тоже не остались без дела, взявшись забивать заряды в дула. Казаки притихли, лошади под ними напряглись. Но это временное затишье было готово в любую минуту взорваться смертельной круговертью, когда за тесным сплетением тел невозможно было разобрать, кто свой, а кто чужой. В этот момент Чигирька поднял руку и тут-же выдернул из-за пояса пистолет. Из-за скалы вылетели несколько всадников в гусарских голубых одеждах с золотым шитьем по бортам и обшлагам, они успели проскочить некоторое расстояние, когда один из них, в чине подпоручика, заметил отряд, прижавшийся к стене.

— Стоять! — крикнул он товарищам, заворачивая лошадь обратно и вытаскивая из ножен саблю. Он подскочил поближе к терцам и грозно спросил. — Кто такие, простые горцы или абреки с большой дороги? Говорите!

Никто из казаков не успел ответить, потому что офицер уже увидел коляски с женщинами, сидящими в них, и продолжавшими наводить на гусар оружие. По краснощекому лицу всадника пробежала снисходительная улыбка, он обернулся к товарищам, успокаивающим разгоряченных скакунов:

— Господа, поистине Кавказ — это мешок, набитый душистыми сухофруктами. Кого здесь только не встретишь, даже женщин в столичных шляпках, — он снял с головы кивер и картинно поклонился. — Экскюзи муа, мадемуазелле, примите наши восхищения вашими нарядами и тем спокойствием в этих глухих местах, которое написано на ваших лицах.

— Да уж, русская баба везде чувствует себя в своей тарелке, хоть в шалаше у какого-нибудь зулуса, хоть в хоромах английского лорда. И везде ее отличает от остального женского сословия великая терпимость ко всему — хоть к навозу вокруг, хоть к французскому парфюму, — грубо гоготнул товарищ гусара, плотный светлоусый ловелас. Он присмотрелся попристальнее, — Это точно наши женщины, в крайнем случае европейки, на горянок или казачек они никак не походят. Федор, спроси у этих сударыней, как их сюда занесло? Неужели Пятигорских источников с местными джигитами им уже стало мало?

Но тот, кого назвали Федором, вместо этого принялся рыскать глазами по всему отряду:

— Кто здесь у вас главный? — наконец спросил он. — Вы по русски понимаете, или ни бельмеса?

— Я главный, — отозвался Панкрат. — Мы терские казаки, провожаем своих родственников до станицы Пятигорской, а потом они уже сами поедут по своим делам.

— От… чертово племя, от абреков не отличишь! — снова подал голос ловелас. — Спроси у них, Федор, из какой они станицы?

Но в этот раз подпоручик не прислушался к мнению своего друга, он дернул коня за уздечку и подъехал к казаку поближе, не сводя взгляда с полковничьих погон на его черкеске. На сытом лице все так-же светилась непуганая дерзость.

— Господин полковник, вы ведете свой отряд из Моздока? — спросил он.

— Оттуда.

— Никого на дороге не встречали?

— Нам никто не попадался, а что случилось?

— Слыхали про полковника Панкрата Дарганова, атамана из станицы Стодеревской? — гусар чуть наклонился вперед, стараясь присмотреться к терцу получше. — Говорят, лихой казачура.

— Про лихость его не знаю, а про самого атамана слышал, — скромно признался Панкрат. — А что он такого натворил?

— Он разворошил Шамилево гнездо, которое имам свил в заоблачном ауле Гуниб, и теперь змеи из него расползлись по всему Кавказу. Уже грузины петицию императору Николаю Первому отправили, что чеченцы валом повалили в Кадорское ущелье на их территории, — разоткровенничался Федор, одним глазом подмигивая собеседнику. — Нам велено защитить бедных горцев, а заодно взять Дарганова и доставить его в штаб русских войск.

— Чтобы ему не повадно было нарушать перемирие с Шамилем, имамом всех горских народов, — с кривой ухмылкой добавил плотный гусар, тоже приглядывавшийся к погонам на плечах терца. Он добавил. — Без особого на то приказа Главнокомандующего войсками по всей Кавказской линии.

Русским офицерам было известно, что полковничье звание давали только атаманам терских юртов, состоящих из нескольких станиц, или товарищам атамана всего Терского войска.

— А если эти абреки обнаглели до такой степени, что перестали вылезать из наших селений? — возмущенно вздернул подбородок Панкрат. — Они убивают людей, грабят, насилуют и угоняют в полон наших женщин и детей. Тогда как?

— Ну, господин полковник, Господь терпел и нам велел, — развел руками Федор. — На этом принципе вся Библия держится, по законам которой мы с вами живем.

— Значит, если дикарь зашел к тебе в дом и сотворил все, что он захотел, то я должен эту дикость терпеть? — скрипнул зубами атаман.

— А что ты ему докажешь? Он же дикарь, значит, ничего не поймет, — ухмыльнулся собеседник. — Чтобы вы знали, умные люди, которые стоят во главе нас, сирых и беспомощных, проповедуют именно такое общежитие людей и заставляют неукоснительно его соблюдать.

— Вот и пусть бы соблюдали эти правила у себя в хоромах, а в наши дела соваться им не за чем, — сверкнул глазами атаман. — Лично у меня овцы с баранами находятся на своем месте — на базу, и за стол сажать их рядом с собой я не собираюсь.

Федор перемигнулся со своим нагловатым другом, затем улыбнулся собеседнику понимающей улыбкой и завернул морду лошади назад:

— Значит, до самого Моздока дорога чистая, господин полковник? — переспросил он.

— Мы не встретили никого, — подтвердил свои слова Панкрат.

— Тогда постойте здесь, пока проскачет наша часть, и езжайте дальше.

— Ясно, господин подпоручик.

— А если встретите этого атамана Дарганова, передайте ему привет от гусар лейб гвардейского полка Его Высочества Александра, наследника престола, — добавил светлоусый всадник. — Счастливой вам дороги.

— Вам тоже бог в помощь поймать этого… Шамиля.

Раздался дружный хохот, гусары отдали честь женщинам и с места пустили орловских скакунов в стелющийся намет. Скоро стук подкованных копыт утонул в надвигающемся гуле, стены ущелья отражали звуки словно боковины звонкой липовой кадушки. Они перекатывали их с места на место, пережевывали и перемалывали, чтобы сбросить всю эту какофонию на дно, а затем снова вознести ее наверх, не забыв по пути обстучать ею, уплотненной до множества разных упругих звуков, крутые отвесы скал, нависших по обе стороны дороги. Из-за уступа показались передовые ряды русского войска во главе с подполковником в гусарском голубом мундире с золотыми аксельбантами, они двигались размеренной рысью и остановить монолитное движение могло только чрезвычайное происшествие. Никто из всадников даже не подумал посмотреть в сторону путников, прижавшихся к стенам ущелья, лица у всех были сосредоточенными, нацеленными в затылки ехавших впереди. И если бы дно ущелья не было мокрым от разлившейся по нему реки, а представляло из себя обычную степную дорогу, то люди давно задохнулись бы в клубах пыли. Так продолжалось весьма долгое время, пока гусар не сменили верховые с духовыми инструментами в руках и за спинами. Солнце успело склониться к гребням гор, косые лучи его отскакивали от меди труб, они прошивали воздух золотыми нитями, которые в свою очередь скрещивались с отблесками от металлических частей на боевом убранстве всадников. И тогда казалось, что тесное пространство оплетено огромной сеткой, состоящей из золотых и серебряных ячеек. За музыкантами двинулись артиллерийские упряжки с пушками, укрепленными на деревянных лафетах. Их тащили мохнатые с ног до головы жеребцы с гривами едва не до земли, огромные колеса двуколок наезжали на камни, растирая их в порошок. Потом потащился обоз с походными кухнями и прачечными, замыкал шествие санитарный поезд с красными крестами, намалеванными на матерчатых боках будок, поставленных на телеги. И все это гремело, стучало, звенело и бабахало с такой силой, что когда войско прошло, станичники стали разговаривать друг с другом как глухонемые. А порассуждать было о чем, ведь подпоручик вольно или невольно выдал тайну передислокации целой армейской части, из которой следовало, что не только атамана Стодеревского юрта решили наказать за своевольный поход в логово Шамиля, но и готовится весьма важная операция против самих горцев.

— Значит, в Пятигорской нас должны ждать с распростертыми руками, — стараясь говорить погромче, сделал заключение Захарка. — Панкрат, я предлагаю нашему отряду вернуться назад в обход Моздока, чтобы обогнать русское войско и успеть поставить ему заслон.

— А что нам даст этот маневр? Он может привести только к окончательной размолвке со штабниками в Пятигорской и мы окажемся между двух огней — кавказским и русским, — пожал плечами полковник. — Я думаю, что надо прибыть в штаб и на месте разобраться со всеми ко мне претензиями.

— Мы тебя отдавать не собираемся, — набычился Захарка. — Если русские не пожелали защитить наши станицы от Шамилева войска, то терцы сделали это сами. А когда казаки добыли победу, они стали грозить нам наказаниями.

— Надо возвращаться и поднимать станичников, — раздались голоса терцов вокруг.

— Панкрат, мы тебя никуда не отпустим, мы пойдем вместе с тобой.

— Я знаю, — спокойно сказал атаман. — И они знают про наше стремление к свободе, поэтому гусарский подпоручик сказал, что им велено доставить меня не в Кизляр, где находится ставка командующего Кавказской линией и где сидит войсковой атаман, а в Пятигорскую, пред светлые очи начальника штаба. А это говорит о том, что мне вынесут всего лишь порицание, не более того.

— А если они надумают заковать тебя в кандалы и отправить в Петербург или в Москву, как того же Стеньку Разина? — предположил Петрашка. — Тогда что прикажешь нам делать?

— Вот тогда, братья казаки, и покажите москалям свой гонор. Мы служим не царю, а русскому народу, от царя мы только жалованье получаем, — сдвинул папаху на затылок Панкрат. — А теперь в путь, к утру нам надо добраться до Пятигорской, чтобы оправдать поговорку, что утро вечера мудренее.

Станичники быстро перестроились и поскакали по ущелью к его выходу, снова в середине конвоя покатились три коляски, а замыкали отряд матерые терцы из старой даргановской гвардии. Солнце зацепилось нижним боком за гребни далеких гор, лучи его на глазах начали угасать, нужно было поспешить, потому что времени было упущено предостаточно.

— А все-таки большое войско эти кацапы собрали против нас, — покачиваясь в седле, зло ухмыльнулся Захарка. — Больше, чем на всю Шамилеву банду.

— Полдня махали мимо своими вонючими сапогами и тарахтели телегами, смазанными дегтем, — сморщил нос Петрашка.

— На то мы и терские казаки, что представляем силу, — не стал с ними спорить старший брат.

Но как только ущелье закончилось, так сразу и солнце опустилось за далекие зубчатые вершины. Скакать ночью по пустынной дороге, подвергая женщин опасности, казаки не решились, потому что разбираться потом кто в кого стрелял было бы поздно. Панкрат завернул кабардинца на обочину и, проехав вглубь степи некоторое расстояние, указал станичникам на место привала. Перекусив и запив еду добрыми порциями чихиря, терцы выставили часовых и легли спать. Под утро все услышали, как по дороге в сторону Пятигорской промчалась большая группа всадников, за ней еще одна и еще. Но никто из путников даже не встрепенулся. Кромешная южная тьма укрыла временный бивуак плотным своим покрывалом, оградив его от посторонних глаз.

Утром на въезде в Пятигорскую Панкрат, а вместе с ним и весь отряд, почувствовали, что в станице происходит что-то необычное. Встречные казачьи патрули еще издали сворачивали на обочину и вздымали руки в знак приветствия, небольшие отряды из терцов стояли почти в каждом проулке. Когда стодеревцы подскакали к площади, на которой находился штаб русских войск, оказалось, что к нему невозможно пробиться. Вся площадь была запружена конными терцами при полном боевом снаряжении, в руках у них были пики с флажками под остриями, а за седлами, как перед дальним походом, приторочены бурки с саквами. Завидев атамана Стодеревского юрта, казаки воздели пики вверх и громко закричали:

— Слава Панкрату Дарганову, казачьему полководцу.

— Любо!!! Любо, атаман!

Клич подхватили сотни глоток, всадники развернулись к вновь прибывшим, они окружили отряд, не давая ему стронуться с места и не переставая выкрикивать здравицы Панкрату. В это время на крыльцо здания штаба вышли несколько высокопоставленных царских офицеров, среди которых был и атаман всего Терского войска в черной папахе с красным курпеем на ней. Он поднял руку, чтобы сказать речь, но его никто не собирался слушать. Все головы были повернуты в сторону Панкрата Дарганова.

— Что случилось, братья казаки? — привстал в стременах полковник. — По какому поводу вы здесь собрались?

— Нам сказали, что москальские штабники решили тебя арестовать, — выскочил вперед один из терцов, по внешнему виду он был из Ищерской станицы. — Эта весть облетела левый берег Терека, мы собрались и пришли в Пятигорскую тебе на выручку.

— А за что меня арестовывать? — удивился Панкрат. — Против царя я народ не поднимал.

— За поход в Дагестан, за то, что разгромил логово Шамиля и его мюридов.

— Третий имам горцев такого наказания заслужил, — подкрутил усы Панкрат. — Жалко, что терцы не успели его заарканить да засунуть в мешок, на потеху нашим бабам.

— Туда ему и дорога, тухлому козлу, со всем его бараньим стадом.

— Слава атаману-казаку!

— Любо, Панкрат! Любо!

Снова вся площадь взорвалась громкими возгласами воинственно настроенных людей, которых вряд ли чем можно было сейчас усмирить. Захарка с Петрашкой перескочили из колясок на запасных лошадей и протиснулись поближе к старшему брату, вслед за ними проделал такой-же фортель Буалок. В гражданской одежде они выглядели среди терцов инородцами, но станичники знали их в лицо, поэтому восприняли появление родственников полковника с еще большим воодушевлением.

— Братья казаки! — наконец сумел докричаться до собравшихся на площади станичников атаман всего Терского войска. — Панкрат Дарганов, атаман Стодеревского юрта, нарушил перемирие, заключенное между русскими войсками и армией горцев имама Шамиля. И теперь кавказцы как один поднялись на борьбу с русскими и с нами. Разве мало нам крови, пролитой за десятилетия беспощадной Кавказской войны? Мы жили с горцами веками, соблюдая законы гор, и стычки между нами были редкими. А сейчас мы стали их заклятыми врагами.

— Мы и раньше жили с ними как кошка с собакой, — не утерпел кто-то из слушателей.

— Без трупов и без воровства с угоном в плен наших казаков и баб ни один год не обходился.

— Господа казаки, ваш войсковой атаман говорит вам правду, — поддержал оратора генерал с отвисшими щеками и с аксельбантами, спускавшимися от золотых погон на его грудь. — Если раньше война с горскими народами велась локально, то теперь она расползлась по всему Большому и Малому Кавказу, и даже перекинулась на Закавказье. А это новые горы трупов и моря крови. Ваши трупы и ваша кровь.

— Нечего было их трогать вообще, это вы, русские, полезли завоевывать новые территории, — послышались со всех сторон возмущенные выкрики. — Сами теперь и расхлебывайте кашу, которую заварили.

— Если взялись воевать этого супостата Шамиля, то доводите дело до конца.

— Его согласие на ваше перемирие, как обещание нашей любушки принимать только одного казака, а остальным давать от ворот поворот.

— Слову имама, этого ущельного шакала, грош цена в базарный день.

— Жалко, что Панкрат не оторвал ему голову в его же ауле Гуниб.

Атаман Терского войска снова попытался было возвысить свой голос:

— Братья казаки…

Ему не дали договорить, заглушив криками «не любо». Масса конных терцов начала раздвигаться на края площади, освобождая ее середину. Сверкало на солнце оружие, повизгивали лошади, грозно покачивался лес пик. Но в действиях казаков не наблюдалось никакой суетливости. В воздухе все сильнее от большого скопления людей ощущался запах возбуждения.

— Казаки, на круг!

— Станичники, сходись на круг!

На крыльце произошло замешательство, штабной генерал вместе с другими офицерами хотел было скрыться в глубине здания, но в дверях вдруг возникли несколько хмурых терцов с нагайками в руках. Они не предпринимали никаких действий, только постукивали рукоятками по ладоням, словно решили отбить походный марш. И царский генерал, опасливо косясь на них, вернулся на свое место. Войсковой атаман заторопился было к своей лошади, привязанной к столбу возле угла здания. Ему тоже не дали дотянуться до уздечки, схватили за шиворот и вытащили на середину площади.

— Отвечай, сучья твоя морда, за сколько ты продался москалям!

— Говори, почему пляшешь под их дудку?

— Какой год проходу от абреков ни малому, ни старому, а этот боров по москальским конторам шастает, да водку ведрами хлещет.

— Объедки за ними подбирает, и в ихний рот еще заглядывает.

— В плети, продажника, чтобы дух из него вон.

— Казаки, растелешивай иуду и заваливай на лавку, я сам всыплю ему горячих.

Откуда-то притащили деревянную лавку, кто-то спрыгнул с коня на землю и принялся закатывать рукава черкески, потряхивая звеньями витой нагайки. Трое станичников сдирали с войскового атамана одежду с генеральскими погонами на плечах, обнажая ему жирную спину с задницей, подрагивающей свиным холодцом. Толстый человек с блудливыми глазами и вислыми усами сопротивлялся как мог, он норовил дотянуться до обидчиков и вцепиться в них зубами. Но терцы увертывались от оскаленного его рта, как бы походя наставляя теперь бывшему своему вожаку крепких тумаков.

— Не любо! Не любо!!! — ревела площадь.

— Вон с атаманского места, чтобы духом твоим не пахло.

Наконец все было готово, казачьего генерала привязали к лавке, рослый терец воздел нагайку и с оттяжкой полоснул ею по спине, на которой тут-же проступил кровавый след. Казак уже вздымал нагайку для следующего удара, видно было, что экзекуция недавнего своего начальника доставляет ему огромное удовольствие. После пятой оттяжки атаман закатил глаза, он все-таки нашел отдушину для зубов, вцепившись в край дубовой лавки. Скоро спина с задницей у него превратились в кровоточащее мясо с лохмотьями кожи, а сам он перестал подавать признаки жизни. Бывшего атамана схватили за руки и за ноги, грубо отволокли на край площади и как собаку бросили под кусты. Его помощники из многочисленных родственников не спешили подступаться к нему, сознавая, что в любой момент черед может дойти и до них.

Казачий беспредел происходил на глазах русских офицеров, не смеющих вмешаться в него, чтобы не навлечь на себя скорого гнева вольных людей. Штабники только дергали руками, хватаясь то за пистолеты, то за рукоятки сабель и страшась пустить их в дело. За площадью собралась толпа зевак из солдат с местными жителями, от них тоже не доносилось ни одного возмущенного возгласа. А круг между тем продолжал раскручиваться, на середину выскакивали атаманы юртов, небольших кутов, и простые казаки, каждый из которых высказывал свое мнение. Оно у всех без исключения сводилось к одному — атаманом Терского войска должен стать Панкрат Дарганов, сын Даргана Дарганова, храброго воина, покрывшего себя неувядаемой славой и во время битвы с Наполеоном, и после нее, когда ходил походами на горцев. Предложения прерывались выкриками «любо», скоро они слились в единый гул, затопивший площадь. Кто-то уже подталкивал Панкрата на середину, чтобы он дал добро на выборную должность, или отверг свою кандидатуру, что случалось тоже. Кто-то готовился вручить ему насеку, знак власти, отобранный у предыдущего ее хозяина. Глаза у Захарки с Петрашкой и Буалка, стоявших за спиной старшего брата и свояка, светились радостью, неслись восторженные возгласы от их женщин, успевших покинуть коляски и придвинуться поближе к герою. Не было вокруг ни одного лица, искаженного гримасой неприятия или недоумения, они у всех сияли пятиалтынными, только что отчеканенными монетным двором Его императорского Величества. Лишь Панкрат продолжал хмурить светлые свои брови, да покусывать поседевшие усы, по даргановски прищуривая глаза. Сейчас в них отражалось все, в том числе и то, что он, сын Даргана Дарганова, достиг той вершины власти, которой был достоин его отец и которой его лишили недобросовестные люди из русских господ.

В то же время полковник не терял контроля над разумом. Перед тем, как выйти на середину круга, он повернулся к младшим своим братьям и их женам и голосом, не терпящим возражений, заявил:

— Рано радуетесь, родственнички, как только я возьму в свои руки атаманскую насеку, чтобы духом вашим тут больше не пахло, — он грозно посмотрел братьям в глаза, не обойдя вниманием и Буалка. Те невольно втянули головы в плечи, впервые увидев перед собой атамана всего Терского войска. А Панкрат закончил. — Сразу после круга садитесь на коней и скачите в свои европы, как наказывала вам мамука. Она знала, что говорила.

— Братука, а как же Павлушка с Марьюшкой? — попытался было возразить Захарка. — Это же и наши племяш с родной сестрой, их надо выручать.

Панкрат трепыхнул тонкими ноздрями:

— Теперь это уже не вашего ума дело, вы успели отомстить и за отца, и за них.

— Там еще однобокий Муса где-то гуляет, — добавил Петрашка. — Его тоже надо бы дотесать.

— И самого Шамиля следовало бы загнать в казачий вентирь, — глубокомысленно изрек Буалок.

— Без вас разберемся, — сказал как отрезал войсковой атаман. — Вам нужно довезти до места алмазы с другими драгоценностями и найти остальные сокровища, похищенные у французов, чтобы вернуть их на место. Так наказала мамука, жена Даргана Дарганова, нашего с вами отца.

А площадь посередине станицы Пятигорской продолжала реветь тысячами голосов славных воинов. И всем, кто наблюдал за сходом вольных людей, было ясно одно — если казаки что-то надумали, так оно и будет. Никакая сила не заставит их изменить это свое решение, как всегда верное, несмотря на то, что возникло оно в их головах стихийно. Зато принятое ими единогласно.

Снова под копыта лошадей легла южнорусская желтая степь с корявыми мотками ковыля, катающимися по ней, и с хищными птицами в выцветшем небе, застывающими темными точками над одним местом, или парящими над ним кругами. Изредка вывернется из-под колес таратаек какой-нибудь зверек, или пробежит в отдалении одинокий бирюк с подпалинами по тощему брюху. И опять перед мордами коней разворачивается путь, конца которому не видно. Осталась позади Область Кубанского войска, за нею отошла назад Область войска Донского. Земля потемнела, стала вязкой, по бокам дороги выстроились зеленые стены бесконечных лесов. Эти сплошные леса продолжались до самой Москвы, где должны были задержаться Аннушка с Буалком, чтобы обжить особняк на Воздвиженской улице, подаренный им Софьюшкой. Но молодые вдруг выразили решительный протест, проявив желание вместе с остальными путешественниками продолжать путь до победного конца. Дело было не только в том, что Буалок должен был представить жену своим французским родственникам и получить от них благословение на супружескую жизнь, но и в том, что оба страстно желали исполнить заветную мечту Софьюшки — вернуть раритеты, принадлежащие ее народу. Экипажи лишь на день задержались у подъезда особняка, построенного в стиле позднего русского классицизма, пока путешественники осматривали многочисленные его комнаты и прогуливались по Красной площади, видной из его окон. Дом понравился всем, как и сама Москва, заново отстроенная после пожара 1812 года. Но обязательство, данное молодоженами Софьюшке, звало их отправляться в дорогу немедленно. Поэтому, как только все вопросы были решены, Захарка вскочил на облучок и стегнул вожжами по бокам лошади, впряженной в коляску. В ней уже сидела Ингрид, его супруга. После Панкрата средний из братьев принял на себя обязанности старшего в большой семье, остальные молчаливо подчинились, не смея нарушать казачьи обычаи с правилами. Вслед за первой коляской с просторного двора выкатились еще две с привязанными к задникам запасными конями, они промчались по центру города и выкатились на Питерский тракт, прямой как стрела. Замыкали поезд Буалок с Аннушкой, не чаявшие друг в друге души.

Путь молодоженов лежал не в столицу Российской империи, а в Великий Новгород, старинный русский город, в котором, по рассказам Софьюшки, могли оказаться раритеты, переданные вполне возможно ее мужем князьям Скаргиным во время возврата фамильных сокровищ, украденных у них. Эта версия требовала своего подтверждения. Снова вдоль дороги выстроились нескончаемые лесные массивы, прерываемые такими же бесконечными равнинами. Только теперь они были темно-зеленого цвета от зарядивших дождей, и не манили въехать под их прохладные кроны и предаться отдыху. Изредка вдали виднелись ветхие избы, крытые соломой, а на разъездах стояли мужики и бабы в лаптях с белыми онучами, поверх которых желтели лыковые веревки. Деревенские жители выглядели так сиротливо, что взоры спутниц молодых мужчин невольно становились печальными. После казачьей вольницы с казаками в ноговицах и казачками в кожаных туфлях, здешняя бедность особенно лезла в глаза. И чем дальше на северо-запад двигался поезд, тем беднее на вид становились люди, торчащие на обочинах дороги, тем мощнее растительный мир вокруг. В один из таких моментов Ингрид повернулась к Захару и спросила:

— Почему в России, в одной стране, такая большая разница во всем? Что в жилье, что в одежде.

— Потому что русские работать не хотят, — машинально огласил спутник привычную для всех отговорку. Подумав, добавил. — Потому что помещики обдирают их как кору с березы, или с той же липы, из которой они плетут свои лапти, а они молчат. В наших краях они быстро набираются ума-разума и живут не хуже других.

— Но лица у этих людей сытые.

— Сейчас да, потому что собрали урожай. Зато по весне они зубы на полку кладут.

— Ты их не любишь? — повернулась Ингрид к своему супругу. — Им надо помогать найти свое место в жизни.

— Русские люди вызывают у меня чувство презрения и негодования за то, что не хотят ничего менять в своей судьбе. Они привыкли жить так веками и подчиняться только грубой силе, отвергая разум.

— По моему, у казаков сила тоже на первом месте.

— Неправда, у нас больше агрессии и наглости, а силу мы стараемся обойти стороной, заменяя ее жесткой дисциплиной, — не согласился Захар. — У нас все равны, Ингрид, это почти как в вашем обществе, только мало культуры и промышленного прогресса. В университете я целыми ночами штудировал книги на эти темы и пришел к выводу, что все зависит от самих себя.

— И как-же ты понимаешь этот вопрос?

— Если привести простой пример, то вывод прозвучит примерно так: нужно избавляться от людей, обладающих сильной волей, но без ума в голове, и занимающих ответственные должности. Их надо оставлять наедине с собой, чтобы не навязывали они обществу свою волю. Тогда можно будет выбрать более правильный путь развития.

Некоторое время Ингрид молчала, покусывая сухой стебелек, выдернутый ею из охапки сена, брошенной на дно коляски. Затем улыбнулась своим мыслям и удовлетворенно проговорила:

— Я с каждым разом все больше убеждаюсь, что учеба в императорском университете пошла тебе на пользу, — она засмеялась. — Пора семейству Свендгрен продвигать вас, господин Дарганов, на ответственную должность в шведском риксдаге. Кстати, у нас там достаточно родственников.

— А меня больше тянет на военное поприще, я бы с удовольствием принял участие в разработке операции по поимке Шамиля, чтобы на Кавказе, наконец-то, наступили мир и спокойствие.

— Опять ты за свое, — еще звонче засмеялась спутница. — Как говорят русские, сила есть — ума не надо.

— Извините, сударыня, я только что вам объяснял, что казаки силу давно поставили на службу дисциплине. А это не одно и то же.

Через несколько часов непрерывной тряски на дорожных кочках, вдали завиднелись золотые купола многочисленных церквей. До слуха долетел звон колоколов, он исходил то ли от колокольни при церковке в небольшой деревне сбоку дороги, то ли это справляли службу в самом городке. Звон сопровождал путников до самой площади перед особняком, построенным в стиле барокко. Захарка сразу узнал это место, подробно описанное Софьюшкой, он сделал круг и остановил коляску возле подъезда, украшенного на уровне плеч двумя львиными головами. Рядом с ним пристроились экипажи Петрашки с Буалком, они соскочили на землю и подошли к дверям с серебряным колокольчиком над ними. Небо, хмурившееся все время пути до Новгорода, наконец-то разразилось мелким холодным дождем. Женщины раскрыли зонтики и прижались друг к другу.

— А если эти Скаргины так и не переехали в особняк, а продолжают жить в простом доме на обычной городской улице? — попытался сделать предположение Захарка. — Нам неизвестно, как тот князь Скаргин, который принимал от наших родителей свои сокровища, распорядился ими. Помнится, батяка говорил, что он любил выпивать, а дети у него пошли по миру.

— Вон табличка, — указал на металлическую дощечку сбоку дверей Петрашка, накрываясь накидкой, поданной ему Сильвией. Так-же поступил и Буалок. — На ней написано, что дом является собственностью князей Скаргиных.

Младший из братьев дернул за веревочку от серебряного колокольчика. На пороге показался слуга в ливрее, в белых чулках и почему-то в глубоких галошах.

— Вам кого, господа хорошие? — спросил он сиплым голосом, с подозрением оглядывая гостей.

— Мы приехали к князю Скаргину, — отставил ногу в ботинке из крокодиловой кожи Захарка. — Скажи своему хозяину, милейший, что господа Даргановы хотели бы с ним поговорить.

— На какой предмет? — хитровато прищурился лакей.

— Если назовешь князю нашу фамилию, он сам расскажет тебе о том предмете. Если захочет.

Ждать пришлось довольно долго, одежда на путниках начала уже промокать, а ноги мерзнуть, когда дверь приоткрылась и в щель просунулась лысеющая голова мужчины лет за пятьдесят. Он потянул носом сырой воздух и громко чихнул, и только после этого соизволил спросить:

— Вы ко мне, господа?

— Если вы Скаргин, то именно к вам, — выступил вперед Захарка.

— А по какому вопросу?

— Мы Даргановы, вам эта фамилия ничего не говорит?

— Даргановы… Даргановы… Не припомню, — видно было, что хозяин особняка лукавит, он решает про себя, впускать ему гостей в дом или нет. В конце концов он все-таки сдался. — Проходите в гостиную, а там разберемся. Дамочки тоже с вами?

— Это наши жены.

— Скажите им, чтобы обувку оставляли у порога, на улице грязь.

В просторной гостиной за круглым столом из мореного дуба уместились все, хозяин крикнул горничной, чтобы она распорядилась о чае с баранками и подсел к путникам. Захарка подумал о том, что русская привычка сначала угостить, а потом начать расспрашивать в этом доме, слава Богу, сохранилась, все остальное перестало вызывать у него доверие, как только он переступил порог. Мужчина то почесывал за ухом, то юлил глазами, отодвигая на потом главный вопрос, который просился у него с языка. Видно было, что он давно все понял, но не решался признаваться, опасаясь непредвиденных расходов, связанных с приездом Даргановых.

— Вряд ли мы от него чего-нибудь добьемся, — наклонившись к уху Петрашки, тихо сказал Буалок. — У нас во Франции таких людей называют себе на уме.

— В России их зовут так-же, и относятся к ним с настороженностью, — согласился тот.

Но Захарке все-таки удалось разговорить хозяина, когда он осознал, что от него ничего не потребуют, и нужно всего лишь подтверждение тому, что лишних золотых изделий Скаргиным передано не было, то сразу показал и весь свой русский характер:

— Евдокия, Прасковея, накрывайте на стол, не видите, гости с дороги, и они промокли, — крикнул он полной женщине с ее подружкой, крутившимся неподалеку. Снова повернулся к присутствующим. — Господа Даргановы, к сожалению, я могу вас только разочаровать. Кроме драгоценностей, которые были перечислены в описи самим боярином Скаргой, в шкатулке больше ничего не оказалось Ни французских цепей с медальонами, ни диадем, ни чего-то другого необычного. Сейчас я вам ее принесу, и вы убедитесь в этом сами.

Он вскочил со стула и заторопился по лестнице на второй этаж, жирный зад его задергался из стороны в сторону. За ним поспешила и его полная супруга. А Скаргин, уже добравшись до верхней площадки на втором этаже, решился добавить, чтобы ситуация выяснилась полностью:

— Многих золотых изделий с камнями давно нет, они пошли на уплату наших долгов, но и того, что осталось, хватит для доказательств моей правоты. Ведь на каждое изделие сохранилась расписка.

Буалок пожевал губами и снова обратился к Петрашке, оба давно нашли друг с другом общий язык:

— А теперь мне кажется, что этот мужчина говорит правду, — сказал он. — Об этом свидетельствует его искреннее поведение.

— И снова я должен согласиться с тобой, — обернулся к нему Петрашка. — Когда русский человек начинает понимать, что ему ничего не угрожает, он становится откровенным как ребенок. У него от природы такая духовная сущность, она называется душа нараспашку.

— Лично мне кажется, что замкнутость русских людей — это наследие от перенесенного ими татаро-монгольского ига, — подключился к разговору Захарка. — В те времена прежде чем что-то сказать, приходилось крепко подумать.

— Это присуще всем народам мира, хоть раз столкнувшимся со своими врагами, — улыбнулась Ингрид, молчавшая до сих пор. Ее кивком поддержала и Сильвия, лишь Аннушка продолжала насупливать брови, всем видом показывая, что она разделяет мнение только своих братьев.

Тем временем хозяин особняка принес шкатулку, открыв ее, он вытащил бумаги и стал читать одну за другой:

— Это завещание боярина Скарги, это расписка моего отца в том, что он получил обратно сокровища, украденные французскими супостатами у Скаргиных, от терского казака Даргана Дарганова и его жены Софьи, — он положил бумаги на середину стола, чтобы гости могли их просмотреть. — Видите, здесь стоят подписи не только моего отца, но и ваших родителей. Вот этот крестик поставил наш благодетель, а эта роспись его супруги.

Захарка с Петрашкой с любопытством уставились на бумаги, они впервые увидели, как расписывались их отец с матерью в те далекие времена. Буалок тоже наклонил голову над столом, стараясь рассмотреть почерк Софи де Люссон, ближайшей своей родственницы. Молодые женщины пока старались соблюдать правила приличия, ограничиваясь лишь любопытными взглядами.

— Я ведь тогда промышлял толмачом в Иван-городе, где много ливонцев со скандинавами, я знаю ихние языки. А ваши папа с матушкой как раз навестили наш Новгород, — продолжал рассказывать наследник сокровищ князей Скаргиных. — После возвращения фамильных драгоценностей, мы выкупили родовой особняк и наше поместье у новых их владельцев. А младший брат хочет теперь отсудить у меня часть имения, — он непритворно вздохнул. — Наверное, эти сокровища были добыты боярином Скаргой нечестным путем, удачи они нам не приносят.

— Вполне возможно, — пожал плечами Захарка. — Не зря говорят, что невинно пролитая кровь требует отмщения.

— Я про это и намекаю, — засуетился хозяин. Он перевернул вместительную шкатулку, на четверть заполненную драгоценностями, вверх дном. — Посмотрите на эти изделия, все они прошли через царские длани, окропленные кровью народа.

По скатерти раскатились перстни с кольцами и брошами, заструились живым золотом цепочки, заискрились матовой белизной крупные жемчужины, собранные в ожерелья. Им вторили разноцветными отсветами драгоценные камни безо всякой оправы. Над сокровищами, в свете пламени от свечи в настольном подсвечнике, появилась небольшая радуга, она задрожала над столом, готовая превратиться в радужный шар. А хозяин добра между тем разворачивал новые бумажки, откладывая по одной сбоку себя:

— Это расписки, какая из вещей пошла на погашение долга, какая продана за деньги, чтобы было на что жить. И что подарено нужным людям, чтобы возвратить положение в обществе, утраченное вместе с семейными сокровищами, похищенными у нас французами.

Наконец лысоватый мужчина взял шкатулку в руки и потряс ею над столом, демонстрируя опустевшее нутро. Там действительно больше ничего не находилось, лишь крышка показалась Захарке тяжелее обычного. Она будто притягивала взгляд, заставляя думать о том, что под ней скрывается что-то еще. Он забрал старинной работы сундучок из рук хозяина дома и покачал его на ладонях, как бы показывая всем, что и сама шкатулка стоит немалых денег. Сам незаметно прикидывая, соответствует ли вес ее объему. Снова почудилось, что она весит больше, чем должно быть на самом деле, но мысли с нужного направления сбивали углы сундучка, окованные медными пластинами. Заглянув вовнутрь и постучав по крышке костяшками пальцев, Захарка раздумчиво покривил щеку и вернул шкатулку хозяину. Он подумал о том, что если бы за ней что-то скрывалось, оно давно бы загремело или на крайний случай звякнуло, да и звук от постукиваний почудился похожим на тот, который издает сухая доска.

— Я сам общупывал шкатулку со всех сторон, думал, что и дно у нее двойное, и боковины, и даже крышка скрывает пустоту, — понимающе посмотрел мужчина на Захарку. — Но дело в том, что если бы где-то она и была, то отозвалась бы пустым звуком. А здесь он цельный, как от старого дерева.

Для наглядного примера он еще раз поколотил по сундучку со всех сторон, потом придвинул его к себе и начал складывать вовнутрь разбросанные по столу сокровища. Под конец положил туда бумаги и закрыл крышку:

— Господа Даргановы, я представил вам весь наш капитал, большая часть которого помогла нам с помощью ваших родителей подняться на ноги, — он открыто улыбнулся. — Ничего другого Даргановы нам не передавали, в чем я даю вам свое слово дворянина.

— Мы вам верим, — вздохнул Захарка. — Поймите и нас, мы должны найти раритеты, которые принадлежали не одному человеку, а народу всей Франции. И мы поклялись разыскать их во чтобы то ни стало.

— Пусть Господь поможет вам в этом благородном деле. А теперь прошу отобедать с нами, чем Бог послал, — склонил голову хозяин дома. — Если пожелаете, то можете заночевать у нас, а утром отправиться дальше. Погода, кажется, испортилась окончательно, да и вечер уже на носу…

 

Глава девятая

Сразу за пограничными столбами, разделяющими Российскую империю с Великим княжеством Финляндским, с неба повалил крупный снег. Он был таким мягким и пушистым, что путники, особенно женщины, поначалу ему обрадовались. Экипажи шли друг за другом, впереди ехали Захарка с Ингрид, за ними Петрашка с Сильвией, и замыкали небольшую кавалькаду Буалок с Аннушкой, таращившей глаза по сторонам. Она впервые в жизни покинула родительский дом и все вокруг ей было в новинку. Но вскоре хлопья снега покрыли одежду плотным покрывалом, они налипали на лицо, старались попасть за шиворот. И стало холодно. Буалок вытащил из походной саквы теплую бурку и укрыл ею свою супругу, успевшую превратиться в снежную бабу с алыми щеками и карими глазами. Дорогу окружали непроходимые леса, состоящие больше из хвойных деревьев, по бокам блестели озерца болотной воды, а в глубине чащи виднелись буреломы из сухостоя. Как только экипажи проехали деревянный мостик через очередное топкое место, кавалер закрутил головой в разные стороны, не снимая руки с эфеса шпаги.

— Что ты там увидел? — спросила его Аннушка, собравшаяся было от однообразия пейзажа предаться сну. — Ты сам говорил, что места эти глухие и вряд ли кто нам встретится на пути.

— В том-то и дело, что здесь почти как на Кавказе, не знаешь, из-за какого куста на тебя прыгнут, — пробурчал себе под нос Буалок, но вслух сказал совсем другое. — Скоро должен быть поворот, а за ним недалеко и до харчевни, где мы отогреемся и хорошо пообедаем.

— Я и без обеда не замерзла, — засмеялась Аннушка. — Мне с тобой, любимый, тепло и уютно.

Кавалер улыбнулся и перебрал вожжи в руках, он испытывал точно такое же чувство к своей казачке, ставшей нежданно-негаданно ему женой. До желанного поворота оставалось недалеко, когда из лесу донесся ружейный выстрел. Буалок видел, как Захарка резко натянул постромки, пытаясь остепенить испуганную лошадь, но та уже понесла, грозя вывернуться из оглобель. Она успела отвыкнуть от ружейной пальбы и от диких выкриков у себя на зеленых лугах с горами на горизонте, за время пути превратившись из боевого скакуна в послушную рабочую скотину.

— Стай-ять, чтоб тебя… — закричал Захарка, эхо от его голоса разнеслось далеко окрест. — Куда ты разогналась!..

За экипажем среднего брата сорвалась в галоп и коляска Петрашки с Сильвией, а за ними устремился возок Буалка. Француз намотал на руку конец вожжей и выдернул из-за спины пистолет, не переставая шарить глазами между стволами деревьев.

— Так я и думал, — пробормотал он, путая русские слова с французскими. — Еще кучер Ингрид в тот раз предупреждал, что это место гиблое…

— Тогда почему мы поехали этой дорогой? — нашаривая за сидением ружье, отозвалась Аннушка, она успела научиться понимать своего мужа с полуслова.

— Другой дороги мы не знаем, — машинально ответил Буалок. Он покосился назад и увидев, чем занялась его жена, с восхищением воскликнул. — Какая ты молодец, я всю жизнь мечтал о такой смелой подруге.

Аннушка снисходительно усмехнулась и приткнула приклад к плечу, зорко выискивая цель среди деревьев.

Тем временем Захарка сумел справиться с лошадью и теперь она перешла в стремительный галоп. Коляски снова выстроились друг за другом, соблюдая нужную дистанцию. Но было уже поздно, навстречу путешественникам из-за поворота показались около десятка всадников, вооруженных до зубов. Они были одеты кто в русскую форму, кто в шведский армейский китель, а кто в саамскую кухлянку с откидным капюшоном. За спинами у них болтались ружья, а сбоку по обувке били ножны от длинных сабель, у некоторых за поясами торчали рукоятки пистолетов. С одного взгляда можно было распознать в них обыкновенную банду, промышлявшую разбоем на дорогах. Буалок покосился на сакву, в которую были спрятаны алмаз и другие драгоценности, в том числе подаренные Аннушке ее мамукой как приданное. На этот раз Софьюшка ничего не пожалела для своих детей, уступив им большую часть сокровищ, оставив в семейном сундуке лишь Панкратову с Аленушкиной долю, да выкуп за Марьюшку, младшую свою дочь с меньшим внуком Павлушкой. Но Буалок не собирался отдавать каким-то бандитам богатство, за которым проехал половину земного шара, тем более, что он отработал за него, принимая участие в боевых вылазках против армии самого Шамиля, грозного и непредсказуемого врага. Таких скользких противников в Европе не знали со времен крестовых походов на Византийскую империю и на Ближний Восток. Только там противник мог дать слово и не сдержать его, или притвориться мертвым, чтобы тут-же ударить кинжалом в спину. И такие приемы считались у них за честь. Кавалер снова устремил свой взгляд вперед, соображая, что предпримет его свояк Захарка. А тот уже осаживал терского скакуна, выхватывая одновременно из рук Ингрид ружье, поданное ему его супругой. Сама она тоже взвела курок на дуэльном пистолете. Рядом с коляской среднего брата пристраивался экипаж Петрашки, в руках которого блеснул тоже пистолет. За его спиной показалась Сильвия, водившая ружейным стволом по фигурам разбойников. Буалок усмехнулся, подобной прыти от бывшей своей невесты он не ожидал. На ходу изменив бег лошади, он остановил свой экипаж впритирку с коляской Петрашки и направил пистолет на всадника, едущего впереди остальных. По виду и по одежде это был главарь, на нем был почти новый зипун из овечьей кожи, на голове красовалась шведская треугольная шляпа, а на ногах американские ботфорты сверкали пуговицами по бокам. Аннушка прищурила один глаз и навела ружье на бандита, больше других заросшего диким волосом. Она была терской казачкой и знала, что мужчины в первую очередь станут целиться в главаря, чтобы обезглавить банду, поэтому выбрала другую цель.

— Без моей команды не стрелять, — предупредил Захарка. — Сначала узнаем, что они хотят, а потом поступим по ситуации.

— Разве не видно, зачем они нас останавливают? — посмотрел на своего брата Петрашка. — Это разбойники, а с ними разговор должен быть коротким.

— Я такого-же мнения, — поддержал его Буалок. — Захарка, ты, видно, запамятовал, как мы с тобой познакомились. Между прочим, как раз на этом месте.

— Я не спорю, но зачем нам проливать лишнюю кровь, — откликнулся тот. — Тем более, что здесь уже не Кавказ.

— Какая разница, алчность у людей одинакова в любом уголке земли…

Договорить Буалок не успел, главарь, ехавший впереди банды, остановил свою лошадь и крикнул:

— Эй, кто там в колясках, соберите все ценные вещи, которые имеются при вас, и пусть кто-то один принесет их сюда и положит к ногам моей лошади, — он обернулся назад и загоготал грубым смехом, его тут-же поддержали члены банды. — Да побыстрее.

— Господа, пожалейте ваших женщин, в противном случае мы не пощадим никого, — дополнил речь своего товарища второй разбойник, стоявший сбоку от него. — Если вы поступите так, как мы вам советуем, то продолжите путь без лишних проблем.

Захарка решил прощупать разбойников, он похлопал себя руками по карманам и по бокам:

— А если у нас ничего нет, кроме небольшой суммы денег? — спросил он. — Что вы с нами сделаете?

— Тогда мы заберем ваши коляски вместе с лошадьми и вашу одежду. Они нам тоже пригодятся, — еще громче заржал главарь, и добавил. — Но вас мы отпустим, за поворотом дороги харчевня и вы в ней сможете найти временный приют. Мы не убийцы, а всего лишь романтики с большого тракта.

— Вы иуды и ничем не отличаетесь от кавказских абреков, — с сильным французским акцентом по русски звонко крикнула Сильвия. — Пропустите нас, или вам всем не поздоровится.

Бандиты взорвались дружным смехом, видимо, их развеселила угроза слабой женщины, пусть даже она держала в своих руках заряженное ружье.

— Абреки нам родные братья, — отозвался кто-то из них. — А тебя, милая, мы первую пошлем по кругу, услаждать наши тела и души.

После этих слов Захарка понял, что теряет драгоценное время, никто не собирался оставлять их живыми, как никто из бандитов не думал отказываться от поживы на середине пути через глухой лес. Он быстро наклонился в сторону Петрашки и негромко заговорил:

— Братука, бери на мушку того душегуба, что скалится с левой стороны от главаря, а Буалку подскажи, чтобы он взял на себя правого, — он оглянулся на свою жену и на других женщин. — Наши супружницы пусть палят по всей ихней стае, в нее легче попасть.

— Мы так и сделаем, — оторвалась на мгновение Ингрид от мешочка с пулями и порохом. — Не доставаться же нам этим вонючим козлам.

— Понял, Захарка, значит, главаря банды ты берешь на себя, — покручивая как бы машинально в руках пистолет, согласился и Петрашка. — Тогда подавай сигнал, чтобы мы ударили залпом. Так звончее и надежнее.

Тем временем главарь перестал смеяться и тронул коня за поводья, намереваясь подъехать к путникам поближе. Он был уверен, что господа в цивильной одежде, сидящие в колясках вместе со своими женами, не окажут никакого сопротивления, как это было не раз с другими, подобными им. Они напуганы развязным видом неустрашимых разбойников и оружием в их руках. Наверное, он так и думал. Но он просчитался, противники попались ему достойные, превосходившие членов банды в силе и ловкости, а так-же в умении вести боевые действия. Как только его лошадь сделала несколько шагов, Захарка крикнул болотной птицей, чем привел головорезов в некоторое замешательство. Путники вскинули ружья и пистолеты и одновременно нажали на курки. Прозвучал залп, похожий на гром от пушечной канонады, он прокатился по лесу и вернулся обратно, усиленный в несколько раз. Трое разбойников, стоявших впереди банды, попадали с седел на землю, началась паника, усиленная тем, что еще трое бандитов позади главарей закричали жуткими голосами. Они схватились кто за лицо, кто за грудь, заваливаясь на своих сообщников, оказавшихся рядом с ними. Лошади под раненными взвизгнули и поднялись на дыбы, пытаясь сбросить седоков под копыта, но те цеплялись скрюченными пальцами за гривы или за одежду товарищей, чем наводили на них еще большего смятения. Визгливое ржание животных вместе с криками и руганью разбойников, дополненное бряцанием оружия, соединилось с громом от выстрелов, эти звуки заложили уши всем участникам стычки. Ничего не было слышно, как никто не знал в первые моменты, что делать дальше. Захарка с Петрашкой и Буалком ожидали, что разбойники пустятся в бегство, так поступали абреки на Кавказе, когда осознавали, что добиться успеха от внезапности нападения не удалось. Но эти бандиты лишь крутились на месте, стараясь оценить обстановку и нанести встречный удар. Разрозненные их ответные выстрелы не нанесли путникам никакого ущерба, они лишь пощекотали нервы. И все равно, медлить было нельзя ни минуты. Захарка кинулся к задку коляски, чтобы отвязать запасного коня и вскочить ему на спину. И вдруг заметил, что Ингрид деловито заталкивает очередной заряд в дуло пистолета. Этим же занимались Сильвия с Аннушкой, в то время, как их мужья доставали из-под сидений шашки с кинжалами.

— Петрашка и Буалок, садитесь на коней, — громким голосом отдал Захарка приказ, уверенный в том, что женщины успеют сделать по одному выстрелу, пока они приготовятся к конной атаке.

Так и получилось, как только брат с зятем взобрались на спины терским рысакам, так прозвучал еще один дружный залп. Теперь Аннушка подала сигнал, когда женщинам нажимать на курки. Снова кто-то из разбойников упал на землю, а кто-то закачался в седле, стараясь на нем удержаться. Оставшиеся в живых головорезы завернули морды лошадям и поскакали в лес. Им вслед раздался оглушительный казачий посвист, разрезавший воздух на пласты не хуже выстрелов.

Захарка вытер пот с лица и посмотрел на дорогу, на которой раскидались в различных позах разбойники. Некоторые из них были еще живы, они не стремились отползти в кусты, а лишь тихонько стонали. Женщины отводили глаза, им было жалко своих врагов, обещавших совсем недавно пустить их по кругу. Противоречивость их поступков в сочетании с проявленной смелостью вызывали к ним чувство благодарности. Захарка не знал, как в таких случаях поступать, он оглянулся на Петрашку с Буалком, но те тоже не были настроены проявлять к своим подругам всякие нежности. Они давно зачерствели душами, находясь в постоянном напряжении, они стали настоящими казаками, для которых свобода и честь были дороже всего. Петрашка ковырнул носком ботинка главаря в овчинном зипуне и усмехнулся в светлые усы:

— Прав ты оказался, Захарка, здорово мы их разделали, — он с уважением взглянул на среднего брата. — Я так понимаю, что мы сыграли на опережении.

— Если бы мы открыли огонь раньше, то еще неизвестно, кто кого ковырял бы сейчас носком ботинка, — снисходительно ухмыльнулся средний брат. — Я почувствовал, что здесь будет не как у нас на Кавказе, а по другому. Здешний народ не потревоженный, он какой-то полусонный и брать его можно как наших фазанов по осени, когда они от нагулянного жира еле задницами ворочают.

— У нас бы все произошло за минуты, абреки постреляли бы нас из засады и давно поделили бы добычу между собой, — согласился с ним Петрашка.

К братьям подошел Буалок, похмыкав себе в усы, он хитро сощурился и привычно картавя подвел под их рассуждениями черту:

— Прошу прощения, господа казаки, я считаю, что здесь сработала наша готовность дать врагу отпор в любой момент. В прошлый раз мы с Захаркой и с кучером его жены Ингрид едва справились с пятерыми разбойниками, потратив на них почти полдня, — он подмигнул обоим собеседникам. — Не зря мы с вами столько времени гонялись за шамилевыми бандами. Абреки чему-то научили и нас.

От экипажей, перегораживавших по прежнему проезжую часть дороги, прилетел нетерпеливый голос Аннушки, который поддержали возмущенные возгласы Ингрид с Сильвией:

— Вы скоро там управитесь, господа казаки? Пора двигаться дальше, пока солнце еще не село и не закрылась придорожная харчевня…

Красные черепичные крыши города Стокгольма, столицы Шведского королевства, возникли на горизонте сразу, как только экипажи друг за другом выскочили из леса. Ингрид прижала руки к груди и устремила взор вперед, по ее миловидному лицу с аккуратным носиком побежали тени от внутренних переживаний. Захарка слегка потянул вожжи на себя, сбавляя ход, он подумал о том, что надо было бы обсудить с братом и свояком план дальнейших действий, иначе можно наломать много дров. После того, как Виленс Карлсон, бывший жених его супруги, был арестован стражей короля Швеции, прошло немало времени, и где он находился сейчас, оставалось только гадать. Этого кавалерийского офицера схватили прямо в зале приемов родового замка Свендгренов на острове Святого Духа. Тогда он попытался доказать свое право на руку и сердце Ингрид. А когда у него это не получилось, то решил пустить в ход оружие, и если бы не гвардейцы короля Бернадота, вряд ли обошлось бы без крови.

— Ингрид, прежде чем мы погрузимся на катер и отплывем на остров Святого Духа, я хотел бы кое-что уяснить, — обернулся к молодой женщине Захарка. — Я подумал о том, что после будет поздно решать какие-то дела, потому что твои родители не позволят нам возобновлять ссору с герцогом Виленсом Карлсоном.

— Ты плохо знаешь моих родителей, они с самого начала были против моей дружбы с Виленсом, и почти сразу прониклись уважением к тебе, — отрешилась от своих мыслей Ингрид. — Но скажи мне, дорогой мой супруг, что тебя тревожит сейчас, когда на горизонте показался наш дом?

— Я хотел бы знать, где живет этот кавалерийский офицер, чтобы не тратить времени даром, а начать поиски сокровищ немедленно, — внутренне подобрался собеседник. — Кажется, мы с тобой давно пришли к мнению, что они могут находиться у него, потому что в то время его отец служил в наполеоновской гвардии и мог быть причастен к ограблению месье Месмезона в его собственном особняке во французском городке Обревиль.

— Это еще надо доказать, — задумчиво проговорила Ингрид. — А во вторых, вряд ли Карлсон захочет признаться в том, что является их семейной тайной.

— Прости, я не понял, о чем ты хочешь намекнуть?

— Я знаю твой характер, Захар, и характер твоего младшего брата Питера с месье Буало, нашим общим родственником. Вы ворветесь к Карлсонам и начнете терзать, вполне возможно, ни в чем не повинных людей, — натянуто улыбнулась молодая женщина, стараясь как можно мягче обойти угловатую тему. — А прежде чем это делать, надо узнать, действительно ли старший из их семьи совершил кражу, а уже потом вешать на Карлсонов всех собак.

— Ты хочешь защитить своего бывшего друга детства, — печально усмехнулся в усы Захарка. — Ведь вы с ним одной крови.

— Ни в коем случае, — раздраженно повернулась к нему супруга. — Но в Шведском королевстве существует закон, по которому человек считается виновным только тогда, когда обвинение против него доказано.

— Вот и попытаемся выяснить, так ли это на самом деле, не вмешивая в эту историю твоих родителей с остальными родственниками.

Некоторое время в салоне экипажа с поднятым верхом стояла тишина, нарушаемая лишь шуршанием колес по дороге, мощенной диким камнем, да стуком дождевых капель о плотную ткань. Затем Ингрид провела по лицу рукой, затянутой в длинную перчатку, и с усилием проговорила:

— Я не могу сказать с уверенностью, где сейчас находится их семья, потому что они владеют родовым замком недалеко от городка Упсала, и дворцом в центре Стокгольма. Наступает осень, за нею не за горами холода со снежными зимами, и герцоги могли переехать поближе к королевской резиденции.

— Мы побываем и там, и там, — заверил жену Захарка.

— Хорошо, как только мы въедем в Стокгольм, я покажу тебе дом, в котором живут Карлсоны, — сдалась наконец Ингрид. — Но мне будет неприятно знать о нечистоплотности семьи моего друга детства, в том числе и его самого, если подтвердятся ваши с Буало догадки.

— Почему? — унимая чувство ревности, спросил Захарка.

— Потому что я не желаю иметь пятно позора на своей репутации и опускаться в глазах нашего общества.

— Но ты отвергла руку и сердце Виленса Карлсона, и сделала это при всех.

— В данном случае это никакой роли не играет…

Сразу за Рыцарским домом в центре города взору путешественников открылся великолепный трех этажный дворец, построенный в скандинавском стиле. Он представлял из себя особняк с узкими окнами, с портиками и с лепниной под крышей и над парадным подъездом. С покатой черепичной крышей, над которой возносились вверх черные трубы. Экипажи подкатили к обочине тротуара, выложенного тесанным камнем, и остановились напротив здания. Захарка раскрыл зонтик и выскочил из коляски, к нему подошли Петрашка с Буалком. Не сговариваясь, будто все давно было известно, все трое направились к массивным дверям с металлическим кольцом на них. На стук открыла консьержка в белом кружевном переднике поверх коричневого платья, в деревянных башмаках и в белой шапочке на пышных волосах, завязанных на затылке в узел. Захарка с трудом заучивал неудобные шведские слова, поэтому он заговорил на французском языке, знакомом ему с детства. Но консьержка знала по французски столько же слов, сколько он по шведски. Скоро между ними наступила неловкая пауза. Обоих выручила Ингрид, которая после короткого диалога со служанкой повернулась к мужу и сообщила:

— Его Высочества герцоги Карлсоны находятся в собственном замке близ городка Упсала, никаких распоряжений ни на какой счет они в этом доме никому не оставляли.

— Спроси у нее, пожалуйста, Виленс тоже живет в том же замке? — посмотрел Захарка на свою жену. — Если он здесь, то Буалок мог бы прямо сейчас начать переговоры о возвращении раритетов на свою родину.

— Я уже высказывала свое мнение, что говорить с ним на такие темы было бы глупо, — пожала плечами Ингрид. — Но мне самой интересно, что случилось с ним после его ареста королевскими гвардейцами.

Молодая женщина снова вступила в разговор со служанкой, постукивающей деревянными башмаками по дверному порогу и кидающей заинтересованные взгляды на всех троих мужчин. Она словно задалась целью привлечь к себе внимание, видимо, суровая погода в здешних краях компенсировалась горячей любовью местных жителей. Ингрид отступила чуть назад и перевела:

— После инцидента в замке Свендгренов, Виленс Карлсон, владелец этого роскошного особняка, был арестован и провел два месяца под домашним арестом в родовом гнезде, где находится и сейчас по причине обиды на короля Бернадота.

Мужчины переглянулись и отошли от дверей, затем сделали легкий поклон в сторону плутоватой консьержки, тут-же присевшей в вежливом книксене, и снова собрались в кружок.

— Его надо заманить и поступить с ним так, чтобы он признался сам, — подал первым идею Петрашка. — А потом заставить принести сокровища в означенное нами место, пригрозив, что если он этого не сделает, то мы поведем разговор по другому.

— Так он и разбежался расстаться с ними, это не наш с тобой Кавказ, Петрашка, где все намного проще, — задумчиво усмехнулся Захарка. — Тут надо крепко пораскинуть мозгами, прежде чем решиться навести шороху, иначе недолго и в шведскую тюрьму угодить, — он с уважением посмотрел на Ингрид и добавил. — Права моя женушка, вряд ли этот Виленс в чем либо признается.

— Я тоже так считаю, потому что это будет пахнуть большими семейными потрясениями, которые могут зацепить весь их рыцарский род, — пожал плечами Буалок. — В Европе на первом месте стоит закон и кто его нарушит, независимо от занимаемого положения, тот рискует ответить по всей его строгости.

— Что предлагаешь ты? — повернулся к нему Захарка.

— Выход один, надо проникнуть в замок Карлсонов и завладеть сокровищами, если они находятся у них. А потом представить добытое всему шведскому обществу как вещественное доказательство.

— А если этих сокровищ там нет и никогда не было? — вмешалась в разговор Ингрид. — Тогда что вы собираетесь делать?

Буалок оглянулся на розовощекую консьержку, по прежнему стоявшую в проеме раскрытых дверей, по его мужественному лицу пробежала лукавая ухмылка:

— Мне кажется, господа казаки, что судьба идет нам навстречу, и начать операцию мы имеем возможность прямо сейчас, — мягким голосом заговорил он. — Вот только не знаю, как отнесутся к нашим действиям наши жены.

— Наша сестра Аннушка точно выдерет на тебе все волосы, — Захарка, разгадавший намек свояка, со смехом проследил дальнейший ход событий. — Но твоя идея, Буалок, верная, ее необходимо опробовать, пока есть возможность.

Ингрид, стоявшая немного в стороне, усмехнулась своим мыслям и снова придвинулась к мужскому сообществу, на порозовевшем ее лице все четче проступало откровенное любопытство, смешанное с женским коварством. Кажется, задача разузнать про судьбу раритетов любыми способами, начала захватывать и ее.

— Господа казаки, а если этой проблемой вместо вас займусь я сама? Тем более, в юности я не раз бывала не только в этом доме, но и в родовом замке Карлсонов, — с интересом спросила она. — Мне знаком там каждый поворот коридоров и расположение всех комнат, а это уже половина успеха. Как вы к этому отнесетесь, и в первую очередь мой любимый муж?

Захарка с удивлением приподнял было брови, но сразу насупился и опустил голову. Намек на то, что супруге понадобится встретиться с бывшим ее женихом, вызвал в нем чувство ревности и протеста. Двое других собеседника тоже не знали, что на это сказать. Наконец Буалок вздохнул и сделал заключение.

— Другого выхода у нас нет, разве что брать штурмом замок этих герцогов, и перерыть там все в поисках драгоценностей…

Карета с рыцарскими гербами на дверях, запряженная четверкой прекрасных лошадей, катила по дороге, ведущей в небольшой городок Упсала. Кучер изредка помахивал длинным кнутовищем, чтобы животные не сбавляли ход. Вокруг простирались холмистые равнины, укрытые первым снегом. Было прохладно. В салоне сидела молодая женщина, закутанная в длинный темный плащ и с меховой шапочкой на распущенных светлых волосах. На лице ее с голубыми глазами лежала печать целеустремленности. Это была Ингрид. Карету сопровождали три всадника в плащах, в камзолах под ними с начищенными пуговицами, в шляпах и в серых панталонах в обтяжку ниже колен. Дальше шли чулки, а на ногах у них были крепкие ботинки. Со стороны все трое представляли из себя личную охрану госпожи, на самом деле это ехали Захарка, Петрашка и Буалок, ставший с братьями одним целым. Прежде чем отправиться в родовой замок Карлсонов, заговорщики проделали немалую работу. Они заставили Ингрид написать письмо, в котором молодая женщина извинялась перед Виленсом за свое поведение при инциденте во время ее помолвки со своим женихом, и не помнить зла, считая ее по прежнему своим другом. Ведь сердцу не прикажешь, а разбрасываться друзьями детства означало бы обречь себя на одиночество. Через две недели пришел ответ, в котором уже кавалерийский офицер просил у нее прощения за свой недостойный поступок, и приглашал посетить его родовое гнездо, теперь уже не в качестве невесты, а с обыкновенным дружеским визитом. Он будет рад принять ее у себя и расспросить о делах и задумках на будущее новой ее семьи. Формальности были соблюдены, да и у Виленса, судя по письму, еще сохранялось рыцарское достоинство по отношению к даме, отвергнувшей его руку и сердце, и он был готов выступать в роли друга. Дело оставалось за малым, выведать у кавалериста семейную тайну, связанную со службой его отца во Франции, во время которой были похищены святыни французов. Если старший из Карлсонов действительно был причастен к этому преступлению и святыни находились в рыцарском замке, то нужно было изъять их любыми путями и отправить на родину Буалка. А если это являлось всего лишь домыслом, то продолжить поиски сокровищ уже в другом направлении. Ведь на Мэйми, сестре Виленса, в тот вечер могли оказаться драгоценности, принадлежащие роду самих Карлсонов, никак не связанные с кладом, раскопанным Дарганом Даргановым, отцом обоих братьев, принявшим на себя как бы по наследству и часть той вины.

Скоро впереди показались зубчатые стены старинного укрепления, возведенного на вершине заснеженного холма. По бокам высились массивные квадратные башни из дикого камня, построенные в немецком стиле эпохи крестоносцев, внутри громоздились жилые здания с островерхими крышами под красной черепицей. От ворот замка уже отъехали верховые в плащах, в шляпах с перьями и при шпагах, впереди на резвом скакуне гарцевал сам представитель рыцарского рода.

— Захарка, опусти шляпу пониже, чтобы Виленс тебя не узнал и мы не вступили в схватку прямо на этой пустынной дороге, — посоветовал Буалок своему свояку. — Этот герцог нас с Петрашкой в глаза не видел, а тебе может припомнить минуты своего унижения.

— Я хоть сейчас померился бы с ним силой, — сцепил зубы Захарка, до поездки с трудом внявший предложению супруги о ее встрече с бывшим другом детства. — Не верю я этому Виленсу, по моему, он способен только на подлости.

— Ты можешь ошибаться, все знают, что когда человек любит, он не помнит самого себя.

— Но у этого человека душа не может быть чистой, — не согласился Захарка, все-таки натягивая шляпу на лоб. — Я не увидел ее за его стеклянными глазами.

— Значит, нам надо готовиться к чему угодно, — подвел итог Петрашка, нашаривая под камзолом рукоятку пистолета. — Жаль, что казачьи шашки нам пришлось поменять на шведские палаши. К ним еще надо привыкнуть.

Всадники приближались очень быстро, вскоре они взяли карету в кольцо и, оттеснив троих слуг, сопровождающих ее, принудили кучера натянуть вожжи. Виленс уцепился за ручку дверцы, рванул на себя, и как только из салона показалась рука Ингрид, затянутая в перчатку, он схватил ее и принялся осыпать страстными поцелуями. Видимо, любовь, которую он испытывал к бывшей своей невесте, со временем только возросла. Молодая женщина чуть отстранилась назад, она испуганно вильнула глазами в сторону своего супруга. Захарка, наблюдавший за этой сценой, едва удержался, чтобы не пришпорить скакуна, и не налететь на наглеца хищным коршуном. Его ладонь привычно легла на рукоятку пистолета, заткнутого за пояс.

— Спокойно, дорогой мой родственник, я хочу тебя предупредить, что это только начало. Дальше будет еще интереснее, — осадил его Буалок. — Прошу не забывать, что ты сам не отказался провести этот эксперимент.

— Я говорил, что у этого Виленса за душой нет ничего, — с трудом заворочал языком Захарка. — Боюсь я, братцы, что без крови у нас не обойдется.

— Если заслужит, то пустим как хряку, решившему взобраться на хозяйский стол, — нахмурился Петрашка, оскорбленный за брата. — Не сомневайся, братука, он свое получит.

Между тем Виленс прямо из седла перебрался в салон кареты и крикнул кучеру, чтобы тот гнал до замка без остановки. Дверца захлопнулась, лошади рванули с места, за экипажем устремилось окружение хозяина, вооруженное ружьями и шпагами. Провожатые Ингрид пристроились позади кавалькады, которая затормозила только перед воротами крепости. Вся процессия въехала на просторный двор, кавалерийский офицер выпрыгнул из салона кареты и подал руку молодой женщине. Захарка заметил, что его жена непривычно зарделась, она беспокойно оглянулась на него и заторопилась вслед за бывшим другом детства, подхватившим ее под руку.

— Слуг госпожи Ингрид проводите на хозяйственный двор, — бросил через плечо Виленс. — Накормите их, а лошадям задайте овса.

До самого позднего вечера Захарка метался по комнатам в пристройках, придумывая, как бы проникнуть в замок, куда вход чужим слугам был заказан. Все было тщетно. Но Петрашка с Буалком времени даром не теряли, они разыскали нескольких мастеровых, сносно говорящих по французски и имеющих подруг среди обслуживающего персонала в покоях герцогов. Вскоре каждый шаг хозяев замка подпал под их полный контроль. Оказалось, что ближе к ночи ожидается грандиозный бал с прибытием на него многих родовитых особ, включая приближенных короля Жана Батиста Бернадота. Вероятно, о бале Виленс объявил всем заранее, решив посвятить его своей единственной любви. Он и слышать не хотел о том, чтобы после беседы отпустить Ингрид домой к мужу. Кавалер отвергал упреки в том, что удерживать замужнюю женщину в замке холостяка означает преступать законы целомудрия, тем самым наводя на нее тень супружеской неверности. Он настаивал, чтобы молодая женщина пробыла с ним всю ночь, объясняя это прощальной их встречей, после которой между ними уже ничего больше не останется. Они расстанутся всего лишь друзьями, навек разделенными браком, заключенным между нею и терским казаком. Ингрид чувствовала, что от его слов пахнет обманом, едва прикрытым льстивыми словами. Она видела, что от этого человека можно ожидать всего, но чувство долга перед делом, которому она отдалась со всей душой, заставляло ее медлить с отъездом из этого дома. Да и вырваться из цепких рук дьявола во плоти, как и подать нужный сигнал Захарке, не представлялось возможным. Активное сопротивление могло привести лишь к скорой развязке, грозящей непредсказуемыми последствиями не только ей, но и ее мужу с его единомышленниками.

Разговор происходил в одной из комнат, обставленной старинной мебелью эпохи Возрождения. Хозяин и гостья сидели на диване, обитом персидской тканью с причудливыми узорами по нему.

— Виленс, я уже пожалела, что приехала сюда, лучше было бы мне обойтись одним письмом, все объясняющим, — разыгрывая из себя особу, оскорбленную в лучших своих порывах, капризно поджимала губки Ингрид. Она не переставала отодвигаться от собеседника, ощущая кожей, что диван не бесконечен. — И как прикажешь мне объясняться перед своим мужем, когда я заявлюсь к нему после ночи, проведенной неизвестно где.

— А разве безродные люди, тем более казаки, обращают на это внимание? Мне кажется, им хватает того, что они сыты и довольны, — не спуская с нее сальных глаз, выговаривал кавалерийский офицер, успевший снять китель и накинуть на себя восточный халат. — Если бы было по другому, ты вряд ли бы осмелилась приехать сюда, дорогая Ингрид. Разве я не прав и разве не говорит этот приезд о том, что ты начинаешь разочаровываться в своем выборе?

— Ты ошибаешься, мой друг, во первых, свой выбор я считаю правильным. А во вторых, как раз у казаков самые богатые родословные, потому что они живут замкнутыми общинами и пускают к себе из внешней среды только самое лучшее, — не соглашалась собеседница, стараясь не замечать откровенных оскорблений. — Я приехала к тебе потому, что детство прочно входит в сознание человека и забывать то, что там было, не хочется никому. Я чувствую себя виноватой перед тобой, ведь из-за меня у тебя случились крупные неприятности.

— Не будем об этом вспоминать, моя дорогая Ингрид, я по прежнему люблю тебя всем сердцем и не дождусь момента, когда смогу прижать тебя к своей груди и закружить в вальсе на музыку Штрауса-отца.

— Я слышала, что сыновья этого гениального австрийского композитора тоже пошли по его стопам, — ухватилась Ингрид за последние слова, обрадовавшись возможности переменить тему. — Говорят, австрияк держал их в жестких музыкальных рамках.

— Причем обоих сразу, они не уступают в талантах своему отцу и наставнику в одном лице.

Молодая женщина закинула за ухо пушистую прядь волос, по ее лицу тенью скользнула какая-то мысль, которая окончательно ее успокоила.

— Хорошо, Виленс, я согласна провести с тобой вечер на балу, но только в маске и старательно избегая знакомых людей и разговоров с ними, — как бы пошла она навстречу настойчивости кавалера. Ей все больше становился неприятен не только грубый его напор, но и внешний вид с неправильной формы головой и с холодными руками. Он был полной противоположностью ее возлюбленному с пылким взглядом и страстными губами. Она отодвинулась еще немного и с насмешкой посмотрела на собеседника. — Итак, в чем прикажешь мне выходить к высшему свету, который ты пригласил на бал без моего согласия на это? Я не взяла с собой ни одного платья, ни одной пары сносной обуви.

— Прости меня, моя дорогая Ингрид, за поспешность, но я предусмотрел все, — улыбнулся во весь свой большой рот Виленс. — В этом замке у тебя есть не только свои комнаты, но и свой гардероб, который я неустанно пополнял одеждами, сшитыми для тебя лучшими столичными портнихами и скорняками.

— Вот как! И зачем ты это делал?

— Я верил в то, что мы с тобой станем мужем и женой, — развел руками кавалер. — Но кто мог предполагать, что женщины даже в нашем заснеженном королевстве такие же ветреные, как в раскрепощенной на любовь Франции.

— В жизни у каждого из нас предначертана своя судьба, изменить которую удается немногим, — решительно остановила Ингрид его жест отчаяния. — У меня к тебе еще один вопрос, на мне нет ни одного украшения, потому что я не собиралась появляться среди придворной знати.

— Что касается украшений, то у тебя их полный сундук.

— Которые ты тоже собирал, готовясь к нашей с тобой свадьбе, — не удержалась от усмешки собеседница. — Создается впечатление, что все это подстроено заранее, и мне кажется, здесь есть какой-то умысел.

— Ни в коем случае, моя любовь, я не желаю тебе ничего плохого, — дернул веками кавалерийский офицер, водянистые глаза у него сами собой вильнули в сторону. Он усилием воли заставил себя успокоиться и признался еще раз. — Я действительно был уверен в том, что у нас будет свадьба, и собирал для тебя лучшее, что могло бы украсить твою жизнь в этом замке.

— Спасибо, Виленс, за заботу, ты меня заинтриговал. Я не отказалась бы взглянуть, что ты прячешь в своих сундуках.

— Немного позже я покажу свои богатства, и брошу их к твоим ногам, — рывком придвинулся к молодой женщине кавалер, взгляд у него стал бессмысленным. — Но у нас еще есть время и я хотел бы, чтобы ты стала моей.

— О, Виленс, ты переходишь все границы, — даже опешила Ингрид, правая рука у нее машинально потянулась к широкому поясу на платье, под который был засунут маленький острый нож. — Я попрошу тебя держать свои чувства в руках.

— Но ведь наша близость ничего уже не изменит, тем более, никто о ней не узнает, — ерзая по дивану, хрипло проговорил друг детства. — Я предлагаю нам обоим стать хотя бы любовниками, если ты еще не до конца разуверилась в своем казаке.

Молодая женщина, скрывая отвращение, уперлась ладонями в плечи разгоряченного страстями самца:

— Только не сейчас, Виленс, я совершенно к этому не готова, — воскликнула она. А он продолжал напирать, готовый сорвать с нее одежды и впиться жадными губами в ее тело. И тогда она заторопилась, боясь опоздать на доли мгновения, после которых призывы о помощи будут уже ненужными. — Успокойся, Виленс, прошу тебя!.. Я обещаю подумать над твоим предложением, но сегодняшний день пусть станет днем нашего с тобой примирения.

По тому, как искривилось бледное лицо герцога неприятной гримасой, она поняла, примирения между ними не наступит никогда. Этот человек не был способен прощать, как сказал Захар после первой стычки с ним, он рожден только для подлостей. Сейчас он в полной мере подтверждал это своим разнузданным поведением, от которого холодело под сердцем. И все-таки обещанием, данным ею, была достигнута передышка, широко поставленные глаза у Виленса начали обретать смысл. Он осмотрелся вокруг и, шумно вздохнув, откинулся на спинку дивана. Но Ингрид видела, что Виленс не собирался отступать от цели, он просто понял, что без упорной борьбы здесь не обойдется. А это могло привлечь ненужных свидетелей, что не входило в его планы, и кавалерийский офицер решил действовать не наскоком, привычным ему, а пойти другим путем. Чтобы отодвинуть очередной натиск еще дальше, Ингрид взмахнула длинными ресницами и напомнила:

— У нас впереди еще достаточно времени, Виленс. Кстати, ты обещал показать мне целый сундук драгоценностей, — она лукаво повела голубыми зрачками. — Так где же он, друг моего детства? Я хочу взглянуть на сокровища герцогов Карлсон и упиться сиянием благородных алмазов. Надеюсь, они не уступают по размерам бриллиантам в короне нашей королевы.

Наследник рыцарского рода покосился на собеседницу, с его лба и щек все еще не сошли красные пятна, а грудь бурно вздымалась. Наконец он перевел дыхание и кивнул неправильной формы головой, уверенный в том, что женщина, решившая сама приехать к нему, никуда теперь не денется. К тому же, упоминание о каком-то сравнении задело его ранимое самолюбие:

— Если ты хочешь взглянуть на то, чем обладает семья Карлсонов, и чем я могу осыпать тебя с ног до головы, то я предоставляю тебе такую возможность прямо сейчас. Благо, ходить далеко нам не придется, сокровища находятся в одной из комнат на этом этаже.

— Так покажи их скорее, Виленс, чтобы я могла прийти в изумление и возгордиться от мысли, что у меня такой могущественный воздыхатель.

— Ну что-же, Ингрид, милости прошу, — кавалер встал и направился к двери. — Ты убедишься еще раз, что выбор тобой какого-то русского казака на роль супруга был неправильным.

Они пошли по длинному коридору со слугами, спешившими заскочить в ниши, молодая женщина все время старалась вспомнить, как выглядели сокровища, похищенные у месье Месмезона из городка Обревиль во Франции. О них неоднократно говорил Буало еще там, в станице Стодеревской, когда вечерами вся казачья семья собиралась за одним столом. Описывала изделия и Софьюшка, в отличие от своего мужа, сурового терского казака, быстро проникшаяся к своим невесткам любовью и доверием. Но сейчас Ингрид, к своему ужасу, помнила только о медальоне и кардинальской цепи очень большого веса. Кажется, на них были еще какие-то надписи, говорящие о их принадлежности к высшему французскому духовенству. И еще запомнилась диадема работы известного итальянского ювелира Николо Пазолини. Все остальные изделия, включая перстни, броши, колье и браслеты, не задержались формами в голове. Молодая женщина надеялась лишь на то, что неплохо разбиралась в украшениях, и на женскую интуицию, весьма редко ее подводившую.

Тем временем Виленс приблизился к одной из дверей в середине коридора и вставил массивный ключ в замок. Повернув его несколько раз, он взялся за ручку и вошел в затемненную комнату. На тумбочке возле порога стояла свеча в подсвечнике, рядом лежали спички. Кавалер зажег фитиль и двинулся вглубь помещения, туда, где громоздился на половину стены какой-то шкаф, отсвечивающий стеклами и полировкой. По бокам висели канделябры о нескольких рожках с маленькой скамеечкой под ними, чтобы удобно было дотягиваться. Когда вспыхнули все свечи, Ингрид отшатнулась назад и замерла в невольном напряжении. За стеклами на нескольких полочках лежали десятки золотых, платиновых и серебряных изделий различной величины и формы, почти все они были с драгоценными камнями, брызнувшими разноцветными искрами от пламени свечей. Радужное сияние заполнило внутренность шкафа, оно проникало сквозь стекла и плясало на их поверхности, создавая некий ореол, похожий на тот, который вспыхивает над грудой бриллиантов, когда на нее падает мощный солнечный свет. Скоро вся стена заискрилась цветными витражами, но не разделенными на куски, вставленными в рамы, как в Париже на соборе Нотр Дам, а словно парящими в воздухе, как висели когда-то над землей драгоценные сады Семирамиды, не сохраненные людьми. Зрелище было таким впечатляющим, что язык у молодой женщины присох к небу. Она забыла, зачем пришла сюда, глаза у нее разбежались, не зная, на чем остановиться. И только когда холодные пальцы спутника коснулись ее руки, она вздрогнула и попыталась собрать вновь свои мысли. А он заговорил:

— Я знаю, что Свендгрены держат семейные драгоценности в лакированном ларце, часть из них находится в спальнях женщин, в ящиках туалетных столиков. Твоя мама, Ингрид, когда я был маленьким, не раз демонстрировала их мне, — скрипучим голосом проявил Виленс осведомленность о богатствах в доме своей пассии. Он снисходительно пояснил. — Сокровища любят темноту, тогда камни напитываются космической энергией, и когда к ним прикасается луч солнца, они начинают соревноваться с ним в силе, которая заключена в них. Очень часто энергия драгоценных камней превосходит солнечную, особенно это касается бриллиантов, самых светобоязненных и светообильных из всех. Они залегают в земных недрах на большой глубине и извлекаются оттуда с огромным трудом.

— Виленс, я в восторге, — пытаясь снять напряжение, с придыханиями вымолвила Ингрид. — У меня нет слов, чтобы выразить свои чувства. Спасибо тебе, что просветил меня в этом вопросе, — она тряхнула длинными волнами волос, заставляя себя вернуться в действительность. — Скажи, а среди этих изделий есть очень редкие экземпляры?

— Здесь есть сокровища, которым нет цены, например, вот это бриллиантовое колье, которое принадлежало Жозефине, любовнице Наполеона Первого, — собеседник подошел к шкафу и открыл небольшим ключиком застекленные створки. Он взял с полочки колье, сотканное из бриллиантов по двадцать карат каждый и сверкавшее сумасшедшим блеском, расстегнув на нем золотые замочки, надел на шею Ингрид. — Ты можешь посмотреть на себя в зеркало, оно находится сбоку от тебя.

Молодая женщина осторожно повернулась туда, куда указал ей хозяин замка, она боялась, что не сможет удержаться от очередной волны восхищения и совсем забудет о том, зачем пришла сюда. Так и произошло, когда из глубины зеркала на нее взглянула прекрасная девушка с распущенными волосами, одевшаяся неземным светом с ног до головы. Этот свет подчеркивал миловидные линии правильного лица с аккуратным носиком и большими голубыми глазами, делая его похожим на лицо небесного создания кисти Рафаэля или богомаза Микеланджело. Оно все играло таинственными тенями, завораживая красотой и саму его обладательницу, и того, кто стоял за ее спиной. В какой-то момент Ингрид поняла, что может остаться в этой комнате навсегда, тем более, что глаза у кавалера вновь вспыхнули животной страстью. Она с усилием протянула руку к шее и прижала пальцами колье, продолжавшее полыхать безумными всполохами. Но любовь оказалась сильнее соблазна, перед взором молодой женщины уже вырисовывался образ ее возлюбленного, пылкого и страстного Захара, обещающего много лет взаимного влечения.

— Я люблю тебя… Я всю жизнь мечтал только о тебе, — услышала она вдруг голос, хриплый от возбуждения, за своими плечами, почувствовала прикосновение пальцев, подрагивавших от нетерпения. — Я готов на все, чтобы ты вернулась ко мне…

Но и голос показался скрипучим, и пальцы кололи холодом, от которого по телу побежали мурашки. Ингрид не раздумывая расстегнула на колье золотые замки и зажала его в своем кулаке. И тут-же исчез таинственный свет, лившийся из глубины зеркала, а бриллианты показались не настоящими, а похожими на обыкновенные стекляшки.

— Я впервые вижу подобную красоту, дорогой Виленс, — наигранно засмеялась она. — Но сейчас мне больше подошла бы массивная золотая цепь. Она придавила бы меня к земле и заставила бы думать земными мерками.

— Ты не желаешь взлететь к облакам? — недоверчиво спросил кавалер, снимая ладони с ее плеч. — Я же видел, как закружилась у тебя голова и как ты приподнялась над полом в сиянии бриллиантов, которые у тебя в руке.

— Я уже давно купаюсь в облаках, — усмехнулась молодая женщина, имея ввиду чувства к своему супругу. Она была довольна тем, что сумела заставить своего воздыхателя приоткрыть дверцы в сокровищницу герцогов Карлсон. Дело оставалось за малым, рассмотреть среди драгоценностей изделия, могущие принадлежать совсем другим людям. — Прости меня, Виленс, но я еще не все увидела в этом царстве соблазнов. Вполне возможно, что здесь таится драгоценность, цены которой и впрямь не назовешь.

— Ты в этом сомневаешься? — ухмыльнулся Виленс, не терявший надежды сразить наповал свою бывшую любовь. — Тогда обрати внимание на вот эту полку, здесь размещены сокровища, выполненные самыми искусными итальянскими ювелирами.

Ингрид быстро окинула взглядом изделия из золота, разложенные в таком порядке, что сияние от них заполняло всю нишу. Здесь были серьги с филигранно обточенными гранями, подвески с длинными алмазными пластинами, венецианские цепочки и флорентийские огромные перстни с гранатами и опалами. Красовались неапольские женские браслеты с вправленными в них кораллами и аквамаринами, римские заколки для волос с большими рубинами. В центре полки и по ее углам были разложены пять золотых диадем тоже с камнями, узких по краям, имеющих расширение только спереди. Гостья мучительно вспоминала, как выглядела диадема из коллекции работ Николо Пазолини, пропавшая из Парижского клада вместе с остальными раритетами. За ним охотился, кажется, весь мир. Но разум отказывался утруждать себя лишней работой, он был переполнен впечатлениями.

— А есть ли здесь диадема итальянского мастера Пазолини? — спросила она как бы между прочим. — Я столько слышала о ней, что невольно возникает желание прикоснуться к этой редкости.

— О какой диадеме ты хочешь узнать? — чуть подался вперед кавалер. — Их было несколько, вот эти две работы тоже рук великого ювелира. Где находятся остальные и сколько их всего, не знает никто.

Ингрид впилась глазами в изделия, на которые указал Виленс, они были такими божественно красивыми, что захватывало дух. Но точных параметров искомого раритета никто ей не говорил, а значит, высматривать его здесь было бесполезно. Она похолодела от мысли, что случайность, подаренная ей судьбой, может не принести никаких результатов. С другими изделиями была та же история, к тому же, лежавшие на полках вещи, неистово сверкавшие, стали походить на одно лицо. Прекрасное в своем множестве, но все-таки одно.

— А почему ты заинтересовалась работами именно этого мастера? — задал неожиданный вопрос хозяин замка, вид у него был настороженным.

— Я уже говорила о слухах, а они утверждают, что итальянец был неповторим, — как бы равнодушно пожала плечами молодая женщина. — Но если здесь нет самой красивой диадемы его работы, то остальные меня утомили одинаковым блеском.

Ингрид распрямилась, теперь мысли ее потекли в другом направлении. Она подумала о том, что надо устроить так, чтобы сюда проник Буало, который знал, зачем он исколесил половину света. Но как это сделать, она пока не представляла. Она еще раз окинула рассеянным взглядом весь шкаф, собираясь уходить из комнаты, и вдруг увидела внизу на самой дальней полке массивную золотую цепь, состоящую как бы из иконок или брошей, соединенных между собой. Цепь была сложена полукругом, внутри которого лежал медальон с божественным образом, покрытым разноцветной эмалью и усеянный крупными бриллиантами. Молодая женщина едва не выдала себя, устремившись в ту сторону, но вовремя сдержалась, снова взявшись рассматривать сокровища, одновременно продвигаясь в нужном направлении.

— И все-таки, кто рассказывал тебе, Ингрид, про диадемы от Николо Пазолини, и почему они заинтересовали тебя больше прочих раритетов, выполненных им тоже в единственном числе? — вышагивая следом за гостьей, настаивал на ответе Виленс. Чувствовалось, что этот вопрос для него был не праздным.

— Разве это так важно? — пожала плечами Ингрид. — Дорогой друг, ты должен уже знать, что если женщине что-либо понравится, она добудет это во чтобы то ни стало и обязательно нацепит на себя. — Она почти приблизилась к предмету своего пристального внимания, оставалось напрячь зрение и прочитать буквы, нанесенные вокруг медальона. — Ты со мной не согласен?

— Это известно всем, — хмыкнул в усы воздыхатель, он начал успокаиваться. — Должен заметить, что в нашем шкафу лежат две самые удачные диадемы работы Пазолини.

— Ты хочешь сказать, что остальные работы не столь эффектны? — наклонилась над цепью гостья, стараясь не пропустить ни одного слова. На медальоне вокруг святого образа было написано: «Бог хранит Францию». Она взяла тяжеленький раритет и перевернула его тыльной стороной. — Почему ты замолчал, Виленс?

На обороте тоже оказалась надпись, сделанная латинскими буквами: «Власть Господа беспредельна».

— А что ты желаешь еще от меня услышать? — заложил руки за спину собеседник. — Я сказал почти все.

— Разве?

— Ходит легенда, что ювелир сделал на заказ одной коронованной особе прекрасный экземпляр, расположив на нем драгоценные камни в виде древнего заклинания, — Виленс покачался с пяток на носки. — Но что это заклинание обозначает и куда подевалась сама диадема, никто до сих пор толком не знает.

Ингрид загадочно улыбнулась, повертела в руках раритет и вернула его на место:

— Когда мы вошли сюда и ты зажег свечи, я едва не улетела на небеса от этого великолепия, — призналась она. — В тот момент только вот такая цепь своей тяжестью могла приземлить меня и возвратить в действительность.

— А что в ней интересного? — вздернул подбородок кавалерийский офицер.

— Все, дорогой мой друг детства, — радостно сообщила Ингрид. — В ней заложена сама истина, которая правит не только обществом людей, но и целым миром.

И пока молодая женщина говорила эти слова, она поняла, что задумал человек, стоящий перед ней, и как нужно поступать дальше. Она подошла к нему и пряча в глубине зрачков огонек презрения, обхватила его шею гибкими руками:

— Кажется, ты устроил ради меня в своем замке светский бал и пригласил на него весь цвет нашего общества, — мягко сказала она, проводя ладонью по его щеке. — Знаешь, милый, я согласна примерить твои наряды, если ты исполнишь всего одну мою просьбу.

— Какую, Ингрид, я весь дрожу от ожидания, — с трудом выдавил из себя кавалер.

— Ты не будешь приставать ко мне. Я в свою очередь обещаю, что не оставлю тебя без своего внимания…

 

Глава десятая

На просторный двор внутри замка, заполненный экипажами и каретами с родовыми гербами на дверях, опустилась ночь. Массивные ворота были закрыты наглухо, в хозяйственных пристройках погасли огни. Не слышно было ни лая собак, ни переклички часовых. Первые забились от холода в теплые конуры, а вторые в сторожевых будках потягивали дешевое французское вино, привозимое в Швецию торговыми судами. Лишь в здании, в котором жили хозяева, на всех трех этажах горели окна, там шел бал, устроенный младшим из герцогов Карлсон в честь приезда к нему женщины, отвергшей его, но по прежнему любимой им до безумия. Эту новость весь день перетирали все слуги, включая сторожей, сходясь в одном, что Виленс, сын старшего Карлсона, все равно отомстит ей за свое унижение. Не такой он человек, чтобы прощать подобное, многие из слуг давно испытали его гнев на своей шкуре. Непонятно было лишь одно, зачем прекрасная Ингрид Свендгрен, которую почти каждый из них помнил еще маленькой девочкой, решилась приехать под крышу этого дома и остаться на бал, который должен был продлиться всю ночь. Разве она разочаровалась в своем муже, и успела с ним развестись? На этот вопрос никто не мог дать ответа, даже горничные, бывшие в центре всех событий. И новость продолжала кочевать от одного слуги к другому, пока их всех не сморил крепкий сон. Ведь назавтра предстояло рано вставать.

После полуночи Захарка, Петрашка и Буалок поднялись со своих лож из деревянных досок с наброшенными на них тряпками и поспешили к черному входу в герцогские покои. Дверь была не заперта, ее заранее открыл слуга, знавший Ингрид лично и готовый ради нее на любой подвиг. Все трое пробежали коротким коридором до лестницы, ведущей на третий этаж, там были спальни и там же располагалось помещение, описанное молодой женщиной в записке, которую она все-таки сумела передать своему мужу. В ней говорилось, что в комнате хранятся драгоценности семейства Карлсон, среди которых находится та самая цепочка с медальоном, принадлежащая высшему духовенству Франции. Так-же в шкафу лежат другие раритеты, среди которых несколько диадем работы итальянского ювелира Пазолини. Но Ингрид не удалось распознать ту из них, которую украли тридцать лет назад из дома Месмезонов в городке Обревиль, по причине неосведомленности ее в том, как она выглядит. И пусть месье Буало определит на месте, что похищено у его дяди, а что является собственностью хозяев этого замка. Она предупреждала, что приняла приглашение Виленса на участие в костюмированном бале и будет на нем в наряде французской королевы Марии Медичи, отличающейся от других коронованных особ разных времен и народов, как и несравненная Клеопатра, прекрасным вкусом и длинными волосами, ниспадающими волнами ниже пояса.

Братья вместе с Буалком добрались до площадки второго этажа и остановились на ней, затаив дыхание. Из коридора, освещенного настенными светильниками, доносились звуки музыки и отдельные восклицания. На его середине был вход в огромный зал, служащий для светских приемов и для балов одновременно. Захарка нервно покусал губы, он представил себе, как Виленс, этот негодяй с неправильной формы головой и холодными руками, прижимается сейчас к его жене, стараясь коснуться запретных мест, и как она пытается ему сопротивляться, заботясь о том, чтобы не быть узнанной окружающими.

— Если бы знать, что так получится, я бы не прочь был прихватить с собой костюм марокканца с султаном над чалмой из перьев, — с сожалением в голосе негромко сказал он.

— А почему какого-то марокканца? — простодушно спросил у него Петрашка. — Ты что, видел их?

— Видел, поэтому кроме пистолета и кривой сабли я бы имел возможность засунуть за широкий пояс еще и арабский кривой кинжал. Им очень удобно вспарывать животы подлецам.

В конце коридора показались слуги с подносами в руках, на которых стояли хрустальные бокалы с напитками. Захарка прижался к стене, затем тихо приказал:

— За мной, братья казаки, Ингрид написала, что на третьем этаже нас будет поджидать ее человек с ключами от того помещения.

Вся группа заспешила по лестнице дальше, стараясь не стучать каблуками ботинок. Петрашка, поднимавшийся следом за средним братом, не переставал удивляться:

— И как это твоя супружница умудрилась найти общий язык со слугами! Да еще за столь короткое время.

— Здесь почти все знают мою жену еще с детского возраста, — пояснил ему тот. — Она и сама говорила нам, что в этом замке ей знакомо все, в том числе каждый поворот в коридорах.

На площадке третьего этажа произошла заминка, Захарка, бежавший первым, вдруг заметил камердинера с деревянной палкой, на конце которой был жестяной колпачок. Старик в длинном сюртуке, расшитом галунами, и в белых панталонах, стучал по паркету деревянными башмаками, переходя от одного канделябра к другому. Он гасил свечи, оставляя лишь те, которые должны были гореть всю ночь. За ним тенью волочилась какая-то девушка в длинном сарафане и в скандинавском головном уборе на волосах, закрученных в узел на затылке. Сообщники спрятались за выступом стены, они не знали, что делать дальше, то ли спускаться обратно вниз, то ли искать убежище поблизости, потому что камердинер продвигался в их сторону.

— Еще и эта баба увязалась за дедом, — с досадой прошипел Петрашка. — Если они нас увидят, то вряд ли будут молчать.

— Подожди-ка, здесь что-то не то, — продолжая наблюдать за слугами, остановил младшего брата Захарка. — Как бы эта баба нам вскоре не пригодилась.

Между тем девушка, не переставая лопотала о чем-то старику, указывая в сторону, обратную его движению, и пытаясь перехватить из его рук палку. Наконец тот кивнул головой и зашаркал на другой конец коридора. Некоторое время шведка гасила свечи, но как только камердинер скрылся за поворотом, она прислонила приспособление к стене и устремилась к выходу, за которым притаились сообщники. Она словно знала, что там ее уже ждут, потому что переступив порог, вытащила из кармана два ключа и всунула их в руку Захарке:

— Там, господин, — указала она рукой на середину коридора. — Я буду ожидать вас здесь.

— Ты останешься сторожить? — догадался средний из братьев, перебирая пальцами ключи. Он с трудом разбирал шведские слова. — А который из них от двери комнаты?

— Этот ключ от двери, — она потрогала пальцем сначала большой ключ, затем маленький. — Этот ключ от секретера.

— Понятно. За мной, казаки.

Захарка на цыпочках поспешил в глубину коридора, стараясь прижиматься к стене, за ним не отставали Петрашка с Буалком. Когда добежали до нужной комнаты, нервный озноб прошел, всех троих охватило желание поскорее добраться до сокровищ герцога Виленса Карлсона и убедиться в том, что не только он, но и вся его семья, являются отменными негодяями. Ведь Ингрид не могла ошибиться, увидев кардинальскую цепь, которую нельзя было спутать ни с какой другой. Захарка всунул ключ в замок и потянул ручку на себя, затем, когда вслед за ним сообщники проскользнули в помещение, неслышно захлопнул дверь. На другой стороне комнаты что-то тускло блеснуло, похоже, там стоял тот самый секретер, о котором упоминала девушка. Захарка достал серники и зажег один, Буалок подсунул ему свечу, прихваченную с собой. И тут-же все трое отшатнулись назад, показалось что из глубины стены на них бросились какие-то люди. Петрашка выхватил из-под полы камзола заряженный пистолет, готовый разрядить его в первого из нападавших.

— Спокойно, казаки, это зеркало, — глухим от волнения голосом пояснил Буалок. — Лучше посмотрите вперед, перед нами тот самый шкаф, набитый сокровищами герцогов.

По просторной комнате уже начали устраивать свой безумный танец разноцветные всполохи, исходившие от золотых и серебряных изделий с вправленными в них драгоценными камнями. Изделия заполняли громоздкий шкаф с полочками по всей его длине и ширине, их было так много, что казалось, он набит ими снизу до верху. Каждая из вещей старалась ответить лучами на отблески, падавшие на них от нестойкого пламени свечи, она взрывалась тысячами искр, чтобы через миг раствориться во тьме. И в следующее мгновение опять вспыхнуть фейерверком, от которого перехватывало дыхание. За спиной у Захарки гулко сглотнул слюну Петрашка, он переступил с ноги на ногу и с недоверием произнес:

— Не сон ли это, братука! Такие клады могут таиться только на дне моря, или прятаться в сундуках арабских султанов.

— Эти персидские сказки нам любил рассказывать наш станичный уставщик, — стараясь взять себя в руки, согласился с ним средний брат. Он продвинулся вперед еще на несколько шагов, пытаясь рассмотреть вещи по отдельности. — Ничего не вижу, будто набили много стекла, а из-за гор выглянуло солнце.

Но Буалку подобная картина была не в новинку, он забрал у Захарки маленький ключ и пока оба брата протирали глаза, открыл им прозрачные дверцы шкафа. Упершись внимательным взглядом в изделия, он стал отбирать то одно, то другое, откладывая их на свободное место на одной из полок. Скоро там набралась приличная горка, а кавалер продолжал изучать перстни и кольца, браслеты и колье, диадемы и цепочки, продвигаясь вдоль шкафа к противоположной его стороне и кланяясь все ниже. Небольшие горки росли, вместе они представляли из себя уже внушительных размеров кучу. Наконец взгляд Буалка упал на самую нижнюю полку в самом дальнем углу хранилища, на которой свернулась в широкий круг массивная цепь с не менее тяжелым медальоном в середине, украшенным бриллиантами и другими камнями и покрытым разноцветной эмалью. На медальоне выделялся лик святого, а вокруг него светилась надпись латинскими буквами: «Бог хранит Францию». Буалок взял его в руки и перевернул тыльной стороной, на ней красовалась точно такая же надпись, только с утверждением: «Власть Господа беспредельна». Кавалер забрал с полки медальон и цепь и обернулся к братьям:

— Господа казаки, нашу миссию можно считать законченной, — он широко улыбнулся и показал на свои приобретения. — Главные раритеты, украденные тридцать лет назад у месье Месмезона, оказались здесь, в замке шведских герцогов. Они являются на моей родине знаками кардинальского могущества, и никто, кроме высшего духовенства Франции, не властен обладать ими. Мы имеем полное право их изъять, так как они не принадлежат семейству Карлсон, а представляют из себя национальную святыню Французской республики.

— Значит, отец Виленса и правда оказался разбойником? — устремил на него Захарка жгучий взгляд, ему не терпелось утвердиться в своем предположении, что кавалерийский офицер на самом деле был ничтожеством.

— Только что мы убедились в этом сами, — наклонил Буалок голову в знак согласия. — Очень жаль, что мой дядя месье де Ростиньяк не сумел в свое время раскусить старшего из Карлсонов, который служил у него начальником охраны. Тогда рыцарским родам Ростиньяк и Месмезон не пришлось бы в течении нескольких десятков лет разыскивать достояние французского народа.

— Тогда бы ты не приехал в станицу Стодеревскую и не встретил там нашу сестру, а свою жену Аннушку, — хитровато прищурился Петрашка. — А я не женился бы на Сильвии, твоей бывшей невесте, а своей нынешней супружнице.

Трое сообщников негромко засмеялись, довольные удачным исходом дела. Оставалось вынести сокровища за пределы замка и умчаться с ними в город Стокгольм. А там уже сесть на корабль и отплыть к теплым французским берегам.

— Буалок, все ли драгоценности найдены, из тех, которые были украдены? — решился наконец спросить Захарка. — Ты не обратил внимания на диадемы, а их на этой полке лежат целых четыре штуки.

— К сожалению, ни одна не подходит под описание, которое я получил от своего дяди, хотя две из них выполнены одним мастером, — развел руками кавалер. — Дело в том, что Пазолини работал методами маэстро скрипачей Страдивари или Гварнери, которые были его соплеменниками. Он делал раритеты в единственном числе. Самый красивый из них, подаренный ювелиром супруге короля Людовика Шестнадцатого, исчез из Лувра вместе с другими сокровищами. На том изделии был выложен из драгоценных камней странноватый рисунок, он что-то обозначал. Ведь каждый камень имеет свое значение и если их расположить в особом порядке, то можно зашифровать очень важную информацию. Но какую именно, этого никто до сих пор не разгадал.

— Значит, на этих диадемах рисунки или отсутствуют, или они другие?

— Камни на этих раритетах вставлены без всякого умысла, — подтвердил кавалер, он указал рукой назад. — На полке лежала еще одна диадема, видишь, между изделиями есть пустое место.

— Похоже что так, но это дело хозяйское, нам чужое трогать не следует, — подвел черту в разговоре Захарка. — Забираем то, что отложено, и уходим, надолго нам здесь оставаться нельзя.

— Ты прав, пора отсюда убираться, — согласился Буалок, выдергивая из-за пояса вместительный кошель и подставляя его под низ самой верхней полки. — Петрашка, сгребай сюда все горки, а ты, Захарка, поднеси свечу поближе.

Не успели сообщники уложить драгоценности, как с наружной стороны двери кто-то негромко поскребся. Буалок запихнул добычу за пояс и схватился рукой за эфес шпаги, Петрашка нашарил под полой камзола рукоятку пистолета. Захарка на цыпочках подкрался к выходу, готовый в любой момент задуть свечу и пустить в ход оружие. Он взялся за ручку и тихонько потянул ее на себя, в проеме двери показалось взволнованное лицо той самой девушки, которая передавала ему ключи. Ладони у нее замелькали в воздухе тревожными птицами:

— Там… там… — силилась она о чем-то предупредить. — Госпоже Ингрид грозит опасность…

Захарка понял, с его женой случилось что-то из ряда вон выходящее, и девушка призывает их поспешить ей на помощь. Молодые мужчины выбежали в коридор и бросились к лестнице, за ними, не забыв отобрать у них ключи и закрыть дверь комнаты, заторопилась юная шведка. На втором этаже она указала пальцем на коридор, в котором суетились слуги, не решавшиеся входить в зал. Сообщники притаились за выступом, держа оружие наготове. Звуков музыки из зала не доносилось, вместо них слышались громкие восклицания, словно взбудораженный чем-то оратор хотел передать свое возбуждение всем, кто там находился. Его речь часто прерывалась недовольным гудением, за которым снова следовал всплеск эмоций одного и того же человека.

— Надо пойти туда и посмотреть, что там происходит, — сказал Захарка, взводя на пистолете курок и перешагивая порог коридора. — Казаки, вперед, мы своих в беде никогда не оставляли.

Петрашка с Буалком распрямились во весь рост и тронулись следом, прятаться уже было не от кого и незачем. Несколько слуг, завидев их, попятились назад и прижались к стенам, но ни один не сделал попытки подать своим господам сигнал об опасности. Горничные с официантами словно догадывались, что незнакомцы идут на выручку их любимой Ингрид, которую они помнили еще девочкой. Захарка подошел к дверям, распахнутым настежь, и остановился у входа в зал. Он увидел Виленса, своего соперника, тот был в мундире кавалерийского офицера с золотыми погонами и витым аксельбантом на правой стороне груди. Стоя посередине помещения, он громко о чем-то говорил. Рядом с ним находилась молодая женщина в черной маске на пол лица, в прекрасно сшитом голубом платье с отделкой золотыми нитями с ленточками. На голове у нее с распущенными волосами красовалась диадема, усеянная бриллиантами и другими драгоценными камнями. Шею облегало бриллиантовое колье, которое переливалось разноцветными огнями, на запястье левой руки светился красными рубинами золотой браслет. Пальцы были унизаны перстнями с вставленными в них синими сапфирами и зелеными изумрудами. Вся фигурка женщины выражала внутреннее напряжение, которое она старалась унять, переплетая пальцы и переступая ногами с красными туфельками на них, носки которых выглядывали из-под подола. Захарка с замиранием сердца узнал свою жену, она была прекрасна в таком великолепном наряде и с уверенностью могла претендовать даже на звание принцессы. Он ощутил, как засосало у него под ложечкой от чувства ревности, испытанного им еще во времена учебы в Санкт-Петербургском университете, когда он ухаживал за девушкой. Тогда за ней тоже бегало много именитых кавалеров, но выбрала она только его. Еще он подумал о том, что хозяин замка старался покрепче прижаться к Ингрид, этот подлец был способен на низкие поступки. Резкий голос Виленса и нагловатый взгляд выпуклых глаз подтверждали догадки, заставляя крепче сжимать пальцами рукоятку пистолета. Такой же заносчивой на вид показалась и его сестра Мэйми, стоявшая в окружении богатых родственников, среди которых выделялся господин, здорово похожий на Виленса. Наверное, он приходился ему отцом. Захарка силился разобрать шведские слова, выкрикиваемые кавалерийским офицером, и чем больше он вникал в их суть, тем мрачнее становилось выражение его лица.

— О чем говорит этот хлыщ? — спросил Буалок, пристроившийся у него за спиной. — Вид его не внушает мне никакого доверия.

— Виленс старается убедить собравшихся в зале в том, что женщина, стоящая рядом с ним, является замужней дамой из высокородной семьи, — процедил казак сквозь зубы. — Он говорит, что она приехала к нему сама и осталась на бал, который продлится всю ночь.

Брови у француза полезли наверх, было видно, что он впервые в жизни сталкивается с подобным иудством и не в силах осмыслить услышанное до конца:

— Захарка, ты ничего не перепутал? — жестко спросил он.

— Я еще не все сказал, — облизал тот пересохшие губы. — Он обещает прямо сейчас предоставить всем присутствующим в зале неопровержимые доказательства своих слов.

Петрашка ошарашенно посмотрел на своего брата и машинально расстегнул на камзоле верхние пуговицы, словно ему стало трудно дышать:

— Зачем он хочет это сделать? — оторопело передернул он плечами. Большой палец его правой руки машинально отвел назад курок на пистолете. — Этого подлеца надо убить, пока он не натворил делов. Иначе пятно позора ляжет на всю семью Свендгренов, и на тебя в первую очередь.

— Я тоже так считаю, — дернул щекой Захарка, направляя оружие на своего врага. — Жалко, что я пожалел мерзавца, когда он предложил мне еще до помолвки с Ингрид драться с ним на саблях. Меньше было бы вони.

Буалок тоже потащил шпагу из ножен, но что-то остановило его. Он выпустил эфес из рук и тронул среднего из братьев пальцами за локоть:

— Не торопись, казак, кажется, я понял, чего добивается этот негодяй, — с мрачным видом произнес он. — Виленс решил унизить Ингрид для того, чтобы не дать ей никакого выхода.

— Что ты хочешь этим сказать? — не оборачиваясь, спросил Захарка.

— Мне кажется, что он до сих пор ее любит и мечтает убить сразу двух зайцев. Во первых, отомстить бывшей невесте за свое поражение, а во вторых, вернуть ее обратно. Посрамленная, она уже никому не будет нужна, кроме него самого.

— А как он сам потом будет с ней жить?

— В том — то и дело, что для таких людей позора не существует, они рассчитывают на время, которое залечивает все.

— Зато добыча, за которой они охотятся, остается в их руках, — усмехнулся Петрашка.

— Но сейчас мы имеем возможность раскрыть это чудовищное изуверство и опозорить самого Виленса до конца его жизни, — расправил грудь Буалок. — Для этого нам нужно выбрать лишь наиболее удобный момент.

— Как ты хочешь это сделать? — посмотрел на него Захарка.

Кавалер вытащил из-за пояса кошель с драгоценностями и встряхнул его перед собой:

— Вот улики, которые в одно мгновение превратят весь род герцогов Карлсон в ничтожества, — веско сказал он. — Только у меня к вам просьба — не надо спешить, чтобы ничего не испортить.

Между тем молодая женщина, стоявшая рядом с кавалерийским офицером, повернулась к двери и сразу заметила своих мужчин. Она не знала, что удалось разыскать им в комнате, от которой передала ключи, но она словно обрела внутреннюю уверенность. Фигурка у нее подобралась, плечи расправились. Заметив это, Буалок достал из кошеля конец кардинальской цепи и показал ей, как бы говоря, что раритеты нашлись. Ингрид заметно оживилась, она вздернула подбородок и с вызовом посмотрела сначала на оратора, а потом на его родственников. Отец кавалерийского офицера с надменной усмешкой продолжал внимать словам своего сына, зато его сестра Мэйми все чаще останавливала злой и завистливый взгляд как на пассии брата, так и на драгоценностях, надетых на нее. Наверное, она считала их личными своими украшениями. Но сам Виленс пропустил негодующий жест бывшей невесты, он почти закончил страстную речь, оставалось сделать самое главное, о чем предупреждал всех. Неожиданным движением руки он сорвал маску со своей соседки и бросил ее на паркет. Люди, собравшиеся в зале, ахнули, они узнали незнакомку и были поражены тем, что замужняя дама из уважаемой всеми семьи совершила такой неблаговидный поступок. Напряжение возрастало, оно грозило перейти в бурные дебаты. А Виленс тем временем продолжал:

— Я обращаюсь к вам, господа, с вопросом, разве любовь может иметь границы? — он завертелся на месте, призывая всех в свидетели. — Нет, любовь безгранична, и вот вам доказательства этого.

— Это похоже на кощунство со стороны распутной женщины! — крикнул кто-то из гостей.

— Как она могла!!!

— Ингрид Свендгрен перешла все законы нравственности!

— Она покрыла позором головы своего отца и своей матери, уважаемых членов нашего высшего общества!

— Эту падшую дрянь надо гнать отсюда как уличную проститутку, чтобы ноги ее здесь больше никогда не было…

Хозяин замка с удовольствием внимал потокам оскорблений в адрес соседки, выплескиваемым гостями, по его губам пробегала настоящая улыбка, которая была украшением его лица только в раннем детстве. Он искоса поглядывал на молодую женщину, не знавшую, как защитить себя от злых упреков, упиваясь ее растерянным видом. Это был его триумф и он им наслаждался. Наконец он поднял руку, призывая к вниманию:

— Господа, но я сказал еще не все, — Виленс достал из кармана брюк платок и вытер им потную шею. В бесцветных глазах его плескалось блаженство. — Несмотря на то, что случай, когда жена убегает от мужа, с полным основанием можно назвать из ряда вон выходящим, я считаю эту женщину ни в чем не виноватой. Скажу больше, я прощаю ей все.

Гости снова дружно ахнули, пораженные благородством души младшего из герцогов Карлсон, между ними начался обмен мнениями. А кавалерийский офицер продолжал:

— Вы не ослышались, господа, я огласил истинную правду. И пусть Ингрид отплатила мне черной неблагодарностью за мою к ней любовь, я забыл это недоразумение. Прямо сейчас я снова предлагаю моей единственной пассии свои руку и сердце.

Ингрид с возмущением уставилась на своего соседа, она до сих пор не находила нужных слов. Наконец она догадалась посмотреть на Захарку, суровый вид которого придал ей силы. Сделав шаг вперед, она развела руками:

— Господа, что за чушь несет этот человек, — молодая женщина с пренебрежением кивнула на своего соседа. — Все вы знаете, что я вышла замуж, многие из вас были на нашей с женихом помолвке. Теперь у меня есть прекрасный супруг, с которым я не собираюсь расставаться.

— А где он, ваш супруг, госпожа Свендгрен, и почему он не с вами? — снова раздались возмущенные возгласы.

— С какой стати вы оказались в этом замке одна, да еще в наряде французской королевы Марии Медичи, известной всем своим легким поведением и строптивым характером?

— И под маской на половину вашего лица!

— Вы пожелали, чтобы вас никто не узнал?

Ингрид переступила с ноги на ногу, но ответила с достоинством:

— Да, я хотела остаться неузнанной, потому что преследовала благородные цели.

— Какие цели, госпожа Свендгрен? Что за чушь несет эта негодница!

Молодая женщина вскинула голову еще выше и сделала шаг вперед:

— Скоро вы обо всем узнаете, — пообещала она. — Скажу больше, наряд этот одолжил мне тоже Виленс, потому что я приехала сюда в обыкновенном платье для путешествий.

— Вот как! — из толпы гостей раздался обидный смех. — Ее здесь успели и одеть, и обуть…

Ингрид не обратила внимания на издевательства, она снова обрела душевный покой:

— Но если все повернулось подобным образом, то пришла пора раскрыть перед вами карты. Дело в том, что отец Виленса Карлсона оказался разбойником с большой дороги, — она ткнула пальцем в господина, стоявшего за ее спиной, который сразу переменился в лице. Замешательство старшего Карлсона лишь подогрело молодую женщину и она продолжила. — Во времена своей службы во Франции, он выкрал у французского дворянина Месмезона раритеты государственного значения, а сын покрывал его в совершенном преступлении все эти годы.

— Это какой-то бред, — смех среди присутствующих усилился. — К этой женщине нужно срочно вызвать врача.

— Где доказательства, мадам вранье?

— Вы сами присутствовали при том разбое, госпожа Свендгрен?

Но Ингрид уже заметила, как вслед за отцом побледнел при упоминании о раритетах и его сын. Минуту назад упивавшийся победой, он вдруг сжался и затравленно заозирался вокруг. Родственники тоже пришли в замешательство, видно было, что они пожалели о поступке Виленса, оставившего эту женщину в замке и давшего бал в ее честь. Кавалерийский офицер между тем словно выискивал того, кто мог бы подтвердить ее слова. Молодая женщина поняла, что ответный удар достиг цели, она бросила взгляд на мужа с остальными своими единомышленниками и, получив от них согласие, вскинула руку, призывая высокородное общество к тишине:

— Вы хотите доказательств, господа? — звонко вопросила она. — Сейчас вы их увидите, они уже здесь, осталось только внести их сюда и показать всем.

В зале наступила тишина, гости переглядывались друг с другом, ожидая оглушительной сенсации весьма редкой после наступления в их государстве паритета во всем — что с драчливыми соседями и что между политическими партиями с внутренними их склоками. Но Виленс не собирался впадать в прострацию, он продолжал рыскать злобными глазами вокруг, одновременно хватаясь рукой то за эфес шпаги, то за рукоятку пистолета. Он вдруг осознал, что бывшая невеста обвела его вокруг пальца как мальчика, способного лишь на мелкие подлости. Тяжелый взгляд его все чаще стал задерживаться на драгоценностях, которые он подарил ей перед балом. Он начал понимать, что любовь имеет право быть только взаимной, иначе вторая ее половина распрямится и ужалит змеей в самый неподходящий момент. В груди у него разрастался клубок ярости от того, что он не сумел разглядеть за внешней благосклонностью к нему Ингрид целенаправленных действий расчетливого врага. Он вспомнил, что отец не раз предупреждал о коварстве женщины и наказывал никогда не изливать перед ними своих чувств. Кажется, старший из Карлсонов, сумевший достичь в государственной карьере больших высот, оказался бессильным в деле воспитания собственного сына.

И в этот момент Виленс наконец-то заметил в проеме двери своего соперника и врага. Но было уже поздно, молодая женщина сказала несколько слов по русски и Захарка в сопровождении двоих мужчин направился к середине зала. Один из незнакомцев на ходу разворачивал вместительный кошель из выделанной кожи, вид у него был решительным, не обещающим ничего хорошего. Такими же выглядели его товарищи, которые встали по обеим сторонам Ингрид, держа оружие наготове. Захарка придвинулся поближе к кавалерийскому офицеру, не спуская с него жесткого взгляда.

— Виленс, не давай этим людям говорить! — прошипел за спиной сына его отец. Сестра Мэйми тоже с ненавистью уставилась на сообщников, она почувствовала, что из-за них может навсегда расстаться с любимыми своими сокровищами. Пылающим взглядом она окидывала и брата, совершившего опрометчивый поступок. А старший из Карлсонов продолжал нашептывать. — Сейчас может произойти тот самый случай, когда мы потеряем все.

Виленс покатал по скулам тугие желваки и промолчал. Скорее всего он надеялся на то, что доказать ничего не удастся, ведь сокровища были спрятаны в надежном месте, а ключи лежали в кармане его кителя. Да и времени с момента ограбления отцом какого-то француза прошло около тридцати лет, никаких следов не должно было остаться. Между тем тот, у кого в руках был кошель, развернулся лицом к собравшимся и заговорил на французском языке, втором среди знати в Королевстве Шведском после родного. Он начал с пропажи из музея Лувр уникальных раритетов, с разбойничьего нападения на месье Месмезона, у которого они оказались по счастливому стечению обстоятельств. Француз не стал скрывать, что если бы этого случая не оказалось, то судьба раритетов могла быть иной. И когда дошел до места, в котором появился новый герой рассказа в лице старшего из Карлсонов, обстановка в зале накалилась до предела.

— В течении тридцати последних лет два старинных рода рыцарей Огня и Меча, к одному из которых принадлежит ваш покорный слуга, не оставляли надежду найти сокровища и вернуть их народу Франции, — с пафосом сказал Буало де Ростиньяк. — Только недавно мы, опять же по чистой случайности, узнали, где они могут находиться. Мы все, кто стоит сейчас перед высоким шведским обществом, приехали сюда, чтобы убедиться в своих догадках. И вот результат.

Француз развернул кошель и достал из него массивную золотую цепь с таким-же медальоном, украшенным бриллиантами с другими драгоценными камнями, откликнувшимися снопами искр на нестойкое пламя свечей. Зрелище, как и сама история, оказались не для слабонервных, кто-то вскрикнул, кто-то издал долгий стон. Некоторые придвинулись вплотную, чтобы рассмотреть получше таинственные раритеты, о которых каждый слышал достаточно легенд. Виленс открыл свой рот и уставился оловянным взглядом на цепочку, все складки на его лице будто окаменели. Это оцепенение продолжалось так долго, что Захарка решился поддеть его подбородок дулом пистолета, заставив откачнуться назад. Кавалерийский офицер машинально сунул руку в карман, пошарил там, и снова превратился в гипсовую статую, изредка хлопающую голыми веками. А Буало вытащил из кошеля еще несколько изделий филигранной работы в сочетании с изумительной красотой, цены которым не было:

— Все эти сокровища являются достоянием французского народа и наши семьи поклялись отыскать их во чтобы то ни стало. Мы выполнили семейную клятву, — он посмотрел на Ингрид и добавил. — Заявляю со всей ответственностью, что госпожа Ингрид Свендгрен ни в чем не виновата, она с самого начала была вместе с нами и помогала нам добраться до раритетов.

Огромным залом окончательно завладела тишина, кто-то из музыкантов зацепил струну, издавшую жалобный звук. И этот сигнал прозвучал словно апофеозом к трагическому спектаклю. Гости не находили в себе сил, чтобы задать какие-то вопросы или покинуть этот дом, в одно мгновение превратившийся из жилища достойных людей в рассадник зла. Буало сложил раритеты обратно в кошель и обернулся к Захарке:

— Нам пора уходить. По прибытии в Париж я потребую, чтобы против герцогов Карлсон на международном уровне возбудили уголовное дело, — негромко сказал он. — Остальное пусть остается на совести хозяев этого замка.

— Я ушла бы отсюда немедленно, но мне нужно переодеться, месье Буало. Не поеду же я домой в наряде королевы Марии Медичи, к тому же, подаренном накануне вот этим подонком, — отозвалась Ингрид, с презрением указав на бывшего друга своего детства. — А вдруг и на мне сияют бриллианты, украденные его отцом у французов.

Кавалер прошелся заинтересованным взглядом по стройной фигурке своей родственницы и уже собрался посоветовать ей стать прежней Ингрид, которую любили все окружающие. Как вдруг его внимание привлекло колье на ее шее и диадема на голове. Захарку тоже заинтересовали украшения на жене, ко всему, похожее колье он видел когда-то на Мэйми, сестре Виленса. Буало тем временем впился зрачками в камни на диадеме, вставленные в переднюю ее часть, он беззвучно зашевелил губами:

— Что вы там обнаружили? — поинтересовалась у него молодая женщина. — Вы действительно находите, что этот наряд мне к лицу? Или увидели что-то такое, что поразило ваше воображение?

— Я считаю, что переодеваться вам не следует, дорогая Ингрид, — заставил себя улыбнуться кавалер. — Диадема на вашей прелестной головке, как и колье на нежной шейке, и есть те самые недостающие раритеты работы Николо Пазолини, за которыми мы приехали в вашу страну и оказались в этом замке.

— Значит, этот подонок не пожалел для меня чужого добра, — гневно воскликнула Ингрид. — А он уверял, что все это богатство копил для нашей с ним свадьбы.

Виленс наконец-то вышел из состояния оцепенения, он выхватил шпагу из ножен и встал на пути своих обидчиков, опустивших семью герцогов Карлсон на самое дно общества, в котором они всегда занимали лидирующие позиции. На лбу и на бледных щеках у него вспыхнули красные пятна, говорящие о злобности его характера. В толпе приглашенных снова загудели, гости приготовились следить за развитием событий, кто с интересом, а кто с маской неудовольствия на лице. Ведь в обвинениях, прозвучавших из уст незнакомцев, затрагивались в том числе интересы их страны.

— Стража! — крикнул старший из Карлсонов в сторону коридора, и когда в помещение вбежали несколько рослых слуг с оружием в руках, указал на Ингрид и на молодых мужчин рядом с ней. — Взять их и отвести в подвальные помещения.

Кто-то из близкого окружения хозяина замка возмущенно воскликнул, ткнув пальцем в Буало:

— Решение герцога Карлсона правильное, откуда нам знать, что эти сокровища были выкрадены из французского Лувра? Из уст этого сомнительного господина? — родственник вышел из тесной семейной кучки вперед. — А если он все наврал и надумал воровским способом завладеть вместе со своими сообщниками драгоценностями хозяев этого замка?

— Тем более, что прошло тридцать лет, и об этих раритетах долгое время почти ничего не было известно, — поддержал кричавшего один из гостей.

— И вообще, как эти люди попали сюда? — добавил хворосту в огонь следующий оратор. — Лично я увидел их здесь впервые.

Между тем стражники со шпагами в руках стали приближаться к центру зала, но прежде, чем они окружили сообщников, Виленс сделал выпад в сторону Захарки. Он целился ему прямо в грудь, до сих пор помня, как легко разделался с ним казак в прошлую их встречу, когда он вызвал его на дуэль. И теперь старался опередить своего соперника, нанеся удар первым. Но в последний момент тот отклонился назад, перехватил руку противника и наставил пистолет ему в голову.

— Застрелю, ваше высочество, и на этом между нами будет поставлена точка, — хладнокровно сказал Захарка. — Если желаете сохранить свою жизнь и жизни своих родственников, прикажите стражникам, чтобы они освободили путь. Мы уйдем отсюда вместе с сокровищами, которые принадлежат французскому народу.

— Ничего у вас не получится, эти драгоценности являются достоянием нашей семьи, — прорычал Виленс, стараясь выскользнуть из железных казачьих объятий. — Это ты украл у меня мою невесту, и ты за это ответишь.

— Ингрид стала моей женой, мы уже и свадебку сыграли.

— В казачьем углу на краю медвежьей империи? — оскалился кавалерийский офицер. — Покажите бумаги, на которых скреплен печатями ваш союз.

— У нас, ваше высочество, женятся и выходят замуж безо всяких бумаг. Полюбовно, — чуть ослабил захват Захарка. — И живут до старости, уважая друг друга.

— Варвары!..

Виленс изогнулся змеей и сумел выкрутиться из стального обруча. Он отбежал в сторону и снова нацелился шпагой на своего заклятого врага:

— Ингрид Свендгрен все равно будет моей, — не в силах усмирить запальное дыхание, хрипло сказал он. В руках у него появился пистолет, который он выдернул из-за пояса. — Или она не достанется никому.

В зале по прежнему стояла тишина, казалось, гости превратились в восковые фигуры и наблюдали за происходящим только глазами, не шевеля ни рукой, ни ногой. Буалок с Петрашкой направили пистолеты на мускулистых стражников, и те остановились в отдалении, Они не знали, что делать, потому что один из их хозяев готовился сам расквитаться с пришельцами.

— Нам пора уходить, — со спокойной улыбкой на губах сказал Захарка. — Иринушка, как только начнется схватка, выскакивай в коридор и беги к конюшням. Скажи там конюхам, чтобы они выпрягли лошадей из кареты, потом господа Карлсоны нам ее вернут.

— Я тоже умею фехтовать, — сдула с губ молодая женщина пушистую прядь волос. — Жалко, что не взяла шпагу с собой.

— Ты желаешь влезть в драку? — посмотрел на нее казак.

— Для защиты от подонков, мой дорогой супруг, все способы хороши, — прищурилась Ингрид. — От таких, как этот Виленс, который жаждет сначала втоптать меня в грязь, а потом мною же насладиться, одно средство — надежный клинок.

— Тогда он у тебя сейчас будет.

Захарка крутнулся на месте и с молниеносной быстротой выхватил шпагу из рук родственника Виленса, стоявшего за его спиной, толстого и неопрятного господина. Тот не успел разинуть рот, а казак уже реквизировал грозное оружие у его соседа, оказавшегося отцом кавалерийского офицера. Петрашка, заметив, как ловко сработал его средний брат, надвинулся с пистолетом на одного из гостей и тоже обзавелся острым клинком. Теперь каждый из группы был вооружен, дело оставалось за малым — прорваться к выходу из зала и постараться выскочить во двор с хозяйственными постройками. Задача казалась несложной, потому что большая часть гостей была на стороне сообщников. Люди понимали, что услышанное ими является правдой и чинить препятствия новоявленным робингудам никто из них не собирался.

— Казаки, на прорыв! — крикнул Захарка, первым бросаясь на Виленса, он хотел всего лишь выбить пистолет у него из рук. Он понимал, что неразделенная любовь способна кого угодно заставить возненавидеть соперника хуже своего заклятого врага. Но тот успел нажать на курок раньше, пуля зацепила казаку щеку, оставив на ней рваный след. Больше раздумывать было не о чем, противник сам предлагал смертельный поединок. Захарка нацелился клинком на офицерский китель Виленса и сделал выпад, острие проткнуло ткань на уровне его правой груди. Затем он тут-же отпрянул назад, чтобы отбить удар стражника, поспешившего хозяину на помощь. Несколькими умелыми приемами казак загнал его в угол и обезоружил, и только после этого оглянулся на свою жену. Мертвенная бледность на ее лице принудила Захарку забыть обо всем, он бросился к Ингрид, увидел вдруг, что она едва держится на ногах. По платью возле плеча расползалось кровавое пятно.

— Иринушка, что с тобой? — выдохнул он, прижимая ее к себе и разрывая на ней воротник платья. Рана, открывшаяся взору, показалась ему не опасной, пуля ударила под ключицу и застряла в мякоти. — Говори, любимая, кто на тебя напал!?

— Виленс… — прошептала она запекшимися губами. — Он стрелял в тебя, а пуля вошла в меня.

Захарка в бешенстве оглянулся назад. Кавалерийский офицер стоял на прежнем месте, его качало, китель на груди промок от крови, но он упорно заталкивал в ствол пистолета заряд, готовясь произвести очередной выстрел.

— Убейте их!!! — кричал в окружении нескольких своих родственников старший из Карлсонов. Ему вторила его дочь Мэйми, похожая с распущенными волосами на лесную ведьму. — Убейте разбойников, они хотят унести похищенные у нас драгоценности!..

Никто из присутствующих не трогался с места, ноги гостей словно примерзли к полу. На их лицах читалось понимание ситуации, в которую попало семейство герцогов, и теперь они жаждали только справедливого исхода дела. Наверное, они не сомневались, что Карлсоны способны на подлые поступки, иначе все повернулось бы по другому. Захарка подхватил Ингрид на руки и поспешил с нею к выходу из помещения. Петрашка с Буалком упорно пробивали им проход, они почти добрались до дверей, распахнутых настежь. Путь им преграждали уже не с десяток стражников, как было вначале стычки, а всего двое. Да и те лишь отмахивались клинками направо и налево, сберегая свои жизни. Захарка, пробегая мимо своего заклятого врага, как бы походя проткнул шпагой кисть его руки, заставив того уронить пистолет на пол. Ему очень хотелось добить врага, способного творить одни подлости, но он понимал, что сделать это можно лишь в честном поединке. Ведь ему с Ингрид еще предстояло жить в этом обществе, проявлявшем сейчас к нему и его родственникам истинное благородство.

Наконец двое стражников, оставшихся невредимыми, решили, что войны с них достаточно, они затерялись среди гостей. Мужчины вместе с молодой женщиной выбежали в коридор, который оказался пустым. Требовалось спуститься во двор, вскочить на коней и раствориться в ночи. Но впереди были еще крепкие ворота замка, да и жена Захарки не смогла бы усидеть верхом на лошади.

— Петрашка, ступай к конюшням и выкатывай карету наружу, — крикнул Захарка.

— А вы куда? — уже спускаясь по лестнице, отозвался младший брат.

— Мы продвинемся к воротам и постараемся их открыть, пока охрана не всполошилась. Надо успеть выбежать за стены крепости, скоро эти герцоги опомнятся и перекроют нам все ходы и выходы.

— Понял, братука. Держитесь, я мигом.

Младший из братьев крутнулся станичным хорьком и пропал из поля зрения, будто его и не было. Захарка с женой на руках вслед за кавалером, старавшемся ему помочь, скатился по лестнице и выскочил на улицу. Ночь, вошедшая в свои права, встретила их сиянием месяца и россыпью ярких звезд. Холодный воздух обжег легкие, под ногами захрустело ледяное крошево. Где-то в глубине двора лениво тявкнула собака. Но вокруг было пока тихо, наверное, старший из Карлсонов еще не пришел в себя, а может слуги не торопились с исполнением его приказов.

— Захарка, вы с Иринушкой оставайтесь здесь, а я побегу к воротам, — предложил Буалок. — Я не думаю, что охрана там большая. Да и спят они, скорее всего.

— Одному тебе не справиться, — засомневался казак, стараясь посадить жену на лавочку возле стены. — Пойдем туда все вместе, а там и Петрашка подскачет.

Ингрид, не выпускавшая шпаги из рук, негромко охнула и попыталась сама встать на ноги. У нее это почти получилось, и если бы лезвие, на которое она опиралась, не гнулось, она пошла бы по дороге самостоятельно.

— Идите вдвоем, только снимите с меня драгоценности, чтобы они не оказались опять в руках у Карлсонов. Да предупредите нашего кучера, не оставлять же его тут, — сказала она, прижимаясь к стене.

— Кучера тревожить нельзя, — засомневался Захарка. — Вся прислуга может всполошиться.

— Тогда доберется до дома сам, Карлсонам его трогать не за что.

— А ты что надумала, Иринушка?

— Я буду здесь ждать Петрашку.

— А если сюда заявится орава родственников этих герцогов вместе со стражниками? — не согласился Захарка.

— У меня есть оружие.

Молодая женщина начала избавляться от украшений, она не оставляла ничего, не расставшись лишь с обручальным кольцом. Буалок молча раскрыл кошель, а когда последний камень на изделиях, затмив ярким высверком лунное сияние, пропал в глубине, засунул его обратно за пояс и подставил плечо под слабую руку женщины:

— Прошу, мадемуазель, мы постараемся вас не растрясти, — улыбнулся он белозубой своей улыбкой. — Тем более, что ворота находятся совсем недалеко отсюда.

Захарка похмыкал себе в усы и тоже нагнул голову пониже. Не успели сообщники пробежать и половины дороги, как от хозяйственных построек прилетел дробный топот копыт со стуком колес по стылой дороге. Он быстро приближался, казалось, это сорвалась с места тяжелая конница с боевыми колесницами в своих рядах — такой тихой была морозная ночь вокруг. Петрашка остановил карету, запряженную четверкой лошадей с тремя казачьими скакунами сзади, напротив своих сообщников. Они мигом забрались в салон, в котором было тепло и уютно, а по углам светились сальные фонарики, источающие сквозь стекла мягкий свет. От подъезда здания, оставленного ими, уже слышались возбужденные возгласы погони, организованной кем-то из Карлсонов. Но и здесь преследователей ждала неудача, потому что охранники, не знающие ничего о происшествии на балу, уже сами открывали створки ворот. Они скорее всего подумали, что кто-то из высокородных гостей решил покинуть замок до наступления утра и проявили угодливость, обычную в таких случаях. Карета просвистела мимо них, закутанных по брови в теплые одежды, и не сбавляя хода помчалась по ночному тракту с черными стенами леса по бокам. Когда беглецы отъехали на приличное расстояние, издалека донеслись суматошные выстрелы из ружей и пистолетов. Но они вряд ли что могли изменить.

Прошло много времени, в течении которого беглецы испытывали напряжение от мысли, что Карлсоны пустятся в погоню на своих лошадях. Никто из них не горел желанием ввязывать в бой посреди пустынного пространства, промороженного насквозь, да еще при свете звезд, равнодушных ко всему. Но все было тихо, лишь скрипел под колесами снег, да слышался размеренный топот копыт.

— Надо же, получилось, — пробурчал себе под нос Буалок, устраиваясь поудобнее на мягком сидении. — Я думал, без жертв у нас не обойдется.

— Тебе должно быть ведомо, что казаки стараются обходиться малой кровью, — прижимая к себе жену, укутанную в теплую шубу, отозвался Захарка. Он посмотрел на нее и участливо спросил. — Как ты себя чувствуешь, Иринушка?

— Хорошо, мой заботливый муж, — сдержанно отреагировала она на его вопрос, щурясь на один из фонариков. — Лишь под ключицей жжет и плечо занемело.

— Знаешь, как у нас в России говорят в таких случаях? — заулыбался казак, довольный ее ответом.

— До свадьбы заживет, — засмеялась Ингрид. И болезненно поморщилась. — Это мне подарок от бывшего моего жениха. Теперь я знаю, что ждало бы меня, если бы вышла за него замуж.

— Может быть, он всю жизнь носил бы тебя на руках.

— Не сомневаюсь, только на эти руки он натянул бы колючие рукавицы, — молодая женщина презрительно усмехнулась, и снова черты ее лица сломала судорога.

Захарка покусал конец уса, затем достал из-под ремня походный ножик, которые терские казаки носили вместе с кинжалами, провел подушечкой большого пальца по его острию. Он заглянул жене в зрачки, расширенные от внутреннего страдания, и спросил:

— Потерпишь, милая? Я хочу выковырнуть этот свинцовый подарок, он тебе ни к чему.

— А это не больно? — с надеждой повернулась она к супругу.

— Сначала поболит, а потом полегчает, — не стал обманывать казак. — Буду стараться достать пулю побыстрее.

— Доставай, — согласилась Ингрид, она освободила руку от одежды. — Как говорят станичники, двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Захарка крикнул младшему своему брату, сидевшему на козлах, чтобы тот остановил лошадей. Когда карета замерла на месте, он вытащил из кармана серники, прокалил на огне конец лезвия и наклонился над раной. Буалок уже держал над плечом молодой женщины светильник, вынутый из своего гнезда. На лица обоих мужчин легла печать сосредоточенности, в углу притаился Петрашка, перед этим ввалившийся в салон. Казак промокнул кровь на плече жены куском материи и раздвинул острием края раны. В глубине ее тускло блеснула пуля, зажатая мышечными тканями, она добралась почти до кости. Это было самое неприятное ранение, потому что свинец при малейшем движении терся о кость, вызывая невыносимую боль. Ингрид постанывала, ресницы у нее трепетали пойманными бабочками. Захарка обхватил ее плечо пальцами и сдавил так, что женщина вскрикнула и невольно оглянулась на него. Он подцепил пулю концом лезвия, она подалась с трудом, опутанная живыми волокнами. Казак еще сильнее впился ногтями в кожу супруги, одновременно погружая острие вглубь раны. На миг показалось, что такие испытания для молодой женщины будут не под силу, но она лишь прикусила нижнюю губу и уперлась лбом в грубую обшивку кареты. Скоро ее мучения закончились, Захарке удалось расшатать кусок свинца, после чего он выдернул его теми же ногтями.

— Вот и все, моя дорогая женушка, — сказал он, вытирая пот рукавом камзола. — Посмотри, чем хотел угостить меня Виленс, да попал этой пулей в тебя.

— Этот негодяй не остановился бы ни перед чем, — подтвердил Буалок, облегченно переводивший дыхание вслед за свояком. — Если бы он расправился с тобой, то пощады никому бы из нас не было.

— Он понял, что ничего не добьется, — покривился Петрашка, до этого молча следивший за четкими действиями Захарки. — Зря ты, братука, оставил его в живых, он еще нам о себе напомнит.

Захарка достал из мешочка щепоть пороха, смочил его слюной и приложил к ране, снова принудив Ингрид издать вопль негодования. Он как заправский санитар обмотал ее плечо куском материи, оторванным от подкладки камзола, и только после этого укутал молодую женщину в шубу. Затем посмотрел на Петрашку и негромко сказал:

— Пусть напоминает, если желает забыть про свои рубцы…

Край неба стал светлеть, а лошади продолжали нестись с той же скоростью, которую набрали вначале пути. Вдали показались зубчатые стены дворцов и костелов столицы Королевства Шведского города Стокгольма. Карета вкатилась на окраину и застучала колесами по булыжной мостовой в направлении морского порта. Остался позади Гамластан, старый центр города, с Королевским дворцом и собором святого Николая. Скоро за домами раскинулось море, седое от пенных гребней на крутых волнах. Оно было стального цвета, с нависшими над ним тяжелыми облаками, готовыми разродиться колючим снегом. Петрашка направил лошадей вдоль береговой линии, выискивая глазами торговую пристань. Он здорово продрог и мечтал забраться в салон кареты, чтобы отогреться. Но кораблей, готовых отплыть к теплым берегам Франции, все не было видно. Тем временем Ингрид, прикорнувшая на плече у Захарки, встрепенулась и обвела салон затуманенным взглядом. Она не отошла еще от переживаний, которые довелось ей испытать, но боль утихла, дав молодой женщине возможность немного отдохнуть. Словно вспомнив о чем-то, она повернула голову к французу:

— Месье Буало, вы по прежнему считаете, что драгоценности, которые оказались на мне, тоже были украдены у месье де Месмезона из французского городка Обревиль?

— Конечно, дорогая Ингрид, — пожал плечами кавалер. — А что вас здесь смущает?

— Только одно, когда мы с Виленсом рассматривали у него в шкафу пять диадем, он обмолвился, что лишь две из них работы Николо Пазолини. Остальные принадлежали другим ювелирам. Но самой редчайшей из творений итальянского мастера, с загадочным рисунком из драгоценных камней, в его коллекции не оказалось. И он не знал, где она может быть.

— Наверное, Виленс хотел ввести вас в заблуждение, а сам надел на вашу голову именно эту диадему, — усмехнулся француз. — Если хотите, я могу вам продемонстрировать это изделие и кое-что о нем рассказать.

Он согнал с лица остатки дремоты, потом вытащил из кошеля раритет и поставил его ребром себе на колени. Драгоценности, вправленные в золотую основу, принялись взрываться искрами, они осыпались на пол и гасли на нем, не оставляя следа. Буало повернул изделие так, чтобы собеседники могли обратить внимание на переднюю часть, имевшую расширение. Он взялся тыкать пальцами в камни, расположенные ввиде квадрата, с крупными бриллиантами сверху и снизу и с огромным рубином в середине.

— Вот смотрите, в диадему вставлены десять бриллиантов, по пять с каждой стороны и весом по пять карат, — пустился он в подробные объяснения. — Два бриллианта по десять карат находятся спереди изделия, где оно имеет расширение. Один вверху, а другой внизу, видите? Между ними закреплены два граната по тридцать карат каждый и два сапфира такого же веса, расположенные крест-на-крест. То есть, один гранат и один сапфир напротив друг друга, а под ними один сапфир с одним гранатом. В самую середину мастер вложил рубин в пятьдесят карат весом.

Ингрид потянулась рукой к изделию, на ее лице не поломалась ни одна черточка. Видимо, с изъятием пули, ушла из раны и сама боль:

— Разрешите взглянуть на это произведение искусства поближе? — попросила она.

— Пожалуйста, мадемуазель, — передал ей сокровище Буало. — Я знаю то, о чем говорю, потому что кроме рассказов моего дядюшки месье де Ростиньяка, я воспользовался еще и нужными справочниками.

Молодая женщина, не перестававшая изучать диадему с пристальным вниманием, вдруг перебила рассказчика:

— Простите, месье Буало, а вы уверены, что в середине квадрата находится рубин?

— А что-же это такое? — немного опешил француз. — Вы хотите дать этому камню другое название?

— Это гранат, дорогой мой друг, — с сожалением покривила губы собеседница. — Уверяю вас, что это так.

— Не может быть!..

Буало вернул раритет себе и впился глазами в центр квадрата, брови у него неспешно поползли вверх, а подкрученные усы наоборот стали опускаться вниз.

— И еще одно, вы попутали названия камней, образующих сам квадрат, — продолжала Ингрид открывать завесу над тайной изделия.

— Простите, мадемуазель, я вас не совсем понимаю, — машинально отозвался кавалер.

— Два камня по углам никакие не гранаты, а самые обыкновенные авантюрины красного цвета, — беспощадно расставляла все по своим местам молодая женщина. — А два других не сапфиры, а простые аквамарины, более дешевые.

— Вы хотите заявить, что это подделка? — совсем сконфузился француз, видно было, что он теряет почву под ногами. — Но я и сейчас утверждаю, что диадема самая настоящая.

— Я еще не все сказала, месье Буало, — откачнулась на спинку сидения Ингрид, она прикрыла глаза, затем потерла виски пальцами. — Присмотритесь повнимательнее к бриллиантам, вправленным по всей окружности изделия, и вы обнаружите, что это не что иное, как горный хрусталь.

У кавалера отвисла нижняя челюсть, он надолго застыл, уставясь в пространство невидящим взглядом. Захарка, не проронивший за время разговора ни слова, настороженно покосился на кошель за его поясом, он подумал о том, что остальные раритеты тоже могут не представлять из себя ничего ценного. Вполне возможно, что и кардинальская цепь с медальоном всего лишь символы власти какого-нибудь бургомистра из заштатного шведского городка.

— Вы хотели бы знать причину своего обмана? — спросила через некоторое время Ингрид, снова принимая позу сведущего человека.

— Я был бы вам признателен, — как во сне отозвался ее собеседник.

— Вас сбили с толку ночь, переутомление и нестойкое пламя свечей. Три этих обстоятельства послужили тому, что камни как бы затемнились, превратившись, допустим, из более светлого граната в темный рубин, а из аквамаринов с авантюринами в сапфиры и гранаты. Вот и вся разгадка.

— Вы желаете сказать, что это изделие является подделкой под основную работу Николо Пазолини?

— Вполне возможно, что сам мастер занимался подобными вещами. Ведь вы тоже обмолвились, что он не прочь был зашифровать в камнях какой-то древний магический символ.

— Но это разные вещи! — воскликнул Буало. — Одно дело заменить что-то на иное, а совсем другое зашифровать, не подменяя редких камней на похожие, к тому же, ниже их по качеству.

В салоне кареты на некоторое время зависла напряженная тишина. Она стояла до тех пор, пока в диалог не вмешался Захарка. Обращаясь к супруге, он спросил.

— Иринушка, у меня к тебе тоже имеется вопрос. Остальные украшения, в том числе колье, они тоже из дешевых камней?

— Я уверена, что другие драгоценности настоящие, — ответила она. — Дело в том, что диадемы из всех изделий больше всего притягивали взоры высокородных особ своей неповторимой красотой, поэтому люди с нечистыми помыслами обращали на них внимание в первую очередь, — Ингрид улыбнулась мужу и пояснила. — Зачем делать, скажем, фальшивый перстень, если цена на него и без того невысокая. Этой мелочью занимаются людишки маленькие, у которых сами мысли лживые.

Захарка с сомнением пожевал губами и перевел взгляд на Буалка, торопливо выкладывавшего из кошеля на сидение конфискованные у Карлсонов сокровища. Кавалер достал кардинальскую цепь и принялся изучать ее со всех сторон. И чем больше он усердствовал, тем светлее становилось его лицо с черными усами под тонким хрящеватым носом. Наконец он улыбнулся яркими голубыми глазами и с превосходством воззрился на обоих собеседников:

— Я никогда и никому не поверю, что эта цепь фальшивая, — уверенно сказал он. — Даю слово дворянина, что в свое время ее носили кардиналы королевской Франции. А вот это бриллиантовое колье украшало прелестную шейку Жозефины в годы правления императора Наполеона Первого, его любовницы.

— Никто в этом не сомневается, — улыбнулась Ингрид в ответ на его задиристый вид. — Как раз о кардинальском раритете с бриллиантовым колье речи между нами не велось. Но то, что диадема фальшивая, я имею полное право утверждать. Драгоценные камни окружали меня с самого раннего детства, и я научилась в них разбираться не хуже придворного ювелира.

В это время карета остановилась, слышно было, как Петрашка спрыгнул с козлов и заторопился к дверям. Он дернул ручку на себя, впуская вовнутрь салона клубок морозного воздуха, и с трудом разлепил непослушные от холода губы:

— Прошу на выход, господа, как раз перед нами находится пристань, к которой пришвартованы корабли всех стран мира, — он показал рукой за спину и сделал предположение. — Кажется, самый большой из парусников уже приготовился идти к теплым берегам Франции. На нем уже и паруса подняли.

Картина, открывшаяся путникам, настроила всех на романтический лад. Возле деревянного мола покачивались на волнах множество больших и малых судов, крутобоких и с заостренными носовыми линиями, вислозадых, словно овцы с нагулянными курдюками, и с обрубленной кормой. Все они были с мачтами с множеством перекладин, с парусами, провисшими на них. Или с холщовыми полотнищами, поднятыми вверх и натянутыми до позванивания, говорящими о том, что судно готовится уйти в плавание. За бухтой, открытой всем ветрам, штормило зимнее море, оно было стального цвета с шапками пены на гребнях высоких волн. Солнце наконец-то выглянуло из-за туч, и все вокруг оделось живым светом, смягчившим в один момент морозный воздух.

— Буалок, тебе пора собираться в дорогу, — повернулся к кавалеру Захарка. — Считай, что свой долг мы выполнили. Отвезешь сокровища во Францию и передашь их в музей Лувр, где им самое место.

— Оставаться с ними в Швеции, значит, подвергать всех нас опасности, — согласился со средним братом Петрашка. — А потом вернешься на остров Святого Духа за Аннушкой, своей женой, и вы вернетесь обратно в Москву, обживать свой особняк на Воздвиженской улице.

— А вы куда собрались? — приподнял в недоумении плечи француз, было видно, что предложение Захарки, старшего группы, застало его врасплох.

— Ингрид с Захаркой вернутся на остров Святого Духа в родовой замок Свендгренов, а мы с Сильвией отправимся в Париж на другом корабле, — пояснил Петрашка. — Негоже нам примазываться к отваге французского кавалера, пустившегося на край земли в поисках своих национальных реликвий. Мы всего лишь выполняли просьбу нашей матери.

Кавалер долго не отвечал, по его мужественному лицу пробегали тени от невысказанных мыслей, он боролся с ними, стараясь удержать чувства в узде. Наконец он поднял голову и посмотрел на своих собеседников:

— Вы решили спровадить в Париж меня одного? — с обидой в голосе спросил он.

— А зачем туда ехать всем? — вопросом на вопрос ответил Захарка. — Мы посчитали, что ты справишься один.

— Ты разве не знал, Захарка, что во Франции, как на левом берегу Терека — один за всех и все за одного? — не согласился кавалер. — Тем более, что все мы дрались за сокровища на равных.

— Что ты хочешь этим сказать? — оперся рукой о дверцу кареты Петрашка.

— Только одно, вместе мы и должны вернуть раритеты на их родину.

Ингрид, молча наблюдавшая за этой сценой, улыбнулась понимающей улыбкой. Она поправила на плече шубу и сказала:

— Месье Буало говорит правду, он истинный кавалер и не желает присваивать лавры победителя себе одному. К тому же, в замке на острове лежат остальные драгоценности, в том числе и алмаз из короны Людовика Четырнадцатого. А его в первую очередь надо присоединить к раритетам, добытым нами.

Петрашка поддернул носом:

— Мы про него совсем забыли, — с недоумением покосился он на своего брата.

— Хоть вы казаки и ученые, а цены таким вещам по прежнему не знаете, — не утерпела Ингрид с подковыркой. — У вас принцип — сделал дело и гуляй смело.

— Ты считаешь, что мы тоже должны ехать во Францию? — повернулся к жене Захар, он не обратил внимания на укол, сделанный ею. Он знал, что так оно и было на самом деле.

— Ты же слышал — один за всех и все за одного, — посмотрела она на него открытым взглядом.

Буалок, с унылым видом следивший за диалогом, повеселел, он тут-же запахнул полы камзола, пряча от посторонних глаз кошель с сокровищами, засунутый за ремень:

— Вот и договорились, жаль, что эта диадема оказалась фальшивой, — он повернулся к Ингрид и добавил. — Но мы обязательно найдем настоящую.

Спутница бросила на него озорной взгляд, она, как любая образованная женщина, успела прочитать книги о мушкетерах, написанные Дюма-отцом, и прекрасно понимала, какие чувства обуревают сейчас ее нового родственника. Она повернулась к младшему брату своего мужа и звонко крикнула:

— Петрашка, трогай, — Ингрид вскинула вверх руку, сжатую в кулак. — Один за всех!

Мужчины, сидящие в салоне, встрепенулись и вслед за Буало дружно гаркнули мало знакомый им девиз, удивительно подходивший под казачий образ жизни:

— И все за одного!

 

Глава одиннадцатая

Стояло знойное лето 1996 года, солнце палило нещадно, оно словно решило весь свой жар, накопленный за несколько десятков прохладных лет, выплеснуть на землю за один раз. В европейских странах мелели реки и озера, в Африке пустыни ускорили свое наступление на редкие оазисы, а в России засыхали на корню урожаи, обещая очередной голодный год. В который раз русские люди запасались скудными крупяными наборами с солью и спичками и готовились к очередной мировой блокаде. Они, отброшенные на самую окраину цивилизации силами, правящими миром, снова настроились выживать, без помощи откуда бы то ни было. И все это паскудство, неприкрытое ничем, объяснялось переходом на новый демократический строй, должный принести достойные дивиденды. Перестройка продолжалась уже одиннадцатый год и толку от нее пока не было видно. Зачем ее начали, когда нужно было всего-то распорядиться по умному своими немеряными природными ресурсами, никто никому не хотел объяснять. Говорили просто, что так надо для вашего же блага. Так-же было и после революции, и после Второй мировой войны, и с приходом к власти дуролома Хрущева, смешившего мировую общественность никчемным маханием кулаками по любому поводу и грохотом своей туфли по трибуне в Организации Объединенных Наций. И, как и все до и после него, морившего русский народ голодом и обещаниями высоких урожаев кукурузы. Потом его объявят первым в России демократом. За что, за какие подвиги во имя государства рабочих и крестьян? Опять никаких ответов ни от кого, в первую очередь от руководителей страны, все больше кажущихся обыкновенными марионетками в руках умных людей. Да и как им не быть этими марионетками, когда «цари» на российском престоле представляли из себя обыкновенных мужиков, потомков скотников с доярками, готовых за кусок хлеба с маслом и за руководящее кресло продать не только свой народ, но и своих родителей. Как тот Павлик Морозов. А чтобы не началась новая гражданская война и было кому обрабатывать новых хозяев, по всему бывшему Советскому Союзу вспыхивали военные конфликты, призванные отвлекать людей от главных процессов, происходящих внутри государства, в который раз положенного на лопатки. Все было продумано до мельчайших подробностей, лишь бы русский медведь не поднялся на задние ноги и не пошел крушить направо и налево и правых, и виноватых. Тем из неграмотных крестьян, кто занимал в министерствах и на производствах ведущие посты, начисляли немереные оклады, превышающие зарплаты простых рабочих в десятки и даже сотни раз, давали им возможность распоряжаться акциями своих предприятий по собственному усмотрению. Раздавали дачи, автомобили. То есть, покупали на корню этих коммунистов, якобы преданных делу Ленина и коммунистической партии, чтобы у них и мысли не возникало поднимать народ против нового строя. Впрочем, здесь у экспериментаторов оказался большой просчет, потому что у верных ленинцев таких мыслей не наблюдалось со дня их рождения. Они представляли из себя людей, готовых изначально на любые подлости во благо свое. Они такими родились, как рождаются ворами и садистами, полеводами и творческими личностями.

Одним из таких мест, призванным отвлекать русский народ от перестроечных процессов, была Чечня. Почему выбрали именно эту республику, долго ломать голову не приходилось. Во первых, это была самая жестокая и религиозно закабаленная нация, принявшая ислам с помощью турецких с арабскими эмиссаров и проповедовавшая его с особым упорством. Она заявила о себе в полный рост еще во времена Шамиля, Третьего имама Чечни и Дагестана, когда горские абреки терроризировали левобережные русские поселения, грабили и убивали людей, угоняя их в рабство. Они действовали как в свое время татаро-монгольские захватчики, или как разбойники с большой дороги. Во вторых, менталитет этой нации находился на весьма низком уровне, он был зависим от главенства племенно-родовых кланов, своеобразных тейпов с вождями, проповедовавших патриархат из каменного века. Разница между плохим и хорошим представлялась у нации весьма в размытом виде. И в третьих, чеченцы были самым многочисленным и самым сплоченным народом на всем Северном Кавказе, могущим повлиять даже на политическую погоду в этом регионе. Вот почему люди, решившие внедрить новый строй в бывшую Российскую империю, правопреемником которой после революции стал Советский Союз, сделали главную ставку на эту республику. Не на Закавказские с азиатскими анклавами — на это бесполезное подбрюшье, которое само по себе никому не было нужно-а на Чечню, имеющую к тому же энное количество востребованных на мировом рынке полезных ископаемых. Не столь весомое по оценкам специалистов. Они знали, что чем больше там завязнет российских войск, основу которых составляли еще не обстрелянные солдаты, тем больше отцов и матерей — тех самых русских людей — отвлечется от первоочередных проблем в стране, предоставив возможность держателям мира делать за их спинами то, что им заблагорассудится.

Ярким представителем этих сил в России, как и явным, был Борис Абрамович Березовский, тайный агент израильского «Моссада», равно как и английской внешней разведки, перечислявший немалые — русские же — капиталы чеченским боевикам, в первую очередь бандам Басаева. Ему помогал Гусинский, его друг, сбежавший в Израиль. Они были полной противоположностью Лившица, тот за спиной уральского крестьянина Ельцына всего лишь упирал на то, что «нужно делиться». А Чубайс проповедовал железный подход к проблемам, своим в первую очередь. Остальные держались в тени. И, конечно, мировое еврейское сообщество, равного которому по сплоченности нет в мире, готовое даже за малый лакомый кусок драться до последнего. А в этот раз на мировой аукцион в одночасье выставили всю бывшую Российскую империю с немеряными природными ресурсами.

И это дьявольское изобретение по отвлечению населения от внутренних проблем у них получилось, оно действовало безотказно.

Бригада морской пехоты, снятая с форпостов на острове Сааремаа в Балтийском море, построенных еще царями, и передислоцированная в Чечню на время ведения боевых действий, заняла высоту, господствующую над дорогами, бегущими сразу в четырех направлениях — на Грозный, на Гудермес, на Аргун и на дагестанскую Махачкалу. Броня на БТРах и БМПшках раскалилась до такой степени, что на ней можно было поджаривать яйца, такими же горячими были каски на головах у бойцов, подствольники на АКСах, и даже пряжки с якорями на ремнях. Молодые ребята в тельниках, с татуировками на предплечьях в виде морских котиков, покуривали в неглубоких траншеях, они выглядели разморенными. Среди них можно было встретить парней, на плечах у которых красовался силуэт белого медведя. Это были морпехи Северного флота, прибывшие из Видяева и других мест на Кольском полуострове. Над возвышенностью на малой высоте барражировали «вертушки», высматривавшие в «зеленке» и в окрестностях отряды боевиков. Пушкари с минометчиками в любую минуту были готовы утрамбовать поквадратно подозрительные участки. Разведчики доложили, что банды Басаева и Радуева, вечного комсомольца, примкнувшего к нему, готовятся нанести визит в Аргун, родину одного из полевых командиров. И генерал Трошев, сам уроженец этих мест, терский казак, решил упредить вылазку заслоном из отборных частей. Год 1994 для головорезов прошел, когда по всей республике и даже за ее границами царил полнейший беспредел, когда трупы российских солдат гнили вдоль обочин дорог и никому до них не было дела. Теперь же, не успевал снайпер или боевик открыть огонь из окна какого-нибудь дома или строения, как его вместе с этим домом стирали с лица земли мощным огнем, не взирая на проститутские приемы в виде женщин и детей, высовывавшихся из этих окон и машущих белыми платками. И хотя до полного понимания образа наглого и беспощадного врага было еще далеко, какой-никакой порядок в ведении боевых действий начал проступать. Три фигуры, стоявшие во главе российских войск — генералы Казанцев, Шаманов и Трошев — сумели договориться и действовать синхронно.

Солнце перевалило на вторую половину небосклона, в блиндаже, сооруженном на скорую руку по причине того, что у противника не имелось тяжелой артиллерии, заканчивалось совещание. Командир бригады, полковник с седыми усами и рядами орденских планок на левой стороне груди, обвел офицеров пристальным взглядом и задержался на рослом капитане, стоявшем по правую руку от него. Черный берет у офицера был засунут под погон:

— Капитан Ростиньяков, повторить задание, — коротко приказал он.

На смугловатом лице заместителя командира бригадной разведки с темными глазами и черными усами, не дрогнула ни одна черточка. Он четко отрапортовал:

— С заходом солнца десантироваться со своими бойцами в глубине территории, занятой противником, раствориться в зеленке. В случае нападения боевиков на высоту сначала пропустить их к основным нашим силам, а потом сгруппироваться и ударить им в спину.

— Чтобы ни один боевик не сумел выскользнуть из кольца, — одобрительно хмыкнув, дополнил изложенное полковник. — Пока генерал Лебедь, эта водоплавающая птица из ВДВ, не положил перед Ельцыным на подписание очередной мирный договор, мы обязаны не дать чеченцам почувствовать, что они пупы земли. Иначе горцы распояшутся, сядут на «Нивы» с «УАЗиками» и покатят, как татары с башкирами в начале перестройки, воевать Москву, не щадя по пути ни малого, ни старого.

— И остановить их будет некому. Гражданское население встречает чеченских боевиков как освободителей неизвестно от кого и от чего — с цветами, — усмехнулся майор, командир одного из батальонов. — Наши люди добрые, они едва не сделали Президентом России еще одного неграмотного горца — Руслана Имрановича Хасбулатова, этого ярого поборника сталинских режимов правления. Вот была бы потеха.

Его поддержал сосед с погонами подполковника на плечах:

— Сталин был хоть и грузином, но православным, а этот чеченец мигом обратил бы русских в мусульманскую веру и заставил бы отбивать поклоны своему аллаху. И это в то время, как наши стрелковые части с другими армейскими соединениями, укомплектованы оружием едва на одну треть.

— И эту комплектацию Лебедь старается отменить. Он почувствовал, что на мирной волне можно будет выставить свою кандидатуру на президентский пост, и ради этого не щадит никого, — подхватил разговор еще один старший офицер. — Скоро солдаты станут наступать на врага как их деды вначале Отечественной — с голыми штыками.

— Такое мы уже прошли, в девяносто четвертом году…

— Отставить разговоры, — оборвал говорившего с его товарищами командир бригады. — Наше дело исполнять приказания старших по званию, а политикой пусть занимаются те, у кого амбиции бьют через край. На сегодня все свободны, кроме капитана Ростиньякова.

Когда офицеры покинули блиндаж, полковник чуть развернул к себе карту, лежащую на столе, и отчертил карандашом небольшой кружок в районе городка Урус-Мартан:

— Хэт, патриоты, скоро бригада морпехов превратится из боевой части в политическую партию, оппозиционную правящей, — недовольно проворчал он, кивнув на выход из блиндажа. Затем негромко начал пояснять суть вопроса. — По данным армейской разведки, в этом населенном пункте сосредоточены сейчас большие силы боевиков и арабских наемников. У меня имеется информация, что этой ночью они покинут лагеря и попытаются в обход нашей укрепзоны прорваться к Аргуну. Их надо связать боем, желательно до наступления утра, чтобы утром мы могли нанести по ним ракетный удар и чтобы они не успели разбежаться снова по своим углам. Иначе с такими подходами к ним, которые предлагают наши политики, мы их никогда не переловим.

— Ясно, товарищ полковник, — отозвался капитан, тоже склонившийся над картой. — Какие будут дополнения к приказу?

— Твоя задача набрать отряд из пятидесяти человек, можно взять на выбор два взвода из личного состава. Вы погрузитесь на «вертушки» и десантируетесь в том самом районе, — командир бригады бросил карандаш на карту и обернулся к собеседнику. — Кажется, Панкрат, ты сам будешь из этих мест?

— Мои предки из станицы Стодеревской, Алексей Петрович, а сам я из Москвы, — улыбнулся капитан.

— Пращуры из терских казаков, значит?

— Выходит, что так.

— А почему у тебя фамилия не казачья? — полковник вопросительно приподнял кончики бровей.

— У нас в семье из поколения в поколение передается легенда о том, что джигит из чеченского тейпа Даргановых перешел на левую сторону Терека и посватал терскую казачку. Это было лет двести назад и оттуда взял начало казачий род Даргановых, — с улыбкой взялся за объяснения офицер. — Потом один казак из этого рода во время войны с Наполеоном посватал в Париже французскую дворянку Софи де Люссон, у них появились дети. Одна из дочерей от этого брака вышла замуж за французского кавалера де Ростиньяк, они переехали жить в Москву. Отсюда пошла наша фамилия.

— Накрутили казачки с горцами, впору ногу подвернуть, — развел руками командир бригады. — Значит, среди чеченцев тоже есть Даргановы?

— Есть, Алексей Петрович, как и горцы с казачьими фамилиями, — усмехнулся в подстриженные усы морской пехотинец. — Казаки тоже были не прочь заиметь в жены послушную горянку.

— Получается, что между вами существовала не только родственная связь, но и кровная месть?

— Честь у нас всегда занимала первое место.

— Занимательно, черт возьми, какое-то новое сословие — ни горцы, ни русские, ни французы, — захмыкал в подбородок полковник. — Одним словом, вольные люди.

— Мы терские казаки, — засмеялся и капитан.

— А вот это главное, как сказал в свое время Лев Толстой, вся Россия собрана казаками. Хотя вопрос, конечно, спорный…

«Вертушки» зашли на посадку точно в заданном квадрате, откуда передавали сигналы разведчики генерала Трошева. Капитан Ростиньяков открыл люк и высунул голову наружу. Все вокруг затопила ночная мгла, лишь внизу шевелилась как водоросли в воде высокая трава, освещенная прожекторами под корпусом вертолета и причесанная работой его винтов. Как только колеса коснулись земли, капитан выпрыгнул из люка и дал отмашку рукой, пехотинцы последовали за ним. Рядом выгружались из боевых машин остальные участники рейда. Не прошло нескольких минут, как винтокрылые стрекозы выключили мощные прожекторы и пошли с косым наклоном набирать высоту, растворяясь в ночи. Капитан, чтобы дать глазам побыстрее привыкнуть к темноте, сильно надавил подушечками пальцев на веки с надбровными дугами, и резко отпустил их. Отряд десантировался на вершине холма, окруженного со всех сторон лесным массивом, где-то внизу блестел одинокий огонек то ли от электрической лампочки, то ли от костра. Он вдруг начал приближаться, показалось, что огонек полетел по воздуху. Капитан вскинул короткоствольный АКС и передернул затвор, то же самое проделали десантники, стоявшие вокруг.

— Спокойно, морская пехота, — послышался ровный голос, огонек вильнул вверх и уперся узким столбом света в небо. — Своих перестали узнавать?

— Пароль! — потребовал командир десанта, включая и свой ручной фонарик.

— Грозная, — последовал незамедлительный ответ. — Казачья станица Грозная.

Из ночи вынырнули несколько поджарых фигур, облаченных в обтерханный камуфляж с зелеными разводами и с пузырями на коленях. В руках они держали десантные АК, а за спинами болтались тощие вещмешки. С одного взгляда стало понятно, что это русские парни из той самой армейской разведки генерала Трошева, они дружно тряхнули нечесаными чубами и повесили автоматы на шеи.

— С прибытием, пехота, — прогудел тот из них, который отвечал на пароль, пока остальные замигали огоньками сигарет. Это был высокий парень лет двадцати пяти, худощавый, широкоплечий, с мосластыми руками и длинными ногами, крепко цеплявшимися за землю. Такими данными обладали спортсмены, завоевывавшие мировые титулы на прайдах в различных микс-файтах без правил. Он сморгнул голубыми глазами на приятном и одновременно мужественном лице с потрескавшимися губами. — Кто тут у вас главный?

— Я, капитан Ростиньяков, — отозвался командир отряда.

Разведчик придвинулся поближе, он не стал затягивать со знакомствами:

— Задача перед нами поставлена такая, сейчас мы разделимся на несколько небольших групп и тронемся в путь, — уверенно заговорил он. — Когда спустимся к подножию холма, примем решение, которое подскажут нам новые разведданные. — Он указал на рацию на спине у одного из своих подчиненных и добавил, постучав по мобильнику на поясе. — Этим здесь пользоваться нельзя, чехи запеленгуют в один момент.

— Почему нужно разделяться и кто поведет группы? — продолжал уточнять детали операции капитан. Он был в курсе всех мелочей, но по привычке, выработанной за годы службы в разведке, перепроверялся не взирая на доверие, возникшее к собеседнику.

— Потому что меньше шума. Ты и поведешь, капитан Ростиньяков, сам назначишь командиров групп, — четко сказал парень. — Проводниками у них будут мои псы войны. Связь мы поддерживаем между собой через вот эту хитрую мобилу, она у нас приспособлена только для внутреннего пользования.

— Ясно. Командиры отделений ко мне!..

Лес был густым, ветви деревьев и кустарников цеплялись за одежду, стараясь вырвать куски ткани. Капитан держался за проводником, бесшумно скользящим впереди, видно было, что здесь ему знаком каждый бугорок или поворот. И все равно, как только нога попадала в петлю из ползучих растений, или грудь с шеей натыкались на невидимое препятствие из холодной и скользкой лозины, так по телу пробегала невольная дрожь. Растяжками, лягухами и другими минными ловушками вся Чечня была утыкана как совхозное поле картошкой. Их ставили не только боевики, но и разведчики, когда обнаруживали тайные тропы, по которым бродили воины аллаха в одежде, тяжелой от грязи и пропахшей человеческими выделениями. Наконец поводырь вышел на небольшую поляну, и когда подтянулась вся группа, негромко сказал:

— Сейчас я свяжусь со своими.

— С другими проводниками? — уточнил капитан.

— С разведчиками, которые следят за передвижениями боевиков в их лагерях. Мы скорректируем полученные от них сведения с проводниками из моей группы.

Он подозвал радиста и присел на корточки под деревом, на передатчике тут-же запульсировал крохотный индикатор. Молодой парень взял один наушник и подсунул его под косынку на голове. Вид у него, как и при встрече на вершине холма, оставался невозмутимым. Вскоре он встал, поправив автомат за спиной, подошел к капитану:

— Началось, — коротко сказал он.

— Боевики зашевелились? — догадался командир группы морпехов.

— Несколько их отрядов из разных лагерей взяли направление на Аргун. Во главе операции стоит сам Хаттаб, бешеный араб, — проводник сорвал травинку, пожевал ее и протянул руку собеседнику. — Кстати, меня зовут Сергей.

— А я Панкрат, — пожал жесткую ладонь капитан. — Какие, Серега, у нас будут дальнейшие действия?

— Вот прикину хрен к носу и разошлю оперативку по всем группам, — Сергей огляделся вокруг. — Нам придется спуститься к подножию холма, пройти по впадине километра три до створа между двумя скалами и устроить там засаду, — он досадливо почмокал губами. — Жаль, что группа майора Дарганова ушла на другое задание, мы бы устроили чехам ночь острых ножей. Наподобие Варфоломеевской лет четыреста назад в городе Париже.

— А кто такой этот майор Дарганов?

— Он спецназовец ВДВ, родом из станицы Стодеревской, что на левом берегу Терека. Чехам от него никакой пощады, мстит им за всех погибших из рода Даргановых. Между прочим, ему всего двадцать три года.

— И уже майор! — невольно вырвалось у морского пехотинца с погонами капитана. — Этот парень видно далеко пойдет.

— Чеченские боевики как заслышат позывные майора, так по всей округе их днем с огнем не сыщешь, — проводник посмотрел на радиста, склонившегося над рацией, и продолжил пояснения. — Дарган удерживал несколько дней высоту под Шали, его десантники числом в двести бойцов вели бой с армией боевиков в полторы тысячи человек. Накосили они тогда около тысячи чехов, а сами потеряли меньше половины состава.

— К Герою, наверное, представили?

— Не без того, но Дарган в Кремль на встречу с Ельцыным еще не ездил. Не вызывали.

— У нас такое бывает, я сам прошел через стену штабного равнодушия, — командир десанта поправил автомат на груди и задумчиво сказал. — Мои предки тоже родом из станицы Стодеревской, что на Тереке. В Москву переехали, еще при Александре Втором.

— Даже так!

— До революции контакты друг с другом поддерживали, а потом как отрубило. И фамилия у моих прапрадедов была Даргановы.

— Здорово! — не уставал восклицать разведчик.

— Может и мы с тем майором родственники.

— А может такая фамилия была у всех жителей станицы. У казаков подобное случается, — добродушно усмехнулся разведчик. — Я сам из казаков, только из донских.

— Полный аврал, от станичников ботинком ступить некуда, — засмеялся морпех. — Придется разобраться с тем Даргановым, когда с ним встретимся.

— Это будет самым правильным. А пока давай думать, как лучше устроить засаду у входа в то ущелье.

Капитан отбросил травинку, лицо его стало серьезным. Он пробежался рукой по талии, затянутой поясом с гнездами для гранат, запасных рожков и прочих боеприпасов:

— А если сначала пощипать этих басаевцев? — подал он наконец предложение. — Малыми силами, чтобы они забыли про свои планы?

— Мы можем ударить по чехам только из засады. Моряки в этих местах никогда не бывали, и если чехи примут бой, то вы не будете знать, за какой выступ прятаться, — с сомнением приподнял плечи разведчик. — Я вообще не понимаю, зачем морскую пехоту направили в гористую местность. Здесь должны работать горно-стрелковые части, а ваш удел брать штурмом береговые укрепления противника.

— Приказы не обсуждаются, — твердо сказал капитан. — Если мы пришли сюда, значит должны выполнить свой долг.

— Ты прав, морпех. Я не сомневаюсь в твоей храбрости, но боюсь, что это мало поможет нашему делу. Здесь не бастионы, а настоящие горы и за каждым уступом прячется враг, злой и изворотливый горец, вооруженный современным оружием.

— А мы морские котики, Серега. Кстати, ты в каком звании?

— Неважно, капитан, я тоже офицер. Из ФСБ.

— Так что ты, фээсбэшник, думаешь конкретно о моем предложении?

— Нам надо держаться вместе, тогда и помощь, если она понадобится, скорее нас найдет. Что в людях, что в боеприпасах. Хотя ты прав, парочку мобильных групп я бы направил навстречу боевикам, чтобы им было не скучно.

— Дело в том, Серега, что если они соединятся, остановить их будет намного труднее. Тогда мы от них не оторвемся и придется, как в том кино, вызывать огонь на себя, — капитан отстегнул от пояса флягу и отпил глоток воды. — А это не всегда дает положительные результаты.

— А если мы их пощипаем, глядишь, они передумают наступать и повернут назад? — Серега отбросил соломинку. — Но наша задача, морпех, в том и состоит, чтобы собрать боевиков всех вместе и связать боем до утра. А утром прилетят «вертушки», по чехам поработают минометные установки.

Капитан долго не отвечал, глядя куда-то в сторону, в уголках его волевых губ все сильнее обозначалась ироническая улыбка:

— В общем, по накатанной колее — вызываем огонь на себя, и ничего нового, — с глубоким вздохом сказал он, стараясь избавиться от излишних мыслей, — Меня предупредили, что ты будешь здесь за старшего. Тебе и карты в руки, Серега.

— Вот и ладненько, тогда спускаемся к подножию холма и соединяемся с остальными группами, — повеселел разведчик. — Потом марш бросок по впадине до горного массива и будем гнездиться на склонах ущелья. Я там уже побывал, есть отличные природные схроны. Только бы нас не опередили.

На краю темно-синего неба наконец-то появился ущербный месяц, и сразу перед отрядом выросла зубчатая стена из почти отвесных скал. Разведчики, шедшие впереди, мигнули карманным фонариком, десантники оборвали шаг и затаились. Ждать пришлось недолго, новая отмашка лучом дала добро на продвижение вглубь узкого ущелья. Сапоги на толстых подошвах и с короткими голенищами соскальзывали с голышей, они перекатывались с глухим стуком и вновь норовили попасть под ноги. Неожиданно со склона по правую сторону ущелья прилетел гортанный вскрик, он тут-же оборвался, не успев набрать силы. Фээсбэшник, шедший рядом с капитаном, поднял руку, призывая отряд ко вниманию.

— Мои предположения подтвердились, — шепотом сказал он своему соседу. — Боевики насажали кукушек и теперь нам придется выковыривать их из схронов как лобковых вшей из собственной кожи.

— Они такие умные? — не поверил капитан.

— Их научила война девяносто четвертого года. Эта война и нас заставила думать по другому, поэтому я выслал вперед дозор из диких гусей. Парни еще с Афгана.

— Как ты думаешь, Серега, кукушки рассажены по всему ущелью? Я вижу, что ты здесь уже освоился.

— Только вначале и на выходе из него. Это в основном местные пастухи, они за свою работу в случае успеха получают по пятьдесят, по сто долларов.

— Не густо…

Дорога между скалами была открыта. Отряд морпехов вместе с армейскими разведчиками разделился на две группы, каждая из которых рассредоточилась на противоположных склонах гор с таким расчетом, чтобы боевики, втянувшиеся в ущелье, не сразу из него выбрались. Один из проводников вместе с тремя десантниками отправился нейтрализовывать кукушек на выходе из ущелья. Оно было коротким, как объяснял Серега, дальше начиналась долина с невысокими горными отрогами по бокам. Этим путем десантники после боя должны были отходить к своим частям. Когда они заняли свои места, капитан приладил на край валуна РПД с дисковым магазином и повел стволом по дороге, слабо освещенной звездами с месяцем. Позиция была выбрана удачно, она позволяла держать под прицелом участок не меньше трехсот метров. На противоположном склоне залег за выступом с ПК с квадратной магазинной коробкой под стволом командир взвода морпехов, старший лейтенант Солонцов. Это был рослый парень под два метра с вислыми плечами, на которых уместился бы рояль. Надежный как сам якорь от боевого корабля, он одним ударом мог оглушить быка. Передав пулемет сержанту, капитан отошел к Сереге, настраивавшем вместе с радистом рацию на нужную волну.

— Новая информация поступила? — присаживаясь на корточки и следя за огоньками сигарет, пропадавшими в рукавах камуфляжа, спросил он. — Где сейчас чехи?

— Уже на подходе, мои ведут их как телков на веревочке. Они же начнут их добивать, если кто-то кинется бежать в обратную сторону, — обернулся к нему разведчик. — Только что доложили, что несколько отрядов численностью до пятисот человек обошли холм, на котором мы с тобой встретились.

— Значит, через час они будут здесь.

— Через полтора, у них вооружение потяжелее. Имеются ПЗРК и переносные минометы с гранатометами, — Серега затянулся дымом и загасил окурок о подошву ботинка. — Вторая их армия численностью не меньшей, пошла другой дорогой. Скорее всего здесь она не пойдет.

— Судя по масштабам, операция намечается серьезная, — усмехнулся командир десанта.

— Ты не все знаешь, Панкрат, — снисходительно улыбнулся Серега. — Еще два таких же отряда из горцев с арабами продвигаются на Аргун с тыльной стороны этого города, то есть, из Дагестана. И это не беря во внимание боевиков в самом Аргуне, которые ходят по улицам в цивильной одежде и предлагают нашим солдатам продать им оружие с боеприпасами.

— Тогда наливай, как говорят в береговых войсках.

— У нас в ФСБ говорят точно так-же, но пьем мы всегда после завершения операции.

— А мы не брезгуем пропустить свои сто пятьдесят перед штурмом, чтобы крепче зажать зубами ленточки от беретов…

Месяц наконец-то вошел в силу, он поднялся по небосклону и теперь освещал землю узкой и яркой полоской света. Вошли в световой экстаз и крупные турецкие звезды, нависшие над землей огоньками от свечей. Дорога стала видна как на ладони. И все равно боевики возникли у входа в ущелье внезапно, они размытыми тенями выныривали из пространства, затопленного голубым туманом, и скользили друг за другом бесконечной цепочкой по нескольку человек в звеньях. Ни стука камней под ногами, ни бряцания оружия не было слышно, видимо, сказывались вековые горские устои, когда война в этих местах являлась неотъемлемой частью быта. Они шли, уверенные в том, что кукушки, рассаженные вдоль всего пути их следования, своевременно предупредят обо всем. От головы колонны отделились несколько человек, они положили руки на автоматы и заспешили ко входу.

— Аллах акбар! — крикнул один из них еще издали.

— Аллах акбар, — отозвался Серега как бы полусонным голосом.

Боевик сказал еще несколько слов на чеченском языке, на которые разведчик ответил коротким междометием, и диалог прекратился. Горцы оставили оружие в покое и продолжили неторопливое движение вперед с таким расчетом, чтобы их догнала основная масса воинов аллаха. Серега демонстративно чиркнул зажигалкой, бояться теперь было нечего. Это действие послужило и сигналом ко всеобщему вниманию. Мимо десантников, прятавшихся за укрытиями, потянулись мужчины от семнадцати до сорока пяти лет, заросшие черными бородами с усами по самые уши. В их среде попадались седобородые аксакалы в тюбетейках и с рукавами рубашек, закатанными по локоть, Наверное, пример эсэсовцев из Отечественной войны и для них играл не последнюю роль. Все горцы были одеты кто во что горазд, в основном в армейский камуфляж из советских времен с тяжелыми ботинками на ногах и с армейскими же рюкзаками за спинами. На шеях висели новые семьдесят четвертые автоматы Калашникова, у некоторых оттягивали руки ручные пулеметы Дегтярева или конструктора Калашникова из Удмуртии, наконец-то получившего с приходом перестройки звание генерал-лейтенанта со второй звездой Героя. Были среди боевиков и такие, которые несли на своих плечах трубы от переносных зенитно-ракетных комплексов, или массивные короткоствольные гранатометы и минометы с не менее тяжелыми тарелками под них. Все это воинство шагало молча и не в ногу, у каждого на лице отражалось терпение к трудностям пути и покорность воле аллаха. И если бы кто присмотрелся повнимательнее, то он бы заметил, что никакие это не освободители родной земли от иноземных захватчиков, а люди, обманутые пустыми посулами, в основном крестьяне. Злые на всех и на все и пошедшие на смерть не за идею, а за деньги. В то время, как на лицах русских парней отражалась дерзость воинов великой державы, смешанная с превосходством их над всеми нациями в мире. Так оно и было на самом деле, русские чувствовали себя господами не только на собственном подворье, но и во Франции с Италией, и в той же далекой Америке, освоенной ими в одно время с европейцами разных мастей.

А колонна между тем продолжала втягиваться в ущелье, скоро голова ее поравнялась с местом на склоне горы, после которого уже не было ни одного пехотинца, затаившегося в засаде. Но хвост еще не показался, он по прежнему оставался в тумане. Медлить больше было нельзя, иначе часть боевиков могла прорваться и уйти снова в горы. Капитан, примостившийся со своим АКСом рядом с пулеметчиком, обернулся на фээсбэшника. Увидел, как тот нашарил пальцем спусковой крючок от подствольника и направил автомат на середину колонны, где скученность горцев была самой большой. Раздался тихий хлопок, мгновение спустя над дорогой взметнулась яркая вспышка от взрыва гранаты, она превратилась в ночной тишине в авиационную бомбу, попавшую в цель. С обоих сторон по воинам аллаха, оторопевшим от внезапного нападения, ударили десятки стволов, пули достигали цели, или рикошетили о валуны на дороге и раскаленными шмелями носились между кустами, росшими по склонам. Воздух был прошит ими как кусок материи разноцветной вышивкой. Пространство огласили крики раненных и умирающих людей, они перемежались с проклятиями и ответными очередями бандитов, посланными наугад. Красные, синие и зеленые строчки исчертили ущелье вдоль, поперек и вертикально, казалось, кто-то большой и сильный пытался накрыть его сетью с ячейками, таявшими на глазах. Никто не был в силах запутаться в этих ячейках, падая сразу камнем на дно. Капитан работал выборочно, находя кучки горцев, не успевших оценить обстановку или охваченных паникой с яростью. Он посылал туда с пяток пуль, пока последний из них не опрокидывался на землю или не прятался за трупы своих товарищей. Командир отряда морпехов не гонялся за оставшимися в живых, он знал наверняка, что они никуда не денутся. Их или добьют стрелки с противоположного склона горы, или они сами попадут под свинцовый смерч.

Наконец боевики опомнились, кто-то из них попытался добросить гранату до засевших в засаде, кто-то змеей заполз в придорожные кусты, порываясь открыть огонь из разных видов оружия. Но все эти одиночки не представляли опасности, они больше походили на смертников, решивших пожертвовать своей жизнью ради небесного рая. Морпехи вместе с фээсбэшниками отстреливали их как куропаток, запутавшихся в силках. Капитан приподнялся на локте и посмотрел туда, где был выход из ущелья, он хотел удостовериться, что голова колонны тоже разбилась о свинцовую преграду, поставленную десантниками. Так оно и было, дорогу усеяли трупы горцев, застывшие в самых неожиданных позах. Расчет оказался правильным, он принес ощутимые результаты. Дело оставалось за малым, наступить на хвост удава, чтобы прекратить его агонию, в том числе и с помощью разведчиков, поджимавших колонну сзади. Оттуда уже доносились звуки боя, злого и беспощадного. И вдруг воздух просверлил странноватый посвист, он не походил ни на один, известный командиру десантного отряда за время его службы в элитных войсках. Это было похоже на трель дрозда, простудившего горло. За спиной разорвалась пополам гора, в образовавшуюся пропасть полетели осколки неба, разбитого на мелкие части. Лишь позже капитан вспомнит, что такие звуки издает ракета, пущенная из ПЗРК в условиях горного ущелья, где воздух обладает качествами, отличными от морских с равнинными. Но сейчас он заставил себя развернуться назад, увидел, как в призрачном свете на землю падают части человеческих тел, едва прикрытые тряпками. Там, где занимали позицию Серега с радистом, дымилась глубокая воронка, рваная по краям. Капитан провел рукой по лицу, почувствовал, что ладонь стала липкой от крови. Вероятно, крохотный осколок впился в щеку, или от контузии закровоточил нос. В голове шумело, сильно болели глаза, он закрутил шеей, стараясь сообразить, откуда стреляли. Со стороны дороги не могли, боевики, оставшиеся в живых, не отрывались от нее, а те, что добрались до кустов, находились под перекрестным огнем. Тогда он вскинул подбородок и увидел на противоположном гребне с десяток фигур. Они метались по его краю в синеватых лучах месяца, посылая через ущелье пульсирующие красноватые строчки. Иногда кто-то из них освещался мгновенным высверком, и тогда на позициях морпехов раздавался очередной мощный взрыв.

Теперь обстановка прояснилась. Скорее всего боевики послали группу разведчиков по гребню, тем самым прикрывая себя с воздуха от внезапного появления «ночных охотников» — «вертушек» нового поколения, отрабатывавших на них приемы ведения ночных операций. Горцы, вооруженные ПЗРК с самонаводящимися головками, решили применить их по наземным целям, тем более, что тепловых источников было достаточно. Наверное одна из ракет сработала на подствольник Серегиного автомата, фээсбэшник не стрелял очередями, а посылал в чехов гранату за гранатой. Капитан скосил глаза на укрытие, из которого командир отделения поливал горцев из ручника Дегтярева. Пулемет молчал, а самого пехотинца нигде не было видно. Он заметил сержанта, отброшенного взрывной волной к дереву, росшему ниже по склону, и быстро перекатился к его пулемету. Тот был еще горячим, с диском, опустошенным лишь наполовину. Передернув затвор, Панкрат направил ствол на гребень горы, черные силуэты горцев продолжали метаться по нему, они походили на чертей, устроивших полуночные пляски. Приникнув щекой к прикладу, офицер поймал зрачком прорезь в прицельной рамке, затем подцепил указательным пальцем спусковой крючок и плавно нажал на него. Из искрогасителя на конце ствола вырвалось рваное пламя, фигуры прекратили свой танец. Одни словно провалились в преисподнюю, остальные согнулись и бросились искать укрытие. На участке, контролируемом морпехами, наступила чуткая тишина, прерываемая лишь одиночными выстрелами. Но в том месте, где находился хвост армии боевиков, отсеченный от тела, разгоралась настоящая битва. Автоматная трескотня чередовалась со взрывами, не затухающими ни на минуту. Помочь фээсбэшникам шквальным огнем из всех стволов не представлялось возможным, горцы, оказавшиеся отрезанными от основных сил, отшатнулись в туман и заняли круговую оборону. Панкрат снял берет и тыльной стороной ладони вытер пот на лбу, затем хрипло окликнул командира взвода, находившегося на противоположной стороне ущелья:

— Солонцов, как у тебя дела?

Ответа не последовало, лишь отбрехнулся короткой очередью один из горцев, засевший в придорожных кустах. Капитан пошарил рукой вокруг в поисках планшетки, которая перед началом боя висела у него на боку. Ее не оказалось, из всех вещей остался лишь походный казачий нож, засунутый за поясной ремень, с которым он, потомок терских казаков, никогда не расставался. Он опять напряг горло в надежде докричаться до сослуживца:

— Солонцов, что там у тебя случилось?

И снова тишина сомкнулась над головой плотными морскими водами, не отозвался даже боевик в кустах. Наверное он был или тяжело раненным, или берег патроны для стремительного броска. Звуки боя в начале ущелья стали отдаляться, из этого можно было сделать заключение, что разведчикам приходится туго, они не сумели дать достойный бой и теперь сами убегали от погони. Капитан прикинул расстояние до следующего укрытия, в котором должны были находиться его подчиненные, их с ним разделяла стена деревьев и кустарника. Оставлять пригретое место не хотелось, обстановка могла измениться в любую минуту и тогда каждая огневая точка становилась самой главной. Но и сидеть в неведении тоже не имело смысла, бой закончился и нужно было принимать какое-то решение. То ли уходить на базу, то ли браться за уничтожение довольно большой группы горцев у входа в ущелье, отколовшейся от целой армии. Как назло рация вместе с радистом была уничтожена, а пользоваться мобильной связью было нежелательно. Об этом предупреждал Серега, так нелепо погибший. На гребне напротив снова показались вертлявые тени, они продвигались короткими перебежками, намереваясь охватить участок склона со всех сторон. Капитан прильнул щекой к прикладу пулемета и взял на их на мушку. Он не успел сделать ни одного выстрела, потому что взрывы загремели по всей площади горы напротив. Словно кто-то невидимый подал команду и несколько ракетных комплексов одновременно ударили по укрытиям, в которых прятались пехотинцы. Так это было неожиданно, что в голове невольно мелькнула мысль о приборах ночного видения у боевиков. Через минуту ракеты пошли вспахивать землю вокруг самого капитана. Взрывы от них густо чередовались огнем из минометов и гранатометов. Стало ясно, что полученная Серегой информация была не до конца проверенной. Может быть вторая армия абреков, решившая обойти холм другой дорогой, услышала звуки боя, изменила направление и подтянулась прямо сюда. И теперь свежие их силы мстили за погибших соплеменников, стараясь не оставить камня на камне.

Обстрел продолжался всего минут двадцать, этого короткого времени хватило на то, чтобы познакомиться с вечностью. Капитан свернулся калачиком на дне свежей воронки, он пережидал налет, понимая, что сделать сейчас ничего не сможет. В силу вступил закон, о котором знали только те, кто служил в морской пехоте, и звучал он коротко — каждый за себя. Приучали к нему еще с учебок, заставляя курсантов спрыгивать с полной выкладкой за борт шлюпок в ледяную воду и добираться до берега самостоятельно. Или во время десанта по тылам врага в одиночку бороться с опасностями, переходя на подножный корм и добывая боеприпасы дерзкими налетами. Но эти мужские забавы остались в прошлом, хотя одна из них до сих пор заставляла растягиваться рот в улыбке. Командир десантного отряда оторвал голову от земли и прислушался к шуму боя, обстрел затихал, хотя взрывы мин и гранат продолжали рвать воздух на портянки. И все-таки он не отказал себе в удовольствии заново пережить тот случай, от которого адреналина тогда привалило полные штаны.

Это было на Балтике, недалеко от Балтийска со стенкой для эскадры военных кораблей и с частями морской пехоты вокруг, хотя отцы-командиры войск береговой охраны вместе со штабом находились в Калининграде. Учебку устроили на корабле, отслужившем свой срок, его отбуксировали от берега километра на полтора и закрепили на якорях. Каждое утро курсанты выбегали на палубу и делали зарядку, переходящую в отработку приемов рукопашного боя. Прошло уже четыре месяца интенсивных занятий с прыжками с парашютом на материковом полигоне. Наступил конец сентября, вода в море стала ледяной, это сказывалось влияние близких северных водоемов. Все было привычным, изредка среди ночи раздавался квакающий сигнал тревоги с не менее противным миганием красных плафонов на переборках. Молодые морпехи наскоро натягивали на себя форменки, наворачивали портянки и ныряли в короткие сапоги с раструбами, чтобы в воде от них легче было избавиться. Как и от брюк, расширявшихся книзу. Они выбегали на палубу и принимались за отточку специальных упражнений. И снова все повторялось по кругу. А в тот раз будущий капитан, набросив на тельник форменку и скользнув в штаны с сапогами, почему-то подумал, что сигнал тревоги прозвучал в самый сладкий час, когда снятся одни девушки, красивые и доступные. Продвигаясь к выходу из кубрика, он как-то отвлеченно заметил, что сослуживцы не выскакивают за дверью на палубу и не стучат по ней каблуками сапог, а словно сигают в пропасть. Но рассуждать было не положено, иначе мичман, огромный детина больше двух метров ростом и с кулаками, похожими на пудовые гири, мог нечаянно влепить подзатыльник. Курсант подбежал к двери и переступил порог по привычке — делай как все. Почувствовал вдруг, что летит вниз и зацепиться абсолютно не за что. И как при прыжках с парашютом, которых к тому времени у него набралось два, он подтянул ноги под себя и пошарил правой рукой по левой стороне груди, где должно было находиться кольцо. Его не оказалось, сразу вспомнились слова того же мичмана, призывавшего за отсутствием кольца дергать за член. Но здесь было не до смеха, курсант увидел, что летит прямо в море, вода уже кишела от товарищей, ошалевших от новой причуды отцов-командиров. Он погрузился в ледяную воду и заработал руками и ногами как обыкновенная собака, в силу закона — каждый за себя. Когда вынырнул без сапог и без брюк, оставленных в глубине, увидел метрах в двухстах шлюп с курсантами на веслах. Возле борта стоял мичман и, приставив к губам древний рупор, подавал команды:

— Ко мне, салажня! Куда прыснули к берегу, там только каботажные посудины ходят. И те дырявые. Сюда, мальки мелководные, кто причалит к шлюпу без обмундирования, того ждет наказание. Самое плевое — через гальюн и камбуз!..

И все курсанты, словно пойманные в сети, рванули к шлюпу, проклиная и мичмана-живодера, и собачий холод, сковывающий тело и тянущий их на дно. Позже выяснилось, что за ночь весь борт вместе с частью палубы был подтянут гидравликой под днище корабля. Сон у салаг был крепкий, никто не шелохнулся, когда проводилась эта операция.

Капитан прислушался, показалось, что обстрел закончился. Он поднял голову и, стряхнув с себя каменное крошево с ветками, посмотрел на гребень напротив. Там никто больше не бегал. Тогда он развернулся и уперся взглядом перед собой. Месяц продолжал поливать бледновато-синим светом склон горы, поросший деревьями и кустарником. Не хватало только ведьмы на метле, несущейся по звездному небу, да оравы нечисти за ней, остального имелось в достатке. И вдруг к неподвижным теням прибавились живые, они вихлялись между стволами, упорно продвигаясь к воронке, занятой офицером. Он нашарил сбоку себя автомат и оттянул затвор, в подствольнике торчала граната, неиспользованная во время боя. В этот момент тени выскочили на участок склона без леса, офицер без раздумий нажал на спуск. Своих в этом месте не должно было быть, они рассредоточились по огневым точкам вдоль всего ущелья. АКС заработал как часы, несмотря на то, что его выдернули из земли, в магазине было полно патронов. Несколько теней сломались пополам и рухнули как подкошенные, остальные прыснули тараканами в разные стороны, пытаясь найти какое-либо укрытие. Капитан был уверен, что как только противник окопается, он сразу откроет огонь на поражение, потому что засек место, откуда в него стреляли. Он перекинул автомат за спину и подхватил ручной пулемет с запасным к нему диском. Перевалившись за край воронки, покатился вниз по склону, надо было найти новый схрон и для себя. Через несколько кувырков он ощутил его всем телом, укрытием оказался пень с корнями, выпершимися из земли. Панкрат отстегнул от пояса парочку эргэдэшек и положил их под правую руку, две гранаты эф один, которые были помощнее, оставил на крайний случай. Затем выдвинул ножки у пулемета, рядом примостил запасной диск и приник к прицельной раме. Ждать пришлось недолго, скоро одна из теней приподнялась над землей и выстрелила из подствольника в то место, где он только что был. Осколки от гранаты просвистели мимо пня, срубив по пути несколько веток с дерева. Капитан подождал, пока тень сделает еще один выстрел, к ней присоединились несколько таких-же бесплотных призраков. С каждой минутой эта нечисть наглела, вскоре целая группа чертей короткими перебежками заскакала к воронке. И когда они добрались до нее и выпрямились во весь рост, морпех застрочил из Дегтярева. Не мягко и плавно, как поливают огнем из пулемета Калашникова, а отрывисто и тяжело, без надежды на пощаду. Никто не сумел уйти от крупнокалиберных пуль, которых в магазине оставалось еще в достатке. Отстрелявшись, командир десанта поставил оружие на предохранитель, забрал гранаты с диском и снова закувыркался по склону, стараясь держать направление к следующему месту, где должны были находиться его подчиненные. Он продрался к ним сквозь заросли колючих кустов и в тревоге застыл на месте. Все трое морпехов раскидались по земле в нелепых позах, зажав в руках оружие. Вокруг не было никаких следов от прямого попадания ракеты или мины, зато ветви кустов словно кто-то срезал под самый корень, они белели своей основой, напоминая ребра мелкого животного с содранной с него шкурой. Судя по их наклону, можно было с уверенностью сказать, что по бойцам стреляли не спереди, а сзади, когда они ни о чем не подозревали. Капитан осмотрелся, он не мог вспомнить, чтобы кто-то стрелял с этой стороны горы. А может он во время обработки склона минами и ракетами пропустил момент, когда в ход пустили стрелковое оружие. Но данный факт обозначал лишь одно, что боевики быстро сориентировались и зашли в тыл десантной группе. И уже не имело значения, к какой из армий они принадлежали — к первой, разгромленной морпехами, или ко второй, пришедшей им на выручку. Главным стало то, что вокруг притаилась опасность, она подстерегала везде, за любыми зарослями, за каждым стволом. Капитан прислушался к шумам леса и к звукам боя у входа в ущелье, отодвигавшимся все дальше. Изредка на обеих склонах раздавались взрывы, но теперь они не казались хаотичными, а были целенаправленными, подтверждая догадку о наличии у боевиков приборов ночного видения. Офицер забрал у десантников документы и приготовился к новому рывку. Как только очередной врыв раздался поблизости, он вскочил на ноги и рванулся через лес к следующему схрону. Он едва успел запрыгнуть в рытвину, над головой пронеслась свора раскаленных пуль. Значит, его видели и следили за его передвижениями. На второй точке открылась та же картина, что и на первой, двое пехотинцев остались лежать возле пулемета Дегтярева, третий сумел отползти лишь на несколько метров. В руке он намертво зажал гранату эф один с выдернутой чекой, это еще раз доказывало, что противника он видел прямо перед собой.

И началась охота, беспощадная, как жизнь среди зверей. Панкрат ясно осознал, что из рытвины следует убираться немедленно, потому что она пристреляна. Нужно было срочно делать ложный ход, чтобы отвлечь внимание противника, а потом совершить рывок к выходу из ущелья. В связи с переменой обстановки, другие задачи вообще перестали существовать. Он отвязал от пояса одного из убитых пехотинцев моток крепкой веревки, взятой на случай перехода по горным тропам, сделал петлю и, раскрутив один конец, забросил ее на вершину молодого дерева метрах в восьми от схрона. Затем с силой потащил веревку на себя, заставив ствол наклониться до земли и с шумом потом распрямиться. Прицельная очередь ударила прямо под корень дерева, она была пущена из-за валуна, вросшего в землю выше по склону. Немного подождав, капитан еще раз наклонил дерево вниз и резко отпустил вершину. Этим приемом он хотел выяснить, сколько лежбищ успели устроить чехи вдоль самого гребня горы и откуда ждать их нападения. Он добился цели, еще два схрона боевиков открыли свое местонахождение, срубив деревце кинжальным огнем из автоматического оружия. Они были совсем рядом, в каких-то метрах пятидесяти. Больше выстрелов ниоткуда не последовало.

Капитан нащупал тесьму, стягивающую края берета, и потащил за один конец, она вытянулась, жесткая, пахнущая грубым армейских сукном. Он пожевал ее, ощущая колючую поверхность и шинельный вкус, как ни странно, придающий уверенности. После чего осторожно разогнул пальцы у мертвого пехотинца, забрал гранату, прижимая чеку к ребристому корпусу. Она еще должна была сделать свое дело. Потом рванул за веревку так, что сдернул петлю с вершины дерева. Как только несколько автоматов зашлись в злобном бормотании, бросил эф один в сторону ближайшего схрона с чехами. Сам, переждав хлопок со свистом осколков, вскочил на ноги и перебежками подобрался ко второму вражескому гнезду. Увидел за деревьями нескольких человек в камуфляже, с наслаждением всаживающих очередь за очередью в то место, где никого не было. Панкрат, не дожидаясь, пока азарт у них пройдет, подкинул в самую их середину кругленькую эргэдэшку, похожую на недоспелый помидор. И снова гортанные вскрики вплелись в стрельбу, которую теперь продолжали вести лишь из третьего схрона. На этой стороне ущелья оставался только он один, противоположный же склон давал о себе знать лишь редкими выстрелами в никуда. Но вряд ли кто прислушивался к отчаянным всплескам человеческих эмоций, для настоящих воинов слаще были звуки, издаваемые железом, исковерканным до неузнаваемости. Капитан дал короткую очередь по упавшим чеченцам, обошел стороной уничтоженный вражеский схрон и заторопился к третьей точке. Боевики заняли позицию почти под гребнем, откуда и обзор был выгоднее, и вести огонь было сподручнее, потому что лес был редким, он просматривался насквозь даже при скудном сиянии месяца. Требовалось большое умение, чтобы подобраться к ним как можно ближе. И капитан старался как мог, используя все свои навыки, накопленные за две войны сразу. Когда спрашивали, почему при стольких боевых наградах и при влиятельных родителях, на плечах у него чернеют всего лишь капитанские погоны, он отвечал, что не в званиях дело, а в том, что у человека за душой. Если мечты были только об одних металлических звездах, то это не человек, а робот, и для такого война как мать родная. Он не пощадит никого, лишь бы взобраться по служебной лестнице на ступеньку выше. А если думы его уносятся к родному дому, к семейному очагу с его уютом, тогда это человек с большой буквы и нужно сделать все, чтобы он остался в живых. В мирной жизни он сделает для людей больше, чем все гражданские чиновники, вместе взятые. Ему тоже рано просиживать штаны в штабах или подниматься на капитанский мостик, где и без него тесно. Он не надышался еще пороховой гарью и не прочувствовал до конца, как уходит из человека жизнь — самое дорогое, что у него есть. И как только ощутит это в полную меру, так всеми силами будет бороться за то, чтобы войны на земле никогда не вспыхивали. А если они все-таки возникнут, то наказание за это несли бы те, кто их развязал, а не те, против кого их развязали. Как происходило и продолжает быть до сегодняшнего дня.

Панкрат приблизился к огневой точке противника, он уже мог разглядеть, кто из чего стреляет. Оставалось забросать гранатами свору боевиков, заросших волосом по самые глаза, и пробиваться к выходу из ущелья, высматривая по пути десантников, оставшихся в живых. Ведь кто-то должен был переждать массированный обстрел из тяжелых видов вооружения, устроенный боевиками с неожиданной дерзостью. Главное, в тот момент, когда каждая из противных сторон была уверена в правильности своих действий. Снова в голову полезли мысли о предательстве, о том, что какая-то сволочь знала в мельчайших подробностях об операции, задуманной в штабе армии. Не могли главари боевиков сами подставлять под удар одно из своих соединений, как не могли изменить направление движения другого отряда, чтобы прийти на помощь к первым лишь после полного их почти разгрома. Что-то неладное творилось на этой войне, подталкивая к выводу, вышибающему озноб, что чем больше погибнет на ней и тех и других, тем большую выгоду получат кукловоды, стоящие над всем этим. Но чувство долга было сильнее всех выводов, оно требовало выполнить приказ любыми силами. Капитан отстегнул кнопку на футлярчике на поясе и вытащил ребристую гранату эф один. Нужно было продвинуться вперед еще хотя бы на несколько метров, чтобы бросок получился наверняка, иначе при неловком движении можно было попасть гранатой в какое-либо дерево из заслоняющих обзор. Он сделал тройку шагов, стараясь заворачивать ступни ног вовнутрь и по кошачьи мягко ставить их на землю. Затем прислонил РПД к дереву, в левой руке зажал эргэдэшку, а правой послал эф один в самый центр вражеского схрона с таким расчетом, чтобы она разорвалась, не долетев до земли. Тогда зона поражения ее возрастала во много раз, захватывая не только ноги, но и тела противников. Так оно и произошло, взрыв раздался у самой задницы боевика, оттопыренной тем в пылу охоты за русскими десантниками. Лишь один из чеченцев оглянулся в самый последний момент, он словно на мистическом уровне почувствовал, что к нему приблизилась сама смерть. На войне так бывало не раз. Лицо его исказилось страхом еще до того, как яркая вспышка осветила все вокруг желтовато-синим мгновенным светом. Даже боль от полученной смертельной раны не изломала его грубые черты, прикрытые черными волосами. Еще двое его соплеменников рухнули на спину, так ничего и не осознав, пятый же упал грудью на край неглубокой ямы, прикрыв собой израильский «узи» с широким рожком. Капитан сунул эргэдэшку в футлярчик на поясе, подхватил ручник и прошелся по еще вздрагивающим фигурам боевиков короткой очередью. Он помнил случай в Афгане, едва не стоивший ему жизни.

Это было под Джелалабадом, недалеко от границы с Пакистаном и перевалочного за ней пункта моджахедов-Пешавара. Батальон морпехов из добровольцев готовился делать бросок на позиции противника, занявшего господствующие высотки. Жара стояла такая, что на песке можно было поджаривать мясо, а резина на БТРах потрескивала, готовая разойтись по швам. На линию броска выдвинулась штурмовая группа — по морпеховски «штык» — составленная из одного взвода, она должна была пойти вслед за БТРами и БМПшками с крупнокалиберными пулеметами на башнях и ворваться на передовую линию траншей противника. Но гусеницы с колесами увязали в песке, боевые машины садились на днища и превращались в бесполезные железяки. Артподготовка прошла, пора было начинать атаку. Командир «штыка» выскочил из укрытия и пошел вперед, увлекая за собой остальных. Панкрат тогда был замкомвзвода, он зажал в зубах тесьму от берета и шагнул за бруствер. В голове стучала лишь одна мысль, утверждавшая, что противник еще не опомнился от артналета, поддержанного «вертушками», пропахавшими позиции врага на бреющем полете. Значит нужно было пробежать опасное расстояние до этой линии как можно быстрее, чтобы вступить с духами в рукопашный бой. А там как рассудит хозяйка-судьба. Он успел вскочить в окоп, увидел афганца, стоявшего на коленях и отбивавшего земные поклоны аллаху. Рядом валялся на дне все тот-же автомат Калашникова, но уже не сорок седьмой, как в самом начале войны, а новейшего образца. Панкрат развернул ствол АКСа в другую сторону и сделал пару очередей вдоль окопа, где суетились несколько фигур в чалмах и просторных одеждах. Убивать безоружного врага ему было не по душе. И вдруг услышал за спиной характерный щелчок, такой, который издает боек в ствольной коробке, когда в самом стволе нет пули. По спине замкомвзвода прошла судорога, скулы мгновенно стянуло намертво, он понял, что автоматный рожок у духа оказался пустым. Панкрат развернулся манекеном на одном месте и в тот же момент получил удар прикладом в лицо…

Он пришел в себя лишь в передвижном госпитале, на краю шаткой кровати сидел друг, такой же лейтенант, как и он сам, и зло цедил сквозь зубы одну и ту же фразу:

— Убивать надо было, убивать! Кому ты поверил, этому азиату? Скажи спасибо, что у него закончились патроны и он тебе прикладом только брови сровнял со скулами. Гонял бы ты сейчас в райском саду райских гусей с утками. Убивать надо было. Убива-ать!..

И молодой замкомвзвода понял, кто спас ему жизнь. Впрочем, таких случаев у морпехов было по десятку на каждого.

Вот и сейчас, памятуя о прошлом, капитан старался не оставлять за своей спиной врага, хитрого и коварного мусульманина. Абсолютно не похожего на солдата из европейской страны, для которого воинская честь вместе с доблестью и отвагой стояли на первом месте. Отбросив в сторону опустевший магазин от ручника, он нахлобучил на него новый и прислушался. И в этот момент ощутил шестым своим чувством, что смерть придвинулась и к нему. Настолько близко, что сознание поторопилось покинуть голову раньше, чем он успел что-либо сообразить…

 

Глава двенадцатая

В аудиториях Парижского университета, известного под общим названием Сорбонна и расположенного в Латинском квартале столицы Франции, царило оживление. В актовом зале было запланировано выступление Захара Д'Аргана, студента факультета журналистики, выходца из семьи с дворянскими корнями, весьма известной во Франции. Ему оставался последний курс и он часто предлагал свое мнение студентам, читая им лекции на международные темы и освещая события, происходившие в современном мире, абсолютно под другим углом. К примеру, на одном из заседаний ученого совета он назвал утопией всеобщую глобализацию и предрек ей скорую кончину. И разъяснил он цели, преследуемые мировым капиталом, просто и доходчиво. Захар подошел к доске, взял мелок и показал на схеме продвижение империалистического спрута во все уголки земного шара. А когда жадными щупальцами было опутано все, что было возможно, и когда были высосаны последние соки даже из самых отсталых стран, он воздел ненасытные щупальца с огромными на них присосками и без колебаний впился ими в тело самого осьминога. Тем самым доказав, что цели, проповедуемые глобализацией, имеют конечную основу, они бесперспективны и в какой-то степени опасны не только для мирового сообщества, но и для самого капитала, вынужденного будет, в конце концов, повернуть против самого себя. Он пояснил, что если рассматривать этот вопрос даже с эзотерической точки зрения — а всем известно, что мировые приоритеты развиваются по канонам эзотерическим — то это та же самая змея, закусившая свой хвост. Многие тогда были не согласны с подобной постановкой вопроса, приводя в пример другие направления, не оправдавшие себя, но подтолкнувшие человечество к новым виткам во всеобщем развитии. Они рассуждали, что это, мол, всего лишь начальный процесс, потом сама история подскажет выход из тупиковой ситуации, как высветила она негативные стороны построения утопических социализма с коммунизмом. Но Захар стоял на своем, он утверждал, что капитал не имеет права шагать во главе мирового сообщества, его место в том самом хвосте, который находится во рту змеи. В ее же голове обязана быть не материальность, но духовность, несмотря на то, что мысль сама по себе материальна и она способна сдвигать горы. Да, она имеет огромную силу, но за пятьдесят тысяч лет мысль так и не изменила человека в лучшую сторону. Значит, есть что-то выше мысли, невидимой и всесильной, и это высшее причастно к духовному началу.

Этот выпад на ученом совете — а иначе его назвать было никак нельзя — принес студенту-старшекурснику большую известность, поставившую его в один ряд с маститыми мужьями, имеющими ученые степени. Ко всему, на него обратили внимание, кроме женской половины престижного заведения, свободная пресса и телевидение, переставшие давать ему проход. Но сегодня выступление Захара Д'Аргана должно было затронуть совсем иные аспекты человеческих взаимоотношений. Его лекция была связана с развалом Советского Союза и с войнами, вспыхнувшими на ее окраинах. Он прямо связывал катаклизмы в России с похолоданием в отношениях между странами Запада и Востока и говорил, что это только цветочки. Ягодки ввиде кровавых акций по всему миру будут еще впереди. Не следует затрагивать, а тем более подгонять то, что задумано и воплощено в реальность самим Богом и Его земным проявлением — Природой. Оно само знает свои Сроки и Место. Захар еще с первого курса утверждал, что не нужно подходить к человечеству мичуринскими методами, то есть, не стоит увлекаться космополитизмом как отдушиной от всех бед, потому что структура животной клетки абсолютно отлична от структуры клетки растительной. И сколько бы люди ни занимались смешиванием разных наций, вывод во всем этом эксперименте будет один — потеря высшего разума и торжество посредственности. Впрочем, точно такие же результаты были получены при скрещивании овощей и фруктов. Плоды утрачивали свою индивидуальность вместе с вкусовыми качествами, превращаясь в обыкновенный силос, годный лишь для скармливания скоту. Если этот яркий пример еще не заставил задуматься прогрессивную часть человечества и принять срочные меры по выравниванию нового Ноева ковчега в волнах бурного житейского моря, то здесь уже просматривается некий умысел, то ли злой, то ли ради собственной выгоды. Что одно и то же, потому что личная выгода еще никогда не приносила положительных результатов. Кто-то в связи с этими мнениями, высказанными вслух при большом стечении народа, стал называть месье Д'Аргана националистом, а кто-то прочил ему карьеру философа мирового уровня.

«Кабриолет» индивидуального исполнения с откидным верхом подкатил к стоянке напротив университета и плавно вписался в разделительные линии, которыми она была разлинована. Из салона вылез стройный молодой человек с коротко подстриженными светлыми волосами, в бежевых брюках с черным ремнем на поясе и в безрукавке с черным воротником в размытую светло-коричневую клетку. На ногах у него были светлые штиблеты с дырочками и с темным ремешком по подъему. Обойдя машину спереди, он подал руку красивой девушке, успевшей поставить точеную свою ножку на асфальтовое покрытие. Та признательно улыбнулась и захлопнула за собой дверцу дорогой машины. Одета она была в платье выше колен с оборками, тоже в крупную, только в розовую клетку, с красным узким поясом по талии и в красные босоножки. На голове были уложены в модную прическу светлые волосы, в вырезе на груди посверкивал крохотный золотой медальончик с бриллиантом в три карата на тонкой золотой цепочке вязки кортье. На плечо она набросила красный ремешок от сумочки такого же цвета. Парень и девушка походили друг на друга, у обоих были удлиненные лица с большими карими глазами, полные губы и округлые подбородки с ямочками посередине, говорившими о сильном характере. Еще они имели одинаковые приятные улыбки. Подхватив девушку под локоть, кавалер увлек ее к ступенькам, ведущим вовнутрь университета.

— Их Высочества герцог Захар Д'Арган со своей сестрой герцогиней Анной, — с насмешливой улыбкой сказал кто-то из студентов старшекурсников, стоящий в группе товарищей. Под озорные их похихикивания он продолжил. — Послушаем, господа, что преподаст самый преуспевающий из нас сокурсник на этот раз, предки его были выходцами из той самой России, обратившей сегодня на себя внимание всего просвещенного мира.

— Друзья, вам не кажется интересным тот факт, что Россия приковывала взгляды во все века, сама оставаясь по прежнему во тьме? — отозвался студент с нечесаной гривой темных волос.

— Это обстоятельство более чем странно и загадочно, ведь тот, к кому повернули головы, обязан быть у всех на виду, — подхватила высказанную косматым мысль его подружка. — На лицо нарушение одного из материалистических законов.

— Эта страна всегда шла своим путем.

— Извините, граждане, у России нет ни своих путей, ни своих дорог. У нее одни пространства.

— Тогда давайте послушаем, что нового скажет нам голос из этого самого пространства.

Первый из студентов подсунул поудобнее конспекты под мышку. Он явно тяготел к лидерству:

— Глас из пространства — это глас самого Иисуса Христа, — поднял он вверх указательный палец. — Вы зря усмехаетесь, братия и сестры, вопрос, который желает затронуть уважаемый месье Д'Арган, весьма серьезный. Если волнения в России затянутся, то мы можем снова увидеть русских солдат на наших Елисейских Полях.

— Русские давно прошли Европу вдоль и поперек, где они не успели побывать, так это в Англии, и то из-за широты пролива Ла-Манш.

— И лишь по той простой причине, что им негде было учиться плавать.

— А почему вы обеспокоились, граждане свободной республики? Кажется, русские ничего плохого Европе не сделали, — решила вступиться за незнакомую ей страну одна из студенток. — Они не разрушали, не мародерствовали, не уничтожали население. Как те же просвещенные немцы, кстати сказать, наши с вами соседи.

— Я поддерживаю эти слова, — присоединилась к разговору еще одна девушка в простеньком сарафанчике и с папкой в руках. — Если перечислить факты, имеющие место быть, то русские, как ни странно это звучит, убирались в свою Россию, покрытую для всех нас мраком, не претендуя на завоеванные ими территории и даже не облагая побежденных контрибуциями.

— Это говорит о том, что им в том мраке не так плохо живется, — подключился еще кто-то из молодых людей. — Если бы все было по иному, русские эмигранты давно затопили бы и Европу, и ту же Америку.

Первый из студентов, стремящийся к лидерству среди товарищей, похмыкал под нос и промолвил как бы про себя:

— Господа, получается как у русских классиков: какова загадочная русская душа, таковой до сих пор остается и сама Россия.

В этот момент брат с сестрой взошли по ступенькам к входу в университет и остановились под высокими колоннами в два обхвата. Их окружили несколько групп молодых людей, жаждущих получить информацию из первых рук. Захар улыбнулся раскованной улыбкой и пригладил ладонью волосы на голове, он успел привыкнуть к всеобщему вниманию. Анна передвинула сумочку на живот и сложила на ней руки, она тоже была студенткой престижного заведения и полностью разделяла взгляды своего брата на действительность, окружающую их всех.

— Месье Д'Арган, на чем вы остановитесь в первую очередь в сегодняшнем выступлении? — задал вопрос парень с «кодаком» в руках, приготовленным для съемок.

— Вы снова будете утверждать, что метаболизм в России как две капли воды отразится на всем мировом пространстве? — приготовился записывать ответ второй газетчик из группы их, прятавшейся до этого за выступами у входа.

— Разве экспансия русского медведя в свободолюбивую Чеченскую республику не является проявлением имперского мышления с обыкновенным монархизмом на вершине? И это при том, что в России сейчас появились первые ростки демократии.

— А разве Маргарет Тетчер, премьер-министр Англии с ее вековыми демократическими устоями, не так-же поступила с Аргентиной в споре за Фолклендские острова? На территории в каких-то десяток тысяч квадратных километров тоже гибли люди. И разве Соединенные Штаты Америки во времена Карибского кризиса не грозили людям атомной бомбой всего лишь за крохотную Кубу с неугодным им Фиделем Кастро? — быстро обернулся Захар к человеку, задавшему последний вопрос. Он понял, что господин способен на низкие провокации. — И какое вы имеете право навязывать подобные темы? Вы рассчитываете как маленький человек на то, что великая Россия не сочтет нужным отвечать на оскорбления, и ее, как того же медведя, можно дразнить сколько угодно?

— Но вы не Россия, месье Д'Арган, — осклабился журналист. — Зачем брать на себя такую огромную ношу, от которой можно надорваться?

— Я считаю себя русским, месье… простите, не знаю вашего имени. И я обязан обращать внимание на то, в чем хотят обвинить родину моих предков.

— Значит, вы националист, — подвел итог газетчик с ярко выраженной скандальной внешностью. — Судя по биографической справке, вы являетесь выходцем из казачьего сословия, проживавшего на территории Российской империи.

— А что вы усмотрели здесь плохого? И что нехорошего в том, если я сказал несколько добрых слов в защиту своих соотечественников? Я патриот России, в том числе всего русского, — вскинул подбородок Захар, он усмехнулся. — Мастера же вы приклеивать ярлыки — националист, юдофоб, антиглобалист… Интересно, когда же сами мировые заправилы прислушаются к нам, простым гражданам, и когда они дадут возможность нам разбираться в очередной программе развития человечества, предложенной ими нам? Или наш удел идти туда, куда укажет путь библейский пастух, носящий гордое имя Моисей?

— Идите куда хотите, — с сарказмом пожал плечами газетчик. — Только не забывайте, что путь у человечества один. И он уже предначертан.

— Кем, позвольте поинтересоваться? Вами!?

— Какая разница, этот путь поддерживают все мыслящие и прогрессивные люди в разных странах планеты. Значит, он выбран правильно.

— Вы свободны, месье провокатор, — Захар отстранил рукой наглеца, пресыщенного самомнением. Затем обратился к остальным участникам дискуссии. — Господа, я хочу заявить о том, что принял решение поехать в Россию, в частности, в Чеченскую республику, и постараться разобраться на месте в происходящих там событиях. По возвращении я постараюсь осветить все процессы максимально правдиво, без оглядки на правящие кланы и обходясь без подсказок со стороны власть предержащих. Одним из приспешников которых, я уверен, является вот этот господин.

Он указал пальцем на провокатора, но тот даже ухом не повел, наоборот, с нагловатой ухмылкой придвинулся к Захару еще ближе и, никого не стесняясь, сказал ему в лицо:

— Если останетесь живы, товарищ русский казак, — он подленько подмигнул и добавил. — Берегитесь, в Чечне вас могут подстрелить свои же соотечественники.

— Если это произойдет, то только по чистой случайности, — отпарировал Захар. — А вот в чем я не сомневаюсь, это в том, на чьи деньги раскрутилась в маленькой республике кровавая бойня. Я потому и принял решение поехать туда, чтобы убедиться в своих выводах и вывести на чистую воду якобы русских олигархов, снабжающих чеченских боевиков всем необходимым.

— Я бы не советовал вам этого делать, иначе вы можете просто не доехать до своей малой родины.

С подобной наглостью Захару встречаться еще не приходилось, он не успел овладеть собой, правая рука взметнулась вверх и влепила пощечину наглецу, потерявшему всякую совесть.

— Захар, остановись! — воскликнула Анна, она сделал шаг вперед. — Мой родной брат, этому провокатору ты ничего не докажешь. Он отрабатывает деньги, полученные от своих хозяев.

Но и этот жесткий и импульсивный, по сути, поступок остался без внимания, псевдожурналист лишь слегка покривился и отошел на безопасное расстояние.

— Мы еще встретимся, месье Д'Арган. — процедил он сквозь зубы. — Уверяю вас, встреча будет не в вашу пользу.

— Как вам будет угодно, — Захар вытащил из кармана платок и с брезгливой гримасой вытер им ладонь. Затем скомкал материю и бросил в урну под колонной. — Хотя с подлецами, я уверен, нужно поступать совершенно по иному.

— Каким же образом?

Провокатор вытянул шею, он стал похож на крысу, почуявшую запах сыра. Он просто жаждал довести оппонента до белого каления, чтобы заслужить не только поощрение от своих хозяев, но и сделать на этом большие деньги. Ведь перед ним был не просто студент, а представитель династии герцогов Д'Арган. Но в этот момент Анна резко повернулась к нему:

— Вы ошибаетесь, месье, если ждете от нас новой вспышки гнева. А вот ваша подлость уже принесла свои плоды, — презрительно покривила она свои красивые губы. — Я прямо сейчас приняла решение ехать вместе со своим братом.

Вокруг разом заговорила притихшая было публика, фотографы взялись щелкать аппаратами, а газетчики строчить в блокнотах авторучками. Скандал, устроенный с таким расчетом, чтобы развенчать благородный поступок одного из лучших студентов Сорбонны, грозил обернуться против самих зачинщиков. Народу прибывало, на лицах большинства из людей отражались эмоции благожелательные, говорящие о том, на чьей они стороне. Провокатор был оттеснен в задние ряды а потом и вовсе исчез из поля зрения. Не появился он и в актовом зале во время чтения Захаром лекции о положении в России, о защите ею своих территориальных интересов. Сама лекция прошла как нельзя плодотворно и вопросы после нее носили только рабочий характер. Видимо, пощечина, данная Захаром псевдожурналисту прилюдно, образумила и других газетчиков из так называемых «независимых» изданий, готовых облить помоями любого здравомыслящего человека, решившего высказать свое личное мнение.

В рыцарском замке недалеко от французского городка Обревиль хозяева готовились проводить в Россию сразу обоих своих детей, Захара и Анну, наследников большого родового имения. Серж Д'Арган, глава семейства, свыкся с мыслью о расставании с ними, решившими увидеть настоящую войну собственными глазами. Но Мария, его супруга, до последнего не хотела мириться с этим фактом. Француженка по происхождению, она приводила примеры из своей родословной, когда пэры из королевской династии Руаяль предпочитали наблюдать за войной французов с местными племенами в африканских своих владениях, не выходя из родового поместья недалеко от Версаля. Она пыталась внушить выросшим детям, что даже русские признают аксиому: лицом к лицу лица не увидать-большое видится на расстоянии. Значит можно сделать правильные выводы в домашних условиях, нежели кормить своими телами всяких гадов в непролазных джунглях. Хотя признавала, что в их роду тоже были сумасшедшие, принимавшие прямое участие в военных действиях против дикарей, вооруженных копьями и стрелами. Этим откровением Мария как бы соглашалась с тем, что последнее слово должно оставаться за ее детьми, ставшими самостоятельными. Захар с Анной тем временем упаковывали чемоданы с видео и звукозаписывающей аппаратурой, со сменной одеждой и горным снаряжением. Ведь им предстояло полазать по скалам, среди которых жили свободолюбивые народы, восставшие против колосса, и выяснить, смогут ли они прожить сами безо всякой помощи от этого гиганта, поднявшего их из каменного века на современный уровень жизни с идентичной культурой мышления. Или они потому и возмутились, что категорически отторгали все новое, навязываемое им в том числе и силой. А если это так, то прав оказался бы тот псевдожурналист, обозвавший Россию державой с имперскими амбициями и пытавшейся руководить малыми народами полицейскими методами. Брат с сестрой уже открыли русские визы в своих загранпаспортах, мало того, они заключили договоры с центральными издательствами, в том числе с прогрессивной «Ле Монд», на освещение на страницах журналов и газет всех важнейших событий, которые будут происходить на их глазах. Дело оставалось за малым — купить билеты и получить благословение на поездку отца с матерью.

И вдруг звонок из Швеции. Он прозвучал в тот момент, когда вся семья собиралась отужинать в столовой. На столе, покрытом белоснежной скатертью, было уже разложено фамильное серебро, возвышались перед каждым стулом высокие хрустальные бокалы с крутобедрыми фужерами и стояли на середине старинные фарфоровые судки с горячим. Требовалось открыть на них крышки и разлить его по тарелкам с родовыми гербами на лицевой стороне. Захар, успевший переступить порог зала, приложил к уху трубку мобильного телефона и сразу раскрылся в улыбке. Он прошел к столу, нашарил ногой стул с высокой спинкой, опустился на сидение и машинально заткнул за ворот рубашки накрахмаленную салфетку:

— Да, да, говори, Петер, — заинтересованно сказал он. — Я тебя внимательно слушаю.

Мария, дождавшись, когда в беседе сына с оппонентом наступит некоторая пауза, строго заметила:

— Захар, когда я приучу тебя садиться за стол без сотового телефона? Его нужно оставлять на тумбочке у входа в столовую.

Сын небрежно отмахнулся и снова вник в тему разговора. Анна, сидящая напротив брата, лишь улыбнулась на недовольство матери, она знала, что на сей счет у того свое мнение, которое заключается в одной короткой фразе: время — это тот же самый песок, непрерывно текущий сквозь пальцы. Под этим высказыванием он подразумевал то, что собрать песок с земли еще никому и никогда не удавалось. Значит нужно делать так, чтобы каждая минута проживалась с пользой. Анна была согласна с этими выводами, брат представлялся ей не только старшим другом, он являлся для нее положительным примером во всем. Она кинула быстрый взгляд на отца, восседавшего во главе стола, официант налил горячего ему первому. Но тот, заметив интерес дочери к себе, лишь пожал плечами и погрузил ложку в тарелку. Он всегда был за то, чтобы дети не чувствовали себя ущемленными в чем бы то ни было. Семья приготовилась приступить к вечерней трапезе. Захар закончил переговоры, он сложил мобильник и сунул его в верхний карман рубашки с коротким рукавом:

— Звонил Петер, наш близкий родственник из Стокгольма, — отправив несколько ложек в рот, сообщил он. — В семье Даргстремов тоже обеспокоены событиями, происходящими в России и в самой Чечне.

— Что же они думают по этому поводу? — спросила Мария, приподняв голову. — Надеюсь, никто из них не сорвался с места и не заторопился, как вы, ехать в эту несчастную страну?

— Мама, я тебя разочарую, — отозвался Захар, отламывая небольшой кусочек хлеба. — Петер успел заключить контракт с шведским газетным концерном «Свен» и скоро отправляется на Кавказ. У него даже есть возможность быть там раньше меня с Анной, но он решил дождаться нас.

— Его сестра Софья тоже сошла с ума? — холодно поинтересовалась мать, демонстрируя аристократическую невозмутимость.

— Кажется да, вопрос находится в стадии разрешения.

— А как к этому отнеслись их родители, Христиан с Элизабет?

— Они заняли позицию невмешательства. Дядя Христиан и тетя Элизабет посчитали, что времени до отъезда достаточно и их взрослые дети еще могут успеть одуматься.

Глава семейства отложил ложку на салфетку сбоку тарелки и наконец-то нарушил молчание. Как всегда в значительных случаях он перешел с французского на русский язык:

— Исходя из услышанного, сам собой вытекает вывод, что вы с Петером успели договориться обо всем заранее, — он похмыкал в аккуратно подстриженные усы и взглянул на свою жену. — Мария, мне кажется, что мы со своими детьми либеральничали непростительно долго, в связи с чем они стали проявлять самодостаточность раньше положенного срока.

— Я тоже считаю, что пока не закончена учеба в Сорбонне, ни о каких самостоятельных шагах наших с тобой детей речи идти не должно, — откликнулась красивая женщина с модной прической и с тонким платиновым браслетом на запястье руки, оголенной до локтя коротким рукавом платья. Видно было, что она ждала, чтобы муж объявил затею Захара с Анной их детской фантазией. Они еще не представляли себе, насколько опасно находиться в зоне боевых действий, тем более, когда с цивилизованной армией воюет орда дикарей, режущих людям горла, как тысячу лет назад, острыми ножами. — Серж, мне кажется, пришел тот момент, когда ты должен сказать свое веское мужское слово.

Супруг мельком взглянул на дочь, застывшую с недонесенной до рта ложкой, и снова повернулся к сыну. Под рубашкой в светлую полоску у него сократились грудные мускулы, но черты лица оставались спокойными:

— Я вижу, Захар, что вы с Анной уже собираетесь в дорогу, и поэтому хочу услышать от вас окончательный вариант решения. Как далеко зашла эта затея и какие цели вы преследуете, — он поставил локти на стол и сплел пальцы на руках. — А еще мне интересно было бы узнать, какой договор был заключен между вами и Петером с Софьей, вашими троюродными братом с сестрой из Швеции.

— Папа, вопрос с отъездом в Россию мы решили, и обсуждению он не подлежит. Тем более, об этом мы успели сообщить газетчикам, — упрямо нагнул волевой подбородок Захар. Русский язык у него был чистым, с легким парижским акцентом. Сестра Анна отложила столовый прибор и тоже приняла независимый вид. — Если ты любопытствуешь по поводу нашего с Петером соглашения, то оно заключается в том, что завтра утром мы вылетаем в Стокгольм, забираем с собой Петера и отбываем в Россию. Не исключено, что к нам присоединится Софья, если она уладила все свои дела в деканате Шведского Королевского университета, где продолжает учиться.

— От Парижа до Стокгольма на Боинге семьсот сорок седьмом всего пара часов полета, — беспечно пожала плечами Анна, русский из ее уст звучал еще сексуальнее. — Дорогие родители, не волнуйтесь так здорово, у нас достаточно друзей по всему миру. Если случится что-то ну очень серьезное, они немедленно примчатся к нам на помощь.

Мария покусала нижнюю губу и постучала ногтями по краю стола. Она поняла, что опоздала отговаривать сына с дочерью от опасного путешествия в страну, неведомую до сей поры никому из их семьи. И все-таки напомнила:

— Вы забыли сказать, что вам нужно будет посетить остров Святого Духа, затем вернуться снова в Стокгольм и только потом отправиться сначала в Москву, до которой не два часа полета, как думает моя дочь. А после добираться до этого дикого Кавказа, который находится на окраине необъятной империи. Сколько времени уйдет на путешествие туда, никто предсказать не в силах.

— И сколько потребуется на то, чтобы вернуться оттуда живыми и здоровыми, — согласился с супругой Серж.

— Зато судьба дает нам возможность посетить станицу Стодеревскую, родину наших пращуров, — с азартом прищурился Захар. — Я не знаю человека, который отказался бы от такого заманчивого мероприятия.

— Я бы и сам с удовольствием посетил эти благословенные места, — откинулся на спинку стула глава семьи и сразу жестко потребовал. — А теперь уточните цель вашей поездки, чтобы мы знали, к чему нам готовиться.

Захар с недоумением посмотрел на отца, ему казалось, что он уже не раз обсуждал с ним эту тему. Но у того, видимо, накопились новые вопросы.

— Ничего существенного мы с Анной добавить не можем, кроме уже слышанного тобой, — сказал он. — Цель нашей командировки одна — развенчать слухи о якобы имперской агрессивности русских против бывших своих колоний, решивших встать на независимый путь развития. И по возможности правдиво осветить болезненный развал Советского Союза и связанные с этим негативные явления.

— И для этого нужно побывать в логове бандитских группировок, совершающих набеги на мирные русские поселения? — с сарказмом поинтересовался глава семьи. — Вам мало репортажей с кровавыми сценами, показанными по всем телеканалам мира? Или вы хотите, чтобы и вас выкупали за баснословные деньги, когда попадете в лапы этих дикарей?

— Будем надеяться, что этого не произойдет, — буркнул себе под нос Захар. — Да и вряд ли мы для боевиков будем представлять интерес. Какие-то западные фотокорреспонденты, работающие им на руку…

Мария, молча следившая за разговором, посмотрела на сына как на неопытного юнца, еще не научившегося отличать плохое от хорошего:

— Бандитам все равно, кто станет платить за вас деньги. Я вижу, что отговаривать вас от поездки бессмысленно, тогда вот вам первое наше условие, — веско сказала она. — Если с вами что-то случится, знайте, боевики не получат от нас ломанного гроша. Это противоречит принципам демократии, включающей в себя свободу передвижения со свободным волеизъявлением.

— Какое же из условий станет вторым? — посмотрев на сестру, усмехнулся Захар.

Глава семьи покашлял в кулак и голосом, в котором прозвучали суровые нотки, огласил:

— С этого момента вы заботитесь о себе сами, — он снова облокотился о край стола. — Мы достаточно потратили на вас денег, и на воспитание, и на обучение. И мы не желаем больше финансировать ваши глупые проекты с постоянной мыслью о том, что все это в один момент может превратиться в ничто.

Захар сменил усмешку на добродушную улыбку, он повернулся к отцу и мягко ответил:

— Папа, теперь я знаю, как прозвучит третье ваше с матушкой условие. Когда-то в детстве ты рассказывал нам историю о том, как мать отпускала своих детей на речку, — он едва удержался, чтобы не прыснуть в кулак. — Она говорила, что если они утонут, то могут домой не возвращаться.

Серж растерянно переглянулся со своей женой, увидел, как растягиваются у нее губы от внутреннего смеха, и сам покрепче сцепил зубы. Желваки заплясали у него на скулах будто шарики для пинг-понга, а усы встопорщились. Он с усилием протолкнул вовнутрь приступы икоты, напавшей на него, и промолвил:

— Эта мать говорила своим детям правильно. Я не стану повторять ее слова, но мысли у меня сейчас такие-же, какие были у нее…

Мария безнадежно махнула рукой:

— Я с вами совсем обрусела, — призналась она, вытирая выступившие на глазах слезы. — Деньгами мы вас снабдим… в пределах разумного.

«Боинг» семьсот сорок седьмой французской авиакомпании задрал тупорылый свой нос и легко оторвал тугое брюхо, набитое пассажирами, от взлетной полосы аэродрома Орли. Новый день только вступил в свои права и солнце еще было на пути к середине небосклона. В иллюминаторы было видно, как погрузились вниз кварталы столицы Европы с широкими проспектами и узкими улочками, с Эйфелевой башней и с черным небоскребом Лафайет, самым высоким зданием в городе. В нем разместилась компания с таким же названием под управлением арабского мультимиллионера. Его сын уже тогда был любовником английской принцессы Дианы, супруги принца Чарльза, подарившей мужу двух сыновей, но не пожелавшей терпеть его измены с Камилой, которая была подружкой сына королевы Елизаветы Второй еще со школьной скамьи. Опускались вниз мировые шедевры, оставались за бортом человеческие страсти, по накалу не уступавшие им. Самолет завернул под углом влево и лег на курс на Швецию с одновременным набором высоты. Давление на грудь немного ослабло, Захар отстегнул ремень безопасности и посмотрел на соседнее кресло, занятое его сестрой Анной. Девушка улыбнулась брату раскованной улыбкой, она была счастлива, что он взял ее с собой в столь рискованное путешествие, иначе ей пришлось бы посещать успевшие осточертеть теннисные корты с бассейнами с хлорированной водой, а вечерами проводить время в кругу молодежи, не знавшей, как и сотни лет назад, чему посвятить свою драгоценную жизнь. Высший свет только издали блистал бриллиантами и казался беззаботным, на самом деле там страдали души, пресыщенные, опустошенные однообразием, придавленные вечным чувством одиночества. И Анна уже сейчас понимала, что если не найдет себе занятие по призванию, она превратится под старость в брюзгливую старуху с коралловыми бусами на морщинистой шее, или умрет в расцвете сил от передозировки наркотиками. Слава богу, что наследственность у нее с братом была на высоком уровне, но кто давал гарантии, что это обстоятельство на сто процентов могло защитить их от ударов судьбы. А предстоящая поездка в Россию обещала массу впечатлений, способных напитать положительной энергией на годы вперед. Девушка закинула ногу за ногу и посмотрела вдоль широкого прохода в надежде увидеть стюардессу со столиком на колесиках. Пока они проходили таможенный контроль и поднимались по трапу в салон самолета, ей захотелось попить прохладного апельсинового сока и пососать мятную конфетку, снимавшую внутреннее напряжение.

— Пока не наберем нужной высоты, бортпроводница не появится, — упредил Захар ее восклицание по поводу отсутствия удобств. — И вообще, Анна, привыкай к жизни в экстремальных условиях. Я бы посоветовал тебе заснуть.

— Но я хорошо выспалась ночью, — попыталась возразить она.

— А ты попробуй заснуть под гул моторов, он здорово успокаивает.

— Он едва слышный.

— Прислушайся, на то у тебя и уши…

Время в полете пролетело как один миг, словно на высоте в двенадцать тысяч метров оно ускоряло свой бег. Спаренные колеса «Боинга» с визгом коснулись бетонного покрытия в аэропорту Стокгольма и понесли на себе тяжелую машину к стоповым огням, блестевшим впереди. Самолет завернул к отстойнику и замер напротив здания аэровокзала из бетона и стекла. Брат и сестра сделали по ступенькам трапа несколько шагов и сразу узнали Петера в толпе встречающих, хотя никогда с ним не виделись. Рядом с ним стояла хрупкая белокурая девушка в джинсах и в газовой безрукавке, на ее лице с благородными чертами отражалась радость от скорой встречи с близкими родственниками. Это была Софья, одного взгляда на нее оказалось достаточно, чтобы понять, что она едет вместе со всеми. Таким же сияющим выглядел и ее брат, высокий светловолосый молодой человек, здорово смахивающий на Захара.

— Твоя троюродная сестра Софья крепко похожа на тебя, — шагая по ступенькам, определил Захар.

— А твой троюродный брат Петер на тебя, словно вы дети одних родителей, — не осталась в долгу Анна. — Но я надеюсь, что какие-нибудь различия у меня с дальней сестрой все же найдутся.

— Кажется у Софьи голубые глаза, но вы с ней абсолютно одинакового телосложения, — Захар сошел на землю и подал руку Анне. — А вот у Петера зрачки коричневые, такие же, как у меня.

— Не повезло тебе, Захарка, — по русски и с непривычными жалостливыми нотками в голосе, отозвалась сестра. — И здесь постарались англичане, вечные наши враги.

— При чем здесь англичане? — недоуменно поджал губы брат.

— Ты же старше Петера на целый год.

— Ну и что ты хочешь этим сказать?

— Получается, что они первым клонировали тебя, а не его.

— Зато тебя эти англичане обошли вниманием.

— Прошу прощения, месье Захар, я не какая-нибудь Нормандия, чтобы представлять для них серьезный интерес. А вот ты со своими лекциями о преждевременности всеобщих глобализма с космополитизмом давно попал в поле зрения весьма влиятельной организации со штаб-квартирой в Лондоне.

Захар весело засмеялся и, перекинув сумку в левую руку, обнял сестру за талию:

— Еще один необоснованный вывод и я отправлю тебя обратно в Париж, — сказал он. — Вот уж обрадуются наши отец с матерью.

— Вряд ли, вопреки резким их суждениям по поводу нашего отъезда в Россию они уверены в нашей с тобой самостоятельности.

В рыцарском замке семейства Даргстрем на острове Святого Духа, что находился в пределах акватории перед столицей Шведского государства, царила примерно та же атмосфера, что и при проводах Захара с Анной в родовом замке герцогов Д'Арган близ французского городка Обревиль. Христиан и Элизабет, хозяева маленького острова с древней крепостью на нем, глазами, полными тревоги и сочувствия, смотрели на своих детей, опасаясь отпускать их в сумрачную Россию с еще более диким Кавказом на ее окраине. Им вдруг стало казаться, что их дети — Петер с Софьей — еще не выросли, и что в головах у них настоящая чехарда из глупых мыслей. Но все было тщетно, брат с сестрой категорически отказывались прислушиваться к разумным советам, они рвались в Россию, объясняя свое стремление проснувшимися в них казачьими генами и тоской по родине своих предков. Ничто уже не могло помешать им в осуществлении их замыслов. К тому же, приехали из Франции их троюродные брат с сестрой, такие же взбудораженные, с жутким интересом к войне на Кавказе и с кучей планов по урегулированию этого конфликта, не совсем понятного для многих в Европе и в Америке. Словно от немедленных их действий зависел мир на всей земле. И Христиан, достигший к этому времени должности командира сводной флотилии надводных кораблей, а так-же его жена Элизабет, возглавлявшая одно из благотворительных шведских обществ, сдались на милость победителей. Они вынуждены были признать, что гены действительно способны творить чудеса, у современных людей иногда отрастают длинные хвосты, а тела покрываются шерстью. Что уж говорить о каких-то мелочах, когда их детей, праправнуков терских казаков, потянуло всего лишь на историческую родину. Не успела Организация Объединенных Наций объявить, что разрешило евреям возвратиться в землю обетованную, как в Израиле яблоку стало негде упасть. Хотя с момента изгнания их со святой земли прошло почти две тысячи лет.

Буквально через день белоснежный катер покачивался у крохотного причала перед могучими стенами замка на острове Святого Духа, а его команда помогала погрузить необходимые вещи всех четверых любителей острых ощущений. Нужные документы были оформлены у них надлежащим образом. А еще через пару часов за стеклами шикарного лимузина, принадлежащего семейству Даргстрем, замелькали фронтоны старинных зданий столицы Швеции, украшенные зеркальными витринами, простерлись чистенькие площади с ухоженными памятниками и безупречная водная гладь прудов и водоемов с лебедями и утками, с ондатрами и бобрами в норах на берегу. В конце идеального проспекта с вековыми деревьями по бокам показалось здание аэропорта, привлекающее еще издали взгляд своими угловатыми современными линиями.

— Прощай ухоженная Европа с привычным укладом жизни, — с нотами грусти в голосе сказал Петер, сидевший рядом с шофером на переднем сидении. Он успел насмотреться документальных фильмов о России и о Кавказе, не уступающих по накалу страстей американским триллерам. — Придется ли нам снова окунуться в твой упорядоченный ритм, чтобы довести наши замыслы до логического конца.

— Петер, не пугай женщин своими мрачными мыслями, — весело откликнулся Захар. Он чувствовал себя легко и свободно, словно собрался отдохнуть на острове Капри близ мыса Сорренто в Италии, где стоимость самой простенькой виллы исчислялась десятками миллионов долларов. — Кстати, что означает слово лапси, которым твоя мать проводила нас за ворота замка?

— В переводе с суоми это дети. Так когда-то называл нас водитель-финн, — пожал тот плечами под смущенно-лукавые улыбки спутниц. — Тебе не понравилось?

Захар посерьезнел, окинул быстрым взглядом всех пассажиров вместительного салона:

— Твоя мама, баронесса Элизабет Даргстрем, ошиблась, наши родители не заметили, как мы выросли, — твердо произнес он. — Наша задача состоит в том, чтобы добыть как можно больше сведений о войне на русском Кавказе и рассказать о ней правду цивилизованному Западу…

Трасса «Дон», бегущая через весь Северный Кавказ, была забита военной техникой, медленно текущей в одном направлении как железная вонючая река, выпущенная из доменной печи в прочные желоба. Грохотали мощными двигателями тягачи с танками на тралах, выпускали сизые клубы дыма высокие «КрАЗы» и «КАМАЗы» с артиллерийскими снарядами во вместительных кузовах. Более ходкие «Уралы» с ящиками для патронов пытались выехать на полосу встречного движения и проскочить по ней хотя бы несколько сотен метров. Сноровистые «БМП» и «БТРы» загрязняли воздух вдоль обочин синим туманом из отработанных газов, не отставали от них самоходки с зелеными стволами орудий и с лафетами, облепленными солдатами, грязными и расхристанными до невозможности. Казалось, русская армия, как пятьдесят с небольшим лет назад, снова поперла всей своей мощью на врага, только теперь она двигалась не на Запад, а на своенравный Юг, нужный ей, если рассудить по справедливости, лишь из-за немеряных амбиций неграмотных людей, дорвавшихся до власти в стране. Что можно было взять с Кавказа, кроме вечной агрессивности его жителей, способных лишь торговать на базарах своим урожаем, да сбиваться в волчьи стаи для обирания безответного опять же русского народа. Не Урал с его кладовыми драгоценных камней и металлов, не Сибирь, заполненная по самые некуда нефтью и газом, лесом и пушниной, алюминиевыми рудниками и золотыми копями. Не Крайний Север и не Дальний Восток с сундуками, набитыми теми же сокровищами, даже не Курильские острова, созданные природой из нерповых лежбищ, из красной рыбы, икры и женьшеневого корня, проросшего на них. За одни эти острова японцы готовы были отблагодарить Россию внедрением в ее никудышнюю экономику новейших технологий, постройкой современных дорог от своего острова Хоккайдо до бывшего немецкого города Кенигсберга, а ныне Калининграда, засранного опять русскими. Не соглашались русские на подобную сделку, они упорно прибирали к рукам ненужный им Кавказ с неприступными горами, покрытыми вечными ледниками, и с горскими племенами, живущими по законам каменного века.

Туда они и устремлялись всей своей железной мощью, подтолкнутые власть предержащими. И народ привычно поддерживал эту акцию, здравому смыслу противоестественную, выражая свой патриотизм и посылая проклятия «тупорылым чуркам», ни в чем не повинным, стремящимся лишь к своей независимости. Впрочем, народ в России во все века одобрял ввод войск на чужие территории: в Афганистан, такой же отсталый, в Венгрию, в Чехословакию, в Польшу, на далекую Кубу… Он не стеснялся доказывать, что сила главнее ума, и находил своему разумению поддержку среди эмигрантских сообществ, разбросанных по всему миру. Не здесь ли крылись истоки такого качества, как ностальгия, которому русские были подвержены больше всех наций в мире? Ведь сила подразумевала круговую поруку, соборность. Другие же нации стремились отдалиться и подняться над толпой. И хотя русских нельзя было назвать глупыми — все-же из двадцати восьми открытий мирового уровня двенадцать принадлежали им — разрыв между умом настоящим и обыденной серостью был в России весьма велик.

Но никто из четверых искателей приключений не хотел задумываться над подобной аксиомой, потому что известно, чем человек патриотичнее, тем больше над ним довлеют чувства. Именно чувства толкнули их на поездку в Россию. Ведь здесь зачиналась их родословная, отсюда шли их корни. И сами они ощущали себя русскими, плоть от плоти своего народа. Это было главным, хотя именно главного они не могли осознать в силу той же наследственности.

Захар, Петер, Анна и Софья сошли ранним утром в Краснодаре. Дальше пассажирские поезда не пропустили военные патрули, и те надолго застряли на станции, забитой грузовыми в большинстве составами. Еще не жаркое солнце только приподнялось над горизонтом и путешественники решили, что автотранспортом добраться до конечного пункта назначения им будет легче. Они пересели на автобусы. И вот теперь стояли на перекрестке дорог посреди степи и молча наблюдали, как мощный железный поток, прущий из России, разбивается на два рукава, один из которых продолжает движение на Пятигорск и дальше на Чечню, а второй отворачивает на Абхазию, тоже решившую отделиться от Грузии. Оказалось, что автобусные маршруты укоротили все те же военные и они смогли добраться только до Армавира. Мимо проносилась военная техника, машины с солдатами различных родов войск в кузовах под брезентовыми тентами, за ними спешили вспомогательные службы. Все это скопище людей и железа гремело, лязгало, рычало, отхаркивалось гарью и упорно стремилось вперед, увлекаемое юркими газиками и уазиками с открытым верхом, в которых сидело начальство при погонах с большими звездочками. Изредка молоденький солдат с кузова какого-нибудь тягача вскидывал автомат и ловил в прицел молодых людей, и тогда по коже у них начинали бегать крупные мурашки.

— А ведь здесь и правда идет война, — решился нарушить затянувшееся молчание Захар, он говорил по русски. В последнее время все четверо окончательно перешли на родной язык своих предков. — И война эта настоящая.

— До нее мы еще не доехали, дорогой мой троюродный брат, — угрюмо насупившись, переступил с ноги на ногу Петер. — Мы пока не слышим отголосков военных действий.

— Когда они дадут о себе знать, тогда будет поздно поворачивать назад, — подключилась к разговору Анна, она посмотрела на Софью. — Как тебе нравятся эти маневры русской армии?

Девушка немного подумала и ответила:

— У американцев они эффектнее, и сами янки смотрятся паиньками, решившими поиграть в войнушку. А при взгляде на русских парней в камуфляже и при оружии меня пробирает неподдельный страх. Понимаешь, Анна, я чувствую, что они настоящие и шутить никто из них не собирается.

— Еще бы, чего стоят эти их нацеливания автоматами в нашу сторону. Долго ли кому-то из солдат нажать на курок.

Захар осмотрелся, зацепился взглядом за нескончаемую вереницу гражданских автомашин по одну и по другую стороны дороги, перпендикулярной шоссе, уходящей в степь с ровными строчками лесопосадок. Переносицу у него разделила надвое глубокая морщинка:

— Зря мы не воспользовались услугами наших корпунктов в Москве, при них имеются не только редакторские джипы, но можно было заполучить еще и спецпропуска.

— Они у нас в полном порядке и они здесь не действуют, — пожал плечами Петер. — Я думаю, что машины со спецкорами тоже плетутся в хвосте этой колонны. На Кавказе и в самой Чечне сейчас только те из газетчиков, кто успел проскочить с началом там военных действий.

— Тогда что же нам делать? — развернулся к нему Захар.

— Ждать, пока колонна не пройдет.

Но ждать долго не пришлось. Один из юрких уазиков неожиданно подскочил к друзьям и с визгом затормозил у их ног. На переднем сидении восседал вальяжный начальник при золотых погонах, на заднем пристроилась хрупкая женщина в берете и с кинокамерой в руках. Она чем-то неуловимо смахивала на одну из преподавательниц в Сорбонне, читавшую лекции по международному праву. Так оно и оказалось на самом деле, не успела машина остановиться, как журналистка замахала руками и закричала, мешая русские слова с немецкими, французскими и английскими:

— Ком цу мир, камараде! Герои еще не пройденных военных троп! — она с хитроватой улыбкой указала на места рядом с собой. — Ситдаун плиз, мистер энд миссис Д'Арган, я вас сразу узнала. Силь ву пле, мы как раз едем в Чечню.

— О, мадемуазель Натали, — всплеснула руками Анна, она повернула к своему брату лицо с расширенными от удивления глазами. — Захар, неужели ты не видишь, что это преподавательница из нашего университета? Это госпожа Трепоф с кафедры международных отношений.

— Конечно, она самая и есть, — морща лоб, попытался собраться с мыслями тот. — Но как мадемуазель Трепоф оказалась посреди дикой степи!

— Так-же, как и вы, — засмеялась женщина.

— И все-таки, почему вы здесь? — не отставал Захар.

— Это длинная история, скажу только, что у меня, как и у вас, русские корни, — отозвалась журналистка, она нажала на ручку дверцы. — Молодые люди, прошу занять места в джипе, пока я получила разрешение у нашего русского покровителя на то, чтобы подобрать вас с обочины дороги. Познакомьтесь, это Николай Иванович Сальников, полковник интендантской службы.

— К вашим услугам, — гоготнул мужчина с золотыми погонами на плечах. Небрежно кивнув головой, он одновременно кинул на спутницу масляный взгляд. — Ваша соотечественница сказала правду, я пока добрый.

Дважды повторять просьбу не пришлось, все четверо родственников мигом оказались в уазике, который взбрыкнул задними колесами и понесся вдоль колонны из мощных тягачей, норовя протиснуться в просвет между ними. Это ему удалось и он поскакал по встречной полосе с редким на ней гражданским автотранспортом. Женщины сразу включились в разговор, выяснилось, что Натали подавала прошение в деканат с просьбой посодействовать ее отъезду на русский Кавказ. Там почти сто пятьдесят лет назад погибли двое ее предков по материнской линии, служившие в одно время с графом Толстым, будущим великим русским писателем. В их семье даже сохранилась легенда о том, как чеченский джигит Садо спас графа от неминуемой смерти, и оба князя, ее прапрадеды, были как раз свидетелями этого благородного поступка. И вот теперь она надеялась посетить их могилы и поклониться их праху. Они погибли во время наступления русских войск на дагестанский аул Гуниб, в котором скрывался имам Шамиль, предводитель всех кавказских народов.

— Но ведь вы можете не найти мест захоронения, с тех пор прошло столько времени, — засомневалась Анна. — Надо еще учесть период коммунистического правления, когда из памяти русских пытались стереть все светлые пятна в его истории.

— Я знаю, где они похоронены, — с воодушевлением воскликнула журналистка. — Их могилы находятся в Пятигорске, куда перевезли останки всех офицеров, павших в том бою против горцев.

— В этом же городке был убит на дуэли поэт Лермонтов, там должен стоять обелиск в его честь, — напомнил Захар. — Вообще на Кавказе побывало много достойных людей из просвещенного русского общества.

— Пушкин, тот-же Грибоедов, написавший пьесу «Горе от ума», восхитившую весь мир своей утонченной философией, — дополнил Петер.

— О, да вы отменные русофилы! Вот и отлично, как говорят русские, нашего полку прибыло, — засмеялась Натали. — Но сначала мы должны выполнить свой долг, к которому нас призвали наши предки, и развеять неправедные обвинения в адрес России.

Остался позади забитый войсками Пятигорск, дорога пересекла один из притоков реки Кумы и устремилась к Моздоку. Быстро вечерело, и когда «уазик» вбежал на окраину городка, солнце уже собралось присесть на вершины близких гор. Шофер завернул было к гостинице, но полковник, сидящий рядом с ним, нахмурил кустистые брови:

— Вперед, и никаких гвоздей, нам надо до наступления ночи успеть добраться до своей части в Ачхой Мартане, — сурово сказал он. — Иначе мы рискуем остаться в этих краях навсегда.

— Здесь так опасно? — быстро повернулся к нему Захар.

— Не то слово, товарищ, на Кавказе, как и двести лет назад, стреляют из-за каждого камня, — не стал успокаивать его старший офицер. — Рядом граница с Ингушетией, а эта республика на стороне бандитской Чечни, она находится под контролем боевиков разных мастей. У них с чеченцами единый корень, как у русских с украинцами и белорусами.

Словно в подтверждение этих слов вдоль улицы раздалась длинная автоматная очередь. Затем прозвучали несколько одиночных выстрелов, на которые никто не обратил внимания. Редкие прохожие продолжали идти своей дорогой, сутулые, занятые только своими думами. Лишь из дверей КПП воинской части напротив высунулась любопытная физиономия молодого солдата. И сразу исчезла.

— Очередная провокация в надежде на то, что солдаты погонятся за бандитами и их можно будет подстрелить как куропаток, — поправил фуражку на голове полковник. Он махнул рукой своему шоферу. — Прибавь-ка газу, браток, нужно успеть проскочить самый опасный участок дороги.

— А где он пролегает? — не удержался от вопроса Петер. Он спросил так, словно мог себе представить каждый поворот дороги в этих местах.

— Мы поедем вдоль левого берега реки Терек, на котором стоят станицы терских казаков — Наурская, Червленная, Стодеревская, и так далее. Они расположились до самого дагестанского Кизляра, при царях это была Кавказская линия обороны от горцев с турками, — подскакивая на сидении на неровностях каменистой дороги, принялся за объяснения старший офицер. Он явно хотел покрасоваться перед французской журналисткой Натали Трепоф, своей спутницей с самого начала пути. — А потом завернем на Грозный, который тоже был когда-то казачьей крепостью Грозная, да чеченцы сделали из нее нынешнюю свою столицу. Своего у них ничего нету, кроме дикой спеси с горской заносчивостью.

— Они тоже люди, и как все имеют право на жизнь на этой земле, — подала голос молчавшая до сих пор Софья, приткнувшаяся в самый дальний угол салона. — Разве не так?

— Вот и жили бы в своих горах, носа бы наружу не высовывали. Мыслимое ли дело представить, чтобы они настроились в поход аж на Москву! — Недовольно забурчал полковник. — Американцы вот таких индейцев в резервации загнали и подкармливают их, чтобы не безобразничали. А у нас что горцы, что азиаты, подбородки задирают выше головы, считая себя представителями высших рас. А русских принимая за дураков.

— Как себя поставишь, такое же самое от общества и получишь, — глубокомысленно изрек Петер. — В Швеции, например, никто не позволит африканцам обманывать людей, полиция сразу призовет их к ответу. И люди перестанут покупать у них ихнюю продукцию.

— А вот здесь ты прав, — не оборачиваясь, кивнул головой полковник. Немного подумав, добавил. — Правда и то, что у нас не цивилизованная Швеция, а крестьянская немытая Россия. А колхоз, как известно, порождает колхоз.

Захар ухмыльнулся, но опровергать ничего не стал, хотя его задела нелицеприятная оценка полковником своей нации. Остальные собеседники с русскими корнями тоже ощутили себя немного оскорбленными. Но высокий армейский чин почувствовал сам, что последнее высказывание требует пояснений, он повернулся к попутчикам, чтобы подвести итог в разговоре:

— После того, как мы в революцию избавились от всех дворян и помещиков, нашей чести и совести, для нас даже цыгане превратились в иностранцев. Мы стали кланяться им как господам и ждать от них помощи. Как вам такое понравится?

— Простите, а какая разница, какой нации будет господин? — с насмешливой миной на лице спросил Петер.

— Не прощаю, — сумрачно посмотрел на него полковник. — В Америке, в Англии и во Франции у кого в руках власть?

— У президентов, — пожала плечами Софья, на губах у нее играла презрительная усмешка.

— Я спрашиваю, какой национальности правители?

— В основном, коренной.

— В Америке коренными являются индейцы, но у руля государства стоят почему-то ирландцы, — ехидно заметил офицер. — Назревает вопрос, почему не индейцы с неграми? Или с теми же цыганами?

Он гулко засмеялся и снова уставился в лобовое стекло автомобиля, лишь широкая спина его еще долго подергивалась, передавая состояние недоумения, овладевшее им самим. В салоне установилась тишина, только подвывал с натугой двигатель «уазика», успевшего побывать, наверное, в той самой Африке, или еще дальше. Машина выскочила за окраину городка и прибавила скорости. Дорога с провисшими над ней ветвями деревьев и кустарника петляла вдоль берега строптивого Терека, струи которого, видные сквозь просветы между стволами, заплетались в тугие косы разных цветов — от совсем белого, до темно-коричневого. Шума воды слышно не было, но ощущалось, что если попасть в водоворот, выбраться на берег сумеет не каждый. Изредка возле зарослей прибрежного куширя покачивалась на цепи небольшая лодка с обрубленной кормой и с лохмотьями краски на боках. Рыбаков нигде не было видно, хотя наступало время вечернего клева. Окрестности, как и сама дорога с асфальтом в трещинах, казались заброшенными, они навевали необъяснимую тревогу, начавшую разрастаться в груди. Захар кинул внимательный взгляд на попутчиков, заметил на их лицах серый налет усталости и отказался от желания поделиться впечатлениями. Он снова стал внимать ровному гудению автомобиля, накручивавшего на задние колеса ленту асфальта. Наконец роща из чинаровых деревьев закончилась, впереди показались густые заросли камыша, за которыми виднелись дома на высоких фундаментах, а то и на сваях. Крыши в основном были покрыты шифером, но попадались крытые рубероидом или камышовым сухостоем, уложенным плотными рядами. У въезда в станицу дорогу преградил самодельный шлагбаум из досок, раскрашенных темными поперечными полосами. Из будки вышли двое мужчин в папахах, в черкесках, с кинжалами на тонких поясных ремнях и в мягких сапогах. Обшлага черкесок были закатаны, открывая рукава рубашек из красного шелка, вороты на которых были застегнуты наглухо. В руках мужчины держали нагайки, свитые из сыромятных ремней со свинцовыми шариками на концах. На хмурых лицах с жестким взглядом темных глаз топорщились черные усы, в кольца завивались окладистые бороды.

— Это боевики? — испуганно подалась вперед Софья, в голосе ее почувствовались взволнованные ноты. — Мы уже в Чечню приехали?

— Какие боевики, мадемуазель, это терские казаки встречают нас на въезде в свою станицу, — встряхнулся полковник. Он провел ладонью по щекам и полез в карман за документами. — За пятьсот лет ничуть не изменились, как были сорви головами, так ими и остались.

Шофер нажал на педаль тормоза, полковник высунулся наружу и заговорил с патрульными. Но видно было, что разговора с ними у него не получалось, терцы уходили от ответов, стараясь поскорее отвязаться от болтливого офицера. Шлагбаум был уже поднят, оставалось дать газу и с ветерком промчаться вдоль станицы.

— Так вы не знаете, свободная дорога до Грозного или нет? — продолжал допытываться у казаков начальник интендантской службы.

— А вы со своими свяжитесь, они вам про все и расскажут, — отворачивался в сторону один из терцов, на вид постарше. — У вас и рации имеются, и другие средства связи. А мы только охраняем подступы к своему дому.

— Что же это вы, братья казаки, молчите, будто совсем чужие? Слова лишнего из вас не вытянешь? — не унимался интендант.

— Тамбовские волки вам братья, гражданин начальник, так у вас в Московии говорят. Они вам ближе и роднее, а у нас здесь Кавказ, — недобро сверкнул черными зрачками казак. — Вы там совсем обогохулились, наши земли к чеченцам приписали, а потом оставили нас один на один с басаевцами и радуевцами. А теперь еще братьями обзываете.

— Какие ваши земли! И кто приписал их чеченцам? — оторопел полковник.

— Хрущев, чтоб ему ни дна, ни покрышки, весь левый берег Терека оторвал от Ставропольского края и присоединил к Чеченской республике. Мы тут пятьсот лет стояли щитом России, передовым ее форпостом, — приблизился к машине второй из казаков, сухощавое лицо у него покрылось красными пятнами гнева. — А когда началась война, чеченцы пришли нас отсюда выселять. А мы здесь всю свою жизнь проживаем.

— Молодых наших парней вырезали, девок насиловали, стариков не жалели. А вы вместо защиты решили мирный договор с ними подписывать, через пьяницу Ельцына и своего ущербного генерала Лебедя, — надвинул папаху на лоб первый казак. — Езжайте дале, граждане хорошие, неровен час, протяну нагайкой вдоль седелки и скажу, что так и было. Теперь нам никто не указ.

Полковник посмотрел на попутчиков, молча наблюдавших за его спиной за странной на первый взгляд сценой, ни слова не сказав, он махнул рукой шоферу, чтобы тот трогался с места. Машина вкатилась на центральную улицу станицы Наурской и запылила по ней на другой ее конец. С базов, из палисадников, из окон и из-за ворот за ней следили неприветливые глаза молчаливых жителей, как один подтверждавших слова казаков о том, что никто им теперь не указ. Было странно ехать вроде бы по российской земле и чувствовать себя попавшими во враждебный лагерь с казаками, собирателями земли русской, изменившими собственной присяге. Такого не могло присниться даже в кошмарном сне. Начальник интендантской службы передернул плечами и покосился на шофера, терзавшего баранку. На лице солдата было написано то, что в России принято открыто говорить лишь при бунтах, похожих на разинский или пугачевский, или при кровавых революциях, когда брат не щадит своего брата, а отец родного сына.

Перед станицей Червленной повторилась та же история, которая произошла при въезде в Наурскую, с той лишь разницей, что полковник при встрече с местными казаками не проронил больше ни слова. Он сидел красный, словно воды в рот набрал. Впрочем, его ни о чем не спрашивали, терцы молча вернули сопроводительные документы и так-же молча подняли шлагбаум перед радиатором «уазика». Оставалось проехать до станицы Стодеревской и повернуть на Грозный, от которого до Ачхой Мартана, конечного пункта назначения всех путников, нужно было трястись еще несколько часов. Снова по обеим сторонам дороги замелькали стволы карагачевых с чинаровыми деревьев, ветви колючего кустарника норовили попасть в салон и расцарапать кожу до крови. Быстро темнело, наступало то время суток, когда ночь соединялась с днем, делая воздух призрачным, похожим на нестойкое марево. Шофер включил фары на ближний свет, он вытащил из-за сидения автомат и положил его себе на колени. Полковник расстегнул кнопку на кобуре от пистолета Макарова. Заметив их приготовления, остальные путники подобрались, с еще большей опаской завертели головами вокруг. Им начало казаться, что из — за каждого куста за ними следят злые чеченцы с оружием в руках и с кинжалами в зубах, которыми они перерезали горла строптивым пленникам, как каким-то паршивым баранам. Страх проникал во все уголки мозга, заставляя тело цепенеть. Захар с завистью посмотрел на автомат на коленях у шофера, ему показалось, что с оружием было бы куда надежнее. Об этом же подумал и Петер, оба изучали на военных кафедрах устройство русских Калашниковых и даже стреляли из них на специальных полигонах. Их сестры с госпожой Трепоф лишь поджимали под себя ноги да хлопали ресницами, стараясь побороть дрему, пытавшуюся ими овладеть.

Впереди показался просвет, машина выскочила из рощи и понеслась по открытому участку дороги к черной стене камыша, за которой расположилась станица Стодеревская. До стены оставалось не больше тридцати метров, когда там что-то коротко блеснуло. Захар хотел было обратить внимание полковника на этот странный проблеск, тот рылся в своей сумке на боку, но под днищем вдруг звонко ахнуло. «Уазик» взвился на дыбы, прокатился на колесах одной стороны некоторое расстояние и завалился на бок. Шофер попытался вылезти из салона и отползти к бугру невдалеке, левая нога у него застряла где-то внизу, он задергался, стараясь высвободиться. И вдруг откинулся навзничь, сраженный очередью в упор. Захар бросил тревожный взгляд на его соседа и увидел, что командир интендантской части мешком перекатился через борт машины. Лицо у него было в крови, а правая рука с пистолетом болталась, словно пришитая на живую нитку. Остальные пассажиры сцепились в кучу и уперлись лбами в спинки сидений перед собой.

— Петер, нам нельзя попадаться в плен к боевикам, — крикнул Захар, он был единственным, кто успел вжаться в угол салона, руки и ноги у него были свободными. — Петро, разве ты забыл, как по телевизору показывали про зверства чеченских боевиков?

Какое-то время стояла тишина, почудилось, что сестры с госпожой Трепоф тоже были убиты. Но вскоре из кучи тел показалась голова с выпученными глазами, а затем троюродный брат попытался расправить свои плечи, не столь узкие.

— Что ты сказал, Захарка? — спросил он, выпутываясь из женской одежды, накрывшей его. Он повторил. — О чем-то ты хотел меня предупредить, братука?

— О том, что плен может дорого нам обойтись, — откликнулся тот, нашаривая автомат шофера, завалившийся между сидениями. Петер назвал Захара как-то необычно, но рассуждать на эту тему было некогда. Калашников показался тяжелым, не таким, как французские скорострельные пистолеты-автоматы или американские карабины. Захар подцепил указательным пальцем затвор и потянул его на себя, загоняя патрон в ствол. Затем большим пальцем сдвинул предохранитель с места и добавил. — Посмотри в сумке у полковника, Петрашка, может, у него есть еще какое-нибудь оружие?

— А где сам наш провожатый? — завертел головой Петер. — Мы что, наехали на мину?

— Хуже… — хотел было разозлиться Захар. И не успел.

Полковник, лежавший на земле без движения, вдруг забрал пистолет в левую руку и сделал пару выстрелов прямо перед собой. Он целился в кого-то невидимого, того, который прятался в зарослях камыша. Он даже сумел приподняться и нажать на курок еще несколько раз, после чего голова его снова упала щекой на траву. Оттуда, куда он стрелял, раздался хриплый мужской смех с оттенками презрения в нем:

— Что, товарищ полковник, патроны закончились?

Второй голос, такой же холодный и с таким же странноватым акцентом, как бы вакающим, насмешливо добавил:

— Последнюю пулю офицер российских войск обязан приберечь для себя. Так завещал великий Сталин всем командирам непобедимой русской армии. Или расстрел без суда и следствия.

— Что одно и то же, — радостно сообщил еще кто-то из боевиков. А что это были они, сомнений уже ни у кого из оставшихся в живых не вызывало. — Короче, что в лоб, что по лбу.

Новый приступ хохота потряс воздух над камышовым сухостоем. Полковник глухо охнул, видимо раны, полученные им от взрыва мины, оказались серьезными. Он передернул затвор и опять нажал на курок, но в этот раз выстрела не последовало, а лишь раздался сухой щелчок. Это обстоятельство спровоцировало очередное веселье у мужчин, находящихся в зарослях. Они поговорили на своем языке, после чего шквал свинцовых пуль впился в корпус «уазика», пробивая его насквозь и лохматя обшивку передних сидений из кожзаменителя. И если бы не железные спинки, то пули изрешетили бы всех пассажиров, прячущихся за ними. Молодые женщины поджали под себя ноги, они продолжали упираться лбами в спинки, ни одна из них не издала ни единого звука. Захарка поначалу тоже втянул голову в плечи, но когда пальба закончилась, он вскинул автомат и направил ствол в то место, откуда стреляли. Нажать на курок он не успел, Петер перехватил оружие за деревянное цевье под ствольной коробкой и рванул его на себя:

— Спокойно, братука, их много, а у нас всего один автомат, — со свистом прошипел он. — Дай сюда эту игрушку, я спрячу ее за сидением.

— Ты что, Петрашка! — вскинулся было Захар. — Они постреляют нас как куропаток.

— Мы еще посмотрим, кто кого возьмет, — ощерился зверем Петер. Лицо его исказилось от едва сдерживаемой внутренней ярости, словно он вспомнил все преступления, совершенные горцами против казачьего рода, к которому он принадлежал. Впрочем, такие же чувства испытывал и сам Захар. А Петер тем временем указал глазами на женщин, продолжавших вжиматься друг в друга. — Надо подумать о них, братука, о сестрах Аннушке и Софьюшке с мадемуазель Трепоф. Если мы окажем сопротивление, абреки не оставят живыми никого, а над женщинами еще поиздеваются.

Захар разжал пальцы, доводы, приведенные троюродным братом, показались убедительными. К тому же было неизвестно, сколько патронов находилось в магазине и есть ли еще запасные. Они не догадались в первые минуты после взрыва порыться в армейских сумках, принадлежащих водителю и полковнику, а теперь это было уже ни к чему. События стали развиваться по независящим от них обстоятельствам. После шквального огня наступило затишье, затем в чутком вечернем воздухе раздались легкие похрустывания сухих веток. Они приближались, заставляя мышцы тела невольно сокращаться. Краем глаза Захар заметил, как бородатый боевик с черным беретом на голове, одетый в черные же одежды, подошел к полковнику и носком тяжелого ботинка откинул ему подбородок назад. Сплюнув офицеру на лицо, он вытащил кинжал и ударил им поперек его горла. Из широкой раны ключом забила кровь, она смочила воротник на гимнастерке с золотыми погонами и ручьем побежала на траву. Командир комендантской части дернул пару раз ногами и вытянулся в струнку, подобрав округлый живот. Чеченец вытер кинжал о рукав военной формы офицера, засунул его за поясной ремень на брюках. Захар, наблюдавший за этой картиной, вильнул глазами под сидение, куда Петер спрятал автомат. Из кузова машины было бы удобно изрешетить пулями это дикое существо, лишившее человека жизни первобытным приемом, скулы невольно свело от очередного приступа ненависти. Страха не было, преобладала только эта ненависть, смешанная с яростью к извергу. Но мысль, что зверь появился здесь не один и что за его спиной целая стая таких-же чудовищ, принудила взять себя в руки. Захар с облегчением подумал о том, что женщины не видели этого изуверства, иначе пространство вокруг огласили бы вопли, от которых душа порвалась бы на лоскуты. Они продолжали цепляться друг за друга, представляя из себя единый комок из тесно сплетенных тел. Захар встретился взглядом с Петером, в зрачках троюродного брата ворочалось то же самое чувство, испепелявшее его изнутри. Он скрипел зубами, на шее у него выступили жилы, но он жестко контролировал ситуацию:

— Молчи, Захарка, теперь мы сами во всем убедились, — с трудом проговорил он. — Этих животных переучивать бесполезно, значит, пощады им быть не должно.

— Петрашка, ты мыслишь так-же, как и я! — потянулся Захар к своему дальнему родственнику. — Вот когда родная кровь дала знать о себе, перед порогом родного дома в станице Стодеревской.

— Это гены, братука, вместе с чувством нашей родины они сильнее всего на свете…

Позади братьев со всей силы ударили прикладом по корпусу машины, хриплый голос с тем же цокающе-вякающим акцентом нагло потребовал:

— Выползайте на дорогу, кто живой! — новый удар приклада заставил задребезжать весь кузов «уазика». — Быстрее, штабные крысы, сейчас вы нам все расскажете…

Захар с Петером перекинули ноги через борт, они не прикоснулись к своим женщинам, потому что не знали, как вывести их из оцепенения. Тем еще предстояло увидеть все самим, и никто не мог предсказать их реакции.

— Вагиф, тут целый шалман сип-сиповичей, одних только баб несколько штук, если растащить этот тесненький клубок, — обрадованно заявил второй из боевиков, тыкая кулаком в пленниц. — Русских женщин у нас хватает, но кто и когда отказывался от лишнего куска пирога со сладкой курагой.

— Ваха, вытаскивай баб за волосы, посмотрим, сколько могут дать за них на невольничьем рынке в Хал-Килое.

— Они все при теле, мя-ак-кие такие, — не смог удержаться от восхищения Ваха. — Пока сами не натешимся, на рынок не погоним.

— Баб надо сначала заставить подмыться, они от страха усрались.

— Это правда, они всегда так делают, сраные русские подстилки…

«Уазик» со всех сторон обступили мужчины, увешанные оружием с ног до головы. На их лицах, светившихся радостью, невозможно было отыскать лишь одного чувства, отличающего человека от других живых существ — сострадания. Они походили на зверей, поднявшихся на задние ноги и научившихся с радостью нажимать на спусковой крючок автоматического оружия. Невольно в голову лезла мысль о том, что вооружившего эти племена, первым следовало вздернуть на осиновом суку. Захар с Петером встали перед боевиками, нацелившими на них дула автоматов. Чеченцы уже вытаскивали из кузова за волосы Анну с Софьей и с журналисткой. Слышны были короткие, но дерзкие возгласы, говорившие о том, что женщины ведут себя достойно. Вся группа выстроилась перед горцами, заросшими буйной растительностью и сверкавшими крепкими зубами. Воистину, цивилизацию можно было определять по зубам, как тех же лошадей. Чем крепче зубы, тем ближе человек к своему прародителю — неандертальцу.

— Вагиф, это не штабные крысы, — воскликнул вдруг один из чеченцев.

— И на русских баб с русскими парнями они мало походят, — поддержал его второй боевик.

Тот, кого назвали Вагифом, неторопливо подошел к пленникам и ласково улыбнулся им в лица. Это был боевик с нескладной фигурой, похожий на крупный обломок скалы с глазами в узких щелях. На груди у него болтался урезанный АКС, а на боку висел настоящий американский «кольт» с длинным стволом, который он поглаживал пальцами правой руки:

— А кто сказал, что они штабники? — вкрадчиво заговорил он, внимательно всматриваясь в молодых людей. — Это иностранные журналисты, товарищ мертвый полковник подобрал их недалеко от Армавира.

— Это те самые голенастые додики, о которых нам сообщил капитан Сорокин? — пригляделся к путникам второй боевик. — Он еще намекнул о какой-то бабе, подсевшей к интенданту в начале пути.

— А вот она, госпожа Трепоф, француженка русского происхождения, — главарь протянул руку к журналистке и поднял за подбородок ее голову. — Личность на Западе известная.

— Значит, за них следует запросить большие деньги, — удовлетворенно зашумели окружающие.

— Хо-хо, товара тут на несколько сотен тысяч зеленых!

— Нашу операцию в тылу противника можно считать удачной.

— Господ еще надо дотащить до наших баз, они не русские, которых обухом не перешибешь. Эти додики дохнут от некачественной пищи как экзотические попугаи.

— Придется делиться своими деликатесами, как призывает русских олигархов экономист Лифшиц, пристроившийся за спиной алкаша Ельцына.

— Тогда надо поспешить, пока они свеженькие.

Главарь боевиков поправил на груди автомат Калашникова и отошел немного назад. Где-то за стеной камыша послышался гул моторов тяжелой техники, приближающийся к месту разбоя. В небе появился вертолет с включенными сигнальными огнями. Главарь поднял голову, с усмешкой последил за разворотами боевой машины и приказал пленникам:

— Вперед, иностранный капитал, — он похлопал ладонью по кобуре с «кольтом». — Вам еще предстоит переправа через наш своенравный Терек. А потом вы насладитесь видами наших гор, на вершины которых еще никто без проблем не поднимался.

— Скорее всего, так оно и есть, — пробормотал себе под нос Захарка. Он чертыхнулся, вспомнив слова матери с отцом, сказанные ими перед их отъездом в этот кромешный ад. Подумал о том, что родители всегда правы и невесело усмехнулся. — Жаль, что за все надо платить. Даже за дерьмо…

— Пош-шел, грязный гяур, — ударил его прикладом в плечо один из провожатых. — Еще слово, и ты пристроишься рядом со своим полковником…

 

Глава тринадцатая

Древняя сторожевая башня, сложенная из нетесаного камня, возвышалась в том самом месте, где узкая тропка, вьющаяся между отвесных скал, делала крутой поворот. Эта тропка, называемая горцами дорогой жизни, вела в Кадорское ущелье, в котором обосновались беженцы из Чечни и соединяла она — тайная — Чеченскую республику с Грузией, ставшей после развала Советского Союза самостоятельным государством. Там же разбили свой лагерь с лазаретом, снабженным современной медицинской техникой, боевики из нескольких банд, возглавляемые полевыми командирами. Главным из них был Басаев, главнокомандующий армией независимой Ичкерии. Он занимал пост, одинаковый с имамом Шамилем, легендарным предводителем сто пятьдесят лет назад освободительной армии горцев от русского присутствия на Кавказе. Звали Басаева тоже Шамилем. Время от времени вооруженные группы горцев переходили границу Грузии с Россией и вступали в боевой контакт с частями российских войск. Генералов у них, под началом которых набиралась не одна тысяча человек, тоже хватало. Армия, если собрать отряды вместе, представляла из себя силу, способную навести шороху на государство средней руки. Но не на Россию, перемоловшую подобных ополчений достаточно и уничтожавшей их походя. Да и пыл у горцев стал быстро иссякать. Прошел тот самый 1994 год, когда мужчины в папахах толпами валили на сборные пункты и им не хватало оружия. Многие из них сложили головы, так и не поняв, за что воевали, другие, большей частью равнинные чеченцы, растворились на просторах России, предпочтя мирную жизнь мнимой свободе. Но не зря еще Джохар Дудаев, первый президент Ичкерии, стоя за трибуной, наскоро сколоченной из досок, громогласно заявлял, что каждый чеченец, это генерал и морпех в одном лице. Вот и пытались показать свою удаль горцы, ведомые арабскими наемниками, для которых слово всемилостивейшего аллаха было законом, позволявшим творить над неверными любые беззакония. Арабы или старались забыть, или не знали из-за своей отсталости в развитии, что мир состоит из противоречий. Они заключались в том, что на силу обязательно должна найтись сила еще большая, принуждавшая силу агрессивную умерить свой пыл, дабы не нарушался на земле хрупкий паритет во всем. Впрочем, что говорить об арабах, продолжавших жить в каменном веке, если религия ислам возникла в языческой их среде примерно через шестьсот сорок лет после христианства. Данный факт доказывал то, что умные люди, правящие миром, подкинули к ним эту религию с одной целью — чтобы мир оставался разнополярным.

Но эти проблемы не беспокоили узников, сидящих в зинданах в самом центре высокогорного аула, родины Шамиля Басаева. Главным для них было выжить в жутких условиях, созданных людьми, ходящими на двух ногах, для людей, обладавших еще и разумом. Когда пленников выводили на прогулку, чтобы они не задохнулись в спертом воздухе вонючей ямы, они видели и сторожевую башню, и те самые красоты, обещанные Вагифом, главарем банды, взявшей их в плен. Вокруг были склоны, покрытые зелеными лесами, дальше втыкались в небо ледяные пики, суровые и недоступные. Они сверкали в лучах заходящего солнца алмазами немыслимых размеров и заставляли задумываться о смысле жизни. Здесь был другой мир, первобытно-философский, призывающий окружающее познавать не по частям, а поверхностно. Он отвлекал от насущных проблем, выхолащивая душу от земной суеты с ее калейдоскопными заботами и радостями, делая ее равнодушной и расчетливой, на уровне всего лишь лепешки из грубой муки. И этому обстоятельству нельзя было противостоять, потому что оно было сильнее всего, принуждая избавляться от набора дхарм и добиваться нирваны.

Не потому ли женщины во всех странах мира тянулись к мужчинам из дремучего патриархата, тем самым показывая, что главным для них является не современный мужской ум с его недюжинными способностями, а всего лишь душевное спокойствие, необходимое для зачатия этой женщиной новой жизни с вынашиванием ее ради продолжения всего рода человеческого.

Захар придвинулся к краю пропасти и в который раз посмотрел вниз. На дне ниткой между теснинами змеилась река, белая от пены, на выходе из ущелья виднелся край зеленого луга с животными, пасущимися на нем. Он притягивал взгляд больше, чем красоты вокруг, потому что от него несло жизнью. Новоявленные рабовладельцы узников жили в этом высокогорном ауле в саклях из нетесаного камня с привязанными к столбам громкоголосыми ослами. Это были горцы с узкими лицами, заросшими волосом, и со взглядами исподлобья, не похожими на обыкновенные человеческие. Скорее, в них было что-то от природы, окружавшей их быт.

— Ты опять терзаешься мыслью о побеге? — спросил Петер, подошедший сзади. Он положил руку на плечо своему троюродному брату. — Мы здесь уже девятнадцатый день, а стало казаться, что я тут родился.

— От этого великого и безмолвного постоянства стирается вся информация, накопленная нами за нашу жизнь в центре цивилизации, — спокойно отозвался Захар. — Получается почти по Джеку Лондону.

— Но там герои боролись за выживание, — не согласился Петер.

— Мы тоже боремся… уже почти в уме.

Мимо протащился молодой мужчина в форме морского пехотинца и с погонами капитана на плечах, закованный в кандалы по рукам и ногам. За ним неторопливо прошагал горец с автоматом на груди и с кинжалом за поясом. Что-то очень знакомое показалось в облике офицера, но получше разглядеть не давали многочисленные синяки и ссадины на его лице. Захар покосился на троюродного брата, который тоже не сводил глаз с военнопленного. В это время горец, отвлекая внимание на себя, вскинул руку и гортанно поприветствовал своего соплеменника, охранявшего иностранцев. Их диалог продолжался всего минуту, после чего первый чеченец поднял автомат и без всякой причины ударил прикладом узника по спине:

— Получа-ай, морская пехота, это тебе не родная Балтика, — он зло сплюнул под ноги. — Весь аул за наших погибших джигитов хочет содрать с тебя шкуру.

— Давно бы пристрелили, — хрипло засмеялся пленник. — Чего зря баланду травить.

— Если бы не Шамиль, я бы сам подвесил тебя на хороший сук и освежевал бы как барана.

— А я бы о вас и руки пачкать не стал, умостил бы вами дорогу и проехал бы по ней на тяжелом танке.

— Ах ты… грязная свинья!

Новый удар приклада заставил моряка покачнуться, но он устоял. Впившись ногтями в ладони, мужчина продолжил путь. К Захару с Петером приблизились их сестры Анна с Софьей и госпожа Натали Трепоф. Они все видели.

— Вот вам живой пример того, как чеченцы издеваются над русскими военнопленными, — развернулся к ним Захар. — Жаль, что у нас отобрали кинокамеры, заснять бы это варварство на пленку и послать в Гаагу, на заседание трибунала по правам человека.

— Захар Д'Арган, вы рассуждаете как мальчишка, — воскликнула бывшая преподавательница Сорбоннского университета. — Неужели вы считаете, что в Европе не в курсе всех этих вопиющих нарушений прав и свобод?

— Тогда в чем дело? — приподнял тот плечи. — Почему со стороны просвещенного общества до сих пор отсутствуют необходимые действия?

— Потому что русских там считают такими-же варварами, обращающимися с пленными адекватными с ними методами.

— Это иудство. Я твердо знаю, что в России боевиков сажают в тюрьму на небольшие срока. И самих чеченцев не преследуют, как делают это в Чечне с русскими людьми.

— Мы еще ничего не успели узнать, — развела руками госпожа Трепоф. — Пока нам не предоставили ни этой информации, ни возможностей ее получить.

Анна, стоявшая немного в отдалении, передернула плечами и с тревогой в голосе проговорила:

— Хорошо еще, что с нами обращаются лучше, чем с бедными русскими узниками. Я бы подобных издевательств над собой долго не выдержала.

— Горцы считают нас европейцами, мы стоим дороже остальных пленников, — вступила в разговор и Софья. — За нами надо ухаживать, иначе мы упадем в цене не только на невольничьем рынке в Хал-Килое, но и на западном толчке тоже.

В это время часовой, присевший на корточки возле огромного валуна, посмотрел сначала на солнце, затем на часы с золотым браслетом на руке и громко предупредил:

— Граждане французы, у вас осталось двадцать минут, а потом вы пойдете пить молоко с чуреком, пропеченным в тандыре.

Анна едва удержалась от смеха:

— Нас информируют о том, что нам подадут на ужин, как в хорошем парижском ресторане, — недоуменно поджала она губы.

— Сам ты чурек, — передернулся от слов горца Петер. Он посмотрел на дорогие часы на руке конвойного и с неприязнью покривил щеку. — Кстати, куда чеченцы девают немеряные суммы денег, выручаемые от продажи невольников? Неужели на такие вот подарки самим себе, чтобы похвастаться друг перед другом, или перед стадами баранов с другими скотами?

— Доллары они тратят не только на подарки, но и на развитие своего бизнеса, на обучение детей за границей, — поспешила ответить госпожа Натали. — Петер, я заметила, что у вас Захаром проснулось высокомерие. Скорее всего это качество, унаследованное вами вместе с генами от терских казаков, ваших предков. Не думаете ли вы, что они совсем тупые?

— Мы с троюродным братом и с нашими сестрами действительно являемся потомками терских казаков. И что вы здесь увидели плохого? — приподнял плечи Петер.

— Ничего особенного, если не считать, что терцы были грубоватым народом.

— Не буду спорить, к тому же вопрос совершенно о другом. Вы хотите сказать, что дети этих людей разбираются в серьезных науках?

— Ну… их же обучают.

— Обучался и господин Хасбулатов, едва не ставший новым президентом России, ко всему, имеющий профессорское звание. Об этом факте вещали все телевизионные каналы Европы и Америки, и жители просвещенного мира боялись, что Россия снова подпадет под иго, теперь под кавказское, — Петер сложил руки за спиной и продолжил рассуждения. — Ведь первобытное начало всегда было сильнее цивилизованной самостоятельности. Дело в том, что если профессора проэкзаменовать, то вряд ли он напишет без ошибок диктант, скажем, за седьмой класс, или правильно решит задачку из той же программы.

— А при чем здесь какой-то Хасбулатов? И зачем ему диктанты?

— Извините, мадам, но этот человек занимал в России должность, по значимости вторую после президентской.

— А первым был президент?

— Ну да, господин Ельцын.

— Вот с Ельцына и следует начинать. И не надо забывать, что малым народам дорога во власть должна быть открыта везде. Их надо учить жить по уму, в мире и согласии, несмотря на их мнимую безграмотность, — взмахнула рукой бывшая преподавательница. — К тому же, кажущуюся, господин Даргстрем, потому что в политике не требуются знания математических законов с правописанием нужных слов. За них это сделают их помощники.

— Простите, госпожа Трепоф, я запамятовал, что вы состоите в комиссии по правам человека, — криво усмехнулся собеседник.

— Я такая же, как все здесь присутствующие, но в отличие от вас, Петер, являюсь поборником просвещенного образа жизни с космополитизмом во главе, — отпарировала женщина на насмешку, прозвучавшую в голосе собеседника. — Когда вы наконец поймете, что все люди на земле одинаковые, и не следует возвышаться над ними образованным истуканом.

— Это правда, люди по своему развитию действительно одинаковые. У них есть руки, ноги, глаза, уши…Они разные лишь по цвету кожи и по широте скул с разрезом глаз, да еще, может быть, по уму. Но для таких как вы, мадам, этот факт не очень существенный, — мягко улыбнулся Петер. — А я все равно посоветовал бы вам, как только вернетесь в Париж, посадить с собой за один стол, допустим, папуаса из Новой Гвинеи. Уверяю вас, вы получите массу удовольствий от его умения пользоваться столовыми приборами и от общения с ним.

— Что вы хотите этим сказать? — вскинула голову бывшая преподавательница.

— Только одно, что на нас обратил внимание человек, по своему развитию одинаковый с нами…

Этот диалог не прошел бесследно, словно кто-то более могущественный решил одним махом расставить все точки над проблемой, затронутой на самом краю человеческого мира. Буквально через день, в такой же теплый вечер, бывшую преподавательницу подняли из ямы наверх и увели в неизвестном направлении. Она ничего не успела сказать, ушла с улыбкой на губах, уверенная, что чеченцы не сделают ей плохого. Ведь ее родственники в Париже могли заплатить за нее большие деньги и с ними уже велись переговоры. Она была немного старше своих сокамерниц и на вид аппетитнее. Ко всему, вела себя раскованнее. Вернулась Натали лишь на следующий день, словно побывала в гостях у злого чудовища, высосавшего из нее все соки. Она молча прошла в свой угол и упала на тряпье, прикрывавшее землю. У нее начался жар, недавно полные губы превратились в шкурки от вишен, проваренных в кипятке. Груди расползлись по ребрам, проступившим сквозь платье ободами от бочки, живот провалился. Анна с Софьей тряслись от страха, они боялись, что их постигнет та же участь. Захар с Петером не знали, что предпринять и с кого требовать ответа за содеянное. Захар пожалел о том, что послушался своего родственника и не начал отстреливаться от боевиков из автомата, найденного в кабине «уазика». Лучше было погибнуть в том бою, чем смотреть на мучения человека, знакомого с первого курса университета. Водить на вечерние прогулки перестали, наверное, госпожа Трепоф показала насильникам свой независимый характер. Пищевой рацион тоже оскудел. У Захара созрел окончательный план побега. Нужно было спуститься к реке и добраться по ней до луга со стадами, пасущимися на нем. Ущелье не могло быть бесконечным, как и горы вокруг, значит, за ними открывался иной мир. А там беглецы сумели бы сориентироваться, чтобы выйти к российским войскам и указать на заоблачный аул, в котором томилось в ямах немало узников разных национальностей. От побега по тропе он отказался сразу, не исключено, что на ней были посты из боевиков. Озабоченность вызывали только сестры, они слабели с каждым днем, не в состоянии справиться со страхом, отбиравшим у них силы. О госпоже Трепоф тревог было меньше, она не поднималась с ложа, значит, ей нужно было надеяться лишь на Бога и на его Величество случай.

Захар уже продумал план до мелочей, оставалось рассказать о нем Петеру, а потом воплотить в жизнь. Но прежде он еще раз прокрутил в уме свои действия, чтобы потом не допускать ошибок. Следовало добиться вывода на прогулку, затем напасть на часового, относившегося к ним как своим овцам, и попробовать самостоятельно спуститься в ущелье. Он видел однажды, как какой-то горец зашел за валун и надолго пропал из поля зрения. Объявился он лишь тогда, когда был далеко внизу, на середине пути к реке. Значит, там проходила еще одна тропа, которой пользовались только по необходимости. Это был первый светлый лучик, пусть маленький, но вселявший надежду.

Но в самый последний момент в дело вмешался его Величество Случай, тот самый, который возносил обыкновенного крестьянина на вершину власти и принижал царя до уровня калики перехожего. В России это было обычным делом, так случилось с Ельцыным, а перед уральским крестьянином — с императором Александром Первым. Вот и сейчас охранник, опускавший в яму кувшин с водой, сообщил, что пленников скоро призовет к себе Шамиль Басаев, решивший передохнуть в родном ауле от войны с русскими. Он потребовал, чтобы они привели себя в порядок и были готовы предстать перед ясными очами их главаря. После завтрака Захар придвинулся к брату, рассказал ему о своих задумках и откинулся в ожидании ответа к земляной стене. Петер долго молчал, затем облизал пересохшие губы и посмотрел на женщин:

— Ты думаешь, что они справятся со спуском на самое дно ущелья? — с сомнением спросил он.

— Госпожа Трепоф останется здесь, а в наших сестрах я уверен, — ответил Захар. — Главное сделать первый шаг, потом мы сами отрежем себе путь назад и пойдем только вперед. Когда страх уйдет, мы начнем искать правильные решения.

— Почему бы сначала не узнать, о чем хочет с нами поговорить этот Шамиль Басаев? Вдруг он скажет, что за нас заплатили выкуп и мы свободны?

— Если бы это было так, братука, нас бы уже вели по центру аула и горцы кидали бы цветы к нашим ногам.

Петер снова ушел в себя, в последнее время он был неразговорчивым, темные зрачки светились постоянным огнем от невыплеснутой ненависти. Он приподнял рубашку и вытащил из-под ремня солидный складной ножик.

— В сумке у полковника нашел, подумал, что эта вещь сможет нам пригодиться, — признался он, щелкая острым лезвием.

— Ты тоже размышлял о побеге? — встрепенулся Захар. Он не ожидал, что родственник окажется тугим на доверие, но имел представление о том, что скандинавы — люди скрытные и себе на уме.

— Мечтал, конечно, — медленно проговорил тот. — Я наблюдал за тем горцем, который спускался на дно ущелья. Глубокое оно, высота может вскружить головы и мы сорвемся вниз.

— Лучше парить в воздухе, чем задыхаться от вони на дне этой ямы.

Захар встал с подстилки и покосился на сестер с госпожой Трепоф, задремавших на тряпье по своим углам. Увидел вдруг, как у бывшей преподавательницы блеснули под опущенными веками глаза. Женщина подняла голову и оперлась на локоть:

— Вы ошибаетесь, господа, если считаете, что я почти умерла, — ровным голосом сказала она. — Я отдохнула и накопила силы, и теперь мне хотелось бы поквитаться с негодяями, возомнившими себя наместниками бога на земле.

— Но госпожа Трепоф, вы лежали без движений, — оторопел Захар.

— Этого требовал оскорбленный дух, — Натали села, на бледном лице ее заиграли розовые тона. — Но они со мной не справились, и тело мое осталось не опороченным.

— Вы сумели от них отбиться!? — воскликнули разом Анна с Софьей.

— Я дала понять этим варварам, что предпочту смерть насилию над собой. Они поняли, что так и будет на самом деле, и отпустили меня.

— Вы выглядели такой беспомощной, — не могла успокоиться Софья.

— Эти нелюди издевались надо мной с утра до ночи… Но если вы все такие внимательные, то должны были заметить, что я съедала свой обед до последней крошки.

— Это правда. Как является правдой и тот постулат, что братьям нашим меньшим надо все прощать, — откликнулся Петер, догадавшийся о намерениях сокамерницы. Анна с Софьей уставились на узников, решивших утешить их надеждой. А Петер меж тем продолжал. — Надо исходить из максимы, оглашенной Антуаном де Сент Экзюпери: мы в ответе за тех, кого приручили.

— Вы не можете простить мне рассуждений о равенстве людей? — почувствовав в сказанном скрытый смысл, прижала руки к груди бывшая преподавательница. Она поморщилась от боли. — Но, мон дье, месье, здесь особый случай. Вы очень жестоки, Петер Даргстрем.

Пленник засопел, видно было, что сейчас он преследует только одну цель — на деле доказать несостоятельность направления, по которому движется человеческое общество. Он понимал, что замахнулся слишком высоко, но чувство достоинства, оскверненное горцами, требовало выхода:

— Простите меня, госпожа Натали Трепоф, сейчас я злой на весь мир, — забурчал он. — И все-таки, чтобы увидеть холмик, нужно к нему приблизиться, а чтобы рассмотреть гору, нужно отойти от нее на приличное расстояние.

— Я отошла от горы на очень большое расстояние и приблизилась к холмику совсем близко, — со вздохом призналась женщина. — Гора показалась мне слишком огромной и обманчивой, а холмик очень мелким и вонючим.

— Так оно и есть, — облегченно вздохнул собеседник, удовлетворенный ответом. — На этом считаю наш спор законченным.

— Тогда за дело, парни. Не будем отвлекаться на пустяки, лучше поподробнее расскажите мне о своих планах…

В просторном доме из сибирской лиственницы с резными, на турецкий манер, галереями вокруг собралась вся верхушка армии боевиков, состоявшей из людей мусульманского в основном вероисповедания. Вокруг дома ходили часовые в черных одеждах и в таких-же беретах, на подобие формы морских пехотинцев, обвешанные оружием с ног до головы. Оружие тоже было российским, как и обмундирование, похищенное со складов, оставшихся на территории Чечни еще с советских времен и экспроприированное чеченцами как собственность их народа. Громадные бревна, как и доски из ценных пород дерева, доставленные из Сибири, поднимали наверх русские солдаты, попавшие в плен, и другие узники, захваченные в самой России и привезенные сюда в багажниках автомашин, угнанных у русских же хозяев. Своими в этих местах были только горы, бараны и чистый воздух с парящими в нем орлами. Орлы были в недосягаемости, зато остального хватало за глаза, чтобы жителям заоблачных аулов чувствовать себя властелинами мира.

Шамиль Басаев прошел на середину комнаты и опустился на ковер, по татарски подобрав под себя пятки. Это был мужчина за тридцать лет, среднего роста, с взглядом черных глаз из-под прямых бровей, пристальным и настороженным одновременно. Худощавый, узкое лицо с носом с небольшой горбинкой обрамляла черная борода с усами. Голос был ровным с уверенной интонацией в нем, в движениях сухопарого тела сквозила расчетливость. Одет он был в российский камуфляж с тельняшкой под ним, с витым погоном на одном плече, типа гестаповского у Мюллера из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». Такой же черный погон носил и Салман Радуев, одноглазый генерал Чеченской гвардии, подсевший к главарю поближе. Кличка у него среди русских была «вечный комсомолец» за то, что в советское время числился комсомольским вожаком сначала в институте в Ростове, где учился, а потом у себя на родине, где стал секретарем райкома по той же линии. Но Радуев не обладал тем авторитетом, который был у Басаева, он это понимал и старался на таких сходках вести себя скромно. Вот и сейчас до самого конца совещания он говорил только в крайних случаях и лишь тогда, когда сказанное им могло прибавить ему лишнего признания. Как и Масхадов с братьями Сукашевыми и с Мандарбиевым, с остальными полевыми командирами, имеющими вес. Между ними все было заранее оговорено, поэтому голос больше подавали рядовые члены совета, создавая впечатление консилиума на равных правах. У самого Басаева обе ноги были еще целы, еще не думал он о костылях и не мечтал о хорошем, немецкого качества, протезе на одну из них. Не издевался над его идиотской оплошностью во время прорыва из окружения и генерал Шаманов, более легендарный на чеченской войне, когда рассказывал, как дешево купили они боевиков, подкинув ложную информацию о проходах в минных заграждениях. Как прорывались те из кольца, усеяв своими телами весь путь. Как тащили они на плечах главаря, обмотав ему окровавленную культю тряпьем, оказавшимся под рукой. Шаман размягчал жесткие складки вокруг волевого рта и с оскорбительными ужимками пояснял с экранов телевизоров:

— Как бараны перли, прямо по минам. Один взрыв, второй, десятый, а они глаза вылупили и прут по трупам своих братьев-мусульман только вперед. Джигиты долбанные…

Талантливого подчиненного поддерживал генерал Казанцев, командующий группировкой войск в Чечне, одновременно следя за тем, чтобы Шаман ненароком не сместил с пригретого места его самого. Тогда он еще не страдал нарциссизмом, не подкрашивал брови и не подводил глаза, и до статуса Представителя Президента в Южном федеральном округе ему было далеко. Впрочем, в те непростые времена кто только не стремился взобраться на верхушку власти. Лишь генерал Трошев, сам уроженец этих краев, добросовестно выполнял одну свою работу. К нему прислушивались, ему верили не только русские солдаты, но и чеченские полевые командиры, по одной причине — слово у него не расходилось с делом. Это был выходец из терских казаков, смелый, решительный, и самое главное — справедливый. В конце войны на него возложили основные задачи по окончательной ликвидации бандитских группировок. Он блестяще справился с поставленной задачей, пока Казанцев с остальными генералами в Кремле награждался Ельцыным золотой звездой Героя и положенным к ней увесистым пакетом благ. Получил звезду и Трошев, но в отличие от Главнокомандующего и генерала Шаманова, нацелившегося на место губернатора в Ульяновской области, он почти сразу ушел в тень.

Но все это должно было произойти позже, а пока война была в полном разгаре. Она катилась по аулам и населенным пунктам своенравной республики, не щадя ни малого, ни старого. Российским войскам дали добро на применение огнеметов и другого специального оружия, и теперь солдаты выжигали и вытравляли врага из его логовищ как тараканов, забывших о том, что аппетит обязан быть в меру. И вряд ли какая сила сумела бы остановить этот стальной вал, сметающий все на своем пути.

Шамиль обвел пристальным взглядом присутствующих, заметил на одном из полевых командиров золотую цепочку необычной вязки. Несмотря на серьезность положения в чеченской армии и на массу вопросов, ждущих своего разрешения, он усмехнулся в усы, вспомнив историю, связанную с ней. Как-то из России приехал один из чеченских бизнесменов, близкий родственник этого командира, и рассказал, что в Санкт-Петербурге живет Андрей Ананов, ювелир экстра класса, которого знает весь мир. Он изваял из драгоценных камней белую розу с золотой окантовкой и подарил шедевр шикарному казино в Монте-Карло, где не единожды бывал и сам. И теперь Ананов там самая уважаемая персона. Ювелира знает весь криминальный цвет Санкт-Петербурга, его боготворят особы голубых кровей. Бизнесмен в доказательство показал на среднем пальце своей руки великолепный перстень с бриллиантом в десять карат и золотую цепочку на шее с алмазными вставками в середине звеньев. Услышав это, полевой командир загорелся желанием заказать ювелиру такую-же цепочку, и вот теперь она посверкивала в дремучих волосах на его груди. Огладив бороду, Шамиль придвинул к себе чашку с крепким чаем и спокойным голосом произнес: — Уважаемые гости, мне доложили, что наступление русских войск на Галашки продолжается, несмотря на то, что они наткнулись на стойкое сопротивление воинов аллаха под командованием полевого командира Мукашева с поддержкой их со стороны мирного населения, — он отпил глоток чая из пиалы и снова поставил ее на край ковра. — Это плохая новость, она может негативно отразиться на настроении наших доблестных воинов. Для победы над захватчиками нужно превратить каждый населенный пункт в неприступную крепость. Тогда мы сможем надежно противостоять этой тупой армаде с солдатами-дураками, готовыми кидаться на стволы пулеметов, как в Отечественную войну.

Арабский эмиссар Абу аль Валид, сидевший недалеко от Басаева, с укором посмотрел на горцев, в его черных глазах можно было прочитать, что он очень недоволен действиями командиров. Он приехал на подмогу к Хаттабу и заменял его сейчас, пока тот на несколько дней решил залечь на дно. «Бешенный араб» страшно боялся, что его пристрелят или отравят собственные же телохранители, для которых деньги были главнее целости священного тела своего благодетеля. Так оно и случилось немного позже, Хаттаб сгорел от яда, посыпанного ему в еду, как тот-же таракан от дихлофоса. Но на этот срок немалые денежные потоки из мусульманских с западными стран пошли через Абу аль Валида, которые он распределял между чеченскими полевыми командирами. И он так-же, как Хаттаб, хотел видеть, как доллары куют победу боевиков над русскими солдатами, на которую рассчитывают народы этих стран. Жирный кусок территории с миллионами тонн нефти в ее недрах стоил очень дорого, и за него боролись не только мусульмане, но и христиане.

— Русские — это не нация, они потомки чингисхановских нукеров, погибавших сотнями тысяч только для того, чтобы положить свой успех к ногам своего кумира. Их надо уничтожать как саранчу, которой развелось слишком много, — со скрытой неприязнью сказал он. — Фронт по всей линии Ачхой-Мартана прорван, гяуры начали подтягивать тяжелую артиллерию. — Русские пригнали с Дальнего Востока эскадрилью «черных акул», эти вертолеты оснащены мощными ракетами, бомбами и крупнокалиберными пулеметами, — прищурился на араба один из авторитетных боевиков. — Они бронированные, имеют приборы ночного видения и укрыться от них практически невозможно. — Разве вы до сих пор не пробовали сбивать их из ПЗРК, которые мы покупаем у тех-же русских командиров? — не сдавался араб. — У ваших воинов достаточно «игл», чтобы нанести по воздушным силам противника ощутимый удар. — У нас есть все — «иглы», «мухи», «стингеры», наша армия вооружена самым современным оружием, — наклонил голову в знак согласия еще один полевой командир. — Но что вы прикажете делать, уважаемый Абу аль Валид, с тяжелыми танками, с артиллерией, с армейскими сорока ствольными минометами, наконец? Они накрывают участки местности поквадратно, не давая нам возможности не только сосредоточиться, но даже поднять головы. — Кроме того, русские быстро сориентировались, они переняли у нас тактику ведения боя в условиях ограниченного пространства, — подключился к разговору боевик со шрамом через все лицо. — Эти гяуры взялись посылать в зеленку мобильные отряды разведчиков, они ставят на наших же тайных тропах растяжки, минируют склоны гор. Особенно активно действует отряд разведчиков под командованием майора Дарганова, десантника из спецназа ВДВ. Его группа неуловима, она пользуется поддержкой терских казаков, живущих на нашей территории.

— А почему терцы решили помогать именно этой группе? — удивился арабский эмиссар. — Как нам известно, в войне русских с чеченцами они поддерживают полный нейтралитет.

— Потому что командир группы уроженец этих мест, — пояснил полевой командир. — Он из станицы Стодеревской, что на левом берегу Терека. — Русские прячут в кронах деревьев снайперов, — продолжил перечислять преимущества противника первый из боевиков. — То есть, применяют опыт из своей войны с финнами. — За каждым пнем, за любой кочкой можно обнаружить пулеметные гнезда. — В случае, если мы нащупаем точку, русские вызывают огонь на себя. Они ничуть не изменились со времен сражений с немцами.

Абу аль Валид недовольно покосился на Басаева, затем встряхнул четки из зерен черного дерева и быстро заперебирал отшлифованные звенья. На круглом лице с синеватыми, словно вывернутыми, губами, украшенном темными пятнами оспин, появилась презрительная усмешка: — Остается добавить, что воевать с русскими бесполезно, потому что они непобедимы. И на этом закончить совещание, — залопотал он с блеющим ближневосточным акцентом во вкрадчивом голосе. И вскинул черные глаза на окружающих. — Уважаемые командиры, разве вы мало получаете денег? И разве на них вы не построили в своих аулах крепких домов, не уступающих дому вашего Верховного Главнокомандующего, в котором вы сейчас находитесь? Разве ваши дети уже отучились в европейских колледжах и стремятся вернуться на свою историческую родину, которая находится под пятой врага, вся в развалинах? Полевые командиры склонили головы и молча уставились перед собой, они понимали, кто их поит и кормит, но превращаться в шахидов, по примеру тех же арабов, не спешили. Да и пользы от этого было мало. На просторах России взрывались дома и самолеты, взлетали на воздух автомобили с высокопоставленными начальниками. Но страна упорно шла вперед, не обращая внимания на диверсии, перемалывая в муку не согласных с ее вековыми устоями жизни разных национальностей под одной крышей. Даже чеченские женщины не стремились отомстить за своих погибших мужей и братьев, лишь единицы из них соглашались надеть на себя пояса смертниц.

За окнами дома послышался стрекот вертолета, пролетающего на низкой высоте, боевики невольно насторожились и обернулись в ту сторону. Они еще не отошли от кошмарных налетов вот таких «вертушек», когда от их отрядов, накрытых ракетным огнем, оставалась едва половина личного состава.

— И сюда уже добрались, — с раздражением сказал кто-то.

— «Стингер» бы по нему пустить, — загорелся второй боевик, и сам же отверг свое предложение. — Нельзя, тогда русские здесь камня на камне не оставят.

Басаев решил разрядить напряжение, возникшее от появления над его домом вертолета, а заодно затянувшуюся паузу: — Наша борьба с неверными никогда не закончится, мы пойдем до конца по дороге, священной для каждого мусульманина, — спокойным голосом сказал он. — К нам по тайным тропам продолжают идти добровольцы из многих стран мира, не оскудевают и поставки оружия, в том числе американского. Война с Россией только начинается, весь мир замрет от удивления, когда увидит, как маленькая Ичкерия поставит на колени этого слона на глиняных ногах. А мы это сделаем. Уже сейчас под зеленым знаменем ислама достаточно не только мусульман и буддистов, но и христиан. Тех же славян из Украины и Белоруссии, из Польши и бывшей Югославии. Они нам стали как братья. — Это надежные воины, на которых можно положиться, — подтвердил один из командиров. — Если они попадают в плен, то русские стараются сдать их не в военный трибунал, а переправить к терским казакам, как предателей нации. А у тех разговор с ними короткий. — С терскими казаками мы жили вместе не одну сотню лет, и сейчас заключили с ними мирный договор. А так-же с донскими и кубанскими, — кивнул головой его сосед, прислушиваясь к затихающему шуму винтов. — Главное здесь заключается в том, что не все это сословие принимает участие в военных действиях против нас, а лишь те из них, которых призвали на действительную службу в российской армии. — Это произошло потому, что Ельцын не собрал воедино всю страну, а бросил ее на выживание перед лицом надвигающейся на нее опасности в виде нового строя. — Вот они на него и обиделись. — Подобное положение дел нам только на руку. Чем больше субъектов Федерации отколется от России, тем слабее она станет. — Тем скорее мы добьемся победы.

— Аллах акбар!

Басаев, внимательно следивший за дискуссией среди своих подчиненных, довольно улыбнулся, в углах его рта появились жесткие черточки. Он огладил бороду и негромко заговорил:

— Я принял решение перебросить свежие силы, которые были у нас в резерве, под населенный пункт Галашки. Там разворачиваются основные военные действия, от которых зависит судьба Ичкерии. Если русские вытеснят нас в горы и мы уйдем за границу с Грузией, то судьба нашей родины будет предрешена. А если закрепимся на этом участке фронта и дадим им отпор, то в нас поверит чеченский народ, и победа останется за нами.

— Мысль правильная, — одобрительно сказал кто-то из командиров. — Ее следует воплотить в дело.

Радуев переглянулся с Масхадовым и братьями Сукашевыми, но промолчал. Этот человек, вечно выставлявший себя на показ, сейчас не был похож на самого себя. С искусственной половиной черепа, вправленной ему за огромные деньги в немецкой клинике в Германии, он стал бояться с некоторых пор и своих и чужих. За ним вели охоту и те, и другие, и каждому было ясно, что на нем поставлена точка. А Шамиль между тем продолжал:

— Главными силами будет командовать генерал Масхадов, который постарается связать русских внезапным ударом по всему фронту. Ему знакома мыслительная деятельность российских штабистов и он научился разгадывать их ребусы на шаг вперед.

— Еще бы, Масхадов бывший полковник советских войск, — не преминул подметить кто-то.

— Его с правого фланга поддержит Радуев со своими воинами, — благосклонно кивнув одноглазому генералу, Басаев обстоятельно докладывал полевым командирам план предстоящего наступления. Пора было закрывать щекотливую тему, иначе араб готов был снова завести разговоры о деньгах, уходящих неизвестно куда. — А с левого фланга на русские позиции нападут отряды братьев Сукашевых, джигиты Бараева и Мандарбиева. Эта схема контрудара по российским войскам уже составлена и утверждена Высшим военным советом Ичкерии.

— План продуманный и мы его одобряем, — согласно загудели присутствующие. — Пришло время показать этим русским, что чеченец не какой-то немец или француз, нас с наскока не возьмешь и на колени не поставишь.

Басаев спрятал благожелательную улыбку в усах и объявил об окончательном решении Совета:

— Операция по освобождению нашей родины от захватчиков начнется завтра в восемь часов утра.

Десятки раскрытых ладоней вознеслись вверх и омыли воздухом лица горцев, в комнате раздался сдержанный гул гортанных голосов:

— Пусть нам поможет Аллах!

— Аллах акбар!

Гости дружно взялись за пиалы, потянулись руками к угощению, расставленному по всему столу. Они почувствовали, что напряжение первых минут встречи с арабским эмиссаром Абу аль Валидом и с Басаевым, Главнокомандующим вооруженными силами Ичкерии, проходит. Можно было расслабиться после беготни по горам и перевалам, поросшим корявыми зарослями кустарника с острыми шипами, и предаться трапезе. Когда суровые воины, ударом кинжала рассекавшие до позвонков горла русским солдатам, утолили первый голод, в просторное помещение неслышно впорхнули молодые женщины и ловко убрали грязную посуду. На смену одним блюдам они принесли новые, было здесь и чем запить эти сытые кушанья. Но горцы не увлекались винами, хотя сухого закона для них не существовало, они лишь выпивали налитую им чашку и отставляли ее от себя. Если кто-то не желал пить вообще, он переворачивал свою посудину вверх дном. Шамиль Басаев вытер жирные пальцы о салфетку и развернулся к боевику, сидящему по левую от него сторону. Тот как раз отодвинул от себя чашку с напитком.

— Вагиф, ты как-то намекал, что к тебе в плен попались иностранные журналисты. Какой выкуп ты за них положил, и согласились ли их родственники его выплатить?

— Нет, уважаемый Шамиль, из Парижа и из Стокгольма пришли ответы, что за головы заложников свободные граждане Европы не заплатят ни гроша, — промокнул губы полотенцем командир, похожий нескладной фигурой на обломок скалы.

— Почему? Европейцам не жаль своих родных?

— Они объяснили, что это противоречит цивилизованным нормам жизни и пообещали обратиться в международные организации по правам человека.

— Что ты решил с ними делать? — Если французы и шведы будут капризничать и дальше, мы выставим пленников на продажу на рынке невольников в Хал-Килое. — Вагиф, ты считаешь, что на этих рафинированных интеллигентов могут найтись купцы? — с сомнением прищурился на собеседника Шамиль. — Если никто не позарится, дорога у журналистов будет одна. Женщин мы отдадим нашим джигитам, а мужчин заставим работать на подсобных работах.

— Одну из женщин наши мужчины уже хотели опробовать, она показалась совсем не жилистой, — с похотливым смешком признался горец с рукой на перевязи. — Мя-агкая такая, сла-адкая…

— К сожалению, она предпочла смерть своему позору, — остудил раненного его сосед. — Мы отпустили ее, к тому же, цена на нее оглашена очень высокая.

Гости, следившие за диалогом, ухмыльнулись и с новым усердием взялись поглощать кушанья. У каждого из них случались моменты, когда заложниц, в основном русских, пускали по кругу. Пленница, которая не умирала от насилия, продавалась на невольничьем рынке по самой высокой цене, как очень выносливая. Но бывало и похуже, родственники отказывались выкупать узников за деньги. Поступали чеченцы в таких случаях по разному — кого-то из пленных пристреливали, наиболее маломощных и старых, кому-то перерезали горло, на других надевали кандалы, заставляя работать с утра до ночи за кусок хлеба и за похлебку из полусгнивших овощей. Некоторых они перегоняли по горным тропам Дагестана до селений, затерянных среди скал, и там продавали местным жителям в вечное рабство. Басаев огладил ладонью бороду и взялся пересчитывать зерна четков, с его лица не сходило выражение интереса. Было видно, что какая-то мысль не давала ему возможности забыть о важных пленниках навсегда. Наконец, он развернулся к главарю боевиков и вкрадчиво предложил:

— Уважаемый Вагиф, а ты не хотел бы обменять своих иностранцев на парочку моих русских бизнесменов, очень богатых?

— Разве тебе самому не нужны деньги, уважаемый Шамиль? — недоуменно приподнял плечи тот. — Зачем нам лишние хлопоты, этими людьми скоро займутся международные организации. Это не русские, которые не нужны даже самим себе, от таких узников нам нужно избавляться как можно скорее.

Но хозяин дома не отступал, под всеобщий благонравный смешок он снова обратился к своему собеседнику:

— Я бы хотел взглянуть на них поближе, все-таки с европейцами контакт у нас еще слабый, — Басаев подмигнул командирам, окружавшим его. — Прикажи привести иностранцев сюда.

— Пожалуйста, только вид у них немного подпортился, — собеседник отставил от себя тарелку, полную жаренного мяса, и пояснил. — После того, как родственники отказались платить за этих французов, я перестал потчевать их деликатесами и перевел на содержание, обычное для всех пленников.

— И они стали похожими на ходячие скелеты, — похмыкал в усы Шамиль.

— Они все постройнели, — засмеялся главарь отряда боевиков. — Особенно женщины.

Первым порог комнаты, заполненной чеченскими полевыми командирами, переступил Захар, за ним протиснулся Петер, и лишь после него в помещение решились войти женщины. Глаза у Анны, Софьи и Натали Трепоф были спокойными, несмотря на таившийся внутри страх. Но их спутники не скрывали неприязни к людям, восседавшим по восточному на ковриках вокруг стола с тарелками с едой. В окна с закругленными углами и с раздвинутыми шелковыми занавесками, вливался солнечный свет, стены были украшены дорогими персидскими коврами. Они были везде — на полу, на мебели, и даже под потолком. В воздухе витал сытый запах, в котором чувствовался аромат виноградного вина. Захар остановил свой взгляд на человеке, сидевшем во главе стола, он сразу узнал Шамиля Басаева, портреты которого не сходили со страниц западных газет. Внешний вид этого человека не внушал страха, хотя чувствовалось, что он обладает огромной внутренней силой и железной волей. При встрече где-нибудь на улице его можно было бы принять за горца из аула, затерянного среди скал и спустившегося на равнину пополнить запасы продовольствия. Он походил бы на чабана, если бы не жесткая черточка между бровями, разрубившая переносицу пополам и говорившая о жестокости характера ее обладателя. Взгляд темных глаз был властным, как бы притягивающим, заставляющим обернуться вовнутрь себя в поисках собственной провинности, не усмотренной ранее. Захар посмотрел на своих спутников, успевших встать рядом, он приготовился ко всему. В этот момент один из сидящих за столом громко воскликнул:

— Братья мусульмане, разве это иностранцы? У пленников высокие лбы, большие глаза и брови вразлет. Внешний вид их говорит о том, что в их жилах течет немало славянской крови.

— Добавь к портрету светлые волосы, выступающие скулы и широкие плечи, и картина будет полной, — согласился с замечанием товарища второй боевик.

— Наверное, они потомки русских, покинувших Россию во времена революции. Таких среди газетчиков немало, все они стремятся осветить события в Чечне в пользу своей бывшей родины. Как американский журналист Пол Хлебникоф.

— Этот русский американец еще тот подлец, он открыл в Москве представительство от своего паршивого американского издательства.

— На Пола Хлебникова давно точит зуб один из наших эмиссаров.

Вагиф, главарь отряда боевиков, поднял руку, призывая полевых командиров к вниманию:

— Уважаемые гости, я не думал скрывать от вас, кем являются эти люди. Вы точно подметили, что они потомки русских эмигрантов, бежавших за границу еще при царях. Но разве от этой маленькой неточности цена на них может упасть? Это иностранцы, проживающие в европейских столицах и даже имеющие дворянские титулы. Пэры-сэры там всякие, графы-бароны и прочие вороны без кусочка сыра в своих клювах.

— О, это уже интересно, — оживился еще больше Шамиль Басаев. — Пусть кто-нибудь из этих людей скажет, какими титулами они наделены.

Узники переглянулись между собой, они понимали, что чем больше узнают истязатели о личной их жизни, тем большим насмешкам они подвергнутся. Это качество присуще всему человеческому роду, чернь, не могущая сравняться по развитию со своими господами, забрасывала последних камнями, сжигала на кострах и распинала на дыбах, чтобы хоть таким образом оказаться выше. Но всегда получалось по Наполеону Бонапарту — они становились всего лишь длиннее. Лучшим из выходов в подобных случаях было встать на одну доску с хозяевами положения, чтобы можно было рассчитывать на какую-то справедливость, или на снисхождение, каким бы унизительным оно ни было. Захар решил следовать этому правилу, чувствуя спиной молчаливую солидарность остальных узников. Он сделал шаг вперед и как можно спокойнее сказал:

— Мы всего лишь студенты, решившие заняться практикой по своим специальностям в условиях, максимально приближенных к боевым, — он перевел дыхание, стараясь освободиться от нервных спазм в горле. — Мы иностранные подданные, поэтому просим уважаемое общество обращаться с нами согласно международным правилам и уставам.

— А здесь никаких правил не существует, — гоготнул один из полевых командиров. — В горах правит один закон — закон гор. Он суров и беспощаден не только к вам, но и к нам, здешним жителям.

— Тем более, что вас сюда никто не звал, — поддержал говорившего его сосед. — Возникает вопрос, какое право имеют международные организации вмешиваться в наши обычаи? Пусть остальные живут своей жизнью, а мы будем жить своей.

— И Россию мы к себе не приглашали, она пришла сюда сама с солдатами, с пушками, с танками и самолетами, — прищурился на пленников Шамиль Басаев. — Как вы отнесетесь к такому факту? Или опять начнете строчить о том, что нарушается целостность российского государства?

— Но ведь вы жили с русскими почти двести лет, — попытался напомнить исторический факт Захар, принявший на себя роль старшего в группе. — К тому же, по доброй воле.

— Ошибаетесь, граждане студенты, или кто вы там на самом деле, мы не грузины с армянами, которых османы едва не вырезали полностью. Это они были рады добровольно присоединиться к Российской империи, иначе от них не осталось бы следа, — в глазах у Шамиля появился стальной блеск, заставивший молодых людей поежиться. — Чеченцы и дагестанцы все эти двести лет воевали с русскими, отстаивая свободу и независимость народов, населяющих Северный Кавказ.

В комнате, заполненной боевиками, раздался гул недовольных голосов, на пленниках скрестились враждебные взгляды, они испепеляли, не оставляя им надежды на спасение. Наступили страшные минуты, когда осознание того, что бежать некуда, и что никто не придет на помощь, высасывало энергию похлеще дум о неизбежном рабстве. Захар понял это каждой клеточкой своего мозга и пожалел, что допустил в диалоге с боевиками непростительную ошибку, могущую привести к самым печальным последствиям. Наконец Басаев огладил бороду ладонью, словно снимая паутину раздражения, видно было, что он не хотел доводить дело до конфликтной ситуации, после которой прозвучал бы всего один его приказ — расстрелять.

— Кто вы и с какой целью приехали в Чечню? — как можно мягче спросил он. — Если расскажете правду, обещаю вам свободу передвижения по всей Ичкерии, если соврете, то все будет зависеть от настроения вашего хозяина, уважаемого Вагифа.

Захар переступил с ноги на ногу, почувствовал вдруг, как жарко задышал ему в шею Петер и как натянулись сестры с госпожой Натали Трепоф, стоявшие за его спиной. В этот момент над крышей дома прошелестел винтами вертолет, но он пролетел так быстро, что пленники не успели ничего понять. Они только заметили, как лица горцев покривились от досады. Захар набрал полную грудь воздуха и постарался взять себя в руки:

— Дело в том, уважаемый Шамиль, что наши предки родом из этих мест, они были терскими казаками из станицы Стодеревской, с которыми у вас заключен мирный договор, — решил он начать издалека, чтобы не раздражать своим молчанием собравшихся в комнате командиров. Но он не ожидал, что признание вызовет столь бурные эмоции у хозяина дома.

— Еще одни земляки! Не слишком ли вас много приехало в нашу маленькую республику? — воскликнул тот. — Скоро плюнуть будет не в кого.

— И все против нас, — наконец-то подал голос Салман Радуев, почувствовавший, что на данном факте можно заработать политический капитал. — Генерал Трошев, десантник Дарганов, этот майор Вихрь из той же Стодеревской. Кто там следующий?

— Капитан морской пехоты, которого я взял в плен, он тоже из терских казаков. Шамиль, это тот морпех, которого ты спас от казни жителями аула, — признался полевой командир, сидящий недалеко от Мандарбиева.

— Один из моих рабов сообщил, что его предки из станицы Стодеревской.

— Не зря стодеревцы предлагали за него крупный выкуп, — протянул боевик со шрамом через все лицо. Он встрепенулся. — Братья мусульмане, а не связаны ли все эти люди одной веревочкой? Эти студенты разъезжают по нашим базам в качестве журналистов, а потом передают информацию землякам. Казаки в свою очередь делятся ею с русским командованием, а те решают, где нанести сокрушительный удар.

— Очень интересная мысль, — поддакнул его товарищ. — Не здесь ли кроется успех наступательной операции русских под Ачхой-Мартаном и под Галашками?

— И вся эта диверсионная деятельность прикрыта договором терцов о нейтралитете с нами.

— Все у них шито-крыто, и взятки гладки. — А нам с ними жить еще и после войны. Только кто и когда верил казакам?

— Смерть предателям!..

Пленники увидели, как наполнились гневом глаза у Басаева, как стали подергиваться крылья его носа. Ни один боевик в комнате, в момент превратившийся в дикого зверя, не притягивал внимания к себе больше, чем Шамиль. Казалось, он перевоплотился в кобру, раздувшую пятнистый капюшон и готовую для смертельного броска. Захар с усилием оторвал взгляд от его лица и осмотрелся вокруг. Он надеялся узреть хоть одного человека, неравнодушного к их судьбе. И вдруг наткнулся на треугольную физиономию Радуева с глазом, перевязанным черной лентой, сильно смахивающую на стальной фейс робота. Генерал чеченской армии насмешливо косил здоровым зрачком на своего соперника, восседавшего во главе стола. В уголках губ у него играла неподдельная ухмылка, говорящая о том, что он знает о Шамиле немало такого, от чего тот может навсегда забыть о своем величии. Эта безмолвная оценка ситуации продолжалась всего несколько мгновений, которые показались Захару и его спутникам вечностью. Так-же непроизвольно он заметил, как Басаев в свою очередь тоже покосился на Радуева. И сразу черты лица у него размягчились, а блеск в зрачках заметно ослабел. Главнокомандующий вооруженными силами Ичкерии нервно потеребил зерна четков и встряхнул плечами, голос его снова зазвучал без малейшего в нем напряжения:

— С такими мыслями мы уйдем далеко, — негромко хохотнул он. — Старики в моем родном тейпе рассказывали, что во времена Кавказской войны с русскими чеченские джигиты выкрали у терских казаков мальчика, кличка у которого была Басай. — Шамиль окинул взглядом присутствующих, они натянуто засмеялись. А он продолжил. — Говорят, что этот казачонок любил бегать по станичным улицам босым, отсюда и такое прозвище. Произошло это в станице Стодеревской, о которой у нас сегодня столько разговоров, и мальчик был из атаманской семьи Даргановых.

Какой-то полевой командир громко засмеялся: — Шамиль, ты хочешь нам поведать, что тейп Басаевых пошел от того казачонка-босяка? — он повел рукой вокруг. — Все мы знаем твой уважаемый род до пятого колена, и если бы это было так, то каждый из нас был бы в курсе того случая.

— А он мог произойти в шестом колене, — ухмыльнулся в усы хозяин дома, видно было, что он специально решил подкинуть хворосту в костер, чтобы раз и навсегда прекратить домыслы по этому поводу. Недалеко сидел его соперник Салман Радуев, знавший о его родословной достаточно. Впрочем, как и многие из сидящих за столом. Но боевики не стали бы ворошить прошлое своего вождя, а Салман об этом только мечтал.

— В нашем ауле немало тейпов, породнившихся с терскими казаками, но никто не считает это зазорным, — решил разрядить обстановку еще один командир. — Тем более, что тейп Басаевых перебрался в этот высокогорный аул из равнинного селения во время гражданской войны у русских, — с ехидной улыбкой подсказал Радуев. — Она захватила всю бывшую Российскую империю, заставив не только семьи, но и целые этносы поменять места своего проживания. — Что ты хочешь этим сказать, Салман? — спросили у него командиры. — Для равнинных чеченцев брать казачку в невесты было обычным делом, и воровать у терцов детей тоже было нормой, — равнодушно пожал плечами генерал. — Они жили рядом, а дети служили живым товаром.

— Терские казаки тоже воровали у нас девушек и делали их своими женами. — При царях этим промышляли не только равнинные чеченцы, но и весь Кавказ.

— Кстати, фамилия Дарганов произошла от горского имени Дарган, — боевик со шрамом вскинул голову, укрытую буйными завитками волос. — Уважаемые гости, вам это ни о чем не говорит?

— Лишь одно, что наш Главнокомандующий чистокровный чеченец.

Шамиль, следивший за дискуссией между полевыми командирами и Радуевым, наконец-то перевел взгляд на пленников. Черные глаза у него загорелись живым блеском, он передвинул четки с ладони на запястье и с интересом уставился на Захара:

— Ты сказал, что ваши предки были родом из станицы Стодеревской?

— Точно так, она стояла на левом берегу Терека, — согласно кивнул узник.

— Она и сейчас там стоит, — хозяин дома пожевал губами и собрал нижние веки в добрые складки. Но глаза по прежнему не предвещали ничего хорошего. — Как я теперь понимаю, фамилия у них была Даргановы?

Захар почувствовал, что в вопросе таится скрытый подвох, он покосился на Петера, с самого начала диалога не проронившего ни слова. Но тот с момента прихода в помещение относился к горцам с гримасой неприятия. Почти так-же вели себя и молодые женщины, притихшие за его спиной, с той лишь разницей, что чувства они старались спрятать под маской вежливого внимания.

— Вы правильно заметили, господин Басаев, фамилия у наших предков была Даргановы, — услышал Захар ровный голос своего троюродного брата, он сразу прижался к нему потеснее в знак солидарности. А Петер стал откровенничать с маститым террористом, словно они встретились с ним в кафе за рюмкой хорошего вина. — Основателем нашего рода был Дарган Дарганов, сын терской казачки и чеченского джигита. Он участвовал в войне с французами, а под конец жизни стал полковником, атаманом Стодеревского юрта. Его старший сын Панкрат дослужился до атамана всего войска Терских казаков.

— Панкрата на атаманском посту сменил его старший сын Александр, — перебил Петера хозяин дома. — Дальше рассказывать не надо, у нас хорошо знают родословные казачьих родов.

— Я только напомню еще одну историю о роде Даргановых, и замолчу, — поднял руку Петер. — Поверьте, господин Басаев, она короткая.

Шамиль вгляделся в пленника, стоявшего перед ним в раскованной позе, по лицу у него забегали тени сомнения, смешанные с досадой. Он исподлобья посмотрел на гостей, молча внимавших голосу узника. И нехотя разрешил:

— Что ты хочешь нам поведать, студент? Мы тебя слушаем.

И Петер начал неспешный рассказ, в зрачках у него заплясали насмешливые огоньки:

— В нашем роду тоже ходила байка о том, как чеченские абреки выкрали из семьи Даргановых Марьюшку, младшую дочь атамана Даргана, и его младшего внука Павлушку от старшего сына Панкрата, — он с вызовом посмотрел на боевиков, не сводивших с него взоров. — Терцы ходили высвобождать пленников, они добрались до аула Гуниб, где скрывался Шамиль, третий имам Дагестана и Чечни, предводитель всех горских народов.

— Казаки отыскали там девушку с мальчиком, выкраденных злыми абреками, и вернули их к себе домой, — гортанно засмеялся полевой командир с перевязанной рукой. — Ты про это хочешь поведать, студент?

— Они не освободили из плена Марьюшку с Павлушкой, потому что там их не оказалось, — не меняя интонации в голосе, ответил Петер. — Обоих злые абреки увезли в горную Чечню и они затерялись в ней навсегда. Но это еще не все.

— Тогда поскорее заканчивай, французский потомок терских казаков, — подогнал тот же боевик.

Снова над домом пролетел боевой вертолет, и опять он пронесся как вихрь, не дав возможности узникам впитать в себя тарахтение его винтов, чтобы ощутить душевное спокойствие. Горец покосился на окна и со злостью сказал.

— Нам еще надо обсудить, что с вами, с диверсантами, делать дальше.

— Мы не диверсанты. И я не француз, в моих жилах течет немалая часть шведской крови, но это не играет никакой роли, — снисходительно пояснил боевику свою позицию и национальность узник. — Так вот, через пятьдесят лет, когда Панкрату Дарганову было уже за семьдесят лет, к его дому в станице Стодеревской пришла старуха. Она была вся сморщенная, измотанная тяжелой работой до полного истощения. Но она сумела добраться до атаманского подворья.

— Эта старуха рассказала Даргановым, где чеченцы прятали все это время их родственников, которых они выкрали. Пока те не умерли, — засмеялся еще один боевик при неодобрительном гудении остальных. — И призвала казаков забрать их останки на родину и похоронить по обычаю предков.

Петер смерил весельчака уничтожающим взглядом, на скулах у него заиграли тугие желваки:

— Старуха оказалась той самой Марьюшкой, младшей сестрой Панкрата. Она была в юности самой красивой девушкой в станице Стодеревской и во всей округе. И атаман признал свою любимую сестру, — тихо пояснил он. Затем переступил с ноги на ногу и закончил. — Марьюшка умерла на руках старшего брата, она даже не смогла перейти порога дома, в котором когда-то жила и сама. Шамиль, не проронивший ни слова за все время повествования, деланно воздел руки вверх:

— А у того мальчика, который остался у злых абреков навсегда, была кличка Басай. Когда он подрос, то стал основателем чеченского тейпа Басаевых, — дурашливо покривился он. — И вы все являетесь моими родственниками, которых надо напоить, накормить и отпустить на все четыре стороны. Ты этого хочешь, студент?

— И генералу Трошеву надо дать возможность завладеть нашими землями, потому что он тоже близкий родственник нашему Главнокомандующему по линии терских казаков, и тому-же майору Дарганову помочь нас изловить, и выпустить на волю морпеха из станицы Стодеревской, уложившего десятка два наших джигитов, — с издевкой начал перечислять сосед хозяина дома в каракулевой папахе. Щеки у него взялись красными пятнами от приступа гнева. — И вообще, вся Ичкерия принадлежит русским и казакам из станицы Стодеревской.

— Этому не бывать никогда, — воскликнули разъяренными голосами сразу несколько боевиков. Их поддержали остальные.

— Шамиль, разве ты не видишь, что эти иностранцы над нами издеваются?

— Смерть поганым гяурам!

— Они должны умереть как паршивые бараны!

Узники прижались друг к другу теснее, они поняли, что теперь их уже ничто не спасет. Они надеялись, что после рассказа Петера отношение к ним поменяется в лучшую сторону, но результат получился обратным. Между тем, Басаев молча выжидал, когда его соплеменники освободятся от ярости, вспыхнувшей в их сердцах. Он стряхнул четки с запястья на ладонь и стал неторопливо перебирать зерна по одному, словно прощупывая их на спелость. Они были еще твердыми, не успевшими вызреть после столь необычного диалога, они словно подсказывали, что окончательное решение по судьбе заложников выносить пока рано. Шамиль дождался, когда шум пошел на убыль, и огладил ладонью бороду:

— Я считаю, что в этом деле должна быть поставлена точка, большая и окончательная. Чтобы ни у кого не возникало сомнений в том, что услышанное нами является откровенным вымыслом вот этих людей.

— Шамиль, ты знаешь, что нужно делать! — снова раздались раздраженные голоса. — Надо этих шакалов приставить к стенке и распять их на ней, как они распяли своего бога.

— Мы так и поступим, — согласно кивнул хозяин дома. — А чтобы картина стала полной и наши доказательства вескими, вызовем на допрос еще одного моего родственника. — Он повернулся к боевику по имени Иса и как бы посоветовал ему мягким голосом. — Уважаемый Иса, пусть твои люди приведут сюда морского пехотинца, которого вы захватили в плен.

— Я понял тебя, Шамиль, — вскочил тот на ноги. — Ты хочешь собрать всех своих родственников вместе, чтобы насладиться долгожданной встречей с ними?

— Ты угадал, мой друг, — раскрылся в улыбке и хозяин дома. — Как раз об этом были мои мысли.

Комнату заполнил раскатистый смех. Гости потянулись к еде, они с удовольствием отправляли в рот куски прожаренного мяса, пучки зелени, кусочки плодов и овощей, и запивали все это хорошим виноградным вином, разлитым по чашкам. Теперь даже те, кто рьяно соблюдал законы шариата, без оглядки назад опрокидывали в себя пиалы с густым напитком и быстро хмелели. Скоро обыкновенное застолье перешло в пиршество с громкими голосами и радостными восклицаниями по любому поводу Надежда узников на высвобождение их из заточения в глубокой яме, больше смахивающей на туалет растаяла окончательно.

 

Глава четырнадцатая

Смех в комнате не прекращался, он продолжался до тех пор, пока порог не переступил молодой мужчина в черной форме с тельняшкой под ней. Все лицо его было в сплошных кровоподтеках, губы лохматились обрывками кожи, а на голове с короткой стрижкой кровоточили свежие шрамы. И все равно, в нем можно было разглядеть человека образованного и с хорошими манерами, внушающим доверие даже в таком неприглядном виде. Анна с Софьей надолго приковались к нему взглядами, в зрачках у них постепенно вызревал немой вопрос. Наконец наступил момент, когда они не могли больше удерживать его в себе, молодые женщины разом повернулись к Захару с Петером. И те так — же молча удовлетворили их любопытство утвердительными кивками головы. Факт был настолько неправдоподобным и обескураживающим, что Анна с Софьей едва не закричали от чувств, переполнивших их души. Этого не могло быть, как не имела права произойти на Северном полюсе встреча близких родственников, разбросанных по разным уголкам земного шара. Но факт оставался фактом, каждый из иностранцев, стоящих сейчас возле порога комнаты, имел фотографии своих родственников из рода Даргановых. Их прислали и из Москвы, от семьи Ростиньяковых. На снимках был изображен в том числе и морской пехотинец при полном параде и с раскованной улыбкой на жизнерадостном лице. Он здорово походил обличьем на своих братьев и сестер, живущих за пределами России.

— Панкрат!.. — тихо позвала Анна, не сводя глаз с русского офицера. С

офья, Петер и Захар уставились на узника, введенного в комнату, а Натали Трепоф забегала зрачками от одного к другому. Между тем, молодая женщина повторила.

— Господин офицер, вы Панкрат Ростиньяков!?..

Морпех и ухом не повел, он продолжал в упор рассматривать боевиков, сидящих за столом вместе со своим главарем. Громкое чавканье и хруст хрящей на крепких зубах не прекращались, словно полевые командиры забыли обо всем на свете. Наконец Басаев бросил в тарелку обглоданную кость, он повернулся к пленникам и предложил:

— Познакомьтесь, родственнички, а то так и уйдете на тот свет, не узнав друг друга. Начинай, товарищ капитан, ты у нас самый смелый.

Офицер разлепил окровавленные губы, черты лица у него покривились от презрительной усмешки.

— Лично мне это ни к чему, на тот свет пропускают без всяких знакомств, даже с самим богом, — он передернул плечами. — Зачем вызвал, Басаев? Если по поводу дислокации нашей бригады и других частей армии Трошева, то ничего нового я тебе сказать не смогу.

— А ты нам ничего и не говорил, кроме того, что твои предки родом из здешних мест, — вытер салфеткой жирный подбородок Шамиль. — Они были терскими казаками из станицы Стодеревской, не так ли?

— Этого я тоже не знаю, — не согласился узник. — Я родился в Москве, в семье коренного москвича.

— Который был послом в Соединенных Штатах Америки, — влез в диалог Радуев. — А сейчас твой отец Вадим Ростиньяков заведует отделом в министерстве иностранных дел России.

— Это неправда, людей с одинаковыми фамилиями очень много. — Но другие Ростиньяковы мне на пути не попадались, иначе я бы их запомнил, — загоготал Радуев, разинув рот с вставными зубами.

Шамиль похмыкал в усы и подмигнул гостям:

— Фамилия очень редкая. Сдается мне, что она не русская и чем-то похожа на клички наших иностранных журналистов, — он кивнул на узников, продолжавших у порога прижиматься друг к другу. — Как их там, Де Арган, Де Аргстрем. Не какая-нибудь Натали Трепова, по ней сразу видно, что она газетчица и любит трепаться по всякому поводу.

— Я не позволяла себе писать неправду. Никогда, — не выдержала оскорбления в свой адрес преподавательница из Сорбонны. — Я всегда старалась правдиво освещать только то, что есть на самом деле.

— Госпожа Трепоф, вы запамятовали про ваши статьи об Ираке и Саддаме Хусейне, главе этого ближневосточного государства, — подал голос Абу аль Валид, по виду увлекшийся перебиранием четков из сандалового дерева. — Вы думаете, что мы неграмотные арабы и ничего не замечаем?

— А что я по вашему могла написать оскорбительного в адрес Ирака и его руководителя? — не сдавалась молодая женщина. — Я только затронула тему о репрессиях иракцев против курдского народа и о коррупции, поразившей высшие эшелоны власти в этой стране.

— Разве это твое дело, женщина? — вежливо улыбнулся Абу аль Валид. — Ты должна всего лишь ублажать мужа и воспитывать детей. В остальном мужчины разберутся сами.

— Так заставляют поступать своих жен-рабынь только мужчины в Азии и на арабском Востоке, а я свободная гражданка европейской страны… — Вот и оставайся ею, зачем лезть туда, куда тебя не приглашают. В комнате наступила настороженная тишина, нарушаемая лишь раздраженным мужским сопением да тихим шарканьем тапочек на женщинах, занимавшихся уборкой посуды со стола. Казалось, они летали по воздуху, изредка прикасаясь ногами к полу, покрытому толстым слоем ковров. Затем Басаев вздернул свои прямые брови и бросил на морского офицера взгляд, полный холодного отчуждения:

— Значит, ты ничего нам не расскажешь? — со скрытой угрозой спросил он у него. — Кто ты, откуда и какие были планы у вашей группы, которой ты руководил? — Нам с тобой беседовать не о чем, — передернул плечами морпех.

Главнокомандующий чеченской армией машинально коснулся пальцами кобуры с пистолетом, висящим у него на ремне, в углах его рта появились две резкие черточки.

— Здесь иностранные студенты договорились до того, что Шамиль Басаев, то есть я, всем вам приходится близким родственником. Ты тоже одинакового с ними мнения? Ведь твои предки из того же населенного пункта, и фамилия у них была Даргановы.

— Я уже сказал, что родился в Москве и лично мне ничего выяснять не надо, ни с кем. Тем более, с тобой, — непримиримо угнул голову офицер. — Ты сам не раз убеждался, кавказец, что за нас лучше всего говорит наше оружие.

Басаев снова надолго ушел в себя, видно было, несмотря на внешнюю его невозмутимость, что внутри у него идет жестокая борьба. И кто в ней победит — добро или зло — не мог знать даже он. За окнами дома на низкой высоте в который раз пронесся над улицей боевой вертолет, вызвавший очередное раздражение на лицах полевых командиров. Летчик или разведывал обстановку в ущелье и в горах вокруг, или чувствовал шестым своим чувством, что в мирном ауле не все в порядке.

— Разлетался, зеленый петух, — процедил сквозь зубы один из горцев. — Скоро мы и ему обломаем его пятнистые бока с крыльями.

— Винты, дорогой Исмаил, — поправил соплеменника его товарищ. — Это русская попрыгунья-стрекоза, которая лето красное пропела, оглянуться не успела, как «стингер» вспорол ей брюхо.

Вокруг раздался дружный хохот мужчин с лужеными глотками. Он заполнил всю комнату, неприятно надавив пленникам на ушные перепонки. Басаев поморщился, подвернув рукава камуфляжа он обнажил костлявые запястья. Затем выпрямил спину и сразу превратился в каменное изваяние, в котором живым остался один рот, укрытый густым волосом.

— Морпехов мы никогда не брали в плен, — с легким сожалением, проскользнувшем в равнодушном голосе, сказал он. — Десантниками из ВДВ еще не брезговали, а от морской пехоты толку никакого.

— У нас установка на врагов иная, — согласно кивнул офицер.

Стрекот «вертушки» прибавил ему, как и остальным узникам, уверенности в себе.

— Ты прав, капитан, с морпехов брать нечего, в таких случаях русские говорят — как с козла молока, — Главнокомандующий посмотрел на полевого командира с лицом, похожим на харю мясника — такую же красную и всю в черных оспинах. И отдал приказ. — Пустить в расход в половине восьмого утра. Пусть для русских это будет первой их потерей перед нашим завтрашним наступлением.

— Только морпеха? — переспросил палач. — Всех. Пленных поместить в одну яму, чтобы они успели перезнакомиться.

Боевик со шрамом на лице поморщился и со злым оскалом сказал:

— Ты стал великодушным, Шамиль. Трое мужчин и три женщины — не слишком ли щедрый подарок на всю ночь для паршивых гяуров?

Басаев прошелся стальным взглядом по всем присутствующим в комнате, на его лице не дрогнула ни одна черточка:

— Я никогда не был щедрым на жизни своих врагов, я всегда был расчетливым, — не повышая голоса, веско отрезал он. — Если они родственники, то за ночь вспомнят свою родословную, чтобы утром было труднее прощаться. Для них это время должно стать мучительным.

— Пусть будет так, как этого хочет аллах! — Аллах акбар! Солнце еще не успело взойти над ледяными пиками гор. Его лучи только пробивались мощными потоками света между склонами, высвечивая самые потаенные уголки в скалах, поросших корявыми деревьями и колючим кустарником. Первозданная тишина ничем не нарушалась, лишь со дна ущелья доносился рев речной стремнины, сметающей все на своем пути. Величественная природа пока не проснулась, она ждала, когда ее разбудит небесный гром или удалой джигит, пальнувший из ружья. Так случалось при грозе, во время горской свадьбы или при кровной мести. Но третье в этих краях, забытых самим Богом, в последние годы происходило чаще, чем следовало бы. Вот и сейчас грохот возник, казалось бы, ниоткуда и покатился неизвестно куда, не предвещая ничего хорошего жителям аула, угнездившегося на вершине горы. Он приближался, намереваясь утопить селение в жутких раскатах, как при сходе лавины из камней. Люди выбегали из хижин и приставляли ладони к лбам. Они видели, как две эскадрильи вертолетов, по пять машин в каждой, влетели в узкое ущелье и по нему добрались до их горы с тремя десятками саклей, сложенных из нетесаных камней. Среди них возвышались несколько домов европейского типа с железными крышами и со стенами из сибирской лиственницы. Сами сибиряки позавидовали бы умению, с которым собирали пятистенки. Бревнышко к бревнышку, плаха к плахе, доска к доске. Но не зря у смышленого русского народа по каждому такому случаю была заготовлена поговорка. Вот и здесь он бы отметил со свойственным ему безразличием, что сапожник и должен быть без сапог. Но летчиков, сидящих за штурвалами винтокрылых машин, волновали другие проблемы, они пристально вглядывались в гору, нацеливаясь посадить на одном из ее склонов свои аппараты. Вместе с ними приникли к иллюминаторам десантники, находящиеся внутри «вертушек», им предстоял бросок к окраине аула, ощетинившегося пулеметами. Время подходило к половине восьмого утра, было уже светло и можно было бы опустить «вентиляторы» на площади селения, расположенной в его середине. Но тогда все огнестрельное оружие, имеющееся у защитников, ударило бы в упор, пробивая броню и не давая открыть люки для высадки десанта.

— Вон за тем валуном, кажись, хорошее место.

Сухощавый майор в камуфляже, стоящий рядом с креслом летчика, указал пальцем на громадный камень с крохотным пятачком за ним. Был он широкогрудым, ростом за метр восемьдесят, с длинными и крепкими ногами, с такими же руками, обнаженными по локоть. Майор походил на человека-паука, сериалы про которого часто крутили по телевизору, на удлиненном лице у него выделялись большие губы и карие выразительные глаза с длинными ресницами. Ровный нос с черной строчкой усов под ним имел небольшую горбинку посередине. Десантник был очень молод, несмотря на высокое звание, и красив той мужской красотой, заставляющей женщин забывать обо всем на свете. Ему подошел бы престижный подиум с светскими раутами после показа мод, или карьера артиста, достойного пройтись по ковровой дорожке за получением очередного «Оскара». А за спиной у майора болтался АКС с шляпным искрогасителем и с подствольником, на кожаном поясе все брезентовые мешочки были заняты боеприпасами. Еще пара рожков, обмотанных изоляционной лентой, торчала из-под пряжки с звездой, начищенной словно для парада.

— Слышь, Дарган, а не пошел бы ты со своими подсказками подальше, — не отрывая взгляда от земли, посоветовал майору летчик, громадный детина с крупным носом и с волосатыми запястьями рук. Он цепко держался за штурвал, нацеливая летательный аппарат на крутой разворот как раз над тем самым валуном. — Тут и без тебя советчиков море.

— Миша, о каких советчиках ты говоришь? — чуть отстранился от кресла десантник.

— А что мигают разными огоньками, стрелочками еще покачивают, — кивнул летун на приборную панель. Он резко оттолкнул штурвал от себя. — Приготовились, майор, желаю тебе и твоим парням удачи.

— Давай, Мишаня, потом договорим…

— О чем, Дарган?

— О бабах, конечно! О чем нам еще погутарить, твою дивизию…

Гул винтов боевых машин поднял на ноги уже весь аул. Мужчины выбегали на улицу, на ходу передергивая затворы на автоматах и ручных пулеметах, женщины заготавливали перевязочные материалы, дети спешили подносить родным боеприпасы. Старики со старухами тоже не сидели на месте, они взялись наполнять узкогорлые кувшины родниковой водой и виноградным вином. С северной окраины селения прозвучали первые очереди, за ними последовали разрывы гранат. Один из горцев подскочил к яме, в которой содержались пленники, он отомкнул замок и отодвинул в сторону тяжелую железную решетку.

— Подыхайте, поганые гяуры! Вы думали, что вас освободят ваши сип-сиповичи? — боевик зло сплюнул себе под ноги и бросил вовнутрь ямы гранату «Ф-1». Не оглядываясь, он заспешил туда, откуда доносились выстрелы. — Сейчас и они вслед за вами пойдут на тот свет. Аллах акбар!..

Не успел горец воздать хвалу своему богу и отбежать от зиндана метров на пять, как за его спиной раздался негромкий хлопок. Еще один взрыв гранаты, пущенной из подствольника, поднял вверх сухощавое тело боевика, успевшее надломиться, и с размаха припечатал к пыльной дороге.

— Вот суки, они пленников уничтожают, — прорычал здоровенный десантник в голубом берете, показавшийся из-за сакли. Он перекинул автомат в правую руку. — Командир, ты видел, как этот шакал кинул «эфку» вон в ту яму? Они в таких держат своих рабов.

— Сейчас посмотрим, хотя, что там после этого может остаться… — откликнулся его товарищ с погонами майора на плечах. — Но взрыва в том зиндане я что-то не слыхал.

Не успели гвардейцы приблизиться, как из отверстия вдруг показалась рука, затем голова молодого парня со спутанными светлыми волосами. Быстро осмотревшись, он оперся на локти и сам вызволил себя из ямы. На ноги встал человек в форме морского пехотинца, все лицо у него было в кровоподтеках, а форменка порвана во многих местах.

— Морпех, — крикнул ему майор.

Человек резко крутнулся на каблуках ботинок и впился пристальным взглядом в десантников. Подождав, пока он признает своих, майор продолжил:

— Ты здорово не рисуйся, тут все пространство простреливается, — он радушно махнул рукой. — Заруливай до нас, у нас боеприпасов море. Отомстишь.

Словно в подтверждение его слов вдоль улицы пронеслось несколько трассирующих пунктиров из раскаленных пуль, они перехлестнулись с такими же разноцветными строчками, посланными перпендикулярно. Вскоре все пространство между саклями перечеркнули торопливые очереди.

— Надо остальных из ямы вызволить, — невольно пригинаясь, отозвался морской пехотинец. — Нас там целых шесть человек.

— Нехилый погребок…

Из-за домов выскочили еще несколько парней, увешанных оружием с ног до головы, среди них болтался радист с рацией за плечами. Он сразу пристроился сбоку своего командира. У одного из гвардейцев был ручник Дегтярева с круглым магазином, который он только что насадил на самый верх ствольной коробки. Майор указал ему вдоль улицы и коротко приказал: — Прикрой, пока мы с узниками разберемся. Десантники бросились к зиндану, возле него уже крутился с жердиной в руках первый из пленников, сумевший выбраться самостоятельно. Но толстая палка оказалась гладкой, руки узников, находившихся внизу, скользили по ней, не давая возможности подтянуться к краю отверстия, чтобы ухватиться за протянутые ладони. Кто-то из гвардейцев сцепил вместе несколько ремней, кто-то уже разматывал тонкую и прочную веревку, захваченную с собой на случай бегания по горам. Наконец из ямы показалась молодая женщина со светлыми волосами, за ней вторая перекинула ноги через бетонный выступ. Потом и третья их подруга вылезла наружу, стараясь прикрыть обрывками кофточки растерзанную свою грудь. Когда последний из пленников-парней отпустил веревку, намотанную вокруг его кисти, и прилег на землю рядом со своими товарищами, майор повернулся к морпеху с погонами капитана и спросил:

— Все здесь, пехота? Или еще кого забыли?

— Экипаж в полном составе, — откликнулся тот. Он зло ощерил зубы. — Майор, ты обещал поделиться оружием. — Выбирай любое — автомат, пистолет, гранаты, — десантник указал себе за спину, где болтался еще один автомат, и за край оттянул ремень, на котором висела остальная амуниция. Затем кивнул на труп горца на дороге. — У него тоже экипировочка не хилая. Кстати, кто это умудрился его скопытить? В зиндане у вас, как я понимаю, бомбочек при себе не имелось. — Этот скот и подкинул. Когда он подошел к краю ямы и заблеял по своему, я понял, что горный человек решил нас прикончить, — еще сильнее ощерился морпех, видно было, что изнутри его раздирает праведная ярость. — Умирать раньше времени не хочет никто, поэтому я заранее приготовился поймать от него подарок. — Он оказался негожим, и ты решил вернуть гранату обратно.

— Оставлять ее у себя я посчитал преждевременным, — морпех снова покрутил головой вокруг, как бы оценивая обстановку. Затем кивнул в сторону десантника, прикрывавшего своих товарищей. — Ладно у твоего гвардейца РПД стучит, еще одного такого не найдется?

— Есть ПК с полной коробкой патронов.

— Коробки будет маловато.

— И запасную найдем.

Новый огневой шквал из автоматных очередей смертельной метелью запорошил улицу с подслеповатыми саклями по обеим сторонам. Он повыметал всю живность с дороги, заставил ее искать укрытия за крепкими каменными стенами. Аул вымер, на одном краю размеренно тарахтел переносной гранатомет, где-то вторили ему пулеметы, слышны были разрывы гранат и ракет, предназначенных для работы по воздушным целям. Все селение было охвачено войной, далекой отсюда до этого случая, собиравшей кровавый урожай больше на равнинной части маленькой республики, вздумавшей возомнить себя пупом земли. Уроки мировых баталий редко шли впрок даже цивилизованным нациям, не говоря о нациях из третьего мира. И все повторялось заново. К убитому боевику уже спешили Захар с Петером, на лицах у них застыло выражение гнева, смешанного с чувством презрения. Но не одни они мечтали наказать боевиков, женщины тоже горели желанием отомстить за оскорбленные свои достоинства. К майору вдруг потянулась госпожа Натали Трепоф, она схватилась рукой за кобуру с пистолетом, висевшую у него на поясе, и ловко отстегнула кнопку:

— Пардон, мадемуазель, — попытался было тот пресечь попытку ограбления, стараясь завернуть ей локоть. — Как раз вот этого женщинам трогать не следует.

— Но пардон, месье! — воскликнула бывшая преподавательница Сорбоннского университета, угрем ускользая от болевого приема. — Но пардон, господин солдат, силь ву пле. Вы еще не знаете, что они со мной хотели сделать.

Натали Трепоф выдернула пистолет Стечкина из майорской кобуры, затем провела грязными пальцами по своим щекам и как заправская десантница передернула затворную раму на оружии и сняла его с предохранителя. Вид у нее был настолько решительным, что майор лишь усмехнулся и отступил немного в сторону, тем более, что две других подружки готовились повторить ее прием. Они уже нацелились на поясные ремни солдат, на которых топорщились гранаты «РГД» со штык-ножами. В том числе и на радиста, благо, руки у него были заняты мотками с проводами. В это время морской пехотинец, успевший раздобыть ручной пулемет Калашникова с полной коробкой патронов, указал на дом под железной крышей в центре аула, обнесенный ажурной галереей:

— Майор, в этом гнезде прячется сам Шамиль Басаев, Главнокомандующий чеченской армией, там же находятся почти все его генералы, — он подкинул пулемет в руках, едва удерживаясь от желания направить ствол на тот дом и нажать на спусковой крючок. — В том числе Салман Радуев с Абу аль Валидом и с Масхадовым, новым политическим лидером Ичкерии. Нас только вчера отпустили оттуда и бросили в эту яму, чтобы расстрелять в половине восьмого утра.

Десантник досадливо поморщился, затем завернул край рукава на камуфляже и посмотрел на командирские часы со звездочкой в центре. Причмокнув губами, осведомил собеседника:

— Вам осталось жить еще четыре с половиной минуты. Не хило, если учесть, что лету отсюда до ближайшей нашей армейской части ровно четыре минуты.

— Спасибо за информацию и за вызволение нас из этой тьмы, — поблагодарил его капитан. Он нервно подергал щекой. — И все-таки, майор, нельзя допустить, чтобы они опять ускользнули и устроили нам новый девяносто четвертый год.

— Что ты предлагаешь, пехота? — насупился десантник. — Если там вся верхушка боевиков, то и охрана этого дома будет состоять из отборных горцев.

— Нужно окружить разбойничье гнездо и молотить по нему из всех видов оружия. Если можно подключить армейские минометы или авиацию, то это будет самым лучшим вариантом. Рация у тебя имеется, вычисляй координаты и вперед.

Некоторое время майор молча рассматривал собеседника, стараясь отыскать на его лице признаки подвижки рассудком. Потом смахнул берет на затылок и мягко спросил:

— Капитан, ты знаешь, где мы находимся?

— Меня притащили сюда в бессознательном состоянии.

— Я тебе поясню, мы находимся на высоте около трех тысяч метров. Никаких дорог здесь нет, значит, мечта об армейских минометах о сорока стволах отпадает сама собой. Во вторых, этот аул считается гражданским населенным пунктом, то есть, штурмовикам Су-24 перепахивать его категорически запрещено. Еще вопросы есть?

Морпех поморщился как от зубной боли, потом чертыхнулся и сунул руку за отворот форменки, чтобы помассировать левую грудную мышцу. Видимо, давало о себе знать перенапряжение последних дней.

— Что ты решил делать? — напрямую спросил он. — Не зря же вас забросили на эту одинокую скалу, облюбованную ядовитыми змеями?

— Вот это уже дельный разговор, — расслабился десантник. — Наша разведка отработала четко и задача перед нами поставлена тоже четкая. Нужно связать боем боевиков, защищающих тот дом, с целью захвата главарей бандитской республики, собравшихся в нем на свой съезд.

— Чего же мы ждем?

— Не торопись, морпех, мы выполняли операцию по высвобождению из заточения заложников. То есть, вас. А теперь приступим к осуществлению основного плана, — майор оглянулся на подчиненных, потом провел ладонью по усам и негромко скомандовал. — За мной.

Десантники успели прорвать кольцо оцепления, поставленное горцами вокруг аула, и подтянуться к его середине. Вокруг дома Басаева закипела настоящая битва, видно было, как пули сталкиваются в воздухе, высекая искры. Ни одно живое существо не смогло бы проскочить расстояние в полтора десятка метров — это была ширина дороги, с одной стороны которой залегли гвардейцы майора, а с другой возвышался крепкий забор с засевшими за ним защитниками своих главарей. Из окон дома и амбразур, пробитых в досках, без устали строчили пулеметы, не давая солдатам ворваться на подворье, откуда путь вовнутрь крепости из сибирской ворованной лиственницы был бы намного короче. Дом Шамиля Басаева притягивал к себе внимание не только внешним видом, он раздражал воинов кажущейся неприступностью. Стоило подкатить к воротам гаубицу, и от строения не осталось бы щепок, не говоря о боевом заходе штурмовика Су-24. Но ни того, ни другого под рукой не было, горные массивы с узкими тропами над пропастями не позволяли перебрасывать по ним тяжелую технику. Да и Главнокомандующий чеченской армией, как всегда, применил испытанный прием, он спрятался за спинами своих односельчан. Как до этого хоронился за больными людьми в больнице в многострадальном Буденновске, как выставлял перед кровожадными своими отрядами детей, женщин и стариков в Дагестане, отшатнувшемся от него как от запаршивевшего пса. Этот метод он не раз демонстрировал и в самой Чечне, вызывая чувство презрения у настоящих мужчин. Десантники жаждали рукопашной схватки с врагом, но доски забора были очень крепкими, в них вязли даже бронебойные пули. Гранаты одна за другой перелетали через верх и взрывались где-то на середине двора. Толку от этого было мало, потому что сам двор был пуст, а горцы прятались за бревенчатыми накатами, защищавшими их от осколков.

— Надо сконцентрировать огонь на одной стороне усадьбы, чтобы чехи подумали, что штурм начнется оттуда, — подсказал майору морпех, не отходивший от него ни на шаг.

Оба заняли позицию за саклей, стоящей напротив крепости и со вниманием следили за ходом боя. Они не успели познакомиться, но уже кожей чувствовали родство друг с другом. Может быть, это было связано с их опасной профессией, а может здесь таилось что-то более серьезное.

— Я бы перекинул парочку гранатометов к левому углу, добавил бы к ним несколько пулеметов и гвоздил бы в одно место до тех пор, пока боевики не перебросили бы туда новых людей.

— А сам тем временем накопил бы силы на правой стороне усадьбы. Я про это думал, — цыкнул слюной сквозь зубы десантник. Он только что доложил по рации своему командованию обстановку, назревшую вокруг дома Басаева, и получил указание действовать согласно своему разумению. — Тут загвоздка в том, что мы видны как на ладони, малейшее движение, и весь наш маневр пойдет насмарку.

— Но работа итак ведется впустую.

Вместо ответа майор подозвал к себе двоих гвардейцев и негромко приказал:

— Сейчас мы перенесем огонь на левый угол усадьбы, а вы постарайтесь подобраться вон к тому месту в заборе и заложить там тротиловые шашки. Мы вас прикроем.

— Приказ ясен, командир.

Гвардейцы исчезли за саклей. Десантник повернулся к капитану и так-же спокойно посоветовал:

— А ты, морпех, когда мои ворвутся во двор, будешь со своими узниками обеспечивать наш тыл.

— Ошибаешься, майор, мои узники пусть решают сами за себя, а я пойду в составе штыка.

— Ты хочешь сказать, вместе со штурмовой группой?

— По вашему ДШГ, а по нашему штык.

— Добро, капитан.

Мощный взрыв поднял на воздух доски забора и разметал их по всей дороге, в дыру тут-же устремились десантники в бронежилетах поверх камуфляжа. Среди них выделялся черной формой капитан с пулеметом Калашникова в руках. Он на несколько мгновений задерживал свой бег и с разворота поливал огнем просторный двор, по которому метались боевики. То одна, то другая сухопарая фигура в пиджаке и брюках вдруг ломалась пополам и утыкалась лицом в траву. Некоторые бросились к дому в надежде укрыться за его стенами. В основном это были горцы в черных одеждах и с черными беретами на головах, они представляли из себя личную гвардию кого-то из главарей. Но двери оказались закрытыми, а из окон строчили пулеметы, и горцы с громкими проклятиями, бросались под фундамент, отстреливаясь до последнего патрона. Их это не спасало, в боевиков полетели гранаты РГД, похожие формой на зеленые помидоры, а рои раскаленных пуль довершали дело.

Захар с Петером ворвались вовнутрь усадьбы вслед за десантниками, они успели разжиться автоматами Калашникова с запасными рожками и несколькими гранатами. На поясе у них болтались настоящие кинжалы. Это оружие троюродные братья конфисковали у горцев, стоявших в первом ряду оцепления и успевших отдать душу своему аллаху. Не отставали от братьев и сестры с госпожой Натали Трепоф. Автоматы им показались тяжелыми, поэтому они вооружились пистолетами, и посылали по окнам дома пулю за пулей. Воины, бежавшие впереди недавних узниц, только что освобожденных ими, норовили прикрывать их своими телами. Но женщин охватила неподдельная ярость, щеки у них пылали праведным огнем, а губы искривляла ненависть к врагам. Вряд ли кто заставил бы их сейчас укрыться в надежном месте, второго принуждения над собой они бы не потерпели. Гвардейцы успели обложить монументальное строение со всех сторон, но подойти к нему ближе не давал кинжальный огонь из десятков стволов, который горцы вели из окон. Десантники стреляли из подствольников по рамам, они бросали туда гранаты. Все было тщетно, на подоконниках по ту сторону рам лежали мешки с песком, они принимали на себя все пули с осколками. В то время, как боевики выставляли оружие в щели и строчили без перерыва. Казалось, запасы патронов у них не истощатся никогда, проемы часто освещались резким пламенем и очередная ракета взрывалась с оглушительным треском на середине просторного двора или где-нибудь на дороге. Штурм затягивался, орешек оказался весьма крепким, принуждая искать новое решение проблемы. Снова за спиной у радиста замигал на рации крохотный индикатор, майор взял наушники и обрисовал положение дел. Видимо, начальство на том конце связи полностью доверяло своему командиру, диалог получился коротким. Десантник отдал наушники радисту и, прижимаясь к земле, привычно сдвинул берет на затылок. Он оглянулся на гвардейцев, подкладывавших перед этим тротиловые шашки под забор. Но здесь ситуация была уже другая, двор нельзя было сравнить с шириной дороги, он размахнулся метров на семьдесят. Это пространство тоже простреливалось насквозь из любого из окон.

— Пойду на подвиг, — деловито сказал морской пехотинец, лежавший с правой стороны от майора, он передвинул парочку ребристых Ф-1 к середине пояса. — Пришла пора показать и себя, иначе чехи и правда возомнят, что русские умеют только плодиться да размножаться.

— Поэтому яйца нашим парням отрезали? — как бы сторонне откликнулся десантник. — Сами плодятся красноглазыми кроликами, а русским половые органы отчекрыживают.

— Так будет всегда, пока мы не докажем этим неразумным, что они не правы.

— Ты долго над подвигом думал? — развернулся лицом к капитану его собеседник.

— Наше наступление затягивается, — передернул плечами тот. — В береговых войсках к такому проститутству не привыкли.

— У нас тоже укрепзоны всегда брали с кондачка. Но у меня к тебе вопрос, что ты сможешь сделать один?

— Попробую навести шороху, а вы тем временем будете на подхвате.

— Мы и сейчас в полной боевой.

Капитан затянул пояс потуже, поменял опустевшую коробку с патронами на набитую под самую крышку и закинул пулемет за спину:

— Гвардейцы лупят из подствольников по мешкам с песком, и гранаты не докидывают до окон, а надо, чтобы те и другие средства поражения живой силы противника взрывались в комнатах дома. Это не просторный двор, где можно укрыться за каждым бугорком, — веско сказал он, брови у него нахмурились еще больше. — Короче, я попытаюсь прорваться к самой активной точке, а ты постарайся прикрыть меня огнем из всех стволов.

— Теперь понял, — десантник приподнялся на локте, в глазах у него появился непривычный блеск. — Поосторожнее там, капитан, мне показалось, что ты мне чем-то симпатичен.

— Да и ты нормальный кореш. Подбрось-ка еще парочку «лимонок», чтобы волна была покруче, — морпех подцепил одну из гранат, переданных ему, за кольцо указательным пальцем. Не глядя на собеседника, буркнул. — Майор, мы с тобой еще побалуемся чистым спиртиком. Но только нашим и неразбавленным, а не паленой кавказской водкой.

— Принято к сведению, братишка…

Взрывы в середине дома раздались один за другим, в шуме боя они прозвучали едва слышно. Но после третьей гранаты, заброшенной капитаном в следующее окно, в комнатах рвануло так, что, показалось, приподнялась крыша всего строения. Наверное, она попала в ящик с боеприпасами, и они тут-же сдетонировали. Наступила тишина, которая бывает тогда, когда приходит понимание, что противник повержен и остается лишь пленить оставшихся в живых. Майор приготовился дать сигнал к последнему штурму, он машинально пробежался рукой по карманам бронежилета, проверяя, все ли на месте. Иностранные корреспонденты, освобожденные десантниками, и лупившие из своего оружия по оконным проемам без перерыва, подползли к нему поближе. Было видно, как не терпится им рассчитаться с боевиками за свои унижения, и как хочется побыстрее встретиться с ними с глазу на глаз, чтобы высказать все, что думают о них. Но майор сердито замахал руками:

— Назад, мать вашу так и этак, чтобы духом вашим тут не пахло, — он погрозил недавним узникам автоматом. — Журналистов здесь не хватало, да еще иностранных.

— Господин майор, мы имеем к Шамилю Басаеву свои претензии, — дерзко крикнула госпожа Натали Трепоф, она больше других старалась вслед за майором продвинуться поближе к дому.

— У нас почти у каждого есть вопросы к этому человеку, — сказал, как отрезал, десантник. — Вот на суде их и предъявим.

— Этот иуда до суда еще должен дожить.

— Никуда он теперь не денется.

Радист, находившийся рядом с командиром, поправил наушники и развернулся к иностранцам, губы у него вытянулись в одну линию:

— А не доживет, туда ему и дорога, — с издевкой процедил он.

В этот момент из одного из окон, из которого валил густой дым, показалось полотнище белого флага. Боевики на подворье побросали оружие и упали на колени, упираясь лбами в землю. Майор подождал еще немного, пока последний из них не задрал кверху тощую задницу. Неприглядный вид врага, недавно такого грозного, вызвал у многих гвардейцев громкий смех, он прокатился по всему периметру двора и вернулся назад, уже в виде снисходительных усмешек. Русский человек никогда не был злопамятным, наверное, это была одна из причин, по которой Россия со дня своего основания непрерывно прирастала новыми землями. Но воины аллаха, оставившие во дворе оружие, ошиблись, их соплеменники в доме призывали противника всего лишь к переговорам. Ошибка обернулась против них самих, к молящимся поспешили гвардейцы, отсекая их от стен. Майор поднялся во весь рост и направился к дому, сложенному из отборной сибирской лиственницы. Пальцы правой руки у него лежали на спусковом крючке автомата, а левую он не снимал с пряжки со звездой, ослепительно сверкающей в лучах утреннего солнца. Он не стал, зная коварный характер горцев, расставаться с оружием, готовый в любую минуту пустить его в дело. За ним заторопился радист с рацией за спиной.

— Отставить, — приказал ему командир. — Не по зеленке шастаем, иду всего лишь на переговоры.

Не доходя до строения с десяток шагов, десантник остановился и окликнул морского пехотинца, лежавшего неподвижно на земле возле высокого фундамента:

— Капитан, как прикажешь понимать твое молчание? — негромко поинтересовался он. — Может нам нужно подождать с переговорами и закрутить чехам гайки до упора?

Ладная фигура в черной форме шевельнулась, затем капитан сел и мотнул головой с короткой прической, по щеке у него разбегалась тонкая струйка крови:

— Черт, кажись, зацепило… Сейчас пройдет майор, не торопись с выводами, — отозвался он, поднимаясь на ноги. — Делай свое дело, небесная пехота, я уже в порядке.

Морпех направился к десантнику, вытаскивая из кармана платок и на ходу вытирая им кровь с лица. Когда он подошел совсем близко, майор осмотрел его рану и констатировал:

— Кожу содрало. Приложи лоскут на место и как на собаке заживет.

— А дерет так, словно половину башки снесло…

Громко скрипнула входная дверь, на крыльцо вышел боевик в российском камуфляже, по уши заросший бородой с усами. На голове у него был черный берет, а грудь украшал треугольник тельняшки, но не с бледно-голубыми полосами, как у десантников, а с темно-синими, морскими. За ним, затравленно озираясь по сторонам, показались два горца в папахах. Скорее всего, это были полевые командиры средней руки. Радуев с Масхадовым и с арабом Абу аль Валидом, не рискнули выйти на встречу с обыкновенными солдатами, они рассчитывали на то, что в плен их будет брать сам российский президент. Об этом говорили их лица на экранах телевизоров с заносчивым на них выражением. Между тем, Басаев спустился по ступенькам на землю и, отойдя от дома с десяток шагов, расставил ноги напротив своих противников:

— Рад видеть дорогих гостей, — натянуто заулыбался он, одновременно протыкая собеседников черными глазами насквозь. — Прошу извинить, но к себе я вас не приглашаю, в доме не убрано.

— Нам как-то без разницы, Шамиль, где проводить с тобой переговоры, — положил ладони на ствольную коробку автомата десантник. — И давай без восточных премудростей, тянуть резину я тебе не советую.

— Майор, что ты хочешь этим сказать? — чуть отстранился назад террорист.

— Только одно, что пришла пора сдаваться. Твоя песенка уже спета.

Главарь боевиков прищурился, он понял, что офицеры в форме российской армии шутить не намерены, они пришли брать его в плен:

— У русских есть поговорка, не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — Шамиль кивнул на окна дома. — Хочу вас предупредить, что мы находимся под прицелом моих джигитов. В случае чего, первая пуля достанется мне, остальные вам.

— Это ты точно рассчитал, твои абреки тебя не пощадят. А за наши жизни можешь не беспокоиться, они у нас под крепкой защитой, — ухмыльнулся десантник. — Мы не настаиваем на том, чтобы вы сложили оружие прямо сейчас, можете драться до последнего. Но если вы откажетесь от плена и останетесь после этого живы, то вы сами придете туда, куда вам укажут.

— Этого не будет никогда! — вздернул подбородок Басаев. — Лучше смерть, чем вонючие камеры гяуров.

Капитан, молча внимавший диалогу, сплюнул себе под ноги и уперся тяжелым взглядом в террориста:

— У вас даже вонючих камер нет, одни сточные канавы, — с презрением произнес он. — Шамиль, есть еще одна поговорка — бабушка надвое сказала. Утром ты хотел нас расстрелять, а мы до сих пор живы и здоровы. Все шестеро узников, которых ты заточил в свою помойную яму.

— Нет, дорогой, и на старуху бывает проруха, — похмыкал в усы террорист. — Не получилось в это раз, получится в другой, у вас еще все впереди.

— У тебя тоже.

— Но я надеюсь избежать праведного гнева русского народа, который уважает меня и понимает, что я перед ним ни в чем не виноват. Если бы ваши денежные мешки с псами-генералами не трогали чеченцев, мы бы не ходили на Буденновск и на Первомайское, а спокойно жили бы своей жизнью.

— О каком спокойствии может идти речь, когда вся республика превратилась в бандитскую! — не выдержал капитан откровенной лжи. — Вы как те татаро-монголы затрахали своими набегами и грабежами все населенные пункты, пограничные с вами.

— Это ответная реакция на то, что мы долгое время были у вас под пятой, и на притеснения со стороны русских. У нас есть нефть, газ, другие природные ресурсы. Чеченцы навели бы порядок у себя в республике, за несколько лет Ичкерия превратилась бы во второй Кувейт.

— Басаев, ты неграмотный человек, какая нефть? У вас ее несколько миллионов тонн, столько Россия добывает за одну неделю. Так-же и с другими ископаемыми.

— А кто это сумел подсчитать, когда природные ресурсы находятся глубоко под землей? Капитан сунул платок в карман и с сожалением посмотрел на собеседника, разговаривать с этим человеком больше было не о чем. Майор подергал правой щекой и погладил автомат вдоль крышки ствольной коробки, этим движением он словно хотел себя успокоить. Затем прищурился на главаря боевиков и жестко спросил:

— Ты выбросил белый флаг, Басаев, о чем ты хотел с нами потолковать? Горец обернулся на своих спутников, молча стоявших за его спиной, и переступил с ноги на ногу. Видно было, что он заранее приготовился к этой встрече:

— Я предлагаю вам компромисс. Вы уходите из аула, а мы прекращаем боевые действия на всей территории Чечни, — с растяжкой начал он. — Я клянусь, что сдержу свое слово.

Капитан покривил губы в презрительной усмешке:

— Цену твоему слову мы уже знаем, — процедил он сквозь зубы. — Короче, Шамиль, тебе уже намекнули не тянуть резину. Складывай оружие и объявляй своим подчиненным полный аврал. Иначе мы вас здесь и похороним.

Главнокомандующий чеченской армией долго не мог найти ответных слов, по горлу у него забегал острый кадык. Наконец он справился с бешенством, клокотавшим в его груди:

— Что вам нужно от чеченцев и кто вас сюда приглашал? — змеей прошипел он. — Это наша земля и мы защищаем ее от оккупантов.

— Это мы уже слышали, и не только от вас. Однако, никто по доброй воле не вышел из состава Российской Федерации, — напомнил майор. — Вам предлагали полную свободу действий, даже статус союзной республики. Но вы сами не захотели.

— Этот алкаш Ельцин? И что такое статус республики опять под пятой России? Мы хотим отделиться от вас навсегда.

— Пока вы в составе Российского государства, — заученно сказал десантник. — Значит обязаны соблюдать законы, написанные для всех без исключения.

Главарь боевиков снова иронично усмехнулся, давая понять, что для него и его подчиненных законы еще никто не писал. Помощники, стоявшие за спиной своего вожака, шумно перевели дыхание и потянулись пальцами к спусковым крючкам на автоматах. Стало ясно без слов, что переговоры зашли в тупик, и если бы не мнение высокого начальства, считавшего, что главарей нужно судить народным судом, то майор никогда не согласился бы их вести. Он предпочел бы добить врага в его логове. Между тем, Басаев окинул вместительный двор пристальным взглядом и с нескрываемым уважением посмотрел на десантника:

— Дарган, ты успел обложить меня со всех сторон, сверли дырку на кителе, — он огладил бороду. — За операцию по поимке Басаева, главного террориста России, тебе обеспечены звезда Героя и звание подполковника. А потом и генералом станешь.

— Я за званиями не гоняюсь, — хмыкнул майор. — Они меня сами находят.

Он повел стволом автомата в сторону боевиков, сопровождавших своего Главнокомандующего, давая понять, что любое движение этих людей будет расценено им как попытка к нападению. Так-же поступил и капитан, он направил пулемет на окна, в которых маячили фигуры горцев. Но после того, как Басаев назвал Дарганом его товарища, в глазах у него появился немой вопрос. А когда террорист начал высвечивать родословную десантника, вопросительное выражение в зрачках морпеха переросло в пристальное к нему внимание.

— Я знаю, что ты родом из станицы Стодеревской, и твои предки ходили в атаманах всего Терского войска, — продолжил Басаев.

— Они и сейчас занимают атаманские посты, — спокойно ответил майор. — Разве это относится к делу?

— Я сказал к тому, что с москалями у меня разговор был бы коротким. Кусок мякины, а не народ, мямлит под нос о каких-то свободах, сам оставаясь рабом, — сверкнул черными глазами Шамиль. — Терцы — другие люди. Кстати, твой капитан так и не признался, что его предки из той же станицы. Вы, случайно, не родственники?

— А тебе какое дело?

— Иностранцы, которых захватили наши люди, сказали, что они тоже из Стодеревской, — не замечая раздражения собеседника, хрипло засмеялся горец. — Выходит, что за мной организовало охоту целое семейство Даргановых. Хочу спросить, что плохого я вам сделал?

— Басаев, ты это о чем?

— Обо всем сразу, майор, о журналистах в том числе, которых я приказал посадить в одну яму с капитаном. Крепкий оказался орешек, этот твой друг, если бы ты не подоспел вовремя со своими гвардейцами, мои люди пустили бы его в расход, вместе с теми иностранцами, — жестче стягивая скулы, не прекращал разглагольствовать тот. — Стопроцентный терской казак.

— Вот с этим я согласен.

Десантник кинул быстрый взгляд на капитана, затем обернулся назад, где находились узники, освобоженные его парнями. А Басаев разоткровенничался вконец:

— Хочу признаться, среди чеченцев ходит слух, что и моего прапрадеда еще ребенком выкрали у атамана терцов.

— У Дарганова?

— Похоже, у него. Так что, на мою панихиду собрались почти все родственники по линии терских казаков.

Брови у майора сами собой поползли на лоб, а челюсть начала отваливаться, словно он наконец — то осознал что-то такое, о котором раньше не догадывался. Но он быстро овладел собой:

— На эту тему нам говорить было некогда, к тому же, родственников ты мне назвал слишком много. Еще и себя причислить не забыл, — как бы отрешенно буркнул он, — К чему бы это, Шамиль, неужто и сам решил породниться с терцами? А как же тогда чеченская высшая раса? Ваш Дудаев, первый президент Ичкерии, говорил, что каждый чеченец — это генерал и морпех в одном лице.

— Дудаев был мне всего лишь соратником, — с нескрываемым раздражением бросил главарь боевиков. — И в родственники я не набиваюсь, славы у моего тейпа будет побольше, чем у казачьего рода Даргановых. Я сказал о слухах, которые ходят среди наших людей.

Майор усмехнулся, лицо его стало медленно принимать выражение каменного изваяния, оно твердело на глазах, покрываясь серым налетом:

— Какая теперь разница, кто и с кем состоит в родственных отношениях, — сказал он, вскидывая автомат на уровень груди. Он криво улыбнулся. — Шамиль, хорошо, что ты не успел расстрелять капитана, а то пришлось бы отвечать и за него.

— Отомстил бы?

— Нет проблем. За иностранцев тоже.

Террорист потянулся к поясу с пистолетом, волосатое лицо его снова стало угрюмым

— Я на своей земле и отвечать мне не за что и не перед кем, — с угрозой заявил он. — Это вы вторглись в наши горы.

— Ошибаешься, Басаев, мы тоже находимся на своей земле. Ты сам только что рассказал о моей родословной и перечислил всех моих родственников, — оборвал его десантник. — Ты знаешь, что люди на Кавказе всегда относились друг к другу с уважением и почитанием. Ты нарушил этот порядок, унизил жителей этого края разбоями и насилием, в том числе и казачий род Даргановых. Значит, судить тебя нужно не только по российским законам, но и по законам наших гор.

— Ты, что-ли, будешь судить? — сузил черные зрачки главарь боевиков.

— Я в том числе, — последовал однозначный ответ.

Главнокомандующий чеченской армией скрипнул зубами, ноздри у него кровожадно раздулись. Он рванул пальцами кнопку на кобуре и сразу отдернул руку. Он знал, что если вытащит оружие, то будет обязан пустить его в ход, потому что перед ним стоял не пентюх из русских чинодралов, а терской казак, такой же горец, как и он сам, которого угрозами не испугаешь. И тогда жизнь вечного абрека полностью зависела бы от быстроты его мысли и умения владеть оружием. А при одном взгляде на противника, стоящего сейчас перед ним, можно было смело предположить, что вопрос этот был весьма спорный. Басаев с шумом втянул в себя воздух и вскинул нечесаную бороду:

— Больше нам говорить не о чем, — с нескрываемой ненавистью в голосе процедил он. — Иди, терской казак Дарган, к своим сип-сиповичам и готовься к войне с чеченцами до победного конца.

— Вряд ли ты, Басай, примешь смерть как мужчина, — сплюнул собеседнику под ноги майор. — Тебе не привыкать сохранять свою жизнь всеми способами.

— Ты назвал меня Басаем!? — вперился в десантника горец.

Майор презрительно усмехнулся, видно было, что он не хотел продолжать пустой разговор, который ни к чему не приводил. Но он принудил себя сказать несколько слов, ставящих точку в затянувшемся диалоге.

— В нашем роду тоже знают о твоей родословной, Басай, твои соплеменники говорили тебе правду. А ты сам ведаешь, как надо поступать с паршивой овцой, чтобы она не заразила все стадо.

Главарь абреков окинул испепеляющим взглядом офицеров, стоящих перед ним, затем повернулся и молча пошел к дому. За ним, озираясь по крысиному, засеменили его телохранители из полевых командиров средней руки. Но никто не думал стрелять им в спины, воспитание у переговорщиков со стороны русских значительно отличалось от азиатского. Напряжение боя за дом Главнокомандующего армией Ичкерии возрастало, оно достигло того пика, когда противникам с одной и с другой стороны невозможно было перезарядить оружие, чтобы не схлопотать шальную пулю. Свинцовые шарики сверлили воздух во всех направлениях, залетая в самые непредвиденные места. Десантники, сменяя друг друга, без устали подносили к передовым позициям ящики с боеприпасами, которых оставалось все меньше. Им помогали иностранные студенты вместе с бывшим преподавателем госпожой Натали Трепоф. Это была война, побывать на которой они мечтали, но чтобы наяву оказаться в самом эпицентре настоящего сражения, об этом и речи быть не могло. И вдруг грезы всех пятерых осуществились на самом деле. Сначала они расстреливали магазины с патронами по оконным проемам, а когда стволы у пистолетов и автоматов раскалились до синевато-красноватого цвета, перешли на подсобные работы. Другого стрелкового оружия им никто выдать не пожелал, так-же, как не было у них и сменных стволов для него. Майора, их освободителя, после переговоров с Шамилем Басаевым, будто подменили. Он грубо нагнал их с передовых позиций, затолкав в дальний угол двора, откуда и видимость была плохая, и стрелять было неудобно. Лишь госпожа Натали Трепоф сумела уйти от его сильных рук и примоститься в самой середине гвардейцев, занявших позицию напротив дома, облитого лучами восходящего солнца. И все-таки они успели насладиться атмосферой боя, а заодно снять на пленку происходящее вокруг из подкинутой им старенькой мыльницы, оказавшейся в вещмешке у кого-то из десантников. И теперь они как зеницу ока хранили этот пластмассовый коробок с лупастым объективом.

— Студенты, патроны! — крикнул один из гвардейцев, отбрасывая от пулемета Дегтярева, из которого он поливал огнем резиденцию Басаева, пустой диск. — Быстрее, мать вашу так, иначе ноги повыдергиваю.

Захар с Петером бросились за забор, где были сложены ящики с патронами, доставленные на грузовом вертолете. За ними побежали Анна с Софьей, обслуживавшие противоположный фланг. Когда парни возвращались обратно, Захар заметил, что десантник, прятавшийся за бревном, отвалился от него и скорчился от боли. Он тоже строчил из пулемета Дегтярева. Захар на ходу выхватил из ящика пару дисков и крикнул Петеру: — Вон там я видел коробку с запасными стволами. Петрашка, когда отнесем патроны, хватай ствол и присоединяйся со своим автоматом ко мне.

— Понял, братука, — откликнулся тот, в который раз обозвав Захара, как и он его, как-то необычно. — Я чую, что парни готовятся идти на прорыв. — Тогда надо поспешить, иначе на пса мы тут оказались…

Пулемет тоже оказался раскаленным до красна, пока санитары возились с бойцом, получившим ранение в бок, Захар несколько раз с трудом передергивал затвор. Патроны застревали в момент их подачи в ствол, что приводило к заклиниванию всех механизмов. Он подхватил флягу, валявшуюся неподалеку, и вылил на ствольную коробку оставшуюся в ней воду. Облачко белого пара взорвалось на поверхности металла и растаяло на фоне выцветшего неба. Захар выглянул из-за дерева, затем прижал пулемет к плечу и потянул на себя спусковой крючок. Отдача едва не отбросила его от оружия, но он еще сильнее вмялся в выпуклость в основании приклада. Рядом строчил из автомата Петер, к нему все-таки пристроились со своими пистолетами Анна с Софьей. Вид у всех троих был сосредоточенным и немного растерянным. Они, наверное, не могли привыкнуть к тому, что приходится убивать людей. Пусть их не видно и неизвестно, куда попадут пули, выпущенные из их оружия, но сама мысль об этом не давала им сосредоточиться и взять правильный прицел. Так-же чувствовал себя и Захар. Из этого можно было сделать только один вывод, что ярость к врагам, владевшая их предками, не передавалась по наследству, она уступала место обыкновенному человеческому добру и всепрощению. Значит прав был их прапрадед Дарган Дарганов, когда однажды сказал, что войной мира не завоюешь, как пытались это сделать Александр Македонский, царь Македонии, Тимур Хромой, эмир Самаркандский, или Наполеон Первый, император Французской республики. Взять его можно только лишь праведным словом, как совершил это Иисус Христос из Назарета. Неожиданно яростная стрельба из всех окон дома разом прекратилась, десантники некоторое время по инерции продолжали поливать огнем проемы, пока командир не сделал отмашку рукой. И наступила непривычная тишина. Захар заметил, как к майору вместе с капитаном морской пехоты начала подтягиваться госпожа Натали Трепоф, она занимала позицию недалеко от обоих. Он тоже решил подползти поближе, его тянуло к этим двум профессиональным военным, от которых словно исходила родственная энергия. За ним поспешили остальные недавние узники, осознавая, что кроме командира десанта удерживать их на одном месте больше некому. Когда все четверо приблизились к посту, они услышали разговор, который вели между собой майор с капитаном:

— Обманул нас Басай, — с досадой чертыхнулся десантник. — Ушел из своего змеиного гнезда, как пить дать, ушел. И остальных увел за собой, кто из них остался живой.

— Ты думаешь, что из дома есть потайной лаз? — с сомнением протянул морпех. — Тут же сплошной камень, его не то что ломом, тротилом не возьмешь.

— А природные разломы со складками? Их здесь полно, даже под нами. Вполне возможно, что за сараем, который стоит на краю двора, имеется спуск на дно ущелья. Или даже дорога вокруг вершины этой горы.

— А до сарая боевики пробили подземный ход?

К разговору подключилась госпожа Трепоф, она давно уже стала среди десантников своей за агрессивность и жажду мести. Но морпех не переставал бросать на нее косые взгляды, он верил в приметы, а она оказалась с ним словно в одной шлюпке.

— Во Франции все рыцарские замки имели потайные ходы, — с пристрастием взялась она за пояснения. — А если вспомнить роман Дюма-отца граф Монте-Кристо…

— Послушайте, сударыня, здесь не Франция, а на дворе не рыцарские времена, — не выдержал капитан вмешательства женщины в дела военных. — Кстати, вас сюда никто не приглашал.

— Да пусть себе лопочет, у нее свой зуб на боевиков, — покривился майор. Он приподнялся над бугорком, за которым находился, и громко констатировал. — Господа-товарищи, нам можно смело вставать и шагать к дому в полный рост.

— Тогда чего мы ждем! — подскочил с земли морской пехотинец. — Глядишь, еще успеем хвост этой гадюке прищемить. Пехота, вперед!

Десантники вслед за командирами побежали к строению, держа оружие наготове. За ними поднялись из укрытий недавние узники, которых снова оттеснил назад майор. Но дом был пуст, как и было предположено, в пятистенке, срубленном из сибирской лиственницы, на полу валялись только трупы боевиков, полузасыпанные стрелянными гильзами. Воздух в комнатах был пропитан запахом сгоревшего пороха, кругом царил погром, от рухнувших переборок некуда было ступить ногой.

— Здесь должен быть люк в подвал, — Захар направился на кухню, усеянную черепками от разбитой посуды.

— Захарка, это не русская изба, в которой есть погреб, — попытался остановить его Петер. — Я думаю, что потайной вход в тоннель находится в одной из комнат, он ведет за пределы усадьбы.

Пришла очередь капитану осадить грамотного шведа, он подковырнул ногой край обгоревшего ковра и с сарказмом в голосе сказал:

— Петрашка, не путай феодальную Чечню с цивилизованной Францией, или со своей Швецией. Вряд ли бы горцы додумались делать потайные ходы прямо из помещений.

— Голь на выдумки хитра, азиаты тем более, — нашелся студент. — К тому же, рядом находится Турция с Ираном, эти исламские страны имели на здешних жителей очень сильное влияние.

— Если такой ход существует, он должен начинаться из подсобного помещения, — поставил точку в споре майор, он поддернул автомат и коротко скомандовал. — За мной.

Вход в тоннель отыскался в хлеву с овцами, он был завален огромным валуном. Когда откатили его в сторону и осветили мощными фонарями дыру с острыми каменными выступами по бокам, стало ясно, что догнать Басаева с его генералами вряд ли удастся. Слишком узкой она была и очень круто вела вниз. Но майор все же решил начать спуск, прощупывая каждый сантиметр пути на случай растяжек, расставленных боевиками. За ним двинулись участники штурма, среди которых затесались бывшие узники, они рвались вперед на правах пострадавшей стороны. Тоннель оказался длинным, метров через семьдесят он вывел на небольшую площадку над глубокой пропастью. Сбоку змеилась тропа с множеством вертикальных перепадов. Далеко внизу, почти у самой реки с белыми от ярости водяными струями, виднелись крохотные фигурки людей, затерявшиеся среди хаоса из скал. Вряд ли можно было достать беглецов из оружия, камни надежно укрывали их, делая неуязвимыми. Кто-то из десантников не удержался, пустив вдогонку гранату из подствольника, она взорвалась на одном из выступов, заставив боевиков скрыться из виду. И тут-же со всех сторон послышался шорох, он грозил перейти в мощный гул от лавины, готовой в любую минуту сорваться с вершины горы. Майор с опаской осмотрелся вокруг и повернулся к стрелявшему гвардейцу:

— Еще один такой глупый поступок, и мы достигнем дна ущелья раньше боевиков, — резко сказал он.

— Товарищ майор, жалко упускать этого террориста Басаева с его генералами, — замялся тот. — Столько времени мы гонялись за ними по всей Чечне.

— Я уже говорил вам, что его песенка спета, — командир хитро прищурился и посмотрел на соратников, обступивших его.

— У меня есть старший брат, который служит в авиации.

Капитан морской пехоты, застывший с выражением досады на лице возле самого края пропасти, круто развернулся на одном месте. Брови у него приподнялись:

— Что ты хочешь этим сказать, Дарган? — спросил он.

— Только одно, что с этого момента Басаеву мобильником надо пользоваться с превеликой осторожностью, — пожал плечами тот, не обратив внимания на странное к нему обращение морпеха. — А еще лучше, если он вообще от него избавится.

Захар догадливо растянул рот в усмешке. Он был очень доволен, что вырвался из плена, и что все только начинается:

— Я бы посоветовал этому главарю отморозков выбросить телефон в горную реку, боевики до нее почти добрались, — сказал он, кивнув головой в сторону пропасти. — Для их же блага.

— И поставить крест на связи с внешним миром, — поддержал троюродного брата Петер. — Ты это имел ввиду, братука?

— Это самое, Петрашка.

Анна с Софьей и госпожой Натали Трепоф засмеялись, они не были кровожадными, и все-таки согласились с концовкой в страшной истории, зацепившей их самих одним из смертельных эпизодов. Но капитан отошел от края пропасти и с твердыми нотами в голосе напомнил:

— Воспитание заблудших людей необходимо доводить до конца, — он обвел собеседников жестким взглядом и закончил. — А если кто-то из них решил завладеть всем миром, того надо усмирять. Без пощады к нему самому и его окружению.

Никто из молодых людей не решился возразить человеку, форма которого говорила о том, что он и есть тот самый чистильщик, стоящий на страже мира. Фигурки боевиков, похожие с высоты на ползающих по скалам муравьев, исчезли из виду. Пора было возвращаться на вершину горы, чтобы погрузиться на вертолеты и покинуть этот негостеприимный аул — родину Шамиля Басаева. Но что-то мешало участникам штурма бандитской цитадели, собравшимся на крохотной площадке на краю пропасти, сделать первый шаг к тоннелю. Захар вобрал в себя полную грудь воздуха, чистого и прохладного, насыщенного космической энергией, как минеральная вода пузырьками газа. Он обозрел окрестности и поразился обыкновенной мысли, пришедшей ему в голову. Она была о том, что люди, обладающие разумом, живут почему-то в душных и пыльных городах, а люди, только переступившие порог развития, пользуются всеми природными благами. Отчего это происходит, и как такое объяснить, он понятия не имел. Снова получалось по накатанной схеме: чем больше знаешь, тем меньше понимаешь.

А вокруг уступами громоздились девственные горы с вершинами, облитыми лучами солнца. Они возносились в недосягаемую голубую высь и обрушивались вниз неприступными каскадами. И не было у человека чувства, могущего охватить безумие природных страстей, как не было груди, способной вместить в себя это божественное величие.

— Красота здесь неописуемая, — невольно вырвалось у Захара. — Нашим французским Пиренеям до нее далеко.

— Дикая природа, совершенно не тронутая человеком, — поддержал его кто-то из недавних пленников, стоявших рядом. — Даже намека на цивилизацию не проглядывается.

— Первобытный хаос…

Госпожа Натали Трепоф выждала небольшую паузу и обратилась к морскому пехотинцу: — Товарищ капитан, позвольте задать вам вопрос, — сказала она, и не дожидаясь ответа спросила. — Вы женаты? — Вот это новость! — опешил офицер. — Сударыня, мне показалось, что вы глаз не спускаете с товарища майора.

— Он еще слишком молод, и не указал нам направление, где находится станица Стодеревская, из которой все вы родом, — нашлась молодая женщина.

Десантник засмеялся и забросил автомат за спину:

— По прямой и сотни километров не наберется, — майор Дарган Дарганов обвел родственников приветливым взглядом и радушно прогудел. — Приглашаю всех вас в наш атаманский дом на своей исторической родине.

Захар негромко сказал:

— Она для всех нас одна.

— Одной и останется, — подтвердили остальные. — Где бы мы не жили.